Бесплатный фрагмент - Колыбельная акинака

РАЗМАХ

Кто читал песенные сборники Филипа Молчаливого и Руби Златовласки Роуз, несомненно, знакомы со Скайсдором, его важными событиями последних лет и героями, кои принимали в них участие. Для тех, кто впервые держит том серии «Песни клинков», упущение сие не станет критическим. Не раз ещё его герои вспомнят о минувшем лихе и о благодатных днях. И всё же погружение в книги «Молчаливый голос» и «Клёкот из глубин» будет не только преимуществом в осмыслении масштабной саги, но и увлекательнейшим приключением.

Как уже было сказано, действие героической эпопеи развернётся в Скайсдоре, на севере Мифриловых Королевств. Земли к югу в этот раз тоже примут значимое участие в великих событиях.

Свои песни скальды сложат как о знакомых по первым двум книгам героях, так и о совершенно новых.

Множеством точек зрения, полифонией голосов, стихами и аккордами сложатся баллады, марши, гимны и колыбельные; чарующие, трубящие и гремящие, запоминающиеся своей историей. Историей о поющих клинках и о людях, что слышали их металлические голоса.

В конце книге присутствует ссылка на цветную карту в хорошем качестве.

Книга содержит немало песен в формате текстов. Их можно прослушать в аудио исполнении. В конце текстов после значка ♪ следуют ссылки на яндекс. диск, где представлены композиции.

В конце книги представлена ссылка на полный плейлист.

ПРЕЛЮДИЯ

«Из миллионов жизней арфа,

По её струнам длань нещадно бьёт —

И это не дремучий варвар, —

Судьба очередной берёт аккорд.

Размах, и вот: пошла щипать,

Перебирать, басить, забыв про ноты,

И акинак ей будет подпевать,

Пока вы все навеки не уснёте…»

Сокол I

— Их песнь — гимн нашей родины. Ты слышишь его, брат? — Голубка подкралась бесшумно.

Сокол смотрел вдаль, где серое море целовало небо, растворяясь в нём. Природа вновь намекала, что границы условны и даже горизонт может быть стёрт.

Далёкий рокот звучал слабым отголоском звёздных рифм.

— Поэтично, не так ли? — Сокол посмотрел на сестру. Её раны едва затянулись розовыми рубцами. Эти вечные метки побелеют со временем, но уже не покинут светлое лицо Голубки. Сестра вновь отрастила волосы, скрыв шрамы на голове и пустую глазницу. Она надела тунику с высоким воротом и длинным рукавом, но память Сокола позволяла видеть насквозь. И каждый след от людской жестокости на теле сестры для него — не скрыт и не забыт.

— Ветер доносит до меня все их напевы, но, признаюсь, за хлопаньем крыльев я не могу распознать голоса, — в единственном сером глазу Голубки Сокол читал её настроение.

— Они все грустны, как и ты.

— Не думаю, — Голубка вымученно улыбнулась. — Я слышу тоску. Тоску и скуку, но разве это главные партии? В песнях тёмных клинков доминируют кровавые ноты. Жажда, ненасытность и безумие — аккорды их партитур!

Теперь глаз сестры налился бордовыми слезами гнева, а голос её задрожал. Клёкот буревестников и гавканье чаек поднялись на берегу, перебивая прибой. Небо озарилось молнией.

— Уже реже, но они поют и о доме, — Сокол склонил голову, обещая, — и ты услышишь все их песни, сестра.

— Все услышат, — с раскатом грома, эхом вторящим Голубке, каменистый берег внизу и горный выступ, где стояли брат и сестра, накрыло дождём.

Они распрощались.

Голубка осталась в Гнезде, дожидаться возвращения Сокола и восстанавливать силы. Брат же её, по договорённости, спустился из укрытия на вершине Касаточьих гор к Затопленному Лесу. Он должен был отыскать ещё один тёмный клинок. Зловещий и могущественный, служивший королям и обретший имя — Пьющий Души. Его чёрное лезвие, исписанное пророчествами на забытом языке, невероятно опасно; угрожающе величественно своими тайнами, сокрытыми силами и песнями.

Лидеры Зверинца, большой семьи Голубки и Сокола, не желали рисковать, поэтому на помощь брату послали Тигра и Волчицу. Они уже ждали внизу, в тени крутой скалы.

Где поросшие осокой низины тонут во мраке хищного леса, троица соединилась для пляски.

Берегись, гиблая земля!

Et’are, mortis gaia!

Страшитесь, живые и мёртвые!

Et’teron, vital en mori!

От танца диких охотников содрогнётся округа!

Voleyen rexus area et’tremori!

Червь

Яркая вспышка от молнии осветила путь. Могильники ждали впереди, совсем близко.

Ормарр по прозвищу Червь нервно бурчал.

— Ты чего? — Халлстеинн стоял рядом.

— Ждём и ждём Эгиля, где эту пучеглазую тварь мары носят? — Ормарр обернулся и убрал факел в сторону, чтобы разглядеть среди корявых корней, раскинувшихся над затопленными оврагами, своего второго компаньона.

За раскатом грома с извилистой мшистой тропы послышались ругательства, чередующиеся с громкими шлепками по лужам. Робкий огонёк пламенника неуклюже прыгал вместе с Эгилем.

— Опять сзади загрохотало! Будто нарочно! — компаньон наконец вернулся.

— А молния не предупредила о скором раскате?

Эгиль таращился на Ормарра как полоумный:

— Почём мне знать, что на уме у Вотана!

— Негораздок ты, вот и всё, — Халлстеинн плюнул под ноги. — Если бы не твоя зоркость, сидел бы ты сейчас у себя в лачуге да дрожал как осенний лист.

— Я и тут дрожу, а холод только усиливается! Вот и дождь.

Шум стихии донёсся издалека. Ормарр Червь был уверен, что непогода разыгрывается в вышине Касаточьих гор, а может, и над морем тоже. Здесь в низине, где гиблая земля, известная как Затопленный Лес, укрыта мощными кронами, вероятней промокнуть, провалившись в овраг, нежели от струй дождя.

— Не время для ругани. Мы на месте. Я знаю.

Изворотливый плут Ормарр, заслуживший своё прозвище Червь за необычайную физическую гибкость, не ошибался. Древнее захоронение, которое он искал, было совсем рядом. Могильники короля зимы, одного из десятки первых, разделявших власть над севером, озарила вспышка две минуты назад. Пики на высоких склепах и статуи, показавшиеся на кроткий миг среди теней, это подтверждали.

Экспедиция достигла цели, оставив позади трудный путь, наполненный судьбоносными встречами и обстоятельствами. Боги, аль йотуны благоволили, Ормарр не гадал. Почём ковыряться в заднице, размышляя о высоком, когда нужно действовать.

— Чего застыл, Червь? Обделался от радости? — грубяин Халлстеинн не просто так нервничал. Ормарр сразу понял, что худого сморщенного мудреца манят легенды о могильниках Затопленного Леса не меньше.

Повстречал Халлстеинна Червь в Кроссвинде, в таверне «Горячий бык». Сначала запылившийся с дороги путник показался полоумным бродягой. Измождённая морда, тронутая сединой растрёпанная борода и немытые седые космы на башке, — так выглядел Халлстеинн, когда приковылял пешком в рваной робе в посёлок на перекрёстке.

«Горячий бык» — легендарная харчевня, пережившая все ненастья севера, самая дорогая и знаменитая на всём Железном тракте. И вот на рассвете, когда прославленные наёмники, зажиточные купцы и сладкоголосые барды опохмеляются лучшим элем, заходит, хромая, этот говнюк:

— Воды, — так и говорит юному бармену. — Просто воды, умираю от жажды с дороги.

Трактирщик, видать, парень добрый, наливает ему чистейшей колодезной. А забулдыга жаждущий заявляет на всю таверну:

— Ни серебра, ни золота у меня нет, но есть нечто иное, гораздо более ценное.

Наёмники поставили кружки, протёрли рукавами рты. Кроме Ормарра в большом зале собралось за столиками не меньше дюжины тех, кто держал в руках оружие. Может, кто-то и махнул рукой на жалкого на вид Халлстеинна, но таковых было абсолютное меньшинство. Люди с мозгами смотрели и слушали, ведь прибывший в Кроссвинд забулдыга достал карту:

— Путь к сокровищам королей. Вот чем я обладаю. Помогите мне в поисках деньгами и силой, и поделим поровну найденное добро.

Халлстеинн вызвал торги. Купцы сдулись с них сразу, менестрели даже не гавкали. Им-то оно зачем? А вот наёмники сошлись в аукционе за карту сокровищ и бродягу-компаньона. Ормарр заметил, как блеснули лукавством глаза проходимца:

«Не просто всё здесь».

Осторожность осторожностью, но о короле зимы, захороненном на гиблой земле, ходили легенды по всему фольку. Давно уже скальды воспели главное его сокровище — волшебный тёмный клинок из метеоритного железа. Не уставали славить бродячие певцы и другие ценности древнего короля.

Торгуясь за карту, Ормарр понимал, что одного листка с маршрутом через Затопленный Лес мало для достижения цели.

«Откуда карта у путника? Кажись, знает проходимец куда больше, чем говорит. А значит, и не кинуть его в этом деле», — смекнул Червь.

Когда из битвы кошелей вышел победителем Ормарр, он сразу пригрозил представившемуся в тот же миг Халлстеинну, что честность в предстоящим пути станет их первым законом.

— По рукам, — жилистая хватка нового соратника стала хорошим знаком.

За несколькими кружками эля, блюдами с соленьями и жареным кабаном велись разговоры, пелись баллады и лились шутки. Халлстеинн показал себя в беседе умным и открытым, делился мудростью и планами.

— С твоей силой, Ормарр Червь, моими знаниями и выдержкой мы станем хорошей командой. Но нам нужен кто-то зоркий, иначе не достигнуть в заболоченных чащобах нам древнего захоронения. Лето вот-вот настанет, земля мягка и влажна. В тенях Затопленного Леса тонут не только диковинные растения, но и путники, что не замечают за кочками смертельные трясины. До глубокой осени ждать придётся, либо…

Пришлось искать третьего компаньона.

Об Эгиле, опытном следопыте, поселившемся в дебрях Кроссвуда, редкими сплетнями обменивались в «Горячем быке». Прошлые заслуги неимоверно раздувались. Волк, говорили одни, зоркий филин, не иначе, утверждали другие. Ормарр и Халлстеинн не долго думая отправились в чащу на поиск хижины Эгиля, ушедшего на покой.

Камень из пращи предупредительно ударил Червя в плечо задолго до того, как хижина показалась ненамётанному глазу.

«Зоркий и меткий, и говорить не нужно», — заочно оценил Ормарр.

Пожалуй, на этом полезные качества Эгиля закончились. Пугливый, даже дёрганный, следопыт вблизи предстал чересчур осторожным и проблемным, в широком понимании.

Но всё же Халлстеинн и Ормарр закрыли глаза на недостатки рейнджера. Их руки чесались, чтобы потрогать заветные богатства и таинственное оружие. Так Эгиля и взяли в отряд.

В пути, затягивающемся из-за вечного нытья следопыта, Червь часто думал о том, как поделить с Халлстеинном меч. Точно чувствующий подвох, компаньон вслух рассуждал:

— Кто сказал, что клинок у короля был один? Я почти уверен, что в могильниках может обнаружиться маленький арсенал.

Время, чтобы это проверить, стремительно приближалось.

Снова сверкнула молния. Каменный мавзолей с массивными изваяниями на крыше стоял на пригорке, высясь над другими меньшими склепами и котловиной, заволоченной полуночной мглой. Валькирии, должно быть, крылатые воинственные проводницы в мир Вотана смотрели на путников с крыши. Приблизившись к двери из чёрного дуба, затворяющей вход в захоронение, троица компаньонов посмотрела на изваяния в ответ. Ожидаемо загрохотало, но Эгиль опять дёрнулся. Халлстеинн вновь злорадно расхохотался. Ормарр тоскливо выдохнул и едва слышно выругался.

Могучая дверь поддалась, когда к усилиям Червя присоединился напор компаньонов. Скрип ржавых петель отдался где-то внутри неприятной рябью. В нос ударил запах плесени и древнего тлена. Холод и сырость прикоснулись к лицу. Ормарр выставил пламенник, вытянув руку перед собой. Крупная пыль, потревоженная впущенным воздухом, неспокойно роилась.

«Непогода не даёт спать спокойно, — Червь робко шагал вниз по немногочисленным ступеням. — Только, мёртвых она не должна волновать».

Эгиль и Халлстеинн крались сзади. Ормарр споткнулся обо что-то. Компаньоны врезались ему в спину, дверь предательски скрипнула, и волосы на затылке приподнялись:

— Осторожно! — прошептал Червь.

