Бабье лето в этом году выдалось просто роскошным. Не скромной уютной женщиной в годах, с сединой в толстых косах, повязанной платочком, пришло оно в наши края, а настоящей шикарной барыней-сударыней, купчихой, можно сказать, в самом соку. С румянцем во всю щеку из осенних яблок, с глубокой синевой глаз неба, отраженного в неспешном течении великой Реки, с пестротой наряда, разукрашенного ярко-алыми кострами осин и солнечной желтизной разлапистых листьев клена, с драгоценными ожерельями спелых ярко-оранжевых гроздьев рябин. Не по-осеннему теплый ветерок едва-едва шевелил листья в кронах старых лип на аллее парка, расположенного на самой круче над рекой. Изредка несколько листочков отрывались от материнской ветки, словно спешили отправиться в дальний путь за журавлиными клиньями на далекий и неведомый им юг. Они медленно скользили в воздухе, порхая, словно поздние бабочки, переливаясь в солнечных лучах драгоценной желтизной золота. Воздух был прозрачен и чист. Тонкие нити паутинок, сорванных легкими порывами ветерка, искрились и сверкали в воздухе, будто драгоценные серебряные нити.

Пожилой мужчина импозантного, можно сказать, величественного вида, с седой шевелюрой, зачесанной назад, опираясь на трость из черного дерева с замысловатой резьбой и диковинным крупным набалдашником из слоновой кости в виде головы орла, сидел на одной из скамеек аллеи и внимательно наблюдал за падением желтых листьев, словно ничего важнее этого дела для него в мире больше и не существовало. Одет он был в строгий темно-синий костюм в тонкую серую полоску и снежно-белую рубаху с галстуком-бабочкой. Его чуть полные по-женски губы были сурово сжаты, а прозрачные, какого-то водянистого цвета, словно выцветшие от времени, глаза смотрели с легким прищуром на падающие листья, словно он пытался остановить их падение этим взглядом, чтобы, не больше-не меньше, понять саму суть мироздания. Тонкий аристократический нос и несколько тяжеловатый подбородок говорили об упрямом характере, несклонном к компромиссу. Щеки его были гладко выбриты, что говорило о его похвальной привычке тщательно следить за собой. Глубокие складки у губ и двойная морщина между бровей тоже свидетельствовали о его прожитых и не всегда легких годах. Но осанка и посадка головы говорили о его постоянном самоконтроле и дисциплине. Весь его вид обличал в нем человека властного, привыкшего повелевать и командовать. И, судя по его упрямо сжатому рту, становилось понятно, что ему редко приходилось повторять свои распоряжения дважды.

В конце аллеи маячили два крепеньких паренька, одетых совершенно одинаково, словно братья-близнецы, в черные водолазки, черные брюки и такие же черные пиджаки. Без особого напряжения в них можно было распознать охранников. Но, по тому, как они держались на довольно почтительном расстоянии от старика, становилось понятно, что подобные прогулки и само место на этой скамейке — это ежедневный, привычный маршрут их хозяина, и в этой привычке не было ничего необычного или беспокойного. Кому-то, возможно, могло прийти в голову задать вопрос, почему этот человек выбрал именно эту скамейку, а не какую-либо другую, но, скорее всего, ему бы вряд ли кто-нибудь ответил на это. Да и желающих его задать, скорее всего, было не особенно много, если таковые вообще существовали в этой жизни.

Эта липовая аллея, которая здесь простояла чуть больше сотни лет, брала начало у самого входа в парк и оканчивалась небольшой смотровой площадкой на обрывистом высоком берегу, откуда открывался чудесный вид на заливные луга, раскинувшиеся по правому берегу реки. Метрах в трехстах от аллеи высились белые каменные стены, огораживающие старинный кремль, который был намного древнее этих лип. Там, возле самого входа на территорию кремля, была небольшая площадь, на которой вечно толклись туристы, местные художники предлагали свои картины и прочие изделия самобытной культуры. Поэтому там и бывало всегда полно народа. А здесь, в тени могучих деревьев, царила тишина, словно бы это место было напрочь отрезано ото всего остального мира. Было такое чувство, что присутствие здесь этого странного человека отталкивало людей от этого места. Они, не отдавая себе отчета в этом, даже и смотреть в эту сторону не пытались.

В самом начале аллеи вдруг появилась кучка подростков. Человек пять или шесть. Однотипные широкие штаны, мешковато висящие на щуплых, несколько костлявых телах юнцов, какие-то растянутые и почти одинаковые кофты с капюшонами, называемые на современном языке совершенно неприличным словом «худи», расхлябанная походка, бейсболки, надвинутые на самые глаза. На этой аллее они напоминали стайку серых драчливых и растрепанных воробьев, которые по нечаянности залетели в вольер к орлу. Парни в черном слегка напряглись, и, ускоряя шаг, двинулись им навстречу, чтобы быть поближе к объекту своей охраны. Но человек просто повернул голову в их сторону, и охранники замерли на месте, словно наткнувшись на стену. Они остались стоять в отдалении, но все же не спускали внимательных глаз с приближающейся молодежи. Ребята поравнялись со стариком, при этом он, кажется, даже не обратил на них внимания. Они уже почти миновали скамейку, на которой тот сидел, как от стайки отделился ничем не примечательный пацан, сделал шаг к старику и довольно развязно спросил:

— Дядя, закурить не найдется?

Старик поднял голову, и на мгновение их взгляды встретились. Глаза у мужчины резко сощурились, губы плотно сжались, и он, покрепче ухватившись за набалдашник трости, с удивлением выдохнул:

— Ты…?

Парень, не отвечая, сделал быстрое, неуловимое, почти змеиное движение и уколол старика в запястье маленькой иголкой, зажатой между пальцами. Тот на мгновение как-то судорожно выпрямился, стараясь вдохнуть воздух, а потом сразу обмяк, опять ссутулился, принимая прежнюю позу. Группа ребят почти в это же самое время свернула с аллеи в сторону, игнорируя табличку «по газонам не ходить», поэтому жест паренька остался незамеченным для охраны. Галдя, будто стайка голодных галчат, ребята стали удаляться вглубь парка и вскоре пропали из виду за густой растительностью. Охрана, не замечая ничего необычного, по-прежнему стояла в отдалении, бдительно осматривая пространство вокруг. В позе старика почти ничего не изменилось, только судорожно сжатые пальцы на набалдашнике трости, да пустой, остановившийся взгляд, устремленный прямо перед собой, говорили о том, что человек мертв.

Глава 1

Существует множество пословиц и поговорок, сложенных нашим народом, чтобы обозначить важность и неотвратимость судьбы. Например: например: «Судьбу на кривой кобыле не объедешь». Или: «От судьбы на печи не спрячешься». Много можно было бы написать подобных изречений. Смысл их всех сводился только к одному: чему быть — того не миновать. Например, бежал человек на автобус, споткнулся и упал. Коленку расшиб, или там, шнурок у него развязался. Злится, досадует, что автобус от него ушел, и ждать теперь еще неведомо сколько времени придется. А автобус возьми да (не дай Бог) на следующем перекрестке в аварию попади. Но это, так сказать, короткий путь судьбы. Случайная неслучайность, и тут же, бац! И вот она, судьба настигла. Но у этой капризной дамочки был и другой, длинный путь. Казалось бы, незначительная деталь или мимолетная встреча, а потом… В общем, долго, непредсказуемо, а иногда и страшно. Я легких вариантов никогда не искала, поэтому предпочитала (собственно, меня об этом никто и не спрашивал) следовать путем длинным и извилистым. И, соответственно, огребала всего и много, и по полной программе.

Все началось довольно прозаично. Накануне Пасхи я приехала я к своей двоюродной сестре, чтобы достойно приготовиться к встрече праздника. Куличей напечь, пирогов всяких, салатиков там для закуски, ну и прочих вкусностей для праздничного стола. Моя тетушка, родная сестра моей матери и, как следствие, мать моей сестры, проживала на тот момент вместе с ней. Высокая, статная, с черными волосами, уложенными в красивую высокую прическу, с правильными, можно сказать, точеными чертами лица, она напоминала мне образ Некрасовской женщины из его знаменитой поэмы. Характер у нее был тоже схожий. В смысле, и в избу горящую и коня на скаку. В общем, все, как по писаному. Женщина она была строгая, порядок во всем любила, а еще очень увлекалась литературой. Особенно любила она читать исторические романы. Вот, видимо, на этой почве она сестру и нарекла Августой. Имечко, надо сказать, то еще. И в раннем детстве сестре доставалось по самые уши. Как ее только не называли! И Гусей (со всеми вытекающими производными от гусенка до гусыни), и Авой, и даже Усей. Фантазия у детей в этом возрасте просто зашкаливала, особенно в том, что касалось кличек и прозвищ. В домашнем обиходе все ее звали как есть, Августа. А для меня она была Сеней. Не знаю, чего мне в голову втемяшилось! Сестра была старше меня лет на пять, и в детстве мне какой-то умный человек объяснил, что имя Августа — это производная от названия последнего месяца лета. В моей детской голове это ознаменовалось началом осени. Отсюда и имя у меня родилось: Осень. Или коротко — Сеня. Сестра, привыкшая ко всякому за время своего детства и юности, на «Сеню», в виду своего покладистого и незлобливого характера, охотно откликалась, правда, только в моем, так сказать, исполнении. Была она писаной красавицей. Зеленые глазищи на поллица, русые светлые волосы, чуть пухлые губы. В общем, на улице мужики на нее оглядывались. Не могу сказать, что я была серенькой мышкой на ее фоне, но так, ничего особенного. Карие глаза, черные брови и в контраст к ним светло-пепельные волосы, с некоторых пор обстриженные очень коротко. И имечко у меня тоже «не подкачало». Мамуля моя была филологом по образованию и удостоила меня именем Авдотья или Евдокия, это кому как нравилось. Естественно, дома и близкие друзья звали меня просто Дуськой, а иногда и Дунькой. В общем, какой-то микс, в котором никто так и не удосужился разобраться, включая и меня саму. Мое отношение к этому безобразию коротко можно было определить народной пословицей: «…хоть горшком, лишь бы в печку не ставили». Может, из-за несуразных имен, а может, выражаясь высоким стилем, судьба такая, но обе мы успели побывать замужем и даже успели развестись. Не сложилось, как говорится. Я, не теряя оптимизма, бодро заявляла, что не встретился еще мне тот самый, «мой» мужчина. Тетушка, по язвительности своего характера, бурчала ехидно на подобные заявления, что, мол, такой еще вообще не родился. И добавляла в сердцах, что с таким-то характером, как у меня, ни один мужик не уживется. Меня это ничуть не печалило. И я продолжала, несмотря на тетушкины колкости, стойко радоваться жизни.

Иногда, за праздничным столом, намахнув граммов пятьдесят коньячка, тетя Валя, расчувствовавшись, со слезой в голосе глядела на наши с сестрой счастливо улыбающиеся рожицы и шептала, не скрывая отчаянья: «Брошенки…» Не могу сказать, что я на это не обращала внимания, просто привыкла к подобному выражению теткиных чувств. Правда, однажды я все же попыталась установить истину в этом вопросе, назидательно проговорив: «Теть Валя, не нас бросили, а мы бросили. Чувствуешь разницу?» Но тетка разницы, кажется, не чувствовала, потому что на мою короткую отповедь сердито буркнула: «Да без разницы! Брошенки и есть!» И, видимо, от отчаянья, хватанула еще пятьдесят граммов коньяку и шумно втянула в себя воздух, будто это был не коньяк, а медицинский спирт. После этого я с теткой спорить не бралась, потому как после смерти мамы она для меня оставалась единственным родным человеком, так сказать, из старшего поколения, и огорчать ее мне не хотелось.

Ну, в общем… После тяжелого трудового дня, целый день провозившись на кухне и умудрившись напечь просто-таки немыслимую гору всяких пирогов, плюшек, куличей и прочей снеди, мы с сестрой сидели на диване в гостиной, уютно укрыв ноги пледом и читали книги. Выбрать у Сени было из чего. Библиотека была богатой, собранной, так сказать, книжечка к книжечке двумя поколеньями семьи. Для пущего уюта она еще растопила камин, который тоже имелся в ее квартире, расположенной в самом центре города на последнем, третьем этаже. Именно подобное расположение квартиры и позволило в свое время ее мужу (бывшему, разумеется) соорудить такое диво-дивное. Пожалуй, это было единственное светлое пятно памяти о его пребывании на жилплощади сестры. Ну, в общем… Не буду отвлекаться.

Итак… За окном темная ветреная апрельская ночь. Ветви кленов, близко стоящих к дому, изредка, как голодные коты, царапались в окно под порывами ветра. Небо было затянуто низкими тучами, и из них на землю с неизменной периодичностью сыпался то снег, то дождь. Тем уютнее было нам сидеть на мягких диванных подушках и смотреть на горящий огонь. И вот тут-то, казалось бы, в самое спокойное, можно сказать, умиротворенное время и наступил тот самый момент, от которого пошел отсчет судьбы, изменивший мою дальнейшую жизнь. Правда, я об этом в тот момент и не догадывалась. Потом, по прошествии многих лет, я иногда задавала себе вопрос: а знай бы я, что именно этот момент и будет неким переломным, изменила бы я что-нибудь, чтобы избежать всего того, что происходило позже? И с грустью вынуждена была констатировать (себе ведь не соврешь), что вряд ли…

Отложив в сторону книгу, глядя задумчиво в огонь, я тихо проговорила:

— Слушай, Сень… А ты знаешь, у греков существует такая красивая традиция. За пятнадцать минут до полночи люди собираются у церкви и ждут выноса огня, который привозят из Иерусалима. И когда священник выходит и выносит из церкви этот огонь, люди, стоящие ближе всех, зажигают от него свои свечи, а от них зажигают близ стоящие, и этот огонь передается из рук в руки. Со стороны это выглядит очень красиво. Представь только: темнота, и в этой темноте загорается несколько огоньков, а потом, очень быстро, словно приливная волна, эти огоньки распространяются везде вокруг, где стоят люди. А потом они несут этот огонь в дом и ставят свечу с этим огнем на праздничный стол. Красиво, правда? — Я мечтательно закатила глаза.

И в этот самый момент я почувствовала, словно моего виска коснулся крылом ангел судьбы. В комнате на несколько мгновений повисла тишина. А потом, отложив книгу в сторону, сестра, спустив ноги с дивана, вкрадчиво спросила:

— А который сейчас час?

Я, быстро глянув на часы, стоявшие на каминной полке, настороженно ответила:

— Половина двенадцатого…

Мы с ней поглядели друг на друга, и в этот момент наши взгляды сказали все. Сенька соскочила с дивана и заметалась по комнате, скороговоркой проговаривая:

— Так… Все… Собирайся… Чем мы хуже греков?! — И сама себе ответила: — Ничем не хуже! — Замерла на мгновение посреди гостиной и, голосом командира кавалерийской дивизии, скомандовала: — Чего расселась?! Живо давай, а то к огню не успеем. До церкви еще доехать надо!

Поспешно выпутавшись из плена теплого пледа, я тоже заметалась по комнате, будто у нас уже начался пожар. И тут же поняла, что всю одежду, в которой я приехала к сестре, часа два назад, я затолкала в стиральную машинку. И сейчас на мне было широченное до пола платье из веселенькой оранжевой ткани в цветочек, пожертвованное мне сестрой, так сказать, для моего комфортного пребывания в ее квартире. Наши комплекции, увы, были совершенно разными. Сестра росточка была небольшого и чуть полноватая, а с моим метр семьдесят пять и весом в шестьдесят килограмм… В общем, ее платье на мне болталось, как на колу. А на улице был, не минус, конечно, но плюс невеликий. Я жалобно посмотрела на Сеню и проблеяла:

— А моя одежда вся мокрая…

Сестра досадливо отмахнулась.

— Не боись… Чего-нибудь из своего гардеробчика подберем… — И принялась вытаскивать из шкафа кофты, штаны и свитера.

Отсутствие одежды по моей фигуре меня, увы, не остановило (опять — судьба, блин!). Выбрав из общей кучи какие-то штаны а-ля узбечка, напялила их под платье, которое решила не снимать (теплее будет, на улице, чай, не май месяц), сверху платья надела какой-то не то жилет, не то джемпер (зато теплый, козьего пуха), подвязала все это каким-то пояском от старого банного халата и, не глядя в зеркало, так сказать, от греха подальше, вылетела вслед за сестрой в коридор. Разумеется, моя кожаная курточка по моде в обтяжечку на все это сено не влезла. Сеня оглядела меня критическим взглядом, потом глянула на беспомощно висевшую в моих руках куртку и критически помотала головой.

— Нет… Так не пойдет. Не влезет… — Констатировала она уже очевидный факт. — Надо тебе какой-нибудь плащик подыскать или пальтишко. — Она с головой нырнула в дебри платяного шкафа, стоявшего в прихожей, продолжая комментировать вслух найденную ею одежду: — Нет… Это, пожалуй, не годится. Это тоже… — затем послышался торжествующий вопль, и сестра вынырнула с какой-то бесформенно толстой вязаной одежонкой, напоминающей мне картину нашего передвижника Василия Григорьевича Перова «Проводы покойника». Я скуксилась, а Сенька рыкнула на меня:

— Нечего привередничать! Одевай, что дают, и поехали, а то опоздаем к раздаче огня!

Я окинула взглядом сестру и хмыкнула про себя. Одета она была, конечно, в свое, в отличие от меня, но вид у нее был… В общем, в Милане на подиуме нам с ней делать было нечего. И это меня несколько примерило с моим внешним видом. Так как размер ноги у нас с ней был разный, то обула я свои лаковые туфельки веселенькой весенней окраски. Все вместе это выглядело просто чудовищно. Но в одном я была с Сенькой согласна: идем не на бал. Правда, когда перед выходом (точнее, перед выбегом) из дома я мельком глянула в зеркало, то мысленно закатила глаза. Какой там Милан, твою дивизию!!! Нас в таком виде и на паперть не пустят, не то что в саму церковь! И если нас не остановит милиция — это будет просто чудо.

Вниз по лестнице мы с ней неслись через две ступени. До церкви было не так уж и далеко, но минут десять на дорогу потратить было надо. Слава тебе, Господи, что ее машина, шикарный новенький джип Мицубиси-Паджеро, стоял прямо у подъезда. За руль я села сама, поручив сестре держать склянки со свечами. Склянки нужны были для того, чтобы свечки не задул ветер, пока мы идем от церкви к машине. В общем, мы поехали.

У церкви уже собралось довольно много народа, тех, кто не поместился внутри храма. Все ожидали выхода священника с огнем. Вокруг церкви стояли редкие наряды милиции, следящие за порядком и направляющие подъезжающие машины на отведенное место парковки. С ними рядом стояли представители местного казачества в колоритных шароварах ярко-василькового цвета с красными лампасами и лихо заломленными папахами на кудрявых чубах. Это выглядело несколько необычно, словно мы попали на съемки знаменитого романа Шолохова «Тихий Дон». Казаки собирались кучками, курили в кулак, пряча сигареты от порывов ветра, и тихо переговаривались между собой.

Молодой лейтенантик, улыбчивый парень (непонятно, чему человек радовался в такую пронзительно холодную и ветреную ночь) указал рукой, куда нам лучше поставить машину. При виде Сенькиного Мицубиси он восторженно покачал головой. А я про себя вздохнула, представляя его выражение лица, когда он увидит, кто именно сидит в машине. Припарковав автомобиль, мы выбрались из теплого нутра, и мои лохмотья сразу же подхватил налетевший сырой ветер, превращая меня из обычного «стога сена» в стог сена растрепанный. Шарма это мне, увы, не прибавило. Но я решила не обращать на это внимания. Ну и пусть! Уж какая есть. Сенькина одежда тоже, кстати, выглядела ненамного лучше, особенно по темному времени суток. Какие-то порхающие на ветру рюши, ленточки, завязочки модной, сшитой на заказ одежки тоже создавали иллюзию чего-то непонятного и невероятного. У несчастного милиционера при виде нас с сестрой вытянулась физиономия, и он кулбешкой застыл на месте, только что не показывая на нас пальцем. На его лице отражалась целая гамма противоречивых чувств. Вроде бы, машина дорогая, приличная, а вышли из нее не пойми кто. То ли документы кинуться проверять, то ли не стоит. Мало ли… Кто их там, богатеньких (а каких еще-то! Раз машина такая!), поймет. Нарвешься еще чего доброго… Не придя ни к какому решению (точнее, наше стремительное продвижение не дало ему времени на это), он счел за благо просто оставаться на месте, изо всех сил делая вид, что ничего необычного он не увидел. Сенька глянула на меня с хитрецой и тихо проговорила:

— Кажется, наше появление произвело фурор. Ты не находишь?

Я коротко хохотнула:

— Скажи спасибо, что не арестовал до выяснения личности на сорок восемь часов…

На нас обратили внимание не только милиционеры. Мужичок, стоявший с самого края толпы, замершей в ожидании выхода священника, при виде меня вдруг шарахнулся в сторону и принялся креститься, что-то бормоча себе под нос на тему «чур, меня…». А бабулька, находившаяся от нас чуть в стороне, укоризненно глянула на мужичка, выражая, тем самым, общее отношение нашего народа к убогим. Потом посмотрела на меня с ног до головы внимательным взглядом, а затем вытащила из кармана поношенного пальтишка смятую десятирублевку и со словами: «Купи чего-нибудь и покушай, доченька…», сунула ее мне в руку. Реакция окружающих на наш внешний вид была, конечно, ожидаема, но не до такой же степени! Несколько обалдев от такого, я попыталась засунуть десятку обратно сердобольной бабульке в руки, но в это время толпа качнулась ко входу, и я потеряла добрую самаритянку из виду.

На высоком церковном крыльце появился священник в сопровождении служек. По обеим сторонам крыльца в почетном карауле застыли казаки. В целом, зрелище было впечатляющим. Ну мы и впечатлились. Народ со свечами потянулся к тридцати трем, связанным в один пучок, свечам священнослужителя, горевших ярким пламенем. И загорающиеся огоньки поползли волной по толпе. Сенька, скривив рот набок, мстительно проговорила:

— И ничуть не хуже, чем у твоих греков!

Я, было, собралась ей возразить, что греки — никакие они не мои, вовсе! Но затевать спор в такой момент посчитала кощунственным, как максимум, а как минимум — неприличным.

Пасхальную службу мы до конца не отстояли. И дело было даже не в том, что терпения не хватило. Вокруг нас сразу же образовалась небольшая пустота, и это, несмотря на то что в храме яблоку негде было упасть. На нас косились, отвлекаясь от службы, позади слышались какие-то перешептывания, и я затылком чувствовала взгляды, которые не приносили в мою душу ни покоя, ни умиротворения. Толкнув Сеньку в бок, прошептала:

— Пойдем отсюда, пока нас не поколотили.

Сестра, тяжело вздохнув, стала пробираться к выходу из церкви. Народ перед нами расступался, насколько это было возможно в такой тесноте. Казаки, стоявшие у дверей в храм, посмотрели на нас с осуждением. А один даже буркнул нам вслед:

— Нашли время…

Выяснять, что он имел в виду, я, по понятным причинам, не стала. Снаружи, где гулял ледяной ветер с реки, было не до того. Все силы и внимание уходили на то, чтобы уберечь огонь свечей. Усевшись в машину, я вздохнула с некоторым облегчением. Сенька задумчиво себе под нос пробурчала:

— Да… Произвели мы впечатление… — Не удержавшись, я хихикнула. Сенька покосилась на меня и расплылась в улыбке, но тут же, став серьезной, добавила: — Езжай осторожнее, а то я две свечи не удержу…

Я старалась, как могла, но перед самым домом одно колесо все ж таки попало в заледенелую ямку. Машину чутка швырнуло в сторону, и сестра, не удержавшись, чуть не клюнула носом в лобовое стекло. При этом одна свечка погасла. Сердито глянула в мою сторону, пробурчав недовольно:

— Просила же…!! Езжай осторожней…

Я только тяжело вздохнула и покаялась:

— Стараюсь, матушка. Да вот, ямку проворонила…

От машины к подъезду мы шли, словно исполняя па-де-де из балета «Лебединое озеро», акт второй, пытаясь таким образом защитить огонек последней горящей свечи от разошедшегося не на шутку ветра. Войдя в подъезд, обе вздохнули от облегчения. Сенька радостно возвестила:

— Слава тебе, Господи… Хоть одну уберегли. Будет, что на стол поставить…

Больших свечей в доме не нашлось. Зато маленьких и тонких церковных было хоть пруд пруди. Но в этом и была проблема. Они быстро сгорали. Чтобы не погас огонек, договорились с сестрой всю ночь дежурить по очереди. Последнее дежурство было моим. Поменяв свечку в последний раз в полседьмого утра, я на короткое время забылась сном. Проснулась от скрипа пола в гостиной, где я и спала. Открыла глаза и увидела на пороге свою тетушку Валю. Она неодобрительно разглядывала ворох одежды возле дивана, куда я его ночью определила, не став заморачиваться порядком. Заметив, что я проснулась, тетушка проворчала:

— И куда это вас носило ночью? — Я не успела ответить, как она подошла к каминной полке и, плюнув себе на два пальца, загасила нашу свечу! При этом недовольно буркнула: — И чего это свечка у вас всю ночь горит? Непорядок… Пожар начаться может.

Я сидела на диване, неприлично широко открыв рот, и задыхалась от негодования. Вылетевшая из спальни Сенька возопила голосом мученицы:

— Мама…!!! Ты что наделала?! Мы с Дуськой всю ночь…!!! А ты…!!!

В общем, и у нее правильных слов не оказалось. Тетя Валя глянула на нас в недоумении, пожала плечами и выплыла из гостиной, как ни в чем не бывало, даже не удостоив нас ответом. Сенька в отчаянии глянула на меня, а затем, заломив руки и подведя глаза к потолку, как княжна Тараканова на известной картине Константина Флавицкого, тяжело со стоном выдохнула. А я вдруг начала смеяться. Сначала тихонько, а потом, уже не сумев удержаться, и во весь голос. Сестрица, поглядев на меня, плюнула в досаде, а потом и присоединилась.

Отсмеявшись, проговорила, вытирая ладонью выступившие от смеха слезы:

— Ну, что… Пойдем завтракать?

Я согласно кивнула головой и рванула в ванную комнату. И вот там я заметила, что серебряного браслета на моей руке не было. Кинулась обратно в комнату и принялась ворошить постель. Пусто. Как я расстроилась, не передать словами. Это был мамин подарок на день окончания института, и я им очень дорожила. Сенька, увидев мою расстроенную физиономию, истолковала все по-своему.

— И чего переживать так? Подумаешь, огонь погасили. Мы новый зажжем. Обходились же раньше…

Я отмахнулась от нее.

— Да при чем тут огонь?! — Покрутила у нее перед носом запястьем. Сестра не прониклась и продолжала с недоумением смотреть на меня. Я пояснила несколько раздраженно: — Браслет пропал… Думала, может, во сне тут в постели как-нибудь снялся. Нету… Скорее всего, в церкви потеряла, когда сквозь толпу пропихивались. — Решительно встала с места и направилась в прихожую.

