Бесплатный фрагмент - Кто кого любил, кто кого убил

ОТ АВТОРОВ

Приветствуем тебя, дорогой читатель!

Мы, современные авторы из творческого сообщества «Братство читающих писателей», задумали этот сборник с единственной целью — поделиться с тобой историями о самом главном, о любви и ее силе. Исцеляющей и яркой, когда ее вдоволь, разрушительной и мрачной, когда любви не хватает.

По сути, сборник «Кто кого любил, кто кого убил» — это коллекция художественных историй с самобытной романтической линией, которая раскрывается в самых разных жизненных ситуациях. Одни вполне реальны, другие — плод неугомонной авторской фантазии. Однако, пускаясь в путешествие по страницам этого сборника, приготовься не только к вдохновляющей романтике.

Опасные приключения, неожиданные ситуации, отважные герои и непростой выбор, — всё это ждёт тебя, наш дорогой читатель! И, если ты готов, не будем откладывать. Попутного ветра в книжные паруса!

Сирена

Линнет Эрроу

Он появился с востока. Огромный корабль с командой из двадцати человек, которым никогда уже не суждено вернуться в порт. Этого нам хватит надолго. Мне и моим сёстрам, острые каменные руки которых нетерпеливо тянутся из воды к добыче.

Подождите, милые. Сначала мой выход. Ведь я — последняя из могущественных сирен, кто сохранил первозданный облик человеческой девы. И сейчас, в обманчивой тиши морских вод, я буду им петь.

Так происходит с древних времён. Влекомые сладким голосом, моряки теряют рассудок и погибают на острых рифах. Лишь перед самым концом, когда моя песня обрывается, они с ужасом осознают неизбежное. Эту цепь не разорвать. Я бессмертна и, в отличие от моих сестёр, никогда не допущу, чтобы выжил хоть один.

Его звали Одиссей — мужчину, обманувшего древних сирен и ушедшего живым с нашего острова. Говорят, он — мудрец, и о нём сложили легенды в человеческом мире. Но для меня он просто досадная ошибка, послужившая причиной гибели моих дорогих сестёр. Когда они увидели, что корабль Одиссея, привязанного к мачте, скрывается в морской дали, то от унижения прыгнули в море и обратились в каменные рифы. И только я осталась стоять на берегу, поражённая хитростью Одиссея. А эти люди не так просты…

С тех пор я одна. Добываю пропитание себе и своим сёстрам, навечно заточенным в камень. И прямо сейчас я собираюсь сделать то, что умею лучше всего. Я спою.

В свете Луны нежные звуки моего голоса наполняют морскую тишь благоговейным трепетом. Один за другим матросы собираются на палубе и вглядываются в темную даль. Наконец, кто-то замечает меня в воде. Блаженная улыбка на его лице, как по волшебству, передаётся другим. И вот уже он взбирается на борт и прыгает. Вслед за ним устремляются, одурманенные древней песней, и остальные. Я вижу, как морскую гладь разрывают десятки мощных рук. Они плывут к нам, и мы их не отпустим.

Корабль, оставленный без управления, на полном ходу идёт на рифы. Он обречён, как и все они. Мгновение — и тишину разрывает страшный скрежет деревянных балок об острые камни.

Я прекращаю петь, и матросы, словно очнувшись от сна, беспомощно озираются по сторонам. В этот момент в игру вступают мои сёстры. Подхватывая легкие человеческие тела морскими волнами, они безжалостно разбивают их о камни. Кожа, плоть и даже остатки одежды, — мы едим всё! Крики и мольбы о помощи утихают только к утру. Морская поверхность снова тиха, и на горизонте занимается новый день.

Я равнодушно осматриваю десятки мертвых тел, повисших на выступах каменных рифов. Мои сёстры ликуют, и я довольно улыбаюсь. Дело сделано. Они все мертвы.

В этот момент с берега нашего острова раздаётся слабый стон.

Один выжил! Ошарашенно оглядывается по сторонам. Его израненное тело красиво. Я невольно любуюсь правильными пропорциями. Тёмные волосы блестят. Работа на корабле, под солнцем подарила его коже приятный оттенок. Поддавшись любопытству, подплываю ближе.

Он всё ещё испуганно озирается, и я вижу его глаза. Зелёные с песочными крапинками и косым разрезом. Хорошо, что днём мои сёстры спят. Они заставили бы меня уничтожить это хрупкое создание невероятной красоты. Вдруг он смотрит на меня в упор. По взгляду понимаю — догадался, кто я. Но почему он жив? Моя песня ни разу не подводила, если не считать Одиссея. Но тот применил хитрость и залепил уши воском. А что спасло этого?

Я вновь начинаю петь. Моряк смотрит на меня, но не спешит прощаться с жизнью. Я вкладываюсь в каждый звук, но он говорит:

— Не старайся. Я глухой с рождения.

От этой новости я замолкаю. На нашем острове мужчина, на которого не действует песня сирены. Что делать? Я должна его убить, чтобы остаться в живых. Второй раз древние силы, создавшие нас, не потерпят моего своеволия и попросту сотрут с лица земли.

Кажется, он понимает, потому что через пару минут говорит:

— Я не слышу, но читаю по губам. Через три дня мимо этого острова пойдёт торговое судно, на котором я могу вернуться домой. Но для этого ты должна даровать команде жизнь. Скажи, что я могу сделать, чтобы спасти их?

Он предлагает сделку? Глупец! Что он может дать мне? Хотя… Это риск, но такого шанса больше не выпадет. Я вспоминаю хитрого Одиссея, не испугавшегося жутких легенд о сиренах. Я смотрю на моряка, готового заплатить любую цену за жизнь других. И понимаю, что эта загадка будет будоражить мою кровь вечно. Я хочу знать, откуда люди берут невероятную смелость, чтобы бросить вызов самой судьбе?

Я прошу его рассказать, но так, чтобы я поверила. Древнюю сирену не проведёшь.

Он отвечает:

— Что ж, я расскажу. Но тогда готовься узнать, что такое душа. Древнему чудовищу это слово не знакомо. Но для нас это неисчерпаемый источник силы.

Я подплываю ближе и уютно устраиваюсь на морском берегу. Моряк смотрит на меня с восхищением. Да, я красива той хищной красотой, которая нужна, чтобы заманивать таких, как он. И все же человек стал бояться меньше. Он заходит в воду и садится рядом. Наши плечи соприкасаются. Я слышу его легкий тёплый запах. Он заглядывает мне в глаза и начинает рассказ.

— Она рождается среди россыпи ночных звёзд. Маленькая светящаяся точка. Сгусток новой энергии под названием Душа. Она так радостна и полна сил, что ей не терпится начать действовать. Из тысяч прекрасных пар она выбирает ту, чей танец любви нравится ей больше. Это её будущие родители. Девять месяцев она слушает их голоса и готовится осчастливить своим появлением. И вот это, наконец, происходит.

Душа обретает новую оболочку, которую мы, люди, называем телом. Родители наполняют её теплом и любовью, и тело растёт красивым и крепким. Когда Душа становится достаточно взрослой, она ищет пару. Ей нужно поделиться всем тем, что подарено ей в детстве. Всей этой нежностью и любовью, чтобы создать ещё большую нежность и любовь. Когда пара находится, две Души танцуют невероятный танец. Они ведут и поддерживают друг друга. Заботятся и ограждают от бед. Любят, уважают и ценят. Этот мощный поток энергии притягивает в их жизнь новую Душу. Это дитя их любви — ещё один источник силы. Теперь все они навечно связаны нитью судьбы. И чем больше семья, тем больше на этой нити узелков, тем она прочнее. А прочная нить способна вытащить из любых передряг, даже если попал в логово настоящего чудовища. Душе достаточно дернуть за неё, чтобы семья поделилась с ней любой силой, в том числе той самой смелостью, о которой ты говоришь. Нам, людям, всегда есть, что терять, и поэтому мы так отчаянно боремся за жизнь, — глухой моряк замолкает и неожиданно берет меня за руку. — Ты не знаешь об этой силе, потому что никогда не любила. Но я могу помочь.

Его глаза так близко от моих, что в груди рождается странное незнакомое чувство. Как будто солнце светит в самое сердце. Его взгляд полон тепла. Он совсем меня не боится, и я поддаюсь внезапному желанию сжать его руку в ответ. Зелёные глаза моряка светятся как раковины там, на дне. Внутри каждой драгоценная жемчужина — сокровище для тех, кто умеет искать. Мне вдруг хочется поднять одну из них сюда и показать ему. С лёгкой улыбкой я срываюсь с места и исчезаю в морских водах.

Через минуту я уже снова здесь. Он ждёт меня, доверчиво зайдя ещё глубже. Но я не спешу. Вместо этого тихонько подплываю сзади и обдаю его волной брызг. От неожиданности он заходится смехом, и я вслед за ним.

Открыв раковину, он долго смотрит то на жемчуг, то на меня. Крупная перламутровая жемчужина красиво играет на солнце. Вспоминая о чём-то, он достаёт из кармана моток лески и открывает приличный кусок. Нанизывает жемчужину, по счастью снабженную природой крохотным отверстием посередине, и связывает концы у меня на шее. В человеческом мире это называется подарок. В моём подходящего слова нет, и поэтому я с удивлением молчу.

Мы проводим вместе три чудесных дня. По ночам он прячется на острове, чтобы мои сёстры ничего не узнали. Но едва выходит солнце, мчится на берег, чтобы заключить меня в объятия. Он ласков и беспечен, как будто ещё несколько дней назад я не хотела его убить. Много шутит, и я смеюсь как ребёнок, запрокидывая голову назад.

Но с приходом последнего вечера он грустнеет, а я замолкаю. Ведь скоро к острову подойдёт то самое торговое судно. На горизонте уже показались огни…

Я ухожу, не прощаясь, когда он отвлекается на что-то в воде. Он ищет меня взглядом и зовёт, но я не показываюсь. Корабль уже слишком близко, время пришло. Мои сёстры проснулись и чуют добычу. Их острые каменные руки вновь тянутся из воды, желая свежей крови и плоти. Увы, но сегодня я не разделяю их энтузиазма.

Глухой моряк на берегу тоже видит судно. Он нервно ходит вдоль кромки воды и не понимает, что ему делать. Он ждёт моего решения. Я отплываю подальше от берега и всматриваюсь в приближающийся корабль. Веселые голоса на палубе поют что-то о море и настоящей любви. Благодаря тому, который сейчас на берегу нашего проклятого острова, теперь и я знаю, что это.

Я вспоминаю сотни ласковых слов, которыми он меня назвал. Нежные прикосновения, взгляды и поцелуи. От всего этого моё древнее черствое сердце, скрытое под оболочкой красивой девы, ожило и наполнилось неведомым доселе теплом. Я получила не только ответ на свой вопрос и жемчужину в подарок, но и нечто гораздо большее. Пусть всего на три дня, но я была любима!

Я всё решила.

Стремительно плыву к берегу и подаю моряку молчаливый знак следовать за мной. Все ещё не веря, он заходит в воду и начинает плыть в сторону корабля. Мои сёстры в гневе! Я обманула их, предала! Они волнуют море вокруг себя, желая утопить моего моряка. Но он уже близко. Его заметили с палубы и кидают веревку. Выглядывая из воды, я вижу, как десятки рук помогают ему взобраться на корабль. А он с грустью смотрит в морскую даль.

Сегодня впервые за свою долгую жизнь я не буду петь. А значит, история повторяется. Ещё один мужчина уходит с острова сирен живым. Я чувствую, как при взгляде на него моё сердце наполняется любовью, а тело уже покрывается каменной коркой. Судьба сирен неумолима. Сегодня и я навечно обращусь в каменный риф. И на этом наша история закончится. Ведь я — последняя из могущественных сирен, кто сохранил первозданный облик.

О других работах автора можно узнать на его страничке в Инстаграм: @linnet_arrow_writer или сканируйте QR-код.