— И сам смотри куда наступаешь, что там такое?

Ормарр подсветил факелом пол. Похоже, он споткнулся о кость. Рядом обнаружились ещё фрагменты скелета. Застыли так, будто рассыпались в стороны от пляшущего разложившегося мертвеца.

Продвинувшись вглубь захоронения, компаньоны обнаружили ещё один человеческий скелет, лежащий подле укутанного паутиной саркофага. Эгиль со свойственной следопыту зоркостью заметил давнишний след от кострища и фрагменты, как он полагал, трона, сложенные в него, но не до конца прогоревшие.

Голый склеп говорил о том, что его уже некогда посетили расхитители могильников.

— Арсенал, говоришь? — Ормарр не скрывал своего недовольства Халлстеинном. — Надеюсь, что в мелких криптах вокруг осталось хоть что-то ценное.

— Не спеши, Червь. Мы ещё не закончили здесь.

Халлстеинн приблизился к саркофагу, едва коснулся его, и скрипящее металлическое эхо прокатилось по склепу. Ормарр вслушался, разбирая в повторяющемся зловещем шёпоте только: «Anima absorber Johannes Sjöberg».

— Пьющий Души, — закивал Халлстеинн. — Песни Филипа Молчаливого не врут.

О прославленном скальде слышала и каждая собака в Скайсдоре, но вот чтением его песенного сборника или личным знакомством хвастали редко.

— Что ещё ты утаил от нас с Эгилем, плут?

Халлстеинн предательски замолчал, занятый саркофагом. Он отодвинул крышку достаточно, чтобы не только просунуть внутрь свою тощую руку, но и достать то, о чём так сладко отзывался. Бродяга практически нырнул внутрь огромного каменного гроба. Ормарр подумал о том, чтобы отвесить поджопник по костлявой заднице компаньона, но Халлстеинн внезапно вскрикнул и вынырнул из саркофага, плюясь на правую ладонь:

— Вот же дрянь адова!

Эгиль заистерил:

— Говори, говори, сукин сын, всё, что знаешь об этом месте!

— Халлстеинн, отродье придорожной пыли, не испытывай нас! — Ормарр обнажил свой меч.

Из саркофага вновь заголосила сталь, её вибрация и эхо прокатились по всему склепу, находя отклик в оружие в руке.

— Пьющий Души. Так зовут клинок, упокоившийся здесь. Выкованный для Каирвайля Разящего Навершия Сьёберга — одного из первых королей зимы, меч служил господину, даруя ему силу и власть. Но даже владыки смертны. По завещанию самого Каирвайля грозное оружие упокоилось с ним, сторожа труп господина. Десятилетия назад меч был похищен расхитителями гробниц, — Халлстеинн на несколько мгновений замолчал, посмотрев на скелет, лежащий у саркофага. — Расхитителем. Он убил товарища за обладание властью меча. Спустя долгие годы потомок искателя кладов вернул оружие в могилу короля зимы. Всё, как пишет бард.

Рассказ Халлстеинна напрягал Ормарра. Вспотевшая ладонь крепче сжимала рукоять оружия:

— Лучше бы здесь найтись и другим цацкам, иначе как мы будем делить трофеи?..

— Иных сокровищ, кроме Пьющего Души, здесь никогда не было, — отрезал Халлстеинн.

Самоуверенный плут напрашивался на справедливый исход для мошенника, сознавшегося в собственной гнусности. Червь уже был готов даровать вечный покой проходимцу, когда лукавство в голосе и дьявольский блеск в глазах Халлстеинна остановили его руку:

— Только я знаю, как его забрать. Мы продадим его и поделим деньги. Зло, таящееся внутри, нам удачи в любом случае не принесёт.

— Лжец и чужеяд! — Ормарр всё-таки приставил лезвие своего клинка к горлу компаньона.

— Не веришь мне? Попробуй взять.

— Эгиль, — Червь кивнул следопыту, и тот взял Халлстеинна на прицел короткого лука.

— Надо же, как вы спелись, — усмехнулся бродяга. — Мы всё ещё — команда, не глупите.

Ормарр, прикрываемый хоть и трусливым, но верным Эгилем, заглянул в саркофаг. Их распри с Халлстеинном вышли только на руку Червю.

В тёплых отблесках факела меч короля зимы, воспетый Пьющий Души, слабо переливался витиеватыми серебристыми рунами. Ормарр убрал в ножны свой клинок, протянул руку к чёрному оружию. Камень в эфесе, до этого не заметный, загорелся кровавым огнём. Тепло окутало саркофаг, и когда Ормарр едва не коснулся рукояти королевского меча, нестерпимый жар ударил в ладонь.

— Зараза! — Червь завопил куда громче Халлстеинна. — Как так?

Бродяга протянул надменно и в каком-то роде зловеще:

— Он — живой.

— Меч? — Эгиль нервно икнул.

— Вы плохо знакомы с историей тёмных клинков? Они выкованы из камня, упавшего с неба. И, как говорят, там, — Халлстеинн показал пальцем вверх. — Полно других миров.

Миров много, Ормарр знал это. Он читал разные Эдды, помнил о Беловодье, Асгарде, Пространствах Лофта и Лесах Хирсина. Где-то там нашли свои миры йотуны и духи. Но никогда, никогда не падали оттуда камни:

— Безбожный бред, плут.

— Тогда бери меч, и пойдём отсюда.

Халлстеинн подловил. Он знал и ещё что-то. Хитрый пройдоха.

— Достаточно теории.

Бродяга кивнул. Он достал из кармана крошечный блестящий предмет, сверкнувший даже в тусклом свете пламенников разноцветными переливами. Дверь скрипнула, Халлстеинн судорожно спрятал вещицу обратно. Эгиль пискнул. Ормарр обернулся к входу в склеп.

Далёкая вспышка молнии, и едва различимые фигуры в дверном проёме отбросили тени, тянущиеся к компаньонам.

«Неужели кто-то шёл за нами? Кто-то из Кроссвинда?» — Ормарр быстро положил факел на пол и сжал обе ладони на рукояти своего меча.

Рядом со скрипом натянулась тетива лука Эгиля. Червь был уверен, что и Халлстеинн держит на изготовке свою короткую секиру. Свет пламенников опустился к ногам, фигуры, стоящие на входе в склеп, медленно проявлялись во тьме. Радужными переливами едва заметно струилось их обмундирование, точно как странная вещица Халлстеинна.

«Нет, они не из Кроссвинда».

Глаза адаптировались к мраку, рисующему над призматическими доспехами бледные тени лиц и бесцветных волос.

— Кто вы такие и что вам нужно?! — вопросы глупые. Ормарр прекрасно понимал, что чужаков привлекло сюда оружие древнего короля, как и его крохотный отряд.

С грохотом стихии троица незнакомцев сделала свой первый шаг навстречу, ступив на лестницу, ведущую к коридору и нишам склепа. Эгиль спустил тетиву, стрела рассекла холодную черноту, утонув в неизвестности. Что-то сверкнуло впереди, и пугающее присутствие чего-то колдовского разогнало сердечный ритм.

Следопыт спустил тетиву повторно через считанные секунды, Халлстеинн громко хрустнул суставами, Ормарр почувствовал, как даже в дыхании отражается его дрожь. Адреналин колотил в виски горячеющей кровью. Скрип тетивы, залп, скрип, залп. Стрелы исчезали в глухоте, не достигая противников.

С выставленными вперёд руками чужаки на полусогнутых ногах медленно приближались, рябь воздуха, едва мерцающая во тьме древнего могильника, барьером заслоняла противников.

«Чары, никак, чары», — на лбу Ормарра с этими мыслями выступил холодный пот.

Одна из фигур, самая стройная, возможно, женская, дёрнулась в сторону. С рыком хищника и блеском густой шерсти то, что представлялось человеком, обратилось в огромную волчицу. Молниеносный натиск атакующего зверя волной отбросил Червя. Тварь набросилась на Эгиля. Скулящие выдохи и звуки рассекающегося воздуха быстро перебил вопль боли компаньона. Ормарр, поваленный на пол, не выронил меч, поднялся, схватил факел и ткнул им в волка, поджигая шерсть. Взмахнул клинком, но заскуливший зверь ретировался, оставив Эгиля.

Двое других чужаков растворились во мраке. Халлстеинн возился с саркофагом.

«Нашёл время!»

Огромная волчица обернулась вновь человеком, пламя, объявшее шерсть, оказалось сброшено радужной бронёй. С женским всхлипом она встала в боевую стойку, достав из ножен на поясе короткие мечи.

Под потолком вскрикнула птица, внизу в кромешной тьме позади саркофага фыркнул другой зверь, точно дикий кот. Халлстеинн отскочил оттуда вбок, бросая на пол чёрный клинок.

«Смог, значит, достать!»

— Хватай его! Беги! — бродяга явно говорил о мече. Ормарр не медлил. Он ловко и уверенно схватил рукоять Пьющего Души. Никакого жара в этот раз Червь не ощутил, только вибрацию, отдавшуюся в руке.

Эгиль кряхтел рядом, схватив в руки факел. Следопыт поднял его над собой, скорее всего, надеясь защититься от волчицы. Пламя блестело, отражаясь в мокрых глазах рейнджера. Кровь обагряла его лицо и руки, сливаясь с рваными ранами от когтей и зубов.

«Эгиль, Эгиль», — Ормарр мгновенно понял, что останется здесь с ним навсегда, если не послушает Халлстеинна.

Червь бросился к выходу, женщина-волк ушла в сторону.

«Правильно, — с короткими мечами ей, бабе, не тягаться с ним. Проносясь мимо уступившей путь противницы, Ормарр почуял резкий запах палёной псины. — Ах, вот что… Может, пламя и погасло, когда она обернулась человеком из звериного обличья, но ожоги получила».

Кошачий рык и птичий крик раздались позади.

«Они не отступят так просто, — Ормарр выбежал прочь из склепа, не затворяя тяжёлую дверь. — Это их не остановит. А Халлстеинн, каким бы проходимцем он не был, будет иметь хоть маленький шанс на спасение».

На секунду в голове промелькнула мысль о том: «Почему королевский меч теперь не обжигает?»

Но над ней взяли верх инстинкты: «Беги, идиот, всё потом!»

В самом скором перемещении по Затопленному Лесу, во тьме, факел, дрожащий огнём впереди — скорее враг, чем друг. Да и не стоит привлекать внимание преследователей пламенником как маяком. Ормарр выбросил его в сторону.

Над покровом листвы ещё шумел ливень. Потоки воды струились по широким стволам вековых деревьев и стекали местами с густой зелени крон, пополняя запасы жижи в ложбинах и яругах. Низкий гул и рокот сжимали куполом Затопленный Лес, точно звёзды готовы упасть и твердь небесная за ними.

Валькирии на склепе короля зимы проводили Ормарра своим взглядом. Он почувствовал:

«Хм, может, это они? Посланницы самого Вотана гремят крыльями над гиблой землёй, перебивая ненастье? Мечтай».

На самом деле он мечтал о том, чтобы не споткнуться, не угодить в трясину, остаться жить. Здесь, в бренном теле, в мире людей. Меч, Пьющий Души, похищенный из могильника, грел руку. Казалось, оружие соглашается, поскрипывает и ропщет, сливаясь с полифонией злых звуков.

Ормарр бежал долго. Несколько раз едва не падал, скользя по примятой траве на свежих тропах и спотыкаясь о мелкие коряги и камни. В один миг он резко остановился. Почудилось, что дикий зверь зарычал. Уж не одно ли из отродий, пришедших за клинком, это?

Чёрный королевский меч отозвался на тревогу, нырнув в ладонь.

«Хорошо, если это простая животина. С колдунами из склепа мне не тягаться в одиночку».

Чужое дыхание. Неровное, взбудораженное, загнанное, где-то неподалёку. Оно предупреждало о смертельной опасности. Оно было не одно. Хищные звериные голоса шептались, пронзая ветер. Загадочный клинок в руке пел: «Прячься!»

«Куда?!» — хотел бы спросить Ормарр.

Забиться меж корней могучего древа? — Промокнуть, замёрзнуть и всё равно сгинуть. Червь гибок достаточно, чтобы схорониться даже в небольшом дупле, но где найти такое?

Смерть вела хоровод, смыкаясь кругом, готовая забрать душу. Небеса затихли. Только дождь шумел, затухая.

«Валькирии не спешат за мной».

Ормарр увидел путь к спасению в подходящем древе. Клён, упругий и достаточно молодой, рос совсем рядом. Оружие в одни ножны, и можно взбираться. Нижние ветви позволили ухватиться.

«Подтянуться, не забывать про опоры…» — Червь карабкался достаточно умело и лихо. Замер, когда зловещий рык раздался прямо под ним. Хотелось верить, что твари внизу не учуют его. Дождь смешивал запахи леса, спускал вниз ионизированный молниями воздух и насыщенный аромат хвои, прибивая к земле дух животных и человека.