Сенька только вслед мне крикнула:

— Ты куда?

Я, накинув вчерашний вязаный балахон, запахнув его на груди наподобие узбекского халата, мрачно ответила:

— В церковь поеду… Может, кто нашел… Это ж не базар, а церковь, а каждый знает, что воровать — грех. Вдруг, найдется…

Сестра с сомнением поджала губы и покачала головой, словно не была уверена, что воровство — это грех. Но останавливать меня не стала.

Глава 2

В церкви, в отличие от прошедшей ночи, стоял порядок и благолепие. Никакой тебе толкотни или толпы народа. Прихожане с куличами чинно выстроились в стройную очередь к двум батюшкам, которые святили куличи. На клиросе тихонько пели певчие, выводя ангельскими голосами: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити…» А я подосадовала, что в спешке не догадалась захватить наши кулинарные изделия. Не будет на столе благословенного огня, так хоть куличики бы освященные стояли. Но досадовала я недолго, напомнив себе, зачем я вообще сюда пришла. По полу ползать на четвереньках в поисках браслета не стала (чего доброго, тогда не в милицию, а в психушку заметут), а обратилась сразу к пожилой женщине в платочке, с тонкими губами и какими-то злющими глазами, торговавшей свечами и прочим церковным атрибутом.

— Простите… — начала я просительно, состроив жалобную физиономию. — Я тут вчера браслет уронила в толпе. Может, кто находил?

Тетка глянула на меня осуждающе, будто я стянула во время службы кадило у священника, и буркнула:

— Голову-то прикрой… Чай, в церковь пришла…

Я поспешно натянула капюшон на голову (был и такой, к счастью, на Сенькиной одежонке) и опять просяще уставилась на тетку, очень рассчитывая, что она не ограничится только одной нотацией. Тетка поджала губы, так что они превратились в две тоненькие синюшные ниточки, оглядела мою несуразную фигуру и буркнула нехотя, кивнув головой куда-то в сторону:

— Вон, Настька сидит… У ей спроси, может, она видала…

Я постаралась проследить теткин взгляд, чтобы обнаружить неведомую мне «Настьку», и с удивлением увидела в уголке, на обшарпанной скамеечке, сухонькую старушонку. Одета она была примерно как я, в какое-то невообразимое тряпье, которое ей было несуразно велико. Бабулька сидела тихонькой словно стараясь быть как можно незаметнее. Я удивленно вскинула брови и опять спросила тетку, добавив металла в голос:

— А почему «Настька» Она же старая уже. Постарше вас раза в два будет. — И вкрадчиво, с ласковой улыбкой, добавила: — Неужто не заслужила называться «тетей Настей» или, на крайний случай, «бабой Настей»?

Умела я, не повышая голоса и безо всякого употребления грубых слов, произвести на человека нужное впечатление. И мне было по фигу, что на мне сейчас не шмотки от Кардена, а Сенькино старое вязанное, то ли пальто, то ли кофта. Меня с детства учили уважать старость, и отсутствие этого самого уважения у других я почитала за хамство. А хамство, по моим скромным понятиям, следовало пресекать на корню. От моей «ласковости» тетку слегка перекосило, и в ее глазах появился испуг. Она слегка попятилась и, облизав вмиг пересохшие губы, пролепетала, словно оправдываясь:

— Так… Это… Блаженная она… Ну, в смысле, не в себе… Тут вот при церкви и живет, и кормится. Батюшка Алексий благословил и гнать не велел. Так все ее Настькой и кличут…

Я глянула на тетку так, что у той ноги подкосились, и она плюхнулась на стоявшую за ней табуретку, не сводя с меня испуганного взгляда. Разговаривать с этой… не буду называть, кем, мне было больше не о чем. Только появилось нестерпимое желание сразу же вымыть руки, словно я вляпалась во что-то липкое и противное. Развернулась и пошла к старушке, которая, ссутулившись, сидела на скамейке и перебирала какие-то книжицы или брошюрки церковного содержания. Надо полагать, свой хлеб отрабатывала. Подойдя к бабульке, я, присев с ней рядом на корточки, поздоровалась:

— Здравствуйте, баба Настя…

На меня взглянули по-детски чистые, до пронзительности весеннего неба, не по старчески голубые глаза. Мелькнула мысль, что вот, наверное, так и смотрят ангелы. До самого донышка, одним только таким вот взглядом, видя всю человеческую сущность. Старческий сухой голос пропел:

— И тебе здравствовать, доченька…

От того, как было сказано это самое «доченька», у меня аж сердце защемило. И я залепетала, мысленно досадуя, что ни денег, ни чего-нибудь съестного у меня с собой не было, чтобы одарить старушку:

— Бабушка… Я вчера на службе браслет свой здесь где-то обронила… Может, находила? — И принялась ей сбивчиво объяснять, помогая словам жестикуляцией пальцами: — Он такой… Словно из двух веревочек свит между собой, а в середине камушек малюсенький такой, зеленый…

Старушка слушала внимательно мои невнятные объяснения, чуть наклонив голову набок. Взгляд ее был серьезен и внимателен. И я подумала, что никакая она не блаженная. Нет, конечно, блаженная! Но вовсе не в том смысле, какой вкладывала в это слово та злая тетка! Бабулька дослушала меня до конца и, ласково улыбнувшись, спросила:

— Поди, дареный браслетик-то? От родителей достался?

Я кивнула головой. И в это мгновение мне показалось, что на нас словно кто колпак стеклянный надел. Пропали все посторонние звуки: мерный гул человеческих голосов, наполнявший в это время церковь, бормотание священников, благословляющих куличи, тихое пение хора. Все пропало. Будто в церкви, кроме нас с этой удивительной старушкой, больше никого и не было. Отвечая на ее вопрос, я пробормотала:

— Мама подарила… — И, зачем-то добавила: — Когда институт я закончила, на память…

Старушка смотрела на меня серьезно, внимательно, своими удивительными глазами, из которых исходило какое-то необыкновенное сияние. Кивнула головой и проговорила загадочное:

— Матушка-то твоя померла, а все продолжает защищать тебя, вести своей рукой. Как же не защищать дитятко-то свое? Вот и ко мне тебя привела… Промысел-то Божий… Не просто так.

Я несколько оторопело хлопала на нее ресницами, пытаясь проникнуть в смысл сказанного. Получалось не очень. Точнее, вообще не получалось. А бабулька, порывшись в складках своей одежды, извлекла, к моей радости, браслет и протянула его мне со словами:

— Не бойся потерять в другой раз… Не потеряешь…

Я схватила браслет и, тут же надев его на запястье, принялась лепетать какие-то слова благодарности старушке. Она усмехнулась и, прерывая мое благодарное бормотание, проговорила строго:

— Погоди благодарить-то… — И опять проговорила непонятное: — Это я тебе благодарна должна быть… Пришел час… Освобожусь я от тяжкой ноши. Теперь твоя очередь…

Я вдруг подумала, что бабулька, и впрямь, не в себе. А старушка, разобрав складки одежды у себя на шее, сняла небольшой ключик на обычном потертом шнурке и, протянув мне, проговорила немного торжественно:

— Прими сию ношу, как дар…

Несколько обалдев от всего происходящего, а больше, конечно, от речей странной бабульки, я, словно под гипнозом, протянула руку, и в мою ладонь лег этот ключик. Словно во сне, я поднялась на ноги и собралась, было, уже уйти, как цепкая старушечья лапка схватила меня за вязаную полу Сенькиного пальтишки (или кофтенки, кто его разберет). Я остановилась, а баба Настя, проговорила заговорщицким голосом, переходя на таинственный шепот:

— Береги его… От злых людей схорони. Никому не говори об этом. Злые люди его искать будут…

Словно во сне, я кивнула головой и пошла к выходу, затылком чувствуя злой взгляд той самой тетки, стоявшей за деревянным прилавком со свечами.

Только сев в машину, я разжала кулак и внимательно стала рассматривать «подарок». В голове стояла непонятная звенящая пустота. Ключик, как ключик. Маленький, с витиеватой резьбой по головке. Судя по чернению, сделан из серебра, причем, сделан довольно давно. Лет двести, а может и больше, назад. Все это я отметила, так сказать, автоматически-профессиональным взглядом, так как уже не один год работала директором сети ювелирных магазинов нашего города. Почти механическим движением, как будто не осознавая до конца своих действий, я надела себе шнурок на шею. Ключик сразу как-то тепло улегся на моей груди, словно согревая кожу. Я помотала головой, будто отгоняя некое наваждение, и завела двигатель.

Домой к сестре я приехала вся молчаливая и задумчивая. Сеньке решила пока ничего не говорить. Нужно было еще самой осознать, что же это такое было. Но с осознанием наметились проблемы. В голове у меня, словно кто блок поставил, когда я начинала думать об этом странном событии. Все, что было до и что было после — все четко и ясно помнила до мельчайших деталей, а вот когда доходила до старушкиных слов, то словно туман какой-то наползал. Со мной в жизни происходило много странных и малообъяснимых вещей, и повидать я успела за свою недолгую жизнь много чего (как говаривала моя тетушка, когда я выбиралась из очередного приключения с целой головой, «свинья везде грязь найдет»), но подобное со мной произошло впервые. Впадешь тут, пожалуй, в задумчивость.

Не успела я переступить порог, как Сенька кинулась ко мне с вопросами:

— Ну что… Нашла?

Вместо объяснений я продемонстрировала ей свое запястье, на котором тускло поблескивал мой браслет. Сестра внимательно пригляделась ко мне и с подозрением спросила:

— А чего тогда… такая…?

Я, приходя немного в себя, хмыкнула:

— Какая это «такая»? Обычная…

Сенька фыркнула.

— Кому хочешь заливай, только не мне… Что случилось-то? В аварию, что ли, попала?

Понятное дело, Сенька переживала за меня, а не за свою машину, хоть та и была новенькой и жутко дорогой. Я отмахнулась.

— Какую еще аварию?! Типун тебе на язык! Мне вот сейчас только еще и аварии и не хватало! — И, попробовав быть как можно убедительнее, бодро проговорила: — На службе немного постояла, пение хора послушала. Хорошо поют, душевно… Вот о вечном задумалась…

Подозрительность из глаз сестры никуда не делась, но расспрашивать меня больше она не стала, проворчав:

— Ну, тогда давай за стол… Время-то уже к обеду. — И, вздохнув маятно, добавила, словно как о тяжкой повинности: — Куличи трескать будем, да кагором запивать. Праздник сегодня, как-никак…

Но не успели мы как следует усесться за стол, как в прихожей послышался звонок. Сестра выпорхнула из-за стола и кинулась открывать дверь. В коридоре послышались голоса. Не вставая со стула, я чуть отклонилась назад, чтобы увидеть тех, кто пришел. Тетушка с любопытством спросила:

— Кого еще там принесло?

Теплое гостеприимство так и пробивалось наружу в ее голосе. Но, увы, пробиться так и не сумело. Я ей ответила:

— Сенькины приятельницы с работы… — И назвала имена двух заклятых «подруг» сестры.

Тетя Валя сморщилась и презрительно бросила:

— О… Еще две любительницы пожрать нахаляву…

От подобных босяцких выражений в устах тетушки я пришла в легкую растерянность, не подозревая о наличии подобного сленга в ее лексиконе. Но «подруги» уже вошли в кухню с приклеенными «приятными» улыбками на лицах, и я вынуждена была прервать наш разговор с тетушкой.

В целом, обед прошел вполне пристойно. Присутствие тети Вали удерживало пришедших от разного рода ехидства и колких замечаний типа «ах, душечка… Как же ты пополнела… А тебе идет этот пестренький халатик…», ну и все в таком роде. Причина была проста: все прекрасно знали, что матушка Сеньки за словом в карман не полезет, всяким там политесам не обучена и, к тому же, привыкла резать правду-матку в глаза. Так что, спасибо тете Вале, приятельницы в гостях не задержались. Понятное дело, сначала выпили и как следует закусили, а уж потом, с кислыми физиономиями поспешили откланяться, сославшись на «страшную занятость». Тетя Валя проводила их насмешливым взглядом и с выражением лица, которое явственно говорило: «Ну… И что я говорила? Только бы на халяву пожрать…» Но, в любом случае, я должна была быть благодарна приходившим Сенькиным подружкам за то, что их присутствие переключило все внимание как сестры, так и тетушки, на них. И это позволило мне оставаться почти наедине со своими размышлениями какое-то время. Правда, ничего толкового на ум мне так и не пришло.

После ухода гостей тетя Валя, как обычно это бывало на любых семейных праздненствах, обратилась ко мне:

— Дуська… Давай, запевай…

Я мысленно тяжело вздохнула. Не до песен мне сейчас было, ох, не до песен. Но традиция — есть традиция. И если я не хотела сей же момент отвечать на неудобные и нозящие вопросы, приходилось эту самую традицию соблюдать. Любое наше застолье всегда оканчивалось хоровым пением. Петь в нашей семье, вообще, умели и любили все. Даже моя мама, Царствие ей Небесное, у которой не было ни слуха, ни голоса, всегда старалась присоединиться к нашему семейному хору. Поэтому я покладисто спросила:

— Чего запевать-то?

Этот мой вопрос тоже можно было считать традицией, потому как ответ на него был мне уже известен. Тетушка улыбнулась и мечтательно проговорила:

— Давай «Сулико», на грузинском…

Ну, «Сулико», так «Сулико»… И я запела. Первый куплет, «по просьбам трудящихся», звучал на грузинском языке, а все последующие уже на русском. Потом пошли другие старинные песни, которые были любимы нашей бабушкой, потом вспомнили и о наших дедах, и об их песнях. В общем и целом, можно сказать, обед удался на славу.

После того, как вся посуда была помыта и убрана, мы разбрелись по своим комнатам. В спальню, мне отведенную, я не пошла, предпочитая оставаться в гостиной, где в камине горел живой огонь. Я уже, было, совсем собралась спать, когда из своей комнаты появилась Сенька. Уселась на краешек дивана, глядя на меня внимательным взором, тяжело вздохнула и тихо произнесла:

— Ну что… Рассказывай…

Я попыталась состроить на лице невинное недоумение, но сестра прервала мою игру на самом взлете, строго проговорив:

— Ты, главное, мне голову не морочь. Песни на тему «бессонная ночь» и бла-бла-бла…, оставь для мамы. И то, она, с ее-то способностью зрить в самый корень, навряд ли поверит. Так что, не юли. Увертюру и первый акт можно уже смело пропустить. Начинай сразу со второго…

Я, поморщившись, вздохнула, а потом, взяла, да и рассказала ей все про бабу Настю и ее загадочные речи. Сняла с шеи ключик и протянула сестре. Та покрутила его в руках, чуть ли не на зуб попробовала и со значением произнесла:

— Работа старая, если не сказать, древняя. Правда, странно, что он изготовлен из серебра. Этот металл мягкий, для ключей не использовался. Этот твой ключ больше похож на сувенир, ну, или символ чего-то, чем на рабочее изделие. А так… Ключ как ключ… Ничего особо таинственного я пока не вижу.

Я усмехнулась.

— Так и я не вижу… Только вот слова этой бабульки внушают мне некоторую тревогу…

Сенька посмотрела задумчиво на меня, все еще держа ключ в руке.

— А ты не думала, что та тетка была права. И эта твоя баба Настя просто не в себе. Возраст, тяжелая жизнь и все такое прочее… Вот крыша у старушки и поехала слегка. Может, такое быть? — И сама ответила: — Вполне, может. А ты уже напридумывала себе невесть что…

Я вздохнула. Убеждать сестру в чем-то, в чем сама не была до конца убеждена, я даже и не пыталась. Просто проговорила:

— Ты ее не видела… Если бы видела, то так бы не говорила. Откуда она знала, что мой браслет — это мамин подарок и что мама уже умерла? Сорока ей на хвосте принесла? — Увидев, как сестра озадаченно сморщилась, проговорила со вздохом: — Вот, то-то же… А вообще… Гадать на кофейной гуще, в данном конкретном случае — дело зряшное. Отсутствие каких-либо данных не позволяет сделать правильных выводов. Поэтому завтра я поеду в церковь и попробую бабуську расспросить поконкретнее.

Сенька согласно кивнула и добавила:

— Только не ты поедешь, а мы поедем. Я теперь тебя одну не отпущу. — И закончила как-то неопределенно: — Мало ли…

На том и порешили.

На следующее утро, приведя себя немного в порядок и, наконец, надев на себя собственные нормальные вещи, которые, слава тебе…, уже успели высохнуть, мы с Сенькой отправились в церковь. На тетушкины вопросы, куда это мы в такую рань собрались в выходной день, лукавить не стали, а сказали, как есть: мол, в церковь поехали. Тетя Валя удивленно вскинула свои красивые черные брови и хмыкнула:

— Не замечала прежде у вас подобной набожности… С чего бы такое вдруг…?

Сенька, с совершенно серьезной миной, ответила:

— Сама знаешь… Всему свое время и срок… — И шустро шмыгнула за мной в двери, пока тетушка не опомнилась и не начала задавать еще каких-нибудь неудобных вопросов.

Спускаясь по лестнице, я, оглянувшись на сестру, коротко хохотнула:

— Ты бы матери еще строки из Писания процитировала, конспиратор мой!

Сестрица в долгу не осталась, коротко огрызнувшись:

— А ты чего предлагаешь? Сказать все, как есть? Про бабку, ключик и все остальное?

Я, в притворном испуге, замахала на нее руками:

— Упаси, Господи, тебя от таких идей!!! Сама знаешь, что тогда начнется…

Сенька довольно хмыкнула:

— Вот и я о том же… Так что, шевели копытцами и не юродствуй понапрасну…

К церкви мы подъехали, когда народ уже шел с заутрени. На этот раз я прихватила угощения для бабульки, что называется, по полной программе. Получился целый большой пакет разной снеди. За деревянным прилавком, на месте вчерашней тетки со злющими глазами, стояла другая, вполне нормальная. Она была вся какая-то кругленькая, мягонькая, с добрыми и жалостливыми глазами, словно скорбела за весь белый свет разом. Беглым взглядом осмотрев церковь и не увидев сухонькой фигурки бабы Насти, я подошла к ней и спросила:

— А где тут у вас старушка, которую зовут баба Настя? Сидела тут у вас на скамеечке? — И неловко попыталась объяснить свой интерес: — Мы вот тут ей гостинцев принесли…

Тетка посмотрела на нас своими жалостливыми глазами и спросила тихо:

— Неужто, родня ей будете?

Я замотала головой, решив, что врать человеку с такими глазами — просто грех, и проговорила сбивчиво:

— Да, нет… Я в Пасхальную ночь тут свой браслетик потеряла, а баба Настя нашла и мне вернула. Вот… Отблагодарить хотели… — И я продемонстрировала свой пакет с гостинцами.

Тетка тяжело вздохнула, и взгляд у нее стал еще более жалостливым. Хотя, по моему скромному мнению, больше уже было и некуда.

— Так померла Настасья…

Я недоуменно захлопала на нее глазами и задала самый глупый вопрос, который только можно было задать в подобной ситуации:

— Как, померла…? — Потом, сообразив, что брякнула глупость, попыталась ситуацию исправить: — То есть, я хотела спросить, когда…?!

Тетка с пониманием опять вздохнула и охотно пояснила:

— Так, вчера и померла, после вечерней службы…

Я продолжала недоверчиво пялиться на женщину. Видя мою некоторую заторможенность, в разговор вступила сестрица. Чересчур деловым и несколько бесцеремонным тоном, словно следователь-дознаватель, спросила:

— А померла-то от чего? Болезнь какая, или помог кто?

Тетка испуганно замахала на нас руками.

— Да, Господь с вами!!! Отродясь у нас такого греха не бывало! — И с негодованием повторила: — Помог…! Скажете тоже…!!

Но от Сеньки, уж если она прицепилась, отцепиться было не так-то просто. В этом она была хуже клеща. Хоть маслом мажь, хоть пинцетом выколупывай! Пока свое не выяснит — ни за что не отстанет. Характер… Сурово нахмурив брови, она опять пристала к тетке:

— Так, померла-то от чего? Вы так и не сказали…

Женщина, испуганно переводя взгляд с меня на сестру, пробормотала трясущимися губами:

— Так она здесь служкой была. Хоть и старая, а порядок любила. Где пыль протереть, где полы помыть. С клироса спускалась… А лестница у нас там уж больно крутая. Я ей сколько раз талдычила: «Настасья, не ходила бы ты на клирос… Пущай вон кто помоложе лазают…» Так нет… Никогда не слушала. Да и то сказать, хоть и старая была, а шустрая. По той же лестнице порасторопней молодых бегала. — Тут она, вроде как, опомнилась и, горестно вздохнув, закончила: — Вот и добегалась… — И вытерла уголком платка набежавшую на глаза слезу.

Мы еще постояли несколько мгновений в нерешительности, а потом Сенька достала из кармана деньги и купила несколько свечей. Пояснила неведомо кому:

— За упокой поставим…

Я, словно опомнившись, передала пакет со снедью тетке, пробормотав: «Помяните бабу Настю…», и поплелась за сестрой, ставить свечки.

Выйдя из церкви, я стала приставать к Сеньке.

— Ну… И что ты по этому поводу думаешь?

Сестра пожала плечами.

— А чего тут думать? Старушка споткнулась на лестнице, упала и расшиблась насмерть. Ты видела эту лестницу? Как тетка и сказала, крутая. А твоя баба Настя уже не первой молодости была. И даже не второй… — Я только головой покачала. Сестра нахмурилась. — Что??? — И добавила с нотками угрозы в голосе: — Дуська!!! Я тебя умоляю… Только не сочиняй детектив на ровном месте. А то опять… — И она, не договорив, что подразумевала под этим своим «опять», безнадежно махнула рукой.

Но меня ее слова не убедили. Быстренько прикинула в голове все причинно-следственные связи. Получилось страшненько. Видя, как я усиленно шевелю мозгами, что явственно отражалось на моем лице, Сенька замерла посреди дороги, сурово глядя на меня. Когда я, перестав морщиться, раздвинула нахмуренные брови, сестра спросила настороженно:

— Ну… И чего надумала?

Я, вздохнув тяжело и не отвечая на ее вопрос, предложила:

— Пойдем, что ли, в кафе сядем… А то стоим посреди улицы, только внимание к себе привлекаем…

Сенька чуть заполошно огляделась по сторонам, надо полагать, для того чтобы посмотреть, чье это внимание мы привлекаем. Вокруг не сказать, что было много народу. Погода не особо соответствовала длительным и неспешным прогулкам. С реки, по-прежнему, дул порывистый холодный ветер, а на небе плотными рядами ползли набрякшие то ли снегом, то ли дождем, тучи. Редкие прохожие, запахнув поплотнее свои куртки и пальто, спешили поскорее убраться с улицы в домашнее тепло, сосредоточенные скорее на том, чтобы удержаться на ногах, чем на внимании к двум девицам, стоявшим столбом посреди тротуара под порывами холодного ветра. И только немного облезлый черный кот выглядывал из подворотни, как единственное живое существо, чье внимание мы привлекали в данный момент.

Спорить сестрица со мной не стала, соглашаясь, что лучше разговаривать, сидя в теплом и уютном помещении за чашечкой горячего кофе, чем стоя на улице. К тому же, мы обе понимали, что дома, под бдительным взглядом тетушки, поговорить, не вызывая ненужных расспросов, попросту не удастся.

Неподалеку как раз такое кафе было, и мы бодрым шагом направились к нему. Сняв верхнюю одежду и усевшись в уютных креслах, мы сделали заказ улыбчивой девушке в кокетливо сдвинутой набок белоснежной кружевной наколочке на пышных кудрях. Сенька опять уставилась на меня.

— Ну… Делись… Чего там опять надумала.

Я пожала плечами.

— А чего тут надумаешь? Мне кажется, все довольно очевидно. Смотри сама… Сначала бабуська, Царствие ей Небесное, чудесным образом находит мой браслет. При этом она выдает сведения, которые она просто не могла знать по определению. Затем передает мне этот ключ и предостерегает от злых людей, которые, якобы, за этим ключом охотятся. И в этот же вечер, заметь, сразу после всех этих событий, отдает Богу душу. Причем, очень замысловатым образом. Падает с лестницы, по которой ей бегать (заметь, тетка сказала именно что бегать, а не ходить или ползать) было привычно. Все это тебя не наводит на мысли о злом умысле? — И, не дожидаясь ответа, сама проговорила: — На мой взгляд, все эти события уж очень странные, если не сказать хуже.

Сенька нахмурилась. По-видимому, до сего момента она не рассматривала все перечисленные мною факты как некую стройную цепь событий, связанных между собой. И сейчас она задумалась. Проговорила нерешительно:

— Ну хорошо… Положим…, — она подняла вверх указательный палец и с нажимом повторила: — Я говорю, ПОЛОЖИМ, ты права. И все это между собой как-то связано. Но ни ты, ни я, не знаем как. По сути дела, мы ведь ничего не знаем… — И она принялась перечислять, загибая пальцы: — Откуда старушка знала про тебя такие подробности? Что это за ключ такой? И что это за злыдни, которые за этим самым ключом гоняются? И от кого конкретно ты должна этот ключ уберечь? А главное, почему именно тебе она решила его отдать?

Я вздохнула под пронзительным взглядом зеленых глаз сестрицы. Все верно… Ничего не знаем и, как следствие, не понимаем. Проговорила с легкой досадой:

— Ты еще забыла добавить, что теперь некому задать все эти вопросы. Ладно… бабулька сказала беречь этот ключ. На этом пока и остановимся. А там… думаю, если что-то начнет происходить, мы это сразу поймем.

На том мы и порешили. Хотя подобное решение покоя в мою душу, увы, не внесло.

