Бесплатный фрагмент - Край безумной любви

Часть 1. Испытание любовью

Глава 1. Штрафник

Подходила к завершению Вторая Мировая война. В начале мая 1945 года в некоторых землях Германии закрепились разрозненные, немецкие войска: там происходили жестокие сражения. В большей степени сопротивлялись эсэсовские формирования, окапавшись за насыпью, не желали отдавать противнику не единой пяди земли. Бойцам Красной армии приходилось с тяжелыми боями «выкорчевывать» остатки нацистских войск из укрепленных мест.

Рядовой Николай Борисов на тот момент отбывал срок наказания в штрафной роте, осужденный трибуналом два месяца назад за оскорбление командира. Суд приговорил Борисова к пяти годам лагерей, но учитывая его заслуги перед родиной, заменил срок на три месяца пребывания в штрафроте. Второй месяц он дослуживал в разведотделении: за наблюдательность, оперативность и точный расчет, ротный назначил его командиром отделения.

Ночью Борисов со своими боевыми друзьями разведал, что с правой стороны в лесу залег немецкий пулеметный расчет и при наступлении бойцов Красной армии, мог спокойно скосить их пулеметным огнем. Николай расположился в блиндаже и смотрел в стереотрубу, наблюдая за небольшим леском. Он сопоставлял сведения, добытые разведчиками. Стрелковый полк, в котором до своего наказания служил Борисов, рассредоточился правее за лесом. Буквально через несколько минут бойцам штрафной роты предстоит наступление на высотку, находящуюся в четырехстах метрах от расположения передового окопа.

Перед штурмом, как полагалось, заговорил Бог войны — артиллерия. На высотке, где располагались немецкие траншеи, в леске и в поле, плотно ложились снаряды, взрыхляя взрывами мягкую, весеннюю землю. Четыреста метров расстояния, укрытого зеленой травой, между окопами противника и расположением штрафроты, в один миг превратилось в серо — черное месиво.

— Рота — а, после окончания артобстрела всем приготовиться к атаке, — над передовой позицией разнеслась команда старшего лейтенанта Косицына.

— Подожди командир, — обратился к нему сержант Сергеев, — я слышал от наших разведчиков, что справа в лесочке залег пулеметный расчет, ты хочешь, чтобы нас всех положили под кинжальным огнем.

— У меня приказ — взять высоту! Тем более, пока фрицы очухиваются после бомбежки, рота успеет проскочить опасный участок и разгромить противника.

— Ты что, начальник, не врубаешься, тебе же «Серега» говорит: нас всех в преисподнюю отправят, — возмутился штрафник Охримов, один из блатных в роте.

— Ты у меня сейчас договоришься, вошь блатная, попомни мое слово Охримов, останешься живым, самолично отправлю в особый отдел, поедешь снова в лагерь, — стращал Косицын.

— Кто нас попугивает — на того мы закладываем, — пробурчал недовольно Охримов.

— Что?! Да, я тебя сейчас без суда и следствия… — командир штрафроты расстегнул кобуру.

— Товарищ командир, а ведь Сергеев дело говорит, — между лейтенантом Косицыным и Охримовым встал боец Борисов из разведотделения, — разрешите мне с двумя бойцами еще раз проверить лесок, пока бомбежка не закончилась, мы постараемся обнаружить пулеметный расчет и с Божьей помощью отправить его на небеса.

Косицын убрал руку с кобуры, и еще раз злобно зыркнув на Охримова, спросил разведчика:

— Борисов, откуда тебе знать, может, вражеские пулеметчики уже сменили позицию, где вы их искать будете?

— Подстраховаться бы не мешало, — ответил Николай Борисов, — мы мигом, товарищ командир, наша артиллерия наверняка их с места спугнула, если не успели уйти к своим, мы забросаем их гранатами.

— Хорошо, возьми с собой двух бойцов, и зайдите с фланга в лесок, но учтите, как только обстрел закончится, я отдам команду к наступлению. Да будьте осторожны, не попадите под свои же снаряды.

Коля, кивнув головой своему закадычному дружку Алексею и бойцу Мишке из отделения, первым рванулся по окопу. Заскочили в блиндаж и, прихватив гранаты с удлиненными ручками, бросились бегом по извилистым траншеям. Солдаты в конце окопа приветливо пропустили бойцов и, раздвинув заграждения из колючей проволоки, взглядами проводили разведывательно — диверсионную группу. Три фигурки в защитных маскхалатах, извиваясь, словно змеи, скрылись в близлежащем леске.

В двухстах метрах заметили следы от лежки вражеского расчета, отпечатки ног вели вглубь леса. Фрицев было трое, плюс боекомплект и пулемет. Николай движением руки показал друзьям, чтобы они тихо рассредоточились. Кругом стоял гул от рвущихся снарядов. Алексей, пройдя метров сто, приложил руки к губам, звонко защебетал, подражая встревоженной птице, и указал рукой вперед. Залегли. Алексей пополз первым и вскоре заметил, как три фрица, облюбовав ложбинку, затаились, пережидая артобстрел. По команде Николая полетели гранаты и от немецкого расчета остались: исковерканный пулемет, да безжизненные тела.

Совсем недалеко располагалась высотка, которую роте приказано было взять. Стихли хлопки пушек полковой артиллерии и перестали рваться снаряды. Со стороны красноармейских окопов в небо взметнулась ракета и прозвучала отдаленная команда:

— Рота — а, за Родину, вперед! — И на всей протяженности передней траншеи послышалось: раскатистое, — Ура-аааа!

Николай и двое его товарищей, обходя с фланга высотку, первыми подкрались к немецким траншеям. Заговорили пулеметы, поливая раскаленным свинцом первые ряды бойцов. Немецкие мины с жутким воем проносились над головами и падали в расположении роты. Атака захлебнулась. Работали три пулеметных расчета, не давая бойцам Красной армии поднять головы. Немцы били остервенело, просеивая пулями даже трупы, чтобы смерть наверняка достала солдата.

— Братаны, — обратился Коля к друзьям, — я беру на себя средний пулемет, а вы постарайтесь уничтожить крайний, хотя бы накроем две точки, самый дальний мы не сможем достать.

По команде Борисова штрафники по-пластунски заскользили к вражеским окопам, и как только с тыла прозвучала повторная команда: — Вперед! Во вражескую траншею полетели гранаты. Вовремя! Николай успел заметить, как красноармейцы из первой линии, поднявшись с земли, уже неслись к высотке. Падали бойцы, сраженные пулями, с правого фланга бил вражеский пулемет, но в середине и слева, таканье прекратилось, только стрекочущие очереди шмайсеров, разрывали воздух, да одиночные винтовочные выстрелы все реже и реже, доносились из немецких траншей. Позади роты запоздало разорвались мины, впопыхах выпущенные немцами.

Запрыгнув во вражеский окоп, Коля ударил саперной лопаткой по каске немецкого солдата, а друг Лешка уже всадил тому же фрицу в живот штык-нож. Присели на корточки и с трех стволов ППШ полоснули вдоль окопа. Вслед за очередями полетели оставшиеся гранаты. Борисов почувствовал тупой удар в левое плечо, перед глазами все поплыло: немецкие солдаты, остервенело обороняющиеся от прыгающих на них красноармейцев, затем ноги потеряли под собой почву и, лишившись сознания, он упал на дно траншеи.

Очнулся в полевом лазарете, в большой, четырехугольной палатке, лежа на операционном столе. Возле него суетились врач-хирург и молоденькая медсестра. Рядом возился пожилой мужчина — солдат в оборванной телогрейке, он помогал раненному бойцу лечь на носилки.

— Ну, что, дорогой наш герой, очнулся, — врач приветливо погладил Николая по лбу, — потерпи еще чуток, сейчас мы достанем железку из плеча и отправим тебя в госпиталь.

Пока хирург подготавливал к операции инструмент, сестра обкалывала ранение на плече Николая обезболивающим препаратом.

— Доктор, может до госпиталя потерпеть? — произнес умоляюще Коля, глядя как хирург берет скальпель и пинцет.

Медсестричка ласково взглянула в глаза раненному и успокаивающе сказала:

— Потерпи родной, рана не опасная, Николай Фомич мигом достанет пулю, он у нас в этом деле большой мастер.

Коля застеснялся симпатичной девушки и, закрыв глаза, кивнул головой. На поверхности раны он не ощутил боли, но как только инструмент хирурга проник в пулевое отверстие и коснулся металла, Николай дернулся всем телом. Как и обещала сестричка, все быстро закончилось, и когда раненный боец открыл глаза, то увидел, как хирург собирается выбросить пулю.

— А можно я оставлю ее себе на память? — спросил он доктора.

Врач кивнул головой и сквозь повязку обратился к сестре:

— Любаша, перевяжи его и вколи обезболивающий, а я пока осмотрю следующего, и не забудь перед отправкой талисман ему отдать.

К вечеру подъехали две санитарные машины и раненных бойцов осторожно, переместив в кузов, отправили в госпиталь. Люба бережно поправила под головой Николая телогрейку и на прощание сунула ему в руку пулю, извлеченную из плеча.

Через два дня к Коле пришел его друг Лешка, с сопровождающим его бойцом и принес гостинцы от сослуживцев.

— Колек, а знаешь, командир за тебя хлопочет, — с захлебом рассказывал Леха, — говорит, подал рапорт, чтобы тебя досрочно из штрафроты освободили и снова в полк отправили. Ты героический подвиг совершил.

— Да ладно, я что, один там был, а тебя с Мишкой разве командир обошел вниманием?

— Наверняка и нас освободят, а тебе орден — железно обеспечен.

— Ага, сейчас, если только орден «Сутулова» вручат, — усмехнулся Николай. Письма были?

— Нам с тобой нет. Мишке из Ленинграда казенная бумага пришла, правда запоздалая, прикинь Колек, у него там мать и трехлетняя сестренка умерли с голоду. Батька под Киевом погиб, теперь он круглым сиротой остался.

— Да, кабы не война проклятая, — вздохнул тяжело Коля, потирая ноющее от боли плечо, — может, и жизнь наша по-другому бы пошла.

— Да, Колек, я бы не полез с голодухи за картошкой на овощной склад, а ты бы не прогулял смену на заводе. Спасибо родной стране, впаяли нам с тобой срока по самое не люблю.

— Ты хоть под статью за кражу угодил, а я — то за какие коврижки? — возмутился Коля, — какая сволочь придумала, чтобы за прогул людей в тюрьму отправлять. Обидно. Я ведь прогулял по уважительной причине, мамка захворала, и мне нужно было в другой конец города за лекарством смотаться. Так разве послушали следователи?! На скорую руку дело состряпали, вменили статью за самовольный уход с военного производства.

— Коль, а тебя в лагерь отправили или сразу в армию направили?

— Ты что, с Луны свалился, я почти год отсидел, в спецчасть заявление написал, что хочу на фронт, два раза отказывали, я ведь тогда еще малолеткой был. Знаешь, как я опешил, когда меня начальник лагеря к себе вызвал, там у него какой — то капитан сидел, он как раз набирал зэков в штрафники.

— Выходит, ты уже второй раз под раздачу попал.

— Да, если бы не награды, отправили бы на этот раз в лагерь, а не в штрафную роту.

— Странно, Колек, ты почему-то не рассказывал мне такие подробности, — удивился Лешка.

— Разве?

— Нет- нет, ты запамятовал.

— Не люблю я о лагере рассказывать. Все, Лешка, хватит, давай о чем-нибудь другом поговорим.

— Коль, а правда говорят, что сам Рокоссовский перед Сталиным за штрафников просил, чтобы за ранение их под чистую отмывали от прежней судимости.

— Не знаю, Леха, может и так, но нам — то от этого не легче, отношение к штрафникам такое… — Николай вздохнул и резко рубанул здоровой рукой, — со скотиной лучше обращаются.

— Ты не переживай, суд простит, и весь позор смоешь.

— Лешка, не говори так, в чем я виноват перед своей мамкой, перед соседями, перед Родиной, я что, предал их или струсил?! Встречаются разные люди: солдаты бросают оружие, руки поднимают, жить хотят, в плен сдаются, а я не из той породы, пусть меня крест — накрест пулями прошьют, но живым не сдамся. Меня совсем другое волнует: почему меня, парнишку семнадцатилетнего, как жулика отпетого в лагерь отправили? Я тогда для себя решил, лучше в бою погибну впервые же сутки, чем в лагерном дерьме захлебываться годами. Я открыто начальникам в глаза высказывал свои недовольства, так они меня в карцер не раз сажали, потому мое заявление — идти на фронт прятали подальше. Таких, как я, в лагере было полно, многие хотели на фронт, но начальство твердило одно: «На нарах победу будете встречать — твари!» Благо капитан, набиравший зэков в штрафроту, взглянул на меня и сразу дал добро.

— Ты сейчас бы со стороны увидел себя, у тебя взгляд, как у разъяренного быка.

— Что, правда?!

— Конечно, потому вертухаи с тобой не церемонились, от одного твоего взгляда их в дрожь бросало.

— Да, ладно, заливать — то, — засмеялся Колька, но снова ухватился за плечо.

— Сильно болит?

— Есть немного, ладно, до свадьбы заживет.

— А когда свадьба? — заулыбался Лешка.

— Ты думаешь, что говоришь, у меня и невесты нет.

— А сестричка из полевого госпиталя?

— Нет, Леха, ты действительно свихнулся, с какого боку я к ней должен прилипнуть.

— Ну, она же тебе понравилась?

— И что, война кругом идет, а мне жениться? Слушай, брось ты выдумывать.

— Ладно, ладно, Колек, я пошутил, просто, когда тебя увозили в госпиталь, я глянул на вас и подумал, что это судьба, ты так на нее смотрел.

— С благодарностью?

— Не — е, у тебя взгляд был, словно ты с любимой девушкой прощался.

— Лешка, хватит заливать, сделай лучше самокрутку, а — то уши опухли, курить хочется.

— Держи, это тебе ротный передал, — спохватился, Алексей и протянул другу пачку папирос.

— Вот это да! — обрадовался Коля, — лучше награды нет, не забудь от меня поблагодарить его за папиросы.

Друзья расстались, в надежде, что скоро снова увидятся.

Через две недели по репродуктору, вещавшему со столба, голосом Левитана было объявлено, что Германия капитулировала. Здесь такое началось: солдаты, словно родные обнимались, целовали друг друга. Кто-то, не стесняясь, плакал, один больной, не смотря на ранение, подхватил сестричку и закружил ее. Веселье бушевало вокруг, кто-то вытащил гармонь и, развернув меха, заиграл задорную мелодию. Невесть откуда появилась солдатская фляжка, наполненная водкой и под счастливые возгласы, полилась жидкость в алюминиевые кружки. Только к глубокой ночи удалось угомониться раненным. Спать не хотелось, больные мечтали, что скоро вернутся в родные края. У кого остались семьи, тому посчастливилось, а кто-то вернется на пепелище или в разрушенные дома, а иные, пока шла война, потеряли всех родных и их уже никто не ждет.

Коля тоже мечтал: вот вернется в Москву, в Филевский район, в Юный городок, к матушке в деревянный барак и заживут они, как жили до его ареста. Коля тяжело вздохнул и подумал: «Может за военные годы власть помягче стала, добрее? Теперь нет бешеного плана на заводах, да жесткого режима, когда сажали за прогул, да чего там прогул, были случаи и за опоздание! Интересно, в соседнем бараке жила Аня, такая симпатичная девушка, правда она была совсем молодой, но всегда была со мной приветлива, наверняка сейчас в невестах ходит. Да, повезло, — улыбнулся Николай, — теперь вернусь живым, обошла меня стороной «костлявая», только чуть-чуть зацепила, ничего, заживет, как на собаке.

Он достал из кармана халата пулю и, зажав между большим и указательным пальцем, ухмыльнулся.

— Что браток, родной сувенир? — спросил сосед по койке.

— Роднее не бывает, я его через плечо родил, — засмеялся Коля.

— Выброси, говорят плохая примета — осколки, да пули оставлять.

— А я не суеверный, и к тому же, война закончилась, — весело ответил Колька.

— Как знаешь, дело твое.

Прошло время, в госпиталь к Борисову приехали замкомроты и майор из штаба дивизии, поздравили разведчика и сказали, что его дело будет скоро рассмотрено в суде и Николая освободят. При разговоре присутствовал друг Лешка, он тоже надеялся, что его освободят.

