Бесплатный фрагмент - Конец лета конца лет

Алексею Вдовенко — мужу моему любимому,

единственному, неповторимому во всех веках и пространствах. И каждому землянину

Посвящается…

Ты пришёл нагишом и уйдёшь, в чём родился,

Даже если тебя разнарядят в парчу.

Чтобы в мире большом

Ты с толпою не слился, —

Не стремись из неё выделяться, ничуть.

Из толпы выделяют не рост и не внешность,

А лишь свет твоих глаз — отраженье души.

Этот свет проницает вселенскую вечность,

Где пространство времён звездопадом шуршит.

Миру этому отдан ты будто бы в жертву.

Будь возвышенно горд «наказаньем» таким:

Под венцом золотым — голубая планета,

Чьей наивною нежностью Космос раним!

Охрани! Сбереги! Возроди все потери!

Без тебя этой милой планете не жить!

В справедливость любви возврати её веру,

Чтобы вновь не боялась планета любить.

Только это! — Ни грана тщеславного лоска!

Пусть тщеславие прахом с тебя опадёт:

Ты пришёл на планету — вернуть её звёздам.

Всё иное — фальшивый, сусальный налёт.

Ты пришёл нагишом и уйдёшь, в чём явился.

Так живи, чтоб суметь в окончательный час

Улыбнувшись, подумать: не зря ты родился

На планете любви под созвездьем Пегас!

Пролог

— Теперь ты понял, что такое Земля?

Мягкая, тёплая, мелодичная волна вопроса, Его Вопроса, с невероятной нежностью, заботой и любовью омыла моё сердце, читая в нём ответ.

Каждый раз, когда ответ мой был верен, Он оказывался настолько рядом, что я словно кожей человека ощущал исходящее от Него ласкающее тепло. Вот и опять, Он даже предстал передо мною в облике. И я, лучась от счастья лицезреть Его, спросил, как спросил однажды:

— Почему ты предстал в этом облике?

Он понял, улыбнулся и ответил, даже словами, прозвеневшими чистейшей бархатистой мелодией:

— Потому что в этом облике меня знают все.

Это действительно так. В этом облике Его знают не только христиане, не только земляне, но все существа и сущности во всех мирах.

— Ты возвращаешься, — произнёс Он вновь голосом, — вернуть её.

Я пожалел, что у этой планеты, где давал Он очередной свой урок для меня, не оказалось ни одной птицы, чтобы, ворвавшись в её тело хоть мизерной частичкой духа, взмывать в высь небес, кувыркаться в облаках, пронзая их насквозь, и петь при этом, петь, насколько позволят лёгкие и голосовые связки…

Дух, конечно, сам по себе хорошо летает, но сумасбродства ему не подходят. Разве, в каком-то теле. Тем более, — дух, пробудившийся и прошедший очищение первое на Земле, человеком.

Человеком, единственным из всех существ Вселенной созданным для несения духа господня самим господом. Человеком же будучи, получивший — тоже единственный — от господа свободу выбора…

Этот дух, наверное, до самой последней ступени пути очищения, до самого слияния в суть единую божественную останется таким вот, своевольным, сумасбродным, исполненным самоиронии. Словно в дополнение к уже изначально существующим препятствиям, кои предстоит преодолеть для восхождения на ступень последующую, обязательно ему надо создать ещё с десяток-другой. Дабы, преодолев их тоже, уже под ощущение и видение ласково-удивлённой улыбки: «Ох, человече…», как вольную программу, кроме обязательной, выполнив, тут же полыхнуть смешным самодовольством: «А?! Каков?» — уже этим ставя новую «вольную» препону перед очередной, едва намеченной слабым контуром, ступенью пути своего восхождения.

А я был и остался человеком, землянином. Даже так далеко на протяжённости пространств и времён. Даже познав уже зачаточно: нет их — ни пространств, ни времён…

Но как же нужна человеку его Земля!

Он почувствовал моё состояние и снова улыбнулся.

— Там есть, в ком полетать. Кажется, опять драконы. А может, это летучие мыши мутировали. Разберёшься. И ты не один туда отправишься. Дай в своём Храме восстанавливает историю Земли, и ты ознакомишь его с Архивом людей. Ты найдёшь его… Ведь ты всё помнишь…

* * *

Я помню всё.

Я переходил из тела в тело настолько стремительно, что порой не сразу осознавал причину внезапной своей немощи, вдруг теряя способности нормально двигаться, говорить. Только какое-то время погодя понимая, что я уже не взрослый человек, а вновь младенец, и надо опять набираться терпения и ждать…

Поначалу это было мучительно. Но, спустя несколько воплощений, я приспособился к новому виду существования.

Сроки неведомы. И, поскольку я решил остаться до срока на Земле, душа, когда умирало или погибало очередное тело, даже не поднимаясь в надземье, тут же переходила в ближайшего новорождённого. Когда я это понял, решил, что получил уникальный шанс выбирать родителей. И выбрал.

Ближе к кончине, поселился неподалёку от ожидающей рождения ребёнка молодой интеллектуальной семьи. И… возродился в теле мутанта в семье уродцев, прозябающих тут же, в подвальном помещении. И, поскольку жизнь уродцев была коротка, а плодились они с немыслимой быстротой, до конца дней своих на Земле остался мутантом.

Как после выяснилось, — это был Его дар мне. Ибо мутация шла на выживание в новых, быстро меняющихся условиях существования на Земле.

