Бесплатный фрагмент - Костянка

Пролог

На краю Береговки, где избы редели, а тропинки тонули в сырой тени ивняка, стояла покосившаяся хатка. Здесь жила Арина, с тёткой, худой и вечно озабоченной женщиной. Родителей скосила чума, когда Арине было четыре года отроду. А сейчас — шестнадцать вёсен — пора невест. У неё же — одна поношенная юбка, руки в мозолях от огорода и стирки на богатых, да личико, от которого мужики в деревне тайком вздыхали. Но красота не прокормит, а приданого — кот наплакал.

Ближе к центру деревни, где земля была суше, а дома стояли крепче, дымила кузница Кресимира. Хозяин — мужчина в теле, с волосами, как ржавая проволока, и тяжелым взглядом, что гвозди вколачивает.

Его сын, Креслав, семнадцати лет, давно уже смотрел на деревенских девок. Его глаза цеплялись за Арину — когда она воду на реке набирала или на базар в единственном своём синем платке шла. Работящая, тихая, неизбалованная. И глаза… как незабудки в первой траве.

Долго Креслав лишь украдкой следил за Ариной, провожая глазами. А одним весенним вечером, пересилив себя, он положил ей на крыльцо полевые цветы. Спустя время, уже летом, густо покраснев, сунул ей в руки сладкие ягоды. Арина в ответ лишь кротко улыбалась и Креслав смелел. Однажды он робко предложил ей донести ведро с водой. Так начались их прогулки у реки.

Тайком, украдкой от отца Креслава, они встречались у ив вечерами. Мечтали. Ещё год, два — Креслав освоит все хитрости кузнечного дела, станет мастером. Тогда — сваты к Арине! Своя изба, пусть и маленькая, на краю. Дети. Жизнь, выкованная их руками. Он сушил ей слезы, когда тётка злая была. Арина приносила ему украдкой яблоки из сада старосты, где подрабатывала. Это были не просто яблоки. В её бедной жизни, где всё было серым и тяжёлым, эти яркие плоды становились единственной роскошью, которую она могла ему подарить. Арина мечтала:

— Вот будет наш дом, наша яблоня во дворе, и мы будем есть свои, а не чужие.

И пока они делили украденное, его вкус был для них слаще мёда.

Вкус тех яблок был слаще мёда.

*** Два года спустя ***

Креслав, уже широкоплечий парень с намётанным глазом мастера, стоял перед отцом в душной кузнице. Уголь пылал в горне, воздух дрожал от жара.

— Отец, я думаю, время пришло. Засылать сватов к Арише.

Кресимир не поднял глаз от раскалённой подковы, которую бил молотом. Бам! Искры брызнули.

— К Арине? — Голос хриплый, как скрип несмазанной телеги. Бам! — Оборванке той? Сиротке голопузой? Бам! — Сын, ты кузнеца сын! Мастером будешь! Нешто не видишь? Свататься к ней — что? Сватать себе дыру в кармане? Позор семье!

Креслав сжал кулаки, глядя на затылок отца. Бам!

— Я её люблю, тятя.

— Любовь? — Кресимир бросил подкову в бочку с водой. Шипение оглушило на миг. — Любить можно и в чужих постелях. А жить будешь с Мирославой. Дочерью ювелира. Слыхал? Ювелира! — Он подошёл вплотную, запах пота и угля ударил Креславу в нос. — Не себялюбствуй. Думай о деле. С Мирославой — расширение нашего дела. Связи. Деньги. Конь под седлом, а не кляча! Шуба, а не дерюга! Еда с маслом, а не пустые щи! И девка ничего, здоровая, румяная, грудастая. Родит и сама выкормит.

Креслав молчал. Он глядел мимо отца, на тёмный угол, где висели клещи.

— Решено, — отрубил Кресимир. — Раз ты готов, к Мирославе идём, договор скреплять, как только её отец вернётся. А про свою… ну, эту… не печалься. Навещать будешь. Тайком. Ребёнка ей сделаешь… не пропадёт одна. — Он тяжело хлопнул сына по плечу. — Умный парень. Поймёшь.

Креслав медленно кивнул и опустил глаза. Поймёт.

*** Несколько дней спустя***

Они сидели у реки. Место их мечтаний и надежд. Арина принарядилась — чистый платок, юбка без заплат. Глаза сияли.

— Креслав… Мне восемнадцать. Вчера Марьяна замуж вышла, младше меня годом. Все шепчутся… Сватов когда ждать?

Креслав не смотрел на неё, он водил глазами по чёрной воде.

— Сватов… не будет, Аря.

Тишина. Только вода журчала.

— Как… не будет? — голос Арины дрогнул.

— Отец… договорился с родителями Мирославы, ювелирами. — Он наконец посмотрел на неё. Взгляд был чужим, расчётливым. — Но я не брошу тебя. Ты… можешь быть моей. И никто не узнает! Я буду приходить. И… если захочешь ребёнка… разрешу. Не пропадёшь. А вокруг пусть шепчутся, ты знаешь, как это бывает…

Арина отшатнулась, как от удара. Лицо побелело, глаза расширились от непонимания, потом — от ужаса. Она не кричала, просто развернулась и побежала. Бежала по тропинке мимо огородов домой.

*****

Утром рано Арина бежала к дому ювелира, говорить с Мирославой. Хотела умолять Миру отказать Креславу.

На узкой тропе, где кусты лезли под ноги, её догнал тяжкий скрежет железа. Креслав шёл из кузницы, нёс мешок. В нём звенели новые подковы — тяжёлые, добротные.

— Аря! Ты куда? — Голос его был резок.

Она остановилась, обернулась. Дышала часто.

— К Мирославе! Скажу ей правду! Попрошу… отказать тебе! — выпалила она, глотая слёзы.

Креслав замер. Лицо его стало каменным. Глаза сузились, в них мелькнуло нечто холодное и страшное — не гнев, а расчёт. Угроза. Угроза его будущему, его «шубе с маслом». Он не кричал и не спорил. Просто сгрёб мешок с подковами обеими руками — мешок, полный железа. Размахнулся. Со всей силы, боковым ударом, словно забивая клин, он ударил её по голове.

Туук! Глухой, кошмарный звук. Арина рухнула, как подкошенная. Даже вскрикнуть не успела.

Креслав стоял над ней, тяжело дыша. Глаза бегали по тропе — пусто. Он замахнулся снова. Туук! Тело дёрнулось. И ещё раз. Туук! Уже тише.

Он бросил мешок. Подковы звякнули. Арина лежала лицом в грязи. Тёмные волосы слиплись от крови. Изо рта вырвался хриплый, клокочущий выдох.

Креслав оглянулся ещё раз. Быстро схватил мешок. Он оттащил тело Арины к краю ближайшей топи, где вода стояла чёрная и неподвижная. Толкнул ногой и тело тяжело плюхнулось, медленно погружаясь в липкую черноту. Пузыри пошли по воде. Потом стихло.

Он ушёл быстро. Не оглядываясь.

*****

Очнувшись в белом тумане, Арина ясно увидела последние минуты своей недолгой, полной бед жизни. Что-то внутри неё закипело, как вода в чугунке, заклокотало, и вырвалось наружу в оглушающем крике боли.

Креслав. Имя вспыхнуло в белом небытии, как раскалённый уголь, прожигая душу. Не просто предатель. Единственная любовь. Та самая, ради которой она терпела насмешки тётки, отказывала другим парням, верила в будущее. Она отдала ему всё, что могла — доверие, любовь, мечты о семье. А он? Он променял её. Не на другую девушку даже — на меха, на вкусную еду, на серебро! Её жизнь, её будущее, её любовь оказались дешевле сытой жизни и статуса в глазах отца-тирана.

Воспоминания нахлынули волной, не давая вздохнуть. Его руки, такие сильные и нежные, когда он гладил её волосы у реки… Те же руки, что сжимали мешок с подковами. Его глаза, светившиеся теплом и обещаниями… Те же глаза, ставшие чужими, каменными, когда он предлагал ей роль тайной потаскухи, милостиво разрешая родить байстрюка, лишь бы «не пропадала» одинокой. Его слова клятв под шелест листьев… И его последние слова — холодные, полные презрения к её попытке спасти себя.

Боль. Она была не просто в голове, куда пришлись удары. Она была в каждом уголке её существа. Боль от любви, втоптанной в грязь. Боль от унижения. Он посчитал её достойной лишь тайного угла и подачек! Боль от абсолютной беспомощности. Он решил её судьбу, как куска железа на наковальне, не спросив. И забрал жизнь, когда она осмелилась возразить.

И тогда боль начала меняться.

