Бесплатный фрагмент - Культовый поэт русских клубов Валентин Сорокин

О первом издании

Александр Байгушев. Культовый поэт русских клубов Валентин Сорокин. 15 тайн русского сопротивления. — М., 2008. — 360 стр., мягкий переплёт.

ББК 83.3 (2 Рос — Рус) 6

ISBN 5-86829-007-Х

Александр Байгушев написал спорную и страстную книгу о поэте Валентине Сорокине, русских клубах и «лукавых деятелях». В предисловии «К читателю» автор говорит: «Конечно, эта книга написана не для врагов. Она о сокровенном мироощущении и о сокровенном поэте, всего себя отдавшем мистическому служению русской Нации. Но мы не таимся. (…) Русское — это от Бога. А к Богу не все приходят сразу. Апостол Павел сначала носил еврейское имя Савл, принадлежал к колену Вениаминову и известнейшей секте фарисейской, но встретил Господа и прозрел, и сделался совершенно новым человеком — настолько осиянным, что Господь сделал его своим апостолом. Так и с приходом в русскую — вторую, после евреев избранную Господом нацию. Прими Православие и станешь равным и столь же избранным Господом среди всех других русских».

А. Байгушев, автор таких изданий, как «Партийная разведка», «Русский орден внутри КПСС» в своей новой книге поставил задачу на примере русского поэта Валентина Сорокина показать роль «русских клубов» в нашей новейшей истории. Достается от Байгушева и его полемическим и мировоззренческим противникам — «отщепенцам от собственной нации», штатным «безнациональным» деятелям и «рулевым» современной российской культуры.

Книга будет интересна всем, кто ищет истину, интересуется прошлым и настоящим России.

К читателю

Читатель, умоляю, купи эту книгу, если ты не равнодушен к слову «русское». Нет, нет, обязательно её купи, если ты даже опасаешься всего «русского». Конечно, эта книга написана не для врагов. Она о сокровенном мироощущении и о сокровенном поэте, всего себя отдавшем мистическому служению русской Нации. Но мы не таимся. И ты хоть узнаешь из первых уст, кем и чем тебя пугают. А не будешь наивно, как овца на убой, идти на поводу у лукавых штатных «безнациональных» деятелей, запугивающих тебя всем русским. И при одном слове «русский», «русская культура» падающих в обморок и сразу начинающих истошно вопить о якобы «русском фашизме». Я говорю «лукавых деятелей»». Потому что у деятелей, подобных хозяину нынешней официальной «дерьмократической» культуры, высшему чиновнику Министерства культуры театральному критику Швыдкому или другому не менее влиятельному в плане русофобии литературному критику Бушину, уверяю, — что, хоть первый из них ярый антисоветчик, а второй, напротив, якобы помешанный красный — правозащитник всего былого «советского», — у них только разные маски одного «глобалистского» металлического бездуховного Желтого Дьявола. Русское же — это от Бога. А к Богу не все приходят сразу. Апостол Павел сначала носил еврейское имя Савл, принадлежал к колену Вениаминову и известнейшей секте фарисейской, но встретил Господа и прозрел, и сделался совершенно новым человеком — настолько осиянным, что Господь сделал его своим апостолом. Так и с приходом в русскую — вторую, после евреев избранную Господом нацию (как это исторически произошло, я расскажу). Если ты даже по крови не русский, то врата в русскую нацию, как освященную Господом для мессианского подвига, для тебя не закрыты. Прими Православие и станешь равным и столь же избранным Господом среди всех других русских.

Но вот если ты ко всему русскому именно «просто равнодушен». Если у тебя сердце не сжимается перед картиной Исаака Левитана «Над вечным покоем» — перед церквушкой на погосте под хмурыми облаками. Если тебе ничего не говорит златокудрая березка среди бескрайних просторов. Если у тебя не поет душа вместе с серебряной печалью русской песни. То, пройди мимо моей книги. Культовый поэт русских клубов, пронзительно русский поэт Валентин Сорокин просто не для тебя. А тем более, не для тебя подробный обстоятельный разговор о «русских клубах», сделавших его своим культовым поэтом. Подчеркну сразу, на примере великого русского поэта Валентина Сорокина (в поэзии его роль столь же уникальна, особенна, как великого русского художника Ильи Глазунова в живописи) я хотел показать роль «русских клубов» — то есть смысл жизни и пафос деятельности людей, «помешанных» на мессианской задаче русской истории и культуры.

Кто эти помешанные на мессианской русской культуре люди? Я не случайно назвал имя Исаака Левитана рядом с «культовым поэтом русских клубов» Валентином Сорокиным. Я мог бы точно также назвать имя Бориса Пастернака или Иосифа Бродского, который всегда особо подчеркивал, что он «русский поэт еврейского происхождения». Потому что, еще раз подчеркну, «русское» — это не зов крови (хотя, конечно, и он тоже!), но прежде всего — это особое мироощущение. У упомянутого Швыдкого нет русского мироощущения не потому, что он по происхождению еврей, а потому что он — вырос в России, но вырос отщепенцем от русской истории и культуры. Вырос ее ненавистником. Точно так же, как и упомянутый русский, даже деревенский по происхождению критик Бушин. Русский по крови, а вот вырос чужим своему русскому народу, в брезгливом презрении ко своему национальному.

Впрочем, есть и более умеренная ипостась — вполне благопристойное равнодушие. В таких случаях человек даже вполне искренне считает себя русским по происхождению. Но живет без озарения любовью к русскому духу, к тому русскому мессианству, о котором посвященные в него (вернее, поднявшиеся духом до этого предопределения Господня) говорят с придыханием. Такой человек может даже вполне честно считать, что он по мере сил делает для своей нации определенное добрые дела. Но разве что «не позволяет сбиваться в стаю» — держится отдельно на своем «хуторе». Так, например, формулирует свое жизненное кредо небольшой поэт Васин, который выступил с упреками к «культовому поэту русских клубов» Валентину Сорокину за его излишнюю неистовость, одержимость «русскостью». Мол, зачем так надрывать душу, я вот, мол, сижу тихо, соплю без приключений в свою сопелку, но тоже якобы делаю русское дело.

С гневом заклеймим демонстративного отщепенца от собственной нации Бушина. Посочувствуем Васину, что судьба его обделила одной из самых высших и романтических любовей — любовью к своей собственной великой мессианской нации. Но что поделать? Не для низменной души оказалась «русскость». Ведь «русскость» это, если хотите, вера, в которую ни для кого не закрыты двери, но которая и не всем по плечу. Это особая духовная ноша, которую не всякому дано поднять. А если говорить более точно, то до которой не всякому дано подняться. «Русскость» приходит к человеку вместе с русским языком и русской культурой, вместе с Православием и преображает его. Почему преображает? А потому что человек внутренне приобщается к «посвященным» — к русскому «избранничеству».

Поэзия — это магия слова. Она и родилась из древней магии. А у нас в России она до сих пор сохранила свое магическое действие, она до сих пор сродна заклинанию. Настоящий русский поэт всегда пророк. В отличие от обычных людей, он видит каждое слово обнаженным, со всеми его магическим корнями, затертыми в повседневном общении. И непостижимо, по какому озарению, почему именно вот так он расставляет слова, что они магически действуют на душу.

Не всем дано сразу научиться воспринимать магию слова. Дано стать русскими «посвященными». Но в молельню магической русской Поэзии, как в церковь, если ты считаешь себя русским, войди вместе с Валентином Сорокиным непременно. Что-то всё-таки всколыхнется в твоем сердце, тебе станет жить светлее, осмысленнее, озаренней, если ты вместе с Валентином Сорокиным, хоть чуть-чуть приобщишься к мессианским «русским клубам».

Раздел Первый

На земле, речами удрученной,

Где кровава каждая верста,

Заменили бородой ученой

Русского глазастого Христа.

Валентин Сорокин

Тайна первая. Посвященный в Нацию

В литературу Сорокин (родился 25.07.1936) шагнул с завода — от мартена, в котором варил сталь. В военном билете у него записано: «мобилизован варить сталь». А к мартену пришел Сорокин с хутора Ивашла (ива шла!). Отец его был лесник, знавший язык зверей и птиц, понимавший голоса природы, и очень музыкальный человек — гармонист, лучший в районе. Мать была крестьянка-сказительница, из тех, которые сохраняют в народе фольклор. Помнила еще былины про Жидовина Хазарина, про Ермака, про Пугачева и Чапаева. Пересыпала свою речь множеством пословиц и поговорок. В семье было десять ртов. Но жили не бедно, как все уральские казаки. Вокруг были леса, озера и заводы. Однако война — отец ушел на фронт, был шесть раз ранен. Семнадцатилетний парень кормил семью, мобилизованный в Челябинск, в мартеновский цех №1. У Горького были «мои университеты», Горький так и книгу свою назвал. Похожими стали сорокинские университеты, из которых он попадет с Урала в Москву на Высшие литературные курсы — чтобы, — забегу вперед в своем рассказе, — через много-много лет в зрелости, самому вот теперь уже четверть века, как ими руководить. Но это в общем-то не удивительно. Просто хорошо знал Союз писателей СССР, кому свои Высшие литературные курсы, специально созданные для поддержки народных талантов, доверить. Валентин Сорокин, как взял на себя Высшие литературные курсы двадцать пять лет назад после издательства «Современник», так, несмотря на все смуты после падения советской власти, Высшие литературные курсы и сохраняет, не дает им развалиться, погибнуть. Подобно Максиму Горькому, Валентин Сорокин помешан на поисках самородков из глубинки. Уж кто-кто, а Валентин Васильевич Сорокин ни одного приехавшего учиться «на писателя» парня из глубинки никогда не отпихнет, напротив, обласкает, будет беречь, как зеницу своего ока, и каждому опериться, войти в литературу всем, чем может, пособит. В советское время, бывало, приезжает из командировки в Сибирь радостный: «Какого деревенского парня отыскал, талантище. Надо его немедленно издать. По молнии» — «Валентин Васильевич, тематический план издательства сверстан, ни одной свободной позиции» — «Ну, дай план. Ура, нашел парню место!» — и вычеркивает себя: «Сорокин подождет! Мне легче пробиться, а тут первая книга!» — Вот такой уж по самой своей натуре опекун и пестователь молодой поросли Сорокин!

Самоотверженный радетель за других в общественной жизни, он и в своем творчестве, в стихах и поэмах прежде всего соборник — радетель за Россию. Он, пожалуй, как Федор Тютчев, тут наиболее последователен и программен. Хотя поэтическая линия у него сугубо своя, неповторимо сорокинская.

Помню, мы, литературные критики, привыкшие всех расставлять по ранжиру, каждому непременно найти своего литературного предшественника, установить традицию, поэтическую линию, которую он развивает, были даже немного в растерянности, когда талант Сорокина вдруг победно объявился. За кем его в ряд ставить? Федор Тютчев по соборной программе? Николаев Клюев по соборному, самоцветно «старообрядческому», с сильным православным отсветом языку? Но корни у него такие глубинные, былинный, почвенный сплав такой мощный, что, похоже, можно прямо ставить его за великим безымянным автором «Слова о полку Игореве»!

Евгений Иванович Осетров, мой учитель, помню, уже после грандиозного успеха творческого вечера Сорокина в октябре 1967-го это нам всем и сказал. Осетров — автор уникальных книг-исследований о «Слове и полку Игореве» — ему ли не чувствовать лучше других эту прямую преемственную линию от «Слова» к Сорокину через века?! Помню, и Дмитрий Сергеевич Лихачев, когда Осетров «Избранное» Сорокина со своим предисловием ему в 1978-м подарил и своими сокровенными соображениями с Лихачевым (в ту пору, еще «нашим», не перебежавшим на поклон к «дерьмократам») на будущее молодого автора поделился, то подтвердил, что Осетров в своих предчувствиях, может быть, в чем-то прав. Да, мол, высокая эпичность, патриотическая обнаженность и особый язык, раскаленный, пышущий удивительным сплавом язычества и христианства, у Сорокина созвучны «Слову», на одной со «Словом» волне. Но, мол, надо все-таки еще не спешить бить в литавры и трубить в трубы о гении. Не сломать бы ранними захваливаниями парня. Мол, посмотрим, как развернется сорокинский талант.

Время показало, что Сорокин развернулся мощно и действительно по-богатырски, как истинный эпический поэт — сказитель нашего времени, наследник древнерусского пламенного «Слова». Сам его внутренний склад не мог не выплеснуться в пафосном эпосе, в великой русской соборности, в современном призыве русских к объединению Нации для спасения Отечества.

Все его поэмы шли через цензуру чрезвычайно трудно. Книги стихов урезали наполовину. Почти за каждую строку шел бой. Критик В. Огрызко сейчас наивно удивляется: «Если поэта зажимали, то почему его так часто издавали? А если он считался неугодным, то почему периодически награждался орденами и государственными премиями? Действительно Сорокин стал жертвой интриг со стороны партийной верхушки, или это он просто сотворил себе красивую легенду?» Но при чем тут легенды, хотя Сорокин как культовый поэт русских клубов, конечно, и был в известной степени мифологизирован. Однако тут все просто объясняется — молодым надо понять тогдашнюю особую раскладку сил в правящей партии. На поверхности в советское брежневское время вроде бы мирно, «интернационально», «демократически» сосуществовали, но за кулисой тогда насмерть боролись за влияние негласные «Иудейская партия внутри КПСС» и «Русская партия внутри КПСС». Валентина Сорокина «они», отщепенцы, всякого рода Бушины и Швыдкие, уже тогда возненавидели сразу, увидев в нем именно набирающего силу великого русского поэта. КГБ Андропова (Файнштейна) арестовывало артистов-чтецов за чтение поэм «Дмитрий Донской» и «Георгий Жуков» (знаменитого тогда чтеца Кузнецова мы еле-еле вынули из лубянковского застенка). И нам приходилось каждый раз поднимать на ноги все связи «Русской партии внутри КПСС», чтобы книжки Сорокина выходили. Открою уж тайну «русского клуба»: бывало, что приходилось даже просить «нашего» члена Политбюро Черненко, чтобы тот уговорил Брежнева (последнюю «инстанцию»! ) посоветовать Андропову-Файнштейну отступиться. И не проводить очередные лубянковские «зачистки» православного Сорокина. Мол, это бы надо мудро сделать в интересах стабилизации общественного мнения, и учитывая масштабность и колоссальный авторитет фигуры Сорокина в русских кругах. Разрешил же, мол, Сталин «Русский лес» Леониду Леонову и «Тихий Дон» Михаилу Шолохову. Мол, все равно уже поэмы «Дмитрий Донской» и «Георгий Жуков» широко пошли через самиздат по рукам и даже уже их в клубах перед переполненными залами профессиональные чтецы-эстрадники, ловя успех, читают. Лучше, мол, не подрывать гонениями на Сорокина авторитет советской власти. С национальными русскими величинами такого масштаба, как Сорокин, даже всесильной партии надо считаться. И такая аргументация на Брежнева действовала. Так что, если уж кто и творил легенду из Валентина Сорокина, то это была сама брежневская советская действительность с ее политической амбивалентностью. Когда негласно, но вполне демократически сосуществовали внутри КПСС два ее крыла — две негласные партии «Иудейская партия внутри КПСС» и «Русская партия внутри КПСС». В которых каждая с нажимом творила себе своих собственных политических и духовных кумиров.

В это же брежневское советское время процветали и поэты так называемой «авторской песни» (так они называли свои клубы и себя самих), выступавшие сугубо под гитару и примыкавшие по своей идеологии и стилю к наследникам мещанского городского романса. Особой популярностью пользовались русский поэт грузинского происхождения Булат Окуджава и русский поэт еврейского происхождения Владимир Высоцкий. Бывало теплым вечером характерный кавказский акцент Окуджавы и хриплый «наркотический» Высоцкого (Высоцкий заводил себя «травкой») неслись чуть ни из каждого распахнутого окна. Но это был сознательный уровень «попсы», так сказать, «душевного разговора» под водочку. Ни о какой пророческой вещей русской поэзии тут, конечно, не могло быть и речи. Хотя отдельные романсы Окуджавы и Высоцкого задевали за живое. Но ни о каких высоких материях, ни каких божественных мирах и заоблачных мессианских высях тут не было и речи. Не случайно, актер Владимир Высоцкий даже своими друзьями популярными поэтами «Иудейской партии внутри КПСС» Евтушенко (Гангнусом) и Вознесенским был забракован, и они, несмотря на всю свою влиятельность, так и не решились принять его в союз писателей — Высоцкий никак не мог собрать самоценных, не нуждающихся в непременной гитаре и наркотическом голосе русских стихов хотя бы на маленькую книжку.

Естественно, что настоящие любители высокой пророческой вещей русской поэзии искали ее не у популярных «бардов» Окуджавы и Высоцкого, а у полуподпольных «имперских поэтов» Иосифа Бродского и Валентина Сорокина. Я тут не противопоставляю «низких» одних «высоким» другим. У каждого была своя творческая ниша. Больше того, поклонников у «попсы» всегда было больше, чем у высокой симфонической музыки. Так же при сравнении бардовской «авторской песни» с высокой поэзией — каждому свой уровень слушателей. Для понимания классической музыки равно как и высокой поэзии нужна определенная степень культуры и, если хотите, «посвященности».

Валентин Сорокин

Бегущие цветы

Вот какая красивая ты,

Не родили тебя — надышали,

Потому через поле цветы

По тропе за тобой пробежали.

Все мы счастья внезапного ждем,

Хоть они и не каждому снится…

Я хочу перелетным дождём

На любимые плечи пролиться.

Соловей ли на ветке вздохнёт,

Просверкает ли молния туго, —

Пусть глаза твои даль распахнёт,

От ромашки до лунного круга.

Вздохи, вздохи, глаза и глаза,

И готовые к трепету руки.

Облаков золотых паруса

Тихо движутся в бездну разлуки.

Я ведь знаю тебя наизусть.

И когда тишина заструится,

Пусть омоет туманами грусть

В поздний час одинокая птица.

Я пришел красоту воспевать,

Слушать звёздные оклики света,

И легко мне тебя целовать

В тёплых травах короткого лета.

Чтобы понимать такие стихи, надо самому быть в душе поэтом. К чести Генсека Брежнева было, что он предпочитал высокую русскую поэзию, а не упрощенную, милую, но относительно примитивную «попсовую» бардовскую «авторскую песню».

Вообще нынешнему поколению надо бы знать, что Константину Черненко, как и Леониду Брежневу, «они» при жизни пятки лизали, беспардонными «коротичевскими» (был такой украинский поэт Коротич, безудержно воспевавший Брежнева, потом он предаст советскую власть) дифирамбами все страницы газет заполняли, а потом оболгали, грязью с ног до головы залепили. Абсолютно неграмотного прохиндея и самодура, законченного троцкиста и сатаниста «Кузькину Мать» Хрущева за то, что оклеветал Сталина, в «перестройку» славили — икону себе из нехристя делали. А Брежневу «застой» приписали. Между тем, я не сужу о хозяйстве (хотя пенсионеры вспоминают, что жили при Брежневе очень даже не плохо), но уж в области-то культуры при Брежневе был самый расцвет. Василия Белова, Федора Абрамова, Бориса Можаева, Виктора Астафьева, Валентина Распутина, Николая Рубцова, Василия Федорова мы русские получили возможность открыто в своем русском издательстве «Современник» большими тиражами печатать. И, кстати, «пробил» через «инстанции» те же «Кануны» Белова — великую эпопею, равную «Тихому Дону», — именно самоотверженный, неистовый главный редактор «Современника» Валентин Сорокин. А вожди ему это сделать дали — от гнева Суслова и Андропова его прикрыли. Нет, Сорокин не ходил у вождей в любимчиках. Вот это миф. Но и Брежнев, и Черненко хорошо понимали, что нельзя все время русскому духу кран перекрывать, все гайки завинчивать. А то паровой котел разнесет. Боялись взрыва — русского бунта. Потому Сорокину и делали послабления. С его популярностью в русских кругах вожди считались.

