Бесплатный фрагмент - Кукольный домик

В куклы играет старый колдун,

Его одолела скука.

Когда голова его пухнет от дум,

Он достает кукол.

Что колдуну до разбитых сердец,

Куклы лишь для того,

Чтоб позабыть, что придет конец

Такой же и для него.

Пой, моя кукла, пляши, играй,

Пока ты поешь — хороша.

Время придет, и в кукольный рай

Его улетит душа…

А. Брянская

Пролог

На землю свалилось несколько тонн снега. Если бы разом, то раздавил бы всё вокруг, но снег сыпал два дня, постепенно устилая всё ослепительно белым покровом.

Андрейка выглянул в окно и замер в восхищении. Обалдеть! Настоящая зимняя сказка!

Во дворе копошилась ватага пацанов, сгребая чем придется снег в горку. Кто совком, кто ногой. Двое, став на колени, двигали рыхлую кашицу руками. Сёмка толкал сугроб шваброй, одновременно, как и положено заводиле, раздавал команды остальным.

Андрей соскочил с подоконника и рванул в прихожую. На ходу втискивая руки в рукава пальто, вылетел на площадку и стремглав помчался вниз. Пролетев три этажа, притормозил. Дверь одной из квартир на первом этаже была открыта настежь, и из нее доносились гулкие звуки, не то песнопений, не то причитаний. Странный гул не напугал и не удивил. Андрейка знал, что там.

Снежанка! Ему нравилась эта пухленькая розовощекая девочка с загадочным взглядом. Она была младше на год и всегда улыбалась при встрече, отчего у него перехватывало горло. Влюбился — сам определил это состояние Андрейка и стал корчить девочке при встрече рожицы. Зачем? Не знал. Само собой выходило.

Два дня назад пришла новость — Снежанка умерла. Упала в канализационный люк. Подробности несчастья передавались из уст в уста, переиначивались и обрастали неправдоподобными деталями. Основных версий было три. Девочка провалилась в открытый люк и сломала себе шею. Эту версию сообщила мама, добавив: «Вот! Видишь! Сколько раз я тебе говорила не наступать на крышку люка». Вторую версию поведал закадычный друг Сёмка: «Она сварилась в кипятке вместе с нечистотами». Третья исходила от местного алкаша-сантехника: «Задохнулась парами говна, пля. Вот у нас случай был. Трубу прорвало. Открыли люк, один полез, нет и нет, кричали ему, свистели, тишина. Тогда второй полез, спустился и тоже пропал. Потом третий… И опять как в воду канул. Тут моя очередь, но я не дурак, нет уж, говорю, сами лезьте, кому охота… И чо оказалось? Задохнулись все троя… Там от дерьма этого газ образовался, метан, вот они надышались и…». Недоговорив, сантехник хватал себя двумя руками за горло и театрально валился на землю.

Сделав несколько шагов в направлении раскрытой двери, Андрейка заглянул внутрь. В туннеле полутемного коридора ярким квадратом светился проем комнаты. В центре на табуретках стоял гроб. В приподнятом изголовье отчетливо было видно то, что в нем лежало. Вернее, кто. Это была она, Снежана! Кукольное лицо, на котором ярким пятном алел красный бантик губ, казалось фарфоровым. На голове девочки лежал венок из белых накрахмаленных ромашек. Вокруг гроба толпились некрасивые люди в серых одеяниях, они гудели и раскачивались из стороны в сторону. Все знали, что семья Южаниных состояла в секте. Название Андрейка не помнил. Зачем пустыми знаниями голову забивать, ему и школьной программы хватает.

— Ты чего там стоишь? — Тетя Ксана, мама Снежаны, с заплаканным лицом и спутанными, выбивающимися из-под серого платка волосами, заметив Андрейку, вышла в коридор и потянула мальчика за рукав. — Зайди попрощаться. Снежаночка тебя любила.

Вид у женщины был такой, что Андрейка, не сопротивляясь, послушно поплелся в комнату и стал рядом с гробом. Ему нравилось смотреть на мертвую Снежану, она казалась ненастоящей и совсем не пугала его. Пугали серые угрюмые люди, которые держали в руках горящие свечи и повторяли за начетчицей непонятные заклинания. Мать Снежаны протянула Андрейке горящую свечку и запричитала:

— Я могла дочь породить, я могу от всех бед пособить.

— Уууу… — завыло серое сборище, и свечи вмиг погасли. Только одна, та, что горела в руке Андрейки, плавила серый воск, образуя вокруг фитилька прозрачную лужицу.

— Капни ей на грудь, — тетя Ксана подтолкнула его локоть, и часть жидкого воска вылилась на белое кружевное платьице девочки. — Она тебя любила.

К липко-сладкому запаху комнаты подмешалась гарь жженых свечей, и Андрейку затошнило. Он оглянулся на дверь, но в этот момент вплотную к нему подошла та самая женщина, что завывала на непонятном языке священные писания, и протянула небольшую медную тарелку, на которой лежали два серых металлических колечка.

— Надень ей, — не терпящим возражения голосом скомандовала тетка.

Андрейка взял одной рукой кольцо, другой холодную руку Снежаны и вдел ее пальчик в отверстие.

— Это… — тетка кивнула на оставшееся кольцо, — надень себе.

Андрейка открыл рот для возражения, но тетя Ксана, прижавшись к нему, прошептала прямо в ухо:

— Надень, она так тебя любила.

Кто-то сбоку протянул ему большое венгерское яблоко, и Андрей послушно надел кольцо. Не из-за яблока, просто очень хотелось, чтоб его отпустили.

— Теперь это твоя невеста, — прогундосила начетчица. — Поцелуй ее.

Андрейка испуганно посмотрел на нарисованный красной помадой рот Снежаны. Он никогда еще не целовался. Но втайне давно мечтал об этом. Мечтал, но в мечтах всё было не так.

Красиво очерченные пухлые губки не отталкивали. Манили.

— Целуй, — раздалось сбоку. Мать Снежаны всхлипнула.

— Целуй, — в унисон звучало со всех сторон.

— Целуй, целуй, — как заклинание повторяло хмурое сборище.

Андрейка наклонился и прижался к холодным губам девочки.

Часть первая

Глава первая

День так себе. Осень. Похолодало, слава богу. Если 20 градусов можно назвать похолоданием. А вот можно. Можно, когда почти три месяца стояла жара за сорок. Пережили, и этому надо радоваться, но что-то не радуется. И вообще состояние такое… Даже и не придумаешь, как назвать. Растерянности, что ли?