Она не растекалась слезами. Она закипала. Как расплавленный металл в горне отца Креслава. Горечь унижения клокотала в ней, смешиваясь с ледяным ужасом от предательства и дикой яростью за отнятое будущее. Белый туман вокруг будто сгустился.

Он посмел оценить её жизнь в монетах и шубах? Хорошо. Пусть все, кто так думает, познают истинную цену своих желаний! Пусть их «масло» станет желчью, а «шубы» — саванами!

Он счел её недостойной быть женой, лишь пригодной для тайных утех? Отлично. Пусть все, кто использует любовь и доверие ради выгоды, пожнут плоды своей подлости! Пусть их расчеты обернутся проклятием!

Он отнял у неё всё — любовь, будущее, саму жизнь — одним ударом подков? Прекрасно. Она вернёт себе в сто крат больше! Она станет силой, перед которой будут трепетать. Силой, которая будет брать плату не серебром, а душами! Силой, которая даст ей власть над теми, кто считает себя хозяевами жизни, как Креслав и его отец.

«Я вернусь!» — был её последний хрип. Это был обет. Сквозь боль, сквозь унижение, сквозь кипящую ненависть родилась жажда. Не просто мести Креславу. Жажда перевернуть сам мир, который позволил этому случиться. Жажда доказать, что её жизнь, её любовь, её боль — не пыль под ногами тех, кто сильнее и богаче.

Белый туман поглотил её крик, но не погасил огонь в душе. Вместо света он стал сгущаться в липкую, холодную тьму болотных вод. И в этой тьме, подпитываемой обидой сироты, горечью отвергнутой любви и яростью загубленной жизни, начала формироваться новая сущность. Готовая дать желаниям людей именно то, чего они просят. И взять за это гораздо больше, чем они могут вообразить.

Глава 1

Ночь выдалась ветреной. Октябрьский холод пронизывал до костей. Яра была слишком легко одета. И хотя она любила холод, сегодня он был слишком резким.

Она бросила взгляд в сторону реки. От воды шёл туман. «Всё понятно, в воздухе слишком много воды, оттого и холод такой», — подумала Яра и перевела взгляд на переминающихся с ноги на ногу спутников: крепкого зрелого мужчину и старушку с лицом, изборождённым морщинами, похожим на печёное яблоко. Старушка вся сгорбленная, годы сложили её пополам. Широкоплечий мужчина лет сорока — деревенский староста. Его грубо вырубленное лицо с тяжёлыми бровями и квадратным подбородком было неподвижно, но левая бровь едва заметно дёргалась. Он стоял, сжав кулаки, и его серые глаза, холодные, как ноябрьская река, неотрывно смотрели на лес.

Она повернулась лицом к лесу. Чуть развела руки в стороны, открыла ладони вперёд, будто готовилась обнять кого-то. Ветер трепал непослушные длинные русые волосы. Яра прикрыла глаза, глубоко вдохнула носом воздух, задержала дыхание на несколько секунд и медленно выдохнула ртом. Она открыла глаза. В её глубоком тёмно-зелёном взгляде горели странные синеватые огоньки. Она услышала зов, понятный лишь ей, и была готова отвечать ему.

Яра ещё раз повернулась к своим спутникам:

— Ну, идём, чего встали-то?!

С этими словами она зашагала в лес, прямо сквозь деревья и заросшие кусты, не высматривая тропы.

— Погоди, милая… — несмело пролепетала старушка, — это я её нашла, я покажу, где, только дай минутку сориентироваться. Я не хожу от реки, я от деревни хожу…

— Не надо, — не останавливаясь, громко сказала Яра, — я уже нашла.

— Вот те раз, а я-то волочилась место показывать, — недовольно пробубнила под нос бабка, переглянулась с мужчиной, и они поспешили догнать едва не скрывшуюся в лесной чаще Яру.

Опираясь на свою можжевеловую палку, бабка семенила так ловко, что могла дать фору остальным.

Лес встретил Яру приветственным шелестом, будто шёпотом: «Здравствуй, дорогая! Что-то давно не приходила, не случилось ли чего?»

— Нет, мой хороший, много дел было, — голос Яры звучал мягко, от самого сердца. Слова лились искренне, как для старого доброго друга.

«Много дел ещё будет, плохие дела творятся, Яра…» — зашелестели кусты.

Яра нежно провела ладонью по верхушкам веток.

— Разберёмся, — ласково произнесла она.

Лес одобрительно зашелестел, и ветер немного поутих. Благодарно кивнув, глядя куда-то вверх, на верхушки деревьев, Яра ступала дальше. Она не смотрела, куда идет — её вели не глаза, её влёк зов.

Кости звали её. Манили, притягивали. С тех пор, как она ощутила их, она металась внутри своего тела. Ноги сами несли её — безошибочно, без остановок, без промедлений. Яра вся превратилась в волну: ветер нёс её, земля придавала сил.

Сопровождающие старались не отставать, хотя уверенности в направлении движения Яры они не разделяли. Нагоняя женщину, смело шагающую в лесную тьму, они пытались разглядеть хоть какие-то ориентиры, но это удавалось с трудом.

Бабка и вовсе от любого шороха хваталась за обереги, особенно после того, как между деревьями ей померещилась какая-то нежить. Казалось, ещё немного — и она начнёт взывать ко всем богам и духам, каких помнила.

Родовид, как мужчина, старался сохранять самообладание, но тяжело дышал, будто нёс на плечах невидимый груз. Его пальцы непроизвольно потянулись к старому шраму от подковы в форме полумесяца на правой руке — обычный жест, когда он нервничал. Холодок по спине бежал и у него. То ему мерещились какие-то фигуры, то слышалось, как кто-то зовёт его.

Деревенские ходили в лес со стороны деревни, знали там любые тропинки, узнавали кусты и деревья. Дедов лес, как называли его местные, у деревни был истоптан вдоль и поперёк. А вот со стороны реки лес представлял собой густую и труднопроходимую чащу. Каждый раз, когда спутники Яры оступались, цеплялись одеждой за ветки, спотыкались о корни, их лица выражали немое раздражение и недоумение — ведь секунду назад Яра легко прошла здесь.

Когда они окончательно нагнали Яру, она уже сидела на коленях и внимательно разглядывала горстку обгоревших останков.

Чем ближе они подходили к ней, тем гуще и мрачнее становился лес, тем более живым он казался. Что-то неуловимое шмыгало между деревьями, колючие ветки, словно живые, хлестали по лицу, появляясь из пустоты. Сухие сучья, будто нарочно, цеплялись за ткань, образуя плотные узлы, которые невозможно было развязать. В конце концов Родовид просто начал обламывать запутавшиеся сучки, оставляя их в одежде. Листья, казалось, перешёптывались между собой, издавая зловещий шелест, похожий на змеиное шипение. Воздух вокруг Яры стал густым и тяжёлым.

— Пусти их, пожалуйста, — прошептала ведающая, прося, а не приказывая, оставляя окончательное решение за самим лесом.

Казалось, Яра сидит на расстоянии вытянутой руки, но подойти к ней было удивительно трудно.

Она вытянула вперёд руки и медленно провела ладонями над останками, не касаясь их, но очень близко, словно поглаживая прах, который ещё несколько дней назад был живым человеком. По рукам прошёл обжигающий жар, как если бы она держала их над костром. Жар тут же сник — следствие того, как это тело покинуло мир. В зрачках ярче заиграли синие блики.

Её дыхание стало ровным, сердцебиение обыкновенным. Зов оборвался резко, как будто небо рухнуло на Яру и заглушило всё вокруг на несколько мгновений. Она нашла их. Кости, которые взывали к ней сквозь грань между мирами.

Внутри всё сжалось и почернело. Яра не просто видела смерть, каждый раз она чувствовала её, как свою. Жестокая реальность обхватила внутренние органы и скрутила их до физической боли. Это были останки девочки, ребёнка лет восьми. Милой, хорошенькой девочки, со светло-русыми косичками и ямочками на щёчках, выросшей под боком у матери, но не знавшей любви, зато сполна хлебнувшей одиночества.

— Скажи что-нибудь! — нетерпеливо, с плохо скрытым раздражением в голосе, поторопил её мужчина.

Бабка, державшая его под руку, дёрнула за рукав. Она боязливо посмотрела на Яру, потом на него.

— Что-нибудь… — с улыбкой только в половину лица произнесла Яра.

— Ну, погоди, Родовид, — примирительно затараторила бабка, — видать, не сразу-то дело делается, обожди немного.

В её голосе отчётливо проступала тревога, если не сказать страх.

Яра — единственная «костянка» на много деревень в округе. И хотя сама Яра дар свой, мягко говоря, недолюбливала и даром не считала, называя «умением», местные считали её сильной ведьмой и побаивались. И дело не в том, что боялись порчи или сглаза.

