Бесплатный фрагмент - Красный шприц

20 октября 1990 год. СССР.

В 7 утра меня разбудила мама словами:

— Паша, пора в садик!

И специально включила радио. Там передавали пионерскую зорьку. Я неторопливо встал и начал надевать красные колготки.

Я Павел Зайцев, советский ребенок пяти лет.

Надев колготки и футболку, я пошел на кухню, мама там готовила кашу.

Я сел за стол. Мама сказала:

— Сегодня тебя заберет дед!

Я испуганно запротестовал:

— Нет, нет! Мама! Мама! Он меня не заберет!

Я очень боялся, что кроме мамы меня никто из детского сада не заберет, а дед вообще забудет про меня.

В то же время на Октябрьской набережной, смотря на Неву, стояла красивая, очень красивая женщина, с голубыми глазами, невысокого роста, со шрамом чуть выше правой брови на лице. У нее была красная шапочка, из-под которой виднелись белые волосы. Она смотрела на уныло проплывающие листья по воде безжизненным взглядом.

Сзади нее резко, со скрежетом тормозных колодок, остановилась черная волга с номерами КГБ СССР. Женщина махнула рукой, приветствуя водителя. Быстро подбежав к машине, она села на переднее сидение.

На водительском сидении сидел угрюмого вида полковник госбезопасности.

— Здравствуйте, Анна Сергеевна! — поприветствовал полковник.

— Доброе утро! — ответила Анна и посмотрела на полковника серьезным взглядом.

Воцарилась тишина. Полковник смотрел вперед, не замечая взгляда Анны. Прошло около минуты, полковник прервал тишину, заявив:

— Мой жизненный опыт мне подсказывает, что, узнав такую информацию, жизнь людей становится только больнее и тяжелее. Я вам крайне не рекомендую это ворошить. Пусть все останется как есть, уже ничего не вернуть, зачем ковырять эту рану? — отчеканил полковник.

Услышав это, Анна плавно перевела взгляд вперед и спокойно сказала:

— Я с 5 лет росла в интернате. Ко мне все относились в детстве, как к человеку второго сорта. Всё мое детство меня травили штампом «дочь врагов народа», и в подростковом возрасте на мне стоял штамп «дочь врагов народа». Воспитатели, не стесняясь нам говорили, что мы изгои общества, которых, как котят, нужно было топить, а советская власть с нами возится.

Анна, едва сдержав слезы, продолжила:

— Я всю жизнь всем пыталась доказать, что я не хуже других, во всем старалась быть первая — в спорте, в учебе. Меня все детство травили. И вот я перед вами — Анна Сергеевна, член Коммунистической партии, ведущий хирург, которая лечит вашего внука. Я прошла через ад, и в свои 43 года я хочу знать, что такое совершили мои родители, чем они так провинились перед советской властью, что маленькую Анечку с 5 лет пустили в такие жернова. Ни одной книги не хватит, чтобы рассказать, через что мне пришлось пройти! От дочери врагов народа до завотделением детской больницы.

Она резко опустила голову вниз, достав платок, едва сдерживая слезы.

Полковник произнес:

— Ну, начнем! — и с заднего сидения достал большую папку.

Полковник бережно развязал веревочки и открыл папку.

— Это личное дело вашего отца.

И полковник передал папку Анне со словами:

— Только очень аккуратно! Я ее практически украл из архива, и она должна быть до девяти утра в архиве.

Анна быстро начала перелистывать материалы дела. Анна беглым взглядом просматривала страницы, шепотом проговаривая:

— Петр Платонович, врач кардиолог, арестован по статье 58—7, расстрелян в 1953 году.

Анна повернулась к полковнику:

— Да тут и за день мне не разобраться. Вы можете сказать своими словами?

Полковник забрал у Анны папку с делом.