Завтра наконец-то выходит Орешкин. После длительной реабилитации. Это тоже должно радовать. Ведь ей ужасно надоело начальствовать. Пусть Орешкин командует. Не ее это. Ее — собирать данные, анализировать, расследовать.

Хотя и это всё ерунда. Не это томит душу, совсем не это.

Утром по дороге на работу она купила у нищенки букет ромашек. Странный поступок, не свойственный ей. Вообще-то милостыню она не подает. Не потому, что жадничает. Просто знает, что за этим стоит мафия, что весь город поделен на участки и за каждым нищим закреплена своя территория, покуситься на которую действительно нуждающийся в помощи человек не может. Такого пристроившегося тут же подхватят под белы рученьки и в лучшем случае изобьют, в худшем — заберут в нищенское рабство.

Выйдя из метро, она направилась привычным путем, не оглядываясь по сторонам, но периферийное зрение зафиксировало что-то выбивающееся из ряда обычного. Вот она — профессиональная выучка, ты еще не на работе, а мозг уже там. В голове тут же щелкнуло: никакой нищенки раньше здесь не было, и это заставило оглянуться. Немолодая женщина в мешковатом платье опиралась на костыли, в одной руке она держала поникшие ромашки.

— Купите, — женщина протянула букетик и слегка покачнулась на костыле. — За двести рублей.

Вот. Это и было странным. Нищие ничего не продают, они только просят. Порой очень настырно. Эта же стояла с виноватым видом, готовая, казалось, уступить и за рубль несчастный букетик.

— Дорого? Возьмите хоть за сто.

И ни слова о том, что на хлеб не хватает, или на операцию, или что-то в этом роде, чем обычно достают попрошайки.

Лена открыла сумочку, вынула кошелек и протянула 500 рублей.

— У меня нет сдачи, — женщина испуганно посмотрела на Рязанцеву.

— Не надо. Не надо сдачи. — Лена взяла букет и сунула в трясущуюся руку нищенки пятисотку.

— Я отдам, завтра… здесь… — Женщина говорила торопливо, опасаясь, что не успеет заверить в своей честности благодетельницу.

— Не надо. — Лене отчего-то стало стыдно. Как будто, отказываясь от сдачи, она тем самым унижала достоинство бедной женщины. И она быстро добавила: — Лучше цветочками. В другой раз.

— Я завтра принесу вам розы, — обрадовалась женщина. — Мне соседка отдает те, что у нее не купили накануне. Она на рынке торгует. Я у нее выпрашиваю, что осталось. Она, конечно, те, что похуже, дает, но я попрошу для вас.

Стало совсем плохо. Не зная, как выкрутиться, Лена кивнула, пробормотала еле слышное «спасибо» и быстро ретировалась.

Начавшийся не совсем приятно день имел продолжение в виде повстречавшегося на пути судмедэксперта Волкова. Проскочить незаметно в кабинет не удалось.

— Какой шикарный букет, Рязанцева! — расшаркался Волков, сложившись и разложившись циркулем в реверансе. — Сергеев одарил или тайный поклонник?

— Не твое дело, — буркнула Рязанцева, хлопнув дверью у него перед носом.

Ставить дохленькие ромашки в вазу, особенно после реплики Волкова, было глупо, реанимировать цветы все равно не получится. Лена бросила букет на стол, села в кресло и достала телефон. «Сергеев подарил?» — кольнуло в сердце. «Ага, подарил… Дождешься от него. Что вообще происходит в их отношениях? Они живут вместе только месяц, а ощущение такое, будто сто лет?»

Лена взяла ромашку и стала ощипывать лепестки: «Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет». Отлично! Положила облысевший цветок на стол, посмотрела на телефон. Неопределенность тяготила. Уж лучше бы обозначить как-то положение вещей. Открыла ватсап, направила камеру на цветок, сфотографировала, подписала: «Погадала на ромашке, вышло — к черту пошлет». В конце предложения поставила две скобочки, означающие шутку. Хотя какие шутки? Отправила.

Ответ пришел почти сразу: «Это неправда».

Утешил!

«Ромашки не врут». Отправила.

Две посиневшие галочки свидетельствовали, что сообщение прочитано, но статус «в сети» тут же сменился на «9:30». Не ответил.

Лена швырнула телефон в сумочку.

«Мужчины нас состаривают», — посетила неутешительная мысль.

Остальная часть времени прошла без настроения. В 16:30 в сумочке затрезвонило знакомым рингтоном. Лена схватила телефон, прижала к уху, сердце предательски заколотило.

— Ну что, ромашки еще остались? — голос веселый. Ему весело!

— Выбросила.

— Вот и правильно. С врунишками так и надо.

— С врунишками? Тогда берегись.

— Не наговаривайте, Елена Аркадьевна.

— Простая констатация.

— Чего ты серьезная сегодня? Что-то случилось?

— Да. Меня послали к черту.

— Ленка, ну хватит. У тебя привычка сердиться по пустякам.

— Вот именно — по пустякам. Ты дал точное определение.

— Ну все, завелась. А я, между прочим, хотел тебя кое-куда пригласить.

Лена улыбнулась. Может, всё и не так плохо. Вечно она из мухи слона…

— У нас сегодня игра.

— Какая игра? — Улыбка трансформировалась в носогубные складки.

— Лен, ну какая у меня может быть игра? В футбол, конечно. Я же тебе говорил, что сколотил команду из сослуживцев. Сегодня состоится первенство между отделами. Ты приглашена.

Глупая. На что она рассчитывала? На Большой театр?

— Сможешь сама подъехать к шести на стадион или за тобой такси прислать?

Нормально! Сможешь сама…

— Смогу, смогу сама, конечно…

— Вот и хорошо, адрес я тебе скину.

Он даже не заметил сарказма в голосе. Конечно, сама. Сама цветы, сама такси. Телефон пиликнул, и выскочило сообщение с адресом. Внизу приписка: «Буду очень ждать, не опаздывай, такси оплачу».

Последняя строчка была лишней, она подпортила и без того не самое радужное впечатление от разговора. И ни строчки о любви. Не пойду!

Словно прочитав ее мысли, телефон снова пиликнул и высветил: «Ты моя самая любимая болельщица!». В конце смайл-поцелуй. Пойду!

