Бесплатный фрагмент - Крылья ангела для мамы

Малыш из будущего

Тот таинственный случай, который произошел со мной в самом начале семидесятых годов прошлого века, мне хорошо запомнился. Случай, который имел неожиданное продолжение. На то время было мне двенадцать лет и жили мы в небольшой деревне в Горьковской области. Сейчас деревня немного разрослась, и я хоть и редко, но в ней бываю. Мой друг детства там живет. Он, в отличие от нас, в город не переехал. Вот к нему я иногда летом и наведываюсь на пару деньков, отдохнуть от городской суеты.

Любимым нашим местом среди детворы было полуразрушенное здание в двухстах метрах от деревни. Что это было за здание, раньше нас не интересовало, главное, было где играть. Это был наш штаб, о котором, как нам казалось, никто из взрослых не знал. Как вы понимаете, было все совсем наоборот. Вот там мы и получали ободранные коленки и шишки на головах. Оттуда же были и наши набеги на колхозный яблоневый сад. Там же мы делали запасы яблок, хлеба и картошки. Конечно, сторож сада знал, где складывались ворованные яблоки, но нас не трогал: пусть мальчишки кушают витамины. Добрый он был, так, шугнет для порядка.

Сидим мы как-то с мальчишками в развалинах и обсуждаем нашу нелегкую детскую жизнь. Прибегает мой лучший друг Славка.

— Пацаны, там мальчишка какой-то не здешний. Лет пять или шесть ему.

— И че? — корчится лицо самого старшего из нас, Степана.

— Один он. Я думал, родители его где-то недалеко. Долго наблюдал, нет никого. Ревет он. Ходит по дороге туда-сюда и ревет.

— Пойдем посмотрим, что за пацан, — поднимаюсь я с кирпича.

Еще издали мы увидели маленького пацаненка, который ходил по дороге туда-сюда, глядя на пустырь, что был между домами.

— Ты чей? — спрашиваем мы, окружив мальчика.

Тот молчит, испуганно глядя на нас.

— Тебя как звать? — спрашиваю я.

— Ваня, — отвечает мальчишка, размазывая по щекам грязные слезы.

— А фамилия твоя? — подхожу я к нему. — Родители твои где?

— Здесь, — показывает мальчишка на пустырь.

— Ты где живешь? — не понял я.

— Здесь, — хнычет малыш, показывая рукой на пустырь.

— Ладно, пацаны, — говорю я друзьям, — пойду я к мамке своей его отведу. Может, она знает мальчишку. Пойдем, — протягиваю я руку мальчику.

Матери дома не было. Я слегка сполоснул его грязное лицо, налил мальчишке еще теплых щей и стал наблюдать, как он жадно их уплетает. Так и не дождался я матери и решил вместе с Ваней пойти ее поискать. Наверняка она у тети Любы. Они вчера еще договаривались что-то там в огороде сделать. Ванька заупрямился:

— Не пойду. Не хочу. Жарко.

Я ему на голову надеваю свою шапку из газеты. Все мои друзья носили такие шапки, и каждый старался слепить что-то свое, неповторимое. Вот и у меня была особая шапка. Никто не умел таких делать, а я свой секрет никому не говорил.

— Пойдем, — говорю, — теперь не будет жарко

— Я спать хочу.

— Ну оставайся тогда, — говорю я ему, — ложись вон на диван, а я за мамкой сбегаю.

Ванька пошел к дивану, а я побежал к тете Любе, где и нашел свою маму.

Пока мы шли с матерью от соседки домой, я все в подробностях ей рассказал.

Не нашли мы мальчишку. Весь дом обыскали, и по деревне я несколько раз пробежал. Нет Ваньки. И с пацанами вокруг деревни прошлись. Пропал малыш.

Прошло сорок лет с того случая, и вот, однажды приезжаю я на пару дней к своему другу в мою бывшую деревню. Не виделись мы с ним и не созванивались лет десять, наверно. Разрослась деревня, не узнать. Домов раза в два стало больше. А друг мой новый дом себе отгрохал на пустыре. Подхожу я к его дому и вижу мальчонку лет пяти, который у забора стоит и на меня смотрит. И все бы ничего. Я уже мимо хотел пройти, но… На голове мальчишки шапка из газеты. Шапка, ну прямо один в один как моя. Никто не умел такую делать из моих друзей. У меня аж рот открылся от удивления. Это как? Неужели кто-то разгадал мой детский секрет?

— Удивлен? — услышал я позади себя голос друга.

— Удивлен, — поворачиваюсь я и жму его руку. — Это кто же здесь мой секрет разгадал?

— Спроси у Ивана, — смеется друг. — Ваня, иди сюда.

— А что это за мальчик? — спрашиваю я.

— Сын мой, — хохочет Славка. — Вот что значит друга своего долго не навещать. Эх, ты… Не знал даже, что сын у меня родился. Ну это ладно. Ты внимательней посмотри на его головной убор.

Славка снял с головы сына шапку из газеты и протянул мне.

— Посмотри вот здесь, в уголке, — распрямил он газету.

В углу газеты стояла дата… 12 июля 1972 год.

— Не понял, — удивился я, — газета как новая…

— Она и есть новая, — стал вдруг серьезным Славка. — Ты посмотри вот здесь. Чья подпись?

— Это же я писал, — потемнело у меня в глазах. — Как такое возможно. Откуда она у вас?

— Да я и сам не знаю, где Ванек ее нашел. Два дня назад исчез сын. Будто растворился в воздухе. Часа два мы его искали. Все облазили с женой. Нет мальчишки. А тут вдруг он взял и появился, и в этой шапке.

— Этого не может быть, — пробежал у меня по спине холодок.

— Значит, может.

Я сразу вспомнил того маленького мальчугана из своего детства. Ведь это тот самый Ваня. Это я ему надел на голову свою шапку из газеты. Он же показывал на это самое место, когда здесь еще пустырь был. Говорил, что здесь живет. Обалдеть… Неужели такое возможно… Неужели малыш на несколько часов попал в наше прошлое?

Дочь цыганского барона

Зайдя в купе, я обратил внимание на своего попутчика, маленькую сухонькую старушку. Мне показалось, что ей уже все девяносто. Как это она решилась в таком возрасте куда-то ехать. Я поздоровался и стал располагаться на своем месте.

Кроме бабушки, в купе никого не было, видно, не сезон. Ну и хорошо. Никто надоедать не будет со своей выпивкой. Бабушка сидела и молча смотрела в окно, думая о чем-то своем.

— Бабушка, а вы что, одна, что ли, едете? — спросил я, укладывая сумку под сидение.

— Одна, сынок, одна.

— Как это вас отпустили одну. Не боитесь?

— Не боюсь, сынок. Пусть меня боятся. Я ведь цыганка, дочь барона, и много чего умею. Поезд мне дом родной.

— Цыганка? — удивился я. — А на вид не скажешь.

Бабушка снова замолчала, глядя в окно. Ну и ладно, дорога длинная, наговоримся еще.

Поезд выстукивал колесами свою музыку, и я уже начал дремать.

— Я ведь девчонкой совсем к цыганам попала, да так у них и осталась. Сбежала я из дома, когда мне семь лет было. Родители пили здорово и били меня. Вот я однажды села в поезд и уехала куда глаза глядят. Так к цыганам и попала. Пригрели, накормили и много чему научили. Барон цыганский у себя меня оставил. Восемьдесят лет с цыганами жила.

— Ого, — сказал я. — Ничего себе.

— Да. Девяносто скоро мне.

— А куда же вы едете?

— На могилку к родителям.

— Куда?

Старушка отпила давно остывший чай.

— На могилку к родителям, в деревню, где родилась, еду. В одну сторону, значит. Обратно уже не вернусь.

— А если деревни той уже нет? Ведь восемьдесят лет вы там не были.

— Куда ей деваться-то. На месте деревня, в три семьи.

Старушка снова отпила холодный чай.

— Приходить в последнее время родители стали. Никакого покоя не дают. Просят, чтобы я приехала к ним. Вот я и поехала. К себе, наверно, зовут. Там уж и помру.

Время уже было позднее, и я залез на верхнюю полку. Почему-то билет мой был продан на верхнее место, хотя больше в купе никого не было. Может, ночью сядут.

Бабушка тоже прилегла и тут же уснула.

Ночью я проснулся от того, что кто-то разговаривал в купе. Я повернулся посмотреть на нового попутчика и чуть не упал с полки от неожиданности.

Напротив бабушки сидели две фигуры. В темноте они едва заметно светились. Это были мужчина и женщина.

— Да еду я, еду, — говорила им бабушка, — чего надоедаете? Скоро уже буду. Все сделаю, что просите. Уходите, не пугайте парня. Проснется еще ненароком.

Утром, когда я прощался с бабушкой, а ей еще сутки ехать, оставил я для нее несколько банок консервов и палку колбасы.

— Это вам, бабушка. Вам еще далеко ехать.

— Спасибо, сынок, не стоит беспокоиться. У меня деньги есть.

— Бабушка, это были они? Ночью.

— А ты не спал разве? Они, сынок. Говорю же, приходят они. Много лет уже покоя не дают.

Я взял сумку и открыл дверь купе.

— Ты вот что, сынок, — бабушка сунула мне что-то в карман пиджака. — Возьми эту монетку. Это цыганская монетка, очень старая, она счастье тебе принесет. Удачи тебе.

Я шел по перрону навстречу своему счастью, а поезд увозил бабушку-цыганку все дальше и дальше. В те края, где она родилась. В те края, где она, видимо, и останется на века.

Намедни

Я тут намедни бабушку Машу встретил, соседку по площадке. Сидит на лавочке, бледная, растерянная, чуть не плачет. Я уж подумал, может, заболела, ведь ей недавно восемьдесят пять исполнилось, сами понимаете. Откуда я знаю, что восемьдесят пять? Так ведь она нас с женой всегда на свой день рождения приглашает. Другие-то соседи по площадке молодые еще, не идут. Вот мы втроем и празднуем который год. Родственники, конечно, есть у старушки, только живут далеко и давно не дают о себе знать.

— Бабушка Маша, — подсаживаюсь я к ней, — ты чего бледная такая, уж не заболела ли?

— Будешь тут бледной, — морщится старушка, — кот покоя не дает.

— Хулиганит, что ли? — улыбаюсь я. — Так ведь старый он уже хулиганить-то.

— Старый, Сережа, старый. Даже не вспомню, сколько годов ему.

— И чем он тебе не угодил, что ты расстроенная такая?

— Так гонит каждое утро на прогулку меня. Покоя не даёт. Угрожает даже, если я не иду.

— Это как это он тебе угрожает? — сдерживаю я смех.

— Тебе смешно, — косится старушка на мое перекошенное лицо, — а вот мне не до смеха. У меня ведь сил совсем нет на улицу выходить, а кот гонит. Иди, говорит, гуляй, а не то совсем сляжешь…

— Прямо так и говорит? — прыснул я со смеха.

— Прямо так и говорит, — морщится старушка, — не пойдешь гулять, говорит, все твои крупы по полу пораскидаю. Не поверила я поначалу, а он дверцу шкафа открыл, когтями пакеты с крупой порвал и на пол их покидал. Я прямо со слезами собирала с пола крупы-то. А он смотрит на меня и говорит: «Не будешь за здоровьем своим следить, каждый день порядок будешь наводить».

— Во котяра, — давлюсь я от смеха, — заботливый и говорящий…

— Смешно тебе, — обижается старушка, — мне вот не до смеха. Каждое утро иду на прогулку как в последний раз. Ты бы поговорил с ним. Хоть через день бы выходить, и то хорошо. Поговоришь?

— Поговорю, — держусь я от смеха за живот, — обязательно поговорю.

— Нет, ты прямо сейчас поговори, — не унимается старушка. — Меня проводишь, надеюсь? Голова сильно кружится…

— Конечно, провожу, бабушка Маша. Пойдемте, — помогаю я ей подняться со скамьи.

Старушка открыла дверь и первого пропустила меня.

— Ты иди с котом поговори, а я чайник поставлю.

— А где он?

— В спальне, наверно… Меня прогоняет, а сам спать ложится.

Давно я так не смеялся. У меня от смеха даже искорки в глазах забегали. Захожу в спальню к старушке, кот лежит на ее кровати и смотрит на меня.

— Ну чего уставился? — слышу я в голове голос.

У меня от такой неожиданности аж все внутренности вниз опустились… В туалет захотел. Ну, думаю, показалось… От такого смеха и не то покажется.

— Привел старушку? — снова раздался голос в голове.

В животе у меня что-то сильно забурлило. Глаза мои полезли из орбит. По спине пробежал холодок.

— Это ты, что ли, со мной? — еле выдавил я из себя, глядя на кота.

— Ну а кто еще, — лизнул котяра свою лапу.

— А коты разве…

— Да какой я тебе кот… Домовой я. Ее кот сдох года два уже как, только она не знает об этом. Приходится мне образ кота принимать, чтобы не расстраивалась хозяйка. А то помрет еще не дай бог, что мне потом… Куда? Ты вот что… Поговорил бы с ней, чтобы она рыбу мне отваривала. Не могу я сырую рыбу есть, изжога замучила. Она ведь как кота меня кормит. Корм еще этот сухой покупает… Тьфу… Поговоришь?

— По-по… — не могу я выговорить. — Только и у нее просьба.

— Да знаю я, — распустил когти кот.

— Сережа, иди чай пить, — раздался с кухни голос старушки.

— Поговорили? — спрашивает меня старушка, едва я зашел на кухню.

— Поговорили, — сглотнул я ком в горле.

