Бесплатный фрагмент - Кристиан Слейтер. Тайна святой Агаты

Пролог

Темнота опустилась на Чикаго, как тяжёлый занавес после финального акта. Улицы, ещё недавно шумные и яркие, теперь тонули в сизой дымке фонарей, а где-то на окраине, в районе доков, ветер гнал по асфальту обрывки газет и пустые сигаретные пачки.

Оливер Вандербильт подъехал к складу на своём тёмно-бордовом «Паккарде» — машина, старая, но ухоженная, блестела лаком даже в этом убогом свете. Он вышел, поправил шляпу и на мгновение замер, глядя на высокие, облупленные стены склада. Здесь хранилось многое: ящики с импортными товарами, бочки с техническим спиртом, а в дальнем углу — бочонки с лаками и растворителями. Опасный груз.

Сторож, Томас Риггз, выглянул из своей конурки, прищурившись. Он знал босса давно — тот всегда был человеком дела, без лишних слов, без сантиментов. Высокий, сухопарый, с проседью в тёмных волосах и холодными, как сталь, глазами — таким запомнил его Том.

— Добрый вечер, мистер Вандербильт, — хрипло кивнул он, не задавая вопросов. Боссы не любят, когда их спрашивают.

Оливер не ответил. Лишь коротко кивнул и направился к тяжёлым дверям склада, ключ звякнул в замке. Тень проглотила его.

Том вернулся в свою будку, закурил, прислушиваясь к тишине, звенящей, как натянутая струна.

А потом раздался хлопок.

Не громкий, скорее приглушённый, как пробка от шампанского, но от него Тома передёрнуло. Он вскочил, выглянул в окно — и увидел, как из-под дверей склада выползает оранжевый язык пламени.

— Чёрт!..

Он рванул трубку стационарного телефона, но взрыв — оглушительный, яростный — вырвал её из рук. Стекла будки вылетели, осыпав его осколками. Том рухнул на пол, оглушённый, с звоном в ушах и горьким вкусом дыма на губах.

Когда он поднялся, склад пылал, как адская кузница. Огонь лизал стены, вздымался к небу, осыпая искрами. Машина Вандербильта стояла нетронутой.

— Мистер Вандербильт! — хрипло крикнул Том, но ответа не было.

Он не видел, как босс вышел. А значит, он всё ещё там.

Том снова схватился за телефон, чтобы вызвать пожарных.

***

Рассвет застал Чикаго в серой дымке, словно город стыдился того, что произошло этой ночью. Пожарные уже отбыли, оставив после себя лишь мокрые, почерневшие руины да стойкий запах гари, въевшийся в одежду и кожу. На месте некогда крепкого склада теперь зияло провалившееся перекрытие, обугленные балки торчали, как рёбра дохлого зверя, а по земле стелился едкий туман испарений — смесь воды, пепла и химикатов.

Именно в этот момент к руинам подкатил полицейский «Форд» модели 1941 года, из которого неспешно выкатился капитан Ричард Морроу — мужчина, чьё телосложение скорее напоминало добродушного трактирщика, чем страж порядка. Средних лет, с округлыми щеками, тронутыми лёгким румянцем, и аккуратно подстриженными усами, он походил на человека, который слишком много знает, но предпочитает не говорить лишнего. Его коричневый шерстяной костюм, слегка поношенный на локтях, сидел на нём так, будто был вторым слоем кожи — удобно, привычно, без намёка на щегольство. На голове — мягкая фетровая шляпа, чуть помятая по краям, а в руке — неизменная сигара, которую он сейчас не курил, а лишь покусывал кончик, словно размышляя над загадкой.

— Ну и дела… — пробормотал он, медленно обходя периметр, его маленькие, но невероятно проницательные глаза скользили по обугленным доскам, вывороченным металлическим конструкциям, лужам грязной воды.

Следователи уже копошились на месте, переворачивая обломки, но Морроу не торопился вмешиваться. Он знал: огонь — лучший соучастник преступления, если преступление вообще было. Он уничтожает улики, но иногда оставляет подсказки — если знать, где искать.

И тут его взгляд упал на что-то, едва заметное среди пепла. Он наклонился, аккуратно разгрёб пальцами чёрную массу — и блеснуло золото. Обгоревшие, деформированные, но всё ещё узнаваемые — карманные часы.

Морроу поднял их, повертел в руках. Крышка была расплавлена, стекло исчезло, но на внутренней стороне, там, где огонь не добрался, угадывалась гравировка:

«О.В. — 1928» — Оливер Вандербильт.

Капитан задумчиво постучал часами по ладони, затем бережно опустил их в носовой платок и сунул в карман.

— Капитан! — окликнул его один из полицейских. — Нашли ещё кое-что… зубы. Похоже, человеческие.

Морроу вздохнул. Дело могло стать занозой, а капитану очень этого не хотелось. Труп всё усложнял.

***

Капитан Морроу тяжело опустился на скрипящий деревянный ящик рядом со сторожем Томом Риггзом, чьи руки, покрытые сажей и мелкими царапинами, нервно сжимали остывшую жестяную кружку с кофе. Дымчатый рассвет медленно размывал очертания пожарища, превращая обугленные балки в призрачные силуэты.

— Расскажите мне, Том, как всё было вчера вечером, — начал Морроу, доставая потрёпанный блокнот. Его голос звучал спокойно, но в глазах читалась профессиональная настороженность.

Сторож глубоко вздохнул, его взгляд устремился куда-то в пространство за спиной капитана.

— Было тихо… Обычная ночная смена. Вдруг — хлопок! Чёткий, резкий, как когда лопнет лампочка. Я сразу подумал про ту чёртову лампу в дальнем углу…

Морроу поднял бровь, делая заметку.

— Лампа?

— Да, та самая, что над бочками с лаком висела. Провод оголился, искрил пару раз на моей памяти. Я даже управляющему докладывал…

Капитан кивнул, его взгляд скользнул к почерневшим руинам склада.

— И после хлопка сразу начался пожар?

— Минуты не прошло. Огонь будто из-под земли вырвался. Я к телефону — а там уже дым валит…

Морроу задумчиво покусывал кончик карандаша.

— Вы точно видели, как мистер Вандербильт вошёл. А выходил?

Том покачал головой, его пальцы сжали кружку так, что жесть прогнулась.

— Нет. И другого выхода там нет — только через главные ворота.

— А может, кто-то ещё был в ту ночь? Или в последние дни? — голос капитана стал чуть твёрже.

Сторож замер, затем медленно произнёс:

— Этой ночью — никого. Но… дня три назад приходили ребята Кортеза. Спрашивали, что за грузы храним, есть ли что ценное…

Морроу резко поднял голову:

— Виктора Кортеза?

— Его людей. А ещё… — Том понизил голос, — позавчера ночью видел какого-то типа у забора. Я окликнул — он шмыг в темноту. Подумал, бродяга…

Капитан закрыл блокнот с характерным щелчком. В воздухе повисло молчание, нарушаемое лишь потрескиванием остывающих углей.

— Спасибо, Том, — наконец сказал Морроу, поднимаясь. Его пальцы машинально потрогали карман, где лежали обгоревшие часы.

Он отошёл на несколько шагов, оглядывая пепелище.

«Случайность? Возможно. Ох, пусть это будет злодейка судьба, а не убийство» — подумал капитан Морроу.

Глава 1

Вечерний дождь застилал окна кабинета сплошной пеленой, за которой огни Чикаго расплывались в мутные золотистые пятна. Внутри царила почти монастырская тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем настенных часов да редкими шлепками капель о подоконник.

Кабинет дышал строгой, почти спартанской элегантностью. Скромная люстра на потолке наполняла небольшое помещение мягким светом, создавая тени по углам. В центре, подобно неприступной крепости, стоял массивный письменный стол из тёмного дуба, его отполированная поверхность холодно отсвечивала под светом простой, функциональной лампы. Рядом с ней лежали несколько идеально ровных папок, блокнот в кожаном переплете и тяжелая ручка «Паркер», лежащая параллельно краю стола, будто выверенная по линейке.

Словно хранитель времени, интерьер стола дополняли песочные часы в полированном деревянном корпусе. Тонкие струйки песка медленно, неумолимо перетекали из верхней колбы в нижнюю, отмеряя тихие секунды ожидания.

У стены напротив, от пола до потолка шкаф, закрытые полки скрывали аккуратные ряды папок. Каждая была снабжена четкой биркой с датой и фамилией — немой архив завершенных дел, расставленный в безупречном порядке. На небольшой тумбе в углу удобно расположился телефон в компании пары книг об истории Чикаго и путеводителя по достопримечательностям города. Воздух пах старой бумагой, качественной кожей и легким, едва уловимым ароматом одеколона Кристиана.

На стене у входа стояла одинокая вешалка из тёмного дерева. На ней — угольно-черное пальто и такая же темная фетровая шляпа, готовые в любой миг к выходу. На противоположной стене, контрастируя с аскетизмом обстановки, висела подробная карта города, испещренная едва заметными пометками.

В этой комнате не было ничего лишнего, ничего случайного. Каждая деталь, от положения ручки до складки на пальто, говорила о порядке, дисциплине и ясном, аналитическом уме того, кто здесь работал. Это было место, где хаосу мира позволяли проникнуть внутрь лишь для того, чтобы разложить его по полочкам, дать ему название и номер, а затем запереть в аккуратной папке на одной из этих бесконечных полок.