* * *

Я помню всё.

На Земле бушевало лето.

Проходили такие катаклизмы и катастрофы, что теряло смысл деление планеты на государства, материки, климатические зоны.

Какое-то время социальную среду пыталось контролировать самоназванное Всемирное Правительство. Ему противостояла Всемирная Коалиция, им обоим — Вселенская Ассамблея.

Все эти горстки политиканов непрестанно где-то, в каких-то сверхпрочных, сверхглубинных бункерах заседая, выдавали всевозможные, не сообразуемые с действительностью, указы, приказы, рекомендации. И пока они в этом старались перещеголять друг друга, противореча друг другу и часто самим себе, на местах здравомыслящие люди просто действовали.

Уже было поздно и невозможно уничтожить по всей планете накопленное ядерное, химическое оружие. Все запасы его теперь попросту сбрасывались в океан, частично были отправлены в космос всеми наличными кораблями. Их до сих пор Наблюдатели вылавливают, перенаправляя на Солнце, Юпитер, где губительная начинка просто сгорает, переплавляется.

Едва с этим управились, — целая серия землетрясений огромной разрушительной силы, волна за волной прокатились по всей планете. Резко изменились очертания и так уже обгрызенных океаном материков. Они сместились, смешались в какую-то новую Сушу. И бесследно исчезли, будто канули (и, наверное, действительно канули), все правительства, коалиции и ассамблеи.

Кабельная связь прервалась окончательно. Оставалась спутниковая и радио. На радио проходили ужасные помехи, спутники же один за другим выходили из строя, падали на Землю. Но, используя последние возможности связи, повсеместно на планете люди остановили нефтегазодобывающую и ядерную промышленность. Были погашены все ядерные реакторы, законсервированы, какие удалось, скважины.

* * *

Я помню всё.

На Земле бушевало лето.

Слово, когда-то любимое большинством жителей планеты, обрело новый, зловещий смысл. Стало даже не синонимом, — главным толкованием конца света.

Практически исчезла питьевая вода. Её добывали теперь конденсированием и дистилляцией. При таких огромных когда-то запасах её в ледниках! Увы. Ледники таяли и уходили в пустые недра, в океан…

…И высвобождали, впаянные в толщи их, за тысячи и миллионы лет древнейшие микроорганизмы, вирусы. Те, оживая после архипродолжительного анабиоза, несли растительному, животному миру, человечеству массу неизвестных, неподдающихся лечению, болезней. Чудовищные пандемии волна за волной выкашивали население сотнями тысяч. Гибли от болезней животные, птицы. Часто больший ущерб, из страха распространения заболеваний, им наносили противозооэпидемические санитарные отряды. Те не разбирались — сколько в стае, в стаде заболевших, не отделяли здоровых, — уничтожали подчистую.

А тающие полярные шапки гнали и гнали всё новые и новые айсберги, выплавляя из себя ещё более неизвестные, ещё более опасные виды болезнетворных организмов. Поистине сундуком Пандоры оказались эти естественные холодильники — хранилища генофонда давно отшумевших эпох.

Естественно, принимались общепланетарные меры в попытках остановить или хотя бы замедлить этот процесс. Но эффект достигался не более, как если попытаться замедлить вращение Земли. Ведь, хоть и очевидна иным была точка опоры, рычаг, переворачивающий мир, — не для рук и разума человеческих.

К окончанию таяния льдов, низменные части материков буквально плавали на водяной подушке. И… стенали от жажды: пить! пить! Ибо извергались отныне здесь хляби земные невообразимыми растворами сотен и тысяч химических соединений, с жизнью органической не совместимыми. И стекали ручьями в реки, и опасны стали потоки эти для зверья, для растений, для человека. Жгучие, разъедающие, дышащие ядовитыми испарениями, кои, возносясь в небеса — разносились в тучах ветрами, поливали дождями смертоносными.

Долго, ещё очень долго кипеть им в котлах недр земных, сочиться сквозь фильтры пород, конденсироваться, охлаждаясь в глубинных пещерах, вновь и вновь проходя круги своих путей очищения… от плодов деяний человеческих. Пока вернётся, возродится сила животворящая, и выбьется однажды ключом светлым, чистым, не опаляющим корней растений, не разъедающим шкуру зверя, жадно припавшего к источнику жизни.

Долго, очень долго…

Горные районы стали совершенно непригодны для обитания. Горы рассыпались в щебень и мелкую крошку с непостижимой скоростью. Скальные материки, раскалённые многолетней засухой, заливаемые поднявшимся океаном, сотрясаемые катастрофическими извержениями древних и новорождённых вулканов, раскололись на тысячи и тысячи островков, затонули.

На всей Земле, на всей оставшейся Суше бушевало лето. Смертоносное, пылающее.

Я помню всё.

* * *

Не осталось уже растений выше стелющихся колючек. Деревья, целыми лесными, таёжными массивами погибшие ещё в первое десятилетие засухи, частью сгорели, а в большинстве, рухнувшие, были засыпаны песками, пылью и щебнем с гибнущих гор, унесены огромной силы ураганами, смерчами в океан, туда, где тонули хрупкие островки былых материков…

Животные исчезли. Сначала крупные, такие как слоны, жирафы, бегемоты. За ними — хищники, под конец — травоядные, от полнейшей бескормицы, безводья. Из птиц остались одни падальщики: грифы, вороны, некоторые виды орлов.