Лена посмотрела на часы. Надо поторопиться с отчетом для Орешкина.

Через час, когда отчет был готов, Лена захлопнула папку, собрала сумочку и вышла в коридор. Спускаясь по лестнице, она раздумывала, как лучше поступить — вызвать такси по телефону или тормознуть на дороге. Принять решение мешал доносящийся снизу шум. Смесь голосов прерывалась скрипом вертушки и шарканьем ног по полу.

— Иди проспись! — Дежурный Пустовойтин толкал в спину высокого худого мужчину, который прижимал к груди зеленую тетрадку в твердом переплете. Мужчина спотыкался, но скрещенные на груди руки не опускал.

— Пусти, Богом тебя прошу, — жалостливо умолял мужчина, который и без тычков еле держался на ногах.

— Не богохульствуй, алкаш! Вали отсюда, пока тебя на 15 суток за хулиганство не засадил.

Пустовойтин, который тоже был немаленького роста, схватил алкаша за футболку и дернул так, что тетрадка выскользнула из рук мужчины и шлепнулась на пол.

— Что тут происходит? — Лена прошла вертушку и остановилась рядом с дежурным.

— Да вот, Елена Аркадьевна, хмырь какой-то пытался проникнуть. Настырный, черт! Я его в дверь, он в окно.

— А что он хочет?

— Да пургу какую-то несет. Убила, говорит, сама убила, и книжку свою мне в нос тычет.

— А что за книжка? — Лена повернулась к мужчине, который, подобрав с пола тетрадь, обтирал ее о футболку и громко при этом всхлипывал.

Жалость к всхлипывающему алкашу уже протягивала свои щупальца. А почему, собственно, она решила, что он алкаш? Лицо совсем и не запойного пьяницы. Ну да, не очень свежее, но ведь и не оплывшее. И цвет отнюдь не синюшный. Щетина двухдневная, мешков под глазами нет, волосы всклокочены, но не обросшие, стрижка еще хранила очертания модельной.

— Да кто его знает. На помойке нашел.

— Почему вы решили, что на помойке?

— Так он сам и талдычит про помойку!

— Не талдычил я про помойку, не верьте ему! — Мужчина двинулся к Рязанцевой.

«Хватит с меня на сегодня благотворительности». Лена отвернулась и направилась к выходу.

— Постойте, не уходите, — заверещал мужчина и бросился за ней. — У меня горе. У меня ребенок погиб. Она его убила.

Что-то в голосе мужчины заставило Рязанцеву остановиться.

— Кто? — Лена повернулась и посмотрела в синие глаза алкаша. На длинных ресницах трогательно висели капельки слез.

— Жена моя. Регина.

«Бред! Зачем я его слушаю», — разум подталкивал к выходу.

— Вот… Здесь… Она сама написала…

Мужчина протянул тетрадь. «Руки не трясутся» — зафиксировал мозг. — «Нет, не алкаш».

Лена взяла тетрадь. На обложке красивым немного детским почерком было выведено «Дневник Мамойко Регины». Хвостик последней буквы переходил в сердечко.

Надо же! Кто-то еще ведет дневники. Прошлый век какой-то!

— Регина Мамойко — ваша жена?

— Да. Я Мамойко Василий, а она, соответственно…

— Мамойко?! Тьфу ты! А я думал, он мне про помойку… — хохотнул Пустовойтин, но, получив в ответ укоризненный взгляд Рязанцевой, примолк и поплелся к себе в дежурку.

Лена посмотрела на часы. Матч начнется через 20 минут.

— Хорошо, пройдемте ко мне в кабинет.

«Этот тупой прибор пищит каждые полчаса и сводит меня с ума. Не могу больше. Я хочу спать. Меня вымотали бессонные ночи. Сначала она болела и кричала ночами, а теперь этот писк, от которого она просыпается, и мне приходится вставать. Надо отключить этот дурацкий агрегат».

— Тут про какой-то прибор. Что это?

— Это такое одеяло, в нем установлены сенсорные датчики, которые реагируют, если ребенок перестает дышать.

— Да? Никогда о таком не слышала.

— Это новая разработка, нам посоветовал врач.

— Но зачем?

— Понимаете, у нас до этого уже умерло два ребенка… в младенчестве и все из-за СВДС.

— Это какое-то заболевание?

— Нет… да… я не знаю. И никто не знает.

Лена открыла Интернет и набрала незнакомую аббревиатуру.

«Синдром внезапной детской смерти — внезапная смерть от остановки дыхания ребенка до года, без предшествующих признаков». Она даже не слышала о таком. Впрочем, откуда, у нее ведь нет детей. И никогда не будет.

Ее охватил озноб. Внизу живота заныло.

— И что случилось с третьим ребенком?

— Врач на этот раз предложил нам подстраховаться и купить специальное одеяло с датчиками, это какая-то экспериментальная научная разработка.

— И вы купили?

— Да.

— Но, как я поняла из ваших слов, третий ребенок тоже умер.

— Да.

— И тоже от СВДС?

— Я так думал, но…

— Подождите, давайте по порядку. Вы приобрели одеяло и им воспользовались, но ребенок все равно умер?

— Да.

— То есть прибор оказался неэффективным?

— Нет, он был эффективным, даже чересчур, пищал все время… Это тяжело было вынести, я специально взял отпуск без содержания на три месяца, чтоб помогать жене… Но отпуск кончился, я вышел на работу, и она вся извелась… И мы решили отключить одеяло, а потом…

— Потом случился СВДС?

— Да, все так и подумали, что снова СВДС…

— Что значит «подумали»? Разве вскрытия не было?

— Нет… Да… Я точно не знаю. Так сказал врач.

Лена посмотрела на часы. Матч уже начался.

— Вскрытие должно было быть. Обязательно. Не могло не быть. Раз диагноз поставили. Конечно, третья смерть от одного и того же заболевания вызывает подозрение, но, возможно, этому есть объяснение. Возможно, генетическая предрасположенность или еще что-то в этом роде. Я не специалист в медицине, но по нашей части оснований для обвинения вашей жены в смерти детей я не вижу. Извините, мне пора идти.

— А как же это? — Мамойко ткнул в дневник.

— Но там нет никаких признаний. То, о чем пишет ваша жена, говорит лишь, что у нее нервный срыв, что она устала, такое случается с женщинами в этот период… Наверное.

— Там дальше, вы не дочитали, — Мамойко встал, обошел стол, наклонился и перелистнул страницу. — Вот. Тут. Это написано на следующий день после смерти Сонечки.

