Бесплатный фрагмент - Красный яр. Моя земля –2

К-1

«Осторожно, двери закрываются. Обзорная экскурсия по К-1 для гостей и жителей города начнется через 10 минут».

Вова посмотрел вверх. Через защитное стекло противогаза было сложно разглядеть крышу станции, но он совершенно точно подметил: на перекладинах нет уличных динамиков. Тогда откуда голос? Странно. Еще и жара, +50° C, не меньше. На глаза накатывал пот.

Вова поспешил найти вагон. Вот оно — место 56 около окна. Откуда ему известен нужный номер? Почему он, не видя билета, помнил все будто наизусть? Он сел в кресло и решил, что может снять этот жуткий намордник.

Не успев занести руки над головой, Вова услышал отрывистые гудки. Голос опять ожил: «Уважаемый участник экскурсии, снимая CVTHNM-50, вы подвергаете себя смертельной опасности. Напоминаем, что организаторы экскурсии не несут ответственности за вашу жизнь. Наденьте устройство обратно». Через секунду гудки возобновились, а голос начал повторять предупредительное сообщение, но уже более настойчиво. Вова перестал искать замок и замер. Он потрогал себя за голову в надежде обнаружить наушники или внешний микродинамик. Ничего. Неужели, голос и впрямь вживлен внутрь? Какой-то bad trip.

«Наш электропоезд отправляется. В пути вам будут предложены кислородные коктейли и прохладительные напитки. Мы посетим главные достопримечательности К-1. Счастливого пути!», — продекламировала женщина в голове, будто и не случалось этих неловкостей с противогазом.

Вова смотрел в окно поезда, рассекающего серый дым. Наземные пути позволяли разглядеть гладь реки и несколько труб вдалеке. «А где лес?» — подумал он. Голос продолжил: «Уважаемые пассажиры, прослушайте краткую историческую справку. К-1, бывший Краспромград ранее — Красноярск, а в самом начале — Красный Яр, как говорят старокнижники. Люди не живут в К-1 с 2076-го, но он по-прежнему считается административным центром края. В приложении «Краткая история человечества», в разделе «Сибирь. К-1» есть все, что нужно знать о событиях до 2076-го. Если вы уже знаете самые важные даты новейшей истории, скажите: «Дальше».

Вова хотел послушать до конца. Он понял, что это — просто запись, а не живой человек. Стало как-то полегче.

«С 2043 в Красноярске был введен постоянный режим НМУ, надзорные органы запретили населению покидать дома, пока ситуация не стабилизируется. К концу года уровень загрязнения воздуха достиг критического значения 320 AQI, 257 000 жителей были эвакуированы в срочном порядке. В 2044 Красноярск был официально переименован в Краспромград, а край получил негласный статус „Алюминиевого“. Ношение респираторов было закреплено на законодательном уровне. В 2060 Краспромград официально переименован в К-1, жители переселены в специальные бункеры, а в городе открыто несколько заводов и предприятий…»

«Хватит!» — подумал Вова. Голос затих. Просто невозможно слушать, сюр какой-то. Внимание привлекло табло, которое загорелось над дверью вагона: «31.12.2121 09:30». Что? Декабрь? Не может быть. На улице же пекло!

«Уважаемые туристы, прямо сейчас мы приближаемся к национальному парку „Древние Столбы“, именно здесь нас ждет первая остановка, ведь это — уникальное место. Благодаря разработкам ученого-эколога Николая Сарова, зеленые насаждения и сиенитовые скалы сохранились до наших дней! Памятник прогрессу и светлому уму исследователей. После полной остановки поезда просим вас переместиться в вагон №1, чтобы воспользоваться телескопическим трапом для безопасного прохода. Вы попадете под герметичный кислородный купол, которым прикрыта вся заповедная зона. Там вы можете снять CVEHNM-50. Прогулка займет около 30 минут».

На экскурсии Вова увидел, что часы около администрации стали голограммой, а краеведческий музей был переименован в «Дом прогресса и биоинженерии». Ему очень запомнился Коммунальный мост, который стал подвесной железной дорогой, но больше всего понравился памятник двенадцатому губернатору. Его изобразили прямо в противогазе, ведь никто и никогда не видел его настоящего лица, даже при жизни — так женщина-голос сказала.

Большая часть экскурсии была позади. Двинули на последнюю точку. Вова увидел, что перед въездом в когда-то уютный и семейный Дивногорск красовалось мигающее табло: «Дивноградпром приветствует вас!». Смешной старичок шел по вагону. Он выдавал каждому защитный костюм. Вова надел плотный комбинезон и стал похож на грушу: два кислородных баллона размещались внутри, как раз на уровне бедер. «Интересно, что будет, если на улице попробовать дышать самому?» Голос в голове активизировался: «Владимир, на вас комплект фильтрующей защитной одежды. Модель GFYBRF-67 разработана с учетом особенностей окружающей среды, выдерживает воздействие неорганических кислот и щелочей высокой концентрации при давлении до 5 бар. Намеренная разгерметизация костюма в общественном месте не только опасна для жизни, но и запрещена Федеральным законом о нарушении общественного порядка №10567».

Вова вышел из поезда. Горы напротив были абсолютно голыми: ни травинки, ни деревца. Смог над водой разгонял специальный аппарат, но любоваться было нечем, ведь он-то видел ту самую набережную. «В нынешних условиях снятие защитного костюма вполне заменит акт самосожжения», — подумал Вова. Он вспомнил, как прочитал в старом журнале историю про буддийского монаха Тхить Куанг Дык, который пришел на перекресток около президентского дворца и поджег себя, сидя в позе лотоса. Странно, почему в поезде не было ни одного бортового журнала?

На плечо резко опустилась рука:

— Пройдемте, Владимир, — сказал строгий мужской голос.

— Вы кто? — несмотря на жару, Вове стало холодно от страха.

— Из вашего мозга поступило несколько сигналов о возможности противоправных действий. Вынужден доставить вас в отделение по надзору за инакомыслящими, — почти нараспев произнес мужчина. Видимо, он по несколько раз в день повторял эту фразу.

— Я же сказал вам, что никуда не пойду! — Вова приготовился вырваться и бежать.

— Пойдете! Это конечная, — закричал мужчина, глядя Вове прямо в лицо. — Какая «конечная»? Отстаньте!

— Мы прибыли в Дивногорск, на выход, говорю! Дома выспишься, а не в электричке.