Костянки — это ведающие (от слова «ведать» — знать), обладающие очень редким даром. Они могут «прочитать» по останкам последние значимые воспоминания умершего, увидеть, как он умер, есть ли в том виновные. Люди считали, что вместе с этим костянки могут читать и живых людей, видеть их тайны и секреты. Это не было правдой, но Яра никогда не развеивала этот миф.

— Да, это останки Рады, — наконец уверенно произнесла Яра. — Это действительно ваша девочка, — она отчётливо проговорила каждое слово.

— Понятно, — сухо и глухо отозвался мужчина, стукнув кулаком по стволу дерева. Надежда, несмотря ни на что жившая в нём, только что оборвалась навсегда.

— А мне вот непонятно… — задумчиво проговорила Яра, аккуратно перебирая останки. Она достала простой серый мешочек из поясной сумки и начала осторожно, одними пальцами, как самую большую ценность, перекладывать обгоревшие кости в него.

— Что там? — хмуро спросил мужчина.

— Ярочка, деточка, — ласково вклинилась в разговор бабка, — ты не серчай на простых людей, только мы сюда за ответами шли. Расскажи уж нам, чего да как.

Яра закончила складывать в мешочек всё, что можно было собрать. Взяла его в руки, как младенца, и, задумчиво глядя вдаль поверх растительности, заговорила:

— Всё сильно обгорело, я вижу не так много, как хотелось бы. Самое интересное, что я не вижу сам момент смерти, так обычно не бывает. Вижу последнее: как рука тянется к голове, а чья рука — разглядеть не могу, всё происходит против солнца.

— Ну так, а Велислава что? Я не пойму, — развёл руками мужчина.

— А я сама не пойму, — повернулась к нему вполоборота Яра. — Вижу, как она по-матерински отругала Раду за непослушание, видимо, в день смерти, ранее. Вижу, как ударила за провинность. И дальше — пустота. Потом этот обрывок с рукой, которая тянется к голове или к лицу.

— Вот леший! Да, может, это вообще к ней не относится! — в сердцах выругался мужчина.

— Может, и не относится, — снова задумчиво сказала Яра. — В любом случае, я сказала всё, что смогла увидеть. Пойдёмте, я выведу вас из леса.

С этими словами ведающая встала и с улыбкой добавила:

— Не то заблудитесь ещё.

И, проходя мимо мужчины, лукаво заглянула ему в глаза, будто заглянула в самое нутро, в самую душу:

— Припомнит тебе леший, как ты его имя тут помянул.

— Иди, ведьма, — как смог спокойно произнёс Родовид.

Обратно шли быстро. Бабка пыталась что-то обсуждать с Родовидом, потом успокаивать его, но особого эффекта это не имело. Отвечал он односложно; чувствовалось, что мысли его были где-то далеко.

На Родовида накатила усталость, неимоверно хотелось спать. Мысли были рассеянны, в голове у всегда рационального старосты вдруг образовалась пустота. В горле стоял ком — он до последнего надеялся, что это чужие кости.

Тем временем Яра легко вывела их точно к тому месту, с которого они зашли в лес.

«До скорой встречи, Яра…» — зашелестел лес.

«До скорой встречи…» — в этот раз мысленно ответила ведающая. Странное чувство, что эта встреча будет быстрее, чем она хотела бы, поселилось у неё в душе.

Она подошла к мужчине с бабкой.

Бабка стояла чуть поодаль, дрожащими руками сжимая свою палку. Её выцветшая перештопанная одежда болталась на согнутом теле.

— Вот, — Яра протянула мужчине мешочек, который продолжала нести, как младенца. Он молча кивнул, принимая останки. Его мозолистые привыкшие к тяжёлой работе ладони неожиданно нежно сжали свёрток. Родовид инстинктивно принял его, как ребёнка из материнских рук. — Похороните её как следует, она этого заслуживает больше, чем некоторые.

Родовид смотрел на Яру с подозрением, но она этого давно не замечала. Его грубые черты исказила внутренняя борьба. Его не покидало ощущение, что она знает больше, чем говорит. Но он не знал, как подступиться к ней. Когда он наконец заговорил, слова давались ему с трудом.

— Погоди, костянка, — начал он. — Люди говорят… — тут он запнулся.

— Люди говорят, что кур доят, — рассмеялась Яра.

— Говорят, что вы, костянки, не только усопших читать умеете, но и живых. Помоги мне понять, правда ли Велислава девочку порешила. Я в долгу не останусь, слово даю. Мне нужно узнать правду. Если это Велислава от бабской ненависти… — злость накатила на Родовида с такой силой, что Яра сама практически её ощутила.

— Что тогда? Изгонишь дочь свою? Или сожжёшь, как девочку?

Родовид решительно смотрел ей в глаза. На его лице отразилась мука — мука отца, чьё дитя, возможно, совершило зло и которого, хоть и любя безмерно, надобно покарать по всей строгости. Яра пожалела его.

— Не отвечай, — она отвела взгляд в сторону реки. Потом посмотрела на лес, вспоминая обещание скорой встречи.

— Скажи мне, Родовид, на кой ты дался мне со своими семейными дрязгами? — её голос прозвучал хриплым и уставшим.

Прямой и топорный вопрос ввёл Родовида в ступор. Он растерялся, не зная, как ответить.

Сочувствие к чужому горю победило, Яра снова пронзительно посмотрела на него и лукаво улыбнулась.

— Завтра приду к тебе, поговорим. — С этими словами Яра зашагала в противоположную от деревни сторону. — Рано не жди, — добавила она на ходу.

Родовид кивнул в знак согласия. Яра этого не видела, но и так знала, что он согласен. Мужчина с тяжёлым сердцем протянул бабке локоть, и они молча побрели в сторону деревни.

Глава 2

Яра зашла в дом, продрогшая и уставшая. За окном начинался дождь. Крупные капли барабанили по подоконнику. К счастью, Яра успела до дождя, не промокнув до нитки, хотя низ одежды отсырел от лесной травы.

Она медленно прошла к печке, чувствуя, как каждый шаг отдаётся усталостью в мышцах. Заварила крепкий чай со зверобоем, надеясь, что его горьковатый вкус и целебный аромат помогут расслабиться. Глаза буквально слипались от усталости, но она никак не могла заставить себя лечь спать.

«Вот, ещё немного посижу — и буду ложиться…» — но руки сами тянулись сначала вымыть чашку, потом повесить сохнуть юбку…

Она прекрасно понимала, что бесполезно отодвигать неизбежное — спать всё равно придётся.

Когда ведающая читает останки, она пропускает получаемый поток воспоминаний через себя, как муку через сито. Что-то остаётся в памяти, в чувствах, в ощущениях — обрывки чужих эмоций, невысказанных слов, застывших в момент смерти страхов и надежд. Всё это переплетается с мыслями самой ведающей, создавая мешанину из прошлого и настоящего.

В её сознании смешиваются обрывки жизни умершего — случайные фразы, несбывшиеся мечты, невыплаканные слёзы. Эти воспоминания не исчезают бесследно — они находят выход в снах, в случайных мыслях, в необъяснимых чувствах, которые могут преследовать ведающую днями и ночами.

Яра была достаточно опытной, чтобы понимать: после прочтения несчастного ребёнка ночь обещает быть неспокойной. Она знала — эти детские воспоминания будут преследовать её, заставляя заново переживать последние мгновения чужой жизни. Она чувствовала, как невидимые нити памяти тянутся к ней, проникают под кожу и оседают в душе тяжёлым осадком чужой боли.

Каждый раз, читая останки, ведающая рискует частичкой собственной души — чужие воспоминания нужно пережить и отпустить, иначе они могут остаться с ней навсегда, становясь частью её собственной истории. И теперь Яра готовилась к ночи, зная, что ей предстоит столкнуться не только с собственными страхами, но и с чужими — такими же реальными и живыми в её сознании.

«Как будто глотаешь осколки, а потом несколько дней достаёшь их из себя», — подумала Яра.

Кое-как она всё-таки улеглась, но сон не шёл. В комнате было тихо, только где-то вдалеке слышалось шуршание дождя по крыше. Она долго ворочалась, пытаясь найти удобное положение, но каждый раз что-то мешало.

Сначала она рассматривала резьбу на стенах. Потом её взгляд скользнул на занавески. От занавесок — на массивный стол у окна, книжные полки. Наконец её внимание привлекли пучки сухих трав, подвешенные под потолком.

Дома у Яры всегда было аккуратно и чисто — в основном потому, что большую часть времени она проводила вне дома. Жила Яра одна, пачкать и сорить было некому.