— Короче говоря, в 1952 году в больницу, когда дежурил ваш отец, привезли на скорой пациента с признаками инсульта. В деле написано, что приемный покой был тогда переполнен, и помощь была оказана с задержкой, и пациент умер. А на следующий день оказалось, что пациентом был профессор закрытого НИИ, ни много ни мало. Поступил приказ разобраться, началась проверка, и вся смена врачей, дежурившая в тот день, была задержана. На вашего папу был написан донос фельдшером скорой помощи некой Медведевой. На основании её доноса и было состряпано дело, — сказал полковник.

Анна безжизненным взглядом смотрела в окно и в отражении видела скупую слезу у себя на щеке. Она быстрым движением руки вытерла слезу и повернулась к полковнику.

— А мама? Про маму вы ничего не узнали?

Полковник бережно взял кисть Анны и мягким тоном сказал:

— Анна Сергеевна, я знаю людей с еще более тяжелой судьбой и многие из них, когда узнавали всю правду, либо сходили с ума, либо бросались под поезд. Всему свое время. Давайте не будем торопиться, тем более это дело не двух дней, это надо искать.

— Да как скажете! — ответила Анна. — Моя помощь в чем-нибудь нужна?

Полковник улыбнулся и ответил:

— Завтра Вадик уже в детсад пойдет. Вы ему практически жизнь спасли! Я вам очень благодарен.

— Ну, тогда я побежала. Придет факс из Москвы с анализом, я вам позвоню, сказала Анна.

— Буду ждать ваш звонок! — ответил полковник.

— Это трагедия всей моей жизни! Я очень хочу знать правду! — сказала Анна.

— На следующей неделе, я думаю, станет известно, — прочеканил полковник. — До свидания.

Анна вышла из машины, закрыв дверь. Волга умчалась. Анна подошла к рядом стоящей скамейке и присела. Женщина была вся бледная как полотно. Безжизненным взглядом она смотрела себе под ноги.

Вспышкой поплыли воспоминания.

Деревянный дом. Анина мама, точная копия Анны сейчас, с такими же чертами лица, с белыми волосами. Бабушка — тучная женщина на костылях. Деревянный стол. На столе жареная картошка в сковороде. И тут стук в дверь.

Мама побежала открывать. В это время Аня села за стол, и бабушка, прислонив костыли к столу, тяжело уселась рядом. Тут в комнату вернулась мама вся в слезах. Бабушка, схватив костыль, бросилась к маме:

— Что случилось?

— Арестовали! Арестовали нашего папу! — произнесла мама и заревела в голос, обняв бабушку.

Анна вернулась из воспоминаний.

Достала зеркальце, посмотрев в него, она увидела шрам чуть выше брови. Она провела по нему нежным пальчиком, чуть слышно произнесла:

— Как ты меня…

И она опять погрузилась в воспоминания.

Ночь. Они с мамой лежат в кровати. Мама постоянно повторяет:

— Отпустят! Обязательно отпустят! Скоро мы будем все вместе! Органы НКВД разберутся.

Аня, прижимаясь к маме, сказала:

— Мамочка, мне очень страшно.

Тут на улице раздался скрип автомобильных колодок. Из машины вышли трое. Послышался приказательный голос:

— Вторая квартира!

Мама вздрогнула. Бабушка включила свет.

Тут послышался сильный стук в дверь. Мама горько заплакала и сильно обняла маленькую Аню.

— Открывайте! А то сейчас дверь сломаем! — послышался крик за дверью.

Бабушка на костылях, пошла открывать дверь. Через мгновение в комнату зашли трое сотрудников НКВД. Мама Ани привстала на кровати. Человек с большим носом показал ордер маме и скомандовал:

— Вы арестованы! Одевайтесь! Пошли!

Двое других начали осматривать комнату.

Мама Ани, заикаясь, спросила:

— Но за что?

Тут человек с большим носом схватил маму Ани за руку и выдернул с кровати.

Аня, упав на пол, заплакала, но обратила внимание на руку НКВДешника. Костяшка руки была разбита и на ней виднелась свежая запекшаяся кровь. Мама Ани увидев, что Аня плачет, закричала:

— Товарищ! Вы что делаете? Это не советская власть! — и хотела поднять Аню.