Дело шло к выписке, и Коля ждал, когда его переведут из штрафроты в действующие войска, а там и рукой подать до дома. Мысленно уже собирался к отправке, как внезапно его вызвали в кабинет и, увидев сидящего за столом мрачного майора, почему-то подумал, что ему сейчас предложат отправиться на родину, но только не в общем вагоне.

— Ты у нас, откуда угодил в штрафники? — спросил особист, просматривая личное дело Борисова.

— В стрелковом полку служил.

— За что командира роты оскорбил?

— В деле все написано.

— Без тебя знаю, что написано, я тебя спрашиваю, — грубо сказал майор.

— Я и сейчас повторю, что капитан тот круглым дураком был, кто его только комротой назначил…

— Ты опять за старое? — перебил Борисова особист, — все вы уголовники ушлые и дерзкие и откуда в тебе, таком молодом, столько наглости. На фронт сам просился?

— В лагере добровольно заявление написал.

— Ладно, это прошлые дела, а как ты сейчас в разведотделение попал?

— Меня туда перевели, во многих штрафротах есть разведка.

— Меня это, как-то мало волнует, а вот почему бывшего уголовника без проверки допустили в разведку? Контакты с немцами были? Языка приходилось брать?

— Майор, к чему такие вопросы, есть командир роты, он все обо мне знает.

— Все, да не все.

— Ты о чем? — начал нервничать Николай.

— Ты мне не тычь, щенок! Подвигом и былыми наградами хочешь прикрыться, не выйдет, мы таких быстро раскрывали.

— Каких — таких?! Я что, по-твоему, когда в разведку ходил, с немцами якшался, — взбеленился Борисов.

— Молчать!! Сопляк, ты с кем разговариваешь?! Вот, бумага на тебя пришла, — майор достал из папки листок, — сомнения у органов имеются, как это ты дважды в штрафники угодил, да еще в разведку умудрился пролезть. Ты что думаешь, мы в носу пальцем ковыряем… Всех твоих дружков уже опросили, командиров. Не беспокойся, их тоже накажем, за потерю бдительности. В общем собирайся, поедешь с нами.

— А как же госпиталь? Я же не долечился.

— Где положено, там и долечат.

— Начальник, война же закончилась, что еще вам от меня нужно, я кровью смыл свое первое преступление… Прогул, по-вашему закону тоже преступление?

— Ты саботажник, потому Родина и отправила тебя под надзором ковать победу. Все, хватит разговоров. Сержант, — крикнул майор. В кабинет вошел боец. — Получишь вещи, одежду и отправишь его в штаб дивизии.

— Есть отправить, товарищ майор!

Все заново ворвалось в жизнь Николая: арест, этап. Сначала был сгонный пункт в Германии, затем под конвоем, в забитом до отказа товарном вагоне, следовал путь в конечный пункт назначения — «ПФЛ». Там его, не смотря на ранение, ждал нелегкий труд на стройке. Опять допросы оперативников и следователей, а затем этап в северный лагерь. Пока выясняли суть да дело, пришлось сидеть в суровом лагере, и только по истечении полтора года на выездной сессии суда, Николаю объявили, что он приговаривается к четырем годам лишения свободы. Сидя в промозглом бараке, он все думал: «Как же так? Выходит, нас не простили, унизили, наказали и снова закрыли. Видать у них «наверху» совсем другие планы, мы не нужны им на свободе. Страну нужно поднимать из руин. Теперь понимаю, власти нужна дармовая рабсила. А нас много! Выходит, штрафников проще закрыть в лагеря, чем вернуть домой, а ведь мы расскажем людям правду: как власть об нас вытирает ноги, как намерена дальше с нами поступать. Мы же фронтовики — штрафники, ей, как кость в горле, потому всех неблагонадежных, смелых в своих суждениях и поступках, она вынуждена изолировать от остального народа. Да, мы — штрафники, испытали на себе ужасы тюрем, лагерей, побывали «на дне» людской жизни. Мы не станем молчать. У нас, у непрощенных, ярость кипит в груди. При такой власти нам плохо придется — нас каждого ждет неизвестность. Когда — же придут нормальные люди и вышвырнут безмозглых тиранов? Эх, Родина, за что же ты нас не любишь?!

Глава 2. На Филевской стороне

Шел 1949 год. У Борисова закончился срок отбытия наказания и в конце зимы бывшего штрафника с изломанной судьбой, освободили. Орден «Красной звезды» ему вернули и еще медаль — «За отвагу». Он даже не предполагал, что по возвращению в Москву, ему еще долго придется получать разрешение на прописку в Филевском районе, где проживал с матушкой до первой судимости. Сто первый километр — всегда пожалуйста, но чем ближе к центру, тем проблематичнее было закрепиться в столице.

Детство и отрочество Коли прошли в Юном городке, который разделяли две улицы: Красная и Черная. Теперь же, после войны Красную улицу заселяли в основном вернувшиеся после победы фронтовики, а Черная улица, как считала власть, была в старые времена — бандитской, так и продолжала «воспитывать» молодежь в людском духе, а не по общественным законам и меркам. Николая тоже воспитала улица, заложив в его сознание ценности, такие как: сплочение, дружба и отстаивание правоты, что иногда сталкивало в споре уголовный люд Юного городка с представителями власти на местах, то есть с участковыми инспекторами.

Мама постарела, сдала за годы, да было от чего: получила на мужа похоронку, и пока шла война с ужасом встречала почтальона, только бы не протянул ей «казенную» бумагу на сына. Когда перестали приходить письма от Коли, горевала, думала, что пропал без вести, и только через полтора года весточка от сына вернула ее к жизни.

«Пусть в лагере, но зато живой, — переживала она, понимая, что сыну сломали жизнь, — что поделать, раз у нас в районе, на улице Черной таких ребят было много: кто под „горячую руку“ власти попал, а кто и по глупости сел за решетку. Вон, соседский парнишка — Сережка Резаков, уже не один раз побывал в тюрьме, правда он моложе сына, но, как говорят: „Молодой, да ранний“. Вроде с виду и по разговорам парень — то не плохой, однако ж, неймется. Хоть и молод, да не сбил бы моего парня с пути, сын — то выходит, вроде отрицает порядки советские, как „политический“ идет, а Сережка все по карманам промышляет, да в карты играет, одним словом — уголовник».

— Мам, помнишь в соседнем доме девчонка жила? — спросил Николай в первый же день.

— Аннушка?

— Она, она, симпатичная такая.

— Чего ж не помнить, — мать улыбнулась, — а ты знаешь сынок, ждет она тебя, голубка. Может быть, и выскочила бы за кого, но Сережка Резаков не дает никому даже взглянуть на нее. Он намедни такую драку устроил, пришли с Красной улицы ребята, и один из них хотел к Ане посвататься, так Резак ему путь указал в обратную сторону. Насилу убежали, с нашей — то улицы мигом парни, да мужики собрались.

— А почему ты решила, что она меня ждала?

— Видела я ее, разговаривала, она сама мне призналась, что дорог ты ей. Иди сынок, вижу, что и еда тебе в горло не лезет. Ты уж поаккуратнее с ней, девчонка еще больно молода…

— Мам, ты что, я ее ничем не обижу.

— Иди сынок, иди, вижу, что и ты к ней неравнодушен, — улыбнулась мать.

Когда Коля подходил к Аниному бараку, то увидел, как на крайнем окне колыхнулась занавеска, из-за нее кто-то наблюдал. Он улыбнулся, и приложил руку к груди: сердце бешено колотилось. Вот она — самая крайняя дверь. И вдруг Коля обомлел: вместо девчонки, какой он запомнил Аню, выскочила из сеней, стройная, симпатичная, белокурая девушка, в старой, потертой шубке и в накинутом на голову платке. Аннушка за годы сильно повзрослела, но глаза, губы, остались прежними. Она робко остановилась и прижалась к перилам. Коля не сводил с нее глаз и, понимая, что скромная девушка стесняется его, заговорил первым:

— Здравствуй Аня. Мне матушка сказала, что виделась с тобой, — Аня молча кивнула, — я хотел тебе написать с фронта, да думал, что ты никогда не воспримешь меня всерьез. Ты еще девчонкой была, когда меня забрали.

— Неужели ты обо мне думал?

— Да, иногда, но не так…

— А я о тебе часто вспоминала.

— Ань, так я тебе нравился? — Девушка сконфузилась, зарделась и ничего не ответила. — Аня, ты не стесняйся, скажи как есть, я правда тебе нравился?

Легкая улыбка скользнула по губам девушки, и она кивнула.

— Так ты меня ждала?! — спросил он восторженно и удивленно. Аня опять молча кивнула. Николай сел на лавочку и пригласил Аню. Улыбаясь, она присела рядом.

— Ты насовсем вернулся?

Николай сгустил брови и, тяжело вздохнув, тихо ответил:

— Должно быть насовсем.

— А что ты натворил, почему тебя снова забрали?

— Гитлеровцев бил.

— За это не садят в тюрьму, а награждают.

— Меня отметили, — Коля расстегнул телогрейку и отвернул правый край.

Аня увидела орден и планку.

— Какой красивый, а что это за полоска?

— Ранен я был.

— Тебя ранило, а куда?!

— Было дело, в плечо. Ань, ты мне скажи, — решил сменить он тему, — у тебя есть кто? Серега Резак тут кого-то гонял из-за тебя.

— Ты и про это слышал. Ходил здесь такой, ребята его «Крысой» прозвали, но он мне противен. Говорят, он на Красной улице живет и недавно с фронта пришел. Сергей Резаков его ненавидит, говорит, что папаша его в органах работает, после войны его направили, мол, в милицию.

— Я слышал Резак здесь шпаной командует, когда меня забрали во время войны, он еще совсем салагой был.

— Да, действительно он вымахал, выше тебя теперь будет. И про то, что со шпаной водится, я тоже знаю.

— А у тебя к Сережке ничего нет?

— Да нет же, Коля, — Аня потупила взгляд и тихо сказала:

— Я тебя ждала.

— Ань, ты так сильно изменилась…

— Так сильно, что ты не узнал меня? — девушка заулыбалась.

— Узнал, но ты такая стала … — Николай нежно взял ее руку в свою, — я чувствовал раньше, как ты на меня смотрела, но не понимал, почему.

— Я первый раз тебя увидела, когда вы с парнями Резаковым дрова пилили и кололи, мамка моя тогда сказала: «Парнишка какой хороший, вот только с Резаковым — старшим зря связался, затянет он его в болото».

— Мама сказала, что у Резака отец погиб.

— Да, Сережка Резаков получил на него похоронку.

Коля, спохватившись, спросил:

— А твои, мама, отец — живы, здоровы?

— Папа погиб, на него похоронка пришла, а мама не вернулась с ночной смены, за станком ей стало плохо, вызвали врача, но поздно.

От горьких воспоминаний у Ани на глаза навернулись слезы.

— Как же ты одна жила все это время?

— Меня тетка родная взяла к себе, я у нее жила одно время, а два года назад вернулась в родной барак.

— Сочувствую, ты теперь круглая сирота.

Аня тяжело вздохнула и, посмотрев парню в глаза, спросила:

— Коля, а я тебе нравлюсь?

Он ответил не задумываясь:

— Ты мне и тогда нравилась, но ты была совсем молоденькой.

— А сейчас?

— Аня, ты хорошая, ты и сейчас мне нравишься.

Он обнял ее за плечи и слегка прижал к себе. Девушка поддалась его душевному порыву и, доверившись, положила голову на плечо Николаю.

Продружили молодые полгода и к осени справили скромную свадебку. Молодая жена устроилась на фабрику, а Николай долго не мог найти постоянную работу. Ходил на товарную станцию разгружать мешки с мукой и крупами, часто приходилось освобождать вагоны от угля. Наконец устроился грузчиком в речной порт. В семье царили любовь и лад. Казалось, жизнь наладилась, но прошлое Николая не давало покоя властям: сначала его частенько навещал участковый, но видя, что парень не лезет в преступные дела, постепенно отстал. Несколько раз Колю вызывали оперативники и интересовались его жизнью: спрашивали о Резакове, который умудрился снова попасть за решетку. Как-то раз ночью Сергей Резаков со своими дружками обокрал магазин на Красной улице, проникнув через взломанное окошко, в которое принимали хлеб. Унесли с собой продукты, спирт, водку и через два дня Резакова с двумя его дружками, арестовали.

Николай был всегда категоричен, когда разговор заходил о политике и войне, он знал настоящую цену свободе и отношение госвласти к свободолюбивым людям, которые были у нее, как бельмо на глазу. Однажды в разговоре между мужиками с начальством, Коля стал защищать права рабочих и нелестно высказался о советской власти. Кто-то тайно доложил куда следует и вскоре его задержали и препроводили в ГУГБ, где ему пришлось выслушать обвинение в свой адрес, что он своими смелыми высказываниями подрывает основу социалистического строя. Наравне с основными обвинениями ему предъявили связь с уголовниками и неблагонадежными, в плане политических взглядов, людьми.

Аня передала мужу в тюрьму нехитрые пожитки и, не добившись у власти разрешения повидаться с ним, отправилась в слезах домой. Вскоре она осталась одна, мама Николая после приговора суда над сыном, умерла — не выдержало сердце.

Николай вернулся из лагерей не скоро, все, что ему пришлось испытать на севере, тягостным бременем легло на всю оставшуюся жизнь. В 1953 году в Норильске, где отбывал наказание Николай, в ГУЛАГовских лагерях: Горный, Речной и Степной вспыхнуло восстание заключенных. Николай примкнул к группе штрафников, которые входили в один из главных очагов мятежников. Лагерное начальство не принимало справедливых требований политзаключенных и в том числе «воров», пытавшихся агитировать среди рабочих рудников. Группировки рвались к «руководству» зонами. Воры выступили против «сук» и подняли остальных заключенных против системы ГУЛАГа. Несмотря на личные интересы, воры нашли правильные аргументы при выдвижении требований: об отмене принудительного труда, прав заключенных и тем самым заставили комиссию ГУЛАГа отменить существующую практику жестокого управления лагерями.

Восстание заключенных в Горлаге совпало по времени с междоусобной борьбой кремлевской верхушки, которая уничтожила Берию.

После объявленной заключенным амнистии в 1953 году, Николай с 58 статьей за плечами, под указ не попал, его держали в лагере еще пять лет, он вернулся домой только в 1958 году. С нескрываемой радостью обнял жену, счастью его не было предела, он понимал, что Анна любит его, потому и дождалась.

Через год у Ани с Николаем родился сын, назвали его Алешкой, в честь фронтового друга.

Сергей Резаков в последнее время задержался на свободе, он стал чаще приходить к Борисовым, подружился с ними еще крепче и через полгода, когда у Леши прорезался первый зуб, Николай, посоветовавшись с Анной, позвал Резака в крестные.

По жизни у Николая были свои взгляды и убеждения, в корне отличающиеся от позиции Резака. Если заходил разговор в целом о жизни, то обязательно, каждый из спорящих отстаивал интересы своей стороны. Николай сетовал на скудную и беспросветную жизнь простых людей, ютившихся в лачугах и бараках, а Резак превозносил воров, которые могли и умеют поддерживать порядок среди людей. Поспорив в очередной раз, они оставались при своих мнениях, разногласия не мешали им жить в дружбе. Резак частенько угощал маленького Лешку сладостями: то принесет леденцы, то невесть откуда — мороженное. Аня сдержанно относилась к дружбе Николая и Сергея, она знала, что дерзкий Резак никогда несправедливо не набросится на человека и не подобьет старшего друга Кольку на какое-нибудь преступление. Каждый из них выбрал свой путь и шел по — своему: муж тяжело переживал обо всем, что случилось с ним в жизни, зачастую выглядел задумчивым и угрюмым, а Резак прожигал свою жизнь, идя по ней легко и особо не напрягаясь. Посадят в тюрьму — ничего, срок не резиновый, все равно закончится. А вот Николаю с его убеждениями жилось трудно в таком обществе, где все делилось на черное и белое. Потому Аня понимала его сердцем и всячески старалась уводить от мрачных мыслей.

Николай находил временную работу и с утра до ночи вкалывал, чтобы прокормить семью. Он часто виделся со своим другом — Серегой Резаком и они, сидя на крылечке барака, обсуждали какие-то вопросы. Анна иногда наблюдала за ними и не могла понять, почему ее муж и крестный отец Алешки о чем-то горячо спорят.

Борисов поглядывал иногда за другом Сережкой, ловя его взгляды, направленные на Анну. Коля понимал, что его жена нравится Резакову, но он никогда, даже при сильном опьянении не затрагивал подобную тему. Вот так и жили два друга, в ожидании чего-то непредсказуемого, и каждый понимал, что рано или поздно в их дом снова постучится беда, и она таилась, ждала, когда подвернется удобный для этого момент.