Лена мельком глянула в листок, куда тыкал Мамойко. Пробежала глазами: «Всё, что я хотела, — это чтобы она заткнулась. И это произошло».

От него отвратительно несло перегаром и потом. В пазухах подмышек обозначились темные круги. Рязанцева сто раз уже пожалела, что пригласила этого человека в кабинет и потратила на него уйму времени. А теперь не выпроводишь.

— Хорошо, вот вам листок, пишите заявление, я проверю.

На стадион она прибыла, когда игра уже подходила к концу. Стадионом это можно было назвать с большой натяжкой. Небольшое поле с истертой до песка травой и полуразвалившимся ограждением, пара лавочек для болельщиков и домик с облупившейся штукатуркой, который служит раздевалкой, вот и вся «инфраструктура». Сидеть не хотелось, и Лена остановилась на входе, прислонившись к железной стойке. По полю гоняло человек десять, кто в чем, поверх собственной формы на каждом было что-то вроде фартука с номером. Как правильно назвать этот элемент обмундирования, Лена не знала, но ярко-оранжевый цвет команды Сергеева ей понравился больше, чем ядовито-лимонный соперников.

К концу второй сорокаминутки футболисты изрядно подустали. Пот ручьем стекал по их лицам, а движения были вялыми и измученными. Самым бодреньким выглядел Вадим. Завидев Рязанцеву, он запружинил ногами, бросился наперерез сопернику, виртуозно отобрал у того болтающийся между ногами мяч и что есть мочи понесся к воротам. Желание блеснуть профессионализмом сыграло дурную шутку. Размахнувшись, Вадим с силой двинул по мячу, но перестарался, отскочив от носка бутсы, мяч взмыл вверх и, пролетев над воротами, ударился в ограждение. Команда соперников радостно заулюлюкала, а Вадим, схватившись рукой за бедро, сморщился от боли.

— Разрыв боковой связки, — добрый доктор Айболит (ничего другого при виде треугольной бородки, усиков вразлет и торчащей куличом шапочки в голову Рязанцевой не пришло) вздохнул и протянул рецепт. — Полный покой.

— Так уже ничего не болит, — Вадим встал с кушетки и сделал пару шагов. — Ерунда. Первый раз, что ли?

— Не болит, потому что укол подействовал. А то, что не первый, как раз и говорит о том, что в прошлый раз рекомендации врача вы проигнорировали. Проигнорируете опять — окажетесь в операционной.

— Да ладно! — отмахнулся Вадим.

— Я все же надеюсь на ваше благоразумие, — последние слова доктор адресовал Рязанцевой и щуплому блондину из команды Сергеева, который вызвался подвезти их до травмпункта.

Лена в сомнении пожала плечами.

— Привяжем к кровати, — подмигнул Сергееву щуплый парень.

— Ага, а по кладбищам таскаться ты за меня будешь?

— Ну не всё так плохо, на кладбище вам еще рановато, а вот жесткий постельный режим необходим, — настаивал Айболит.

— Работа у меня такая — по кладбищам рыскать, — недовольно пробурчал Сергеев, отчего глаза доктора округлились.

— Выход один — отвезти его домой к родителям. Я удержать его не в силах. — Лена повернулась к блондину. — Можно еще раз воспользоваться вашей добротой, а то я только собираюсь на права сдать, а тащить 80 килограмм на себе на другой конец города…

— Не вопрос. Вы только адрес скажите, — охотно откликнулся парень.

— Эй, вы чего там за моей спиной сговариваетесь? Я к родителям не поеду, маман меня замучит своими примочками и припарками, она же повернута на ЗОЖ и народной медицине. Ленка, не бросай меня, а то залечат меня предки до смерти.

— Не залечат. Не могу я с тобой рядом сидеть, сам знаешь, а тебе уход нужен. Мать тебя и накормит, и напоит. В общем, решено, едешь к родителям.

— А ты?

— А я к своим… Из солидарности. Мать как раз вчера жаловалась, что я совсем про них забыла.

Город растворился в ночных сумерках. Тихая музыка магнитолы усыпляла. Какая хорошая мелодия! Интересно, что это? Она не успела спросить, мелодия прервалась телефонным гудком. Водитель незаметно нажал на рычаг под рулем.

— Да.

— Макс, ну ты где есть? Мы уже спать ложимся.

— Извини, непредвиденные обстоятельства.

— Где? На футболе? — Голос женщины звучал нараспев, чувствовался легкий южный акцент.

— И на футболе бывают непредвиденные обстоятельства. Я потом тебе расскажу. Вы ложитесь, я… — Макс замялся. — Буду минут через тридцать.

— Угу, — раздалось на том конце, и в этот момент Лене жутко захотелось кашлянуть. Понимая, что тем самым поставит водителя в неловкое положение перед этой женщиной, которая, возможно, приходилась ему женой, да наверняка женой, она постаралась унять надвигающийся приступ и сглотнула, но кашель вырвался наружу со злорадным остервенением. Еще минуту назад никаких предпосылок для приступа не было, а теперь тело содрогалось от громких хрипов и чахоточного присвистывания. Макс быстро опустил рычажок, и в салоне снова заиграла музыка.

Кашель тоже вмиг прекратился.

— В подстаканнике бутылка воды. Попейте, всё пройдет, — невозмутимость водителя не успокоила, Лена была готова провалиться сквозь землю.

— Простите, это была плохая идея — отвезти меня домой.

— Глупости, я бы чувствовал себя последним подлецом, если бы оставил вас одну. Добираться через весь город в столь поздний час молодой девушке одной чревато.

— Теперь у вас будут из-за меня неприятности. Сама не знаю, что на меня нашло. Извините.

— Пустяки. Главное, что больного доставили по назначению, и вас… скоро доставим. Моя совесть чиста. А с неприятностями я разберусь. На то я и психиатр, чтоб с ними разбираться.

— Так вы психиатр?

— Да, и по совместительству психолог-криминалист.

— Здо'рово! Вы, наверное, помогаете составлять психологический портрет преступника?

— И это тоже. Но в основном, конечно, моя сфера — это судебно-психиатрическая экспертиза.

— У вас увлекательная профессия.

— Мне нравится. А у вас разве нет?

— Ну… У меня тоже, но…

«Вы приехали», — отрапортовал навигатор. Машина свернула во двор и остановилась.