Брежнев в молодости был очень неглупым человеком. Учился в классической гимназии, читал с эстрады в «Синей блузе» поэтов «серебряного века». Бесчисленное количество хороших стихов на память знал и любил уже и зрелым человеком читать стихи в компаниях. Черненко же и вовсе был культурным гуманитарием, историком по образованию. И рядом с другими членами Политбюро, совершенно серым «серым кардиналом партии» Сусловым, ничего кроме Маркса, не читавшим, или тем же Андроповым-Файнштейном — вообще ничего не кончившим и самообразования никого не сумевшим получить, истории России не знавшим, культуры ее не понимавшим и не принимавшим, только джазом душу себе отводившим (у него и кличка внутриаппаратная была Джазист) — Черненко выглядел светочем. Во всяком случае, ему хоть можно было что-то объяснить. Черненко и Брежнев, любивший стихи, и спасали Сорокина. Не давали Андропову Сорокина в лагерь засадить, хотя тому этого очень хотелось — русских, тем более, православных, «они» всегда готовы были забить насмерть. Я отвлекся на эти воспоминания о Черненко и Брежневе, потому что иначе молодым критикам, таким как В. Огрызко или В. Бондаренко, теперь не понять, почему это вдруг русские самородки в брежневскую пору при засилье насквозь «чужой» Лубянки все-таки выживали. Почему Сорокина не постигла трагическая участь якобы покончивших с собой Сергея Есенина и Владимира Маяковского, репрессированного и погубленного в 1937-м великого русского православного поэта Николая Клюева? Хотя попытки физически убрать Сорокина, довести его «до самоубийства», скажу как прямой свидетель, были, и только вовремя подоспевшие русские друзья его уберегли.

Слава Господу, что Валентин Сорокин не дал себя сломать, что остался верен своему подвижническому духу. Что таки осуществил свое могучее восхождение на вершину русского Парнаса, где имя его сейчас стоит рядом с самыми выдающимися поэтами в русской истории. Уверен, что время будет только прибавлять славы звучному имени Валентин Сорокин за благородное жертвенное служение Русской Идее. Он нас всех призывает:

Очнитесь, люди русские,

Нет ряда серединного:

Сломать дороги узкие

Вставайте до единого,

Пусть платятся предатели,

Познавши дерзость встречную, —

За крест отца и матери,

За нашу верность вечную.

Сорокин неповторим. В антологиях русской поэзии среди других самых именитых авторов его стихи даже не литературовед сразу опознает — по одному ему присущей особой сорокинской интонации, по неудержимой образности, сгущенному метафоризму, полетной эпичности каждого эпитета, каждой ассоциации. По чудесному, как град Китеж, внутренному миру сорокинской поэзии. Авторитетный литературовед, знаток Сергея Есенина, вернувший из принудительного советского («ихнего») забвения его творчество русскому народу Юрий Прокушев писал: «Блистательным творцом чудесного художественного мира в Слове стал выдающийся писатель современности — Валентин Сорокин, несомненно, вершинный поэт нашего времени, под стать колокольне Ивана Великого».

Только Сорокин дает нам увидеть, что «ночью особенно светятся белые души берез»; «клубится ночь, густа»; «в апреле звенят не капели, а вещие струны земли»; «холм, как мамонт буреломный, вышел к берегу напиться»; «и летит распятой птицей по-над крышей черный крест»; «уже, набухая громами, в тайгу проползли облака»; «горит моя рябина, как ранняя заря»; «словно колокол, лес языкат». Только Сорокин может свести в своих поэмах и органично вписать в драматическое действие бойцов, русалок и чертей рядом с Жуковым, Сталиным, Гитлером и Паулюсом. Только у Сорокина, как в «Слове о полку Игореве», природа былинно оживает и воюет вместе с ангелами Господними волком и лисицей, лебедем и соколом за Святую Русь. Только у Сорокина душа всегда нараспашку, сердце звенит, как колокол, а русские слова — струны, на которых играет Господь. Сорокин поразительно русский человек, воплотивший в самом в себе все наше святое, самое заветное, самое, самое наше родное.

Но самое главное — Валентин Сорокин всегда говорит нам правду о себе самих. Наш выдающийся прозаик Петр Проскурин написал о Валентине Сорокине: «Литература, именно русская, начинается там, где она говорит совершенно полную, беспощадную правду о жизни и о человеке. Сорокин ни в одной строчке своего творчества не солгал. Он сказал ту правду, которая и является сутью нашего народа. И большего признания своего таланта, чем такая оценка, для русского поэта не может быть».

У отщепенцев, у «жидовствующих» (я имею ввиду богословское употребление этого термина в смысле — «отщепенческой от Православия ереси жидовствующих», которая была проклята Православным Собором еще в Х1У веке) сакральная поэзия Валентин Сорокина вызывает отчаянное отторжение, своего рода духовную идиосинкразию. А всё из-за ее программной русскости. Например, упомянутый видный литературный критик из отщепенцев Вл. Бушин так увлекся выливанием помоев на вещего русского поэта, что нечаянно выдал сам себя — весь свой стратегический замысел. Вот центральные ключевые абзацы всего его истерично грязного (как у перепугавшегося явления Праведника слуги дьявола) памфлета на культового поэта русских клубов Валентина Сорокина. Цитирую по газете «Дуэль» (2006, №35):

«Зачем же один русский объявляет другому русскому, что он русский? О, здесь главнейшая особенность поэтического мира Сорокина! Он всегда и везде без умолку верещит, что русский. Вот и в его книге «Восхождение» без конца: «Мой отец русский!.. Моя мать русская! (c.302) … «И кровь в моих русских жилах русская!» 9с.319) … и боль в моей русской груди русская (с.302).. И пупок у него русский… (Пупок подло вписан Бушиным прямо в заковыченный текст — для черного юмора — А.Б.) «Россия моя святая, все за тебя приму! (с.359) … «Родина моя единственная! (с.364) … «Россия моя единственная…» И так через всю книгу. На иных страницах слова «Россия», «русь» (Святую Русь подлец Бушин пишет с маленькой буквы, как «большевики» приказывали писать с маленькой буквы в школе и в печати Бога — А.Б.), «русский» мельтешат по 20, 25, 30 и более раз. Спрашивается, зачем?..» Смысл черной иронии «жидовствующего» отщепенца от русского древа Бушина понятен:

— Не смейте, русские, гордиться сами собой, своим народом, своим прошлым! — вот стратегическая цель и подлинный смысл хамского памфлета «жидовствующего» интернационалиста Вл. Бушина на популярного русского поэта Валентина Сорокина. «Им» (понятно кому) не удалось его убить, как поэта и певца Талькова (все знают, кто это сделал!), так надо затравить, оплевать, унизить. Русскую нацию «они» хотят любыми способами отлучить от своего культового поэта. Тем самым они хотят отлучить русских людей от посвящения в свою нацию.

Валентин Сорокин

Мы с тобой

В этих белых рощах соловьиных

Бродит лось, доверчивостью смел,

Я в стихах, как в золотых былинах,

Всю тебя, глазастую воспел.

Травы расправляются от дрожи,

Радостно сияют небеса.

Ведь недаром на мои похожи

И твои славянские глаза

Добрый лось и мы с тобой умыты

Тёплым, серебрящимся дождём,

Были бы дети счастливы, а мы-то

Как-нибудь в России проживём.

Вечен свет страдания и слова,

Подвиги не требуют прикрас,

Пушкина обитель

и Кольцова,

Блока и Есенина у нас!..

Журавли от Дона до Урала

Крыльями звенят нам с высоты,

Нет, весна ещё не отыграла,

И горят за окнами цветы.

Пусть кивает тополь, и сиренью

Реченька к нему обращена, —

Ты одна — моё благодаренье,

Ты — моя сестрёнка и жена.

Отмету забвенье и грехи я,

Шепоты досужливой молвы,

Ты — моя отвага и стихия,

Голос колокольной синевы!

Но посвящение в Нацию, может быть, самое загадочное из всех мистических эзотерических посвящений. Вроде бы для большинства оно дается автоматически от рождения — вместе с генами отца и матери, вместе с воспитанием в определенной культурной и цивилизационной среде. Но почему одни (не только заведомые «бушины» — отщепенцы, плевелы, перекати-поле, оторвавшиеся от корней), но самые обычные, добропорядочные и вполне ординарные люди (даже небольшие поэты, вроде Васина) однако так и остаются жить в своей нации лишь номинально? Живут без озаренности любовью к своему самому кровному, самому сокровенному храму, который самой природой отстроен для священного обитания их души? Мне приведут пример: есть же несчастные холодные мужчины и женщины, которые до конца жизни и так не узнали горячего таинства любви?! Плотский секс попробовали. А вот романтическая любовь обошла их ледяные сердца. Почему такого же льда в сердце не может быть у человека и по отношению к собственной нации? Тем более, что у понятия нации вроде бы и вовсе нет плоти. Образ столь же романтический, сколь и заоблачно туманный.

Существует красивая «исихастская» (по названию тайного церковного ордена монахов, «пребывающих в безмолвии»; от греческого «hesichia» — безмолвие, отрешенность) легенда, что русские второй избранный народ. Первым избранным народом были евреи. Им Господь открыл «Ветхий завет» — Закон, и евреи гордо стали Народом Закона. Но когда Господь попытался поднять евреев на более высокую ступень «посвященности» и открыл евреям Новый Завет — Благодать, требовавшую от человека самоотверженной любви к ближнему, то евреи Благодать не приняли, а тогдашние еврейские фарисеи (вроде нынешних Швыдких и Бушиных — такие были всегда) даже распяли Господа. Господь, разгневавшись, в ответ лишил евреев собственной Обетованной земли и государственности и в наказание рассеял по всему миру как изгоев. Однако Господь милостив. Через тысячу лет Господь евреев простил и дал им возможность сделать вторую попытку на новом месте. Но иудейский Великий Хазарский Каганат на Волге тоже принял только Закон и не захотел, не поднялся до новозаветной Благодати — практицизм и потребительство иудейских хазар заели. И тогда Господь решил создать новый мессианский, совершенно самоотрешенный, не от мира сего народ «созерцающих сердце» — Святую Русь. Из Византии со Святого Афона (последнего святилища родниковой, первоапостольской православной, еще не замутненной христианской веры) в заповедные леса глухой Московии ушли в скиты блаженные подвижники монахи-исихасты — «безмолвствующие», посвятившие себя «созерцанию сердца». И именно эти подвижники в Х11-Х1У веках на идеях Нового Завета сформировали из русов (росов) и окружающих их племен новую нацию Святую Русь, которая с помощью Господа поднялась и образовала самую большую в мире Империю — «Москву — Третий Рим». Но за которой начал охотиться Дьявол. И — Дьявол таки соблазнил доверчивый идеальный народ «созерцающих сердце» попытаться, не дожидаясь установления Царства Божия (для которого люди должны были прежде усовершенствовать и нравственно подготовить свои души), по-быстрому, отринув Бога, построить потребительский «рай на земле» с помощью Дьявола. За дьявольский иудомарксистский соблазн идеальный русский народ заплатил междоусобной Гражданской войной и тяжкими испытаниями, от которых до сих пор никак не может оправиться.

Конечно, в исихастскую легенду можно верить и не верить, как во всякий миф, во всякую Веру. Но несомненно исторически, что именно на этой идеальной идее сформировалось реальное государство «великороссов» — Святая Русь (уже в самоназвании нации и названии государства, сразу же заявившая о своих высоких мессианских претензиях). На этой же идеальной идее оказалось выстроенной и вся русская цивилизация с ее духовными «вечными ценностями», потрясавшие мир Толстым и Достоевским, и какой-то обреченной поразительной жертвенностью всего русского народа, когда Идея становится самоцелью, а служение Идее — высшим человеческим счастьем. Мессианство, как у евреев, для русского человека в этих условиях превращается в смысл и радость жизни. Только если евреи готовы нести всему миру Закон (который они сейчас несут из Америки — практически еврейского по духу государства. Закон, понимаемый ими как «демократические ценности», как возможность свободно зарабатывать и потреблять мирские блага), то русские люди остаются помешанными на «вечных ценностях» — то есть на Благодати, как на воплощении всеобщей самозабвенной любви, когда видеть радость ближнего (даже прощенного бывшего врага) самоотреченно дороже своего собственного счастья.

Всё это, конечно, действует, только если говорить об идеале — о концентрации духа русской нации. На практике идеал нации дано выразить лишь ее пророкам, выразителям ее духа. Но дух нации, как воздух, которым мы дышим. Мы его не видим, но он с нами повсюду. «Отщепенцы» от древа нации только подчеркивают вековую устойчивость самого древа. А испытания, даже самые тяжкие — они, как бури в природе. Они только проверяют на прочность древо нации.

Несомненно, что на долю русского народа выпали особо тяжкие испытания. Но взяла наша мессианская нация на себя подвижническую ношу — не ропщи. И теперь можно сколько угодно спорить, насколько оправданы были наши русские мессианские претензии. Но признаем, что именно они придавали особый сакральный смысл самому понятию «русский». Самому мироощущению человека, говорившему «Я — русский» как свое рода заклинание. Как обет высшей Веры.

И опять же можно принимать или не принимать такой обет. Можно считать его высшим счастьем русского человека, а можно считать его, напротив, юродством. Но несомненно одно: «Я — русский» — окрашивает жизнь человека особым смыслом.

И полнее всего этот особый вещий смысл русской жизни выразила русская поэзия. Поэзия — сама по себе уже сокровение. Она родилась из древней магии, заклинаний, и в высшем своем понятии (я не имею в виду банальное стихоплетство, рифмовку строк), так и осталась в сиянии чуда. С нимбом проповеди. А. С. Пушкин написал в своем самом первом напечатанном стихотворении «К другу стихотворцу»: «Поссорившись с парнасскими сестрами, мне проповедовать пришел сюда стихами».

Для русской поэзии (и это признано во всем мире) особенно характерно отождествление поэта с пророком. Несомненно, в этом выразилась специфика самой русской нации (мессианской по самому своему происхождению). Но чтобы стать русским поэтом, нужно сподобиться получить свыше вещий дар. Не талант слагать рифмы, но дар выражать в магии рифм, на приподнятом над миром особом поэтическом языке откровения Господа. Настоящая русская поэзия в этом смысле всегда мистерия, всегда заклинания, всегда своего рода молитва. И особенность русской поэзии в том, что это молитвы «избранной нации».

Никто не оспаривает, что талант дается избранным — от Бога. Пусть даже, говоря «от Бога», мы понимаем это с гораздо меньшими претензиями — как «от Природы». Но как бы то ни было, поэт — это дано не всем. И больше того, понимать и ценить поэзию дано не всем. Это всегда акт приобщения к чем-то более высокому, чем ты сам. Душа твоя вдруг открывается. И ты от бренного мира поднимаешься в сокровенные миры. Скажете, идеализм? Но ведь душа у вас действительно поет, когда вы слушаете легшие на душу стихи.

Да, даже если вы не верите в Господа, а, тем более, в исихазм («деятельное созерцание сердца»), заложенный самим Господом в основу русской души, когда формировалась русская нация, то все равно вы должны признать, что есть что-то непознаваемое, сокровенное в том, что вы родились русским человеком, и вы способны чутко воспринимать русскую поэзию. Ведь признайтесь, если Вы русский, то сколько раз вы ловили себя на том, что вы не можете, не хотите жить по волчьим законам прагматичного Запада, что деньги для вас — не всё, что хотите чего-то такого — «этакого», непостижимо высокого, духовного, чего нельзя измерить рублем (ни даже зелененьким долларом). «Нет, — думаете Вы, — что-то есть именно непостижимое в моей русской душе. Есть какая-то сокровенная тайна, которая живет в моей душе. Которая заставляет меня жить и чувствовать не как все. Почему я не довольствуюсь земными благами, а смутно ищу Неба? Словно мне всегда чего-то не хватает, что-то сжимает сердце, заставляет его тревожно биться».

Отвечу людям, испытавшим это странное томление сердца: «Это не чувственность. Это русская душа о себе напоминает. «У нас, русских, православных дух обыкновенно называется сердцем», — проповедовал святитель Игнатий (Брянчанинов).

Скажете, мистика? Да, и русской мистики нам нечего стыдиться. Культ — это всегда мистерия, заклинание. И, конечно, это заклинание может полноценно творить только тот, кому на это дан Дар.

Уже первый критик, написавший о Валентине Сорокине и благословивший его вхождение в русскую литературу знаменитый «советский Белинский» Александр Макаров (вот уж действительно был так назван по заслугам), приветствовал в Сорокине «явление поэта-песенника с редким природным чувством ритма и слова».

Да и сегодня популярное издательство «Алгоритм», вообще-то специализирующееся только на политике, вдруг издает книгу стихов любовной лирики Валентина Сорокина с броской аннотацией на первой обложке: «Стихи лучшего русского лирика второй половины ХХ века». А газета «Литературная Россия» тут же печатает на нее восторженную рецензию:

«Название „За одну тебя“ (М, „Алгоритм“, 2007) действительно отражает суть издания, в сборнике — только лирика, преимущественно любовная и философская. Но как ни странно, эти, в общем-то, достаточно узкие рамки, дают полное представление о масштабе дарования, лирическом герое и том художественном мире, который удалось создать поэту. Более того, несмотря на то, что предметные „приметы времени“ (в книгу вошли стихи второй половины 50-х — начала 70-х годов ХХ века) остались в стороне, перед нами вырисовывается яркий, наглядный портрет советского прошлого. Это сделано не ностальгическими, и уж тем более не обличительными красками. И, тем не менее, можно с полной уверенностью утверждать: вот он, поэтический образ героя великой страны! У каждого из нас свой СССР. Для кого-то это время ассоциируется с обликом Сергея Королева, а для кого-то — с лицами тогдашних диссидентов. Кто-то вспомнит актера Николая Рыбникова, а кто-то мятущихся „амбивалентных“ интеллигентов на кухнях. Кому-то дорог провидческий пафос писателя и ученого Ивана Ефремова, а у кого-то тепло на сердце от „смелых стихов“ Евгения Евтушенко (Гангнуса): „Кровать была расстелена, а ты была растеряна…“ Вообще, цельность книги Валентина Сорокина потрясает. Представьте, что вы оказались в мире, где живут красивые и страстные люди, где живописная и богатая природа, где каждый день наполнен не грязью бытия и пустотой суеты, а высокой работой, трудными раздумьями, желанными свиданьями. Но ведь автор не спустился на Землю из космоса, он — „наш“ человек. Какую же ему пришлось выдержать „оборону“, как защитить свою душу, чтобы ничем не унизить читателя, нигде не переложить на его восприятие свои беды, никак „не попользоваться“ от других! Валентин Сорокин очень отличается от „героев нашего времени“ (в том числе и лирических): „Больно мне стоять под облаками На житейской выжженной скале“. Наверное, таких могучих и красивых поэтов у России уже не будет» («Литературная Россия», 2007, №11).