Глава 3

Дни полетели за днями в будничной суете и хлопотах. Работа требовала много сил и времени, а также нервов и большого запаса не совсем литературных выражений. Тут надо бы пояснить, что сестрица моя была хозяйкой тех самых ювелирных магазинов, в которых я была директором. Ну ладно… Выражаясь юридическим языком, она была учредителем, а я — исполнительным директором, сиречь — управляющим администратором. В общем, как ни назови, а хлопот меньше не будет. Как минимум раз в два месяца я отбывала в командировки по ювелирным заводам нашей необъятной Родины, которых в последнее время развелось, как тараканов на помойке. Бесконечные договора, контракты и соглашения. К тому же нужно было следить за работой ювелирных магазинов, то есть за продавцами, бухгалтерами, охранниками и т. д. и т. п. Так что уже в мае месяце эта история почти стерлась из моей памяти. Напоминанием всего этого служил только тот злополучный ключик. От греха подальше я убрала его в хранилище, где лежали все золото-бриллианты, продаваемые в магазинах. Но где-то, глубоко в памяти, закиданной и заваленной всеми вышеперечисленными хлопотами, сидела, словно застарелая заноза, мысль об этих странных и трагических пасхальных событиях. Возможно, со временем все так бы и забылось потихоньку. Но видно, не судьба была мне так легко отделаться от этой истории. Прелестным майским вечером, когда в открытые окна моего кабинета, расположенного на первом этаже старого особняка в центре города, врывался, вместе с теплым ветерком, одуряющий запах сирени, я сидела над бумагами с мечтательным выражением лица, будто это был не бухгалтерский отчет, а стихи, причем собственного сочинения. В дверь осторожно постучали, и охранник Игорек, здоровенный детина, которому больше бы подошло имя «Игорище», просунул свою стриженую голову в образовавшуюся щель. Шаляпинским басом он пробубнил: — Евдокия Сергеевна… Там это… Хозяйка, в общем, приехала. Я кивнула головой и, поблагодарив парня, захлопнула папку с документами. Если на ночь глядя приехала Сенька, то работы уже не будет. Пока Игорек, гремя ключами, открывал черный вход (магазин уже был закрыт по позднему времени), я успела воткнуть на кофеварке все положенные кнопочки и даже достать из небольшого «хозяйственного» шкафчика вазочку с какими-то печенюшками и прочими сладостями. Сама я сладкого не жаловала, но для гостей держала. В коридоре послышался стук каблучков, и Сенька вихрем влетела в кабинет. Скинув на ходу плащ и швырнув его в кресло, стоявшее почти у самых дверей, она, остановившись в центре кабинета, сурово спросила: — И чего ты тут…? Все над златом чахнешь? В такой-то вечер… Ну, где тут мужика найдешь, если все время на работе пропадаем, черт побери! Вступление было обычным, в Сенькином духе. А вот интонации нужно было уловить правильно. Сейчас ее суровость говорила только об одном: сестрица решила влезть в какое-то сомнительное мероприятие. Я слегка насторожилась, но, вспомнив о законах гостеприимства, промямлила: — Кофе будешь? Сенька, суровости поубавив, плюхнулась на стул и милостиво махнула рукой: — Давай… Я поставила перед ней чашку с кофе и вазочку с печеньками и уставилась на сестру в ожидании. Сенька сделала маленький глоток из чашки и поморщилась: — Горячий… Я, не иначе как из вредности характера, хмыкнула и назидательно проговорила: — Кофе и должен быть горячим. — И чтобы как-то ускорить процесс, спросила: — Ну… С чем, барыня, пожаловали?

Сестрица, схватив печеньку, откусила от нее кусочек, запила маленьким глотком кофе и только потом, глубокомысленно произнесла:

— Слушай… Тут такое дело… — Подобное вступление меня насторожило еще больше, и я впилась в Сеньку взглядом. А она, словно не замечая моего напряжения, стала болтать ногой, продолжая с умным видом грызть сладость. Я уже совсем, было, собралась рявкнуть, как тут она выпалила: — Ко мне из нашей епархии приходили. Предлагают сотрудничество. Ты как к такому делу относишься?

Я вытаращилась на сестру.

— В смысле, «предлагают сотрудничество»? В хоре церковном петь, что ли?

Сестрица сморщилась.

— Ну чего ты дурочку-то из себя строишь? Какой, к чертям собачим, хор?! Предлагают дать нам на реализацию всякие там церковные штуки. Ну, типа, иконки в драгоценном окладе, крестики всякие, цепочки. — Она подняла указательный палец кверху и пояснила важно: — Все освященное. Самим митрополитом, между прочим. Во!

Я опять хмыкнула и заунывно прогнусавила:

— … Следовательно, цена сих освященных колябушек будет на тридцать процентов выше обычных, неосвященных изделий…

Сенька глянула на меня строго и с некоторой досадой изрекла:

— Ну и чего вредничаешь?! — Я вздохнула, изобразив взглядом раскаянье, и продолжила слушать. А Сенька, посматривая с подозрением в мою сторону (не поверила в мое искреннее раскаянье, зараза!), продолжила: — Нужно выделить отдельную витрину для этих вещей. — И пояснила, как слабоумной: — Это, чтоб покупатели церковные изделия с мирскими не перепутали.

Я пожала плечами.

— Ну, иконки, так иконки… А почему вдруг к нам в магазин? У них же, вроде, свои точки реализации имеются…

Сенька вздохнула, досадуя на мою дремучесть.

— Конечно, имеются… Но там все простенько. А тут — драгоценные оклады из золота, серебра, со всякими там камнями недешевыми. А у их точек ни доброй охраны, ни сейфов. Ну ты понимаешь…

Я понимала. Кивнула головой и покладисто проговорила:

— Как скажешь… В конце концов, ты у нас хозяйка, тебе и решать. От меня-то ты что хочешь? Витрину выделить. Так это хоть завтра…

Сестра мотнула головой:

— Да это понятно… Мне от тебя нужно, чтобы ты сама в епархию съездила и отобрала, так сказать, ходовой товар. А то знаю я этих дельцов! Напихают невесть чего, что оно у нас годами лежать будет… Ну, в общем, ты поняла. Завтра и поезжай. Только не в саму епархию, а в монастырь, в Свято-Троицкий. Там у них все епархиальные архивы и хранилища. Я договорилась, тебя там встретят и проведут. Вот, к десяти утра и поезжай.

Я кивнула головой и про себя мысленно выдохнула. Могло быть и хуже. А с этим как-нибудь разберемся. Хотя в глубине сознания завозился какой-то червячок нарастающей тревоги. А ехидный голос внутри меня тихонько хихикнул: «Ну вот, и началось…»

На следующее утро я, отдав на работе все нужные распоряжения, поехала в монастырь. Свято-Троицкий монастырь располагался недалеко от города, на крутом берегу, откуда открывался удивительно прекрасный вид на всю округу. Блестящая лента голубовато-серой реки, заливные луга, цветущие кущи черемух, где по ночам надрывались соловьи. Все эти красоты заставили меня на некоторое время позабыть о проблемах, как производственных, так и обо всяких прочих. И на фоне пронзительно-голубого неба, как на нарисованной картине, возвышался монастырский комплекс. Постройка была старой, если не сказать, древней. Я немного знала об истории возникновения обители на этом месте. Здесь, в пятнадцатом веке, была возведена небольшая часовня. А уже позже, лет эдак через сто пятьдесят, вокруг был выстроен из красного кирпича и сам монастырь. В общем, зрелище было впечатляющим. От высоких стен, огораживающих все внутренние постройки, так и веяло самой историей. Я представила, как эту крепость осаждали всякие враги, в коих за всю нашу историю недостатка мы не испытывали. Как тут сверкали факелы и свистели стрелы с копьями, и горячая смола лилась со стен на вражьи головы. С воображением я проблем никогда не испытывала, и так себе ярко представила эту картину, что холодок у меня пополз по спине. А может быть, это было некое предчувствие?

Я остановила машину на небольшой заасфальтированной площадке возле внушительных кованых узорчатых громадных ворот, рядом с двумя другими автомобилями. Похоже, не я одна сегодня в гости приехала. Впрочем, это могли быть какие-нибудь паломники. Хотя я представляла себе паломников как-то иначе, уж точно не на новеньких «Тойотах» и «Рено». Правда, я не была особо сильна в церковных правилах и порядках. Так что… В любом случае, я напомнила себе, что я-то приехала сюда как раз по делу.

У ворот меня встретил человек в черной рясе до пят и черном же клобуке, какие носили монахи малой схимы. Разговорчивым его назвать было трудно. Но, как бы то ни было, я приехала сюда не разговоры разговаривать. Он провел меня по темным мрачным коридорам в большой кабинет (простите, не знаю, как называется правильно та комната, в которой работает настоятель). Хотя от церковного в этой комнате были только иконы и лампадка под ними, расположенные, как и положено, в красном углу. Вся же остальная обстановка вполне соответствовала современному офису. Ну, может, слово «современный» здесь не совсем подходило. Вся мебель была в старинном стиле, из массивной древесины, с замысловатой резьбой. В общем, впечатление производила. Но назначение всей этой красоты вполне соответствовало современным целям и задачам.

Настоятель монастыря, отец Феофил, встретил меня довольно радушно, если не сказать ласково. Предложил чай с плюшками, стоявшими тут же в кабинете на небольшом журнальном столике и накрытыми чистым вышитым полотенцем. От угощения я отказалась, сославшись на то, что «делу — время, а потехе — час». Настоятель одобрительно крякнул и позвонил в колокольчик, стоявший у него на столе. В комнату вошел другой монах, в глубоко пожилом возрасте, с седой бородой, чинно лежащей на груди, но статный, с отменной, я бы даже сказала, военной выправкой. Не иначе как бывший военный. Настоятель коротко представил нас. Вошедшего звали отец Андрей. Когда он называл свое имя, мне показалось на мгновение, что он сейчас щелкнет каблуками и приложится к моей ручке. Я так увлеклась этим самым «представлением», что едва удержалась, чтобы не присесть в книксене, когда называла свое имя. Вот же… Придет такое в голову!

Ни о чем больше меня не расспрашивая, будто и впрямь исполняя военный приказ, отец Андрей повел меня в подземные хранилища монастыря, где у них был к тому же еще и архив. Семеня за старцем (язык так не поворачивался его называть, но, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят), я успевала еще и по сторонам оглядываться. И уже не в первый раз за свою жизнь только диву давалась, как раньше люди строить умели. Стены здесь были метра полтора в ширину. В таких подвалах можно было и ядерную войну пересидеть безо всякого вреда для себя.

Спустившись по многочисленным лестницам в самый низ (это я так думала, а, возможно, еще и не в самый), отец Андрей опять повел меня многочисленными арочными переходами и длинными коридорами, пока мы не уперлись в могучую дубовую дверь, искусно окованную старым железом. Мой провожатый, впервые за время нашего короткого знакомства, подал голос:

— Тут осторожней, матушка… Дверь низкая… Гляди, голову не расшиби…

От обращения «матушка» со стороны почтенного старца я слегка оторопела, а потом вспомнила, что мы все-таки в монастыре. А тут так принято, все «матушки», да «батюшки». Не иначе как, заразившись от отца Андрея, пропищала:

— Благодарствую, отче…

Тот глянул на меня несколько настороженно, словно ожидая увидеть на моем лице улыбку или, того пуще, ехидное выражение. Но я была сама серьезность и почтительность: на голове шарфик, глаза долу и вся поза выражала покорное смирение. «Отче» как-то многозначительно хмыкнул, но комментировать ничего не стал. Дверь была, и вправду, низкая. Это, наверное, для того, чтобы проще было врагам головы сечь, если какие в нее полезут. Иного объяснения такой высоты прохода, при таких-то потолках, я у своей логики обнаружить не сумела.

Пока мы стояли с дверью рядом, я даже успела обнаружить на дубовых плахах следы от ударов топора или меча, что вызвало у меня глубочайшее почтение к делу рук старых мастеров. Сейчас любые современные двери (если они только не бронированные) кулаком прошибить можно. А тут… Стоят себе уже столько веков и ничего их не берет, ни топор, ни секира, ни гниль какая. А уж, надо полагать, враги-то старались на совесть, желая проникнуть внутрь! Впрочем, и о гнили тут разговора не было. Несмотря на глубину подвала, воздух здесь был сухой и совершенно не затхлый, что, опять же, лишний раз свидетельствовало об искусстве и отменных знаниях древних мастеров. От современного тут был только кодовый замок на двери. Отец Андрей набрал какую-то, известную ему комбинацию, и дверь со скрипом отворилась. Мы оказались в огромном… Нет, скорее, в громадном подвальном помещении с арочным потолком, поддерживаемым толстыми каменными колоннами. Кое-где на стенах были видны застарелые следы копоти, оставшиеся от былых времен. В стенах я умудрилась углядеть вмурованные железные кольца, назначение которых я даже боялась представлять. В остальном же это место походило на читальный зал в какой-нибудь крупной библиотеке времен царя Ивана Четвертого, если бы во времена Грозного вообще таковые имелись бы.

Яркое освещение от вполне себе современных светильников, низко свисающих на длинных шнурах, по периметру огромные, до самого потолка, книжные шкафы из старого темного дерева, закрытые стеклянными дверцами, лестницы, ведущие на верхнюю галерею, опоясывающую весь зал. Посередине обычные письменные столы, попавшие сюда примерно из шестидесятых годов. На каждом столе небольшой светильник и подставка под книги. Честно говоря, зрелище было впечатляющим. Я стояла и оглядывала все это великолепие чуть ли не с открытым ртом. Было ощущение, что я попала в какой-то совершенно другой мир, в котором не было места ни автомобилям, ни сотовым телефонам, ни драным джинсам.

Отец Андрей терпеливо пережидал, пока я налюбуюсь всем этим чудом-чудным, пряча в бороде вполне добрую усмешку. Надо полагать, он уже привык, что на чужаков, попадающих сюда, это хранилище древних знаний производит подобное впечатление. Тихим мелодичным и очень глубоким голосом (я-то думала, у него голос должен был быть громким, чтобы командовать кавалерийским полком, а тут…) отец Андрей проговорил:

— Эти подвалы веков на пять старше самого монастыря. По всей вероятности, они тут стоят еще с языческих времен. — И добавил, хитро улыбаясь, словно опытный искуситель: — Ты не поверишь, матушка, что мы здесь обнаружили, когда расчищали эти «Авгиевы конюшни»…

Он сделал внушительную паузу, по-видимому, рассчитывая на мое вспыхнувшее любопытство. Разочаровывать пожилого человека я не стала, спросив с придыханием:

— …Что??? Что вы тут обнаружили?

Довольный, что сумел меня раздразнить своими загадочными, можно сказать, завлекающими словами, он произнес почти шепотом:

— Древнюю библиотеку… думаю, она постарше библиотеки Ивана Грозного. — И добавил почти обычным голосом: — У нас уже из историко-архивного института люди работают. Отец Феофил, с разрешения самого митрополита, благословил на изучение сих документов… — Кивнул куда-то в сторону и закончил с легкой усмешкой: — Вон… Корпят, сердешные…

Я проследила взглядом за его кивком и только тогда увидела, что в самом дальнем ряду за столом сидит молодой человек. Впрочем, с того места, где я стояла, точно разглядеть его возраст было затруднительно. Щуплая фигура, взлохмаченные волосы, очки на носу. Рядом с ним, опершись на крышку стола, стоял мужчина чуть постарше. Довольно высокий, широкоплечий, с небольшой бородкой, которая больше была похожа на небритую трехдневную щетину. С этой самой щетиной он больше напоминал какого-нибудь разбойника с большой дороги, который подкарауливает беспечных прохожих по темным улицам, чем работника архивно-исторического института. И судя по его небрежной позе, «корпящим» его было назвать трудно. Но стоило только отцу Андрею заговорить о найденной библиотеке, как у меня в голове словно звякнул какой-то неведомый колокольчик, а сердце вдруг забилось сильнее. Что за наваждение такое!!!?? Даже самой себе я не хотела бы признаваться, что почему-то в моих мыслях я сразу связала так необычно появившийся у меня ключик с этой найденной библиотекой. С чего бы, казалось? Но объяснений этому, увы, у меня не было.

Заметив, что я заинтересованно разглядываю работников института, отец Андрей с улыбкой спросил:

— Хочешь, матушка, я тебя представлю?

Сами «работники» меня интересовали мало, но вот то, чем они занимались… Точнее, те древние рукописи, которые они изучали, мне, с непонятного мне самой перепуга, были очень интересны. Наверное, именно поэтому, вместо ответа, я просто кивнула головой, в глубине своей души понимая, что меня уже влечет, тащит, словно на аркане в какие-то неведомые мне еще пока тайны. Но остановиться я уже не могла. Это просто было выше моих сил! Отец Андрей опять усмехнулся себе в бороду, впрочем, вполне добродушно и даже с пониманием. Больше не тратя время на какие-либо объяснения, неторопливо, ловко лавируя между столами, направился в сторону «корпевших» сотрудников института.

Увидев, что мы направляемся к ним, этот с бородой-щетиной как-то сразу подтянулся. От его недавней вальяжности не осталось и следа. Взгляд стал острым и каким-то пронзительным. Им он словно ощупывал мою фигуру на предмет наличия спрятанного оружия. Я даже чуть было руки вверх не подняла, как для милицейского осмотра. Но вовремя опомнилась. Была я одета в строгий деловой костюм из шерсти темно-кофейного цвета. Костюм сидел на мне как влитой (не хочу употреблять слово «в обтяжку», монастырь, все-таки). Это я к тому, что спрятать незаметно какое-либо оружие при таком фасоне одежды было весьма затруднительно. Ну, если только в моей сумке, которая была довольно внушительных размеров. Конечно, не базарная кошелка, но и не дамская сумочка. Она служила мне и для документов, и для прочих женских штучек, типа расчески. Была у меня слабая надежда, что этот тип не кинется ее досматривать. Хотя, кто их знает, этих «научных» сотрудников!

В общем, взгляд его мне очень не понравился, и меньше всего он подходил какому-нибудь архивному «червю», коим его представили. Впрочем, второй, сидевший за столом над каким-то огромным фолиантом, как раз-таки этому образу очень даже соответствовал. Мы подошли ближе, и отец Андрей произнес со смирением в голосе, под которым он очень мастерски прятал легкий налет иронии:

— Вот, отцы мои… Позвольте вам представить матушку Евдокию. Она очень заинтересовалась вашей работой. — И уже ко мне: — Ты, матушка, пока здесь побеседуй с учеными людьми, а я пока распоряжусь, чтобы тебе все доставили из хранилища, как положено…

С этими словами он и отбыл, бросив меня, можно сказать, на произвол судьбы. По крайней мере, я именно так себя и чувствовала: словно злая мачеха оставила бедную падчерицу одну-одинешеньку в диком и темном лесу на съедение двум волкам. Правда, на поверку оказалось, что никакие это не волки, по крайней мере, один из них. Но не буду забегать вперед. Небритый язвительно улыбнулся и пропел голосом волка (опять, волка! Дались мне эти волки!) из сказки про Красную Шапочку, на манер: «Это, чтоб тебя лучше видеть, внученька…?»:

— А что же это вы, матушка, в мужском-то монастыре потеряли…?

Ну… Меня его язвительность несколько привела в нормальное чувство, которое я слегка успела подрастерять от всего окружающего меня средневекового, или даже еще более древнего, антуража. К тому же, улыбаться я тоже умела. Раздвинула губы в ласковом оскале, от которого обычно нормальных людей в дрожь кидало, и ответила, несколько подражая его интонациям на тему Красной Шапочки:

— По необходимости, батюшка, по казенной надобности. А так бы я ни в жизнь одна, да в мужской монастырь… Ни, ни… Не пристало нашей сестре по мужским-то монастырям в одиночку шастать… Да и не в одиночку, тоже…

В дрожь его, увы, не кинуло, но выражение его лица все же несколько изменилось, став еще более насмешливым. Лохматый смотрел на меня в некоторой растерянности, а его спутник вдруг улыбнулся (кстати, вполне себе, по-человечески) и, коротко хохотнув, проговорил:

— А я смотрю, вы за словом в карман не лезете…

Я, чуть пожав плечами, грустно ответила, словно сожалея о своей неразумности:

— …Так, если вы заметили, у меня и карманов-то нет… — И, чтобы не продолжать этого дурацкого разговора, сама спросила: — А вы, как я слышала, из историко-архивного института? Что-то конкретное ищете, или так… на диссертацию материал собираете?

Тут лохматый опомнился. Привычным жестом поправил указательным пальцем на переносице очки в тонкой металлической оправе (кстати… Очень дорогой оправе. Такие не по карману простому научному сотруднику. И это я знала доподлинно) и проговорил несколько писклявым голосом:

— Право, Миша… Что на тебя нашло? Девушка интересуется историей, и это похвально. Не часто в наше время… — И тут же сам себя одернул, смущенно улыбаясь: — Впрочем… Теперь и я болтаю всякую чушь… Простите, ради Бога. Позвольте представиться: Аникеев Константин Алексеевич, можно — просто Костя. Кандидат исторических наук. А этого весельчака зовут Волков Михаил Игнатьевич, аспирант того же института.

Я про себя хмыкнула. И здесь «волк». Надо же было найти мне такое сравнение! А «весельчак» добавил с шутовским поклоном:

— …Можно просто — Михаил.

Я чуть не закатила глаза от досадного недоверия. Меня что, совсем идиоткой тут считают?! Вот уж на кого этот «Михаил» был меньше всего похож, так это на аспиранта вообще какого-либо института! Но вовремя опомнилась и нацепила на физиономию прилично-нейтральное выражение. И, разумеется, вслух, по причине хорошего воспитания, выражать свое сомнение не стала. Пускай, будет аспирант… Собственно, мне-то какое дело? Я приступила сразу к расспросам, опасаясь, что скоро вернется отец Андрей, а я так ничего и не успею узнать. А узнать очень хотелось. Уж больно меня монах заинтриговал своим сообщением.

— А скажите… Константин, над чем вы здесь работаете? Отец Андрей сказал, что здесь, в подвалах монастыря, они какую-то удивительно древнюю библиотеку обнаружили? И каких она времен? Кому принадлежала? Вы работаете с ней?

Лохматый аж покраснел от удовольствия. Видимо, эта тема его очень волновала, и мой интерес к ней ему льстил. Возникновение румянца на его лице приписывать смущению из-за моей дивной красоты я не стала. Не напоминал мне этот «книжный червь» (в отличие от своего товарища) ценителя милых женских мордашек. Набрав в грудь побольше воздуха, он спросил:

— Вы что-нибудь слыхали о «Голубиной книге»?

Я, чуть вскинув бровь, спросила:

— Это, которая считается русским духовным стихом, которую отвергала Христианская церковь?

Константин, видимо, не ожидая от меня таких познаний в данном вопросе, так обрадованно закивал головой, что я даже начала опасаться, кабы не оторвалась она при таком активном движении с его тоненькой шеи. Обошлось. Он расплылся в улыбке и затараторил, глотая окончания:

— Именно!!! Ее датируют концом пятнадцатого века. Она написана в форме вопросов-ответов на такие темы, как, ни много ни мало, сведения о происхождении мира, людей, сословий… В общем… Вы совершенно правы!!! — Он заговорил, чуть понизив голос, оглядываясь при этом по сторонам: — Она опровергала многие Христианские догмы… Потому и была запрещена церковью! — Не иначе, как от волнения, что он решился высказать такую крамольную мысль в стенах святого монастыря, Костя стянул с носа очки и кинулся их протирать бесхитростно краем своей чуток помятой клетчатой рубашки навыпуск.

Я кивнула головой и нараспев процитировала:

— И слышу я знакомое сказанье,

Как Правда Кривду вызвала на бой,

Как одолела Кривда, и крестьяне

С тех пор живут, обижены судьбой.

Лишь далеко на окиане–море,

На белом камне, посредине вод,

Сияет книга в золотом уборе,

Лучами упираясь в небосвод.

Та книга выпала из некой грозной тучи,

Все буквы в ней цветами проросли,

И в ней записано рукой судеб могучих

Вся Правда Сокровенная Земли!

— И добавила с легкой усмешкой, глядя на их несколько оторопелые лица: — Кажется, именно об этой книге были написаны строки Николая Заболоцкого… — Не дожидаясь комментариев, быстро задала свой вопрос: — Так что насчет найденной библиотеки? Чья она?

Лохматый засуетился. Кинулся к тому самому фолианту, который перед моим приходом изучал, и затараторил:

— Представляете…!!! Эти книги намного, понимаете, очень намного старше «Голубиной книги»! Я пока даже не берусь оценить точно, какого они возраста!!! Но каково качество!!! Даже сам переплет… Вы только посмотрите…! — Восторженные слова сыпались из него словно горох из прорванного мешка. Он осторожно закрыл фолиант и сделал приглашающий жест, чтобы я сама убедилась, насколько это превосходно.

Сделав короткий шажок, я посмотрела на книгу и… замерла столбом. На кожаной тисненой обложке я увидела точно такой же рисунок, который был на ушке ключа, переданного мне при странных обстоятельствах старушкой в тот памятный пасхальный день! Вообще-то, я иногда, так, для очистки мозгов, поигрывала в покер. Я бы сказала, игра эта интеллектуальная. Но еще больше психологическая. Если не умеешь владеть своим лицом и эмоциями, то лучше за игральный стол и не садиться даже. Так что, я своим лицом владеть умела. По крайней мере, так всегда думала. Но тут… То ли я ушами мотнула, то ли заморгала чуть чаще положенного… В общем, чем-то я себя выдала. Михаил, который все это время, пока мы «щебетали» с кандидатом исторических наук Константином, пристально смотрел на меня, так и впился в меня взглядом. Каюсь… Женское тщеславие сыграло со мной злую шутку. Я видела, что он на меня смотрит, но приписала его внимание интересом ко мне как к женщине. Теперь же, увы, слишком поздно, я поняла свою ошибку! Нет, подобный интерес, конечно, тоже, наверное, имел место. Но думаю, не очень значительный. Он впился в меня клещом, не хуже моей сестрицы, и вкрадчиво проговорил, скорее утвердительно, чем вопросительно:

— Вы уже когда-то видели этот знак, не правда ли?

Чтобы дать себе время опомниться, я, не отвечая, задала свой вопрос:

— А что это за знак? — А сама в то же самое время лихорадочно пыталась собрать свои эмоции в кучку, чтобы убедительно соврать. Думаю, фальшь такой тип, как этот «аспирант», даже нюхом учует, не говоря уже о чтении лиц, как открытой книги, блин!

Но тут на помощь мне (думаю, сам того не осознавая) пришел лохматый Константин. Встрепенувшись, он радостно прочирикал:

— О!!! Вы тоже обратили на него внимание! — Любовно, словно любимому дитятю по головке, он погладил обложку рукой. — Да… Это не обычный знак. Видите…? — Он стал осторожно обводить пальцем узор: — В этот орнамент очень искусно вплетен образ журавля. — Я внимательно присмотрелась к узору. А ведь и правда! Почему я раньше этого не замечала на ключе? Может, потому что сам рисунок на головке ключа был очень мал? Или я просто не очень внимательно рассматривала его, отвлеченная, скорее, самим способом, каким ключ попал ко мне, чем рисунком на нем? А Костя продолжал, похоже, сев на своего любимого конька. — А вы знаете, к какому божеству наши с вами предки относили эту птицу? — И, не дожидаясь от меня ответа, выпалил: — К богу Велесу! Издревле считалось, что осенью журавли уносят на далекий юг души умерших, сопровождая их до самого звездного пути, по которому им было суждено идти на суд Предков. А вот весной журавли обратно, на родную землю, приносили души нерожденных еще пока младенцев. — Внезапно он повернулся ко мне лицом, заслонив от моего взгляда эту таинственную книгу, и спросил с лукавым интересом: — А скажите, Евдокия, вы слыхали об ордене Тамплиеров?

Резкий переход от славянской культуры к Тамплиерам меня несколько обескуражил. Удивленно вскинув брови, я спросила с недоумением:

— А при чем тут Тамплиеры? Насколько я знаю, их в наших краях отродясь не бывало.