Обнимая ствол клёна, Ормарр глушил дрожь, однако неуёмное сердце бешено колотилось, отдаваясь пульсацией под корой.

Червь вслушивался, жмурясь.

Дуновение ветра, треск ветвей, шелест листвы, шуршание иголок, собственное сопение и колыхание в груди. Ни звериных голосов внизу, ни человечьего разговора.

«Неужели ушли?»

Открыв глаза, Ормарр на удивление быстро адаптировался к ночной тьме. Неразличимые по цветам очертания деревьев становились всё чётче, влага и конденсат ловили самые робкие отблески света, позволяя сориентироваться. Низ ствола выныривал из мрака, земля рядом виделась тихой и неподвижной.

В глаза бросилось нечто играющее красками. Рукоять Пьющего Души струилась цветными переливами. Что-то двигалось по ней, будто жидкость.

«Вещица Халлстеинна?» — похоже, он применил ту штуковину, чтобы оружие «поддалось».

Внимание от меча отвлёк протяжный пугающий вой. Ормарр всматривался в заросли внизу, пытаясь понять, что происходит, ведь казалось, что это человек.

Наконец Червь расслышал и бормотание. Новый стон и новое причитание, теперь разборчивое:

— Как же мне холодно…

Ормарра сковала новая волна страха. Он узнал Эгиля, но с трудом верил, что тот ещё жив.

— Как же зябко, — окончания слов терялись в дрожи дыхания. Голос следопыта тонул в ночи, цепенея от её хлада.

Поступь мягких лап донеслась до навострившего уши Червя. Кошачий глас, отчаянный крик Эгиля, недолгая возня, и тишина.

— Вотан, прибери его в свои чертоги, — беззвучно зашевелил губами Ормарр.

«Они ещё здесь. Адова троица нелюдей, перекидывающаяся в животных».

Закликала птица. Подумалось — сокол.

Руки уже порядком затекли, обнимая клён. Но двигаться с места опасно!

Скрип ветвей, что-то сверху. Ормарр поднял голову. Полы тканой рясы качнулись в паре метров над ним:

— Меч у тебя? — шёпот опустился, обжигая слух.

«Халлстеинн?! Не может быть! Как?!»

— Да, — тихо процедил растерянный Червь.

— Хорошо. Замри пока на месте.

Птица крикнула вновь, совсем рядом. Крылья захлопали ещё выше. Ормарр посмотрел, как Халлстеинн устремился по дереву ввысь, и зажмурился. Странные шорохи, крик компаньона. Что-то закапало сверху, заструилось, полилось с раскаченных ветром ветвей. Пугающие звуки, хрипы, стоны высоко над головой только подтверждали, что стекающая вязкая субстанция вовсе не дождевая вода. Ормарр обнял клён левой рукой ещё крепче, нащупывая правой стекающую с темечка дрянь. Даже в сгущающемся мраке было понятно: это кровь.

Громкий треск всё там же, сверху, предвестил о грядущем. Что-то крупное падало вниз, ломая ветви, разгоняя звуки в спокойствии затихшего ненастья. Что-то крупное лишь сверкнуло уже знакомым радужным переливом, оставив после себя в воздухе мелкие парящие перья. Ормарр не успел посмотреть вниз, его окликнули с выси:

«Dormit, sed adhuc exregiscimini.

Тот, что спит, но ещё проснётся.

Evigilabit certe et obsteret clamoribus suis et gemitu omnium inimicorum moruorum, quis prope erit.

Непременно пробудится и оглушит своими воплями и мертвенными стонами всех врагов, что окажутся рядом».

Халлстеинн шептал протяжно и певуче. Похоже, он обращался не к компаньону. Оружие короля зимы дрожало в ножнах, отзываясь на песнь как на заклинание. Бродяга спускался.

«И вернётся сын в дом своего отца.

Et filius revertetur ad domum patris sui.

И успокоятся души тех, кто был проклят на веки вечные.

Et animas maledictorum in secula seculorum requiescent».

Халлстеинн прыгнул, наваливаясь на Червя. Удержаться не было никакой возможности. Ормарр слетел вниз, ломая спиной ветви клёна. Плут, встретившийся ему когда-то в таверне «Горячий бык», наседал сверху. Оскалу чёрных зубов и бездне налитых кровью глаз Халлстеинна позавидовал бы в устрашении любой хищный зверь. Адовы твари, пришедшие следом за ними в могильник короля зимы, не обладали и долей его богомерзости.

Тело вбило в размокшую почву с тупой сквозной болью.

Халлстеинн прекратил скалиться, отстегнул от пояса раздавленного Червя ножны, поднялся, как ни в чём ни бывало, и отправился прочь.

«Где же валькирии? — успел подумать Ормарр. — Я готов. Я готов? Я готов…»

Голубка I

Утренняя звезда короновала приближающуюся зарю.

Голубка вслушивалась в небо всю ночь. Шум крыльев, скрежет стали, песни тёмных клинков и древние заклинания звучали для неё постоянно. Сегодня они перемежались с близкой стихией, но оставались различимыми. Иногда с рябью пространства-времени Голубка улавливала реликты далёких катастроф. Самосуть Вселенной колыхалась, память всего сущего расползалась по ней. Но своего Бога сестра Сокола больше не слышала.

С вершины утёса открывался вид на простор над безбрежным морем. Небеса и вода разделились полоской света. Чужое солнце восходило над чужой землёй, знаменуя для Голубки лишь ещё одно потрясение.

Волчица и Тигр почтили Гнездо своим визитом. Сокол погиб, иначе они бы не поднялись к его сестре.

Тело брата, искалеченное падением, уже лежало на полу их жилища, когда Голубка вернулась с утёса. Так погибают гордые птицы. Волчица и Тигр стояли рядом, смотрели на сестру Сокола с грустью. Но она знала, что эмоции не касаются её брата.

— Пьющий Души, — поняла Голубка. — Вы упустили меч. Случилось что-то очень странное, что-то, что сломало крылья Сокола.

К чему отвечать, если ответом будет «да»? Молчаливое согласие куда красноречивее.

— Странник прибудет совсем скоро? — Волчица боялась.

И не зря.

Голубка взглянула на её ожоги. Ради этого никто не пошевелит пальцем. Без глаза и даже без руки можно бороться. Шрамы только напоминают об уроках. Люди — жестоки и не так просты, как могут показаться.

— Я предупрежу Странника, что нам не обойтись без Смотрительницы, — Голубка взглянула на Тигра. Тот лишь смиренно урчал. — Что встало на вашем пути? Расскажите мне, прежде чем они прибудут.

— Мифрил.

Ответ Тигра обеспокоил Голубку. Люди некогда владели этим металлом, но давно утратили.

— Они знали, — в этих словах Волчицы слышалась тревога. — Вернее один из них. Чужак, что похитил меч, владел навыком сковывания орихалька мифрилом.

С этой вестью пришлось осознать неминуемое. Весь Зверинец должен собраться вместе.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

«Скажу, я здесь, возьми меня,

Смотри, ладонь не обожги.

Звучит мелодия, звеня,

И сзади слышатся шаги…

А песнь песней моих тиха,

Ведь я пою за упокой.

И крик проспишь ты петуха,

Когда уснёшь в боку со мной…»

Филип I

— Зверинец, — задумчиво протянул Филип. — Так они сами себя называют? Им подходит.

Леди Булава сложила руки на груди:

— Я думала, ты это уже слышал, — она прицыкнула. — Толку от тебя совсем мало.

— А чего вы ждали? Я музыкант, а не энциклопедия.

Бард, известный в Скайсдоре как Филип Молчаливый, не лукавил с Леди Булавой. Ему и в самом деле немногое знакомо о таинственном обществе, охотящемся за тёмными клинками.

— Я теряюсь в догадках и о том, зачем было хватать меня и Руби и увозить чёрт-те куда! Самое настоящее похищение знаменитых бардов!

— Задержание с целью допроса. Мы служим ярлу Фолпура — Густаву Северному Ветру, я уже говорила, — Леди Булава дёрнула нижней челюстью.

«Стоит быть осторожней. Она разозлилась».

На самом деле её звали Брунхильд, хотя бы она так представилась, но Филип дал двухметровой бабище, выбивающей из него информацию кулаками и пряниками, более подходящее имя. И уверялся в своём остроумии, глядя на ёжик волос, торчащих на огромной башке во все стороны как шипы на утренней звезде.

— От моей подруги толку больше?

Усмехался бард не на пустом месте.

Руби «Златовласка» Роуз — его подруга, коллега и спутница, — нема. Она не родилась такой. Руби — певица, автор песен и знатный обогатитель фольклора. Свой голос златовласая красавица потеряла, когда её повесили. Да, она выжила, на это сыграли случай, удача и Филип, оказавшийся рядом. Впрочем, вместе с голосом Златовласка растеряла и многое другое. Грязная седина, вкравшаяся в копну кудрей, лишила прозвище прямого смысла. Травмы, глубокий стресс, испытанный на пороге смерти, откликнулись со временем на облике прекрасной Руби Роуз. Филип познакомился с ней до печальных событий в очевидно юную пору. Морщины, появившиеся предательски рано, следы от колючего хомута на шее, всё это не красило деву. Но она не скрывала изъяны, скорее даже наоборот:

«Чтоб вопросов меньше было», — писала на кусочках бумаги Руби Филипу в начале своего немого пути. Спустя месяцы неразлучной работы и странствий барды стали понимать друг друга, используя жесты и мимику.

— Скорее вопросов прибавится, — качал головой Филип.

Но Руби поясняла, что её волнуют только те, что произнесены вслух:

«В фантазиях пусть хоть сказки придумывают. Чужим домыслам я, один чёрт, не хозяйка».

Агональное состояние, испытанное Руби, украло у неё немало, но и дало с лихвой. Вдохновение, новые горизонты идей, глубину и осмысленность творчеству. Девушка не могла петь, но это прекрасно делал Филип. Она писала и аккомпанировала в уголке, а он блистал перед публикой. Проникновенный голос, артистичная грация и фирменные взмахи медных вьющихся волос приковывали взгляды как женщин, так и мужчин. В своих гастролях по Скайсдору барды успели объехать Бэрбелл, Кроссвинд, Айскрест, даже Фолпур, чьему ярлу служили Леди Булава и её сподвижники.

В родном фольке Брунхильд и Ко, по каким-то причинам, они Филипа и Руби со своим «задержанием» не настигли. Неприятная встреча состоялась гораздо позднее, когда Роуз и Молчаливый прибыли со своими выступлениями в южный край.

***

На главной улице гористого Клейта, то взлетающей над бедняцкими кварталами, то равняющейся с ними на склонах холмов, процветало немало питейных заведений. Филипа уже давно не интересовали те, что окружены мастерскими и тонут в дыме ремесленных труб кузниц. Дорогие постоялые дворы хвастают в погожий день видами на далёкие пики Мидлкроуна. Горная гряда то золотится на солнце, то серебрится под серым небом. Постояльцы «Собаки-Бабаки», где можно забраться на крышу, а коль нет ветра, то и посидеть там, готовы раскошеливаться на эти самые золото и серебро. Воистину красивая гостиница. Филип слышал о ней и на Железном тракте, и в Айскресте, и, конечно же, по дороге от Кроссвинда к Клейту. Сплетники кичились и с гордостью ведали о ночах и вечерах, проведённых в «Собаке-Бабаке».

С названием была связана весьма интересная история. И, несмотря на то, что кто-то уверял, якобы это действительно такой знаменитый пёс, истинное происхождение крылось в другом. Филип выслушал длинную байку, повстречав разговорчивых купцов, но повторять её даже про себя не решался. Вспоминал только конец, сдержанно улыбаясь:

«А у неё губы холодные…»

— Самое достойное место для самых достойных музыкантов, — Филип Молчаливый так и сказал Руби Роуз, когда они въехали в резные ворота южного града в своём наёмном экипаже.

Златовласка, утомлённая летней духотой, обмахивалась веером. Она кивнула без эмоций. На севере никогда не жарко по-настоящему. Уроженец Аэб-Гаала, Филип, знал об этом лучше любого скайсдорца или заспианца. Но Руби истинная северянка, голубоглазая дева льдов и ветров. Для неё Клейт это юг.

Веер Роуз подарил Молчаливый. В Скайсдоре опахала никогда не делали, этот предмет с его далёкой родины Филип вручил Руби в знак самой тёплой дружбы и благодарности за новые рифмы, аккорды и наитие. Кроме того, барду казалось, что диковинный аксессуар отвлекает на себя внимание от тёмно-фиолетовой полосы на горле подруги и вечно-хмурого выражения бледного лица, морщащегося по поводу и без.