У окна, затянутого текущими струями дождя, неподвижно, словно изваяние, вырезанное из ночи, стоял Кристиан Слейтер. Он был из тех мужчин, чьё присутствие ощущалось в комнате ещё до того, как успеваешь разглядеть его черты. Его фигура, высокая и подтянутая, даже в неподвижности излучала скрытую энергию, готовую в любой миг перейти в действие.

Резкие, словно высеченные резцом скульптора, скулы и идеально гладкая, без единой щетинки, кожа придавали его лицу отстранённое, почти аристократическое выражение. Но главным были глаза — сапфировые, глубокие и пронзительные. В них читалась редкая комбинация — холодная, почти ледяная рассудительность и призрачная, едва уловимая загадочность. Казалось, эти глаза не просто смотрят, а сканируют, изучают, взвешивают и раскладывают по полочкам всё, что попадает в поле их зрения, будь то улица за окном или душа собеседника.

Его чёрные волосы, отливающие синевой, были безупречно уложены назад, открывая высокий лоб, и лишь на висках пробивалась благородная седина — серебряные нити мудрости и опыта, вплетённые в угольную гладь. Он всегда выглядел безукоризненно, как будто только что сошёл со страницы журнала о мужской элегантности. Тёмно-синий костюм-тройка из тонкой шерсти идеально сидел на нём, подчёркивая широкие плечи и стройный стан. Белоснежная рубашка с идеально застёгнутыми запонками и галстук, подобранный в тон, завершали образ, придавая ему ауру холодной, почти отчуждённой недоступности. Это был не просто наряд — это была униформа его разума, дисциплинированного и аналитического.

Он стоял, погрузив длинные пальцы в карманы брюк, его взгляд был устремлён вниз, на улицу, где редкие прохожие, словно испуганные жуки, пытались спастись от разбушевавшегося ливня под зонтами, которые выгибались под напором ветра. Монотонное тиканье настенных часов отмеряло последние ленивые минуты уходящего рабочего дня, наполняя комнату размеренным, убаюкивающим ритмом. Слейтер уже не ждал посетителей — дождь и час пик сделали своё дело, погнав горожан по домам. Он просто наблюдал, наслаждаясь редким моментом тишины и одиночества, позволяя своему острому уму на мгновение отключиться от логических схем и дедуктивных цепочек, растворяясь в гипнотическом мелькании дождевых потоков на стекле. В эти мгновения он был не детективом, решающим головоломки, а просто человеком, заворожённым простой, неуправляемой красотой стихии.

Спокойную тишину кабинета, нарушаемую лишь мерным стуком дождя о стекло, внезапно разрезал резкий, жалобный скрип входной двери внизу, а затем — сдержанные, но торопливые шаги по деревянной лестнице. Кристиан Слейтер медленно, почти нехотя обернулся от окна, его сапфировый взгляд стал собранным и острым, как лезвие бритвы.

Дверь его кабинета тихо открылась. И взору детектива предстал нежданный гость. Он стоял на пороге, заливая водой потертый дубовый пол, промокший до нитки. С его тёмного, дешевого пальто струйками стекала вода, образуя на полу растущее мокрое пятно. Он был молод, лет двадцати пяти, с бледным, растерянным лицом, на котором застыла смесь тревоги и надежды. В его руках бесцельно теребилась промокшая фетровая шляпа, которую он уже снял с почтительного расстояния.

— Добрый вечер, мистер Слейтер, — начал он, нервно переминаясь с ноги на ногу. Голос его дрожал, срываясь на более высокие ноты от волнения. — Мне вас порекомендовали, как лучшего в своём деле. Мне… мне нужна помощь.

Взгляд Кристиана, холодный и аналитический, скользнул по фигуре нежданного гостя, выхватывая и мгновенно анализируя каждую деталь. Дорогие, точные часы на запястье контрастировали с скромным, почти бедным пальто и поношенной обувью. Человек явно шёл пешком под проливным дождём, раз промок так основательно — ни один кэб или собственный автомобиль не оставил бы его в таком состоянии. Легкий, певучий акцент выдавал в нём уроженца южных штатов, что подтверждал и здоровый, свежий загар на лице, несвойственный жителям дымного Чикаго в это время года. Но самым интересным был тяжёлый старинный перстень с тёмным камнем на его правой руке — явно фамильная реликвия, перешедшая по наследству, которую не стали бы продавать даже в трудную минуту, что говорило о чувстве семейной гордости.

Выводы сложились в мгновенную, почти интуитивную картину: перед ним был не местный житель, а приезжий с Юга, вероятно, из некогда состоятельной, но теперь, судя по одежде, переживающей не лучшие времена семьи. Он был достаточно взволнован, чтобы идти пешком в ливень, и достаточно горд или осторожен, чтобы не продавать фамильные ценности. И его дело было настолько срочным и важным, что он явился без предупреждения в самый конец дня.

— Проходите, — произнес Слейтер, его голос прозвучал спокойно и нейтрально, не выдавая ни удивления, ни нетерпения. Он кивком указал на кожаное кресло для клиентов. — И повесьте ваше пальто. Кажется, ему требуется передышка не меньше, чем вам.

Когда Слейтер заговорил, напряженные плечи гостя чуть опустились, а складка между бровей слегка разгладилась. Это произошло не только от готовности детектива его выслушать, но и от магии его голоса. Голос Кристиана Слейтера был низким, бархатистым, с легкой, едва уловимой хрипотцой, будто отголоском давно забытой простуды. Он напоминал тихое шуршание осенних листьев под ногами — убаюкивающее, умиротворяющее и в то же время завораживающее, способное приковать внимание и заставить забыть о времени. Этот голос был не просто инструментом общения, а тонко отточенным орудием в арсенале детектива, способным как успокоить испуганного свидетеля, так и вывести из равновесия лжеца.

Гость, всё ещё сжимая в руках свою мокрую шляпу, опустился в предложенное кожаное кресло. Он сел на самый его край, выпрямив спину, словно школьник на экзамене, не смея полностью отдаться комфорту мягкой спинки. Его поза выдавала нервозность и глубокое, почти физическое напряжение.

В это время Кристиан одним легким, отработанным движением пальцев одной руки расстегнул пуговицу своего идеально сидящего пиджака. Движение было исполнено такой непринужденной грации и точности, что казалось, ткань подчиняется его воле сама по себе. Затем он с легкостью и плавностью большой кошки, не делающей ни одного лишнего движения, опустился в свое кресло за массивным дубовым столом. Его пальцы коснулись кожаного блокнота, открыли его на чистой странице, а другая рука уже держала тяжелую, сбалансированную ручку «Паркер», готовую запечатлеть каждое слово.

Он поднял свой сапфировый взгляд на гостя, и в кабинете повисла пауза, наполненная лишь стуком дождя и тиканьем часов. Его глаза, холодные и аналитические, тем не менее, не жгли, а скорее мягко освещали собеседника, приглашая к доверию.

— Начнём со знакомства, мистер… — произнес он, и его голос, гипнотический и спокойный, заполнил пространство комнаты, обещая порядок и ясность посреди хаоса, принесенного этим промокшим человеком с дождливых улиц Чикаго.

— Вандербильт, — выдохнул гость, и в его голосе прозвучала странная смесь гордости и горечи. — Марк Вандербильт.

Тонкое перо ручки «Паркер» коснулось страницы блокнота, оставив аккуратные, наклонные буквы. Лицо Кристиана оставалось невозмутимым полотном, но в глубине сапфировых глаз мелькнула тень узнавания. Имя витало в памяти, связанное с недавними газетными заголовками, но конкретика ещё не оформилась. Он не успел поймать эту нить, ибо молодой человек, сделав глоток воздуха, продолжил, и его слова обрушились в тишину кабинета, словно камни в гладкую поверхность пруда.

— Мой дядя… — голос Марка дрогнул, и он на мгновение опустил взгляд на свои дрожащие руки, всё ещё сжимавшие шляпу. — Оливер Вандербильт. Он погиб несколько дней назад. На своём складе случился пожар… — Он замолчал, словно подбирая слова, чтобы озвучить вердикт. — Они говорят, это был несчастный случай. Но я… я не верю.

И тут всё встало на свои места. Оливер Вандербильт. Заголовки в «Чикаго Трибьюн». «Трагическая гибель известного предпринимателя», «Пожар унёс жизнь миллионера». Дело, которое уже считалось закрытым. Дело, в котором капитан Морроу не усмотрел ничего, кроме рокового стечения обстоятельств.

Слейтер не подал вида, что имя ему что-то говорит. Его перо продолжало скользить по бумаге, фиксируя факты. Но его аналитический ум, тот самый, что сравнивали с отточенной бритвой, уже пришёл в движение. Он видел перед собой не просто взволнованного родственника, отрицающего официальную версию в приступе горя. Он видел контраст между дорогими часами и скромной одеждой, слышал южный акцент, отмечал фамильный перстень. И теперь слышал заявление, бросавшее вызов полицейскому заключению.

Перед ним была не просто просьба о помощи. Перед ним была завязка истории. И Кристиан Слейтер знал — такие истории редко бывают простыми.

Марк Вандербильт нервно провёл рукой по влажному лбу, смахивая несуществующие капли, и его голос, прежде сдавленный, приобрёл новые, горькие и недоумевающие ноты.

— За три дня до смерти, мистер Слейтер, — произнёс он, и каждое слово давалось ему с усилием, — мой дядя, человек, чья набожность ограничивалась редкими визитами в собор на Рождество, вдруг составил новое завещание. И не просто новое — он вычеркнул из него единственного наследника — меня. Всё своё состояние, каждый цент, каждую акцию, он завещал какой-то… — Марк с силой сжал кулаки, его пальцы побелели, — благотворительной организации. «Святая Агата». Вы слышали о такой?