Костя затараторил:

— Все так, все так… Я спросил вас об этом, чтобы вы поняли, так сказать, аналогию. Или, что еще важнее, все значение этих найденных книг. По многим данным маститых историков Европы, Орден Тамплиеров был создан, в первую очередь, чтобы те стали хранителями Христа, точнее его потомков. За время своего существования они скопили немыслимые богатства, которые не найдены и до сих пор. Конец ордена Тамплиеров был горьким и стремительным. Но ни инквизиции, ни королю Филиппу не удалось уничтожить всех Тамплиеров. Они затаились, вместе с накопленными богатствами, и по сей день орден еще существует…

Я прервала его интересную лекцию весьма бесцеремонно (увы мне):

— Погодите, Константин… Я все-таки не совсем понимаю, при чем тут Тамплиеры? Это что, книга принадлежит Тамплиерам?

В притворном страхе тот замахал на меня руками:

— Да что вы, голубушка!!! Вы правы, в наших краях ордена не было. Хотя попытки закрепиться в России были, но… — Наткнувшись на мой сердито-укоризненный взгляд, он споткнулся на середине фразы и с раскаяньем проговорил: — Простите… Я иногда увлекаюсь. Особенно тогда, когда передо мной такой благодарный слушатель, как вы. Знаете, в наше время так редко встретишь интерес к родной истории, что поневоле будешь увлекаться. — И он улыбнулся мне обезоруживающе, и я бы сказала, как-то беззащитно. — Я вам привел пример про орден Тамплиеров, потому что у нас тоже существовал свой орден. Не Тамплиеры, конечно, потому что и цели, и задачи у ордена были совершенно иными. Назывался этот орден «Журавлиное братство», а цель у него была простая: сохранение и сбережение старых знаний, коими владели наши предки. — Выдохнув и опять набрав воздуха в грудь, он продолжил, вдохновляясь все больше и больше от моего молчаливого внимания. — Ведь вы, наверняка, знаете, что еще со времен князя Владимира-крестителя и до Петра Первого методично уничтожались все рукописные издания, хранящие в себе истинную историю нашей земли. Книги изымались у тех, кто их хранил, и прилюдно сжигались на площадях городов. А к тем, кто не желал их отдавать, применялась смертная казнь. Вы, наверняка, слыхали о восстании в Соловецком монастыре, длившемся аж целых восемь лет… Так вот…

Но он не успел договорить. Неслышной походкой ко мне подошел отец Андрей и замер, с улыбкой наблюдая за нашим разговором. Если бы я не заметила, как взгляд Волкова переместился с моего лица мне за спину, то, наверное, так бы и продолжала слушать «лекцию» Аникеева. Обернулась и проговорила извиняющимся голосом:

— Простите, отец Андрей… Уж очень увлеклась беседой с вашими гостями. Даже не слышала, как вы подошли.

Он кивнул головой:

— Понимаю… Сам грешен. Иногда проявляю досужее любопытство. — И добавил уже серьезно: — Пойдем, матушка… Все для вас уже готово. А брат Иов побудет с вами, пока вы отберете нужное, а потом и доставит все, куда скажете.

Мне очень еще хотелось послушать про неведомое до этого времени загадочное «Журавлиное братство», но и пренебречь своими обязанностями я не могла. Быстро нырнула рукой в сумку и извлекла оттуда свою визитку. Протянула ее лохматому Косте и почти умоляющим голосом проговорила:

— Я очень интересуюсь историей. И если вы сочтете возможным, то с удовольствием бы продолжила нашу беседу в более удобное для вас время и в более светском месте, например, какая-нибудь уютная кофейня в городе вполне подойдет. А сейчас, извините. Меня ждут дела. Было очень приятно познакомиться…

По радостным кивкам Кости, которые разлохматили его прическу еще больше, и по пристальному цепкому взгляду Михаила было понятно, что мне обязательно позвонят, хотя бы ради того, чтобы все-таки узнать от меня, видела ли я раньше такой знак, а если видела, то где. Но, разумеется, «сдаваться» я не планировала, ни сразу, ни потом, а вот самой бы побольше узнать об этом «Журавлином братстве» мне очень хотелось.

Обратно я ехала в город в тоскливом настроении. И, пользуясь тем, что в машине была одна, принялась вести сама с собой заунывный разговор, который проще было назвать спором. Диалог (монологом это назвать было трудно, хоть я и говорила одна) выглядел примерно так:

— Дуська, ты что, совсем дура??!!! Ну какого беса ты опять лезешь туда, куда тебя не просят???!!! На кой тебе это самое «Журавлиное братство»?!

И тут же сама себе отвечала не очень аргументировано:

— Так, интересно же…

Подобный ответ очень взъярил ту, первую Дуську.

— Твою ж дивизию…!!! Интересно ей!!! Мало того, что свою башку суешь непонятно куда, так еще и Сеньку подставишь!!!

Аргументы второй Дуськи опять были не особо убедительными и выглядели весьма жалко.

— Так… Сеньке и не обязательно рассказывать обо всем…

Первая Дуська даже глаза закатила под лоб.

— Какого хрена тебе опять надо-то? Сеньке не рассказывать… — Передразнила меня первая Дуська. — Как будто она сама не догадается. Наша Сенька, что твой Берия, блин!!! На десять аршин под землю видит! Думаешь, она не заметит, как ты тут шуршишь?! — Первая Дуська, выплеснув первое негодование, перешла в аргументируемую атаку уже более спокойным голосом: — Подумаешь… Бабулька (Царствие ей Небесное) ключ тебе вручила. И что…?! Что она тебе велела? Правильно… Велела беречь его пуще зеницы ока. А ты что сделала? Все верно… Спрятала его в сейф. И о нем никто не знает! Вот пусть он там себе тихонечко и лежит, весь такой сбереженный! Нет!!! Но тебе же этого мало!!! Он тебе задницу прожигает, да?!!!

Вторая Дуська обиженно ответила:

— Почему это, вдруг, задницу? Это место вообще никакого отношения к этой теме не имеет…

Первая Дуська хмыкнула:

— Нашла за что зацепиться, да? Да не важно, какое место он прожигает, главное, что ты себе проблем огребешь по самое некуда и на это место в том числе! Угомонись уже! Займись уже чем-нибудь более полезным и менее проблематичным!!! Например, своей личной жизнью! А то вон, на тебя мужики уже волками смотрят! Потому что носит тебя не пойми где, а главное, не пойми зачем! Все!! Забыли!!! Никогда ты этого ключа не видела, и знать ничего не знаешь!!! Поняла?!

Вторая Дуська тяжело вздохнула и, шмыгнув носом, проблеяла:

— И книгу не видела?

Первая Дуська отрезала:

— И книгу…!!! Ничего не видела!!!

Вторая Дуська, перестав быть «девочкой для бития», хитро так спросила:

— А как же визитка? Ну та, которую я этому лахудратому Константину дала? Ведь, наверняка, обязательно позвонит? И что, притвориться, что я его знать не знаю и никаких визиток ему не давала?

Первая Дуська рассудительно проговорила:

— Почему, знать не знаешь? Знаешь. Встретитесь, об истории родного края поговорите. И на этом твое «монастырское» приключение нужно и закончить. — И добавила грозно: — Ясно?!…

Вторая Дуська, опять тяжело вздохнув, невнятно промямлила:

— Ясно, ясно… Чего уж тут неясного… Ладно. Так и сделаю…

Конечно… Со стороны это бы выглядело в высшей степени странно. Едет баба за рулем машины, в которой на несколько миллионов всяких драгоценностей, и разговаривает сама с собой. Да мало того, что просто разговаривает, а еще и спорит сама с собой. Явный признак раздвоения личности, если еще чего не похуже! Думаю, психиатры этому бы могли и более заковыристое название дать, если бы услышали эту беседу. Но подобные разговоры сама с собой я изредка вела, и, соответственно, доложить об этом психиатрам было некому. Подобные споры одной Дуськи с другой, как и покер, очень прочищали мозги, и мне всегда это помогало принять верное решение. Правда, не всегда это самое решение приводило меня к спокойной жизни, но нервы успокаивало — однозначно.

Когда я подъехала к магазину, возле «черного» входа металась Сенька, чуть ли не грызя ногти, а за ней, с унылой и какой-то потерянной физиономией, словно тень самой Сеньки, маялся Игорек. Лихо зарулив на стоянку, я вышла из машины и широко улыбнулась спешащей мне на встречу сестре. Сенька была мрачнее тучи, и улыбка как-то сама собой истаяла на моем лице, словно кусочек сливочного масла на раскаленной сковороде.

— Что случилось?

Это был мой первый вопрос, который я задала сестре. Сенька хмуро глянула на меня и прошипела сквозь зубы:

— Где тебя черти носят???!!! Я уже в милицию собиралась бежать!!! — И потом, плюнув на присутствие подчиненного, рявкнула, не сдерживая эмоций: — Почему у тебя телефон не отвечает, а?! Я извелась тут уже вся!!! Ты в курсе, что тебя уже больше пяти часов нет?!

Я тоже, не особо обращая внимание на Игорька, растерянно ответила:

— Что значит, где меня черти носят?! Ты ж сама меня в монастырь за товаром отправила!

Но Сеньку не так-то легко было сбить с курса. Она прищурила свои зеленые глазищи и стала похожа на большую злую кошку, только что искры с волос не летели:

— Отправить-то я отправила, так ведь не для пострига!!! Монастырь-то мужской, насколько я понимаю! А тебя столько времени не было, что я уже, было, решила, что ты там навсегда решила остаться!

За нашими спинами сдержанно хихикнул Игорек, и это меня немного привело в чувство. Стоим две тетки посреди тротуара и орем друг на друга, словно базарные торговки. Поумерив пыл, я, как можно спокойнее, проговорила:

— Ты вот что… Орать заканчивай и пойдем в кабинет. Там и договорим. — А затем обратилась к охраннику: — Игорек, на заднем сиденье у меня две коробки. Отнеси их, пожалуйста, товароведам. — И протянула ему ключи от машины. Затем сгребла Сеньку за плечи и чуть ли не силой потащила ее в сторону кабинета.

Сестрица все еще продолжала гневаться, что выражалось в сурово сжатых губах и прищуренных глазах. Но чувствовалось, что первая волна гнева уже прошла над нашими головами.

В кабинете я сняла плащ, кинула сумку в кресло и занялась приготовлением кофе. Нам сейчас выпить по глоточку ароматного напитка с капелькой (а может и не только с капелькой) коньяка — было в самый раз. Пока я занималась кофе, Сенька уселась на диван и, по своему обыкновению, принялась трясти ногой, словно у нее под пяткой были раскаленные угли. Долго в молчании она пребывать не умела. Посверлив с минуту взглядом мою спину и чуток подуспокоившись, с упреком спросила:

— Почему на звонки не отвечала??? Я уже часа три, как названиваю тебе через каждые пять минут. Уже картинку себе нарисовала в голове, что ты где-нибудь в кювете с разбитой башкой валяешься. Ведь за ценностями поехала и немалыми! Почему охранника с собой не взяла?! Что с телефоном?! Почему так долго?!

Я ее не прерывала, позволяя выплеснуть все накопившееся негодование. Хорошо понимала, если не дам излиться сестринскому гневу сейчас, потом будет хуже. Это как с вулканом: если магма не находит выхода, она копит силы, напряжение увеличивается, а потом, бах!!! И вот, уже нет города Помпеи! Дождавшись, когда вопросы иссякнут, начала отвечать по порядку. Но сначала полезла в сумку и достала свой телефон. Чуть не присвистнула, увидев, сколько у меня пропущенных звонков от Сеньки. Подсунула ей чашечку кофе, предварительно капнув в нее коньяка из бутылки н\з, хранящейся в моем шкафу вот для таких случаев, и только потом начала терпеливо и методично отвечать на все вопросы сестрицы. Для начала покаялась (начальство это любит. Причем, не зависимо от того, является ли это самое начальство еще и твоим родственником):

— Ну прости… Телефон не слышала. Я ж в монастыре была, и потому звук отключила. А включить забыла. Охрану не взяла, потому что никогда ее не беру. Не из-за беспечности, а в целях конспирации. Наличие охраны рядом очень сильно привлекает внимание. А так… Едет себе тетка и едет. Кому какое дело куда и зачем? — Тут я слегка запнулась и стала маленькими глотками, дабы отвести подозрение от возникшей паузы, пить горячий кофе. А сама при этом лихорадочно соображала: сказать или не сказать Сеньке про ученых и про книгу. Если не сказать, тогда возникает вопрос, чего так долго. А если сказать, то не было бы еще хуже. Мое вранье сестрица за сотню верст учует. Да и не была я особой мастерицей в этом виде «спорта». Решила, что попробую обойтись полуправдой. Отставила чашку и почти равнодушно проговорила: — А задержалась, потому что с интересными людьми из историко-архивного института встретилась. Они там изучают монастырские архивы. Поболтали маленько. Ты же знаешь, как я люблю все, что связано с историей нашего края. — И посмотрела на Сеньку прозрачно-голубыми честными глазами (правда, глаза-то у меня карие, но я постаралась сделать их как можно голубее, сиречь, правдивее).

Сестра глянула на меня своим фирменным взглядом старичка Мюллера, но я держала оборону стойко и взгляда не опускала, только ресницами изредка хлопала, но не чаще положенного. Посверлив еще немного меня взглядом, Сенька, вроде бы успокоилась. А я про себя с облегчением выдохнула. На этот раз, кажется, пронесло.

Глава 4

Пока я вела беседу с сестрицей, подспудно в голове у меня все крутилась мысль о том, что нужно бы как следует разглядеть ключик. А ну как, я ошиблась? И рисунок на книге совсем другой, а в монастыре на меня напало некое затмение? Но выпроводить сестрицу, не вызывая подозрений, у меня не получалось. Поэтому, скрепя сердце, я решила перенести это мероприятие на завтра. Ночью я спала плохо, какими-то короткими «перебежками» между кошмарами. Промаявшись так до пяти часов утра, встала и поплелась в душ. Облившись холодной водой, вроде бы немного пришла в себя. На работу отправилась, что называется, ни свет ни заря, в самом, что ни на есть, прямом смысле этого слова.

Охранник, увидев меня, с удивлением проговорил:

— Что-то вы раненько сегодня, Евдокия Сергеевна…

Не вдаваясь в долгие объяснения, проговорила со вздохом:

— Дел много накопилось, за день не успеваю…

Прошла в кабинет и сразу ринулась к сейфу. Взяв ключ и специальную ювелирную лупу, уселась за стол и включила настольную лампу. Принялась внимательно разглядывать рисунок на серебряном ушке. Нет, все точно! Рисунок совпадал один в один с тисненным узором на книге. Просто на ключе он был очень маленьким, и с первого взгляда в нем было трудно угадать спрятанного среди разных завитушек журавля, расправляющего крылья. Не вставая с кресла, отодвинулась от стола и выключила лампу. Задумалась, вертя ключик в руке. Что же это такое получается? Выходит, этот ключик имеет прямое отношение к «Журавлиному братству», так что ли? А бабулька из церкви…? Она тогда кто? И что этот самый ключик должен открывать? А главное, почему вдруг я? Какое я ко всем этим загадкам имею отношение? Сердце замерло на несколько мгновений, словно я стояла на пороге чего-то неведомого, тайного и ужасно манящего, и мне сейчас надлежало сделать решающий, не побоюсь этого слова, судьбоносный шаг, чтобы переступить этот самый порог. Хотя, почему «словно»? Выходило, что я на самом деле стояла на этом пороге, чтоб его…! А вот, осмелюсь ли я его перешагнуть, был вопрос другой. Впрочем, кого я пыталась обмануть? Не удержавшись, фыркнула вслух. Передразнила сама себя: «осмелюсь ли…?»! Да я вприпрыжку рвану вперед, даже не заметив этого самого порога! Что поделать… Такова моя натура. Вздохнула тяжело, вспомнив сестрицу. А ей что скажу? И тут же сама себе опять ответила: ничего. Нечего пока говорить, сама еще ничего не знаю. Эх, узнать бы про это самое «братство» чуток побольше! А для этого что? Правильно… Для этого нужно встретиться с Аникеевым. Координат его у меня не было, но… Тут я себя остановила. При мысли о лохматом историке что-то тревожное шевельнулось у меня внутри. Если уж совсем честно, то не нравились мне эти «ученые». Пятое или шестое чувство (я уже сбилась со счета) отчаянно мне семафорило пока еще желтым светом, означающим «будь осторожна». Давняя, еще с детских лет привычка все анализировать и разбирать по «кирпичикам» причину собственной тревоги или даже просто плохого настроения сейчас была как никогда кстати. Что такого «опасного» углядело мое подсознание в этих двоих? Ну, положим, с Волковым все было понятно и безо всякого анализа. Весь его внешний вид, фигура, накачанные мышцы, небрежная, нарочито ленивая поза и острый цепкий взгляд, способный подмечать самые мелкие и, на первый взгляд, казалось бы, незначительные детали, словно рысь на охоте — все это было трудно согласовать с такой безобидной деятельностью, как аспирант-историк. А вот лохматый Костя… Он-то мне чем не глянулся?

Я даже прикрыла глаза для лучшей концентрации и мысленно перенеслась во вчерашний день. Вот, отец Андрей ведет меня к «ученым», чтобы представить… Что я увидела тогда, когда посмотрела на Аникеева? Ведь что-то еще тогда меня насторожило… Что это было? И тут я вспомнила! Вспомнила так отчетливо, будто и впрямь стояла сейчас посреди того монастырского подвала! Конечно! Его очки! Меня тогда удивило, что у Константина очки в очень дорогой, если не сказать, дорогущей оправе! Откуда у обычного ученого из историко-архивного института такие деньги на такую вещь? Нет, не подумайте плохого… Я не собиралась считать чужие деньги. Может, ему богатая тетушка наследство оставила или он клад нашел, мало ли… Дело было даже не в этом! Насторожило меня то, КАК он носил эту самую оправу, как небрежно поправлял ее. Другими словами, его отношение к такой дорогой вещи было, как само собой разумеющееся. Небрежно привычное. Да! Именно так! Я вспомнила, когда, будучи еще студенткой и имея сорок рублей стипендии, на которую нужно было прожить целый месяц, я умудрилась через разные подработки накопить немного денег и купить себе немыслимо дорогую дамскую сумочку. Помню те плавные осторожные движения, с которыми я надевала ее себе на плечо, помнила внимание, которое я уделяла окружающему, когда садилась в битком набитый автобус, опасаясь зацепиться этой сумочкой ненароком за какой-нибудь острый угол. Не знаю… Возможно, я и придавала сейчас подобной мелочи слишком большое значение, но мое подсознание радостно мне кивало, мол, правильной дорогой идете, товарищи. Нет… С этими гражданами мы спешить не будем. Теперь я даже досадовала, что сунула им свою визитку. Но какую-нибудь информацию о «Журавлином братстве» получить очень хотелось. Эх, жаль, что я не умею читать на древнеславянском языке! «Слово о полку Игореве» было не в счет. А так, думаю, отец Андрей не отказал бы мне покопаться в той загадочной книге.

И тут мне пришло в голову, а что, если сам отец Андрей что-нибудь знает об этом? Ведь, наверняка, у них в монастыре есть люди с подобными умениями! Ведь там столько старинных книг, большинство из которых написано именно на этом языке. Просто обязаны быть! Не могут не быть!

Вдохновленная этой мыслью, я решила выкроить время и опять съездить в монастырь, поговорить с отцом Андреем. Кто знает, а вдруг…?

Свою мысль я додумать не успела. В дверь тихонько постучались. Я, повинуясь какому-то внезапному порыву, который в простонародье у нас называется «черт попутал», быстро надела шнурок с ключиком себе на шею, убрала лупу в ящик стола и бодрым голосом ответила:

— Да, входите…

Когда я, вспоминая потом обо всем произошедшем, пыталась понять, что дало толчок тем последующим событиям, то пришлось признать, что именно этот неосознанный жест тогда в моем кабинете и послужил тем мощным катализатором, который… Ну не буду забегать вперед. Что случилось — то случилось. И, не умея избежать тавтологии, просто добавлю банальную истину, что все случайности в нашей жизни, увы, не случайны.

Дверь приоткрылась, и на пороге возникла Людочка, старший продавец. Вид она имела слегка встрепанный и несколько обескураженный. Обычно спокойная и уравновешенная, сейчас она производила впечатление, что только-только ей удалось вырваться из обезьянника, где она долго и упорно отбивалась от надоедливых мартышек. Людочка работала в этом магазине со времен, так сказать, его основания. Была она невысокого росточка, пухленькая, словно сдобная булочка, которую только что вынули из печки, с каштановыми волосами, завитыми в модные спиральки, придающими ей несолидный вид девочки-подростка, хотя ее шестнадцать лет уже давно миновали. Но, несмотря на «модную» прическу, человеком она была ответственным и серьезным. Сейчас же ее голубые глаза были раскрыты на всю возможную ширину, грудь под тонкой белой блузкой взволнованно вздымалась, словно она пробежала, как минимум, стометровую дистанцию. Все это говорило о том, что произошло что-то в высшей степени небывалое.

Обнаружив меня, спокойно сидевшую за столом, Людочка, чуть выдохнув, пробормотала:

— Слава Богу, вы на месте… — И, не дожидаясь от меня требовательных вопросов на тему «что случилось», быстро заговорила: — Евдокия Сергеевна, не могли бы выйти в зал… У нас… — Она запнулась и, оглянувшись за спину в приоткрытую дверь, шепотом закончила: — В общем, у нас клиент трудный… Не могли бы вы…

Я удивленно вскинула бровь. Людочка потому и была старшим продавцом, что умела любого, подчеркиваю особо, любого клиента обслужить на самом высоком уровне. Она могла заболтать кого угодно. И подростки в драных джинсах, покупавшие у нас дешевенькие «фенечки», и солидные клиенты, не глядя выкладывающие увесистые пачки денег за гарнитур с бриллиантами: все уходили из нашего магазина осчастливленные и обласканные Людочкой, и с непременным обещанием вернуться опять. И возвращались! И если уж она прилетела ко мне и заявляла, что у нас «трудный клиент», то это должна быть персона, никак не меньше статуса английского короля. Хотя, я думаю, и с королем бы Людочка управилась в два счета. Значит, и впрямь попался какой-то уж очень необычный покупатель.

Гадая, что там за чудо-юдо такое к нам пожаловало, что даже Людочку так тряхонуло, я прошла за девушкой по коридору в торговый зал. И сразу обратила внимание на то, что все продавцы и несколько покупателей, забредшие к нам с утра пораньше, выглядели как рыбы в аквариуме, когда туда вдруг какой-то идиот запускал пиранью. А посреди зала… В общем, первым моим порывом было бежать обратно в кабинет, чтобы надеть красный сарафан с кокошником, а охранника «мухой» посылать в ближайшую булочную за караваем. Но я сдержалась.

Посередине зала стоял с недовольным выражением лица… Даже и не знаю, как сказать. Нет, понятное дело, что там стоял человек, но какой! Черный костюм, который шили лучшие портные Лондона (поверьте, я в этом разбираюсь), белоснежная рубашка и безупречный галстук стального цвета с отливом, очень модный в этом году, с крупным бриллиантом-булавкой, лакированные черные туфли, даже не буду произносить названия фирмы, которые стоили дороже, чем бриллиантовое колье на нашем прилавке: все это только поверхностный, так сказать, образ нашего «клиента». А внутри всего этого великолепия — статная, высокая и довольно широкоплечая фигура мужчины в годах, с седой шикарной шевелюрой. Тонкий нос, проницательные глаза невнятного водянистого цвета, чуть полные губы, скривленные недовольным, я бы сказала, капризным изгибом: все вышеперечисленное говорило о его властной, я бы сказала, тиранической натуре со стальным характером. Привычка повелевать была заметна в каждой морщинке его холеного лица. Опирался мужчина на изысканную трость черного дерева, испещренную замысловатым узором с набалдашником из слоновой кости в виде головы орла. Но дело было даже не в его «прикиде», как говорит сейчас молодежь. От его фигуры прямо-таки веяло силой. И не просто силой, а СИЛОЙ, которая, как ураганный ветер, в одночасье может все и всех смести со своего пути, приди ему такая охота.

В дверях застыли два паренька характерной наружности, одетых во все черное, видимо, для того чтобы не диссонировать цветом одежды с хозяином. Идя по направлению к этому человеку, уголком глаза я заметила, что рука нашего охранника просто автоматически легла на оружие, висевшее у него на боку. И это говорило о многом. Вот же принес черт «покупателя»! Это была единственная мысль, которая сейчас крутилась у меня в мозгу. Подойдя к человеку, я вежливо поздоровалась и поинтересовалась, чем я могу ему быть полезной. Он окинул мою фигуру с ног до головы своим цепким взглядом с легким прищуром, после которого, я, по его прикидкам, должна была, как минимум, упасть в обморок. Про максимум даже и думать не хотелось. Выждав пару-тройку секунд для верности, видимо, в надежде, что я все же рухну к его ногам, он произнес низким, чуть хрипловатым, словно простуженным голосом, игнорируя мое «здравствуйте»:

— Милочка… Я слышал, что вы привезли коллекцию икон из нашей епархии в дорогих окладах с драгоценными камнями. Я хотел бы выбрать на подарок в день именин своему крестнику что-нибудь приличествующее данному событию…

Нет, конечно, моя работа требовала выдержки и уважительного отношения к людям… Впрочем, не только работа. Но вот обращения «милочка», да еще произнесенное таким тоном, будто я служу у него в горничных, я никак не могла принять. Тонко улыбнувшись, я пропела:

— Для начала давайте с вами договоримся: вы не называете меня «милочкой», а я не стану называть вас «голубчиком»… И тогда я вам с удовольствием покажу весь ассортимент, привезенный из епархии, который у нас имеется в наличии.

От неожиданности и удивления глаза у него на мгновение расширились, а потом сразу же сузились, словно у дикого кота, которому охотник, по нечаянности и небрежению, отдавил лапу. Мальчики на входе как-то сразу напряглись, чуть подавшись вперед. А я с тоской подумала, что лучше бы я плюнула ему на его лакированные дорогущие туфли, чем сказать такое. Но отступать уже было некуда. В магазине повисла напряженная, словно хорошо натянутая гитарная струна, и почти такая же звенящая пауза. Продавщица Тонечка, не выдержав драматичности момента, сдавленно пискнула и тут же зажала рот двумя ладошками под суровым взглядом Людочки. Наш охранник Игореша сделал коротенький шаг вперед, будто готовясь к прыжку. Вот же… Мужчина побуравил меня своим взглядом, от которого мне, честно говоря, было ни тепло, ни холодно. Приходилось мне видать и не такие взгляды. Поэтому я стояла со спокойной улыбкой на лице и ожидала его решения, прикидывая про себя, сварят меня в молоке или будут живьем сдирать кожу? Остановилась на последнем варианте. Подобная реакция с моей стороны на такие «смотрелки» для мужчины, по-видимому, была в новинку. Выражение его глаз тут же изменилось. Сначала в них мелькнула гроза, которая быстро уступила место некоторому изумлению. Затем изумление быстро сменила растерянность, а потом… Он тихонько рассмеялся, будто своим мыслям, и с любопытством, которое было сродни любопытству ученого-энтомолога, обнаружившего новый вид насекомого, проговорил с легкой иронией:

— Как же вас величать… Уважаемая…?