Однажды в воскресный день к бараку подъехал закрытый фургон, для перевозки арестованных, из него вышли сотрудники милиции и направились к квартире, где проживала семья Борисовых. Резаков заметил в окно, как люди в форме вошли в двери к другу Кольке и понял, что его забирают и возможно надолго. Коля, словно ждал их прихода, молча оделся, взял старый чемоданчик с вещами, обнял, поцеловал жену Аннушку и маленького сына. Под конвоем вышел на улицу, где уже собрались любопытные соседи. Аня стояла на крыльце и, зажав в одной руке платок, утирала неудержимые слезы, а другой рукой прижимала к себе сына. С горечью в сердце и с мокрыми от слез глазами, провожала она до «воронка» родного человека. Алешка не мог тогда еще знать, на какой срок покидает их отец, но Аня знала точно — не на один год. Николай, перед тем, как запрыгнуть внутрь фургона, обернулся и улыбнулся. Вот таким она запомнила его на долгие годы: добрым, молодым и с прощальной улыбкой на губах.

Прошли годы. В стране к власти пришел Хрущев, народ стал ощущать политическую оттепель. Много людей было реабилитировано после Сталинских репрессий, но были и такие, кого государственная рука продолжала удерживать в лагерях, в их число попал и Николай Борисов.

Алешка рос и с утра до вечера носился с ребятами по улицам, благо из соседних бараков собиралось много мальчишек и девчонок. Ему было невдомек, почему мама, уткнувшись в подушку, часто плачет ночами. Разве подрастающий мальчишка мог понять, почему отца, которого он не помнит, так не любит существующая власть и при удобном случае отрывает от родной семьи и закрывает на долгие годы в лагеря. Но зато мама часто рассказывала, как он воевал на фронте, как его ранило, и Алешка гордился своим отцом, хотя совсем его не помнил. Открывая старенький шифоньер, он бережно трогал висевшие на лацкане пиджака орден «Красной звезды» и медаль «За отвагу». С интересом рассматривал пулю, которой по рассказу мамы, отец был ранен на фронте.

Тянулись в ожидании долгие дни, месяцы, годы. Письма от Николая приходили редко, и Аня с надеждой выглядывала в окно, когда же почтальон пройдет мимо, но увидев в очередной раз, как он мотает головой, тягостно вздыхала, садилась на стул и, прижав руку к глазам, не могла унять слезы.

Алеша, заметив тоскливые и заплаканные глаза матери, подошел и, прижавшись к ее плечу, тихо успокаивал:

— Мам, завтра придет письмо. Вот увидишь, с папкой все хорошо, не переживай, мам.

Аня, обняв сына, успокоилась и, взглянув в его глаза, сказала:

— Да, сынок, как любил шутить наш папка, чернила не успевают высыхать, потому так долго идут до нас письма.

— Мам, а когда мы поедем к нему?

— Как только разрешат свидание. Вот поднакопим денег, дождемся письма и поедем к твоему папке.

Шли дни, она жила от письма до письма. Дождливая, серая осень, менялась зимой, затем приходила долгожданная весна, наполненная душистыми запахами сирени, врывающимися в открытые створки окна.

Сергей Резаков со стороны своего барака часто видел, как Анна, стоя у открытого окна, устремляла тоскливый взгляд, высматривая кого-то на улице. Резак тяжело вздыхал: он знал, кому предназначен этот взгляд, полный любви и отчаяния.

Осознавал Сергей Резаков, что стал вести себя мудрее. Раньше случалось, совершит кражу, спустит быстро денежки и по новой на дело. Жил от одной кражи к другой. А теперь осторожнее заводил знакомства, с кем попало, на дело не шел. Правда, играл в картишки, и когда удавалось снять крупный банк, вот кураж! Мог собрать друзей, подруг и разгуляться по-полной. Соседи тогда догадывались, Резакову в чем-то повезло или его дружок освободился и на радостях они устроили пир на всю Черную улицу.

Весной, когда бараки утопали в вишневом цвету, когда девушки и парни собирались на лавочках под окнами, допоздна звучали песни под гитару или аккордеон. За листвой скрывались молодые парочки, откуда доносились шепот или причмокивания от сладостных поцелуев. Аня с легкой улыбкой порой смотрела, как Резаков чудит, весело балагурит и шутит, пощипывая девушек, привлекает их своими песнями.

Сын Алешка любил его за доброту, за дерзость, за умение находить подход к ребятне. Если Резак при деньгах, то никогда не обделял ребятишек вниманием, всегда преподносил сладости или какие-нибудь игрушки. Однажды, играя во дворе в футбол, пацаны пустили мяч в соседский огород к сварливому мужику. Он не раз ругал ребятню, что пропорет вилами мяч, вот и на этот раз мальчишки упрашивали ворчливого дядьку отдать мяч.

— Все, доигрались сорванцы, все грядки мне своим мячом помяли. Больше не увидите его.

— Дядь, ну пожалуйста — а, — упрашивали они соседа, — мы больше не будем.

— Нет, я сказал, ищите другое место для игры.

— Это, Миха, — раздался знакомый голос, — Резак подошел к штакетнику, — мяч пацанам верни.

— Серега, не встревай, они мне все грядки испортили.

Резак достал из кармана брюк денежную купюру и, протянув ее Михаилу, сказал:

— Это тебе за издержки, покроешь свои убытки.

— Я сказал — нет!

— Слышь, ты, чмо, если ты в неладах с мужиками живешь, так не спускай свою злость на пацанов. Не отдашь мяч, башку твою сорву и отдам пацанам, чтобы они ее гоняли вместо мяча, — пригрозил Резак.

Сосед нахмурился и, опасаясь, что Резак исполнит свою угрозу, бросил мяч за штакетник. Серегу многие из соседей побаивались за крутой нрав. Мало кто сомневался, если Резак достанет из-за голенища сапога финку, то может довести дело до конца, потому старались не перечить жигану. Лешка с благодарностью взглянул на Резака.

— Если что, крестник, обращайся. Кто из взрослых обидит, сразу мне говори, не жди. Я батьке твоему обещал, что с тобой все будет в порядке.

— Ладно, дядь Сереж, — согласно кивнул Алешка.

— Я тебе сколько раз говорил, я твой крестный, называй меня просто — Серега, ты же знаешь, я не люблю этих — дядя… тетя… Понял Леха, чтобы я не слышал от тебя, что ты называешь меня дядей.

Улыбнувшись, Лешка еще раз кивнул и рванулся к группе пацанов, нетерпеливо ожидающих, чтобы погонять мяч.

Резак любил «погарцевать» по Юному городку, наденет хромовые сапоги, приспустит их гармошкой и пошел по улице. Черный костюм и брюки сидели на нем, как на манекене. Прищурит дерзко взгляд и, наигрывая на гитаре, соберет толпу парней и девушек. Но, пожалуй, самым любимым занятием для Резака, была игра на аккордеоне. Сядет на крыльцо, растянет меха и польется задорное танго «Брызги шампанского», которое плавно переходит в «Амурские волны» или необычайные французские мелодии. Вот тогда во дворе его барака собиралась не только молодежь, но и взрослые и даже старики. Приходила Анна и слушала, как Резак виртуозно исполняет музыку. Он закрывал глаза и, слегка наклонив голову, плыл вместе с мелодией. Казалось, не его руки исполняют шедевры, а кто-то другой манипулирует клавишами. Потом поступают частные заявки и пожилые люди, поблагодарив Сергея, расходятся по своим дворам. Над бараками и улицей до поздней ночи раздаются задорные песни: от уркаганских, содержащих блатные слова, до тоскливых, мучительно входящих в сознание песен. Аня всегда ждала этого момента и, представив, как ее любимый Коля сейчас тоскует, стояла со слезами на глазах и слушала вкрадчивый голос Сергея. Резаков понимал ее состояние и вкладывал в голос такие нотки, что брало за живое. Только через изумительную мелодию, красиво произнесенные слова, можно донести до сердца женщины, как ее любят двое мужчин на свете — это ее муж Николай и он — Серега Резак.

Подрастала детвора на Филях, на улице Черной, впитывая, как губка поступки и наказы взрослых парней и мужчин. Примеров было много: одни садились в тюрьмы, другие выходили из лагерей и кругом существовал свой, негласный закон. Продал, наябедничал, струсил — в изгои. Своровал у своих — объявят «крысой». Унизил, оскорбил, надругался над девушкой — получишь нож в бок или такого подонка опустят ниже «тротуара». Отругал кто-то из молодых пожилого человека, в этот же день ему вставляли таких тумаков, что желание оскорблять взрослых, сразу пропадало. Госвласть — это конечно, она обладает силой и умением подавить любые действия в несоблюдении законов. Но исполнение, как таковых, не многие принимали за основу, те, кто неоднократно побывал в лагерях, вели свою политику, отличавшуюся от основной. Свежи в людской памяти: война, голод, разруха, репрессии и огромные лагерные срока. Не все были жуликами или просто попавшими на срок по уголовной статье за бытовые преступления, были и такие, кто осуждал действия соввласти за политические наказания. Таких людей власть прятала за колючей проволокой и, дав вздохнуть немного свободного воздуха, загоняла по-новому в холодные и мрачные бараки лагерей. Одним из них и был Борисов Николай.

Глубокой осенью пришло долгожданное письмо, в котором Коля сообщал, что ему положено свидание и состоится оно через два месяца, то есть в январе. Аня места себе не находила, получив радостную весть. Она выскочила на улицу и покричала сына. Но Алексей где-то пропадал с друзьями. Она обошла несколько бараков и, увидев друга Лешки — Валёного Витю, спросила:

— Витюш, ты моего не видел?

— Теть Ань, он пошел к дворцу Горбунова с пацанами, говорят, кино классное привезли, сегодня вечером покажут.

— Передай ему, если увидишь, письмо от отца пришло, пусть срочно бежит домой.

— Хорошо тетя Аня, передам.

Анна скопила сумму денег, чтобы хватило на дорогу туда и обратно. Продуктов набрала побольше, хорошо сын с ней едет, поможет с поклажей. Ехать далеко, в Сибирь, на свидание отвели всего одни сутки. Плохо только, что свидание будет проходить в вагончике у людей на виду. Ну, да ладно, ей бы взглянуть в любимые глаза, да обнять крепко и прикоснуться к его губам. Сын совсем не помнит отцовской ласки, но по ее рассказам Алешка всегда знал, что папка ждет его и любит, хотя и находится далеко от семьи. Коля у них самый лучший, как можно не помнить его: за его спокойный голос, за ласку и заботу. Аня никогда не забудет, как муж, сильно простудившись, утром собрался на работу. С температурой, еле стоя на ногах, подался зимой по холоду. Денег в семье не было, даже не на что хлеб купить, занимала у соседей, а Коля гордый — не хотел брать в долг, не любил, вот и пошел больным на работу. Пришлось Ане к Резаку идти за помощью, он как услышал, так раздетый и бросился на улицу. Увидел Кольку, присевшего в сугробе, взвалил на себя и домой притащил. Потом ругал его, но мягко, по-дружески. Резак ушел, а вечером принес две авоськи с продуктами и еще положил на стол деньги.

Аня тоже гордая, ей чужого не нужно.

— Сергей забери деньги, а за продукты спасибо.

— Ты хочешь, чтобы он, как я, пошел воровать, чтобы прокормить вас, — Резак указал на больного Николая и осуждающе продолжил, — деньги не пахнут, ты его сначала на ноги поставь, да мальчонку, как следует накорми, потом будешь мне высказывать, нужны тебе ворованные деньги или нет. — И хлопнув дверью, ушел. Что могла возразить Резакову в тот момент Аня, когда в доме действительно было голодно, потому была благодарна Сергею за помощь.

Ехали на поезде несколько суток. Вот и станция, на которой выходить, да еще пришлось ждать автобус, чтобы доехать до поселка, где содержали Николая в лагере. Вагончик для свиданий размещался между колючими заборами и чтобы до него добраться, нужно под конвоем пройти вдоль запретной полосы. Если заключенный без разрешения выйдет из двери вагончика, то окажется под прицелом карабина часового.

На счастье Анны и Лешки в этот день свидание полагалось только Николаю. Внутри было тепло, буржуйка в углу еще дышала жаром. Разложили вещи, выложили продукты, и стали ждать Колю. Лешка, через зарешеченное окно посмотрел в зону, и увидел несколько деревянных бараков. Над трубами вился дымок. Основной лагерный люд находился на работе — объекте, где происходила вырубка леса. Николай в этот день был освобожден от работы.

За дверью послышался скрип снега под ногами и с клубами холодного пара, в вагончик вошел арестант в ватной телогрейке и шапке-ушанке. Аня бросилась к мужу и, обхватив руками шею, прижалась к его груди. Затем, слегка отстранившись, стала неистово целовать лицо. Николай ловил ее губы и, блуждая глазами по лицу, не мог наглядеться, затем подошел к сыну, ласково потрепал его по волосам и прижал к себе. Сын почувствовал щетину на небритых щеках отца, и поцелуй его холодных губ.

— Родной ты наш, похудел, осунулся, — Аня пригласила мужа за стол.

Алешка, еще стесняясь отца, заулыбался и, поддавшись настроению матери, весело сказал:

— Ничего, пап, мы тебя сейчас откормим, смотри, сколько мы тебе еды привезли.

— Ты мой хороший, — произнес ласково Николай, — главное, что вы здесь, — и нежно притягивая сына к себе, добавил, — Алеш, ты так вырос.

Сын взглянул на отца и он, несколько минут назад, казавшийся ему далеким, чужим, смущенным, одиноким, вдруг стал таким родным и близким.

— Пап…

У Лешки не нашлось слов, защипало глаза. Он прижался к отцу и, стыдясь своих слез, зарылся лицом в его куртку. Анна сидела и, утирая глаза платочком, молча смотрела на мужа и сына. Она жила сейчас временем, отведенным на встречу. За этот момент, когда она видела их вместе, Аня готова была отдать жизнь. У горячо любящей жены и матери, при виде этой сцены, из глубины души поднялась волна избыточных чувств, она присоединилась к любимым и родным, нежно обняв их. Пусть на несколько часов, но они были вместе, этот миг для нее был самым счастливым за последние годы, когда она была разлучена с мужем.

В вагончик ввалился офицер в овчинном полушубке и завязанной под подбородком шапке-ушанке.

— Общаетесь?

Николай встал из-за стола перед проверяющим, так было положено правилами.

— Да, гражданин начальник.

— Издалека родные пожаловали?

— Из Москвы.

Офицер взглянул на симпатичную женщину, на пацана и поманил его пальцем. Лешка поднялся с табурета и подошел ближе к офицеру.

— Малой, ты бы оделся. Пойдем, прогуляемся, пусть мамка с папкой пообщаются, а ты пока в караулке побудешь.

Лешка взглянул на смущенных родителей, как бы спрашивая у них совета, но поняв в чем дело, суетливо засобирался.

— Борисов, за порог ни шагу, часовой на посту, если пойдешь без сопровождения по тропе, откроет огонь, — предупредил офицер, — и чтобы никаких перекидов в зону не было, иначе прекращу свидание.

Николай согласно кивнул и офицер с Алешкой вышли из вагончика. Пока шли к караульному помещению по тропе нарядов, Лешка с удивлением разглядывал всю обстановку. Столбы с натянутой колючей проволокой, внутри зоны бараки. Вот проехала через ворота подвода с грязной бочкой, вывозя отходы из столовой. Пожилой мужчина — зэк управлял лошадью. Вечерело. И вдруг к воротам, с противоположной стороны зоны, под конвоем солдат, стали подходить заключенные. Шел съем с работы. Люди выстраивались по пять человек в шеренгу и солдаты обыскивали их. «Пятерка» проходила в превратную зону, за ними закрывали ворота и запускали в зону. Внимание Алешки привлекло несколько зэков, они показывали пальцами на лошадь, проезжавшую мимо, и громко смеялись. Когда возничий натягивал поводья, лошадь обнажала зубы, на которых стояли большие коронки из тонкого металла. Отполированные «фиксы» блестели желтым отливом. Зэки загоготали и повернули головы на стоящего поодаль офицера. Стало понятно, почему они смеялись: когда офицер, отдавая команды, раскрывал рот, Лешка увидел на его зубах золотые коронки.

— Ах вы твари! — возмутился офицер, — и замахнулся на возничего рукой, — ты что, скот, вздумал надо мной потешаться?!