Слейтер медленно покачал головой, его перо замерло над блокнотом. Сапфировый взгляд был прикован к рассказчику, впитывая каждую деталь, каждую эмоцию, как губка.

— Я тоже не слышал! — голос Марка сорвался, в нём зазвучали отчаяние и гнев. — Её не существовало до прошлого месяца! Мой дядя не был филантропом. Он был… дельцом. Жёстким, прагматичным. Он верил в доллары, а не в добрые дела. И вдруг — всё какой-то святой, о которой никто не слышал!

Марк умолк, переводя дух, его плечи сгорбились под тяжестью неразрешимой загадки.

— Мы не были близки, это правда, — признался он тише, и в его тоне появилась странная нежность, смешанная с обидой. — Но мы ладили. Он был моим последним родственником. Иногда ужинали вместе, обсуждали дела… Он никогда не подавал вида, что чем-то недоволен. А теперь… — он развёл руками, и жест этот был полон бессилия, — теперь я не только потерял его. Я потерял всё. И мне не жаль денег, клянусь! Они бы просто… помогли мне начать всё заново. Но важнее то, что я не верю в эту случайность. Это слишком… удобно. Слишком странно. Я убеждён, мистер Слейтер, что моего дядю убили. Убили ради этого нового завещания. Ради денег, которые теперь уплывают к каким-то призракам из «Святой Агаты».

Кристиан Слейтер внимательно слушал, не прерывая. Его лицо оставалось непроницаемой маской, но за этим спокойствием работал острый, как бритва, ум. Он видел искреннюю боль и растерянность в глазах молодого человека, но также видел и логику в его словах. Внезапная перемена завещания в пользу неизвестной организации накануне смерти? Это пахло не благотворительностью, а чьим-то тщательно спланированным интересом. Его пальцы снова взялись за ручку, и на чистой странице блокнота появилась аккуратная надпись: «Завещание. Святая Агата. Мотив?»

Дождь за окном усиливался, завывая в водосточных трубах, но в кабинете воцарилась ещё более звенящая тишина, нарушаемая лишь скрипом пера и тяжёлым дыханием Марка Вандербильта. Слейтер отложил ручку и сложил пальцы домиком, устремив на клиента свой пронзительный взгляд.

— Мистер Вандербильт, — произнёс он своим низким, гипнотическим голосом. — Предположим, я возьмусь за ваше дело. Но с самого начала: мы отбросим эмоции и будем иметь дело только с фактами. Вы готовы к этому?

Марк посмотрел на него, и в его глазах, полыхнувших отчаянием, вспыхнула крошечная искра надежды. Он молча кивнул. Игра начиналась.

Рукопожатие их длилось ровно столько, сколько требует приличие — ладонь клиента была влажной и липкой от нервного пота, в то время как рука Слейтера оставалась сухой и прохладной, как мраморная плита.

Когда дверь за посетителем закрылась, Кристиан ещё несколько секунд смотрел на ручку, будто ожидая, что она снова повернётся. Затем его взгляд упал на чек — цифры были написаны неровно, с нервным нажимом, продавливающим бумагу. Он провёл пальцем по подписи, чувствуя лёгкую шероховатость от высохших чернил, и едва заметно улыбнулся в уголках губ.

За окном дождь усилился, и теперь целые потоки воды стекали по стёклам, искажая огни вечернего Чикаго. Слейтер подошёл к окну, заложив руки за спину, и наблюдал, как его новый клиент, ссутулившись, перебегает через улицу, нелепо натягивая воротник пальто, словно тот мог защитить от ливня. Затем плавным движением он отошел от стекла, его тень скользнула по стенам кабинета, будто не желая расставаться с этим местом.

У вешалки его пальцы нашли угольное пальто — ткань мягкая, как пепел, с едва уловимым переливом под светом угасающего дня. Он накинул его на плечи с той изысканной небрежностью, которую можно обрести лишь годами безупречного воспитания. Фетровая шляпа легла на его тёмные волосы, как венец на голову монарха — ровно, уверенно, без единой поправки.

Щелчок выключателя прозвучал в тишине кабинета, словно последняя точка в сегодняшней главе. Свет погас, и комнату мгновенно заполнил сизый полумрак, где лишь отсветы дождя за окном рисовали на стенах призрачные узоры. Ключ повернулся в замке с тихим, но отчетливым щелчком — звуком, означавшим конец рабочего дня.

Его шаги по лестнице были размеренными и легкими, будто он не спускался, а скользил вниз по течению времени. Каждая ступень отвечала тихим скрипом, словно прощаясь до завтра. Дверь внизу распахнулась, выпуская его в объятия непогоды, которая встретила его порывом ветра, бросившим горсть холодных капель в лицо.

Всего в нескольких шагах, будто чёрный жемчуг в оправе мокрого асфальта, стояла его тёмно-синяя «Шевроле Импала». Автомобиль казался живым существом, терпеливо ожидавшим хозяина — капли дождя стекали по его бокам, как слезы радости от долгожданной встречи. Дверь открылась с тихим стоном петель, и Кристиан скользнул внутрь, унося с собой запах дождя и холодный ветер, который тут же растворился в тепле салона.

Салон встретил его ароматом кожи — терпким, с легкими нотами дерева и лаванды. Ключ вошёл в зажигание, будто меч в ножны — плавно, без усилий. Мотор ожил с глухим ворчанием, похожим на удовлетворенное урчание большого кота. Фары вспыхнули, разрезая пелену дождя двумя золотыми клинками.

Дворники закачались в такт ливню, их резиновые лезвия едва успевали счищать водяные потоки со стекла. Кристиан положил руки на руль — его пальцы обхватили кожаную оплетку с той же уверенностью, с какой сокол сжимает когтями ветку. Автомобиль тронулся плавно, будто не желая нарушать хрупкое равновесие между человеком и стихией.

Он вёл машину медленно, осторожно, словно плыл сквозь водяную завесу. Его глаза, сузившиеся от концентрации, ловили каждое движение на дороге, каждый отсвет фонарей в лужах, каждый темный силуэт в дождевой мгле. «Импала» скользила по мокрому асфальту, оставляя за собой лишь тихий шорох шин и расходящиеся круги на воде.

Дорога домой растянулась в его сознании чередой размытых дождём воспоминаний. В голове Кристиана, словно кинолента, прокрутилась газетная статья о том самом пожаре — он видел её мельком, не вчитываясь, но даже беглый взгляд между строк оставил после себя лёгкий осадок недоверия. Буквы в его памяти складывались в подозрительно гладкие формулировки, слишком уж аккуратные для трагического случая. Его интуиция, отточенная годами, тихо зашевелилась, будто кошка, учуявшая незнакомый запах. Аналитический ум, его верное оружие, уже начал раскладывать факты по полочкам, хотя сам он ещё не отдавал себе в этом отчёта.

Мысли плавно перетекли к загадочному фонду «Святой Агаты». В памяти всплывали названия благотворительных организаций Чикаго — одни громкие и известные, другие скромные, почти неприметные. Он перебирал в уме приюты при церквях, социальные учреждения, даже полулегальные благотворительные кружки — но нигде не встречал этого имени. «Агата» — звучало, как вызов его профессиональной осведомлённости.

— Что за тайны ты хранишь, мисс Агата? — его голос прозвучал в салоне тихо, но чётко, смешавшись со стуком дождя по крыше. Слова повисли в воздухе, будто обращённые к невидимой собеседнице, скрывающейся за пеленой ливня.

Машина плавно остановилась у знакомого дома. Мотор замолчал с последним вздохом, оставив в салоне тишину, нарушаемую лишь мерным постукиванием капель по металлу. Кристиан на мгновение задержался, его пальцы ещё сжимали руль, словно не желая отпускать нить размышлений. Но дисциплина взяла верх — он сделал глубокий вдох, стараясь оставить работу за дверью своего дома, как оставляют мокрый зонт в прихожей.

Шляпа, лежавшая на соседнем сиденье, ждала его — тёмный фетр, чуть промокший, но всё ещё безупречный, как и всё, что его окружало. Он надел её одним точным движением, уголки губ на мгновение дрогнули в подобии улыбки — ритуал завершения рабочего дня.

Дверь автомобиля открылась с тихим скрипом, и он выскользнул наружу, сразу ощутив на себе ледяные объятия дождя. Несколько быстрых шагов — и вот он уже в подъезде, оставляя за спиной размытый силуэт машины, которая теперь казалась лишь тёмным пятном в водяной завесе. Капли дождя скатывались с его пальто, оставляя на полу мокрые следы, которые скоро исчезнут, как исчезают все улики в умелых руках.

***

Тёплый свет кухонной лампы мягко обволакивал уютное пространство, где Кристиан, словно опытный дирижер, управлял симфонией ужина. На чугунной сковороде с лёгким шипением танцевали два стейка, их аромат смешивался с пряными нотами из небольшой кастрюльки, где что-то тихо булькало, выпуская в воздух облачка пара. Его руки, сильные и умелые, с математической точностью нарезали овощи — каждый ломтик получался идеально ровным, будто выверенным по линейке.

Сбросив пиджак, он остался в жилете и рубашке, рукава которой были небрежно закатаны до локтей, обнажая мускулистые предплечья с едва заметными венами, проступающими под загорелой кожей. Галстук ослаблен, верхняя пуговица расстегнута — редкий момент, когда безупречный детектив позволял себе эту маленькую вольность.

