Бесплатный фрагмент - Конечный итог

Глава 1

— Я рассталась с Евгением 2.0.

Коллеги уставились на меня. Да уж, прозвучало не очень кстати. Но шеф так удачно в конце совещания спросила: «У кого-нибудь ещё есть что сказать?».

— Как рассталась?!

— Когда?

— Это что, из-за того, что я сказала на обеде?!

— Что? А, нет, нет, конечно. Про это я даже и не думала, — махнула я рукой.

— А что вы сказали, Татьяна Викторовна? Расскажите!

— Пусть Саша сама, — привычно делегировала шеф.

Рассказывать было толком и нечего, тот разговор не имел никакого значения — но попробуйте–ка доказать это взбудораженному женскому коллективу.

— Ну, мы за обедом заговорили чего-то про брак. И Татьяна Викторовна говорит, мол, если вы встречаетесь уже больше года с мужчиной, а он так и не делает предложение, то стоит задуматься. И спросила: «Кстати, а сколько вы уже встречаетесь с Женей?». А я говорю: «Полтора года»…

Конечно, расстаться нам нужно было гораздо раньше, и я даже предприняла несколько бесславных попыток. Но всегда сдавала назад — после пары гигантских букетов, фейерверков под моим окном и обещаний сделать хоть что-нибудь со своей жизнью. В этот же раз, стоило мне сказать, что нам надо расстаться, как Евгений 2.0 завопил:

— Ты что, издеваешься?! Бросаешь меня именно сейчас, когда у тебя во дворе наконец–то положили асфальт и не надо больше портить тачку?!

Обвинение было справедливым: новый асфальт действительно появился, впервые на моей памяти. Все жуткие колдобины, которые накапливались и расширялись тут годами, теперь были надёжно закрыты новеньким, гладким покрытием, и дети приезжали на роликах и самокатах их соседних дворов — здесь теперь были лучшие сто метров дороги во всём районе.

По мне, это внезапное обновление было явным признаком того, что скоро произойдёт что–то невероятное. Не то чтобы я верила в какие–то знаки, счастливые предзнаменования и узоры судьбы. Но когда рядом с твоей хрущёвкой вдруг исчезает лужа, в которую ты наступал с самого рождения, поневоле станешь фаталистом.

К тому же, было ещё одно событие, ярко демонстрирующее: мир движется в нетипичную сторону. У моего лучшего друга появилась девушка.

Она, можно сказать, появлялась постепенно — уже два года продвигаясь от просто приятной собеседницы до девушки, которую Герман наконец–то поцеловал во время очередного кинопросмотра. Это было закономерно и предсказуемо. Но я удивилась ничуть не меньше, чем если бы всё произошло внезапно. И хотя я знала, вряд ли что–то сильно изменится, и в момент душевного кризиса я по–прежнему смогу приехать к Герману в пижаме, крича, что жизнь моя кончена — расстановка наших дружеских сил теперь поменялась.

— И как ты, расстроена? — спросила Аня.

Как главный бухгалтер она придирчиво относилась к цифрам, но к людям всё же проявляла эмпатию.

— А чего ей расстраиваться? — удивилась шеф. — Она же сама его бросила!

— И потом, — снова подала голос Аня. — Значит, теперь можно начать с чистого листа! Был же ещё ж какой–то кавалер? Который на дорогущей машине.

Машина Сергея была не такой уж и дорогой, но по меркам работниц благотворительного фонда любая новая иномарка считалась недосягаемой вершиной роскоши.

— Сергей, да. Но он так, не чтобы прям мой кавалер. И вечно куда–то девается. Неважно.

— Неважно! Теперь всё будет отлично!

— Ага. Знаете, — призналась я, — мне вообще кажется, что скоро произойдёт что–то невероятное!

Мои коллеги — семейные трезвомыслящие девушки — верили в гороскопы, в сонники, а уж тем более в знаки судьбы, и потому горячо меня поддержали.

К вечеру я поняла, что ничего невероятного не произойдёт.

Пора посмотреть правде в глаза. Мне двадцать пять лет, из них последние полтора года я потратила на отношения с парнем, который в итоге увлёкся онлайн–покером и так и не запомнил, когда у меня день рождения. Я всё ещё живу с мамой, но в отличие от меня, у неё есть бойфренд.

В пятницу вечером я сижу дома одна, с тарелкой холодных макарон.

Три часа назад я написала Сергею: «Как дела?», но он не отвечал, хотя периодически появлялся в сети.

Я снова схватила телефон, просмотрела сообщения — пусто. Пролистала ленту новостей — ничего интересного. Открыла вкладку «Обновления».

«Юрий Прилуцкий оценил ваше фото».

***

Есть девушки, которых не обделяют вниманием в соцсетях. Мужчины пытаются с ними знакомиться, ставят лайки, норовят добавиться в друзья и начать незатейливый диалог. Сами же дамы жалуются, что им вечно пишет не пойми кто и как же им надоело это дешёвое внимание — при этом они прилежно ставят на аватарки самые выгодные свои портреты.

К сожалению, я никогда не была такой девушкой.

Трудно вспомнить, когда в последний раз незнакомец лайкал мою фотографию. А никакого Юрия Прилуцкого я не знала — человека с фамилией на «–цкий» я бы обязательно запомнила.

Или всё же?

Я перешла на его страницу и пригляделась к фотографии. Снято на тёмной улице, со вспышкой — молодой парень в серой толстовке, бутылка пива в руке. Нет. Я точно его не знала.

В графе город — Псков, образование — историческое, место учёбы — петербургская аспирантура.

Из общего у нас был только город и пара человек в друзьях, через которых, видимо, он меня и нашёл.

Юрий Прилуцкий был онлайн.

И я нажала на кнопку «Написать сообщение».

Саша:

ты вот лайкнул моё фото, может даже случайно, но я ж теперь смотрю и понимаю, что нет, мы явно не знакомы. но лицо какое–то ужасно знакомое. может, у меня склероз?)

Юрий:

думаю, всё же не знакомы) фото просто приглянулось. но Псков город страшно маленький, так что все друг друга знают в том или ином виде (порой не совсем приятном)

Саша:

может, мы вместе учились?

Юрий:

может, но я пед закончил в 2008

Саша:

а, я тогда только поступила, так что вряд ли

Юрий:

ага, я стар как пень) недавно стукнуло 30, а всё лайкаю фото юных дам

Саша:

вряд ли я уже могу котироваться как юная

Юрий:

ну, зависит от изначальной системы оценочных координат

Саша:

я чувствую себя одновременно на 15 и на 45.

и как — страшно перешагнуть четвёртый десяток?

Юрий:

ну, это неизбежно, так что я отношусь к этому философски. все стареют рано или поздно, просто любопытно, что это происходит и со мной. все сокурсники довольно сильно изменились, дамы потолстели. ход времени неумолим!

Саша:

но ты не расстраиваешься?

Юрий:

я нет. мужикам-то чего, ну 30 и 30. это дамы, если достигают 30 летнего возраста и не вышли замуж, уже нервничают и рефлексируют. по крайней мере, из моего круга (а он не то чтобы уж очень широк)

Саша:

такой уж у нас социальный протокол

Юрий:

увы.

Через два часа.

Юрий:

я рад что тебе нравится со мной болтать. как я и говорил — разговоры с дамами меня мотивируют и вообще

Саша:

вообще диалог — величайшее произведение искусства. в нём обе стороны являются и авторами, и зрителями, а все создаваемое мимолетно, а потому особенно ценимо.

если что, я придумала эту высокопарную чушь специально, чтобы звать поболтать симпатичных мальчиков

Юрий:

и как, работает?

Саша:

на умных работает

Юрий:

ну ты смотри, я люблю резонёрствовать и пустопорожне рассуждать. видишь, заболтал тебя так, что ты и не заметила, что уже ночь

Саша:

главное, чтоб я заметила, если ты вдруг повезешь меня в багажнике машины куда–то в черёхинский лес

Юрий:

нет, у меня нет машины. и водить я не умею

Саша:

значит, я в безопасности

Юрий:

никто не знает, чем всё закончится.

***

Прошлой осенью я начала ходить в самый престижный зал в нашем городе. За годовой абонемент пришлось отдать две своих месячных зарплаты, но мне казалось это отличной идеей.

В зале всё было вычурно и не по-псковски: сверкающие хай-тэк поверхности, хрустящие серые полотенца, электронные ключи.

И мужчины на занятиях по йоге.

Я сразу разделила этих мужчин на три группы. Некоторые приходили с самодовольным видом, ожидая лёгкой дамской тренировки, уползали в шоке с красными от натуги лицами и больше не появлялись. Кто-то приходил с явным намерением найти пару — это удобно, можно сразу посмотреть, хорошо ли девушка гнётся в разные стороны. Но были всё же и те, кто регулярно ходил на практику и просто хотел научиться дышать уджайя.

Сергей, как мне показалось, относился к последним, а вот его приятель Валентин точно был из тех, кто оценивающе засматривается на тазобедренные суставы лежащих рядом женщин — особенно в полумраке. Каждое занятие заканчивалось шавасаной — позой трупа. Инструктор выключала свет, зажигала благовония, все укладывались на пол, раскинув руки и ноги, и старались максимально расслабиться.

В тот вечер на фразе: «И когда будете готовы, откройте глаза» все пошли складывать свои коврики в неаккуратную стопку, а я пожаловалась инструктору, что у наших занятий есть один существенный минус — нельзя просто открыть глаза и тут же оказаться дома, а нужно ещё добираться до туда на двух автобусах.

Я сходила в сауну — от этих хрустящих полотенец надо было брать всё — натянула три слоя одежды и оказалась у лифта одновременно с Сергеем и его приятелем. «Там такой дождь, — посетовал Валентин, — может, вас подвезти?». «Вы не бойтесь, мы абсолютно нормальные», — добавил Сергей. Он и правда выглядел абсолютно нормальным. Чуть за тридцать, в тёмных волосах пробивается ранняя седина. Серьёзный и чуть меланхоличный взгляд человека, который несколько устал от своей сытой жизни.

Я знала, что ни за что нельзя садиться в машины к незнакомым мужчинам — особенно, если их сразу двое, и до этого они несколько раз видели тебя в тесных легинсах. Но, тут же подумала я, нельзя ведь сказать, что я их не знаю. Был ноябрь, время приближалось к девяти вечера, шёл дождь, под холодные осенние сапоги я надевала гетры поверх носков, а в рюкзаке бренчала стеклянная банка, в которой я носила на работу суп.

Мы вышли на улицу, Сергей нажал на кнопку брелка, и фарами вспыхнула чёрная сверкающая тойота камри.

Определённо мы были уже достаточно знакомы.

***

С тех пор Сергей иногда подвозил меня до дома — роскошный перевалочный пункт между моим спальным районом и полуподвалом Детского фонда. В его машине всё сияло, переливалось, и можно было томно сидеть, вытянув ноги. Всегда тихо играла музыка — классика, джаз, старый рок. Пахло премиум–кожей и дорогим парфюмом. Я — всклокоченная, с красным лицом, в старом пуховике — не очень–то вписывалась в эту картинку и каждый раз удивлялась, зачем Сергею брать на себя роль социального такси. Он улыбался: «Мне всё равно по пути», делая при этом лишний и абсолютно ненужный ему крюк.

Он никогда никуда меня не звал, не намекал ни на какие «поедем ко мне» — наоборот, это я, когда мы уже были близко к дому, всегда говорила: «Может, ещё кружочек?». Очень редко Сергей писал мне в вотсапе. По дороге мы говорили о чем–то нейтральном и никогда не обсуждали личную жизнь.

На йоге наконец появились пледы, чтобы можно было укрыться и не мёрзнуть во время шавасаны. Укрывались из всей группы только мы двое, и каждый раз в конце практики я шла, брала два пледа и один отдавала ему.

Это были идеальные отношения — Сергей катал меня на своей шикарной машине, а я приносила ему одеяло.

Как–то я решила надеть юбку, которую купила ещё в студенчестве, и в раздевалке кусочек молнии остался у меня в руках. По пути домой я призналась, что намертво застряла в юбке и, наверное, буду ходить в ней вечно — при этом, конечно, я особенно картинно раскладывала по салону ноги. Через пару часов Сергей вдруг написал: «Саша, ты ещё в юбке?;)», и я с восторгом поняла, что мужчина, который не живёт с мамой и который старше на десять лет, думает сейчас про меня и мою заклинившую молнию.

Через пару недель он достал с заднего сидения крафтовую пачку «Yoga Tea» и сказал, что купил его для меня в Таллинне. Стандартный прибалтийский уикенд для владельцев камри — сесть в машину, доехать за полчаса до Эстонии, заселиться в бутик–отель где-нибудь в Tallinna vanalinn, сдержанно сорить евро.

Я призналась, что меня давно уже пора лишить псковского гражданства: в последний раз я так давно ездила в Прибалтику, что закончилось даже действие моего шенгена.

— Как же так? — удивился Сергей, — А если я захочу на следующих выходных поехать с тобой?

После этого Сергей исчез.

Он перестал ходить на занятия, и в зале я его не видела. Несколько раз мы обменялись сообщениями — он рассказал, что собирается съездить на дачу, и когда я потом написала: «Ну, как там на даче?», он ответил: «Я передумал и поехал в Юрмалу», приложив пару фото рижского взморья.

Вот это была настоящая жизнь — взять и поехать в Латвию вместо Черняковиц.

За время его исчезновения я успела впасть в очередной кризис, расстаться с Евгением 2.0, покататься на самокате и познакомиться с Юрой. После пары не отвеченных сообщений образ Сергея размылся, а поездки в кожаном салоне в облаке Burberry казались выдуманными.

И тут он появился снова. Я вышла из раздевалки и не поверила — как ни в чём не бывало он стоял у кулера с пластиковым стаканчиком. Он увидел меня и сказал почти как в той рекламе кофе:

— Кажется, я где–то видел вас раньше.

Я улыбнулась, но в начале шавасаны не принесла ему одеяло.

После занятия он спросил:

— Ну, как ты, Саша?

Всё своё терпение я уже потратила на медитацию.

— Если под этим вопросом ты имеешь в виду, что хочешь покатать меня на своей шикарной машине, — бросила я, — то я согласна,

Не ясно, то ли за эти два месяца я стала смелей, то ли достигла уже самого пика отчаяния.

По пути домой он пригласил меня на джаз — маленький шаг для холостяка, огромный шаг для изголодавшегося девичества. Всё это время он видел меня уставшей, взмокшей, преимущественно замотанной в пуховик, и впервые у меня появилась возможность показать себя привлекательным человеком. Так вышло, что именно в ту джазовую пятницу у нас была корпоративная фотосессия, и визажист нарисовала мне такое лицо, какого никогда не бывает у живого человека после йоги.

Сергей заехал за мной ровно в восемь. Когда я села рядом, пару минут он не выезжал с парковки, а просто смотрел на меня, сличая, видимо, привычную Сашу с этой искусно отфотошопленной девицей в платье.

— Кстати, — вспомнила я. — Моя шеф сказала, что я меркантильная, раз еду на джаз в машине за миллион.

— Она не права, — отмер наконец Сергей. — Машина стоит два миллиона.

Мы немного опаздывали — мест рядом с клубом уже не было, и надо было немного пройти пешком.

— Дурацкий ветер, — пробормотала я, хватаясь за улетающий подол платья.

— О, это да! У меня тут вот прошлым летом друг женился, и меня попросили их на катере покатать, чтобы фотки сделать. И фотограф…

— Стой, что? — замерла я и уставилась на него. — У тебя, что. Есть катер?

— Ну да, — ответил Сергей с меланхоличным видом, с каким обычно люди достают бонусную карту на кассе «Пятёрочки».

Я по–прежнему понятия не имела, чем он занимается, но знала, что у него в офисе есть аквариум с рыбками и что его зарплата позволяет несколько недель отдыхать в Марокко. И, как теперь выяснялось, ещё и иметь собственный катер.