— И что? Согласен он?

— Согласен, — присаживаюсь я к столу, — только просьба у него… Рыбу он сырую не любит. Ты отваривай ее, и корм сухой больше не покупай…

Москва слезам верит, или Лепесток счастья

Катерина проснулась сегодня в хорошем настроении, и не потому что сегодня суббота и у нее выходной. Наконец-то она накопила нужную сумму, и теперь можно исполнить заветную мечту своего младшего братишки. Егор просто бредил велосипедом. Ни днем ни ночью покоя никому не давал, мечтая и рассказывая всем вокруг: «Вот когда будет у меня велосипед, я, я…»

— Будет, Егорушка, будет, — прошептала Катерина, накидывая на худенькое тело старенький халатик, — пусть простенький и недорогой, но будет.

Сегодня она пойдет на почту и переведет деньги родителям. Ну а они уже… Катерина прямо видела, как ее братишка прыгает от радости, кружась по комнате, выкрикивая радостное «Велосипед! У меня есть велосипед!».

Потом он будет стоять на улице с гордо поднятым носом и говорить обступившим его пацанам: «Сестра купила. Она у меня в Москве работает».

Катерина работала в Москве уже около года, еле-еле сводив концы с концами. Работала она официанткой в китайском кафе. На такую зарплату в Москве не проживешь. Хорошо, если посетители чаевые оставят, которыми надо поделиться с администрацией. А если чаевых нет, считай, день потерян. Жилье снимать было очень дорого, а она умудрялась еще откладывать на велосипед братишке и кое-что отправлять родителям на жизнь.

Когда Катерине исполнилось восемнадцать, она вдруг заявила родителям, что уезжает в Москву, ведь в деревне совсем нет никакой работы. Последнюю ферму и ту закрыли. Она заработает денег и обязательно поступит в институт. Родители переглянулись, но промолчали. Только оказавшись в чужом городе совсем одна, она поняла, в какую кабалу попала и как тяжело ей теперь придется.

Девушка уже взялась за ручку двери почтового отделения, как вдруг заметила одинокую, в старом пальтишке старушку. Бабушка сидела на лавочке и плакала, да так горько, что у Кати защемило сердце.

— Бабушка, что случилось? — присаживаясь на скамейку, спрашивает девушка. — Я могу вам чем-то помочь?

— Пенсия, — вытирает слезы старушка, — цыгане.

— Что цыгане, бабушка?

— Цыгане меня обступили. Я не заметила, как без пенсии осталась. Все вытащили, до копеечки. Помню, что лепесток счастья обещали. Вот сунули мне цветок засохший. Хотела его в кошелек положить, а кошелька нет.

— Эх, бабушка, бабушка, — вздохнула Катерина, — как же просто вас обмануть. Ну какой лепесток счастья… Эх, бабушка.

— Как же я теперь жить-то буду? — плачет бабушка. — Ведь целый месяц без копейки. И родни у меня никого не осталось. Совсем я одна. Ох, беда, беда.

Катерина смотрела на старушку, и у нее разрывалось сердце.

— Вот, возьмите, — протянула она бабушке деньги. Деньги, которые она копила братишке на велосипед. — Возьмите, бабушка.

— Нет, нет, дочка. Не надо, — вытирая слезы, говорит старушка. — Ты же меня совсем не знаешь. Как же ты вот так…

— Возьмите, бабушка. Вам сейчас никто не поможет.

— А как же ты?

— Я еще молодая. Заработаю, — дрожащим голосом говорит Катерина.

— Даже не знаю, что и делать, — шепчет старушка, не решаясь взять деньги.

Катерина засунула деньги в карман старого пальто старушки:

— Возьмите.

— Может, тогда… — старушка опустила глаза, — может, цветок возьмешь. Вдруг и правда на нем лепесток счастья.

— Ну что вы, бабушка, — чуть не плача говорит девушка, — какое там счастье…

Старушка встала. Она никак не могла поверить, что совершенно незнакомая девушка отдала ей свои деньги.

— Как звать-то тебя, дочка?

— Катерина.

— Спасибо тебе, Катенька. Спасибо большое. Пойду я. Что-то плохо мне совсем.

Старушка стала удаляться, оглядываясь через каждые три шага.

И тут Катерина расплакалась. Крупные градины слез падали на открытую ладошку, в которой совсем недавно лежало счастье младшего братишки.

— Что же я наделала? Как же мне теперь быть? Что я скажу Егорушке…

Дело в том, что она вчера позвонила родителям и предупредила, что сегодня вышлет им деньги на велосипед братишке. Она прямо видела, как братишка бегает каждые пять минут на дорогу в ожидании почтальона. И что теперь?

— Дочка, ну я же вижу, что тебе нужней эти деньги, — услышала Катерина знакомый голос старушки.

— Что вы, бабушка, — вытирает слезы девушка. — Я плачу совсем не из-за денег.

— А из-за чего? — присаживается рядышком старушка. — Вот что. Пойдем-ка со мной. Я хочу сделать тебе подарок. За твое доброе сердце.

— Куда, бабушка?

— Пойдем. Увидишь.

Старушка привела Катерину в свою бедно обставленную еще советской мебелью квартиру.

— Проходи, дочка. Вот здесь я и живу. Проходи в зал.

Катерина вошла в зал и оторопела. Перед ней стоял красавец-велосипед, прислоненный к стене с выцветшими от времени обоями.

— Ух ты! — вырвалось у Катерины. — Какой красавец.

— Он твой, — садится в кресло старушка. — Да-да, Катенька. Я дарю его тебе.

— Бабушка, он ведь огромных деньжищ стоит.

— Ну так что. Мне-то он ни к чему. Будешь кататься на нем.

— Братишка у меня мечтает о велосипеде, — вздохнула Катерина.

— Значит, подаришь братишке. Распоряжайся.

— Спасибо, бабушка, — задыхается от радости Катерина. — А откуда он у вас?

— Поставь-ка чайник, — говорит старушка.

За чаем старушка рассказала, что купила она велосипед несколько лет назад своему сыну, который был безнадежно болен. Отдала она за него все свои сбережения, накопленные за многие годы.

— Больно уж сын хотел такой велосипед, а тут такая беда. Рак у него был. Лежал он, не вставал. Был уже как ребенок. Взрослый, а как ребенок стал. Вот я и решила его порадовать напоследок. Видела бы ты его глаза. Как они горели. Никогда не забуду радость в его глазах. Он всю ночь не отрывал глаз от велосипеда. «Вот теперь я обязательно поправлюсь, — шептал сын, — правда, мама? Разгонюсь на нем, да так, чтобы слезы из глаз от ветра». «Конечно, сынок. Ты еще накатаешься на этом велосипеде». Наутро сына не стало…

Старушка и Катерина помолчали.

— Бабушка, а может, не надо? Это же память.

— Память — это его глаза, дочка. Его счастливые глаза. Они и сейчас передо мной.

Вдруг бабушка встрепенулась.

— Ой, а чего это мы грустим? Подлей-ка еще чайку, дочка. О себе-то ты ничего не рассказала…

Катерина вкратце рассказала о своей жизни.

— Ты уж не забывай, навещай старуху, — улыбается старушка.

— Конечно, бабушка. Обязательно буду в гости заходить, — весело отвечает девушка, — а за подарок огромное спасибо.

— А может, ты… — тихо прошептала старушка.

— Что, бабушка?

— Может, ты ко мне переедешь? И тебе полегче будет, и мне веселей…

Кабы можно было, или Дверь в прошлое

Шел 2019 год.

Иван Иванович открыл глаза и по привычке потянулся к будильнику.

— Фу-ты ну-ты, я же на пенсии, — недовольно пробурчал Иван. — Ну надо же, все никак привыкнуть не могу. Ну все, теперь не усну.

Иван Иванович уже год как был на пенсии, но все равно вставал в одно и то же время, выработанное за долгие годы его трудовой деятельности.

Иван закрыл глаза и полежал еще немного… Нет, теперь не уснуть. Надо вставать.

Иван встал, выпил стакан холодной воды и, натянув на себя фирменный спортивный костюм, открыл входную дверь. Маловат, конечно, костюмчик стал, после того как он его постирал. Все время подтягивать на живот надо, чтобы пупок не виднелся. Вот тебе и фирма… Да кто на него смотреть будет в такую рань.

Иван шел во двор искурить сигарету. Он всегда курил первую сигарету стоя у своего подъезда. Конечно, он мог покурить и на балконе, но надо шевелиться. Спустишься с пятого этажа, потом поднимешься — вот тебе и зарядка.

До пенсии он мечтал: «Вот выйду на заслуженный отдых, дома вы меня не найдете. По грибы ходить буду, на рыбалку. Огородик заведу. Лучок, редисочка. Все свое будет. Может, даже хозяйку заведу. Ну а что, женюсь на старости лет».

---

Прошел уже год, как он на пенсии, но Иван так никуда и не ходил. Ни за грибами, ни на рыбалку. И огорода у него не было, как и жены.

— Эх, — выдохнул Иван, толкая дверь подъезда, и… чуть не вывалился наружу, едва устояв на ногах.

Обычно дверь подъезда с трудом открывалась и ее надо было хорошенько толкнуть, а тут будто и не было ее вовсе.

Иван зажмурился от яркого света. Возле подъезда на скамейке сидел мужчина лет пятидесяти, в сером костюме и шляпе. Незнакомец читал газету «Правда». Иван приметил про себя, что костюмы такие уже давно не носили. Надо же, как сохранил. И двор какой-то не такой. То ли краски ярче. То ли воздух чище. Но что-то во дворе было не так. Не так, как обычно.

— Раритет, — показывая на костюм и присаживаясь рядом с незнакомцем, улыбнулся Иван.

Незнакомец взглянул на Ивана, кольнув его злым взглядом.

— Сам ты раритет. Неделю как купил. Фабрика «Рассвет», новая модель. Что тебе не нравится? Шестьдесят рубликов отстегнул.

— Ты шутишь? — улыбнулся Иван.

— Да пошел ты, клоун, — обиделся незнакомец. — Нацепил на себя невесть что. Сидит как попугай раскрашенный, еще и к костюму моему придирается. А еще советский человек.

Иван прикрыл ладонями открывшийся пупок.

— Какой человек? — засмеялся Иван. — Да ладно, не обижайся, — протягивает Иван пачку «Филипса», — закуривай.

— Ух ты, — удивился незнакомец, — это где ты такие отхватил?

— В магазине, где.

— Да иди ты, в магазине, — с недоверием улыбнулся незнакомец. — Ну давай попробуем.

Иван снова оглядел двор. Что-то здесь не так. И на душе тревожно.

Незнакомец прикурил, затянулся и закашлялся.

— Тьфу ты. Ты что, отравить меня хочешь? Да здесь и табака-то нет. Ваты, что ли, напихали? Нет уж, уволь. Сам кури свою гадость.

— Может, ты и прав, — говорит задумчиво Иван, оглядывая двор, — может, и вата… А в газетах что пишут?

— Да что в газетах писать могут, — бросив сигарету в урну, говорит незнакомец. — Съезд. Партия. План. Трудовые подвиги.

— Точно! — подпрыгнул вдруг Иван, сильно напугав незнакомца. — Я понял, что здесь не так… Машин нет. Обычно весь двор забит автомобилями, а сейчас ни одной машины нет.

— Ты чего, мужик? — съежился от страха незнакомец. — Перепил, что ли, вчера? Да в нашем дворе отродясь ни у кого машин не было. Даже у меня нет, хоть и должность имею неплохую. Вон, жду служебную.

Иван Иванович обмяк, снова присев на лавочку. «Это что происходит? Что со мной происходит? Меня что, разыгрывают, что ли?».

— А ты вообще кто такой? — спрашивает незнакомец. — К кому приходил?

— Ни к кому не приходил. Живу я здесь, — тихо сказал Иван, не веря в происходящее.

— Вот лапшу мне не надо вешать, — встал с лавки незнакомец. — Я здесь всех знаю.

— В четырнадцатой квартире живу, — продолжил Иван.

— В четырнадцатой Кузьмины живут.

— Жили, — прошептал Иван.

— Что?

— Жили до нас. Мы в восемьдесят первом заселились.

— Чего-о? — незнакомец начал отходить на безопасное расстояние. — Какой восемьдесят первый? Сейчас семьдесят девятый идет.

Во двор въехала «Волга».

— Скажи спасибо, что некогда мне, — садясь в машину, прокричал незнакомец. — Давай уходи отсюда. Сейчас я милицию пришлю.

Незнакомец уехал, а Иван сидел, ошарашенный происходящим. «Да нет, это точно кто-то из знакомых прикалывается. Подстроил все и сидит где-нибудь в кустах, посмеивается. А если нет? Если я в самом деле в прошлое попал? Тогда все. Конец. Попаду в милицию, и психушка до конца дней мне обеспечена. Кто же мне поверит, что я из 2019-го».

Иван взглянул на газету, забытую незнакомцем.

— Какое там число? — с надеждой в голосе проговорил Иван. — 20 августа 1979 год.

Иван встал, сунул газету за пазуху и направился к своему подъезду.

Вдруг он встал как вкопанный.

— Стоп. Если сейчас семьдесят девятый, значит, в моей квартире другая семья живет. Мы в то время жили совсем в другом городе.

Иван побледнел.

— Да нет. Такого просто не может быть. Точно кто-то прикалывается надо мной. Сейчас проверим.

Иван Иванович решительным шагом направился к подъезду.

Когда Иван Иванович оказался на площадке между четвертым и пятым этажами, его дверь распахнулась, и из нее выскочил пацаненок лет одиннадцати.