— Здесь? — Макс выключил зажигание и развернулся к Рязанцевой. — Я провожу вас до подъезда.

— Да нет, что вы. Я сама дойду. Ничего со мной не случится.

— Я отвечаю за вас перед Вадимом, он мне строго наказал доставить вас до «самых ворот», — он улыбнулся. В этой улыбке было столько тепла и участия, что захотелось обнять и поцеловать пусть чужого, но такого светлого человека.

— Вот еще, — Лена тряхнула рыжей головой. Почему-то совсем не хотелось уходить. Хотелось ехать дальше, слушать ненавязчивую мелодию и беседовать о психологии.

— Это, наверное, очень нагло с моей стороны, учитывая, сколько вы всего итак сделали сегодня, но мне хочется еще кое о чем вас попросить.

— Да, пожалуйста! Просите!

— Можно… если вдруг понадобится… Ну, если вдруг так случится… и мне по работе потребуется ваша помощь… Я про психологический портрет… То можно мне к вам будет обратиться, — она говорила сбивчиво и невнятно, захлебывалась звуками и выглядела смешно. Понимая это, разозлилась, покраснела, отвернулась и толкнула дверь. — Извините. Я зря. Не надо… ничего. — Выпрыгнув из машины, громко хлопнула дверью.

— Черт! — выругалась себе под нос и побежала.

Он смотрел ей вслед и улыбался. Странная какая-то!

На момент, когда она поднялась на 9-й этаж, двор уже опустел. Только одинокий, заступивший в ночную смену фонарь равнодушно глядел на то место, где тремя минутами ранее стояла машина, в которой тихая музыка, полумрак и тепло человеческого участия всколыхнули непонятные чувства.

Что это было?

Лена отвернулась от окна.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — Евгения Анатольевна поставила на стол тарелку с белыми от сахарной пудры пончиками. — Садись, чаю попей или, может, борща?.. Я вчера сварила.

— Нет, ничего не хочу. В душ только.

— Успеешь в душ, дай хоть посмотреть на тебя, поговорить. Имеем мы право с отцом узнать, как твои дела? И поешь, пожалуйста, а то у тебя вон щеки ввалились. Ты со своей работой небось и поесть забываешь.

— Не забываю, мам, просто не люблю я готовить, ты же знаешь, жалко мне на это время тратить. Не могу я, как ты, часами на кухне стоять. Меня ни одно даже самое вкусное блюдо не заставит. Вот уйду на пенсию, может тогда…

— До пенсии еще дожить надо, а чтобы жить — нормально питаться, — Аркадий Викторович пододвинул дочери стул. — Садись, давай. Мать, разогрей борща, и я за компанию съем тарелочку.

— Ну что вы со мной как с маленькой? — Лена отошла от окна и недовольно плюхнулась на предложенный отцом стул. — Я уже выросла давно.

— Запомни, пока живы родители, ты остаешься ребенком, — мать достала из холодильника кастрюлю, подняла крышку. С ободка белой эмали свисал бордово-желтый навар.

— Я только пончики. — Лена схватила пухлый кругляш и впилась в него зубами так, что сахарная пудра поднялась облаком, измазав нос и щеки.

— Ребенок ты еще, хоть и мнишь себя взрослой, — улыбнулся отец.

— Пончики — не показатель, — прошамкала набитым ртом Лена. Аппетит стал возвращаться. Со всеми этими делами: футболом, больницей туда-сюда, она совсем забыла поесть.

— Пончики, может, и нет, а вот нос и щеки в сахарной пудре… На, — мать протянула салфетку, — ты пудру стряхивай, а то в нос попадет…

— … и задохнешься, — улыбнулся отец.

Лена посмотрела на пончик, постучала им о край тарелки и вернула на место.

— Мам, а ты боялась, что я задохнусь во сне?

— Да бог с тобой, чего это ты? Отец шутит.

— Я не про сейчас, а когда маленькой была.

— С чего вдруг ты должна была задохнуться?

— Ну как же… А вдруг бы случился СВДС.

— Эт что еще за зверь? — отец вопросительно посмотрел на Лену.

— Синдром внезапной детской смерти. Это когда ребенок умирает без видимых причин. Такое случается с детьми до года.

— Я что-то слышала про это, недавно совсем, по телевизору говорили в одной передаче. Я даже удивилась, в наше время о таком не знали. Поэтому и не боялись.

— Не знали или не случалось такое?

— Тогда всё по-другому было, без интернета. Детей пеленали, а теперь говорят, что это вредно, что ребенок должен расти свободным от уз.

— Чего? — Аркадий Викторович, прищурившись, посмотрел на жену.

— Да-да, так и сказали в той передаче, что пеленая ребенка, мы чуть ли не раба из него растили. Ой, что только не придумают эти умники, чтобы прославиться.

— Что за чушь?

— Чушь, конечно, но в общем-то пеленали мы туго, а это нарушает кровообращение, так врач сказала, и с этим, пожалуй, я могу согласиться. Но только с этим. А вот с остальным…

— А что там еще говорили? Что за передача?

— Я уже не помню. Днем шла по какому-то каналу, я готовила, а телевизор фоном, вот и услышала. Говорили, что ребенка до года ни в коем случае нельзя класть на подушку и накрывать одеялом.

— А ты меня накрывала?

— Нет. Зачем мне тебя было накрывать, если ты, и так в одеяле была?

— А что там про одеяло сказали?

— Что ребенок должен спать в распашонке и ползунках на твердой поверхности без подушки и одеяла.

— А про внезапную смерть что?

— Так вот я тогда и подумала, что мы пеленали, и ребенок спокойно спал, потому что не пугал себя ручками и ножками, которыми он двигает постоянно. В общем, зал разделился на два лагеря: за и против. «За» в основном были уже пожилые дамы, а молодые мамаши категорически «против». А я так скажу, ребенку не запеленутому, да еще и без одеяла, спать холодно и страшно. И ноги кривые будут.

— А ноги здесь при чем?

— Мне моя мать, твоя бабушка, так говорила: пеленай туго, чтоб ноги ровные росли.

— Ну это точно ерунда.

— Ерунда, не ерунда, а ноги выросли ровные. — Евгения Анатольевна достала из микроволновки тарелку с борщом и поставила перед мужем.

— А что это ты вдруг заинтересовалась? — Отец с подозрением посмотрел на дочь. В приговор врачей, вынесенный Лене после нападения, родители не верили и надежду на внуков не теряли.