Тихий скрип входной двери, едва слышный под шум дождя за окном, возвестил о появлении самой желанной гостьи. На пороге возникла Эвридика — её силуэт, хрупкий и изящный, казался воплощением нежности среди грубого мира. Капли дождя, застрявшие в её каштановых волосах, собранных в аккуратный пучок, сверкали в свете лампы, словно россыпь крошечных бриллиантов. Её движения были грациозны и точны — пальцы бережно сняли туфли, поставив их рядом с его ботинками, словно выстраивая пару, ладонь провела по слегка влажному пальто, прежде чем повесить его на вешалку.

В своём бежевом платье, облегающем стройную фигуру, с чёрным поясом, подчеркивающим тонкую талию, она напоминала героиню с полотен импрессионистов — скромную, но невероятно притягательную. Квадратный вырез на груди придавал образу деловую строгость, которая тут же растворялась в тепле её карих глаз.

Кристиан замер, повернувшись к ней, его сапфировый взгляд скользил по её фигуре с восхищением коллекционера, нашедшего редкий шедевр. Она медленно приближалась, давая ему возможность насладиться каждым мгновением — легкий шорох ткани, едва уловимый аромат духов, смешанный с запахом дождя.

Встав на цыпочки, она коснулась губами его щеки, оставив мимолетное тепло, которое разлилось по его коже приятной волной.

— Как ты добралась, не промокла? — его голос звучал мягко, с легкой игривой ноткой.

Грациозно опустившись на стул, она ответила:

— Меня подвез коллега.

Кристиан изобразил серьезность, его брови сдвинулись в театральном недовольстве:

— Что за коллега? Он красивый?

Эвридика, подхватив игру, начала живописать образ несуществующего красавца с пылом романистки — высокий, статный, с глазами цвета морской волны и обаянием, способным растопить лёд. Её слова лились, как мёд, а пальцы рисовали в воздухе изящные силуэты.

Кристиан слушал, стараясь сохранить строгое выражение лица, но его губы то и дело предательски дрожали, выдавая улыбку. Когда её рассказ достиг апогея — коллега якобы собирался бросить ради неё карьеру в Европе — он не выдержал:

— Теперь я сам буду тебя забирать с работы!

— Это что, ревность, детектив? — её брови изогнулись в притворном возмущении, но удержать серьезность она не смогла. Её смех, звонкий и искренний, наполнил кухню, словно стая переливчатых птиц. Он заразил и Кристиана — его смех, обычно такой сдержанный, слился с её в гармоничный дуэт.

В этот момент кухня стала их маленькой вселенной — где стейки продолжали тихо шипеть, где дождь за окном создавал уютный фон, а их смех витал в воздухе, смешиваясь с ароматами ужина и теплом взаимного притяжения.

Дождь за окном постепенно стих, превратившись в лёгкий шёпот капель по подоконнику, будто природа, устав от буйства, решила дать миру передышку. Ароматы ужина — насыщенный дух мяса, пряные нотки трав и сладковатый оттенок поджаренных овощей — медленно растворились в вечерней тишине, уступив место тонкому запаху обивки дивана и едва уловимому цветочному шлейфу духов Эвридики.

Кристиан полулежал на диване, его поза была расслабленной, но благородной — одна рука раскинулась на спинке, пальцы слегка касались ткани, будто дирижируя невидимым оркестром. Эвридика пристроилась рядом, поджав ноги, как котёнок, ищущий тепла. Её голова покоилась на его плече, а тёмные пряди волос рассыпались по его жилету, создавая живописный контраст с тёмно-синей тканью. Её тонкая, почти прозрачная рука лежала на его груди, пальцы с изящными округлыми ногтями нежно теребили пуговицу жилета, будто перебирая струны невидимой арфы. Кристиан обнимал её за плечи, его широкая ладонь казалась невероятно нежной в этом жесте.

Он рассказывал ей о новом деле, о странном завещании, о таинственном фонде, и его голос звучал как тёплый бархат, обволакивающий каждый слог. Эвридика слушала, потом тихо, словно боясь разрушить атмосферу уюта, заметила:

— Может, здесь нет никакой тайны? Ведь бывает, что странные события — это просто странные события?

Кристиан усмехнулся, и его голос приобрёл ту самую гипнотическую глубину, с лёгким шуршанием, как осенние листья под ногами, и ноткой хрипоты, выдававшей годы, проведённые среди дыма и городской пыли:

— Если бы это было так, я бы остался без работы, милая. Но ты права — иногда за самыми непостижимыми странностями ничего не скрывается.

Она медленно подняла голову, и её лицо оказалось напротив его. Карие глаза, тёплые, как шоколад, растопленный на солнце, смотрели прямо в его сапфировые глубины. Она прижала ладонь к его щеке, и её кожа — такая мягкая, несмотря на тонкие следы от карандашей и кистей — казалась прохладной на его щеке. Он оторвал руку от спинки дивана и накрыл её ладонь своей, их пальцы сплелись в немом диалоге.

Несколько секунд они просто смотрели друг на друга, и в этом взгляде было больше слов, чем в любой поэме. Потом он оторвал спину от дивана, подавшись вперёд, и их губы встретились — сначала осторожно, будто пробуя вкус давно знакомой, но от этого не менее сладкой тайны. Она обвила его шею рукой, пальцы запутались в его волосах у самого затылка, а он притянул её за талию ближе, ощущая под пальцами тонкую ткань платья и тёплое дыхание жизни под ней.

В этот момент весь мир — шумный, грязный, пропитанный запахом преступлений и обмана — исчез. Растворился в остатках дождя за окном, в тишине, нарушаемой лишь их дыханием. Остались только два стука сердца — его, ровного, но участившегося, и её, быстрого, как крылья колибри. Это был миг абсолютного спокойствия для Кристиана, редкий оазис в пустыне беззакония, где он, казалось, уже забыл, как выглядит чистое, неомрачённое жестокостью счастье.

Их поцелуй длился вечность и мгновение одновременно — время потеряло смысл, как теряет его сонет, когда слова превращаются в музыку. За окном город продолжал жить своей тёмной жизнью, но здесь, в этом уголке тепла и доверия, царил только свет — мягкий, как шёлк её кожи, и яркий, как искра в её глазах, когда они наконец разомкнули губы, но не отпустили друг друга.

Глава 2

Тёмно-синяя «Шевроле» Кристиана бесшумно подкатила к полицейскому участку №12 — мрачному кирпичному зданию, которое словно вросло в землю под тяжестью собственных грехов. Трещины на фасаде расходились, как морщины на лице старого пьяницы, а вывеска с потускневшими позолоченными буквами висела криво, будто вот-вот рухнет под грузом равнодушия.

Кристиан заглушил мотор и на секунду задержался в машине, наблюдая, как из-под арки участка выходят двое полицейских в мятых мундирах. Они курили, смеялись слишком громко, и один из них швырнул окурок прямо под ноги прохожему — тот даже не обернулся. «Типично», — подумал Слейтер, поправляя галстук.

Он знал, что за этими стенами царит особый порядок. Здесь правду измеряли не уликами, а суммой в конверте. Здесь «закрывали» дела, которые мешали не справедливости, а бизнесу. И всё же — даже в этом болоте иногда попадались люди, с которыми можно было договориться.

Для Кристиана таким человеком был лейтенант Фрэнк Доннелли.

Пройдя мимо дежурного, который лишь лениво кивнул, Слейтер направился в дальний коридор. Воздух здесь был густым и спёртым, пропитанным запахом дешёвого табака, старого дерева и несбывшихся надежд.

Кабинет лейтенанта Фрэнка Доннелли находился в конце длинного, слабо освещённого коридора. Дверь, как всегда, была приоткрыта. Слейтер вошёл без стука. Помещение было небольшим, захламлённым бумагами, папками, которые громоздились на столе и единственном свободном стуле. На стене висел пожелтевший, с загнутыми углами постер с изображением Фемиды и наивным, в данных обстоятельствах почти циничным, лозунгом: «Честность — не просто слово. Это наш долг». Этот лозунг вступал в немое противоречие с видавшим виды кольтом в кобуре, висевшей на спинке стула, и с тяжёлым, усталым взглядом самого хозяина кабинета.

За столом, похожий на старого, но всё ещё могучего медведя, восседал сам лейтенант Доннелли. Мужчина лет пятидесяти, с мощными плечами и шеей боксёра, давно отошедшего от дел, но не утратившего свою грозную физическую форму. Его лицо было изборождено морщинами, словно карта всех нераскрытых дел города, а коротко стриженные волосы тронула седина. Он поднял на гостя взгляд своих маленьких, глубоко посаженных глаз, в которых, как тлеющие угольки, ещё теплилась та самая искра — искра справедливости, что когда-то привела его в правоохранительные органы. Но годы службы в городе, где закон часто диктовался из уютных кабинетов мафиозных боссов, покрыли эту искру толстым слоем цинизма и практического реализма.

— Ну, посмотрите, кто пожаловал в наши скромные чертоги, — его голос прозвучал хрипло, как скрип несмазанной двери, но в нём слышались нотки искреннего, хотя и осторожного, расположения. — Присаживайся, Кристиан, если найдёшь где. Только не разваливайся — тот стул на трёх ножках держится только благодаря силе воли и моей лени. И сразу говори: твой визит сулит мне головную боль или просто хочешь старину Фрэнка повидать?

Слейтер с лёгкой улыбкой отодвинул стопку бумаг и занял указанное место. Его безупречный костюм выглядел чужеродным пятном в этом царстве бюрократического хаоса.

— Всегда рад тебя видеть, Фрэнк, — отозвался он своим спокойным, бархатным голосом. — А насчёт головной боли… Это зависит от того, что ты скажешь о деле Оливера Вандербильта.