Иван вжался в стену и так стоял с вытаращенными глазами. Короткая курточка опять задралась, оголив пупок.

— Мишка, — выдохнул Иван, — это же Мишка, сын Кузьминых.

Иван хорошо помнил эту семью. Он даже ходил несколько раз на их новое местожительство. Относил письма, которые приходили на их имя.

Вышла Мишкина мать и начала шарить в своей сумочке, видимо, в поисках ключа.

— Мам, смотри, какой дяденька смешной. Это клоун, да? — ковыряя в носу, на весь подъезд прокричал мальчишка.

— Миша, не подходи к дяденьке. Видишь, дяденька болеет. Подожди, вместе пойдем.

Иван Иванович неловкими движениями начал одергивать курточку, прикрывая пупок. Он проводил взглядом Кузьминых и с облегчением выдохнул.

И тут он заметил возле своей двери кошелек. Видимо, Мишкина мать обронила, когда ключ в сумочке искала.

Иван подбежал к кошельку, поднял и сунул его в карман. Какие-никакие, но там деньги. Мало ли, что ждет Ивана впереди.

Иван толкнул дверь подъезда и вывалился на улицу, едва удержавшись на ногах, в свой привычный двор.

— Слава богу. Я дома. Благодарю тебя, Господи, что ты вернул меня домой, — чуть не заплакал Иван, разглядывая кучу автомобилей, заполонивших двор.

На следующий день, когда Иван Иванович немного отошел от пережитого, он все же решился сходить к Кузьминым. Может, живы еще. Хотя за такое время разное может произойти. И уехать могли.

Иван позвонил. Дверь открыл повзрослевший Мишка.

— Здравствуй, Миша, помнишь меня? Мы в вашу квартиру заселились в восемьдесят первом.

— Ах да. Вспомнил. Проходите, — пропуская Ивана, проговорил Михаил. — Что-то случилось?

— Да нет, ничего. А как мама твоя? Жива?

— Жива. Болеет только. Вам мама нужна? В спальне она. Проходите.

Иван вошел в спальню. Мать Миши, сильно постаревшая, сидела у окна и с интересом разглядывала Ивана.

— Миша, а что, у нас гости? — спрашивает мать.

— Да, мама. Помнишь жильцов, которые…

— Да, да. Вспоминаю.

— Здравствуйте, — подошел Иван к Мишкиной матери и протянул кошелек. — Это ваше?

— Да, — шепотом проговорила старушка. — Это мой кошелек. Потеряла я его… давно. Денег, конечно, там не было. Три рубля с копейками. Но… там рисунок был моей доченьки. Умерла она совсем еще маленькой. Мише пять лет только было. А она старше была на два года.

Старушка открыла кошелек и вынула сложенный в несколько раз листочек. Рисунок дочери.

Руки Мишкиной матери задрожали. Слезы потекли по морщинистому лицу.

— Спасибо, — прошептала старушка. — Спасибо вам большое. Это мне привет из прошлого. Как давно это было.

— Вчера, — улыбнулся Иван.

Иван вышел от Мишки уже ближе к вечеру и слегка выпивший. Он не спеша дошел до своего дома и уселся на лавочку, что возле его подъезда. Вытащил из-за пазухи пожелтевшую от времени старую газету «Правда».

— Ну вот, — вздохнул Иван, — уже пожелтела.

Иван Иванович положил газету на скамейку и вдруг горько заплакал.

— Ты чего, Ванечка, плачешь, что ли? — услышал он голос соседки, старой пенсионерки.

— Дурак я, Светлана Сергеевна. Какой же я дурак.

— Да что случилось, Ванечка?

— Надо было мне там остаться.

— Где там?

— В семьдесят девятом.

— Ну-у, Ванечка, ты загнул. Кабы можно было. Многие теперь обратно хотят.

— Я вчера там был, — посмотрел Иван на пенсионерку.

— Ты бы не пил, Ванечка. Возраст у тебя уже не тот. Не справляется организм. Может, тебе на работу куда устроиться. Сторожем.

Иван встал и, растирая слезы, направился к подъезду.

— Ох, дурак я, дурак. Надо было там остаться. Ох, дурак.

Светлана Сергеевна посмотрела на старую газету, забытую Иваном, вздохнула и покачала головой:

— Кабы можно было… Мы бы все там остались.

Такой подарок мне не нужен

Деревня рано просыпается. Чуть солнышко над горизонтом появилось, а глядишь, тетя Марья в огороде уже копошится, а дед Федор топориком что-то тюкает. А вон мужики на озеро подались за карасем.

Вот и я рано встаю. Время-то быстро летит, и хочется его растянуть немного. Чтобы день подлиннее казался. За длинный день и дел можно больше сделать. Совсем ничего не успеваю. Световой день уменьшается к зиме, а дел прибавляется.

Вышел я во двор умыться-освежиться, смотрю, а на бревнышке, что возле сарайки лежит, старичок сидит. Маленький такой старичок, с седой бородкой.

— Здравствуй, дедушка. Ты кто? — спрашиваю. — Откуда путь держишь? Что-то я тебя в деревне нашей раньше не видел.

— Да вот, — говорит, — шел мимо, думаю, дай зайду. Вижу я, времени тебе не хватает? Временем ты своим дорожишь. Решил я тебе подарок сделать. Коль понравится тебе подарок, можешь оставить его себе, а не понравится — заберу назад.

— Заинтриговал, дед. А где подарок-то? — спрашиваю.

— Не спеши. Всему свое время.

— Ну подарок так подарок. Лишним не будет, — говорю я.

Смотрю, а старика-то нет. Обошел я двор, нет старика.

---

— Вот те на, обещал подарок, а сам смылся, — пробурчал я. — Ну да и бог с ним, с подарком. Некогда мне прохлаждаться, делом пора заняться. Пойду-ка я воды принесу ведерко. В доме вода закончилась.

Подхожу к ведру, а оно полное. Обрадовался я, что за водой идти не надо.

«Ну ладно, — думаю, — надо завтрак пойти приготовить, яишенку с колбаской пожарить». Вхожу в дом, чую запах яичницы с колбасой. Вижу, на столе сковородка стоит скворчит. «Ничего себе. Кто это мне удружил так? Дед, что ли, хозяйничает? Да вроде нет никого».

Сам стою, а есть совсем не хочется, будто только что поел.

«Ладно, попозже позавтракаю, — думаю, — надо сено на сеновал идти закидывать. Вчера сено привез, а не успел в сарай закинуть, оставил его на сегодня».

Выхожу, а стожка нету. Открываю сеновал, а оно там лежит.

Что за чудо из чудес?

Ладно. Раз сено уже на месте, надо в огороде картошку окучивать, за меня никто не сделает.

Захожу в огород, а картошка готова уже, окучена. Постарался кто-то. Вот радость-то.

И тут я понял, про какой подарок старик мне говорил. Видимо, это и есть тот подарок. Видимо, чтобы больше времени на отдых уходило. Что я ни захочу, а оно уже сделано. Класс.

А пойду-ка я воды натаскаю в баньку да истоплю ее. Вечерком помоюсь.

Открываю баньку, а она уже истоплена. Хоть сейчас иди мойся.

Только чистый я уже. Помытый.

Как же так? А удовольствие? А процесс?

Время подошло к обеду. Надо обед сварить. Борщ со сметаной сегодня приготовлю.

Захожу в дом, а борщ готов уже. И я сытый. Что происходит?

Так теперь что? И мыться не надо — уже помытый, и есть не надо — уже сытый?

Нет, друзья, так дело не пойдет.

А если я завтра женюсь?..

Сижу я на крылечке, загрустил даже. Птички даже петь перестали, как грустно мне стало.

«Никакого удовольствия от такой жизни, — думаю, — для чего жить-то? Вот так на крылечке сидеть?

Поднялся я на ноги…

— Дед! — кричу. — Дед!

— Чего тебе? — отзывается.

— Забирай-ка ты взад свой подарок. Нам, деревенским, такие подарки без надобности. Я уж лучше сам буду все делать. Потихоньку да помаленьку. Не спеша удовольствие свое растягивать.

Другие

Они не виделись больше двадцати лет — Андрей и Николай, бывшие друзья детства. И вот, совершенно случайно, на ночной улице города они встретились. Андрей выходил из круглосуточной аптеки, а Николай, придерживая дверь, ждал, когда тот выйдет. Они сразу узнали друг друга.

— Колька! — вскрикнул Андрей. — Неужели это ты? Этого не может быть! Вы же уехали из нашего города.

— Андрюха? — удивился друг. — Да вот, как видишь, вернулся. А ты как тут оказался в два часа ночи?

— Мама заболела, — стали грустными глаза Андрея. — Оказывается, дома совсем ничего нет из обезболивающих. А ты чего?

— У меня дочка третий день температурит. Тоже вот сунулся, а коробка из-под лекарств пустая, — вздохнул Николай. — Днем-то не догадался проверить. Ну ты подожди, я сейчас.

В свое время в школе о них говорили — друзья не разлей вода. Практически никогда их нельзя было увидеть поодиночке. Там, где Андрей, там и Николай. Там, где Колька, там всегда можно найти Андрея. Учились, правда, они в разных классах, но на переменах и после уроков их было не разлучить. Но, к сожалению, жизнь вносит в судьбы людей свои коррективы. Семья Николая переехала в другой город, и дорожки друзей разошлись.

Николай вышел из аптеки, и друзья наконец обнялись.

— Вот это сюрприз, — хлопает Андрей по спине друга, — тебе в какую сторону?

— Мне туда, — махнул рукой Николай.

— И мне туда, — обрадовался Андрей. — Ну давай, рассказывай. Когда вернулся? Как живешь? Женился? Семья есть? Хотя чего я спрашиваю… Ты же про дочку говорил. Конечно, семья есть.

— Ну а чего рассказывать, — улыбается Николай, — вернулся в город десять лет назад. Зашел к тебе, сказали, переехали вы.

— Ну да, — соглашается Андрей, — вы уехали, и через год мы переехали. Обновили жилплощадь, так сказать. Нет, я не верю. Вот так ночью встретиться. Чего только в жизни не бывает.

Друзья шли по ночному городу, совсем не обращая внимания на начавшийся дождь.

— Так вы куда переехали-то? — спрашивает Николай. — Я поспрашивал, но в вашем доме, где вы жили, никто не знал.

— На Никитской мы теперь, — отвечает Андрей.

— Да ты что? — удивился Николай. — И я на Никитской квартиру купил. — А дом какой?

— Восемьдесят восьмой.

— Этого не может быть, — остановился Николай, — и я в восемьдесят восьмом живу.

— Да ладно! — вытаращил глаза Андрей. — Так мы что, в одном доме, что ли, столько лет живем? И ни разу не встретились? Фантастика. Кому расскажешь — не поверят.

— Действительно, чудеса, — удивился Николай, — бывает же такое. Не встреться мы сейчас у аптеки, и кто знает, когда бы встретились. А может и никогда. Так бы и прожили в одном доме, ничего не зная друг о друге. Просто обалдеть.

Друзья подошли к Никитской, 88.

— Вот мой подъезд, — остановился Андрей, глядя на окна. — Квартира двадцать два.

— А вон мой, — радуется Николай, — видишь, окна горят на пятом?

— Нет, ну так не бывает, — продолжает удивляться Андрей.

— Значит, бывает, — вздыхает Николай. — Идти мне надо. Дочка ждет. Завтра обязательно увидимся и наговоримся вдоволь.

— Обязательно увидимся, — пожимает Андрей руку друга. — До завтра…

— Пока!

Утром Андрей сварил матери куриный бульон и принес к постели горячую кружку.

— Мама, ты давай пей бульон, пока горячий, и лекарства не забудь, а я к другу сбегаю ненадолго.

— К какому другу, сынок? — морщится женщина от горькой таблетки.

— Представляешь, — застегивает сын куртку, — оказывается, в нашем доме Колька Синицын живет уже десять лет, а я и не знал об этом.

— Это школьный друг-то? — берет женщина кружку с бульоном.

— Ну да, тот самый.

— Так они же в другой город уехали.

— Вернулся он, — открывает Андрей дверь, — и уже десять лет здесь. В соседнем подъезде.

— Чудеса, — дует на кружку женщина. — Никогда я его здесь не встречала. Ну сбегай, конечно. А вы к нам приходите. Давно его не видела

— Хорошо, мам. Придем.

Андрей вышел в задумчивости из Колькиного подъезда. В той квартире, которую показал друг, никогда Синицыны не проживали. И у соседей Андрей поспрашивал. И снизу квартиры обошел. Никто ни о каком Николае здесь и не слыхивал. В этом подъезде уже лет двадцать жильцы не менялись. Андрей в растерянности присел на скамью возле подъезда.

Николай поцеловал дочку в щеку.

— Ты посмотри пока мультики, я быстро. Друга сегодня ночью у аптеки встретил, Андрея Петрова. Еще в школьные годы дружили. Двадцать лет не виделись. Оказывается, он в соседнем подъезде живет. В двадцать второй квартире. Ну и зайду в магазин, булочек твоих любимых куплю.

— Папа, — смотрит дочь на отца, — в двадцать второй квартире Светка живет, моя одноклассница. И отец у нее дядя Петя.

— Да нет, дочка. Ты чего-то перепутала, — сползает улыбка с лица Николая, — Андрюха там живет, мой школьный товарищ. Я несколько часов назад с ним разговаривал.

Николай вышел из подъезда и сразу наткнулся на Андрея, сидевшего на лавочке.