Со всеми вопросами пришлось подождать — джаз играл очень громко, и разговаривать было неудобно. Но как только мы вышли из клуба (я уже знала, что не буду смывать с руки печать, которую ставили на входе — пусть все видят, что и у меня бывает культурная жизнь), я тут же приступила к расспросам. Где в Пскове место для катеров? Куда его девают зимой? А сезон уже начался?

У Сергея не оставалось выбора. Он пригласил меня на катерную прогулку.

Рассказанная им история про свадебную фотосессию была короткой и поучительной: он повёз молодожёнов покататься по озеру, и как только катер набрал скорость, на лице девушки-фотографа тут же оказался подол её юбки. И если бы я надела платье, то продемонстрировала бы не только по-июньски бледные ноги, но и то, что меня ничему не учит жизнь.

Когда твой лучший друг — мужчина, порой приходится тяжко. Например, Герман ни за что не приехал бы ко мне домой, чтобы вместе перетряхнуть весь мой шкаф и подобрать идеальный наряд для свидания. Всё, что он мог сделать — это прислать вместо себя Алину, свою новоиспечённую девушку. Мы уже давно общались, пару раз она была у меня в гостях, поэтому просьба её нисколько не удивила. Услышав про катерную прогулку, Алина тут же воскликнула:

— Тебе надо обязательно надеть шляпу!

— Шляпа сразу улетит.

— На завязочках! — не растерялась она.

В итоге Наряд для Катера выглядел, как неумелая подделка под элегантных дам, прогуливающихся по Лазурному берегу: бежевые шорты, белая блузка с пышными приспущенными плечами и полиэтиленовый пакет с тёплой одеждой на случай резкого похолодания.

Когда я выпускалась из детского сада, всем нам подарили детские энциклопедии: «Для мальчиков» и «Для девочек». В книге для мальчиков объясняли, как играть в блэкджек, качать мышцы и чистить аквариум. Энциклопедия для девочек могла похвастаться главой «Отношения с женатым мужчиной», и прочитав её в 1998 году, я чётко поняла: встречаться с женатым мужчиной — это плохо. Он никогда не проведёт с тобой Новый год, а в разговорах по телефону всегда будет обращаться к тебе «Колян».

— Скажи, — спросила я, когда мы поехали на пристань, — а вот случайно нет какой-нибудь женщины, которая узнает, что ты катал меня на своём катере, подстережёт у подъезда и плеснет в лицо кислотой?

— Почему ты просто не можешь спросить, женат ли я? — засмеялся Сергей.

— А почему ты просто не пригласил меня на ужин?

— Это было бы слишком скучно.

— Вот поэтому.

Вскоре мы оказались в эпицентре девичьих грёз: катер мерно качался на озёрных волнах, а рукава моей синтетической блузки ослепительно смотрелись в лучах закатного солнца.

— И я посмотрела на горизонт и сказала: «Если бы это было свидание, то это было бы самым романтичным свиданием в моей жизни», — рассказала я Алине на следующий день.

— И тогда! — подскочила она, — Он сказал: «Но ведь это и есть свидание!». И поцеловал тебя на фоне заката!

— Вот видишь, — вздохнула я, — В отличие от него, ты сразу поняла, зачем я заранее придумала эту фразу.

***

Лучшее, что сразу появилось у нашего общения с Юрой — это ограниченный срок годности. В первые же десять минут мой новый знакомый расправил раскидистый павлиний хвост и сообщил, что осенью на несколько лет уезжает в Англию.

— Вот так всегда, — пожаловалась я, — только познакомишься с парнем, который может нормально разговаривать, как он тут же уезжает из страны.

Мы переписывались, болтая о чём придётся и обмениваясь нехитрыми новостями. То есть, у Юры, который поступил в Оксфордский университет и в ближайшие три года собирался писать докторскую диссертацию, новости-то как раз были первоклассными. Каждый день он присылал фотографии какого-нибудь здания с древними шпилями, сообщая: «Вот это мой будущий колледж», или рассказывал, что на ужин с профессорами ему надо будет ходить в мантии. Я восхищалась, что всё это похоже на сцены из книг Коу и Макьюэна. Юра восхищался, что я читаю книги.

Мне нравилось задавать ему анкетные вопросы в духе журнала «Космополитен».

«Назови пять вещей, которые всегда поднимают тебе настроение».

«Научные монографии, подпись начальника Главного тюремного управления, фривольные дамы без особых сдержек, гамбургеры, книги про троллей».

Наконец, мы решили вместе поужинать — единственное, что я могла сделать для отечественной науки, это вытащить историка-домоседа из затворничества. Юра целыми днями сидел дома, и пора было показать ему этот удивительный мир. И Наряд для Катера.

Так уж странно получается, что шорты и блузки из голой синтетики одинаково подходят и для городской липкой жары, и для катерных прогулок.

Всегда боязно встречаться с человеком, которого до этого видел только на фотографии. Точно не угадаешь, сможешь ли ты сразу его узнать. Насколько сильно он изменился за тот год, пока не менял аватарку?

Юра был вполне похож на себя виртуального, но если на фото он в университетской толстовке стоял где-то в Штатах, то теперь с несколько помятым видом ждал меня на улице Горького, и казалось, что он только что встал с кровати, хотя было уже семь вечера.

На фото я видела скуластого мальчика с модной стрижкой — сейчас же рядом со мной шагал заросший щекастый хиппи в старой, выцветшей футболке с надписью: «God is bigger than religion» и в кедах — карикатурно больших, нелепых и резиново–стоптанных. В такой обуви, казалось, никогда не перейти черту, которая отделяет дружескую болтовню от общения с продолжением.

— Я хочу предложить тебе кое-что, — начала я, как только мы сели за столик, — но должна предупредить. Это будет крайне своеобразный опыт.

В то время я ещё так плохо знала Юру, что надеялась смутить его этой фразой.

— Я заинтригован.

— Давай закажем пиццу, но есть важная деталь. Одна её половина будет без сыра. Мне его нельзя.

— А, у тебя, как это… lactose intolerance?

Он был тем редким человеком, от которого такое вынужденное вкрапление английского звучало не натужно и не претенциозно.

— Мало того, что ты живёшь в доме девятнадцатого века, — заметила я, — так ещё и забываешь русские слова! Может, ты дворянин наполеоновской эпохи?

Услышав эту реплику, он навис над столом, подманил меня пальцем, чтобы я придвинулась ближе и с таинственным видом прошептал:

— Вообще–то, я работаю на англичан. Врагов Наполеона.

С первого взгляда Юра понял — дешёвые трюки я люблю не меньше дешёвых блузок.

***

Мне хотелось посмотреть на его квартиру.

Знаю, знаю, как это звучит — опасные провинциальные дамы в охоте за аристократической недвижимостью делают стойку, лишь услышав о доме в историческом центре.

Причём я годами ходила мимо этого дома, но никогда не думала, что он жилой, хотя выглядел он куда привлекательнее, чем моя скучная хрущёвка, да и вокруг здесь было всё, что только могло понадобиться для жизни — набережная, «Магнит» и загс.

Я отправила сообщение: «Всегда мечтала написать это мужчине. Встретимся у загса!», а Юра тут же ответил: «Ужас! Давай».

Наша первая встреча закончилась на полу фразе — на прощание я сказала: «Приглашай меня смотреть твою коллекцию книг!», а сама уехала в отпуск — и вот прошли почти две недели, я успела пожить в Москве, вернуться, разбить айфон о кафель в кинотеатре, но так пока и не побывала в гостях, не посмотрела коллекцию книг и не погладила злющую Юрину кошку.

От моего отпуска оставалось буквально три дня, и Юра наконец пригласил меня к себе, пообещав ради такого случая встать пораньше. Хотя бы в двенадцать.

Я попросила встретиться где–то поблизости, потому что не очень-то представляла, как в Юрину квартиру вообще можно попасть. Не хотелось бы забрести не туда и случайно узнать парочку государственных секретов — а в этом самом доме как раз располагался штаб псковской десантно-штурмовой дивизии. У центрального входа с железной дверью томились солдаты в форме, вокруг стояли бетонные блоки, поэтому мне никогда и не приходило в голову, что штаб занимает только одно крыло, а в остальной части дома живут обычные люди, спокойно заходят за закрытый шлагбаум и сажают клумбы прямо рядом с колючей проволокой.

Как потом выяснилось, об этом не догадывались и псковские таксисты.

В первый раз, как только я села в машину, чтобы поехать к Юре, водитель странно на меня глянул:

— А я увидел адрес и подумал, что сейчас повезу мужчину в погонах, — в его голосе явно слышались ноты разочарования.

И я объяснила, что вообще–то этот дом жилой, даже не представляя, сколько раз ещё мне придётся это сделать.

Именно в такси я впервые услышала:

— Опасный у вас дом!

— Это ещё почему? — удивилась я, забыв даже уточнить, что вообще–то дом не мой.

— Так начнётся война, — сказал таксист, меланхолично переключая песню, — и по вам сразу бабахнут.

И потом ещё бесчисленное множество раз у меня уточняли адрес и тут же спрашивали:

— А вот вы не боитесь, что начнётся война и…

Видимо, в глубине души каждый таксист мечтал нажимать не на сцепление, а на большую красную кнопку.

Глава 2

Размышляя о необычной недвижимости, я чуть не забыла про её владельца.

Конечно, от нашей с Юрой первой встречи я пришла в восторг. Такое уж у меня тем летом было хобби — встречаться с мужчинами в надежде, что их увлекательные рассказы заглушат громкое тиканье моих биологических часов.

Юра заявил, что произвести приятное первое впечатление может каждый, а вот понравиться кому-то по-настоящему — это уже не для всех.

— Мне вот ты вполне понравился, — заметила я, и он тут же сказал:

— Как писали делопроизводители на всеподданнейших докладах Императору: «Собственную рукою Его Императорского Величества начертано: «Вполне понравился»!

Да, он мне понравился. Но всё же он был пухловатым заросшим хиппи в нелепых кедах, а я как заправская мещанка отказывалась признать, что содержание важнее, чем форма.

Позже Юра расскажет мне, что как раз перед нашей первой встречей работал по щедрому европейскому проекту и пока месяц вёл архивные исследования в Москве, питался исключительно фастфудом. Так что из той поездки он привёз много важных документов и лишних кило. А записаться в парикмахерскую в конце июня было невозможно — все кресла уже заняли навивающие локоны выпускницы.

Но в тот день я ещё ничего такого не знала. Я просто подошла к перекрёстку и увидела Юру, который за эту пару недель вдруг стал подтянутым человеком с приличной стрижкой.

Своим друзьям я уже призналась, что да, с историком, конечно, восхитительно общаться и вообще всё это очень весело, но как мужчина он меня не зацепил. И это было кристальной правдой — возможно, единицей измерения тогда ещё оставался Евгений 2.0, который со своими двумя метрами роста и идеальным носом выглядел, как помесь суперсолдата и модели с показа Вивьен Вествуд.

С другой стороны, с ним я рассталась из-за того, что он был недостаточно умным. А сама — пожалуйста! — теперь критически осматривала стоптанные кеды будущего академика. В отличие от моего нового спутника я абсолютно не разбиралась ни в какой политике, кроме одной: политики двойных стандартов.

Мы завернули за угол здания, подошли к деревянной двери, и Юра достал ключ. Тут не было ни подъезда, ни лестницы, а сразу начиналась квартира.

— Добро пожаловать в наши пенаты, — пропустил он меня вперёд.

Я впервые видела прихожую таких размеров — туда помещались трюмо, старый шифоньер, чей–то велосипед, диван, а вдоль стен выстроилась вперемешку женская и мужская обувь на все сезоны.

Мы пошли дальше и тут же оказались в каком–то закутке с очень низкими потолками.

— Там наверху моя комната, — сказал Юра и постучал рукой по металлическим балкам. — Потолки высокие, и получилось надстроить второй этаж. Видишь, доски положили на рельсы.

Я пригляделась.

— Дореволюционные, — пояснил он, — сначала попытались положить на обычные, но они начали прогибаться. И папа где–то откопал вот эти. Продукт царской России! Как тебе? А тут вот кухня.

Он легонько подтолкнул меня вперёд.

Если бы музей деревянного зодчества «Витославицы» был квартирой, то он определённо выглядел бы вот так. Деревянные перегородки, лестницы и перила, деревянные полы, тумбочка, а теперь вот — кухонный гарнитур, стол, стулья и большая скамья, тоже из дерева.

— Это всё папа, — поймал Юра мой взгляд. — Он очень любит дерево. Тут вот ещё ничего, в его новом доме ещё хуже.

Он так и сказал: папа. Не «отец» — так обычно говорят мужчины, которые или в целом суровы, или просто не в восторге от своей семьи. Не «батя» — это уже значит, что с отцом вполне можно иметь дело и вместе они иногда ходят в гараж. Но «папа»? Никто из моих тридцатилетних знакомых мужчин никогда не говорил «папа».

И хотя папа уже давно не жил в этой квартире, всё здесь было когда–то сделано по его вкусу и за годы нисколько не поменялось.

Удивительно было, что у такого страстного любителя сосны получился Юра, а не деревянный мальчик.

— Хочешь, поднимайся пока ко мне, а я поставлю чайник, — он остался на кухне, а я, держась за деревянные перила, забралась наверх.

Это была типичная мужская комната — рабочий стол с кожаным министерским креслом, стеллажи с книгами, гитара и…

— Две кровати?! — крикнула я.

Две абсолютно одинаковых кровати стояли рядом вплотную.

— Что? А, да. Уже и не помню, почему так получилось, но вот. Для разнообразия — сегодня на одной поспал, завтра на другой. Правда, они обе уже одинаково продавленные.

Вся эта часть квартиры была похожа на хитрую декорацию к спектаклю, где действие могло идти сразу в нескольких плоскостях. Представьте себе гигантскую комнату с высоченными потолками и мысленно разделите её на две половины. На одной половине сделайте два этажа — внизу ничего нет, а сверху, на царских рельсах, Юрина комната. Всю вторую часть занимала огромная кухня с потолками в четыре с половиной метра.

Вот только никакой стены между этими частями не было — и чтобы случайно не вывалиться со второго этажа прямо в кухню, на надстроенной площадке установили высокие перила. Я подошла к ним и оглядела всю кухню сверху — как Джульетта, которая выходит на балкон, чтобы прочитать перед зрителями наскучивший всем монолог про розу.

Юра сообщил, что чай готов, поэтому пришлось спускаться. Усаживаясь за стол, я задела плечом тарелочку, висящую на стене, а когда попыталась её поправить, чуть не уронила аппликацию из цветов.

— А это уже мамино, — заметил Юра. — Ей много всего дарили, когда она ещё преподавала.

— А с тобой она занималась?

— Конечно, — он положил мне на тарелку кусок пирога, — лет с четырёх, и пока я не пошёл в музыкалку. Но нам обоим это не доставляло никакого удовольствия. Помню, пару раз она не выдержала и ткнула меня лицом в ноты. Фортепиано мне не очень давалось. Ну, по её меркам.

— Ты поэтому поменял класс?

— Нет, я вообще хотел бросить! Но потом просёк, что девочкам нравится гитара, и ещё несколько лет промучился. Но школу так и не закончил.

— А меня мама не отдала. Сказала, что ей самой это никак не пригодилось, и зачем. Хотя она тоже хотела стать учителем музыки. И как, получилось с гитарой и девочками?

Он прищурился.

— Скажу тебе так. Я понял, что пора отсюда уезжать, когда на очередном концерте вышел на сцену, посмотрел в зал и увидел, что почти со всеми присутствующими дамами у меня были контакты той или иной степени близости.

В тот момент я подумала, что, как и многие учёные, он просто преувеличивает.

***

У каждой девушки есть фраза, которой мужчина может безотказно вскружить ей голову. И в моём случае это было:

— Бери любую книгу, которая тебе понравится.