Филип подал руку, поддерживая Руби на выходе из экипажа. Она улыбнулась. Галантность, судя по всему, до сих пор ей нравилась.

Навстречу первым вышел стряпчий. Барды заплатили серебром. Благодарный юноша поклонился и вместе с кучером занялся экипажем и лошадьми. Ещё два серебряника достались встречающей музыкантов хозяйке «Собаки-Бабаки». На самом деле владельцем оказался её муж, но обрюзгший старик правильно сделал, делегировав обязанность приветствия грудастой молодой супруге.

Снова запустив руку в кошель, Филип достал ещё шесть серебряников:

— А это за особое гостеприимство для нас.

Благодарная жена владельца «Собаки-Бабаки» сыпала комплиментами и обещаниями в ответ, а Руби неодобрительно мотала головой, сморщив губы гармошкой.

— Щедрость всегда возвращается, дорогая. Ты же знаешь, — подмигивал в ответ Филип.

И это действительно так. Вечером, когда просторный зал со стенами, увешанными шкурами диких зверей и диковинными гобеленами, принимал гостей, дневное радушие возвращалось к бардам. Вокруг огромного очага посреди собралось не меньше сотни почитателей творчества Роуз и Молчаливого. За длинными столами, круглыми бочками и на полу, на оленьих шкурах с кружками эля, грога и чистейшего мёда сидели, разинув рты и сверкая глазами, купцы, наёмники и кметы всех возрастов.

«Сюжетов полон мир чудных,

Плетём из них мы песнь свою.

Мы ткём о временах лихих

Судьбы сукно в ином краю.

Берсерки, рынды, рыкари,

В мехах с секирами в руках

Во славу северной зари

Сошлись с врагами вы в снегах.

За честь и доблесть, за друзей,

За дом, семью и за любовь

Стояли стражей рубежей,

И знаю, что готовы вновь

Служить сердечному порыву,

Добру, богам и зову крови.

А мы о вас споём с надрывом,

Увековечив в красном слове», —

♪♪

Филип пел со всей душой, а Руби аккомпанировала, раскачиваясь в такт проникновенной мелодии. С этой песней они заработали первые овации и монеты. Традиционно Молчаливый исполнил хорошо знакомую на севере балладу о своём товарище Волэне Надсон-Нарбуте, которому помогал в спасении Кроссвинда годы назад, и о великом конунге Скайсдора Иваре Чистом Ручье Хедлунде, с которым подружился благодаря подвигам минувших дней:

«Как блестят под луной

Купола древних гор,

Так зовёт за собой

Окунуться в фольклор

Эта песня о тех,

Кто зажёг в нас костёр,

И увёл за мечтой

Каждый меч и топор.

Ивар Чистый Ручей удалой,

Размывающий скверну и грязь.

Ивар Чистый Ручей наш герой,

Он богами нам посланный князь.

Он тот сын, о котором мечтает отец

В каждом доме великой страны.

Он тот муж, тот храбрец, тот боец и мудрец,

В кого женщины все влюблены.

Даже тёмный клинок,

Испивающий души,

Подчинил ему рок,

За ненастьем идущий.

Не забыт тот боец,

Что бок о бок сражался,

Тот лихой удалец,

Что вне песен остался.

Волэн Звёздная Сталь — богатырь,

Эту землю от зла излечи!

Волэн Звёздная Сталь — ориентир,

Нам светящий в безлунной ночи.

Он тот брат, о котором мечтает любой,

Он надёжный и преданный друг.

Заслонит своих близких широкой спиной

И сразит богомерзких тварюг!»

♪♪

Пел Филип и о матери конунга Ивара, Альвейг Молнии Запада ♪♪,

объединившей поколение назад северных ярлов востока и запада под знамёна своего супруга Уве Хедлунда. Патроны «Собаки-Бабаки» рукоплескали и щедро осыпали медью и серебром.

Клейт достаточно велик. На холмах среди гор поселилось не меньше пятидесяти тысяч северян. Торговцы с завидным постоянством прибывают в южный оплот, чтобы закупиться кузнечными материалами из рудников Мидлкроуна и Пепельных гор.

Две недели Филип и Руби выступали здесь. Далее барды планировали навестить Дирпик, но уже готовясь к выезду, у самих городских ворот Клейта они наткнулись на препятствие.

Наёмный экипаж затормозил. Руби неприличными жестами выразила негодование. Филип вслух поинтересовался: «Какого полового органа?» Пришлось выглянуть. Кучер сам пребывал в шоке. Ещё бы! Толпа перекаченных здоровых северных баб самой брутальной наружности обступила повозку прям посреди широкой улицы.

— Что такое? Дайте проехать! — Молчаливый не мог представить, что ему, знаменитому менестрелю, сможет пригрозить кто-то средь бела дня да ещё в присутствии городской стражи.

— Скальд Филип Молчаливый! Я — Брунхильд, одна из Сестёр Ветра. И у нас приказ от самого ярла Фолпура, Густава Северного Ветра, взять Вас под стражу.

Леди Булава что-то говорила ещё, зачитывая свиток, Филип уже не слушал. Кстати, более на «Вы» она к нему не обращалась.

— Женщина! — возмутился бард. — Какой ярл, какой Фолпур! Ты в Клейте, а я — друг конунга Ивара Чистого Ручья. Ты хоть представляешь, что говоришь? Какое ещё «под стражу»?!

Названные Сестрами Ветра спешивались. Задница подгорала. Руби вылезла на крик товарища, вопросительно дёргая руками.

— Вот, это злые плохие бабы, будут злиться, плохиться и… похоже, бабиться. Или просто биться.

Тогда Брунхильд впервые врезала Филипу в челюсть, вырубив менестреля. Руби, вроде как, никто не бил. Кучера прогнали в шей, захватили наёмный экипаж и прямо в нём доставили бардов на заставу Врорк. Основные пограничные воины давно сосредоточились в Ниглертоновской заставе, присоединённой после заспианской войны. Расположились в пустующей казарме, что-то там предъявив начальнику укрепления. Об этом в торопях поведала Руби, когда Филип пришёл в себя после зуботычины Брунхильд. Тут же явились все эти бабищи и началось, что началось.

Теперь барды там, где есть. На допросах. Разделённые.

***

Леди Булава, дёрнув несколько раз челюстью, всё-таки успокоилась.

«Хорошо», — Филип выдохнул, осознавая, что не получит под дых за свою дерзость хотя бы ещё один раз.

— Больше ли толку от твоей подруги? Пока не знаю, немую Руби допрашиваю не я.

Брунхильд придвинула стул, поставив его напротив того, где сидел Филип, пристёгнутый кандалами. Грозная дознавательница села, облокотившись руками и грудью на спинку, повёрнутую к барду.

— Это ведь они виновны в увечье твоей подруги? Зверинец?

Расположилась Леди Булава доверительно. Сменила кулаки на «пряники». Своя, сочувственная.

«Говори, я хочу помочь, я на твоей стороне, — Филип сдержал смешок. — Только это не похоже на правду. Да и не знаю я, что тебе рассказать. Почитай мои песни, больше узнаешь».

— Похоже на то. В Гандвике дело было. Лютый ужас навис над рыбацким посёлком, а мы там пытались порядок навести. Кто чем мог. Руби допрашивает кто-то из твоих сестёр? Точно не та, что смотрит за нами прямо сейчас…

Филипа не покидало ощущение чьего-то присутствия. Чужой взгляд мозолил затылок. Брунхильд уводила взгляд в сторону несколько раз, выдавая барду, что она, очевидно, не главная здесь.

— Чьи имена ты слышал в Гандвике? — дознавательница проигнорировала вопрос, пресекая попытку манипуляции Молчаливого.

«Будем играть по вашим правилам, деваться некуда».

— Голубка. Её имя не сходило с уст всех, кто ввязался в историю. Её доставили в Гандвик наёмники твоего ярла. В этом сомнений нет. Густав Северный Ветер самолично велел конвоировать рыскавшую по курганам и попавшуюся на этом девку в Бэрбелл. Только тот, кому предстояло судить Голубку, отправился в Гандвик, вот наёмники и притащили проклятую суку к Чёрному озеру.

— Ярл Густав знал, что она вместе с подельниками искала тёмные клинки, но даже не подозревал в то время о Зверинце. И, конечно же, не мог представить, что на дне Чёрного озера проснётся ещё одно зло.

Воплощая в жизнь присказки старух, недоброе нечто и в самом деле пробудилось в ту пору где-то под толщей воды. Округа встрепенулась нежданным безумием, смертями и кошмарами. Гандвик прочувствовал на себе силу тёмных клинков.

— Признаюсь, — Леди Булава развела руками, — я не была очевидцем сил, подобных тем, что ты или Руби описывали в своих песенных сборниках. Какова доля приукрас в них?

— Всё, что касается древнего оружия, записано с наших собственных наблюдений и неоспоримых рассказов других свидетелей. Мечи, как мне известно теперь, выкованы из необычного металла — орихалька. Его наравне с мифрилом и кримонитом выделяют из метеоритной руды. По крайней мере, выделяли. Слыхивал о кузнецах Кугруга, ныне мёртвого королевства, занимавшихся этим.

— О Кугруге ещё поговорим, — закивала Леди Булава.

Филип немного догадывался, о чём пойдёт речь. Но потом, так потом.

— Продолжать об оружии королей зимы? — бард старательно вкладывал в интонацию ноты обиды перебитого невеждой артиста. — Тёмные клинки способны влиять на сознание людей, как тех, кто ими владеет, так и окружающих. Радиус и глубина влияния повод для раздумий и даже дискуссий, не стану устанавливать рамки. Главное — они опасны.

Леди Булава с нервами встала, стул зашатался, скрипя и постукивая о пол ножками:

— Если бы это было не так, никто бы тебя сюда не привёз! Конечно, они опасны! Я это знаю, мой ярл это знает!

Брунхильд выдохнула, Филип смотрел, как она сжимает кулаки:

«Нет, нет, только не по лицу…»

— Зверинец, — выпалил трубадур, привлекая внимание к сведениям и отвлекая свою дознавательницу от чешущихся кулаков. — Кроме Голубки я знаю ещё одно имя. Странник.

Леди Булава аж хрустнула шеей, резко повернув голову, нахмурила лоб и прищурилась. Складывалось впечатление, что о нём она слышит впервые.

— Мне знакомы имена Сокол, Голубка и Волчица, есть ещё Кунь, — интонация Брунхильд сменилась на какую-то философскую, протяжную. — Странник… Не животное и не птица.

Тут и не поспоришь. Филип пожал плечами, весьма сдержано, кандалы не позволили развить амплитуду привычного позёрского жеста.

— Возможно, он занимает какое-то особое место в их иерархии.

— Так-так, я запомню. Он чем-то выделялся? От той же Голубки?

— Разве тем, что его я встречал дважды.

Это было правдой. Филип без лукавства уточнил Брунхильд, что пересекался его путь со Странником не только в Гандвике, но и за четыре года до того, в Айскресте. Трубадур готов был поведать больше, но Леди Булава, посмотрев в сторону, буркнула, что ей это сейчас не интересно:

— Клубок из загадок слишком плотный и путанный. Не усложняй. Без импровизаций и лишней инициативы. Я спрашиваю, ты отвечаешь.

Филип кивнул.

«Прекрасно. Только бы эти допросы скорее закончились».

— Голубку в Гандвик доставили наёмники ярла Густава. Ты успел с ними познакомиться?

— Хрут и Скегги. Мастер и слуга. Руби прекрасно о них написала. Да, успел. Хрут, правда, долго не протянул. Не сомневаюсь, что тут главную роль сыграл тёмный клинок. А вот Скегги… Замечательный парень. Скегги по прозвищу Младший Сын. Я как-то сидел в таверне, в Гандвике, напевал о героях. Тогда-то я и подумал, что малец только начал свой путь, и я напишу ещё славную балладу о нём.

По движению губ Леди Булавы читалось немое: «Так-так». И Филип с удовольствием продолжал:

— Темноволосый парнишка с пронзительным взглядом серых глаз, лет двенадцать тогда было ему, всё лицо в шрамах, большая часть старые, но и свеженьких парочка. Сиротская жизнь, служение наёмнику, передряги, сражения, каждая отметина — свидетельство его силы, напоминание о состоявшейся победе. Грамоте Скегги не был обучен, но умом обладал живым. Он и Хрут тогда привезли Голубку лагману Готтфриду Беку. Тот пытался наводить порядок в Гандвике по распоряжению своего брата — ярла Бэрбелла и Дола Высоких Курганов Нормуда Чёрно-белой Горы. На самом же деле, лагман просто казнил всех кого не лень, прикрываясь богом справедливости — Зиу. Скегги тогда помогал информацией в расследовании. Я ж говорю, смышлёный и юркий малец, а главное — отважный. Только вот с Готтфридом Беком у них что-то не задалось. Уже позже до нас с Руби дошли слухи из Бэрбелла о судьбе и одного, и другого. Если сказать коротко: Скегги поспособствовал тому, чтобы Готтфрида его брат-ярл изгнал. А самого парнишку вознаградили.

