18+
Крепость

Объем: 190 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Предисловие

Эта книга, которую я начал писать в свои двадцать четыре года, есть плод моих размышлений с того момента, как я начал думать о чём-то высшем, нежели о моих каждодневных проблемах и своём внутреннем «я». Называть её романом было бы слишком самонадеянно, потому что это первая моя работа, если не считать стихи, которые я давно пишу. Мои стихи скорее помогали мне разобраться в себе, чем другим находить в них красоту, которую они, возможно, искали. Они не стали известными, как и моё имя. Если прочитать их все один за другим, может сложиться впечатление, что их писали разные люди, разных возрастов, эпох и разных социальных групп. Сам я не находил в них какой-то красоты, и они не заставляли меня вздрагивать, как если бы я читал стихи других авторов. Возможно, потому что я знал, что они мои, и ничего нового для меня в них не было.

Но эта книга, словно мой личный учитель, по мере того как я её писал, сопровождала меня в моих раздумьях, открывая всё новые и новые двери, за которые я раньше боялся заглядывать по разным на то причинам. Мне давно хотелось поделиться своим мировоззрением с другими людьми, да и писать у меня получается гораздо лучше, чем говорить. Я не красноречив, когда нужно высказать устно свою мысль или идею, шарахаюсь от одного предложения к другому, и у собеседника может справедливо сложиться впечатление, что я неискренен или где-то выдаю чужое за своё. Хотя сколько себя помню, я таким не занимался.

Другое дело — письмо. Тут если не прямой текст, то стиль письма многие авторы заимствуют у своих любимых писателей. Не хочу назвать это копированием или подражанием, так как и то и другое звучит и выглядит печально. Это скорее осадок от прочитанного, остающийся с читателем…

Такая история произошла и со мной. После «Маленького принца» Антуана де Сент-Экзюпери мне в руки попала его другая книга, малоизвестная, но ничуть не уступающая «Маленькому принцу», а иногда и превосходящая её, — «Цитадель». С первых и до последних слов она удерживала моё внимание, будто я был под гипнозом. Если «Маленький принц» был универсальной книгой, которую бы понял и взрослый, и ребёнок, то «Цитадель» определённо для взрослой публики. Тут нет никаких змей и лис. Всё гораздо серьёзнее. И после каждой главы хочется максимально впитать в себя эту энергию, так и льющуюся с каждой страницы этой прекрасной книги. Философия автора, его мысли, переживания — в этой книге прекрасно всё.

Я ни в коем случае не сравниваю себя с Антуаном де Сент-Экзюпери, а свой стиль с его стилем. Это был величайший писатель прошлого столетия, которого вряд ли кому-нибудь удастся превзойти. Во всяком случае, я так думаю.

«Крепость» — это больше моё вдохновение, которое таилось во мне, а после «Цитадели» я осмелился выложить свои мысли на бумагу, стараясь максимально сохранить свой собственный стиль, но также отдавая дань уважения великому французскому писателю.

Мой образ жизни кочевника не давал мне в полной мере отдаться любимому делу. Несколько раз я начинал писать, но ни одно из этих начинаний не удостоилось быть законченным, чтобы впоследствии выйти в свет. После каждой неудачи или простой потери мотивации я с треском проваливался в своей жизни, так как письмо всегда было и остаётся моим любимым делом, сопровождающим меня в течение всей моей хоть и короткой, но наполненной раздумьями жизни. Поэтому неудача в письме очень сильно сказывалась на моей жизни в общем.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что именно эти неудачи дали мне возможность собрать воедино мои разбросанные мысли — они, напиши я их раньше по отдельности, не дали бы той ясной и общей картины, которая в этой книге предстанет перед вами в полной своей красе. Эта книга должна была называться по-другому, а именно «Мне есть что сказать», но я передумал и назвал её «Крепость».

Если пока не вдаваться в детали, то Крепость — это сама жизнь, её суть и смысл. Плохое и хорошее, сладкое и горькое — это Крепость. Это наш опыт, наши переживания, мысли, философия. Всё это хранится в Крепости. И Крепость каждого уникальна — начиная от Крепости первого человека и заканчивая последним, одна и та же Крепость нигде и никогда не повторялась и не повторится. Это квинтэссенция самой жизни, её глубокая суть, перемешанная с неповторимым опытом каждого человека.

Это мой путь взросления и становления как человека и личности. Но больше как личности — главы этой книги выстроены в хронологическом порядке. Это сделано для того, чтобы вы видели, как менялось моё мировоззрение (становилось глубже или поверхностнее). Всё здесь написано по мере того, как менялся я сам. Каждая глава — это словно отпечаток времени, в котором я находился, и его понимания. Скорее всего, вы найдёте какие-то противоречия в моих мыслях, но это противоречия не в природе или жизни, а в моей голове и в моих суждениях. Вчерашняя точка зрения сегодня может быть абсолютно неприменима к той или иной личности. Человек постоянно развивается, взрослеет, он таким образом выживает, адаптируется. Если бы мы не умели адаптироваться — человека бы давно не стало. Он бы вымер, как те виды, которые приспособиться не смогли.

В этой книге я задаюсь вопросами, очень многие из которых остались без ответа и, скорее всего, таковыми и останутся, как бы сильно я ни хотел узнать правду. У меня этих ответов попросту нет. Но, быть может, вы зададитесь теми же вопросами и получите ответ. От людей, от жизни, от Вселенной. Однако нет правильных ответов, есть вопросы, на которые вы можете ответить, и те, на которые никогда не сможете. В этом своя какая-то прелесть.

Я всегда был окружён людьми разных сфер и уровней жизни. Каждый человек, которого я встречал, сам того не ведая, рассказывал мне свою историю, и каждая история была уникальна и неповторима. Не хочу сказать, что я выпытывал у них что-то, я не люблю лезть в чужую жизнь. Но то, что я от них слышал, и дало мне тот самый фундамент, на котором я построил эту книгу. Не было человека, историей которого я не интересовался. Человек мог быть и плохим, но его рассуждения и речи были тем самым единственным бесценным камнем, который в природе больше не повторится. Словно губка, я впитывал их разговоры, мысли, жесты, и мне это нравилось. Во мне переплетались скверные слова, вылетавшие из уст разгневанного водителя, который чуть не сбил ребёнка из-за невнимательности его матери, сладкая речь, произнесённая отцом в день рождения сына, хитрость девушки, пытавшейся обмануть своего парня, который думал, что он у неё единственный, агрессия и доброта, надежда и отчаяние, боль и наслаждение, сладкое и горькое. Нет, я не был носителем всего перечисленного, но хранителем человеческих свойств в общем. Все грани человеческой личности, всего человечества в целом, разные и иногда непонятные, хранились во мне, чтобы потом возродиться в этом письме, посылая всему миру моё его видение.