Валентин Сорокин в молодости часто брал гитару и проникновенно пел под нее свои стихи. У него наредкость красивый голос. Звучный, пламенный. Это голос природного проповедника, обладающего абсолютным музыкальным слухом. Сорокин, выбери он бардовскую «авторскую песню», несомненно сделал бы оглушительную карьеру. Но обещавшему «легкий» успех на пьяных вечеринках бардовскому пути, Валентин Сорокин предпочел путь «вещего Баяна». С сильным былинным настроем. Наши древние «Баяны» пели эпос. А на восприятие эпоса человек должен быть заранее настроен. Былины слушали народные массы, те, кого сегодня презрительно называют «простонародьем», «черносотенцами». Но — не «быдло», не «голь перекатная», а народ. Валентин Сорокин всегда обращается к своему слушателю не чтобы его только развлечь, а чтобы его наставить. Сорокин заставляет думать — вот почему он трудный поэт. Раз уж мы, вспоминая, что первую книгу Сорокина благословил лучший советский критик Александр Макаров, упомянули Макарова, как продолжателя дела основоположника русской критики Виссариона Белинского, то напомним, что Белинский впервые совершенно справедливо разделил русскую литературу на две противоположные группы. На идеальную поэзию, пересоздающую жизнь по русскому идеалу и на реальную, низменную прозу, которая воспроизводит окружающую жизнь во всей наготе и безобразии. Так вот Валентин Сорокин по квалификации Белинского принадлежит к «идеальной поэзии». От человека, обращающегося к стихам Валентина Сорокина требуется не просто человеческое бескорыстие, а собственное внутреннее жгучее стремление к Идеалу. Только при этом условии произойдет контакт вещего Поэта с читателем, и они оба будут говорить и думать, чувствовать на одном языке. Поэзия Сорокина — это Храм, а в Храм приходят не уязвить, не позлобствовать, как, например, сейчас на потеху всем это делает весьма популярный литературный критик-«убийца» Бушин, не саркастически посмеяться, не позавидовать, не унизить другого (это всё вы можете проделать вместе с литературным критиком Бушиным), а помолиться Идеалу.

В этом смысле Валентин Сорокин — поэт не для всех, потому что волшебство поэзии, природное чувство ритма и слова у него одухотворяет не развлекательную «попсу», не низменные инстинкты, а сокровения для «посвященных». Тут свой парадокс. Хотя Сорокин поэт от земли, глубоко корневой, весь из русской, еще самой древней, от «Слова о полку Игореве», «черносотенной» традиции, но к нему надо не спускаться, а подниматься, делать усилие, хоть на одну ступеньку стать себя повыше — становясь духом и чувствами именно выше себя самого. От слабых духом, от наследников «Емельянов Ярославских», вроде Бушина, его поэзия закрывается, как заветная дверь Сезама перед отребьем. Но зато, уж если ты поэту-пророку поверил, если ты сделал над собой усилие подняться до посвященности в провиденциальную древнерусскую традицию (на которой мы, русские сформировались как второй богоизбранный народ!), то тебя ждет пиршество духа, ждет сакральное причастие к русской мистической тайне нашего второго богоизбранного народа.

И это всё при том, что Валентин Сорокин, как, скажем, и Николай Клюев, как и Велимир Хлебников, в силу сакральности и особенной мистической сокровенности их творчества (великой посвященности в коренную древнерусскую традицию, идущую еще от «Слова о полку Игореве») остается прежде всего «поэтом для поэтов». То есть для людей с поэтическим восприятием действительности, с поэтической, чистой, просветленной, а не грязной душой! И он закрыт, не доступен, слишком усложнен для тех, у кого не поэтическая, а ползучая прагматическая, обычная «бытовая» душа. Представим себе человека, никогда не слушавшего симфоническую музыку, и вдруг пришедшего в Большой зал Консерватории. Привыкший к «попсе», в лучшем случае, способный слушать Окуджаву и Высоцкого, порой умело опускающих высокую поэзию до полублатного разговорного жаргона и полублатных чувств, такой человек останется глухим в Большом зале Консерватории. Настойчиво повторяю: не будем клеймить Окуджаву и Высоцкого — просто они для другого читателя. Для людей, никогда не соприкасавшихся с тайною высокой поэзии, а таких очень много — из них, что греха таить, практически целиком состоит наш обыватель. Пожалеем обывателя. Еще Герцен писал: «тинистый слой мещан не определяет существо Нации». Но сразу же подчеркнем, что оставаться в обывателях — воля вольная, но обыватель сам обедняет себя духовно, живет приземленно, не поднимая голову к Небу.

Так и с поэзией Валентина Сорокина. Когда ее пытается унизить, например, хотя бы тот же его вечный завистник «литературный критик» Владимир Бушин, то посочувствуем не Сорокину, а Бушину: поэт Валентин Сорокин просто не понятен и ненавистен этому «красному хаму». Порождению тех «манкуртов», которых в трагические троцкистско-ленинские 20-е годы воспитали разрушавшие русскую культуру и рубившие золотые головы православным храмам «Емельяны Ярославские» (Минеи Израилевичи Губельманы) и от которых тянется ядовитый, убивающий культуру след в нынешние поколения выросших, как сорняки, всякого рода примитивных нынешних «Бушиных». Беда таких вот «Бушиных», что они путают уровни духовного восприятия. Сам Бушин желчен, завистлив, злобен. Он полон отрицательной ядовитой энергии. Но он не в силах, как свинья под дубом поднять голову и увидеть, где растут желуди. Не в силах сам подняться на уровень идеальной поэзии и — пытается и всех других русских людей опустить до собственного свинского мировосприятия. В лучшем случае, до уровня хихикающего в грязи обывателя.

А поэт Валентин Сорокин дан нам Провидением именно как Дар Господен. Он блаженный по всему характеру своего творческого и жизненного пути. Скажу резче, он даже юродивый на этом своем крестном пути. Но в русских православных представлениях блаженный всегда он же и юродивый, ибо слишком не обычен, слишком отчаян и беззащитно откровенен в своих поступках. Он как бы заранее приносит себя в жертву грязных насмешек разных «Бушиных», подлых насмешек низкого «Красного Хама», который, еще раз подчеркну, как ползающий земной гад не способен, не дано которому поднять голову к Небу. Блаженный поэт сознательно надевает на себя рубище, вериги. Он не может, не хочет быть приглаженным, вылизанным, понятным без усилий всякому.

Валентин Сорокин пишет о том, что для русского сердца свято. Естественно, что для чужого сердца эта святость чужда и даже вызывает раздражение: «Ах, подумаешь, Валентин Сорокин — насквозь русский поэт. Для него якобы открыты какие-то тайны. Но почему же я, Бушин, их не вижу. Что я его хуже?». Не хуже. Мы не ставим так вопрос. Ты просто человек не из русского мира. Ты мог бы быть русским. Но ты сам отщепился от русского древа. Чего же ты удивляешься, что чего-то в русском сердце не понимаешь?

Объяснимся. «Бушины» обычно нажимают на то, что исихазм и Святая Русь — это всего лишь утопия. Но почему же забывают при этом, что такой же всего лишь утопией оказался и их возлюбленный иудомарксистский коммунизм, которым «Святая Русь» переболела, как красной корью? Не знаю, стояло ли за этой болезнью Провидение, пославшее нам, русским, тяжкое испытание. Или в этом, врожденная, проявилась слабость идеальной русской души, доверчиво не устоявшей перед ложью Дьявола. Но даже самые заядлые прагматики ведь не могут отрицать, что что-то за всем этим стоит. Что в подверженности утопиям находит свое выражение особая психическая настроенность русской нации, ее внутренняя неистребимая неудовлетворенность обычными (даже самыми роскошными) земными благами и мистической тягой к идеальному. Её внутренний культовый характер. Практичный иудей Карл Маркс объяснял: «Во всех религиях заклание, жертва, по возможности самопожертвование составляют самую сущность богослужения, культа». Русская религиозность стала притчей во языцех во всем мире. Вот такой исторический парадокс. Даже в безбожную красную эпоху мы, русские, не смогли опуститься до протестантского прагматизма (на котором сейчас, например, выстроена жизнь в Европе) и, виду неразрешенности молиться Богу, сделали культовыми фигурами Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Портретам Сталина уж вовсе поклонялись, как иконам. И мы, русские, совершенно растерялись, когда после ХХ-го съезда КПСС, последовательный воинствующий безбожник «Кузькина Мать» Никита Хрущев, топорно разоблачая «культ личности» Сталина, вылил на Сталина (конечно, отнюдь не ангела в политике) столько грязи, что вместе с ним унизил и растоптал саму идеальную утопическую идею коммунизма. Однако Хрущев растоптал коммунистическую утопию, но не смог растоптать Русскую Идею.

Именно в мутную хрущевскую оттепель» родились «демократы» -«шестидесятники». Те самые, которые во главе с Горбачевым сдали Советский Союз и располовинили традиционную Русскую Империю. Но тогда же именно в ту же хрущевскую оттепель, как духовное противоядие, диссидентскому еврейскому (евреи-диссиденты составили его ядро и задавали в нем тон) «шестидесятничеству» родились и «русские клубы», культовым поэтом которых стал молодой Валентин Сорокин. Такая вот ослепительная диалектика. И последнее слова Провидением тут еще не сказано. Да! По итогам жесточайшей диалектической схватки «русских клубов» с диссидентствующими «демократами» -шестидесятниками обрушилась не только Красная Империя, но и Империя Русская, а власть захватила чужая, по преимуществу, иудейская олигархия. Но… в сатанински атеистическую страну зато победно вернулось Православие. Вы скажете: «Не слишком ли трагическая плата за возвращение Церкви?». Я отвечу: «Да, плата ужасная, трагическая. Но еще не вечер. Я почему-то верю, что мы перемолотим чужую олигархию, так как же, как уже в 30-е, всего через десять-пятнадцать лет мы избивались от иудейского ига, обрушившегося на нас в 20-е годы, когда всё было для русской нации гораздо хуже и страшнее, чем сейчас». Я не мечтаю о новом очистительном 1937-м годе. Это слишком была бы страшная плата за русское Возрождение.

Но вспомним. Хотя после Октябрьского, а практически иудейского переворота 1917-го года, власть в России захватила партия большевиков, руководящая элита которой на 80% состояла из евреев и прочих заезжих «интернационалистов» (со всего мира слетелись тогда вороны «делать иудомарксистскую революцию» в России), Русская Идея все-таки ведь не умерла. 20-е троцкистско-ленинские годы были безобразны тем погромом, который учинили «пришлые» космополиты («интернационалисты») русской почвенной культуре, русской православной исторической традиции, русской интеллигенции, которую, в лучшем случае, выпроваживали «философскими пароходами» на Запад. А в худшем сгноили в ГУЛАГе. Но уже 30-е сталинские годы произошел откат. В русской стране, где 83% населения русские люди, процесс постепенной руссификации правящей партии был исторически неизбежен. Кстати, так же, как неизбежен он и сейчас, если правящая «Единая Россия» (или ее аналог, очередная «Справедливая Россия», не важно, как кого называть) будет стремиться единолично сохранить бюрократическо-олигархическую «чужую» для народа власть, то это все равно не надолго. Навязанное иноземное иго может длиться именно от силы лет десять-пятнадцать, дальше неминуем откат в национализм и начало смертельной борьбы. Это и произошло при православном грузине Сталине, понявшим, что без опоры на коренной народ он власть не удержит и, тем более, не защитит страну от интервенции с Запада. Еще в 1931 году в Берлине вышла сенсационная книжка Дмитриевского «Сталин — предтеча национальной революции». Национал-большевик, Дмитриевский в начале 30-х годов вынужденно бежал на Запад и в противовес популярным там пропагандистским бредням троцкистов объяснил ситуацию внутри ВКП (б) 30-х годов: «Наверх партии поднимаются все в большем количестве, вытесняя ее первопроходцев — местечковых евреев из-за «черты оседлости», люди из народа. Они несут с собой наверх большой, у одних еще неосознанный, у других уже осознанный русский национализм. Национализмом является окончательно победившая в СССР идея «социализма в одной стране». Национализм — это не колония, поставляющая энергоресурсы, а «индустриализация. Национализм — все чаще звучащее в партии утверждение: у нас свое Отечество, и мы будем его защищать».

Во время Отечественной войны руссификация партии достигла критического состояния. Все шло к качественному перевороту. Национал-большевик ленинградец Жданов однако не успел довести дело до конца. До сих пор темно чудовищное «ленинградское дело» конца 40-х годов по повторному истреблению русской интеллигенции. Кто действительный его инициатор? Сейчас по архивным документам выяснилось, что не обманутый Сталин, — а Хрущев с Берией и Булганиным, спровоцировавшие Вождя. Есть версия, что донос исходил именно от всегда остававшегося в душе троцкистом Хрущева, который вместе с Булганиным якобы покаялся Сталину, что «русские националисты» хотели его завербовать. Расстрел «ждановцев» Вознесенского, Родионова, Кузнецова, Попкова, Капустина, Лазутина — всего двух тысяч активистов «русской партии», — казалось, что похоронил все надежды на русификацию КПСС и советской власти. Однако после смерти Сталина в мутную хрущевскую «оттепель» родились не только прозападные диссиденты, но и выросшие, как грибы, в начале 60-х «русские клубы» (под разными названиями «Родина», «Отечество», «Светлояр», «Китеж», «Память», «Витязь», «Пересвет»). Эти стихийные клубы и дали нам, преемникам Жданова и Вознесенского в партии, возможность вернуться к идее русификации партии и попытаться использовать «русские клубы» как базу этой русификации.

Мы, русские интеллигенты, исподволь взяли в свои руки массовые стихийные «русские клубы». А в 1965-м мы в благодарность за поддержку при свержении троцкиста-интернационалиста, мечтавшего раздуть Мировой Пожар, самодура «Кузькиной Матери» Хрущева даже уже получили от нового Вождя Брежнева себе уже и постоянную «крышу» для «русских клубов» в виде ВООПИК — Всероссийского общества охраны Памятников Истории и Культуры. До Брежнева у русских не было своего общества охраны памятников истории и культуры. Были такие общества во всех союзных республиках, но только не у русских, которые-де сразу ринутся в антисемитизм, сводя счеты за погром русской культуры в 20-х годах. Брежнев первым же своим указанием в качестве нового Генсека дал русским ВООПИК и решил опираться на «русские клубы», пытаясь удержать власть. Это было судьбоносное решение брежневского штаба в Заречье.

Нет, не нужно представлять дело так, что Брежнев открыто декларировал свою любовь к «русским клубам». Даже для Вождя тогда в силу «космополитической» (это называли «интернационализмом») иудомарксистской инерции советской власти это было бы опасным. Ключевые посты в идеологии еще находились у «них» (понятно у кого), и Брежневу нужно было сначала довести до зримого результата работу по русификации партии. Поэтому «русские клубы» начали свое существование как бы полулегально, «катакомбно». Брежнев единственное, что реально сделал, — это формально вывел «русские клубы» из-под убийственной опеки КГБ, поручив работу с ними непосредственно партии — Агитпропу М. А. Суслова и партийной стратегической разведке и контрразведке, то есть личной особо секретной разведке самого Генсека. Но Брежнев не был единоличным диктатором, как Сталин. И в Политбюро председатель КГБ Андропов (Файнштейн) пользовался определенной поддержкой у настроенных «по-большевистски» его членов, мечтавших о сталинских репрессиях. Например, у того же Косыгина, который требовал даже не высылать, как предлагал КГБ, а посадить за решетку тех же Солженицына и Бродского. Брежнев, считавший, что с ними достаточно «душевного разговора», остался в меньшинстве. Поэтому Андропов, ненавидевший «русский национализм» и считавший его главной опасностью для советской власти, тем не менее, несмотря на то, что формально не он, а другой член Политбюро, секретарь по идеологии Суслов лично отвечал перед партией за деятельность «русских клубов», чувствовал себя при поддержке Политбюро на коне и постоянно пытался влезать в дела «русских клубов». Когда Андропов пришел на Лубянку, то «русские клубы» уже существовали, и он уже не имел права их закрыть. Не мог он и открыто засылать на мероприятия «русских клубов» сотрудников КГБ (это было бы вмешательство в вотчину партии — лично Суслова). Но Андропов настойчиво стремился тайно внедрить своих сексотов, которых мы однако через свои каналы выявляли и затем в свои «русские клубы» под разными предлогами больше не допускали. Однако это переводило деятельность «русских клубов» на какое-то полукатакомбное существование (может быть, этого и добивался Андропов). Говори, но постоянно оглядывайся. Общайся, но постоянно бди — не сексота ли тебе подсунули.

Но, тем не менее, само существование «русских клубов» уже это было колоссальным политическим сдвигом. Мы, русские, в негласной «Русской партии внутри КПСС» получили полукатакомбную, но достаточно плодотворную кузницу кадров и духовную оперу. А сам вождь Брежнев в свою очередь восемнадцать лет, опираясь на «русскую партию внутри КПСС», фундаментом и поставщиком кадров для которой были «русские клубы», удерживал советскую власть без репрессий, на вполне пристойном демократическом уровне. Не случайно, брежневское время сейчас по всем опросам ВЦИОМ и других социологических исследователей сейчас брежневское время все вспоминают, как «золотой век советской власти».

Ну, а Валентину Сорокину несказанно повезло, что как «культовый поэт русских клубов» именно он стал символом того «золотого века». Сейчас поэта, неистового подвижника русской идеи Валентина Сорокина и «наши» и «демократы» все убежденно считают ключевой опорной фигурой русского лагеря, его надежным, никогда не дававшим сбоев мотором. Профессор Вл. Гусев, бессменный глава Московской городской организации Союза писателей России, сумевший ее сохранить и охранить от присваивавших писательскую собственность «дерьмократических» шакалов даже в самую хапужническую пору, дает такую лестную характеристику: «Валентин Сорокин — известный, авторитетнейший поэт, секретарь всех патриотических союзов, опытный политик, знает, что делает». А маститый критик В. Огрызко, главный редактор «Литературной России», в недавней проблемной статье «Венценосные страдальцы» (ЛР, №4, 2005 г.) не случайно, выбирая наиболее яркие, определяющие еще с далеких брежневских времен всю нашу литературную жизнь знаковые имена с той и с другой стороны политического иудо-русского «противостояния», дает крупные портреты «капитанов» — Даниила Гранина и Валентина Сорокина. И сопоставляет организаторскую, собирающую писателей вокруг себя деятельность «демократического» еврея Даниила Гранина и «нашего» русского Валентина Сорокина. По значению, по влиянию, — тут Огрызко прав, — фигуры эти всегда были вполне сопоставимые, авторитет которых в литературных кругах считался незыблемым, и к слову которых все прислушивались.

Я снова и снова вспоминаю, как он пришел к нам тогда в конце 60-х годов в полуофициальные, но практически ютившиеся в «катакомбах», полуподпольные «русские клубы» под крышей ВООПИК — Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, прочитал стихи и всех покорил.

Любители поэзии и раньше слышали о нем как о наиболее перспективном выпускнике Высших литературных курсов. Знали, что у Сорокина с юности была трогательная любовная лирика. Знали, что проницательный критик журнала «Знамя» Александр Макаров, приветствуя «явление поэта-песенника с редким природным чувством ритма и слова» и активно поддерживая в своей рецензии «тонкого лирика Сорокина», делал вывод, что «перед нами исповедь сердца, охваченного ненасытной жаждой жизни», и восторженно цитировал его:

Я живу, живу — и как не жил,

Я спешу, спешу — как не спешил,

Я люблю и налюбиться не могу.

Перед всем и перед всеми я в долгу.

Многие тогда думали, что Валентин Сорокин звонко примкнет к эстрадной «исповедальной поэзии», гремевшей в Политехническим музее. Составит компанию Евгению Евтушенко, Владимиру Цыбину, Андрею Вознесенскому, Белле Ахмадулиной, Новелле Матвеевой. Студенты в институтах переписывали его «Черемуху»:

Черемуха моя, оснеженная доля,

Одна ты у меня — на все большое поле.

Цвети, цвети, цвети, пылай, пока я молод,

Весенним солнцем день напополам расколот.

Я шел на шелест твой, на голос твой горячий,

И пела для меня звезда моей удачи.

Из ярости и тьмы, из грохота и света

Явилась ты ко мне, костер в ладонях лета!

Черемуха моя, оснеженная доля,

Одна ты у меня — на все большое поле.

Но к нам в «русские клубы» Валентин Сорокин пришел не к «чужим», а к «родным» и открыл нам себя сокровенного. Он пришел без гитары. И он не читал у нас по «катакомбам» свою трогательную любовную «тихую лирику». Он храбро витийствовал о самом нашем больном — о Русском. И его стихи, опережая появление в столице самого поэта, вернувшегося в провинцию, сначала к себе на Урал, а потом на Волгу (он стал членом редколлегии журнала «Волга») побежали по рукам в подпольном русском «самиздате», как волны по русскому океану, молитвенно повторялись в «русских клубах», как богослужебная минея:

Нас ведут, и не библейским садом,

Не царя встречаем у ворот.