— Что с ними сейчас?

— Готтфрид… Возможно, уже загнулся. А Скегги… Вроде как, до сих пор в Бэрбелле. И жизнь его бьёт ключом. Поделиться последними сплетнями?

Скегги I

В погожее утро заря золотила гриву Хримфакси, подчёркивая неземную красу скакуньи. В мрачный же день чёрный как смоль окрас и серебристая, точно тронутая инеем грива напоминали о лошади Нотт — богини ночи из «Придания о сёстрах» в «Старшей Эдде». Точно так же, как в сказах о высших Хримфакси проявлялась, волоча за собой колесницу с завораживающей луной, в свете ночных огней одноимённая лошадь Скегги пленяла в разы сильнее, чем днём.

Показавшаяся луна приветствовала с чистого неба всадника и его лошадь. Грива Хримфакси развевалась дуновениями прохлады летних сумерек, а глаза отливали багром. Встречный ветер откидывал волосы Скегги назад, оголяя все шрамы на его лице. Топот копыт заставлял встрепенуться птиц, а полевые звери бросались прочь в ужасе. Прикрывали рты и фермеры, видящие наездника на пугающей скакунье. До Скегги по прозвищу Младший Сын доносились не только ропот и нервные вскрики. На бэрбеллских улицах и площадях он слышал о себе и Хримфакси слова, наполненные предрассудками и опаской:

— Драугры летят следом, когда проносится юный всадник на своей лошади по полям вдоль курганов, — причитали одни.

— В скачках этих видятся дурные предзнаменования, — прицыкивали иные.

— Тише, не поминайте лихо, пока оно тихо, глядишь, и минуют невзгоды тех, кто помалкивает, а не наводит смуту, — шептались третьи.

— Да хранят нас боги! — взмаливались всем в ответ праведники.

Когда-то сам Скегги не признавал богов, но вместе с чудесной лошадью, дарованной судьбой, обрёл веру. Воистину волшебная, если и не от самой Нотт прискакавшая к Младшему Сыну Хримфакси полнилась загадками и будоражила ум своими особенностями. Дареным скакуньям в зубы не смотрят. Вот и Скегги не смотрел, пока среброгривая лошадь не растерзала кролика. Любому конюшему скажи, на слово не поверит, но лучше правду свою не доказывать. Острозубая Хримфакси — хищник, и никакой овёс не обрадует её так, как свежее мясо.

Вечерами, когда показываются первые звёзды, а рутинные обязанности исполнены, Скегги седлает свою, единственно ему верную лошадь и мчится на юг от Бэрбелла. Он скачет по холмам вдоль старых захоронений, обследует заброшенные рощи, где Хримфакси чаще всего отыскивает свой ужин. Когда позволяет время, всадник мчится к Морозным горам, на возвышенность у пологой скалы. Оттуда открывается вид на дол, где в тумане тонет Чёрное озеро, и над растекающейся дымкой острым шпилем смотрит в небо железная башня. Странное сооружение. Болтают, что оно упало с неба, а не было построено кем-то из людей. Скегги в разное время слышал и то, что может подтвердить это, и то, что может опровергнуть. Туман часто скрывает башню полностью, символично намекая, что тайны её разгадать столь же сложно, сколь развеять природную мглу.

Где-то там засыпает Гандвик, рыбацкий посёлок, в котором жизнь Скегги перевернулась с ног на голову в очередной раз. Там Младший Сын многое потерял, но и обрёл немалое, в том числе и Хримфакси.

Возвращаясь от пологой скалы, Скегги частенько видел вдали охотников, припозднившихся с возвращением домой. Чёрная лошадь с глазами, сверкающими кровавыми бликами, с призрачной гривой, с худощавым бледным парнем верхом — образ, каждый раз заставляющий звероловов ускориться. Скегги представлял, как те нашёптывают себе под нос молитвы, обращаясь к Вотану, Хирсину и Радогосту. Это веселило Младшего Сына. Теперь не только его топор хранил парня, но и слава; зловещая, влачащаяся ветром за Хримфакси, как луна в сказах, и разящая в ночи её пронзительным взглядом.

В стойло Скегги старался возвращать свою скакунью к полуночи, но иногда она увлекалась погонями за своими излюбленными кроликами, и даже наездник не сразу утихомиривал её:

— Спокойно, спокойно девочка, слушай меня, — со свистом приказывал Скегги, дёргая за поводья, но своенравная лошадь не каждый раз спешила покориться. В её крутом нраве Младший Сын находил как своё волнение, так и гордость. Непокорность и сила вдохновляли его самого, чтобы держаться уверенно и быть преданным, прежде всего, самому себе.

Минувший день и вечер отметились умиротворением. Даже Хримфакси не доставила хлопот. Напоив лошадь, Скегги отправился спать в час крысы.

Каждый новый день начинался в час дракона, когда солнце уже взошло, и тени выросли длинные точно от крыльев могучего ящера. Привилегия такая дарована Скегги положением, кое в свою очередь заслужено перед ярлом Нормудом Чёрно-белой Горой. Уже больше полугода Младший Сын жил в длинном доме Бэрбелла, служа помощником здешнего хозяйственного управителя.

О том, как это положение было достигнуто, самому Скегги вспоминать не в удовольствие. К тому же он слышал разговоры сплетников о себе. Вроде как даже скайсдорские скальды упоминали это событие в каких-то трудах. Бродячих певцов на севере много, но лично Младший Сын знаком лишь с двумя: златовласой Руби Роуз и Филипом Молчаливым. Неоднозначные дни, проведённые с ними в Гандвике, оставили противоречивые воспоминания и впечатления о скальдах.

«Пускай пишут, пускай болтают, — отмахивался от бестолковых слухов Скегги. — Авось и сам когда-то прочту о себе».

Грамоте Младший Сын не обучился своевременно. Почти шесть лет назад, когда в свои шесть годков Скегги из-под палки осваивал числа, руны, буквы, знаки и их сочетание, началась война с вероломным Заспианом. Худшие годы, полные потрясений, жестокости, смертей; годы, запомнившиеся голодом, холодом и страхом; годы, что лучше не поминать. Война отгремела, забрав всю родню, вынудив скитаться и спутаться с нелучшими людьми. Скегги промышлял наёмничеством, вернее прислуживал настоящему искателю квестов и прибыльных заданий. Приходилось выживать, хоть так. Пройдоха Хрут, старый мастер, пиров ему в чертогах Вотана, сам грамоты не знал. Да что там, всегда полно было неучей и среди кметов, и даже среди людей родовитых. На севере жизнь коротка, не каждому даётся в ней время для чего-то не входящего в список самых необходимых навыков и талантов.

В длинном доме Бэрбелла грамота — вещь обязательная. Конечно, нянек и учителей подручному не положено иметь, но так это ж не значит, что азов никто не покажет. Тем более, когда старшие настаивают. А если договориться самому, на особых условиях, то и «понянчатся».

За полгода на службе Скегги выбил себе хорошее место для сна, пусть не отдельную комнату, но кровать, огороженную от остальных ширмой под потолок, в дальнем конце просторного помещения для помощников хозяйственного управителя.

Вставал Младший Сын чуть раньше положенного, чтобы успеть напоить Хримфакси, умыться нагретой водой и свистнуть чего-нибудь съестного, пока готовится завтрак для ярла, его семьи и всех домочадцев. Свою чрезмерную любовь к еде Скегги грехом не считал и ни от кого не скрывал. Длинный дом Бэрбелла полнился изобилием в это мирное время, и каждый кусок считать не приходилось.

Возвращаясь к общему подъёму помощников хозяйственного управителя, Скегги как всегда застал бодрого и румяного Фьяла в хорошем расположении духа:

— День предвещает много дел, поднимайтесь, лежебоки! — будил слуг голос высокого плотного северянина. Тут же раздавались наряды и указания на первую половину дня. Остальные — во время обеда.

Скегги предстояло помогать в обслуживании ярла за поздним завтраком. Младший Сын знал, что в прачечной для сего мероприятия уже подготовлен камзол из чёрного и белого хлопка с шёлковой росписью. Цвета фолька, символизм, включающий названия здешних озёр и прозвище Нормуда. Негоже мелькать в поле видимости ярла в повседневных бордовых бриджах и дублете.

До завтрака владыки Скегги выделили два часа на урок грамоты. Эта новость стала хорошей не только для него, но и для той самой «няньки», что гоняла по рунам, техникам чтения и письма рослого сироту. Обучение, вероятно, прошло бы быстрее, если бы Младшему Сыну не приходилось оказывать ответную услугу преподавателю.

Эир, юная помощница кухарки, занималась со Скегги грамотой в обмен на его уроки боя на топорах. Поэтому встречи их проходили на краю хозяйственного двора, где было относительно тихо, и имелся простор для тренировок. Курносая девчонка, широкая в бёдрах, ниже Скегги на полторы головы отличалась проворностью. Сегодня её рыжая, усыпанная веснушками моська показалась Младшему Сыну чрезмерно озорной. Пока он вычитывал вслух фрагмент из «Повести о Великом Волке», Эир строила рожи. Скегги старался не терять сосредоточенность:

— «Стужа разыгрывалась всё сильнее. Бесстрашный вождь подвывал ей волком. Мороз кусал за кости, ответить ему было нечем. Суровый край севера хоронит героев в своих снегах. Нет! Не для этого бесстрашный вождь прибыл на Великаньи острова. Дружина пала, стая Великого Волка уже отдана богам ветров и бурь в подношение. Довольно жертв! Клинок в руке запел. Из-за сплошной белой завесы вынырнули огни. „Что это? — недоумевал вождь. Посёлок?“ Это был он. Затерянный на краю мира оплот…»

— «…ставший для Великого Волка спасением», — поспешно закончила за чтеца помощница кухарки. — Хватит на сегодня грамоты! — Эир поспешила за двумя затупленными топорами. — Пора размяться!

— Рановато тебе такими орудовать, тащи деревянные.

— Ещё чего! Довольно игр! Пора двигаться вперёд и драться по-взрослому.

«Дурашка, ну ладно, задам тебе трёпку по-взрослому», — Скегги принял вызов.

— Нападай, — Младший Сын поднял руку, направив затупленный топор на свою спарринг-партнёршу.

Добродушие стёрлось с лица Эир, она нахмурилась, стиснула зубы, сжала топор, вены на кистях заметно надулись. Помощница кухарки с боевым кличем атаковала. Прыжок и удар с размахом сверху, Скегги ушёл в сторону.

Эир по инерции пронеслась мимо, развернулась для нового выпада, зашла сбоку, целясь по рёбрам спарринг-партнёра. Скегги пяткой своего топора схватил оружие Эир за бородку, рывком потянул, девчонка упала с ног, роняя оружие. Взмах сверху, тупое лезвие остановилось у горла побеждённой:

— Топором можно построить дом, а можно выиграть бой. Это — святое оружие. А ты разбрасываешься им!

Эир прохрипела. Упрямая. Скегги это нравилось:

— Вспоминай предыдущие уроки. Что ты усвоила?

— Я сильнее в обороне, — помощница кухарки сплюнула, подняла топор и укоренилась в боевой стойке защиты.

«Куда там».

Младший Сын замахнулся с правого бока, не сильно, чтобы инерция не увела его в сторону. Он намеренно промахнулся, перехватил топор и рубанул слева, Эир отвлеклась, растерялась, Скегги попал ей в плечо. Вскрикнула, но быстро выдохнула и не заплакала. Отбежала, прикрываясь оружием.

«Ну, хоть что-то», — укоризненно подумал Скегги.

Будь его оружие боевым — с одной рукой Эир уже бы так не ретировалась.

— Лови, — Младший Сын свой бросил топор противнице. Она поймала. Тем временем Скегги взял пару деревянных орудий. — Берсеркеры сражаются двумя руками и двумя топорами.

Эир вернула инициативу в атаке, попыталась ударить двумя орудиями сверху, но Скегги был готов. Левой рукой использовал топор для защиты, подставил под удар, снова подцепил пяткой одно полотно противницы, второе задержал рукояткой, отклонился назад, выводя из равновесия. Шаг в лево, Эир упала, Скегги протащил её по грязи, ударил правым топором в лоб.

Помощница кухарки бросила оружие и заплакала:

— Шишка будет!

— Вот и хорошо. Хоть на время станет тебе уроком. Воин должен быть готов к смерти, я говорил, когда ты решила стать им.

Эир от этих слов стихла и, разинув рот, уставилась на Скегги:

— Прости.