— А если мне понравятся сразу несколько? — сразу уточнила я.

— Без проблем.

Я уселась прямо на деревянный пол рядом с книжным шкафом. Это были очень, очень странные полки. В одной половине стеллажей жили хоббиты, эльфы, гномы, драконы, сборники сказок, американское современное фэнтези, Эдгар Алан По, чудища Лавкрафта и ещё не распакованная подарочная «Песнь льда и пламени». Корешки книг в другой половине были испещрены именами исторических деятелей и аббревиатурами политических управлений.

— Ну, про карательные экспедиции в Сибири тебе вряд ли будет интересно… Так что можешь сосредоточиться на этой половине. Вот, например, — Юра сел рядом и достал маленький томик: размером с ладонь, в роскошной обложке, с золотым обрезом и атласной закладкой ляссе.

— Ооо, что это?

— «The wind in the willows», в Германии купил. Такая шотландская уютная сказка. Что, никогда не слышала? «Ветер в ивах».

— Нет, как-то не пришлось. Я вообще по сказкам не очень.

— А я вот очень люблю. Всё детство читал только сказки. — Он помолчал. — Хм, наверное, поэтому мне и нравятся теперь все атрибуты монархии! В мире как–то очень мало сказок про республиканскую систему правления.

Обидно было признавать, но в этом шкафу не нашлось ничего, что привлекло бы меня сразу, с первого взгляда. Страна эльфов занимала на моей воображаемой читательской карте такую ничтожную площадь, что практически и не существовала. Но всё же я определилась:

— Я не смотрю «Игру престолов», но давай хоть попробую почитать.

Юра разорвал плёнку подарочного набора, достал первый том и протянул мне.

С трудом поднявшись с пола, я тут же опустилась на кровать — одну из двух.

— Поразительно, но твои деревянные полы ничуть не удобней, чем в моей хрущёвке. Ай! — я попыталась принять более горизонтальное положение, но тут же почувствовала, как под лопатку врезалось что–то острое, как оказалось, очередная книжка. — «Сельское хозяйство СССР 1931–1933», — зачитала я. — И как, интересно?

Я улеглась поперёк кровати, но свесила ноги на пол — как будто это было менее фривольно.

— Очень, — Юра лёг рядом в таком же неудобном положении, — Приходи ко мне почаще, и я расскажу тебе всё, что знаю.

— Об элеваторах?

— И об озимых культурах. Ты будешь говорить: «Рожь». А я тебе: «Пшеница». А ты: «Ячмень». Ну и так далее… Как тебя, не пугают такие речи?

— Нет.

— Кстати, — он повернул ко мне голову. — У тебя очень милые косточки.

— А вот такие уже пугают.

Когда надеваешь джинсы, купленные ещё в университетские годы, а потом вбиваешься в них вопреки законам пространства и времени, то тазовые кости и правда выпирают слишком сильно. Как и явное желание, чтобы их наконец потрогали.

Ушла я с двумя книжками в рюкзаке.

***

Саша:

надо было оставаться

Юрий:

понравилось? или просто делать нечего?)

Саша:

понравилось, конечно)

Юрий:

так приходи ещё) что тебе мешает? пока я тебе не разонравился

Саша:

серьёзно? прийти к тебе в гости два раза за день?

Юрий:

ну а почему нет?)

И я подумала — и правда, почему нет? Чем переписываться вот так целый вечер, не лучше ли болтать, сидя на Юриной кухне и оставляя везде крошки от пирога?

Прямо в домашней одежде — футболка, пижамные штаны, разные носки, один с изображением собачки, другой с котиком — я запрыгнула в такси и уже через двадцать минут снова сидела на боярской деревянной скамье.

Днём я даже не заметила, что на столе, среди тарелок, чашек и мисок с печеньем, стоял портрет в рамке.

Юра поймал мой взгляд:

— Знаешь, кто это?

— Если я признаюсь, что нет, ты меня выгонишь? — я бы вопросительно подняла бровь, если бы умела.

— Нет, — он засмеялся. — На самом деле, обычно никто не знает. Мне портрет друг подарил, и когда он пришёл распечатывать фото, девушка спросила: «Ой, а это ваш дедушка?».

— Но это?…

— Пётр Аркадьевич Столыпин.

— Да, было бы странно, если бы я знала его в лицо.

— Конечно, — он закатил глаза, — это же не Данила Козловский.

— Не трогай Данилу Козловского! Хоть он и довольно хреновый актёр.

— Но девочкам он нравится!

Я вынула из кружки чайный пакетик, протянула Юре

— Лучше выброси это.

И он послушно встал и понёс пакетик в мусорку.

Мы поднялись к нему в комнату, и я, подойдя к перилам, снова принялась разглядывать всё с высоты второго этажа.

— Хочу сказать, что ты первая женщина, которая заявилась ко мне в пижаме.

— Вообще-то, нет! На мне только низ от пижамы.

— Тем более! — закивал Юра. — Низ — это же куда более интересно, чем верх! Днём вот я легко мог вести речи про Шлиссельбург. А теперь могу и сбиться.

— Ты же учёный. — Мне определённо пора было научиться скептично поднимать одну бровь. — Ты должен вещать независимо от наличия женщин в пижаме.

Он умело вещал все следующие несколько часов. Мы лежали в кровати и болтали, и разговоры наши были так же сумбурны, как Юрины книжные полки — Столыпин, поездки, английский, учёба в педе, провинциальные стендаперы, легинсы, международные экзамены, государственный архив, кризис самореализации, котики, докторская степень — список тем был нелогичен и неисчерпаем, как в вечерней телевикторине.

— Я думаю, мне пора, — очнулась я и посмотрела на экран телефона. — Три часа ночи!

— Хочешь домой? — спросил Юра.

— Нет, но… Думаю, мне пора.

— Жаль. Мне нравится с тобой лежать. И вообще проводить с тобой время. Жутко не хочется, чтобы наше общение подверглось деэскалации.

Если в этом мире и существовало слово, которое могло бы той ночью перевесить все мои хиленькие моральные принципы, то это было слово «деэскалация».

Юра поцеловал меня. С каждой секундой шансы снять с меня пижаму увеличивались, а моё желание рефлексировать уменьшалось. Хоп! — и на мне уже не оказалось штанов. Я даже не успела подумать о том, что совсем не готовилась к такому повороту событий, и вместо какого-нибудь соблазнительного кружевного комплекта натянула с утра первое попавшееся бельё — узорчик в виде решёток, с надписью…

— «Private property», — шёпотом прочитал Юра, которого предупреждение о частной собственности только разгорячило. Оставалась последняя возможность задуматься, что же я делаю, не пожалею ли, хорошая ли это вообще идея, не стоило бы подождать ещё с два десятка свиданий, хотя это ведь было и не свидание, и тот ли он вообще человек, с которым можно совершать такой…

— Мне кажется, тебе нравится, — он горячо выдохнул мне куда–то в шею.

Я точно знала, что нужно сказать в этот сокровенный момент.

— Нет… Я просто подумала про Данилу Козловского.

И он громко расхохотался.

В шесть утра я с трудом отыскала свои носки — котика и собачку — и вызвала такси.

— Еле вас нашёл, — пожаловался таксист. — Вы подъезд не указали, не знал, где встать!

— Тут нет подъезда. За этой дверью сразу квартира.

— Ваша?

Я посмотрела на своё отражение в боковом зеркале.

— К сожалению, нет.

***

Сквозь сон я услышала, как где–то под ухом играет музыка. Наконец до меня дошло — я нащупала телефон и приоткрыла пол глаза, чтобы посмотреть на экран.

«Сергей».

Я мгновенно проснулась. За эти недели мы ни разу не виделись, не созванивались, а только обменялись парочкой сообщений.

— Привет, я не рано? — спросил он.

— Нормально! — заверила я с максимальной бодростью, на какую только была способна после четырёх часа сна.

— Как твой отпуск, чем занимаешься?

— Эээ… Была в Москве. А в понедельник уже надо на работу.

— Вот, нужно ловить последние дни! Поехали куда-нибудь?

— Сегодня? — уточнила я.

— Ну да! Погода вон отличная. Во сколько за тобой заехать?

Я потрогала опухшее лицо — по щекам размазалась вчерашняя тушь.

— Саша?

Уже через пару часов мы ехали куда–то в сторону Изборска, в машине громко играли The Black Keys, и я привычно раскладывала по салону ноги. В Москве я увидела, как девочки с Патриарших носят высокие кеды: вытянуть из верхней части шнурки и завязать их бантиком на лодыжках, и теперь делала так же.

— Кстати, — вспомнила я, — я тут узнала твою тайну!

— Ого, это какую? — тут же заинтересовался он.

— Твою должность!

К тому моменту Сергей уже рассказал, что работает в таможенно–брокерском агентстве, но про свои обязанности говорил только: «Я просто заполняю табличку». Узнав об этом, моя приятельница–декларант округлила глаза и тут же объяснила, что это значит.

— Ты начальник отдела декларирования?

— Всё так!

— Круто. А знаешь, кем бы была я? — спросила я.

— Кем?

— Начальником отдела декламирования.

Он засмеялся.

Мы въехали в лес, и нормальная дорога резко закончилась. Дальше можно было только идти пешком. Мы пошли по узкой, заросшей травой тропинке, и одновременно вдруг ступили на путь неожиданной откровенности. Какими должны быть подробности личной жизни мужчины, неженатого в тридцать пять лет? Влюбился в юности, девушка не обращала на него внимание, он делал всё, чтобы хоть как–то с ней сблизиться: она сказала, что Индия её любимая страна, и именно туда он впервые поехал за границу. Учился кое-как, взялся за ум, окончил институт, много работал, поступил на второе высшее, окончил с отличием, где–то в процессе девушка наконец оттаяла, они долго встречались. Она вышла замуж за другого.

Я не стала спрашивать, давно ли это случилось — счёт уже явно шёл на года, а года исчислялись девушками, с которыми он не хотел никаких драм.

Мы дошли до берега озера и расстелили покрывало. Я села, продолжая что–то рассказывать, но вдруг замолчала — Сергей как–то странно на меня смотрел.

— Ты знаешь, — сказал он. — Мне почему–то очень страшно к тебе пристать.

Глава 3

Три категории мужчин, которые не удивили бы меня фразой «мне страшно к тебе пристать»:

— Юный пунцовеющий мальчик, который никогда ещё не трогал девушку за ногу.

— Неказистый мужик, рядом с которым впервые оказалась дама модельной внешности.

— Мужчина, которому почему-то надо пристать к настолько некрасивой девушке, что ему натурально страшно.

Сергей был далеко не юным и вполне привлекательным, так что первые две причины отпадали. Я же, в свою очередь, хоть и не могла похвастаться выдающейся красотой, всё же редко отпугивала людей своим видом. Конечно, я не сильно была похожа на загорелых девиц из нашего тренажёрного зала — у них были блестящие волосы, резкие скулы и ресницы из полированного акрила. Но Сергей мог бы заметить это и раньше.

— Почему? — просто спросила я.

Он слегка пожал плечами, посмотрел куда-то в бок и вдруг улыбнулся:

— Сам не знаю. Мы просто так хорошо с тобой разговариваем.

Вот тебе, Саша, подумала я. Приехали. Получай за свои удачные шутки и душевные беседы, и за все свои любименькие «амбивалентные чувства» и «аутентичный», которыми ты, дура, сыплешь. Хлопала бы глазами, одобрительно хихикая на каждую его реплику, и уже давно бы оказалась у него дома, а не в чинной поездке на природу.

Правда, и природа, и разговоры, и Сергей мне нравились. Как раз в этот момент он сказал:

— Ты не подумай, ты мне очень нравишься! И фигура твоя мне безумно нравится, — он неуверенно погладил меня по ноге.

— Я всё понимаю, — сказала я с максимально серьёзным лицом, — и готова ждать, сколько потребуется.

Как всегда, он засмеялся.

Мы разговаривали.

Сергей рассказал, что в детстве год занимался в музыкальной школе и играл на кларнете. «Сколько тебе было лет?» — спрашивала я. «Кажется, десять. Да, точно, как раз девяносто первый год» — «Я тогда только родилась, а ты уже мог играть на кларнете — безумие, а?» — «Да, забавно, что сейчас эта разница нисколько не чувствуется» — «Стой, хочешь сказать, я похожа на тридцатипятилетнюю женщину?» — «Нет. И слава богу!». Я плохо концентрировалась на словах, потому что смотрела, как рядом по мху ползают муравьи, и боялась, что они залезут на покрывало. Один уже успел забраться на мой рюкзак — я стряхнула его, а заодно достала бутылку воды.

— Что особенно в этой бутылке и почему все с ними ходят? — это была модная тогда «My Bottle».

— Не знаю, — призналась я, — она просто симпатичная. Ну и тут ещё есть специальный отсек, чтобы класть туда лимон или мяту. Но мяты у меня нет.

— Я привезу тебе с дачи, если хочешь, — предложил он.

— Хочу.

Пауза.

Я посмотрела на него. Он посмотрел на меня.

И — хвала лесным богам — он наконец-то ко мне пристал.

Приставания Сергея оказались куда более целомудренными, чем Юрины. И хорошо — я явно была морально не готова выйти на норму «один новый мужчина в день».

Он подвёз меня до дома и, когда я уже собиралась выходить, спросил:

— Поцелуешь меня?

— Конечно, — согласилась я. — А ты совратишь меня когда-нибудь в своей машине?

— Знаешь анекдот: «Почему плохо заниматься сексом на Красной площади?».

— Нет! Почему?

— Советчиков много.

Только дома я поняла, что он так и не ответил на мой вопрос согласием.

***

После того как я внезапно провела ночь у Юры, я пару дней прислушивалась к себе в ожидании, что меня вот-вот одолеет приступ чудовищного сожаления и рефлексии — как же я, со своим реноме приличной дамы, как я могла вот так взять и поддаться чарам какого–то случайного знакомого, пусть и сладкоголосого, живущего на аристократических антресолях.

Но ничего такого на меня не находило. Всё, что я чувствовала после своего стремительного академического грехопадения — это восторг, который можно испытать лишь после необдуманного, но неожиданно удачного решения: например, когда импульсивно покупаешь джинсы на распродаже, а они становятся твоими любимыми, и ты носишь их ещё пять лет.

Я твёрдо решила ни за что никому об этом не рассказывать, но, не выдержав, уже вечером растрепала обо всём Гоше. Он был мои петербургским приятелем, идеальным кандидатом для покаяния во грехе: жил за несколько сотен километров, обладал нужным уровнем перверсии и всегда был готов к историям о внезапных физиологических порывах.

По иронии, буквально за день до этого я жаловалась ему, что чувствую себя холодной и грустной, как банка с тунцом.

— Вот если бы ты тем летом мне не отказала, — не преминул напомнить Гоша, — то я бы точно мог тебе сказать: «Нет, что ты, ты вовсе не банка с тунцом».

— Я нечаянно уже проверила, — призналась я.

— Ого, и с кем же?

Тут обнаружилось, что, когда количество мужчин в твоей жизни превышает единицу, становится сложнее объяснять с кем и что ты делала. Пришлось изобретать систему наименований прямо на ходу.

— С историком.

Несколько минут Гоша не отвечал, а потом спросил только:

— И как, понравилось?

Мы поговорили ещё немного — Гоша рассказал про свой новый любимый бар на Маяковского, который подаёт мороженое «по–ленинградски» (мисочка с пломбиром и стопка любой из настоек на выбор), про то, как с утра вдруг захотел сделать гаспачо и купил четыре кило овощей, как потом пришли гости, и он бесстыдно разглядывал ноги своих подружек.

Потом он вдруг спросил:

— И что, ты с ним ещё встретишься?

— Определённо, — уверенно ответила я. — Правда, пока не понимаю, в какой именно форме.