Доннелли тяжело вздохнул, откинулся на спинку своего кресла, которое жалобно заскрипело под его весом. Он провёл ладонью по лицу, и в этом жесте читалась усталость от всей той грязи, что ему приходилось расхлёбывать годами.

— Вандербильт… — протянул он. — Пожар на складе. Официально — несчастный случай. Старая проводка, горючие материалы. Всё прозаично. — Он посмотрел на Слейтера прямо, и в его глазах мелькнуло что-то предупреждающее. — Зубы, часы — всё указывает на то, что Вандербильт был там.

Он помолчал, разглядывая потолок, испещрённый трещинами.

— Я могу посмотреть отчёт, — спросил Кристиан, не сводя с него своего пронзительного взгляда.

Доннелли перевёл взгляд на детектива, и его лицо стало непроницаемым.

— Слушай, дружище, — произнёс он тихо, но твёрдо. — Иногда старые лампы действительно взрываются. Иногда люди оказываются не в том месте и не в то время. К тому же, это не моё дело. Следствие вёл Морроу.

Кристиан не сводил с лейтенанта глаз:

— И всё же, что ты думаешь?

Кабинет повис в тяжёлой тишине, нарушаемой лишь потрескиванием лампы под потолком. Доннелли откинулся в кресле, которое жалобно заскрипело под его весом.

— Как я и сказал, с первого взгляда всё чисто, — начал он, потирая переносицу. — Есть свидетель — старик-сторож. Клянётся, что видел, как Вандербильт зашёл внутрь. А вот, как выходил не заметил.

Он сделал паузу, доставая из ящика папку.

— На месте нашли горючие жидкости. Температура была… — лейтенант свистнул, — как в чёртовой топке. От тела — прах. Зато наши ребята нашли пара зубов да часы с гравировкой.

Кристиан сложил руки на груди, пальцы слегка постукивали по рукавам пиджака.

— С фактами всё ясно. Но я спросил про твои мысли по делу.

Доннелли хмыкнул, достал из ящика соткан и бутылку бурбона, налил себе и опрокинул стакан одним движением.

— Зубные карты пропали. Чудом, а? — он усмехнулся. — Так что официально мы опознали останки по часам.

В коридоре раздались шаги. Оба замолчали, пока звуки не затихли вдали. Лейтенант нервно посмотрел на часы — массивные, полицейские, с потёртым ремешком.

— Ты куда-то спешишь? — спросил Слейтер, отмечая, как у того дрогнул палец на стакане.

Доннелли наклонился вперёд, и его голос стал глухим, словно доносился из-под земли:

— Этим делом интересуются… — он многозначительно подмигнул.

Кристиан приподнял бровь:

— Ты имеешь в виду ваших друзей в стильных шляпах?

Лейтенант кивнул, и его лицо внезапно стало старше — морщины вокруг глаз углубились, словно в них стёк весь страх последних дней.

— Наш огонечек задолжал тем, кому не стоит не возвращать долги. — Он провёл языком по сухим губам.

— Их интерес вызван непричастностью или желанием замести следы? — спросил Кристиан почти шёпотом.

Лейтенант потёр щетинистый подбородок. Он не спешил с ответом.

Слейтер чуть подался вперёд и спросил:

— Капитан Ричард Морроу. Он ведь один из «фанатов» стильных шляп? — тихо спросил Кристиан, намекая на то, что тот парень раскрывает дела только в пользу интересов мафии.

Доннелли постучал по краю стакана и тихо кивнул:

— Да, он у них прикормленный. И не советую тебе соваться к нему с расспросами. Он передал мне уже закрытое дело и свой подробный отчёт.

Лейтенант плеснул ещё в стакан янтарной жидкости и выпил одним большим глотком. А потом перевёл взгляд на детектива:

— Начальство дало указание передать все документы, — и он сделал жест рукой: он взялся пальцами за край воображаемой шляпы и чуть потянул её вниз — изображая приветствие. — Их мотивы мне неизвестны. Любой предложенный тобой вариант имеет место быть.

Слейтер медленно кивнул, мысленно отмечая детали:

— А что за фонд Святой Агаты?

Доннелли вдруг неестественно рассмеялся — резко, почти истерично — и перекрестился с театральной набожностью:

— Знаю про Святую Марию, — произнёс он, и в его голосе внезапно зазвучали фальшивые нотки благочестия. — А про Агату… — Он развёл руками, и в этом жесте было что-то от актёра плохого театра. — Может, это новая святая для новых времён?

Кристиан встал, поправил манжеты. Он понял, что узнал всё, что мог.

— Спасибо за беседу, Фрэнк.

Лейтенант кивнул:

— Не ищи неприятностей, дружище. За некоторые дела лучше не браться.

Кристиан Слейтер вышел из полицейского участка, и его встретил все тот же серый, промозглый воздух Чикаго, теперь отягощенный предчувствием. Он сделал несколько шагов по влажному тротуару, размышляя над двусмысленными намёками Доннелли, как вдруг его раздумья прервал плавный, почти бесшумный подъезд тёмного «Кадиллака» модели 1941 года. Автомобиль, чёрный и блестящий, как жук, остановился в считанных футах от него, и его задняя дверь распахнулась.

Из машины вышли двое мужчин. Их появление было подобно появлению двух воронов на поле битвы — стремительным, тёмным и не сулящим ничего хорошего. Они были одеты в длинные пальто из дорогой шерсти, распахнутые, несмотря на непогоду, чтобы открыть взору безупречные чёрные костюмы-тройки. На их головах красовались фетровые шляпы с узкими полями, и на каждой, словно капля крови на угольном бархате, алела шёлковая лента. Но самым красноречивым знаком был алый носовой платок, нарочито выставленный в нагрудном кармане пиджака — опознавательный знак людей Виктора Кортеза.

Они двинулись к входу в участок, их движения были отточенными и уверенными, полными холодной, почти хищной грации. Они прошли мимо Слейтера, не удостоив его ни взглядом, ни словом, — не из-за незнания, а из-за полного, абсолютного безразличия. Их лица были каменными масками, на которых не читалось ни одной эмоции, лишь профессиональная пустота. Дверь участка захлопнулась за ними, словно пасть, поглотившая их.

«Вовремя», — промелькнуло в голове у Слейтера. Его сапфировые глаза, сузившись, на мгновение остановились на чёрном «Кадиллаке», а затем он развернулся и направился к своему скромному, но ухоженному «Форду». Он вставил ключ в замок зажигания, повернул его, и двигатель отозвался ровным, уверенным урчанием. Машина тронулась с места, плавно выезжая на мокрый асфальт, унося его прочь от этого места силы и безмолвных договорённостей.

Он не поехал в офис. Район, куда направился Слейтер, был подобен грязному, но живому организму, пульсирующему бедностью и отчаянной энергией. Импровизированный рынок раскинулся вдоль узкой улицы, зажатой между мрачными кирпичными фасадами заброшенных фабрик. Воздух был густым и пёстрым: сладковатый дымок от жаровен с каштанами смешивался с резким запахом рыбы, горьковатым ароматом дешёвого кофе и вездесущей пылью. Лотки, сколоченные из ящиков, ломились от товара — тут и старые инструменты, и стопки поношенной одежды, и сомнительного вида консервы. Торговцы, закутанные в потрёпанные пальто, наперебой зазывали редких прохожих, их голоса сливались в непрерывный, гулкий хор. Над всем этим витал дух не просто бедности, а своеобразного, жёсткого порядка, установленного теми, кому нечего было терять.

У стены, прикрываясь от ветра, копошилась пара мальчишек. Одному на вид было лет тринадцать — щуплый, быстрый, с лицом, испачканным сажей, и глазами-бусинками, которые постоянно бегали, высматривая возможности. Его товарищ, лет четырнадцати, был чуть крупнее, в потрёпанной кепке, надвинутой на самые брови, и в куртке, явно с чужого плеча. Но именно младший Джимми, тот самый, что звался «Воробьём», излучал особую, хищную живость. Он был душой этой уличной стаи, её глазами и её совестью, если таковая здесь вообще могла существовать.

Когда тёмно-синий «Форд» Слейтера плавно подкатил к тротуару и детектив, выйдя, облокотился о его корпус, сложив руки на груди, это не осталось незамеченным. Мгновение — и оба мальчишки уже неслись к нему, их порванные ботинки шлёпали по мокрому асфальту.

— Мистер детектив! — выдохнул «Воробей», подскакивая к машине. Его глаза сверкали не только от любопытства, но и от надежды на заработок. — Есть для нас работа?

Слейтер окинул их своим спокойным, оценивающим взглядом. Он не улыбнулся, но в его сапфировых глазах не было и отчуждения.

— В городе появился один благотворительный фонд, — произнёс он своим низким, бархатным голосом, который даже здесь, на шумной улице, звучал ясно и властно. — «Святая Агата». Мне нужно его найти. Возможно, это церковь, старый склад, контора… Всё, что угодно.

Мальчишки переглянулись, и на их лицах расцвела азартная ухмылка.

— Мы найдём хоть самого дьявола для вас, мистер Слейтер! — бойко выпалил старший, толкая локтем «Воробья».

Тот лишь кивнул, его цепкий ум уже работал.

— Я не слышал про такой, — честно признался Воробей, — но, если он есть, мы его найдём. Улицы всё знают.

Слейтер молча кивнул, его пальцы скользнули во внутренний карман безупречного пиджака и извлекли тонкий кожаный бумажник. Две хрустящие купюры — не слишком много, чтобы испортить их, но достаточно, чтобы купить лояльность и усердие, — перешли в грязную, но быструю руку мальчишки.