— Да так, случай какой-то странный. Муж обвиняет жену в убийстве их собственного ребенка. Но странно другое. Это уже их третий умерший до года ребенок. И всем был поставлен диагноз СВДС.

— Ничего себе, а говорят, что снаряд дважды в одну воронку не попадает.

— Еще как попадает, — отец отложил ложку. — Хотя случай действительно подозрительный. Умные люди говорят: один раз — случайность, два — совпадение, а три — это уже паттерн.

— Вот и я думаю…

Глава вторая

На выходе из метро ее охватила паника. Сейчас она наткнется на открытый, бескорыстный, кристально честный взгляд нищенки и чем ответит на него? Возьмет свою сдачу — несчастные, выпрошенные для нее розы — и умрет тут же на месте от сверхъестественного проявления порядочности.

А если спрятаться за чью-нибудь спину и проскользнуть незамеченной? И что? Бедная женщина будет ждать, стоять здесь, не двигаясь с места, боясь пропустить и не отдать долг. Как в рассказе Пантелеева «Честное слово».

Так ничего и не придумав, Лена трусливо повернула голову и натолкнулась на холодный, как полированная сталь, взгляд серых глаз. Это была совсем другая нищенка. Невысокая черноволосая женщина в вытянутой до колен коричневой кофте, из-под которой торчал подол цветастой юбки. Зачесанные в булку волосы были грязными до отвращения. В руках женщина держала куль свернутого одеяла. Перехватив чужое внимание, нищенка тут же начала трясти куль с таким остервенением, что предполагаемый ребенок от подобного усердия скорее мог проснуться, чем уснуть. Впрочем, возможно, именно этого она и добивалась. Остановив на мгновение тряску, женщина вытянула из-за пазухи мятую картонку, на которой кривыми буквами было написано: «Падайте на опирацию».

— Зачем вы так сильно закутали ребенка, он же может задохнуться? — Лена подошла вплотную к женщине и попыталась заглянуть в кулек. Она была почти уверена, что никакого ребенка там нет. Кукла — в лучшем случае.

Маневр не удался. Нищенка тут же прижала куль к себе и прошипела:

— Чего лезешь? Лучше денег дай.

— На улице тепло, а вы ребенка в шерстяное одеяло укутали. — Она хотела спросить совсем о другом, о старушке с ромашками, но, чувствуя полное, тотальное отторжение, понимала, что ничего она от этой нищенки не добьется.

— Твое какое дело? Не можешь помочь — так и не лезь к моему ребенку. За своим смотри. — Каким-то профессиональным чутьем нищенка в свою очередь тоже догадалась, что денег от этой фифы ей не видать. — Да у тебя, поди, детей-то и нет. И не будет никогда.

Абсолютность неприятия граничила с ледяной злобой. Осязаемой, острой. Лена почувствовала озноб, быстро развернулась и слилась с толпой.

Испорченное на весь день настроение у другого вылилось бы в раздражительность и хандру, она же просто погрузилась в меланхолию. Тупую, бессловесную, отвлекающую от важного и необходимого.

Совещание проходило тихо, даже умиротворительно и обыденно скучно. Вернувшийся после долгого отсутствия начальник вел себя вальяжно и снисходительно.

Выглядел Орешкин бодренько, но, если бы не погруженность в собственные мысли и чувства, Лена бы заметила некоторые, еле уловимые изменения. Перелистав отчет, он приспустил на нос очки и посмотрел на подчиненных довольным взглядом.

— Молодцы, что сказать. Я доволен. Как говорится, у хорошего начальника механизм работает.

Неточность последней фразы все-таки выдернула Лену из болота чувственного декаданса. Она внимательно посмотрела на начальника и негромко добавила:

— …И в его отсутствие.

— А я как сказал? — Орешкин уставился на Рязанцеву непонимающим взглядом.

— Да у нас и дел особых не было. — Лена решила переключить внимание начальника.

— Как же, как же, а этот… Дом инвалида. Вот жеж до чего додумались. Ну, женщины, вам имя — вероятность.

Лена переглянулась с Котовым.

— Вероломство, — чуть слышно поправила Рязанцева.

— Но молодцы, да, такое дело раскрутили. — Орешкин, как ни в чем не бывало, захлопнул папку. — Ну а что сегодня у нас на повестке?

— Ничего особенного. Тихо что-то.

— Ну что ж, тогда не будем будить лихо у психа.

Лена снова посмотрела на Котова, и по его виду поняла, что он тоже озадачен.

— Вчера только… — Лена еще раздумывала говорить начальнику о полученном накануне заявлении или сначала разобраться во всем самой. Все-таки решила сказать. — Заявление поступило.

— Так-так-так… — у Орешкина загорелись глаза. — Что за заявление?

— Да, ерунда, скорей всего.

— Говорите, Елена Аркадьевна, а я уж решу, ерунда или нет.

— Некий Василий Мамойко обвиняет свою супругу в убийстве собственного ребенка.

— И почему вы решили, что это ерунда?

— Он пьяный был в стельку, и обстоятельства довольно сомнительные.

— Что за обстоятельства, говорите, не тяните за резину, — Орешкин нетерпеливо заерзал на кресле. — Что-то вы, Лена, сегодня какая-то заторможенная.

— Дело в том, что это уже третий ребенок в их семье, который погибает в младенчестве от СВДС. Именно такой диагноз ставят врачи после вскрытия.

— Это что? Какой-то врожденный порок? — Орешкин разочарованно откинулся на спинку.

— В том-то и дело, что синдром внезапной детской смерти плохо изучен, серьезных исследований, которые бы объясняли его возникновение, почти нет. Насколько я успела вычитать в интернете, СВДС у детей случается нечасто. Так чтоб в одной семье три раза подряд — вообще случай уникальный.

— Действительно, — нахмурился Котов. — Подозрительно как-то.

— Согласен. Но если вскрытие показало, то есть ли у нас основания не доверять врачам?

— Он еще записи показал…

— Что за записи?

— Его жена вела дневник, где описывала свое состояние в постродовой период. Она пишет, что не может выносить детский крик. Но такое часто случается с женщинами после родов, и на основании этого обвинить ее нельзя. Правда, есть еще запись, сделанная после смерти последнего ребенка…

— Ну-ну, и что там? — снова заерзал Орешкин.

— Как такого признания там нет, она пишет, что просто хотела, чтоб ребенок заткнулся, и это произошло.