Если эта книга станет для вас не просто чтивом, инструментом, чтобы убить время, но и зеркалом вашего внутреннего мира, значит, я добился того, ради чего начал её писать.

Начало

Мне всегда было трудно отказывать человеку в чём-то, будь то дело, которое поможет ему и не помешает мне, или дело, которое, если я сделаю, лишит меня моего времени. В последнем случае это не было так страшно, так как я всегда находил время и для своих дел, и был рад выручить человека. Своё время я тратил, как ребёнок из богатой среды тратит деньги родителей, не задумываясь об их цене и не придавая им особого значения. Пока я не понял, что время бесценно — ресурс, который нельзя восстановить, и никогда не знаешь, сколько у тебя его ещё осталось.

Я не стал отказывать всем людям, нет. Лучшим решением было просеивать их просьбы. Могу с уверенностью сказать, что я не ошибся, предпочитая время, проведённое в семье, чем в компании человека, который после своего дела больше обо мне и не вспомнит. И тут тоже я не прошу почестей и медали за то, что я помог кому-то, но если на смертном одре я буду сожалеть о потерянном времени ради дел, которые мне ничего не принесли в плане счастья, моё прощание с этим миром будет более грустным.

Мой друг спросил меня, на что он должен тратить своё время, если ему ничего не интересно. Он много времени провёл в поисках своего дела, но так и не смог его найти. Он был в отчаянии.

Каждому что-то интересно: к моменту этой нашей беседы мой друг был в депрессии и думал, что вся его жизнь — это шар, наполненный безжизненным дыханием потерянного времени. Дыхание не имело ни вкуса, ни цвета; оно было пресным и прозрачным. Отсутствие цвета и вкуса вогнало моего друга в такое состояние. Мы поколение, больное неосязаемым недугом, который убивает в нас всякое желание жить ради кого-то или чего-то.

Нет какой-то определённой проблемы у большинства людей. Их проблема — это их неспокойный разум, гонящийся за тенью нормы общества. Нормы нет, есть рамки человечества, за которые нельзя выходить ради своего блага и блага общества. Человек, чувствующий себя спокойно, когда на него устремлены сотни взглядов, — воистину счастливый человек. Он не думает, что сделает оплошность, никто не идеален, и он это осознаёт в полной мере. Принять свои плохие стороны и есть великий подвиг. Это не так легко, и этому делу не так легко научиться. Принять себя настоящего — значит осознавать, что ты не идеален. Дерево не думает, что оно низкое, оно выросло каким выросло. Не дерево руководствовалось своим созданием — но Всевышний. Оно растёт или уже выросло. Что ему до чужого мнения? Пусть не у всех, но оно радует взоры прохожих. Оно борется за жизнь, несмотря на неблагоприятные условия. Я также узнал, что сломанное дерево на грани гибели начинает ускорять рост плодов, чтобы они спелые упали на землю и семя снова попало в почву. Так распорядилась природа и Бог. Чем хуже условия, тем больше хочется жить и меняться.

Нельзя всем нравиться, а если попытаешься, то все тебя возненавидят. Ты огранённый камень бесценной породы, нельзя на тебя посмотреть со всех ракурсов одновременно, одна или больше сторон всегда будут на противоположной стороне.

Мой друг, словно ребёнок, задавший вопрос своему отцу, ждал моего ответа, и в его глазах читалась не просьба получить ответ, чтобы в дальнейшем он сам разобрался с этим. Нет, он хотел, чтобы я помог ему изменить ситуацию и измениться самому. Этого я сделать, к сожалению, не мог. Во-первых, потому, что каждый человек индивидуален и к каждому есть особый подход. То, что придётся по вкусу мне, может не понравиться моему другу. Во-вторых, ответ, который ты получил, раздумывая долгими ночами, перебирая все возможные ключи, которые открыли бы тебе эту дверь ясности, гораздо слаще, чем тот, который ты выпросил и получил, не прилагая усилий. Всё, что достаётся с трудом, ценится лучше.

Моему другу я так и не ответил. Через какое-то время я узнал, что он нашёл себя и свой путь. Если бы я ему дал какой-нибудь совет, который подошёл бы мне, но не подошёл бы ему, он бы просто потерял своё время, силы и доверие ко мне.

Я понял ещё одну истину: слова «не знаю» гораздо мудрее неправильного ответа. Размышляющий не почувствует себя глупым, отвечая, что у него нет ответа на вопрос. Он не перестаёт быть умным — он становится умнее. Не оттого, что он всем будет отвечать, что не знает, а оттого, что не будет отвечать только потому, что его назовут глупым. Пусть мудреца не волнует, что думают люди. Он отвечает, если знает, а если нет, то не говорит попусту, лишь бы не показаться глупым.

Ребёнок не спрашивает, что ему делать. Он чист разумом и сердцем. Если ребёнок хочет есть, он попросит еду, захочет обнять человека — подойдёт и обнимет. Он не ограничен рамками общества. Пока не станет взрослым, где ему обрежут крылья. Будь то родители, друзья или само общество, в котором он вырастет. Повторюсь: гонясь за нормой, мы теряем себя. Мы копии друг друга, повторяющиеся поколение за поколением.

Нас учили, что можно и что нельзя, но как жить — не научили. Нас не научили находить себя, но зато мы знаем, что Лондон — это столица Великобритании. Конечно, это тоже нужно знать (наверное), но вряд ли это поможет, если в жизни наступят трудные времена. Это только самый примитивный пример. Один из многих примитивных примеров общества, построенного на оценках и суждениях.

Осознание своей уникальности — первый шаг к тому, чтобы вырваться из замкнутого круга копирования.