Мысленно поаплодировав ему за выдержку, я вполне доброжелательно проговорила:

— Евдокия Сергеевна, к вашим услугам… Так вы говорите, у вас именины крестника, и вы хотели бы сделать ему достойный подарок?

Мужчина, опершись обеими руками о свою замечательную трость, легко наклонил голову чуть набок, мол, так и есть. Я обернулась назад и обратилась к своему старшему продавцу:

— Людмила Анатольевна, вы не откроете нам витрину с новым поступлением?

Людочка, уже отдышавшись, проговорила недрогнувшим голосом:

— Разумеется, Евдокия Сергеевна… — И с достоинством прошествовала мимо нас к витрине, уголком глаз косясь на застывших в напряженной позе охранников необычного посетителя.

Я про себя с усмешкой отметила, что все это напоминало мизансцену из последнего акта греческой трагедии Еврипида «Медея». Только вот роли пока еще распределялись не совсем понятным образом.

Людочка открыла витрину маленьким ключиком и сделала несколько шажков назад, уступая мне место за прилавком. Заняв её место, я деловито поинтересовалась:

— Не подскажете, как зовут вашего крестника?

Мужчина улыбнулся краешком губ и коротко проронил:

— Николаем…

А я, словно продолжая свой вопрос, спросила:

— …И лет ему…?

Необычный покупатель, всё с той же усмешкой, ответил:

— Двадцать два исполняется…

Я стала бегло проглядывать иконы, которые были двух размеров. Выбрала из общего ряда две, на которых был изображён Николай Чудотворец. Одна икона была чуть побольше, другая — чуть поменьше. Положила на стекло перед клиентом обе и стала объяснять:

— Обе в золоченом окладе, с вкраплением драгоценных и полудрагоценных камней, огранённых в форме кабошонов. Если вы хотите, чтобы ваш крестник установил иконку, скажем, на панели машины, то предлагаю размер поменьше. Если хотите, чтобы икона стояла, например, на прикроватной тумбочке, тогда возьмите вот эту… — Я пододвинула ему икону побольше. И, не дожидаясь от него ответа, продолжила: — А если хотите, чтобы он носил иконку всегда с собой, то вот, могу предложить вам ладанку с изображением этого же Святого. Обратите внимание на тонкую и очень искусную работу мастера. Все черты лица, одеяния и прочих атрибутов очень точно изображены на ладанке, несмотря на маленький размер…

В общем, я разливалась соловьем, впрочем, как я это делала бы перед любым покупателем. Мужчина внимательно, не трогая руками, разглядел все три иконы. Потом, подняв голову, проговорил:

— Пожалуй, я возьму все три…

Я, не выражая никаких особых чувств по поводу его решения приобрести иконы Николая Чудотворца почти оптом, сдержанно кивнула головой и наклонилась, чтобы достать упаковку для всех трёх приобретений. И тогда ЭТО случилось. Ключик выскользнул из-за ворота рубашки и закачался на шнурке чуть ли не перед самым носом у мужчины. Я распрямилась, поставила коробочки на стекло витрины и поспешно заправила ключик обратно за ворот рубахи. Но было уже поздно, увы. Мужчина впился в меня (точнее, в ключ) взглядом. Лицо его побледнело, глаза прищурились, превратившись в две маленькие щелочки, из которых на меня посверкивали два смертоносных дула неведомого мне оружия. И он проговорил, точнее, просипел, хриплым шёпотом:

— Откуда ЭТО у вас…?

Я поняла всё в один миг. Хотя правильнее было бы сказать, что всё поняло моё подсознание, а до меня всё дойдёт только потом. И мне сделалось нехорошо от нахлынувшего предчувствия какой-то беды. Но нужно было держать марку, и я с невозмутимым видом, который мне стоил неимоверных усилий, чуть приподняв бровь, спокойно спросила:

— Что вы имеете в виду?

Взгляд мой сделался холодным и отстранённым, словно блестящий щит Вещего Олега, который он прибил к воротам Царьграда. Мужчина подался вперёд, словно намереваясь схватить меня за грудки. Я чуть отшатнулась назад. Мальчики из его охраны сделали несколько шагов вперёд. Но он повернул голову, и они замерли, словно жена Лота, превратившаяся в соляной столб. Странный покупатель проговорил вкрадчивым голосом:

— Я говорю про ключ, что висит на вашей шее. Откуда он у вас?

Я ответила ледяным тоном:

— А вы не находите, что задавать такой вопрос незнакомому человеку, женщине — это, мягко говоря, неприлично?

Он уставился на меня своими водянистыми глазами, словно таксидермист на тушку лисы, которую он намеревался превратить в чучело. Я ответила на его взгляд ледяным щитом, которым умела вполне успешно закрываться, когда дело имела вот с такими типами. Впрочем, с ТАКИМИ я еще не встречалась. Но в данной конкретной ситуации это значения уже не имело.

С минуту мы пялились друг на друга в полнейшей тишине. Напряжение буквально звенело в воздухе, словно выпущенная из лука стрела. Ещё одно мгновение, и он взял себя в руки. Несколько ироничная улыбка искривила его губы, и он произнёс уже своим обычным, чуть хрипловатым голосом:

— Разумеется… Простите… Просто, на мгновение мне показалось… Впрочем, вы правы. Мы с вами незнакомы. Позвольте представиться: Бронислав Сигизмундович Сташевский, историк. — И протянул мне, жестом фокусника извлечённую из внутреннего кармана пиджака, визитку.

Я мельком про себя подумала, а не чересчур ли много историков за последнее время на меня свалилось? Но поразмышлять об этом у меня времени не было. Не глядя на кусочек гладкого картона, я взяла его из рук мужчины, едва удерживаясь, чтобы не присесть в книксене. Сдержанно кивнула головой и коротко проговорила формальную фразу:

— Приятно познакомиться… — Потом обернулась к Людочке, застывшей изваянием позади меня, и сухо проговорила: — Оформите покупку, пожалуйста. — Затем, прицепив фирменную улыбку всех продавцов на лицо, скороговоркой произнесла: — Спасибо вам за покупку… Ждём вас всегда в наших магазинах. Всего доброго…

По его взгляду я видела, что первейшим его желанием сейчас было увидеть, как я корчусь в огне костра, привязанная к столбу, а ещё лучше, как мне в глотку заливают расплавленное олово. Но он был очень умен и прекрасно умел владеть собой. Поэтому он проговорил, чуть поспешнее, чем того требовала наша с ним безмолвная битва:

— Прошу прощения… Не могу ли я рассчитывать, что вы захотите составить мне компанию за чашечкой кофе? — И торопливо, словно извиняясь (поверить в такое «извиняясь» моей фантазии явно было недостаточно), добавил: — Понимаю, что в самом начале произвёл на вас не очень благоприятное впечатление. Судя по всему, вы умный человек и прекрасная женщина. А я люблю беседовать с умными людьми.

Только отсутствием у него достаточного количества времени я могу объяснить столь неумелую лесть. Пятое (или уже шестое) чувство мне просто-таки вопило, что спрятаться от всего грядущего у меня уже не выйдет. Жребий, как говорится, брошен, маховик запущен. А своего врага всегда не мешает узнать получше. Ехидно улыбаться я не стала, обозначая тем самым моё самонадеянное чувство маленькой победы в беседе над таким корифеем. Я была далека от этого, почти очень хорошо понимая, с каким типом имею дело. Поэтому ответила просто, без всяких особых заморочек:

— Извините… В другой раз, безусловно, мне будет интересно поговорить с вами. Но сейчас, увы, у меня много работы… — И добавив казённое, — Всего вам доброго, — от греха подальше удалилась в свой кабинет, чувствуя, как все присутствовавшие в этот момент в магазине провожают меня взглядами.

Только закрыв за собой дверь родного кабинета, я позволила себе выдохнуть. Плюхнулась в кресло, потому что ноги у меня тряслись мелкой дрожью. Прикрыла на несколько минут глаза. «Вот влипла!» — это была самая простенькая мысль из всех, которые на данный момент вертелись у меня в голове. Чуток отдышавшись, я выползла из своего кресла и включила кофеварку. Глоток (а лучше пару глотков) горячего кофе с хорошей порцией коньяка сейчас мне будет в самый раз.

Я уже успела выпить не один, и даже не два глотка ароматного напитка, как следует сдобренного коньяком, как в дверь постучали. Уже вполне себе окрепшим голосом я проговорила:

— Да, войдите…

В кабинет ворвалась (именно, что ворвалась, а не вошла) Людочка и с разбегу плюхнулась в кресло, стоящее возле журнального столика, в так называемом «уголке отдыха», который тоже имел место быть в моём кабинете. Взъерошив свои спиралеобразные кудряшки пятерней, она шумно выдохнула и, извиняющимся голосом, пролепетала:

— Простите, Евдокия Сергеевна… Но после ТАКОГО меня ноги не держат… Первый раз в жизни вижу подобное… Я думала, у меня разрыв сердца случится, когда вы… — Тут она запнулась и торопливо добавила: — Ну, в общем, когда вы с ЭТИМ беседовали. Игорёха, тот вообще за оружие хвататься начал! Это ж надо…!! Сроду не знала, что подобные типы в нашем городе водятся! За всю жизнь я таких не встречала.

Я усмехнулась.

— Не встречала, потому что не бываешь там, где ТАКИЕ водятся. — И добавила деловым тоном, чтобы прекратить эту неофициальную беседу, которая меня начала уже слегка раздражать: — Он рассчитался налом или картой?

Людочка, поняв мои интонации верно, выпрямилась в кресле и отрапортовала, как на школьной линейке. Только руку не вскинула в пионерском салюте.

— Рассчитался картой… — Тут она замялась и, почему-то, виновато посмотрела на меня взглядом нашкодившего ребёнка: — Только…

Я не стала её мучать и сама закончила за неё:

— … Оставил налом неприлично большие чаевые?

Людочка чуть ли не испуганно глянула на меня своими голубыми глазами и с придыханием спросила, слегка заикаясь:

— А… Откуда вы знаете…

Я с улыбкой поспешила её успокоить:

— Нет, солнце моё… Я не подглядывала из-за угла. Просто такой тип, как этот, не мог уйти просто так. Такая уж у этих «историков» манера. Так что предугадать это было несложно.

Слегка успокоенная моим заверением, что я не подглядывала, а также не являюсь ни ведьмой, ни ясновидящей, а пользуюсь в своих выводах обычной логикой, Людочка доверительно прошептала, чуть подавшись вперёд из своего кресла, будто оправдываясь:

— Так он не только мне… Он и всем нашим девчонкам оставил… Видно, за моральный ущерб… То есть, я хотела сказать, за испуг. — А потом, чуть понурившись, добавила: — Может нам… того… их в кассу сдать? Сумма-то очень внушительная. А вдруг он передумает или ещё чего. — И добавила прозорливо: — От таких типов добра не жди…

Вот с чем, с чем, а с последним заявлением Людочки я была полностью согласна. Но поддерживать её в этом не торопилась. В смысле, разговор продолжать на тему нашего недавнего клиента. Успокоив Людочку, что деньги в кассу сдавать не надо, я выпроводила её на рабочее место и, наконец, осталась одна. Переполох в душе, вызванный всем произошедшим, стал потихоньку утихать. Думаю, во многом благодаря кофе с коньком. И, разумеется, я стала ещё раз прокручивать все сегодняшние события в голове, пытаясь проанализировать случившееся. Получалось не особо жизнеутверждающе. Как говаривала ребятня на улице времён моего детства, «спалилась» я по полной программе. Теперь же предстояло найти способ, как избавиться… От чего? От ключа? А я знала, что это за ключ? Увы… На вопрос, знала ли я, почему именно мне его передала та бабулька из церкви (Царствие ей Небесное), у меня тоже, увы, ответа не было. Из всего вышеперечисленного следовало только одно: мне нужна информация. Как можно больше информации об этом «Журавлином братстве» и, конечно, о людях, которые стали появляться в моей жизни так неожиданно и непредсказуемо.

Придя к такому нехитрому выводу, я решила начать с людей. У моей сестрицы в этом городе, конечно, были всевозможные связи, но и я здесь прожила свои годы не зря. Недолго думая, я схватила свой телефон и принялась в адресной книге искать номер. Со служебного стационарного решила не звонить. Мало ли что… И тут же поймала себя на мысли, что такими темпами недалеко то время, когда психиатрическая клиника гостеприимно распахнет передо мной свои двери. Здравствуй, паранойя, что называется. Наплевав на здравую, казалось бы, мысль под названием «кому я нужна», своего решения не изменила и стала звонить с мобильного телефона. На том конце трубку подняли не сразу. Я уже было, отчаявшись дозвониться, хотела дать отбой, как в динамике послышалось слабое шуршание, а потом бархатно-обволакивающий баритон пропел мне в ухо:

— Какие люди… Евдокия… Сколько лет, сколько зим… Давненько тебя не слышал, а уж сколько не видел и припомнить не могу… Рад, безмерно рад…

Любая женщина, услышавшая в свой адрес это «рад, безмерно рад», должна была, по определению, сразу же лишиться чувств от счастья. Я усмехнулась.

— Юрик… Счастье мое… Советую тебе отрабатывать свои приемчики на ком-то другом. Ты же знаешь, на меня твой голос не действует…

Мой старый друг, еще со времен моего замужества, Юрик по кличке «Кот-баюн», потому как обвораживал нашу сестру именно своим волшебным голосом, коротко хохотнул и проговорил со вполне себе человеческими нормальными интонациями:

— Но попробовать ведь стоило… Столько времени прошло, а вдруг что изменилось…

Тут следовало пояснить, что Юрик, а в миру капитан службы безопасности Корольков Юрий Андреевич, был другом моего бывшего мужа. В свое время мы даже дружили семьями. Потом я ушла от мужа, и мы на некоторое время потерялись. На какой-то вечеринке, которые обожала устраивать наша городская администрация для «бизнесменов города» и куда была приглашена моя сестрица (ну, а она притащила туда и меня, хоть никаким я ни бизнесменом, ни бизнесвумен отродясь не была), мы нечаянно встретились. Юрик, которого неведомо как, тоже туда занесло, очень обрадовался встрече. Мы мило поболтали, и выяснилось, что с моим мужем он больше не дружит (спрашивать о причине подобного разрыва я не стала, потому как доподлинно ее знала), а с удовольствием бы продолжил дружеские отношения со мной. Его жена Наталья к подобной перспективе отнеслась без особого энтузиазма, поэтому мы локацию наших нечастых посиделок перенесли из дома в кафе, которых в нашем городе стало появляться великое множество. Но в связи с непомерной занятостью и даже такие встречи случались довольно редко. Так… Если только ему нужно было выбрать какой-нибудь подарок или воспользоваться некоторыми моими связями, а с моей стороны это выглядело тоже не особо обременительным. И вот сейчас, так сказать, в минуту тяжкой годины, я вспомнила про Юрика.

На его реплику насчет того, что «что-нибудь изменилось», я ответила серьезно:

— Юрик… Сколько раз тебе говорить, что люди не меняются. — И, чтобы не тянуть кота за хвост, создавая тем самым неловкую ситуацию, я сразу перешла к делу: — Ты мне скажи, можешь узнать кое-какую информацию о некоторых индивидуумах? — И добавила поспешно, не став врать: — Это не по работе, а для меня лично…

Вместо того, чтобы фантазировать, что это за люди, информация о которых мне понадобилась лично, Юрик просто многозначительно хмыкнул и коротко изрек:

— Диктуй…

Я суетливо стала шарить рукой по столу, выискивая ту треклятую визитную карточку, которую мне сунул в руки наш недавний клиент. Нашла и быстро продиктовала:

— Бронислав Сигизмундович Сташевский…, историк.

На том конце телефонной трубки Юрик тихонько присвистнул, а потом, после непродолжительной паузы, в течение которой сердце стало у меня биться через раз, жестко и, казалось бы, совсем не в тему, спросил:

— У тебя на вечер какие планы?

Перепуганная насмерть его реакцией, я козочкой проблеяла:

— Никаких… Да я и сейчас могу, если что…

Уточнять, чего я там «сейчас могу», и что это «если что», я не стала. Главное, Юрик меня понял правильно. Потому что после нескольких секунд раздумий он жестко, почти по-военному, проговорил:

— Жду тебя у Малюты через полчаса… — И не дожидаясь ответа, дал отбой. В голосе Юрика я расслышала даже некоторые нотки паники, во что поверить никак не могла, даже при всем своем умении воображать немыслимое.

Я еще с полминуты постояла столбом, вслушиваясь в прерывистые гудки, раздававшиеся из моего телефона, и только потом нажала кнопку отбоя и медленно опустилась в кресло. Только один вопрос по-прежнему отягощал мои мозги в данный момент: куда же это я умудрилась вляпаться, черт побери!!!???

Глава 5

Кафе «Залесье» было одним из первых приличных заведений, которые открылись в нашем городе в нелегкие годины перестройки. Хозяйка, пожилая дама, всю жизнь проработавшая в общепите, что называется, и «при белых и при красных», смогла поставить на ноги третьесортную советскую пирожковую, сумев распознать в этом, прямо скажем, замызганном заведении прекрасную «душу», сиречь, перспективу. Расположено сие заведение было в самом центре города в одном из старых купеческих особняков аж восемнадцатого века. Клавдия Зиновьевна Скуратова (так звали хозяйку) слыла женщиной жесткой. За глаза ее стали звать «Малютой», не иначе в честь ее знаменитого однофамильца (а может, и предка), сподвижника Иоана Грозного, Малюты Скуратова. Название «Залесье» у местных жителей так и не прижилось. И все называли его просто «у Малюты». Но для меня, как и для всех желторотых студентов, которых она в прежние времена голодного студенчества подкармливала своими пирожками совершенно бескорыстно, хозяйка заведения была просто тетей Клавой. Полная, статная, с ярко-рыжими волосами, которые, сколько я себя помнила, она подкрашивала только хной, не признавая никаких новомодных красок, и закалывала упорно по моде шестидесятых в высокую прическу, с добрыми (когда она того хотела) серыми глазами и крупными полными руками, которыми она не гнушалась еще и сейчас, будучи хозяйкой, помесить тесто для сдобных булочек и пирожков, она мне напоминала Кустодиевскую купчиху, будто только что сошедшую с полотна известного художника.

Кафе она оформила в том же старо-купеческом сдержанном стиле, безо всяких там ярких платков и связок баранок на пузатых самоварах, в приглушенных серо-коричневых тонах. Из купеческого стиля здесь была только мебель, выполненная из цельного дерева по ее собственным эскизам, да еще расписанные старинными теремами стены заведения. Еще одной привлекающей деталью, помимо удачного расположения, было то, что в кафе имелись отдельные кабинки для тех посетителей, которые не хотели афишировать своих встреч.

У входа в заведение меня встретил улыбчивый паренек в бежевой «косоворотке» и штанах, заправленных в лаковые сапоги. Я про себя хмыкнула. Еще не хватало ему смазанного маслом прямого пробора и тонких усиков над верхней губой, чтобы в точности копировать «половых», которые когда-то обслуживали в трактирах посетителей. Впрочем, к парню я придиралась. Выглядел он вполне современно, в смысле прически. Я сделала несколько шагов внутрь и огляделась. Юрика нигде видно не было. По крайней мере, в открытом зале. Ко мне подскочил администратор и прошептал загадочно:

— Вас ожидают во втором кабинете…

На какое-то мгновение я даже почувствовала себя несколько неловко. Словно пришла не на деловую встречу, а на любовное свидание. Но подобные мысли меня занимали недолго. По коридору за администратором я прошла к двери, где была прицеплена витиеватая цифра два. Юрик сидел за столом мрачнее тучи и яростно жевал кусок мяса, орудуя ножом и вилкой с таким остервенением, будто он поедал собственного врага в панировочной обжарке. Заказав подскочившему официанту травяного чая и пару фаршированных творогом блинчиков, я уселась за стол и оглядела своего давнего приятеля с ног до головы. За то время, пока мы с ним не виделись, он еще раздобрел килограммов на пять. И до этого его широкое лицо стало еще шире, и небольшой нос-пуговка на нем смотрелся несколько несуразно. Волос на голове тоже поубавилось. И, видимо, из-за этого он стригся очень коротко, чуть ли не налысо. Дождавшись, когда за пареньком, который рванул выполнять мой заказ, закроется дверь, Юрик, отодвинув от себя тарелку, грозно глянул на меня и пророкотал:

— Ну… Рассказывай…

Особо ничего такого я ему рассказывать не планировала, а напротив, планировала сама послушать, поэтому, чуть откинувшись на спинку стула, я с усмешкой проговорила:

— Заматерел, товарищ капитан…

Мой приятель довольно хмыкнул:

— Отстаешь от жизни… Уже майор. Но ты мне зубы-то не заговаривай. Колись, зачем это тебе Казимир понадобился?

Я захлопала на него ресницами (кстати, вполне искренне).

— Какой такой Казимир? Никакой Казимир мне не нужен. И никакого Казимира я знать не знаю, а главное, и знать не хочу. Своих хватает… Я ведь просила тебя узнать про…

Юрик не дал мне договорить. Невежливо перебив мои излияния, с усмешкой пропел:

— … Узнать про Сташевского. В узких кругах нашего города он широко известен под кличкой «Казимир». Почему — даже и не спрашивай. Наверное, принадлежность к польской фамилии или что-то в этом роде. Так зачем он тебе понадобился?

Я про себя сморщилась. Вот же кэгэбешная морда! Так и норовит свою линию гнуть! Не отвечая на его вопрос, я, как ни в чем не бывало, спросила:

— Так ты узнал про него, как я просила?

Но Юрика так просто с этой самой линии, по которой он уже начал двигаться, сбить было трудно. Он чуть сощурился и, покачав головой, пропел:

— Ох, мать… Что-то ты темнишь… — А потом добавил уже серьезно, обычным голосом, едва скрывая досаду: — Мне и узнавать ничего не надо. Я его биографию лучше своей уже, кажется, знаю. Так все же, зачем он тебе?

Я поморщилась. Поняв, что на халяву из Юрика все равно ничего не удастся вытянуть, проговорила с легкой досадой:

— Да он бы мне ни в какое место не уперся, твой Казимир! Просто сегодня явился в магазин и чуть не до обморока довел своим появлением моих девочек, а также присутствовавших там посетителей. У меня даже Игорек за оружие стал хвататься при виде его ребят! Повод его появления был банален — покупка подарка его крестнику на именины. Подарок он, правда, купил и даже девочкам моим чаевых оставил, словно Ротшильд в отпуске. Но к чаевым еще оставил мне свою визитку с перспективой и желанием, так сказать, дальнейшего нашего с ним знакомства. Вот я и захотела узнать, что это за гусь такой. Сам знаешь, при моей работе всякое бывает. Там, где золото, там все грехи мира. Поэтому мне нужно быть гибкой, и, я бы даже сказала, дипломатичной. Ссориться с такими типами, сам знаешь, себе дороже. Вот отсюда и мой звонок тебе. Нужно знать, чего ждать от этой жизни…

Моя речь Юрика несколько успокоила. Он пожевал губами, пригладил рукой свою почти лысую башку и хмыкнул:

— Странно… Казимир просто так свои визитки налево и направо не раздает… Значит, ему от тебя что-то надо… Интересно бы знать, что? — И он опять уставился на меня со своим профессионально-проницательным прищуром, словно собирался у меня на лбу прочитать ответ на свой вопрос.

«Сделать» «голубой» взгляд мне уже ничего не стоило. Поднаторела я в этом занятии, потренировавшись на сестрице, которая могла в своей проницательности запросто переплюнуть любого майора ФСБ. Покрутив в руках ни в чем не повинную вилку, сделала взгляд озабоченным и проговорила с такой же интонацией:

— Эх, друг мой, Юрка! Знать бы, где упасть, как говорится… В общем, ты сам понимаешь, приставать к такому типу с вопросом: «Дяденька, а зачем вы мне свою визитку оставили?» я сочла, мягко говоря, неразумным. Пожить еще очень хочется. Я девушка молодая, замуж еще планирую выйти, да детишек нарожать. Так что, сам понимаешь… — И, сочтя, что при общении с моим приятелем лучшей тактикой и, заодно, стратегией будет нападение, сурово нахмурилась и с упреком произнесла: — А чего это ты, словно допрашиваешь меня, а?! Я, вроде бы, помощи у друга попросила, чтобы, так сказать, опираясь на твое сильное мужское плечо, обойти острые и, надо полагать, очень опасные углы в общении с этим типом…! А ты устроил тут мне допрос с пристрастием… Не можешь помочь — так и скажи! И нечего девушке голову морочить!! — И я демонстративно (но не переигрывая) надула губы и даже предприняла, вроде как, попытку подняться со стула.

Эта беспроигрышная техника сработала, как часики, не скрипнув ни одной шестеренкой. Юрка подался вперед и торопливо затараторил, пытаясь ухватить меня своей лапищей через стол, чуть не опрокинув при этом стакан с клюквенным морсом.

— Ну чего, ты, Дуська, чего…? Я ж так… Должен же я понимать, что там у тебя происходит, чтобы, как говорится, своевременно предпринять все меры по безопасности…

Я совершенно бесцеремонно прервала его словесный поток. Чуть сморщившись, проговорила несколько снисходительно:

— Ну, будет, будет… Ты не на отчетном собрании выступаешь. Кажется, наши отношения не требуют ни дополнительных заверений или, упаси, Боже, клятв. Так что, будем считать, что недоразумение исчерпано, и мы можем смело приступить к основной теме нашей с тобой встречи. Рассказывай, что это за Казимир такой еще свалился на мою голову… — И я подлила в свою чашку из расписного чайничка, принесенного официантом, ароматного чая.