— Андрюха, — гаркнул Николай, — а ты чего здесь сидишь? Чего не заходишь?

Андрей с растерянным лицом привстал со скамьи.

— Колька? А мне сказали, что нет таких в этом подъезде. Я два этажа обошел, никто про тебя не знает.

— Да ты чего, Андрюха? Вот он я. Ты, наверно, не в ту квартиру звонил. Пятый этаж направо.

— Ну да, — смутился друг, — там и был. Хотя… может… Может, на четвертый я заходил. Может и перепутал.

— Ну конечно перепутал, — рассмеялся Николай. — Ты давай посиди пять минут. Я быстро до магазина и назад. Дочке булочки надо купить. Потом пойдем ко мне, я тебя с дочкой познакомлю.

— Коль, давай лучше ко мне. Мама болеет, не могу надолго отлучаться. Очень она хотела тебя увидеть, столько лет прошло. Я пока пойду, а ты из магазина сразу ко мне.

— Ну все, договорились, — хлопает по плечу друга Николай, — я быстро. Из магазина сразу к тебе.

— Жду, — пошел к своему подъезду Андрей.

Николай пробил на кассе три любимых дочкой булочки с изюмом и поспешил на выход. В дверях он лоб в лоб столкнулся еще с одним бывшим школьным товарищем, Вовкой Ивановым, с которым тоже не виделись лет пять. В школе тот был хулиганом и задирой и держался от всех особняком, но по мере взросления отношения между Вовкой и Колькой менялись только в лучшую сторону.

— Вовка, ты? — обрадовался Николай.

— Ну а кто же еще, — улыбается школьный товарищ. — Конечно я.

— Сколько лет, сколько зим, — протягивает Николай руку. — Какими судьбами в наших краях?

— Жена здесь работает. Вон на кассе сидит, — пожимает Колькину руку товарищ.

— Ну и утро сегодня, — смеется Николай. — Утро встречи однокашников.

— А что, кого-то еще видел?

— Да представляешь, Андрюху Петрова встретил. Оказывается, мы с ним в одном доме живем уже десять лет и не знали об этом.

— Кого встретил? Андрюху? — удивляется Вовка.

— Ну да, — слетела улыбка с лица Николая. — А ты чего так на меня смотришь, будто черта увидел?

— Коля, — полушепотом отвечает однокашник, — не мог ты здесь Андрюху встретить. Он живет в другом районе. Тем более не выходит он никуда, только до лавочки своей. Ногу у него отняли. Инвалид он. Могу отвезти к нему. Я на машине.

— Да ты чего, Вован? Я десять минут назад с ним разговаривал. В двадцать второй квартире он живет в моем доме и меня сейчас ждет. Встретиться мы с ним договорились. Пойдем вместе. Ты его когда видел-то в последний раз?

— Два дня назад, — с сочувствием смотрит Вовка на Николая.

— Да ты чего смотришь на меня как на психа, — начинает злиться Колька, — пойдем вместе к Андрюхе. Наверняка он рад тебе будет. Вот ведь придумал, инвалид. Да я десять минут назад…

Николай вышел из подъезда с растерянным лицом. Вовка не стал подниматься в двадцать вторую квартиру и ожидал однокашника на скамейке. Он почему-то был уверен, что Николай надолго не задержится. Действительно, в двадцать второй квартире проживает одноклассница его дочки.

— Ну что, убедился? — хихикнул Вовка. — Говорю же, что Андрюха в другом районе живет.

— Ничего не понимаю, — присаживается к товарищу Николай, — но я же с ним минут двадцать назад…

— Значит, просто был похожий мужик.

— Да ты чего? — начал злиться Николай. — Я что, Андрюху не отличу от похожего мужика, что ли? Мы пока ночью от аптеки шли, о чем только ни переговорили. Нет, нет. Это был Андрей. Где, ты говоришь, он живет? Поехали.

Андрей так и не дождался своего друга. Прошло уже часа четыре, а того все не было. «Может, случилось чего? Чего он так долго? Пойду схожу до него. Уж теперь-то я не перепутаю этажи».

Жильцы квартиры, которую указал друг, сильно удивились приходу Андрея. Ведь за сегодня он приходил спрашивать о каком-то Николае уже второй раз.

Автомобиль, в котором находились Володя с Николаем, въехал во двор, в котором, как утверждал товарищ, обычно в это время отдыхает Андрей на своей любимой скамье. Николай сразу его узнал. Возле подъезда сидел его лучший друг детства, без ноги, худющий и с опухшим от алкоголя лицом.

— Стой, Вован, — тихо произнес Николай. — Не надо дальше. Совсем я запутался. Потом как-нибудь зайду. Не могу поверить. Просто не могу в это поверить. Отвези меня назад, пожалуйста.

— Да без проблем, — разворачивает автомобиль Вовка.

Визг тормозов привел Николая в чувство. Это было так неожиданно, что Николай не успел даже руки выставить вперед и слегка брякнулся лбом о лобовое стекло автомобиля.

— Ты чего, Вован? — трет свой лоб Николай. — Что случилось? Ты чего так тормозишь?

Володя сидел, вцепившись в руль, с лицом белее мела.

— Ты видел, кто только что мимо проехал? — закашлялся однокашник.

— Нет, — удивился Николай, — а кто сейчас проехал?

— Ты.

В каждой деревне свой дурачок

У нас в деревне жил мужичок-дурачок лет сорока, и звали его Степан. Жил он с матерью в дырявой избе, в которой даже летом холодно было, не говоря уж о зиме. Жил и радовался, что живет. Радовался всему, что увидит, дурачок ведь. Намажешь горбушку хлеба маслом, крикнешь в окошко, а он тут как тут, под окном стоит и улыбается. Отдашь ему горбушку, и столько в нем радости увидишь, что на всю деревню хватило бы. Или рублик ему дашь, на который ничего не купишь, прыгает от радости Степан, пляшет полчаса.

А то и гармошку возьмет порадовать жителей деревни. Меха, правда, порваны, звука совсем нет, а он по клавишам пальцами перебирает и радуется, что внимание на него обращают.

— Ты, Степан, пой, чего не поешь-то, — люди ему говорят.

Поет Степан, только вместо слов мычание одно.

— Молодец, Степан, — говорят, — хорошо поешь.

А Степан и рад стараться, то у одной избы у окна встанет, то у другой. Веселит народ.

Ну а что с него возьмешь, дурачок ведь.

Собрался как-то народ деревенский у речки. Охают да ахают. Псина тонет. На речке первый лед такой тонкий, что псину не выдержал. Тонет псина, барахтается, тоже жить хочет. Не решается никто помочь псине, только ох да ах. Больно уж лед тонкий, сразу под воду уйдешь. А там течение подхватит, и не найдет никто тебя до весны самой.

Никто не хочет рисковать, у всех дети малые да родители престарелые.

А вот Степан даже и раздумывать не стал и бросился спасать псину ничейную. Ну дурачок ведь. Чего с него возьмешь.

Степан и плавать-то не умеет, а ползет по тонкому льду. Ухватил собаку за холку, а вытащить сил не хватает. Лед трещит, того гляди Степан под воду уйдет. Хорошо догадался мужик один веревку ему кинуть. Вытащили на берег и Степана, и псину безродную. Оба мокрые насквозь.

— Молодец, Степан! — кричат бабы.

— Герой, — хвалят мужики.

Убегал как-то котенок от собаки злющей да и забрался на столб, да на самый верх. Час сидит пищит. Два сидит плачет. Слезть не может. А дождь хлещет, что и в метре ничего не видать. Походил народ вокруг столба, но так никто и не решился залезть на него. Так никто и не решился помочь котенку. Столб скользкий да вдобавок под напряжением. И не заметишь, как сгоришь вместе с котенком.

Махнул рукой народ да расходиться по домам стал.

А вот Степан не махнул. Полез на столб скользкий. Да что с него возьмешь, дурачок ведь.

Лезет Степан, карабкается. Метр наверх, метр назад. Добрался до котенка, руку протянул и вниз поехал. Снова лезет, мучается. Только руку протянет к котенку — и снова вниз. Сил уже не осталось, последний раз полез и снял котенка. Сунул за пазуху и молоком поить пошел.

Сбежали как-то два зека из колонии дальней. Ищут их солдатики, по деревням ездят и жителей предупреждают, чтоб осторожней были. Да что им предупреждения, как жила деревня, так и живет. Деревня не город, сегодня не убрать картошку — голодным останешься. Чего уж там бояться зеков беглых.

И надо же такому случиться, что зеки пришли именно в нашу деревню.

Слух по деревне прошел, что зеки сидят в доме Марьи, а у Марьи двое детей малых. Жива ли Марья — неизвестно. А как проверишь?

Попрятались жители деревенские по домам своим, двери на засовы позакрывали. Ждут, когда солдатики в деревню приедут.

А вот Степан не стал прятаться. Ну что с дурачка возьмешь. Как услышал, что Марья в беде, так и побежал на помощь детям. Забежал в дом к Марье и давай зеков толкать и объяснять, что нельзя детишек обижать. Нельзя маленьких пугать. Пока зеки собирались мыслями, Марья схватила детишек в охапку и вон из избы. А зеки за ней. А Степан не дает, загораживает дверь собой. Мычит, головой мотает. Нельзя мол.

Зеки отбиваются, кто ножом, кто кулаком. Упал Степан, из последних сил обхватил ноги зеков, не дает за дверь выйти. Падают зеки, матерятся. Так и держал их Степан, пока сердце не остановилось.

Ну а что с него возьмешь…

В каждой деревне свой дурачок, а в нашей жил вот такой, герой Степан.

Четвертая жизнь дяди Вани

Вот вы, друзья, не верите в то, что мы живем много раз в нашем мире, а я сейчас расскажу вам одну историю, свидетелем которой я был и которая доказывает совсем обратное.

В конце семидесятых в нашем доме жил дядя Ваня, пожилой мужчина лет семидесяти. Добрейшей души был старикашка. И птичек кормил, и кошек подкармливал. Всегда конфетами ребятишек дворовых угощал. А еще дядя Ваня любил показывать детям фокусы. Соберет во дворе компанию детишек и давай чудеса выделывать. Не все фокусы, конечно, у него получались, но дети этого не замечали. Любил дядя Ваня и истории разные рассказывать, только уже детям постарше, к которым относился и я. Мне тогда было четырнадцать лет. Любили мы его слушать. Рассядемся вокруг него в любую погоду и слушаем. А историй он много знал. Конечно, я понимал, что дядя Ваня привирает и так в жизни не бывает, но он так увлекательно рассказывал свои байки, что не оторваться… Никто из ребят не уходил, пока дядя Ваня не расскажет свою историю до конца.

Однажды осенним вечером я прямо не узнал нашего дядю Ваню — так он был чем-то расстроен. Он ведь всегда веселый был, а тут сидит на лавочке грустный какой-то. Ни фокусов не показывает, ни историй не рассказывает. Только сидит, шепчет что-то и головой мотает.

— Дядя Ваня, — подхожу я к нему, — что-то случилось? Может, помочь чем-то?

— Мне никто не поможет, — говорит дядя Ваня, — время пришло.

— Какое время? О чем вы? — спрашиваю.

— Время помирать, а старуха так и не пришла.

— Да какая старуха, дядя Ваня? — ничего не понимая, спрашиваю его.

Дядя Ваня долго молчал, а потом его будто прорвало.

— Ладно, — говорит, — расскажу я тебе свою историю. Не ту историю, к которым ты привык, а свою, настоящую, в которой ни слова лжи, только правда одна. Кому-то ведь надо рассказать. Чего все в себе держать.

Ну, думаю, сейчас дядя Ваня выдаст свою новую байку, а сам присаживаюсь рядышком на сырую скамейку.

Триста лет назад жил я со своими родителями в деревушке одной. Жили мы богато. Богаче нас во всей округе никого не было. Все у нас было: и земля, и живность разная, и даже люди, что на нас в полях работали. Дом огромный и теплый. Мы-то богато жили, а вот все остальные еле-еле концы с концами сводили. Порой и поесть у них совсем нечего было, да и носили на себе рванье одно.

Было мне в ту пору лет шесть.

Проходит однажды мимо нашего дома старуха-нищенка. Таких много было в те времена. Я в то время возле дома своего играл, совсем один. Не хотели со мной ребята деревенские дружить. Нас ведь ненавидели многие.

Подошла ко мне старуха и говорит:

— Мальчик. Вы ведь богато живете. С вас не убудет, если старухе поможете. Не принесешь ли ты мне хлеба кусочек? Совсем сил не осталось, третий день пошел, как я ничего не ела.

— Уходи, нищенка, — начал я отталкивать старуху, как учили меня родители.

— Мальчик, а может, водички хоть дашь, губы смочить? — продолжает старуха.

— Убирайся, нищенка, — продолжаю я ее отталкивать.

— Такой маленький, и уже столько злобы в тебе, — говорит мне старуха. — Никогда тебе не узнать лучшие миры. Жить тебе на земле этой столько жизней, пока ты человеком не станешь. В обнимку с бедами путь свой пройдешь. Все узнаешь: и холод, и голод. И унижения, и страдания. Живи и помни. А как исправишься, приду я к тебе. Найду я тебя.

— Три жизни я уже прожил, а старуха все не приходит. Три жизни, в которых, кроме бед и страданий, я ничего не видел. Каждую жизнь во всех подробностях помню. Ох и устал я начинать все сначала. Завтра новый срок начинается.

— Но ведь первую жизнь вы богато прожили? — перебил я его.