Словно волки, завладевши стадом,

Палачи терзают мой народ.

Все мы — люди и немножко — братья,

И за верность нашу красоте

Ты, Христос, недавно снят с распятья,

Мы же и сегодня на кресте.

Наши раны шиты-перешиты,

А могилы — у любой версты.

И в России символы защиты:

Воин, Богородица и ты.

Нас лишили даже честной битвы,

Но над нами ангелы поют.

Собирая клятвы и молитвы,

Храмы солнцелобые встают.

Мы были потрясены. Валентин Сорокин при советской власти, при действующем КГБ Андропова (Файнштейна) смел писать и даже публично печатать:

Угасание империи

Вколачивание догм — безверие,

Двор без ограды и ворот.

Еще держалась вся империя.

Но главный умирал народ.

Захваченные территории

Не просто, а назло врагам

Тянулись к собственной истории,

К поверженным своим богам.

А в Риме речи, в Риме посулы,

Величия нетрезвый дух.

И валят друг на друга консулы

Тоску очередных разрух…

Особо разгадывать шифр не приходилось. В «русских клубах» все знали, что Россия по сокровенному православному исихастскому преданию это Москва — Третий Рим, и всё всем было нам сразу понятно. А про «грабителей» с чужими лицами Сорокин и вовсе, размахивая кулаком, читал по «русским клубам» в лоб:

Ой, не храмы разрушали это.

Русь, тебя хотели сжить со света.

Увозили золото, иконы

Варвары, презревшие законы.

Увозили доброту и веру.

Непокорных ставили к барьеру.

И над тем, кто сердцем не отрекся,

Револьвер ни разу не осекся.

Мы навзрыд рыдали, слушая Сорокина. Триумф тогда у молодого, красивого, «фактурного» уральского казака, обладавшего прекрасными ораторскими способностями, как Владимир Маяковский, был у нас в «русских клубах» бешенным. Он просветлял наши взгляды, выводил нас всех из унижения. Он громко возглашал в своих проникновенных, яростных стихах о том, о чем мы и шепотом-то с оглядкой шептались, что нам казалось и сказать-то вслух никак нельзя, а то сразу заклюют. И он многое внутри нас всех перевернул, заставил поверить в себя — в русскую правду.

Когда в октябре 1967-го года молодой Валентин Сорокин по моему приглашению (а я был тогда на общественных началах ответственным секретарем «русских клубов» и выполнял решения нашего «подпольного штаба») приехал, чтобы выступить с творческим вечером в Высокопетровском монастыре на углу Петровки и Бульварного кольца, в зале Центрального Совета ВООПИК, то все мы ждали сенсации. Планировалось выступление сугубо перед «штабом», но зал был битком набит, стояли в проходах. Да и кто? Какие люди, какие имена! Такие, как Владимир Солоухин, два знаменитых Иванова, автор «Руси изначальной» и автор «Вечного зова», главный редактор «Молодой гвардии» Анатолий Никонов. И седовласые академики, такие, как Игорь Петрянов-Соколов, Борис Рыбаков и Борис Раушенбах, и народные артисты уровня Ивана Семеновича Козловского и Людмилы Зыкиной. И метры литературной критики, великие знатоки поэзии Юрий Прокушев и Евгений Осетров. И звезды русского духа, через ГУЛАГ прошедшие, как Олег Волков. И в штатском мои друзья священники из издательского отдела Московской патриархии, приведенные лицезреть чудо Господне архиепископом Питиримом. И «наши люди» из ЦК КПСС, ГРУ и КГБ. Были среди нас и такие! Например, неизменно председательствовавший на «вторниках» центрального русского клуба Дмитрий Жуков был видным сотрудником ГРУ Генштаба, а я координатором личной стратегической разведки и контрразведки Генсека Брежнева. Конечно, мы свою принадлежность к «русским клубам» не то, чтобы скрывали, но вуалировали — вслух и официально признавали только свою общественную деятельность в ВООПИК (официально разрешенном Всероссийском обществе охраны памятников истории и культуры). Однако практически «русские клубы» были секретом Полишинеля. В Москве, да и не только в Москве, в обществе открыто говорили про «русские клубы» — многие с одобрительным придыханием, но иные (понятно кто) с панической ненавистью. Можно было ждать любых провокаций и прямой расправы. Наклейка «русские националисты», «великорусские шовинисты» в советское время была не менее опасной, чем сейчас. Спасибо хоть «русскими фашистами» нас тогда не обзывали — до этого «они» еще не додумались. Было порой очень трудно выдерживать постоянный пресс со стороны убежденных «интернационалистов» и примитивных «совков». Но нас всех внутренне оправдывало и сплачивало, что мы прежде всего были душой русскими людьми, и этим определялось наше самоотверженное, смертельное участие в полулегальных «русских клубах». Все мы одинаково рисковали не на жизнь, а на смерть: не только поплатиться служебным положением, но и угодить в ГУЛАГ после провокации КГБ Андропова-Файнштейна, как Владимир Осипов или Леонид Бородин, мог каждый. Молодости свойственно подвижничество. Молодые, в будущем ставшие знаменитыми деятелями «русского возрождения» писатель Дмитрий Балашов, историк Сергей Семанов, литературоведы Олег Михайлов, Петр Палиевский, Святослав Котенко, Дмитрий Урнов, Виктор Чалмаев, Вадим Кожинов, поэты Татьяна Глушкова и Иван Лысцов, театровед Марк Любомудров, литературоведы Виктор Петелин и Борис Леонов вели за собой, увлекали своим примером многих, многих других. Да и наши опекуны звездные академики Игорь Васильевич Петрянов-Соколов и Борис Александрович Рыбаков тоже не боялись «наклеек», хотя постоянно висели на волоске — под них настойчиво копал Андропов. Я уж не говорю о прошедших все круги советского ада старейших писателях Валентине Иванове и Олеге Волкове. И вот все-все наши русские подвижники, на помощь и самоотверженную защиту которых мы каждодневно опирались в работе «русских клубов», вдруг непременно захотели присутствовать, чтобы собственными глазами увидеть чудо, про которое подпольно все шепчутся, как о знаке Божьем. Председательствовавший Дмитрий Жуков выставил оцепление своих «мальчиков» (симпатизировавших «русским клубам» молодых ребят из ГРУ) на всех подходах в Высокопетровскому монастырю, жуковские без церемоний ребята отсекли сексотов и «чужих». И чудо у всех на глазах свершилось. Будто видение отрока Варфоломея явилось нам с пророчеством о возрождении Святой Руси. Молодой парень в белой льняной рубашке — словно русская березка к нам прямо с поляны шагнула. А какой в нем неистовый дух, какая великая одержимость русской идеей! Да и стихи уже звучали явно не юношеские, не с ломающимся голосом, а крепкие, зрелые, выпуклые, весомые, неотвратимо берущие за душу. Не было ни одного тогда, кто не был бы им покорен, кто тогда не возликовал бы душой и сердцем. Долго, неистово мы все хлопали парню с Урала. Настроение было у всех приподнятое, счастливое, все понимали, что великий праздник души у нас. А потом мы долго-долго говорили о том, что вот прорывается из катакомб русский дух, что поднимается Святая Русь, что неумолимо грядет Русское Возрождение, раз уже такие, как Валентин Сорокин, таланты русская земля опять родить начала.

Знаменитый литературовед Юрий Прокушев, — тот самый, который в советское время мужественно реабилитировал полузапрещенного Сергея Есенина, а затем буквально вытащил из забитости уже целую плеяду современных молодых талантливых русских поэтов, напечатав их книжки и организовав прием в писательский Союз, — послушав молодого Сорокина, провидчески изрек: «Это тот поэтический мессия, которого Россия ждала. Преклоним колени и воспоем славу Господу, что нас не забыл. В России родился поэтический гений. Валентин Сорокин — поэт, равный Некрасову, Блоку, Есенину».

Валентин Сорокин

Белая луна

Жизнь не вечна и земля не вечна,

И не вечны звоны журавлей,

Потому я слушаю сердечно

Майский хор берёз и тополей.

Облака и поле — стаи, стаи,

Меж холмов широкий путь к реке.

Скоро боль в груди моей растает,

Образ счастья вспыхнет вдалеке.

Жду его, но вижу я упрямо

Над цветами, травами, водой,

Вся седая воскресает мама,

Говорит: «А мы живем бедой».

Говорит: «Страдание и горе,

Жизнь и смерть у нас переплелись,

Вот и мы от моря и до моря

Слёзною тоской перепились!»

Сторона, родимая сторонка,

Мне к твоим окошкам не пройти,

Там уже ни старца, ни ребёнка,

Голоса живого не найти.

Растворились песни по долинам,

Нищета до пепла изожгла

Хутор мой, с названьем соловьиным,

Хутор мой казачий — Ивашла.

Нас убили войны и обманы,

Мама, мама,

Ты опять одна

На меня глядишь через туманы,

Как в пустыне белая луна!

Маститый поэт Василий Федоров, который считался живым классиком, твердил, что Сорокин явлен нам самой природой как золотой самородок. Что слово у него нестертое, самоигральное, образы пламенные, будто из печи огненной, а поступь стиха величественная, богатырская. Евгений Осетров, который затем будет вместе с Юрием Прокушевым бережно опекать талант Сорокина и напишет предисловие к его первому «Избранному», вышедшему через десять лет в 1978 году, в тогда преимущественно издававшем сочинения классиков издательстве «Художественная литература», восторгался, что молодой поэт — уже готовый мастер. Как бы уже самой природой ограненный сверкающий алмаз.

Мы все были поражены явленным нам знаком Господним. Мы были такие забитые партийным гнусным «яковлевским» (А. Н. Яковлев — тогда еще не был услан Брежневым в Канаду и хозяйничал у Суслова в аппарате) агитпропом, каленым железом выжигавшим из всех нас память предков, подсознательное внутреннее генетическое воспоминание о Святой Руси. Мы так боялись даже сказать про себя, а не то, чтобы вслух, что мы — русские, а вовсе никакие не безнациональные «интернационалисты» — безликая сиропная «общность» под иудейским ярмом по имени советский народ. Мы привыкли к «катакомбам».

Мы носились тогда, как курица с яйцом, хоть с «тихой поэзией». Термин был введен в критику Вадимом Кожиновым, сгруппировавшим вокруг себя и ревниво опекавшим целую группу необыкновенно одаренных, очень музыкальных «тихих парнасцев», таких прекрасных лириков, как Николай Рубцов, Владимир Соколов, Анатолий Передреев, Юрий Кузнецов, Николай Тряпкин. Я сразу же, во избежание кривотолков, хочу подчеркнуть, что Вадим Кожинов использовал «тихую лирику» как хитрую «лазейку» для русского прорыва. Печататься открыто русским поэтам «они» (понятно кто) тогда еще прямо не давали. «Ихняя» «Литературная газета» (руководимая «ихним» «генералом», ставленником Андропова Чаковским) давила все почвенные русские ростки на корню. Поднимала «эстрадную», космополитическую поэзию» Евтушенок-Гангнусов, которому Андропов-Файнштейн демонстративно выдал свой личный телефон как охранную грамоту. И — высмеивала, задвигала, оплевывала всё русское. Поэтому мы все дико радовались, что благодаря ловкому иезуитскому ходу Кожинова «они», понятно кто, чуть-чуть ослабили ярмо. И что «ихняя» иудо-маркскистская власть, оставив для своих погремушек — продажных «евтушенок» и вертлявых «риммо-казаковых» громкую трибунную поэзию и громадные массовые залы для «них», хоть, наконец-то, отвела и нам, русским «туземцам», свою скромную нишу — «тихую поэзию». Ну, хоть «тихая» — ладно уж хоть это-то, нам, русским стало можно! И «они» хоть нас перестали, истерично — по-местечковому, как на базаре перед синагогой, визжа, громить. Хоть смотрели сквозь пальцы на наши полуподпольные крохотные комнатки в местных отделениях ВООПИК, где мы обиходили нашу скромную «тихую поэзию» для души. Что хоть это-то нам русским стало можно. А Вадима Кожинова «чужие» даже, неслыханное дело, в полностью своей, до последней кровинки «ихней» «Литературной газете» даже иногда стали печатать. «Они» это делали для того, чтобы было в кого покидаться камнями в фальшивых литературных дискуссиях, в которых всегда выигрывали «они» — «чужие». Они опрометчиво посчитали, что Вадим Кожинов невольно работает на «них» — делает выгодное «им» дело. Зажимает, ломает, опекаемых им поэтов, загоняя под планку «тихой лирики». Ставит русских певцов, как нищих духом и способных только к «тихой лирике», как бы на паперть, на свое скромное «блаженное» место. Занимается невольно «профилактикой» (термин 5 — го управления КГБ по борьбе с инакомыслящими, где любили «беседовать по душам» с Вадимом Кожиновым, и кто кого«пропагандировал», направлял исподтишка — каждый думал, что он?!), не пуская русских в прямые бунты и к политической открытой трибуне. Мы знали о «профилактике». Но были убеждены Кожиновым, что извлекаем из нее определенную иезуитскую пользу, и поэтому приняли и одобрили хитрую игру Кожинова в «тихую лирику». И это ведь действительно дало свои плоды: страна хоть узнала имена Рубцова, Передреева, Соколова, Куняева. Конечно, не обходилось и без издержек. Увы, уже из нашего времени стало видно, что, насильственно заставляя себя пригнуть голову для паперти и загоняя в прокрустово ложе «тихой лирики», бились, как птицы, в силках Рубцов, Кузнецов, Передреев, Куняев и Соколов. И, увы, Рубцов, Передреев и Соколов кончили трагически, преждевременной, а то и насильственной смертью отчаявшихся. Не состоялся, застыл в развитии как крупный поэт Станислав Куняев, целиком переключившись на публицистику, дававшую более свободный выход его патриотической энергии по сравнению с «тихой лирикой». Но тогда мы все рьяно поддерживали иезуитский ход Кожинова, считая, что он прав в своей хитрой игре и надо, надо сделать хотя бы такой первый шаг. Хоть через внешне скромную «тихую лирику», но осуществить прорыв к своим корням, к Святой Руси.

Валентин Сорокин не вошел в кожиновский кружок «тихой лирики». На какое-то время они сблизились с Вадимом Кожиновым. И Вадим Кожинов многое ему дал в плане шлифовки таланта. Но вскоре Валентин Сорокин почувствовал, что Вадим Кожинов невольно загоняет его на «прокрустово ложе». Он сблизился с Юрием Прокушевым и Евгением Осетровым. Осетров написал предисловия к двум книгам Валентина Срокина — к стихам и к публицистике, которую тоже ценил высоко за страстность, за бескомпромиссность. Прокушев и Осетров — оба были близки мне, и мы много говорили о судьбе Валентина Сорокина.

Прокушев и Осетров были убеждены, что талант Валентина Сорокина народился у нас, русских, вовсе не для милостынной скромной паперти, а именно для открытого русского бунта — для великой и яростной всенародной трибуны. Помню, мы даже растерялись. Пришел не с кипучего пылкого Кавказа, как Маяковский, а с размеренного коренного Урала, из самой что ни на есть коренной почвенной сермяжной России русской сменщик Владимиру Маяковскому (а тогда Маяковский, напомню, был официально непререкаемым эталонам советского поэта — «агитатора, горлана, главаря»! ). И сменщик-то весь «наш», до корней волос русский. Сменщик с корнями аж самого, — страшно сказать, Николая Клюева (тогда у нас полностью запрещенного, убранного за Православие в спецхран). С клюевским самородным русским словом, но несомненно более социальный. Наконец-то объявился свой русский агитатор, горлан, главарь — и не футуристический, не авангардный, не в левых до дыр советских штанах, а мощно, величественно, неотвратимо шагающий, как русский богатырь из былин. Видно было, что такой стену прошибет головой, а молчать да на паперти милостыню просить не будет. За Русь Святую либо голову быстро сложит, либо великую русскую поэзию пушкинского, некрасовского, есенинского накала возродит. Помню, Кожинов даже немножко возревновал, хотя ведь только радоваться, обниматься всем нам надо было, что не одной «тихой лирикой» теперь будем живы, и это сам Кожинов прекрасно понимал и приветствовал.

Впрочем, все мы радовались. Критик Олег Михайлов, человек, воспитанный на Иване Бунине и удивительно чувствующий поэзию, сумел сквозь «ихнюю» цензуру даже протащить в печать точку зрения «русских клубов», скромно, но сказав все, что можно было исподволь, из-под «ихнего» пресса русским почитателям объяснить: «Для Сорокина-поэта характерна не тщательная отделка деталей, когда перо, разбегаясь в мастерство, занято, преимущественно частностями, блеском найденной метафоры, но широкие мазки, художественный темперамент, временами выплескивающийся через край, подчас опережая ток логики. Его строки напитаны молодой удалью и задором, сокровенной нежностью и чувством нерастраченных сил, надобных Отечеству — поэзии — любимой. Это оперенное гордое звучное слово». Мудрая оценка Олегом Михайловым творчества Валентина Сорокина сейчас видна еще зримее. Это ведь как в живописи: есть «малые голландцы» или Павел Федотов, мастеровитые, прописывающие детали, а есть великие Джотто или Василий Суриков (великий творец «Утра стрелецкой казни»), писавшие крупные полотна мощными мазками. Кому какой дар от Бога дан. Валентин Сорокин вошел в русскую поэзию эпическими, как фрески, драматическими поэмами, такими, как «Дмитрий Донской», «Евпатий Коловрат», из которых самая знаменитая «Бессмертный маршал» (о Георгии Жукове). Но хотя тогда еще этих величавых поэм у молодого парня не было, но чуткий критик Олег Михайлов их провиденциально предчувствовал. И не ошибся в предвидении своем. Мы все в Валентине Сорокине не ошиблись.

Тогда же «русским штабом» было принято решение «вытащить» Валентина Сорокина в Москву. Я говорю «вытащить», потому что в советские времена строгих прописок это было очень и очень не просто. Требовались соответствующие решения «инстанций». Но мы справедливо посчитали, что, если для тех же Николая Рубцова или Валентина Распутина, Василия Белова, Виктора Астафьева, воздух провинции живителен — они не отрываются от корней, то для Сорокина по характеру его Божьего дара нужна центральная трибуна. «Такого нельзя держать в монастыре, надо его на Красную площадь!» — помню, наставлял нас архиепископ Питирим. Мы прислушались к Церкви. Валентин Сорокин вскоре получил место заведующего отделом публицистики, а затем поэзии журнала «Молодая гвардия». Проявил прекрасные организаторские способности, привлек свежие таланты из глубинки со всей России. И мы вдвинули его в «номенклатуру» — сначала зам, а затем главным редактором в организовывавшееся чисто русское по задачам и штату издательство «Современник» к Юрию Прокушеву. Тут нам очень помог член Политбюро Константин Черненко, занимавшийся кадровыми вопросами, очень русский человек по духу, практически курировавший негласную «Русскую партию внутри КПСС». Не заслуженно оболганный «ими». Черненко умно на привале на охоте у костра почитал стихи Сорокина любившему поэзию Брежневу, и, несмотря на яростное сопротивление не русских сил (гнусного «чужого» отдела пропаганды ЦК и КГБ с Андроповым-Файнштейном — война за пост главного редактора ключевого издательства была насмерть!), закрытым решением ЦК КПСС Сорокин все-таки был утвержден главным редактором мощнейшего издательства «Современник». Были тогда в брежневскую пору и у нас на русской улице иногда праздники. Что-то и мы, «Русская партия в внутри КПСС», настойчиво требуя свою русскую штатную долю в высшей номенклатуре партии, свои штаты в большой политике, умели пробить. Понимали ли мы, бросая с ходу Сорокина в самое пекло, на знаменосное, неистово русское издательство «Современник», на какие тяжкие испытания духа мы молодого, не искушенного в московских хитростях и жутких закулисных интригах обрекаем? Да, понимали. Но Юрию Львовичу Прокушеву позарез нужен был самоотверженный помощник. Штаб подпольного русского движения обошелся поэтому с Сорокиным, как на фронте — лучшего бросают в бой на самый опасный, ключевой участок фронта. И Сорокин был на «Современнике» у Прокушева, как полководец Жуков у Сталина в Отечественную войну.