— Завтра. Здесь же, — коротко бросил детектив.

Мальчишки не стали благодарить — здесь это было не принято. Они лишь схватили деньги, кивнули с внезапной, почти воинской серьёзностью и, развернувшись, помчались прочь, мгновенно растворившись в лабиринте переулков, словно два ручейка, впитавшихся в асфальт. Их уже ждала работа. А Кристиан Слейтер, оттолкнувшись от машины, снова сел за рулём, оставив шумный рынок позади. Он сделал свою ставку. Теперь оставалось ждать, что принесут ему уши и глаза улиц.

***

Где-то в самом сердце Чикаго, за неприметным фасадом одного из зданий в деловом квартале, скрывалось помещение, куда не стучались без приглашения. Кабинет Виктора Кортеза был обит тёмным дубом от пола до потолка, а тяжёлые бархатные портьеры глушили любой звук с улицы, создавая атмосферу гробовой, но роскошной тишины. Воздух был густым и сладковатым от аромата дорогих кубинских сигар и старого коньяка, что хранился в хрустальном графине на резном столе.

За массивным письменным столом из красного дерева, похожим на алтарь какого-то тёмного божества, восседал сам хозяин этого царства — Виктор Кортез. Ему было около пятидесяти, но время, казалось, относилось к нему с редкой снисходительностью. Его лицо, с резкими, аристократическими чертами и гладкой, бронзового оттенка кожей, могло бы сойти с полотна старого мастера, если бы не один нюанс — старый, белесый шрам, пересекавший левый висок. Он не делал его уродливее, а, напротив, придавал лицу характер, словно печать, подтверждающую подлинность — подлинность власти, рождённой не в тишине кабинетов, а в жёстких уличных разборках.

Его фигура, стройная и подтянутая, была облачена в безупречно сидящий костюм-тройку из тёмно-серой шерсти, сшитый на заказ у лучшего портного города. Белоснежная рубашка с тончайшими полосками и шёлковый галстук цвета спелой вишни дополняли образ человека, знающего себе цену. На безымянном пальце правой руки поблёскивал массивный золотой перстень с выгравированными инициалами «В.К.».

Его руки с длинными, ухоженными пальцами лежали на столе неподвижно, но в этой неподвижности чувствовалась скрытая энергия, готовность в любой миг сжаться в кулак или сделать едва заметный жест, который будет немедленно исполнен. На столе перед ним, кроме графина, лежала единственная папка с надписью: «Дело №548.78. Вандербильт. Оливер», но взгляд его был устремлён не на неё. Он смотрел в окно, на город, раскинувшийся у его ног, и в его тёмных, почти чёрных глазах отражался свет от ламп кабинета.

В углу комнаты, на массивной подставке, тихо щёлкал маятник старинных напольных часов, отмеряя время, которое Виктор Кортез давно приучил работать на себя. Здесь, в этой тихой, роскошной комнате, пахло не деньгами — здесь пахло властью. Абсолютной, безраздельной и безжалостной.

Двое его людей, Лука и Сальваторе, стояли посреди кабинета, застыв в почтительной, но не рабской позе. Они держали в руках свои фетровые шляпы, сминая их поля нервными пальцами. Воздух был густым, словно пропитанным невысказанными мыслями и страхом нарушить тишину. Они принесли папку из участка и теперь ждали, словно солдаты перед генералом, новых указаний.

Наконец, Кортез перевёл свой тяжёлый, проницательный взгляд на папку. Его длинные пальцы с идеально подстриженными ногтями взяли массивную ручку с золотой инкрустацией, лежавшую на столе. Он брезгливо, кончиком этой ручки, словно опасаясь запачкать пальцы, раскрыл обложку папки.

— И что они думают? — его голос прозвучал низко и размеренно, без намёка на нетерпение, но в нём чувствовалась стальная хватка.

Лука, более коренастый из двух, с лицом боксёра, на котором читались шрамы былых разборок, сделал шаг вперёд. Его голос был хриплым, привыкшим отдавать приказы в подворотнях.

— Официально дело закрыто — несчастный случай, — отчеканил он. — Но… — он кинул быстрый взгляд на своего напарника, — капитан Морроу сообщил, что есть несостыковки. Зубы, что нашли на месте пожара… не удалось сопоставить с зубной картой. Она пропала.

Кортез не изменился в лице. Кончик его дорогой ручки перевернул ещё одну страницу, производя лёгкий, шелестящий звук в гробовой тишине кабинета.

Сальваторе, более молодой и порывистый, с острым, голодным взглядом ястреба, вступил в разговор:

— В город явился племянник покойника, босс. Марк Вандербильт. Явно рассчитывая на наследство.

Кортез медленно поднял на него глаза. В его тёмных зрачках вспыхнул холодный огонёк.

— Значит, он и выплатит долг, — произнёс он, и в его голосе прозвучала неумолимая логика бухгалтера.

— Тут загвоздка, босс, — Сальваторе поспешил добавить, слегка нервничая под тяжестью этого взгляда. — Оказалось, что старик Вандербильт переписал всё своё имущество на какой-то фонд… «Святая Агата». Племянник не получит и цента.

Наступила тишина, столь густая, что слышалось лишь тиканье напольных часов в углу. Кортез медленно, с кошачьей грацией, поднялся из-за стола. Его тёмный костюм безупречно лег на его стройную фигуру. Он подошёл к огромному окну, за которым раскинулся будничный Чикаго в лёгкой туманной дымке.

Несколько секунд он стоял неподвижно, глядя на город, который считал своей шахматной доской. Его лицо оставалось невозмутимым, но в напряжённой спине и сцепленных за спиной руках читалось напряжённое раздумье.

— Свободны, — наконец произнёс он, не оборачиваясь.

Слово повисло в воздухе, холодное и окончательное. Лука и Сальваторе лишь молча кивнули в спину босса, развернулись и бесшумно, как тени, покинули кабинет, оставив Виктора Кортеза наедине с его мыслями и городом, который вдруг перестал казаться таким уж предсказуемым. Игра только начиналась, и одна из пешек внезапно сделала непредвиденный ход.

***

Полуденное солнце Чикаго, пробиваясь сквозь высокие окна, заливало светом роскошный кабинет адвоката Лайонела Кроу. Лучи играли на полированной поверхности массивного стола из красного дерева, подсвечивали строгие корешки юридических фолиантов в застеклённых шкафах и мягко ложились на персидский ковёр, заглушавший шаги. В воздухе витали сдержанные ароматы старой кожи, дорогого табака и воска для мебели — запахи уверенности, стабильности и непоколебимости закона.

За столом, в кожаном кресле, которое казалось троном, восседал сам хозяин кабинета. Лайонел Кроу был воплощением юридической непогрешимости. Его костюм-тройка из тёмно-серой шерсти сидел безупречно, галстук был завязан безукоризненным узлом, а на лице с жёстким, лишённым эмоций ртом и холодными, словно стальные шарики, глазами застыло выражение профессиональной отстранённости. Его руки с безупречно чистыми ногтями лежали на столе перед ним, сложенные в спокойную, но твёрдую пирамиду.

Напротив него, на краешке кресла, сидел Марк Вандербильт. Он выглядел бледным и взвинченным, его щёки пылали румянцем возмущения, а пальцы нервно теребили перстень на правой руке. Контраст между его потрёпанной тревогой внешностью и холодным великолепием окружения был разительным.

— Но это же абсурд! — голос Марка дрожал, срываясь на высокие ноты. — Мой дядя никогда не был филантропом! Он даже бродягам не подавал! Вы хотите сказать, что он внезапно, за три дня до смерти, решил отдать всё каким-то призракам из «Святой Агаты»? Может, его запугали? Вынудили? Есть же способы оспорить это!

Кроу медленно покачал головой, его движение было размеренным и неумолимым, как ход маятника.

— Мистер Вандербильт, — его голос звучал сухо, как шелест страниц в юридическом кодексе, — ваши эмоции понятны, но они не имеют юридической силы. Завещание составлено в полном соответствии с законом. Ваш дядя был в здравом уме и твёрдой памяти, что подтверждают свидетели. Никаких признаков давления или принуждения. Всё чисто.

— Но что это за фонд? Где он находится? Кто эти люди? — настаивал Марк, его глаза метались по кабинету в поисках хоть какой-то зацепки.

— «Святая Агата» — зарегистрированная благотворительная организация, — отчеканил Кроу, не моргнув глазом. — Всё остальное — конфиденциальная информация клиента. В ближайшее время все активы будут легально и в полном объёме переведены на её счета. Я не могу вам помочь. Закон есть закон.

Он произнёс это с такой ледяной окончательностью, что у Марка перехватило дыхание. Он видел перед собой не человека, а гладкую, отполированную стену, о которую разбивались все его надежды. Гнев, отчаяние и чувство полнейшей беспомощности подступили к горлу.

— Значит, так? — выдохнул он, вскакивая с кресла. Его лицо исказила гримаса обиды и ярости. — Просто возьмут и всё заберут?

Кроу лишь молча развёл руками, и в этом жесте была непроницаемость целой юридической системы.

Не сказав больше ни слова, Марк резко развернулся и буквально вылетел из кабинета, хлопнув тяжёлой дубовой дверью. Эхо от хлопка прокатилось по роскошному коридору, но не произвело ни малейшего впечатления на Лайонела Кроу. Он остался сидеть за своим идеальным столом, его бесстрастное лицо было обращено к окну, за которым кипела жизнь города, равнодушного к драмам отдельных людей. Для него это дело было уже закрыто. Ещё одна страница перевёрнута, ещё один клиент обслужен. По букве закона.