— Гражданин начальник, я не виноват, это не я поставил фиксы.

Офицер, сопровождавший Лешку, тоже рассмеялся и обратился к коллеге:

— Семеныч! А что похож…

Толпа зэков разразилась смехом.

— Прекратить разговоры и смех, — скомандовал начальник конвоя и крикнул возничему, — улепетывай отсюда быстрее и чтобы за пять минут снял, эти чертовы коронки.

Заключенных продолжали заводить в зону, увидев мальчишку, они приветливо помахали ему руками. Вдруг Лешка увидел, как на ворота села огромная ворона и кто-то из заключенных крикнул в зону:

— «Пятак», смотри, твой «Сынок» прилетел.

— Мужики, у кого есть краюха, дайте Сынку, — попросил из зоны Пятак. Один заключенный достал из кармана телогрейки корочку хлеба и кинул на снег. Птица спрыгнула с ворот и, подобрав хлеб, вспорхнула крыльями, и улетела в сторону леса.

— Что, весело у нас? — спросил улыбающийся офицер Лешку.

— Мне поначалу было, как-то страшновато, но конь рассмешил. А что, ворону они выкормили?

— Здесь не то, что ворону, пауков приручают.

— Как это пауков? — удивился пацаненок.

— Летом в изоляторе, пока сидят наказанные заключенные, от безделья мух ловят и пауков подкармливают, вот так и приучают. Постучит зэк пустой кружкой по полу, а паук тут, как тут — на обед прибежал.

— Как в цирке, — восторженно отозвался Леша.

— Еще хлеще, — весело произнес офицер, запуская паренька в караулку.

Закончились сутки, отведенные на свидание, семья прощалась. Мама утирала слезы, а Алешка сидел и смотрел на зарешеченное окно в зону. «Вот ведут на работу людей, а мы с мамой поедем домой, — думал Леша, провожая взглядом заключенных. — Врут люди, ничего подобного в книгах не пишут. Как же они там живут? Без жен, детей. Папка…»

Сын поднялся и подошел к отцу.

— Пап, ты скоро домой приедешь? Когда тебя отпустят?

— Еще долго сынок. Будь опорой матери. Слушайся ее, кроме тебя, ей некому помогать. Будет тяжело, Резак поможет. Передай ему большой привет от меня.

— Пап, но ты же не такой, как Резак, ты же не воруешь, за что тебя посадили?

— За свой язык, за то, что не могу молчать, когда другие ведут себя, словно воды в рот набрали. Понимаешь?

Алешка отрицательно замотал головой.

— Подрастешь, поймешь. Ты только мать не бросай. Пообещай мне.

— Хорошо, пап. Приезжай быстрее.

Николай обнял сына и, отстранив его от себя, поцеловал в щеку. Затем на прощание поцеловал жену и уже на выходе сказал:

— Я люблю вас, не забывайте меня, — и вышел за дверь.

Глава 3. Путешествие к морю

Шло время, Алексей вырос, окреп и превратился в плечистого, жилистого парнишку. Наступила весна, ворвавшись на Черную улицу звонкими капелями и весело журчащими ручейками. Лешка стоял за углом барака и наблюдал за матерью, одетой в старенькую, белую кофту. Она развешивала белье во дворе и, чувствуя, что сын смотрит на нее, спросила:

— Леша, ты куда собрался?

— К Витьке схожу, мы собирались сегодня с пацанами сходить в Горбунова, фильм классный привезли — «Бродяга».

— Сынок, сходи сначала за молоком, я тесто заведу, оладушек пожарю. Деньги на комоде возьми.

— Мам, дашь на кино?

— Отсчитай там же, на комоде.

Лешка, молча смотрел на мать, его распирала за нее гордость. «Красивая она, молодая, смелая. Тяжело ей без отца, достала такая жизнь. Мама. Добрая, моя родная мама».

Лешка вышел из-за угла и направился домой, и тут же оторопел: на крыльце сидел Серега Резак и, смоля папироской, смотрел на мать.

— Здорово крестник.

— Привет, а ты что с утра на мамку глаза пялишь, — Лешка выразил открытое возмущение, он догадывался уже давно, что Резак неравнодушен к его маме.

— Не волнуйся Леш, не отобью я твою мать у своего друга, — и как бы спохватившись, что ляпнул лишнего, поправился, — не понтуйся крестник, я Аннушку в обиду не дам ни кому. Я что пришел — то, Соколова Толяна с Красной улицы знаешь?

— Крысу? Знаю, конечно.

— Огольцов своих собери к вечеру, я свою братву и мужиков подтяну, надо этих вурдалаков с Красной улицы уму-разуму поучить.

— Махаться будем?

— Вы — молодняки, только поприсутствуете, а мы — да.

— Ладно Серега, заметано. А где «махалово» будет?

— У Москвы-реки, рядом с кафе.

Анна поднялась на крыльцо и услышала последнюю фразу сына.

— Леша, что еще задумали? А ты, Сергей, к чему парня приучаешь?

— Чтобы наших девок оберегал, а то псари с Красной совсем оборзели, уже в наглую девчонок щупают.

— Постыдился бы при мне такие вещи говорить, Сереж, не сбивай с толку парня.

— Ань, все будет хорошо, проучим борзых. Ты сама — то, разве не помнишь, как к тебе эта тварь свататься приходил.

— Соколов?!

— Конечно он, своих молодняков подбивает, чтобы они на нашей улице себя вольготно чувствовали. Ты не переживай, мы по — своему с ними переговорим, Лешку в драку я втягивать не стану.

Пока мама разговаривала с Резаком, Леша пошел в дом за деньгами. Он машинально заглянул в приоткрытую дверцу шифоньера и увидел отцовский пиджак. На правой стороне красовался орден «Красной звезды». В какой раз он смотрел на него и думал: «Интересно, орден у бати не отобрали, оставили».

Из бокового кармана торчал уголок фотографии, и Леша еще раз посмотрел на снимок: на перроне вокзала стояли мать и отец, оба молодые, красивые. «Батя, батя, что же случилось с тобой, кто ты есть на самом деле? На последнем свидании даже не сказал, кто ты? Урка или герой войны. Если герой, то почему тебя не простили за какой-то прогул, а отправили в Сибирь после победы. Я же помню, как ты нам с мамой рассказывал на свидании, как воевал, как тебя ранили, как наградили за подвиги. Почему, бать? За что? Ты же не предал свою страну, так почему тебя не простили, почему не выпускают? Странно, Резак говорил, что уркагану проще освободиться из заключения, чем такому, как мой отец. Нет, это власти предали моего батю, а не он их».

Так уж повелось в стране советов, в любом городе есть свои улицы: Красные, Черные. В Москве, на Филях на одной улице проживали товарищи, а на другой — шпана. Держали «власть» четко, потому местные строго соблюдали порядок и не пускали чужих на свою территорию. Били всех подряд, даже краснопресненских, которые вели себя дерзко в отношении Черноулинских. Собирались сообща и назначали место, где будут отстаивать свои интересы. Лидером Красной улицы считался Толя Соколов, говорят, он не боялся ни Бога, ни Чёрта, потому вел себя так дерзко. И еще… Он не мог простить Резаку девушку, некогда понравившуюся ему, которая впоследствии вышла замуж за какого-то фронтовика — штрафника. Соколов был старшим сыном военного и старая обида на черноулинских пацанов, не утолив жажды мщения, всплывала иногда с такой силой, что из чувства отплаты ему приходилось вылавливать шпану из неблагонадежной улицы.

По праву, вся шпана на улице Черной была под началом Сереги Резака, иногда в страшных драках сталкивались обе стороны, а затем на время тушили свои амбиции.

Семь близких друзей из окружения Лешки Борисова с утра собрали деньги и послали Витьку Валёного за билетами. Индийский фильм «Бродяга» уже шел на экранах кинотеатров Москвы, и вот, наконец, его привезли во дворец Горбунова. Что там творилось с утра!? Стиляги, одетые по последнему писку моды, выстраивались в ряд, который уже растянулся за пределами кинотеатра. Шпана с разных улиц осаждала двери и лезла без очереди. Тут и там слышались возгласы и просьбы:

— Петруха, возьми на нас пару билетов!

— Аленка, мы здесь, на меня и Маришку бери.

— Ага, щас, проси больше, штук пять, — дразнился кто-то в ответ.

— Витек, не пускай этих козлов, а то билетов на всех не достанется.

Как только была произнесена последняя фраза, очередь вдруг расстроилась, и уже возле дверей собралось большое количество людей. Зал перед кассами был переполнен народом: девчонки в белых туфельках и накрашенными губками, жались к стенке, уступая напору молодой шпане, но уже имевшей на верхних губах тоненькие усики.

С победным видом, взмокший от пота, в измятой рубахе, вывернулся из толпы Витек Валёный, он потрясал сжатыми в руке билетами.

«Борисенок», так пацаны кликали между собой Лешку, объяснил им, что к вечеру всех черноулинских пацанов ожидает крутая разборка с красноулинскими. Сам Резак созывает шпану и парней, он прибудет со своим корешем — Мотей. Сбор состоится у Москвы-реки, на пятачке возле кафе, где собирается вся местная шпана, чтобы попить пиво, поесть воблу, да поговорить о жизни. Там же собирались все скряги с Красной улицы. Крыса никогда не ходил в кафе один, всегда его окружала толпа, не дай Бог ему появиться здесь с «малым войском», сразу скулы выворачивали на бок.

Все должно быть тихо, на соседних улицах расставили огольцов, чтобы при подъезде милицейских машин, дали знать остальной братве. Резак и Крыса обсуждали условия драки: кастеты и свинчатки в сторону, хоть один вынет нож, такого сразу без разговора в реку. Сначала бились до первой крови лидеры, потом толпа бросалась на толпу. Побеждали те, кто погонит противника, то есть пока у кого-то не сдадут нервы.

Крыса — здоровый парень, он старше Резака, но последний прошел жизненную школу в лагерях и тюрьмах, где иногда приходилось отстаивать свое «Я» кулаками, а то и заточками. Сцепились не на шутку, разбивая вдрызг лица. Крыса кружил, вылавливая удобный момент, чтобы ударить Резака, но Серега, закаленный в уличных боях, мигом раскусил тактику Крысы и ловко маневрируя, приближался. Крыса отпрыгнул, но не успел сгруппироваться и получил пинок в бок. Пока он ощупывал ребра и отплевывался кровью, Резак с левой, засадил ему такого «винта» в челюсть, что Крыса завертелся юлой. Добавочный удар в печень совсем свалил с ног Крысу, и тогда раздался звериный рев толпы: черноулинские ринулись на красноулинских. Со стороны все смотрелось, как в кино: махали кулаками, пинали ногами, кто-то, рыча, впивался зубами в ногу противнику. Где-то трое добивали ногами лежащего. Слышались визги, бешенные вскрики. Все слилось в один монотонный шум, только изредка доносились короткие фразы:

— Черные, отсекай толпу! Пацаны теснее, не давайте себя разобщить! Вон того, рыжего, дайте ему по мусалу, а то он собака здорово машется.

— Толян, помогите, нашим худо, — кто-то просил Крысу о помощи.

Лешка Борисенок и его пацаны сидели в кустах, так было задумано с самого начала и, когда драка вошла в полный накал, молодая шпана высыпала из кустов и остервенело начала крушить красноулинских. Дрогнули разрозненные кучки и, как только Резак с разбитой физиономией, добрался до Крысы, последний не выдержал и крикнул:

— Пацаны, отступаем, эти чекнутые нас насмерть забьют!

Да какой там — отступать, вернее будет сказать отползать, так как озверелая от драки шпана, уже не контролировала свои действия. Мигом разобрали на колья штакетник и две стоящие лавочки и с ужасными криками погнали красноулинских прочь. Кого догоняли, забивали, и только когда он переставал шевелиться, бросались в погоню за другими.

Резак кричал своим пацанам вслед:

— Бросьте колья, дурни, они и так уже спеклись.

Вдруг раздался пронзительный свист — кто-то их молодых пацанов предупреждал, что к кафешке едет милиция. Толпа черноулинских мигом разбежалась по переулкам и затерялась между частных домов и бараков. Только на дороге и по обочине, кое-кто из побитых красноулинских, поднимаясь с оханьем, старался поскорее скрыться с опасного места.

Вот так на Филёвской сторонке, в Юном городке, рос и креп молодой парнишка — Лешка Борисов. Мама — Аня была с утра до ночи на работе, отец отбывал очередной срок в лагерях, а улица воспитывала и закаляла в нем дух молодого бойца и лидера среди пацанов его уровня. Жизнь, словно широкой рекой, раскинулась перед Лешкой, но в какую сторону плыть? Родной батя не смог в свое время донести до пацана, что не детские это забавы — заигрывания с судьбой, хотя, что мог сделать сам отец, когда в семнадцать лет его жизнь была предопределена жестокой властью.

Наступило лето. Лешка окончил восьмилетку и по настоянию мамы, осенью, должен поступить в какое-нибудь училище и получить профессию. Денег постоянно не хватало, мама работала, но этого было недостаточно, чтобы содержать семью. Отец стеснялся просить о помощи, но Анна посылала ему денег на карточку для покупки продуктов в лагерной лавке. Да и посылки приходилось собирать не из дешевых продуктов, не пошлешь же один шмат сала, да чеснок. Леша понимал, что денег взять неоткуда и решил на лето найти себе работу, чтобы хоть как-то помочь матери. И вот здесь подвернулся Резак со своим предложением.

— Хочешь деньжонок срубить?

— Воровать не пойду, — ответил Лешка.

— Не лезь вперед со своими мыслями, разве я тебя красть зову. Меня кореш — Гурам к себе в гости зовет, в Дагомысе знаменитые картежники Союза собираются, есть возможность с ними в настоящую игру перекинуться, и пока до Адлера доберемся, кого-нибудь из пассажиров в мешок посадить.

— Ты же знаешь, я только в «очко» и «триньку» рублюсь, а там фраерские игры не канают, да и не хочу я для них быть «булкой с маслом».

— Ты смотри, по фене научился базарить, молодец, на лету схватываешь. Если что, будешь при мне сигнальщиком во время игры, сбегаешь стос новый купишь, да мало ли, что понадобится, заодно и деньжонок поднимешь, мамке поможешь.

— А отпустит, ведь к морю дорога дальняя?

— Пойдем, переговорим с ней, заодно об отце поинтересуюсь.

Сначала Аня и слушать не хотела, чтобы отпустить сына с Резаковым.

— Мне что, одного сидельца в семье мало, ты еще малого в тюрьму тащишь. Сергей, даже не думай.

— Ань, отвечаю за слова, Лешку под статью не подведу, — успокаивал ее Резак.

— Тогда зачем его с собой берешь?

— В море за рыбой, знаешь какие там уловы, не то, что с удочкой на Москве-реке сидеть. За пару месяцев заработаем, да и тебе подспорье будет.

— Ты меня-то не обманывай, рыбу какую-то придумал.

— Ань, я когда-нибудь тебя подводил? Сказал же, что с Лешкой будет все в порядке.

— Нет! Не пущу!

— Мам, я все равно поеду, — заявил сын.

— Вырос, большой стал, а ума не нажил. Поступай, как знаешь, — Анна обиделась и ушла в другую комнату, но когда Резак ушел, подошла к сыну.

— Алеша, милый, не рви мне сердце, ты ведь знаешь, как нам трудно без отца, если с тобой что-то случится, я не переживу.

— Мам, да все будет хорошо, что ты расстраиваешься.

— Молод ты еще и не понимаешь, что я боюсь за тебя и переживаю. Скажи, зачем тебя Резак с собой зовет?

— У него там свои дела, не знаю какие, — Лешка утаил от мамы правду, — но не красть кошельки — это точно.

— Своевольный ты стал, что с тобой делать, ведь не отпущу, разве послушаешь.

Лешка, услышав в голосе матери смягчающие нотки, заулыбался.

— Так я еду, мам?

— Ладно, езжай, я еще с Сергеем поговорю, чтобы приглядывал за тобой.

Через два дня Резак и Лешка с Казанского вокзала отправились на поезде к Черному морю, где недалеко от Дагомыса должна состояться серьезная встреча многих картежников Союза. Резак, предполагая, что в пути ему придется перекинуться в картишки, да не единожды, откупил полностью купе. Пока Лешка сидел у окна и стерег вещи, Резак прошелся по вагонам и, вглядываясь в лица людей, профессионально наблюдал за их реакцией. Он демонстративно резал колоду карт пополам и с шелестом тасовал, как бы привлекая внимание потенциальных партнеров. Когда Резак открыл дверь в тамбур своего вагона, его окликнул женский голос:

— Уважаемый, если я не ошиблась, Вы ищете себе партнера для игры?