И ангел вздохнул о свободе

Мария Руднева

«Lascia ch’io pianga la crudela sorte,

E che sospiri la liberta!..»

Hendel. «Rinaldo»

Сумеречный февральский Париж растворялся в мелком моросящем дожде.

Уличные художники, отчаянно подражающие импрессионистам — кто безупречно, а кто бездарно — стремительно разворачивали свои произведения навстречу проходящей мимо толпе: посмотрите, посмотрите, это ведь он, Париж, он такой.

Дэн был вынужден признать: да, он такой. Смутные контуры домов, мягкие краски, пастельно-нервные фонари, и ярко-алые буквы Мулен Руж. В свинцово-сером небе тонет купол Сакре-Кер. Словно в теплое одеяло, город завернут в туман. Шпили и крыши сливаются с небом, новые, деловые кварталы с их высотками совсем не видны на горизонте, башня Монпарнас растворилась, словно бы и не было ее вовсе, и Париж стал в один момент крохотным, уютным городком, со всех сторон облепившим высокий холм и его окрестности.

Дэн сидел на мокрых ступеньках и смотрел, как постепенно исчезает у его ног город. Дождь усиливался, смывал все ненастоящее, всю дневную горечь сотен людей, которые теперь спокойно засыпали под стук капель об их подоконники. Засыпали кто с улыбкой на губах, кто в слезах, но обязательно — счастливые.

На холме Монмартра всегда людно. Кто-то пришел сюда гулять, и теперь скрывался от неожиданно начавшегося дождя под крышей собора, кто-то — на романтическое свидание, и каждый вечер здесь множество парочек, которым не страшен ни дождь, ни снег, им тепло со сплетенными руками под одним широким зонтом на двоих.

А кто приходил сюда именно ради сумасшедшей романтики ночного Парижа в дождь. Таким людям тесно в этом мире. Именно их так любил рисовать Матисс — летящими вдаль вниз по улице, среди луж и огней.

Неподалеку на парапете пристроился арфист. Молодой парень, защищенный от дождя бейсболкой и огромным зонтом, с изнанки у которого было нарисовано чистое голубое небо — Дэн просто глаз не мог от этого зонта отвести — наигрывал на огромной арфе тихую нежную мелодию. Она трогательно вплеталась в шум дождя, составляя с ним невероятный, доселе неслыханный ансамбль.

Печальный звук арфы отдавался в душе Дэна, слезы текли по лицу — незаметные, чистые слезы восторга и грусти.

Он оглянулся на Сакре-Кер. Теплый оранжевый свет подсвечивал собор, величественный и спокойный.

Арфист продолжал играть. Над его головой небо было голубым и чистым, и он старался утешить то, что плакало.

Дэн поднялся со ступеней и медленно побрел вниз по лестнице. Мокрые волосы облепили лицо, крылья, намокшие и тяжелые, волочились за ним, собирая пыль и песок на серые перья. Арфист тепло посмотрел ему вслед.

Люди шли мимо и ничего не замечали.

Дождь шел всю ночь и утром только усилился.

Дэн не пошел домой: дома было сухо и пусто, дом освещался безжизненным электричеством, и очень не хотелось терять это ощущение от арфы, ливня и фонарей.

Он бесцельно бродил по узким мокрым улочкам, пока не промочил ноги совсем. Тогда он нашел кофейню, сумасшедший владелец которой работал и по ночам, и просидел несколько часов за маленьким столиком, сначала один, а потом и с владельцем кафе.

— Вы знаете, за что я люблю дождь? — поинтересовался Огюст.

Кофе в чашке Дэна был крепким, хорошо сваренным. Настоящим таким. Каким ему следует быть в такую ночь.

— За что? Расскажите.

— Все становится настоящим. Таким, как было задумано. В мире сейчас очень много пыли. Ее так много, что люди уже не видят настоящего даже за тонким слоем. Веранда моего кафе, например — выделанное красное дерево, но люди находят ее обычной коричневой деревяшкой, просто потому, что за серой будничностью теряется благородный красный отлив. Так и со всем остальным: с домами, с вещами, с людьми. Вы знаете, я… моя жена и я… мы познакомились в дождь. Она обычно очень за собой следит, старается выглядеть настоящей… что называется… леди. А тогда я окатил ее водой, проехав по луже на своем Пежо. Представляете? Я не нарочно, конечно, но вот. Дождик моросил, занесло. Она так кричала, так обвиняла меня! Я думал — что за стервозная дамочка, вот кому-то не повезло! А потом хлынул ливень — в один миг, знаете, как бывает, словно тучи раздвинулись и на нас вылили ведро воды. И у нее сразу прическа намокла и развалилась, смылась помада, потекла тушь, и осталась маленькая расстроенная женщина с удивительной красоты родинкой около губ — а этой родинки я поначалу за всей косметикой и напускной спесью и не разглядел, представляете! И я предложил ее подвезти. Она согласилась. Вот так бывает, да. А порой в солнечный день ничего по-настоящему разглядеть не можешь. Вот люди и маются, потому что смотрят не тогда и не так.

Дэн предельно внимательно слушал Огюста.

Его пальцы слегка подрагивали, когда он подносил чашку к губам. Холодная ночь. Чистая ночь.

— Вы правы. Это действительно так. Поэтому дожди никогда не начинаются «вдруг», — тихо заметил он.

Огюст посмотрел на него хитро.

— Вот как… Что ж, тем лучше для тех, кто сегодня не проспит свое настоящее.

Дэн допил кофе предельно спокойно, расплатился, поблагодарил Огюста и вышел в рассвет.

Настоящее… Свое…

Серебристый хрустальный туман обволакивал чистый, словно игрушечный город. Яркость красок, буйство цветов — все это исчезнет буквально через несколько часов. Такую настоящую правду можно увидеть только в одно время — ранним утром после дождя. Все исчезает. Все покрывается слоем пыли, прав Огюст, знал бы только, настолько он прав.

Сколько таких разговоров случалось у Дэна за день! Только такие люди и вселяли в него надежду, что все когда-нибудь изменится. Когда-нибудь человечество станет свободным от этой пыли.

Он отправился бродить дальше. Слишком тонкие шарф и перчатки совершенно не грели, приходилось кутаться в пальто, а ноги промокли насквозь. Дэн находил это забавным. Вот она — цена за правду. Как всегда, необычайно высока.

В раздумьях о природе пыли, обволакивающей людские города и умы, Дэн дошел до Ситэ. Переходя через мост, он остановился, замерев от красоты зрелища — восход чистого, умытого солнца над Сеной. Волны ее озарялись розовато-алым, прозрачная, чистая река несла с собой надежду и радость нового утра. Легкие волны бежали, играя с утренним ветерком, мосты раскинулись, нежась в первых лучах света. Свинцовое небо ясно показывало: скоро снова будет дождь, но эта небольшая передышка была дарована городу не зря.

Мимо Дэна, смеясь, прошла молодая парочка. Она несла в руках мокрый зонт, а он тащил на плече тяжеленную арфу.

Оба искренне, по-настоящему улыбались друг другу.

Дэн охнул от неожиданности.

Арфист оглянулся и подмигнул ему.

— Бывает же… — улыбнулся Дэн, обращаясь к беспечно бегущей Сене. И пошел дальше.

Золотые ворота легко пропустили его в неприступную Сен-Шапель. Когда нет толп туристов, строгих охранников, металлоискателя и нужды от кого-то скрываться, любой путь становится прямым и коротким. Особенно когда точно знаешь, куда и зачем идешь.

Дэн не отказал себе в удовольствии побродить в окрестностях церкви, полюбоваться изысканной лепниной и ажурным витым шпилем, устремленным в небеса.

После дождя церковь была невероятно-белой.

Дэн направился к выходу. У решетки, под водостоками, он замер, и, не оглядываясь, попросил:

— Хватит уже. Пожалуйста. Давай закончим с этим.

И замер обреченно.

Бронзовая статуя ангела склонила голову.

— Я не могу, — мелодично отозвалась она. — Я привязан и заперт. Ты не хочешь мне помочь?

Дэн подошел к решетке и открыл ее. Замка, на самом деле, нет. Там, где тебя ждут, никогда не бывает по-настоящему заперто — к добру это или нет, другой вопрос.

Молча, не поднимая глаз, снял веревки, стягивающие запястья и торс ангела.

— Свободен, — буркнул он.

— Эрдэниэль… — бронзовый ангел сошел со своего импровизированного дощатого пьедестала и потянулся. С железным скрипом распрямились перья, распахнулись крылья, дрогнули складки на длинных одеяниях. — Подними глаза. Посмотри на меня. Что же ты?…

Дэн стоял, отвернувшись, уставившись на каменные плиты. Поникшие крылья рассыпались перьями по земле. Бронзовый ангел поднял одно перо.

— Я возьму себе, ладно? — он подошел совсем близко и плавным движением ладони развернул к себе Дэна, стремясь уловить его взгляд.

Дэн дернулся. Ладонь была горячей, почти раскаленной… живой.

— Спасибо тебе. Я уж думал, никогда не дождусь. Столько раз я видел здесь тебя…

Дэн молчал. А потом развернулся и пошел вниз по улице.

Бронзовый ангел догнал его через несколько минут. Волосы его начинали виться пепельными кудрями, идеальной формы черты лица наливались жизнью, а в глазах была настоящая буря, сама жизнь свилась в кипящий бурный водоворот в широко расставленных серых глазах с огромными зрачками.

Белоснежные, чистые, огромные крылья поднялись над его головой, распахнулись навстречу ветру.

Дэн, сам не замечая, ускорял шаг, стремясь поскорее сбежать от того, что он натворил. Почти бегом влетел он в Нотр-Дам, шепча про себя спасительное слово «Убежище».

Пахло ладаном. Капеллан, увидев его, побледнел, отвел глаза и поспешил уйти. Дэн прижался лбом к каменной стене, слезы текли из глаз.

Теплые руки обняли его за плечи.

— Эрдэниэль, дитя мое, не выразить словами мою благодарность тебе. Мой спаситель. Мой защитник. Я так горжусь тобой.

Медовый голос ангела резал уши.

Дэн постарался взять себя в руки.

Начинался дождь. Он слышал, как первые капли побежали по водостокам, очищая новую правду нового дня от тонкого слоя пыли.

— Жофиэль, скажи, что ты теперь станешь делать? — Дэн надеялся, что его голос звучит достаточно спокойно.

— Для начала осмотрюсь. Обживусь. Смирюсь со своей свободой… Когда годами смотришь в одну точку, начинаешь сходить с ума… Как там, в той красивой песне? «Дай мне оплакать мою жестокую участь и вздохнуть о свободе»? Позволь мне эту малость.

— Жофиэль, это все неправильно…

— Неправильно? — ангел изогнул изящно очерченную бровь. — Неправильным я бы назвал мое наказание. Несправедливым. Нечестным. Неправильным я бы назвал твое поведение — неискренним, к тому же. Но мою жизнь, мою, наконец-то, жизнь я неправильной попросил бы не называть.

— То, что я сделал — ужасно, — голос Дэна звучал глухо и гулко.

— То, что ты сделал тогда — ужасно. А сейчас ты лишь исправил ошибку, — Жофиэль притянул к себе Дэна за шею, путая пальцы в его волосах. — Давай закончим этот разговор, дитя мое. Дай мне насмотреться на тебя. Я так давно тебя не видел. Как красив ты стал. Как посветлели твои глаза. В них по-прежнему живет надежда. Та надежда, которую я так любил в тебе. Что случилось с твоими крыльями? Почему они так поникли?

— Потому что… — слова давались Дэну с трудом, что-то мешало говорить. — Я больше не могу… летать.

— Это так печально. У тебя были такие красивые крылья… А впрочем… Пойдем.

Жофиэль крепко стиснул запястье Дэна и вывел его из собора, лишая его последней надежды на убежище.

Солнце пробивалось через серые тучи, играло в волосах, отражалось в глазах. Жофиэль стоял посреди Гревской площади молча, запрокинув голову, всем своим существом впитывая дождь.