Общество

Я не являюсь спасителем общества — я лишь наблюдаю за его поведением. Я вижу, как обездоленный на улице кажется людям грязным, невоспитанным, ненужным обществу. Обществу, которое его отвергло давно, до того, как он стал бездомным. Бездомными становятся не бедные, бездомными становятся отвергнутые. Я видел человека без крыши над головой, но который понимал этот мир лучше банкира или другого человека, называемого обществом цивилизованным и образованным. Среди бездомных тоже есть образованные. Я их видел. Они поняли, что идут не за тем, и, когда выхода не было, они решили отрезать себя от паутины, обеспечивающей их пропитанием и крышей, но держащей их в цепях.

Однажды я встретил бездомного, который был мастером на все руки. Он мог чинить что угодно, от мебели до электрики. Но он потерял всё, включая свою семью, и улица стала его единственным домом. Его история заставила меня задуматься: кто я такой, чтобы судить о нём?

Если мы и не любим бездомных, то это только потому, что это и есть мы. Без денег, без своего статуса, мы те же бездомные. Они служат нам напоминанием, страшным, но очень правдивым. Мысль, от которой хочешь избавиться, но которая тебе не даёт покоя.

Мы имеем тенденцию оправдываться тем, что они нашу жалкую монетку потратят на алкоголь или другое развлечение. А что ещё остаётся бездомному, кроме как забыться в этом неуравновешенном обществе, распивая очередную бутылку дешёвого пойла, купленного в самом бюджетном магазине? Я не говорю, что это выход, но иногда общество доводит и до худших исходов.

Цена за неприятие норм очень высокая. В некоторых государствах за такое неповиновение лишаются крыши, в других — голов. Снова повторюсь: норм нет, есть рамки, за которые нельзя выходить ради своего блага и блага общества.

Бездомному не нужна жалость. Вряд ли она ему поможет. Ему нужно понимание. А жалость есть непонимание. Человек, потерявший близкого, не жалеет такого же человека, он его понимает. Понимание — дверь в царство милосердия. Милосердие есть подвиг открытого сердца. А открытое сердце, в свою очередь, есть спасение мира и лекарство для затуманенной души.

Жалости, хоть и не открыто, требуют слабые люди. Они ищут успокоения в слове, которое, словно снежинка, растает в руке, не оставив после себя ничего, даже капля воды, в которую превратилась снежинка, вскоре испарится. Жалость — это ложь в чистом, первозданном виде. Не жалейте человека, поймите его. Не дарите ему слезу, выдавленную всеми мышцами глаза. Поддельную улыбку и замаскированную жалость видно, как луну на ночном небе.

Жалеющий себя человек ещё хуже. Что он может ожидать от мира, если не жертвует собой? Жертвование собой есть милостыня, которая вернётся в десятикратном размере. Не в случае, если этого ожидали, а в случае, если жертвовали бескорыстно. Нет поступка хуже, чем поступок, скрытый под благом, но в надежде на вознаграждение.

Карма никогда не работает, или почти никогда. Слово, придуманное теми, кто не может отомстить из-за отсутствия власти и силы. Человек сделал кому-то плохо, и если с ним случается что-то плохое, говорят: «Это карма. Он тогда плохо поступил с человеком». Но откуда знать, что карма дала свой ответ именно на ту ситуацию? Может так быть, что и пророк болел тяжёлой болезнью. Но что плохого сделал пророк?

Карма — неточная наука.

Ученики

Ученики профессора перестали заниматься. Они стали похожи на вялые цветы. Профессор всё ещё видел в них ту же красоту, может, чуть меньше, но они перестали светиться, как раньше. Занятия их удручали, и профессор задумался: «Почему они больше не тянутся к знаниям?» Он спросил у одного из своих учеников:

— Чего не хватает в моих лекциях?

Ученик ответил:

— Мы больше не чувствуем воды, мы гибнем.

Но проблема была не в нехватке воды — они начали себя жалеть. Им казалось, что им дают больше, чем полагается, хотя знания к ним текли с прежней скоростью. Стабильность лекций профессора их выматывала.

Тогда профессор понял ещё одну вещь: «Человеку нужны перемены». Без перемен человек гибнет как личность. А мёртвая личность — это тяжесть для его окружения и для него самого. Такой человек как пластинка, которая постоянно играет одну и ту же песню.

Но есть и те, кто любит стабильность. Однако они врут сами себе. Не стабильность их привлекает, а комфорт. Они в своём защитном панцире, где им тепло и уютно. О чём они вспомнят на смертном одре? Не комфорт заставит их улыбнуться, прежде чем жестокий закон природы вырвет их из рук жизни.

Профессор видел, как умирает путешественник, — он не боялся смерти. Ему не о чем было жалеть. Путешественник — это только пример. Но не только путешествия заставляли его улыбаться перед лицом смерти, в первую очередь — вера.

В ходе своих размышлений профессор пришёл ещё к одной истине: человек без веры — это набор мерок: рост, размер ноги, длина рук и прочее. Он не верует во что-то выше, чем числа. Для него вся жизнь объясняется наукой, он верит, что всё подвластно человеку и что он, и только он, человек, может вершить свою судьбу. Куда денутся величие и красота гор, если географ опишет их не как чудо, а как рельеф на плоской земле? Как, не прибегая к науке, объяснить ребёнку, что такое облако?

Не всё поддаётся науке, не всё поддаётся объяснению. В мире должно быть место чуду, без него человек станет лишь набором цифр. Молекулярной связью, поддающейся объяснению только с помощью науки. Но это не так. Человек и есть чудо. Он — лучшее доказательство существования Бога. Доказательство для открытых сердец и зрячего разума.

Красота

Я не искал красоты в человеке. Есть люди, которые дарят свет своей внешностью. Но излишество хуже недостатка, ибо человек, знающий, что он дарит свет, рано или поздно начнёт светить и другим. Буду ли я по-прежнему счастлив, зная, что разделяю с другими свет родного человека? Ответ очевиден. Ты свет другого человека, а он твой свет, и не должно быть излишеств.