Его сразу же «чужие» начали подло травить. Андропов решил доказать Брежневу, что тот ошибся, поддержав Сорокина. КГБ грязно организовывало анонимки, клеветнические письма. Под него подложило своих провокаторов, которые затем писали на него «сигналы». Почему-то именно его решили выкинуть из квартиры, когда КГБ понадобилась «явочная» квартира именно в писательском доме для миллионерши Онасис. Его наказали на Комитете Партийного Контроля по сфабрикованному обвинению в неуплате партвзносов — хотя сама секретарь по идеологии Кунцевского райкома Савицкая, мать космонавта Светланы Савицкой, принесла ведомости и показывала, что он уплатил взносы вперед, еще в предыдущем году — он же не виноват, что его книга задержалась с выходом. Его вдруг на том же КПК обвинили, что он не может занимать должность, так как у него нет полноценного аттестата зрелости, что он, мол, Высшие литературные курсы незаконно закончил с аттестатом всего лишь ремесленного училища. И пришлось Сорокину, уже будучи широко известным поэтом и главным редактором, унизительно садиться на школьную скамью рядом с юношами сдавать на аттестат зрелости. Сорокин на отлично сдал и получил аттестат. Но почему никто не требовал аттестата зрелости от Горького — судьбы-то одинаковые?! И «университеты» те же.

Валентин Сорокин

О, был бы я ветром!..

Ты русская очень, красива собою,

О, был бы я ветром — умчался б с тобою.

Иль в полдень к зениту б на крыльях поднялся

И там, в золотых облаках, затерялся.

А, может, над полем, задумчиво-мглистым,

Звеня, мы прольёмся дождём серебристым?

В гремучих просторах России мятежной

Цвести нелегко тебе, умной и нежной.

Открою глаза я — ты лилией стала:

— Устала?..

И ты улыбнешься: — Устала!..

Мне довелось поработать вместе с Валентином Сорокиным. Когда русское издательство «Современник» «они» (понятно кто) начали тотально травить то, чтобы спасти издательство и выдающегося русского поэта, ставшего «культовым поэтом русских клубов», штаб «русской партии» принял неординарное решение. Рекомендовал мне, учитывая мой вес в партийной закулисе, перейти из Общества по культурным связям с соотечественниками за рубежом «Родина», где я был редактором газеты «Голос Родины» (четвертой по рангу и зарплатам газеты Советского Союза) в «Современник» заместителем к Валентину Сорокину, взяв на себя «тематический план», то есть идеологическую политику издательства. Общество «Родина» было крышей для личной стратегической разведки Генсека с громадными возможностями, особенно в плане зарубежных контактов. Оттуда через соотечественников мы могли не только контролировать деятельность Андропова (который в это время установил свои личные каналы для контактов с Западом, что не могло не настораживать Брежнева), но и исподволь, умелым подбором информации из диссидентских («внутренние эмигранты») источников влиять на внутреннюю политику. Конечно, аналитики из Личной стратегической разведки Брежнева сами ничего не решали — они «только» докладывали объективную обстановку. Но ведь как доложить? Переходя в «Современник» я, естественно, сужал свои возможности влиять на советскую политику. Что-то уходило из-под контроля. К этому времени отношения между Сусловым и Андроповым уже были окончательно испорчены. Оба боролись за влияние на Генсека Брежнева. В этих условиях личная стратегическая разведка Генсека превращалась в нечто вроде «третейского суда», что было для её аналитиков крайне не безопасно. Мы оказались на раскаленной сковороде. Между двух огней. Сейчас я думаю, что я поторопился с переходом в «Современник». Сдали нервы — хотелось уйти от лобового столкновения с Андроповым. А результат был для страны страшный: мы проморгали сползание Андропова и его ставленников (в первую очередь Горбачева) к «конвергенции» (сближению) с Западом, закончившейся крахом для СССР. Сближаться можно было, но — не сдавая при этом своих позиций, как ученик Андропова Горбачев. Однако теперь легко судить задним числом. Тогда меня привлекла возможность конкретно помогать русским писателям нести Русскую Идею народу. Страшно хотелось, вместо повседневной конспирологической рутины (когда результатов работы прямо не видно, всё только в долгосрочных прогнозах), живого положительного дела. Я посоветовался с К. Черненко (членом Политбюро), сидевшим в партии на кадрах. Он посчитал, что «Современник» нам, «Русской партии внутри КПСС», терять никак нельзя. Я вдвое терял в зарплате и оставался без номенклатурных привилегий (государственная машина, кремлевская поликлиника, дача). Зарплату мне пообещали компенсировать. А вот сохранить номенклатурные блага за собой значило бы «засветиться» — в республиканском издательстве такое по штатному расписанию не положено, с чего бы мне это? И так какие-то подковерные слухи обо мне по «Современнику» поползли, что «для подстраховки Вали Сорокина чуть ли не спецгенерал пришел к нему замом».

Но я ни разу не пожалел о потерянных «ради Сорокина» номенклатурных благах, хотя в советское время при относительно маленьких формальных зарплатах за всякие «авоськи» руководители страшно все бились. Формально советские руководители получали зарплату меньше, чем квалифицированные рабочие — сталевар или водитель автобуса, крановщик на стройке, грузчик. Собственно на номенклатурных поощрениях — приплатных «авоськах» (спецпайках, путевках в санатории для всей семьи и прочем) держалась вся советская руководящая вертикаль власти. Но для меня тогда стоял вопрос ребром: или думать о благах для одной своей собственной семьи, или думать о благе для всего русского народа? Я выбрал жертвенное служение русскому народу. И работа в «Современнике» рядом с Валентином Сорокиным осталась лучшими, самыми светлыми и счастливыми годами в моей жизни. Мы на практике каждый день, каждый час воплощали в жизнь «идеологию русских клубов».

Однако покаюсь: я, хоть многое сделал для русского дела, но и тяжких промахов, увы, не избежал. Самое страшное, что просмотрел организованную КГБ внутри издательства провокацию (доносное письмо в КПК на Сорокина от внедренного в коллектив «ихнего» поэта Юрия Панкратова, перед этим прикидывавшегося другом доверчивого Сорокина). И потом только вмешательство К. Черненко и даже «Самого» (то есть Генсека) спасло Сорокина от исключения из партии и лагерей по сфабрикованным КГБ обвинениям в антисоветской деятельности — так квалифицировалась ведомством Андропова открыто русская идеология Валентина Сорокина.

Такова была месть Андропова за «русские клубы». Андропов-Файнштейн считал Русскую Идею главной опасностью для советской власти. Мы все время находились под прессингом КГБ — специально организованного Андроповым Пятого управления по борьбе с инакомыслящими во главе с Ф.Д.Бобковым (после краха советской власти перебежавшим к олигарху Гусинскому, обслуживать Еврейский Конгресс). Даже покровительство друга Брежнева К. Черненко и Личной стратегической разведки и контрразведки Генсека не всегда могли спасти открыто русского человека (ах, он ходит в «русские клубы»! это же страшный криминал!) от прямой расправы со стороны КГБ. Чаще же расправа эта осуществлялась исподволь — КГБ «перекрывало кислород» творческому человеку, замеченному в «русопятстве». На него сыпались доносы во все инстанции о его якобы «антисоветской деятельности», хотя человек всего лишь гордился тем, что он русский. Но на ложь и прямую клевету они (понятно кто) не скупились.

Валентин Сорокин как поэт открыто связал свою судьбу и весь свой творческий клуб с «русскими клубами». Поэтому я позволю себе (тем более, что сам многие годы был не только их избранным «ответственным секретарем», но по закрытой схеме еще и их координатором — от брежневского, прорусского крыла в партии) остановиться на роли «русских клубов» несколько подробнее. Еще раз подчеркиваю, посвящение в «русский клуб» стало для Валентина Сорокина обетом служения Нации. Мы только что не молились на него, сделав его своим культовым поэтом. Но мы, скажу беспощадно: и эксплуатировали его талант без зазрения совести — почти сразу же выдвинув его все равно что на заклание — на должность главного редактора создававшегося по личной инициативе Брежнева русского издательства «Современник», перед которым была поставлена сложнейшая задача — опираясь на русскую провинцию, переломить кадровый состав Союза писателей в русскую сторону и дать русскому читателю не «космополитическую» (якобы «интернационалистскую»), а русскую духовную пищу. Мощное издательство «Современник» вскоре стало духовным штабом всего русского сопротивления и, естественно, штабом русских клубов. Потому-то и бил по «Современнику» столь изощренно Андропов.

Сложнее вопрос с «русскими клубами». До сих пор историками не проясненный до конца. В «русском сопротивлении» было много подводных камней. Через много лет, уже в наше время, когда сторонники подготовленной (спровоцированной?) Андроповым и проваленной личным выдвиженцем Андропова Михаилом Горбачевым «перестройки», закончившейся крушением советской власти и развалом СССР, будут искать «козла отпущения», на которого попытаются списать все свои грехи, то даже возникнет идея переложить все эти грехи именно на подпольное «русское сопротивление», на «церковные катакомбы» — на «русские клубы». Сейчас усиленно обсасывается и подкидывается провокационная мысль, будто при попустительстве либерала и демократа Брежнева, не давшего Андропову возможности принять строгие меры к нам, «подрывникам», это мы, русские, сами (сами!) советскую власть и скинули. Мол, через многочисленные «русские клубы» при ВООПИК, через «Памяти» при журнале «Наш современник», через «Витязи» и «Пересветы» при экстремистском журнале «Молодая гвардия» именно сами русские подготовили и духовно вооружили злокозненное инакомыслие, опиравшееся на «вечные ценности». Понимай, на исторические традиции русского народа, на остававшееся в подсознании формально не воцерковленного народа Православие. И как его итог — взорвали советскую власть. Вот, например, в изданном при поддержке «Швыдких» (подпрограмма «Поддержка полиграфии и книгоиздания России») по федеральной целевой программе «Культура России» официальном показательном сборнике документов «Крамола. Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе 1953—1982. Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР» — ответственный составитель О. В. Эдельман (М., Материк, 2005) акцент с «дерьмократов», как прямых виновников развала СССР (в чем до сих пор никто не сомневался, потому их народная молва и переделала из «демократов» в «дерьмократов»), уже прямо искусственно переносится на… патриотические «русские клубы». Нашли козла отпущения! Цитирую: «С конца 1970-х годов (это когда наши „русские клубы“ под эгидой ВООПИК вошли в силу и проникли своей сетью во все уголки страны, а на самом-то деле даже раньше — еще с конца 60-х годов — А.Б.) все активнее вели себя идеологи подпольного и полуподпольного русского национализма. Имевшие возможность, в отличие от либеральных диссидентов, апеллировать к чувствительным струнам национальной души, спекулировать на националистических предрассудках недовольного народа». Пафос «Крамолы»: вот, мол, именно «русские клубы», а вовсе не малочисленные либеральные диссиденты из еврейской интеллигенции, опекавшиеся 5-м управлением КГБ (по борьбе с инакомыслием) сыграли решающую роль в развале Красной Империи. Они, они «русские клубы», окаянные, виноваты. А вовсе не контролировавшиеся «Пяткой Андропова» худосочные и на массовые настроения абсолютно не влиявшие правозащитные группки, о которых было больше шума за рубежом и по «Свободам» и «Голосам Америки», чем реального дела. Мол, сами-то правозащитные группки составляли всего по максимум 10 человек, как знаменитая Хельсинская группа Алексеевой. И КГБ сразу же «оседлало» их. А затем «безуспешно боролось» — или лишь делало вид, что борется, чтобы выбивать себе все новые и новые штаты. Так что, мол: никак не «хельсинские группы», развлекавшие общественное мнение на Западе и дававшие работу андроповскому КГБ, а массовое «русское сопротивление» через «русские клубы» само взорвало изнутри СССР. Экое нашли теперь объяснение краху советской власти «черные технологи».

В доказательство «Швыдкие» приводят недавно выпущенный под грифом «Союза писателей России» сборник документов «К ненашим. Из истории русского патриотического движения» (М.,2006, составители С. Н. Семанов и А. А. Лотарева. С предисловием главного идеолога русских клубов выдающегося историка Сергея Семанова). Собранные в один кулак документы «русского сопротивления» (впервые опубликованы здесь также многие «самиздатовские» статьи) действительно выглядят внушительно. Но были ли они подрывными? Сошлюсь на свою программную статью в этом сборнике «Силуэт идеологического противника» (из журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1970, №3). Да, она была недвусмысленно направлена против линии Андропова. Ставила под сомнение аналитические способности стратегов КГБ и впервые назвала не пресловутых «руситов» (понимай, русский национализм), а конвергенцию (теорию якобы возможного плодотворного схождения капитализма с социализмом) как главную идеологическую опасность для самого существования советской власти. Я прямо написал, что «схождение» (поддерживаемое стратегами Андропова) закончится капитуляцией и крахом СССР. Вызов был в моей программной статье? Да! Но кому? Только неверным стратегическим предложениям либералов. В примечании к публикации этой статьи Сергей Семанов совершенно справедливо открывает «тайну» — что статья-то моя была инспирирована штабом Брежнева в Заречье и была программным выражением брежневского антилиберального курса: идти на «разрядку», на самые активные переговоры и контакты, но палец в рот «идеологическому противнику» не класть, сохранять свои «вечные ценности». Задержанная цензурой по сигналу Андропова, статья эта однако была по личному указанию Брежнева повышенным массовым тиражом напечатана в молодежном журнале и направленно широко распространялась по линии политпросвещения в армии и КГБ. Тогда на март месяц 1970-го был намечен внеочередной «хозяйственный» Пленум ЦК КПСС, на котором Суслов и Косыгин запланировали снять Брежнева. Соответствующее письмо в Политбюро трех его самых влиятельных членов было написано еще в декабре 1969 года, и шла усиленная подготовка по той же схеме, как снимали Хрущева. Но Брежнев отменил Пленум и без охраны КГБ (практически скрывшись от нее) уехал на Всесоюзные маневры в Белоруссию, под защиту армии, которая стояла за Брежнева. Вот там-то Брежнев с успехом и распространил написанную по его заказу и его установкам мою статью «Силуэт идеологического противника». Армия спасла Брежнева. Троица отозвала свое письмо из Политбюро. А с мая 1970-го года на демонстрациях и в газетах впервые появились крупные портреты Брежнева — Суслов не только капитулировал, но и полностью переключил Агитпроп на прославление Брежнева. К чему я это рассказываю в книжке о культовом поэте русских клубов? А к тому, чтобы приоткрыть закулису тех дней. Чтобы читателю было понятно, что Брежнев искал опоры прежде всего в армии, в ГРУ Генштаба и… в «русских клубах», как единственной тогда существовавшей реальной патриотической силе.

Но продолжу цитировать выпущенный по федеральной целевой программе «Культура России», подчеркиваю, официальный показательный сборник документов «Крамола. Инакомыслие в СССР». Здесь прямо таки сатанинский танец отплясывается на якобы подрывном полулегальном «русском сопротивлении», процветавшем, мол, при советской власти брежневского периода. Цитирую: «Подобные (то есть под флагом защиты памятников русской культуры — А.Б) нападки на власть за ее недостаточную „русскость“ способны были привлечь гораздо больше плебейских сторонников и сочувствующих, чем либеральные идеи правозащитников. При этом любая попытка публично дискредитировать „русскую правую“ обернулась бы против самой власти — ведь не о „реставрации капитализма“, а о „патриотизме“, национальных святынях вели речь русские националисты, выстраивая изощренные демагогические схемы. Да еще предлагали исключительно простые объяснения: дела идут плохо, потому что у руководства страной стоит много евреев, иногда подобные утверждения сопровождались даже „статистическими“ выкладками, довольно широко ходившими по рукам. …Один из сотрудников аппарата ЦК КПСС в приватной беседе цинично излагал планы соединения коммунистической организации РСФСР с „русской идеей“. Все эти „интеллигентные“ экзерсисы были приправлены изрядной долей вульгарного плебейского антисемитизма. Информация КГБ при Совете Министров СССР в ЦК КПСС от 28 марта 1981 года о распространении так называемого „русизма“ по своему тону и содержанию очень напоминала аналогичные документы середины 1960-х годов гг., когда тайная полиция столкнулась с новой формой оппозиционности и с тревогой и озабоченностью пыталась понять своего нового противника». Обратим внимание, как «олигархически» ненавидят авторы «Крамолы» «простой народ», называя его по латыни «плебсом» с оттенком презрения. Ну, конечно, если антисемитизм — то для них это порождение плебса, не пользовавшегося политическими правами народа в противоположность евреям, выступающим в роли привилегированных патрициев.

Ну, а информация КГБ в ЦК КПСС от 28 марта 1981 называлась «Об антисоветской деятельности С. Н. Семанова» (идеолога «русских клубов). Его тогда главного редактора массового журнала «Человек и Закон», защищавшего права человека, тогда вынудили по «собственному желанию» уйти с работы и попытались исключить из партии. В это время Валентина Сорокина КГБ травило как поэтического рупора этого «нового политического противника» (русизма — то есть «русского сопротивления»).

Сейчас, оглядываюсь назад, я вижу, что, несмотря на все наши промахи, Валентин Сорокин выполнил возложенную на него миссию. И не только как культовый поэт русских клубов. Но и как организатор «русского сопротивления». Мало что издательство «Современник» издавало на потоке массовыми тиражами только книги русских писателей с глубокими почвенными корнями, которые при этом широко принимались в Союз писателей и организовали крепкие духовные очаги по всей русской провинции. Но двужильный Валентин Сорокин одновременно и сам собственными стихами задавал тон всему «русскому сопротивлению». Не было в 60-70-е годы поэта более отчаянного русского, творчество которого было, как могучий айсберг. Он много и широко печатался, хотя, как уже говорил, через цензуру все его стихи, а особенно патриотические поэмы, такие как «Евпатий Коловрат», «Дмитрий Донский», «Георгий Жуков» (имена героев говорят сами за себя!) проходили, как правило, с боем. Но большая и самая отважная «подводная» часть «айсберга» однако плыла в «самиздате». За чтение поэм Валентина Сорокина по клубам КГБ арестовывало артистов-чтецов (напоминаю, мы еле спасли от ГУЛАГА знаменитого чтеца Кузнецова) — КГБ пыталось искусственно сдерживать популярность поэзии Валентина Сорокина. Но в «русских клубах», куда мы не пускали чужих, никто нам не мог запретить слушать стихи Валентина Сорокина. Никто не мог нам запретить передавать их из рук в руки.

Сегодня можно нас, стариков, упрекать, что брежневское время стало золотым закатом советской власти. И, наверное, будет справедливым упрек, что, несмотря на всю активность «русских клубов», мы все-таки не подготовили достаточно бдительную смену. Что мы были слишком по-русски доверчивы. Позволили себя предать Михаилу Горбачеву. Но кто в мире застрахован от предательств? Даже Иисуса Христа — Бога предал Иуда.