В какой-то момент — то ли предметы для разглядывания закончились, то ли усталость взяла своё — Яра уснула, провалилась в сон. Вихрь образов, сменявших один другой, захлестнул её, утягивая в пучину кошмаров. Она ворочалась в кровати, пытаясь вырваться из этого неиссякаемого потока. Холодный пот покрывал её виски, а сердце билось часто и сильно.

Сны были пугающе яркими. Яра почти физически ощущала происходящее: треск раскалывающихся в костре поленьев, шорох камыша на болоте, далёкие крики птиц. Нос улавливал отвратительные запахи: затхлой болотной воды, гнилой тины, разлагающихся водорослей.

Эти ощущения были настолько реальными, словно всё происходит наяву.

Яре было невыносимо жарко. Простыня сбилась в ком у ног, а ночная сорочка, пропитанная потом, липла к спине, вызывая противный озноб. Каждая попытка проснуться давалась с трудом — будто невидимая сила удерживала её в кошмаре.

И среди всех этих ужасов утро принесло один странный момент — вкус смородины во рту. Сладковато-кислый привкус лесных ягод, точно она только что съела горсть спелой смородины. Именно этот неожиданный взрыв вкуса на языке вырвал её из объятий кошмара.

Она проснулась резко. Сердце бешено колотилось: «Что это было?»

Несколько минут Яра лежала неподвижно, прислушиваясь к своему дыханию и собирая воедино обрывки ночного видения. «Какие болота? Девочку, скорее всего, убили, потом сожгли. При чём тут смородина?» — сон мало соответствовал реальности. Но Яра точно знала, что эти сны не бывают пустыми, и все детали в них имеют какой-то смысл.

Чем больше она пыталась вспомнить детали, тем быстрее они ускользали, оставляя лишь неприятный осадок и привкус смородины на языке.

*****

Родовид провёл домой бабку Агату.

Он шёл к своему дому по окутанной ночью спящей деревне. Его шаги тревожили собак, те отзывались сонным лаем. Дорога была гладкой, протоптанной, хорошо знакомой.

Несмотря ни на что, он до последнего надеялся, что Рада жива: где-то прячется, убежала, в лесу заблудилась, и вот-вот она вернётся домой. Постучится в дверь, зарёванная, кинется просить прощения с порога за своё отсутствие. Но костянки не ошибаются. Сказала, что Рада, значит, Рада. Значит, нет её больше. Убежала девчушка туда, откуда нет возврата. Что-то болезненно сломалось внутри Родовида. Что-то глубоко в середине туловища. Хотелось приложить руки к животу и согнуться пополам, будто так будет меньше болеть…

Торопиться было некуда, а на душе — так тяжело, что Родовиду чудилось, как за спиной он волочит плуг по промёрзшей земле. Ноги шагали грузно, грудь давило, сердце билось вяло.

Куда бы он ни посмотрел, везде ему мерещилась Рада. Будто Полуночницы затеяли жестокую игру с памятью. Её светлые косички с красными лентами, мелькающие у чьего-то забора. Её смех, доносившийся с чьего-то двора. «Радочка, Радушка моя… Радославушка», — проносилось в голове у Родовида. Его глаза, мужика, видавшего всякое, предательски застилала влага. В горле застыл комок, похожий на моток грубой пряжи — колючий, шершавый — ни продохнуть, ни сглотнуть. Он любил свою внучку искренне, по-отечески, по-дедовски. Мечтал, что она изменит его непутёвую дочь, покрывшую себя и его позором.

С этими мыслями Родовид дошёл до собственного дома. Срывался дождь. Была примерно середина ночи, все спали. Одна только старуха-нянька возилась по избе. «Наверное, тоже грустит, что некого укладывать, поить да укрывать», — подумал мужчина, но вслух ничего не сказал.

— Может, чайку, Родовидушка? — нежно, по-матерински, просюсюкала нянька. — С травками, успокаивающий, сонный сбор, давай? Я быстро заварю.

Какой там чай. Родовиду в пору было накатить с горя медовухи и покрепче! Чтобы выжгло из горла проклятый, намертво вставший ком. Да не до баловства горькой сейчас. Голова должна быть ясной и желательно холодной.

— Не надо, спать пойду, — коротко бросил он няньке и прошёл в комнату.

Дом у старосты был большой. Не для себя — для внуков строил. Мечтал, чтобы Велиславы ребятишки бегали, чтобы гомон детский стоял да запах готовки: хлеб, похлёбка, пироги… Эх, пропало всё. Кому теперь эти комнаты? Кому эти полати?

Родовид тряхнул головой, будто тяжёлые мысли можно было вытряхнуть из себя. По окну с силой застучал дождь, его монотонный стук успокаивал и убаюкивал. Веки Родовида тяжелели.

«Завтра костянка прочитает Велиславу, и всё станет понятно», — с этой мыслью накативший было сон как рукой сняло. А что дальше? Если выяснится, что Велислава причастна к смерти собственной дочери, его внучки, что он сделает? Как поднимет руку, чтобы наказать собственную дочь? Права была Яра, он не знает, что будет делать с этим. Родовид отлично знал, что должен сделать, но что он готов был действительно сделать — понятия не имел.

Он всегда знал, что делать внутри своей семьи. Когда жена его умерла сразу после рождения Велиславы; когда Велислава, сама ещё ребёнок, понесла от непонятно кого; когда родилась Рада, и Велислава не хотела признавать её и заботиться о ней… А вот что делать сейчас?

В висках начинало пульсировать, в середине лба — болеть. Нужно ложиться спать. «Похоже, день завтра будет непростой», — прошептал со вздохом сам себе Родовид. Он закрыл глаза, укрыл их ладонью и, измотанный думами, провалился в сон. Уже сквозь сон, из темноты, до Родовида донёсся звонкий детский смех то ли Рады, то ли самой Велиславы в далёком прошлом.

Глава 3

Когда Яра направилась к Родовиду, солнце стояло ещё высоко, но все полудницы уже попрятались. После ночи кошмарных сновидений всё тело саднило, а в голове стоял гомон — железные молоточки стучали по вискам.

Хотелось переборщить с сонной микстурой, закрыть глаза, погрузиться в тишину и спать, не видеть снов. Но Яра обещала прийти, а значит, даже мёртвая найдёт выход из Нави и приползёт к дому Родовида. Представив себя нежитью, постучавшей в дом старейшины с шипящим шёпотом: «Открывай, Родовид, я пришла, как обещала», — а потом остолбеневшего Родовида, у которого на пороге стоит нежить, Яра прыснула.

Дорога предстояла не то чтобы долгая, но и не близкая, и Яра погрузилась в собственные размышления. Она вспоминала свои ночные видения, старалась как можно точнее и подробнее вспомнить всё, что видела. Но как бы она ни старалась, никак не могла связать смородину, болота и смерть девочки. И если смородина ещё кое-как укладывалась у неё в голове — например, девочка могла любить смородину или есть её незадолго до смерти, — то болотные запахи и звуки никак не вписывались в общую картину. В конце концов Яра остановилась на том, что расспросит об этом Родовида: возможно, всё проще, чем кажется.

Ещё один вопрос не давал Яре покоя: как же всё-таки умерла девочка? Последнее воспоминание, что хранили останки, — строгий выговор матери, шлепок, который пришёлся по руке или по плечу. Не очень больно, но чувствительно. При других обстоятельствах Яра решила бы, что за этим шлепком последовал удар, который и стал для девочки последним. Но было ещё что-то… Эта чья-то рука, которую не получилось рассмотреть из-за яркого солнца. Чья это рука? Что она делала?

Размышляя над этим всем, Яра дошла до Береговки. Пёстрая и живая деревня при свете дня выглядела очень симпатично. Люди работали, дети бегали, собаки лаяли. Ведающая шла по центральной улице. В деревне пахло хлебом, мёдом, сытной мясной похлёбкой. Зазевавшаяся гавкучая собачонка едва не угодила под ноги Яре, но спокойно отошла в сторону, даже не рыкнув на неё.

Яра чувствовала на себе любопытные, боязливые взгляды; ветер доносил до неё несмелый шёпот деревенских ей в спину. Ко всему этому она давно привыкла.

Родовид стоял у ворот собственной избы и разговаривал о чём-то с местными. Он увидел Яру издалека и поспешил закончить разговор. Мужчина сделал несколько шагов ей навстречу.

— А я только подумал: не забыла ли ты? И ты идёшь!

— Ну да… Вспомнишь солнце — вот и лучик… — мрачновато отозвалась Яра.

— Смотрю, отдохнуть у тебя не получилось, — посочувствовал Родовид, разглядывая лицо Яры.

— Ты сам-то давно над водой наклонялся? — съязвила Яра.

Лицо Родовида казалось высеченным из камня — и даже больше, чем вчера. Морщины стали глубже, тени чётче. Его глаза выглядели потухшими, а плечи — поникшими.