Вова раскрыл глаза. Перед ним, нахмурив брови, стоял контролер. Уже через секунду мужчина сообразил, что пассажир просто отрубился в пригородном электропоезде.

Телефон окончательно вернул Вову в реальность: 5 мая 2021 года. «Так можно и с ума сойти. Или начать писать книгу», — констатировал про себя Вова.

Владимир Кравченко, художник

НЕВОСПЕТЫЕ ОКРАИНЫ

«И Азия, Азия…»

И. Бунин «Окаянные дни»

Как родился заголовок этого очерка? Пятнадцать лет я прожил в районе Красноярской ТЭЦ, на улице 26 Бакинских комиссаров, в простонародье «26 китайских коммерсантов», но об этом позже. Когда такой весомый кусок жизни связан с определенной территорией на карте, поневоле постигаешь гений места. Сколько раз пытался я найти слова, которые как формула «коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны» били бы в самую точку, не счесть! Как чеховское о Красноярске: «Какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега». Однажды на ум пришло: «невоспетые окраины», то есть места, про которые никто и никогда не напишет.

Найти в такой родной улице что-то большее, чем она есть, оказалось непросто. Скорее, мне удалось обнаружить себя в ее асфальтовой прямоте и предопределенности. Советская власть мыслила так: жизнь трудящихся должна крутиться вокруг завода. КрасТЭЦ — район, где селились рабочие предприятий, а сама улица 26 Бакинских комиссаров вела прямиком к химкомбинату «Енисей», где производили порох. Всю жизнь там проработал мой дед, он ходил на смены пешком.

Чем еще примечательна эта улица? Здесь сохранился дом, где провел детские годы Дмитрий Хворостовский, наш «Серебряный принц оперы», «Элвис от классики». Наверное, хорошо, что жил он там недолго. Стал бы петь великий баритон о весне на «бакинской» улице или о заводской проходной, что «в люди вывела его»? Возможно, останься он здесь, судьба его сложилась бы совсем иначе, и я могу прогнозировать, как именно. В одном километре пути от остановки до дома я насчитывал 12 мест, где можно затариться алкоголем, не включая аптеки с «фанфуриками». На моих глазах здесь умер единственный книжный магазин, а в помещении стали торговать мясом. Вот такая болезнь эпохи: если ехать по проспекту Красноярский рабочий в сторону КрасТЭЦ, то книжные перестанут попадаться за два километра до точки назначения.

…Раннее утро, еще даже солнце не проснулось, а по улицам тянутся двухколесные телеги, навьюченные горами клетчатых сумок. Торговцы-азиаты волокут товар со склада к своим прилавкам. Днем об их приближении узнаешь по крику: «Дайте дорогу!». Здесь страна коммерсантов, именуемая в народе «рынок КрасТЭЦ».

На самом деле, торговые ряды, которые растянулись по обеим сторонам проспекта Красноярский рабочий, получили название из-за соседства с ТЭЦ-1. Здесь несколько локаций: с одной стороны возвышается ангар торгового комплекса «Содружество», перетекающий в рынок «Восточный» с капитальным зданием-махиной и фонтаном с драконами, на другой стороне дороги — корпусы торгового центра «КрасТЭЦ» и ряд павильончиков, а у конечной остановки трамвая — «Социальный рынок» и «Зеленый базар».

Старожилы рассказывали мне, что рынок начался в 1989 году, когда вблизи Дома культуры «КрасТЭЦ» поставили первые палатки и лотки. Торговый оазис развивался стихийно, люди сбывали здесь одежду из Турции и Китая, продавали с рук или ящиков. В 1992 году Борис Ельцин подписал указ «О свободе торговли», и это дало старт всему, что есть на КрасТЭЦ сейчас. Место прозвали «Полем чудес», ведь там можно было найти все, от батона до бытовой техники, как на барабане у Леонида Якубовича.

В 90-е выбор был невелик: джинсы трех цветов, черные, серые и синие, а еще — женские кофты. Советский человек и размерами не был избалован: присмотрел, надел прямо на улице, у прилавка. Если более-менее сидит, надо брать. Гораздо позже начали появляться контейнеры, а потом здания с отоплением и туалетами, которые находятся там по сей день. Почти не изменилась с годами и базарная часть рынка: зимой и летом торгуют бананами, хурмой, яблоками и огурцами, острейшими салатами и горячими лавашами прямо на улице.

Даже политика не обошла стороной это место. В книге «Охота на Быкова» Эдуард Лимонов вспоминает, как совладельца рынка «КрасТЭЦ» Сергея Блинова травили крысиным ядом. Попытка убийства была акцией устрашения «крестного отца» Красноярска Анатолия Быкова, с которым был связан Блинов.

Горожанам рынок известен как котел наций и анклав Советского Союза в современной России. Каких только национальностей здесь не встретишь! Люди едут сюда, чтобы заработать, тянутся из Средней Азии и других стран. На рынке своя экосистема. Каждый занимает какую-то нишу: таджики торгуют коврами, узбеки — сухофруктами, азербайджанцы — овощами и фруктами, китайцы — одеждой и пельменями хуньтунь, вьетнамцы — супом фо бо, цыгане же просто просят денег.

Однажды я общался с Габилом, который приехал в Красноярск из Азербайджана. Он говорил, что и сам не знает, как оказался на рынке. Габил не соображал в маркетинге и рекламе, но была у него своя система координат: он утверждал, что всегда торгует без обмана, чтобы не оттолкнуть покупателя. «Если ты честный, к тебе будут так же относиться. Даже в Коране написано: самый большой грех на весах обмануть и под процент деньги давать, за это на том свете человек отвечать будет. Я беру товар за 100 рублей, за 150—140 продаю. Все на рынке стоят ради выигрыша, но кто обманывает, у тех деньги уходят, как пришли. Толку нет в таких деньгах, харам», — говорил он мне, раскладывая на прилавке мандарины. Габил мыслил философски, и иногда изрекал совсем удивительные вещи: «В Советском Союзе нации в армии встречались, а сейчас — на рынке. Давным-давно все мы, как одна семья. Здесь дети в школу ходят, отсюда отправляют служить, здесь и умрем».