НКВДешник толкнул ее к шкафу, прокричав:

— Лучше бы ты, сука, в оккупации сдохла! Одевайся быстрее!

Увидев это, Аня встала и сказала:

— Я не плачу, мамочка! Уже не плачу.

Мама Анны быстро оделась и, пытаясь улыбнуться, посмотрела на маленькую Аню, сказав:

— Я скоро приду!

Тут НКВДэшник скомандовал:

— Вперед!

И они пошли на выход из дома.

Аня посмотрела в окно. НКВДэшник сел за руль авто, а двое начали заталкивать маму на заднее сидение.

Аня закричала:

— Мамочка! Мама! — и бросилась в одной пижамке на улицу.

Бабушка закричала:

— Стой, внучка! Стой!

Была поздняя осень, минусовая температура. Аня подбежала к маме в одной пижамке, плача, пытаясь обнять маму. Вцепилась в дверь авто. Два НКВДэшника не могли маму затолкать в машину.

— Доченька! Доченька! Дайте мне попрощаться с дочкой! — кричала мама Ани.

Тут НКВДешник с разбитыми костяшками на руке ударил сильно маму в солнечное сплетение, она сникла. Аня вцепилась в пальто мамы. НКВДэшник с разбитой рукой ударил и маленькую Аню в бровь ногой. У Ани хлынула кровь из брови, Аня упала назад. Дверь авто закрылась, и машина тронулась с места.

Аня, придя в себя, увидела в заднем стекле отъезжающего автомобиля, как НКВДэшники бьют ее маму.

Аня вскочила и побежала за машиной, выкрикивая:

— Мама! Мама!

Но, поскользнувшись, упала в лужу. Вся в грязи и крови на лице, она кричала вслед уезжающему авто:

— Мамочка, я люблю тебя!

Чёрная «Эмка» стремительно удалялась.

Анна очнулась от воспоминаний.

На дворе 20 октября 1990 года.

Она подняла голову вверх, и слезы покатились по ее щекам.

А в это время мы с мамой уже выходили из автобуса и шли в сторону детского сада.

Мама вела меня за руку и повторяла:

— Паша! Сегодня тебя заберет дедушка, у меня собрание. Я вас буду ждать дома! Запомнил?

Мой дед работал в спецгараже и возил разных генералов и полковников на черных «Волгах».

Я перебил маму:

— А он приедет на черной «Волге»?

— Не знаю, — ответила мама.

Мы наконец пришли в детский сад и зашли в раздевалку. Я быстро начал раздеваться. К нам подошла воспитательница Любовь Андреевна, тучная, невысокого роста женщина.

Мама поздоровалась и начала объяснять:

— Любовь Андреевна! Пашу сегодня заберет дедушка!

Я тут же выкрикнул:

— На черной «Волге»!

Мама засмущалась и, махнув на меня рукой, сказала :

— Директор какой нашелся!

Мама ушла, и потянулись скучные часы: завтрак, потом обед и тихий час. В тихий час я не мог уснуть, я подошел к окну. За окном была черно-белая погода. Я смотрел на открытые ворота и думал: «Вот бы сейчас в эти ворота ворвалась черная „Волга“, из нее бы вышел дед, я бы прямо в трусах побежал на улицу».

Тут меня окликнула девочка Женя, рядом лежащая на кроватке:

— Что ты? Что там?

Я обернулся.

— Сейчас мой дед на черной «Волге» приедет!

Она тут же повернулась в другую сторону. Там спала ее подружка Маша. Женя ее разбудила.

— К Зайцу дед приедет на черной «Волге»!

Услышав это, Димка вскочил. Кровать его была рядом, и подошел к окну.

— Правда? — спросил он меня.

Я не заметил, как все дети уже встали и подошли к окну. Тут ворвалась Любовь Андреевна.

— Что такое? Почему не спите?

Женя сказала:

— Мне Паша сказал, к нему черная «Волга» приедет!

И тут в ворота въехал мусоровоз. Все засмеялись. Любовь Андреевна со злобой схватила меня за ухо и заорала:

— Ах ты, гадёныш! Диверсию в тихий час устроил!