— Спасибо, Эрдэниэль, — тихо сказал он. — Быть может, ты совершил то, что не должен был. Но ты поступил так, как должно.

Ангел, кажется, только в эту минуту обратил внимание, что до синяков сжал руку Дэна. Он бережно поднес его пальцы к губам и коснулся их невесомым поцелуем.

— Полетаем? — предложил он, и, прежде чем Дэн успел сказать хоть слово, подхватил его на руки и раскрыл белые крылья полностью.

Медленно взмахнул ими — словно проверяя, не разучился ли летать за все время заточения — следующий взмах был уже более уверенным…

Он медленно отрывался от земли, ветер подхватил его и направил полет.

Дэн устало прижался лбом к плечу Жофиэля, твердя себе, что имеет право на одну маленькую слабость.

Жофиэль пронесся над Сеной, над островерхой крышей Дворца правосудия, облетел Ситэ… Чудесное время суток — нет ни одного безумца, который бы смотрел в небо.

Жофиэль упивался ощущением полета, ощущением неограниченной, ничем не скованной, изумительной свободы, наслаждался тем единственным мигом, когда не действуют никакие законы и рамки, кроме тех, которые существуют в воображении и сердце.

Ангелы остановились на крыше Нотр-Дама.

— Я так давно не летал. Я забыл как это, — признался Дэн.

— Ты слишком много времени провел среди людей, — сочувственно заметил Жофиэль. — Это очень заметно.

— Если бы не ты, этого бы не произошло.

— Ты искал меня?

— Я ждал.

Дэн сам поразился обреченности в своем голосе.

— Дитя мое, — мягко сказал Жофиэль. — Неужели ты полагаешь меня таким чудовищем? Разве я позволю тебе теперь взять на себя мою вину? Умножить свои грехи, прожить заодно со своей судьбой еще и мою? Вот… теперь ты смотришь мне в глаза.

— Жофиэль…

— Эрдэниэль… — он протянул руку и погладил Дэна по щеке. — Ты весь замерз… Не смотри на меня с таким ужасом. Ты не сделаешь этого не только потому, что я не допущу этого. Ты ведь знаешь закон.

Дэн смотрел на него так, словно никак не мог насмотреться. И слушал всем своим существом, как слушал всегда. Кого-то другого столь пристальное внимание могло и сбить с мысли, но не Жофиэля.

— Ангелы падают, Дэн, — очень мягко и очень серьезно сказал он. — Ангелы падают, и у каждого свой грех и своей наказание. Такое случается не часто, но иного не дано: если ты прошел падение, то наказание будет по грехам. И никакого искупления. Никогда. Они никогда не прощают ошибок.

— Я знаю это, но!…

— Но я этого не хотел. И ты этого не хотел. И вот мы здесь, нараспашку — под всевидящим небом над нашими головами. Но ты не сможешь пройти за меня мой путь. Не бывает искупления или прощения.

— Но я тебя простил!

— Прости меня еще раз.

Дэн посмотрел в глаза Жофиэлю и отшатнулся. Сталь в его взгляде намного больше говорила, чем любое из его слов.

— Я просто не могу допустить, чтобы игра и дальше шла по их правилам… — Однажды ты велел мне придумать свои правила. Когда не знаешь, что делать… Помнишь? — слабо взмолился он.

— Я помню, дитя мое. И ты оказался очень хорошим учеником. В этих новых правилах игры не будет искупления и прощения. Только спасение. Эрдэниэль…

Его рука легка на грудь Дэну и мягко столкнула его с крыши.

Ангел стоял на краю крыши и равнодушно наблюдал за падением тела. Потом, убедившись, что все кончено, глубоко и горько вздохнул, расправил немного намокшие крылья и взлетел.

На берегу Сены, под легким навесом, плохо защищавшим от дождя, устроился вольный художник с больными глазами. Он быстрыми мазками перебрасывал свою жизнь на холст — зеленеющие волны Сены, черную решетку, бежевые камни набережной, резкой шпиль Нотр-Дам, вой ветра, скрип качелей, хруст ломающихся об асфальт ангельских крыльев.

Дэн лежал на ступеньках, и смотрел в небо. По щекам его тек соленый дождь.

О других работах автора можно узнать на его страничке в Инстаграм: @ulyss_books

или сканируйте QR-код.

Легенда дорог

Зоя Ласкина

…Гитарные струны могут петь по-разному: весело и радостно звенеть, ловя разноголосицу весеннего полдня, гневно и решительно рокотать, вместе с приближающейся грозе, вторить стуку человеческого сердца. В тот вечер они рассказывали негромко и задумчиво о самом сокровенном — о том, что не передать словами, и струны гитары были струнами его души, которую он дарил Ей — всю, без остатка…

«Я люблю тебя».

Ясные серые глаза, растрепанные светлые волосы…

«Я тоже тебя люблю. Больше жизни».

Тонкие загорелые пальцы касаются его руки, и он непроизвольно прижимает ладонью струны, но они не обижаются — ведь сейчас звучит иная музыка.

Лучи заходящего солнца напоследок обливают алым золотом два силуэта, слившихся в один…

… — Мне очень жаль, но случилось худшее. Примите мои соболезнования.

Парень, вздрогнув, поднимает голову. Неужели он заснул — здесь, в больничном коридоре, съежившись в неудобном кожаном кресле? Впрочем, ничего удивительного — он не спал уже которую ночь, не отходя от ее постели.

— Простите? — Он проводит рукой по лицу, отбрасывает за спину темные вьющиеся волосы вместе с остатками сна.

Лицо у врача усталое, под покрасневшими глазами тени. И голос какой-то неживой:

— Сочувствую вам. Ваша… только что…

Парень уже не слушает. Пулей влетает в палату и падает на колени возле ее постели.

— Серенити!..

Она лежит неподвижно, в распахнутых серых глазах отражаются белые блики — лампы дневного освещения. Спутанные светлые волосы разметались по подушке. Он осторожно касается восковой руки — вместо тепла пальцы встречают неживой холод.

— Серенити…

Он не верил с самого начала, хоть и знал, что лейкемия почти неизлечима, что срок жизни во многих случаях — вопрос времени, и счет едва ли идет на годы… Не верил, когда ее стали регулярно увозить в больницу — и без того нестабильное состояние резко ухудшилось. Не верил, просиживая ночи напролет возле нее, вспоминая все песни, которые знал, лишь бы подарить ей хоть час спокойного сна, а она шептала: «Флэш, я умру?..» Не верит и сейчас.

— Я сожалею… — опять этот голос, покрасневшие глаза на сером от недосыпа лице.

— Почему? — глухо спрашивает он, не поднимая головы.

— Вы же знаете, лейкемия на такой стадии неизлечима. Мы можем лишь облегчить страдания пациента, но продлить ему жизнь, увы, не в силах…

— Она не пациент! — он вскакивает, как подброшенный; сильные пальцы сгребают врача за халат. — Она — луч света в моей жизни, моя единственная!

— Успокойтесь, пожалуйста… Я все понимаю.

— Ничего вы не понимаете!

— Успокойтесь…

— В могиле будет покой!

Вот потому-то его и прозвали Флэшем — за эту его способность мгновенно загораться, как сухая трава, и затем сносить все на своем пути.

Вбежавшие санитары отцепляют его от врача, бережно, но твердо удерживают, пока он не прекращает вырываться. Он лишь тяжело дышит, спрятав лицо за волосами. Его усаживают на стул у кровати, врач что-то говорит медсестре, та быстро записывает; парень, сгорбившись, смотрит вниз и вдруг, пинком отбрасывая стул, с силой ударяет кулаком правой руки в холодную кафельную плитку пола — раз, другой, третий…

Он бьет и бьет, молча, зло, вырываясь из рук подоспевших санитаров, бьет до тех пор, пока костяшки не заливает кровь, а пальцы правой руки — руки гитариста — не ломаются от его ярости…

Злые слезы застилают глаза, в радужных каплях сгущается красный туман, красный, как кровь, и он надрывно стонет, почти воет, мотая головой, и уже не слышит, как где-то далеко-далеко ему в ответ жалобно вибрирует гитарная струна… и лопается с почти человеческим стоном.

…Дом. У него был дом — пусть маленький, неказистый, с рассохшимся крылечком и облупившейся верандой, но уютный. С подвальчиком, в котором так хорошо попить холодного пивка летним вечером.

У него был дом. Больше его нет. Эта коробка с крышей — не дом. Из него ушла жизнь.

Правая рука не сгибается в кисти, боль простреливает ее от кончиков пальцев до запястья, поэтому приходится справляться левой: вытаскивать из сарая канистру с бензином, методично обливать крыльцо, стены, пол в комнатах; чиркать зажигалкой и бросать ее внутрь. Он выводит из гаража байк и, придерживая его за руль, стоит и смотрит, как освобожденно рвется в вечернее небо ярко-рыжее пламя.

— Пожар! Вызовите пожарных! — слышатся крики из соседних домов. Парень быстро поднимает воротник косухи, садится на байк и вылетает за ворота. Его никто не должен видеть — пусть все происходящее покажется им потом лишь страшным сном, кошмаром, который ожил и стал его судьбой. Его жизнью.

* * *

— «Ter-ra In-cog-ni-ta»… Уф, язык свихнешь! Что это значит?

— «Неизвестная земля». Так в средние века называли еще не изведанные части суши. Это по-латыни, Роуди.

— Латынь? Ой, не напоминай! Она мне еще в колледже всю жизнь отравила! «Per aspera ad astra»… Тьфу, аж зубы сводит!

— Мы тоже ее изучали. По мне, так это язык, на котором зафиксированы величайшие заблуждения людей. Ладно, ты лучше сюда посмотри!

— Ой, Энджи, что это? Похоже на кляксу.

— Это не клякса, это Америка.

— Ничего себе! Тогда, наверное, кока-колы еще не было. И рок-н-ролла.

— Роуди, какая кока-кола?! Это Америка до колонизации, тут только аборигены жили!

— Какой ты умный, Энджи! Я и половины этого не знаю.

— Да ладно тебе! Перехвалишь еще.

Шум приближающейся машины заставил парня и девушку оторваться от старинного атласа, купленного у старичка-букиниста в предыдущем городке. Широкая укатанная дорога идеально прямой стрелой убегала в обе стороны. До самого горизонта тянулась поросшая пожухлой травой равнина, а в стороне виднелся небольшой городок. Безоблачное высокое небо золотисто-жемчужно искрилось — садилось солнце.

По дороге стремительно неслась серебристая гоночная машина: легкая, обтекаемой формы, сияющая.

— Ничего себе! — Энджи сощурился, пытаясь разглядеть номер, и вдруг бросился к дороге, подпрыгивая и размахивая руками. — Роуди, иди скорей сюда! Это же Санни Бим, абсолютный победитель двух последних Sprint All-Star!

— Вот фанат оголтелый, — добродушно проворчала его спутница, поправила лямки рюкзака и неторопливо пошла следом.

Автомобиль резко затормозил, из него вышел молодой мужчина в элегантном светло-сером костюме, с аккуратно причесанными волосами. Когда Роуди подошла, Энджи уже горячо что-то ему втолковывал; тот слушал с добродушной усмешкой.

— Я Роуди, очень приятно, — вежливо представилась девушка. — Будем знакомы. Э-э… Санни… не подвезете ли вы нас до города?

— Не вопрос, садитесь! — Бим гостеприимно распахнул дверцу автомобиля.

Городок оказался тихий, зеленый, с неширокими, обсаженными деревьями улицами. Навстречу изредка попадались местные жители, круглыми глазами провожавшие незнакомую машину.

Остановившись на единственной в городе площади, Санни вылез из автомобиля и поспешил к двухэтажному домику с балкончиком и полуторной дверью, над которой красовалась вывеска «Храбрый ковбой». Энджи и Роуди, не раздумывая, последовали за ним.