Жизнь местных проходит вдали от Родины, и люди делают окрестности похожими на дом. На остановке «КрасТЭЦ» можно найти настоящее вьетнамское кафе: на телеэкране новости из Юго-Восточной Азии, а на стеллажах — привозные острые специи. Кафе полюбили даже красноярцы с левого берега: молодежь, редко бывающая в промзоне, специально приезжает, чтобы съесть огромную тарелку супа с лапшой и мясом или ароматный рис со свининой. Я твердо уверен, что именно с этого местечка пошла мода на азиатские «фобошные» в нашем городе.

От пищи обычной — к пище духовной. КрасТЭЦ — это государство в государстве, на его территории еще лет шесть назад была мечеть. Ее не так просто найти: в здании, покрытом бежевым сайдингом, неприметный вход под присмотром видеокамеры. Когда попадаешь внутрь, твоему взору открываются два пустых зала для женщин и мужчин, на вешалке приготовлены одеяла, а все полы покрыты коврами. Верующие стекаются сюда, чтобы совершить намаз. Кстати, кроме мечети на рынке можно найти стоматологию, парикмахерскую, банк и авиакассу. Неподалеку от места торговли стоят микроавтобусы, которые ездят в Бишкек, почти за 3000 километров.

С КрасТЭЦ у меня связаны несколько историй. Вот я, маленький, плетусь в школу в разномастных ботинках, потому что бабушке продали не то. Она обнаружила подмену, когда вернулась домой. Найти коммерсанта, который сложил в одну коробку обувь от разных пар, так и не удалось. Вот и пришлось внуку, то есть мне, стать самым неординарным в классе, ведь боты были куплены на кровные.

Район этот славится своими гопниками. Однако за 15 лет встретил я их лишь однажды, когда приехали мои друзья из центра. У девушки был пирсинг в подбородке и носу, дреды и яркая тату во всю грудь. Когда я подошел на остановку, то увидел, что друзей взяли в оборот. Недолго думая, я сгреб своих ребят в охапку, посадил в такси, и мы помчали подальше от новых знакомых. Таксист спокойно объяснил, почему стоящие на остановке водители не вмешиваются: такое тут бывает часто.

Иногда район, наоборот, проверял меня на человечность. Мы шли домой с другом, который квартировал у меня, и к нам подошла девушка-китаянка. Долго не могли понять, чего она хочет, оказалось, что переночевать. Ничего более. Согласились, не бросать же человека в беде.

Когда в Красноярск собирался известный московский блогер-урбанист Илья Варламов, в числе популярных рекомендаций звучал район КрасТЭЦ. Каково же было мое удивление, когда он увидел там то, чего я не заметил за 15 лет жизни: дворы, останки советской фонтанной скульптуры, ЖЭК-арт. И знаменитые лужи, конечно. Дело в том, что в советские годы промышленный правый берег обделили ливневой канализацией, поэтому бордюры в сезон дождей превращают дороги в озера. Представьте себе лужу длиной в километр — здесь это не более чем сезонное явление. Такая же вечная лужа была и напротив моего дома. Когда асфальт заменили, дыра исчезла лишь на время, а в сезон вода стала собираться снова…

Интеллигентный риэлтор Володя, через которого я продавал свою квартиру на 26 Бакинских, сказал: «Купят только те, чья жизнь крутится вокруг рынка». Так и вышло. Первыми пришли узбеки, потом осматривали мою трешку северяне, но в итоге взяли таджики: «Комната большая — сюда ковер будем класть. Скидку бы сделать… А то ковры надо покупать!»

Однажды в особо мрачный сезон, не то февраль, не то ноябрь, шел я домой и думал: «А ведь должен быть и на нашей улице праздник!». Минул все 12 алкомагазинов. Шагаю по каньону серых девятиэтажек. На повороте, вместо привычной стены, вижу желтый квадрат баннера, а на нем слова: «ПОДНИМИ СЕБЕ НАСТРОЕНИЕ!». Опять магазин. Алкомаркет.

Роман Минеев,

экскурсовод Литературного музея им. В. П. Астафьева

СТАКАН

Про сквер под названием «Стакан» я впервые услышала от друзей на первом курсе института. За годы учебы я там ни разу не была, но с завидной периодичностью до меня долетали разные истории, связанные с этим местом. Иногда они даже противоречили друг другу. Складывалось впечатление, что это — культовая точка для рок-тусовки Красноярска, окруженная мистическим флером.

В те годы я редко бывала в центре, но мне страсть как хотелось проверить хотя бы часть легенд. А байки рассказывали самые разные. Болтали о том, что там можно встретить музыкантов: как совсем плохих, так и участников довольно известных красноярских групп. Говорили, что «Стакан» притягивает к себе автостопщиков и гениальных алкоголиков всех мастей, а некоторые даже специально приезжают в наш город, чтобы выпить в этой локации. Нетрудно было поверить, что здесь проводятся местечковые музыкальные фестивали и кипит целая жизнь: тут любят, дерутся, мирятся, иногда даже ночуют по несколько суток. В сквере можно было встретить колдунов и хиромантов, студентов и стариков, талантливых аскальщиков и цивилов, которые просто проходили мимо и присаживались отдохнуть после работы и, незаметно для себя, сливались с привычной для «Стакана» циркуляцией людей, звуков и событий. Не испытывая дикого желания стать частью этой экосистемы, я была уверена в одном: рано или поздно мне придется там оказаться. Собственно говоря, так и вышло.

I

Однажды утром мне позвонила хорошая подруга, назовем ее Ира, и стала рассказывать про каких-то знакомых музыкантов. «Ребята собрали группу и собираются устроить дикий движ в одном из клубов города», — сказала она. Как потом выяснится, вечеринка была вовсе не их, они выступали на разогреве у более известной группы, но история не об этом.

Ира попросила меня поддержать музыкантов своим присутствием на их дебюте. С ней мы виделись достаточно редко, но я решила довериться и согласилась на участие в тусовке. Мы договорились встретиться у «Децибела», а потом немного прогуляться. На улице было почти лето, а в воздухе чувствовался привкус предстоящей авантюры. Билеты были куплены, мы разговорились и решили выпить по баночке пива, чтобы стало еще веселее.

Мы сидели на лавочке рядом с «Шарами», где находится памятник Дзержинскому. Там я уже бывала несколько раз. Мы с Ирой болтали о всяком и вот завели речь о «Стакане». Выяснилось, что Ира иногда ходила туда, знала людей из тусовки и даже успела «постоять на шляпе», когда пара стопщиков из Новосибирска стритовали на «Подстаканнике» — так назывался угол красного дома рядом со «Стаканом», бывшая «Больница для бедных».