Перед Сергеем стояла белокурая дама, средних лет. В голубом платье и на шее повязана газовая косынка. Ее чувственный, накрашенный помадой рот, растянулся в улыбке

— Угадала. Я так думаю, играть будем у меня в купе, в плацкарте неудобняк, мешать будут.

— Согласна, но со мной придет парень, будет за игрой приглядывать.

— Как скажешь, мадам, — усмехнулся Резак, — как тебя звать?

— Светлана, а Вас?

— Можешь на «ты». Сергеем меня зовут.

— Во сколько и где?

— Ближе к ночи, седьмой вагон, двери приоткрою, не заблудишься.

— Гарантируешь честную игру?

— А сама-то, можешь без шулерства?

— Почему бы нет.

— Лады. Каким стосом будем играть?

— Естественно фабричным, самопальный не годится.

— Заметано. Я приглашаю, значит с меня стол.

— Надеюсь, со вкусом проведем время, — Светлана улыбнулась.

— Все будет по-человечески, — заверил Резак и, дернув верхней губой, сверкнул золотой фиксой, — вашу ручку фрау-мадам.

Светлана протянула холеную руку, и при легком пожатии Резак почувствовал гладкие пальцы будущей партнерши. Про себя подумал: «На подушечках кожа тонкая, видимо шлифовала пальцы, а такие сильно чувствительны к коцкам на картах. Прожженная стерва, но и мы не лыком шиты».

Резак улыбнулся и прошел в тамбур.

Когда за окнами опустилась мгла, в купе включили свет. При свете лампы Резак и Лешка разглядели гостей. С женщиной пришел сопровождающий, худощавый парень лет тридцати пяти, он почему-то каждые пять минут поплевывал на кончики пальцев, видимо кожа постоянно сохла. Парень сел рядом с женщиной, как раз напротив Лешки. Светлана кивнула в сторону пацана и спросила:

— Он с тобой?

— Брательник мой младший, пусть наблюдает.

Достали каждый свою колоду, распечатали упаковки и стали осматривать. У Резака глаз наметанный, видит обратную сторону на картах, вот он заметил на одной рубашке линию, немного толще других.

Он сбил карты в кучу и пододвинул к партнерше.

— Стос крапленый. Будем моим играть.

Светлана удивленно приподняла брови.

— Этого не может быть, колоду я купила в Москве.

— Мадам, я этой гребенкой уже лет двадцать, как не чешусь, или играем моим стосом или адью…

— Тогда к тебе встречная просьба: острый ноготь на мизинце обрежь, чтобы на картах коцки не оставлять.

— Заметано, ноготь оставлю, но стиры портить не буду. Мое слово верное.

Светлана, осмотрев чуть ли не каждую карту из колоды партнера, согласилась и игра началась. Она не могла заметить скрытых особенностей в колоде, так как Резак заказывал ее у отменного карточного мастера. Карты от шестерок до десяток были смазаны легким составом мыла, потому лучше скользили, а старше валета покрыты канифолью и потому затормаживались при раздаче. Но, не смотря на секреты, соперница попалась серьезная, память у нее была отменная. Резак постоянно ощущал отсутствие удачи. Ночь вступила в свои права, и игра была в полном разгаре. Везение не шло, Резак нервничал, но недовольство не показывал. Светлана ухмылялась и прищуривала правый глаз, дымя папиросой. Лешка задремал, для него долгая игра проходила монотонно, и потому он предпочел сон. Зато парень напротив во все глаза наблюдал за игрой, и за руками Резака, чтобы у него не оказалась вдруг лишней карты.

Ближе к утру Лешка заварил у проводника крепкий чай и снова задремал, а Резак, осушив стакан, взял реванш за все проигранные партии. Отыгравшись, он «посадил в мешок» дамочку, она обескураженная проигрышем, сдержанно кивнула и, махнув своему парню рукой, пошла к двери.

— Перекусите чего-нибудь, что, зря я стол накрывал, — ухмыльнулся Резак.

— Свой стол дожидается, — сдержанно произнесла женщина.

— Света, у фортуны всегда бывают свои баловни, видимо ты ее часто очаровывала, но сегодня она решила над тобой покуражиться, — сказал ей на прощание Резак.

— Наверно ты прав, сегодня не мой день, — улыбнувшись, ответила женщина и вышла из купе.

— Эй! Маэстро, нас обокрали, — Резак потряс спящего Алешку за плечо. Он мгновенно пробудился, и ошалело оглядел купе.

— А где эти?

— Ручкой помахали.

— Как сыграл?

— Держи, твоя доля.

Лешка раздвинул купюры веером и удивленно спросил:

— А что так много?

— Бери, бери, напарник. Я трошки вздремну и позже пойду еще партнеров надыбаю, а ты пока сгоняй в вагон-ресторан, возьми еще чего-нибудь пожрать и бутылочку вина не забудь, обмоем мою удачу.

Последующий путь к югу прошел в игре. Попались два горячих кавказца, которые распрощались с содержимым своих кошельков. Затем в купе пришел солидный дядечка в светлом костюме и при шляпе, направляющийся на курорт. Он тоже лишился основной части своих денег. Резак был на седьмом небе от счастья, настроение превосходное, дорога не была скучной, он даже не заметил, как поезд приближался к Адлеру.

Резак придремал, а когда открыл глаза, Лешки в купе не оказалось. Он прошелся до двери и увидел в тамбуре пацана, тот стоял и, покуривая папироску, смотрел в окно. Резак закурил и взглянул на смущенного паренька.

— Что, как не родной?

— Серега, ты же сам не любишь, когда мухлюют в карты, я же видел, как ты последнего мужика облапошил.

— Э-э, пацан, я чего — то не пойму, ты кого жалеешь? Лоха, который сидит и тоже мечтает, как бы меня в картишки обыграть. Мы же с тобой не на бану фраера щиплем или гоп-стоп совершаем, а умственную работу делаем… — Резак закашлялся от дыма папиросы, — знаешь, в жизни все обусловлено, если возникает какой-то нерешаемый вопрос — бей! Доказывай, что ты прав. Не жалей никого, упадешь, руку мало кто подаст — съедят и не подавятся.

Лешка слушал молча и не возражал, шестнадцать не полных лет — это еще не показатель в жизни, в его мальчишеских глазах было больше правды, чем в хитром и прищуренном взгляде Резака. Теперь он начинал понимать, что существуют разные правила в катранах, есть мастерство картежника-профессионала, а есть шулеры, которые ищут лохов, то есть людей, в чем-то уступающих им.

Лешка еще раз взглянул в окно и представил себе бескрайнее море, чаек, мечущихся над волнами. Людей, красиво разодетых, которые собираются в вечерних ресторанах и их жизнь на юге, так не похожую на существование его с мамой в Юном городке.

— Лешка, пойдем в купе, — отвлек его от мыслей Резак, — проводник вон чай разносит, и еще, нам надо подготовиться к большой игре.

Алешка вспомнил мать и подумал: «Теперь хватит денег, куплю мамке красивое платье, она уже давно ничего себе не покупала». Паренек взглянул на Резака и, не стесняясь, спросил:

— Серега, а ты правда мою мамку любишь?

— Когда-то любил, а теперь уважаю. Понимаешь Леха, меня так в жизни воспитали, я бы мог уболтать ее, когда твой отец еще на фронте был, но твоя покойная бабушка предупредила меня, что Анька ждет Кольку. Друга нельзя предавать, запомни это на всю жизнь. Мне шмар в жизни хватает, но любить по — настоящему нужно только одну, которая ко мне потянется душой и сердцем. Мамка твоя Колю любит, я не хочу вставать между ними. Усек?

— Ага. Серега, а почему у тебя наколок нет? — Лешка перешел на другую тему, — а у твоего корешка Моти все руки синие.

— Мне в свое время умный человечек одну вещь сказал: «Пацан, прежде, чем сделать наколку, поинтересуйся, что она обозначает, а то попадешь в камеру с правильной братвой и окажешься в непонятках. Это хорошо, если срежут ее с кожи, а может и так статься — твою наколку примут, как предложение…»

— Какое предложение? — спросил заинтересованно Лешка.

— Партак, Лешка — это наглядная паспортина, по ней братва определяет сущность сидельца, кто он, какие масти имеет? Если он сука или пацан, то есть определенные наколки. Так что все у тебя впереди и, прежде чем оставить на теле вечный рисунок, подумай, что ты понесешь его через всю жизнь. Я тоже, еще пацаном хотел наколоть себе на пальцах что-нибудь, долго раздумывал, а потом расхотел.

— Серега, а почему менты моего батьку так часто в зону садят?

— Если бы твой отец был обыкновенный вор, он не был для власти так опасен. У нас полсоюза пересидело в лагерях, да убеждения у всех разные. Как мне объяснял твой отец: есть мерка, шаблон, под который власти хотят подогнать весь наш народ и в целом ей это удается, но встречаются такие, которым сначала нужно головы укоротить, а заодно и ноги, чтобы они подходили к общему строю, а отец твой стальной — не поддается укорачиванию. Понял, о чем я?

— Не совсем.

— Пока не хлебнешь досыта из этого корыта, не поймешь. Жизнь, Леха, штука сложная, какой тонус мы ей зададим, так и пойдет.

Под конец пути Резак достал несколько упаковок карт, еще раз осмотрел, и каждую в отдельности перетасовал, ведь заточенные колоды были разные, ко всем нужно было приноровиться.

Глава 4. Любовь Резака

На перроне вокзала приезжих встречал старый кореш Резака — вор Гурам, они когда-то вместе отбывали срок в одном лагере. Сразу же поехали в Дагомыс, находящийся в десяти километрах от Сочи.

— Дядя Гурам, а почему Дагомысом назвали? — спросил Лешка.

— В народе говорят, что по всему побережью, нет летом более прохладного места — это и значит, что наше селение находится в тени между гор.

— Где будем катать? — спросил Резак.

— В одном из корпусов Кавказской Ривьеры, место спокойное, зарядили деньгами местных мусоров, чтобы не напрягали нас с игрой, но на всякий случай, на атасе пацанов выставим.

— Много собирается?

— Почитай со всего Союза: кто с Ямала, кто с Сибири, а ты, и еще несколько человек из Москвы.

— Гурам, как здесь с девочками? — спросил Резак и при этом подмигнул Лешке.

— Что ты хочешь, Серега, это же курортная зона, здесь этого добра завались, главное — чуточку твоего мужского внимания и вовремя пресс светануть и все красавицы побережья будут твои, — шутя, ответил старый вор.

Ближе к вечеру, на квартире Гурамовского кореша, собрались приезжие каталы, чтобы немного поразмяться перед основной игрой, а затем посидеть в ресторане Ривьеры.

Резак пока не садился за стол, наблюдал со стороны за чужой игрой и, зная множество хитростей, сразу определял: кто из игроков обладает шулерским талантом. Заточенная колода карт, всегда на руку шулеру, по шероховатости карты скользят или задерживаются при тасовке. Резак всегда ощупывал колоду, чтобы между слоями бумаги не были вклеены песчинки или мелкие осколки стекла.

Гурам предупредил, что кое-кто из местных катал, тоже присоседится перекинуться в карты и перед большой игрой обязательно будет оговорка: во что играть? В «шпанские» игры, то есть: терс, рамс, буру. «Фраерские»: в очко, секу, петуха — не приветствуются.

Старый вор взглянул на одеяние Лешки, поцокал языком и с сарказмом сказал:

— Да брат, в такой одежонке, тебя не то, что в ресторан, к двери близко не подпустят. Вы тут братва пока развлекайтесь, — обратился вор к картежникам, — а мы с пацаном до магазина пройдемся: шкары модные, да рубаху парню возьмем, глядишь, в кабаке какую себе девочку подцепит.

Лешка смутился. Ему действительно хотелось поприличней выглядеть, а вот о втором предложении дяди Гурама, он совсем не задумывался.

Вечером заказали несколько столиков, и расселись кто где. Лешку было не узнать в новых брюках, из-под которых выглядывали штиблеты, да в серой рубашке с откинутым воротником.

— Ну, теперь ты у нас видный жиган, — улыбнулся Резак. Вдруг его взгляд устремился куда-то в угол ресторана. Лешка тоже взглянул и увидел за столиком трех парней и девушку, на вид ей было лет двадцать.

Небольшой, самодеятельный оркестр исполнял легкую джазовую музыку. Резак поднялся и, подойдя к солисту, сунул ему в руку «пятерку» и что-то шепнул на ухо. Парень объявил танго, и Резак подошел к столику, где сидела белокурая, симпатичная девушка, одетая в легкий, белый сарафан.

— Разрешите Вас пригласить, — Сергей галантно протянул руку. Девушка взглянула на сидевшего напротив парня, как бы спрашивая у него разрешения. Прищурившись, он оглядел Резака, потом кинул взгляд в сторону стола, откуда он пришел и, увидев Гурама, сдержанно кивнул. Девушка поднялась и, подав руку Сергею, направилась с ним к эстраде.

Резак нежно обнял красавицу за талию и по ходу медленного танго, постоянно ощущал гибкость ее стана. Она положила свои ладони на плечи Сергея. Он смотрел на нее, не отрывая глаз. Девушка взглянула ему в глаза и робко отвела в сторону свой взор. В тот момент необъяснимая волна поднялась в груди Сергея, осторожно, соблюдая приличие, он слегка притягивал девушку к себе.

— Как тебя зовут? — спросил Резак, — кстати, я на Сергея отзываюсь. Он почти коснулся губами ее уха, чтобы сквозь музыку она услышала его.

— Эля, — ответила девушка, взглянув взрослому парню в глаза.

— Я не спутал ваши планы? — спросил Резак и кивнул в сторону столика, где сидел парень, наблюдавший с презрительным прищуром за танцующей парой.

— Собственно, нет. А Вы приезжий, я имею в виду отдыхающий?

— Можно и так сказать, приехал к другу в гости.

— А молодой парнишка, он с Вами?

— Эля, давай на «ты», не люблю, когда меня называют дядей или ради уважении обращаются на «Вы».

— Мы с Вами не знакомы.

— Разве?! Мне кажется, тебя зовут Эля, — Резак улыбнулся.

— Хорошо, давай, и все-таки, что делает паренек в твоей компании?

— Мы вместе приехали из Москвы, это мой крестник.

— Из самой столицы, вот здорово!

— Ты не была в Москве?

— Ни разу.

— Так в чем дело? Только твое желание и я исполню его.

— Добрый старик Хоттабыч, — Эля улыбнулась и направила свой взор на Виктора, пригласившего ее в ресторан. Резак уловил ее взгляд и спросил:

— С этим парнем, у тебя что-то серьезное?

Девушка промолчала, она пока не знала, что ответить мало знакомому человеку, да и не могла объяснить ему, что не считает Виктора своим парнем, просто он дерзостью, позицией и, пожалуй, наглостью, принудил ее пойти с ним в ресторан. С недавних пор она попала в поле зрения этого парня, имевшего авторитет среди местной шпаны. Хорошенькая, красивая девушка сразу приглянулась Виктору, и она постепенно поняла, что попала в некую зависимость к нему. Она уже не могла свободно общаться с людьми противоположного пола, так как дружки Виктора нашептывали ему, что Элю видели с кем-то, давление по поводу ее общения с каждым разом росло, и девушка опасалась воспротивиться. Однажды она увидела, как Виктор и его друзья избили парня, который имел неосторожность вежливо обратиться к ней и предоставить место в автобусе. Это было слишком! Но Эля терпела, либо на тот момент за нее никто не мог заступиться, авторитет Виктора «Шпонки» среди местных был большой. У Эли был свой круг знакомых, девушек, парней и, попав в зависимость к Виктору, она стала в последнее время замечать, что они, как-то чураются ее.

Танцуя с Сергеем, она осознавала, что этот взрослый парень ей симпатичен и она не имела бы ничего против, если прогуляется с ним вдоль террасы и спустится к морю. Но взглянув в очередной раз на Виктора, отказалась от подобной мысли, потому продолжала молча танцевать.

Музыка закончилась и все потянулись к своим столикам. Сергей проводил Элю и, пытливо взглянув на парня, сдержанно кивнул. Виктор скривил губы и на приветствие не ответил, тем самым давая понять Резаку, что он не доволен его вниманием к девушке.

— Ну, как «невеста», понравилась? — спросил Гурам, когда Резак сел за стол.