Быть может, под этими словами замаскирована ревность или желание владеть человеком как собственностью? С одной стороны — да, с другой — нет. Хочешь ли ты владеть человеком, или свет, которым он озаряет других, не лишает тебя твоего счастья? Нет, я не призываю владеть кем-то, ибо власть одного человека лишает свободы другого. А несвободный человек принуждён не к любви, но к её образу. Образ обманчив. Я не буду рад улыбке, которая случилась по моему принуждению, а такая улыбка будет маской, потому что я тиран.

Что сделает несвободный человек, если его господин лишит его цепей? Он уйдёт или останется? Если он останется, не будет ли это скорее из-за страха перед ним, нежели из-за любви?

Тогда я задумался: милосерден ли господин к своему рабу, если осмелился заковать его в цепи?

Любимых не держат, им дают свободу выбора — быть или не быть. Настоящая любовь проявляется там, где присутствует свобода, а дать свободу — значит быть милосердным. А может ли милосердный быть ревнивым? Только если ради общего блага. Ревнующий человек больше боится упасть сам, чем дать упасть другому. Но и ревность бывает разной. Одна лишает рассудка, разжигая горький огонь в груди, другая служит благом. А какой ревностью страдает господин, заковавший раба в цепи? Переживает ли он за раба, или владение рабом служит ему способом самоутверждения?

Что чувствует раб, которого отпускают на свободу? Он достаточно привык к рабству, чтобы не хотеть свободы? Ведь рабство давало ему еду и крышу над головой. Что он будет делать дальше? Он сблизился с господином, он уже не чувствует угнетения, хотя оно, несомненно, присутствует.

Человек не вещь, он не может быть чьей-то собственностью. Каждый волен выбирать, с кем ему быть, а если наступит момент, когда ему будет в тягость быть с этим человеком, то пусть скажет. Ибо нет ничего хуже, чем обманывать человека, который тебя любит.

Возможно, я и сам так поступал, но я никогда не желал человеку зла. Моя жизнь была наполнена переменами — переменами души, и каждый новый этап отражался на моей личной жизни, ибо я не мог играть роль любящего, тогда как не любил.

Уют — вот что я искал в человеке, будь то друг или спутница. Дружба или любовь не должны быть бременем, они не для этого. Такая тяжесть давит на грудь, и через какое-то время замечаешь, что твоё дыхание стало частым и коротким. Что мне до красоты, если дома я чувствую себя дома, а не на поле битвы? Но возникает вопрос: можно ли находить уют в красоте? Несомненно, но такой уют короткий, ибо красота — временный дар, а уют со временем становится только лучше.

В моей семье мне всегда было уютно. Вспышки, которые происходили во мне, никак не были связаны с моими родными. Это была моя и только моя проблема, которая со временем разрешилась сама. Не могу сказать точно, что на это повлияло. Возраст играет свою роль. Но и повзрослел я слишком поздно. Я не мог принять то, что не понимал, и это было нормально. Но моё непонимание вещей интерпретировалось мною как незрелость души и разума. Оказалось, что взрослые тоже не понимают многих простых истин.

До какого-то времени я предпочёл быть бесформенным пластилином, нежели твёрдым камнем, ибо камень — самый тупой предмет, не принимающий ничего нового, кроме того, что он уже знает. А не принимающий новое или правду — самый скудный человек. Ему нечем делиться и нечему учить других. Он знает то, что знает, а новое его тяготит.

Человек всю свою жизнь пластилин, как бы странно это ни звучало. Камнями становятся мёртвые, их больше ничему не научишь, а некоторые «умирают» ещё при жизни. Это боязнь оказаться в меньшинстве, ведь быть частью толпы легче, чем бороться самому за свою правду. И легче отмахиваться тем, что имеешь, чем вооружиться новым. Новое всегда трудно понять и принять, и не каждый отважится на такое.

Наше поколение гибко в своих представлениях — и это хорошо. Но лишь до тех пор, пока человек не предаёт свои корни.

Тот, кто не знает своих корней, не может считать себя частью народа. Он — как дерево, вырванное с корнем, или как перекати-поле: катится по свету, но нигде не пускает ростки.

Другие леса, возможно, и приютят его, но никогда не примут как своё. И, по-моему, они будут правы.

Не будь перекати-полем. Оставленный лес уже не станет тебе родным, а новый — пусть даже укроет от ветра — в любой момент напомнит, что ты здесь чужой.

Деревья

Деревья не изменили своим корням, но лес свой покинули. Какое дерево осталось бы, если бы его лес начали рубить? Слишком гордые, чтобы убегать, остались. Не все решили, что им нужна такая гордость. Если все деревья лягут на землю, то кто останется гордиться? А между тем топор двуглавого палача, не щадя никого, сметал всё на своём пути: травы, кусты, молодые деревья, вековые гиганты. Каждый из этих отростков отражал красоту, но мне больше всего нравились вековые гиганты. Перед их мудростью, светом и красотой остановились бы даже самые сильные ураганы.

Перед плачем маленького кустика, прижавшегося из-за страха к большому кусту, остановился бы даже конец света.

Был ли топор двуглавого палача сильнее природы? Нет. Но он был безжалостнее неё в миллионы раз, будто сок дерева, тёкший из раны, давал ему ещё больше сил. Будто изрубленный на части кустик не был оглушающим криком Земли в вечность. Почему Земля не сбросит с себя всех злодеев?

Леса иногда так малы, чтобы защищаться, а деревья даже не подозревают, что сверкающее остриё топора только и ждёт, чтобы изрубить их на части. Не берусь говорить, какой лес настрадался больше от нападок, но знаю, что если планетам обещан Рай или Ад, то Земля первой должна войти в Рай. За всех злодеев, которых похоронили в ней, за сок, который проливали на ней, и Она, жалостно воя и иногда подавая знак через природные катаклизмы, только смиренно выполняла свою роль самой настрадавшейся планеты.

Красота войны в её конце, а лучшая война — та, которой не было. Войну любят лишённые человечности люди. Я не о тех, кто вынужден был взять в руки оружие, защищая свой лес и свои деревья. Я о тех, кто смеялся в лицо ребёнку, лишённому рук и ног. Я о тех, кому чужды слёзы матери, потерявшей единственного сына. Я о тех, кто, отдавая приказы, которые через минуту превратятся в плоскую землю, пропитанную кровью, не отдал даже чести своим жертвам.