— Да где уж там, богато. Той же ночью дом наш спалили, родители погибли. Спасла меня старуха-нищенка. Не та, что была, другая совсем. Вот с ней я и бродил по миру. Побирался.

— Да, — выдохнул я, — красивая история. А по вам не скажешь. Вы ведь веселый всегда, дед Иван.

— Да что ты понимаешь… — вздохнул старик.

— История, конечно, красивая, только не верю я в нее, — говорю я, поднимаясь с лавочки. — Так не бывает. Пойду я, мамка уже заждалась, ужинать пора.

На следующее утро старик помер. Весь двор горевал. А уж что с детьми было. Ревели неделю.

Прошло пять лет. Однажды вечером возвращаюсь я с учебы и вдруг…

— Сережа! — окликает меня маленький незнакомый пацаненок. Он сидел на лавочке, покачивая ногой, глядя на меня.

Я остановился и огляделся. Больше рядом никого не было, только он.

— Ты меня, мальчик? — подходя к нему, спрашиваю я.

— Тебя. Что, не узнал? — смотрят на меня совсем не детские глаза.

Я вглядываюсь в глаза мальчика. Очень знакомые глаза.

— Да, да. Это я, дядя Ваня, — подтверждая мои догадки, произнес мальчик.

— Быть такого не может, — прошептал я, бледнея.

— Как видишь, может. Еще одна длинная жизнь, а придет ли старуха — не знаю.

Я стоял, смотрел на мальчишку и не верил своим глазам. Это же чудо. Так не бывает в нашем мире.

— Ничего, привыкнешь, — улыбается пацаненок. — Я теперь вон в том подъезде живу, в четырнадцатой квартире. Мы сегодня утром приехали в ваш дом. Родители отдыхают, а я вот погулять вышел.

Так в нашем дворе появилась новая семья с пятилетним мальчиком. Все жители ближайших домов звали мальчика дядя Ваня. Уж больно не по годам он был умным и добрым.

Шаг с крыши

Этот случай произошел со мной в далеком семьдесят третьем году в небольшой деревушке Кировской области. У меня, деревенского пацана того времени, из развлечений были только рыбалка в летнее время и прыжки с крыши дома в сугроб в зимнее. Весь снег вокруг нашего дома был утрамбован моим телом. В те времена сугробы доходили до крыши, не то что сейчас — снега не увидишь. Конечно, были у меня и друзья-ровесники, но они прыгали со своих крыш, тренировались. После тренировок мы собирались у кого-нибудь и показывали, кто что может. Такие кренделя выделывали, диву даешься. Родители, конечно, меня ругали, шею свернешь, говорили, но для меня как о стену горох.

В тот день родители мои ушли на лесопильный завод на работу, а я, как обычно, решил посвятить день тренировкам, прыжкам с крыши в снег. Надо было сегодня что-то новое придумать, чтобы удивить друзей.

Выбрал я еще не тронутую кучу снега со стороны огорода, залез на крышу и прыгнул, сделав двойное сальто. Зажмурил глаза и…

И лечу вниз… Долго что-то лечу… Никак приземлиться не могу. Наконец почувствовал приземление на что-то твердое одним местом. Открываю глаза…

Сижу я в малиннике, которого там раньше не было. Малина у нас росла тогда в другом месте. Сижу на земле. Снега нет, а вокруг меня лето. Самое настоящее лето. Там, где был сарай, его почему-то не было, а стояла вместо него баня.

Я сижу и ничего понять не могу. Где я? Что вокруг меня происходит? Куда я попал? А в голове почему-то мысль крутится: что я теперь родителям скажу? Почему эта мысль крутилась в голове — непонятно. Как будто это я лето вокруг сделал и сарай на баню поменял.

Я даже не старался встать на ноги — настолько был ошеломлен увиденным. Сижу и разглядываю, как по моим валенками божья коровка ползет.

Смотрю, мужик викторию собирает с грядок в ведерко небольшое. Мужик мне показался очень знакомым, но я поначалу никак не мог вспомнить, где я его видел. Идет женщина, подходит к мужику.

— Сережа, — говорит ему, — я в машину все сложила. Когда поедем?

— Через часик поедем, — отвечает мужик.

И тут как обухом мне по голове. Так ведь это же я. Это я собираю ягоды, только взрослый уже. Ну точно. Я и есть.

Женщина ушла. Мужик выпрямился, и его взгляд случайно упал на меня.

— Эй, пацан, ты чего там делаешь? Малину воруешь? — крикнул он мне.

Потом он стал вглядываться в меня. А может, просто был удивлен, что я в зимней одежде в малиннике сижу.

— Эй… — осекся мужик.

Мужик сделал несколько шагов в мою сторону и…

Я влетел в сугроб. Выскочил из него как ошпаренный и оглядываю все вокруг себя в страхе. Все на месте: и зима, и сарай.

Уже через много лет, в начале двухтысячных, я приехал на похороны бабушки. Жили мы в то время уже давно в городе. На третий день после похорон собрались домой с женой ехать. Я пошел ягод набрать, а жена в машину складывала вещички разные.

Вот тут-то я и увидел пацана в малиннике. Он сидел в зимней одежде и таращился на меня. Я сначала окрикнул его, чтобы прогнать…

Тут я и вспомнил ту зиму, когда я прыгал с крыши. Я видел себя, только еще пацаненком.

Я в нерешительности сделал несколько шагов в сторону себя, и он исчез.

Вот такой случай произошел в моей жизни. Хотите верьте, хотите нет.

Бабушка и апельсины

Я никому не рассказывал эту историю. Но с возрастом она все чаще стала всплывать в моей памяти и не давать мне покоя. Вот я и решил рассказать свою тайну, тайну со слезами на глазах… Может, теперь станет легче.

В те далекие годы времен перестройки трудно приходилось людям. Работы не было, а если и была, зарплату по полгода не платили, а если где и платили, так купить было нечего, в магазинах были пустые прилавки.

Мне, как говорится, бог помогал. Занимался я в то время небольшой коммерцией, на хлеб деньги какие никакие да были.

Жила в нашем дворе бабушка, в соседнем доме. Добрая такая, при встрече всегда здоровается, улыбается. Казалось бы, ну все у нее хорошо. Так я думал, пока не встретил ее однажды в магазине. Стояла она у кассы с четвертинкой хлеба, долго стояла, растерянно шаря у себя в карманах, видимо, не хватало нескольких копеек. Наконец продавщица сжалилась и пробила эту четвертинку, добавив свои. Бабушка, не переставая благодарить кассиршу, потихоньку вышла из магазина. Я вышел за ней и вижу…

Бабушка стоит, откусывает от четвертинки и плачет, откусывает и плачет… У меня весь мир перевернулся…

Вы знаете, как плачет душа? Моя душа плакала. Плакала вместе с бабушкой. В тот день я твердо решил: буду помогать бабушке по мере возможности. Конечно, таких бабушек тысячи и тысячи, но хотя бы этой я помогу.

Стал я приносить ей два раза в неделю пакеты, всего понемногу: батон, молоко, яблочки и т. д. Поставлю пакет у ее двери, позвоню и ухожу. Так продолжалось примерно полгода.

Но наступили и для меня черные дни. Коммерция моя накрылась, и стал я жить, как и многие в то время, без копейки в кармане. Тут уж, извините, не до помощи бабушке… Тут уже самому быть бы живу.

По прошествии двух месяцев, а именно 31 декабря, сижу я практически перед пустым новогодним столом. Камбала жареная, огурцы соленые да свекла тертая с чесноком… Вот и весь праздничный стол. Сижу и жду, когда куранты бить начнут, принесут мне новую счастливую жизнь. Слышу звонок в дверь. Ну, думаю, кто-то в гости пришел, может, что и вкусненького принес. Открываю дверь — никого. А у входа стоит бумажный пакет. Взял я пакет, открыл его и ахнул: апельсины, крупные, штук 10—15. В те времена про апельсины мы и мечтать не могли. Разве только на картинках видели.

Разложил я апельсины по столу… Светло стало в комнате. Да, вот теперь, действительно, это праздничный стол… И так хорошо и спокойно стало на душе. А кто же мне принес такой щедрый подарок? Думал я, думал, но так ничего и не надумал. Конечно, все сходилось на бабушке, но откуда у нее… Да и не знала она, что это я ей помогал.

Не давали мне эти апельсины покоя. Недели через две я все же решил зайти к бабушке и спросить, не она ли это апельсины мне принесла, а заодно и поблагодарить, если что.

Поднялся я к ней, звоню — никого… Снова звоню… Нет, никто не открывает.

Выходит соседка и говорит:

— Зря звонишь, нет там никого. Похоронили бабушку. Одна она жила. Никого у нее не было из родных… Во всем белом свете никого не было. Я ее перед самым Новым годом еще видела. Мусор я выносила, она из подъезда выходила. Апельсины кому-то несла. А утром 1 января померла…

Я стоял в растерянности, как будто потерял что-то близкое и родное. Вы знаете, как плачет душа?

Теперь бабушку с апельсинами я часто вижу во сне и часто вспоминаю эту историю со слезами на глазах.

Две с половиной козы

Откуда взялась в нашей деревне эта коза, никто не знает. Просто появилась однажды утром и все. Стоит себе спокойненько возле забора дяди Миши, травку щиплет. Сам дядя Миша из окна за ней наблюдает.

— Дядя Миша, — прохожу я мимо, — ты чего, козу, что ли, купил?

— На что она мне, — морщится небритое лицо в окошке, — Не моя она.

— А чья? — спрашиваю.

— Не знаю, — отвечает лицо в окне. — Может, из наших кто купил, или из соседней деревни пришла.

— Ну ладно, — иду я дальше, — может, найдется хозяин.

Хозяин так и не нашелся. В нашей деревне о козе впервые слышали, и в соседней деревне хозяина не нашлось. Через день дядя Миша забрал козу себе.

— Пусть пока у меня поживет, — говорит, — без хозяина пропадет животина.

Стал дядя Миша ничью козу уже привязывать возле дома своего, чтобы к соседям она не убежала. Обидно ведь будет… коза-то бесплатная. У соседей и так живности хватает, а у Михаила пустой двор. Нет-нет, да и выглянет дядя Миша из окна… Нет-нет, да и подойдет к козе почесать за ухом.

Через неделю вторая коза в деревне объявилась и опять возле дома дяди Миши пасется. Прохожу я мимо, смотрю, дядя Миша стоит возле козы второй и затылок чешет.

— Дядя Миша, — прохожу я мимо, — ты откуда коз-то приводишь? Смотри, узнает хозяин — беды не оберешься.

— Да не знаю, откуда они берутся, — криво улыбается мужчина. — Сам не пойму, чего они к месту этому привязались. Спал я ночью, никуда не отлучался из деревни.

— Ну-ну, — иду я своей дорогой.

Оставил дядя Миша и вторую козу жить у себя. Не отдавать же ее за просто так соседям.

Дня через три прохожу я мимо дома дяди Миши. Вижу, хозяин у забора на траве сидит, рядом две козы пасутся. Смотрю я на дядю Мишу и не узнаю его. Лицо бледное, за сердце держится, и глаза растерянно бегают.

— Что с тобой, дядя Миша? — подхожу я ближе. — С сердцем, что ли, плохо? Может, скорую вызвать?

— Не надо скорую, — отвечает мужчина, а сам рукой показывает, чтобы я рядом присел, — присядь-ка, чего скажу.

Присел я рядом, сигареты достал.

— Будешь? — протягиваю ему.

— Буду, — берет Михаил сигарету. — Хоть и не курю, но от халявных не откажусь.

— Так что случилось? — спрашиваю. — На тебе лица нет.

— Скажу, Колька, скажу, — укладывает он сигаретку за ухо. — Только за сумасшедшего меня не надо принимать.

— Да нет конечно, — соглашаюсь я.

Дядя Миша вытер ладонью потное лицо и начал свой рассказ.

— Привязал я с утра козочек своих, смотрю на них, радуюсь. Ведь бесплатно они мне достались. Слышу, позади меня шорох непонятный. Оглядываюсь и чуть ума не лишился… Голова козья траву щиплет метрах в пяти от меня. Я сначала подумал, что кажется это мне. Лицо растираю свое, чтобы кровь в мозги поступать стала… А нет… Голова козья травку мою щиплет. Представляешь, туловища нет, голова только. Я оглядываюсь, думаю, может, мимо кто идет, чтобы позвать чудо такое посмотреть, а нет никого. Набрался я смелости, обошел голову, ногой даже попинал, где туловище должно находиться. Нога по воздуху проходит. Нет туловища. Да если бы я вчера рюмку-вторую выпил, я бы понял все. Так ведь не пил я, трезв как стеклышко. Я руку протянул, к рогам прикоснулся… Настоящие. Живая коза. Не знаю, то ли напугал я ее, но голова посмотрела на меня и исчезла… Будто ластиком стерли. У меня даже сердцем плохо стало.

— Да уж, — с недоверием смотрю я на мужчину. — А может, и эти козы оттуда же, откуда голова выглядывала?

— Вот и я думаю, — соглашается дядя Миша. — Наверно, из другого мира козы эти пришли. Может, здесь выход есть из другого мира? Правда, я по-всякому пробовал, ничего не меняется.

— Чудеса, да и только, — поднимаюсь я с травы. — Ты смотри, как бы чудище какое тебя не утащило.

— Тебе смешно, — поднимается дядя Миша следом за мной, — а я чуть с ума не сошел.

Откуда взялся щенок в нашей деревне, никто не знает! Просто появился как-то ранним утром и все.