Юрик глянул на меня с некоторым сомнением. А я про себя подосадовала, что слишком быстро и рано «сдалась». Но на полноценные «спектакли» у меня сейчас не было ни сил, ни времени. Я вперила требовательный взгляд в друга, стараясь таким образом ускорить процесс. Он откинулся на стуле, еще несколько мгновений побуравил меня своим взглядом и, наконец, заговорил непосредственно о том, что меня так интересовало:

— В общем… Появился этот тип в нашем городе не так давно… Всего лет двадцать назад. — Я мысленно прикинула, что в то время пребывала довольно далеко от этих мест и, если уже и не ходила под стол пешком, то была еще в том возрасте, когда только-только из-под этого самого стола вылезла. Соответственно, понятие «не так давно» в устах Юрика, который был старше меня всего-то года на два, звучало несколько издевательски. Но, разумеется, я промолчала по этому поводу, внимательно слушая друга. А он продолжал со вкусом и с выражением, наслаждаясь моим вниманием, повествовать о личности интересующего меня гражданина: — Еще в Советское время он получил два высших образования. Первое — филологическое, второе — историческое. И даже успел защитить докторскую диссертацию и поработать на кафедре архивно-исторического института. — Упоминание этого «архивно-исторического» меня несколько напрягло. Но я не перебивала приятеля, буквально вся, как есть, обратившись в слух. — …Но тут грянула перестройка, и наш Бронислав Сигизмундович, вроде как, остался не у дел с такой мирной профессией. Но не тут-то было. Экстерном (заметь, не просто так, а именно экстерном) он оканчивает юридическую академию и, вместе с приятелем, открывает собственную адвокатскую контору, которая очень успешно стала конкурировать с подобными заведениями нашего города. Вскоре его клиентами стали очень… значимые люди, не буду называть имен. Правда, чуть позже с его приятелем случилось несчастье, погиб в автокатастрофе, и Сташевский остался единоличным владельцем конторы. История темная, но на мой взгляд совершенно типичная для того времени. Но, помимо всего прочего, он у нас еще и выдающийся коллекционер, блестящий оратор, меценат и прочая, прочая, прочая… В общем, выдающийся во всех отношениях товарищ, немыслимых разнообразных талантов, можно сказать, человек. Короче, все его достоинства и способности перечислять — недели не хватит, а мне еще сегодня поработать бы не мешало. — Тонко намекнул Юрик на свою занятость.

Я, слегка нахмурившись, пробурчала:

— Ну, пока я не услышала от тебя ничего такого, из чего бы следовало, что это опасный тип. Судя по твоей характеристике — вполне себе достойный гражданин нашего общества. И, насколько я поняла, это только присказка, а сказка будет впереди? Так?

Мой друг вздохнул тяжело:

— Все правильно понимаешь. В поле зрения нашей конторы он попал лет пять назад, когда его имя мелькнуло в связи с одним темным делом, в котором были замешаны выдающиеся граждане нашего, и не только, города. — И добавил уже без шутовства, чуть понизив голос: — Трафик антиквариата, камушков, ценных картин и прочего, ведущий из Азии в Европу и проходивший прямиком через наш город. Дело это было очень громкое, но звук его раздавался только в кабинетах нашей конторы. Широкому кругу граждан о нем было мало что известно. Некоторые, особо прыткие журналисты, размахивая флагом «свобода слова», попытались тогда влезть, но очень быстро получили по рукам и затихли. Сама понимаешь, информация особо не разглашалась, и я не буду тебя предупреждать, что…

Я его перебила. С пониманием кивнула головой, проговорив чуть обиженно:

— Ну ты же меня знаешь… Давай дальше…

Он опять тяжело вздохнул и пробормотал:

— Ты из меня веревки вьешь…

В ответ я только хмыкнула:

— Ты это жене своей скажи…

Юрик как-то сразу сник при упоминании своей второй половинки, посерьезнел и сурово закончил:

— А дальше уже некуда. В том деле его имя всплыло только один раз, и то как-то вскользь. Все всё знали, но доказать ничего не могли. Ты же знаешь, как у нас: не пойманный — не вор. В общем, вышел Казимир тогда сухим из воды. Инкриминировать мы ему ничего так и не сумели. Чувствовались очень высокие покровители, боюсь даже говорить откуда. — И он выразительно закатил глаза под лоб, намекая тем самым, откуда было то самое покровительство. — Подобраться пытались много раз, но, увы, безуспешно. Он словно насквозь видел всех наших «под прикрытием» и вычислял их на счет раз. В общем, это наша кухня, и рассказываю я тебе это только для того, чтобы ты понимала, что связываться с этим типом — это все равно, что покупать билет в один конец. И тут слово «конец» я имею в виду в буквальном смысле этого слова. — Закончил он грозно.

Я с задумчивым и слегка пришибленным видом размазывала столовым ножом остатки сметаны на своей тарелке. Сказать, что я узнала для себя что-то принципиально новое, я не могла. И без этой информации было понятно, что человек этот опасен как очковая кобра. А поведенная Юриком информация просто придавала этому пониманию некоторую осознанность. Приятель продолжал смотреть на меня грозным взором, ожидая правильной реакции. Точнее, даже не правильной, а ожидаемой. Ну я и выдала, решив его не разочаровывать. Тяжело вздохнула и, голосом Кисы Воробьянинова, на французском языке просившего милостыню, загнусавила:

— Спасибо, Юрочка… Ты мне очень помог. Постараюсь держаться от этого типа подальше. И своих всех предупрежу очень корректненько, чтобы не связывались…

Юрик глянул на меня подозрительно и, прищурив один глаз, проговорил с сомнением:

— Особо испуганной ты как-то не выглядишь…

Я отмахнулась.

— Стараюсь держать марку, так сказать. А на самом деле все поджилки трясутся, состояние предобморочное, сердце в пятках, а про давление и разговору нет…

Приятель обиделся.

— Дуська… Я ведь серьезно говорю. Я знаю, ты у нас девушка разносторонняя и на многое способна, но тягаться с Казимиром даже тебе не по силам. У вас слишком разные весовые категории. И я вовсе не горю желанием произносить траурную речь над твоей могилой.

Я тихонько присвистнула:

— Даже так…?

Юрка нахмурился и очень серьезно и веско ответил:

— Даже еще хуже… Я просто пугать тебя не стал.

После таких речей, разумеется, я клятвенно пообещала другу держаться от Казимира подальше. Но перед тем как расстаться, я его попросила несколько застенчиво:

— Юрик… Не мог бы ты пробить еще парочку товарищей? — Он нахмурился, наподобие бога Зевса перед тем, как тот собирался метнуть свои молнии в провинившихся людей. И я его поспешила заверить, что эти граждане, к которым я проявила любопытство, вовсе не имеют никакого отношения к Сташевскому. Мол, так, просто случайные знакомые, с которыми бы я хотела пообщаться на вполне себе безобидные темы, связанные со Свято-Троицким монастырем.

Юрик очень удивился, пробормотав:

— Ну, Евдокия… Широта твоих интересов меня поражает. А монастырь-то тут при чем?

Я пожала плечами и неопределенно промямлила:

— Так… Кое-какой интерес к старинным рукописям…

Друг нехотя проворчал:

— Ладно… Давай твоих граждан. Гляну, что за люди…

Я торопливо подсунула ему листок с двумя фамилиями моих недавних знакомцев из монастыря. Еще раз взяв с меня клятвенное обещание «не лезть, куда не просят», мы с ним расстались. В своих заверениях «не лезть» я была очень искренней, твердо намереваясь сдержать свое слово. Но я не учла одного: я-то собиралась держаться от этого дела и от граждан с сомнительной репутацией подальше, только вот ни это дело, ни эти граждане подальше от меня держаться никак не хотели. И повлиять на их желания я, увы, уже не имела возможности.

Убедиться в этом я смогла буквально минут через пятнадцать после того, как рассталась с Юриком. Вся в невеселых думах, я брела по бульвару в сторону магазина, когда меня будто кто-то толкнул в спину. Я, сбившись с шага, нерешительно оглянулась по сторонам. Ничего особенного. Люди, спешащие по своим делам. Мамаша с коляской, старичок-пенсионер, покупающий газету у ларька, пара ребятишек на скейтах. Нет… Так дальше жить нельзя! Иначе, и вправду, недолго оказаться в скорбном доме! А планы на жизнь, как я правдиво сказала Юрику, у меня были большими, и среди них точно не было места докторам по психическим заболеваниям! Тряхнув головой, будто отгоняя дурные мысли, я решительно зашагала к месту своей работы. Но ощущение, что мне кто-то упорно смотрит в спину, никуда не делось. Что за чертовщина! За свою не очень долгую, но достаточно бурную жизнь я научилась безоговорочно доверять своей интуиции. И взгляды, направленные на меня, чувствовала безошибочно. Причем эти ощущения имели свой цвет и даже запах. Ревнивые и завистливые взгляды имели грязно-серый цвет с лиловыми полосами, злобные взгляды были бордовых оттенков. Ну и так далее… А этот взгляд был равнодушно-холодным с цепенящим оттенком серо-голубого цвета, напоминающим леденящий душу северный ветер. Словно человек смотрел на меня не как на личность, а будто как на какой-то предмет. Такие взгляды бывают у охранников в супермаркетах. Потому что охраняли они не людей, а предметы. А к предметам какие могли быть чувства? Для них было главным, чтобы эти самые предметы не стибрили. Вот и я сейчас себя ощущала банкой с красной икрой. Дорогой, но наблюдающему совершенно не нужной. Просто ему платили деньги, чтобы эту банку не стащили. Согласна… Объяснила несколько путано, но по-другому пока не получалось. И тут не нужно было большого ума, чтобы понять, что именно это в ведомстве Юрика называется «хвост». То, что это самый хвост мне приставил друг, я поверить не могла. С какой стати?! Я что, шпион какой-то? Да и не успел бы он за такой короткий срок. А главное, какой в этом смысл? Правильно! Никакого! Значит, «хвост» приставил кто-то другой, и кроме Сташевского мне никто на ум не шел. А то, что я этого наблюдателя не смогла засечь, говорило только об одном: «хвост» был профессионалом высокого уровня. Мне и так было от всех разговоров с Юриком не по себе, а тут и вовсе стало нехорошо. Захотелось бежать, куда глаза глядят, главное только понять бы еще, куда мои глаза глядят…

Решив не дергаться и плюнуть на всех наблюдателей вместе взятых, я расправила плечи, гордо подняла голову и походкой подиумов зашагала на работу. Двое молодых парней, шедших навстречу, заинтересованно глянули на меня, а один даже тихонько присвистнул вслед.

Глава 6

Во дворе на стоянке возле черного входа стояла Сенькина машина. Я чуток притормозила и, не торопясь увидеться с родной кровинушкой, пристроилась в соседнем дворе на лавочке под раскидистым кустом цветущей сирени. Быстро в уме прикинула всю ситуацию. Выходило, что сестре нужно все рассказать. Потому что она была в курсе насчет ключа, а значит, теперь рисковала наравне со мной. Вряд ли Казимир поверит, что я не рассказала обо всем сестре, если ему в голову придет начать спрашивать (тьфу, тьфу, тьфу…). А узнать, что Сенька — самый близкий мой человек, такому типу труда не составит. Вот и выходило, что если уж опасность стала за мной (пока еще) ползать, то и к Сеньке она прицепится — это точно. Ну подумаешь, покудахчет сестрица немного поначалу, побегает, поорет, как без этого. Но потом-то все равно успокоится. Куда ей деваться-то с подводной лодки? А там, глядишь, вместе чего умного и придумаем. В любом случае, если сестре грозит опасность (а я в этом была уверена), она должна об этом знать, чтобы как-то себя обезопасить. Приняв это решение, я встала со скамейки и решительным шагом направилась к офису.

Сенька сидела на диване, несколько развалившись в вольной позе, грызла печенюху и пролистывала макет нашего нового каталога, над которым я корпела несколько ночей подряд. Услышав, как открывается дверь, Сенька попыталась состроить физиономию строгого начальства, но, увидев, что именно я вхожу в кабинет, слегка расслабилась. Сграбастала из вазочки очередную печеньку, кивнула головой на каталог в своих руках и одобрительно проговорила:

— Толково… Только, думаю, нужно отдать дизайнерам, чтобы кое-что подправили… Ты как считаешь?

Я равнодушно пожала плечами:

— Отдай…

Подошла к кофеварке и принялась колдовать над ней. Мое безразличие Сенька восприняла несколько неправильно. Соскочила с дивана и, чуть заискивающе, пытаясь заглянуть мне в глаза, затараторила:

— Дуська, ты чего? Обиделась, что ли? Нормальный каталог, и работу ты проделала большую, профессионально проделала, но ты же не дизайнер. А они глянут своими наметанными взглядами, где чего подправят, где чего добавят… Ведь не хухры-мухры, на международную выставку выдвигаемся. Так что, какие тут обиды могут быть? А, Дуськ…?

Я усмехнулась.

— Да не обиделась я… С чего взяла-то? Устала немного… Спала плохо… А тут еще… — Я покосилась на сестрицу.

Сенька сразу стала в стойку. Брови сошлись на переносице, и она с какой-то тоской спросила:

— Дуська… Ты чего? Опять куда-то вляпалась?

В ответ я только тяжело вздохнула. Налила в две чашки кофе и пошла к креслу. Основательно уселась, словно собиралась в нем провести весь остаток своей не очень, как я теперь уже думала, долгой жизни, и сделала маленький глоток из своей чашки. Сестрица, все это время наблюдавшая с подозрением за мной, вдруг рявкнула так, что я чуть не подавилась ароматным напитком:

— А ну, немедленно говори, что опять случилось!!!

Неторопливо взяв салфетку со столика, я вытерла капли кофе, попавшие на юбку, и обиженно проворчала:

— Чего орешь, как укушенная? Сейчас все расскажу…

Ну и рассказала. Про нашего необычного посетителя, про то, как лоханулась с ключом, про его интерес и про встречу с Юриком, и, разумеется, выдала всю ту информацию, которую узнала про друга. Пока Сенька, морща нос, размышляла над моим повествованием, я подумала, подумала, да и рассказала ей и о монастыре. О той книге, которую увидела в руках Аникеева, про рисунок на ней, который, как две капли воды, был похож на рисунок на ушке ключа. Про Волкова и свои выводы тоже поведала. В общем, сдалась, что называется, с потрохами. Закончила свою невеселую повесть так:

— В общем… Есть два пути. Первый: выкинуть этот ключ и забыть все, как страшный сон. Тут есть один минус. Боюсь, Сташевский в такое вряд ли поверит. И мы все равно будем, так сказать, под прицелом его внимания. Есть, конечно, вероятность, что походит, походит, да и успокоится. Но в такое счастье я поверить не могу. Кстати, так же, как и он, ни за что не поверит, что мы знать ничего не знаем. Скрывается за этим ключом какая-то тайна. А то, что, владея им, мы ни сном, как говорится, ни духом, этого типа мы вряд ли сможем убедить. — Я немного помолчала и продолжила уставшим голосом: — Второй вариант намного труднее, но и результат… В общем… Нужно узнать, что это за тайна. Почему бабулька в церкви отдала этот треклятый ключ именно мне? Кто она, вообще, такая, что владела им? И тогда мы пойдем по опасной дороге, но, по крайней мере, пойдем с открытыми глазами. И, кстати, неплохо было бы выяснить, что это за Журавлиное братство такое. — Закончив, я выдохнула: — Ну вот… как-то так… Теперь ты знаешь все. Что скажешь?

Сенька смотрела, не отрывая глаз, в свою чашку, словно там, на пресловутой кофейной гуще, хотела обнаружить ответы на все вопросы. Я терпеливо ждала, не торопя сестрицу. Понимала, что переварить такое в один миг не очень просто, а уж тем более принять какое-либо конструктивное решение. Я уже чуть не начала дремать, когда Сенька, наконец-то, оторвавшись от созерцания кофейной гущи, глянула на меня волком, да как рявкнет:

— Вечно тебя тянет… не пойми куда!!!! (по понятным причинам, я заменила не совсем цензурное выражение, не желая компрометировать интеллигентный образ сестрицы, на «не пойми куда»)

От неожиданности я подскочила на месте и схватилась за сердце, а в двери просунулась голова Игорька с перепуганными глазами. Охранник цепким привычным взглядом окинул весь кабинет и шепотом спросил:

— Евдокия Сергеевна, у вас тут все в порядке?

Я, замахав на него руками, зашипела торопливо:

— Все… Все в порядке! Иди, иди, Игорек… — А затем сердито пробурчала сестре: — Чего горланишь, как отставшая от поезда? Охрана вон и то переполошилась. Сейчас-то чего уж орать, когда все случилось?! Сейчас думать нужно, а не орать…

Сенька, суровости поубавив, никак не реагируя на мои замечания, хмуро спросила:

— Надо полагать, тема «наша хата с краю…» тебе не глянется?

Я хмыкнула:

— А было время, когда глянулась? Чего глупости-то спрашиваешь? Я, вроде бы, все внятно объяснила. Теперь поздняк метаться. Если уж совсем коротко, сейчас осталось только решить, как головами рисковать будем: за дело или за просто так. Я считаю, уж если башка на плахе, то лучше тогда за дело. А за просто так — обидно будет.

Сенька сверлила меня своими зелеными глазищами некоторое время, изображая генерала, у которого перед самым парадом какая-то падлюка свистнула фуражку. Причем, этой самой падлюкой, вроде бы, я и была. Надо полагать, ничего для себя не высмотрев, тяжело вздохнула, будто шарик сдулся, и потерянным голосом проговорила полувопросительно:

— Я правильно понимаю, что ты для себя все решила?

В ее голосе была слышна даже некоторая обида, что я «все решила». Я попыталась объяснить:

— Да пойми ты…! Сейчас уже мое «решила» или «не решила» ни на что не повлияет! Даже если мне под ногти начнут иголки загонять, а я при этом начну клясться, что ничего тебе не рассказывала и ты, вообще, не в курсе, во-первых, мне все равно, никто не поверит, зная наши отношения, а, во-вторых, даже если и поверят, тебя могут легко использовать как предмет шантажа, понимая, как ты мне дорога. Другими словами, ты для меня и есть то самое «слабое место», через которое им будет проще получить желаемое. — На Сеньку было жалко смотреть. Она вся сникла как-то и даже осунулась от переживаний.

Я подсела к ней на диван и, приобняв за плечи, стала утешать:

— Ну, чего ты… Прорвемся как-нибудь… Тут главное, знать направление прорыва. А мы его пока, увы, не знаем. Значит, надо нарыть побольше информации. Я уверена, что в той книге что-нибудь об этом ключе сказано. Только я пока не знаю, как нам до нее добраться…

Сестрица на меня покосилась, вздохнула тяжело и проворчала:

— Послал же Бог сестрицу…

Ее фраза означала только одно: Сенька в игре. Я про себя с облегчением выдохнула и тихонько засмеялась:

— Ну, какая есть… Другой-то все равно нету.

Приняв все происходящее как неизбежность, сестра стала преображаться прямо на глазах. Спину распрямила, в глазах огонь, словно она уже была готова принять бой. Деловитым голосом она произнесла:

— Так… Про этого Казимира я кое-что слышала. Прав твой Юрик… Тип это опасный, если не сказать хуже. Ну ничего… Мы тоже не вчера на свет появились. Могем и мы кое-чего… Так, — она уставилась на меня требовательным взглядом, — ты говоришь, что книга эта самая в Свято-Троицком монастыре хранится, а вокруг нее какие-то типы вьются? — Я молча кивнула головой. Сенька на несколько мгновений задумалась, а потом, прищурив один глаз, проговорила голосом лисички из сказки «Колобок»: — А не съездить ли нам с тобой сегодня на вечернюю службу? Думаю, к тому времени там уже этих типов быть не должно. — И пояснила, словно для тупенькой: — У них же, поди, рабочий день не резиновый. — Несколько сконфуженно глянула на меня и пробормотала: — Не то, что у нас… — Потом, отогнав грустные мысли о «резиновом» рабочем дне, деловым тоном продолжила: — Надеюсь, мы сможем поговорить без посторонних глаз и ушей с отцом Андреем. Я его знаю. Не скажу, что уж очень хорошо, но пересекались с ним пару-тройку раз. Мужик он, что надо, несмотря на то что монах. — Она вдруг смутилась, поняв, что брякнула что-то не то про человека, посвятившего себя служению Богу, и с легким смущением поправилась: — Ну я имею в виду, что он наш человек, нормальный, без лишних закидонов.

Получилось еще хлеще. Я укоризненно глянула на нее, но комментировать не стала. Ни к чему сейчас было затевать с Сенькой ненужного спора.

Сестрица поднялась с дивана и командным голосом произнесла, словно поднимала полк в атаку:

— Так… Все свои рабочие дела на сегодня заканчивай, и поедем… Вечер уже не за горами. Пока доедем, то, да се… В общем, давай… Вперед!

Получилось вполне жизнеутверждающе. Но выполнять команду сестрицы я не торопилась. Все еще не вставая, смущенно потупилась и заерзала на кресле, словно сидела на колючке чертополоха. От Сенькиных глаз это не укрылось. Грозно нависнув надо мной, как парящий орел над цыпленком, спросила:

— Ну… что еще…?

Я подняла на нее виноватый взгляд (хотя, моей вины в этом я и не видела) и пробормотала, опасаясь очередной гневной вспышки:

— Тут такое дело… — И решительно выпалила: — В общем, за мной, кажется, следят…

Сенька растерянно захлопала ресницами, а потом на выдохе почти простонала:

— Час от часу не легче!!! Так «кажется» или следят?

Я покаянно проговорила:

— Если ты о том, видела ли я кого-то… То, нет, не видела. Но ты же знаешь, я такие вещи за версту чую. Ошибки быть не может, следят, и весьма профессионально. От чего становится совсем страшненько…

Сестра хмыкнула и не очень удачно попыталась меня передразнить:

— «Страшненько» ей… — И тут же грозно добавила: — Бояться раньше надо было, когда у незнакомого человека ключ этот дурацкий брала! А теперь надо действовать, пока нас тут всех… — От нафантазированных самой же, в пылу беседы прогнозов по поводу нашего недалекого будущего, ей даже сделалось нехорошо. Закатив глаза, она пробормотала в сердцах: — Твою ж ты перспективу…!

На этом все дискуссии были закрыты, и Сенька пулей вылетела из кабинета, крикнув мне на ходу:

— В машине жду…

Я быстренько отдала все распоряжения по поводу работы, коих у меня было не так уж и много, и, схватив сумку, отправилась (хотела бы сказать, «навстречу приключениям», но…) к машине, в которой сидела на пассажирском месте сестрица и, можно сказать, «била копытом» от нетерпения. Увидев данную рекогносцировку, или, выражаясь простым языком, распределение обязанностей, я только хмыкнула. Хотя я знала, что сестрица за рулем не особо любила ездить и при каждом удобном случае делегировала эту рутину мне, но сегодня такая расстановка ролей меня несколько удивила. Ожидалась погоня, или, по крайней мере, запутывание «хвоста», если, конечно, такой имелся, а такие вещи, где полнота ответственности ложилась на того, кто был за рулем, она, обычно, любила брать на себя. Разумеется, своими умозаключениями на этот счет я с ней делиться не стала. Времени на диспуты уже не было. Солнце неуклонно клонилось к западу, а значит, вечерняя служба могла скоро начаться. А монастырь — это вам не ночной клуб, который работает до пяти утра. В монастыре жесткий устав и четкое расписание. И следовало это учитывать.

Мы выехали со двора, и я буркнула, не отрывая почти взгляда от зеркала заднего вида:

— Коли ты сегодня штурман, тогда настрой под себя боковое зеркало и смотри внимательно. «Хвост» в монастырь притащить бы не хотелось…

Сенька к обязанностям штурмана относилась всегда серьезно. Она вела себя практически как профессиональный разведчик. На месте не елозила, головой не крутила. Деловито и осторожно поменяла ракурс правого зеркала под себя, и теперь вся углубилась в наблюдение, при этом время от времени не забывая стрелять взглядом по сторонам. Мы сворачивали с главного проспекта на боковую улочку, которая вела к объездной дороге, когда Сенька вполне будничным голосом проговорила коротко:

— За нами «хвост». Видишь темно-синий седан Шевроле? Он почти от самого магазина за нами тащится. — Сестра озабоченно глянула на меня и спросила с сомнением: — Отрываться будем?

Я задумалась. Собственно, ничего особо секретного я не видела в том, что мы с сестрой собрались посетить Святую обитель во время вечерней службы. Но в данной ситуации, если за нами следят люди Казимира, то два плюс два он сложит очень быстро. А создавать проблемы монастырским мне бы совсем не хотелось. Тем более, что я пока не очень хорошо понимала, как это все между собой связано. И, руководствуясь известным изречением «береженого Бог бережет», с усмешкой проговорила:

— Как мы еще в студенческие времена говорили: хвосты будем рубить.

Я стала мысленно представлять карту этого района города. Район был старым, со множеством домов частного сектора, со всякими тупиковыми переулочками и извилистыми, не всегда заасфальтированными дорогами. Уходить от хвоста в этом районе было довольно бесперспективно. А вот если мы заедем в промышленный пригород… Знала я там одну хитрую дорожку в сторону объездной. Правда, седану там было делать нечего, а вот Сенькин Мицубиси пройдет, как ласточка. Резко крутанув руль на следующем перекрестке, я поехала в сторону промзоны. Сенька вопросов мне не задавала, сосредоточенно глядя в зеркало. А я принялась рассуждать вслух, чуть ворчливым голосом:

— Отрываться нужно грамотно. Чтобы у них даже тени сомнения не было, что мы отрываемся. Другими словами, мы две беспечные «блондинки» и не видим, что за нами кто-то едет. Иначе нас возьмут в такие жесткие тиски, что мы и чихнуть без их ведома не сможем.

Сестрица в ответ на мои слова фыркнула.

— Дуська, у меня такое чувство, что ты разведшколу прошла… Рассуждаешь, как опытный разведчик, блин! — Потом, помолчав немного, ворчливо прибавила: — Но ты права… Если поймут, что мы их засекли, обложат, как медведя в берлоге. Вот же, влипли!!!

На ворчание сестры я уже внимания не обращала, сосредоточившись на дороге, мысленно прикидывая, как будем уходить от «хвоста».

Описывать всю процедуру данного мероприятия не буду. Скажу только, что от наших наблюдателей мы ушли так, что комар носа не подточит. Тихо и незаметно растворились в хитросплетении складов, гаражей и промышленных территорий. Убедившись, что больше за нами никто не следует, я притопила педаль газа, и уже через несколько минут мчалась вдоль берега в сторону Свято-Троицкого монастыря. На благоухание природы и шикарные виды, открывающиеся с высокого берега реки, внимания почти не обращала, обдумывая свой разговор с отцом Андреем. Про ключ решила пока ничего не говорить. Главным сейчас было, как можно больше получить информации про Журавлиное братство. Одолевали меня, конечно, сомнения, что монахи что-то об этом самом братстве знают. Все ж-таки это было не каноническое христианское образование. Может, монахам и знать-то про него не полагалось, согласно их уставу.

Но рассуждать на эту тему сейчас было уже бессмысленно. Мы прибыли к монастырю. На небольшом паркинге стояло несколько машин. К моему облегчению, ни Тойоты, ни Рено, знакомых мне по прошлому посещению, среди них не было. Намотав на голову шарфы, мы с Сенькой отправились прямиком к воротам, которые были гостеприимно распахнуты. Вечерняя служба уже началась, о чем, с некоторым упреком, сообщил нам служка, исполняющий роль привратника. Поэтому мы прямиком направились к церкви, из раскрытых дверей которой доносились песнопения.