— Пойдём, вдоль реки пройдёмся. Там прохладно, зато спокойно, — предложил мужчина.

— Пойдём.

Они молча обошли деревню и вышли к реке. Воздух здесь был влажным и холодным, но вокруг действительно было спокойно и умиротворяюще.

— Родовид, скажи, а Рада любила смородину? — Яра начала сразу по делу.

— Смородину? Ягоду? — удивился тот.

— Да.

— Спокойно к ней относилась. Любила она землянику, смородину — когда ела, когда и нет. А почему ты спрашиваешь?

— А болота с Радой как-то связаны? — проигнорировала его вопрос Яра.

— Болота? — снова удивлённо переспросил Родовид.

— Да, болота.

Родовид непонимающим взглядом обвёл ведающую. Яра же смотрела проницательно, её взгляд был пронзительным, серьёзным.

— Яра, что за вопросы такие? Нет, конечно. Да и болот как таковых у нас тут нет. Если в Дедов лес вглубь идти, там болота будут. Ну, как болота… Скорее, болотца. Лягушатник, короче говоря. И до них пути полдня, не меньше.

— Хм… — задумалась Яра.

В итоге разговор с Родовидом ничего не прояснял и даже ещё больше усложнял.

Она подняла глаза, и её разочарованный взгляд не скрылся от старосты.

— Скажи, когда ты меня позвал, ты сказал, что тебе важно знать — не Велислава ли убила Раду. Но Велислава — это мать Рады. Откуда такие подозрения?

— Эх… — тяжело выдохнул Родовид. — Не объяснишь всего в двух словах…

— Ну ты уж исхитрись! — язвительно подстегнула собеседника Яра.

— Видишь ли, Велислава Раду не очень любила, это правда. Не было у неё той материнской любви к своему дитю, какая бывает у всех женщин. — На этих словах Родовид потупил взгляд, будто ощущал и свою вину в том, что так сложилось.

— Слышал звон, да не знаю, где он, — усмехнулась половиной лица Яра.

Она задумчиво продолжила:

— Разная бывает любовь у матерей к их детям. Моя мать меня лесной ведьме отдала, потому что любила очень… — Яра горько улыбнулась и тут же осеклась, вкрадчиво посмотрела на Родовида, не ухватится ли он за эту фразу.

Родовид уловил её вкрадчивый взгляд и не стал расспрашивать. Его мать очень любила, ласкала, баловала.

Яра продолжила:

— И у всего есть причина, Родовид. Другой раз даже от сквернодеев детей родят, от пьяных соитий младенцев оставляют. Что же произошло с Велиславой?

— Да какие там сквернодейства и пьяные соития? Что ты?! — ужаснулся Родовид. — Не было ничего подобного! — На этих словах он даже рукой отсёк. — Была любовь юношеская, которая не думает о последствиях. Уж как-то так вышло, что за дружбой да играми… А понесла Велислава. Было ей двенадцать лет отроду, сама ещё ребёнок. И от кого точно — мы так и не узнали. Она не сказала. А мне что было делать? Положить её на порог и пороть брюхатую, пока имя не скажет?

— Что же это — не знали, с кем дочь старосты дружит? А если обидел кто?

— Велислава родилась в плодовитое время, детворы тогда было очень много. Маковка ещё не сгорела, от неё ребятня к нам играть ходила. Дети сворой по селу бегали. А вот ежели обидел бы кто — так это мы узнали бы всё и сразу, — ухмыльнулся Родовид. — Такой у Велиславы норов.

Дочь старосты понесла, и никто не знает от кого? Яре верилось с трудом. Или Родовид прекрасно знал «виновника», или, в жизни всё бывает, сам им был. Яре хотелось верить в лучшее, да и Родовид не производил впечатление мужчины, способного на такое…

— Ладно, ну молодая была — что с того-то? Не она первая и не она последняя. Уж прости, Родовид.

— Да что уж там… — махнул рукой мужчина. — Как Рада младенцем была, Велислава не хотела ни заботиться о ней, ни к груди прикладывать. Нянька, конечно, делала что могла. Другой раз и заставляла — что делать было. Порою Велислава обижала дитя: била её, ещё совсем хрупкую, и сильно; наказывала строже, чем положено. Я со своей стороны пытался повлиять на неё, да только без толку всё. Велислава винила Раду в том, что жизнь её так сложилась. Мол, не было бы девочки, так и не узнал бы никто ничего, и жизнь бы своим чередом пошла. И зло это, обиду свою, она по сей день в себе несёт.

— И ты решил, что Велислава перестаралась, случайно убила девочку, а потом сожгла, чтобы это скрыть, и обернула всё так, будто та в лес убежала играть да там осталась… — закончила за Родовида Яра.

— В общем… как-то так, да.

— Я бы тоже так подумала… — задумчиво произнесла Яра.

Её взгляд упёрся в гладь речной воды. Постепенно начинали опускаться ранние октябрьские сумерки. Воду волновал холодный ветер. Яра слегка поёжилась, но скорее от тягостных мыслей, чем от холода.

— А отчего же не подумала? — Родовида раздражали задумчивые паузы.

— Оттого, что странно всё. Так обычно не бывает. Не должно так быть.

Яра ещё раз рассказала Родовиду про видения у останков, а также пересказала свои ночные кошмары. Родовид внимательно выслушал её.

— Послушай, Яра, но если это не Велислава — тогда кто мог убить Раду? Кому мешала девочка восьми лет, на моём иждивении?

— Ума не приложу. Может, ты насолил кому? — пожала плечами Яра.

— Я, конечно, не белый зайчик, Яра, но чтоб настолько… — Родовид растерянно развёл руки в стороны.

В этот момент Яра ощутила, как в воздухе появился едва уловимый запах болотной тины. Её взгляд привлёк маленький светящийся огонёк, который мягко скользил над речной гладью. К тому моменту значительно потемнело, и плывущий над водой огонёк был ярко и далеко виден.

Родовид, заметив, куда смотрит Яра, тоже уставился на скользящую по воздуху точку света.

— Не понял, — он удивлённо поднял бровь. — Я бы сказал — светлячок, только не май месяц.

— А я бы сказала — болотный огонёк, только мы не на болотах.

«Светлячок» проплыл мимо Яры с Родовидом. Он плыл медленно, будто присматривался к ним, а потом — растворился в темноте. Не исчез, нет, стал частью ночи, оставив после себя лёгкий едкий запах гнилой воды.

На мгновение Яра ощутила подкатывающий зов. Будто сейчас, ещё миг, и её накроет волна, сердце будет биться сильно и часто, дыхание станет глубоким, а ноги сами понесут куда-то… Но волна не накрыла. Подкатывающий зов схлынул так же внезапно, как и появился.

— Во дела… — недоумённо растянула слова Яра. Её правая бровь взметнулась вверх, а взгляд, пометавшись по сторонам, остановился на лице Родовида. — И так тоже обычно не бывает. Что-то много происходит так, как обычно не бывает, да? — На этих словах она лукаво заглянула через глаза Родовида в самую его душу.

— Да, — только и смог подтвердить он.

— Завтра я приду с Велиславой поговорить. Кстати, где она?

— В комнате сидит. Закрыл я её пока — побоялся, что руки на себя наложит или убежит.

— Руки наложит? А что, подобное было?

— Нет, но я слышал…

— Понятно! — громко перебила Яра. — Ладно, пусть до завтра посидит. Там и решим.

С этим Родовид и Яра разошлись. Яра побрела домой. Прохладная погода бодрила мысли. Она твёрдо решила выпить сегодня сонную микстуру и любой ценой поспать без снов, дав себе ночь покоя. Завтра предстоял разговор с Велиславой, и он обещал быть непростым. Помимо этого, нужно было сходить на болота и посмотреть, не найдётся ли там объяснение чему.

Глава 4

⠀

Яра зашла в дом, сняла верхнюю одежду. Холодно. Плохо, когда дома никто не ждёт, никто не натопит как следует печь. С другой стороны, дома царит порядок, заведённый Ярой, и его никто не нарушает. Всё лежит на своих местах, так, как нужно ей. Что лучше? Вечный вопрос.

Этой ночью Яра твёрдо решила выспаться во что бы то ни стало. А перед тем, как лечь отоспаться за несколько дней, было бы неплохо нормально поужинать. К счастью, у Яры было всё необходимое, чтобы достаточно быстро накрыть нехитрый стол: овощи, лепёшки. Лучше было бы с мясом, но взять его сейчас было негде. На хранение Яра практически ничего не оставляла, а скотины не держала отродясь. С её частыми отлучками это было невозможно.

— Нужно было попросить у Родовида за труды упитанную курочку, — пошутила Яра и от души рассмеялась.