И тут же дописала:

— Школьной.

— Школьной, — прислал Гоша одновременно со мной.

***

У Сергея был один очень весомый недостаток — он никогда не звонил. Поэтому я не выдержала и позвонила сама — под предлогом, который, наверное, изобрели в Средневековье.

— Я ничего не оставляла у тебя в машине? — сходу спросила я, пропуская расспросы про «как дела», чтобы показать, насколько же я встревожена пропажей.

— Кажется, нет. А что ты потеряла?

По моей версии, я куда-то дела блокнот, который как раз вчера лежал в рюкзаке и, может, затерялся где-то в просторах камри. Удивительно, но никакого блокнота там не нашлось.

Зато Сергей пригласил меня в гости — посмотреть фильм по Apple TV, которое он купил. На природу мы поехали, чтобы испытать свежекупленный фотоаппарат, теперь вот можно было оценить новенькое Apple TV. Видимо, ничто не сближает с мужчиной лучше, чем его желание похвастаться дорогими гаджетами.

Внезапно квартира Сергея оказалась совсем не такой, как я себе представляла.

Он жил в однушке — в районе, который только начал застраиваться где-то среди полей. Квартиры в этих домах сдавали с типовым безликим ремонтом, и Сергей ничего не стал переделывать. В гостиной стояла стенка. Не белый лаконичный стеллаж, а дородная горка из стекла и рыжеватого дерева — такую бы мог выбрать мой дедушка. Приставка Apple TV не вязалась с этой уродливой стенкой так же, как сам Сергей не вязался со всей своей квартирой.

— Кстати, ты нашла его?

— Кого? — переспросила я, забыв от неожиданности свою легенду.

— Блокнот.

— А, да… Нашёлся! Он не супер ценный, конечно, просто я купила его в Москве, и там на обложке «Зелёная пшеница» Ван Гога.

— Тебе нравится Ван Гог? — загорелся вдруг он.

— Ну не то, чтобы я его тонкий ценитель, да и в целом, он, наверное, всем нравится.

— А «Жажду жизни» ты читала?

— Нет.

— Ты что! Погоди, у меня есть.

Он поднялся с дивана, и подошёл к полкам, на которые я обратила внимание в первую же минуту. Было жутко любопытно их рассмотреть, но я не решилась — это бы явно ещё прочнее укрепило мою репутацию книжного червя. Да и какая разница? Главное, что у него в доме есть книги. Мне всегда нравилась цитата Джона Уотерса: «If you go home with somebody, and they don’t have books, don’t fuck them».

— Вот, — Сергей достал старенький синий томик. — Что бы ещё такого… О, а «Мелкого беса» ты читала?

— Тоже нет.

— Ты чтооо! — снова удивился он. — Это же вообще восхитительная книга! Я перечитывал её много раз!

Сергей отвёз меня домой, и я тут же открыла «Мелкого беса».

Это была книга о мужчине, который ужасно не хотел жениться.

***

Несмотря на миллион прочитанных статусов а-ля «Если мужчина захочет, он достанет вас из-под земли и луну с неба», через пару дней я всё же опять позвонила Сергею сама.

— Удивительно, как ты всегда чётко чувствуешь момент, — сразу сказал он. — Я как раз был на даче, сейчас еду обратно в город и хочу к тебе заехать.

— Зачем? — поразилась я.

— Ну я же обещал тебе мяту, помнишь?

Я напрочь об этом забыла, и самым поразительным было, как это запомнил Сергей.

Он подъехал к самому моему дому — камри роскошно смотрелась рядом с обшарпанным баром «Избушка» и клумбой у парикмахерской «Стелла». Мята была вымыта и упакована в пакетик.

— Как ты об этом вспомнил?! — спросила я.

— Ну я же обещал.

Я вдруг присмотрелась — что-то в нём выглядело не так.

— Ты подстригся! — стрижка было не кардинально новой, но каким-то образом она скосила моему предательски седеющему спутнику несколько лет.

Не раздумывая, я провела рукой по его затылку.

— Нравится? — спросил он. — Я ещё и рубашку новую надел! Но мои коллеги сказали, что она похожа на матрас…

— Кстати, — вспомнила я, — а где ты обычно обедаешь во время работы?

Он вдруг посуровел — я буквально увидела, как в его сознании угрожающе замигала красная кнопка «Опасность!!!».

— Я обычно остаюсь в офисе.

Даже у меня хватило ума не продолжать. К сожалению, на этом лимит ума закончился, и добавила:

— Тогда, может быть, на выходных?

Он снова посмотрел на меня непрошибаемым взглядом начальника отдела, которому подчинённый предложил откровенную глупость.

— Я не люблю так надолго загадывать, — отрезал он.

Дело было во вторник. Я была готова загадывать на четыре дня, четыре месяца, а лучше и на четыре десятилетия сразу.

То, что он запомнил мою случайную реплику про мяту и специально привёз её на захолустную улицу Текстильную, было невероятно милым. Это подтвердила даже Ющенка, которой я тут же написала сообщение.

Саша

он же не делал бы такое, если бы ему было на меня пофиг?

Елена

конечно, не делал бы. ладно там восемнадцатилетний мальчик, а 35-летний дядька с мятой — это вам не в тапки!

Реплика про тапки звучала ободряюще. А строить планы… Ну, может, у него такой склад характера — никаких планов на пятницу. А ужас от совместного обеда, ну, наверное, привычка.

Не конец же света, в конце-то концов.

И всё же ощущения были не очень — как у собаки, которая налетела на электро забор.

Надо было подумать о другом и как-нибудь успокоиться.

Выпить, например, чаю. С долбанной мятой.

***

Всех, кто тем летом был в курсе событий, больше всего занимало одно. Как молодой мужчина, обладающий собственным движимым и недвижимым имуществом, может полгода подвозить меня до дома, делая это в компании всё более и более голых ног, видеть, как ловко я тянусь сразу в трёх плоскостях, стоя в адхо мукха шванасане, и до сих пор ничего со мной не сделать? Насколько восхитительной и остроумной собеседницей я должна быть, чтобы катать меня на катере и угощать в холостяцкой однушке ужином для того, чтобы потом со мной просто поговорить? Что со мной не так? Или с ним? Что не так с нами всеми, если вместо того, чтобы оценить его благородные и романтические порывы, мы все задумчиво приложили руку ко лбу, выдвигая самые разные версии?

Несмотря на строгий зарок не строить планов, Сергей предложил в пятницу вечером посмотреть у него кино.

Я подготовилась ко всем возможным сценариям: нарядилась в купленное специального для такого случая бельё, взяла с собой контейнер для линз и шорты от пижамы (майку от пижамы я надела на себя, чтобы всем своим видом демонстрировать серьёзность или несерьёзность своих намерений), и на всякий случай прихватила книгу «Кто бы мог подумать! Как мозг заставляет нас делать глупости». Никогда не знаешь, как пойдёт вечер.

В прошлый визит Сергей купил в кулинарии лимонный пирог, запомнил, что от лимонов я пришла в ужас, и в этот раз угощал меня вишнёвым.

Мы смотрели «Король говорит». Может, в этом и была вся ошибка? Возможно, если бы выбор пал на «Секс в большом городе» или «Основной инстинкт», всё бы пошло по-другому.

Так или иначе, я нарядилась в низ от пижамы, сняла линзы — и они стали единственным, что я сняла в тот вечер.

Нет, не то, чтобы всё это время мы просто держались за руки и с восхищением смотрели друг на друга и на Колина Фёрта. Что-то такое было — примерно, как когда тебе семнадцать лет, и мысль сделать что-то большее кажется космически невозможной. Обычно в какой-то момент это всё же становится более возможным в сознании одного из участников — но не в этот раз. Я даже не смогла это как-то отрефлексировать — конечно, можно ожидать смиренной скромности от юного мальчика (хотя даже такой мальчик вряд ли бы смог просто посмотреть кино во второй раз подряд). Но весь мой опыт заканчивался на возрасте 29+. Что делать с мужчиной старше себя на десять лет, я не представляла. Может, считается, что я сама должна коварно пристать к нему, потому что совсем непотребные приставания — это как-то не солидно для начальника отдела декларирования?

Мне ничего не оставалось, как лечь спать — в милой пижаме и полной фрустрации.

***

Можно пройти десять курсов Милы Левчук о том, как заставить мужчину подарить вам айфон и сердце. Можно помнить, как двадцать лет назад вы пошли с мамой в книжный магазин и увидели там томик «Как выйти замуж за нового русского». Можно даже изучать психологию в университете и с уверенным видом советовать всем здравые и рациональные вещи. И всё же однажды утром вы проснётесь и спросите:

— Как думаешь. Что между нами происходит?

Как здравый и рациональный человек вы тут же поймёте, что это вот было зря. Но что поделать, если этот вопрос кипел у вас в голове целую ночь?

Что поделать, что поделать. Промолчать что ли не могла?

Нет, не могла — зато теперь я точно знала, какой фразой можно мгновенно разбудить мужчину.

Надо отдать должное Сергею — он даже не попробовал соврать.

— Я надеялся, что мы никогда об этом не заговорим, — сказал он.

— Понятно. — Ответила я.

Вот именно так, с точкой, которую было заметно даже по интонации.

— Мне очень нравится с тобой общаться.

— Спасибо.

Ответила я с той же точкой.

— Наверное, лучше отвезти тебя домой.

— Я и сама доеду, — точка была уже менее уверенной, так как я не помнила, брала ли с собой деньги, — и вообще.

— Вот об этом я и говорил… — вздохнул Сергей.

Мы сели в машину и первые несколько минут ехали в полном молчании, но потом я всё же не выдержала:

— Почему ты тогда вообще начал со мной общаться?

Это была крайне нелогичная фраза, ведь, во-первых, за десять минут до этого Сергей сказал, что общаться со мной ему нравится, а во-вторых, он ведь никогда и не уверял, что общение приведёт к чему-то большему.

— Знаешь… Вот ещё до того, как мы стали общаться, Валя у меня наоборот спросил: «Почему ты не замутишь с Сашей?».

Он так и сказал: «замутишь» — будто двадцатилетний мальчик клеит тёлочку в клубе, чтобы наутро вызвать такси, едва она откроет глаза.

— И что ты ответил? — заинтересовалась я, забыв даже о своих феминных обидах.

— Я сказал: «Я её боюсь».

В моём воображении я, пятьдесят килограммов веса, две косички, пижамная майка, могла напугать взрослого мужика, только выпрыгнув из-за угла в тёмной комнате.

— Но почему?

— Это он тоже спросил.

— А ты?

— А я ответил: «Потому что она слишком умная».

Он сказал это обо мне — женщине, которая не нашла ничего лучше, чем спросить: «Что между нами происходит?» в девять утра субботы.

— Если я такая умная, — сказала я, — то почему я так расстроилась?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Всё ведь нормально! — И продолжил: — Вот если бы я за тобой ухаживал…

— В смысле?! А разве ты не ухаживал?!

— Но я ведь даже ни разу не подарил тебе цветы! — искренне удивился он.

Видимо, в его мире любовный союз скреплялся не прогулками на катере и не поцелуями в лесу, а исключительно соточкой красных роз.

— Да. — Подтвердила я. — Не подарил.

Дома я, не раздеваясь, повалилась в кровать.

Плохо было всё.

Плохо, что я сорвалась и повела себя как дура, но при этом котировалась как «слишком умная».

Плохо, что появился вдруг этот странный цветочный показатель, а у Сергея ни разу не возникло даже желания подарить мне хоть самую захудаленькую гвоздичку.

Плохо, что, когда мы смотрели «Девушку из Дании» и сменивший пол персонаж начал говорить о себе: «Я подумала», «Я захотела», я спросила: «Интересно, как переводчики решили, что теперь он говорит о себе в женском роде? Ведь в оригинале это просто I thought», а Сергей посмотрел на меня круглыми глазами и сказал: «Вот это да, а я даже и не задумался».

Я почти уже решила, что пролежу вот так весь оставшийся день, но вспомнила, что как раз сегодня мы договаривались пообедать с мамой и Василием-Олегом. Меньше всего мне сейчас хотелось кого-то видеть.

Но душевные драмы не освобождают нас от семейного веселья.

Мы встретились в Детском парке и пошли мимо клумб, веселящихся детей и пони.

— А знаете, — призналась я, — я давно уже хочу прокатиться на этой карусели.

Прошлым летом здесь поставили типичный европейский аттракцион: под музыку звери едут по кругу в сиянии огоньков.

— Я тоже всегда мечтала попробовать! — сказала вдруг мама.

— Так в чём проблема? — Василий-Олег потянулся за кошельком, — Прокатитесь! Вы же лёгкие, вас пустят. Давайте, я угощаю!

— Нет, — твёрдо сказала я. — Вообще-то я взрослый и независимый человек. Я могу заплатить за карусель сама.

Мы решили, что лошади — это слишком скучно, так что я выбрала зайца, а мама ехала сразу за мной на тигре. Василий-Олег стоял рядом и махал рукой каждый раз, когда мы проезжали мимо.

Кроме нас на карусели катались только два человека — моя бывшая одноклассница и её сын.

Обед и прогулка на некоторое время отвлекли меня, но стоило оказаться дома, как стало понятно — сегодня мне нужно было что-то более действенное, чем аттракционы и вишнёвый пирог.

«Ты сейчас один? — написала я Юре.

«Вопрос строго по делу!» — ответил он буквально через секунду. «Один. С радостью тебя приму, если хочешь».

«Да, отлично. Приду к тебе в юбке, которую все ненавидят».

«Ценю твоё доброе отношение! Что же это за юбка такая?»

«Да вполне обычная. Но все почему-то говорят, что она похожа на абажур».

«Никогда. Никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур священен». Это я не к тому, что планирую сдёргивать с тебя юбку, просто люблю Булгакова».

Юбку эту я купила ещё на первом курсе института и любила настолько же сильно, насколько её не выносили окружающие — даже Герман, чудовищно равнодушный к внешнему виду и своему, и чужому, содрогался при виде «кислотного абажура».

Застегнуть её я могла теперь только на глубоком вдохе.

Уже через час я звонила в Юрину дверь.

— Всё ужасно! — выкрикнула я прямо с порога. — Ты не представляешь, что он сказал!

— Что-то с каждым твоим визитом кавалер оказывается всё более мутным. Проходи — Юра пропустил меня на кухню. — Ну, и что он сказал?

— Что дружить со мной прекрасно, но к большему он не готов! Я уберу книжки? — не дождавшись разрешения, я подвинула кипу книг в угол и села. — Нет, ну вот зачем я вообще завела этот дурацкий разговор! Что на меня нашло?!

— Да, неприятно. В таких случаях лучше…

— А он ещё такой: «Конечно, надо было продолжать с тобой просто общаться, но ты такая притягательная»! И ещё он сказал, что я слишком умная!

— Конечно, притягательная, в таких-то гольфах.

— Да, гольфы… Решила почему-то надеть. Помню, на курсе по общей психологии нам рассказывали про защитные механизмы, и говорили, что, когда человек испытывает сильную тревогу, он бессознательно прибегает к менее зрелым образцам поведения. Может быть, у меня как раз такой случай? Регрессия? О господи! — я закрыла лицо руками. — А ведь он прав! Я и правда слишком умная!

Я подняла голову — докторант Оксфорда смотрел на меня таким взглядом, как если бы я была его трёхлетней дочерью и заявила, что немедленно уезжаю жить в Африку, но сначала надо помочь мне надеть штаны.

— Как я уже говорил — всё зависит от инерциальной системы отсчёта. Вот, например. Ты знаешь, что такое дифференцированный паёк?

— Нет, — я воткнула вилку в пирожное с масляным грибочком.

— Ну вот видишь! Не такая уж ты и умная.