Домовой-лекарь

Ольга проводила родителей на дачу. Она бы тоже с удовольствием поехала, но где-то умудрилась простудиться и сидела уже два дня с горлом дома. Вечером пришли подружки. Они долго звали ее на улицу, но она отказалась. Посидели они с ней еще с полчаса и убежали. Кому же хочется сидеть в тишине, ведь у Ольги болело горло и разговаривать с девочками было больно. Девушка выпила микстуру и легла на диван смотреть телевизор. Часы показывали 21:20.

Она вдруг услышала, что на кухне что-то упало. Ольга встала и пошла посмотреть, что там. Дверка в шкафчике, в котором хранились крупы и макароны, была открыта. На полу валялся рассыпанный пакет с рисом. Ольга убрала пакет обратно в шкафчик и плотно прикрыла дверку. Подмела пол и снова легла на диван.

Не прошло и десяти минут, как на кухне снова что-то грохнуло. Ольга опять поднялась и прошла на кухню. Дверка шкафчика была открыта, и пакет с рисом снова валялся на полу. Но дверка не могла сама открыться: Ольга плотно ее прикрыла. Девушка не на шутку испугалась. Она положила пакет обратно и закрыла дверку.

Ольга снова прилегла.

— Болеешь? — услышала она голос карлика.

Родители, что ли, приехали? Ольга встала и пошла в коридор. Нет. Дверь закрыта. Это, наверно, в телевизоре голос был, а ей показалось, что рядом. Ольга снова легла.

— Плохо, что болеешь, — снова раздался голос, совсем близко от нее.

— Кто здесь? — испуганно спросила девушка.

— Я здесь. Я. Ты чего меня в шкафчике закрыла? Смотреть надо, когда закрываешь.

Ольге стало страшно и в то же время интересно.

— Вы кто? Домовой?

— Ну да. Люди нас так называют.

— А почему я вас не вижу?

— Люди не могут нас видеть. Только слышать. Вот кошки видят.

— Вот это да, — прошептала Ольга. — Настоящий Домовой.

— Нет, игрушечный. Интересные вы, люди. Вроде большие, а как дети, всему удивляетесь.

— Мне бабушка про вас рассказывала, — прошептала Ольга.

Домовой, видимо, перешел на другую сторону комнаты. Голос его раздавался с другой стороны.

— Ты вот что, — сказал он, — свари мне кашу на ночь, а я тебя вылечу.

— Я не умею варить кашу, — сказала Ольга.

— Это как это — не умею? Все женщины умеют. Странная ты какая-то.

— Я пробовала. У меня не получается. А хочешь, пельмени тебе сварю?

— Магазинные?

— Нет. Мы с мамой делали.

— Ну ладно, давай вари. Налей там тарелку. Пусть остывает.

Через двадцать минут аппетитная тарелка с пельменями стояла на кухонном столе.

— Ладно, — сказал Домовой. — Давай я тебя полечу, раз обещал.

---

Ольга почувствовала, что он совсем рядом. Вернее, она почувствовала его дыхание. По телу прошла волна тепла и остановилась на горле. Прошло пять минут.

— Вот и все, — пропел Домовой, — привет бабушке.

— Постой, не уходи. Давай поговорим?

— Некогда мне.

— Давай я тебя с мамой познакомлю?

— Бесполезно.

— Почему?

— Меня слышит тот, кто в меня верит. А твоя мама не верит, что я есть.

Больше Домовой не отвечал, как только Ольга ни старалась. Девушка потрогала горло и попробовала глотать. Не болит. Совсем не болит. «Вот здорово!» — обрадовалась Ольга. Только жаль, мама не поверит, что ее вылечил Домовой.

Подранок

Наверно, мой отец считал себя охотником… Ну раз есть ружьё у человека, значит, он охотник. И когда к нему приходили друзья вечерами, разговоры были только про охоту. А как глаз у него горел, когда он рассказывал, как он ходил на кабана. Охотник, конечно… Только вот я, хоть и было мне на то время четырнадцать лет, когда произошла эта история, знал… Никакой он не охотник. Не мог он выстрелить в зверушку или птичку. Перед друзьями только хвастался, а на деле приходил с охоты всегда пустой. Встанет у порога, спрячет глаза от матери и прошепчет виновато: «Промазал…» Мать улыбнётся и скажет ему: «Ты хоть в небо бы пальнул для правдоподобия. От ружья порохом даже не пахнет».

И вот однажды отец принёс с охоты уточку-подранка. В камыше нашёл. Видимо, охотник какой-то потерял. Выпустили мы её на балкон, где она и жила несколько дней, пока меня не заинтересовала дальнейшая судьба уточки. Ведь я к ней уже привык за это время. Подхожу я к отцу и спрашиваю:

— Пап, а что с уточкой будет? Мы её весной выпустим?

— Да нет, сынок, — вздыхает отец, — не будем мы её выпускать.

— А что, жить у нас теперь будет?

— Мы тут с мамой подумали… Скоро день рождения у меня, вот мы её и приготовим.

У меня даже внутри что-то оторвалось от таких слов. Да как же можно… Уточка за эту неделю родной нам уже стала… Можно даже сказать, что член семьи. Жалко мне стало уточку, очень жалко. Стал я думать, как уточке помочь.

На первом этаже жил мальчик семи лет. Болел он тяжело. Много месяцев он болел. Чем именно болел, мне не говорили, но на улицу он в последнее время уже не выходил. И вот, перед самым днём рождения отца взял я уточку и понёс к этому мальчику. Позвонил в дверь, открыла его мать.

— Здравствуйте, — говорю, — я уточку Косте принёс.

— Проходи, — говорит, — давай посмотрим, как Костя отреагирует. Обрадуется или нет.

Мать пустила уточку на пол, и та, прихрамывая, вразвалочку пошлёпала в сторону мальчика. Как же он обрадовался! Вы бы только видели… Прямо засветился весь. По мальчику было видно, что ему очень тяжело двигаться, но он старался от уточки не отставать.

— Мама, — спрашивает Костя, — а уточка ранена?

— Подранок она, — ответил я вместо матери, — уточка-подранок.

— И я подранок, — грустно вздыхает мальчик, — как и уточка. Мама, но ведь она выздоровеет?

— Конечно, сынок, — соглашается мать, — и уточка выздоровеет, и ты у нас поправишься.

— И мы с ней будем вместе гулять на улице? — блеснули радостью глаза мальчика.

— Обязательно будете вместе гулять, — обняла мать сына, — подраночки вы мои…

Костя стал играть с уточкой, а я направился к выходу. Тяжело и непривычно мне было смотреть на больного мальчика. Мама Кости открыла мне дверь.

— Спасибо тебе, Серёжа, пусть уточка у нас поживёт, какая-никакая, да радость для Кости. Твой папа, наверно, с охоты её принес? Передай и папе спасибо…

Вечером родители, придя с работы, даже не заметили, что уточки нет. Узнали они о пропаже только на следующий день.

— А где утка? — спрашивает отец. — Сегодня гости придут.

— Улетела утка, — соврал я, пряча глаза. — С балкона прыгнула и улетела.

— Как же она без крыла-то улетела? — удивляется отец, обыскивая балкон.

— Так ведь зажило крыло, — отвечаю, — столько времени прошло.

Как родители меня ни пытали расспросами, куда я уточку дел, я им тайну так и не раскрыл.

Примерно через неделю, когда мы ужинали, в дверь позвонили. Мать пошла открывать.

— Мне бы Серёжу, — услышал я голос соседки, мамы Кости.

Я вышел в коридор, и у меня оборвалось сердце. У двери стояла заплаканная мама Кости… Она молча протягивала мне уточку… Я сразу всё понял. С кухни вышел отец…

— А я голову сломал… — не договорил отец, увидев заплаканные глаза соседки. — Что-то с Костей?

— Нет больше Кости, — с трудом отвечает соседка, глядя на меня. — Спасибо тебе большое, Серёжа, за уточку. Костя такой счастливый был в последние дни. Ни на минуту от уточки не отходил. Всё лечил её. Он ведь верил, что, когда выздоровеет уточка, и он поправится. Спасибо большое, Серёжа. И вам спасибо, — посмотрела соседка на родителей.

Я и родители молча сидели на кухне и смотрели на уточку. Смотрели на уточку и думали о мальчике, которого больше нет. Думали о мире, который бывает так жесток и несправедлив.

— Молодец, сын, — хриплым голосом произнёс отец. — Пусть уточка живёт. Весной выпустим.

Ангел-хранитель и алкоголик Миша

Миша сегодня перепил. Не рассчитал свою дозу, пожадничал. Вышел он на улицу и упал. Сердце остановилось. Не выдержало таких издевательств над собой.

Стоит Миша над своим телом и смотрит, как постепенно собирается народ вокруг него. Как подошли два милиционера, и как один из них щупает его шею.

— Ну что? — спрашивает лейтенант своего напарника.

— Готов, — отвечает тот, — пульса нет.

Миша видел, как подъехала машина и его забросили в неё бесцеремонно, привычно.

— Не жалко себя? — услышал он чистый, хрустальный голос, которого он не слышал никогда при жизни.

Миша посмотрел направо и увидел Ангела. Чистого и светлого Ангела.

— Жалко, — отвечает Миша, — очень жалко себя. Ведь молодой ещё.

Миша видел, как его привезли к серому зданию. Вытащили из машины и отвезли в тёмную комнату, где переложили на металлическую лежанку и закрыли дверь.

— А ты мой ангел? — спрашивает Миша.

— Был твой, — ответил Ангел. — Теперь надо искать нового горемыку.

— А может, ты мне поможешь? Вы же умеете. Жалко себя. Молодой ещё. Ну делают же ошибки люди.

— А какой смысл тебе помогать? Ты же как пил, так и будешь пить. Какая от тебя польза людям?

— Нет. Не буду. Обещаю. Помоги мне. Дай ещё один шанс… Пожалуйста… Очень прошу. Последний шанс.

— Ох, беда мне с тобой, — вздохнул Ангел. — У всех ангелов люди как люди, а мне вот достался…

Миша очнулся в полной темноте от холода. Дрожа от похмелья, он сел и стал осматриваться. «Где я, что со мной?» Он заметил совсем рядом что-то белое. Нащупал чьё-то тело. «Неужели я в вытрезвителе?» — подумал Миша. Он стащил с чьего-то тела простынь и, завернувшись в неё, стал искать выход из тёмной холодной комнаты.

Наконец он нашёл дверь. С трудом её приоткрыл и пошёл на свет, туда, где звучали голоса.

Три работника морга разливали по стаканам спирт. Отмечали день рождения одного из них. Время, конечно, позднее — час ночи, но спешить было некуда, благо литр спирта у них был.

— Ты новенького ещё не трогал? Что с ним? — спросил один другого.

— Да куда спешить, сердце остановилось… До утра потерпит. Ну, давай за тебя.

Раздался звон стаканов.

— Всем привет, — прозвучал дрожащий голос Миши. — Чего празднуем? Мужики, а мне?

Три здоровых мужика, которые в своей жизни повидали многое, одновременно грохнулись на пол, разливая содержимое стаканов.

«Ничего себе, — подумал Миша, — что это с ними?»

Миша поднял с пола стакан и, переступая через тела работников, подошёл к бутылке. Наполнил наполовину стакан и с жадностью выпил содержимое.

— Ух, — выдохнул Миша, — хорошо-то как…

Он тут же налил ещё половину стакана и с жадностью проглотил спирт.

Голова пошла кругом. Разноцветные круги поплыли перед глазами. Страшно захотелось спать. Миша запахнул съехавшую простынь и, прихватив бутылку со спиртом, неуверенным шагом пошел на своё место, где он недавно проснулся.

Миша с трудом забрался на металлический стол, не чувствуя леденящего холода, исходившего от металла. Ему теперь было всё равно, на какое-то время ему хватит выпитой дозы.

Миша закрыл глаза.

— Хорошо-то как, — прошептал Миша, — ой, хоро…

Сердце у Миши остановилось. Второй раз за эти сутки.

Из угла тёмной комнаты вышел Ангел.

— Эх, люди, люди. А говорил «не буду пить». Ну как вам верить?

Работники морга стали потихоньку приходить в себя и подниматься с пола.

— Это что было? — заикается один из них.

— А ты что, не видел, что ли? — сказал другой. — Привидение, блин.

— Да какое нафиг привидение, — сказал третий, — взрослые люди, а как дети малые.

— Так он что, жив, что ли? А где бутылка, мужики?

— Да алкаш, наверно, забрал. Пойдём посмотрим.

Они зашли в тёмную комнату и включили свет.

Под металлическим столом, на котором лежал Миша, стояла бутылка со спиртом.

— Вот гад, — проговорил один из работников.

Они дружно подошли к Мише и стали проверять пульс.

Долго они ощупывали тело. Миша был мёртв.

Без прикрас

Я не стану вам плакаться и говорить, что виноваты все вокруг меня, но только не я. Просто я расскажу вам, как всё было на самом деле, без прикрас. Ну а вы решайте сами, кто есть кто в моей истории и почему всё это произошло именно со мной. Начну я, пожалуй, свой рассказ с того самого вечера, когда я встретил в троллейбусе своего старого знакомого Виталика Иванова. С ним мы учились в юности в одном профессиональном училище на сварщиков. После окончания училища больше мы с Виталиком не встречались, хоть и жили в одном городе. Так бывает.

Одет Виталик был с иголочки. Видимо, зарабатывал хорошо. Вышли мы на остановке, поболтали минут десять, и пригласил он меня на свой день рождения. Правда, день рождения у него вчера был, ну а что бы нам не отметить такое событие ещё разок. Назвал он мне свой адрес, я пообещал не опаздывать.