Под окнами, прямо на земле, вытянув ноги в грубых ботинках, сидел кто-то с длинными черными волосами, в клетчатой рубашке и потертых джинсах и что-то потягивал из бутылки.

— Крис? — неуверенно окликнул его Санни. — Это ты?

Патлатый поднял голову. На давно не бритом лице отразилось вялое узнавание.

— Санни Король Дороги? — хрипло спросил он. — Ты, что ль?

— Он самый! — гонщик облегченно рассмеялся. — Узнал! Приятно, что обо мне тут еще помнят, уехал-то я лет пять тому.

— Так с лица-то все тот же, хоть и пижонски одет. Как там, в большом городе, деньжат прикопил?

— Да, и деньжат, и славы нажил, — Санни уселся рядом, прямо в пыль. — Гонщиком стал, настоящим! Сбылась моя мечта! Вот приехал своих навестить. Как тут у вас?

— Помаленьку, — Крис откинулся к стенке. — Живем себе. Братья по дорогам гоняют, клуб вот недавно открыли…

— А… Флэш? — неуверенно спросил Бим. — Как он?

— Тут такое было! Подружка у него была, Серенити; любил он ее без памяти, на гитаре ей играл, на байке везде возил. А потом померла девчонка от заразы какой-то, так Флэш в больнице погром устроил, халупу свою поджег и исчез. Как в воду канул. Жив, нет ли, никому не известно, — буднично сообщил Крис.

Гонщик побелел как полотно.

— И… давно это? — еле слышно проговорил он.

— Да уж месяца два тому, — патлатый почесался и предложил:

— Может, пойдем выпьем? За твое возвращение?

— Прости, не сейчас. Я… я еще приду, — Санни встал, шатаясь, как пьяный, добрел до машины и уткнулся лбом в ветровое стекло.

— Что-то мне не по себе, — шепнул Энджи, сжимая руку Роуди. — Видно, горе у человека, помочь бы надо…

Внезапно Санни Бим рванул на себя дверцу автомобиля, прыгнул внутрь и сорвался с места прежде, чем молодые люди успели дернуться за ним.

Нового знакомого они нашли на окраине городка. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, и его последние лучи красными лентами скользили по обугленным изломанным стенам — всему, что осталось от некогда стоявшего на этом месте дома. Пустые провалы окон щерились почерневшими осколками стекол; железный гараж был почти цел, но покореженная дверь висела на одной петле и жалобно скрипела, словно жалуясь на судьбу.

Санни сидел на обгоревшем крыльце, прижимая к себе какой-то предмет. Приблизившись, Энджи и Роуди узнали гитару: огонь пощадил лакированный желтый корпус, но струны полопались и завились в колечки.

— Санни… — тихонько позвала Роуди. Тот поднял на нее тусклые глаза. — Пойдем отсюда.

— Может, есть хочешь? Или отдохнуть? — неловко предложил Энджи.

Тот покачал головой:

— Нет, спасибо… — он обвел взглядом пепелище. — Здесь жил Флэш, мой друг… лучший друг. Господи, что же с ним случилось?!

Энджи обнял его за плечи и повел к машине.

— Предлагаю вернуться к дороге, — тихо сказал он.

— Черного байкера не боишься? — попыталась пошутить Роуди. Известно же, если заночуешь у дороги, не миновать встречи с байкером, продавшим душу дьяволу за скорость и после смерти ставшим призраком и кошмаром ночных дорог.

Энджи только отмахнулся.

… — Мы всегда были вместе, сколько себя помню, — негромко рассказывал Санни. Они втроем сидели на траве, прислонившись к блестящему боку автомобиля. На небе уже вовсю высыпали звезды. — Многих удивляла наша дружба: настолько мы были разные. Флэш — порывистый, страстный, решительный; я рядом с ним тихоней казался. Я мечтал стать знаменитым гонщиком, он — знаменитым музыкантом. Гитара в его руках говорила человеческим голосом…

Он умолк, Энджи и Роуди тоже молчали. Молчали и небо, и земля… и в этой абсолютной тишине огненным бичом хлестнул по нервам визг тормозов, сопровождаемый странным гулом. Совсем рядом с ними.

Девушка ахнула, Энджи вскочил и увидел мотоцикл, замерший посредине дороги. И байк, и фигура седока были непроницаемо черными, лишь контуры их обрисовывало мертвенно-белое свечение. И запах… Парень сморщил нос: характерный запах серы ни с чем не спутаешь.

Видимо, заметив Энджи, неизвестный повернул голову в странном рогатом шлеме в его сторону, и в ночи зловеще сверкнули рубиново-красные глаза.

— Что это, во имя неба?! — прошептала Роуди. Она и Санни встали рядом с Энджи.

— Это он, — хрипло проговорил гонщик. — Кошмар Ночных Дорог.

И тут…

— Ложись! — заорал Энджи, прикрывая собой Роуди и попутно толкая Санни. Они упали за машину; над их головами пронеслись два огненных сполоха, и пожухлая трава метрах в пяти мгновенно вспыхнула.

— Убирайся, исчадие Ада! — Роуди отважно швырнула во врага попавшийся под руку ком сухой земли. Санни под прикрытием машины пытался вытащить из багажника огнетушитель.

Энджи, шаря вокруг в поисках чего-нибудь тяжелого, наткнулся на гитару. Да, она была теперь бесполезной деревяшкой, на ней полопались все струны — все, кроме одной.

Парень тронул ее — и она зазвенела, завибрировала, наполняя равнину чистым серебристым звуком, который не стихал, а наоборот, усиливался — и ему издалека ответил слаженный треск двигателей.

Проклятый байкер, материализуя огненный шар и готовясь запустить им в людей, вздрогнул, обернулся — и был сметен сияющим металлическим вихрем.

Снова взвизгнули тормоза — не одного, а множества байков, слабо светившихся в темноте. С ними прилетел прохладный ветер, погасивший пожар на равнине.

Приехавшие — и молодые парни, и мужчины в самом расцвете сил, и более пожилые — молча разглядывали гонщика и его спутников. Разные лица, разные глаза, волосы и одежда, но у всех — отрешенно-задумчивые взгляды и неестественная бледность.

— Флэш!..

Санни Бим бросился к байкерам. Те расступились, и вперед вышел высокий человек в косухе и джинсах, с темными вьющимися волосами.

— Флэш! — Санни схватил его за плечо. — Это ты! Слава богу, ты нашелся!

Спокойное бледное лицо чуть дрогнуло.

— Санни? — разомкнулись губы. — Друг?..

— Это я, Флэш! Я вернулся! Господи, дружище, где же ты был?..

— Лучше тебе не знать.

— Флэш, пойдем домой!

— У меня больше нет дома.

— Да, я видел… Не беда, мы построим новый!

— Нет, Санни, — лицо Флэша на мгновение исказилось. — Я не вернусь. Не могу… да и не хочу.

— Что?! — друг отшатнулся, недоуменно глядя на него. — Флэш, что… Кто эти люди?

— Это те, кто добровольно отрекся от прошлой жизни и выбрал свободу и дорогу. Им нечего терять, а теперь у них есть ночь и ветер в лицо. Я останусь с ними, Санни. Я больше не одинок. Прости, и скажи другим, чтобы не поминали лихом.

— Как же твои мечты? Наши мечты? Я стал гонщиком, как и хотел. А ты?

— Не надо, не жалей меня, — музыкант взял друга за плечи. — Знаешь, я всегда хотел двух вещей — счастья и свободы. Пока была жива Серенити, у меня было и то, и другое. Теперь у меня осталась только свобода — я обрел ее там, где не искал. А ты живи дальше, тебе еще много предстоит сделать.

— Тогда я поеду с тобой!..

— Тебе нельзя, Санни, ты еще жив. У тебя теперь есть, что терять. Ты должен остаться. А мне уже думать не о чем.

— А твоя гитара? Твоя музыка?

— Посмотри, — гитарист поднял правую забинтованную руку. — Я больше не могу играть. А моя гитара… — Он легко приблизился к своему бывшему инструменту, сиротливо лежавшему в траве, наклонился, коснулся раненой деки… Энджи и Роуди не поверили своим глазам, но все струны были снова целы!

— Возьми на память обо мне, — Флэш подал гитару Санни. — Прощай, брат. Мне пора. Нам нельзя долго оставаться на одном месте, наша жизнь — в движении.

Крепко обняв друга, он направился к своему байку. Бим сел, где стоял, прямо в пыль. Байкеры сорвались с места и помчались по ночной дороге, унося с собой ветер и призрачный свет.

Энджи присел возле горестно замершего Бима и провел пальцами по струнам.

— У меня когда-то была похожая, — тихо сказал он. — До того, как отец запил и в доме остались только голые стены.

— Возьми ее себе, — глухо отозвался Санни. — Ей нужны руки, которые знают, и душа, которая помнит.

— Благодарю, это щедрый дар, — парень бережно поднял гитару. — Как насчет песни об ангеле? Ангеле, летящем вдаль по ночным дорогам?

— О тебе, что ли? — дружелюбно хмыкнула Роуди.

— Пойдемте, ребята, — Санни уже пришел в себя и поднялся. — Подвезу вас до Нью-Йорка, у меня там знакомые рокеры есть, пристроят к делу, с жильем помогут. По дорогам хорошо колесить, когда есть куда вернуться. Прощай, Флэш, — тихо добавил он, глядя вдаль, в ночь. — Нет, все-таки — до свидания…

Другая жизнь — не сон,

Всё ближе горизонт…

И в час ночных дорог

Никто не одинок.

Ария «Свобода»

(White Lion «Cry for Freedom» cover)

О других работах автора можно узнать на его страничке в Инстаграм: @worldofreina или сканируйте QR-код.

Брат и сын

Любовь Мельникова

1 СЕГОДНЯ

— Анна Витальевна, вы понимаете, что вам нельзя волноваться сейчас? — брюнетка в белом халате лет сорока сидела рядом с кушеткой и водила датчиком узи по животу Анны Витальевны. Та лежала и смотрела в потолок.

— Лена, я вам плачу не за нотации, а обследования и четкие указания, — уголки рта Анны чуть поднялись. — Прошу, не начинайте опять. Мне еще собеседования проводить, выпишите лучше успокоительного.

— Хотите взглянуть на малыша? — врач держала улыбку на лице.

— Нет, — слово острой стрелой вылетело и с хрустом поделило настроение Лены на утреннее и вечернее.

Врач вздохнула, убрала датчик и встала.

— Можете вставать и одеваться. Все в порядке. Развитие идет по плану. Не планируйте ничего через месяц, — Елена села за стол и стала заполнять карточку.

Через час Анна Витальевна была уже в офисе. Перед сотрудниками она, как всегда, предстала с аккуратно уложенными каштановыми волосами, легким макияжем, безупречным маникюром, улыбкой на лице. Единственным изменением в последние пару месяцев была ее одежда: брючные костюмы сменило свободного покроя платье, а вместо шпилек на ногах появились полусапожки на невысоком каблуке.

— Анна Витальевна, как вы себя чувствуете? — девушка у входа в офис подняла голову на входящего руководителя и привстала.

— Прекрасно, Ника. Будь добра, чая с молоком, — женщина повернулась к говорящей, чуть кивнула и прошла по коридору в кабинет.

Через полчаса в кабинет ворвался мужчина лет сорока с небольшим: короткие светлые волосы еще утром были аккуратно уложены, сейчас же они выглядели выбившейся из стога соломой. Галстук был развязан, ворот белоснежной рубашки расстегнут. Он прошел к столу и упал в кресло.

— Аня, читала последние новости? — он протянул ей свой телефон.

Анна Витальевна молча взяла его и впилась в экран. Через минуту она выронила телефон на столешницу из ореха, обняла «мышку» левой ладонью и что-то стала искать в интернете.

— Аня, я уже поднял свои связи. Они должны отзвониться, когда что-то прояснится, — мужчина откинулся на секунду на спинку стула, затем выпрямился как на плацу. — Я все улажу, не волнуйся. Безопасник я или нет, в конце концов?