Когда мне было лет восемь, мы с мамой пошли на рынок и купили мне розовую футболку с кармашком и надписью «Summer». Дома я сразу кинулась хвастаться обновкой папе. Он посмотрел на меня и спросил: а ты знаешь, как переводится это слово? Я, конечно, не знала — на тот момент мой английский заканчивался где-то на уровне кэт энд дог. Ну так возьми словарь и посмотри, сказал папа. Тебе что, неинтересно? Что, если у тебя на груди написано «дура»?

— Давай я выберу другую категорию вопросов, — предложила я и протянула Юре чайный пакетик. — Выбросишь?

— Ага. Ну, выбирай!

— Эм… Космология, — назвала я наобум.

— Окей. Сейчас. — Он задумался. — У каких планет солнечной системы нет твёрдой поверхности?

Я даже не стала делать вид, что пытаюсь вспомнить:

— Понятия не имею.

— Ну! У Юпитера и Сатурна. Видишь!

— Ладно, убедил. Теперь мне стало гораздо легче, когда я знаю, что я действительно дурочка.

— Ты не дурочка, — серьёзно сказал Юра, — просто очень милая девочка. И гольфы у тебя милые. И сейчас мы напоим тебя чаем, а потом отведём тебя наверх и их с тебя снимем.

— Мы?

— Мы, Николай второй, Император всероссийский, Царь польский, Князь финляндский…

Слава богу — ещё десять минут в этой юбке, и я бы точно потеряла сознание, как закованные в корсеты дамы при императорском дворе.

В Юриной постели мне было гораздо веселей, чем на карусели.

— Ты поедешь домой? Или, может, останешься? — спросил он.

Я тут же почувствовала, насколько не хочу никуда уезжать — глубокой ночью тяжело вылезать даже из одной кровати, а уж если рядом составлены сразу две, то выбраться из них вообще невозможно.

— Я бы уехала утром, — сказала я и тут же добавила, — если тебе нормально.

— Как ни странно, да.

Он помолчал.

— Не в том смысле, что ты меня напрягаешь. А как раз в том, что наоборот нет. А такое бывает очень редко. Обычно уже где-то через секунд тридцать смотришь на женщину и думаешь: вот бы она сейчас провалилась отсюда к чертям.

— Ого! Тяжко тебе, наверное, учитывая количество твоих дам.

— Ну, это же не всегда так. Но вот в последнее время часто, да. Я же говорил, у меня как таковых отношений, чтобы прям отношений, уже лет восемь не было. Или шесть. Я уже сбился. Ну неважно.

— Ну короче, чтобы я провалилась к чертям, ты не хочешь, — уточнила я.

— Нет. Чтобы ты — точно не хочу.

— Тогда я останусь… — Я замешкалась, не веря, что действительно собираюсь это сказать, — А может, споёшь мне что-нибудь? У вас же достаточно толстые стены, чтобы соседи не пришли ругаться?

— Достаточно, достаточно… Что, точно хочешь, чтоб спел?

В те немногочисленные разы, когда мальчики пели мне под гитару, я не чувствовала ничего, кроме невероятной неловкости. И всё же я почему-то сказала:

— Точно. Спой, птичка!

И это было худшее, что я могла предложить.

***

Мама — преподавательница музыки, филигранно исполняющая Рахманинова; папа — директор музыкальной школы, в прошлом солист большого оркестра, до сих пор собирающий целые залы, мультиинструменталист с абсолютным слухом, обладатель наград и званий; у самого Юры — много лет музыкального образования, детство, провёденное на папиных концертах, и богатые гены талантливых родителей, которые и познакомились-то в Гнесинском училище.

Всё это он с успехом использовал, чтобы затащить побольше женщин в постель.

Как легко он сказал это в первый раз: «Захотел учиться играть на гитаре, когда понял, что это нравится девочкам». И это была правда. Девочкам действительно нравилось.

Не знаю, почему музыка так повелевает женскими умами, хотя от ума-то там обычно остаётся мало. Может, когда мужчина тебе поёт, между вами появляется некая доля интимности. Или нам всем нравятся талантливые люди. Да и просто это очень романтично. Есть в этом что-то эволюционное: брачные танцы, брачные песни.

Моя мама тонко подмечала: «Надо ещё, чтобы пели что-то нормальное. Вряд ли тебе понравится, если он вдруг затянет: «Шарик! Я, как и ты, был на цепи».

Разумеется, все песни Юриного репертуара были такими, чтобы очарованные и загипнотизированные девочки, сами не замечая, стаскивали с себя одежду. Хотя нет, не совсем. Ограничиться исключительно томными балладами — было бы слишком явно и в лоб. У девочек бы могла случиться передозировка лирики в крови, они бы настроились на слишком романтическую волну и не готовы были бы пойти дальше. На этот случай у Юры была припасена дюжина песен пободрее и даже парочка абсолютно дурашливых хитов «Руки вверх». От них девочки веселились и начинали смеяться, а все знают, что рассмешить женщину — это половина успеха.

Это был досконально продуманный, годами выверенный концерт, опробованный на самых разных фокус-группах: от девушек, которые приходили на концерты его группы, до финок, которые щедро сыпали евро в чехол от гитары, когда Юра ездил на выходные в Хельсинки и играл там по ночам на улицах.

И любая девочка — если она хоть раз в своей жизни пускала слезу над грустной песней или если у неё всё гулко дрожало внутри от звуков низкого голоса– любая девочка попадалась с первых аккордов.

Сам Юра говорил: главное, не упустить вот этот момент, когда музыка подействовала, потому что завтра девушка уже всё забудет и окошко захлопнется.

Моё окошко, видимо, распахнулось настежь.

Вот плюс дореволюционных домов — ночью можно громко петь песни, но за толстенными кирпичными стенами соседи ничего не услышат и продолжат мирно спать.

— Ого. Круто, — только и смогла сказать я, когда Юра взял последний аккорд. Он положил гитару прямо на пол у кровати, а сам лёг рядом со мной.

— Спасибо, — казалось, он был нисколько не тронут моей оценкой. — Ты очень мила.

— «Ты очень мила» — это как будто я тебе уступила книжку в библиотеке!

— Ну практически, — кивнул Юра, — только наоборот, это я дал тебе две книжки.

— А я так и не начала их читать. И, может, и не начну. И так уже слишком умная. Не буду больше читать, — я замолчала, попытавшись представить такую жизнь. — Буду наращивать ресницы. Качать попу. Ходить в солярий.

— Плясать в «Олд скул баре» и знакомиться там с толстомясыми мужиками, — подсказал Юра.

— Да! Постить полураздетую себя. Хлопать глазами.

— Здорово, — поддержал он, — только ничего не получится.

— Почему это?

— Мозги назад не откручиваются. Но кстати, глазами ты и так хлопаешь отлично. А постить себя — неблагодарное дело. Как будто создаёшь себе ложный образ.

— Ну да, — согласилась я, — например, все знают, что меня возят на озеро, катают на катере, кормят пирожными и ужинами, но никто не понимает, что всё это делают разные мужчины.

— И хорошо.

— У моего папы была теория.

— Какая?

— Кажется, я только что назвала его папой. От тебя понахваталась, видимо.

— Ну папа же. Так что за теория?

— Что? А. Ладно. Не важно уже. Потом как-нибудь расскажу. Спой мне ещё раз «My girl, my girl».

— Как пожелаете. Я думал, ты не любительница пост-рока.

— Какой же это пост-рок? — удивилась я.

— Пост-рок — это когда поёшь пронзительную песню, а после неё девушка согласна на всё.

Плюс дореволюционных домов — толстые стены, которые надёжно уберегают слух высокоморальных соседей.

Глава 4

Так вот, у моего папы была теория.

Не помню, сколько мне было лет и с чего мы вообще про это заговорили. Мы, как обычно, сидели в большой комнате: папа, поставив подушку поперёк дивана, чтобы было удобно смотреть телевизор, а я у него за спиной. Из-за того, что в хрущёвке сложно нормально расставить мебель, папа практически всегда смотрел на телевизор, а не на меня.

Наверное, в тот раз я переживала очередную сердечную драму и под звуки криминальной сводки жаловалась на какого-нибудь дурака.

— Вообще, я думаю, — сказал папа, — что в какие-то моменты лучше, когда у тебя не один мужчина, а сразу несколько.

Может быть, эта реплика покажется чересчур откровенной для того, чтобы её действительно мог произнести отец. Но мы говорим о человеке, с которым уже в три года я играла в кукольное агентство девочек по вызову.

— Это ещё зачем? — удивилась я.

— Ну, это же более разумно. У каждого человека есть свои сильные стороны и свои достоинства, и редко получается, чтобы в одном соединилось всё нужное. Так что можно найти сразу нескольких. Чтобы были подходящие для разных случаев.

— Например?

— Ну, например, один пусть будет очень красивый и обаятельный, с ним можно ходить на всякие вечеринки. Второй — чтобы умный, интересный собеседник, обсудить с ним что-нибудь философское. Обеспеченного вот ещё неплохо. Возил бы тебя на отдых.

Что было дальше, я не помню. Наверное, началась какая-то интересная передача, и наша беседа резко оборвалась.

Я не вспоминала об этом разговоре годами, но тем летом всё сложилось так, что эта сцена сама вдруг высветилась на фоне наших старых виниловых обоев в цветочек. И в очередной раз я задумалась: а может, мой папа действительно самый умный человек на земле? Ну, не считая вот этих последних лет, когда его мозг стал органически и невозвратимо поражён браком с другой женщиной.

Я подумала — мне двадцать пять лет, я только-только отхожу от своих неудачных затянувшихся отношений, у меня до ужаса скучная и правильная жизнь. Может, надо уже наконец-то сделать что-то немного безумное? Например, претворить в жизнь концепцию, мимолётно озвученную человеком, который сто раз уже забыл не только о том разговоре, но и о моём существовании в целом.

Была только одна проблема — для реализации схемы явно не хватало мужчин.

Вот почему я забронировала место в маршрутке и поехала в Петербург.

***

Нет, конечно, я не отправилась туда с мыслью «а почему бы не обзавестись ещё одним симпатичным или остроумным знакомым». Я просто абсолютно случайно увидела, что Ася Казанцева устраивает в Петербурге лекцию — в зале «Эрарты». Я никогда не ходила на лекции Аси Казанцевой и никогда не была в «Эрарте», и Татьяне Викторовне это показалось достаточно уважительной причиной, чтобы дать мне отгул. К тому же, за обедом я рассказала о своих неудачах с Сергеем, и только женщина с каменным сердцем не разрешила бы мне развеяться.

Я приехала в Петербург на одной из ранних утренних маршруток и тут же отправилась в «Галерею», чтобы передвигаться там со скоростью примерно три тысячи рублей в час: мне вдруг резко разонравилось всё, что было на мне надето, и в мгновение я просадила щедрую часть аванса на джинсы с интеллигентно рваными коленками и странно скроенную футболку. Почему-то в моём воображении именно так выглядел наряд девушки, которая собирается на лекцию популяризатора науки.

А потом я почти налетела на стенд Demeter и поняла, что мне необходим флакончик этих странных духов.

Совсем недавно в раздевалке зала я услышала, как девушка давала кому-то совет про ароматы. «Все мужчины любят сладкое, — сообщала она, — а значит, если ты хочешь, чтобы они к тебе тянулись, от тебя должно пахнуть чем-то сладким. Как от конфеты».

«Интересно, почему не как от жареной курицы?» — подумала я тогда, но сейчас всё равно вспомнила эту случайную реплику, и во мне вдруг проснулся исследователь. Я взяла «Ванильное мороженое» и «Шоколадный торт».

В следующие несколько часов я успела попасть под дождь, купить несколько книжек, пообедать с Гошей — лапша с кальмарами и облепиховое мороженое, которое я не смогла есть, потому что как раз тогда пользовалась облепиховым бальзамом для волос и никак не могла отделаться от чувства, что ем бальзам. Я успела сесть на трамвай, поплутать по Васильевскому острову, испугаться, что я заблудилась. По пути я увидела, как мужчина ведёт по мокрому тротуару огромного кабанчика на поводке.

Ко входу я подошла одновременно с каким-то парнем в клетчатой рубашке — он тут же открыл дверь и пропустил меня вперёд.

Видимо, я шла в музей современного искусства, а попала на выставку вежливых петербургских хипстеров.

Я так боялась опоздать, что в итоге пришла слишком рано и в зал ещё никого не пускали — можно было только купить билет и ждать в холле. Я, после забега по Васильевскому с пакетом одежды и книжек, тут же уселась на диван напротив стойки ресепшн. Парень в клетчатой рубашке, галантно пропустивший меня на входе, купил билеты, огляделся в поисках свободного места и бросил на меня взгляд.

А я — на тот момент я проработала всего полгода, но уже обрела привычку — непроизвольно ответила «улыбкой Детского фонда». Это когда у тебя не то, чтобы есть настроение на какие-то эмоциональные реакции, но ты знаешь, что надо оставаться вежливым и хорошим человеком, поэтому улыбаешься мило и ненавязчиво.

Он тут же подошёл ко мне.

— Добрый вечер, я сяду? Вы тоже на Асю?

Я утвердительно ответила на оба вопроса, он спросил, как меня зовут, и сказал:

— Очень приятно, а я…

Но кажется, количество новых мужских имён уже достигает критической массы, так что не утруждайтесь и не запоминайте ещё одно. В этой истории он будет просто…

— Переводчик. А ты чем занимаешься?

Я рассказал, что работаю в благотворительном фонде, и он, конечно, спросил, в каком именно. Как бы я ни хотела сделать вид, что я дама из северной столицы, пора было признаваться, что ещё в семь утра я, скрючившись, спала в маршрутке «Псков — Санкт-Петербург».

— Ты такого всё равно не знаешь, я не отсюда. Я работаю в Пскове.

— Ого! И ты проехала столько, просто, чтобы прийти на лекцию?

— Ну да.

— Это же потрясающе! — он посмотрел на меня сияющими глазами, — я не знаю никого, кто стал бы так делать. Я и сам-то до последнего сомневался, идти или нет. Но подумал, вдруг тут я смогу познакомиться с кем-то классным. И вот, встретил тебя!

Как ни странно, это звучало не как вымученный пикап лайн или очередная формула вежливости, а как вполне искреннее признание.

Переводчик логично вписывался в начатый мной ряд кареглазых и тёмноволосых мужчин. У него был вид человека, который зарабатывает утомительным интеллектуальным трудом, а потом тягает лёгонькую штангу по продуманной программе.

— А ещё где-нибудь ты сегодня успела побывать? — спросил он.

— Ну, в «Галерее», конечно же, а потом купила книжек.

— Ничего не говори, я знаю! В «Подписных изданиях», да?

— Поразительно, — я вытянула из сумки свёрток со штампом: «Подписные издания».

Только мы принялись обсуждать книжки, как всех пригласили в лекционный зал. Там на экране уже проецировался первый слайд: видео с крутящейся маской.

— А, я знаю, что это, — сказал переводчик, — это вроде тест на шизофрению. Если человек здоров, то ему вогнутая часть маски всё равно будет казаться выпуклой, потому что сознание достраивает привычную картинку.

— Ну, радостно, что я здорова, — заметила я, безуспешно пытаясь пристроить под стулом пакет с вещами.

— Что у тебя там ещё, помимо книг? — спросил переводчик.

— Да ерунда. Немного одежды и пара скляночек. Кстати. Раз уж ещё есть время. Хочешь эксперимент?

— Конечно! — сразу согласился он.

— Я тут недавно услышала разговор о том, что на мужчин магически влияют сладкие запахи, — я открыла флакон с «Шоколадным тортом» и пшикнула духами на руку. –Интересно, есть ли в этом хоть какая-то правда?

Я подняла запястье, и переводчик тут же придвинулся ближе.

— Ну что, работает?

Он поднял на меня взгляд и с полной серьёзностью сказал:

— Можешь забрать меня и отвести куда угодно.