И потащила меня в раздевалку. Выдала мне совок и веник и приказала:

— Подметай, раз спать не хочешь!

Я начал подметать, стоя в одних тапках и трусах.

Тут вошла вторая воспитательница, молодая, красивая женщина. Мы ее называли тетя Таня.

Увидев меня, она закричала:

— Ты что, дура старая! У тебя ребенок в одних трусах! Не май месяц!

Любовь Андреевна заорала в ответ:

— Он достал меня! Он весь тихий час сорвал со своей черной «Волгой»!

Тетя Таня принесла мне мои вещи из комнаты и сказала:

— Хочешь смотреть в окно, смотри! Только тихо! И не надо ничего подметать, через 15 минут будет полдник.

После полдника нас повели гулять на улицу. Дети копошились в песочнице. Другие стояли возле воспитательницы. Я задумчиво смотрел в сторону открытых ворот. Любовь Андреевна обратила внимание, что я смотрю в сторону ворот, и сказала мне на всю площадку:

— Паша! Ты зря туда смотришь! Остановка общественного транспорта в другой стороне!

Тут Дима закричал, показывая пальцем в сторону ворот:

— Едет Пашин дед!

Мимо ворот проехал велосипедист. Все засмеялись. Любовь Андреевна подхватила:

— Ой, Пашу-то забыли! — и сама заржала как лошадь.

Я отошел к дереву. Слезы сами текли от обиды. Простоял я минут пять, как воспитательница скомандовала:

— Так! Строимся и идем обратно в детский сад!

Мы построились и пошли в сторону крыльца, тут же я услышал хрюканье, именно хрюканье, которое издает «Волга», я обернулся. В ворота влетела черная «Волга». Я бросился ей на встречу. Это был именно мой дед! Он, увидев меня, моргнул дальним светом. Я подбежал к «Волге». Дед вышел из машины. Дед был в кожаной куртке спортивного вида. Пожилой мужчина. Он взял меня на руки. Любовь Андреевна подошла следом за мной.

Дед спросил:

— Ты чего плакал, Пашенька?

— Да! Да! — чуть не плача ответил я. — Меня здесь все обижают!

Любовь Андреевна находилась в глубоком изумлении. Подойдя к деду, она пробормотала:

— Пашенька так боялся, что вы не приедете!

Дед улыбнулся и ответил:

— А я вот взял и приехал!

Он открыл заднюю дверь и посадил меня на сидение, коротко отчеканив воспитательнице:

— Я Коля, и мы спешим!

Потом он сел за руль, и мы помчались домой. Любовь Андреевна посмотрела вслед уходящей «Волги» и записала на руке госномер — МАС 00—02.

— Что за номер такой? — она спросила себя вслух.

К ней подошел мужчина и поздоровался.

— Ой, вы папа Димы?

Мужчина улыбнулся и спросил:

— А зачем вам на руке номера спецгаража МВД?

— Ой! — испуганно начала тереть руку об руку Любовь Андреевна.

Тут к ним подбежал Дима:

— Папа! Папа! Привет!

Через 15 минут мы с дедом въехали во двор. Дед припарковался и вышел из машины. Я не мог открыть дверь.

Дедушка, увидев это, сказал мне через стекло:

— Давай сам! Что, каши мало ел?

Я дернул ручку со всей силы, и дверь открылась. Мы поднялись в квартиру. Мама усадила нас за стол, налила грибного супа и села с нами за стол.

— Папа, как работа?

— Хуже некуда! — ответил дед. — Последние полгода дорабатываю и все! Вот вчера, например, чуть свет подняли! Какое-то ЧП. Раньше продували, давление мерили перед выходом на смену! А сейчас бардак какой-то! Машину утром в спецгараже получил, жми туда, не знаю куда! Какой-то подземный завод, там мой генерал. Забрать и передать спецчемодан с документами. Какой завод? Куда ехать?

— И как ты нашел? — спросила мама.