Устойчивых мутаций среди животных и птиц не наблюдалось. Они просто не успели мутировать. И никакие кролики-кенгуру и улитки-тушканчики по планете не прыгали в поисках кого пожевать. Кроликами и сверхживучими крысами хорошо подкармливались птицы, улитки же благополучно переселились в океан. А на суше безмерно расплодились всеядные насекомые — тараканы во всех разновидностях, пауки, на них охотящиеся, стрекозы и тому подобные.

На Земле бушевало лето.

И планета была похожа на большую страдающую собаку, что качается в горячей пыли, время от времени встряхиваясь всей шкурой, очищая себя от пыли, грязи и надоевших паразитов.

Я помню всё.

* * *

Люди не дичали, нет. И в таких условиях они продолжали жить, создавать семьи, рожать детей, получать образование, приспосабливаться к новым условиям.

Их оставалось не так уж много. И всевозможных стратегических запасов, разбросанных по разным точкам Земли, оказалось более чем достаточно, чтобы население, научившись очень экономно и рационально питаться, не страдало от голода, от нехватки тех или иных микроэлементов, витаминов.

Самыми популярными предметами изучения теперь были физика и химия. Отбросив былые догматы, никем и ничем не ограниченные, новые учёные совершали великие открытия в этих и других областях науки. И вскоре начали сооружать то, что когда-то было вымечтано в фантазиях — резервации под куполами. Купола состояли из полей, потому от непрерывных подвижек почвы не разрушались.

Мутанты, в среде которых продолжались мои воплощения, отлично приспособились к существованию на беспокойной, практически голой планете. Мы научились накапливать природное электричество и, расширяя собственное биополе, контактирующее с электрическими, магнитными полями, создавать свои личные капсулы, защищающие особь от внешних воздействий. При этом обходились мизерными количествами конденсированной влаги и растительной органики в виде клубней на корнях колючек. Те стелились по сухой горячей поверхности многометровыми жёсткими, шипастыми плетьми, ещё более длинными и прочными корнями прошивая грунт в поисках питательных веществ, стягивая его, не давая рассыпаться в прах и быть унесённым каким-то из постоянно зарождающихся смерчей.

Мутанты, свободно живущие вне резерваций, мы оставались по сути своей и признавались жителями резерваций людьми. Внешне мы не сильно отличались от изначального человека. Разве кожа была грубее, подошвы ног утолщённые, приспособленные к ходьбе босиком по горячему колючему грунту, и были мы коренастые, очень смуглые, черноволосые, этакие приплющенные сверху древние индейцы. И мы не умели плакать.

Не излишняя суровость была тому причиной: организм берёг влагу, прикрыв глаза мутантов от высыхания дополнительной плёнкой.

Мы были связными между разбросанными по всей суше резервациями, используя не только возможности своего передвижения по открытой местности, но и доступную нам связь через ментал, или ноосферу.

И мы были собирателями, хранителями информации. Древней, исконной информации. Потому что, ясное дело, паутина Интернет не просто порвалась, она унесла в небытие всё в ней заключённое. И мы собирали Архив по клочку, по крупице, по обрывку, по строчке… скрыв его от жителей Резерваций в известном только нам месте, в созданной нами, нашими собственными полями капсуле.

Я помню всё.

На Земле бушевало лето. Лето конца лет. И на Земле продолжали жить люди. И люди всё более уверенно, всё с большей надеждой, несмотря на различия верований и ответвлений религий, продолжающих множиться, ждали, жаждали, призывали Обещанное Пришествие, как окончание мук жизни земной.

И свершилось.

1

Дай человеком не был. В смысле земным человеком. А вообще, жители всех миров в большей или меньшей степени сходство между собой имеют. Вариации зависят от вида происхождения. Наси — знакомые на Земле огромночерноглазые человечки. Дины — с зеленоватой кожей, но без всякой там чешуи, только четырёхпалые, да голова… непропорционально тяжёлая, как только на шее держится…

Так вот, Дай происходил от головоногих, вышедших на сушу. Крупная голова, гибкие конечности, четыре пальца которых тоже гибкие и все равной длины, кожа серо-зеленоватая. Ну и, в процессе эволюции, наверное, чтоб эту огромную голову по суше таскать, две пары конечностей видоизменились: укороченные, уплотнённые, преобразовались они в этакое шее-туловище. В итоге, Дай походил — с моей точки зрения землянина — более на гигантский но молодой гриб, чем на осьминога или каракатицу. Гриб с двумя парами руконог. Огромные глаза его, расположенные, условно говоря, по бокам, — «с одной стороны и с другой стороны», были автономны и обеспечивали одновременный обзор во все триста шестьдесят градусов. Удобно.

Путешествовал он в собственной оболочке, которую головоноги, выйдя на сушу, так и использовали типа скафандра, изначально ведая о сущности духовной. Вот только на далёкие расстояния в этом виде перемещаться неудобно. Тем не менее, от предложенного друзьями из наси корабля он отказался, заслужив этим их и моё уважение, как истинный исследователь.

Мне ничего не стоило в один миг оказаться на Земле — в духе-то! Но я составлял компанию Даю всю его дорогу по всем «пересадочным станциям» — планетам, на поверхности которых он мог находиться, — дожидаясь его в энергетических планах этих планет.

Но с последней «станции», не выдержал, таки рванул вперёд. И долго, почти до самого прибытия Дая, кружил над неузнаваемой планетой, не находя для себя вместилища: мутанты исчезли все в момент Катастрофы.