Вечернюю службу проводил сам настоятель Феофил. Мы с Сенькой встали скромно в уголочке за колонной, стараясь быть как можно незаметнее. Минут через десять сестрица начала томиться. Ее деятельная натура требовала движения, активных действий. А для меня такая пауза в нашей стремительной жизни была сейчас в самый раз. Понимаю, что в церкви во время службы не положено думать о мирском и суетном, но человеком я была невоцерковленным, посему за великий грех сие не считала. Окруженная звуками молитв и пением хора, я начала успокаиваться после недавней гонки по городу от неведомого нам синего седана. В моей голове все мысли стали укладываться и сортироваться в некотором порядке, сами собой выстраиваясь в логические цепочки.

Так… Что мы имеем, как говорится в сухом остатке? С чего все началось? Правильно, с потери моего браслета. В мистику я не особо верила, но в то, что на свете существует что-то, чего мы, по ограниченности нашего ума, не знаем и не понимаем, в этом я была убеждена. И этот факт (в смысле, потеря моего браслета) смело могла отнести к этой категории. Что называется, судьба привела. Едем дальше… бабуля, надо сказать, очень необычная, которая передает мне непонятный ключ с непонятными напутственными речами, и в этот же вечер бабулю убивают. В то, что старушка сама навернулась с лестницы, я упорно не верила. И моя интуиция была в этом со мной полностью согласна. Что еще имеем? Имеем мое появление в монастыре, имеем книгу с тиснением, точно таким же, как и рисунок на ключе, имеем еще двух странных типов, историков (угу… особенно Волков! Ну просто типичный «книжный червь»! ), и, словно вишенка на торте — появление Сташевского в нашем магазине и мое неосмотрительное действие, вследствие которого он этот ключик и увидел. И не просто увидел, но еще и узнал. И отсюда вывод: о Журавлином братстве он что-то знает и знает наверняка. Иначе, на кой бы ему понадобился мой ключ? Так. Стоп! А кто сказал, что он ему понадобился? Если бы это было так, то в этот же день, меня по голове стук, и вот он ваш ключ! Возможности были. Когда я на встречу к Юрику шла, и, в особенности, когда я с этой самой встречи шла обратно. Шла по бульвару, заросшему кустами сирени. Народу, считай, ни души. Самое место, чтобы по голове-то приложить. Что называется, получите и распишитесь. А он что? Он слежку за мной отправил. Вот, черт! Совсем я запуталась во всей этой истории! Нужно было взять небольшой тайм-аут. И я, постаравшись выбросить все это из головы, сосредоточилась на пении церковного хора, кстати, на очень хорошем пении.

По окончании службы мы первыми вышли из церкви и уселись недалеко от входа на скамеечке, которая уютно разместилась под кустом зацветающей рябины. Вскоре в дверях церкви показался отец Андрей. Мы соскочили с места и с сиротским видом двух заблудших грешниц, которые остро нуждались в срочном покаянии, уставились на благочинного. Брови у отца Андрея слегка приподнялись, выражая тем самым степень его удивления от нашего здесь появления. Но и только. Размашисто, но без излишней суеты, он зашагал к нам навстречу. Не доходя нескольких шагов, проговорил своим глубоким, я бы даже сказала, обволакивающим голосом, пряча сдержанную улыбку в бороде:

— Матушка Евдокия… И вы, Августа Николаевна… Счастлив видеть вас у нас. Каким благим ветром вас к нам занесло? Неужто, какие проблемы с нашими изделиями приключились?

Сенька, чуть выступив вперед, широко улыбнулась, как старому другу, и ответила, подстраиваясь на ходу под интонации отца Андрея:

— Господь с вами, батюшка… С вашими изделиями все в полном порядке. Торгуем помаленьку. А привело нас, прости, Господи, обычное любопытство. — И тут же быстро поправилась: — Или не так… Любопытство — чувство суетное и недостойное. Скорее, любознательность. Так будет правильнее…

А я чуть рот не открыла, несколько удивленная такими речами сестрицы. Нет, разумеется, я не думала, что в ее лексиконе только нецензурная брань. Но чтоб так… Что называется, «высоким штилем»… Честно скажу, не ожидала.

А Сенька продолжала разливаться соловьем, как по писанному:

— Сестра моя вот, донесла до меня сведения о том, что в ваших архивах появилась какая-то старинная библиотека, найденная в подвалах монастыря. И что даже над ней уже работают какие-то ученые с благословения самого митрополита. Вот об этом-то мы и хотели поговорить с вами, если, конечно, у вас найдется для нас немного времени. — И она обворожительно, но, разумеется, не выходя за рамки, положенные в таком месте, как это, улыбнулась.

Отец Андрей смотрел на нас с некоторым удивлением, видимо, пытаясь понять, что это на нас накатило. Он даже высказался как-то невнятно на эту тему, пробурчав:

— Похвальная любознательность к истории родного края. — Потом, спохватившись, проговорил поспешно: — Что же это, мы тут стоим! Пойдемте в трапезную, чайком побалуемся. Там все и обсудим… — И сделал приглашающий жест рукой, следовать за ним. Но в его голосе, когда он говорил о нашей «похвальной любознательности», мне послышалось некоторое напряжение. Или нет?

Отец Андрей пошел с Сенькой впереди, мило беседуя о том, о сем. А я чуток приотстала. По вполне себе банальной причине. Камешек в туфлю заскочил и натирал, зараза, ногу. На мою задержку никто внимания не обратил. Зато я обратила внимание на очень напряженную спину благочинного. Будто он подсознательно ожидал сзади удара ножом. Такое напряжение бывает у охотников, лежащих в засаде и ожидающих, когда кабан-секач выскочит прямо на них (не понаслышке об этом говорю). Не знаю, с какого такого перепуга я обратила внимание на подобную мелочь. Тем более, что я была уверена в боевом прошлом отца Андрея. Нет… Все точно катится к диагностированию у меня паранойи! У меня уже монахи стали подозрение вызывать! Глупее и придумать ничего невозможно!! Это мне первая Дуська пыталась мозги прочистить. А вторая Дуська, как нашкодивший кот, «слушала, да ела», как говорится. Несмотря на все громкие возмущения первой Дуськи, решила держать ушки на макушке, монастырь это или не монастырь, и за отцом Андреем понаблюдать повнимательнее. На что Дуська первая только сокрушенно вздохнула, безнадежно отмахнувшись, мол, делай, что хочешь, раз такая умная! Вы только не подумайте, что я стала подозревать священника, и не просто священника, а монаха (!), в каких-то злых (упаси, Боже!) намерениях. Но мне показалось (подчеркиваю, что именно показалось), что отец Андрей, как говорится, в теме. Или, по крайней мере, знает что-то большее, чем просто хочет показать.

Я догнала Сеньку с благочинным уже в коридоре монастыря. Мы вошли в трапезную, обставленную довольно просто. Деревянные столы с лавками возле них, небольшие шкафы по стенам со всякой кухонной утварью, небольшой буфет и столик, на котором стоял обычный электрический самовар. В трапезной, возле шкафов, суетилось двое служек-монахов, расставлявших посуду по местам. Отец Андрей кивнул им головой, не говоря ни слова, и те, на углу большого стола, кинулись накрывать все к чаю. Чаю я не хотела, но и отказываться от проявления гостеприимства сочла некрасивым. Тут еще сестрица глянула на меня строго, мол, не фокусничай. И я, скромной мышкой, уселась на краешек скамейки. Служки нам разлили чай по чашкам, поставили перед нами несколько мисочек со сладостями, медом, какими-то плюшками, и отец Андрей начал нас потчевать, расхваливая мед с собственной пасеки и варенье собственного монастырского особого приготовления. Отдав должное угощениям, Сенька опять завела разговор о найденной библиотеке.

— Отец Андрей, возможно, нам хоть краешком глаза глянуть на это диво-дивное? Согласитесь, не каждый день находят подобные раритеты…

Благочинный посмотрел на нас внимательным и серьезным взором. Видимо, поняв, что мы от него просто так, только лишь попробовав медку, не отстанем, с тяжелым вздохом проговорил:

— Ну что ж… Пойдемте.

Мы прошли все теми же длинными и мрачными коридорами, которыми я уже проходила не так давно (неужели это было только вчера??), затем спустились в самый низ бесконечными лестницами и переходами. Отец Андрей опять поколдовал над замком и отворил дверь. Сенька оглядывалась кругом, чуть ли не разинув рот от восхищения. При этом она охала, ахала и бормотала восторженные комплименты «пчелиному трудолюбию» людей, раскопавших и приведших в порядок «такое великолепие». Отец Андрей поглядывал на сестрицу с легким недоверием в глазах, силясь понять, это она так действительно думает или издевается? Чтобы избавить его от всяческих сомнений, я присоединилась к Сенькиным вздохам-охам, защебетав:

— И вправду, отче… Такой титанический труд вашей братией был проделан…

В глазах благочинного мелькнула легкая тень недоумения и, я бы даже сказала, некоторого разочарования. Надо полагать, до этого момента он почитал нас за умных с сестрой. Ну да ладно… Дурочками побыть иногда очень даже полезно. Дурочек не опасаются. Вдруг и тут пригодится?

Оставив нас одних посреди зала и попросив подождать, наш провожатый отправился искать архивариуса, которым являлся, уже известный мне по прошлому разу, брат Иов. Правда, тогда мне было не до описания невзрачного маленького человечка в длинной черной запыленной рясе, которого я едва и рассмотреть-то успела, загруженная мыслями о книге с известным рисунком. Но, справедливости ради, должна сказать, что хоть внешность его и не была героической или выдающейся, как, например, у отца Андрея, но все же заслуживала особого внимания. Как я уже сказала ранее, вид он имел невзрачный, незаметный, какой-то мышиный, что ли. Маленькое личико с острым носом, кругленькие глазки-бусинки непонятного то ли карего, то ли зеленого цвета, небольшие очки в простенькой оправе времен семидесятых годов, с трудом удерживающиеся на узкой переносице — весь его вид как раз-таки и соответствовал понятию «книжный червь». Брат Иов предстал перед нами, как тот сказочный Сивка-Бурка, ну, я имею в виду, «как лист перед травой», окинул нас внимательным, если не сказать, любопытным взглядом и тихо поздоровался, совсем не «по уставу»:

— Здравствуйте…

Голос у него был тоже тихим, шуршащим, будто кто-то по полу ногами прошаркал в больших, спадающих с ног тапочках. Мы недружно и как-то вразнобой поздоровались с ним. Сенька в некотором недоумении смотрела на «брата», что не осталось незамеченным со стороны отца Андрея. Благочинный усмехнулся в бороду и проговорил своим обворожительным глубоким и, прямо-таки, бархатным голосом:

— Не смотрите, матушка (это он Сеньке), что брат Иов мал, да тих. У него докторская степень в миру была по истории. Умнейший человек, должен вам сказать. Так что никто лучше него вам про эту библиотеку и не расскажет.

«Матушка» (в смысле, Сенька) несколько конфузливо улыбнулась, да и брякнула (другого слова не подберу сразу):

— Другого и не помыслю, отче. Знаю, абы кого к такому серьезному делу вы не приставите. — И, сказав это, почему-то вдруг покраснела. Лично я думаю, от досады на саму себя и на меня заодно, что втравила ее в историю.

От таких речей отец Андрей даже слегка растерялся. И у него во взгляде опять мелькнуло давешнее недоверчивое выражение, а уж не издевается ли над ними моя сестрица. Но тут заговорил брат Иов, который все это время стоял и разглядывал меня, подслеповато щурясь. А потом вдруг радостно разулыбался, что совершенно преобразило его лицо, превратив из неприметного мышонка в озорного мальчишку.

— А я вас сразу узнал! Вы вчера иконы наши получать приезжали и интерес к найденной библиотеке проявляли, правда?

Упираться я не стала, обреченно кивнув головой, промямлила:

— Правда… Это я и была…

Но брат Иов все продолжал радоваться неизвестно чему:

— Вас ведь Евдокия зовут, так? — И тут я не стала с ним спорить, покладисто кивнув головой, мол, истину глаголешь, брат мой. А «мышонок» поправил очечки на переносице, с которой они все время сползали на самый кончик носа, и продолжил со все возрастающим вдохновением: — Очень красивое имя… А вы знаете, что оно означает?…

Но тут отец Андрей прервал его восторженную речь, так и не дав мне услышать, что же означает мое собственное имя. Чуть нахмурившись, видимо, призывая брата своего к порядку, он проговорил:

— Брат Иов, наши гостьи интересуются найденной нами библиотекой. Не мог бы ты рассказать немного, что тебе удалось выяснить при изучении этой во всех отношениях удивительной находки?

Брат Иов растерянно заморгал коротенькими ресничками, глядя на свое начальство, словно он уже и позабыл, что находится не на кафедре, а в монастыре. Потом как-то сразу сник, будто спустился с небес на землю, и несколько покорно и пришибленно закивал головой:

— Конечно, конечно, отче… Только что именно интересует наших гостей? Библиотека-то большая, да не изучена почти совсем. Я ведь только-только начал…

Я было открыла рот, чтобы, не мудрствуя лукаво, сразу, так сказать, в лоб, спросить, а что это за такое «Журавлиное братство» и книга такая с тиснением, которую изучали тут ученые из историко-архивного института? Но тут в зал вбежал запыхавшийся монашек и, подлетев к отцу Андрею, пренебрегая общепринятым правилом не шептаться в присутствии нескольких людей, что-то зашептал ему на ухо. Благочинный монашка выслушал, хмуря брови, и, кивнув головой, сухо проговорил посланцу:

— Хорошо… Ступай…

Монашек поклонился и с прежней скоростью ринулся обратно из подвала. А я подумала, что, если бы они пользовались сотовыми телефонами, не пришлось бы так носиться по лестницам. Но тут же себя отдернула. Со своим уставом…, ну и так далее. А отец Андрей, все еще продолжая хмуриться, обратился к нам:

— Извините меня… Но настоятель срочно требует моего присутствия. Так что, уж не обессудьте, я вас оставлю на попечении брата Иова. Надеюсь, он вам расскажет обо всем, что вас интересует. А у меня дела… — При этом он так взглянул на архивариуса, что у того кровь от лица отхлынула, и он, трудно сглотнув, поклонился поясно и залепетал что-то невнятное, наподобие «как скажешь, отче».

Да… Отец Андрей своим поведением вызывал у меня все больше и больше сомнений и вопросов. Правда, в чем эти самые сомнения заключались и какие это были вопросы, я бы и себе ответить не смогла. Просто сомнения с вопросами, и все тут!

Мы остались втроем в этом огромном гулком зале. И теперь с сестрицей напоминали двух голодных волчиц, окруживших беззащитного барашка. И, кажется, брат Иов чувствовал то же самое, потому что слегка от нас попятился, пока не наткнулся на стул, на который и плюхнулся. Мы присели по сторонам от несчастного архивариуса, и я, чтобы не тратить времени на бесполезные «китайские приседания» и прочие ненужные разговоры, решила взять, как говорится, быка за рога, и сразу приступила к расспросам:

— Брат Иов… А расскажите нам, пожалуйста, что это была за книга такая с интересным теснением на обложке? Ее еще люди из историко-архивного института изучали тут вчера? В ней еще говорилось о каком-то «Журавлином братстве». Нам это очень интересно. Никогда о таком не слышала. — И решила немного добавить «медку», чтобы успокоить, почему-то перепуганного монаха: — Вы ведь тоже ученый и, наверняка, знаете лучше всех эту тему. Тем более, имея такую чудесную библиотеку!

Брат Иов захлопал на нас растерянно коротенькими ресницами, переводя взгляд с меня на сестру и обратно. Во взгляде его явственно читалось: «А бить не будете?» Мы с Сенькой дружно улыбнулись ободряюще и даже чуток зазывно, хоть здесь это было и не положено. Брат Иов заерзал на стуле, стянул с носа очки и начал их усиленно протирать. Мы терпеливо ждали. Затем он как-то настороженно огляделся по сторонам, словно хотел убедиться, что его никто не подслушивает. А я мысленно благословила настоятеля Феофила, а заодно и того заполошного монашка, что увел от нас отца Андрея. Мне, почему-то, показалось, что в его присутствии мы бы из архивариуса и слова не вытянули про это братство.

Водрузив на нос идеально чистые очки, Иов слегка прокашлялся и тихо заговорил своим шаркающим голосом:

— Ну… Журавлиное братство, насколько я сумел понять из документов, это была очень древняя, еще дохристианская община, наподобие ордена. Общество было настолько тайным, что о нем не было известно даже правящим кругам того времени. Люди в него отбирались из самых знатных, можно сказать, самых древних арийских родов. Волхвы обучали их специальному бою, как сейчас говорят, бесконтактному. Также изучались врачевание, различные способы волховства, точнее, той его части, которая была посвящена защитным и боевым заклятиям. Для этого их, забрав от семей еще в отроческом возрасте, тренировали в тайных обителях, о местонахождении которых знали только волхвы самого высочайшего уровня и мастерства. В задачу этого братства входила защита тайных знаний в виде библиотек и самих волхвов как носителей этих самых учений. В военных действиях это братство принимало участие только в самых крайних, так сказать, безнадежных случаях, когда исход битвы был уже предрешен. И представьте себе, в самые безнадежные моменты наши войска вдруг, внезапно, к изумлению врагов, одерживали победу. Но подобные случаи были довольно редкими, так как численность самого братства была не особо велика, и их старались беречь ради каких-то судьбоносных моментов в нашей истории. Насколько я понял, они давали строжайший обет хранить эти тайны даже ценой собственной жизни. К тому же братство за многие века сумело накопить несметные сокровища, которые не имели права трогать до того времени, когда наступит ЧАС. Но что это за час, я пока разобрать не сумел, так же, как и до конца не понял, в чем именно были выражены это самое сокровище. То ли это были какие-то сакральные знания, хранимые тысячелетиями, то ли какое-то тайное оружие, неведомое до сих пор нашей цивилизации, а может быть и что-то более материальное. Хотя я склоняюсь к первому варианту. На мой взгляд, было бы как-то глупо хранить золото столько веков и отдавать за него жизнь. Древние вообще золото никогда не почитали за ценность, считая ценностью именно что знания. — И он продекламировал нараспев тихим шепотом: — «И заповедаю я вам хранить тайну сию до времени, когда наступит положенный час, дабы послужили они на пользу земли нашей и потомкам нашим…» — Он смущенно улыбнулся, явив нам в очередной раз образ озорного мальчишки, и проговорил, словно поэт, который прочел первым слушателям часть своего драгоценного творения: — Вы, конечно, понимаете, что это мой, так сказать, вольный перевод с древнего языка. Над этим еще предстоит работать. Но я уже нашел ключ к этим древним письменам. И надеюсь, что расшифровка рукописей пойдет быстрее. Хотя… — Он вдруг замолчал и испуганно глянул на нас, словно сболтнул что-то лишнее, чего нам знать не полагалось. А потом заговорил поспешно и как-то умоляюще: — Только я вас очень прошу, не говорите благочинному, что я… так подробно вам все рассказал. (А я про себя с усмешкой подумала: сиречь — проболтался.) Эта информация пока закрыта. И, насколько я понимаю, не будет обнародована… — И он опять, сдернув очки с острого носа, принялся протирать и так, уже чистые стекла.

Мы с Сенькой со всей искренностью, на какую только были способны в данный момент, приложив для убедительности обе руки к груди, клятвенно стали заверять его, что мы — могила. Поняв некоторую двусмысленность слова «могила» в данном контексте, быстро поправились, уверяя перепуганного монаха, что ни боже мой, ни в коем разе, и вообще, ни-ни! Брат Иов только начал немного успокаиваться, как сестрица возьми, да и спроси:

— Брат Иов, а как же ваша секретность вяжется с тем, что тут из историко-архивного института люди работали с этой книгой?

Архивариус сокрушенно вздохнул и проговорил с легкой тенью досады:

— Не знаю, откуда взялись эти люди… Говорят, с благословения самого митрополита. Но я думаю, что он допустил большую оплошность, пустив в наши хранилища посторонних людей… — Он, словно споткнувшись, опять испуганно заморгал своими коротенькими ресницами и поспешно затараторил: — Но кто я такой, чтобы обсуждать или давать оценку святейшим отцам церкви нашей. — И добавил уже более спокойно, почти обыденно: — Простите… У меня еще плохо получается изжить в себе ученого. Да, что там, греха таить. Я ведь, несмотря на монашеский постриг, так и остался в большей степени ученым, чем монахом. Думаю, и пострига-то я удостоился только потому, что нужно было кому-то разбираться со всем этим хозяйством… — Он обвел любовным взглядом обширные книжные полки. — Но знаете, я не жалею. Здесь для любого изыскателя открывается целый мир, доселе неведомый никому… — И он вдруг мечтательно улыбнулся, словно сбылась его самая сокровенная мечта.

Я, было, так сказать, под шумок, пока брат Иов пребывал в таком расслабленном, склонном к разговорам состоянии, хотела задать еще вопрос по поводу этого загадочного братства, который мог бы приблизить меня к тайне ключа. Но тут опять влезла Сенька (вот же, неугомонная!):

— А скажите, как все это… — Она тоже, как совсем недавно брат Иов, обвела взглядом книжные полки, — ну, я имею в виду, волховство всякое и информация о нем, как это согласуется с нашей христианской церковью, которая, насколько я знаю, почитает подобные вещи за ересь, если не сказать, за грех?

Ох ты, Господи!!! Куда же это тебя понесло, родная?! Я чуть от досады не плюнула, приготовившись, что брат Иов, если нас и не выгонит тут же, то сам сбежит от подобных вопросов. Но, видимо, наши разговоры и впрямь разбудили в нем ученого, потому что он с мудрой и слегка насмешливой улыбкой ответил:

— Вы же не думаете, что в хранилищах Ватикана хранятся только те документы, которые относятся к католической вере? Все это — наша история. И если мы хотим понять, что нас ждет в будущем, мы должны как можно лучше понять и изучить наше прошлое…

А я подумала, что очень ошиблась в своей первой оценке этого маленького, похожего на незаметного мышонка человечка. В нем сейчас чувствовалась та самая сила духа, коей всегда был славен наш народ. Он даже как-то вырос в моих глазах, став похожим не на бестолкового, запуганного грызуна, к чьему семейству я отнесла его поначалу, а на мудрого, очень уставшего и старого ворона.

Мы немного помолчали, каждый обдумывая свое. И я, наконец, решила задать ему вопрос, который смог бы нас приблизить к разгадке ключа. Я уже, было, открыла рот, собираясь спросить, как взгляд архивариуса стремительно переместился мне за спину, и я услышала глубокий голос отца Андрея:

— Ну что, матушки мои… Удовлетворили ли вы ту жажду знаний, которая привела вас в нашу обитель?

Брат Иов так посмотрел на нас, что мы, не раздумывая, чуть ли не хором с сестрицей, стали благодарить благочинного за возможность прикоснуться к знаниям и бла, бла, бла… Взгляд отца Андрея был строг и проницателен, но «голубые глаза» нас с Сенькой выручили. Честнее и безмятежнее взглядов даже представить себе было невозможно. Кажется, они вполне успокоили вопрошающего, хотя напряжение, запрятанное в самой глубине его глаз, никуда не делось. Весьма в вежливой форме он нам намекнул, что пора бы и честь знать, что, мол, устав в монастыре предусматривает свое жесткое расписание, и дабы не нарушать его, нам следует удалиться. Мы, поблагодарив брата Иова за потраченное время, посеменили за благочинным к выходу. Оглядываться я не стала, чтобы не вызывать ненужных подозрений, но затылком чувствовала, как брат Иов смотрит нам вслед с немой просьбой во взгляде.

Глава 7

Тепло распрощавшись с отцом Андреем, мы поплелись с сестрицей к машине. Сев за руль, я первой спросила:

— Ну… И что ты по поводу всего этого думаешь?

Сенька неопределенно пожала плечами.

— Знаешь, если бы не твой этот ключ и не, как его, Сигизмунд…

Я поспешно, с некоторым раздражением, поправила:

— Да, не Сигизмунд, а Казимир! Причем, «Казимир» — это кличка. А зовут его…

Сенька не дала договорить, отмахнувшись от меня:

— Да неважно, какая у него кличка! В общем, не появление этого Сташевского… В общем, все, о чем поведал нам брат Иов, все это можно принять за сказку. Просто старая такая легенда о каком-то там братстве. Но два слова из всей этой истории наводят на некоторые размышления.

Я с любопытством уставилась на сестрицу, а она, усмехнувшись, продолжила:

— Так вот… Всего два слова: ключ и сокровища… Если соединить эти два слова логической цепочкой, то получится весьма интересная история. И потом, то, что Сташевский заинтересовался твоим ключом, наводит тоже на определенные мысли. Он вовсе не тот человек, который гоняется за мифическими кладами. И уж если Бронислав Сигизмундович заинтересовался этим ключом, значит, за этим кроется что-то вполне себе реальное, если не сказать, материальное. И это «что-то» настолько же огромное, насколько и опасное. А мы с тобой непонятно каким образом умудрились во все это встрять!

Я кивнула головой, полностью соглашаясь с сестрой. А потом, помолчав, внесла свою лепту в общее заключение:

— Я бы сюда добавила бабульку, от которой получила этот ключ. Точнее, ее такую «своевременную» и весьма странную смерть, а еще слежку, в которой я абсолютно уверена. Кстати, ты ее тоже видела. Никаких особых грехов я за собой не знаю, чтобы организовывать эту самую слежку за мной. Так что выводы напрашиваются сами собой. А если соединить все, что мы услыхали от монаха, с тем, что происходит в последнее время со мной, — увидев насупленные брови сестры, я быстренько поправилась, — с нами… Конечно же, с нами!!! …То картинка получается весьма пугающей, если не сказать, страшненькой. — Тяжело вздохнув, я добавила задумчиво: — Только вот про ключ мы так ничего и не узнали. Если бы не появление отца Андрея, возможно, нам бы и удалось что-нибудь вытянуть из брата Иова. Мне показалось, что он был не прочь с нами поболтать. Как ты думаешь?

Сенька покивала головой:

— Не прочь-то, не прочь, только… Тебе не показалось, что у них в монастыре тоже имеются кое-какие противоречия?

Я вопросительно уставилась на сестрицу:

— Что ты имеешь в виду?