— Ай, нашел по немой засекреченной карте. Такие Паша в садике рисует. Бардак, одним словом!

— Что было дальше? — спросил я.

Дед продолжил есть суп и рассказывать:

— Ждал двенадцать часов. Там еще КГБ из Москвы приехал. Потом сел ко мне Глеб Сергеевич, это у которого фамилия Мороз, мой генерал, непосредственно мой начальник, и еще двое из Москвы. Не знаю, кто они по званию. Все пьяные. Едем в город, тут нас догоняет машина КГБ, тоже «Волга» и сигналит.

Мама вдумчиво и внимательно смотрела на деда.

— И что дальше?

— Глеб Петрович кричит: «Коля жми, жми! Мы в Ленинграде должны быть первыми!»

— Ой! — мама встрепенулась. — Что же они делают? И что было дальше?

— Ну что? — продолжил дед, — Газ в пол, двигатель ревет, сердце колотит! Гоню и думаю: «Либо инфаркт сейчас поймаю, либо двигатель клина схватит».

— А зачем они это делают? — спросила мама.

Дед махнул рукой:

— Пьяные, это шутки у них такие. На развязке они в сторону Москвы поехали, а мы в Ленинград. Детство в попе играет, погонять захотелось генералу.

— Ну, а ты не мог сказать, что это не по правилам, что так нельзя? — спросила мама.

Дед доел суп, ухмыльнулся:

— Не по правилам — когда у тебя в машине генерал! Он — правила и закон! Дура ты! Не хочу с тобой разговаривать! — и дед подал тарелку маме.

Мама встала, отнесла ее в мойку и сразу начала мыть посуду.

— Папа! А у тебя телефон в машине?

— Да, — ответил дед. — Он к машине прикреплен, он всегда в ней. А что?

— Да я хотела позвонить, спросить, когда ты приедешь, да побоялась.

— Таня! На этот спутниковый телефон только если что-то случилось можно звонить, да и то мне генерал поблажку сделал, что разрешил номер родственнику дать.

Дед посмотрел на часы, резко встал, пошел в коридор и начал одеваться.

— Папа! А чай не будешь? — спросила мама.

— Нет. Через полчаса машина должна быть в спецгараже, — сказал дед и хлопнул дверью.

Я поел и пошел в большую комнату. Там на журнальном столике стояли вымытые бокалы, рюмочки и разные стаканчики. Мама их помыла, чтобы убрать в сервант. Я сел в кресло и включил телевизор. Там шел фильм «Помни свое имя». Там бежала женщина и кричала:

— Сыночек, помни имя свое! Твое имя — Гена Воробьев! Твоя Родина — Советский Союз.

Мама зашла в комнату и выключила телевизор.

— Паша! Ты еще маленький такое смотреть! — сказала мама.

Я спросил:

— Мама! А что такое Советский Союз?

Мама меня обняла и ответила:

— Советский Союз — эта наша Родина! Это самое дорогое, что у нас есть!

Потом мама включила телевизор, переключила канал, там шли мультики.

— Вот смотри! А я в ванну пойду стирать.

И мама ушла.

Мне стало скучно, и я начал прыгать на диване, который стоял рядом со столиком, где сохли рюмочки, бокалы, стаканчики, вазы. Диван отлично пружинил, и я подпрыгивал все выше и выше. Как вдруг я подпрыгнул, но не вверх, а в сторону.

Я упал и врезался головой прямо в журнальный столик, разбив все бокалы и вазу — всё, что на нем стояло. Со стола я упал на пол. Из раны на голове хлынула кровь.

Я весь был в крови, и очень сильно щипало в глазу. В комнату вбежала мама в халате. Я ревел. Мама схватила меня, положила на диван, сорвала с подушки наволочку и приложила ее к рассечению чуть выше виска, из которого хлестала кровь.

Мама запричитала:

— Паша! Пашенька!