Немного соли, пряных трав — и овощи заискрили ароматом и вкусом. Не то чтобы Яра была отличной стряпухой, но глубокие знания трав выручали её даже в приготовлении пищи.

У жизни одиночки имеются ещё два неоспоримых преимущества: есть можно прямо из горшка, а грязную посуду — не мыть. Даже не убирать со стола. Так Яра и поступила.

Она подошла к книжным полкам. «Так-так, сказки на ночь», — пронеслось у неё в голове. Пальцы скользили по корешкам. «Вот она!» — хищно отозвалось сознание. Зелёный корешок с надписью «Сказки на ночь». Книжка для матерей, умеющих читать. В ней было много коротких сказок, которые можно было почитать детям на ночь. Но в книжке Яры имелся секрет: между корешком и страницами была ниша, углубление, где помещались три небольших мешочка. В каждом — чёрный порошок.

Яра взяла один мешочек, высыпала содержимое в кружку, залила горячей водой. Жидкость имела чёрный цвет, странноватый травяной запах и ужасно горький вкус. Да уж, пить её удовольствия не доставляло.

Маковый сонный отвар, по-другому маковая сонная микстура — достаточно распространённое снотворное средство. Только использовали его в самых крайних случаях из-за очень мощного действия. Если выпить слишком много, можно было и не проснуться.

Яра хорошо знала, как действует маковый отвар, и сколько ей нужно выпить, чтобы забыться сном, но не вечным. Она и рада была бы не прибегать к нему, но иногда уснуть по-другому просто не могла. Каждая ведающая проживает очень долгую жизнь, щедрую на горе: и своё, и чужое. И у всего есть цена.

Она осушила кружку маковой микстуры залпом. Приятное тепло разлилось по телу. Это было похоже на опьянение. Яра легла на дурно пахнущие после прошлой ночи, пропитанные потом простыни и укрылась таким же одеялом. Сегодня ей было абсолютно всё равно, на чём лежать. «Спать, спать, спать!» — Яра улыбнулась, сладко потянулась и съёжилась, как кошка, добравшаяся до тёплой печки. Её веки сомкнулись, на губах застыла улыбка, дыхание выровнялось, сердце билось ровно. Она спала…

⠀

*****

— А? — Тело Яры подскочило, отбросив тяжёлое тёплое одеяло. — Что за…?

Яра отчаянно пыталась вынырнуть из макового сна, махая руками перед собой и плохо понимая, что происходит. Сердце мощно гнало кровь к вискам. Удары были такой силы, что казалось, проломят рёбра. Дыхание сбивалось, вдохи были глубокими. Руки тряслись. Всё тело Яры внимало зову.

— Какого такого…? Чтоб его…! Вот я ему сейчас!!! — Яра ругалась на чём свет стоит, не подбирая слов и выражений. Затуманенный маком разум отказывался просыпаться, а тело было готово нестись на край земли.

Всё ещё в полусне Яра натягивала всё, что попадалось под руку. Зов гнал её всё сильнее, волны зова окатывали с головой, она не успевала отдышаться. Сердце колотилось истово, в какой-то момент Яра испугалась, что её хватит удар.

Она неслась через поляну, постоянно сбиваясь с тропинки. Ноги бежали быстрее, чем Яра могла сориентироваться, где находится. Она беспомощно вертела головой во все стороны.

«Стоп, не пойму… Зов исходит от реки?» — Яра попыталась остановиться, чтобы перевести дыхание, но что-то с такой силой толкнуло её в спину, что она едва удержалась на ногах.

— Было-было, но такого ещё не было… — ошалело возмущалась Яра. Ещё никогда зов вот так бесцеремонно не будил её среди ночи и не «давал пинка». Происходило что-то необъяснимое.

Уже на подходе к реке Яра чувствовала, что зов чуть-чуть отпускает хватку. Стало быть, она очень близко к цели.

В какой-то момент она снова ощутила мощный толчок в спину, и её буквально швырнуло на берег. Мокрая холодная трава неприятно пролезала под одежду. Яра упала на колени, опершись о землю руками. Она дышала глубоко, тяжело и порывисто. Стук в груди изнутри уже отдавался резкой болью.

«Нужно срочно найти останки!» — единственное средство прервать зов.

Яра смотрела во все глаза — ничего. Берег как берег. Ночь как ночь. Тихо, холодно, октябрь, осень. Ничего необычного. Как вдруг на фоне речной глади проступил женский силуэт.

«Русалка, что ли? В Ниточке?» — подумала с удивлением Яра.

В этот момент небо рухнуло на Яру, заглушив все звуки вокруг. Мир в глазах пошатнулся. Зов оборвался тишиной, прижав её к земле. Сердце внезапно забилось ровно и обычно, на несколько мгновений Яра перестала дышать, а потом снова задышала, как и всегда до этого. Смесь ощущений зова и макового сонного зелья отозвалась тонкой резкой болью в голове, будто огромная игла колола макушку то там, то здесь.

---

Волевым усилием Яра пришла в себя и потихоньку начала вставать на ноги. Она посмотрела на силуэт в воде — тот всё ещё стоял на том же месте в той же позе. Кажется, силуэт тоже заметил Яру и замер, выжидая, что она будет делать дальше.

Никогда прежде зов не приводил её к чему-то или кому-то, кроме костей, останков и трупов. «Может, это в самом деле русалка, какая-нибудь болотница или утопленница? Может, где-то здесь, рядом её останки, и нужно помочь духу упокоиться?»

Яра осторожно начала подходить к воде. Её ноги уже порядком вымокли от мокрой травы. Силуэт в воде был всё ближе, но Яра не ощущала ничего, что обычно чувствовала в присутствии нежити или духов: ни холодка вдоль позвоночника, ни покалывания в кончиках пальцев, ни странных привкусов на языке. Чем ближе подходила Яра к воде, тем отчётливее понимала, что перед ней стоит обычная, насмерть перепуганная и замёрзшая женщина.

Яра уже стояла у самой кромки воды. Женщину в воде сильно трясло от холода, она была почти в беспамятстве. Яра протянула руку:

— Давай, выходи скорее, ты сейчас упадёшь от холода и захлебнёшься! — прокричала ведающая. — Скорее, выходи!

Женщина помотала головой в знак протеста и сделала несколько шагов в сторону середины реки. Вода в октябре ледяная. Яра понимала, что нужно быстрее забрать женщину из воды, судя по всему, она и так немало времени провела в ней.

Задурманенная маком голова Яры отчаянно сопротивлялась попыткам решить, как правильно поступить. Боль в макушке мешала соображать.

— Выходи, милая, — уговаривала её Яра. — Ты же не просто так сюда пришла. И я не просто так здесь оказалась. Я — ведающая. Выходи ко мне, я помогу.

Яра сняла с себя утеплённый кафтан и призывно раскрыла его перед женщиной.

— Выходи, давай. Расскажи мне, что случилось? Я тебя выслушаю.

Женщина ещё немного постояла в нерешительности, видимо, обдумывая, как лучше поступить, и всё-таки направилась к Яре на берег. Яра закутала в кафтан насквозь промокшую, дрожащую, как осиновый лист женщину. Яра обняла её и повела к бревну, попутно растирая ей спину и плечи, чтобы хоть как-то согреть несостоявшуюся утопленницу.

Они присели. Яра продолжала растирать женщину. На вид ей было не больше двадцати трёх лет. Длинные русые волосы, собранные в растрёпанную косу, карие зарёванные глаза, длинные изогнутые ресницы, пухлые обкусанные в кровь губки — красивая женщина! Бледная от холода и болезненно худая для своего роста, но это не делало её менее привлекательной. У незнакомки, что называется, зуб на зуб не попадал, хотя уже было видно, что она немного согрелась.

— Кто же ты такая?

Женщина виновато опустила глаза, казалось, вот-вот по щекам потекут слёзы.

— Ну ладно, — Яра призвала на помощь все силы своей души, чтобы скрыть мучившие её обиду, злость и раздражение, чтобы голос звучал ласково, по-матерински. — Слушай, мой дом находится примерно на середине пути от Береговки до Залесья. Я спокойно спала, и вдруг посреди ночи меня подбрасывает, и я мчусь сюда быстрее ветра в поле. Я просто хочу понять, почему, хорошо? Как твоё имя, милая?

— В… Велислава, — голос женщины дрожал.

— Не может быть… — иронично с ухмылкой ляпнула Яра, прежде чем подумала, что этого не стоит делать. — Твоя дочь Рада недавно умерла, а твоего отца зовут Родовид, он деревенский староста? — обретая над собой контроль, уточнила Яра.

Женщина утвердительно кивнула и поглубже закуталась в кафтан. В голове ведающей всплыли последние воспоминания девочки, которые она видела над останками. Из груди Яры вырвался бесшумный глубокий вздох.