Мёртвым не нужны почести, их близким — тем более. Посмертные ордена — плевок в лицо семьи погибшего солдата. Это напоминание, что их сына или дочь заменили на окрашенную в золото железку, которых можно сделать десятки тысяч в день. Ради этого бился солдат, боясь за свою жизнь и просиживая долгие, холодные ночи в окопах, слушая статистику потерь от надменного генерала, который «делал свою работу»?

Одна студентка, недалёкая в своих суждениях, как я потом понял, сказала: «Надо почаще устраивать войны в мире, чтобы нам, сильным, досталось больше». За год учёбы с ней я не заметил в этой милой голубоглазой девушке такой жестокости и подумал: «Наверное, так же отдают приказы и полевые командиры, решившие расстрелять какую-то абсолютно невинную семью». Она не была взволнована, тембр её голоса был спокойнее ночного неба, и если бы от её слов что-то зависело в этом мире, то оно бы точно исполнилось. Её слова меня шокировали, я был взбешён и спросил: «Ты когда-нибудь видела войну?» Конечно, она не видела войны, потому что тот, кто видел войну, не хочет её ни себе, ни другим. Не уверен, что у меня получилось её пристыдить. Такие осознают всю тяжесть своих слов только через опыт.

Как я говорил, войну любят только те, кто не испытал на себе её ужас, и те, кто имеет с неё выгоду. Солдаты не любят войн, они их презирают. Можно любить армию, дисциплину, но не войну как акт решения конфликтов. Только если человек напрочь лишён человечности, он будет любить войну со всеми её последствиями.

Сколько книг было написано о войнах, о зле, которым она одаривает тех, кто никакого отношения к ней и не имеет? Сколько было принято доктрин, законов, мер? Те, кто это пишет, обычно и были инициаторами большинства войн. Ребёнок, разбивший вазу, а потом извинившийся перед матерью, чувствует себя более виноватым, чем тираны, сокрушавшие целые народы. Человек может не быть инициатором зла, но пока он даже частичкой своей души поддерживает одну, даже самую безобидную идею диктатора, он является половиной зла, которое этот диктатор и совершил. Неважно, какую из сторон тирана он принял, — он тот же тиран. Нельзя быть хорошим и поддерживать зло. Нет умеренного зла — либо оно есть, либо его нет.

Предназначение

У каждой вещи в этом мире своя роль, и у каждого человека своя правда. Пусть машинист, рассекая ночную тьму, ведёт железную змею через поля и леса, а рыбак, сидя на берегу, наблюдает за спокойствием моря, ожидая добрый улов.

Есть ли смысл нарушать порядок вещей, когда каждая шестерёнка, делая круг, вращает другую шестерёнку, крепко цепляясь зубчиком за зубчик, приводя весь этот механизм в движение? Есть ли смысл небу становиться землёй или наоборот? Каждая вещь должна выполнять свою роль и никакую другую.

Мне посчастливилось осознать это на ясном примере, когда однажды я оказался на каком-то празднике. Люди пели и веселились, бурно аплодируя танцующим, которые полностью отдавались эмоциям и порывам страсти в этом пламенном танце. Но всё прекратилось, когда в своём представлении я убрал музыку: я увидел сумасшедших людей, прыгающих и кричащих. Их глаза горели огнём, рты несинхронно открывались, когда очередной сумасшедший начинал вопить и прыгать, словно подстреленный волк, кусающий себя за хвост. Это было похоже на хаотичный разброс дроби при выстреле из ружья. Это было похоже на беспорядок — это и был беспорядок. Потом я вернул музыку и убрал людей. Я услышал ноты, барабан, струны, но в них не было души. Не было зеркала, отражающего эти звуки, — человека. Ноты не воспроизводят себя. Человек воспроизводит красоту природы, шелест жёлтых листьев, падающих на землю в пасмурное осеннее утро, порыв слабого ветра, несущего в себе аромат летнего вечера.

Что несёт в себе картина, над которой художник трудился не покладая рук, если нет того, кто вдохновляется этой картиной? Где глубина стихотворения, над рифмами которого поэт долго ломал голову, если нет читателя, который найдёт в этих строках себя?

Я наблюдал за человеком, который смотрел на закат солнца. Солнце исчезало за горизонтом, чтобы утром явиться вновь во всей своей красе, но в глазах человека, наблюдавшего за этим медленным прощальным танцем огненного шара, я не видел заката. Человек рождался заново, и дрожь пробегала по его телу, словно бархатные маленькие волны разбегаются, когда мелкий камешек ложится на тихую водную гладь. Тогда закат солнца приобретал смысл, так же как и восход. Но не будь человека, проживающего этот прекрасный момент, — не было бы в закате этой красоты.

Тогда я пришёл ещё к одной истине: Земля создана Богом, чтобы впоследствии человек воспроизвёл её. Иначе она теряет всякий смысл своего существования.

И всякая вещь синхронна с другой вещью, каким бы сложным и непонятным нам ни казался мир. Всё работает слаженно, пока человек не станет менять обычный порядок вещей. Вот ему понадобилось скрещивать паука с мухой или собаку с лисой. Он пытается играть роль Бога, тогда как он сам и есть Его творение — неблагодарное и неблагородное. Почему он решил, что лучше знает творение Автора, чем сам Автор? Зачем ему менять то, что Создатель уже сделал прекрасным?

Нет уродливой твари, созданной Богом, есть не понимающие красоту. Вот он решил, что какая-то божья тварь уродлива, но он знает, что такой же человек, как он, нашёл в ней красоту и приласкал это творение.

Человек вырубил леса, чтобы залить корни камнем и чтобы эти камни поднялись вверх как можно выше. Он создал общество с каменными сердцами, живущих в каменных домах. Он провозгласил себя королём мест, которые ему не принадлежат, и ещё не одна душа покинет тело, защищая эти скудные пожитки скудного короля.

Человек уничтожил Рай и потом вновь начал его поиски. Природа давала ему лучшие свои плоды, но он решил, что сам может создавать их. Каждый раз природа его прощала, вновь и вновь щедро открываясь перед ним, и каждый раз человек брал больше, чем ему было нужно. Тогда она злилась, и человек понимал, что он ничто перед ней.