***

Когда ты приезжаешь в другой город и останавливаешься у друзей, которые успели за эти годы обзавестись просторной квартирой, двумя детьми, кошкой и огромным обеденным столом, то всё, что ты можешь им предложить — это светская беседа за завтраком. Сам завтрак — разнообразие блюд увеличивается пропорционально количеству детей — тоже щедро предоставляет семья, а если вам повезёт, вы ещё и попадёте на такой период, когда дети будут очень любить игрушки из киндер-сюрпризов, но вот к самому шоколадному яйцу будут абсолютно равнодушны, и в доме найдётся специальная баночка с чуть раскрошенными киндер-половинками, которые никому не нужны. «…Прямо как я».

И вот когда все рассядутся, разольют чай по кружкам — мне больше всего нравилась розовая в горошек, с надписью «Ты зайчик» — и когда дети набегаются вокруг стола и унесутся куда-то, схватив по блину, тут и придёт ваш час. Время проводить трансляцию с планеты всё ещё одиноких людей.

Я рассказала, что приехала, в основном, ради научно-популярной лекции по биологии, но познакомилась там с переводчиком и сегодня иду есть с ним пиццу. Да, он попросил мой номер и даже тут же вечером написал и спросил, нормально ли я добралась до дома. Да, он мне понравился.

Я рассказала, что миллионер, который ещё осенью подвозил меня до дома, в итоге прокатил меня на катере, сводил на джаз и позвал в гости, но в итоге признался, что абсолютно не хочет никаких отношений, и теперь совсем куда-то пропал. Да, может, ещё появится. Да, он мне нравится.

Я рассказала — пришлось налить уже вторую чашку — что случайно познакомилась с тридцатилетним историком, который скоро уезжает в Англию, но с ним прекрасно болтать, и у него удивительная квартира, и вообще он классный. Да, надо с ним и переезжать, отличный план, Слава, спасибо. Да, он очень нравится.

Как всегда, сидя за их столом, я почувствовала, как будто настоящая, взрослая жизнь с реальными заботами проходит мимо меня. И я знала, что в этот самый момент они думают — настоящая жизнь, это когда ты вдруг срываешься в поездку и можешь в любой момент пойти есть пиццу с новым взрослым человеком.

Мы с переводчиком договорились встретиться на Восстания, и чтобы было легче найтись, он дал ориентиры — зелёная поло и серый рюкзак.

— Так и знала, что это будет «Herschell», — сообщила я, взглянув на рюкзак.

— Почему? Потому что я типа модный петербургский хипстер?

— Почему «типа»? Так и есть!

— Нет! Кстати, вот даже интересно! Давай, перечисли все «за».

— У тебя рюкзак, — я пригляделась, — рэйбэны, конечно же. На футболке ральф-лоуреновская лошадка. И, насколько я успела узнать, ты любишь редкие книги и культурные мероприятия.

Я помолчала и добавила:

— Это раз.

— Ого, это только раз! Ну смотри, — мы переходили дорогу, и переводчик придержал меня за локоть, — у меня нет макбука и айфона. Я не пью, так что не хожу в бары и не посещаю модные тусовочки. Не люблю артхаус, слушаю всякое старьё, и вообще мой плейлист на удивление vanilla. Я не ношу шапку в помещении, не пилю модные луки! И вообще мой внешний вид очень conventional, хотя про это тоже есть отличная история. Сейчас зайдём, и я расскажу.

Мы заняли маленький столик у окна, заказали малинового лимонада и пиццу.

— Так вот, в Германии у меня была пожилая учительница немецкого, очень бодрая и современная тётка, и она спросила: вот щас говорят про mertosexual, lumbersexual, что это вообще, молодёжь, объясните! И мы такие: эээ, это надо видеть, загуглите картинку, и мы расскажем. На проекторе появляется картинка, и тут я понимаю, что лучше всего это объяснить так: это парни с клетчатой рубашкой, вот как на мне сейчас, в джинсах, как на мне, и с бородой, как у меня сейчас.

— Ну я же говорю!

— Но! Я не делаю из этого культа и не выпендриваюсь. И кстати, — он посмотрел на меня, — ты бы вот тоже запросто прошла хипстерский фейс-контроль. Особенно, если дать тебе в руки модный редкий журнал и надеть очки в чёрной оправе.

— Очки такие у меня есть. И да, когда я была в школе на практике, дети спрашивали: «А вы хипстер?»

— И что ты отвечала?

— Правду. Что я просто близорукая.

Он расхохотался и, снова посмотрев на меня в упор, сказал:

— Это просто прекрасно.

***

Говорят, чтобы у тебя что-то появилось, нужно это расхотеть.

Никогда не понимала, как работает эта схема. Если ты действительно очень-очень чего-то хочешь, как можно в один момент вдруг взять и передумать? Причём не просто действительно передумать, а с таким сознательным расчётом, мол, вот я сейчас расхочу, а потом оно у меня — раз! — и появится.

Но в общем, когда мне было пятнадцать лет, больше всего на свете я мечтала, чтобы у меня появился парень.

И нет, не абы какой. На какого-то непонятного обычного парня чисто для галочки я была не очень согласна. Я хотела классного, замечательного парня. Чтобы он был красивый, милый, умный, заботливый и устраивал для меня всякие романтические сюрпризы.

Знания о том, какой у меня должен быть бойфренд, я черпала с DVD-диска, купленного в павильоне на мини-рынке. Я тогда подрабатывала у мамы в магазине и как-то после зарплаты решила зайти в соседний отдел и купить какой-нибудь фильм. Так ко мне в руки попал сборник «6 романтических фильмов».

Было тогда такое веяние времени — записывать на болванки по полдюжины фильмов сразу и успешно втюхивать их юным девочкам. На моём диске были: «Лиззи Магуайр», «Чумовая пятница», «Принц и я», «Стильная штучка», «Из 13 в 30» и «История Золушки». Все их я до сих пор могу пересказать покадрово.

Поэтому мне нужен был такой мальчик, чтобы ночью качаться с ним на качелях, а потом сказать ему: «Хочешь секрет? Ты самый милый парень на земле».

А у меня не было никакого. Вообще. Поэтому всё своё свободное время — а у меня его было более, чем достаточно — я мечтала о том моменте, когда он появится. И думала об этом постоянно, и на улице чуть ли не вертела головой по сторонам, чтобы не пропустить.

И нет, я не скажу, что потом вдруг прямо напрочь забыла о том, что было бы неплохо целоваться с кем-то под дождём, подпевать вместе одной песне, идти по побережью, держась за руки (да, я действительно очень любила этот DVD). Но это точно перестало быть магистральной задачей и целью всего моего существования — потому что в мире было и так достаточно других интересных вещей, которые всегда так нравятся одиноким женщинам: книжки, йога, встречи с друзьями, путешествия, фильмы по «Русскому роману», социальная ответственность и капкейки.

И вот именно в этот момент, когда я не то чтобы совсем уж расхотела, но стала хотеть гораздо меньше, они все и появились.

Не думаю, что сработал исключительно этот парадокс. Скорее, я просто стала старше на десять лет, научилась рисовать скулы и выщипывать брови, перестала чудовищно стесняться мужчин, а стала гладко болтать и вставлять удачные реплики. Прибавьте к этому джинсы с дырками на коленках, восемь лет сексуального опыта, и задачка решена.

Именно тем летом где-то в мироздании открылся портал. Сложно сказать, как это получилось. Не катайся я постоянно с Сергеем, может, я бы и не рассталась с Евгением 2.0, а значит, и не познакомилась бы с Юрой. Если бы Юра не пристал ко мне так искусно, я бы не заискрила и не запереливалась на встречах с Сергеем, и мы бы и дальше просто разговаривали. Не расстройся я из-за Сергея, я бы, наверное, и не сбежала бы в Петербург и не познакомилась с переводчиком.

Но, конечно, никто не знает, как всё было на самом деле.

Как говорил в таких случаях Юра — это всё просто спекуляция.

Именно переводчик был тем самым мальчиком из моих девичих DVD-грёз. Он был симпатичным, милым и обаятельным, он смешно шутил, много знал, у него был верхний уровень по английскому, немецкому и испанскому. Он читал даже больше, чем я, следил за собой и любил печенье «Орео». Даже песни нам нравились одинаковые — он наизусть знал «Вот и лето прошло» Софии Ротару.

А ещё ему очень нравилась я.

И он это явно и неприкрыто вербализировал. Например, стоило мне пожаловаться, что на следующие выходные у нас назначен корпоративный выезд, а я как-то уже ужасно не хочу никого видеть, переводчик тут же сказал:

— Так давай я спасу тебя!

— Как? — спросила я.

— Давай я к тебе приеду! Наверняка же на чем-то регулярно можно уехать во Псков?

На тот момент мы знали друг друга полтора дня — и это было в точности, как в том фильме.

Мы долго гуляли, дошли до Таврического и сидели прямо на траве, под раскидистым деревом.

— Я давно не встречал таких людей, как ты, — сказал он.

— Каких это — таких?

— Например, тех, которые говорят, что хотели бы иметь возможность писать больше текстов, а не больше кушать или больше смотреть в потолок.

— Мне кажется, нам уже пора.

Переводчик поднялся и помог мне встать, протянув руку, а потом вдруг притянул меня к себе и поцеловал.

Сияло вечернее июльское солнце, и целовались мы не где-то там у подъезда в провинциальной подворотне, а в Таврическом саду.

И я не почувствовала вообще ничего.

Только зарегистрировала это так, где-то внутри. Вот я, в новых джинсах, целуюсь с петербургским хипстером под сияющим солнцем, как всегда и мечтала. И вот он перестал меня целовать, но по-прежнему аккуратно держит моё лицо в своих руках, как это всегда делают главные герои романтических лент.

— Мне просто дико нравится с тобой общаться, — тихо сказал он, — мы как-то так сразу и хорошо совпали. А это, уж поверь мне, происходит совсем не так часто, как тебе кажется.

За последнюю неделю я услышала нечто подобное уже в третий раз.

— Да, — ответила я. — Не так уж и часто.

Глава 5

У Юры был режим, но странный. Обычно он вставал где-то в три часа дня, ошалело бродил по квартире ещё пару часов, пытаясь окончательно проснуться, и уже к вечеру садился в своё министерское кресло, чтобы проработать всю ночь и под утро лечь спать.

Так как скоро ему уже надо было уезжать на учёбу, Юра решил, что нужно постепенно переходить на график обычных людей, которые днём работают, а ночью спят.

Получалось не очень.

Я зашла к нему на обед — в этот раз я даже принесла с собой свою еду — и увидела помятого и ошарашенного Юру, чьи биологические часы ещё сильнее засбоили от моего сбивчивого рассказа про выходные.

— А почему ты валялась именно в Таврическом? — уточнил Юра. — Это же колыбель российского парламентаризма. Там бродит призрак Пуришкевича. А ты валялась. И где ты валялась? На лужку?

— На лужку, — подтвердила я, — на чужом свитере. Но как-то он меня пугает.

— Пуришкевич?

— Да какой Пуришкевич! Мой новый знакомый!

— А что он? Атакует?

— Ну вроде того. Пишет пронзительные сообщения о том, что не может даже работать и всё время думает обо мне.

— Не верь, — Юра забрал чайный пакетик и понёс его в мусорку. — Пройдёт неделя, и он тебя забудет, это всё гормоны.

— Ну, может, и да, но я говорю, мол, ты преувеличиваешь мою прекрасность, а он: дело же не только в прекрасности, а в том, что мы как-то так хорошо и сразу совпали и уж поверь мне, это происходит вовсе не так часто, как тебе кажется.

— О да, — он в очередной раз рассеянно потёр глаза, — так все говорят. Но вот в моём случае я нисколько не лицемерю, мне и правда с тобой хорошо. Ты мила, тебя можно обнять. И у тебя трусы.

— Кстати, про них — я час назад обнаружила, что с утра была такая сонная, что надела их задом наперёд, — поделилась я.

— И отлично! Это сглаз от лешего. Теперь тебя не похитит лесной дух!

Я посмотрела на Юру с некоторой тревогой:

— Мне кажется, тебе всё-таки надо больше высыпаться.

На прощание мы договорились, что раз уж меня, кажется, не похитит леший, то на выходных похитит Юра. Его мама снова собиралась уехать, и я могла бы задержаться у него больше, чем на вечер.

Уже в офисе я обнаружила, что за всеми этими лешими и Пуришкевичами совсем забыла подарить открытку. Как только я увидела её в петербургском книжном, то сразу поняла, что Юра — единственный человек, кто мог бы получить её логично и заслуженно.

Там был нарисован котик с палкой колбасы и надписью «Защити докторскую».

***

Юра называл меня «мой прощальный подарок от России».

Лучшее, что было в наших отношениях — изначальное принятие неизбежного конца, и потому полное отсутствие каких-либо обязательств.

Понятно ведь было, что он уедет писать докторскую, будет ходить на званые ужины в костюме, проводить целые дни в библиотеке, а я останусь здесь и продолжу быть обычной провинциалкой. Когда мы познакомились, до его отъезда оставалось три месяца, и лучшее, что мы могли сделать — наплевать на все социальные конвенции, не заботиться о морали, а просто выжимать удовольствие из этого внезапного, не особо к месту, знакомства.

Я не могла требовать, чтобы мы срочно, тут же завязали Серьёзные Отношения — и это было прекрасно, потому что как только начинаются серьёзные отношения, сразу же начинаются и бесконечные их выяснения. Юра же не имел никакого морального права обижаться, что сегодня я вдруг выбираю ночевать не с ним, не мог ревновать меня ко всем моим катерно-петербургским историям. Он уезжал, а я оставалась, он получал взлёт карьеры, а я — только хилую призрачную надежду хоть как-то наладить свою жизнь — в основном, посредством других.

Сейчас бы, наверное, это можно было назвать полиаморией, с той лишь разницей, что это Юра знал про все остальные мои варианты для налаживания жизни, а вот они про него — нет.

Поэтому я называла это «странным периодом моей жизни».

Официальной версией для окружающих было, что мы — просто друзья, и что ввязываться во что-то более глобальное было бы глупо и неосторожно, и что я же не дурочка вообще, а мне просто очень нравится с ним болтать, и он интересный, и что мне как раз не хватало харизматичного академика в моей будущей повести.

В неофициальную версию был мало кто посвящен, но все они сходились во мнении — это и правда очень глупо, а с фразы «Мы не встречаемся, а просто отлично проводим время» обычно в итоге и начинаются Серьёзные Отношения. И все, все говорили: «Смотри только не влюбись!». Как будто после этого вокруг меня бы мог появиться какой-то защитный магический экран, непробиваемый для романтического флёра, пирожных и сладкоголосых песен.

В те недели мы бесконечно повторяли друг другу — хорошо, что всё это ничего не значит, что мы просто тусим вместе, пока есть возможность; а вот начни бы мы вдруг что-то большее, как точно бы всё вдруг испортилось, и начались бы предъявы и мы бы возненавидели друг друга.

— Мы бы точно друг друга потом возненавидели, — говорил Юра.

И я отвечала:

— Хорошо, что мы друг друга так и не возненавидим.

Это были идеальные не-отношения. Лучшие из возможных.

В тот вечер я осталась у него — теперь уже запланированно, с пижамой, щёткой и раствором для линз.

В борьбе за нормальный режим дня Юра беспощадно проигрывал, и, когда я уснула, он сел за перевод статьи.

Среди ночи я проснулась с колотящимся сердцем и резко села, заскрипев выпирающими пружинами, плохо различая Юрин силуэт на фоне мерцающего монитора.

— Мне приснился страшный сон, — тихо сказала я.

Он тут же встал со своего кресла и лёг рядом со мной.

— Что тебе приснилось? — спросил он и обнял меня.

— Не помню…

— Ну и неважно. Спи. Я здесь.

И он обнял меня крепче.

И когда я уже почти уснула, я вдруг подумала…

Но я уснула.