— Хорошо, Велислава, расскажи мне, что же ты тут делала? Неужели топиться пришла?

Женщина вздрагивала и всхлипывала, продолжая смотреть в землю. Яре даже стало жаль её.

— Велислава, я всё понимаю, но видишь ли, какое дело… Ты можешь продолжать молчать и плакать, но, во-первых, это не вернёт Раду к жизни, а, во-вторых… — дальше Яра начала врать, чтобы спровоцировать женщину на диалог, — пока всё говорит о том, что девочку убила ты, а потом, чтобы скрыть содеянное, сожгла тело.

Велислава резко замотала головой в знак протеста. Яра продолжала:

— И, насколько я понимаю, ты не была самой доброй и ласковой мамой в деревне, а значит, в твоей вине сомнений ни у кого не будет. Сейчас у тебя есть шанс рассказать мне, что произошло на самом деле. Я тебя выслушаю и обещаю: не буду осуждать, а постараюсь понять.

И на всякий случай уверенным голосом добавила:

— Врать мне бессмысленно. Я — костянка, я всё прочту!

Велислава сделала над собой усилие, это было хорошо заметно.

— Какой в том смысл, костянка? Мне, всё едино, никто не верит. Я знаю, все считают, что я убила дочь, но это не так… — она закрыла лицо руками и заплакала.

Яра дала возможность Велиславе выплеснуть эмоции и немного успокоиться. Велислава продолжила:

— Я знаю, я была очень строга с Радой, не всегда это было справедливо. Я достаточно кляну себя за это каждое утро… — Велислава снова разразилась рыданиями. Яра начинала терять терпение и сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. И всё же она и в этот раз дождалась, когда Велислава продолжит.

— Я любила Раду, очень. Да, я полюбила её не сразу. Когда я родила её, мне было всего тринадцать лет. Пережив все тяготы бремени, а потом тяжело разродившись, я ненавидела её. Я хотела ещё бегать с подружками по полянам, а меня заставляли сидеть с ребёнком. Только когда моих подружек начали разбирать замуж, я поняла, что кроме Рады у меня никого нет и уже не будет.

«Странно звучит, выходит, что полюбила дочь от безысходности», — подумалось Яре, но она промолчала.

— Жизнью клянусь, я девочку не трогала, — вздыхая, продолжала Велислава.

— Хорошо, зачем топиться пришла? — спросила Яра.

— А что мне делать остаётся? Зачем мне такая жизнь? Я же в подоле принесла, замуж меня никто не возьмёт. Дочери теперь у меня нет. Рада была единственным, что делало мою жизнь не пустой, давало мне смысл. Что теперь меня ждёт? Жизнь одинокой бобылихи, которая никому ни на что не сгодилась, — горечь в словах Велиславы была искренней. — Всего года два-три, как все перестали смотреть на меня косо из-за рождения Рады, теперь все будут косо смотреть из-за её смерти… Мне в след уже шепчут «душегубка пошла… детку загубила…»

— Как пропала девочка, расскажи.

— А как пропала? — пожала плечами Велислава. — Вот была, и вот нет её. Играла во дворе, я её слышала с улицы. Потом тихо стало, я решила, что она побежала с подружками или во двор к кому пошла. Потом уже, как темно стало, начали ходить искать её, а нигде нет, и никто не видел, как в воду канула. А через дня три пришла бабка Агата, говорит, останки в лесу нашла, и среди них — огарок красной ленты с бусинами, как Рада носила. А потом тебя позвали. А меня отец в комнате запер.

Яра напрягла все свои органы чувств. Велислава выглядела очень искренней. Не было похоже, чтобы она что-то скрывала или пыталась обмануть. Но в голове после мака стоял такой туман, что слова Велиславы расплывались в нём.

Яра с силой надавила пальцами на виски, чтобы помочь себе сосредоточиться. Она прислушивалась не только к словам, но и к телу женщины: дрожь была от холода и истерики, а не от страха разоблачения; в голосе не слышалось фальшивых ноток, только горечь и отчаяние; взгляд, когда она клялась, был прямым, пусть и заплаканным. Ни одного знакомого ведающей звоночка лжи. Ничего.

— Так, выходит, ты сбежала из комнаты? — Яра заговорщицки ткнула локтем Велиславу под бок и лукаво улыбнулась.

— Выходит…

— А за что ты отругала Раду перед её исчезновением?

Велислава снова разревелась. Яра закрыла глаза и призвала на помощь всё своё самообладание, но головная боль от этого стала только сильнее.

— Она… Она с девчушками, такими же, как она, мелкими, через костёр прыгала и юбку пожгла и ноги опалила. И я ругала её, чтобы больше так не делала, не то свалится в костёр и уродиной останется… Ой, что я ей наговорила только… — на этих словах Велислава завыла. Яра очень старалась, но больше выносить это не могла.

— Так, Велислава, соберись! — строго отчеканила она, подняв бровь, но тут же смягчилась. — Вот ещё что. Скажи мне, кто отец Рады?

Видимо, для Велиславы вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Она перестала плакать и настороженно уставилась на Яру.

— А к чему прошлое ворошить? — осторожно спросила Велислава.

— Ворошить никто не собирается. Обещаю, это останется только между тобой и мной. Что бы ни было, что бы там ни произошло, я верю, что ты ни в чём не виновата, — решительно проговорила Яра.

Велислава залилась краской так, что покраснели даже уши.

— Да ничего необычного не произошло, положа руку на сердце, — несмело начала Велислава, явно стыдясь. — Был друг у меня сердечный. Красив собой, обхаживал меня всячески. Подружки все говорили, что он меня замуж позовёт. Ну а я по глупости не дождалась замужества… — Велислава виновато потупила взгляд.

— И как же звали сердечного друга? — подняла бровь Яра.

— Да, никак не звали. Сам приходил, — грустно улыбнусь Велислава.

— И что же случилось, когда стало понятно, что ты понесла?

Велислава вздохнула.

— Отец моего друга отправил его в другую деревню учиться кузнечному делу у дядьки. Больше я его не видела.

— И всё же… Как звали-то? — раздражённо выдохнула Яра

— Лучезар, — чуть слышно ответила Велислава.

«Ну надо же! — съязвила про себя Яра. — Носитель света и такая тëмная история!»

— Погоди, так если всё так просто, почему ты не рассказала отцу, кто тебе ребёночка сделал?

— Ох, — выдохнула Велислава. — Да понятно же, почему. Это сейчас он такой спокойный и рассудительный, а с десяток лет назад он бы на одну ладонь Лучезара положил, другой ладонью прихлопнул бы. А потом и меня, наверное… Его — за то, что полез, меня — за то, что легла…

Обрывки памяти Рады всплывали перед внутренним взором: злобное лицо Велиславы, её грубые руки. «Да, она была жестока, — признала Яра про себя. — Да, могла ударить в гневе». Но то, что она видела — это была ярость и нелюбовь матери, загнанной в угол своей же ошибкой. Не было там холодной расчётливости убийцы, не было той тьмы, что окутывает душу, отнявшую жизнь. Жестокость и убийство — не одно и то же. Велислава могла накричать, могла шлёпнуть… но спланировать убийство и сожжение дочери? В её истеричной искренности сейчас, в её дрожащем рассказе о Лучезаре и безысходности не находилось места для такой чудовищной силы зла.

— Ясно, — коротко отсекла Яра. — Вот что. Я тебе верю. Ты иди домой, лезь в спальню и сиди, как и сидела. О том, что здесь была, никому не рассказывай, иначе решат, что ты пошла топиться от чувства вины, что девочку сгубила. Кафтан не снимай, не то захвораешь и загнёшься. В комнате спрячь, позже заберу. Я завтра должна была прийти с тобой разговаривать, да смысла нет уже. Не пойду. Послезавтра приду. Отцу своему скажешь, что я тебе приснилась и сказала, что на болота пойду, поищу октябрьских светлячков. Всё поняла?

Велислава опешила, но кивнула.

— А он поверит, что ты мне могла присниться?

— Я же ведьма, Велислава, — иронично усмехнулась Яра. — Ведьмы могут многое.

И добавила про себя: «Кроме нормально спать».

Яра встала с бревна. В голове стоял гул, как в растревоженном осином гнезде. Боль в макушке становилась невыносимой.

— Ну всё, иди, Велислава, иди, — Яра поторопила женщину, помогла ей подняться.

Промёрзшие ноги плохо слушались, но Велислава посеменила в сторону домов. В какой-то момент она обернулась и спросила:

— Яра, ты правда мне веришь?

— Правда, — ответила Яра.

— Спасибо, — еле слышно поблагодарила Велислава.

Яра какое-то время смотрела ей вслед.