Вот он решил, что может предвидеть волну или толчки, но как только его жалкое творение начинало радовать безбожников, природа доказывала, что является самым нежданным гостем, который как может подарить жизнь, так может её и забрать, как человек забирал её дары с самого начала времён.

Почему он ударил собаку, которая лаяла, защищая своё потомство? Разве не материнский инстинкт, заложенный в неё природой, сделал так, что она не была рада его приближению к её щенкам? Нет, он ударил не собаку, но природу. Неблагодарное творение решило, что природа распорядилась неправильно, давая своему творению инстинкт самосохранения и защиты потомства.

Нельзя трогать природу, ибо она не только прекрасна своей красотой, но и сложна в своей структуре. Один открученный винтик может привести механизм к сбоям, которые рано или поздно дадут о себе знать.

Народ

Величие твоего народа — не твоя заслуга. Я видел слабый огонёк, который за счёт костра хотел стать больше. Он пользовался величием костра, чтобы показаться его частью. Костёр стал большим, но не без жертв. На него пошло много дров, которые и сделали его великим и до сих пор подпитывают его. Историю народа создаёт не одна личность — личность народа создаётся великими.

Гордый своим народом сказал: «Вот мой народ!» Но что он сделал, чтобы называть его своим? Где тот подвиг, которым он заслужил право называть этот народ своим? Ему повезло родиться у этого великого народа, он может приумножить его величие, но слова гордости не изменят его. Он мог родиться на другом конце Земли, где какой-то народ был бы унижен своим прошлым или тираном. Люди стал ближе друг к другу, но гордость одного, как гнилое яблоко в ящике, испортила других. Они были как одна плоть, вздрагивали, когда другому больно. Всё изменилось, когда наступило время спокойствия и конца конфликта.

Беда объединила людей, но как только они почувствовали, что могут защититься сами, они стали бездушны и холодны. Но защищаться было не от чего — небо было мирным. И вот тогда называвшие во время конфликта свой народ изгоями стали теперь говорить: «Мой народ!» Ребёнок, родившийся на второй день после окончания кровопролитной войны, имел больше права говорить, что это его народ, нежели тот, кто предал его и потом снова вернулся, чтобы зажечься за счёт величия костра. Он зажёгся, и души предков заплакали, не в силах вынести несправедливости по отношению к сыновьям, чьи имена исчезли с концом конфликта. Они несли на себе бремя народа. Как тяжела была эта ноша, и как они хотели снова оказаться в семье, в своём доме. Как бы они хотели вернуться к своим матерям, жёнам, детям.

Они погасли, словно их никогда и не было. Родным оставили воспоминания, врагам — страх, который будет их преследовать до конца их дней. А что они оставили народу? Если народ спасся, то они оставили будущее, отдавая свои жизни. Но что, если народ не спасся? Тогда они оставили истории, которыми будут питаться следующие поколения. Дети будут помнить своих отцов, но что же с внуками? Вспомнят ли они тех, благодаря кому они существуют?

Я видел страх на лице потерянного поколения. Речь о тех, кто испугался быть неузнанным. О тех, кто боялся, что родной лес их не примет. Не в силу войны они отбились от леса — время их отбило. Время лечит или убивает, и, к сожалению, мой лес умирал от его рук. И самое страшное в этом было то, что мой лес принимал свою смерть, думая, что новыми они станут лучше. Но лучше они не стали.

Лицо народа — в его истории. История моего народа очень богата событиями, и у него есть лицо, за которое не стыдно. Маленькая точка на карте, которая заставила говорить про себя — не только своим воинственным духом и своими великими сынами. Мой народ богат историей, которую пытались уничтожить.

История живёт не только на бумаге, она живёт в поколениях, в душах, не покорённых мечом, порохом и временем. Мой народ был защитником своих лесов, а леса защищали их перед остриём ненасытного палача. Их не покинул дух, когда шансы на победу были ничтожно малы. И всё-таки удачей безбожников или неудачей моего народа он был притеснён и порабощён в течение долгих лет. Но они ошиблись, думая, что дух, не сломленный тяготами веков, сломается перед жалкими попытками тиранов поработить их. Нет, они ошиблись, очень сильно ошиблись. Если мой народ был огоньком, то тиран был ветром, который раздул этот огонёк до костра огромных масштабов. Они хотели искоренить нас, но сделали нас ещё сильнее. Раненое дерево становится сильнее и толще в том месте, где его повредили. Мы возродились, восстали из пепла.

Нам сказали: «Вот вы ничего не добились, ничего не изобрели! Вы примитивны». Нет, мой народ был погружён в покровительство своего леса, и он, притеснённый тираном, не мог занять себя изобретением чего-то второстепенного, менее важного, чем защита перед врагом. Нажитое непосильным трудом было сожжено. В чём провинились дети, убитые перед своими родителями? Чем родители заслужили видеть ужас в глазах своих детей, которых они не смогли защитить? На тиранах лежит проклятие целого народа — от ребёнка в колыбели до старца, передвигавшегося с помощью трости. Нет, они не победили — они показали свою слабость. Нет, они не показали силу — они показали трусость и страх, которые, словно клеймо, будут стыдить последующие их поколения. Поколения, которое появилось на свет не ради благого дела, а ради смуты. Чего стоит ждать от сынов тиранов?

За прошлое не отвечает никто — оно было таким, и на этом всё. Но кто ответит перед моим народом за зло, причинённое ему неистовой бессердечностью? Прощается ли попытка искоренить народ с его богатой историей? Каждый народ — богатство Земли, и ни один другой народ не имеет права посягать на свободу и на жизнь такого же народа.

Ошибки

Общество не прощает ошибок и не забывает прошлого. Мой друг заплакал передо мной. Слёзы отчаяния заполнили его глаза прежде, чем он заговорил. Он был одним из лучших людей, которых я знал, и если бы он не начал говорить, я бы не понял, почему он заплакал. Он сказал мне: «Я не был лучшим примером для моей семьи, и они вряд ли гордились мной. Но я изменился и больше не являюсь бездушным телом, теперь я готов дарить свет».

— Тогда почему же ты заплакал? — спросил я.

— Мне сегодня дали понять, что моё прошлое всегда останется чёрным пятном на моей жизни.