— Обворожительная Лялечка, а главное: ее голос всю душу выворачивает, а глаза…

— Резак, ты что в натуре, втюрился? — спросил «Серый», один из приятелей Гурама.

— Поддувало захлопни, а то кишки простудишь, — огрызнулся Резак.

— Серега, выкинь ее из головы, за ней «Шпонка» приударил, могут быть осложнения.

— Это тот? — спросил Резак и кивнул в сторону столика, где сидела Эля.

— Он, он, — подтвердил Гурам.

— А если я ее уболтаю, и она пойдет со мной, и этот Шпонка мне до лампочки…

— Серега, ты не в своем городке, чтобы всех подряд цеплять, за эту девочку можешь по-полной огрестись, — опять дал совет приятель Гурама.

— Серый правильно говорит, Шпонка своего не упустит, не принимай девчонку всерьез, Резак, — советовал Гурам.

— Ладно, братва, разберемся, — весело произнес Сергей и, потягивая пиво из кружки, поглядывал на Элю.

Вышли покурить на террасу. Лешка облокотился на железные перила и смотрел на лунную дорожку, уходящую далеко в море. Подул легкий ветерок, в воздухе посвежело. Резак сел на плетеный стул и, закинув ноги на парапет, курил папироску и о чем-то думал.

— Серега, мы в Хосту поедем? — спросил Лешка.

— Отыграемся завтра, тогда видно будет, а что там хотел?

— Дядя Гурам сказал, что у него там знакомая в магазине работает, хочу мамке платье купить.

— Молодец Леха, правильно мыслишь, матери нужно подарок сделать, а я, как-то сразу не подумал. Как тебе девчонка?

— Ничего.

— Чудак ты Лешка, ничего — это пустое место.

— Нормальная.

— Да, пацан, что б ты понимал, — Резак тяжело вздохнул и, подмигнув пареньку, сказал:

— Ладно, какие твои годы, еще найдешь себе подругу.

— Серега, а если Шпонка на тебя бочку накатит?

— А это не его дело, как Элеонора решит, так и будет.

— Интересное у нее имя.

— Ее Элькой все зовут, а на самом деле она объяснила, что имен у нее много: Эльмира, Эльза, Элизабет. Обалдеть, никогда таких не встречал. Девочка — цимус!

— А моя мамка?

— Забудь Лешка, ее судьба с Колькиной переплелась, а моя безответная любовь к ней, так и угасла.

— А я и не возражаю, — улыбнулся Лешка, — Эля тебе нравится?

— Ты знаешь, когда мы танцевали, меня, словно чем-то по голове шарахнули, глянул в ее глаза и, как будто она меня заворожила.

— Ничего себе, — удивился Лешка, — как в книжке, с первого взгляда.

— Пойдем в зал, Гурам ждет, — Резак щелчком отправил окурок в темноту. Поднялся со стула, сунул руки в карманы брюк и вальяжною походкой направился в ресторан.

Было весело, шутили, Гурам рассказывал разные истории из своей жизни, иногда упоминал, как они с Резаком сидели в лагере.

— Представляешь Лешка, однажды мы с твоим крестным отцом над одним чудиком в лагере животы надорвали от смеха. Этот зэк слыл заядлым сеансером, любил за женскими юбками подсматривать. Сделал себе подзорную трубу из стекл очков и на выездном объекте, где зэки строили дом, разглядывал окна соседних домов. Как-то раз забрался на третий этаж и стал в трубу высматривать какую-нибудь бабу. Вроде заметил, да еще мужикам похвастался: «Она там нагнулась, у нее задница белая — белая. Пригляделся, а это холодильник». Короче, пока тянулся, трубу настраивал, оступился и слетел вниз. И что бы вы думали, ему гипс наложили на сломанную ногу, а его опять видели с трубой.

За столиком все грохнули от хохота. Резак тоже помнил эту историю и, улыбаясь, посматривал в стороны Эли. Вдруг к парням за ее столиком подошел мужчина и что-то сказал. Шпонка с дружками быстро засобирались, и он на ходу бросил несколько слов Элеоноре. Девушка, оставшись одна, изредка поглядывала на Сергея. Она поднялась и, не оглядываясь, пошла на террасу. Резак дернулся, чтобы встать из-за столика, но рука Гурама остановила его.

— Брат, угомонись…

— Все в ажуре, я только поговорю с ней, — и Сергей заспешил на широкую террасу, обходившую снаружи вокруг всего ресторана.

Она стояла у парапета лицом к морю, легкий ветерок играл с подолом ее сарафана, обнажая красивые, загорелые ноги. Эля прижимала подол, а другой рукой убирала пряди волос с лица. Резак залюбовался ее статной фигурой и, чуть дыша, остановился в нескольких шагах от девушки.

— А ты почему не ушла? — спросил он, подходя ближе.

— Виктора срочно его брат вызвал, он предупредил меня и обещал скоро прийти. Я немного постою здесь, да пойду домой, не хочу его ждать.

— Он всегда шалманом на свидание ходит?

— Я не считаю эту встречу свиданием.

— Эля, можно я тебя приглашу, прогуляться со мной? Мне здесь нравится, красиво. Ты часто здесь бываешь?

— Днем здесь народу много, в основном приезжие приходят на пляж, а вечером свободнее. А хочешь, я покажу тебе Хлудовский парк, там такая красота, — внезапно предложила девушка.

У Резака от ее предложения сердце сильнее забилось в груди.

— С тобой, хоть на край света.

— Ты со всеми девушками так любезен?

— Хочешь верь, хочешь — нет, но к тебе у меня, что-то другое… — он замолчал, не в силах подобрать слова.

Эля движением руки пригласила Сергея спуститься с террасы к морю. Под ногами зашуршала галька, волны, одна за другой, с шумом набегали на берег. Изредка навстречу попадались парочки, гуляющие вдоль прилива.

— Пройдем за корпус, и поднимемся наверх, — предложила Эля, — когда я бываю здесь, то непременно гуляю по парку.

Резак очутился в декоративных джунглях, кругом росли всяческие пальмы: банановые, юкки, финиковые. На газонах благоухали розы, разных сортов. По обеим сторонам аллейки разместились пушистые хвои и пирамидальные тополя.

Сергей снял пиджак и бережно накинул на плечи Эли. На душе было хорошо и уютно, идя рядом, он чувствовал тепло ее тела. Иногда их плечи касались и Резак с замиранием сердца ощущал эти прикосновения. Сели на лавочку и продолжили разговор. Сергей имел колоссальный опыт общения с разными девицами, но сейчас слегка оробел. Он чувствовал, что эта девушка нравится ему безмерно, может быть, он спешил, предполагая, что она должна быть его женщиной, но что-то ему подсказывало, что Эля, как раз та девушка, которую он искал всю жизнь. Он слушал ее милый голос и с каждой минутой осознавал, как погружается в приятные ощущения: состояние счастья не покидало его ни на минуту. Находясь в кругу своих знакомых, он чувствовал себя, как рыба в воде, язык общения отработан до тонкостей, переходя из блатного жаргона в вульгарные выражения. В разговоре с Элеонорой ему постоянно приходилось «фильтровать» разговор и он старался не спугнуть ее, уже выкованной в речи блатной феней.

— Эля, я не слишком взросло выгляжу? — спросил и с замиранием ждал, что она ответит.

— Я как-то не обратила на это особого внимания, ну, раз уж спросил, сколько тебе лет?

— Тридцать восемь — совсем мужик, — Резак утаил еще два года, ведь ему исполнилось уже сорок.

— Неправда, ты выглядишь намного моложе.

— Ты меня успокоила, а то я все думал, что ты назовешь меня папулей, — Резак рассмеялся от собственной шутки.

— Собираешь что попало, — улыбнулась она в ответ, — Сережа… Там, возле ресторана на террасе, ты мне сказал…

— Что ты не такая, как все?

Эля, молча кивнула. Резак глубоко вздохнул.

— Со мной такое случается во второй раз, я чувствую, ты какая — то особенная.

— А что было в первый раз.

— Ты не поверишь, я был влюблен в Лешкину мать — Аню.

— Правда, как это случилось?!

— До того, как мой друг Колька был на фронте, я положил на нее глаз. Но Колька мой лучший друг, и мне сказали, что Аня его ждет.

Элеоноре понравилось, как Сергей поступил со своим другом и девушкой, но не решилась спросить его, открыто: «А второй раз? Неужели ты влюбился в меня с первого взгляда?» От подобных мыслей лицо ее покраснело от прилива крови, хорошо в сумерках Сергей не заметил этого.

Она почувствовала, как он нежно взял ее руку. Его теплые, слегка шероховатые пальцы ласково перебирали ее ладонь.

— Эль, ты правда необыкновенная… — Девушка молчала, — я когда увидел тебя, даже забыл, что сижу в ресторане и вокруг люди. Когда танцевали, смотрел на тебя, и мне казалось, что я знаю тебя давно. — Сергей прикоснулся губами к ее руке. Девушка непроизвольно дернула рукой, но оставила ее в ладонях парня. Ей в тот миг показалось, что последние слова он произнес искренне, без фальши, пожалуй, она не слышала раньше подобных откровений от ухаживающих за ней парней. Ей не хотелось сейчас думать о чем-то сложном, что вернется Виктор, а ее нет в ресторане или придет время и этот симпатичный и слегка напористый парень, уедет в свой родной город. Она понимала, что так бывает в жизни, что встречаются два человека и с первого взгляда, с первых слов, начинают чувствовать друг друга. «Может это романтика? Ну и пусть… Как все-таки приятно, когда тебе искренне признаются в симпатии, а может и в любви. Или я ошибаюсь? Мы знакомы всего несколько часов. Почему я слушаю его? Пошла с ним, сижу здесь, а не бегу домой. Не могу понять… Его слова, почему-то так близки, как будто мне самой хотелось ему сказать их. А ведь так хочется… Не знаю, что ответить ему. Может быть, извиниться, встать и уйти…»

Элеонора действительно была в замешательстве, она не знала, как ей поступить в подобной ситуации, ведь ее пригласил один парень, и тут же она познакомилась с другим. Она осознавала, что не питает к Виктору ни малейшей симпатии и готова с легкостью отказать ему в будущей встрече, но не знала, как отвязаться от его навязчивых предложений.

— Эля, ты не бойся меня, — отвлек ее от мыслей голос Сергея, — я не хочу, чтобы ты думала, что я к тебе по — легкому «клинья подбиваю». Я чувствую, что ты другая, не как все. Я не обижу тебя.

— Ты встречался с женщинами?

— А как без этого.

— И ты до сих пор не мог среди них найти свою избранницу?

— Не мог, потому что… Они не такие, как ты.

Вдруг Эля почувствовала, как тревога заполняет ее грудь, и она прямо спросила:

— Сергей, а ты не боишься, что Виктор со своими дружками подкараулит тебя?

— Нет, не боюсь. Я знаю, что прав и потому мне эта шпана по фиг.

— А я боюсь.

— Эль, скажи, почему ты согласилась пойти со мной погулять или ты хотела назло сделать этому фраеру?

— Ты выражаешься, как-то не пристойно.

— Ну, я по-своему оцениваю Шпонку, не обращай внимания, у меня это бывает.

— Я подумала, что ты интересный парень и согласилась, Виктор здесь ни при чем.

— Тогда я буду тебя защищать…

Вдруг в глубине аллеи послышались голоса и приближающиеся шаги. При ярком лунном свете, показались мужские фигуры.

— Витюха, кажется они здесь, — крикнул кто-то и в тот же миг человек шесть парней подошли к лавочке.

Резак поднялся и, загораживая Элю, произнес:

— Братва, что за кипишь, вы случаем ноты не попутали?

— Слышь ты, Москва, прибурел что ли? Ты кого из себя строишь, — что в натуре на наших девок облизываешься, — произнес кто-то из парней на блатном жаргоне.

С другой стороны аллеи приближался еще кто-то. Это был запыхавшийся от бега Лешка. Он встал рядом с Резаком и крикнул в темноту:

— Дядя Гурам, Серый, они здесь.

В этот миг к Резаку подошел тот самый Витя-Шпонка и, презрительно сплюнув ему под ноги, сказал:

— Ты бы сдернул отсюда, мне со своей кралей побеседовать надо.

— Она не хочет с тобой говорить, так что разворачивай лыжи…

Шпонка хотел схватить Резака за грудки, но он перехватил его руку, и в тот же миг что-то острое уперлось Виктору под ухо.

— Фраер, не буди во мне зверя, дернешься еще раз, пошинкую, как капусту, — Резак оттолкнул Шпонку от себя.

Подошел Гурам и, разведя руками ссорящихся, сказал:

— Ша, братва, давай мирно порешаем все дела.

— Какой там мир, Гурам, он мою биксу увел…

— Еще раз ее так назовешь, я тебе метлу отрежу, — предупредил Резак.

— Гурам, не встревай, это наши дела, — Шпонка рванулся к Резаку.

Грузинский вор развернул Виктора и отвел в сторону.

— Слышь, Шпонка, Резак мой кореш, я с ним у хозяина был и не дам тебе и твоим «савраскам» его забить.

— Да не по понятиям у пацанов бикс уводить. Гурам, ты же знаешь законы, она моя и я за нее этого Москву порву.

— Я тебе сказал, давай миром порешаем, иначе занозишь мне. Резак приехал на игру и если ты его тронешь, с тебя спросят за парнягу. Скажи своим, чтобы погуляли, а мы сейчас этот «рамс» быстро раскидаем.

Шпонка нехотя согласился на мирный разговор и буркнул парням, чтобы они отошли.

— Эля иди ко мне, — Шпонка протянул руку к девушке.

— Давай ее сначала спросим, хочет она или нет, — предложил Резак.

Девушка была напугана и не могла произнести ни слова. Единственное, о чем она понимала сейчас, что из-за нее могут подраться два человека.

— Эль, скажи, — обратился к ней Сергей, — твое слово решит наш спор.

Шпонка дернулся и хотел что-то возразить, но Гурам крепко ухватил его под локоть и обратился к девушке:

— Что молчишь, ответь. Почему ты пришла с одним, а ушла с другим?

— Сергей, проводи меня домой, я не хочу здесь больше оставаться, — она поднялась с лавочки и сделала шаг к Резаку.

— Девонька, ты не ответила мне, — настаивал Гурам.

— Я не давала Виктору никаких обещаний. Отпустите меня, пожалуйста…

Резак взял ее за руку и, кивнув Лешке, повел прочь от толпы.

Гурам, предвидя дальнейшую ссору, спокойно сказал Шпонке:

— Она не твоя, будь мужиком и отпусти ее.

— Гурам, ты не должен впрягаться, я ее пасу, понимаешь?! Я сегодня побазарю с братом и вы ответите за свою борзоту. А ты — Москва, — крикнул он вслед Сергею, — уедешь отсюда в «деревянном бушлате». Я тебе в натуре говорю, своих слов я на ветер не бросаю.

Эля, чувствуя, как Сергей приостановился, потянула его за руку.

— Пойдем, пойдем скорее, не связывайся с ним, ты же видишь, он специально вызывает тебя на ссору.

Лешка шел не спеша, отстав от парочки на несколько метров. Он думал, как Резак будет сегодня играть, не выспавшись, ведь после обеда все каталы соберутся в корпусе Кавказской Ривьеры. «Да, не думал, что он так влюбится. Не подоспей мы вовремя, Резак порезал бы Шпонку. Интересно, дядя Гурам договорится со Шпонкой или тот попросит защиты у своего брата. Я слышал, что брат у Шпонки имеет вес среди Сочинской шпаны, как бы нам здесь не накостыляли».

Внезапно Резак выскочил на дорогу и несколько раз махнул рукой, едущей навстречу одинокой машине. Он договорился с водителем, затем позвал девушку и приобняв ее, тихо сказал:

— Как договорились, встречаемся сегодня вечером у входа на пляж.

— Хорошо Сережа.

Элеонора села на заднее сидение и Сергей, захлопнув дверцу, махнул на прощание рукой.

Резаку удалось немного поспать до обеда, Гурам не будил его, понимая, что впереди до самой ночи будет игра. Лешка, проснувшись, пошел умыться и, прошел на кухню, там уже сидел Гурам и пил чифирь. Взглянув на вора, Лешка спросил:

— Дядя Гурам, а почему Шпонка ночью давил на понятия, говорил о каком-то законе, неужели девчонка не может сама себе выбрать парня, она же не хочет со Шпонкой хороводить.