— Вот сволочь, — откликнулся молчавший до этого Олег Ревин. — Я бы ее только за эти слова засадил.

— За слова не сажают, но оставлять без внимания этот случай нельзя, — Орешкин глубоко вздохнул. — В некоторых странах есть такое правило: одна внезапная детская смерть — это трагедия, две — уже подозрительно, а три считается убийством, пока не доказано обратное. Вот такая презумпция виновности. Думаю, нам тоже надо исходить из этого, и так как ничего более серьезного пока нет, займитесь-ка этой темой поплотнее. Елена Аркадьевна, составьте план действий, распределите направления расследования и по итогам доложите мне.

— Слушаюсь.

— Ты заметила? — Котов громко шмыгнул носом. Сезонная аллергия давала о себе знать. В кабинете начальника приходилось сдерживаться, зато сейчас, выйдя «на свободу», долго сдерживаемые позывы прорвались с удвоенной громкостью.

— Ты про Орешкина? — Лена открыла дверь, приглашая оперативников в свой кабинет. — Да, заметила.

— Пустяки! Это даже забавно. — Олег налил из чайника воды в стакан и взахлеб выпил.

— О, женщины, вам имя — вероятность! Интересно, он теперь всегда будет выдавать подобные перлы?

— На самом деле это не смешно. Человек инсульт пережил. Он еще хорошо отделался, некоторые вообще речь теряют и память…

— Это зависит от того, как скоро человеку окажут помощь. Я слышал, надо успеть за сорок минут. Тогда еще последствия обратимы. Вот мой тесть не успел. Вернее теща. Ему, когда плохо стало, она все думала, может, обойдется. Решила чайным грибом отпоить. У него лицо перекосило, а она ему: «Чего, дурень, лыбишься, пей, говорю, и всё пройдет». Короче, пока его в больницу доставили, он уже никакой был, овощем неделю пролежал, а потом благополучно помер. Видать, решил хоть на том свете успеть отдохнуть от жены своей. Правильно Орешкин сказал про вероятность. Вероятность мужчине выжить тоже в руках женщины.

— Тебя, Виктор, послушать, так женщины во всех бедах виноваты. И, как сказал Олег, уже только за эти слова тебя бы следовало засадить, — съерничала Рязанцева.

— Ну ты сравнила. Там речь о ребенке шла. Ребенок и теща — вещи несравнимые. К тому же моя теща любое дитя переорет. У нее не глотка, а иерихонская труба. Она, если выпьет, петь начинает, вот где пытка. Так и хочется ее одеялом накрыть, чтоб заткнулась.

— Вот ты и займешься одеялом.

— Чего? — остолбенел Котов.

— Того. Мамойко использовали какое-то экспериментальное одеяло, снабженное специальными датчиками, улавливающими остановку дыхания ребенка. Надо бы всё про него узнать. Кто производитель, как работает, насколько эффективно, где приобрели. Хоть Мамойко и говорит, что ребенок умер уже после того, как одеяло отключили, но мало ли. Ты у нас спец по всяким научным новинкам, тебе и карты в руки.

— Ладно. А где оно сейчас, одеяло это?

— Не знаю. Наверное, у Мамойко. Хотя, если им выдали только для испытания, возможно, он вернул тому, кто его дал. В общем, поговори с ним, разузнай, что да как, а я встречусь с педиатром, который вел этих детишек.

— А я?

— Ты, Олег… Ты… А познакомься-ка ты с этой женщиной, с матерью, Региной Мамойко. Но только как человек, не имеющий отношения к органам. Как посторонний, не заинтересованный, и попробуй ее разговорить.

— Ничего себе. Как это будет выглядеть? Мне что, начать ухаживать за ней?

— Как вариант.

— Да ну. Она горем убитая, как я к ней подъеду? Она же меня пошлет.

— А это смотря как ты ухаживать будешь. Ты не торопись, постарайся для начала всё разузнать, про детство ее, про родителей, понаблюдай за ней, может, и не так уж она горем убита, раз такую запись сделала.

— Вот это подстава!

— А ты как думал? Такая у нас работа.

Амалия Эдуардовна Штутсель носила две пары очков, отчего ее глаза казались огромными, как у рыбы. Вторые очки она носила не всегда, надевала только, когда заполняла медицинскую карту или выписывала рецепт. Именно за этим занятием ее и застала Рязанцева. Амалия Эдуардовна чопорно кивнула в ответ на приветствие и, не поднимая головы и ручки от листа, указала свободной рукой на стул, который стоял вплотную к ее столу.

Лена села и стала ждать, попутно разглядывая старомодную внешность врача-педиатра. Особый интерес вызывала стрижка Амалии. Такую носила старшая сестра Лены в году этак 1980. Кажется, она называлась то ли «Сессон», то ли «СоссУн». Тогда это было писком моды, но встретить человека с такой стрижкой в 2010 — это моветон, пусть и у немолодой, но всё же женщины. Старомодным был и макияж: тонко выщипанные брови и густо обведенные коричневым цветом глаза. Перламутровая помада ярко-розового оттенка — всё тот же привет из прошлого века.

Наконец доктор сняла вторые очки и повернулась всем корпусом к Елене. В разрезе разъехавшегося халата показался черный бархат платья.

— Слушаю вас, — произнесла приятным голосом обычную для врача фразу.

— Амалия Эдуардовна, я из Следственного комитета. Пусть вас это не пугает, я пришла к вам проконсультироваться по поводу одной вашей пациентки, вернее, её детей.

— Меня трудно чем-то напугать, но я, признаться, озадачена. Кто конкретно вас интересует и в каком плане?

— Речь идет о Регине Мамойко, вернее ее погибших детях.

— Да-да, — Амалия сжала руки, — это, конечно, трагедия, ужасная трагедия. Но в их смертях нет криминала. К сожалению, с младенцами такое случается.

— Случается… Иногда… Нечасто… Я бы даже сказала, очень редко, судя по официальным данным, опубликованным в журнале «Скальпель».

— О! Следователи читают медицинские журналы? Похвально.

— Не всегда, только когда для этого есть основания.

— Значит, у вас появились основания подозревать, что врачи всех обманули и смерть была не случайной?

— Я только пытаюсь разобраться. Согласитесь, что три случая СВДС не могут не вызвать сомнений в поставленном диагнозе.