Растительный мир, уже покрывший непроходимыми джунглями почти всю поверхность суши, скрывал в своих дебрях каких-то неразумных животных. Не динозавров с броненосцами, конечно: обычные животные, какими из запомнил я, слегка видоизменённые под новые условия среды, возрождались.

В небе по-прежнему царили падальщики. Но кроме них, явно привнесённые кем-то из наблюдателей, парило несколько семейств, очень уж смахивающих именно на драконов: для мутировавших рукокрылых слишком длинные шеи они имели, да и земноводное происхождение так и бросалось в глаза. При этом, — отсутствие хвоста, ноги, приспособленные к прямохождению, руки, способные удерживать и манипулировать предметами. В сравнительно небольшой, как на дракона, голове явные проблески сознания, в одном из которых и пришлось заглушить изумлённый моим вторжением вполне определённый разум, даже с зачатками юмора (потерпи, дружок, до ближайшего моего воплощения!). Потому что жители резерваций… Я не сумел к ним подступиться…

* * *

— Но… Вы уверены, что они — люди? В смысле — человеки?

Я устало смотрел на Дая. Его огромные круглые глаза на Земле сузились в горизонтальные сильно вытянутые овалы, зрачки же распахнулись во всю ширь: ему сильно недоставало света. Зато температурный режим влажных джунглей оказался очень благоприятным для плотной упругой кожи тела-скафандра, несущего в себе не какие-то физические органы, а цельную энергетическую сущность. Естественно, как выглядели люди, он представлял себе очень слабо, если вообще представлял.

— Я землянин, Дай, — ответил я. — Изначальный землянин. Здесь я впервые родился человеком. Здесь я родился в духе. И прошёл множество перерождений вплоть до Катастрофы. И только с пришествием Его покинул Землю.

Этот период времени, — какими мерами его измерять, переходя с планеты на планету, из мира в мир, где у каждого — своё летоисчисление, — период от дней Пришествия на Земле, по сей день, опять же, земной, я проводил в ознакомлении с другими расами, цивилизациями. Но большую, начальную часть этого периода — в Храме Истины.

— Простите, Таната, но я сужу о внешности человека по Вас — пока единственному представителю этой расы, с кем я знаком.

— И по мне не стоит судить, — улыбнулся я, разведя края плотных, словно замшевых, крыльев, в сложенном виде, при вертикальном положении, очень похожих на плащ древнейшего пилигрима. — Данная оболочка так же мало походит на изначальных людей, как и те, в которых обретаются нынешние жители земных Резерваций. Но погодите, скоро мы вскроем Архив, и Вы получите полное удовлетворение своему любопытству.

* * *

Архив я нашёл сразу, ещё витая над планетой в духе. Но вскрыть энергетическую капсулу оказалось не так просто. Энергия полей была родственна и послушна энергии исчезнувших навсегда тел мутантов. Я в духе содержал в себе необходимую составляющую биологической энергетики. Но тело дракона не было приспособлено к накоплению и оперированию электромагнитными полями планеты. Пришлось поработать над физиологией собственной особи, а потом ждать, пока накопится достаточный заряд, да следить, чтобы не повредились им нервные узлы тела, чтобы кожа (особенно крыльев) не опалилась статическими разрядами.

Когда-то давно, только обнаружив в себе возможность работы с полями, я заинтересовался: что это — дар новый, или было изначально заложено в возможности человека. Найденные заметки даже сохранил в Архиве:

«Без электричества не сможет функционировать нервная система человека, оно же отвечает и за работу нашего сердца. Современные методики предлагают использовать электричество в борьбе со многими заболеваниями и даже восстанавливать двигательные функции, потерянные в результате утраты конечностей. … Впервые наука обратила внимание на способность живых организмов вырабатывать электричество в XVIII веке. Тогда итальянский ученый Луиджи Гальвани выпустил книгу «Трактаты о силе электричества при мышечном движении», где впервые заявил — электричество есть в каждом из нас, а принцип работы нервной системы человека схож с электрическими проводами…

…Организм человека — сложная электромагнитная система, генерирующая биотоки, а также электрические и магнитные и другие физические поля, которые называются собственными физическими полями организма человека. … Любая клетка организма, его отдельные органы или организм в целом могут находится в двух физиологических состояниях — физиологическом покое и активном, деятельном состоянии…»

Дабы не срабатывало преждевременно заземление, унося накопленное электричество, я поднялся почти на границу стратосферы, благо, земноводное могло обходиться без дыхания продолжительное время, и, паря над планетой, предавался размышлениям над виденным.

* * *

«Где ты, Эйнштейн? — думал я с иронической улыбкой. — Вот она, — наглядность истинной относительности времени».

Земля ускорила вращение вокруг оси, сместившись чуть дальше от Солнца, выровняв почти до круговой свою орбиту. Люди каким-то странным образом замедлили темп жизни…

Что изменилось? Час есть час. Год есть год. И какая разница, сколько в часе минут, сколько часов в сутках, сколько суток в году. Век есть век… И человек есть человек. Он живёт, действует, мыслит. Как бы ни изменялось пространство, как бы ни изменялось время.

И я, так давно, казалось бы, оторванный от Земли, так давно живущий иными категориями, здесь, на Земле, — вновь человек. Даже в теле этого странного прямоходящего замшевого дракона, родственники которого явно почуяли присутствие в теле постороннего духа и обхо… облетают меня стороной, к общению не стремясь.