Подарок Виталику я не стал покупать, а взял хороший букет для его жены. Пришёл я вовремя. Виталик усадил меня за шикарный стол, видимо, собранный именно для меня. Хоть и немного было блюд, но вкуснейшие. Одну бутылочку уговорили, вторую достал товарищ. Жена его ушла спать, и остались мы вдвоём.

— Шикарно живёшь, — улыбаюсь я.

— Не жалуюсь, — наливает товарищ дорогой коньяк в мою рюмку.

— Надеюсь, не секрет, где ты работаешь?

— Секрет, — закусывает Виталик.

Через час нас развезло, и тут началось.

— Ты, Колян, мне не завидуй, — заплетается язык у Виталика, — деньги — это зло. Деньги меняют душу человека, и не в лучшую сторону. Нет денег — спишь спокойно. Есть деньги — совсем не спишь а всё думаешь, куда их выгодно вложить. Я вот завтра думаю свои в банк к другу положить… Очень выгодно.

— И много? — вырвалось у меня.

— Много, — соглашается Виталик, — ты столько не видел. Хочешь покажу?

— А ты что, дома, что ли, их держишь?

— Ну конечно, — поднимается Виталик из-за стола, — мне бояться в моем городе некого. Уважаемых людей знаю.

Виталик принёс из спальни дипломат, водрузил его на стол возле меня и раскрыл.

— Видал?

У меня закружилась голова. Дипломат был заполнен баксами. Доверху заполнен. Это сколько же здесь? Да тут не на одну жизнь хватит. Можно до конца дней греть брюхо на пляже и поедать экзотические фрукты. Вот это да-а. Ну Виталик даёт. Столько не заработать. Видимо, он действительно в каком-то сомнительном бизнесе.

— Видал? — закрывает Виталик дипломат и ставит его возле своих ног.

— Обалдеть, — выдохнул я.

— И не подумай, что это у меня последние, — криво улыбнулся товарищ.

— Я и не думаю, — чувствую я, как поднимается у меня давление. — Молодец.

— А ты чего красный такой? — смотрит на меня товарищ.

— Давление, видимо, поднялось при виде таких денег, — поднимаюсь я из-за стола. — Пойду я.

— Да куда ты пойдешь ночью, — улыбается товарищ, — оставайся у меня до утра! Вон на диванчик ложись.

— Да неудобно, — пробую я отказаться.

— Перестань. Мы же не чужие люди. Ложись давай, отдыхай, — пошатываясь, уходит Виталик. — Я тоже пойду. Спать. Спать…

Я выключил свет и включил ночник. Прилёг на диван. Хорошо, что подушечки маленькие были. Удобно устроился. Хороший мужик Виталик. Не стал ночью пьяного выгонять. Да и голова разболелась. Действительно, отдохну здесь до утра. И тут меня передёрнуло… Под столом я увидел дипломат… Дипломат с баксами…

Теперь мне было совсем не до сна. Я не мог оторвать глаз от дипломата. В нём находилось всё и сразу, что нужно человеку. Дом, машина, сытая жизнь. Возможно, и власть. И, что немаловажно, только руку протяни — и ты богат. Ну, возможно, придётся уехать из страны… А что меня здесь держит? Жены и детей нет. Живу в однокомнатной хрущёвке. Работа так себе. Сегодня есть, а завтра нет. Нищеброд, одним словом… И вдруг сразу столько денег… «Конечно, меня будут искать… Только вряд ли найдут. Виталик поди и фамилии моей не помнит. А как же дружба? Какая там дружба. Тысячу лет его не видел. Доверие? А пусть своими деньжищами не трясёт возле моего носа. Тут любой сломается. Да и не последние это у него, сам говорил. Дипломатом больше, дипломатом меньше. Нужно только решиться. Взять дипломат и тихонько слинять отсюда. Затаиться на какое-то время в укромном месте. Да чего там таиться, я и в своей квартире отсижусь. Кто меня знает? Соседи меня видели последний раз месяц назад. Я же мышка… Неприметная серая мышка. Да и не будет он в полицию обращаться. Не заработал ведь он столько денег. Ну, решайся. Протяни руку и ты богат. Совесть? Да ну её, эту совесть… Плюнь и разотри. Бери дипломат и беги отсюда».

Так я и сделал. На цыпочках подошёл к дипломату, сунул его в пакет из-под цветов и так же тихо вышел из квартиры, прикрыв осторожно за собой дверь. Как же стучало моё сердце… Мне казалось, что этот стук разбудит хозяев, но всё обошлось. Так же без проблем я добрался до своего жилища. Правда, пешком пришлось идти около часа.

Просидел я в своей квартире около недели, не включая свет и телевизор вечерами и выглядывая то и дело в окно: не идут ли за мной. К счастью, всё было спокойно, и жизнь города текла своим чередом.

Мои припасы продуктов как-то быстро закончились, и последние двое суток я сидел на воде из-под крана. Но ведь главное, что дипломат у меня, в который я то и дело заглядывал. Ну а еда… Да всё у меня будет, надо только потерпеть. Схожу вечером в дальний магазин, где меня не знают, и куплю припасов на неделю… Кстати. Денег у меня совсем не было. Последние рубли я отдал за цветы для жены Виталика. Но… но есть баксы. Надо их обменять, и будет на что жить. Ничего… Всё наладится, и я заживу. Я богач…

Я дождался, когда за окном стемнеет, вытащил из дипломата двести долларов и пошёл в сберкассу обменивать. Всё вокруг было тихо и спокойно.

Что-то долго девушка возится. Проверяет баксы… Щупает. На меня как-то подозрительно посмотрела. Чего она так долго? Опять разглядывает доллары. Надо улыбнуться. Что-то не получается у меня с улыбкой.

— Минуточку, — поднялась девушка и пошла.

Куда она пошла? А паспорт зачем мой с собой забрала? Нет, здесь что-то не так. А может, меня в розыск объявили? Да нет, не может быть. Виталик ведь не дурак. Его в первую очередь посадят. Столько не заработать честным трудом. А вон и девушка… А паспорт где? Надо бежать… Бежать, пока не…

И я побежал.

— А ну стоять! — услышал я позади грозный мужской окрик.

«Ага, сейчас, — подумал я, — нашли дурака».

Что же всё-таки не так?

Только минут через десять я остановился, задыхаясь от быстрого бега. Ну всё, я попал. Чувствую, что попал. Но куда попал? В чём вообще дело? Теперь домой нельзя. У них мой паспорт с пропиской. Может, они уже дверь ломают. Надо сходить издали посмотреть. Может, я, конечно, нагнетаю обстановку? У страха глаза велики.

Не успел я присесть на лавочку у соседнего дома, что находился напротив моего, как увидел подъезжающую к моему подъезду полицейскую машину. Ну вот и всё… Побыл богатым несколько дней. Значит, Виталик всё же накатал на меня заяву. Поэтому они мной заинтересовались. И сдались мне эти баксы. Жил ведь спокойно. Может, пойти покаяться, пока не поздно. Некуда ведь мне бежать. Куда без денег. Всё равно поймают… Вон свет в моём окне зажёгся. Надо сдаваться, пока не поздно.

Я уже хотел подняться и пойти сдаваться, как увидел на скамейке справа от себя местную газету с фотографией Виталика. Меня кинуло в жар. Такого я ну никак не ожидал. В статье говорилось, что Виталик никакой не богач, а работает на киностудии, и дипломат с долларами, которые были фальшивыми, он приготовил для съёмки какого-то сериала. Утром он должен был передать реквизит организаторам фильма, но его украли. Украл его одноклассник Николай Снегирёв… то есть я. Снегирёва уже ищут, и как минимум его ждёт уголовное дело за воровство.

На меня будто ведро ледяной воды вылили. Ведь теперь на мне ещё и сбыт фальшивых долларов. Вот это дела… Вот это я попал. Это сколько же теперь мне светит? Вся жизнь насмарку. Вот ведь Виталик негодяй… Не похвастай он тогда этими баксами, и всё сейчас было бы спокойно в моей жизни. Ну не сдержался я тогда… Ну кто же не хочет стать вот так сразу богатым? А я всё думал, чего это он так разгильдяйски к деньгам относится… Вдруг забыл дипломат под столом… Были бы настоящими, не оставил бы.

Из моего подъезда вышел полицейский с дипломатом в руках, сел в машину и уехал. В моих окнах продолжал гореть свет, значит, полиция осталась в квартире. Что же делать? Куда мне теперь без копейки в кармане? К Славке надо зайти, он тоже с нами учился в одной группе, он тут недалеко живёт. Может, даст немного денег на первое время, да и перекусить бы чего не мешало. Нет, я в тюрьму не хочу.

Дверь открыл сам Славик.

— Колян? — округлил он глаза. — Ты чего здесь? Тебя же ищут. Ты зачем Виталика ограбил?

— Да не хотел я, — говорю я полушёпотом, — получилось так. А к тебе что, полиция приходила?

— Виталик приходил, спрашивал, где ты живёшь, но я сказал, что ты переехал и нового адреса я не знаю.

— Спасибо, — выдохнул я, — только полиция уже у меня в квартире. Залетел я. Хотел баксы обменять… Я ведь не знал, что они фальшивые. Что теперь делать, даже не знаю.

— Да уж, — округлил ещё больше глаза Славик, — это уже точно на зону отправят. Что же ты так лоханулся-то? Всё равно бы нашли… И с настоящими никуда бы ты не сбежал.

— Да я уже думал об этом. Слушай, ты не выручишь немного деньгами? Мне бы на первое время. Я обязательно верну…

— Ага, — криво улыбнулся Славка, — вернёшь через сто лет. Теперь твоё будущее неясно. Вот что ты будешь теперь делать? Где прятаться будешь? У тебя ни связей, ни знакомых, которые могли бы помочь. В подвале, что ли, жить будешь? Всё равно поймают.

— И что ты предлагаешь? — спрашиваю. — На зону идти? Не смогу я там. Не выдержу.

— Все так говорят, — усмехнулся Славка, — в общем, много я тебе не дам, но…

Внизу хлопнула дверь подъезда. Я глянул сквозь перила и обомлел.

— Полиция, — выдохнул я.

Дверь Славки захлопнулась, и я молнией оказался этажом выше.

Как только полиция ушла от Славки, я вновь позвонил в его квартиру. Больше Славка дверь не открывал…

Не буду утомлять вас описанием своих дальнейших мытарств. Расскажу вкратце. Из своего городка я выбрался где пешком, где на попутках. Недели через две я оказался в большом городе за тысячу километров от своего, где и осел. Жил я среди мне подобных на железнодорожном вокзале. Жил долгих семь лет. Поначалу соратники не принимали меня, и я неоднократно был битым, но, видимо, пожалели и приняли в свою компанию. Приплачивал я одному лейтенанту, и полиция меня не трогала до сегодняшнего дня. Руководство у них поменялось, и моего лейтенантика отправили служить в другое место. Так я оказался в обезьяннике, где и нахожусь в настоящее время. Сняли у меня отпечатки пальцев для выяснения личности… Ну, думаю, личность мою не составит труда установить, если я нахожусь в розыске… Тот лейтенантик говорил, что меня ищут.

Да, собственно, я и не переживаю. Я даже рад, что изменится моя жизнь. Устал я. Лучше бы я отсидел и жил бы теперь сытым и в тепле. Может, язвы на руках теперь вылечат. Сердечко в последнее время беспокоить стало. Нет уж, лучше отсидеть. Не протяну я долго на вольных хлебах.

Я вот всё думаю… Не встреть я тогда Виталика, как бы я жил? Женился бы, наверно, детишки уже были бы. Эх, судьба моя горемычная… И всё же негодяй Виталик. Вот зачем он своими баксами перед носом моим вертел? Не смог я устоять, увидев такие деньжищи.

А вы бы смогли пересилить тягу сразу стать богатыми? Нет, друзья… Не смогли бы, если бы вам выпал такой шанс… Вам просто повезло не увидеть столько денег… Мне часто снится, как я открываю дипломат и провожу рукой по прохладным купюрам… Что-то сердце опять схватило… Жжёт в груди…

— Начальник, нача…

Ванильная булочка, или Как я в прошлом побывал

Мне тут сказали, что вчера мой друг Славка с севера вернулся. Лет пятнадцать мы с ним не виделись. А когда-то были не разлей вода. Познакомились мы с ним, когда в училище учились на сварщиков, так с тех пор и дружили. А тут как он свою бабку схоронил, которая его воспитывала, так собрался и уехал. Сдал свою квартиру молодой семье и уехал куда-то на север. Родителей у него не было: отравились суррогатом, когда он ещё совсем малой был. Так что теперь его ничего не держало. Сказал, что напишет, но писем я от него так и не дождался. Так что решил я его проведать.

Аккурат в том районе, где живёт Славка, открылась новая хлебопекарня. Говорят, что булочки там ванильные необыкновенно вкусные. По особой рецептуре пекут. Нигде таких больше нет. Вот я и решил: куплю булочек на пробу и к Славке зайду заодно.

Как решил, так и сделал. Купил три ванильные булочки и пошёл к Славке. Дверь в Славкину квартиру я не узнал. Во-первых, у него железная стояла и красивый мелодичный звонок. А тут ни звонка, ни железной двери. Обычная обшарпанная деревянная дверь. «Ну мало ли что могло произойти за пятнадцать лет, — подумал я. — Здесь ведь всё это время люди жили».

Постучал я погромче по двери, мол, свои. Открывает мальчуган лет шести, грязный, сопливый. Смотрит на меня измученным, уставшим взглядом. Под глазами нездоровые синяки. Я, конечно, удивился.