По рассказам Иры, на «Стакан» она приходила расслабиться, прибухнуть, послушать музыку и пообщаться с интересными людьми. В первый раз моя знакомая просто задержалась рядом с памятником Пушкину, заглядевшись на парня. Он сидел топлесс на асфальте прямо посреди сквера в черных солнцезащитных очках. Скрестил ноги по-турецки и будто никого не замечал, перебирая в руке буддийские четки. Довольно долго сидел. В тот раз ее спугнула шумная компания, которая возвращалась из магазина через дорогу с портвейном, но интерес к скверу был сильнее, и Ира вернулась через несколько дней. «Что мы все болтаем, может, пойдем туда?» — почти в шутку предложила она, и я, недолго думая, согласилась.

II

Пришли, сели на скамейку, и я начала осматриваться. Вроде бы обычное место, люди кучкуются в разных уголках, один мужчина, расположившись на дальней скамейке, спит, укрыв лицо кепкой.

— А где магия? Где все, о чем мне рассказывали?

— Подожди немного, — Ира расплылась в улыбке.

Через несколько минут, отделившись от небольшой компании, к нам буквально «выплыл» какой-то юноша. Походка его была несмелой, но очень плавной, как будто он передвигается по дну водоема, раскачиваясь туда-сюда. Шаг за шагом походка крепчала, не теряя волнистость, но приобретая что-то вроде свойской кокетливости.

— Уважаемые, девчонки, дорогие мои. Тут такое дело. В общем, не обессудьте… Отдыхаете тут, да? Привет, — речь его была не очень связной, но по какой-то до конца неясной мне причине манящей.

— Здравствуйте.

Одет он был неброско, но и не совсем просто. Поверх футболки была накинута джинсовая безрукавка, на ногах берцы, в глазах масляной пленкой читалось количество употребленного алкоголя.

— Я сам-то с Новосибирска, по России езжу, остановился у вас на несколько дней, помогите чем можете, по мелочи… — не успел он сформулировать свое обращение, как мужчина на роликовых коньках с баяном наперевес игриво фланировал на территорию сквера, направляясь в сторону одной из компаний.

— О, этого баяниста я знаю, — шепнула мне на ухо Ира.

Юноша, рассчитывающий на кэш, не дождавшись ответа, устало отмахнулся рукой, вздохнул и пошаркал обратно к своим.

— Ну то есть, не лично знаю. Мне про него много рассказывали. Талантливый чувак, мульти-инструменталист. Прикинь, иногда прямо с баяном и на роликах заваливался в общественный транспорт и стритовал. Довольно успешно.

— Ого. Серьезно?

— Да, — Ира хихикнула и продолжила, — а еще про него историю рассказывали, как-то он позвал «стакановцев» к себе на дачу. Говорит, мол, там природа, отдохнем, выпьем, шашлычки пожарим. Собралось сколько-то человек с ним, поехали за город. Вышли из электрички, идут. Долго идут. Кто-то спрашивает: «Долго еще?». Он: «Не, почти пришли». Идут дальше, очень долго. Опять спрашивают, а он снова отвечает: «Сейчас, сейчас». А потом оказалось, что дачи никакой не было. Оправдывался: «Просто хотел, чтобы мы куда-то выбрались». Я не сдержалась и прыснула.

— А один раз он пьяный на роликах катался, приехали менты на «бобоне», открыли заднюю дверь, а он начал тормозить и по инерции в него залетел.

— Закрыли и увезли?

— Закрыли и увезли!

Теперь мы смеялись уже вдвоем.

— А как тут деньги некоторые аскали, когда на алкоголь не хватало! Один известный аскальщик, пройдя от «Шаров» до «Стакана», мог 500—1000 рублей за раз наснимать.

— Серьезно? Тут же идти минут десять от силы.

— Да. Так и говорил: «Сейчас схожу, и „Стакан“ пьян!»

Слева от нас сидела молодая девушка, а ее малолетний сын ползал по асфальту, собирая на себя уже почти летнюю пыль. Заметив это, она воскликнула: «Хватит ползать по „Стакану“, это прерогатива твоего отца!» и, легко отряхнув, взяла его на руки. Собрались было снова расхихикаться, но она повернулась в нашу сторону, и мы судорожно стали изображать отвлеченный разговор.

III

Увлекшись, мы не заметили, как в нашу сторону направились двое: мужчина лет сорока пяти и парень помладше. Выглядели они не очень свежо, но дружелюбно. Мы несколько насторожились. Разговор начал тот, что постарше.

— Здорова! — лицо его исказилось в улыбке, и он протянул нам правую руку для приветствия, мы осторожно поздоровались.

— Вы новенькие что ли?

— В смысле, «новенькие»?

— Ну, раньше я вас здесь не видел.

Я решила ответить за Иру:

— Она здесь уже бывала, а я в первый раз. Решили присесть отдохнуть, жарко на улице.

Парень помладше присмотрелся к Ире и отметил:

— Слушай, знакомое лицо, а вроде и нет. Мы присядем?

Не дожидаясь ответа, мужчины упали на лавочку рядом с нами, расслабились, достали из рюкзака парня пиво и предложили нам.

— Будете?

Мы смущенно переглянулись, не зная, что ответить.

— Да мы только из магазина, не боись. Держите, за знакомство!

Мужчина постарше огляделся по сторонам.

— Только сильно пивом не светите. Менты на «Стакане» — это, конечно, достопримечательность, но могут и за распитие привлечь, если будут не в настроении или кто-то из прохожих пожалуется. Поэтому тихо, чинно, прихлебываем и ведем светскую беседу, — он улыбнулся, обнажив несколько металлических зубов, и открыл наши бутылки с помощью связки ключей. Мы чокнулись бутылками и сделали по глотку. Пиво было холодным и приятно освежало.

— Вкусно!

— А когда «АЯН» был невкусным? Только если несвежий взять, а этот только завезли, — сказал мужчина постарше. Его спутник с улыбкой кивнул и продолжил диалог.

— А помнишь, мы здесь сидели в прошлом году, пили портвейн у памятника Пушкину, вокруг голуби ходили? Тогда их как-то особенно много было. А мы макали хлеб в портвейн и давали им… — на его лице изобразилось что-то вроде ностальгического чувства. Мы с Ирой поморщились.