Я — человек. Здесь, на Земле, я — человек. И вновь принимаю земные меры и понятия. Потому что я землянин.

То же самое происходит с Даем на его родной планете. И со всеми моими друзьями на планетах их рождения.

* * *

Я помню всё.

Люди, даже те, что истово верили в Пришествие, за исключением буквально единиц (на многомиллиардное население!), мыслили всё-таки земными категориями. Никак не могли поднять свой разум до космичности события. Сколько ни говорилось, сколько ни проповедовалось об огненной Его сущности, ждали всё равно — человека.

И приближающийся неукротимо к Земле сгусток огненной энергии видели гигантским астероидом, именовали Армагеддоном, кто-то — и Люцифером, нанося величайшее оскорбление (прощённое Им, однако: «Ибо не ведают…» — О, всепрощающий!).

Я был в очередном, уже последнем воплощении. Оно было не нужно. Он сам сказал об этом. Но я решил встретить Его землянином на Земле…

2

Сейчас, глядя на людей, живущих в резервациях, я вспомнил о «пришельцах» ХХ века от рождества Его. В первые мгновения даже мелькала безумная мысль о заселении Земли этими «пришельцами». Но, естественно, я тут же отмахнулся от неё — нелепость!

Гуманоиды, произошедшие от насекомых, — они были страстными исследователями. Могли жить на очень многих планетах незамеченными в силу способности к мимикрии. Но, как все насекомые, намертво привязанные к родине: им абсолютно не нужны были исследуемые планеты. Да и здесь, сейчас, они бы свободно перемещались по всей Земле, не ограничиваясь резервациями.

Что же произошло за время моего отсутствия с людьми, что они стали так сходны с наси? Откуда этот гребень, идущий от макушки до основания шеи? Никакими мутациями его появление объяснить нельзя. Как необъяснима и нелепая, непонятнейшая форма ног. По определению Дая — словно русалке расчленили хвост снизу до колен, и теперь она кое-как умеет ходить.

Войти в их среду, чтобы узнать быстро, в чём дело? Увы, «быстро» не получится. Их физиология каким-то странным образом напрочь заблокировала каналы памяти. И, став одним из них, я буду долгие годы, может, всю жизнь особи, вспоминать, кто я есть. И время будет потеряно впустую, ради того только, чтобы в конце, при выходе из тела умирающего, успеть осознать микроскопическую долю истины.

Надо искать иные пути…

* * *

Дай погрузился в Архив глубоко и надолго. Кажется, он решил его до последней ниточки обрывка монументального некогда полотна, до последней буквы и даже неясного обгоревшего штриха на клочке страницы книги когда-то величайшего произведения на квантово-нейтронном уровне запечатлеть в собственном сознании в попытках разгадать эту величайшую загадку космоса — человечество Земли.

Я не мешал ему. Время от времени он сам покидал хранилище, порою, чрезмерно возбуждённый очередным каким-то своим открытием. Тогда мы подолгу беседовали. Я старался объяснить суть каждой удивившей его мелочи. Потому что знал, что такое Храм Истины, каково его реставрировать даже при высшем содействии.

Вот и опять мой друг разгорячился.

— …Всему космосу было известно, что люди — прекрасны. На всех без исключения планетах, где только могла существовать жизнь в любом её проявлении, господь даровал душу тем существам, которые сумели там развиться. И лишь на Земле человек — творение его. Прекрасное творение, созданное именно для вмещения духа его.

И что мы видим теперь? Уродцы, непостижимым образом приблизившиеся по внешнему облику к наси — в резервациях. И — бархатные монстры — я притворно обиженно засопел, сдвигая плечи крыльев к макушке, Дай отмахнулся на это, добивая: — больше смахивающие на летающих земноводных, поросших мхом, — по всей планете.

Где же люди?! Где те прекрасные творения господни, именуемые человеками? Да, я согласен, последствия катастрофы. Но вот, ты вскрыл Архив, продемонстрировал мне человеческие записи слова божия. Там же ясно написано, что после катастрофы, именуемой в записях Апокалипсисом, Армагеддоном, на Земле останутся только самые чистые, самые прекрасные люди. Бог непогрешим в своём слове. Что же: люди неверно записали его?

Как обычно в сильном волнении, Дай сменил окраску с серо-зеленоватой на нежно-розовую, местами даже переходящую в почти красные пятна — свидетельство волнения из ряда вон. Я понимал его. И сочувствовал его недоумению.

— Успокойся, Дай, — мягко ответил я, пряча крылья за плечи тела. — Ты не разглядел в записях одной детали, которую и люди не замечали тысячи лет: длительность дня господа. Он ведь несопоставим с днём какой-либо планеты, Земли в том числе. Апокалипсис ещё длится. И будет длиться ещё долго по земным меркам. Пока не произойдёт полное самоочищение планеты, очищение человека в высших сферах его существования. Тогда, наверное, и пойдёт обратная мутация: люди вернут себе первоначальный облик.

Пока же мы наблюдаем за ходом событий исключительно из интереса. И вряд ли для истории: данная история уже никогда и нигде не повторится, опыт этот не пригодится ни на других планетах, ни на самой Земле. Записи этих событий ведутся наблюдателями исключительно для будущих исследователей, таких, как ты. А люди, когда всё кончится, будут помнить каждый миг существования не только этого ужаса, но с мига рождения в духе каждого из них.

— Но ведь есть возможность ускорить события?