— Ну, это с одной стороны, а с другой, СВДС занимает -е место в списке самых распространенных причин детской смертности, так что вероятность не такая уж и ничтожная. Возможно, имеет место какая-то генетическая предрасположенность, о которой мы пока не знаем. Есть только примерное понимание, что происходит.

— Как же ставится диагноз, если вскрытие не показывает причин смерти?

— Вот так и ставится… Если видимых причин нет, то присваивается СВДС.

— Вскрытие делали всем троим?

— Ну… — Амалия сняла очки, и ее глазки сразу превратились в маленькие черные пуговички. — Сонечке вскрытие не делали.

— Как так?! — Горячая волна ударила в голову. — Вы не делали вскрытие погибшему ребенку? Почему?

— В этом не было необходимости, понимаете, у Сонечки было врожденное апноэ. Это задержки дыхания во время сна. Это очень опасный симптом, учитывая ситуацию Мамойко. Апноэ опасно и для взрослых, а уж для месячного ребенка — почти приговор. Я не особо удивилась, когда узнала, что Сонечка умерла, это было предсказуемо. Все наши усилия по предотвращению ее гибели не увенчались успехом, поэтому было принято решение вскрытие не делать…

— Кем? Кем было принято решение не делать вскрытие?

— Родители просили, мы пошли им навстречу.

— Мы? Кто эти «мы»?

— Ну, пусть буду я. — Амалия схватила трясущимися руками очки, нацепила их на нос и тут же нацепила следующие. В увеличенных диоптриями белках глаз стали видны кровавые дорожки сосудов.

День похож на густой бульон насыщенного движения, приправленного соусом чужих мыслей, поступков, мнений. Разыгранный мизансценами разных режиссеров, к ночи он подается на блюде того развития событий, о котором и подумать страшно. А ночь… На то она и ночь, чтобы мы хотя бы во сне имели возможность понять, как прекрасен мир, в котором у всех души новорожденных младенцев.

Когда Лена почувствовала в глазах песок, стрелка часов перепрыгнула отметку 23:00.

Вот это да! Что за власть над нами имеет Интернет? Сядешь буквально на полчасика посмотреть нужную информацию, и всё… Зависла на весь вечер. Господи! Она же Вадиму не позвонила.

Лена бросилась в коридор. Сумочка сиротливо висела на вешалке, а в ней телефон с двадцатью пропущенными звонками и таким же количеством смс-сообщений пребывал в глубокой фазе сна.

Лена не стала читать смс, и так, понятно, какими словами там выражено негодование, а сразу набрала номер Сергеева.

— Ты чего не отвечаешь? — в голосе сквозило возмущение, но интонация была с нотками скулежа, и Лена невольно прыснула. — Смеешься?! Ей еще и смешно. Бросила калеку одного умирать и радуется. Совсем меня забыла? Совсем разлюбила?

— Ну прости, ладно? Была занята. Виновата, исправлюсь.

— А про любовь? Почему про любовь ничего не говоришь?

— О любви не говорят, о ней всё сказано, — пропела голосом некогда популярной певицы.

— Любви хочу и ласки, думал, ты заедешь сегодня.

— Прости, милый, я правда была очень занята. Обещаю, завтра обязательно заеду. Вот только родители твои на меня косятся.

— Не обращай внимания. Мне без тебя плохо, нога еще эта…

— Болит?

— Болит зараза. Утром начальник позвонил, выматерил меня под первое число.

— Понятное дело, лишиться такого ценного сотрудника.

— Что за сарказм, Елена Аркадьевна?

— Никакого сарказма, я совершенно серьезно. Сама еще вчера была начальником и, знаешь, поняла, что каждый человек у нас на вес золота.

— Да ладно, у нас и дел-то особых нет. Какой-то ерундой занимаемся — по кладбищам шатаемся.

— По кладбищам? Зачем?

— Да ерунда, какие-то вандалы могилы разоряют. Портят надгробия, фотографии зачем-то краской замазывают. Поступила коллективная жалоба, родственники умерших требуют найти вандалов и призвать к ответу.

— Так ты это имел в виду, когда сказал врачу про кладбище?

— Ну да.

— А почему этим вы занимаетесь, это же не уголовное преступление?

— Там могилу дочери какого-то депутата разорили, а депутат этот - бывший одноклассник нашего начальника. Депутат надавил на нашего, а наш, соответственно, на нас и, в частности, на меня. Вынь ему да положь этих отморозков. А где я их искать должен? Кроме как на кладбище больше негде. Вот и установили дежурства, объезжаем кладбища. Всем отделом этой фигней занимаемся.

— Тогда не жалуйся. Лежи себе, книжки читай, фильмы смотри, передачи разные…

— Какие книжки? Сегодняшний день прошел под ор передач, что маман смотрит. Думаю, завтра мало что изменится.

— А что за передачи она смотрит?

— Я названия не знаю, они весь день по всем каналам одновременно идут и, по сути, ничем друг от друга не отличаются: сидят, спорят, что-то доказывают, только ничего доказать не могут, все равно каждый остается при своем мнении. В общем, еще день, и я сойду с ума.

— Подожди, не сходи, ты завтра, пожалуйста, посмотри, что это за передачи, и запиши их названия и по какому каналу что показывают, кто ведущие.

— Зачем это?

— Это тебе мое маленькое задание. Понимаешь, мне надо найти одну передачу, которая была давно. Я тебе потом все объясню, хорошо? А теперь спать пора. Пока.

— Э, подожди, а поцеловать?

— Муа, — Лена чмокнула воздух вытянутыми в трубочку губами и отключилась.

Глава третья

Еще бы двадцать минут. Всего двадцать минут сна. Она готова была отдать за них полжизни, царства ведь нет. Но никому не нужно время дожития. Всем подавай молодые годы. Какой-то культ молодости. Все что-то себе подтягивают. Из зеркала на нее смотрели зеленые щелочки глаз. Может, тоже себе чего-нибудь подтянуть?

— А… — Лена махнула рукой и отвернулась. — Меньше надо за компьютером сидеть.

Немного поспать удалось в метро. Совсем чуть-чуть, минут пять, не больше. Что-то шлепнулось рядом с ней и прижалось к бедру, она вздрогнула и открыла глаза. Рядом сидел мужчина в серой кепке с огромной фирменной блямбой над козырьком. От него странно пахло. Не то чтобы противно, но почему-то вызывало отвращение. Запах напоминал… Напоминал… Волкова?!