— Шпонка нахватался от старшего брата верхушек, он имел в виду фраершу, которая достается вору в законе и должна быть безотказной.

— Но ведь Шпонка не вор и Элька не его собственность?

— Правильно рассуждаешь пацан, я это и вдалбливал в тупые мозги Шпонки.

— Дядя Гурам, а вдруг они нападут на Резака?

— Если не видели горя, пусть попробуют, — Лешка и Гурам повернули головы: в дверях стоял с заспанной физиономией Резак, — не понтуйся Леха, мы и не таких сявок на водопой бушлатом гоняли, — пошутил Сергей. — А у тебя, что вид не важнецкий, спал плохо, не выспался?

— Сон плохой приснился, как будто поднимаюсь на крыльцо, где ты живешь, а из — под него огромная собака хочет выскочить, но почему-то не может, я боюсь, понимаю, что бежать бесполезно — догонит, хочу проскочить в твою дверь.

— Леха, не будь суеверным, сны обманывают, — успокоил его Резак.

Быстро перекусили и, одевшись, направились на остановку, чтобы добраться до гостиничного комплекса «Кавказская Ривьера».

За большим, круглым столом уже собрались люди: кто-то резал колоду, разминая пальцы, кое-кто на пару метали карты. В соседнем номере уже шла игра. Вальяжные дядечки доставали из внутренних карманов тугие прессы денег и, вытягивая треть купюр, бросали на банк.

В номере, где находились Резак, Гурам и Лешка, в основном собрались уркачи. Эти люди прошли свой путь через лагеря и тюрьмы, где по законам воровского братства обязаны обучиться играм в карты.

Здесь не играют в долг и не мухлюют, за игрой строго наблюдают и профессиональные навыки картежников, приобретенные в разные годы и в разных местах — это показатель умения человека приобрести деньги без обмана, не мухлюя. Так что собрались сегодня здесь порядочные каталы и в фраерские игры они не играют.

Для бродяг, таких, как Гурам и Резак, игра — это особое душевное состояние, когда, к примеру, ставка доходит до колоссальной суммы в банке, сердечко трепещет в груди: адреналин зашкаливает… И вот, за столом всего двое, а в банке куча денег. Кому достанется? Все с замиранием сердца ждут. Резак спокоен, словно принял наркотик, вбрасывает одну за другой карты на полированную крышку стола. Лешка, мыслями тоже в игре, он сжал рукой спинку стула и, стоя за спиной своего друга, поглядывает на сидевшего напротив жулика из Восточной Сибири.

Последнее вскрытие… Резак резко хлопает рука об руку, Гурам и Лешка вздыхают с облегчением. Партия взята. Кто следующий?

Игра продолжалась до самой ночи, затем всех ждал ужин в ресторане. Сегодня его откупили в основном для игроков, ведь не часто в Ривьере собираются почтенные люди со всего Союза.

Гурам передал сумму денег «Серому», и тот в сопровождении пацанов, покинул на время корпус.

Между партиями, Резак выходил на террасу и закуривал, его мысли прикованы к Эле, он не может о ней не думать, ведь сегодня состоится их встреча, он должен сказать девушке самое важное, что так не дает ему покоя и заставляет сердце биться еще сильнее.

Поздно вечером, когда игра постепенно заканчивалась, и отдельные игроки потянулись в ресторан, Лешка уже стоял на «боевом посту» у входа на пляж: он ждал, когда появится Эля. Он не заметил, как недалеко, на террасе, за пальмой, за ним наблюдали две пары глаз — это люди Шпонки следили за парнишкой, а заодно и входом в ресторан, где должен появиться Резак.

Глава 5. Любовь требует жертв

Сергей шел по коридору второго этажа, игра только что закончилась. Ему сегодня везло, как никогда, Резак был в выигрыше. В дверях показался Лешка и с приветливой улыбкой, махнул Резаку рукой. Сергей ускорил шаг, он понял, что девушка пришла на свидание. «Пришла, — отстукивало сердце, — значит, она решила для себя, с кем ей быть. Она выбрала меня… — Возбужденное состояние после игры, да еще предстоящая встреча с Элей, туманили голову, словно он был пьян.

Лешка отпустил парочку вперед и не спеша шел по каменной террасе. Недалеко в море, разместился на якоре белоснежный лайнер, привлекая внимание отдыхающих людей гирляндами огней, развешанных над палубами. По бокам, в иллюминаторах горел свет, корабль во тьме выглядел празднично.

— Сереж, я сегодня не могу долго гулять, мама попросила быть дома пораньше.

— А завтра днем ты свободна? Поедем в Хосту, друг Гурам и его подруга приглашают нас в гости.

— И меня тоже?!

— Конечно.

— Неудобно как-то.

— Неудобно штаны через голову снимать…

— Ну и шутки у тебя. Сережа, скажи мне честно, ты был там?

— Не понимаю…

— Я ведь слышала, как ты ругался с Виктором, как вы грубили друг другу. Ты в тюрьме сидел?

— Сидят на завалинке, семечки лузгают, а в тюрьме срок отбывают…

— Сереж, я серьезно…

— Может, сменим тему.

— Ты не хочешь отвечать?

— Не хочу. Эль, ты вчера напугалась?

— Да. В такой ситуации я еще ни разу не была. А у тебя, правда был нож?

Сергей прикоснулся острым ногтем к ее руке. Девушка непроизвольно отдернула руку.

— Вот этим ножом я его вчера напугал.

— Надо же, а в темноте можно спутать, — улыбнулась девушка, — пойдем к остановке, мне уже нужно ехать.

У Резака похолодело в животе, ему так не хотелось с ней сегодня расставаться.

— Ты поедешь завтра в Хосту?

— Во сколько?

Резак остановился и, поблескивая счастливыми глазами, тихо сказал:

— Скажи, где тебя встретить, я приеду на такси.

— Я сама приеду. Хорошо?

— Эль, со мной такое творится, я сегодня весь день думал о тебе. Задержись еще на часок. Не уходи.

— Сережа, я обещала…

— Ну, хотя бы на пятнадцать минут, я хочу тебе сказать…

— Я понимаю тебя. Сережа, но мы знакомы всего один день, неужели ты успел увидеть во мне девушку, какую, по твоим вчерашним словам, искал всю жизнь. А вдруг ты ошибаешься? Мне кажется, у тебя просто возникло страстное желание…

— Любить тебя… — перебил он девушку.

— Сережа…

— Ты можешь представить, что я говорю это женщине первый раз в своей жизни.

Элеонора молчала, ее до глубины души тронуло признание Сергея. Конечно, она чувствовала, что он хочет сказать ей что-то важное, но не думала, что он так быстро решится. Она могла бы сейчас остаться, потом извиниться перед матерью. Лицо девушки пылало от прилива крови, она все чувствовала, но не могла ответить на слова парня. За один день в ее голове пронеслось столько сладостных мыслей, что она с трудом сдерживала себя, чтобы не поддаться на его уговоры остаться. Может быть завтра, когда она успокоится, они продолжат этот важный для обоих разговор.

— Сережа, мне, правда, нужно домой, мы поговорим обо всем завтра. — Увидев, как он нахмурился, Эля нежно прикоснулась к его руке и, поглаживая, тихо сказала, — Сережа, не обижайся на меня, пожалуйста, пойми, я не хочу, чтобы мы торопились…

Резак воспрял духом и смягчился.

— Ты только не думай, что я тебя обманываю, я не хочу с тобой поступать по-другому.

Показался автобус, и Эля, пряча виноватую улыбку, на прощание сказала:

— До завтра, Сережа. Приходи на причал, встретимся там.

Сергей, прежде, чем Эля поднялась на заднюю площадку автобуса, успел прикоснуться губами края ее губ. Двери закрылись, и Резак увидел, как она приветливо помахала ему сквозь боковое стекло.

Подошел Лешка и, улыбаясь, спросил:

— Что решили?

— Завтра поедем все вместе в Хосту, к Гурамовской подруге.

— Здорово! Серега, а я думал, что после вчерашнего она не придет.

— Я тоже так думал, мне кажется, она…

— Влюбилась?

— Леш, я с многими бабами перезнакомился, но не одна не запала мне в душу, как Эля. Она вообще другая, понимаешь?! Леш, ты влюблялся когда-нибудь?

— Не знаю.

— Значит, не любил. Это не объяснишь, когда Эли нет рядом, меня тянет к ней, все мысли только о ней, когда Элька со мной, я никого кроме нее не замечаю…

Лешка слушал и улыбался, он удивлялся, что такой дерзкий и порою непреклонный Резак, вдруг растрогался и стал мягким. Что, по сути, он мог знать о любви, которую его кореш Серега считает неземной. Может и он когда-нибудь встретит свою девушку и так же влюбится в нее. Лешке вдруг вспомнилась мама, когда стыдясь своих слез, она выбегала на крыльцо и давала волю чувствам. Как на свидании в вагончике отец смотрел на нее по-особенному, наверно также сейчас Резак смотрит на свою девушку.

Они незаметно для себя приблизились к воде и не спеша шли по берегу. С моря повеяло прохладой, тучи затянули небо, предвещая приближение грозы. Мгла опустилась над пляжем. Нужно успеть добраться до Дагомыса, пока не начался дождь.

Вдруг за спиной послышались множественные шаги, зашуршала под ногами галька. Из темноты показалась людская толпа. Резак остановился и когда к нему приблизился Шпонка со своими приятелями, все понял.

— Не кони Леха, сейчас мы улаптюем это дело, — подбодрил он паренька, видя, как он засуетился.

Резак выступил вперед и, вытянув руку, грозно сказал:

— Стой, ближе не подходи!

— Ты что Москва, совсем отупел, ты не понял, о чем я тебя предупреждал.

— Мне кажется, мы вчера этот рамс разобрали.

— Креститься надо, когда кажется, — сказал кто-то из толпы.

— Давай отойдем, — предложил Резак Шпонке, — и это… Пацана моего не трогайте, он не при делах.

Отойдя на три шага, Шпонка с хищной ухмылкой произнес:

— Ты в натуре прибурел, Москва, думаешь, что с Гурамом срок мотал, так тебе все здесь положено. Я тебе что сказал, отвянь от моей шмары…

— Это ты овца ничего не понял. «Рогатик», ты даже по мелкой хулиганке ни одних суток не отсидел, а берешься тварь мне за жизнь уши притирать… Ты даже не знаешь, что шмара означает — шлюха. Все завязываем это гнилой базар, завтра собираем сходняк и будем на уровне авторитетов вести разбор…

Резак хотел еще что-то сказать, но вдруг приглушенно охнул. Стоящий за спиной Сергея чувак, исподтишка выкинул вперед руку. Сергей сразу и не понял, что получил удар ножом, он подумал, что ему двинули кулаком по хребтине.

— Шухер! — Раздался голос из толпы, — сюда идут.

Резак присел и Шпонка увидел, как на его спине расплывается темное пятно, и догадался, что кто-то из его дружков пырнул московского урку.

Толпа быстро убегала по пляжу. Лешка, оттиснутый в какой-то момент и, находясь в нескольких шагах от Сереги, подскочил к присевшему на корточки другу. Он не понял, что случилось, первым делом подумал, что Сергея ударили под дых. Резак завалился на бок и, хватаясь за Лешкин рукав рубахи, прохрипел:

— Леха, кажись, я финача получил в спину. О! Как больно!

Паренек растерялся и не знал, как ему поступить. Он хотел крикнуть вслед какой-то парочке, только что прошедшей недалеко, но Серега прошептал:

— Не надо, не зови никого.

— Сереж, что делать? Скажи…

— Не надо ничего, посиди со мной… Леш, кажется мне каюк…

Резак лег на бок и только сейчас Лешка различил в темноте огромное пятно на белой рубахе друга. Чувствуя, как с каждой секундой из него уходит жизнь, Сергей, задыхаясь, прошептал:

— Она придет завтра на причал, ты сходи, Эля будет ждать… Возьми у Гурама деньги, все, что причитается мне, отдай матери. Ничего Анне и Николаю не говори, соври, скажи, что я в море утонул. Лешка… Видимо судьба мне — за любовь умереть. Уезжай скорее, тебя будут искать… — Сергей сжал руку Лешки и смолк. Паренек подумал, что он хочет передохнуть и чуть нагнулся, чтобы расслышать его слова. Он потряс друга, но его тело обмякло, и Сергей не подавал признаков жизни. Лешка еще раз дернул его за плечо — Резак молчал.

— Серега — а!!! — разнесся по пляжу его крик, — Се-ре-га!

Над морем загремел гром, и первые капли дождя ударили по воде. Шум нарастал, заглушая всхлипы паренька. Послышалось шуршание гальки и приближающиеся голоса. Какие-то люди спешили на крики…

Серый и его приятели, обойдя Хлудовский парк и, не найдя там Резака с Лешкой, вернулись на террасу возле ресторана, но и там их не оказалось. Собиралась гроза, и нужно было спешить. Гурам, предчувствуя что-то неладное, предупредил Серого, чтобы он не спускал глаз с Резака.

На пляже раздались отдаленные крики, навстречу Серому спешила парочка — мужчина и женщина.

— Что там случилось? — просил их на ходу Серый.

— Там какие-то парни дерутся.

Серый и двое его знакомых парней подбежали первыми и увидели ужасную картину: Резак лежал на боку, а рядом с ним на коленках сидел Лешка, он плакал. Серый все понял, пощупав пульс на руке Сергея, помотал головой, задрал рубаху на его спине и, увидел колотую рану под левой лопаткой. Затем схватил паренька за руку и потащил прочь от бездыханного тела Резака. Лешка упирался.

— Кто здесь был? Шпонка со своими?

— Их человек десять было.

— Кто проткнул Резака, ты видел?

— Нет, меня оттащили в сторону.

— Так, — раздумывая, произнес Серый. — Короче, Леха, сваливай отсюда поскорее, мы сами тут с ментами разберемся, если тебя потащат в контору, начнут копать: кто, откуда, почему. Закроют в каталажку и пока не разберутся, будешь сидеть. Опера — народ ушлый, докопаются до истины.

— А где дядя Гурам? — всхлипывая, спросил Лешка.

— Он в Хосте, у своей подруги, знаешь, где она живет? — Лешка кивнул.

— Серый, как же с Серегой быть, я не хочу его здесь бросать.

— Иди, тебе говорят, мы все устроим… Проводим Резака, как полагается. Езжай в Хосту до Гурама, скажешь, что случилось, да смотри не нарвись на Шпонку, они тебя тоже искать будут. Давай, давай Леха, не стой, а то сейчас ментов и скорую вызовут.

Гурам, выслушав историю из уст Лешки, суетливо засобирался. Он попрощался с подругой и повел парнишку к своему приятелю. Приняли решение: Лешке нужно срочно уезжать, если старший брат Шпонки узнает о происшествии, то пацана будут искать, как свидетеля. Нужно собрать братву, чтобы обсудить дальнейшие действия, Гурам конечно будет отстаивать доброе имя Резака, но не факт, что его все послушают и примут меры в отношении Шпонки.

— Дядя Гурам, я обещал Сереге, что схожу на встречу с Элей.

— Какой еще Элей, Леха! На кону твоя жизнь, ты что не понимаешь, если тебя найдут менты или гривотрясы Шпонки, то Сочи сузятся для тебя до размера спичечного коробка.

— Я обещал… — упрямо стоял на своем Лешка.

— Гриша, — Гурам обратился к приятелю, — возьми пацанов и проводи его до причала, пусть повидается с девчонкой. Она была знакома с Резаком немного, если влюбилась — поплачет, да забудет. А ты, Леха, сразу же после встречи, рви к моей подруге, заберешь вещи и встретишься с моими парнями на вокзале, тебя проводят в Адлер.

Лешка, спускаясь к морю, еще издалека увидел Элю, она стояла на причале и наблюдала за носящимися над водой чайками. Несколько сизокрылых голубей, не боясь девушки, бегали по настилу недалеко от нее. Сердце забилось чаще, Лешка не знал, с чего начнет. Он прекрасно понимал, что девушка не просто так согласилась проводить время с Резаком, видимо и она откликнулась на серьезные чувства Сергея. На душе у паренька было пусто, еще никогда он не чувствовал себя так одиноко. Буквально ночью, они ходили с Сергеем по пляжу и вот, его уже нет. Представить невозможно такое, но факт оставался фактом, в городе, в определенных кругах уже расползались слухи о ночном происшествии.

Эля заметила парнишку и, улыбаясь, направилась к нему легкой походкой. Увидев его хмурое лицо, спросила:

— Леш, а где Сергей? Он опаздывает?