— Они появятся, когда пройдут очищение большинство человеков: единицам и даже десяткам сложновато влиять на естественный ход эволюции.

— Будто это вообще возможно — влиять на эволюцию?! Я имею в виду, ускорить очищение планеты.

— Дай! — улыбнулся я. — А куда ты торопишься? Беспредельность не знает сроков. Влиять же на ход эволюции, как тебе ни покажется странным, люди — человеки, в массе своей могут. В массе. Но не, как я сказал, — в единицах и десятках. Людей миллионы, без тех миллиардов, что отошли в Тень. На самой Земле сейчас единовременно обитают не более полутора миллионов. Остальные — по разным планам, сферам — собирают составные духов, разбросанные по пространству прошлыми воплощениями и катастрофой. Надо найти, очистить до возможности слияния в единое целое каждую свою частичку. Работа, сам понимаешь, даже в космических масштабах, длительная и кропотливая. Здесь никакая спешка не допустима. Абсолютно.

— Надеюсь, ты уже собрал свои составные? — недоверчиво буркнул Дай.

— Нет, — не стал утешать его я. — Ещё множество частичек меня носится в пространстве, пока я сам ношусь по пространству. Хуже, что некоторые из них попали в Тень. И я не знаю, сумею ли извлечь их оттуда. А иные, — я грустно вздохнул, глядя на купол ближайшей резервации, — могут быть и где-то здесь, запертые в заблокированной памяти этих… уродцев.

Было в них что-то такое неправильное, неестественное, что даже Дай, никогда не видевший человека, назвал их уродцами…

3

И снова я надолго остался один на один со своими размышлениями, рея над планетой в свободном полёте. Дай опять зарылся в архив, и я с интересом ожидал, что следующее удивит его в истории Земли, моей планеты, о которой я помнил всё с момента моего первого проблеска в духе. И которую теперь постигал в её новом, ещё только формирующемся облике. Я летал над планетой, дивясь и привыкая к необычным очертаниям суши, то обширным материком, проплывающей далеко внизу, то бесчисленными островками со множеством перешейков, бродов, даже естественных, какими-то причудами катаклизма сооружённых, мостов. Это когда пласт извергнутой лавы после подвижек почвы оказался повисшим, опираясь на два-три, а то на целую сеть островков. И снова цельный материк от одного полярного круга до противоположного. В общем, суша, почти не прерываясь, — настолько кучно лежали острова, — располагалась теперь довольно равномерным поясом по экватору. Наклон оси исчез, орбита практически круглая, удаление от солнца умеренное. И на всей суше теперь царил ровный, мягкий климат. Океанов стало два — северный и южный. Дальше полярных кругов островов на них не было. Не было и льда: на обоих полюсах установился вечный полярный день.

И только луна, по-прежнему не желая вращаться вокруг собственной оси, вокруг Земли бежала верно и неустанно, разве что по более эллипсоидной орбите с крайними положениями почти над полярными кругами. Так что, месяц теперь выглядел не вправо-влево рожками, а вверх-вниз. Не идеально, конечно, под небольшим углом, но это потом когда-нибудь астрономы уже будут отмечать. Я же отметил для себя чисто лирически, втайне радуясь, что луна всё же осталась, никакие кометы и астероиды её не раскололи.

Так, летая, попытался несколько раз затесаться в стайки сородичей по телу, явно неразумных, в крайнем случае, — на уровне собаки.

Облаять они меня не облаяли, кусать не стали, а как-то суетливо, бестолково трепыхая крыльями, разлетелись при моём приближении и только где-то у горизонта вновь собрались вместе. Я не мог пока понять их поведения, так как, чтобы не мешала, индивидуальность своей особи подавил прочной блокадой.

* * *

Несколько раз опускался чуть не на поверхности куполов резерваций. Их я насчитал по всей планете около трёхсот. В двух, самых крупных, было на глазок тысяч по десять жителей. На мелькающего над куполом дракона абсолютно никто не обращал внимания. И вообще, создавалось впечатление, что они видят лишь внутреннюю поверхность купола. Это явно интриговало, хотелось попасть внутрь, всё поскорей увидеть самому, узнать…

Но…

Сам купол преградой мне не был. Я мог и залететь внутрь, накопив электромагнитный заряд и прорвав поле. Только кто может сказать, как отреагируют на это жители? Ладно, если пришельца уничтожат какие-то, невидимые снаружи, защитные приспособления (оружие никакого вида не наблюдалось ни у одного индивидуума). А если наоборот — жители начнут от шока или от внесённых мною из чуждого им мира бактерий болеть, вымирать? Нет, рисковать нельзя.

Время от времени от куполов резерваций отделялись энергетические капли и, тихо покачиваясь, медленно, словно бесцельно, поднимались немного выше облаков и плыли, как бы течением ветра несомые, всегда в одном направлении: с востока на запад. Я понаблюдал за этим загадочным явлением.

Никакого графика, никакой системы в зарождении и путешествии капель не наблюдалось. И поэтому мне пришлось поноситься над планетой от резервации к резервации, пока, совершенно случайно, обнаружил у основания одного купола уже оформившееся образование. Капли эти, в отличие от куполов, были абсолютно непрозрачны и непроницаемы, будто обладали прочностью и плотностью порядков на -дцать больше.