— Они этот хлеб съедали и потом не могли взлететь. Пьяными становились, ха-ха, а мы их брали на руки и гладили, — после этих слов он начал изображать, как он брал в ладони пьяных голубей и ласкал их, аккуратно поглаживая.

— Нашел что девушкам рассказать, деревня! Хотя, тут чего только не было. Это еще цветочки.

— А что тут еще было? Расскажете? — во мне проснулся спортивный интерес. Ира вздрогнула, давая понять, что лучше не сближаться с незнакомыми людьми, как бы дружелюбно они не ощущались. В ее взгляде блеснуло что-то вроде: «Это же „Стакан“, полегче, подруга».

— Ну, а что тут сильно рассказывать. Как-то тут похороны проводили, был такой кружок по интересам, вроде секты, королеву избирали.

— Что? Похороны? Секта? Королеву? Мы точно говорим сейчас про этот сквер? — от моих слов мужчины понимающе засмеялись.

— Давайте так. «Стакан» разные времена переживал. Тут и стихи читали, и на скрипках играли, фестивалили… И гопники-спортсмены на людей с хаерами или бухлом кидались, чтобы прогнать. Не нравилось им, как люди отдыхают. Вот и похороны были. Умер хороший человек, многим другом был. Вот и собрались мы с родными, гроб сюда привозили, чтобы отсюда отправить его в последний путь.

— А секта, не совсем это секта была, так, дружина, — вклинился молодой.

Опять раздался наш неловкий девчачий смешок.

— Компания ролевиков была, магией занимались, верили в то, что апокалипсис скоро грядет. Один на кладбище ходил, говорил напоследок: «Иду сражаться с демонами и костяными драконами».

— С ними еще какая-то девушка была, помнишь? Они ей говорили, что она — «конь апокалипсиса», — мужчины опять ухмыльнулись, а я почувствовала, что пиво уже немного дает в голову, и обстановка начинает казаться немного тревожной. По взгляду Иры было понятно, что она со мной солидарна. Все эти байки, конечно, будоражили воображение и располагали к ничему не обязывающему общению, но пора было и честь знать, как говорится. Осталось выбрать удачный момент и ретироваться.

IV

Парень помладше неожиданно поднялся с корточек, потягиваясь, сделал вдох и изрек: «Так, я на Кавказ, скоро буду». Под наши удивленные взгляды, он удалился в сторону левого дальнего угла сквера, где скрылся среди камней.

— Да поссать он пошел, — лицо старого было непоколебимо, он едва вздернул уголок рта в полуулыбке, опустил его и смотрел куда-то по направлению «Кавказа», по-видимому, пребывая в каких-то отстраненных размышлениях или воспоминаниях. А может и просто ждал, когда его товарищ вернется, чтобы тоже совершить восхождение на каменную композицию.

Мы с Ирой переглянулись еще раз, кивнули и решили самоустраниться. Кто знает, насколько может затянуться этот вечер, если мы вовремя не примем меры. Мы торопливо попрощались и, поблагодарив мужчину за истории и предложенное пиво, направились в сторону Карла Маркса к остановке, чтобы успеть на автобус. Когда мы уходили, в глазах мужчины виделась какая-то светлая грусть, которой я тогда почему-то не придала особого значения. Когда я обернулась назад, чтобы запомнить этот взгляд, так, для себя, рядом с нашей скамейкой уже никого не было.

Людей на «Стакане» было уже не так много, кто-то принес гитару и пел русский рок, а ему аккомпанировали на духовом инструменте, видимо, самодельном. Я громко выдохнула, и мы с Ирой пошли на остановку, молча переваривая череду необычных встреч. У обеих в планах было вернуться домой и погрузиться в объятия Морфея. Мы шли к остановке молча, вечер был теплым.

Римма К., веган

ГОРОДСКИЕ АРХЕТИПЫ

Стоя на абсолютном географическом краю заснеженного верхнего Академгородка, я испытал доселе незнакомое чувство восхищения этим оторванным от всего города скоплением домов посреди сосново-березового рая. Казалось, еще шаг, и все гнетущее останется позади, мрак отступит и теплые волны спокойствия, умиротворения подхватят обмотанное шарфами тело и утопят в неге теплого света дворовых фонарей. Не могу объяснить всю загадочность этого района. Когда-то лес между Академом и городом казался защитником: не ясно, правда, кто был подзащитным — микрорайон или же сам город? Проходя под кронами сосен, можно было явственно ощутить их тяжелый испытывающий взгляд, а в сумерках оглушительной тишины можно было ожидать чего угодно.

Теперь же все изменилось. Город нагловато подступил к лесу и теснит его сверху и снизу. Былая стать и слава «интеллектуальной Мекки» тоже угасла и забылась. В самой глубине его, где-то в невидимом сердце, спит Дух, чье спокойное дыхание и настигло меня, восторженно замершего на бордюрном камне. Теперь Духу лучше не просыпаться, а лишь теплыми вечерами напоминать о себе случайным прохожим, неожиданно забредающим дальше, чем они того ожидали. Если сейчас, во сне, Академ таков, страшно представить его во всей своей славе и сиянии.

Аккуратно ступая по следам от шин, дабы не осквернить невинность свежего снега, пробирался я дальше вглубь, очарованный и покоренный. Неужто остались еще в угасающем под тяжестью выхлопов городе столь прекрасные и чистые места? Наполненные жизнью, спокойствием и уверенностью в себе, самодостаточные и цельные, пусть и на закате величия, бесстрашные пред лицом грозящих опасностей и гордые за свое прошлое. Нет, пожалуй, больше таких мест я не знаю, последние уже пали под натиском вражьих ратей, иные же рождаются мертвыми.

I

Правый берег с левого выглядит молоденьким феодальным королевством, вся разумная жизнь в котором сосредоточена вдоль главных торных трактов — Красраба, 60 лет Октября и Свердловской. Все остальные тропы дики и нехожены. Со всей присущей средневековым обывателям непосредственностью, местное население чурается вещей непонятных и по-инквизиторски искренне преследует чужестранцев, чей внешний вид хотя бы самую малость отличается. Где еще семилетний малец разгуливает по улицам и предлагает каждому встречному проломить голову молотком? Единственное, что не вызывает негативных эмоций — это вполне милые трамваи, нанизанные на нити блестящих, почти змеиных рельсов. С упорством гусениц ползают они туда-сюда и собирают весь позитив в свои свинцовые аккумуляторы, копят энергию, чтобы однажды высвободить ее, превратиться в прекрасных бабочек и преобразить правобережье. В один миг, кажется, с улиц исчезнет чад и сажа, бетонные заборы нальются румянцем, и мрачные горбатые заводские корпуса молодцевато подтянут пояса да расправят плечи. Такие они, эти трамваи. Правый — это огромная, изрешеченная тьмой terra incognita. Ночами видно, как с низовьев Енисея на веслах приходят викинги и кострами очерчивают линию берега. Пока я боюсь к нему приближаться.