Она положила мою руку на наволочку, которой прижимала рану, и сказала:

— Держи сильно! Я побегу скорую вызывать. Соседям из параллельной квартиры уже подключили телефон. Мама выбежала в коридор и позвонила соседке. Дверь открыла недалекого ума девушка в халате и с полотенцем на голове. Увидев маму, она в ужасе закричала:

— Таня! Что случилось?

Мама вся была в моей крови: руки, одежда.

Мама закричала :

— Оля! Оленька! Паша упал на хрустальную вазу! Срочно звони в скорую!

— Таня! Я разбила телефон вчера случайно! — ответила Оля.

— Тогда беги вниз! Вызови скорую из телефонной будки! Быстрее, Оля! Он сейчас умрет от потери крови!

Оля кивнула и, не закрывая свою квартиру, побежала в сторону лифта в одном халате и в тапочках с полотенцем на голове. Мама вернулась в квартиру. Я лежал, прижимая наволочку к виску. Чувство было, что произошло что-то непоправимое. Мама подбежала ко мне. Я не плакал, я просто лежал, и силы покидали меня.

— Паша, сейчас приедет скорая.

Мама села на диван и сама стала держать наволочку, которая уже была вся в крови.

Оля выбежала из парадной, заскочила в рядом стоящую красную телефонную будку, но набрала не 03, а 02. В телефонной трубке сразу ответили: «Что случилось?»

Оля в истерике начала кричать:

— Мальчик маленький весь в крови! Приезжайте срочно!

В трубке спросили:

— Нападение?

— Да! И Таня в крови! Это его мама! Приезжайте! Приезжайте! Скорее!

В трубке монотонный мужской голос спросил:

— Кто напал?

Оля прокричала:

— Не знаю! Скорее приезжайте, пожалуйста! Адрес: Комендантский проспект, дом 22, третья парадная!

В трубке ответили:

— Ждите! Высылаем наряд и две скорые.

Отдел милиции. 1990 год. В приемнике стоял немолодой мужчина с баяном наперевес, и на весь отдел горланил: «Расцветали яблони и груши!». На него смотрели, улыбаясь, два опера и старшина, а также дежурный отдела, который разливал вино по стаканам. Они выпили.

— Ну как? — спросил дежурный.

Опер с короткой стрижкой ответил:

— Хорошо до слез!

Тут зазвонил телефон.

Дежурный по отделу надел фуражку, сел на стул и поднял трубку.

— Да! Понял! Комендантский! Понял!

Дежурный повесил трубку. Повернулся к сидящим на стульях старшине и двум операм, которые, разомлев, слушали в исполнении немолодого мужичка с баяном «Катюшу».

Дежурный заорал:

— Нападение на женщину и ребенка! Опергруппа на выезд!

Все подорвались, надев фуражки. Дверь отдела открылась. Оттуда выбежали три сотрудника, сели в милицейский УАЗ.

Уазик завелся, зажглась «люстра» — сирена, и сорвался с места.

В это время с сиреной, пролетая на красный свет, летела советская скорая — «Рафик». В машине сидел за рулем бывалый водитель лет 48 с усами по имени Леха, старшая фельдшер, девушка лет 29 с нежными чертами лица и белыми натуральными волосами, по имени Маша, а также младший фельдшер, мужчина лет 30, Миша.

В это время Оля поднялась обратно на этаж. Она зашла к себе в квартиру и закурила. Она курила, смотря в окно. Её всю трясло.

Потом она зашла к нам в квартиру в незакрытую дверь. Картина была ужасная: я лежал на диване, из раны на голове хлестала кровь. Повсюду была кровь и разбитые фужеры, осколки которых тоже были в луже моей крови. Мама, увидев Олю, закричала:

— Ты вызвала скорую?

Оля подошла ко мне, протянула указательный палец, сказав:

— У него сосуды полопались в глазах.

Мама закричала:

— Тупая сука, ты вызвала скорую?

Оля лишь побледнела, сделала пару непроизвольных шагов назад и, прислонившись к стенке, медленно сползла, теряя сознание.

Я плакал.

— Мама! Я умру? — спросил я.

Мама, зажимая наволочкой мне рану на голове, заревела:

— Господи! Господи! Помоги!