Зародившись у основания на уровне поверхности земли, капля не оторвалась тотчас, но словно потекла по внешнему полю купола вверх, туда, где уже круче начинали сходиться радиусы к макушке. Впечатление было именно, что она течёт. Так по стеклу когда-то стекали дождевые капли. Так они сейчас стекают отовсюду, в том числе, и с меня, когда я не в полёте. Разница только, что эти капли текли вверх. А потом, словно не желая скапливаться на макушке купола, отрывались без малейшего усилия и видимых следов, и дальше уже существовали самостоятельно. Размеры их, так же без всякой системы, колебались от полутора до десяти-пятнадцати метров в диаметре. Но не меньше и не больше.

Из моих наблюдений стало ясно, что большую часть пути капли действительно плывут по течению ветров, теперь на удивление устойчивых. Сами ветра скатывались с полюсов, с океанов и, не имея на пути препятствий из-за полного отсутствия высоких гор, дули с постоянным направлением с северо-востока на запад и с юго-востока туда же, словно плетя бесконечную косичку над континентом. Поэтому капли могли, пользуясь только течением ветров, без конца кружить вокруг Земли.

Но этого они не делали. В виду того или иного купола резервации, капля выходила из потока воздуха и, неведомо, чем управляемая, устремлялась к цели своего путешествия. Подлетев, она будто приклеивалась к поверхности и, по-прежнему медленно, стекала, теперь уже «правильно» — вниз, к основанию, где, спустя немного времени, исчезала, видимо, поглощённая энергетическим полем купола.

Я проследил, таким образом, несколько капель от зарождения до исчезновения, но пока не сумел проникнуть в тайну их сути. Всё же, очень это похоже на энергетический, информационный обмен. Тем не менее, в этих сверхзащищённых каплях-капсулах переправлять можно что угодно, в том числе и людей. Особенно, если они ведут столь неспешный образ жизни. А это явно наблюдается.

Но этот вот конклюжен смотрелся несколько неуклюже на фоне выбивающихся из стройного ряда «капелек», которые… никуда не долетали. Они так же, как и все, формировались у основания куполов, так же «стекали» к их вершинам, отрывались и, попав в течение ветра, какое-то время — произвольное для каждой из них, — плыли в пространстве. Но потом начинали истаивать и растворялись, в конце концов, бесследно. Приравнивать эти случаи к авиакатастрофам былых времён, как раз из-за бесследности исчезновения, было невозможно. Сколько ни пытался я разобраться в этом интересном феномене, — пришлось-таки отправить его в дальние зоны сознания до появления новых, доступных пониманию, данных. А получить их можно только проникнув под своды купола какой-либо резервации.

Я вернулся к Хранилищу, рассчитывая посоветоваться с Даем во время его очередной вылазки «подышать».

* * *

Дай не заставил себя ждать. Он показался в проёме входа с книгой в руках. Я узнал один из трёх экземпляров Библии. Книга была раскрыта на каком-то из Евангелий. Друг мой вновь был розово-красным от вспышек внутреннего огня сущности: свидетельство очередной потери равновесия.

— Дай! — пошутил я. — Если ты сожжёшь скафандр, тебе придётся влезть в такое же «летающее земноводное», — и шумно помахал крыльями, нагоняя на него волны воздуха. — Остудись!

Товарищ, уже приготовившийся выпалить какую-то тираду, растерянно замер, поморгал, сжимая и расширяя вновь до предела зрачки своих зауженных глаз. Красные пятна с его кожи медленно сошли, начал меркнуть, серея, и розовый оттенок. Но едва Дай обратил взгляд на книгу в руке, вновь порозовел, непонимающе хлопнул ладонью с четырьмя гибкими пальцами по странице Евангелия.

— Но почему же? — снова заморгал он. — О пришествии было известно всегда, Он сам об этом сообщил, и ждали все годы, все века и тысячелетия. Ждали, готовились и… Почему пришествие явилось неожиданностью, а, Таната? Ты можешь мне это объяснить?

— Попробую, — улыбнулся я. — Но сначала скажи: ты когда-нибудь видел сошествие ангела?

Дай смущённо развёл руками, по-прежнему держа в левой раскрытую книгу.

— Ну, откуда?! Ведь ангелы — явление чисто земное!

— Хорошо! Для начала я покажу тебе это. Иначе ты просто совершенно не сможешь понять, как бы я ни описывал детально и красочно. Жди и наблюдай.

Я сосредоточился, выделяя из своей сущности всё самое чистое, самое светлое, сопровождая это молитвой, мольбой к Нему, дабы не допустил распада сущности, оберёг меня в минуты смятения. Этой молитвой, этим устремлением словно тончайшей нитью единясь с Ним, с его поддержкой.

Невидимой, неосязаемой в мире физическом, эта часть меня тут же устремилась ввысь, в надземье, туда, где она только и могла находиться невредимо, придерживаясь такой же неосязаемой, но очень ощутимой в духе нити молитвы единения.

Дай молча наблюдал за мной и, конечно, ничего не видел и не чувствовал. Я же ощутил почти физическую боль отрыва части своей сути — лучшей части. И даже если бы не демонстрация для Дая, поступил бы так, как поступил: упал на колени и с истовой молитвой обратился к Нему, моля об очищении того, что во мне теперь осталось — так резко прочувствованное в эти мгновения.