Младший Сын помог ей подняться. Оказавшись совсем рядом, Эир протянула руку к лицу Скегги, коснулась кончиками пальцев волос, убрала со лба, легонько погладив шрамы, спускаясь по виску к щеке и порезу над губой.

— Щекотно, — Скегги смущённо улыбнулся, отводя глаза от застывшего на его губах взгляда Эир. Она тоже смутилась, щёки налились румянцем.

— Прости, мне… — девушка затихла, недоговорив.

Скегги почувствовал неловкость:

«Нужно что-то сказать. Срочно!»

— Мой мастер лупил меня куда сильнее, когда учил.

«Что я несу?!»

И всё же ему удалось разрядить обстановку. Эир закатилась звонким смехом, кокетливо прикрыв рот. Но настроение девушки быстро переменилось. Она посмотрела вверх, за плечо Скегги, злобно пискнула:

— Опять пришла!

Скегги обернулся, устремляя взгляд туда, куда смотрела помощница кухарки.

Вивека, четырнадцатилетняя дочь ярла Нормуда, промелькнула на веранде второго этажа длинного дома и ускользнула во внутренние помещения, когда её заметили.

— Тени стали короче. Настал час лошади. Тебе пора возвращаться к обязанностям. Ступай, — ревностно сказала Эир, хмыкнула и побежала в сторону кухни.

«Неужели и в самом деле я ей нравлюсь, и она гневится из-за внимания Вивеки? Дурашка, — у Скегги успели появиться какие-то намётки дружеской симпатии к Эир. — Жаль, если она что-то себе надумала».

Правда о времени, тем не менее, неоспорима. Пора в длинный зал. Скегги не забыл переодеться. Перед узким зеркалом в полный рост, прямо в прачечной он облачился в парадные одежды. Во что-то подобное Младший Сын наряжался не часто, за полгода в длинном доме привык к собственному отражению, но комфорта не испытывал. Белые фрагменты наряда легко пачкаются, это повышает осторожность. Есть в этом и нечто хорошее, бдительность и контроль над собой не ослабевают. Длинный зал, где стоит дубовый трон, увенчанный оленьими рогами векового зверя, не место для расхлябанности. Не все об этом помнят.

Хускарлы Нормуда Чёрно-белой Горы отворили двери перед Скегги, и хоровод запахов, наполнивших просторный чертог, устремился в нос. Младший Сын припозднился, слуги уже накрывали столы. Запечённые карпы, тушёная капуста с клюквой, луковые пироги и множество жареных фазанов исходили струйками дыма, вливаясь в букеты тлеющих в жаровнях ароматных трав. Высокие окна с витражами разукрашивали солнечные лучи, бликующие от краёв посуды. Чёрно-белые стяги на стенах, чередующиеся с головами животных, казались серо-жёлтыми за дымкой из пара и пыли, подсвеченной пламенем факелов. Лисы, волки, кабаны и медведи смотрели своими безжизненными глазами друг на друга под потолком, не опуская бездушных взглядов на трон на постаменте и роскошный стол с резными массивными ножками. Стулья для ярла, его семьи и избранных хускарлов со скошенными спинками стояли на приличном расстоянии. Седалище Нормуда Чёрно-белой Горы выделялось лишь шкурой белого оленя, накинутой наискось от угла верхней перекладины к подлокотнику.

Несколько бочонков эля, вина и мёда уже прикатили младшие служители. От Скегги требовалось только наполнить ими кувшины, расставить их и кубки, следить за трапезой, чтобы они не пустели. Дело плёвое. Кухонные работники ещё поправляли блюда, как Младший Сын управился и спокойно встал у баррелей, ожидая приход ярла.

Четверо членов домашней стражи, экипированные в кольчуги с геральдикой фолька, с алебардами в руках, занимали посты по парам: двое у главных входных дверей и двое за троном. В отсутствии владыки и одни, и другие перешёптывались, местами бася. Та самая расхлябанность. Тех, что за троном, Скегги слышал плохо, но пара у выхода говорила разборчивей.

— Ярл припозднился с завтраком из-за важного дела, — кивал один.

— И сам догадываюсь. Это правда, да? Эта гавань?

— Балда! Нет, ярл ссыт каждое утро с утёса в пропасть.

— Тише, бзыря, слова подбирай.

— Право, стоит, — стражник взглянул на Скегги. Младший Сын делал вид, что не слышит разговор. — Да, он на своей новой гавани, к северо-востоку, за ущельями. Она выстроилась за Рифом Колоколов и мелководьем, отделяющими бэрбеллский порт от призрачных морей.

— Провожает экспедицию?

— Не сомневаюсь. Ярл Нормуд давно толкует о ней, начал ещё, когда его брат был лагманом.

— Не стоит упоминать его.

«Действительно», — согласился про себя Скегги. Готтфрид Бек — настоящее лихо. Реальное, не то что Младший Сын с его Хримфакси, вызывающие трепет у кметов.

— Куда они отправляются?

— Наверняка на север. Другой дороги нет.

— Зачем?

— За чем-то могущественным и зловещим. Слышал я краем уха кое-что.

— Не томи.

— За какими-то реликвиями, благодаря которым из варваров Призрачного Леса получились первые короли зимы.

Услышав это, второй стражник протянул своё гулкое «У-у-у!» и замолк на какое-то время.

«Короли зимы, — повторил про себя Скегги. — Реликвии, связанные с ними?»

На ум Младшему Сыну приходили только тёмные клинки и зловещие короны канувших в лету владык. Предметы древности, выкованные из орихалька, уже были знакомы Скегги. Ничего доброго с ними не связано. Безумие и ужас, голосящие в леденящем скрипе метеоритных металлов. Лучше бы всем этим сплетням оказаться неправдой.

— Путешествие серьёзное планируется, — в интонации стражника слышались ноты подтрунивания. — Знаешь, кого видели в длинном доме? Бранда и Фроста Викстрём!

В ответ прозвучали междометия.

Имена названы знаменитые, и Скегги слыхивал их как в Бэрбелле, так и ранее, в свои наёмничьи годы в тавернах по всему Скайсдору. Братья Бранд и Фрост Викстрём, известные как Огонь и Лёд безымянных морей, неоднократно путешествовали далеко на восток, в земли, не нанесённые на карты Мифриловых Королевств. Никто, кроме них не хвастал таким количеством дальних плаваний. Байки и баллады о братьях не только хвалили мореходную доблесть, но и страшили пиратской натурой этих бесов.

«Ты — тьма, я тьма, вдвоём мы — буря,

На море синем лёд и пламя,

Бушуем мы под небом хмурым.

Мы берегов восточных знамя.

От гор гряды и брега смерти

До мест, где море сходит с неба,

На саблях недругов мы вертим,

С победой повергая в пепел».

♪♪

Такие куплеты всплыли в памяти Младшего Сына.

— Хорошо, если это действительно так. Глядишь, и эти выродки сгинут во славу Эгира.

— Боюсь, даже ему, владыке подводных царств и бездонных глубин, эти братья омерзительны. Корсары, падшие на малолетних шлюх. Слыхал я, что они в борделях особый товар выпрашивают.

— Болтовня. Слишком много черноты для двоих.

— Не бывает её слишком много. Война уже показала, на что способны люди.

— В военное время таких вздёргивали.

— Ярлу, возможно, следовало б так и сделать…

Скрип дверей прервал сплетников. Но это пришёл не Нормуд. Если то, о чем судачили говорливые воины — правда, ярла следует ждать с внутренних помещений, куда ведёт проход позади трона. Домашняя стража, работники кухни и Скегги развернули головы к выходу во внутренний двор и сад. За ними жили дочери Чёрно-белой Горы со своей прислугой. В длинный зал, как и следовало ожидать, вошли погодки-сёстры. Каштановые волосы каждой, заплетённые в косы, раскачивались за спинами, достигая золотистых подолов платьев. Младшая Ганвор и средняя Фрита сразу направились к столу, занимать места по правую руку отца. Старшая Вивека несколько отстала от них, остановилась. Походило, будто она задумалась на несколько мгновений, развернулась и приблизилась к Скегги. Он склонил голову:

— Госпожа?

— Я сегодня наблюдала за вашим боем с мелкой кухаркой. Неловкая девочка, — в этой надменности проскальзывало что-то схожее с тем, как сегодня говорила Эир, когда увидела Вивеку.

— Она мой учитель, а я её. Уроки — трудная вещь и даются не сразу, несмотря на старания.

— Просто, не у всех есть талант.

— Ваши слова могут ранить, госпожа. Я долго вожусь с рунами, прежде чем прочитать текст бегло и выразительно.

— О нет, — Вивека резко замотала головой, после чего коснулась плеча Скегги рукой, подбадривая. — Я совсем не тебя имела в виду. Просто, эта девчонка… Вы с ней всё тренируетесь и тренируетесь, а она как роняла топор, так и продолжает это делать.

«Неужели, старшая дочь ярла так давно и внимательно наблюдает за мной и Эир?»

— Любые тренировки всё равно ничто в сравнении с настоящим боевым опытом, — сухо сказал Скегги.

Вивека увела взгляд от глаз Младшего Сына. Он знал, что она делает. Смотрит на шрамы. Да. Это его уроки, выученные навсегда. Это не какие-то шишки или гематомы. Если долго смотреть в зеркало, рубцы отзовутся фантомной болью, напоминая о том, как были получены.

— Шрамы красят мужчин, истинно, — от слов Вивеки Скегги почувствовал, как загорелись его щёки.

«Ого. Дела…» — мужчиной его называли… Он не вспомнил ни одного такого случая.

— У мелкой кухарки есть хотя бы тренировки. У меня только шитьё да танцы, — дочь ярла пожала плечами. — Может, ты и меня научишь сражаться?

— Боюсь, Ваш батенька лишит меня головы за это.

Вивека улыбнулась. Всё так. Своих дочерей Нормуд Чёрно-белая Гора держал вдали от оружия. Хоть Скайсдор и славен тем, что многие женщины его не уступают на поле брани мужчинам, у ярла Бэрбелла своё отношение к этому. Вивека уже как-то объясняла Скегги, что причина тому Хедлунды. Те самые владыки Айскреста, уже второе поколение правящие объединённым севером. Отчасти заслуга сия принадлежит Альвейг Молнии Запада, почившей матери нынешнего конунга — Ивара. Из всех воительниц Скайсдора Альвейг наиболее прославленная и наиболее нелюбимая Нормудом. Память о том, как своей мудростью и отвагой Молния Запада срамила восточных вождей, жива и будет жить долго, запечатлённая в песнях. Это всё, несмотря на другие слухи, якобы Чёрно-белая Гора был замешан в интригах четырёхлетней давности и помогал дяде конунга Ивара устроить переворот. Ведь тот самый родственник владыки всего Скайсдора был влюблён в Альвейг.

— Всё так, Скегги, — Вивека через плечо обернула голову, посмотрев на сестёр. — Ганвор и Фрита радуются тому, что им не нужно возиться с мечами и топорами, кряхтеть, бегать, раздирать в кровь коленки и локти, набивать синяки. А я завидую старшему брату. Лейв просто родился мальчиком, автоматически стал наследником. Теперь сидит в Серой крепости, правя Долом Высоких Курганов.

Лейв за полгода, что Младший Сын служит в длинном доме, однажды навещал отца-ярла. Он запомнился невысоким, но жилистым, не снимал свою кольчугу даже на пиру. Пятнадцатилетний наследник Чёрно-белой Горы ловко орудовал молотом, разнося манекены на тренировочном дворе. Пару раз Лейв вступал в поединок со своими дружинниками. Скегги тогда показалось, что ему поддаются, уж слишком показушно валились в грязь спарринг-партнёры сына ярла. Во время войны с Заспианом Лейву было лет девять-одиннадцать, очевидно, что Нормуд не брал его в походы, и реального боевого опыта наследник не получил.

Вивека посмотрела на Скегги, ожидая ответной реплики. А может, ей нужно было лишь молчаливое подтверждение или кивок. В таких делах не советчик простой сирота высокородной деве, жалующейся на основы политики и обычаев.

— Я найду способ сделать так, чтобы позаниматься с тобой, — не дождавшись от Скегги слов, заявила старшая дочь Нормуда.

Она разорвала зрительный контакт, медленно и весьма грациозно развернулась и пошла за стол.

«Это интересно», — промелькнула в голове шальная мысль, но не успела развиться. Явился ярл с дюжиной своих хускарлов, владыка разоделся в тёмно-синий кунтуш, его верные воины облачились в кольчуги с чёрно-белой геральдикой.