Скажу только, что и Валентина Сорокина тоже, было, предали. После ельцинской контрреволюции Черного Октября 1993 года его имя стало запретным для СМИ, его замалчивали на телевидении, его не упоминали в печати. Страна и весь русский народ после Черного Октября 1993-го года словно в темный колодец погрузились. Кучка олигархов делила народную собственность, а люди вели нищенскую борьбу за выживание. Вместо высокой русской национальной культуры олигархия навязала нации американскую «массовую культуру» — разлагающую дух попсу. Вокруг Валентина Сорокина «они» попытались сделать такой же темный колодец забвения, как советская иудомарксистская власть сделала вокруг имени Николая Клюева. Почти пятнадцать лет длился заговор молчания вокруг имени культового поэта русских клубов Валентина Сорокина. Но не вышло. Совершенно неожиданно, но блокада была нами прорвана, и семидесятилетний юбилей Валентина Сорокина широко отпраздновала вся страна. Хотя не надо обольщаться, юбилейный всплеск — это только всплеск. Сегодня Сорокина знают и любят уже очень немногие — те, кого не затащила в свое болото «попса», кто сохранил в себе русский дух. Мы практически отброшены в духовном и культурном развитии на полвека назад, и, чтобы консолидировать и поднять нацию, всё снова нам надо начинать с организации «русских клубов». И в их становлении, в их обретении собственного лица несомненно очень может помочь поэзия Валентина Сорокина.

Валентин Сорокин

Славяне

Наши ссоры — сердцу перегрузка,

Потому и вновь горюнюсь я,

Украинка ты и белоруска,

Русская красавица моя.

Перелески, реки и просторы

Так похожи, словно это мы, —

Наши ссоры — ложь и приговоры

Опытных заказчиков из тьмы.

Наши дети, может, украинцы,

Может, белорусы,

вновь и вновь

Говорю6 мы ныне — палестинцы,

Требуется зверю наша кровь.

Золото он ищет и алмазы,

На Днепре, на Волге держит власть.

Ты зачем такой широкоглазой

И такой славянской родилась?

Мы, славяне, потеряли право

Быть собой, а Ироду везёт:

Каждый день смертельная отрава

В души наши с губ его ползёт.

Нам вражда, а хищникам закуска,

Но горжусь и окрыляюсь я, —

Украинка ты и белоруска,

Русь моя,

красавица моя!

Эта моя книга, как вдумчивый читатель сразу поймет, написана не просто о Валентине Сорокине как поэте. А о сакральном Валентине Сорокине — о нем, как культовом поэте «русских клубов». То есть это значит, что из книги этой молодое поколение должно понять не только «делать жизнь с кого?», но и «что делать?», чтобы вернуть себе самим попранное «олигархами» (а мы знаем, кто за Березовскими, Гусинскими и прочими Абрамовичами и Ваксельбергами, чей клан стоит) русское достоинство.

Имя великого русского поэта Валентина Сорокина мы сегодня поднимаем как икону впереди русского «черносотенного» (простонародного) ополчения. Значит, нам предстоит новая битва за Валентина Сорокина. Предчувствую, что тут все будет не просто. В отличие от поэтической «попсы» Валентин Сорокин «трудный поэт». Не для развлечения, а для духовной работы. Если ты, читатель, становишься приверженцем (именно так! я не нахожу более точного слова) Валентина Сорокина, то это значит, что делаешь выбор на борьбу. «И вечный бой — покой нам только снится» — эта широко известная поэтическая формула более чем к кому либо подходит к Валентину Сорокину.

Не случайно у Валентина Сорокина самая ранимая аура из всех русских поэтов второй половины ХХ века (и первого десятилетия ХХ1 века). Ни кого другого нет стольких именитых почитателей, среди которых академики, выдающиеся писатели, крупные литературоведы и влиятельные политические деятели. Но и ни у кого другого нет стольких яростных ненавистников, накладывавших табу даже на само имя поэта, требовавших его замалчивания в СМИ и, особенно, на телевидении. Ему давали высшие государственные и литературные премии. И его столь же яростно отрицали. Некий влиятельный литературный критик (уже упоминавшийся «красный хам» Вл. Бушин) даже сделал смыслом своей жизни систематическую травлю Сорокина. Поэта Сорокина, как я уже подчеркивал, совсем молодым назначили главным редактором крупнейшего издательства «Современник». Его выбрали главой Высших литературных курсов (и вот уже двадцать пять лет как он растит молодых писателей). Но его же преследовали тотально и изощренно. Его арестовывало КГБ и только чудо, а вернее, поклонники, вызволили его с Лубянки и спасли от ГУЛАГа. На него завел персональное дело высший суд партии КПК — Комитет Партийного Контроля и партийная расправа (на уничтожение) не состоялась опять-таки тем же чудом.

Секрет такой ранимой ауры с жертвенным нимбом, как у святого подвижника, над головой однако прозаически прост. Валентин Сорокин никогда не был сам по себе. Ладонь Клюева и ладонь Есенина сложились нимбом над головой поэта.

«Помню, я склонился в Лавре над саркофагом Сергия Радонежского, а номенклатурный журналист Дроздов из толпы орет: «Товарищ Сорокин, вы же главный редактор, как вы отчитаетесь перед ЦК КПСС и Политбюро?» — вспоминает Валентин Сорокин в свой исповедальной публицистической книге «Крест поэта». Эта сценка, как в зеркале, отражает поэтическую судьбу выдающегося русского поэта в советское, относительно благословенное и «демократичное» брежневское время. В иные советские времена, в 20-е троцкистско-ленинские годы или в их рецидив — в троцкистско-хрущевскую «оттепель» 50-х годов, поэта прямо на месте оттащили бы от святого саркофага, взяли бы под ручки и на Лубянку, а потом бы роковой конец как у блаженного православного поэта Николая Клюева (репрессированного и погибшего в 1937-м). Но и при Л. И. Брежневе, сквозь пальцы смотревшего на постоянные нарушения пункта об обязательном атеизме для членов КПСС членами «русских клубов», всегда находились «неистовые ревнители» из поколения «Емельяна Ярославского» (Минея Израилевича Губельмана), которые поднимали вороний гвалт, требуя немедленно исключить из партии поэта, хлебнувшего «опиума для народа», так Маркс называл религию. КГБ Андропова смотрел сквозь пальцы, что Владимир Высоцкий употреблял наркотики. Более того, есть версия, что помогал Владимиру пристраститься к ним и сесть на иглу. А вот религия преследовалась КГБ нещадно в точности по Марксу как «опиум для народа».

На Валентина Сорокина однако вороний гвалт «падальщиков» не действовал. Он только жалел «Бушиных», обойденных Господом и вынужденных клевать атеистическую падаль.

Но дело не только во внутренней воистину религиозной, «аввакумовской» одержимости поэзии Валентина Сорокина, когда, сознавая мессианское предназначение своей Нации, он поднимает её на уровень богоизбранной. Настоящий русский поэт-пророк — это проповедник, не получающей от этого какие-то особые преимущества, но, напротив, призванной понять всех людей — нести всему миру Господню Благодать.

Поэзия Валентина Сорокина рассчитана на то, что ее читатель, ее слушатель способны слушать Проповедь. Как говорится, не мечи бисер перед свиньями. Мне жалко Бушина, когда он просто не понимает поэзии Сорокина. Для него она — темный лес. Ну, не дано это его низкой склочной душе. Но даже и среди искренних ценителей поэзии Валентина Сорокина не все понимают и, тем более, принимают. Не только духовные враги (эти-то понятно), но и люди вполне лояльные к мессианскому предназначению Святой Руси — Москвы — Третьего Рима перед поэзией Валентина Сорокина порой останавливались в сомнениях. Не до всех сразу доходит его огненный текст. Кому-то показалось, что Валентин Сорокин слишком усложнен, метафорически перегружен, требует слишком больших усилий от читателя для своего понимания. Кому-то хотелось отмахнуться, отнеся Валентина Сорокина к «деревенщине». Мол, он такой «корявый», потому что до сих пор не обтесался в городе. Носится со своими деревенскими почвенными корнями, с самородным «старообрядческим» словом. Но это вчерашний день. «Деревня» уходит, торжествует космополитический «мегаполис». Чего нам глядеть назад в свою историю? Да шут с ней — надо нестись сломя голову вперед. Пример с аналогичным зачеркиванием великого поэта в советской истории уже был. Я имею виду принудительное предание забвению Николая Клюева, которого еврейские местечковые критики 20-х годов объявили «нечитабельным». И для них, для местечкового уровня мышления Николай Клюев ведь действительно был закрытым, как русский бор со скитом.

В предисловии к первому сборнику самого великого русского блаженного поэта, православного страстотерпца Николая Клюева (репрессированного советским «Красным Хамом» и погибшего в 1937-м году) — прямого предтечи и кумира Валентина Сорокина знаменитый эстет и модернист, сам тонкий поэт Валерий Брюсов писал: «Поэзия Клюева похожа на русский дикий, свободный лес. Современному читателю иные стихотворения представляются похожими на искривленные стволы, другие покажутся стоящими не на месте или вовсе лишними: но попробуйте поправить эти недостатки — и вы невольно убьете в этих стихах самую их сущность, их своеобразную, свободную красоту».

Русский могучий бор и силен своими чудными зарослями, своей не признающей никаких ограничений и спрямлений стихийной мощной свободой. И в наследнике великого Клюева Валентине Сорокине эта свобода духа даже еще более раскованна и могуча. Клюев нередко сравнивал русский бор с собором. У Валентина Сорокина клюевское соборное начало еще более обнажено, доведено до раскаленной, как в мартене, огненной метафоры.

Валентин Сорокин написал о своем прямом предтече: «Николай Клюев — трудный поэт. Не каждому из читателей и даже профессиональных литературных критиков по духу до него дано подняться. Не каждому, даже из людей, искушенных в поэзии, по вкусу винная пьянящая горечь его перенасыщенной метафорами, сравнениями, аллегориями, клубящейся заповедными мирами пророческой стихии. Николай Клюев — беломраморный православный собор. И стоит он на высоком русском холме. Стоит и зорко окидывает мудрым взглядом отчие просторы на четыре стороны. Дальний Восток и Сибирь, Урал и Срединная Русь — всё уместилось под могучим золотистым звоном его колоколов.

За чертой зари туманной,

В ослепительной броне,

Мчится витязь долгожданный

На вспененном скакуне.

Витязь — народ русский. Обобранный и униженный сегодня палачеством и воровством хапуг и предателей. Но поэт Николай Клюев прав: мчится витязь. Звенят копыта коня. Колокола собора звенят. Звенит и зовет нас к подвигу сердце Поэта. Неистовый сын Русского Севера, он воплощение русского златоглавого Китежа — символа нашей Руси.

В слове поэта — молитва и песня. В слове поэта — отвага и победа. Собор взорвали, а он стоит и сияет. Стоит, и золотистым ливнем звона колоколов возвещает нам скорый национальный праздник счастья. Поэта травили, судили, а он с древнего славянского холма свободно и громко говорит нам, распрямясь богатырски:

В настоящем разуверясь,

Стародавних полон сил,

Распахнул я лихо ферязь,

Шапку-соболь заломил».

Валентин Сорокин написал это, подчеркнем, как свою обетованную клятву великому русскому поэту Николаю Клюеву. Но написал будто и о себе самом — перенявшем трагическую поэтическую эстафету именно от поэта для поэтов» Николая Клюева. Он сказал про Клюева, что поэт Клюев — православный собор. Но и сам поэт Валентин Сорокин встал рядом с Клюевым таким же беломраморным златоглавым русским собором в современной нашей поэзии. Собором со звенящими на всю страну крутобокими куполами. Их серебряный звон гулок и призывен, выворачивает душу, зовет к подвижничеству во имя богоизбранного русского народа. Какой другой перезвон может быть гулче, святее, провидчественнее?!

Никто так остро не передал закат царской империи, как Николай Клюев. Никто так остро не видел закат советского времени, как Валентин Сорокин. Никто так не возвышался над временем, как Клюев. И никто одновременно и не был, настолько тесно, локоть к локтю среди погибавших «великороссов», в самой гуще русских почвенных корней, в трагической массе самого народа, насилуемого чужой иудомасонской Революцией 1917-го. Клюев стоял тесно, локоть к локтю среди толпы, среди простонародной «черной сотни» с ее пламенными старообрядцами и последними блаженными, тщетно взывавшему отходными молитвами к Николаю Угоднику (покровителю русского народа) предотвратить трагический эксперимент. Валентин Сорокин повторил клюевский православный подвиг на закате советской Красной Империи, став в брежневское время «культовым поэтом» массовых русских клубов, пытавшихся, её спасая, русифицировать советскую власть. Если истинно, что для русской национальной традиции характерно, что русские поэты — берут на себя пророческое бремя, что это пророки в обличии поэтов, окормляющие свой народ, — то вот вам и законченный портрет Валентина Сорокина.

Постигая феномен Сорокина, вы постигаете и самые сокровенные русские тайны.

Впрочем, не ждите, что ваш благоговейный поход за русскими тайнами при постижении сорокинской поэзии будет прогулкой по райским рощам. Напротив, сорокинская поэзия — это, как я уже подчеркивал, густой русский бор со всеми его мифологическими чудесами и вещими явлениями. Но и со всеми его страшащими контрастами, с таинственной жутью буреломов, со страхом заплутать в дебрях. И со старообрядческим священным островом — скитом и златоглавой церковкой среди дебрей.

Да, душой Поэт до сих пор — из старообрядческого спрятанного в непроходимом бору русского скита с его закрытыми мистическими исихастскими тайнами. И его поэзия, как благословенный Сезам, проникнуть в который можно, только зная пароль к заветной двери: «Сезам, откройся!». И в данном конкретном случае пароль в благословенный поэтический Сезам заключен в подсознании. Генетический код — то, что психиаторы называют «подкоркой», у человека должен был русским. Человек может быть не воцерковлен, но он должен быть подсознательно, вместе с кровью предков — православным. В этом сакральный ключ к мистической поэзии Валентина Сорокина. Человек может проверить себя, русские ли у него корни: если Вы любите и интуитивно понимаете каждое слово, каждый ритм, каждую метафору и аллегорию в поэзии Сорокина, то, значит Вы — русский по духовному самоопределению человек.

И напротив. Что стоит за столь яростной, какой-то даже сумасшедше истеричной травлей Валентина Сорокина со стороны литературной шавки, отщепенца от русской нации Бушина? А трусость — боязнь, что русские проснутся и сбросят путы унижения под оккупационным олигархическим игом. Известный современный русский публицист и философ Г. М. Шиманов с тревогой отмечает в газете «Слово» (2006, №6) наметившуюся тенденцию внушать нам, русским, что мы народ, оставшийся без своих духовных вождей, что мы потеряли духовную мощь и творческую силу. Цитирую: «Мне могут возразить (понятно кто? такие вот „отщепенцы“ бушины — А.Б.), что русский народ как раз и не годится в качестве основы для российского союза народов. И не годится он по той причине, что в его сознании якобы не было никогда действительного единства национального и сверхнационального. Его национальное сознание якобы было всегда слабым и даже предельно слабым. И это главная причина его современного состояния, до которого он докатился и позорнее которого быть ничего не может. А если так, то много ли стоит его т.н. всечеловечность? Всечеловечность, в которую задрапировали заурядный космополитизм», — пишет Шиманов. И философ глядит в корень. «Отщепенцы» Бушины натворили бед на Руси. Поддавшись на сатанинские призывы своих воспитателей «Емельянов Ярославских» (Минеев Израилевичей Губельманов) ломать церкви, презирать свою собственную русскую нацию, стесняться своей русской национальности, будто это проказа какая-то, они превратили себя в «интернационалистов» без рода, без имени, в перекати-поле. Они мечтают, чтобы и все русские обыыатели стали такими же. А вдруг среди русских людей поднялся свой поэт-пророк, который победительно гордится, что каждый волосок в нем русский, что отец у него был предводителем уральских казаков, а мать, как у Николая Клюева, тоже «плакальщица», «сказительница». Поэт — язык, в стихах которого пылает вещим огнем. Ну, как тут «отщепенцу» Бушину с ума не сойти, как на вещего поэта подзаборной шавкой не наброситься?!

Отщепенец Бушин унижает Валентина Сорокина прежде всего потому, что Бушин ненавидит свои корни. Ненавидит своих. Он и книжку свою сатанинскую знаково назвал «Огонь по своим». И если в статьях для газеты «Завтра» на заказ он порой еще строит из себя даже чуть ни антисемита (я вот, мол, такой — «их» тоже не люблю, я никого не люблю!), то в статье для менее щепетильной «Дуэли» русофобия из Бушина поперла, как дерьмо из засоренного туалета. Мало, что центральным, ключевым местом всей его статьи с обвинениями русскому поэту Валентину Сорокину стало неслыханное по цинизму обвинение Сорокина в том, что он — русский. Но еще Бушин сам нагло и заказчиков своих назвал. Начинает с Ленина (Бланка), напоминает, что Ленин ненавидел свою Родину, ненавидел само слово «русский». Но ленинец Бушин идет еще дальше, ползет прямо к Талмуду. Причем, именно к самым ксенофобским средневековым местам Талмуда, от которых давно пора Талмуд очистить. Вдосталь наглумившись над Сорокиным за то, что он гордится тем, что он гордится своей национальностью и любовью к Родине, Бушин затем переползает на еврейскую тему и нарочито демонстративно, мол, знай наших, сталкивает Валентина Сорокина с евреями. Вот опять дословный текст из «Дуэли» (2006, №35), без единой купюры:

«Любовь к своему народу достойна уважения, но при всей любви надо иметь мужество смотреть правде в глаза, не шельмовать в пользу человека только потому, что он русский, перс или еврей». Понятно, что перс тут вставлен Бушиным для черного юмора на его «антидюрингском», грязно бушинском уровне. Но вот как это перевести с «одесского» на русский язык речевой оборот Бушина «не шельмовать в пользу человека», я не знаю. Понимаю, что без извлечения маленькой пользы ни один «жидовствующий» шагу не сделает. И Бушин тут не оригинал. Но уж выражался бы Бушин хоть чуть-чуть пограмотней. Все-таки Литературный институт вроде бы формально закончил. Хотя, говорят, одновременно учился на юриста, и это именно его главный жизненный поплавок.

Про меня Бушин нажимает в своем памфлете на Сорокина, что я, мол, человек из «катакомб» — так Бушин презрительное называет «русское сопротивление». А само «русское сопротивление» называет фантастикой. Мол, не было такого никогда. Потому, мол, и про то, что Валентин Сорокин был «культовым поэтом русских клубов» — это, мол, тоже всего лишь только красивая легенда, придуманная «русскими фантазерами». Самообольщаются русские, что у них есть свой культовый поэт, а нет у них никакого своего культового поэта. Мы, бушины, сами отщепились от древа нации и других за собой в выгребную яму, на помойку истории утащим. Поступим с Валентином Сорокиным точно так же, как идомарксистская власть поступила с Николаем Клюевым — предадим Валентина Сорокина насильственному забвению.

Но что взять с выродка, программного «отщепенца», духовного ублюдка? Я сознательно с первых же страниц сталкиваю лбами вещего поэта Валентина Сорокина, выросшего из сталинских 30-х годов (когда началась русификация партии «большевиков» и советской власти), и несостоявшегося поэта, склочного литературного критика, жалкого отщепенца Бушина, выродка, воспитанного «Емельянами Ярославскими» (Минеями Израилевичами Губельманами) в ленинско-троцкистские 20-е годы. Потому что это столкновение не двух поэтов, а наглядное столкновение разных сторон самого времени. Вне этого мистического духовного конфликта, пожалуй, нам и не понять до конца фигуру «культового поэта русских клубов». Выродок Бушин сам в сакральную силу России не верит и другим с местечковой нахрапистостью хочет не разрешить. Он надевает на себя маску окаянного патриота — последнего борца за советскую власть. Но он при этом не понимает (или, вернее, делает вид, что не понимает), что советская власть была разной в разные периоды. Больше того, она была кардинально противоположной в ленинские (= троцкистские) 20-е годы и в сталинские (затем брежневские) годы. Хрущевское мутное «оттепельное» десятилетие было отступлением в «интернациональный» троцкизм. Но Брежнев мягко, но последовательно восстановил сталинскую линию на русификацию партии и советской власти. На почвенную ориентацию и очищение от импортного иудомарксистского «интернационализма» (= глобализма).