— Паш, спасибо, я должна, — Анна Витальевна не договорила: на экране замелькало видео: обрывки фраз, слез, криков, стонов. У женщины заслезились глаза, словно это в нее кинули баллончик со слезоточивым газом. Она обхватила себя за плечи, словно уклоняясь от ударов дубинок. Лица, маски, разодранная одежда — это точно был плохо смонтированный ужастик. Из всей массовки она узнала только одного актера.

— Аня, единственное, что ты должна — это не нервничать. Ты бы все равно узнала, так уж лучше, чтобы от меня, а не из новостей вечером, — Павел придвинулся к краю кресла. Его голос звучал тихо и уверенно.

Видео смолкло. Анна Витальевна посмотрела на сидящего перед ней мужчину. Руки она спрятала под столешницу, чтобы тот не видел их дрожь.

— Я должна ехать за ним, это убьет маму. Она его так любит, — голос Анны звучал как всегда решительно. Только глаза и румянец говорили, что в ней сейчас что-то или кто-то борется.

— Нет, — Павел вытянулся и облокотился на ручки кресла, словно пытался заслонить собой выход. — Ты поедешь сейчас домой, Алик отвезет тебя. Он уже ждет внизу.

— Хорошо, — Анна Витальевна смотрела словно сквозь коллегу на отпечатки пальцев на матовом стекле двери: они проступали неровными пятнами, создавали хаотичную картину, которую рисовали все сотрудники офиса, которые заходили к руководителю филиала. Она нарушали идеальную картину мира Анны и выглядели неким призывом к бунту и переменам.

На выходе из офиса она замерла. Лишь отрывочное колыхание груди выдавало в ней жизнь да механическое поглаживание живота правой рукой. Женщина повернулась к секретарю:

— Ника, перенеси все встречи на завтра, — стеклянные глаза директора буравили девушку, обвиняя ее во всех грехах. — Хотя… Виталий ведь из отпуска вышел?

— Да, — выдохнула Ника и сжалась. — Может, он сам проведет собеседования?

— Может, я подумаю.

***

Вечером Анна Витальевна выключила все, что могло помочь ей добраться до новостей и попыталась выспаться. Это был первый за три года день, когда она ушла с работы вовремя. Женщина не знала, что делать и чем себя занять, поэтому приняла душ, наспех что-то перекусила и, сдунув пыль с томика Бродского, забралась в постель.

Утром она включила телефон и набрала последний номер вызова.

— Паша, доброе утро, — разговаривая по гарнитуре, Анна Витальевна собиралась на работу. Она выбрала свободное платье длиной по колено и туфли на плоской подошве. — Есть новости?

— — Аня, доброе утро, — Павел проговорил также тихо, как в офисе. Однако в голос примешался тихий скрип. — Есть. Давай я приеду и все расскажу.

— Паш, говори. Мне некогда, надо на работу собираться.

Из трубки вылетел вздох и сразу осел серой пылью на полу гардеробной.

— Он признался, что был зачинщиком. Он и еще двое. Пока я ничего не могу сделать, — голос запнулся на полуслове. — Есть отягчающие. Он убил…

Платье почему-то стало тяжелым, а воздух из легких, квартиры, города куда-то исчез. В глазах защипало, но слезы почему-то не захотели работать над этим. Мир стал мячом, по которому хотелось пнуть со всей силы.

— Ань? Анна Витальевна, — неслось из трубки. На заднем фоне детские голоса спорили о том, что они будут делать в выходные. — Я сейчас приеду к тебе, только детей в сад закину. Жди.

Трубка замолчала. Мир затих. Биение внутри остановилось.

2 ВЧЕРА

Каштановые волосы, неприметные черты лица, футболка, джинсы, скечерсы, серый рюкзак — все типовое. Типичный студент. Студент и стандартный представитель нового поколения. Поколения, которое по мнению правительства, изменить жизнь страны в лучшую сторону. Сторону, которую она искала десятилетиями, да так и не нашла. Не нашла, потому что народ не был готов, не был оборудован, не был сыт и доволен, не был образован. Образование сейчас можно получить на каждом углу — и это, по их мнению, лучшее, что они могут дать. Дать они хотят и защиту, и лучшее завтра, и перспективы, и рост. Рост, который уже десятилетиями идет не статистическим путем, хотя последнюю — статистику — успешно корректируют зеленым цветом. Цветом весны, новой жизни, рассвета — словно светофор, разрешающий делать все. Все словно преобразуется и рассосется само собой под этим цветом уверенности. Статистика, наверняка, использует зеленый цвет потому, что он позволяет человеку самому вырабатывать питательные вещества для поддержания своей жизни. Жизни среди себе подобных, жизни среди зеленых ровных стрелок вверх, с которых как с реставрируемого здания иногда слетает сетка, прикрывающая ее истинный облик.

— Макс, где шатаешься? Звоним с утра, — к молодому человеку с каштановыми волосами подошел невысокий худенький пацан лет тридцати. — Ты как? Ты где?

— У матери ночевал, — ответил Максим. Серый рюкзак упал на пол. — Она нервничать начинает, когда телефон видит, выбросить порывается. И вообще, если бы не приехал — объявила бы в розыск. Пришлось. Прости.

— Предупреждать надо, — пацан попытался толкнуть Максима в плечо, но получилось в предплечье. — У нас все готово почти, и ты тут такой пропадаешь.

— Сорян, больше не буду.

— Надеюсь, больше и не придется. Все же, это разовая акция.

Максим посмотрел на стоящего рядом человека. Морщины выдавали его возраст. Тот поправил очки на переносице.

— Бро, не нам уже решать, что будет, а что — нет. Я готов. Мне все равно ничего не светит после вуза. Не хочу я сидеть и штаны протирать в офисе.

— А что хочешь? — собеседник запустил руки в карманы и склонил голову набок.

— Тоха, ты дурак, — Максим выпрямился, поднял рюкзак и закинул на плечо. — Вам легко говорить, вам родаки все покупают, все дают. Вы с жиру беситесь. А я жить хочу.

— Кто тебе мешает? — Антон не изменился в лице, лишь заиграли кулаки в карманах брюк. — И не завидуй громко, нечему. За тебя ваще сестра платит, а я на бюджете. И вообще, если ты с нами, уясни — все должно пройти мирно. Думал, ты адекват.

Антон смерил взглядом Максима и пошел прочь.

Максим сплюнул: «На бюджете он, ха! Взятку, поди, папочка дал декану или кому еще. Идиоты хреновы. Страну они хотят поддержать, как же, высказать мнение, чтобы к ним прислушались. Да кто когда-нибудь слушал нас? Вчера творит завтра — только так. И только действия — контента стало слишком много, и тот часто один ширпотреб. Устои ничего не стоят, если они будут слишком долго стоять без встряски. И сегодня я это докажу».

***

Брусчатка. Площадь. Мелькание лиц. Тихие разговоры, сигаретный дым. Плакаты. Всплескивание рук. Смех. Редкие выкрики. Ворчание. Топтание и редкие перебежки. Резкие выкрики. Движение. Густой дым. Слезоточивый газ. Гул толпы. Рваные движения. Колотые раны. Дубинки. Сотрясание земли. Омовение кагором. Брусчатка. Красная.

3 ЗАВТРА

Белые облака контрастировали на ярком небе цвета тайных надежд и неглубоких морских метафор. Жара спала, уступив место прохладе наступающего вечера. Зеркальная гладь воды изредка разряжалась беспокойной рыбой или наивными мушками, которые хотели нырнуть в обманчиво манящее голубое перевернутое небо. Сказочный лес мелко вибрировал, заглушая запахи извне и меняя их на страх перед темной чащей. Тишину нарушал щебет птиц, беззаботно резвящихся в небе.

Лодка без управления сама пыталась дотянуться до берега. Удочки сложены на дне. Один мужчина распутывал узел на леске, второй — доставал бутылку с прозрачной жидкостью. Через пару минут оба держали в руке по кружке. Прищурились. Посмотрели друг на друга. Посмотрели на свои кружки. Улыбнулась. Выпили.

— Ну как твои? Растут? — спросил второй. Слова вылетали с одинаковым расстоянием.

— Да, быстро только как-то, — улыбнулся первый. Поставил кружку рядом на сиденье. Очередь из слов вторила собеседнику. — Мелкая вчера кашлять начала только. Жаль, если дома просидит неделю — у нее первое выступление.

— Обойдется, — сказал второй и разлил еще немного жидкости по кружкам. — Как старшая?

— Жена говорит, кто-то уже появился, — просит домой привезти познакомить, говорит, боится. Типа, я в армию его упеку или еще чего похуже, работать заставлю.

— Ай, молодцы, — воскликнул второй, ударил свободной рукой по колену. — Да-а-а-а, дети растут быстро. моему уже восемнадцать. В армию пора идти.

— Пойдет? — первый выпил содержимое протянутой кружки.

— Пойдет. Куда денется. С ними надо сейчас строго, а то от безделья-то совсем с ума сходят. Хотя…

— Да, и студентам нечего делать.

— Как у тебя на работе-то после всего этого? — спросил второй. — Ты уж прости меня, что не помог.

— Прекрати, этим все закончилось бы в любом случае, — отмахнулся первый. — Да и не помочь ему уже было. И незачем. Идиот он.

— Я их понимаю, — вздохнул второй. — За своего страшно. Вроде, стараешься, делаешь что-то для них, а они неблагодарные — все хотят что-то изменить или еще хуже: искоренить. Но я не понимаю, зачем вот так, радикально? Вроде, образованные люди.

— Да, за детей страшно. Не хочу оставлять их тут, — выдохнул первый. Очередь слов стала вновь накаляться.

— Так что с компанией-то, раз директора не стало? — вторил очередью на выдохе второй.

— Зам провел собеседования вместо Ани, — на пару секунд автомат заклинило. — Анны Витальевны. Виталий не сможет без меня, здесь все в порядке. Просто дичь какая-то все это. Ладно хоть, что обысков не было. Спасибо.

— Чем смог, — поднял в третий раз кружку второй и выпил залпом. — Ну какая она пособница? Помогала брату-идиоту по доброте душевной.

Оба замолчали. Лодка тихо ударилась о берег. Мужчины неспеша вышли, выгрузили улов. Костер, ужин из закуски и бутылки.

— Он хотел всего, а потерял всех, — слова мелкой дробью вылетели из второго. Тот резал сырокопченую.

— Почему же. У него зато теперь есть племянник. Правда, непонятно, когда они встретятся. И встретятся ли вообще.

Мужчины сели отдыхать. Лес выгонял сумрак на волю, обволакивал окрестности и пытался пробраться дальше, в город. Он бы смог смягчить и разбавить ту темноту, которая лежала плотным невидимым туманом над ним.

О других работах автора можно узнать на его страничке в Инстаграм: @luba. writer или сканируйте QR-код.

Король вульфов, королева лисиц

Юлия Бабчинская

Акт 2

Рейнхард

Дождь хлестко бил по мутным стеклам замка. Он сочинял музыку, сводил с ума, очищал улицы Рейнхарда от крови. Проклятьем ложился он на королевство, столетним клеймом Эттельвульфа.

— Король мертв? — с надеждой и трепетом спросила Рейна, королева лисиц, королева-тиранша, убийца младенцев и истребительница вульфов. Она сменила позу, перекинув ногу на ногу и загремев увесистыми серебряными цепями и браслетами.

Ренар, молодой лис, склонил льстивую морду перед своей госпожой.

— Пока нет, моя королева, но мы загнали в капкан его младшего сына, Эттельбарда.

— Кого? Дурни безмозглые! Зачем мне его отпрыск! Он поимел каждую леди и служанку, да весь Эттельвульф полон его чертовых щенков!

— Эттельбард был его любимым сыном, — осмелился возразить лис, все ниже опуская морду.

— Любимым? Думаешь, король что-то смыслит в любви? — слова ядовитой пеной слетали с уст королевы. — За каким оборотнем мне Эттельбард! Принесите мне голову самого Эттеля! Этого насильника и зверя в человеческом обличии!