«Выходит, что Велислава вроде как не виновна. Это хорошо, но мать его ети, какого лешего меня к ней привёл зов?! Зов никогда не вёл меня к живым, значит, я должна была спасти её, чтобы понять, что она девочку не убивала. Но что же за зло такое тут причастно, что сама природа бунтует и подталкивает меня искать его? Что же там произошло? Надо идти на болота».

Все подозрения Родовида, все деревенские пересуды строились на одном: Велислава была плохой матерью, она ненавидела дочь. И это было правдой, по крайней мере, частично. И из этой правды выходило: значит, она и убила. Где доказательства? Только ненависть. Ненависть — не картошка, не выбросишь в окошко… Или там было про любовь? Где следы ритуала сожжения? Где мотив, помимо сиюминутной ярости? Почему момент смерти был скрыт даже от костей? Ничего не сходилось, если виновата только Велислава. Её отчаяние у реки, её страх, её история — пусть и грязная, пусть и жалкая — укладывались в ситуацию куда лучше, чем образ расчётливой детоубийцы.

Злая и раздосадованная, Яра брела к дому, а небо предательски серело. В голове уже стоял не гул, а звон, и звенел он на все голоса. Ноги подкашивались, как будто теряли под собою землю.

— Как же хочется спать… — от досады на глаза навернулись слёзы.

Она скинула какую-то одежду, потом махнула рукой, увалилась спать как стояла. Скомкала одеяло в кулачки, как порою делают дети, подсунула подушку под щёку и закрыла глаза. Темнота накрыла её с головой ещё до того, как щека коснулась подушки.

Глава 5

Когда солнечный свет разбудил Яру, было ещё утро. В голове гудело, но уже совсем не так, как ночью.

Она приготовила крепкий ромашковый отвар, чтобы успокоить сухие и немного воспалённые глаза — последствия употребления маковой микстуры. Только она утёрла умытое лицо чистым полотенцем, как в дверь тревожно постучали.

— Да ладно… Сейчас? — сказала сама себе Яра, но, разумеется, пошла открывать дверь.

За дверью стоял удивительно красивый мужчина высокого роста с яркими золотисто-карими глазами. Тёмные брови подчёркивали выразительность его взгляда. Тёмно-коричневые блестящие волосы до плеч обрамляли лицо с правильными чертами. Хотя оттенок его кожи казался слегка бледным, а сам мужчина — худощавым, он не выглядел болезненно. Едва заметный шрам на правой щеке делал его красивое лицо мужественным. Широкие плечи гармонично сочетались с узкой талией.

«Ух ты, может, всё и не так плохо…» — пронеслось у Яры в голове, и она лукаво улыбнулась.

— Утро доброе, хозяюшка! Я ищу ведьму-костянку Яру Вольную. Не подскажешь, где искать её?

«Ага, первый раз, значит…»

— Известное дело, подскажу, — голос Яры лился мелодичной песней. Глаза обрели кошачий прищур, улыбка стала лёгкой. — Я и есть Яра Вольная.

На этих словах Яра позволила себе небольшую эффектную шалость: в её зелёных глазах затанцевали синие блики. Длилось это всего несколько мгновений, но выглядело всегда притягательно и удивительно.

Мужчина поднял бровь, и в его карих глазах, как в отражении, точно так же вспыхнули золотистые искры.

«Вот это поворот!» — Яра даже приоткрыла рот от неожиданности.

— Меня зовут Светозар, и я тоже не пальцем сделан. Приятно познакомиться, Яра, — улыбнулся мужчина.

— А надобно тебе чего, Светозар, сделанный не пальцем? — Улыбка начала сходить с лица Яры. Разговор принимал совершенно не тот смысл, которого ей хотелось.

— Видишь ли, сын у меня пропал. Что умер он, я знаю, чувствую, но тело его, чтобы схоронить, найти не могу. Помоги? Я серебром отплачу. — Светозар потряс бордовый бархатный мешочек, внутри которого звякали монеты.

— Ну заходи, Светозар. Расскажешь, чем там вас таких красивых делают, может, удивишь меня… — со вздохом разочарования Яра широко открыла дверь и сделала шаг в сторону, пропуская гостя.

Яра как раз собиралась выпить травяного чаю, так что вода уже кипела. Чай с бодрящим сбором пошёл на пользу обоим: Светозару придал сил после долгой дороги, а Яре позволил обрести ясность в мыслях и унять стук в висках.

Светозар оказался очищающим (целителем от зла и болезней), до деревни которого три дня пути. Мужчина рассказал, что сын его ушёл в лес, как и много раз до этого, но назад не вернулся. Умений Светозара хватало только на то, чтобы чувствовать сердце своего сына, и он точно знал, в какой момент оно перестало биться. Никакой связи с Навью у него не было, соответственно, найти тело умершего он сам не мог. Случилось всё в начале осени, и, помимо прочего, Светозар хотел успеть похоронить сына до снега, пока земля не так промёрзла.

«Три дня пути туда, три дня пути обратно — итого шесть дней, да там день, а то и два. Долго выходит», — замешательство отразилось на лице Яры.

— Я понимаю, путь не близкий. Но и ты меня пойми. Сын — не чужой кто-то. Если бы я только мог сам… Но увы. А ближе тебя ни одной магички или ведьмы, кто с Навью связь держать может. И я, разумеется, оплачу. — Светозар снял бордовый мешок с пояса и положил на стол.

Яра была готова согласиться, но она точно знала, что ей нужно сходить на болота. Ей уже начинало чудиться, что лес зовёт её по имени, ждёт. Она чувствовала, что там что-то важное, что-то срочное, что-то такое, что она должна увидеть как можно скорее.

С другой стороны, в глазах Светозара была та боль, которой Яра не могла отказать. Она сжала кулаки — душа будто разрывалась на две части.

— Вот что, — решительно заговорила Яра, подперев рукой правый бок. — Я тут тоже без дела не сижу, сам понимаешь, а путь, как ты говоришь, не близкий. Мне нужно сходить в лес, далековато, вернусь поздно, но я должна сделать это именно сегодня. Ты пока в моём доме оставайся, будь гостем. Всё, что видишь, — всё в твоём распоряжении. Отдохни, поспи. Только в лес не ходи, а то я живых искать не умею, — усмехнулась Яра. — Я вернусь, переночуем и утром отправимся.

Светозар кивнул. Он согласился — да и выбора у него особо не было.

Сбросив плохо пахнущие простыни, Яра торопливо собралась: сунула в сумку лепёшку, наполнила небольшой походный кувшинчик водой. Натянула запасной тёплый кафтан, тот, что похуже и попрочнее — на болота идеально. Уходя, приготовила гостю чай, показала, где брать еду и дрова. Уже на выходе она задержалась, обернулась и с насмешкой спросила:

— Так чем там вас делают, Светозар?

— Нас не делают. Нас куют в горниле утра, пока роса не высохла, из грозовых туч и корней дуба, — с тенью улыбки задумчиво выдал очищающий.

— Ух ты, Светозар… — невольно губ Яры коснулась та же лукавая улыбка. — Ты под Живой или под Лелем ходишь?

Светозар не ответил. Только золотые искры в его глазах снова заплясали.

Яра вздохнула, поправила сумку на плече и вышла из дома. Осенний воздух был свеж и прозрачен, а лучи солнца золотили верхушки деревьев. Она быстро добралась до границы леса.

«Здравствуй, Яра!» — прошелестел лес, деревья приветственно закачались, как большие машущие руки.

— Здравствуй, мой хороший, — ласково ответила Яра. — Помоги мне добраться до болот, укажи, куда идти.

«Следуй за дорогой, Яра», — откликнулся на просьбу лес.

Кусты зашевелились, как будто от ветра. Яра опустила глаза: она стояла на протоптанной тропе, которая уходила в глубь леса.

Тропинка вела её прямо через лес, через чащу. Путь ложился складно, будто дорога появлялась прямо под ногами Яры. Когда она ощутила тошнотворный запах болотной воды, солнце стояло высоко.

— Полдня пути, говоришь… — довольно ухмыльнулась Яра, вспоминая слова Родовида. — Спасибо, лесушка.

«Будь осторожной, Яра… болота злые… Болота пожирают лес…» — шелестело всё вокруг.

Пройдя ещё немного, Яра увидела разлившиеся болота. Болотная, гнилая вода пожирала почву; заболоченная трава, гниющие в земле корни, ужасный, тошнотворный запах… Топи были не глубокими, но обширными.

Внезапно Яра ощутила то же самое чувство, что накрыло её у реки во время разговора с Родовидом. Подступающий зов, который схлынул так же резко, как и появился, не разлившись по телу. Она почувствовала движение синих бликов в своих глазах. Сила ведающей беспокойно зашевелилась под кожей.