Мама не знала, что делать дальше. И меня оставить она тоже не могла. Мама повторяла, захлебываясь в слезах:

— Что же делать? Господи, Святая Богородица, помоги!

В это время к парадной подлетела скорая. Из нее вышли два фельдшера и быстрым шагом направились к парадной. С другой стороны подлетел с включенной «люстрой» милицейский уазик. Из него выскочили три милиционера, двое побежали к парадной, третий милиционер побежал к черной лестнице.

— Вы в 299-ю? — на бегу спросил милиционер.

Фельдшер Маша прокричала:

— Да! Да!

Мама держала мою голову и, плача, в коридор кричала в открытую дверь:

— Помогите кто-нибудь! Пожалуйста, помогите! Пашенька, ты не умрешь! Не умрешь, маленький.

— Оля, тупая блядь, ты можешь сказать, ты вызвала скорую? — кричала мама.

Оля лежала у стены без сознания.

Двери лифта открылись. Впереди стояли два милиционера с пистолетами наперевес. За ними — два фельдшера.

Я услышал из коридора:

— Налево нет 299-й! Направо!

Топот бегущих людей.

Милиционеры ворвались в квартиру с криком:

— Всем оставаться на своих местах!

За ними вбежали два фельдшера.

Фельдшер Маша подбежала ко мне.

Она сразу все поняла, быстро спросив маму:

— Упал? В сознании?

Маша начала перебинтовывать мне голову.

— Срочная госпитализация! — Маша скомандовала младшему фельдшеру. — Готовь капельницу, большая потеря крови, нельзя терять ни минуты.

Мне поставили капельницу, пакет от которой держал младший фельдшер. Маша открыла дверь балкона и крикнула вниз:

— Леха! Леха!

В это время милиционер спросил у мамы:

— Гражданка, что случилось? Только по порядку!

Тут его прервал истеричный крик с балкона Маши:

— Леха! Бля, Лепеха! Ты там что умер?

Снизу послышался голос:

— Да!

Маша продолжала кричать:

— Срочно носилки! У нас тяжелый!

Тут Оля очнулась. Милиционеры стали сразу засыпать ее вопросами:

— Соседка? Из какой квартиры? Вы вызвали скорую?

Появился Алексей с носилками. Меня положили на них, держа на весу капельницу. И через минуту дверь парадной открылась. Впереди носилок был Алексей, сзади меня на носилках нес младший фельдшер. Маша держала капельницу на весу. Меня быстро погрузили в скорую.

Маша скомандовала:

— Леха, родненький, жми! У нас мало времени! Точнее, его нет совсем! Нужно срочное переливание крови!

Скорая сорвалась с места.

У меня была чудовищная слабость. Маша держала мою руку, смотря своими зелеными глазами на меня и без устали спрашивала, как меня зовут, кем я хочу стать. У меня не было сил отвечать и даже плакать.

21.30. Скорая неслась по вечернему городу. Алексей выжимал из старенького «Рафика» всю мощь.

Ко всему можно привыкнуть и даже к смерти. Но к детской смерти привыкнуть нельзя. Я лежал под одеялом. Одна рука и голова выглядывали из-под одеяла. В одной руке стояла капельница, а вторую сжимала Маша. Маша гладила меня по руке:

— Я Маша. А машину ведет Леха! А ты кто такой?

Я едва слышно тонким голосом сказал:

— Я спать очень хочу.

Маша повернулась к младшему фельдшеру, как бы спрашивая: ну что думаешь?

Фельдшер махнул рукой.

— Не довезем, — едва слышно буркнул.

Маша сильно сжала мою руку.

— Ай! Ай! Больно! — выкрикнул я.

Маша нежным голосом прошептала, смотря мне в глаза:

— Пашенька! Нельзя сейчас спать! Потерпи! Приедем, поспишь!

— Куда его? — спросила Маша.

Леха буркнул:

— В городскую Святой Ольги!

Я начал закрывать глаза. Маша опять сжала мою руку.

Я крикнул:

— Больно!