Паренек молчал, он не знал, как ему начать. «Какая же она все-таки красивая», — подумал Лешка, взглянув в ее голубые, счастливые глаза.

— Что случилось, Леша?! — волнение Алексея передалось девушке, — он не захотел идти на встречу?

Паренек замотал головой и тяжело вздохнув, решился:

— Эль, Сережка не придет… Он… В общем, он умер вчера.

— Ты что такое говоришь?! Как умер?!! Леша! Да что случилось?

— Шпонка и его гады встретили нас на пляже, после того, как ты уехала, — Лешка опять тяжело вздохнул, — какая-то тварь по -предательски пырнул его ножом в спину.

— О, нет! — вскликнула девушка.

Алексей с изумлением наблюдал, как на только что счастливых глазах Эли наворачиваются слезы и крупными каплями стекают по щекам. Он видел разные слезы: у матери на глазах, у обиженных девчонок, но такую горечь и отчаяние он наблюдал впервые. Теперь они понимали друг друга, для обоих утрата была тяжелой.

Лешка обернулся на свист, парни, торопя его, махали руками.

— Эля, ты прости, но мне нужно идти, меня уже ищут. Дядя Гурам найдет тебя, тебя проводят к Сережке… Ты прощай, — голос у Лешки задрожал. Он резко повернулся и побежал в сторону парней, затем еще раз обернулся и, увидев одинокую фигурку девушки, махнул ей рукой и скрылся из вида.

Забрав вещи, он какое-то время бродил по набережной, вспоминая последние дни и часы, проведенные с Сергеем, с Элей. Не думал Лешка, что его путешествие на юг будет так омрачено, ведь здесь кругом красивая жизнь. Заглядывая в счастливые и улыбающиеся лица прохожих, он думал, что никому нет дела до молоденького парнишки, только что, потерявшего своего друга.

Подошел приятель Гурама и, кивнув головой, сказал:

— Поехали пацан, Гурам уже взял билет до Москвы.

Старый, грузинский вор ждал его на перроне вокзала в Адлере. Приветливо, похлопав Лешку по плечу, пригласил сесть на лавочку.

— Вот так брат, в жизни случается… Горячий был Резак, не послушный. Я ведь предупреждал его… Да чего уж там — после драки кулаками не машут. Возьми вот деньги — это доля Сереги с игры, я свое отсчитал. Вещи кое-какие, еда на дорогу. Бери, бери, вам с матерью деньги будут нужнее, Сереге они там не понадобятся. За девчонку не волнуйся, я о ней позабочусь. Хорошая она, не хочу, что бы такая тварь, как Шпонка касался ее. Я раскачаю это дело, мы найдем, кто Серегу убил.

— Дядя Гурам, я приеду сюда, мне обязательно нужно будет на его могилку… — Спазмы сдавили горло.

— Ну-ну, брат, крепись. Резак был хорошим человеком, ты не забывай его.

Из здания вокзала стал выходить народ, перрон мигом заполнился людьми. Показался поезд и, поскрипывая тормозными колодками, остановился. Гурам приобнял паренька на прощание и посадил в вагон. Он курил одну за другой папироску, волновался. Поезд тронулся и старый вор, увидев в окне Лешку, шел по перрону и махал ему вслед рукой. Когда им суждено встретиться?

Лешка стоял в тамбуре и смотрел в окно, его мысли были прикованы к родной сторонке. Он уже скучал по матери, ветхому бараку и по друзьям. Что он скажет парням и мужикам, поверят ли ему, что Резак утонул в море?

Паренек начинал трезво оценивать жизнь: отец, отдавший стране свои лучшие годы, остался непримиримым к власти, мать, вечно ждущая его из лагерей, оставалась в нищете и унынии. Резак Серега — его наставник, погибший от рук подонков, но успевший так много ему объяснить.

Разные судьбы достаются людям, трудно изменить их, многие мирятся и живут так, как им предначертано. Да, не ко всем справедлива жизнь, но люди сами ее выбирают. Что ждет паренька, возвращающегося в родной городок? Какая ему достанется судьба? Лешка об этом пока не задумывался.

Глава 6. Знакомство с Люберецкими

Пообщавшись некоторое время с Резаком, Лешка стал размышлять, к какой категории лиц отнести себя. Преступник? Но он не ворует, добывая себе средства на существование. Хулиган? Судя по его жизни в Юном городке, лидером шпаны Лешку нельзя назвать, хотя в определенном круге своих сверстников он имеет авторитет. Назвать Лешку обычным, неприметным парнем тоже трудно, те, кто взрослее его на три года или пять лет уже сталкивались с ним и, пожалуй, знают, на что он способен.

После смерти Резака, который держал мазу в городке, появились «варяги» со стороны. Освободился из мест заключения «Печенег», лицом немного напоминавший татарина. Узнав, что Резак исчез, он быстро освоился и повел свою политику: ограбил кто-то кого-то, делись, неси часть добычи. Кто-то из пацанов в городе обокрал квартиру, а узнал об этом Печенег, не уйти от побора.

Лешка хорошо помнил, как год назад власти очищали Москву от уголовников и всех неблагонадежных отправляли за 101 километр, чтобы олимпиада прошла в полном спокойствии. Многих жуликов и правильных парней из Филевского района отправили за решетку и вот, спустя полтора года в их городке постепенно стали меняться сами люди.

В былые годы Резак всегда учил Лешку: «Если ты живешь по особым понятиям и придерживаешься законов уголовного мира, ты должен решить для себя, кто ты? Бродяга или шелупонь. Уважаешь тех, кто несет на своих плечах тяжкое бремя вора — лидера, помоги, чем можешь, но добровольно. Отдав в общак, ты оказываешь свое уважение и знай на будущее, что эти крохи, вложенные другими людьми, помогают выжить тем, кто отрицает все красное и ненавидит ментов. Бойся тех, кто, прикрываясь именем правильного бродяги, собирает свой общак и вместо того, чтобы направлять собранные средства по назначению, хавает из общего котла, как последняя свинья».

По уразумению Лешки именно такой тварью и являлся Печенег. Как-то раз к Борисенку пришел его дружок — Зяма, он недавно освободился из лагеря, где отбывал срок еще с малолетки за изнасилование девушки. Но, при разбирательстве выяснилось, что Зяма в этом преступлении не участвовал, а как говорили его дружки: «Проехался на арбузной корке». Он весь похабный процесс проспал пьяным, пока пять человек «оприходовали» девицу, которую подцепили на танцах. Можно представить удивление Зямы, когда милиция пришла по адресу, где все происходило, и взяла его в качестве главного обвиняемого. Зяма помнил, что упал спать на диван, а каким образом попал на кровать, совершенно не ведал. Следователи не стали сильно разбираться и Зяма пошел за «паровоза», тем более пострадавшая указала на него пальцем.

Зяма объявился у Лешки в расстроенном виде и поделился своим горем, случившимся на днях.

— Короче, иду по улице, меня приспичило, и я заскочил в один двор. Смотрю, за гаражами мужик пьяный спит, я его по карманам обшманал, и шестьдесят рубликов из брюк вытащил. Приехал в городок и с пацанами все деньги пробухал. Я им эту историю рассказал, а через два дня Печенег меня встретил и спрашивает: «Ты мужика пригрел на деньги? — Я говорю — было дело, а он мне, — Короче, с тебя двадцатка, не принесешь через пару дней, обложу данью, будешь сто процентов платить».

— Вот борзый, — возмутился Леха, — и что думаешь делать?

— Винтить нужно на какое-то время с городка, а то Печенег мне духоту создаст. Эх, был бы сейчас Резак, он быстро этого козла на место поставил.

— Пойдем к Моте, может он что посоветует.

— Мотя забухался совсем, Печенег со своими кентами приходят к нему домой, и спаивают, его теперь мало, кто слушает, так, если малолетки зайдут к нему выпить.

— Да, не та уже стала наша Черная улица, — вздохнул Лешка. — А давай мы Печенегу сами оборотку дадим, — предложил Борисенок.

— Нас по асфальту размажут, ты же понял, на что намекает Печенег, мол, я в общак не сдал краденное.

— Что-то я не слышал от других, чтобы Печенега кто-то назначал собирать дань в городке. Чушь все это, короче Зяма, идем к Моте, пока он трезвый с утра, как посоветует, так и сделаем. Я сейчас за Витьком Валеным, а ты к Якимку, если что, вчетвером отобьемся.

— А, пацанва — а! — протянул Мотя заплетающимся языком и весело, раскинув руки, предложил парням выпить остатки портвейна.

— Мотя, мы к тебе по делу, — Лешка сел напротив и рассказал всю историю Зямы. Спившийся урка поморщил лоб, призадумался, и казалось, в один миг протрезвел.

— По — своему Печенег прав, но ему не положено собирать филки, получается пацаны — это магерамство. Посылайте его туда, — Мотя указал рукой на окно, за которым виднелся в огороде туалет.

— А если он кипишь поднимет? — допытывался Лешка.

— Тогда вам надо толпу собрать, а то не справитесь.

— Мотя, его же многие из наших знают, какая толпа? — Леха пытался вытянуть из урки хоть что-то дельное.

Старый уркаган призадумался, ворочая полупьяными мозгами.

— Ты с отцом — то советовался? — спросил Мотя Лешку.

— Нет, не хочу его втягивать в свои дела, меня мать просила. Батька после последнего срока еле-еле отдышался, ты же знаешь, что его по актировке освободили, тубик он.

— Привет бате от меня. Ну, тогда сделаем так: поедешь в Люблино, найдешь по адресу моего закадычного кореша — Славку Седого, передашь ему от меня привет и маляву, мы с ним два раза зону топтали. Славка одно время в Люблинской психиатричке лежал, под дурака косил и от тамошнего психиатра слинял, перебравшись в зону. Обскажешь на словах ситуацию. Понял? — Лешка кивнул, — У него знакомые с Люберцев есть, — продолжил Мотя, — парни в бокс ходят и на борьбу, ежели что, Печенегу «стоп в гору» выпишите. А с тебя Леха, простава, — засмеялся беззубым ртом Мотя.

Лешка достал из-за пазухи бутылку «Анапы» и протянул Моте, тот мигом распечатал и с «горла» выпил почти полбутылки. Морщась и хватая воздух ртом, чтобы его не стошнило, протянув бутылку пацанам. Зяма и Якимок выпили до дна, Валеный пить отказался.

Лешка тут же спланировал со своими друзьями добраться до Седого, но не получилось: во дворе послышался лай собаки и людские голоса. Зяма, чувствуя спиной беду, прильнул к шторе и тихо сказал?

— Пацаны — это Печенег со своими.

— Сколько их? — спросил Леха, а сам накинул на кухонные двери крючок.

— Человек пять.

Мотя попытался встать с продавленного дивана, но снова завалился, ему хватило двести грамм, чтобы отключиться. Лешка обвел глазами кухню и увидел за шкафом топор.

— Пацаны, встаньте возле окон, если начнут бить стекла и лезть в дом, бейте по головам. Я пойду на кухню и попробую поговорить с Печенегом через дверь.

В сенях раздался топот ног и последовал сильный стук в дверь.

— Это, мужики, валите отсюда, Мотя спит бухой, — крикнул Леха.

— Открывай, мы Моте похмелиться принесли.

— Я же сказал, он уже готовый.

— А ты кто такой, что — то я по голосу не определю? — прохрипел Печенег.

— Борисенок.

— Слышь ты, дверь открой.

— Мотя сказал никому не открывать.

На улице рядом с окном, уже кто-то стоял.

— Борисенок, позови-ка своего корешка Зяму, пусть выйдет, мне с ним побазарить надо, — послышался голос Печенега.

Леха и пацаны молча ждали. Мотя завалился на бок и похрапывал. Вдруг с улицы кто-то надавил на стекло, и оно со звоном рассыпалось по полу. Колыхнулась шторка и показалась голова парня. Якимок держал в руке стул, и как только шторка отдернулась, врезал по темечку, да так, что сиденье отскочило к потолку. Парень, изрыгающий матерки и вопли, из боязни остаться без головы, скрылся за уличной рамой. В тот же миг со звоном вылетело стекло на кухне, кто-то остервенело очищал раму палкой. Леха острием топора два раза ударил по раме и подоконнику. Двое дружков Печенега отскочили, увидев разъяренного парня. Пока Леха оборонял окно в кухне, кто-то попытался влезть в комнату и тут, уже не выдержал Витек Валеный, он схватил со стены висевшую гитару и что есть силы, шарахнул парня по голове. Треск, прощальный звук оборванных струн и дикий рев пострадавшего, слились в один шум. Со двора кричали:

— Мотя, открой лучше, ты нам не нужен, мы только этих фырганов пополощем.

— А ты сунься, — Лешка погрозил Печенегу топором.

— Слышь, фраер, я же тебя на ремни порежу, теперь тебе хана.

— Вали, вали, а то без башки останешься, — Леха принял угрожающую позу.

Печенег не стал испытывать судьбу и крикнул своим:

— Пошли братва, мы их все равно выловим. А тебе и твоему Зяме, кое-чего порвем на клинья, — пригрозил он Лешке.

— Эту грозу, да на ночь, — огрызнулся Борисенок и подошел ближе к окну: Печенег и его компания вышли со двора на улицу.

В этот же вечер, Лешка с друзьями разыскал в Люблино дом, где проживал Славка Седой, но вышел его младший брат — Санек. Оказалось, что Славку уже два месяца, как арестовали и теперь он находится на обследовании в психушке. Санек, прочитав записку от Моти, написанную корявым почерком, закурил и присел на лавочку, затем перезнакомился со всеми парнями.

— Сильно достали?

— Сегодня битва была, у Моти все стекла в доме твари вынесли, — ответил Зяма.

— Я пацаном еще был, когда к нам Мотя со своим корешем приходил в гости, мне он тогда по душе пришелся, — рассказывал Санек.

— Как его кликуха? — спросил Лешка.

— Точно не помню, по моему — Финач.

— Резак! — воскликнул Леха.

— Во, точно, а ты его знаешь?

— Знал, нет больше Сереги Резака, умер он в Сочах. Кстати, Резак был моим крестным отцом.

— Когда умер? — удивился Санек.

— Почти семь лет прошло.

— Жалко парнягу, брат говорил, он был игроком в карты от Бога.

— Это точно, — улыбнулся Лешка, — был бы Резак живой, разве бы такие твари, как Печенег «разбушлатились» на Черной улице, давно бы их на место поставили.

— Ладно, братва, я сейчас оденусь, поедем к нашим знакомым в Люберцы, что-нибудь придумаем.

На следующий день человек пятнадцать парней подошли к пивному киоску, где собиралась постоянная толпа мужиков и алкашей. Там же в отдалении на погребе сидели Печенег и его дружки. Санек — крепкий, натренированный парняга, вопросительно взглянул на Лешку, и он указал взглядом на беспредельщика. Печенег, увидев Борисенка с незнакомыми пацанами, поднялся, но тут же получил удар снизу в челюсть — апперкотом. Леха, как его учил Резак, вложил в удар всю свою силу. Ноги оторвались от земли, и Печенег ухнул всем телом на землю, остальных его дружков ждала та же участь, только двоим удалось убежать. Из толпы мужиков, стоящих за пивом, вышли двое и миролюбиво подошли к люберецким. Лешка вкратце объяснил ситуацию, и на этом все успокоились. Парней — спортсменов проводили до остановки и горячо попрощались

— Леха, ты приезжай к нам. Лихо ты его, классный удар. Пацанов своих приводи, нам такие нужны.

— Кому это — вам? — осторожно спросил Лешка.

— Потом поговорим, когда будем вдвоем, — Санек по-дружески ударил Борисенка по плечу, — ну, так что, будем корешиться?

— Без базара, — Лешка хлопнул ладонью по Санькиной руке.

В армию Алексея пока не призывали, у него была отсрочка, после совершеннолетия по знакомству ему удалось раздобыть справку, по уходу, за якобы, больной матерью. Окончил училище, получил профессию токаря-револьверщика, но работать на заводе не стал, считая, что пошел учиться по ошибке. Лешка думал, что набирают группу для изготовления револьверов, а оказалось совсем не то. Правда его чуть не отчислили за проступок: как полагалось в стране советов, все поступающие проходили практику, и Лешка со своей группой поехал в колхоз на уборку моркови и турнепса. Познакомился там с местными пацанами и ночью они вместе увели с конюшни лошадей, чтобы покататься. Наутро Алексея выгнали из колхоза, но мастер профобучения пожалела его и уговорила руководство училища, оставить парня.