II

Северный и Взлетка — два брата-близнеца, мертворожденные, что упоминались выше. Странный генетический эксперимент, отчаянный, как возведение Петербурга на болоте, но куда более неудачный. Столица переезжала в град Петра, а наши два брата, надеюсь, никогда не удостоятся этой чести — вместить в себя деловой центр города, стать средоточием ума и духа. О, эта наивная мечта сродни вере в Атлантиду! Но в чем же врожденное уродство этих отпрысков сумрачного архитектурного гения, этих големов, чья жизнь поддерживается мистическими ритуалами вливания капитала, постоянными модификациями и без того изувеченных тел?

Первое, что бросается в глаза — наши братья-големы сказочно уродливы. Здесь не те милые диснеевские дефекты, которые заставляют умиляться горбуном Нотр-Дама. Здесь самое настоящее издевательство над понятием облика, который в коллаборации с духом и создает суть. Безвкусию и бессодержательности ужаснулся бы даже доктор Манхэттен. Бесструктурность, бессвязность, нагромождение форм, цветов, стилей, самая настоящая архитектурная ода Хаосу Всеединому, воплощенное разноголосье, в котором каждый тянет одеяло на себя, стремится солировать, но от этого рушит все.

С вышесказанным можно было бы смириться, поправить уродства, но извращенный же дух не поддается лечению. Чрезмерное стремление операционным путем извлечь Душу города, неспешно блуждающую где-то на проспекте Мира, и пересадить ее в новое тело, лишь погубит все. Такие дела нельзя поручать ремесленникам или наемникам, нельзя сделать это за деньги. Одна лишь свободная воля и восторг обживания прекрасного, цельного, здорового тела способны сподвигнуть Душу на переезд.

Нет, сейчас любить их решительно не за что.

III

Центр города — как тетрадный лист, буковки домов в его клеточках теснятся кое-как, карабкаются друг на друга, недружелюбно встречают новых соседей. Очень мало свободного пространства на этом листочке, все занятое же используется местами нерационально, как-никак где-то в кирпичных складках проспекта Мира ловко прячется Душа города, бродит аккуратно по крышам, цепляется в ветреные дни за редкой красоты резные ставни и наличники, собирает в герметичные прозрачные пакетики облетевшую штукатурку, хочет сохранить, не дать сгинуть без следа своему дому. Кряхтит и стонет асфальт под тяжестью автомашин, дружно мигают светофоры, ойкают люки городской канализации.

Ядро города. Взгляните на карту — самое настоящее ядро. Ограниченное с юга и севера Енисеем и Качей, с Востока их слиянием, а с Запада стальными потоками Транссиба, оно вмещает в себя Душу города, поэтому, видимо, полнится мистической энергией и всю ее употребляет на перевоплощения. Янус, но с тысячей лиц. Даже на самые незначительные изменения в погоде, тональности света, прозрачности воздуха, активности людей, настроении зрителя или гулятеля здесь город реагирует необычайно чутко: каждое второе посещение несет массу новых открытий и ощущений. Как будто он готовится принять тебя и, будучи радушным хозяином, стремится не разочаровать гостя, занять его интересной беседой, угостить на славу и отпустить восвояси в самом благостном расположении духа. Но все это нельзя почувствовать из салона автомобиля или автобуса, всевозможную машинерию центр искренне недолюбливает и, порой излишне коварно, чинит препятствия к передвижению на железных экипажах: то сузит улицы до игольного ушка, то вспенит яростью асфальт — тут пощады не жди.

Все же, он — славный. Наш многоликий центр со всей искренностью дарит то, что угодно его гостям. Весь спектр ощущений. Вот он кипит жизнью среднестатистического мегаполиса, а вот спокоен, как деревушка. Вены его полнятся машинным маслом, артерии — кровью людской.

Но самая большая ценность его — и, кажется, всегда буду стоять на этом — кроется в тех многочисленных спокойных уголках, которые так приятно находить и потом посещать вновь, чтобы в полной мере ощутить всю прелесть тишины и спокойной мощи горнила, огненного ядра, что согревает и дает жизнь всем прочим районам.

IV

Западный и Северо-западный, гипертрофированная монументальная спальня города: дом на Красной Армии, 121 — ее апофеоз. Есть ли в них что-то хорошее? Что-то плохое? Нет никакой возможности сказать это, все здесь слилось в единую непроглядную серую кашу, что само по себе тоже никак. Меланхоличный мещанский склеп, игриво, но скупо расшитый скверами, парками и магазинами. Безликая самопровозглашенная королева человеческого улья, пропускающая каждое утро сквозь свои потрепанные чресла Копыловского моста десятки тысяч до синевы бритых, обильно надушенных и химически завитых человечков с заспанными глазами, а каждый вечер принимающая их обратно. Архетипичный памятник массовой застройке, выполненный в железобетоне и кирпиче, опоясанный ЛЭП, по-клоунски окрашенный в изумруд и сирень, одолеваемый подагрой, циррозом, с лысиной болот и аллергической сыпью новостроек по всему телу. От всех болячек его не отвращение и ненависть просыпается внутри, а жалость и сочувствие.

Спальный гигант неуклюже раскинулся у подножия Николаевской сопки, ноги до самой стрелки Бугача и Качи достают, а левая рука — до поселка ГЭС. Правая, конечно, под головой. Что за участь ему уготована? Куда двинется он, воспрянув ото сна? Пробьет ли головой небесную твердь, встав во весь рост? Ответов не знаю. Может, пора его разбудить?

V

Последнее, что видно с моей кособокой деревянной колокольни — два острова, окруженных золотой аурой, два родимых пятна на теле Енисея, тайные осенние резиденции Артемиды: остров Татышев и остров Отдыха. Странная фамилия — Отдых.