***

Запись от 14.08.2016

Вчера я съела творожный сыр и начала немножко умирать. Так что пол вечера историк поил меня лекарствами, носил мне водичку и пел песни (включая пронзительную дурацкую песню «Арии», которую пел 10 лет назад в институте).

Я прихожу иногда к нему на обед, остаюсь на ночь и полюбила проводить у него выходные, потому что тут полная тишина, безмятежность и спокойствие.

Я только ем, пью чай, валяюсь в кровати, разговариваю, слушаю его лекции и читаю книжки. И говорю «спой, птичка!». И поздно вечером мы выходим гулять на набережную, а потом возвращаемся и пьем чай.

Это лучшие мои квазиотношения за все последние годы.

Когда он уедет, мне будет очень плохо.

Так что это все ужасно и глупо.

Но пока я читаю книжку, а он переводит статью про Сахалин.

А до этого он болтал по скайпу с кузеном, а я бессовестно слушала.

В общем, у нас косплей семьи в условиях минимального времени: я приехала на такси и позвонила со словами «я дома». Так нельзя. Да и мне постоянно приходится себе напоминать, что несмотря на вот эту идиллию, все равно потом бы нам все наскучило и мы бы возненавидели друг друга. И я спрашиваю — неужели мы бы и правда друг друга возненавидели? А он говорит — конечно, да.

Но пока что мы целый день сегодня провалились в кровати и только к вечеру выбрались на набережную погреться на солнце.

И мне вот хочется этого глупого семейного симулякра.

Запись от 20.08.2016

Тем временем, я провела у Юры три ночи подряд, с трудом увезла от него всего вещи и с еще более трудом уехала сама, и теперь должна вроде как заниматься своими делами, но мне ничего особо и не хочется.

Я уже миллиард лет не ночевала у мужчин, так что это все очень странно воспринимается.

Он уже определился с жильем в Оксфорде, будет жить в комнате в старом купеческом доме недалеко от Темзы (так что вчера днем он мирно дремал рядом, а я хотела воткнуть ему в горло карандаш)

Но пока что и его отъезд — элемент идиллии, и мы обсуждаем, как я буду писать ему письма, а он будет слать мне книги и шоколадки, и на Новый год он собирается приехать, и пока что, разумеется, нам кажется, что мы оба будем друг по другу безумно скучать (ладно, мне так кажется, а у него отлично получается оставаться сдержанным).

Все это вызвало у меня диссонанс и кризис, так что я выдаю тексты в диких масштабах, проглатываю книги одну за другой и абсолютно не вижу своего будущего.

В моем воспаленном сознании то появляются идеи переехать в Петербург, то хочется тоже поехать учиться заграницу, и все мы понимаем, что делать ничего я не буду.

И я даже не хочу думать о том моменте, когда историк уедет, и уже придумываю, чем себя занять, чтобы не затосковать совсем от его отсутствия, но может оно и лучше, что все просто закончится и можно ничего не планировать.

Даже не помню, когда такое было — чтобы я не строила ни про кого планы

То есть, конечно, поехать посмотреть Оксфорд — это круто, но это не особо глобальный план, и все мы понимаем, что вообще-то историк уедет и забудет о моем существовании.

А я внезапно рассиропилась и упиваюсь своими трагическими любовными чувствами, и мне нравится быть у него дома, отвлекать от научной работы, обниматься и то, как он выкидывает каждый раз чайный пакетик, и нравится с ним гулять, и уж можно не уточнять про то, как мне нравятся все вещи, которые он со мной делает и которые при этом говорит.

А тут все это бах и исчезнет.

И все говорят, что я уже скоро найду кого-нибудь еще, а я, как маленькая Аляска, уверена, что лучше уже не будет.

Я не боюсь ляпнуть что-то не то, и он тоже, и мы несем всякий бред, и он говорит, что я похожа на свеклу.

И от этого очень грустно отказываться.

И мне каждый раз очень обидно, что у нас было так мало времени.

У меня сейчас просто такое сокрушительное ощущение, что вот он уедет, и весь мой мир рухнет, и краски потускнеют, и огни погаснут, и мне ничего без него будет не нужно, и после него никакой жизни у меня уже не будет — это, конечно, полная ерунда, но жить с этим все равно почему-то тяжело.

Поэтому иногда, к своему стыду, я не выдерживаю и начинаю просить меня забрать по одному и тому же сценарию.

— Юра, забери меня

— Ну куда я тебя сейчас заберу?

— Ну не сейчас, а года через два.

— Ты же понимаешь, что я не могу ничего обещать.

— А мне нравится думать, что ты меня заберешь.

— Ну конечно я хотел бы тебя забрать.

Продолжается глупая сказка про белого бычка.

***

Переводчик:

я понял, чем мне нравятся твои истории. мои просто как фотографии. а у тебя — развитие сюжета, драматическая арка, всё как положено!

Вы:

ты, кстати, так и не рассказал свою историю про Тарантино

Переводчик:

аа! ну короче, я ехал на автобусе из Атланты в Новый Орлеан (под the house of the rising sun и cotton fields back home) я был единственным белым на весь автобус, включая водителя, большинство ехало в Mobile, Alabama, это не те места, где снимали True Detective, но очень похоже. и рядом две темнокожие тётки смотрели на dvd-плеере Джанго и громко ржали над всеми этими нигер через слово. и я такой О_О

Вы:

)) как прекрасно

Переводчик:

вот и всё. эпизод не заканчивается, драматической арки нет. поэтому я и не пишу)

Вы:

ну тогда в конце должна быть просто какая-то мысль типа «и теперь я каждый раз вспоминаю, об этом, когда…". или «и я задумался, а потом понял…»

Переводчик:

есть Нюанс. такие вещи можно себе позволять, если ты — Кэрри Брэдшоу, ну или просто девушка-колумнистка. а не мущина с бородой

Вы:

хотела бы я быть колумнисткой. а на деле я человек, который уже даже не понимает, какой сегодня день недели

Переводчик:

это я тебе голову вскружил, да?)

Вы:

ох уж эти самоуверенные мальчики: D

Переводчик:

и скромные девочки! ты, кстати, говорила, что какой-то супер девочково-хипстерский журнал хотела посмотреть, может, тебе купить?

Вы:

да перестань, сама приеду и куплю! чего тебе ещё из-за меня заморачиваться

Переводчик:

я хочу сделать тебе приятное. и скорее бы ты уже приехала! я уже даже соседу про тебя рассказал. и вообще уже очень очень хочу, чтобы всё повторилось снова

Переводчик:

и в главный штаб скоро привозят «Олимпию» Мане!

Вы:

класс! но я мейнстримная телочка, которой больше нравится Моне

Переводчик:

you are truly the best mix of smart and sexy.

***

— Кстати, я рассказал о тебе кузену, — признался Юра. Я в очередной раз осталась у него, и мы снова лежали на одной из его кроватей.

— Кузену? А двоюродный брат — это как бы недостаточно аристократично? — спросила я.

— А что, Витя очень даже аристократичный! У него вот лошадь есть.

— Лошадь?!

— Да, — кивнул он, — она живёт на конюшне, вкусно кушает, и у неё свой тренер.

Тем летом мне везло на владельцев неочевидной собственности — катеров, лошадей и будущих докторских степеней.

— И да, хотя он мне и двоюродный, но гораздо ближе, чем мой родной. То есть, сводный, ну ты поняла, — у его отца был сын от первого брака, на дюжину лет старше Юры.

— И вы росли вместе?

— Ну, проводили столько времени, сколько получалось, они же жил не здесь, в Коломне. Но на лето вот нас обоих увозили к бабушке. И когда надо было разъезжаться по домам и расставаться, мы плакали. Не всегда, конечно, — уточнил он, — лет до восьми.

— Вы похожи?

Он помолчал.

— Внешне — я бы не сказал, хотя мамы у нас довольно похожи. Может, немного. Но в остальном — да, очень! Вите тоже нравятся тролли, Толкин, древние легенды. Ну и в целом мы всегда на одной волне. Думаю, он для меня вообще самый близкий человек.

Вот так Юра начал рассказывать обо мне родственникам. На этом, собственно, он и закончил.

Вообще-то я всегда была именно такой девочкой, которую можно было безболезненно знакомить с родителями.

Привет, мама, это Саша, она работает в благотворительном фонде.

Да, из Пскова. Закончила иняз. Нет, в школе проработала всего год.

Мои родители в разводе. Да, как и все.

Валентина Васильевна, а ещё салатику положите?

Валентина Васильевна, кстати, была мамой мальчика, с которым я встречалась в университете. Двумя его лучшими чертами вообще была мама и идеальный пресс.

Ну и ещё он был очень заботливый.

Мне нравилось приходить к ним домой, потому что у них, как в семье Обломовых, был культ еды. Продуктов было настолько много, что в квартире нужны были сразу два холодильника. Моим любимым был тот, что стоял в коридоре — на его дверце всегда лежали десятка три шоколадок. Валентина Васильевна работала медсестрой в процедурном кабинете и каждый день превращала безболезненные инъекции в шоколадные плитки. В какой-то момент Валентина Васильевна уже начала называть меня «невесточкой», пошли разговоры о том, как после учёбы мы оба устроимся на работу, и надо будет покупать квартиру, и я почти воочию увидела два новых холодильника, которые мне придётся заполнять тоннами котлет. На годовщину Толик подарил мне духи под названием «Marry me», на которые наклеил бумажку с продолжением: «… someday».

А через неделю мы расстались.

Юрина мама была неуловимым и почти несуществующим призраком.

Конечно, по их дому было понятно, что здесь и правда живёт женщина — хотя бы потому, что в холодильнике всегда ждали салаты, супы и вареники, а в прихожей в несколько рядов стояли босоножки и туфли всех мастей. Я смотрела на эту обувь и пыталась понять, что Юрина мама за человек.

Саму её за все эти недели я так и не увидела. Будь я чуть более подозрительной, подумала бы, что вместо мамы у Юры есть жена.

Она, наверное, догадывалась о моём существовании — не так же просто сын всё время интересуется, когда конкретно она собирается ехать на дачу, и вряд ли он начал внезапно пользоваться кремом для тела и носить женскую пижаму — Юрина комната постепенно обрастала моими вещами.

Но приезжать мне можно было только строго после того, как уже уехала мама.

Официально меня не существовало. И в тех телефонных разговорах, которые Юра при мне вёл с мамой, он до последнего исключал меня из своего нарратива. Если она спрашивала, что он делает, то он отвечал, что работает, или читает, или отдыхает, отчитывался, что нашёл в холодильнике еду и поел, рассказывал о своих планах. В его репликах он как бы всегда был один.

Как раз тем летом мы по работе очень много ездили с собаками социального сопровождения, и среди волонтёров были девочка Марина и её собака — белоснежный шпиц Рио. У них был такой танцевальный номер: Рио показывал трюки, а Марина шагала в такт музыке, вместе они кружились, Рио прыгал, как заведённый, и кружился вокруг своей оси, и всё это под бодрую итальянскую песню с рефреном «Marina, Marina, Marina».

Я даже как-то посмотрела перевод, и первый куплет звучал так:

«Я влюбился в Марину —

Красивую брюнетку,

Но она не хочет знать о моей любви.

Что же мне сделать, чтобы завоевать её сердце?»

На этих словах Рио, маленькое пушистое облако, танцевал на задних лапах, радостно вытащив розовеющий язык.

Когда я узнала, что Юрину маму зовут Марина, первое, о чём я подумала, был этот летний забавный танец.

Но тут всё было совсем по-другому.

Если ко мне и собирались приблизиться, то только с очень холодным носом.

***

Это была уже высшая форма чувств — я пришла к Юре на выходные, хотя по техническим причинам он бы не смог со мной ничего сделать. О чём я даже честно предупредила. Представив, как приезжаю к нему с рюкзаком, полным вещей, захожу в квартиру опухшая и страдающая, а уже через пять минут он выставляет меня за порог, потому что зачем я тогда вообще нужна.

— Что за ерунда, — сказал он, — какая разница. Я просто хочу, чтобы ты приехала.

Так что я и говорю — это была высшая форма чувств.

Я подготовилась: с собой у меня была коробка шоколадного печенья, пачка прокладок размером с коробку печенья, пушистые носки и журнал «Космополитен».

— О господи, — отшатнулся Юра, — ты действительно будешь читать это здесь, рядом с книгами Академии наук?

Я зыркнула на него.

— Понял, понял, молчу. — Он уселся рядом и несколько минут смотрел, как я листаю страницы.

— А скажи-ка мне, Александра, — спросил он вдруг, когда я открыла очередной разворот. — Знаешь ли ты, в каком городе находилось французское собрание коллаборационистов во время Второй мировой?

— Что? — не поняла я. — Кого собрание?

— Коллаборационистов. Ты что, не знаешь про коллаборационистский режим маршала Петена?

Не знаю, от чего меня перекосило больше — от внезапной судороги где-то во внутренностях или от того, что я опять не знаю чего-то важного.

За неделю до этого я тоже оставалась у Юры, и:

— Даже если бы я сейчас захотел оторваться от тебя, — прошептал он куда-то мне в плечо, — я бы смог это сделать только путём дефенестрации.

От неожиданности с меня сошёл весь обычный соблазнительный морок, и я переспросила тем же тоном, каким что-то уточняют по рабочему телефону:

— Что-что?

— Дефенестрация, — повторил он и глянул так, как будто в его постели вдруг оказалась какая-то странная малознакомая женщина. Что в какой-то степени было правдой. — Акт выбрасывания кого-то из окна. Самая известная — это Пражская дефенестрация. Там религиозные фанатики ворвались в городскую ратушу и повыбрасывали дворян из окна.

И вот теперь снова.

— Может, я и знала, просто забыла?

— Давай напомню. Смотри, в 1940 году нацисты оккупировали часть Франции. Власть передали маршалу Петену, и правительство, которое вступило с немцами в сотрудничество, переехало из Парижа в другой город. Название этого города и дало название коллаборационистскому режиму. И город этот назывался…

Он вопросительно посмотрел на меня, а я так же посмотрела на него в ответ.

— Виши, дорогая моя. Это был город Виши.

Я опустила взгляд на свой журнал. На весь разворот там было написано: «Новая сыворотка Vichi Mineral».

У меня болел живот, несмотря на выпитую таблетку. Невозможно в полной мере описать это изуверское ощущение — как будто металлическая рука хватает тебя за внутренности, медленно сжимается и подленько тянет.

— В такие моменты я думаю, что было бы неплохо забеременеть, чтобы хотя бы на пару лет забыть про эти дурацкие пытки. Цена, конечно, высоковата, но серьёзно, вот сейчас мне… Ай… Это кажется не такой и безумной идеей.

— Это без меня.

— Что?

— Ну, беременеть. Ты же знаешь, мне это не нужно.

Разумеется, я прекрасно об этом знала — с первого же дня.

— Почему? — всё же спросила я.

— Ну потому. Не хочу капризулича. И вообще семью не хочу. Мне этого не надо. — повторил он.

Мне оставалось только накрыться одеялом с головой.

Наступила полночь — самый пик Юриной работы, он сидел за своим столом и работал над статьёй. Я пыталась читать очередную книжку, которая не могла меня толком увлечь.

— Я хочу сделать тебе подарок, — сказал вдруг Юра.

— Что, прямо сейчас?

Юра встал, подошёл к кровати, открыл тумбочку, достал оттуда небольшую коробку и попытался сдуть с неё слой пыли, копившуюся там, кажется, несколько лет.

— Вот, — так и не справившись с пылью, он протянул мне коробочку, — я пару лет назад был на конференции в Париже и купил почему-то два флакона. Один маме, а второй сам не знаю, зачем. Может, они тебе понравятся.

Это были Chanel Coco Mademoiselle — прямоугольный флакон из прозрачного глянцевого стекла, золотая полоска на крышке.

Я пшикнула себе на запястье, и над дореволюционными рельсами поплыло облако настоящего французского парфюма.