— Я к дяде Славе, — говорю я мальчугану.

Мальчишка отошёл, пропуская меня в квартиру. Я вошёл и прикрыл за собой дверь.

— Мне дядю Славу, — повторил я.

— Я Слава, — отвечает мальчишка и поглядывает на мой пакет с ванильными булочками.

— Мне большого Славу, — разглядывая квартиру, спрашиваю я.

— А больше Слав нет, только я, — отвечает мальчуган, а сам глаз не спускает с моего пакета.

Я смотрел на Славкину квартиру и не узнавал её. Замусоленные рваные обои. Грязища кругом, будто её не убирали несколько лет. Кое-какая мебель старая. Два стула, один из которых поломан. Бутылки пустые валяются. А почему полы деревянные? Где линолеум? Вот и сдавай квартиру. Во устряпали. Ну и жильцы попались. Не повезло Славке.

— А где твои родители? — спрашиваю я маленького Славку.

— В магазин ушли, — отвечает он, не отрывая взгляда от пакета, в котором лежали булочки.

— Давно?

— Вчера.

Я был потрясён ответом мальчугана.

— Как вчера? А ты как же? Ты, наверно, голодный? — спрашиваю я, проходя на кухню.

— Голодный, — отвечает Славка.

На кухне не было ни холодильника, ни телевизора, которые Славка оставлял молодой семье. «Ну точно алкаши попались», — подумал я.

Я достал из своего пакета ванильную булочку и протянул мальчику. С какой же жадностью он её ел. Лучше бы я этого не видел. У меня защемило сердце.

Я не успел закрыть пакет, а булочки уже не было. Я достал ещё две булочки. Пацан подбежал к крану с водой. Он кусал булочку и запивал сырой водой прямо из-под крана. Кусал и запивал.

— Ну и сволочи твои родители, — вырвалось у меня, — попадись они мне.

А булочки тем временем были съедены. Где же Славка? Куда он мог пойти?

Я подождал большого Славку ещё минут двадцать, всё это время беседуя с мальчишкой. Мальчишка оказался разговорчивым и всё мне выложил про своих родителей. Бывало, что они и по нескольку дней не приходили, оставляя мальчонку одного.

— Ты пока посиди один, — говорю я маленькому Славке, — я до соседей дойду. Идти мне надо.

Поворачиваюсь к мальчишке, а тот уже спит, свернувшись калачиком.

— Ах, беда, беда, — вздохнул я, направляясь к выходу.

Ни один сосед по площадке не открыл, сколько я ни стучал. Я решил, что схожу куплю ещё три булочки и вернусь. Может, родители мальчугана уже придут. А не придут — я на второй этаж поднимусь, может, соседи чем мальчонке помогут. Славка-то жил на первом.

Я осторожно прикрыл дверь и вышел из подъезда. Постоял немного, выглядывая алкашей, вдруг мамаша или папаша мальчика где-то рядом. Нет, никого не видно.

Сходил я за булочками, возвращаюсь, а мой друг Славка у окна стоит. Улыбается и рукой мне машет. Ну наконец-то. Вернулся. Сейчас я о мальчугане спрошу.

Захожу я в подъезд, подхожу к Славкиной квартире и…

Я лишился дара речи. Я превратился в деревянного истукана. Дверь-то у Славки железная.

Улыбающийся Славка открыл дверь и втащил меня в квартиру.

— Ну чего ты как не родной! — кричит во весь голос.

Славка обнимает меня, хлопает по плечу, а я стою в шоке, разглядываю квартиру и ничего не понимаю. Обычная Славкина квартира. Как он её оставил, когда уезжал, в таком же состоянии она и находится. Та же мебель. Тот же холодильник на кухне и телевизор. А мальчишки нет…

— О-о, — протянул Славка, — никак у тебя булочки ванильные в пакете. Мои любимые.

— Да, купил в вашей новой хлебопекарне, — отвечаю я, — только вот попробовать всё никак не получается.

— А это мы сейчас исправим, — смеётся Славка, — сейчас только чайник поставлю.

— Знаешь, — говорит Славка, включая газ, — ванильные булочки — это моя слабость. С детства я их люблю. Случай со мной один приключился, когда я совсем ещё маленьким был.

— Что за случай? — спрашиваю.

Славка мне рассказал, как однажды, когда родители, как всегда, пьянствовали и он остался дома один, к нему зашёл незнакомец и накормил его необыкновенными ванильными булочками. Такими вкусными, что Славка на всю жизнь их запомнил и полюбил. Сколько он потом ни искал их по магазинам, когда вырос, так и не смог найти. Именно тех, которые принёс незнакомец.

— А у этих вкус очень похож, — откусив от моей булочки, говорит Славка, — ну прямо один в один.

Я слушал Славку и не верил своим ушам. Неужели я час назад побывал в прошлом и накормил булочками ещё маленького Славку? Ну такого просто не может быть. У меня голова пошла кругом.

— А ты что-нибудь ещё запомнил? — спрашиваю я Славку.

— Почти ничего, — отвечает он, — только вкус булочек… И, пожалуй, ещё…

— Что?

— Пожалуй, ещё рюкзачок на незнакомце. Знаешь, сейчас носят такие, маленькие. Мода такая пошла. Синего цвета вроде он был… Больше с тех пор я такие не видел.

— Такой? — повернулся я спиной к Славке, показывая свой синий рюкзачок, который я всегда носил с собой.

— Такой, — протянул Славка, вглядываясь в мои глаза. — Ты хочешь сказать, что…

— Да, — тихо сказал я, — похоже, что это был я.

— Но ведь это произошло тридцать лет назад, — бледнеет Славка.

— Час назад, Слава. Час назад.

Роднулечки

Бабушка Глаша вот уже три десятилетия живёт в своей деревне совсем одна. Был у неё муж Иван, да как вышел он из дому тридцать лет назад, так и сгинул. Никто его больше не видел. Уж где только ни искали Ивана, всё без толку. Испарился будто. Следы его сапог на пыльной дороге вели на край деревни, да там и обрывались. Поплакала бабушка Глаша, погоревала, да делать нечего, надо жить дальше. Так с тех пор и живёт одна. Родственники давно померли, а детей у неё не было. Хотя нет… Не совсем она одна на белом свете. Ошибочка вышла.

Живёт с бабушкой Глашей корова, Зорькой кличут. Такая она старая, корова-то, что до калитки дойти не может. Пощиплет травку, что во дворе найдет, да и обратно в сарай свой. А сарай в своё время Иван срубил на сто лет наперёд. Добротный сарай, зимой тёплый. Вот, видимо, корова и не спешит помирать. А может, оттого она не помирает, что бабушка Глаша её об этом просит. Подойдёт старушка под вечер к Зорьке своей, обнимет и шепчет ей на ухо:

— Ты уж погоди помирать, родная. Совсем я одна тогда останусь. Поживи ещё. Дай сначала я помру.

А корова смотрит на старушку и головой кивает. Головой кивает, а из глаз слёзы капают на пол, Иваном сложенный.

Вот так и жили они себе потихоньку, две роднулечки. Жители деревни вспомнить даже однажды пытались, когда у бабушки Глаши Зорька появилась. Да разве люди могут вспомнить, когда старушка сама вспомнить не могла. Очень давно. Очень.

Снится старушке однажды сон. Подходит к ней коровушка её и говорит человеческим голосом:

— Ждёт тебя Иван твой у старого колодца, что на краю деревни, ждёт. Ждёт уж тридцать лет как. Сходи, найди место, где колодец стоял когда-то. Не найдёшь — у людей спроси.

— Помню я место то, помню, — отвечает ей старушка, — а что же он сам-то не придёт за столько лет?

— Не может он. Не пускают силы его, о которых ты и не догадываешься.

Проснулась бабушка Глаша среди ночи, пот холодный со лба вытерла. «Что за сон такой чудный, — думает, — неужто правда об Иване-то? Ведь люди часто говорили, что вроде как призрака видели у колодца вечерами. Потому и засыпали колодец старый».

Еле дождалась старушка утра, а как светать стало, пошла к коровушке своей. Подошла, обняла за шею и шепчет на ухо:

— Доброе утро, роднулечка. Дождалась-таки меня, не померла ещё. Вот и хорошо. Вот и спасибо. Приснилась ты мне сегодня. Сказала мне во сне, что Ваня меня ждёт у колодца старого.

Закивала корова. Глазами водит, вроде сказать чего-то хочет.

— Неужто правда это? — отпустила старушка корову.

А та кивает, не останавливаясь.

— Тридцать лет ждёт меня? — задрожал голос старушки.

Кивает Зорька.

— Так надо пойти к Ванечке, хоть повидаться, пока не померла.

Кивает корова, на бабушку Глашу смотрит. А та вроде и плачет, да слёз не видно. Без слёз старушка плачет. Высохли слёзы от старости.

Стала ходить бабушка Глаша на край деревни к колодцу засыпанному. Утром, как проснётся, идёт, да и вечером, перед тем как спать лечь. Бывало даже, что люди её назад приводили. Туда уйдёт, а назад идти уже сил нет. Старость, чего уж там, люди понимали. Только одного они понять не могли: чего старушка каждый день к колодцу ходит. Чего ей там делать-то? Может, с головой у неё чего сделалось. Сами-то жители старались обойти то место стороной. Спросили её как-то, а она:

— Ванечку своего жду, прийти должен.

— Ну точно, бабушка головой тронулась, — шепчутся жители деревни.

А старушка не унимается, на окраину деревни даже в дождь идёт. Стоит на окраине деревни, пока ноги держат, и вдаль смотрит, Ванечку своего ждёт. И вот однажды…

Солнышко уже скрылось за горизонтом, и бабушка Глаша решила до дома своего пойти, пока глаза дорогу видят. Повернулась, чтобы пойти, и на тебе, перед глазами поплыло всё, и воздух зелёным стал. «Вот и всё, — подумала старушка, — видно, помирать мне на этом самом месте. Видно, время моё пришло». Зажмурилась старушка, помирать собралась.

— Здравствуй, Глаша, — услышала она до боли знакомый голос. Голос Ванечки своего любимого.

Открыла старушка глаза, а воздух перед ней шевелится, будто студень, а в воздухе том Ванечка стоит. Да не тот Ванечка, которого она видела перед исчезновением молодым, а постаревший. Будто прожил он тридцать лет в мире другом.

— Ванечка мой любимый, — схватилась старушка за сердце, — муженёк мой милый. Неужто правда это, что мне Зорька во сне сказала? Неужто ждал ты меня на этом месте тридцать лет?

— Ждал, Глашенька, ждал, — улыбается Иван, — все тридцать лет приходил в надежде, что люди меня разглядят и тебе расскажут. Только вот люди разбегались, меня заметив, а после и вовсе стали стороной обходить. Вот и рассказал я тебе о себе через сон.

— Так ведь люди думали, что привидение тута, — задыхается от счастья старушка. — А что же до меня ты не дошёл?

— Не могу выйти из этого мира. Случайно зашёл тридцать лет назад, а выйти уже не могу. Не пускает меня обратно.

— А что за мир-то такой? Не страшно тебе там?

— Не страшно, — улыбнулся Иван, — без тебя плохо. Скучаю. Все тридцать лет скучаю. А так мой мир почти не отличается от того, в котором мы с тобой жили. Та же деревня, только люди совсем незнакомые её построили. Я поначалу-то удивлялся, как могли совершенно другие люди построить копии наших домов. А потом свыкся. Хорошо жители деревни меня приняли, построиться помогли. В нашем-то доме семья жила. Вот и стал я строить себе жилище, а люди мне помогали как могли. Да прямо за твоим домом и стал строить.

— Ой, господи, — выпучила от удивления глаза старушка. — Так ведь за моим домом семья Никитиных дом строить начала, аккурат после твоего исчезновения. Так и живут в нём. Чудеса!

— Вот и я в нём живу. Только в своём мире я его сам строил.

Старушка время от времени тёрла глаза свои. Уж больно сказочной ей казалась встреча с Иваном.

— Ой, Ванечка, уж не мерещится ли мне всё это? Может, мне всё это кажется, и нет тебя здесь? Могу ли я тебя обнять? Очень хочется тебя обнять, — шепчет старушка.

— Конечно, можешь, милая, — потекла слеза по щеке Ивана, — только назад уже не вернёшься. Нет хода назад.

— Так ведь меня ничего здесь не держит. Хоть последние свои дни вместе доживём. Ой! — вскрикнула бабушка Глаша. — Дура я старая. Совсем память отшибло. Роднульку-то свою. Зорька ведь у меня здесь. На кого же я Зорьку-то оставлю. А коровке моей можно к тебе?

— Не можно, а нужно, — оживился Иван, — а я уж думал, что не решишься ты. Не захочешь свой привычный мир оставлять. Ведь в моём мире ты никого не знаешь.

— Да пошто они мне, — впервые улыбнулась старушка, — ты же рядом будешь.

— А если вдруг помру? — выдохнул Иван.

— Ты помрёшь? — ткнула в свои бока кулачки старушка. — Со мной не помрёшь. Со мной даже Зорька помирать боится. Кстати, ты не помнишь, когда у нас Зорька появилась?

— Так лет за десять до моего исчезновения.

— Вот видишь, — крякнула старушка, — разве коровы живут столько? Вот и ты не мечтай поперёд меня. Пока я не помру, даже и не мечтайте с Зорькой-то. Ну так ты дождись нас. Не исчезай.

— Дождусь, конечно, — засиял от счастья Иван, — узнаю свою Глашу. Узнаю.