Когда Скегги имел честь познакомиться с ним на площади перед длинным домом, каштановая шевелюра, собранная в плотный пучок, ещё пыталась бороться с сединой, покрывшей виски и дерзнувшей на темя. За полгода почётное серебро одолело окончательно, да и волос знатно поредел. Шрамы от битв углубились, слились с морщинами. Татуировки на лбу и шее потускнели, их чернила серо-голубым узором сливались с землистой кожей. Ярлу уже за пятьдесят, солидный возраст, привилегия, дарованная богами.

Дети-погодки Нормуда юны, дело в том, что они рождены второй женой ярла. Первая не смогла произвести живого ребёнка своему супругу, скончавшись во время разрешения очередной беременности. Второй брак боги благословили, позволив явиться на свет Лейву, Вивеке, Фрите и Ганвор, и всё же с первым криком младшей дочери раздался последний стон её матери. Такую цену потребовали жестокие скайсдорские боги от ярла за наследие.

Долгие годы проведший в неверии Скегги пару раз задумывался о том, что за наказания ждут его за временный атеизм. Младшим божествам на севере иногда приносили жертвы, но как задобрить Вотана? Достаточно ли впечатлить его доблестью для всепрощения? Всевышний не вмешивается в людской мир напрямую. Конунг и ярлы — проводники асгардских богов, их длани, так говорят и так пишут. Только вот Скегги знает, что корни власти уходят к королям зимы, а им силы были дарованы злом.

— Добро! — воскликнул Нормуд. — Для нашего великого дома и фолька добро! Вот что ждёт впереди. И во славу богов пусть льётся мёд.

Задумавшийся Скегги едва не опоздал с тем, чтобы наполнить кубки. Всё ж воодушевлённый ярл не обратил на это внимания. Похоже, что сплетням можно верить. Нормуд проводил важную экспедицию с утра пораньше, и теперь желает это отпраздновать.

Не меньше часа Скегги крутился вокруг стола, подливая ярлу и его хускарлам. Вивека с сёстрами порядком устали, видно было, но смиренно ждали за столом, даже не прося о разрешении покинуть его. Чёрно-белая Гора поднимал кубок много раз, но тосты его казались безликими, Нормуд благодарил Вотана, с почтением обращался к Эгиру, лил мёд в поданную уху, чтобы задобрить. Несколько раз просто вставал с дежурным:

— Скёль!

— Скёль, — отвечали ему собравшиеся. Даже дочери, прикоснувшиеся всего пару раз губами к кружкам с элем, неустанно поднимали их в знак почтения.

Чёрно-белая Гора по замечанию Скегги успел захмелеть, когда в длинный зал явился глава городского дозора. После формальностей, потревоживший умиротворение и радость долгой трапезы, мужчина отчитался:

— Недобрые вести, мой ярл, с запада.

— Из столицы?! — Нормуд ударил кулаком по столу и встал, нахмурившись.

— Нет, господин. С гиблой земли, Затопленного Леса.

Чёрно-белая Гора расслаблено плюхнулся на своё сиденье:

— Какие же новости ветры приносят от торфа, лишайников и осоки? — Нормуд отнёсся к громкому заявлению главы дозора как к шутке.

— Не уверен, могу ли я говорить в присутствии кого-то, кроме Вас.

— Не мямли, сынок, — Нормуд громыхнул кубком. — Здесь моя семья и верные люди.

Ярл посмотрел по сторонам, на Скегги взгляд его задержался. У парня внутри всё сжалось. С честью, оказанной в очередной раз, накатило волнение. Младший Сын постарался выпрямиться и высоко поднять подбородок, даже не зная уже, продолжает ли Чёрно-белая Гора смотреть на него.

— К тому же, — продолжил ярл, — в гарнизоне, уверен, знают уже эти вести люди, которые не так заслуживают доверие, как собравшиеся в этом чертоге. Выкладывай.

Глава бэрбеллского гарнизона кивнул:

— Сообщений для вас три. Первое. На окраинах Затопленного Леса разведчиками были замечены искатели приключений. Судя по всему, они не вернулись из заболоченной чащи. Сгинули.

— Эта новость грустна для их жён и матерей. Отчего ты решил, что меня расстроит?

— Путников заметили около месяца назад. Вторая весть в том, что две недели спустя на границу гиблой земли отправился лагман Бэрбелла, почтенный Ингиред Блум. Именно по его распоряжению разведчики уделяли особое внимание Затопленному Лесу.

— Почему?

— Не могу знать. Возможно, в его канцелярии найдётся что-то, что прояснит мотивы лагмана.

— В канцелярии? — ярл Нормуд хмыкнул. — Я спрошу об этом Ингиреда Блума лично.

— Дело в том, что лагман мёртв. Обнаружен одним из клерков в своём собственном кабинете. Утром, на следующий день после возвращения с границ гиблой земли, то бишь сегодня.

Наступившую тишину нарушал только треск факелов. Стучащие до этого посудой, жующие и чавкающие хускарлы замерли. Все смотрели на ярла.

— Его взяли под стражу?

— Незамедлительно. Клерк в темнице канцелярии.

Нормуд тяжко выдохнул и замотал головой:

— Вот так третья весть…

Командир гарнизона тихо кашлянул:

— Прошу простить, мой ярл, но это не всё.

Скегги был уверен, что нечто зловещее, охватившее с этими словами вестника его самого, объяло каждого в длинном зале. Нерешительность главы бэрбеллских городских стражей была понятна, ведь сказанное далее противоречило здравому смыслу, а от того навевало страх, чудовищное беспокойство от неизвестности. Когда невозможное всё же происходит, тяжело сохранять рассудок.

— Задержанный утверждает, что видел Вашего брата, мой ярл. Каким-то образом в Бэрбелл вернулся Готтфрид Бек, изгнанный Вами.

Филип II

— Сплетни меня не интересуют. Только факты, — процедила Леди Булава.

«А чем я могу тебе помочь, кроме них, сплетен? — усмехнулся про себя Филип. — Я — бард, баламут, говорун, пьяница и развратник, короче, повеса».

Брунхильд снова посмотрела мимо Молчаливого, застыла с вниманием.

«Кто там?» — это был главный вопрос. Но и что дальше попросят рассказать менестреля, его волновало не меньше.

Леди Булава снова разместилась на стуле, в этот раз развернув его и присев сложа ногу на ногу:

— В Гандвике ты не впервые столкнулся с тёмным клинком. Расскажи мне о первом подобном опыте.

— Ого! Вот так сразу?!

Монолог длинный мог бы выйти. Филип написал целый песенный сборник «Молчаливый голос», воспевая там подвиги и безумства, сопряжённые с событиями послевоенной давности.

— Дело было в Кроссвинде. У первого клинка было имя — Пьющий Души. Владел им мой, теперь уже, хороший друг — Волэн Надсон-Нарбут. Ему меч достался по наследству от деда. Волэн прошёл всю заспианскую войну с фамильным мечом, насколько мне известно, клинок десятилетиями себя не проявлял. Не знаю, что его пробудило.

— Интересное выражение, «пробудило».

— Мы ведь продолжаем говорить об оружие, которое явно живое. Клинок Волэна не просто пел, шептал и творил всю чертовщину, которую мы уже приписали всем подобным штуковинам из орихалька. Он являлся ему в неком странном образе. Представлялся Юханнесом Сьёбергом, сыном первого владельца клинка — Кайрвайля Кровавого Навершия, короля зимы. Рассказывал истории, в том числе ту, в которой отец убил его, а меч испил его дух, заключив в лезвии.

— Это было не так? — Леди Булава снова слушала с глубочайшим интересом.

— Какое-то время Волэн считал все видения, связанные с Юханнесом, простыми галлюцинациями, списывал на своё безумие, наступившее вследствие войны и личных бед. Прежде чем отправиться на границу, кстати, служил Волэн здесь, на заставе Врорк, он потерял жену и дочь.

— Так как же он понял, что видения реальны?

— Ему неоднократно сообщалось о том, чего он сам не знал. Волэн даже стал полагаться в бою на советы клинка. Это работало. Я не просто так упомянул дочь Надсон-Нарбута. По каким-то причинам тёмный клинок решил избавиться от своего владельца. Возможно потому, что не смог сломить его волю и подчинить. Тогда в ход пошли иные иллюзии. Юханнес являлся с Бритт, покойной дочуркой Волэна, побуждал его покончить с собой. К счастью для Надсон-Нарбута, у него были такие друзья как я и Скьялль Оберг. Мы остановили его. И не в первый раз, как я помню.

— Кто такой Скьялль Оберг?

— Кузнец из Кроссвинда. Потрясающий человек. Самый добрый из всех, кого я знаю, — на Филипа с силой нахлынули воспоминания о друзьях, их путешествиях, днях, проведённых за бочонком эля, шутках, веселье и радости, о тяготах, которые им удалось преодолеть. Филип пустил слезу.

— Вижу, это имя тебя тронуло, — Брунхильд прозвучала понимающе.

— В те лихие дни я обрёл настоящих друзей, — Филип дёрнул рукой, совершенно позабыв о кандалах. Он хотел вытереть слезу, докатившуюся до подбородка и застывшую там.

Леди Булава потянулась вперёд и аккуратно убрала солёную каплю своей рукой.

— Я познакомился с Иваром Хедлундом в ту же пору. С нашим славным конунгом. Его мечи тоже успели покошмарить.

— Уже во множественном числе?

— Волэн искал убийцу отца, начав расследование в Кроссвинде. Появление там Ивара Хедлунда стало знаковым событием. Сведения, которые он предоставил, сдвинули застопорившееся следствие. Волэн настиг убийцу в Айскресте. Этот мясник орудовал сразу двумя тёмными клинками. Вокруг мечей закрутилось много всякой чертовщины. Снова. Ивар успел подержать в руке один, а некоторые личности проявляли наглый интерес…

— Что там сейчас? — прервала Брунхильд.

— Там?

— В Айскресте. Мне известно, что конунг Ивар использовал тёмный клинок на вече, чтобы доказать свою силу и заработать расположение ярлов. Что с теми клинками, что сейчас с конунгом и кузнецом?

— Давно я там не был, — ностальгия вновь отозвалась наворачивающейся слезой. — Известно мне не очень много.

Скьялль I

Рёвом свирепого чудища звучал горн, когда огромные меха вдыхали воздух в его пышущее жаром чрево. Отблески раскалённого докрасна угля затмевали пламя факелов, а капли пота тёмным золотом переливались на могучих торсах кузнецов. Скьялль Оберг, главный мастер-оружейник оплота конунгов, и трое его подмастерьев раз за разом возносили молоты над редкой рудой, разогретой в горне. С громом удары инструмента сбивали остатки шлака с метеоритных металлов, и в тёмно-красных, местами бурых пластинах оставались редкие призматические вкрапления.

«Крохи мифрила в бесполезном кримоните», — Скьялль с досадой опустил молот и вытер со лба пот.

— Доработаем уже разогретые камни, и хватит на сегодня, — распорядился он.

Привозимая со всего Скайсдора руда, хоть мало-мальски похожая на метеоритную, заполнила больше половины всех кузничных хранилищ. Выработанное металлическое сырьё и до одной десятой от этой массы недотягивало. Но это совсем не было главной проблемой. В попытках выделить из упавших с неба камней считаемые полезными металлы никакого успеха Скьялль Оберг не достиг. Кримонит, окутавший радужный мифрил, не желал отступать ни при ковке, ни при нагреве. Что до орихалька, то его даже близко обнаружить не удавалось.

Конунг Ивар Чистый Ручей Хедлунд уже давно заинтересовался минералами и металлами, упавшими с неба. Больше четырёх лет назад, когда на престол его отца кинул тень дядька Одд, молодой Ивар повстречал таинственного Странника. В ту пору загадочный герой неоднократно помогал будущему конунгу: спас сестру Ирис и участвовал в сражениях на стороне Чистого Ручья. Броский, переливающийся радугой доспех Странника заинтересовал Ивара.

«Работа мастеров первых королей зимы. Её добыл в экспедиции на Великаньи острова мой далёкий предок. Это мифрил. Лёгкий и прочный сплав метеоритного железа и тория», — ответил на комплимент Ивара Странник при их встрече, молодой конунг позже рассказал об этом кузнецу Обергу.

Ивар тогда ответил Страннику, что считал мифрил мифом, и замечание на сомнение последовало следующее: «Не мудрено. Технологии подобной ковки были утеряны вместе с гибелью древних королевств».

Юный конунг, очевидно, тогда и решил возродить утраченные кузнечные технологии. Он передал всё Скьяллю дословно, в надежде на находчивость мастера. В словах этих, весьма простых, скрылось немало загадок и зацепок для их распутывания.

Погибшие древние королевства. Скорее всего, имелся в виду Кугруг. О технологиях и достижениях кузнечного дела мёртвого государства легенд не слагали. Слабо верилось, что его мастера достигли высот. Наследие первых королей зимы, живших на территории нынешнего Скайсдора дошло почти в полном объёме. Хотя, тот факт, что тёмные клинки оказались утеряны, наводил на сомнения и в этом вопросе.