Лис встал с колена. Шерсть его была потрепанной, сальной, прищуренный взгляд бегал по сторонам. Королева была не в духе и могла опять лишить поданного места в постели и за своим столом. Да что там, она могла лишить Ренара любой части тела, в том числе и головы. Только недавно она казнила его кузена за то, что тот невпопад упомянул Эттеля. Человеческими руками Ренар провел по вытянутой морде. Наполовину человек, наполовину зверь. Монстр. Как и многие в Рейнхарде. Проклятие короля вульфов коснулось всех, заставив оборотней навсегда застыть в уродливых обличиях. Хорошо ещё, подумал лис, безумие не затронуло его мозгов, и он не стал одним из дрём, бесцельно блуждающих по королевству. Но вот в своём ли уме королева?

— Ходят слухи, миледи, что он вновь научился обращаться.

— Что?

Королева Рейна вскочила с трона, устеленного волчьими шкурами. Её желтые глаза пылали, вспыхивая фиолетовым огнем — как и всегда, когда она была в бешенстве. Волосы взметнулись черным пламенем с алыми искрами.

— Но это лишь слухи, миледи, — поспешил добавить лис и тут же пожалел о сказанном.

Его хвост предательски задрожал. Чтобы как-то отвлечься, лис принялся вспоминать, как хорошо жилось прежде, до проклятия, когда он мог носить простые штаны и не думать о том, как пропихнуть в них хвост.

Рейна принялась расхаживать из стороны в сторону. Наконец, остановилась возле столика с резными фигурками, стеклянным графином с вином и кровью и серебряными кубками. В ярости смахнула все и закричала, затмив грохот и звук бьющегося стекла. Бладвейн разлился по шахматному полу густой алой кляксой. Черные волосы упали королеве на лицо, всё еще красивое, с острыми бровями и скулами, тонкими чертами. Если бы не жгучая ненависть во взгляде. Этот огонь обжигал каждого.

— И мы… нам удалось отравить вельмож вульфов, — добавил лис, словно извиняясь перед королевой. — Мы перехватили товар от брюнов…

— Если бы вы отравили Эттеля! Тогда, быть может, закончился бы этот проклятый дождь.

Но королева уже не мыслила себя и Рейнхард без дождя.

Массивные двери с барельефами охотничьих сцен заскрипели, открывшись не с первого раза. Но вот створки распахнулись, впуская в главную залу удрученную процессию. Несколько потрепанных лисов вели за собой молодых дрём в серых рваных одежках. Вульфы. Они отличались покорным нравом и излишней мягкостью, которая раздражала Рейну до боли в деснах. Следом внесли пять тел, уложили в ряд на холодном мраморе. Пятеро лисиц разного возраста и миловидности. Одной было не больше шестнадцати. Рейна бесстрастно глянула на девчонку, рассмотрела заостренный подбородок, тонкий нос. Она, как и четыре другие лисицы, имели полностью человеческий облик. Эттель любил именно таких. Рейна не сомневалась, что каждая из девушек была изнасилована, — синяки покрывали руки и ноги. Возможно, бедолаг пытали. Она не любила пыток, предпочитая убивать сразу.

Королева подошла ближе и жестом указала лису задрать юбку у младшей из погубленных лисиц. Впервые за все это время губы Рейны дрогнули. На внутренней стороне бедра, на белой коже возле рыжеватых завитков, стояло багряное клеймо вульфов. Клеймо шлюх.

Рейна обхватила себя руками, впиваясь ногтями в кожу под легкой тканью платья. До боли, до остервенения. Забыть, забыть! Ее собственная кожа в том же месте, что и у молоденькой лисицы, горела огнем. От стыда, позора. И больше всего — от бессилия.

— Вон! — закричала Рейна. — Вон отсюда, тупые создания! Что за подданные, которые не могут выполнить одно единственное желание своей королевы! Прибейте короля и дело с концом! Жалкие слабаки!

Лисы упали на на четвереньки и бросились прочь из зала. Одного из них подвел мочевой пузырь, и лис оставлял за собой предательский мокрый след. Остался лишь Ренар.

— Он вновь завербовал двух лисов, — выдавил он из себя очередную неприятную весть.

— Лисов невозможно переделать, — фыркнула Рейна.

— Он может. Пытками, конечно, но…

— Это уже не лисы. Предатели. Но им всем я дарую быструю смерть. Главное — убить короля.

Рейна размеренно подошла к трону, успокаиваясь с каждым шагом. Убийство должно быть ясным и холодным. Никакого гнева или ярости. Она знает, за что. Рука не дрогнет. И пусть все считают ее чудовищем, шлюхой, тварью, королеву это уже не интересует.

Она достала из-под шкур кинжал и вернулась к пленникам прежней хищницей. Удар в сердце: четкий, стройный, обдуманный. Четверо тел упали рядом с пятью мертвыми лисицами. Остался последний вульф. Он стоял, ссутулившись, как и остальные, но вот он выпрямился и, неожиданно для Рейны, посмотрел ей в глаза. Серые, стальные, с золотистой радужкой. Это были не глаза вульфа.

— Что ты за зверь? — ошарашенно спросила Рейна.

Её внимание привлек золотой амулет на шее вульфа-самозванца. На нём была гравировка — растянувшийся в прыжке заяц с ветвистыми рогами и длинными, острыми резцами. Вместо его глаз горели два рубина.

— Я — Джек, Ваше Лисичество, — сказал юноша и криво улыбнулся.

Что-то в этой улыбке встревожило Рейну. Закрутилось в потоке памяти далекое воспоминание.

— Джек?

— Джек-рэббит. Больше я ничего не знаю ни о себе, ни о ком другом. Но я вот подумал…

Рейна зашипела от такой наглости, но ей стало до жути любопытно.

— Говори!

— Подумал, а почему вы сами не убьете этого короля, раз уж он вам так докучает? Сразу видно, что вы женщина сильная и могущественная. Уверен, ваш противник не устоит.

— Я? Сама? — Рейна отпрянула, отступив на шаг. Кинжал задрожал в её руке от одной мысли о встрече с Эттелем. Одно дело — увидеть его мёртвым, другое — живым. Королева взглянула на Ренара, но он отвёл взгляд. Трус!

А может, и правда? Надёжнее всё делать самой, разве не этому она научилась давным-давно? Ей никто не нужен — ни союзник, ни друг, ни тем более муж.

— Отличная идея, Джек, — неожиданно для себя улыбнулась Рейна.

Страшная это была улыбка, подумал Ренар, и попятился к дверям.

— Однако, до Дримы путь не близок, — проговорила королева. — В такой дождь… Мне нужно подготовиться, собрать отряд…

— Зачем вам отряд? Я могу прыгать. Достаточно вас одной.

— Значит, ты ничего о себе не помнишь, но знаешь о такой уникальной способности? — с сомнением проговорила Рейна.

— Я лишь знаю, что я, Джек, последний из рода Золотых Кроленей. И что я умею прыгать. Не более. Так что? Я вам всё ещё нужен?

Акт 1

Эттельвульф

— Король, с Вами хотят говорить.

— Впустить.

На пурпурный ковер ступил юноша с золотисто-пшеничными волосами. Он был спокоен и даже весел, с некоторым равнодушием смотрел на вельмож короля Эттеля, однако от дрём отличался ясным взглядом и легкой усмешкой на пухлых губах.

— Ваше Вульфовство, — незнакомец чуть поклонился, но на колено не опустился, заставив Эттеля оскалиться. Словно живые ужи, зашевелились шрамы на левой стороне лица короля вульфов.

— Простите мне моё невежество. Я не знаю ваших обычаев. Пришел я сюда, не знаю откуда. Да и ничего о себе не знаю. Только то, что меня зовут Джек.

— Всё это очень интересно, Джек.

Эттель встряхнул пепельной шевелюрой и заёрзал на троне. Его уже утомляла эта встреча. Королю не терпелось выйти в ночную стужу и погонять по полям. За окнами замка завыла метель, словно призывая своего господина.

Эттельвульф прокляла злая королева. Чертова Рейна наслала вечную зиму, столь же холодную, как и её сердце. Но Эттель научился с этим жить, как и получать удовольствие от того, что ему противно.

Он встал с трона. Человеческое тело утомляло его. Тут и там навис жирок, кожа стала дряблой, морда чёрного вульфа на его спине — скорее смешной, чем угрожающей. Но когда он был вульфом… Всё менялось. Он снова жил. И потрошил всех, кто встретится на пути. Он сглотнул, вспоминая вкус крови на языке. Хотелось ещё.

— Зачем ты явился? — наконец спросил Эттель, желая поскорее избавиться от непрошеного гостя, отправиться к себе в покои, покувыркаться в постели с новой женушкой, Аннель, а потом улететь в пургу. Аннель уже заждалась, вдруг подумал он. Его двадцать восьмая жена, или же двадцать девятая? А может сто двадцать девятая? Он не помнил, скольких девиц сменил. Скольких лисиц… Лишь бы забыть одну. Ту, которая вырвала его сердце много лет назад. И прокляла всё это чертово королевство. Злая королева, которая не щадила даже своих подданных, вытравливая понемногу дрём, а вместе с ними и всех других. Одно её дыхание несло смерть.

— У меня есть странное чувство, что я помогу Вам.

Джек расплылся в улыбке столь бесхитростной, что Эттель решил присмотреться к юнцу.

— Кто ты?

Король окинул парня взглядом, рассматривая круглый золотой кулон.

— Кролень! — ахнул Эттель, припоминая старинные сказки.

— Последний из рода, — добавил Джек.

— И как же тебя занесло сюда? Из каких стран, каких земель? А может примело прямиком из проклятого Рейнхарда? От королевы-погибели?

Джек-рэббит лишь пожал плечами.

— Важно не то, откуда я, а то, куда направляюсь. Точнее мы. Вы знаете, Ваше Вульфовство, что я умею прыгать? И могу допрыгнуть, куда захочу, так быстро, как захочу. А ещё могу взять с собой одного человека.

— Да? А вот это уже интересно. Но один вопрос. Он действительно обязан быть человеком?

Акт 3

Дрима

Лес волновался. Кричали красные птицы, взлетали в серое небо, раскачивая хрустальные ветви. Снег и дождь обрушивались поочередно, а иногда и вместе.

Жутким был тот лес. Те, кто попадал сюда, не всегда могли пересечь его и выйти живыми. Лисы и вульфы порой ухитрялись. Месть Короля и Королевы гоняла пешек по доске, а подданных пинал вперед страх.

В лесу никто давным-давно не жил за исключением редкого вида огненных птиц, которым нипочем ни стужа, ни ветер, ни дождь, ни гнев, ни любовь.

Тело реальности вспорол новый порыв ветра, впуская в лес королеву и Джека.

— Вот мы и на месте, — стальным тоном проговорил Джек-рэббит, поддерживая пошатнувшуюся после прыжка лисицу.

— Что это? — взвизгнула Рейна. — Ты же обещал мне голову Короля! Но это не его замок! Это… это чертова Дрима! Ты решил обмануть меня, кролик!

— Замечу, что я не кролик, а кролень, — безмятежно ответил Джек.

— Да будь ты самим кентавром, кои вымерли тысячу лет назад! Ты обманщик! Предатель!

— Я обещал голову Эттеля. И она здесь.

Рейна обернулась, дрожа от злости и неимоверного холода. Ветер, дождь и снег безумствовали, трепали ее черные волосы, пока в конце концов они не застыли темной ледяной короной.

Из черной чащобы поломанных деревьев выглянула морда вульфа. Его глаза сверкали, как две золотые монеты.

— Так это правда… — ахнула Рейна, на мгновение опешив.