Татышев татуирован асфальтом дорожек по самую шею и приготовился жать лежа от груди рекордный вес Октябрьского моста, размявшись мостом Вантовым. Спортсмен. Красоты он тоже не чурается, холит, лелеет, ублажает пышную растительность на себе, поддерживает в порядке и здравии, с неприкрытой злобой глядя на всех иродов, что хотя бы в мыслях позволяют осквернять прекрасные березовые рощи и надругаться над мирным хитросплетением тропинок.

И если Татышев культурист, то остров Отдыха — легкоатлет, многоборец, почитатель спортивных игр. Чуть ниже ростом, сухощавый и жилистый, в плотном костюме асфальтовых площадей и суеверной повязкой моста на голове. Всегда на низком старте, готовый с выстрелом пистолета рвануть в будущее с уверенностью, которой вряд ли обладают прочие наши районы. Внутренняя сила и нацеленность этого спортсмена на победу передаются и зрителям, что болеют за него. Он не может проиграть.

Олег Дитз, фотограф

СНЫ О КРАСНОЯРСКЕ

Когда включаются звуки

Всех в мире радиостанций,

Когда просыпаются все,

Кто был хоть когда-то молод,

Тогда из тумана выступают сны о Красноярске,

Людям сторонним

Очень напоминающие настоящий,

Существующий город.

Здесь, я уверен,

Были написаны индийские Веды,

Чтобы в тот час,

Когда сгорает колючий сибирский закат,

Мы видели, как на Столбах

До кармической смерти,

До полной победы,

Бьются добрый многорукий Суриков

И злой многоголовый Шоб-Ниггурат.

Здесь, в Красноярске, цыгане

Спрятали тайное место.

Место, где, как говорили древние,

Сходятся все пути.

Здесь Ленин, будучи в ссылке,

Заныкал свое кудрявое детство.

Для всех, кто сюда однажды приходит,

Для того,

Чтобы не совсем до конца отсюда уйти.

Здесь на Коммунальном мосту

Был и прошел конец света.

Против правил

Из Нового Завета, поперхнувшись,

Родился Ветхий Завет.

И белый, и белый, и белый снег падал.

Какая здесь, к черту, часть света?

Какой здесь, ради Б-га, по счету век?

Норны шутят здесь мне

Свои милые шутки.

И съедают наш вечный,

И перечеркнутый, и чуткий сон.

Чувствуешь, как на улице Перенсона

Мертвый, в полушубке,

Все еще лежит Адольф Перенсон?

Его расстреляли, тебя расстреляли,

Нас всех расстреляли.

Расстреляли у всех на виду.

Здесь Ойкумену титаны

Неспешно с краев окаймляли.

Пили, не запивали.

И выпить, и выпить тебе предлагали.

Оставили после себя лишь Стакан.

Выпить?

Нет, я туда не пойду.

Здесь точка и центр,

И место магической силы.

Как мудрецы говорят,

Может быть,

Даже силы вселенной всей.

Позырьте скорей из окна,

Как ладью героя Тесея

Втискивает

В свои щедрые льды Другой герой Енисей.

Он всегда приплывает

Сюда

С горных кряжей седого Урала,

Чтобы на острове Отдыха

Поработать.

Найти золотое руно.

То, которого нам всем до счастья

Так недоставало.

Здесь до полного счастья

В земле лежало

Одно маленькое и очень вечное «но».

Здесь

Памяти крохи из хвойной смолы,

Мы тягаем за скользкие холки.

В тайгу уезжай на рассвете.

Приедешь

В какой-нибудь точно закат.

Видишь, мудрые лица сибирских шаманов

Глядят вдоль дороги.

Похожи на хмурые елки?

Словно старые елки,

Все наши призраки прошлого

Вдоль той дороги стоят.

Что-то важное, кажется,

Черное небо от нас в Красноярске

Скрывает.

В этих тегах, намеках, античных героях

И прочих других именах,

Что похожи на бред, на бардак.

Но, мне кажется,

Памятью места владеет лишь тот,

Кто по имени часто его называет.

Слышишь, радио стихло,

Все уснули,

И многое важное стерлось,

Или только мне кажется так.

Артур Матвеев, журналист

АКЦИОНИЗМ И ФЕТИШИЗМ

«Приходи пообжиматься», — сказала ему на ушко Ленка, затушила сигарету и направилась прямиком к двери «Вписки». Летний вечер, шорты, неоновые «вансы», чокер и цепочки, лежащие на пышной груди. Максим пошел за ней, хотя щекотка внизу живота не давала ему покоя. Их общение было своеобразным: девушка могла маниакально писать каждый час или вдруг пропасть со всех радаров на несколько дней. Максим не хотел превратиться в бегающего за юбкой пацана, он старался держать дистанцию: пытался контролировать свои мысли, чтобы Лена не заняла их все, и отвлекался, как только мог.

Сообщение от Ленки могло быть как запредельно интригующим, так и банально тупым. Макс часто пребывал в растерянности и сомневался, почему он так ведет себя по отношению к этой девушке. Порой было сложно забыться, особенно когда посреди рабочего дня на телефоне высвечивалось что-то новое и безумное от Лены. Макс специально отключил оповещения, чтобы они не мешали и без того слабой концентрации. Сообщения из VK он не хотел пропускать: было в этой их переписке что-то действительно желанное и замшелое одновременно. Старый скейтер однажды рассказывал ему, как раньше, еще до эпохи соцсетей, все сидели в ICQ и бежали, что есть мочи, к монитору компьютера после звука «оу-оу». Максим утопал в миллионе рабочих чатов. Острая необходимость ответить сменилась в нем на желание избежать сообщений от управляющего магазином, где он трудился. Каждая переписка превратилась, скорее, в нудную обязанность, нежели в приятное общение.

Порой сообщение от этой девушки могло сулить и нечто большее, чем просто текстинг: была и фотография, где Лена нелепо, но мило изображала инстадиву, а еще — были нюдсы. В первый раз он увидел ее фото топлесс, когда делал ревизию на складе магазина. Было так неожиданно, что у него ни на секунду не возникло желания подрочить, он опешил и, как школьник, включивший порно впервые, почти отпрыгнул от телефона. Отложив трубку на край стола, экраном вниз, Макс принялся пересчитывать коробки с товаром. В голове мелькало изображение грудей со стоящими вверх и в разные стороны темно-коричневыми сосками. Забавно: помимо этих наглых и вульгарных сисек, в его память врезался узор из огурцов с ее штор. Хипповый интерьер на контрасте с брутальной эротикой. «Может, она вебкамщица?» — пронеслось в голове у Макса. С другой стороны, общение в определенных кругах говорило ему о том, что Ленка зарабатывает не телом, а мозгами.