В ароматах я никогда не разбиралась, они мне просто или нравились, или нет.

То же самое, впрочем, было и с мужчинами.

***

Переводчик:

а мне сегодня пришло подтверждение. хотя я не особо верил. в общем, с октября я буду учиться в магистратуре в Берлине и сейчас выпрашиваю у универа все необходимые бумаги для визы

Вы:

так, погодите. ты за это лето уже второй мой новый знакомый, который уезжает учиться

Переводчик:

да, и я чуть было не сказал об этом тогда в пиццерии, когда ты сказала про первого твоего знакомого! но тогда ещё ничего не было ясно

Вы:

так прекрасно!

Переводчик:

да ни черта не прекрасно. роман закончился, не успев начаться, и мне безумно жаль. потому что ты замечательная

Вы:

зато ты запомнишь меня молодой, как Мерлин Монро

Переводчик:

ты так говоришь, как будто сейчас советский союз и я уезжаю за железный занавес навсегда. а я всегда буду рад встретиться с тобой в Берлине!

Переводчик:

расскажи что-нибудь?

Вы:

у нас есть девочка-волонтер, Любава, ей 12 лет, и я такого философски зрелого и жизненного ребенка вообще, наверное, никогда не видела. сегодня мы обедали в столовой, и Андрей, тоже волонтер, начал говорить, что не любит задумываться о смысле жизни, и вообще загоняться, потому что ну зачем, вот запаришься, и все.

девочка Даша говорит — да, вот у меня друг так колол дрова, и задумался, что, мол, пройдет много лет, и жизнь пройдет, и буду я старым дедом, и не смогу сам ничего делать, а в душе буду так молод! и так ушел в себя, что потерял концентрацию и почти отрубил себе палец.

и мы такие — ох, ну да, ну да, в общем, не надо загоняться, лучше жить одним днем, не важно, сколько в твоей жизни дней, важно, сколько в твоих днях жизни!

«и нечего думать о смысле!»

а Любава так меланхолично ковыряет котлету и говорит:

«но главное, не задумываться о смысле жизни, когда колешь дрова»

Переводчик:

и вот опять готов рассказ! всё-таки здорово у тебя получается

Вы:

да это всё ерунда)

Переводчик:

я буду очень сильно по тебе скучать

***

Вы:

ты прикинь. переводчик уезжает учиться в Берлин

Герман:

и?

Вы:

и ничего. просто удивительно — один в Оксфорде, второй в Берлине

Герман:

знаешь только, что самое хреновое?

вы:

что?

Герман:

то, что ты — в Пскове

Когда-то мы с Германом, как и многие друзья разного пола, договорились, что если в тридцать лет я всё ещё буду не замужем, то он на мне женится. Он на это сказал: «Теперь мне надо срочно спиться до твоих тридцати». Наверное, больше всего он обрадовался, когда у него самого начались отношения с Алиной и я сообщила, что пока что на мне можно не жениться.

Сложно как-то однозначно идентифицировать то, что происходило с нами с первых курсов университета и до определённого момента. Я бы назвала это дружбой средней распущенности.

У нас никогда не было каких-то откровенно непристойных эпизодов, но случались сцены и разговоры, которые вряд ли произошли бы, будь мы кристально платоническими друзьями.

В конце концов, друзья выручают друг друга в самые сложные моменты — даже если это внезапный приступ тактильного голода.

Например, мы договаривались, что он приедет ко мне посмотреть какой-нибудь фильм, и он звонил и говорил:

— Наш человек будет у вас через час.

— Отлично, — отвечала я, — я как раз лежу на диване очень томная.

— Наш человек будет у вас через пятнадцать минут.

В тот вечер он сказал, что мои ноги похожи на двуствольный обрез.

Но какой-то момент мы поняли, что всё это — пагубная практика. Как будто у тебя есть огромный каравай хлеба, а ты всё равно забираешься в дом к соседу и крадёшь у него краюшку. И мы заключили дружеский пакт, который гласил, что отныне мы будем такими друзьями, которые только разговаривают. С двумя исключениями. Пакт перестанет действовать, если мы вдвоём вдруг попадём на необитаемый остров, а также если внезапно начнётся зомби-апокалипсис.

К середине сентября я достигла того состояния, когда мысли, чувства и добрые намерения так запутываются у тебя в голове, что хочется спрятаться от этого всего под стол, и Герман заехал ко мне, чтобы исполнить привычную роль рационального зерна. Не знаю даже, сколько десятков раз за эти годы я звонила ему и вопила в трубку — или скулила, или всхлипывала, в зависимости от ситуации: «Скажи мне что-нибудь рациональное!».

— Что ты мне говорила? — сходу начал он, едва переступив порог.

— Что я говорила? — переспросила я.

— Ты говорила, — тут он запищал тем манерным голоском, которым всегда меня изображал, — «Да ну, это же всё несерьёзно! Они все просто скрашивают моё существование!».

— Но так и было!

— А я что говорил?

— Что? — я явственно ощутила, как чувствуют себя несообразительные студенты у Германа на семинарах.

— Я говорил, что лучше бы тебе найти кого-то одного и надолго.

— А мне, может, раз в жизни захотелось другого! Много и ненадолго!

— Много и ненадолго — это как-то не твой стиль.

— Да и вообще, не так и много, Сергей вот вообще отвял ещё давно.

— Кто?

— Ну миллионер на катере.

— А ты хотела и его оставить?

— Отстань!

Был вечер пятницы, и со стороны ближайшего ресторана, на который как раз выходили окна, вдруг раздались громкие залпы фейерверков.

— Хм, — прищурился Герман, — как думаешь, может, это начался зомби-апокалипсис?

— Хуже, — мрачно ответила я. — Это просто опять кто-то выходит замуж.

***

Юрий:

Да что ты такая сегодня?

Саша:

Потому что всё плохо! Я никому не нужна. Ты меня не любишь.

Юрий:

О… Ну вот оно и случилось.

Саша:

Что?

Юрий:

Попытка предъяв! Но ты долго терпела, молодец.

Саша:

Ну а что ты как этот потому что!

Юрий:

Нет, ты скажи, что конкретно тебя не устраивает? То, что я позвал тебя на обед, как и договаривались, или что я тебя позвал завтра, или обещал пойти погулять?

Юрий:

Вот этого я и боялся!

Саша:

Да потому что! Я вечно прихожу к тебе только по твоему желанию!

Юрий:

Мм, ну ты вроде как-то с уважением относилась к тому, что у меня тоже есть свои дела.

Саша:

Да всё нормально.

Юрий:

Мне тоже так кажется. Но твои финты удивляют.

Саша:

Я вроде уже всё объяснила.

Юрий:

Да уж… Господи, вот девочки. Как с вами жить-то? Вот как?

Саша:

А ты со мной и не живёшь.

Юрий:

Тебе сколько лет-то? Двадцать пять! А канючишь, как девица из выпускного класса. Причём вот все девочки ж такие, все! Вас что, на заводе выпускают? В формочках? Где вот твой интеллект, о котором ты так часто говоришь?

Саша:

А всё. Поломался от расстройства, что ты такой равнодушный.

Юрий:

Да я… Блин. Вот так и происходят революции. Уровень жизни рабочих Российской Империи стабильно повышался с конца 19 века. Росли реальные зарплаты, повышались социальные гарантии. Но из-за революционного кризиса 1905 года их жизненный уровень резко понизился, соответственно сыграл известный социальный закон: если даже люди живут относительно неплохо, но происходит сокращение относительного уровня благосостояния, это воспринимается очень остро. И апокалиптически. Вывод — чем больше тебя обожаешь, тем сильнее опустошительный эффект, когда уровень обожания несколько спадает. Тебе кажется, что я безразличный, что мне все равно, что ничего не испытываю. Это все объяснимо.

Юрий:

Но только неверно.

***

Он называл себя и своих друзей «Клуб успешных мужчин за тридцать, которые до сих пор живут с мамами».

Как-то так получалось.

Мне было двадцать пять, и я не была успешным мужчиной, а с мамой жила на пятьдесят процентов. Это значит: пятьдесят процентов времени мама жила в нашей квартире, а на остальные пятьдесят уезжала к своему бойфренду Василию-Олегу. Нет, давайте, в этот раз я не буду лучше объяснять, почему Василий-Олег, а то это ещё на пару часов как минимум.

Так вот, Василий-Олег работал вахтовым методом. Поэтому каждые пять дней мама устраивала великое переселение и приезжала с другого края города на такси, нагруженном одеждой, косметикой и выпрямителем для волос. Через пару лет мама, видимо, осознала всю серьёзность отношений и купила второй выпрямитель для волос в другую квартиру.

До Юриного отъезда оставалась буквально пара недель, выходные как раз совпали с теми пятью днями, когда я жила одна, и я впервые позвала Юру к себе в гости.

Это было странно — потому что до этого все мои парни вечно оставались у меня и в их квартирах я появлялась крайне редко, а у одного так вообще ни разу. А тут — ровно наоборот.

Ремонту в моей комнате тем летом исполнилось ровно десять лет: когда мне было пятнадцать, родители вдруг решили, что надо поменять окна, а заодно и переклеить обои, и поменять мебель. Не то чтобы в те годы у меня было большое право голоса. Я выбрала только цвет стен — и уже десять лет жила в оглушительно рыжей комнате с такими же рыжими жалюзи. Бордовый диван, который я уже перестала собирать, в разложенном виде занимал почти всю комнату. И большой стол — призрак доразводной жизни, потому что проектировали его так, чтобы одновременно могли сидеть два человека: я учиться, а мой папа работать. Больше в комнату ничего не помещалось, и слава богу — если бы туда ещё что-то влезло, за десять лет бы оно мне надоело так же, как всё остальное.

Я переросла её, и теперь она ужасно мне не нравилась — это была комната, в которую вселили безвольную, грустную девочку с нелепой любовью в оранжевому цвету, и та девочка ужасно мне не нравилась тоже; несчастный бордовый диван, сам того не желая, был близким свидетелем моих периодических грехопадений и мог бы поставить оценку всем моим мужчинам, за исключением одного — короткий петербургский роман, там всё стоило уточнять у дивана в детской. Не спрашивайте. Про Юрину мебель я в этом контексте никогда не думала, потому что иначе бы сошла с ума и захотела сжечь всего его антресоли с двумя кроватями дотла.

В моей комнате Юра смотрелся довольно сюрреалистично — я привыкла видеть его только в дореволюционных, четыре-с-половиной-метра-потолочных декорациях, и в моей маленькой комнате он выглядел странно, как картинка с поломанной структурой в фотошопе.

Он сказал только:

— У тебя очень мило.

И я поняла, что первое, что я сделаю после его отъезда — поменяю тут абсолютно всё.

***

Ещё через неделю мы с Юрой проводили очередные наши «последние» выходные.

Вообще всё, что тогда происходило, было покрыто налётом мутного и неизвестного будущего, и всё отдавало душком грусти и обречённости. Кто знает, что там будет дальше, когда он уедет? Зачем всё это вообще случилось? Есть ли какая-нибудь надежда и нужно ли её, эту надежду, заводить?

В тот вечер мне казалось, что дальше вообще ничего не будет. Вот мы сидим на набережной — да, мы выбрались из дома, это невероятно и удивительно, Юра щурится даже от вялого вечернего сентябрьского солнца и ошалело оглядывается по сторонам, как квартирный кот, которого впервые привезли на дачу — и вокруг нас жизнь: гуляют пары, дети катаются на самокатах, папа протягивает дочке кусок батона, чтобы она покормила утку, две девушки пьют что-то явно весёлое из стеклянных бутылок и оживлённо болтают, и у всех у них есть настоящая жизнь и настоящие планы. А что будет с нами?

С того времени у меня остались только фотографии, которые я выкладывала.

Первый кадр: стена Мирожского монастыря, Юра в белой толстовке Stanford. Подпись: «Мы гуляем с серьёзным историком, будущим доктором наук, смотрим на вот этот вид, он глубокомысленно изрекает, что это похоже на зарисовку из дореволюционной России, я начинаю фотографировать и говорю: „Зайди в кадр, чтобы было более динамично!“. И он заходит припрыжкой четырёхлетней девочки».

Второй кадр: я в джинсах с рваными коленками стою напротив граффити, которое когда-то нарисовал Юрин друг. «А пока кто-то выгуливает меня, маленький мальчик выгуливает крокодильчика, и суть, в общем-то, одна и та же».

Третий кадр: фото с моста, силуэт парапланериста на фоне закатного неба и уже появляющейся луны. Подпись: «В целом сегодняшние пейзажи, луна, облака, парящие в небе люди, закат, постепенно загорающиеся фонари и вот это всё выглядели так, что не хватало только волшебных мотыльков и фламинго с рыбками, которые бы пели Kiss the girl».

И четвёртый: я сделала его уже в ту секунду, когда Юра открывал дверь в квартиру. Уже совсем стемнело, и только горят несколько окон в их старом доме, а на втором этаже торчит странная длинная палка, и на ней сушатся три пары штанов.

Почему-то хотелось всё это запомнить как можно точнее.

Наверное, от ощущения неизбежного конца: хочется закупорить все эти воспоминания в баночку и поставить на полку, чтобы однажды открыть её, а оттуда вдруг рассыпется сентябрьский вечер пятилетней давности со всеми шутками, непривычно долгими маршрутами, держанием за руку. С красивыми песнями.

Песни мне тоже хотелось сохранить. И я, как перверсивная фанатичная группи, тайно записала очередной Юрин концерт на диктофон.

Юра играет Mad World

Звучит глуховато, потом получше — это я перекладываю телефон поближе.

— С чего… началось…

(Это была первая песня, которую он вообще мне спел)

— Нет, ещё!

— Ну я понимаю.

— Ну не надо… Ууу…

— Чего?

— Ничего… Печально.

Юра играет Immortality

— Ещё!

— Песенки для девочек? Да? — сюсюкает.

— Очень брутально, Юра

— Что очень брутально?

— Твои сюсюканья.

— Да, очень брутально.

Юра играет Behind Blue Eyes

— Я даже не реву.

— Но пытаешься.

— Нет. Я держусь.

— А вот там слеза виднеется.

— Это просто. Соринка попала.

— Понятно. Хочется пореветь?

— Нет.

— А что ж у тебя глаза-то мокрые… На мокром месте?

— Ну это всё твои сладкоголосые песни!

Юра играет Between the bars

— Саша плачет.

— Нет!

— Я сам чуть не плачу.

— От такого репертуара всем захочется плакать.

Юра играет My girl, my girl

— Ну ладно. Ещё одну? На бис. Вернее, не на бис, а чтобы была оптимистичная нота.

— Да.

Играет Love hurts

— Чего ты? Хорошие песенки?

— Угу. «Полуночный радиоспектакль с Прилуцким».

— Надо же зарядить стикер.

— Чем? Позитивной энергией?

Конец спектакля.

***

— Знаешь, чего я боюсь? — спросила я как-то вечером.

— Чего?

— Что вот ты уедешь, и будет вообще непонятно, что делать. И у меня совсем сорвёт башку. Я вот подумала, что нам нужны какие-то правила, чтобы, если что, можно было куда-нибудь посмотреть и вспомнить, о чём мы договорились. Может, распишемся на стикере?

— Что сделаем? — не понял Юра.

— Распишемся на стикере, — повторила я, как будто это всё объясняло. Напишем правила и распишемся внизу. Дата, подпись. Ну, ты же любишь циркуляры и директивы?

И он наверняка об этом забыл, а я уже в следующий раз принесла стикер — кислотно-жёлтый.

— Первое правило будет для меня, — решила я. — Напишу «Не истерить». Хм, и тогда пусть будет сразу и «Не ругаться». Что ещё?

— «Общаться няшно и хорошо», — предложил Юра.

Я старательно вывела это на стикере.

— «Жить сегодняшним днём», — сказала я.