Вульф не колебался. Он бросился вперед, на королеву. В прыжке поскользнулся на корке льда, и оба повалились оземь. Видимо, и сам Эттель не ожидал подобного, и прежний человеческий облик вернулся к нему. Он кряхтел, вставая на одно колено. Король тяжело задышал, вернулась прежняя злость вперемешку с глупым чувством задетой гордости. Рейна мгновенно подскочила на ноги и вновь упала. Эттель усмехнулся, вызвав тем самым рык лисицы.

Джек-рэббит стоял поодаль и взирал на происходящее со странной отрешенностью. Лишь поблёскивал в сумерках его золотой медальон.

— Я… — Рейна нашла наконец равновесие и поднялась. — Ненавижу тебя!

— О, как же ненавижу тебя я, шлюха! — выплюнул злые слова Эттель своей бывшей возлюбленной.

Сотня лет прошла с роковой ночи. Когда он мог стать мужем этой ведьмы и обречь свое королевство на погибель. Потому что перед ним стояла продажная женщина, которая в ночь перед их свадьбой отдалась первому встречному. А как она стонала! Как закатывала глаза, обращая бесстыжий взгляд к луне. Шмара. Как все лисицы. Как все.

— Ты изверг! Жестокий король! Я избавила себя ото всех клятв перед тобой. И сегодня я избавлю от тебя этот мир! Проклятие спадет! Дождю настанет конец.

— Как и стуже!

— Но ты постарел, — вдруг заметила Рейна, глянув на серую шевелюру Эттеля. Королева вспомнила темноволосого юнца, своего жениха с ласковым взглядом черных глаз, в которых плясали медные искорки. Но эти глаза стали ее оковами. Эттель пригвоздил ее колдовским взглядом, сковал ручищами. Он взял ее там, той ночью, не успев стать ей мужем, опорочив имя Рейны, разрушив девичьи мечты на теплоту и нежность в семейном счастье.

Нет счастья, нет любви на этом свете. Есть только ненависть. Только один из них останется сегодня жив, проклятый злобой до самой своей смерти.

Ее так трясло от ярости, что сквозь человеческую натуру пробилась звериная. Впервые после той ночи она снова стала… бурой лисицей. И бросилась на короля.

— Тебе мало того, что ты сотворила с моим лицом, безумная женщина! — оттолкнул ее одним махом Эттель. Но Рейна была настойчива. Она прыгнула вновь, вцепившись зубами в плечо королю, растерзав бархат, выдрав кусок плоти. Алая кровь пролилась на лед и снег.

— Довольно, — произнес молчавший все это время Джек. — Должен заметить, что оба вы доказали всю омерзительность своих натур, но ваша смерть не делает мне чести. Пора вмешаться.

— Стой, где стоишь, мальчик, — взвыла королева лисиц. — Ты уже раз обманул меня.

Что-то металлическое мелькнуло во взгляде Джека. Прежняя бесхитростность на его лице сменилась насмешкой.

— Разве?

Он вышел вперед. Белая рубаха распахнулась на его груди шире, а амулет засверкал ярче обычного.

И вновь память Рейны растревожилась. Эта ухмылка, этот блеск золота.

Черты миловидного юношеского лица на миг померкли, сменившись суровыми линиями — теперь перед ними стоял вульф. Молодой Эттель.

Король хотел выпустить из хватки Рейну и броситься на негодяя, принявшего его облик, но не мог сдвинуться с места. Застыло все: и лес, и дождь, и снег. И даже ярость, бурлившая в сердце вульфа, и та успокоилась. Только алые птицы огненными языками устремлялись в небо. Однако, им не было дела до этой троицы.

— Это был ты… — вымолвила Рейна, и все силы словно покинули ее тело. Она обмякла в гневных объятиях Эттеля.

— Это был я, — не отрицал Джек. Выглядел он озадаченным, будто и сам не мог поверить своим словам. — Я был молод и глуп. Решил, что смогу обезопасить кроленей, если избавлюсь сразу от двух ваших родов. Я явился к Рейне в ту ночь в твоем облике, Эттель. Я взял ее силой, хотя она и любила тебя, но не могла позволить подобного обращения с леди. Как и ты — не стерпел предательства. Все шло отлично. Пока вы не прокляли друг друга. А теперь… Мне просто жаль вас. И, пожалуй, я должен что-то исправить, хотя не уверен, что хочу.

— И как же можно исправить то, что исправить невозможно?

— Я могу то, что не могут другие, правда, порой я и сам об этом забываю.

— Ты говоришь загадками, подлец! — брызнул слюной Эттель, но с места двинуться по-прежнему не мог, ибо будто застыло само время.

— Я могу прыгнуть, — напомнил Джек-рэббит. — Но условие прежнее. Возьму с собой лишь одного. Решайте, кто это будет, здесь и сейчас. Я прыгну так далеко, как только захочу, в пространстве, времени — неважно.

Глаза Рейны засверкали. По щекам заструились слезы. Эттель перевел на нее взгляд. Король и королева крепче вцепились друг в друга, словно тем самым могли решить и решиться. Их судьба буквально в их руках.

— Ну так что? — ненавязчиво напомнил о себе Джек. Красные птицы опустились на ветви, растапливая лед под собою. Впервые за все это время им стало хотя бы отчасти любопытно. И вновь лес пришел в движение. Поднялась настоящая буря, грозя снести все на своем пути. Королева лисиц, король вульфов сошлись в последнем долгожданном танце.

***

Рейна брела вперед, продираясь сквозь толщу пространства. Она сомневалась, что сердце ее еще бьется. Невозможно. Пройти сквозь время, сквозь миры — сотни реальностей, которые были ее прошлым… могли бы быть. Чертов Эттель! Надоумило же его проявить благородство на пороге гибели.

В том, что он погиб, королева не сомневалась. Кинжал, который Эттель забрал у нее, пронзил его грудь. Но сделала это Рейна не сама. Король лишил ее такого права.

Или освободил?

И все же сердце встрепенулось при мысли об Эттеле. Если это было ложью. Вся их вражда и ненависть…

Но что она могла поделать теперь? Она не знала, как вернуться в тот самый момент. Предатель Джек бросил ее тут — где именно, она не понимала.

Вдали показался черный силуэт — остов дома. Только дождь, проклятый дождь, облизывал обугленные бревна. В воздухе еще висел едкий запах дыма, и металлический — крови. Рейна почуяла его сразу. Резкий порыв ветра погнал ее внутрь.

Она вбежала в дом и увидела два тела на полу — лис и лисица лежали в обрамлении тягучей бордовой жидкости. Тонкие кисти женщины с изящными голубыми венками, узенькая мордочка, симпатичная даже с проклятьем, выдавали в ней благородную аристократку. Но что она делала в этом разрушенном доме? Скорее всего, оба родителя обезумели, решила Рейна. Дрёмы… Каких она не щадила. Только сейчас Рейна увидела, что горло мужчины перерезано. Дело не в безумии. Их убили. Их убила она.

Она прежняя.

Она настоящая была не лучше.

Что-то зашевелилось под телом женщины. Из кулька раздался тихий писк.

Рейна подошла ближе и подняла на руки щупленького младенца. Девочка, без единого изъяна. Абсолютно чистенькая. Рейна выдохнула облачко пара. Заметно похолодало, будто сам ребенок был источником холода.

Королева прижала малышку к груди, ни разу не материнской.

Когда девочка открыла глазки, Рейна ахнула. Они напоминали две ночные фиалки.

— Вайолет, — нарекла она малышку. — Маленькая фиалка, теперь нам нужно как-то выбраться из этого…

Не успела Рейна договорить, как пространство исказилось. Из ниоткуда к ним выпрыгнул Джек.

Рейна хотела броситься на него с кулаками, но застыла на месте. Как она держала на руках младенца, так и Джек держал безвольное тело короля вульфов. Некогда румяное лицо стало мертвецки бледным. Но зачем кролень принес его сюда?

— Скорее, — сказал Джек. — Хватайся за меня. Мы должны вернуться в Дриму. Пока он еще жив…

— Жив? Король жив? — В душе королевы затеплилась надежда. — Жив, слышишь, Вайолет? Идем!

Все четверо растворились в воздухе, чтобы написать где-то совершенно новую главу.

О других работах автора можно узнать на его страничке в Инстаграм: @jul_babchinskaja или сканируйте QR-код.

Март. Сказка

Юлия Соль

Март знал, что дождя не избежать. С обеда ветер был насыщен влагой. Ближе к вечеру на горизонте начали громоздиться тучи, утопив солнце в багровом и тёмно-синем.

Уже тогда нужно было искать приют на ночь. Он подумал, что успеет до дождя добраться до придорожного трактира с забавным названием «Мерлин смотрит на тебя». Да и пусть смотрит, лишь бы крыша имелась над головой.

Первые крупные капли начали падать с небес, когда он был близко. В сполохах молний можно было различить крышу и забор. Март пришпорил Ветерка, но всё равно не успел. Когда до спасительного крова оставалось буквально несколько шагов, дождь хлынул стеной, мгновенно до костей промочив и всадника, и коня. Ветерок возмущённо заржал и сделал мощный рывок вперёд, едва не скинув всадника.

У порога их уже поджидал конюх. Отдав ему коня, Март поспешил в укрытие.

Вытирая лицо рукой, он оглядел полутёмный зал. Народа собралось совсем немного: кучка местных крестьян, почтенная старуха в углу с мальчиком и пара случайных путников, которым повезло оказаться здесь до дождя.

Камин, разумеется, не горел. Какой камин в конце мая? Тепла от кухни было более чем достаточно. Но как теперь сушить одежду? Хотя несахарный, не растает.

Март взял на ужин бараньи рёбра с луком, чесноком и зеленью, лепёшку с сыром и подогретое вино. Не то чтобы он замёрз, но и блюдо из пряной баранины не располагало к холодным напиткам.

Он не стал задерживаться в зале. Быстро съел что было и поднялся в комнату. Она оказалась совсем маленькой, вмещала только узкую кровать, стол и табурет. Зато было ещё окно, закрытое щелястыми ставнями, сквозь которые пробивались капли дождя и всполохи молний.

Он с удовольствием заснул под дробный перестук капель и громовые раскаты. И честно, от всего сердца пожалел тех, кому в эту ночь не удалось найти приют.

Утро было серым и влажным.

Март без вдохновения доедал хлеб и варёную говядину, когда появилась старуха. Она оглянулась и направилась прямо к его столу. Одежда её и накидка были из дорогой ткани, сухие запястья украшали серебряные браслеты.

— Здравствуй, — сказала она.

Март поставил на стол кубок с вином и взглянул на незваную гостью.

— Мы встречались раньше, госпожа? — спросил он.

— Встречались, — бледные губы слегка улыбнулись, — одиннадцать лет назад.

Одиннадцать лет назад Марту было семнадцать. И он совершенно не помнил, где он мог видеть эту, тогда ещё не настолько старую, женщину.

— Я Этель Форис.

— Этель Форис, — усмехнулся Март, — сейчас всего…

— Двадцать семь лет.

— Именно.

— Мне двадцать семь.

Март долго смотрел на женщину. Допустим, она не сумасшедшая. Допустим, она не потешается над ним.

У Этель были волосы цвета спелой пшеницы. У этой совершенно седые.

У Этель были ярко-голубые глаза. У этой блёклые, будто подёрнутые дымкой.

У Этель была кожа, как белый шёлк. У этой как мятый пергамент.

Но эта шея и поворот головы, движение кисти и разворот плеч. И ещё родинка на левой скуле. Он не видел её одиннадцать лет, но некоторые вещи невозможно забыть.

— Этель?

— Ты всё-таки узнал.

— Что с тобой случилось?

— На мне проклятье. Я скоро умру. От старости и немощи. Хорошо, что мы встретились сейчас, и мне не пришлось ехать к твоему замку.

— Ты направлялась ко мне?

— Да. С последней просьбой. Прошу, позаботься о сыне.

— Твоём сыне?

— Твоём сыне.

— Моем?

— Так уж случилось.

— Почему я узнаю об этом только сейчас?

— А зачем тебе было знать об этом раньше?

— Разве меня это не касается?

— Я не хотела портить тебе жизнь.