Пробираясь во двор «Жгучей Азии», Макс уже чуял неладное. Общей компанией они кое-как разместились на круглом столике под открытым небом, в ход пошли пиво и коктейли. Все было громким и вкусным в тот вечер, они с Ленкой синхронно ржали над тупыми шутками старых знакомых и переглядывались между собой так, что никто в жизни не заметил бы главное: их общение уже давно переступило черту чего-то определенного.

Внезапно Лена встала со стула, незаметно для всех коснулась колена Максима и легким движением головы показала направление в сторону выхода. Он, как завороженный, посидел еще секунд 10—15 и направился за ней. Никто даже не заметит, что они покинули тусовку вдвоем. Когда Макс вышел из общего зала, Лена уже стояла около двери уборной. Почувствовав неприсущую ему решимость, Максим ринулся к ней, они зашли внутрь, он закрыл кабинку и приготовился запустить Ленке руки под кофту. Бармены включили какой-то дикий репчик. Телодвижения Лены говорили о том, что она хочет быть физически близкой ему, по крайней мере здесь и сейчас.

Макс решил действовать по спланированному акционистскому сценарию: судорожно расстегивая ширинку своих джинс и демонстрируя Лене свой член, перевязанный красным бантиком. Знала бы Лена, сколько видео на YouTube он просмотрел, чтобы бант вышел достойным, размашистым и стал продолжением его широкого жеста. Представляя себя в роли Олега Кулика на богемной тусовке времен немодернизированной Москвы, Максим долго думал, как деликатно, но стильно ответить на откровенные посылы непостоянной Ленки. Он дико изумился, когда гримаса на лице Лены стала похожей на немой крик ужаса. Девушка опустила руки, присущая ей игривость исчезла в тот же момент. Она с грохотом открыла дверь туалета, чудом не сломав ручку, и убежала в неизвестном направлении.

«Вот блядь», — Максим принялся натягивать штаны. Даже не думая возвращаться за столик, он открыл Uber, вызвал такси и через пару минут уже стоял на улице, оставив свою непонятную акцию в андеграундном толчке любимого бара. На душе стало неожиданно легко. Он понимал, что, скорее всего, история с красным бантом будет озвучена в общей тусовке, еще и переврут все, наверное. Однако был твердо уверен: здесь и сейчас его художественный акт смотрелся гораздо более убедительно и честно, по сравнению со множеством пошлых и неопределенных сигналов от Ленки. Быть может, прибить тестикулы гвоздями к брусчатке Максим ради нее не готов, но выразить свои чувства нетривиальным способом смог.

Майа Панайотова, фанатка острых ощущений

УЧИТЕЛЬНИЦА ПЕРВАЯ МОЯ: СЕКС В ОБЩАГЕ

В 80-х постельные темы еще считались чем-то запретным. Чтобы вы сразу поняли, насколько мы были далеки от историй «про это», расскажу один эпизод. О существовании орального секса я лично узнал лет в 15. Правда, точное название не запомнил, но это не помешало мне прихвастнуть вымышленным амурным подвигом перед друзьями:

— Раскрутил тут одну на миньон… — соврал я, надувая грудь.

— На что раскрутил?! — ребята не поняли, но я был очень горд собой в тот момент.

Во времена СССР большинство красноярских парней отправлялись в армию нецелованными девственниками, а первые половые партнеры, как правило, становились супругами. В конце 80-х ситуация резко изменилась: сексуальная революция добралась даже до Сибири. Дикого распутства не припомню, однако фильм «Калигула» и прочие «физиологические» шедевры Тинто Брасса захватили наши неокрепшие умы. Парни и девушки стали заниматься любовью по обоюдному согласию, не спеша в ЗАГС. Появился вполне научный термин «сексуальное просвещение». Мы знали, что «взрослый» половой контакт, словно дополнительный экзамен, ждет нас на первом курсе института. Очень хотелось получить «зачет» по этому предмету быстрее, но было так неловко, что краснели уши.

Маячком для нас, студентов КГУ из Красноярска советского, была первая новогодняя ночь в стенах общежития №3, что до сих пор стоит на Свободном, 83. До праздника все присматривались друг к другу: пока еще стеснялись объявлять о симпатии открыто, но уже старались выказать расположение. «Давай я вынесу твой мусор», — такое предложение считалось верхом галантности. Дело в том, что мусоропроводы в нашей общаге не работали, кажется, с момента ее открытия в 1985. С лифтами была та же история. Приходилось брать ведро, топать на 9 этажей вниз, высыпать содержимое в тележку и подниматься обратно. Тот еще квест, скажу я вам! Естественно, подобные подкаты работали не хуже кино или тортика «Прага», заботливо перевязанного ленточкой. За пару недель до «ночи Х» уже можно было застать особо нетерпеливых соседей за петтингом и всем тем, о чем раньше даже сказать вслух было стыдно.

Стоит ли упоминать, что мы ждали праздник не из-за елки или посылок от родни. В коридорах красноярских общаг того времени запах секса перебивал даже хлорку, рассыпанную комендантом. Новогодняя ночь считалась идеальной, если выполнена программа максимум:

— Ты занялся сексом с девчонкой, которой исправно выносил мусор.

— Ты принял участие в драке, но все обошлось без особых последствий.

Я быстро смекнул, как стать самым желанным гостем на любом этаже общаги: нужна борода и халат. В новогоднюю ночь красная тряпка с мишурой превращает тебя в супергероя, не иначе. Костюм действует как магнит: все парни считают долгом тебе налить, все девчонки планируют с тобой переспать. Даже тихоня-филологиня захочет сесть тебе на коленки и рассказать ну очень скабрезный стишок.

Мой друг Женька работал в красноярском ТЮЗе. Ему доверяли ключи от костюмерки и я, купив самый дешевый портвейн, сначала напросился к товарищу в гости, а потом и за сцену храма лицедейства, где хранились наряды для спектаклей. Минут пять Женька мешкался, но потом, едва мы допили начатую по пути бутылку горючего, махнул рукой и торжественно выдал мне сразу два костюма, пригрозив, что вернуть их надо 1 января, а то его стажерская голова превратится в тыкву.