…Крупинки сомнений — острые и колючие, как грани расколотого алмаза…

…Полоснувший сердце — огненное сердце! — ледяными лезвиями страх невозвратности потери…

…Чувство отторжения от братьев моих, несчастных, видоизменённых, в резервациях — тупыми ржавыми иглами пронзило плоть сжавшегося от боли живого сердца…

Он откликнулся. Я почувствовал нежное прикосновение его любящего сердца к сердцу моему. И суть моя устремилась на воссоединение. Подобное устремляется к подобному. И к моему, очищенному Его нежным касанием от сомнений, страха, неприятия — к моему сердцу устремилась из надземья лучшая часть моя — завершить излечение.

Сквозь слёзы благодарности я уже видел летящего ко мне моего ангела — лучшую часть меня. Заметил, что Дай неотрывно следит за мной, и только молча указал ему рукой ввысь, где словно слабое облачко показалось в чистейшей синеве неба.

Мы оба следили за его приближением. Краем глаза я уловил какое-то движение почти у горизонта, но не придал этому значения: не было ни сил, ни желания. Сознание моё, сердце моё были поглощены сейчас одним стремлением скорейшего воссоединения в единое сути моей.

Лёгкое облачко, очень быстро обретая всё большую плотность, устремлялось прямо к нам. Вот уже различимо лицо — прекрасное, сияющее. От него отлетали назад пряди энергии, сходные с золотыми сияющими локонами, окружёнными ярким свечением. А за локонами энергия клубилась с завихрениями, создавая впечатление множества крыл — они действительно походили на крылья: округлые за лицом, за локонами, перисто отлетали назад.

А при большем снижении обрисовалось ниже лица и тело, словно одетое в белоснежно-радужные одеяния. Энергия дальше видимых крыл простягалась чуть не сквозь весь слой атмосферы свивающимися, летящими лентами сотен радуг.

Я протянул к нему руки, и от его тела тоже отделились две руки, устремлённые ко мне. Когда они коснулись рук моих, были уже почти плотны.

— Спасибо! — счастливо прошептал я, держась за его полубесплотные ладони, вглядываясь в прекрасное сияющее лицо.

Только так я и мог увидеть себя со стороны: духи в зеркалах не отражаются. Облик же физического тела истинной информации не несёт.

— Я вернулся! — невероятной чистоты музыка прозвенела в его словах.

— Спасибо! — повторил я, переполненный любовью, воссоединяясь с ним.

Дай широко раскрытыми глазами наблюдал, как тает, исчезает дивное видение. На глазах его блестели слёзы.

Лишь спустя некоторое время мы оба пришли в себя от пережитого. Я восстанавливал равновесие чуть дольше: лишь третий раз в своём существовании я вызвал это деление духа. И знаю от других, что это никогда не становится привычкой.

Дай восторженно смотрел на меня.

— Я видел тебя в духе, Таната. Но это… Как у тебя получается быть таким?!

— Это была лучшая моя часть, — откликнулся я, вновь краем глаза отметив беспокойное шевеление у горизонта. Похоже, «летающие земноводные» чем-то встревожены: поднялись в воздух не все ли семьи. В эти минуты я как-то совсем не помнил, что сам обретаюсь на Земле в теле дракона, что сердце живое, пославшее молитву единения к Нему — сердце этого странного существа, чьи сородичи, скорей всего, являются просто домашними животными на планете одного из наблюдателей, завёзшего некогда на Землю нескольких зверушек. Сейчас мне было не до них, не до их волнений.

— И так — все люди? — прерывистым голосом спросил Дай.

— Да, — кивнул я. — У каждого человека есть ангел — его лучшая, чистейшая часть духа. Ты видел, как он явился, — я уже пришёл в себя, но ещё не был готов к объяснению того, что обещал Даю. Я надеялся на его воображение. — Представь себе, что спускаются одновременно пять, пятьсот, пять тысяч таких духов, явившись словно из ниоткуда…

Я замолчал, давая другу возможность увидеть это внутренним взором. Сам же тем временем возносил благодарственную молитву к Нему, восстанавливая, укрепляя и утверждая своё пошатнувшееся от пережитого потрясения равновесие.

Драконы между тем стягивались со всех сторон, как-то непривычно молчаливо, без присущих им визгов, свиста, тявканья. Подлетали, кружили поодаль и рассаживались — на валунах, на деревьях, просто на земле. Мне недосуг было разбираться в странностях их поведения.

Глянув в очередной раз на Дая, я увидел его расширенные, излучающие восторг и счастье глаза, почувствовал ускорившееся биение его сердца. Он представил. Готов был и я.

И я рассказал ему.

4

…Да, люди знали о пришествии и ждали его. Даже исповедовавшие другие религии, зная о верованиях христиан, подсознательно ждали. Пусть и без веры: своё очищение они проходили в своей религии. Сути это не меняло. Ведь любая религия, — не анти-, а обращённая к богу, каким бы именем его ни звали, — вела к чистоте духовной.

Но, вот так, потому что лучшая, более чистая часть духа не могла существовать в теле физическом, то часть, проходящая в нём очищение, не могла воспринять нефизичность пришествия.

Ждали рождения. Ждали каких-то комет или астероидов, ждали катаклизмов чисто земных, объясняемых земными науками. Всё же, в любом случае, взоры были устремлены к небу.

* * *

Всё больше и больше чистых духов уходило в надземье, к Нему. Всё плотней и мрачнее сгущалась тьма от оставшихся неочищенных. И на Земле жизнь становилась всё более невыносимой. Действия тёмных сущностей вызывали страшные катастрофы планеты, одновременно отягощая социальное положение общества. Ничего не поделаешь: это способ их существования.