Брежнев много сделал и для Православия. Уже опубликовано (sic!) Завещание Сталина в вышедшей сенсационной книге «Личная секретная служба И. В. Сталина. Стратегическая разведка и контрразведка. Сборник документов» (М, Сварогъ, 2004), где Сталин прямо говорит об его ориентации партии на постепенное возвращение Православия. Во всяком случае, свидетельствую, Брежнев (а мне благодаря моей дружбе с Галей Милаевой-Брежневой, с которой я вместе работал в АПН, довелось общаться с Генсеком с Заречье в узком кругу) верил в особую мистическую православную предначертанность всех имперских действий Сталина. Верил и сам кое-что сделал на этом пути, с чувством исполненного долга завещав себя отпеть по православному обряду (что и было сделано; а телевизионные кадры, как жена крестила гроб Брежнева, обошли весь Запад, это у нас их запретил показывать атеист Андропов).

Конечно, исповедь Сталина Патриарху в 1952 году на Рождество (давно хорошо известная в посвященных исихастских церковных кругах) всё бы расставила по местам, и она еще ждет опубликования. Но, во всяком случае, одно уже совершенно достоверно: что в своем так называемом Завещании (а я уже сказал, где оно теперь, наконец-то, опубликовано), наставляя преемников как сохранить Империю, Сталин указывал именно на необходимость постепенного возвращения русского народа, всей нашей нации к традициям Православия. Уверен, что по истечении сроков давности будет опубликован такой же сборник документов и Личной секретной службы И. И. Брежнева (у всех Генсеков были такие личные службы — чего скрывать тайну Полишинеля?). Тогда можно будет рассказать побольше о внутриполитической доктрине Брежнева «Двуглавый орел». А пока я просто — для Фомы Неверного, кроме «постриженного газона» не верящего ничему, вроде Владимира Познера или Владимира Бушина! — приведу дословно буква в букву текст, которым руководствовался в решающие моменты правитель золотого века советской власти Л. И. Брежнев, считая этот текст именно завещанием для сохранения Империи от Сталина: «Реформы неизбежны, но в свое время. И это должны быть реформы органические, опирающиеся на традиции русского народа при постепенном восстановлении Православного самосознания. Очень скоро войны за территории сменят войны „холодные“ — за ресурсы и энергию. Нужно быть готовыми к этому». Как видим, И. В. Сталин предвещал нам вовсе не хрущевскую мутную оттепель на космополитический троцкистский лад, а опору на традиции русского народа и даже на постепенное восстановление духовной пассионарности русской нации на твердом почвенном фундаменте коренного православного Имперского самосознания. Так и нужно держаться сокровенного завета Великого Имперца. От добра добра не ищут!

Однако настойчиво подчеркну: и Сталин, и Брежнев (тот в более «демократической» и гораздо более мягкой форме, но продолжавший сталинскую линию на русификацию марксизма и всей советской власти) были очень осторожны с переменами — советскую власть нельзя было гнуть через колено, резко возвращая ее из сатанинского атеизма в Православие. Моисей после египетского плена 40 лет водил евреев по пустыне прежде, чем открыл им Обетованную землю. Первые годы «интернациональной», совершенно чужой советской власти — все 20-е годы были для русских людей своего рода «египетским пленом». Не случайно для мумии Ленина даже соорудили своего рода миниатюрную египетскую пирамиду — символическую копию пирамид египетского царства. Про древнеегипетское (так называемое, «герметическое», практиковавшееся в масонских ложах египетского толка) происхождение проекта Щусева — это давно общеизвестные вещи. В архиве ИМЭЛ есть соответствующие документы.

Раздел Второй

Отобрали церкви под амбары,

Расстреляли тройку на скаку,

И накрыли паровозным паром

Светлую равнинную тоску.

Валентин Сорокин

Тайна вторая. Русские кровавые слезы, окаменевшие в «Багровой скале»

Я продолжу наш разговор о культовом поэте русских клубов Валентине Сорокине с самого острого и тяжелого вопроса. Однако без прямого ответа на который, я уверен, сегодня нам не только не понять поэта Валентина Сорокина, как культового поэта русских клубов, как поэта-пророка, но и, беря шире, просто никак нельзя сколько-нибудь серьезно говорить о «русском сопротивлении».

Долгое время в патриотическом лагере «некий вопрос» был сознательно вынесен за скобки. Как бы по взаимной негласной договоренности между патриотами двух крыльев «русского сопротивления». Между злато-черно-белыми «черносотенными» (то есть «простонародными» — «черной сотней» называли в старой России опору державы «простонародье», поставлявшее в смуту ополчение из податных «черных сотен») и красными знаменами «национал-большевиков» осторожно замалчивалось то, что нас всегда непримиримо разделяло и рано или поздно должно был наш союз изнутри взорвать. Я имею ввиду отношение к Православию, как фундаменту русской нации.

И здесь я хотел бы особо остановится на фигуре самого великого российского Имперца Иосифа Сталина. И главное — на его ныне опубликованном секретном Завещании. Про Сталина мы еще очень, очень многого не знаем. За ним бездна грехов. Но мы вовсе не предлагаем, как, например, тот же называющий себя «последним сталинцем» неистовый Владимир Бушин, все грехи советской власти при Сталине списать на трагический исторический момент. И кровавым репрессиям придать ореол трагической исторической неизбежности. Перегибы есть перегибы. Слезы коллективизации — кровавые слезы. И «такую» коллективизацию (прав известный русский литературовед Михаил Лобанов) русский народ никогда не простит Сталину, как бы искренне списать «грех» Бушиным ни хотелось. Многое, увы, слишком многое делалось великим имперцем Сталиным с азиатской (я не говорю «кавказской») жестокостью. Ради наказания одного виновного, Сталин считал возможном загрести чекистским стальным бреднем и покарать десять невинных. Это же изуверство! Как типичный азиат Сталин людей не жалел, морем русской крови — именно так! — он выиграл Отечественную войну. Но, несомненно, что Сталину нельзя отказать в великой имперской мудрости. Провиденциальное биение сакрального пульса Империи на нашей благословенной земле великий Сталин чувствовал, как никто. Империя простила его и подняла его как своего генералиссимуса — императора-избранника.

И вот теперь о раскрывающихся сакральных тайнах. Абсолютно ясно, что Сталин, человек с профессиональным богословским образованием, лучший ученик Тифлисской Духовной семинарии, никогда бы не победил в строительстве Четвертой Красной Империи, если бы «исподтишка» не опирался на исихастскую православную «подкорку» нации. А в православном исихазме («деятельном безмолвии», тайной доктрине Православия) Сталин был искушен, как никто. Патриарх Пимен говорил мне, что поговорить со Сталиным на богословские темы — это окунуться в священное море исихастской, самой сакральной эрудиции. Сейчас про «скрытого афонца» Сталина вышел и продается в патриотических киосках даже православный фильм «Вождь и Пастырь» телевизионных документалистов Татианы Мироновой и Анны Москвиной из Санкт-Петербурга, в котором отсняты имеющиеся закрытые документы и свидетельства. Падайте рядом Владимир Познер и Владимир Бушин в обморок: в фильме на документах, на которые постоянно наезжает камера, выделяя нужные строки, рассказывается, что Сталин как лучший ученик Духовного училища был почтенно распределен аж на сам Афон. Но затем якобы последовало по его кандидатуре секретное решение тайного православного исихастского, «афонского» Ордена Безмолвия. К чему это я? А к тому, что, подобно тому, как масоны всегда отрицают свое существование, так и Православная Церковь всегда официально, естественно, отрицала и будет отрицать существование у себя тайных орденов, своих иезуитов. Но когда и какая же великая Вера была без своих тайных, особо доверенных адептов — посвященных, берегущих ее самые сакральные тайны?! Тут я еще раз обращаю внимание на провиденциальный роман Александра Проханова «Теплоход «Иосиф Бродский», в котором сделаны определенные далеко идущие намеки на сокровенные тайны церковного механизма. Не все можно говорить. Но нельзя же прекраснодушно пребывать и в наивных представлениях, будто посвященные исихасты (об их существовании, тем не менее, все верующие знают!) только что молятся в священном безмолвии? А кто же тогда «рыцари Грааля» у православной веры? Что она, выходит, беззащитна?! Да без своих особо закрытых структур Православие никогда не выдержала бы атеистического погрома 20-х годов, ни особенно жесточайшего погрома хрущевской «атеистической оттепели». Другой вопрос, что модернистский католицизм всегда даже афишировал свои Ордена (не все!), а в Православном исихастском монашестве первый обет — смиренномудрие: «не ищи показывать себя превосходящим других; подвиги во имя Веры совершай втайне». Продолжу о Сталине в связи с тайным Орденом Безмолвия в Православии. Ввиду грозно приближавшегося великого духовного испытания для второго избранного русского народа — ввиду окаянно надвинувшейся «Революции Красного Хама», естественно, что Орден Безмолвия на пороге подступавшего рокового ХХ-го века — века предстоящих тяжких испытаний для Православной Церкви не бездействовал. А заранее внедрял в революционное движение своих агентов, которые были, как полагается по правилам действий в стратегической разведке, «законсервированы» (то есть с ними прерывались контакты на десять и более лет до «полного внедрения» — и до срока «Х»). Сталину сроком «Х» по версии Церкви, — но я ее слышал от самого Патриарха Пимена (Извекова Сергея Михайловича), — был определен 1937-й год. Возможно, что это миф, которым Церковь поддерживала в трудный момент своих «посвященных», внедряемых в правящую партию. Я всегда был верующим, но мне тогда очень остро нужна была моральная поддержка. Во всяком случае, что-то, я уверен, стоит за версией посвященных в сакральные тайны Церкви об Афонском служении И. В. Сталина.

И надо сказать — неисповедимы пути Господни. Во всяком случае, В. В. Путин тоже ездил просить благословения на святой Афон, прежде, чем решиться бросить «очень осторожный» вызов «мировому глобализму» и начать отстаивать права России именно как Империи. Не как ельцинской обширной колонии, а как вернувшей самоуважение великой имперской державы. Афонское паломничество В. В. Путина, несомненно, всё было совершенно в наших русских имперских традициях. Я убежден, что мы сможем сохранить себя только как Православная Империя (разумеется, со сбережением нынешних внутренних братских отношений с российским мусульманством и российском иудаизмом). В этом, прежде всего, сокровение нашей «суверенной демократии». И я тут целиком поддерживаю положения передовой статьи Александра Проханова в «Завтра» «„Суверенная демократия“ — оборонная доктрина России» (2007, №4). Путин — это Сталин сегодня. Я верю в сталинскую мудрость Путина. Во всяком случае, очень хочется надеяться, что Путин найдет в себе силы, чтобы опереться на Православие и русский народ в борьбе с прислужниками олигархии, освобождение от которых в русской стране не избежно. Не сделает это Путин, сделает его преемник. Ну, а определенные далеко идущие намеки на заповедную тему о Сталине на службе Православной Империи умно сделаны и в недавно демонстрировавшемуся по первому каналу документальном фильме «Сталин и Третий Рим» с участием авторитетного геополитика профессора Натальи Нарочницкой. Я же об этом прямо написал в своей статье «По русскому завету» в газете «Завтра» (2007, №17). Там и про тайное православное завещание И.В.Сталина, благо оно наконец-то опубликовано, и про тайное православие Брежнева и явное его жены и дочери — обе носили кресты и ходили в церковь отмаливать грехи мужа и отца.

Зачем я в книге о «культовым поэте русских клубов» Валентине Сорокина делаю столь большое лирическое отступление о тайном православии Сталина? А затем, что Брежнев, решив в своей политике негласно опираться на «русские клубы», следовал Сталинскому Завещанию. Он прекрасно понимал, что духовные лидеры «русского сопротивления» неизбежно придут к Православию. Чутким ухом большого знатока поэзии «серебряного века» (подчеркну, что он знал наизусть всего Есенина, Блока, даже Мережковского и любил, встав на стул, их декламировать на вечеринках в узком кругу) он уже и в стихах Валентина Сорокина уловил «подкорковую» подсознательную воцерковленность, блаженную православность и объяснял Константину Черненко: — Ну, чего же ты хочешь, конечно, «они» (он никогда прямо не называл кто) будут такого русского поэта бояться, как черт ладана. У Андропова чутье будь здоров — он своих врагов чует на расстоянии, как опричный пес. Говоришь, Андропов квартиру у Сорокина якобы для своего агента Онасис отобрал? Да, он бы его за милую душе в ГУЛАГ квартировать упек. Но уж раз мы решили опираться на «русские клубы», то выведи осторожно, без шума русского поэта из-под удара. Не обостряй! Нам идеологические схватки не нужны. Но и не отдавай своих!

Здесь же хочу просто подчеркнуть, что Брежнев с опорой на «русские клубы» не прогадал. Очень скоро в борьбе с диссидентством, которую постоянно проигрывал КГБ Андропова (Файнштейна), Генсек Брежнев стал открыто опираться на «русские клубы», которые отстаивали «советскую власть» последовательно и убежденно и — активнейшим образом поддерживали Брежнева на всех «ухабах» его долгого восемнадцатилетнего «императорства».

Были ли у нас сложности? Да. И здесь я хочу сослаться на поэта Станислава Куняева, который выразил в своем мемуарном эпосе «Поэзия. Судьба. Россия» (М., изд. «Наш современник», 2005) общую настроенность определенного круга интеллигенции — попутчиков «русского сопротивления», входивших в сферу нашего влияния. В первой книге своего трехтомника, названной «Русский человек», главный редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев прямо отвечает на вопрос, тогда стоявший перед нами всеми ребром. Он, на мой взгляд, пожалуй, даже уж слишком цинично отсек с плеча за всех нас: «Но, к сожалению, и с русскими националистами вроде Леонида Бородина и Владимира Осипова мы не могли окончательно породниться, потому что их „русское диссидентство“ по-своему тоже было разрушительным. А мы стремились к другому: в рамках государства, не разрушая его основ, эволюционным путем изменить положение русского человека и русской культуры к лучшему, хоть как-то ограничить влияние еврейского политического и культурного „лобби“ на нашу жизнь. Нам казалось, что шансы для такого развития событий у истории есть. И они были. Разрушать же государство по рецептам Бородина, Солженицына, Осипова, Вагина с розовой надеждой, что власть после разрушения перейдет в руки благородных русских националистов? Нет, на это мы не могли делать ставку. Слишком высока была цена, которую пришлось бы заплатить в случае поражения. Кстати, именно такую цену за совершившуюся антисоветскую авантюру наше общество и наш народ и платит сегодня». Кто эти «мы», от лица которых говорит Куняев? Это искренние «совки» типа С. Кара-Мурзы, С. Кургиняна, В. Бушина. С этой поправкой текст Станислава Куняева применительно к тому времени, подтверждаю, что со стороны попутчика Куняева абсолютно честен. Хотя это была не идейная позиция «русских клубов», а всего лишь именно нашего «попутчика», которому не всё дано было знать. Станислав Куняев никогда не входил в «русские клубы». Никогда не был членом подпольных структур «русского сопротивления». Он нам сочувствовал, как и в ту пору С. Кара-Мурза. Но работал именно на чувстве, не будучи посвященным. Ни то, чтобы мы не доверяли ему, но Куняев в наших глазах оставался воспитанником видного еврейского поэта Бориса Слуцкого, опекавшего Куняева в своих целях. Другое дело, что из этого ничего у Слуцкого не вышло. Куняев понял, что его используют и верный ученик «еврейства» против «еврейства» взбунтовался. Да, еще как! Написал сильнейшее письмо в ЦК КПСС против сионизма. Но Вадим Кожинов, тем не менее, хотя и имел сильное влияние на Станислава Куняева и даже ввел его в свой домашний кружок, однако из предосторожности не посчитал возможность рекомендовать Станислава Куняева практически в закрытую орденскую православную «катакомбную» систему, в которую постепенно (и Брежнев был абсолютно прав, предвидев это чутким умом вождя) превращались наши «русские клубы» при ВООПИК. Может быть, это было и ошибкой Вадима Кожинова. Тем самым он искусственно вынул Куняева из истинно русской среды, осторожно оставил его только в попутчиках «русского сопротивления». Другие росли, духовно поднимались в «русских клубах», а Куняев зациклился на «антисионизме».

Вообще надо прямо сказать, что, к сожалению, Станислав Куняев из-за своего опасения «породниться с русскими националистами» не состоялся как поэт русской нации. Он остановился на полдороге. Хотя не забудем, что Куняев формировался, кроме своего духовного отца Слуцкого, под влиянием также еще двух «утонченных евреев» Самойлова и Межирова, в отличие от Иосифа Бродского, не открестившихся от своего еврейства, а бравировавших своей избранной еврейскостью, но он прославился своим смело и открыто выраженным разочарованием в них и своей анти-сионистской публицистикой. Но сказав «А», он не решился сказать «Б». Ни он сам, ни редактируемый им сейчас журнал «Наш современник» до сих пор не излечился от родимых пятен марксизма. А творчески его погубила «тихая лирика», которая явно не в русле его таланта. Лучший литературный критик нашего времени, популярный и авторитетный Владимир Бондаренко в юбилейной статье к семидесятипятилетию Куняева («Литературная газета», 2007, №47—48) с горечью, но вполне трезво признал: «Мне кажется, с подачи своего друга, а в чем-то и наставника Вадима Кожинова Куняев чересчур поспешно отказался от своих знаменитых строк „добро должно быть с кулаками“. Я прекрасно понимаю Вадима Валерьяновича… Ему явно мешало куняевское „добро с кулаками“ своим максимализмом, кричащей эффектностью. И он сумел даже такого волевого человека, как Станислав Куняев увлечь на путь „тихой лирики“». И — сломал Куняева как поэта. Проницательный Бондаренко продолжает: «Куняев примкнул к „тихим лирикам“, но я уверен, что рубцовское блаженное состояние ощущения природы вряд ли его посещало — „тихая моя родина…“ или „матушка возьмёт ведро, тихо принесёт воды“… Не куняевское это состояние». Владимир Бондаренко абсолютно правильно указывает на стратегическую ошибку Вадима Кожинова: «Никак не сводима русская поэтическая традиция к одной лишь „тихой лирике“. Так же как русский народ не похож на безропотный и талантливый, смиренный и покорный… К тому же и деревенским Куняев никогда себя не ощущал. Даже и дачником, как Владимир Соколов, не чувствовал себя». Владимир Бондаренко здесь делает и вполне справедливое обобщение (об этом давно пора вслух сказать!): «Куняеву было гораздо тяжелее, чем многим его соратникам из стана „тихой лирики“ или же близкой по духу и гораздо более мощной деревенской прозы (sic! — А.Б.). Тех еще спасала русская провинция, постоянная связь с подпитывающими их дух Матёрами и Бердяйками». А «тихая лирика» вела в тупик. Разоружала русскую поэзию. Поэтому сейчас и такой спад общественного интереса к поэзии. Сам Куняев — наиболее типичный пример этого спада.

Так что, как говорится, Станиславу Куняеву верь, но не забывай, что это мнение не «посвященного» в «русские клубы», а только поэта исключительно из массы наших «попутчиков». По большому счету поэта не состоявшегося. У Станислава Куняева были все данные, чтобы стать поэтом-лидером, поэтом-вождем. Но в «русских клубах» выбрали своим культовым поэта Валентина Сорокина — как явно более цельную и яркую творческую и политическую личность.

В отличие от Куняева, мы внутри «русских клубов» с благоговением относились к подвигу православных людей Бородина, Осипова и Вагина. И в этом была наша внутренняя сила. Для нас они были нашими великомучениками, нашими духовными подвижниками. Русский Орден никогда не забудет их имена. Они для нас святые. А иудобольшевистскаяя власть, таких людей травившая, была нам всегда внутренне глубоко чужда. Не отмоешь черного кобеля до бела. Не сразу, но постепенно мы все это по отношению к советской (иудобольшевистской, марксистской) власти поняли.