Мой друг действительно изменился, и нельзя было о нём отозваться плохо, разве что назло ему. Он смог если не забыть прошлое, то изменить настоящее и более чем уверенно надеяться на то, что и будущее у него будет светлым. Но общество, в котором он грешил, не забыло его грехи и радовалось, напоминая ему, каким он раньше был.

Человек, пожалевший о своих грехах, заслуживает прощения Богом и обществом. Что представляет собой мнение людей о грешившем, даже если Бог его простил? И нужно ли человеку переживать из-за мнения людей, если сам Бог помиловал его? Или он, человек, ставит их мнение выше решения Всевышнего? Слово может как поднять дух человеку, так и уничтожить его эффективнее любого оружия, придуманного человеком. Мой друг мог бы снова впасть в грех, подумав, что его старания напрасны, раз о нём всё равно плохо говорят.

Он зря переживал, потому что даже о пророках отзывались плохо, и были те, которых гнали с собственных земель. Человеку не угодишь ни богатством, ни поступком. Если ему есть что сказать плохого, он непременно этим воспользуется. Такие люди, они худшие из тех, кто ходил по этой земле. Не понимая всю тяжесть своих слов, они крошат их над головой прощённого.

Они разрушили крепость, воздвигнутую волей прощённого.

Но разрушена ли она по-настоящему? Или только потрескалась под тяжестью чужих слов? Истинное прощение, когда оно приходит изнутри, неподвластно шёпоту и насмешкам толпы. Ведь человек, сумевший простить себя, обретает непоколебимую силу. Сколько бы камней в него ни кидали, сколько бы слов ни произносили в его адрес, он будет стоять, опираясь на свой новый, очищенный фундамент.

Мысли о прошлом — это цепи, которые человек сам накидывает себе на плечи. Но цепи можно сбросить, если поверить, что сегодняшний день важнее вчерашнего. Кто не ошибался? Кто не падал? Но разве ценность человека измеряется количеством его падений, а не тем, как он встаёт после них? Прошлое — это тень, но оно не должно заслонять свет, который человек несёт в своём сердце.

— Они не видят твоего света, — сказал я другу. — Но это не значит, что его нет. Твой свет не должен угаснуть только потому, что кто-то предпочитает видеть в тебе лишь твои ошибки.

Он кивнул и улыбнулся сквозь слёзы. В тот момент я понял, что его крепость не разрушена. Она треснула, но не пала. И если он продолжит идти вперёд, не оглядываясь на тех, кто держит его за якорь, он не просто восстановит свою крепость, но сделает её ещё крепче.

Прощение — это не о других. Прощение — это о себе. Это умение отпустить тяжесть, которую ты несёшь внутри, и позволить себе дышать свободно.

Прощение — это подарок. Но иногда этот подарок нужно сначала подарить самому себе.

Молитва

В молитвенной позе сидел бездомный на одной из улиц большого города, что кишел лицами и душами. На улице было очень холодно, люди проходили мимо него, и никто не обращал внимания на эту живую статую, напоминавшую человека, который, возможно, раньше так же ходил по одной из этих улиц, не думая, что превратится в живое напоминание того, что бриллиант может затеряться среди камней. Внешне он не напоминал дорогой камень, но как же я удивился, когда среди всех этих угрюмых лиц лицо бездомного озарилось улыбкой. Я спросил у него, не холодно ли ему, он пожал плечами и выдавил из себя слово, напоминавшее «да». Факт того, что кто-то им поинтересовался, его очень обрадовал, и он мне улыбнулся. Какой же сильной воли должен быть человек, оказавшийся в таком положении, но не утративший главное — человечность.

К моему кладу знаний добавилось ещё одно, про которое я слышал, но до этого случая не понимал до конца: милостыня не только в материальном. Она в улыбке, в протягивании руки, во взгляде, в простом слове, которое может поднять человека из самых глубоких трущоб до высоты небес. Я сказал слово — человек обрадовался, я ему улыбнулся — и вот мы уже обменялись милостыней.

Не в материальном суть, так же как не суть и внешность человека. Что мне до дорогих одеяний и красивых черт лиц людей, проходивших возле бездомного, если души их покрыты толстой, непробиваемой пеленой заученных слов нежности? Где красота дыхания осени, если ты не увидел улыбку на лице старика, который дожил до этой осени?

Кроме пуль, у солдата есть другое оружие: он несёт с собой весть о скорой победе над врагом, и слова этой скорой победы так внушают страх врагу, что пули уже несут второстепенную роль.

Мне сказали: «Нельзя ко всем бездомным относиться так хорошо», и я ответил: «Не оттого ты к ним плохо относишься, что нельзя к ним всем относиться хорошо, но оттого, что ты, увидев одно сгнившее яблоко в корзине, выбросил всю корзину целиком. Ты сделался одним из тех многих, что, прочитав одну страницу книги, приписали себя к понявшим смысл этой книги. Но ты заблудился, рассудив после того, как обжёгся об огонь, что он несёт только смерть, в то время как с помощью этого же огня люди находили жизнь и использовали его во благо себе. Приюти собаку — и она тебе станет другом, ударь её — и она тебя искромсает».

Я не сравнил бездомного с собакой, но сравнил невежду с тем, кто, даже прочитав всю книгу целиком, не назвал себя обладающим знанием. Он остался скромен.

Взгляд

Точка зрения каждого уникальна, и нельзя судить о мнении одного человека исходя из своего. Хорошие люди дают хорошие плоды — плохие дают опыт.

На войну все смотрят по-разному. Так, военный повар видел людей, которых должен был накормить, солдаты видели смерть и тревогу, генералы — цифры, старики — мир, который не менялся на протяжении всей их жизни, потому что, заканчиваясь в одном месте, война вспыхивала в другом, женщины — боль потери мужей или сыновей на фронте, дети — страх на лицах взрослых, который они ещё не понимали, чужеземцы видели натиск беженцев, которые шли и шли на их земли в поисках убежища, влюблённая видела потерянную надежду на будущее с человеком, которого только что проводила на последний танец со смертью.