Сенька, раздражаясь от моей показной бестолковости, проговорила несколько эмоционально:

— Ой…! Только не надо…! Не говори мне, что ты не заметила, как отец Андрей волком смотрел на нас, когда мы только заикнулись об этой библиотеке, будь она неладна! Была бы его воля, он бы нас на пушечный выстрел не подпустил ни к брату Иову, ни к хранилищу! Но отказать он мне не может, так как я периодически вношу неплохие пожертвования на этот монастырь. Такое чувство, что он знает больше, чем хочет показать. Что-то там у них творится. Какие-то противоборства. Заметь, это Иов сказал, что митрополит «напрасно допустил к этой библиотеке чужих». Из этого следует, что он вместе с отцом Андреем хотели бы что-то скрыть, а митрополит… В общем, если честно, то мне пока мало что понятно. Поэтому предлагаю жить, как и раньше жили. Никуда не соваться, ничего не предпринимать. Авось, все само как-нибудь и рассосется… — Закончила она с надеждой и, чуть ли не умоляюще, посмотрела на меня, будто это самое «рассосется» зависело целиком и полностью только от меня. Но я сегодня не была настроена на особую покладистость, и поэтому несколько жестко проговорила:

— Тут впору употребить выражение: «Мы можем забыть о мире, только вряд ли мир забудет о нас». Тебе Казимир известен, и, насколько я понимаю, лучше, чем мне, раз ты сама говорила, что вы с ним несколько раз пересекались. Мне лично и одного раза — за глаза. Он похож на человека, который, во что-то вцепившись, сам по себе отцепится от этого? — Сенька сникла под моим вопрошающим и чуть насмешливым взглядом. И я продолжила: — Вот то-то же! И мы с тобой эту тему уже обсуждали. Страусами в этот раз притвориться не получится. И я предпочитаю в этой ситуации быть зрячей, нежели слепой. И знаешь, что…? — Сенька вскинулась, с надеждой глядя на меня: — Поезжай-ка ты лучше куда-нибудь, желательно, подальше и на подольше. Эдак, месячишка на два, а лучше на три. Ты же, кажется, хотела посмотреть на пирамиды майя и остров Пасхи? Вот и поезжай… А я тут потихоньку со всем разберусь. А Юрик, в случае чего, меня прикроет. Ну, как тебе идея?

Сенька свирепо глянула на меня и отрезала:

— Ну уж, дудки! Оставь тебя здесь одну, ты таких дел наворочаешь, клочков потом не соберешь! Да и бизнес я надолго оставить не могу. И вообще…! В нашей семье еще никто от опасностей не бегал, и я первой не стану! Тоже мне…! Идея у нее! И думать не моги! И вообще, чего стоим-то??! Поезжай уже!

В общем, сестрица разошлась не на шутку. Чтобы не раздражать ее еще больше, я плавно нажала на педаль газа, и машина послушно покатила вперед. Сенька еще побушевала немного, сверкая на меня зелеными, словно у сердитой кошки, глазами, да и успокоилась. Задумалась, молча уставившись в окно. Про слежку уже ни она, ни я не думали. Я по десятому разу прокручивала в голове всю информацию, полученную от брата Иова. Картинка складывалась, вроде бы, понятная, но не совсем реальная, больше похожая на роман Роберта Стивенсона «Остров сокровищ», только вот роли я пока еще точно распределить не могла. В конце концов, решив, что для меня есть только одна роль — это роль попугая на плече боцмана, который с раздражающей периодичностью орет «Пиастры! Пиастры!», я постаралась выкинуть все мысли из головы, пока моя несчастная черепушка окончательно не отъехала в дальние дали без желания вернуться обратно.

Сосредоточив все свое внимание на дороге, я запретила себе думать о чем бы то ни было, кроме самой дороги. Высадив Сеньку возле дома и клятвенно пообещав ей «по крайней мере» до завтрашнего дня никуда не встревать, я поехала в магазин. Нужно было проверить, как там идут дела, да и сейф закрыть, который в моем кабинете я оставила нараспашку, ввиду нашего с Сенькой поспешного убытия в монастырь.

На входе меня встретил охранник и сразу же доложил весьма встревоженным и каким-то, я бы сказала, загадочным голосом:

— Евдокия Сергеевна, вас искали…

И так он это произнес «искали», что можно было подумать, что искало меня не меньше пары сотен человек. Так как после «искали» он замолчал, застыв по стойке «смирно», я вынуждена была его слегка подтолкнуть:

— Сережа, не томи… Кто «искали»? Может быть, что-то «велели» передать?

Охранник Сергей, сменивший Игорька на посту, в отличие от последнего, был роста невеликого, но весьма широк в плечах. Про него наши девчонки шутили, что его легче перепрыгнуть, чем обойти. Но я тем, кто не знал Сережу, «прыгать» через него не советовала бы. Реакцией он обладал змеиной. Отслужив в горячих точках и лишившись там одного легкого, он ушел на раннюю пенсию по ранению и вынужден был податься в охранники, так как на эту самую пенсию прокормить жену с двумя детишками и больную маму было весьма затруднительно. Характер имел покладистый, я бы даже сказала, мягкий. И вид его напоминал немного ленивого и неспешного медведя. Но также как и с медведем, шутки с ним были… В общем, себе дороже. Относился он ко мне, как бригадному генералу. Всегда докладывал четко, по-военному, над чем (разумеется, когда он не слышал) втихаря немного подсмеивались все наши работники. Сергей, не принимая позиции «вольно», четко отрапортовал:

— Никак нет! — А потом добавил чуть смущенно и совсем не по уставу: — Сказали, что ваш друг… — Вид при этом он имел весьма расстроенный, из-за того, что не смог точно доложить, кто «искали».

Я быстренько обрисовала ему портрет Юрика, на что охранник радостно возвестил:

— Так точно! Он самый!

Я про себя выдохнула. Уф… Наконец-то мы добрались до истины. Прошла быстро в кабинет и только там, вытащив из сумки телефон, проверила входящие звонки. Ну конечно!!! Я ж в монастыре звук отключила, а включить совсем забыла! В итоге: пятнадцать пропущенных звонков от Юрика. Вот черт!! Пятнадцать звонков приравнивались, если и не к вселенской катастрофе, то очень близко к ней. Поспешно набрала номер друга, и уже после одного гудка он ответил, будто только и ждал этого моего звонка. И вместо «привет» или, на худой конец «как дела», в трубке послышался рев:

— Дуська!!! Где тебя черти носят???!!

Я было принялась что-то лепетать, пытаясь, непонятно с какого перепуга, оправдываться, но друг меня перебил, проворчав:

— Ладно… Жива — и слава тебе… Ты где сейчас?

Я честно и со всей откровенностью ответила, что на работе. В трубке повисла секундная пауза, а потом голос Юрика произнес:

— Так… Иди сейчас домой, и носа оттуда не высовывай. Я как приду, в окошко стукну. — И, не дожидаясь, когда я начну задавать дурацкие вопросы, отрезал: — Все! Иди домой…

Сказать, что Юрик меня перепугал до дрожи в коленях, значит, ничего не сказать. В голове у меня стала крутиться только одна единственная фраза: «Небо пало». Ничего более толкового на ум не шло. Быстренько закрыв сейф, предварительно затолкав в него все бумаги, я рванула в сторону дома, и только уже по дороге сообразила, что моя машина так и осталась на паркинге рядом с магазином. Возвращаться уже не стала, подумав, что там она будет целее под бдительным оком Сережи. Тем более, жила я всего-то в пятистах метрах от работы. Только пересечь центральную площадь и одну улицу — и вот я уже дома. Пока бежала, передумала все, от начала войны до собственного ареста по неведомой мне причине, но ни на чем толковом я так и не остановилась. По сторонам тоже головой не вертела. Если слежка и была, то ничего необычного они все равно не увидят. Я просто спешу домой. Может, я утюг забыла выключить, а сейчас только вспомнила, вот и лечу, сломя голову. Больше всего, если честно, меня напугало в словах Юрика, что он «стукнет в окно». Это что, конспирация такая? А с чего бы вдруг? В общем, мысли жужжали в голове, словно пчелы в растревоженном улье. Только, в отличие от пчел, никакого порядка в них не было.

Прибежав домой и не включая свет, я уселась под окном (квартира, слава тебе, Господи, была на первом этаже) в ожидании, когда Юрик «стукнет». От окна оторвалась только два раза. Первый, когда метнулась на кухню включить чайник, а второй, когда налила себе чаю, так как в горле, не иначе как от волнения, все пересохло, словно я трое суток блуждала по пустыне без капли воды. Слава Богу, ждать пришлось не очень долго, иначе меня бы точно кондрашка дернула. Юрик и в самом деле, протиснувшись, словно индеец в дозоре, между зарослями сирени, росших под самым окном, тихонько стукнул по стеклу. Хоть я и ждала этого самого «стукнет», но переполошилась так, будто над самым ухом услышала выстрел. Сразу же распахнула окно и, свесившись вниз, зашептала:

— Юрик, это ты?

Друг выплыл из темноты, словно привидение, и недовольно проворчал:

— Я, я… А ты что, кого-то другого ждала? А ну, подвинься, дай человеку пролезть…

И в самом деле, уцепившись за край подоконника, он, несмотря на свою внушительную комплекцию и майорское звание, довольно ловко подтянулся на руках и, перекинув сначала одну ногу, потом другую, оказался весь целиком в моей квартире. Отряхнулся, словно пес, который только что вылез из воды, и, закрыв окно, посмотрел на меня, словно я предала вместе с нашей дружбой заодно и Родину. Честно говоря, мне все это театральное представление уже порядком поднадоело, если не сказать хуже, поэтому, не особо церемонясь, я возмущенно прошипела:

— Объясни мне, наконец, что это за цирк?! Ты со времен раннего детства по окнам не лазал! Что случилось-то? Объясняй немедленно, а то у меня инфаркт вместе с инсультом заодно сейчас случится!

Юрик на меня глянул так, словно я мимоходом свернула голову его любимому плюшевому мишке. Вздохнул и протянул обиженно:

— Да… — Покачал головой и буркнул: — Вот так ты встречаешь друга, который для тебя рискует не только своей карьерой, но и головой…

Мне стало стыдно. И, в самом деле, чего это я? Ведь не ради забавы он по окнам лазает, в конце-то концов! К тому же, Юрик мало напоминал мне романтического рыцаря, да и я не была его прекрасной дамой. Если он и совершил подобное действо, то, уж точно, не ради забавы. И, наверняка, сам все скоро мне объяснит. Сдержаннее нужно быть, душечка, сдержаннее… И держать свои эмоции при себе. Пристыженная сама собой, я состроила повинную рожицу и проблеяла:

— Ну, прости, Юрик… День сегодня как-то не задался. Столько всего навалилось. Вот нервы и сдали. — И, несколько заискивающе, спросила: — Чаю хочешь? Правда, к чаю у меня только банка варенья в холодильнике. А из еды — есть плавленый сырок с просроченной датой годности. — И добавила, оправдываясь перед другом за такое скудное угощение: — С этими делами совсем хозяйство забросила. Так как насчет чая с вареньем?

Я прекрасно знала, на какую «педальку» нужно было давить, чтобы смягчить раздраженное состояние друга, вызванное, к тому же, мною, так сказать, собственноручно. Юрик обожал всякие сладости, и варенье в том числе. Друг взглянул на меня испытывающе, не валяю ли я дурака, и не издеваюсь ли я над ним. Но вид я имела самый что ни на есть покаянный и весьма кроткий. В общем, овца овцой. Тяжело вздохнув, махнул рукой:

— Ладно, тащи чаю с вареньем… — Я метнулась к кухне, а он вслед мне прошипел: — Свет не включай…!

Пока я доставала из холодильника варенье и готовила для своего ночного гостя чай, мысли кружились в панике, словно зайцы, которых по кругу гоняли гончие. Что же это такое творится, люди добрые, соседи честные?! Майор ФСБ влезает ко мне через окно и свет не велит включать при этом?! Что, и вправду, небо пало что ли?! Но тут же призвала себя к порядку. Так… Успокаиваемся. Сейчас Юрик чайку хлебанет, и все мне обстоятельно расскажет и объяснит.

Я приволокла небольшой поднос в комнату. Из-за отсутствия света в моей квартире, слава Богу, проблем не было. Я имею в виду, кромешной темноты. Так как на улице горели фонари, и их свет проникал в комнату через прозрачный тюль, висевший на окне. Так что лоб о дверной косяк мне разбить не грозило. Съев несколько ложек варенья и запив все это счастье чаем, Юрик с каким-то облегчением выдохнул. Потом, словно вспомнив, почему он у меня и каким способом ему пришлось проникнуть в мою квартиру, опять посуровел и сердито спросил:

— Ну и куда ты опять вляпалась?

Я попыталась отнекаться, сделав изумленное лицо и, для убежденности образа, пару раз хлопнула ресницами. Не помогло. Юрик, по-прежнему, смотрел на меня сурово и ждал ответа. Тогда я заблеяла:

— Я же тебе все рассказала… Никуда я не вляпывалась! — Глянув мельком на друга, проверяя его реакцию, затянула гнусавым голосом, как нищий на паперти: — Я уже тебе говорила… В магазин приходил Сташевский…

Юрик сердито отмахнулся.

— Слышали… Давай, что-нибудь новенькое… — А потом, либо просто плюнув, либо позабыв про конспирацию, как рявкнет: — Ты в курсе, что за тобой следят??!!! Тебя вели от самого магазина и до дома!!! И, наверняка, кто-нибудь в твоем дворе сейчас сидит! Ты что, думаешь, лазать по окнам к подругам — это у меня хобби такое?! Я, между прочим, сейчас погонами рискую! Последний раз тебя спрашиваю: куда встряла!?

Я, немного отодвинувшись от него на безопасное расстояние (на всякий случай, мало ли…), отгородилась от него стеной нарочитой обиды. Надула губы и упрямо пробурчала:

— Никуда я не вляпалась… Знать ничего не знаю! Вот, хоть режь меня!!

Юрик, прищурившись, побуравил меня немного огненным взглядом. Поняв, что так он от меня ничего не добьется, заговорил уже нормальным, почти человеческим голосом:

— Тогда, выходит, ты вляпалась, но пока еще сама об этом не в курсе.

Я обреченно пожала плечами, мол, может быть и такое. Он посидел еще немного в позе Роденовского «Мыслителя», а потом заговорил чуть обиженным тоном:

— Ну, смотри, Дуська… Не хочешь говорить — твое дело. Но лапшу мне на уши вешать не вздумай. Мое дело — тебя предупредить. Что это за публика за тобой ходит, я пока не знаю. И пробить не могу без дополнительной информации. А шел я тебя предупредить вот о чем: держись от Сташевского как можно дальше. Будет настаивать на встрече — отказывайся. Придумай… ну, я не знаю что! Хоть в больничку ложись! Только, держись подальше! Ты поняла меня?!

Я усмехнулась, скинув с себя личину обиженной овечки.

— Юрик, только уж и ты мне лапшу на уши не вешай. То, что от этого типа нужно держаться подальше, я и без твоих предупреждений поняла, как только увидела его у нас в магазине. А уж когда ты про него рассказал, и вовсе страшненько стало. Только, не говори мне, что ты, товарищ майор, через окно ко мне лез, чтобы еще раз об этом сказать. Так что случилось?

Друг зыркнул на меня подозрительно-проницательно, как моя бабуля говаривала «словно рублем одарил», и заговорил тихо:

— Я сейчас здесь, потому что мы с тобой друзья. И потому что для тебя, как и для меня, это — не пустой звук. Между прочим, я сейчас, в полном смысле этого слова, погонами рискую… — Сбился он опять с патетики на обиду.

Я не дала ему «допеть» и не очень вежливо поторопила:

— Друг ты мой дорогой… Я очень ценю наши отношения и обязательно тебе при случае выхлопочу какой-нибудь орден за самоотверженность. Но давай-ка ближе к делу, пока меня, и вправду, кондратий не хватил!

Но ближе к делу Юрик никак не хотел, упершись, как тот осел или баран, это кому как больше нравится, и продолжал в одну дуду тему «как все страшно» и «какой я молодец». Я уж было совсем собралась рассвирепеть, но тут поняла: он сам боялся того, что хотел мне сказать! Ох ты, Господи…! Что же это такое ужасно-невероятное, что майор ФСБ сам от страха трясется?! Правда, справедливости ради, нужно было сказать, что трясся-то он не за себя, а за меня. Поэтому и запугивал до самой крайности, чтобы я, значит, прониклась по максимуму. И я заговорила, стараясь быть как можно убедительнее:

— Слушай… Я действительно отношусь к этой ситуации очень серьезно. И обещаю тебе, что буду соблюдать все меры безопасности, какие только возможно… — И тут же поспешно прибавила: — Разумеется, в разумных пределах. Только ты уже говори поскорее, что случилось. Иначе… — Я грозно нахмурилась: — Юрик, ты меня знаешь… Если я взорвусь, то всем будет плохо. Так что, не тяни уже, говори…!

Мой майор повздыхал, повздыхал, да и начал:

— Ну, в общем… Помнишь, когда мы у Малюты встречались, а перед этим ты мне позвонила и про Сташевского спрашивала? Короче, я информацию освежил. И это в нашей конторе не осталось незамеченным. Не то чтобы в этом было что-то предосудительное… — Опять он завел волынку, — но мне намекнули, что мой интерес может быть опасен. Короче, мне прямо сказали, что не моего ума дело. А сегодня ближе к вечеру ко мне пришел один товарищ и под огромным секретом рассказал: дескать, ходит такой непроверенный слух, что там, — он закатил глаза под лоб, пытаясь донести до меня информацию об этом загадочном «там», — кое-кого Сташевский перестал устраивать. У них там свои какие-то «терки». Сдать его правосудию не позволят, так как он слишком много знает. Поэтому решили действовать короче и эффективнее. — И Юрик посмотрел на меня многозначительно. Хотя мне и без его взглядов стало ясно, что это за метод такой «эффективный». А мой друг, поняв по выражению моей вытянутой физиономии, что до меня дошло, что он хотел сказать, продолжил еще тише: — В общем, говорят (я подчеркиваю, что информация непроверенная, на уровне слухов, не более того), что к нам на «гастроли» должен явиться киллер. Да не обычный, а из высокооплачиваемых, к чьей помощи прибегают только в самых трудных и, можно сказать, безнадежных случаях. Если Сташевского просто застрелят, то поднимется такой шум, который дойдет до самых высот. И тогда тут такое может начаться… Полетят не только звезды с погон, а и головы. Так что, Сташевский должен умереть, так сказать «своей смертью». Ну, скажем, под машину попадет случайно, или в реке утонет, ногу судорогой сведет, ну или еще что, в таком же роде. В общем, ты меня поняла. — Я торопливо кивнула, мол, так точно, поняла. Удовлетворенный моим притихшим, если не сказать, пришибленным состоянием, Юрик, довольно хмыкнув, закончил: — В общем, все очень и очень серьезно.

Мы посидели немного в молчании. Юрик ждал моей реакции, а я старательно переваривала его информацию. Потом, помотав головой, будто избавляясь от дурацких мыслей, я с легким недоумением проговорила:

— То, что все очень серьезно, я поняла еще тогда, когда увидела тебя, лезущего в мое окно. Понятно, что киллер такого высокого ранга — серьезней может быть только директор в моей школе, когда он собирался отчислить меня за плохое поведение. Но объясни ты мне, дуре, вот что: а мне-то чего опасаться? Ведь киллер, если, конечно, твоя информация верна, едет убивать не меня, а Сташевского, так? А я тогда при чем? Или ты думаешь, что я, как честный гражданин, побегу предупреждать Сташевского о грозящей ему опасности?

Юрик поморщился от досады на мою бестолковость. Потом вздохнул тяжело так, что стало понятно, в моем уме, о котором он всегда отзывался чуть ли не с восхищением, именно сейчас он очень сомневался. И принялся объяснять мне, словно психиатр в психушке вновь поступившему больному:

— Ты пойми… Его же хотят…, — он сделал внушительную паузу, чтобы я поняла, что имеется в виду, — не потому, что он у кого-то стибрил бриллиантовое колье или кому-то его долю не отдал. Там, насколько я понимаю, речь идет о какой-то опасной и секретной информации, которой Казимир не пожелал делиться, или что-то в этом роде. А информация — это тебе не твои колечки-сережки. Где гарантия, что Казимир кому-нибудь, хоть краем, не проболтался, пытаясь что-то для себя вырулить? Значит, будут убирать и всех тех, с кем он имел дело в последнее время. Даже просто с кем часто встречался. От греха, как говорят, подальше. А ты можешь просто попасть под раздачу. Поняла?

Понять-то я, вроде бы, поняла, да не совсем. Я, опять похлопав на Юрика глазами, с недоумением проговорила:

— Так я с ним и не встречалась… И даже не планировала. На кой он мне?

Юрик хмыкнул:

— Ага… Не встречалась. Но это вовсе не означает, что не будешь встречаться. — И, видя, как я набираю в грудь воздуха, чтобы ему возразить, поспешно проговорил: — Казимир тебя и не спросит, хочешь ты встречаться или нет. Визитку свою он тебе дал? — И сам же ответил: — Дал… А он свои визитки просто так, я тебе уже говорил, налево и направо не раздает. Значит, у него к тебе какой-то интерес. Опять же, следят за тобой. Кто? На ум приходит только Казимир. Значит, у тебя либо что-то есть, что ему очень надо, либо ты владеешь какой-то информацией, которая ему нужна позарез. По-другому не получается. И я в сотый раз тебя спрашиваю: что это может быть такого, что нужно от тебя Сташевскому?

Я, плотно войдя в роль партизана-подпольщика в застенках гестапо, сурово стиснув губы, отрицательно замотала головой.

— Знать ничего не знаю…

В отличие от гестапо, Юрик меня пытать не стал. Уставшим голосом проговорил:

— Дуська… Я тебя знаю лучше, чем ты думаешь… Волнуюсь за тебя, не выскажу как. Но если ты что-то скрываешь… — Я опять, еще активнее, замотала головой. Друг махнул рукой: — В общем, я тебя предупредил, а дальше сама смотри. — И он поднялся и направился к окну.

Я торопливо схватила его за полы пиджака.

— Юрик, Юрик, погоди… Спросить забыла. Ты помнишь, я тебя еще просила узнать о двоих типах?

Друг как-то безнадежно и устало вздохнул, захлопал себя по карманам и извлек на свет маленькую флэшку, протянул ее мне со словами:

— На, держи… Времени распечатать не было. Компьютер у тебя есть, сама посмотришь. Но там все чисто. Обычные ученые-историки из нашего Историко-архивного института. Ничего такого… — Потом, подумав несколько секунд, проговорил не очень уверенно: — И еще… Дуська, если в твоем окружении появится кто-то новый и, так сказать, нежданный, держи ушки на макушке и сразу сообщай мне. Поняла?

Я опять закивала головой, а он, тяжело вздохнув, стал взбираться на подоконник. Я спохватилась только тогда, когда он уже спрыгнул на асфальтовую дорожку под окном. Свесилась вниз и прошептала в темноту:

— Юрик… Спасибо… Ты — настоящий друг…

Юрик только рукой махнул и скрылся в зарослях сирени.

Глава 8

С флешкой в руке я еще немного постояла у открытого окна, вдыхая запах цветущей сирени. Настроение у меня было… Проще сказать, что у меня вообще никакого настроения не было, чем описывать все нюансы моего душевного состояния на тот момент. Сказать, что мне после Юриковых «пугалок» было страшно, — не могу. Как-то все это было… по киношному, что ли. И вызывало, скорее, раздражение, нежели страх. Но вот любопытство… Любопытство зашкаливало. На слова друга, что «там все чисто», я почти не обратила внимания. Хотелось посмотреть самой. Как-то я своей интуиции доверяла больше, чем словам майора ФСБ. Поэтому, закрыв окно, я уселась за стол, где у меня стоял большой и очень старый компьютер. На работе, понятное дело, компьютер был более современный, с плоским экраном, новейшей технологии и все в таком духе. А вот дома мой громоздкий «старичок» занимал половину (если не больше) письменного стола, и при включении гудел так, что соседи начинали стучать по батареям. Бежать на работу к современному компьютеру было лень, и до утра ждать тоже терпения не хватало. Поэтому, пробурчав ехидненько: «Доброе утро, соседи, пора вставать», я врубила свой агрегат. Квартира содрогнулась от рева «винчестера» и затряслась мелкой дрожью, будто космический аппарат перед стартом. Стараясь сделать все побыстрее, чтобы успеть до того момента, пока соседи всполошатся и начнут брякать сковородками по батареям, я воткнула флешку в гнездо и открыла файл. Понятное дело, вчитываться не стала, понимая, что просто не успею прочитать всю информацию до того момента, как, устав лупить по батареям, разгневанные люди не начнут звонить мне в дверь, а может, и того хлеще, вызовут милицию. Просто отправила весь текст на принтер, чтобы распечатать. То ли у меня навыков прибавилось, то ли соседи уж очень крепко спали, но три листочка с напечатанным текстом выползли из разинутого зева принтера еще до того, как я услышала первый стук по батарее. Быстренько выключила компьютер и выдохнула с облегчением. Теперь можно было не торопиться. Поэтому я прошла в кухню, включила свет (чего теперь-то уж таиться?) и поставила чайник. Через несколько минут я с комфортом устроилась в кресле с кружкой горячего чая и тремя листочками текста. Так… Посмотрим, что это за историки у нас тут.

Но не успела я как следует вникнуть в текст, как мой телефон затрезвонил. Перепугавшись от внезапности звонка в такое неурочное время, в первый момент я схватилась за сердце, а потом уже за телефонную трубку. Разумеется, звонила сестрица. А кому еще надо в два часа ночи мне звонить? Едва сдерживая досаду, так и рвущуюся наружу, я со вздохом спросила:

— Ну… И чего тебе не спится, сердешная?

Сенька робко спросила:

— Дуська, а ты чего не спишь?

Наш разговор напоминал мне… В общем, не буду даже говорить, что он мне напоминал, чтобы никого не обижать. Стараясь как-то ускорить процесс, я поторопила сестрицу:

— Что-то случилось, или так, бессонница замучила?

В трубке послышалось сопение, а потом бурчащий голос сестры обиженно произнес:

— А что, уже просто так я и позвонить не могу? — И тут же добавила тоскливо: — Дуська, у тебя все в порядке? А то у меня на душе как-то не очень спокойно…

Я тут слегка вспылила, пытаясь скрыть своим раздражением то, о чем говорить с сестрой не хотелось:

— Сенька!! Ты на часы смотрела? Третий час ночи, на минуточку! У меня все хорошо. Так что, ступай спать и не гоношись. А то тетушку разбудишь, и ей с сердцем сразу станет плохо. Да и тебе нужно выспаться. Все… — В трубке послышалось обиженное сопение сестры. Я про себя вздохнула и добавила уже совсем другим голосом: — Сень… Ну чего ты? День был тяжелым. Давай спать. Завтра обо всем поговорим и все обсудим. У меня, правда, все хорошо. Голова разболелась. Я таблетку выпила и уже в постели. Спокойной ночи. Целую…

В трубке раздалось покаянное:

— Прости… Что-то на сердце тревожно стало. Вот и подумала, может, у тебя чего случилось… Спи. Ты права, завтра поговорим. — И дала «отбой».

Несколько мгновений я пялилась на телефон в своей руке, а потом со злостью отбросила его в угол дивана. Сестра ко мне со всей душой, а я, свинья такая… Но перезванивать я не стала. Завтра утром обо всем и поговорим. Моя досада относилась, скорее, к себе самой, чем к сестре. Информацией о киллере я с Сенькой делиться не планировала, по крайней мере, пока. А врать сестре не любила. Пару минут я занималась самобичеванием. А потом, отодвинув все раскаяния в дальний угол своей несчастной головы, которая уже должна была просто лопнуть от избытка информации, взялась за изучение напечатанного текста.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.