Другое дело, что борьбу не выиграешь только со святыми именами на своих гордо поднятых черно-злато-белых знаменах. Кому-то приходилось и, наступив себе на сердце, делать черновую «грязную» работу — внедряться в высшую номенклатуру КПСС, проникать в её закулису. Русское сопротивление было практически загнано иудобольшевиками в катакомбы, в подполье. Но из подполья поднимались тайные монахи в мир и действовали уже, как не в своей стране, а как секретные агенты, засланные на чужую территорию, как лазутчики русского сопротивления. Сейчас не разрешают русские и православные партии, не допускают к выборам, травят в «ихней» прессе. В советские времена было для русского народа не лучше. Но ведь умели бороться с чужебесием!

Нынешний председатель Союза писателей РСФСР и заместитель православного Патриарха на председательстве во Всемирном Русском Соборе Валерий Ганичев, а в советское время с 60-х годов наш «подпольный» тогдашний лидер русского сопротивления, в интервью критику Владимиру Бондаренко, знаменательно озаглавленном «Был ли Русский Орден в ЦК?», прямо вспоминает: Помешало предательство. Против нас восстали все партократы в главе с Андроповым (Файнштейном). Тот так и заявил, что русский путь — это самый главный враг, страшнее диссидентов. Вот и получили, что хотели. Русское государство их не устраивало. Диссидентов лелеяли, подержат для приличия, для создания авторитета немного в тюрьме и на запад, а туда их уже с помпой отправляют. Русские же непримиримые патриоты, Огурцов, Бородин — сидели от звонка до звонка в тюрьме, и никакой Запад им не помогал».

Валерий Ганичев как всегда абсолютно прав: «У нас были иллюзии, что мы совместим социализм с русским началом». Но вот только ли в предательстве было дело? Леонид Брежнев, свидетельству, держал у себя в домашнем кабинете секретное завещание Сталина, наставлявшего возвращать русский народ из безнационального большевизма к своим духовным корням в Православие. Но как мы его не подталкивали, Брежнев всё медлил, всё боялся сделать решительный шаг к такому возвращению. И дело было не в слишком осторожной натуре Брежнева, не любившего скоропалительных действий. Дело было в том, что Брежнев понимал, что тогда ему придется выкидывать и мумию В. И. Ленина из Мавзолея, а советская власть уж слишком пропитана, как ядом, безбожными и безнациональными «ленинскими принципами». То есть Брежневу надо было идти на духовную Контрреволюцию. Вернее, на Катарсис — Очищение. Как на это было решиться, если даже волевой Сталин Патриарха русским вернул, но выкинуть из Устава КПСС ложный, чудовищный пункт об атеизме членов партии не решился.

Так что, повторюсь: Станислав Куняев, когда пишет: «Но, к сожалению, и с русскими националистами вроде Леонида Бородина и Владимира Осипова мы не могли окончательно породниться, потому что их „русское диссидентство“ по-своему тоже было разрушительным», — то лишь повторяет опасения всех высокопоставленных «совков». Чувствует себя в одной красной компании со Сталиным и Брежневым.

Мы же в «русских клубах», в отличие от всегда заигрывавшего с красными Куняева, не боялись Православия, а всегда преклонялись перед православным несгибаемым духом. Мы все сознавали, что, если бы такими, как Бородин, Осипов и Вагин, смогли стать все русские, то в стране уже давно была истинно русская власть, наша кровная, православная, освященная Господом. Бородин, Осипов и Вагин и были наши первопроходцами, нашим передовым отрядом — нашими Ослябами и Пересветами, первыми принявшими открытый бой.

Увы, в широкой массе мы, русские, из-за таких, как соглашатель Куняев, еще не были готовы к открытому жертвенному бою не на жизнь, а на смерть. Нам слишком долго промывала мозги иудомарксистская власть, и не так-то просто было освободиться от предрассудков. Мы сделали первый шаг — возненавидели «жидомасонов». Но среди нас была весьма распространена конформистская «куняевщина», когда православность ловко подменяется крикливым «антисионизмом», противоречия духовные переводятся на противоречия по крови (за маской «антисионизма» часто прятался банальный патологический антисемитизм!) и затемняется иудомарксистская суть советской власти. Станислав Куняев потому неожиданно для многих и был назначен решением секретариата ЦК КПСС главным редактором «Нашего современника» (хотя были фигуры гораздо более последовательные, как Сергей Семанов, как Валентин Сорокин — не попутчики «русского сопротивления», а истинно русские кандидатуры), что аппаратчики КПСС считали его своим «совком» — «советским» внедренцем в «русское сопротивление».

Хочу, чтобы меня поняли правильно. Нет, я вовсе не осуждаю Станислава Куняева за то, что он по своему искреннему убеждению остался «совком». Что на долгие годы он перепоручил журнал бывшему аппаратчику ЦК КПСС Геннадию Гусеву, сделав его своим Первым замом; что в редколлегии у него процветает «совок» -интернационалист Сергей Кара-Мурза. Это его духовный и нравственный выбор. Это его позиция в политической борьбе. Мы должны принимать Станислава Куняева таким, как он есть.

Я лишь объясняю отношение Русского Ордена к Станиславу Куняеву. А от себя скажу: почему бы ему еще и Анпилова не сделать членом редколлегии, раз Зюганов в журнале «Наш современник» всегда самый желанный гость? Возможно, Куняев сознательно рассчитывает на определенный неизменный круг пенсионеров — подписчиков «Нашего современника». «Совковая» позиция весьма распространена на левом крыле — среди попутчиков «русского сопротивления». Да, мол, мы русские люди, но мы хотели бы остаться советскими людьми. И таких людей можно и нужно понять. Больше того. Если советская власть могла бы стать русской, то не было бы с нею проблем и для нас русских националистов. Но Станислав Куняев всё еще в плен» красных иллюзий — никак не может понять, что Кара-Мурзы, Бушины и Кургиняны, подобно куняевским воспитателям Слуцкому, Самойлову и Межирову, хотят не русской власти, а власти «интернациональной», когда окраины Империи жируют за счет русского народа? Они ни в коем разе не хотят русифицироваться, они хотят находиться в привилегированном положении в качестве национальных меньшинств и продолжать сидеть на шее у русского народа, погоняя им, как Березовские, Гусинские и прочие Абрамовичи.

К сожалению, непонимание того, что советскую власть было невозможно русифицировать, тянется это еще с 60-х годов. В чем прав Станислав Куняев? Мы тогда в «русских клубах» всех уровней, хотя и считали себя «русским сопротивлением», но никак не равняли себя с «диссидентами», преследуемыми КГБ. Напротив, мы даже гордились тем, что патриотические силы в партии и советской власти всегда могли против диссидентских разрушительных действий решительно опереться на нас как опору Красной Империи. Именно опереться на «русские клубы», на «Память», на ВООПИК. А мы в свою очередь хотели от партии и советской власти все лишь их собственной ненавязчивой русификации. То есть следования не заоблачным интересам раздувания глобального «Мирового Пожара» без национальных границ (не известно, во имя кого? не во имя ли тех же «глобалистов» = в наших глазах «международного сионизма»? ), а опоре на фундаментальные почвенные традиции нашей древней Империи «Москвы — Третьего Рима». Мы, русские, наивно хотели русификации советской власти во имя ее же собственного укрепления. И мы не понимали, боялись трагически осознать, что советская власть была создана В. И. Лениным для того, чтобы присоски Империи, как пиявки, сосали кровь из центра — из русского народа — что русский народ по красному определению должен быть принесен в жертву «интернациональной» (= безнациональной) советской власти. Только вот, хоть и ставилась в Программе КПСС, вместо русских, «новая историческая общность — советский народ». Но другие «националы» согласны были на заклание на алтарь сатанинской безликой совковой «безнациональности» только русского населения. Себя же самих хотели оставить в привилегированных национальных меньшинствах. Быть на равных с русскими окраины Советской Империи не хотели, что они видели в русском человеке лишь экономического донора. Поэтому Россия беднела, а другие, ресурсами весьма бедные союзные республики за ее счет бурно процветали. Лучшие дороги были построены советской властью не в Подмосковье, а в Прибалтике. Там же наиболее передовые электронные предприятия. Нищая Грузия за счет мощных централизованных дотаций, как сыр в масле каталась. Сейчас во всех отколовшихся от России бывших союзных республиках люди живут на порядок хуже, чем в России. Поэтому волна мигрантов хлынула в Россию. Откололись от Москвы — и хлынули в Москву жить и работать. Вытесняя с рабочих мест русских. По подсчетам аналитиков в России сейчас от 6 до 10 млн. гастарбайтеров. Причем большинство их (не меньше 50%) осели в Москве и Московской области. И проблема даже не в том, сколько миллиардов долларов переводят они своим семьям из России (то есть опять русский народ используется как донор)! А в том, что большинство мигрантов не работают легально, то есть не платят налоги — грабят Русское государство. «Более того в рамках хаотичной и неконтролируемой миграции незанятая часть нелегалов десоциализируется и становится средой для формирования преступных сообществ» («Московские новости», 2007, №47). Вот так, продолжают сидеть на русской шее. Но вдобавок бывшие присоски — союзные республики еще и, как Грузия, злятся на русских предъяаляют дикие претензии. То есть объективно внутри СНГ (нужно ли оно в таком виде?) продолжается русофобская, эксплуатирующая русских внутри якобы «интернационального» сообщества политика советской власти. «Интернационализм» — это равенство наций. А в СССР это было мнимое равенство — равенство нацменьшинств за счет дураков русских.

Валентин Сорокин

Век двадцатый

Век двадцатый — кровь и непогода:

То Бронштейн, то Гитлер, то Ягода

Обелиски с Волги до Берлина

Над Европой стонут журавлино.

Век двадцатый, ты пришел к нам зверем,

Нет нам равных по людским потерям.

От Афганистана до Вьетнама —

Море слёз и погребений яма.

Тайные расстрелы и погосты,

И Чечня, — всё это холокосты.

Век двадцатый — кровь и непогода:

Век, убийца русского народа.

Но зато в Москве по-над бедою

Веет Маркс холёной бородою.

И Россию грабят демократы,

Как чужую палубу пираты.

Сдал им власть правитель аморальный,

Секретарь ЦК,

аж Генеральный!..

Предал, продал, раздарил, разрушил

И надежды наши он, и души

И теперь в конфликтах и раздорах

Вновь сгодился динамит и порох.

Век двадцатый — кровь и непогода,

Век, убийца русского народа.

«Век — убийца русского народа!». Мы об этом заговорили в «русских клубах». Мы стали настойчиво внушать партии и советской власти, что, строя Красную Империю, надо опереться на 80% населения, составляющих «державообразущую нацию». То есть на русских. Включая субэтносы «великороссов» (=русских по советскому паспорту) и «малороссов», то есть окраинцев — украинцев; и белорусов, и «младороссов», то есть всех кавказцев; и субэтносы наших русских татар, и русских якут и тех же наших «русских евреев». И мы стали требовать, чтобы прекратился геноцид русского народа, осуществляемый мнимо «интернациональной», а на деле грабительской по отношению к русским советской властью. Мы просто защищали права своего русского народа внутри советского сообщества — внутри Советского Союза, и нас при этом в чем, в чем, но уж никак нельзя было обвинить в узком национализме и, тем более, ксенофобии, потому что мы действовали во имя высших общих интересов всего русского многонационального этноса, и мы всего лишь требовали равенства в распределении ресурсов, мы не хотели, чтобы русский народ оставался экономическим донором. Я категорически опровергаю, что в наших «русских клубах» были хотя бы малейшие признаки ксенофобии и антисемитизма. Правы ли мы были? И получилось ли что у нас? Это проблемный вопрос. Но уж совершенно точно, что крамолы против советской власти в наших действиях тогда никакой не было. Мы, напротив, хотели, чтобы Красная Империя стала для нас более родной, более своей. Русской!

Конечно, это было утопией. Но зачем я об этом столь настоятельно напоминаю? А затем, что сейчас стало модным реконструировать те наши позиции и выдавать их якобы за заранее изнутри спонтанно заданные как антисоветские. В эту «психологическую ловушку», расставляемую на зарубежные гранты, нередко попадаются и «отчаянные патриоты», вдруг начинающие вести «огонь по своим». Сергей Кургинян каких только гадостей не понаговорил и не понаписал про Русский Орден, извращая мою книгу «Русский Орден внутри КПСС». Сергей Кара-Мурза настойчиво призывает вернуться к советским порядкам, при которых примкнувшие к русской империи народы подкармливались за счет русских — жирели за счет нищавших русских. Но мерзостей всех ведет себя Владимир Бушин. Это бывший певец марксизма (автор восторженных романов о русофобах Марксе и Энгельсе) в интервью Владимиру Бондаренко для популярного сборника «Пламенные реакционеры» гвоздит даже выдающегося писателя и организатора Русского Ордена Валерия Ганичева (в то далекое время — открою уж «тайну века» — фактического вождя «русского сопротивления» вместе с Юрием Прокушевым). Цитирую Бушина: «Конечно, катастрофа советской власти изменила мир. Но почему она произошла? В одной из твоих (то есть Владимира Бондаренко — А.Б) предыдущих бесед с председателем Союза писателей Валерием Ганичевым, меня поразило одно место. Он рассказывает, что была создана крыша для русских патриотов. Их притесняли, их обвиняли в национализме, и, чтобы смыть с себя обвинения в чрезмерной русскости, они устраивали заседания то в Тбилиси, то еще где-нибудь в национальной республике. И вот в 1972 году они летели из Тбилиси в Москву. Когда пролетали над Краснодаром, над Кубанью, то Сергей Семанов и Вадим Кожинов встали, вытянулись в струнку, и возгласили: «почтим память русского генерала Лавра Корнилова, трагически погибшего в этих местах». И это 1972-й год. Валерий Ганичев — главный редактор крупнейшего и влиятельнейшего издательства «Молодая гвардия» (а по закрытому списку Политбюро «кадрового резерва №1», то есть на выдвижение для высшей партноменклатуры, — кандидат на место Суслова — А.Б.), другие немалые должности занимали. Вадим Кожинов позже вспоминал, мол, у него лишь в шестидесятых годах был краткий период диссидентства. Это неправда. 1972 год. Они все чтят память лютого врага советской власти. Разложение проникло чрезвычайно высоко, и антисоветизм становился моден именно в кругах наших чиновных верхов, а не в народе. Все они, упомянутые Ганичевым патриоты, — интеллигентные, высоко образованные люди. И они были уже в семидесятые годы антисоветчики. Мне однажды Валентин Сорокин, наш поэт и сопредседатель Союза писателей, тот же вопрос задал: «Почему так сразу все рухнуло?» Я ему ответил: «Так ты почитай свои стихи, и тем более статьи. Они же — антисоветские. Ты изображаешь Ленина, черт знает как. Мавзолей изображаешь в поэме «Багровая скала», как какой-то кровавый волдырь на теле земли. Вот поэтому все и рухнуло враз. Ты это своей «Багровой скалой» подготовил. Все эти настроения проникали, как метастазы, во все слои, в том числе и в руководящие».

Ну, что взять с Бушина? Отщепенец и выродок Бушин не хочет понимать, что Валентин Сорокин, Вадим Кожинов, Сергей Семанов, Валерий Ганичев в то время (70-е годы) просто уже давно переступили через классовую ненависть гражданской войны и, ища национального согласия, отдавали равную дань уважения честному царскому генералу. Что тот же Валентин Сорокин имел уже тогда право смотреть на Мавзолей как на «Багровую скалу» из окаменевших народных слез. Сколько ведь русских людей в братоубийственной «ленинской» Гражданской войне полегло! У Кожинова, Семанова, Ганичева и Сорокина это был катарсис — очищение после пережитой народом высокой трагедии. Но Бушин, который и сегодня ведет окаянный «огонь по своим» — жесток и не чуток к народной боли. И тут он, увы, сам встает на уровень перекати-поле «Красного Хама».

Но Валентин Сорокин потому и стал культовым поэтом русских клубов, что был блаженно отважен, как святой юродивый, тот, что в исторической драме А. С. Пушкина на площади обличал в глаза» Бориса Годунова: «Николку маленькие дети обижают… Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича».

Культовый поэт всегда, как юродивый на площади. Что все думают, то Валентин Сорокин вслух говорит. Никогда не лицемерит. Он — пророк. Сам народ говорит его устами. И вот блаженная храбрость наша, подогревавшаяся на закрытых собраниях в русских клубах, выплеснулась в стихах Валентина Сорокина наружу.

Сейчас я думаю, насколько же прозорливей и отважней был в своих вещих стихах Валентин Сорокин, чем тот же готовый даже и сейчас отказаться от Бородина и Осипова Станислав Куняев, чем все мы. Мы, русские националисты, играли в «политес» с «красными» до тех пор, пока нас в Черный Октябрь 1993 года практически не предал лидер КПРФ, коллаборационист Геннадий Зюганов. Мы искренне хотели сохранить советскую власть, но с русским лицом. Наверное, это было правильным решением. Но бесчисленные компромиссы, на которые мы шли ради русского лица советской власти, обескровили нас, духовно запутали. Мы и советскую власть не сохранили и свое собственное русское лицо потеряли, терпя Горбачевых. Игры в «политесы» никогда до добра не доводят. Они выхолащивают пассионарную энергию нации.

Я и сегодня не могу до конца понять, в какой момент мы сделали роковую ошибку, когда наш вроде бы вполне оправданный компромисс с «красными» ради придания советской власти русского лица оказался предательством нации. Потомки разберутся. А пока я лишь констатирую факт, что вещая русская поэзия была умнее нас, хитроумных политиков. Мы прятали голову, как страусы себе под крыло.

А наш культовый поэт в своей балладе «Багровая скала», мгновенно растиражированной по всей стране массовым русским «самиздатом» (мы в советские годы русский «самиздат» хорошо наладили — и Андропов (Файнштейн) со всем своим КГБ только бессильно локти кусал!), открыто пошел на Голгофу — закричал в звонких яростных стихах — о том, о чем мы с оглядкой только шептались. Юродивый закричал про Бориса Годунова зарезавшего младенца-царевича. Валентин Сорокин закричал про Ленина, зарезавшего русский народ.

Багровая скала

Снег на площади Красной волос моих белых белей,

Словно белые вихри людской отравительной муки,

И багровой скалою огромный торчит Мавзолей,

Лишь кремлевских курантов летят над столицею звуки.

И лежит в Мавзолее суровый марксистский пророк,

Под охраной лежит, — до сих пор ни живой,

ни покойник, —

Ведь за семьдесят лет не пошли человечеству впрок

Ни расстрелы, ни тюрьмы, ни армий кромешные бойни.

Недовольный мятежник, прищурясь, недрёмно лежит,

Одинокий, как тайна, морозною тишью студимый,

Вдруг наклеит бородку и вновь кочегаром сбежит,

За трагедии проклят, но все же пока не судимый.

Он разрушил надежду, и впредь не воскреснет земля,

Стал народ полунищим, бесправным,

хмельным неулыбой.

Кровь удушенных сел, клокоча, дотекла до Кремля,

Проросла Мавзолеем, угрюмою каменной глыбой.

Говорят, по ночам он по кладбищам рыскает сплошь,

Но никто не дает ему рядом обычного места,

И, отвергнутый Богом, на Каина злого похож.

Возвращается в сумрак легенд и венков и ареста…

Справа бюсты и слева соратников и палачей.

Снег над площадью Красной волос моих белых белее.

И лежит, он, один, за торжественной дверью ничей

В саркофаге железном багровой скалы Мавзолея.

Я, слагавший стихи и тоскующий в детстве о нем,

Призываю сограждан: «Ему и казнительной свите,

Чтобы нас не спалила природа небесным огнем,

Вы скостите грехи и в могилу его опустите!»

Опустите в могилу, скостите, скостите грехи

И ему и себе — покаянием горе измерьте.

Мать склонилась к ребенку, далеко трубят петухи,

А за русским курганом заморские прячутся черти.

Опустите в могилу, да сгинут в нее лжевожди,

Трибуналов творцы, корифеи эпохи безгласной.

И простонут ветра, просверкают, ликуя, дожди,

И воспрянет свобода над вечною площадью Красной.