***

Дверь кабинета Виктора Кортеза отворилась бесшумно, пропуская внутрь тонкую, изящную фигуру. Войдя, она закрыла её с той же беззвучной грацией, с какой кошка ступает по бархату. Полуденный свет, льющийся из огромных окон, выхватил её из полумрака комнаты.

Это была Люсиль. Её появление казалось диссонансом в этой суровой, мужской атмосфере власти. На ней было платье простого, но безупречного покроя из чёрного шёлка, мягко облегающее стройный стан и подчёркивающее каждое движение. Вырез был скромным, рукава — до локтя, но сама ткань, её блеск и то, как она сидела на ней, кричали о недосягаемой элегантности. Её волосы, цвета спелой пшеницы, были убраны в гладкую, сложную причёску у затылка, открывая длинную, изящную шею. Лицо с тонкими, почти кукольными чертами, большими голубыми глазами и алыми, чувственными губами казалось невинным, если бы не взгляд — холодный, расчётливый и всевидящий, словно у хищной птицы.

Единственным ярким акцентом в её строгом наряде была брошь в виде розы алого цвета, приколотая к лацкану платья. Эта капля крови на угольном бархате была немым, но красноречивым знаком её принадлежности к клану Кортеза. Она двигалась по кабинету с такой лёгкостью, словно её ноги не касались персидского ковра, а лишь скользили над ним.

Не говоря ни слова, она подошла к массивному столу и с той же кошачьей непринуждённостью устроилась на его краю, изящно скрестив ноги в тонких чулках. Её глаза устремились на неподвижную фигуру босса у окна.

— Что я могу сделать для моего босса? — её голос прозвучал мягко, чарующе, словно шёпот шёлковых простынь. Но в этой мягкости сквозила стальная уверенность.

Люсиль была уникальным явлением в империи Кортеза — практически единственной женщиной, допущенной в самое сердце его операций и удостоенной его уважения. Она была его козырной картой, тайным оружием, способным действовать там, где грубая сила была бесполезна. Она опутывала жертв паутиной обаяния, вытягивала секреты с помощью ласки и намёков, использовала свои связи и дар наблюдения. Но под этой внешностью хрупкой фарфоровой куклы скрывалась душа без принципов, холодная, жестокая и беспощадная. Она была абсолютно предана Кортезу, и их связь не ограничивалась делами — они делили постель, что делало её положение ещё более прочным и опасным.

Кортез медленно повернулся от окна. Его тёмные глаза без тени удивления скользнули по ней, оценивая, как всегда, её безупречный вид и ту скрытую мощь, что таилась под этим покровом.

— Есть для тебя задание, моя куколка, — произнёс он, его голос приобрёл лёгкий, почти интимный оттенок, но в нём по-прежнему звучала команда.

Он сделал шаг вперёд, и пространство между ними наполнилось напряжением — стратегическим, словно два шахматиста, готовящихся к решающему ходу. Полуденный свет продолжал заливать комнату, но теперь в его лучах танцевали не только пылинки, но и невысказанные приказы и готовность их исполнить. Люсиль лишь чуть склонила голову набок, ожидая, её алые губы тронула едва уловимая улыбка. Она была готова. Всегда готова.

Глава 3

Головной офис империи Оливера Вандербильта располагался в самом сердце делового Чикаго, на улице, где высились солидные, но не вычурные здания из песчаника и гранита, словно почтенные банкиры в одинаковых сюртуках. Его здание, «Вандербильт Фармасьютикалс», не стремилось затмить соседей высотой, но впечатляло основательностью. Шестиэтажная громада, чей фасад был испещрён строгими линиями окон и украшен аллегорическими барельефами, изображавшими Гигею, обвивающую змеёй чашу — символ врачевания, ныне казавшийся злой иронией.

Кристиан Слейтер распахнул настежь тяжелую латунную дверь и зашёл внутрь. Воздух встретил его странным, многослойным коктейлем запахов: горьковатый аромат высушенных трав, сладковатая пыльца цветочных экстрактов, острый спиртовой дух настоек и под всем этим — вездесущий, успокаивающий запах старой, качественной древесины и лака. Казалось, сам воздух здесь был настоян на здоровье и деньгах.

Интерьер холла дышал солидной, консервативной роскошью. Пол был выложен полированным чёрным мрамором с белыми прожилками, а стены отделаны тёмным дубом. За стойкой из красного дерева, похожей на алтарь аптекаря, должна была сидеть секретарша, но кресло было пусто. На стенах висели старинные гравюры с изображением античных лекарей и рецептов, выведенных изящным курсивом. Где-то тихо тикали маятниковые часы, отмеряя время с неторопливостью семейного доктора.

Слейтер прошёл дальше, к лифту с ажурной решёткой, и поднялся на третий этаж, где, как он выяснил, располагался кабинет покойного и его личный помощник. Коридор здесь был уже, ковер — гуще, а воздух — ещё насыщеннее, пахнул дорогими сигарами и кожей. Он нашёл нужную дверь с простой табличкой: «Личный ассистент. Э. Харрис».

Кабинет мисс Харрис был таким же, как и она сама — безупречно организованным и лишённым намёка на излишества. Аккуратный стол, на котором ровными стопками лежали бумаги, пишущая машинка «Underwood», телефоны с отдельными линиями. На стене — портрет Вандербильта в строгой рамке, его холодные глаза, казалось, следили за всем происходящим. Воздух здесь пах не лекарствами, а чернилами, лаком для ногтей и лёгким, едва уловимым ароматом лаванды — скромной роскошью в царстве расчёта.

Слейтер постучал костяшками пальцев в дверь, и тихий, чёткий голос изнутри пригласил войти.

За столом, в лучах скупого полуденного света, падающего из высокого окна, сидела женщина, являвшая собой воплощение безупречного порядка. Мисс Эвелин Харрис — ибо это могла быть только она — напоминала не живого человека, а тщательно выверенный механизм, облачённый в плоть и кровь.

Ей было на вид лет пятьдесят, но возраст лишь отточил её черты, придав им резкость и ясность, словно у старинной гравюры. Её волосы, убранные в тугой, не допускающий ни единой непокорной пряди седой узел на затылке, казались высеченными из серебра. Лицо с тонкими, плотно сжатыми губами и высокими скулами было почти лишено косметики, если не считать безупречно подведённых тёмных глаз, которые смотрели на мир с холодной, аналитической ясностью. На ней было строгое платье из тёмно-серой шерсти с белым жабо у горла, которое скорее подошло бы судье, чем светской даме. Её осанка была прямой, плечи — отведёнными назад, а руки с коротко подстриженными ногтями лежали на столе перед ней, сложенные в спокойную, но готовую в любую минуту к работе позицию.

Когда Кристиан Слейтер появился в дверях, её взгляд поднялся на него. В нём не было ни удивления, ни любопытства, лишь мгновенная, безошибочная оценка. Она не улыбнулась, но её тонкие губы чуть дрогнули, что, возможно, и было у неё эквивалентом приветствия.

— Мисс Харрис? — начал Слейтер, слегка склонив голову.

— Это я, — её голос прозвучал чётко и ровно, без единой лишней ноты, словно отстукивая ритм на пишущей машинке. — Чем могу быть полезна?

Она не стала спрашивать, кто он и зачем пришёл — её вид говорил, что она уже составила первое, и скорее всего верное, предположение. Вместо этого её рука в безупречно белой манжете совершила лёгкое, скупое движение, указав на строгий деревянный стул напротив своего стола.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — произнесла она, и в этих словах не было гостеприимства, но была безупречная, отстранённая вежливость делового человека, ценящего своё время и время собеседника. Жест был лишён всякой суеты, будто она заранее знала, что этот визит неизбежен, и место для гостя уже было предусмотрено в её безупречном распорядке дня.

Кристиан Слейтер занял предложенное место, его сапфировый взгляд встретился с холодным, аналитическим взором мисс Харрис. Воздух в кабинете казался густым от непроизнесённых слов и памяти о покойном хозяине, чей портрет молчаливо наблюдал за беседой.

— Мисс Харрис, я понимаю, что это тяжело, но мне необходимо задать вам несколько вопросов о мистере Вандербильте, — начал Слейтер своим низким, успокаивающим голосом. — Как он вёл себя в последние недели? Особенно за три-четыре дня до трагедии? Были ли в его расписании необычные встречи, странные посетители? Может, внезапные поездки?

Эвелин Харрис сложила руки на столе, её пальцы сплелись в чёткую, непроницаемую пирамиду.

— Мистер Вандербильт последние пару недель был… на взводе, — произнесла она, тщательно подбирая слова. — Не скажу, что взвинчен, скорее, погружён в себя. Отрешён. Подобное уже случалось полгода назад, но тогда это прошло само собой. Что касается расписания… — она слегка покачала головой, — ничего необычного. Деловые встречи с поставщиками, отчётность. Никаких подозрительных визитёров.

Она помолчала, её взгляд на мгновение стал отсутствующим, будто она листала внутренний ежедневник.

— Однако в начале той недели он ездил в Детройт. Однодневная поездка. Я заказывала билеты. Это было… нехарактерно. У нас там нет ни филиалов, ни деловых партнёров. Он сказал, что это личное дело.

— А финансовые проблемы? — мягко спросил Слейтер. — Личные или в делах компании?