Не говори мне, что генералы понимали женщин, или что солдат понимал повара, или что ребёнок понимал старика. У каждого из них была своя правда, может, несправедливая, но для них это было единственной истиной. Вот почему женщины проклинали генералов, а генералы всё так же выполняли команды свыше, не жалея ни тех же женщин, ни стариков, ни детей. Нет, я не защищаю генералов — я презираю тех, чья правда губит жизни других, таких же людей, у которых тоже своя правда, отличающаяся от правды генералов.

Если твоя правда противоречит моей — я тебя пойму, а не твою правду, потому что я так думаю, а ты по-другому, и нет в этом принуждения. Может, придёт время, что твоя правда одержит верх над моей, но не принуждай меня к ней, потому что в таком случае я не только не пойму её, но и начну избегать тебя. Пусть время, проводя меня через опыт ошибок, научит, что твоя правда была вернее моей. В таком случае ты возвысишь себя не только в своих, но и в моих глазах.

Если ты видишь противоречия в словах, то потому, что не узрел чужой правды, или потому, что слова не могут передать всё то, что я хотел сказать. Они, словно туман, окутывают твой разум, ибо их можно понять по-разному.

Вред

Не говори мне о религии, если после молитвы ты нашёл покой в одевании людей в клевету. Не говори мне о ней, если твой язык несёт больше вреда, чем пользы. Если ты из тех, кто хлопает людей по плечу, а за спиной плохо о них отзывается, — не говори мне о религии, потому что вреда от тебя больше, чем пользы. Некоторые бабочки красивы, но они вредители, как и ты, одетый в слова верующий, который своими речами растопит ледяную гору, но на деле сам будет человеком с ледяным сердцем. Кто или что смогло бы растопить твоё сердце, мой красноречивый друг? Если величие твоих слов меняет направление ветра, то почему оно не направит твоё сердце в сторону истины?

Не говори мне о добродетели, если ты не делишься улыбкой с бездомным. Ты подумал, что это ему не поможет? Если грусть и отчаяние смогли его выгнать на улицу, то почему радость и счастье, которые он, возможно, найдёт в твоей улыбке, не помогут ему заново обрести дом? Я сравнил бездомного с кораблём. Вот он, корабль, который шторм кидает из стороны в сторону, и если не будет какого-то сигнала, маленького знака, он не найдёт пристань и пойдёт ко дну, тогда как земля была совсем рядом. Но вот вдали заблестел свет маяка, и корабль уже знает, куда плыть. Волны так же бьют со всех сторон, шатая корабль, как игрушку, но огромное судно знает, что оно уже не потеряется.

Ты — маяк, а улыбка твоя — свет, исходящий от него. Пусть потерявшиеся корабли найдут своё спасение в твоём свете.

Но на что мне маяк без света или маяк, который светит только себе? Или ты подумал, что милостыня только в материальном? Нет, я не предлагаю всем улыбаться, но если материальным ты помочь не можешь, то хотя бы не лишай бездомного улыбки. Не лишай его света, который, возможно, выведет его из шторма. Не по своей воле он оказался на улице, но именно по твоей воле сможет вернуться в тёплый дом.

Не говори мне о танце, если не сможешь мне его подарить. На что мне красивые слова, если танца я не увижу? На что мне обёртка, если начинка так и останется скрытой? Ты описал мне гору или море, но если я никогда не созерцал величие горы у её подножья или не наблюдал за спокойствием моря, сидя на его берегу, то как я, исходя из твоих слов, почувствую, что во мне родился поэт, который опишет эту самую гору и это самое море?

Вот ты сказал мне, что у тебя родился сын или родилась дочь, и стал описывать, какой у тебя ребёнок. Если бы я до этого не видел новорождённого, твои слова так и остались бы словами. Но когда ты мне сказал об этом, то я сразу представил, как новая жизнь, это маленькое чудо, лежит вся обёрнутая в одеяла, несинхронно двигая маленькими ручками. Моё представление о нём было так же прекрасно, как и сам твой ребёнок. После твоего рассказа я улыбнулся, и ты подумал, что мастерски передал свои чувства. Возможно, но если бы я до этого не видел ребёнка, то улыбка моя была бы фальшивой.

Ты описал весь ужас войны, который пережил, человеку, небо над головой которого никогда не знало порохового дыма. Он покачал головой, удивился, но не понял, о чём ты. Он понял слова «смерть» и «порох», но связать их он не смог, ибо не видел ничего подобного.

Не в словах суть. Они не главное, но составляющее. Пусть твои слова не будут главным, но только вспомогательным, ибо там, где действует только слово, но не действие, всегда будут обман и варварство.

Принуждение

Жизнь — принуждение. Я наблюдал за голубем, который искал крошки на земле. Он ходил и клевал то, что ему казалось похожим на съедобное. Потом оказывалось, что оно не было пропитанием для него, и голубь продолжал поиски, гонимый людьми. Взмахивая крыльями и поднимая пыль, он садился с места на место, иногда находя или крошки от хлеба, или что-то ещё. Быть может, он был ослаблен голодом или у него была ранена лапка или крыло, но он не переставал этого делать. Движимый инстинктом выживания, он был вынужден, через все свои голубиные трудности, искать себе еду. И в дождь, и в зной я видел голубей, некоторые сидели неподвижно, съёжившись от холода и закрыв глаза, другие — раздувшись от жары с открытыми клювами. Они, может, не обладают разумом, но вряд ли голод и холод — это то, чего они хотели.

Тогда мне в голову пришла мысль: жизнь — это принуждение. Я не мог думать по-другому, когда только желание не умереть двигало живым существом. Когда на исходе сил маленькая мышь бежала от кота, чтобы не умереть в пасти хищника, трудно было не встать и на сторону кота, который тоже умер бы, если бы не охотился на мышей. Природа их принудила выживать, как и человека, который должен рыскать в поисках пропитания, чтобы продолжить жить. Чем не принуждение?

Каждое живое существо — губитель, но в то же время дар для кого-то другого.

Мышь — губитель, но дар для кота. А кот — губитель мышей, но дар для того, кто его приласкал. Как я и говорил, в природе всё синхронно, она прекрасна с каждой своей стороны, а если человек в ней не находит красоты, то всё равно ничего не меняется, потому что эта стихия не покорилась ещё никому и ничему, под неё адаптируются, но она не адаптируется ни под кого.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.