Маша, чуть не плача, смотрела на меня:

— Паша! Пашенька! Должно быть больно! Не спи! Нельзя сейчас спать!

Тут что-то зазвонило, похожее на телефон. Водитель взял трубку.

— Да! Да! Понял! — и повесил трубку.

— Что? — спросила Маша.

Леха закричал:

— Вот сволочи! В городскую не принимают! Придется ехать на Елизаровскую, это еще 30 минут в лучшем случае!

Леха развернул скорую на 180 градусов. И мы помчались в другом направлении. Маша с фельдшером переглянулись, повисла пауза. Это прозвучало, как приговор.

Младший фельдшер тихо сказал, глядя, как Маша двумя руками держит мне руку:

— Отпусти его, пусть засыпает, мы сделали все, что могли.

Маша посмотрела на меня. Из правого глаза у нее скатилась слеза.

Маша сказала:

— Побеждает лишь тот, кто сражается!

Она закричала, сжав вновь мою руку:

— Леха, тормози!

Скорая остановилась на перекрестке с включенной «люстрой».

— Поворачивай назад! Едем в городскую!

— Они не примут, — возразил Алексей.

Маша громко и властно сказала:

— А я его уже привезла! Если они его не примут, то это будет считаться убийством. Пусть только попробуют! Я его уже привезла! Леха, жми, родной!

Алексей развернул вновь скорую на 180 градусов, и мы помчались в городскую больницу.

Через семь минут скорая влетела в ворота больницы и подъехала к приемному покою. Меня быстро выгрузили и завезли внутрь.

С порога дежурная тучная женщина в очках запротестовала:

— Мы не принимаем!

Маша перебила ее:

— У нас большая потеря крови, он умирает!

Дежурная повысила голос:

— Вас должны были перенаправить!

Маша закричала на весь дежурный покой:

— Нас никто не перенаправлял! Я его уже привезла! Дежурного врача-хирурга быстро!

Тут на крик прибежала дежурный хирург с двумя ассистентами. Она, та самая Анна Сергеевна, дежурный хирург.

Анна с холодным взглядом, не обращая внимания на меня, подошла к Маше и отчеканила:

— Так! Что за произвол? Вам сказали, куда его везти! Мы не принимаем.

Маша на секунду оторопела, но тут же выкрикнула:

— Не повезу его никуда! Он больше ни докуда не доедет.

Анна холодным взглядом посмотрела на меня и перевела взгляд на Машу:

— Случаются несчастья. Но это не перекладывает вашу ответственность на нас.

Я заплакал. Не зная, откуда у меня еще взялись силы, но я чувствовал глубокую обиду.

Маша развела руками и заплакала вместе со мной.

— Вы понимаете, что вы делаете? — закричала Маша. — Не повезу! Не повезу.

Анна закричала ей в ответ:

— Ну и не вези! Тогда я в протоколе напишу, что ты его сюда уже мертвого привезла!

Маша, услышав это, остолбенела, закрыв рот рукой от услышаного. Маша посмотрела на плачущего меня, лежащего с перебинтованной головой, на Анну и, заикаясь, всхлипнула:

— Как мертвого? Как мертвого?

Повисла пауза. Маша, закрывая рот ладошкой, в глубоком ужасе смотрела на Анну. Та бросила на неё волчий взгляд. Они смотрели секунд пять друг другу в лицо.

И Маша выпалила:

— Ты! Ты-ты враг! Ты враг моего народа!

Анна поменялась в лице. Она тут же вспомнила разговор с КГБэшником, который ей сказал, что её отца арестовали по доносу фельдшера.

Анна представила свой допрос, как следователь с намотанным на кулак полотенцем, бьет её по затылку, выкрикивая:

— Ты дочь врагов народа! Почему ты нигде это не указала, устраиваясь на работу? Зачем ты пошла в медицину? Из-за тебя погиб ребенок!

Анна представила, как её сбивают с табуретки, как ее избивают оперативники. Анна поменялась еще больше в лице. Она уже была похожа на маленькую девочку.