— О личных финансах мистер Вандербильт со мной не говорил, — ответила она с лёгким укором, будто он предложил нечто неприличное. — А дела компании шли стабильно. Новому владельцу повезло — он получает здоровый бизнес.

Слейтер слегка наклонился вперёд.

— Вы видели нового владельца? Представителей этого… фонда «Святая Агата»?

На её безупречном лице впервые появилось выражение лёгкого недоумения.

— Я полагала, что наследник — мистер Марк. Он иногда наведывался, даже хотел когда-то устроиться сюда работать, но мистер Вандербильт был против. А новый владелец… — она развела руками, — нет. Здесь он не появлялся. Всё общение идёт через юристов.

Слейтер медленно кивнул, доставая из внутреннего кармана пиджака тонкую кожаную визитницу. Он извлёк одну карточку и положил её на край стола.

— Если вспомните что-то ещё, даже самую незначительную мелочь, которая покажется вам странной, пожалуйста, сообщите мне.

Мисс Харрис взглянула на визитку, не прикасаясь к ней. Её безупречно подведённые глаза скользнули по имени и номеру телефона, словно считывая информацию. Затем, с той же механической точностью, она взяла карточку и аккуратно положила её в ящик стола.

— Хорошо, — произнесла она просто, без обещаний и лишних слов.

Кристиан Слейтер поднялся, кивнул на прощание и вышел из кабинета, оставив мисс Харрис наедине с её безупречным порядком и тикающими часами. Он унёс с собой новые вопросы. Поездка в Детройт. Нервозность. И призрачный новый владелец, который не удосужился даже показать лицо. Пазл приобретал новые детали, а картина пока была далека от завершения.

После визита в прохладную, пропитанную лекарственными ароматами крепость «Вандербильт Фармасьютикалс», Кристиан Слейтер направил свой «Форд» в сторону Мичиган-авеню, где царила совсем иная атмосфера — атмосфера вечной красоты и интеллектуального спокойствия.

Художественный институт Чикаго предстал перед ним во всём своём неоклассическом величии. Массивное здание из розоватого известняка, больше похожее на дворец или древнегреческий храм, с мощной колоннадой у входа и двумя бронзовыми львами, охраняющими его ступени, возвышалось над Грант-парком. Эти львы, отлитые в 1893 году, уже давно стали безмолвными символами города, немыми свидетелями сменяющих друг друга эпох. В этот день они, кажется, подставили свои гривы под лучи редкого чикагского солнца, которое наконец-то прорвалось сквозь пелену туманов и дождей. Воздух, хотя и оставался свежим и немного прохладным, был уже не таким резким и влажным; он звенел прозрачностью и обещанием хорошего дня.

Слейтер припарковался неподалёку, на противоположной стороне улицы, и вышел из машины. Он облокотился на дверцу своего автомобиля, его тёмно-синий костюм выглядел инородным, но уместно элегантным пятном на фоне монументального здания музея.

Он знал, где её ждать. Не внутри, среди шёпота картинных галерей и скрипа паркета, где она, его Эвридика, проводила свои дни, помогая куратору дышать жизнью в выставки. Он ждал её у восточного крыла, у служебного входа, куда выходили сотрудники. Это было их негласное место — неприметное, тихое, вдали от любопытных глаз. Здесь, в тени высокого куста, у скамейки, стоявшей немного в стороне от главных тропинок, они часто встречались, чтобы вместе уйти на обед, забыв на время о работе и о тёмных делах, которые преследовали Кристиана.

Солнце, уже почти в зените, играло на бронзовых спинах львов и заливало светом фасад института, заставляя его камни теплеть и светиться. Лёгкий ветерок шевелил пряди его тёмных волос, отброшенных назад. Он с наслаждением чувствовал тепло на своей коже после долгих пасмурных дней. В его сапфировых глазах, обычно холодных и аналитических, сейчас теплилось нетерпеливое ожидание — редкая искра простого человеческого чувства, которая разгоралась только для неё. Он ждал, и весь мир вокруг — и величественный музей, и застывшие львы, и прохладное чикагское солнце — казалось, замерло в ожидании её появления.

Дверь в восточном крыле музея отворилась бесшумно, и на освещённую солнцем площадку вышла она. Эвридика. Её появление было подобно тому, как если бы из строгой, чёрно-белой гравюры внезапно проступил нежный акварельный штрих, наполненный теплом и жизнью.

На ней было элегантное пальто цвета асфальта после дождя, идеально сидевшее на её стройной фигуре. Из-под полы пальто виднелась белоснежная шёлковая блузка с мягким жабо у горла и тёмно-коричневая юбка, скромная по длине, но безупречная по крою. Её каштановые волосы, отливающие медью в солнечных лучах, были уложены в сложную, но элегантную причёску, открывающую изящную шею и самые правильные, какие только можно представить, черты её лица. В руках она держала небольшую сумочку и пару перчаток, словно только что выпустила их из своих пальцев.

Увидев его, её лицо озарилось лёгкой, сдержанной улыбкой, от которой в уголках её глаз собрались лучики-морщинки — следы частой и искренней радости. Она легко подошла к нему. Обычно непроницаемое лицо Кристиана смягчилось, отвечая ей взаимностью. Она поднялась на цыпочки и коснулась губами его щеки, чисто выбритой и пропахшей лёгким ароматом дорогого лосьона. Одновременно она положила ладонь прямо в центр его груди, на тёмно-синюю шерсть его пиджака, — жест одновременно нежный и собственнически уверенный, словно она проверяла, на месте ли его сердце, всё ли ещё бьётся оно для неё.

Отстранившись, она посмотрела на него своими ясными, тёмно-карими глазами.

— Ну что, мистер Слейтер, — произнесла она, и в её голосе звенела лёгкая, игривая нота, — сегодня едем в новое местечко?

Кристиан, всё ещё с улыбкой, что делала его похожим на довольного, сытого кота, греющегося на солнце, кивнул.

— Если ты этого желаешь, — ответил он, его бархатный голос приглушился, становясь почти интимным.

— О, да, — она игриво, но твёрдо тряхнула головой, и каштановые волны чуть дрогнули. — Да, мистер детектив, визите меня туда, где я ещё не обедала. Я требую новых гастрономических впечатлений.

С этими словами она сделала изящный разворот и направилась к пассажирской двери его автомобиля. Кристиан, не теряя ни секунды, двинулся за ней, но на полшага опередив, он ловко обогнал её и, с лёгким, почти театральным поклоном, распахнул перед ней дверцу.

— Как пожелаешь, — произнёс он, и в его сапфировых глазах плясали весёлые искорки.

Эвридика улыбнулась ему в ответ, грациозно скользнула в салон, и он, притворив дверь, пошёл к своей стороне, чувствуя, как тяжёлый груз расследования на мгновение отступил, уступив место простому человеческому счастью, которое было так же редко и ценно в его жизни, как тихий солнечный день посреди чикагской зимы.

«Форд» Слейтера плавно нырял в лабиринт узких улочек, удаляясь от парадного величия Мичиган-авеню. Он свернул в район, где витал дух старой Европы, а вывески пестрели славянскими и итальянскими названиями. Наконец, он остановился у неприметного заведения с скромной вывеской: «U Zlaté Hrušky» — «У Золотой Груши».

— Чешская кухня, — объявил Кристиан, открывая дверь машины для Эвридики. — Говорят, здесь готовят лучшие кнедлики к западу от Праги.

Войдя внутрь, они попали в крошечный, уютный мирок, казалось, застывший во времени. Воздух был густым и пряным, пахнул тмином, копчёным мясом, свежим тестом и пивом. Стены были обиты тёмным деревом и украшены вышитыми рушниками и медными кружками. Из-за стойки доносилась оживлённая чешская речь, а где-то на кухне шипело что-то на сковороде.

Хозяин, дородный мужчина с седыми усами и в расшитом жилете, приветствовал их как старых знакомых, хотя видел впервые, и проводил к столику в углу, застеленному красно-белой клетчатой скатертью. Обстановка была простой, почти домашней: тяжёлые дубовые столы, венские стулья с плетёными сиденьями, на стенах — пожелтевшие фотографии Праги и картинки с идиллическими сельскими сценами.

— Здесь нет меню, — пояснил Слейтер, его глаза весело блестели. — Сегодняшние фирменные блюда нам объявит официант.

Вскоре хозяйка, румяная женщина с добрым лицом, принесла им два огромных бокала светлого, янтарного пильзнера, пенистого и холодного.

— Сегодня у нас Vepřo-knedlo-zelo (Вепржо-кнедло-зело), — объявила она с густым акцентом. — И на десерт, если останутся силы, Ovocné knedlíky (Овоцне кнедлики).

— Что она сказала? — прошептала Эвридика чуть смеясь, наклонившись в сторону Кристина, когда хозяйка ушла.

— Скоро увидишь, — шипун он и подмигнул.

Когда перед ними поставили глубокие тарелки с тушёной свининой в тёмном ароматном соусе, с двумя пышными, парящими кнедликами — картофельным и пшеничным, — и ярко-красной тушёной капустой, Эвридика рассмеялась.

— Кристиан, это же горы еды! Я не смогу столько съесть!

— А ты попробуй, — улыбнулся он, уже разрезая свой кнедлик. — Это не просто еда. Это победа над голодом и тоской по дому. Каждый кнедлик здесь слеплен с тоской по далёким Карпатским горам.

Они ели, погружённые в непривычные, насыщенные вкусы. Слейтер, обычно такой сдержанный, с удовольствием рассказывал ей, что вычитал об этой кухне: о том, что кнедлики — это не просто галушки, а национальное достояние, и что правильное зело должно томиться часами.