— А твоя жизнь, Этель?

— А моя жизнь была неплоха. Даже лучше, чем можно было надеяться. Когда мой грех стал заметен, братья отослали меня к тётке, с глаз долой. Она вдова, жила одна, сама себе госпожа. Приняла меня. Научила стрелять из лука и охотиться с собаками. Родился Арман…

— Так его зовут Арман?

— Да. И всё было хорошо, если бы не та лисица.

Март допил вино, со стуком поставил кружку на стол. На знакомый звук тут же отреагировал хозяин «Мерлина».

— Желаете ещё вина?

— Да, желаю. И кружку для леди.

— Один момент!

— Какая лиса? — вернулся Март к разговору.

— Обычная, рыжая. Белая грудка и кончик хвоста. Кто же знал, что это сестра Агидели.

— Это ещё кто?

— Агидель — ведьма, сильная. Её сестра имела обыкновение прогуливаться в окрестных лесах в образе рыжего зверя, а я имела обыкновение ходить на охоту. Однажды мы с ней встретились, к несчастью.

Трактирщик принёс две кружки горячего вина, осторожно поставил на стол и поспешно удалился.

Этель обхватила кружку ладонями, грея пальцы.

— Очень скоро Агидель нашла меня. Она забрала с моей руки браслет и сказала, что теперь я буду стареть за себя и за лисицу, у которой отняла жизнь.

Она сделала осторожный глоток. Вино было невкусным, но оно было горячим и это было приятно.

— Мне осталось недолго. Тётка не так давно оставила этот мир. Арману всего десять, он не сможет жить один. Пожалуйста, позаботься о нём.

Подло было спрашивать, но Март всё же спросил:

— Это действительно мой сын?

— Когда увидишь его, убедишься, — улыбнулась она.

— Допустим, я заберу мальчика. А как же ты?

— Вернусь в тёткин дом. Всё будет хорошо. Слуги обо мне позаботятся.

— Тебя проводить?

— Не нужно. У меня ещё достаточно сил.

— Где Арман?

— Думаю, он уже собрался. Сейчас пришлю его к тебе.

Этель сделала ещё глоток вина. Потом решилась и коснулась пальцев собеседника. Он не отдёрнул руку.

— Прощай, Март, — сказала она.

— Прощай, Этель.

Она поднялась и ушла, стройная как веточка. Седая как луна. Он на мгновение вспомнил её прежнюю, залитую жаркими лучами солнца, беззаботную юную девушку.

Господи, ну какой ещё, к чёрту, сын?

Март наблюдал, как седлают его коня. Ветерок, серый в яблоках жеребец, высокий и сильный, норовил прихватить зубами конюха за одежду. Тот лениво отмахивался.

— Папа?

Март даже не понял, что обращаются к нему.

— Мы поедем на этом коне?

Он обернулся.

За спиной стоял мальчик, держа в руках дорожную сумку. И да, судя по всему, это действительно был его сын. Не так много попадается людей с темно-пепельным цветом волос. На самом деле, Март их ни разу не видел. Кроме своего отражения в зеркале.

Мальчика пришлось посадить в седло перед собой. Разумеется, ни о каком галопе не могло быть и речи. Март уже смирился с тем, что придётся ночевать под открытым небом. Ничего страшного. Ночи сейчас тёплые. И волки ребёнка не утащат. Хотя, возможно, хорошо, если бы утащили. Март представил лицо своей жены, когда он заявится домой с неизвестно откуда взявшимся сыном.

И, кстати, что дальше?

Признать Армана своим законным наследником? Тогда он становится первым в очереди, оттеснив остальных детей, рождённых в законном браке. Это не устроит никого, и особенно самого Марта.

Возможен вариант официального бастарда. То есть сын, но без права наследования.

Может лучше отдать его монахам на обучение? Даже, если Арман не особо продвинется на церковном поприще, хотя бы до аббата дослужится. Свой аббат в семье никогда не помешает.

— Почему тебя не отправили в дом Форисов? — поинтересовался новоиспечённый отец.

— Мы там были. Мама разговаривала с дядьями.

— И что они?

— Сказали, что ублюдок им не нужен. Особенно от… ну…

Что могли сказать братья Этель, Март приблизительно представлял. Ничего, придёт время, он им это ещё припомнит.

— Нужно купить тебе лошадь, — вздохнул Март, присматривая место для ночлега, — иначе мы так далеко не уедем.

— Да! — возликовал Арман, — такую же, как эта.

— До этой ты ещё не дорос.

— Я не ребёнок!

— Раз не ребёнок, давай расседлай Ветерка.

Арман расстегнул подпруги, потянул. Март успел подхватить седло, которое едва не свалилось на голову мальчику.

С уздой вышло ещё хуже. Он просто не смог до неё дотянуться. Ветерок вскинул голову и явно не понимал, что этот маленький человек от него хочет.

— Лучше иди собери хворост для костра, — сказал Март.

Он расседлал коня и пустил его пастись в одуванчики.

Теперь встал вопрос, чем кормить ребёнка. Марта как-то совершенно не рассчитывал на попутчика. С собой у него был кусок говядины, две лепёшки, немного сыра и пара яблок. Причём одно из них предназначалось Ветерку.

И полная фляга вина.

— Я уже пил пиво, — с гордостью сообщил Арман.

— Чудесно. Но у меня нет для тебя пива.

— Здесь ручей недалеко. Могу воды принести.

— Насколько недалеко? Скоро стемнеет.

— Рядом совсем.

Мальчик схватил котелок и побежал к лесу.

Март развёл костёр. Достал одеяла и расстелил их на земле. Скормил яблоко Ветерку. Когда доставал мясо и хлеб с удивлением заметил, что начинает нервничать. Слишком долго Арман где-то ходит.

С другой стороны, ну, пошёл ребёнок за водой, не вернулся. Бывает.

Он уже собирался идти на поиски, когда Арман появился. В одной руке котелок, в другой какой-то букетик.

— Можно заварить листья земляники, тогда пить воду будет вкуснее, — робко предложил мальчик, — мама всегда так делает.

— Хорошо, заваривай.

Хотелось дать ему подзатыльник, но Март сдержался. Только глубоко вздохнул и сделал большой глоток из фляги.

На самом деле даже со своими законными детьми он никогда не был так долго наедине. Всегда рядом были слуги, какие-то няньки или наставники. Это в родном замке, не среди поля у костра поздним вечером. Когда над головой небо с ущербной луной, а за спиной чёрной глухой стеной высится лес. Обычная майская ночь. Соловьи поют. Рядом Ветерок пасётся. Костёр тепло горит. Если бы Март был один, его вообще всё бы устраивало.

— Сказки перед сном я не рассказываю, — предупредил он.

— Я же немаленький, — насупился Арман.

— И никаких героических историй тоже.

— Ну и ладно. Что я, маленький?

— Тогда доедай и ложись спать. Встаём на заре.

— Да я вообще могу не спать! Могу всю ночь стоять на страже!

— Чудесно. Тогда я разбужу, когда придёт твоя очередь.

Он помог сыну завернуться в одеяло, сверху укрыл своим плащом. Потом ещё сидел у костра, допивая вино.

Было ощущение, что он так и не заснул. Но когда занялась заря, всё-таки понял, что спал. Недолго, урывками, но спал.

Март подкинул дров в затухающий костёр. Ветерок мирно пасся невдалеке. Арман сопел во сне, завернувшись с головой в его плащ. Восток разгорался ярко-розовым и золотым. Пора будить мальчика и собираться в дорогу.

Март достал сыр, пододвинул остатки хлеба ближе к огню. Он бы и за водой сходил, если б знал, где находится ручей.

По счастью, Арман сам проснулся. Несколько мгновений хлопал глазами, пытаясь осознать действительность. Потом улыбка на его лице стёрлась. Ну да. Март — не самое приятное явление в жизни кого бы то ни было.

— Пойди, умойся, — сказал заботливый отец, — заодно воды принеси.

К городу под названием Грейхилл они добрались во второй половине дня. Только его стены появились на горизонте, как Арман начал проявлять нетерпение, ёрзая и подпрыгивая в седле. В конце концов, даже Ветерок начал заметно нервничать.

Март был голоден, поскольку утром ему достался только горячий отвар земляничных листьев. Первым делом он всё же решил отправиться в конюшни Брина.

Хозяин их встретил, провёл к загону, где находилось с десяток лошадей.

— Кого бы вы хотели? — осведомился мэтр Брин, — конь, жеребец, кобыла?

— Пусть мальчик сам выберет.

Март подтолкнул Армана. Тот зажал в кулаке кусок лепёшки, сбережённый за завтраком, и шагнул вперёд.

— А если он захочет кого-то не того? — резонно заметил мэтр.

— Тогда я выберу нужного. Но, вначале я хочу посмотреть, насколько мой сын благоразумен.

— Выбор лошади многое определяет в характере.

— Именно поэтому.

Сначала Арман направился к высокому вороному коню с длинной гривой, заплетённой косичками. На полпути передумал и пошёл к рыжей тонконогой кобыле.

— Зорянка, — прокомментировал хозяин конюшни, — быстрая, но на рыси тряская. Молодая, хорошая лошадь. Но вряд ли она подойдёт для мальчика.

Март молча кивнул.

Арман уже собирался протянуть руку к рыжей красавице, но его кто-то толкнул в плечо. Мальчик повернулся и увидел перед собой невысокого коня темно-песочного цвета со светлой гривой. Пышная чёлка падала почти до носа, а на носу было розовое пятнышко.

Мальчик и конь целую вечность смотрели друг на друга. Потом Арман протянул ладонь и предложил хлеб. Конь с благодарностью принял угощение.

— Это Цверг, — сказал мэтр Брин, — выглядит неказисто, но очень вынослив и у него мягкий ход.

— Хороший выбор, — согласился Март, — я посмотрю ближе, но, кажется, мальчик не ошибся. Нужно будет седло и уздечка. Коня мы заберём завтра утром.

— Почему утром? — возмутился Арман, — могли бы и прямо сейчас.

— Завтра утром, — повторил Март.

Он хотел есть и спать. Только коня ему сейчас и не хватает.

Кровать была почти даже мягкой. Бельё пахло ветром и солнечным светом. На соседней кровати тихо сопел Арман, видя, наверное, уже третий сон.

Марту не спалось. Едва он закрывал глаза, как видел перед собой тонкую юную девушку в солнечном луче.

Первый раз он встретил Этель на Пасху возле храма. Она шла под конвоем двух старших братьев. Но они не помешали им обменяться взглядами. На ней было платье из синего бархата, на волосах жемчужная сетка. Лёгкая вуаль окутывала её туманом. Они виделись каждое воскресенье, всё там же, возле храма. Потом, уже летом, в одну из безлунных ночей, Март рискнул преодолеть стену замка Форисов.

Так себе была стена. Не слишком высокая, и слишком выщербленная временем и непогодой. Он даже не счёл это подвигом во имя прекрасной дамы.

Светлая дева выглянула в окно. Он, ломая ногти, пристроился на каком-то каменном выступе, увитом плющом. В тот раз они говорили, хотя больше молчали, трогательно краснея, пока на востоке не загорелась бледная полоска зари.

Все ночи июля он провёл на этом каменном выступе у заветного окна. А потом рискнул получить большее. Этель пустила его. Разумеется, их застали. Правда, уже под утро.

Пока братья Этель ломились в дверь, седлали лошадей и открывали ворота, Март легко успел ускользнуть.

На следующую ночь его поджидали. На следующую тоже. Хорошо, что братья Форис особо не таились, их засаду было легко обнаружить.

Ближе к осени Март женился, не на Этель. Родители нашли ему другую супругу. Он особо не возражал.

Свеча на столе зашипела, вспыхнула напоследок и погасла. Комната погрузилась в темноту.

Снизу, из общего зала доносилось нестройное пение запоздавших гуляк. Из кухни пахло жареным луком и капустой. Март натянул на голову одеяло и постарался заснуть.