То, что мифрил — сплав метеоритного железа и тория, теперь казалось Скьяллю, каким-то сюрреалистичным бредом. Кузнецы севера обзывали «метеоритным железом» всю руду, полученную из упавших с неба камней. Железо там порой вообще не присутствовало.

Когда Скьялль Оберг по приказу конунга Ивара только приступил к своим кузнечным экспериментам по получению мифрила и орихалька, он изучил библиотеку оплота конунгов, но не нашёл информации в достатке. Не помог и опыт преподавателя Скьялля — Фадира Бильке из Дирпика. Тогда к делу привлекли Адальштейна Карлссона, талантливейшего учёного, астронома и знатока иных наук о природе, учителя семейства Хедлундов.

Адальштейн с интересом откликнулся. Именно он разъяснил Скьяллю терминологию мифрила, орихалька и кримонита. Позже, в переписке со старинным товарищем — бардом Филипом Молчаливым, удивительным образом трактовка и употребление терминологии лишь подтвердились.

Астроном Карлссон предполагал, что торий не входит в основной состав тёмно-красных пластин кримонита, и мифрил, возможно, это усовершенствованный именно торием сплав. Адальштейн говорил так:

— Монацит — это тёмно-красная порода, редкая, но вполне земная. Она похожа на кримонит. Но чего-то ей не хватает. Возможно, чего-то… — и добавлял потом шёпотом, с какой-то опаской, — не свойственного нашему миру.

Только вот догадки эти о природе металлов и их соединений не проливали никакого света на путь к овладению технологиями их создания. Оставалось экспериментировать. Скьялль трудился в кузне, плавя и куя. Адальштейн в своей башне-обсерватории ставил опыты, используя кислоты и щёлочи.

Несмотря на их старания, тупик в исследованиях подпирал лбы учёного и кузнеца всё плотнее. Иные, пусть и заурядные поручения становились в гонке за недостижимым успехом отрадой. Наряды на простое оружие и броню отодвигали на месяц-другой тоскливые думы о метеоритных металлах и сплавах.

Несколько лет назад поступил от конунга Ивара и прелюбопытный заказ. Странник после всей своей доблестной помощи совершил преступление, он похитил два из трёх тёмных мечей, имевшихся у Волэна Надсон-Нарбута. Ивар приказал найти вора, пока его товарищ Волэн поклялся вернуть свой Пьющий Души в могильники в Затопленном Лесу. Странника, к сожалению, так и не настигло правосудие.

На вече, собранном в Айскресте, дабы решить судьбу престола зимы, Ивар использовал меч Волэна Надсон-Нарбута, демонстрировал его пугающие волшебные свойства, чтобы подчеркнуть свои права на правление. Пьющий Души своей магией поджёг бороду ярлу Клейта, Боннару Длиннобородому, обжёг ладони Густаву Северному Ветру и Нормуду Чёрно-белой Горе. А ярла Дирпика, Ульва Золотого Крыла, объял безумием и заставил заколоть самого себя.

Власть тёмных клинков притягательна, но крайне опасна. Пример Волэна Надсон-Нарбута убедил в этом юного конунга, поэтому он не стал рисковать, держа подле себя проклятое оружие. Однако репутация, заслуженная с его помощью, нуждалась в поддержке. Тогда конунг Ивар и приказал Скьяллю Обергу изготовить для него подделку:

— Мне нужен бутафорский меч, столь же страшный внешне как Пьющий Души, но свободный от зла и потусторонней магии.

Непростая задача. Да, обычное бутафорское оружие изготовить легко, но в этот раз ему нужно придать вид древний и устрашающий. На помощь снова пришёл Адальштейн Карлссон.

— Монацит, — в очередной раз он упомянул редкую породу. — У меня есть немного. Выдели из него неодим и церий ковкой и нагревом, вплавь туда серебро, покрой лезвие. В течение месяца сплав окислится. Неодим и церий почернеют, но серебро останется ярким, контрастируя, как руны на настоящем тёмном клинке.

Астроном оказался прав и предугадал результат работы. Остался доволен результатом и Скьялль, а самое главное удовлетворён был конунг Ивар. Секрет для троих — философски не самая крепкая штука, но сохранность его определяется уровнем болтливости самого ветреного хранителя. За себя Скьялль ручался, сомнений не вызывал и мудрый старец Адальштейн, а конунг Ивар и подавно не разгласит собственную тайну. Так что, происхождение меча стабильно неоспоримо.

Столь же неоспорим факт, что лишь клинки не знают усталости. Кузнец и подмастерья освободили горн от разогретых кусков руды, очистив от шлака новые порции кримонита. Мерет, служанка Скьялля, напомнила о приглашении конунга. Ивар выказал желание пообщаться за ужином. Кроссвинд, посёлок на перекрёстке, важный торговый аванпост, во время своего застоя он сплёл много судеб, сплотил хороших, верных чести людей. Недобрые события даровали добрую дружбу. Скьялль Оберг, Ивар Хедлунд, Волэн Надсон-Нарбут и Филип Молчаливый обнаружили друг в друге опору и братские сердца. Был ещё трактирщик Гар. И другие, чьи ноги уже не ступают по земле: Элиас, Теодор, Густав, Хуго, Ян, Лисбет.

С восхождением Ивара на престол зимы на севере наступил желанный мир. В спокойствии быт вытесняет доблесть, баллады поются тише, а друзья встречаются реже. Волэн Надсон-Нарбут два года не присылал вестей. Филип жаловал весточками со стихами и песнями, приезжал в начале весны ненадолго и появится теперь нескоро. Ивар здесь, в своём оплоте. Давно не ездил по фолькам. Хорошо это или плохо, кто рассудит? И не до этого молодому Чистому Ручью.

В борьбе за трон зимы пал Одд Ледяная Ладонь Хедлунд. Дядька конунга Ивара хоть и остался в памяти айскрестцев вероломным деспотом, но ярлом был пригожим. По итогу Джайиндов Удел остался без главы фолька. На должность сию Ивар Хедлунд, заняв престол, назначил Маста Розенберга, представителя древнего дома, родственного одним из первых вождей тех мест. Для скрепления союза с новым ярлом, конунг Ивар взял в жёны его сестру Далию. Три года назад меднокудрая красавица подарила владыке сына. Назвали мальчика — Волэн.

— В честь величайшего из воителей, коих я встречал! — объявил конунг, назвав первенца именем верного друга и боевого товарища.

Сейчас Далия была вновь на сносях. И не только служанки и родовитые придворные дамы крутились вокруг госпожи. Ивар одарял жену заботой. Все в оплоте видели их любовь, как и то, насколько рад конунг сыну и новой беременности супруги.

Что не менее отрадно, Ивар находил время и для общения с единственным в Айскресте боевым товарищем.

Хускарл конунга проводил Скьялля в рощу Хирсина: святилище бога охоты, представшего в образе серебряного оленя с рогами, увешанными изумрудными серьгами. С ним соседствовала статуя Вотана. Верховный бог стоял нагой в крылатом шлеме. Длиннющая борода, ниспадающая из-под забрала, прикрывала естество и вонзалась в землю подобно корням. Вороны Хугин и Мунин занимали места на плечах всевладыки, устремляя клювы к его ушам. Когда Одд Ледяная Ладонь занял оплот конунгов, это место было осквернено мерзким сектантом, с коим дядька Ивара вступил в сговор. Немалую работу провели мастера столицы, чтобы возродить святыню в первозданном виде.

Под стук дятлов, пение варакушек и шорох листвы от шныряющих в ветвях белок приятно закрыть глаза и вдохнуть аромат здешних древ. Смолистые запахи хвои, душистой коры и маслянистые ноты кедра успокаивают и даруют умиротворение. Тёплым летом, когда едва уловимый ветерок ласкает кожу и колышет волосы, не сыскать во всём Айскресте места благодатней.

Ивар Чистый Ручей сидел на скамье, забросив ногу на ногу и раскинув на спинку руки. Он наслаждался магией святыни. Таким конунга редко увидишь: расслабленный, длинные золотые волосы и борода распущены, на ногах сандалии, одет в кашемировый кунтуш. На лице остались бледные следы угольного макияжа, напоминающие в полумраке выцветшие татуировки.

— Моя мать любила это место, — Ивар открыл глаза, когда тень Скьялля упала на его лицо. — Ирис, моя дорогая младшая сестрёнка, тоже часами здесь рассиживалась, пока Фрея дубасила манекены на тренировочном дворе. Скучаю по ним в минуты спокойствия. И по друзьям скучаю.

— Мой конунг, — Скьялль склонил голову.

— Вот вечно ты так, — Ивар поднялся и легонько ударил кузнеца в плечо. — Надсон-Нарбута б сюда или Молчаливого, чтобы тебя поучили отсутствию хороших манер.

Конунг крепко охватил Скьялля, зарычав:

— Чертяка, какой же ты здоровяк!

Телосложением Скьялль Оберг медведю лютому конкуренцию составит, это правда, и комплименты подобные ото всех он слышит постоянно. Восхищаются и его добрым красивым лицом все без исключения:

— Сын валькирии, ну точно! — говаривают.

— И йотуна, — добавляют уже завистники, намекая на унаследованные от злых духов чёрные волосы и глаза.

Скьялль обхватил Ивара в ответ и приподнял:

— Волей богов и Волэн с Филипом явятся.

— Истинно, — выдохнул Ивар, когда Скьялль вернул его ногам опору. — Многими заботами полнится жизнь мирская, кажется, что только друзья могут вырвать из них.

На лице конунга Чистого Ручья проступила бренная тоска.

— Мы и в самом деле в работе и думах.

— Признаюсь, Скьялль, и сегодня без этого не обойдётся. Я пригласил отужинать с нами Адальштейна Карлссона. Нужно обговорить разработку металлов, — конунг похлопал по плечу кузнеца. — Но чуть позже. Мой старый учитель-астроном присоединится к нам в длинном зале за трапезой, а пока мы можем подышать и прогуляться здесь, обсуждая то, что хоть как-то выделяется из рутины. Кстати, знаешь, что мне сегодня заявил малютка Волэн?

Трёхлетний первенец конунга, как поделился его отец, сказал: «Я хочу скорее вырасти и стать сильным как Звёздная Сталь!»

— Представляешь, Скьялль! Воин растёт! И, ох уж это прозвище! Интересно, в курсе ли Волэн того, что Филип ему второе имя дал?

Под зелёными кронами смешанной рощи старые друзья гуляли неспешно, неспешно велись и разговоры. Хускарл дважды выходил отчитаться о том, что ужин подан, только когда напомнил об Адальштейне, Ивар сказал:

— Пора.

А до этого молодой конунг поделился своими мечтами о будущем, полном мира, и достатка для Скайсдора. Он без устали твердил о сыне, о Далии:

— Срок совсем близко. Надеюсь, второй будет дочка. Назову её Альвейг, в честь её бабушки.

Ивар идеализировал грядущее, твёрдо говорил о том, что сделает всё, чтобы не повторить ошибок прошлого: ни чужих, ни своих.

— Для этого мы трудимся неустанно.

В длинном зале ждал накрытый стол. Только когда конунг Ивар и Скьялль вошли в просторный чертог, хускарлы пригласили отужинать его супругу и Адальштейна Карлссона, ожидавшего всё это время в библиотеке.

Далия передала свои извинения, она устала и с разрешения супруга просила трапезу в покои для себя и малютки Волэна. Конунг, часто разделяющий свои ужины с хускарлами и дружиной, сегодня велел оставить за столом места только для него, кузнеца и астронома. Повлияло ли это на то, как повернулся разговор за столом? Вполне возможно, в присутствии большего количества людей сдержанность бы возобладала.

Адальштейн Карлссон учтиво склонил голову, здороваясь с Иваром Хедлундом, искренне улыбнулся своему конунгу и Скьяллю. Полились мёд, эль и морс. Астроном не притронулся к алкоголю:

— Возраст, — оправдывался он.

Подали снежных крабов. Скьялль щедро топил их в пиве, пока Ивар расспрашивал своего старого учителя о результатах химических экспериментов.

— Поиски нужных катализаторов и формул продолжатся, — отвечал Адальштейн, — как только я восстановлю лабораторию. И кубы, и реторты, да и многое чего ещё пострадало.

— Взрывоопасный опыт? — пережёвывая крабовое мясо, поинтересовался Скьялль.

Адальштейн хмыкнул весьма сердито:

— Вы то, Скьялль, может, и не знаете, но неужели не в курсе произошедшего сам конунг?!

Взгляд кузнеца тут же пал на Ивара. Скьялль не знал, о чём толковал астроном, но его интонация показалась проявлением вопиющего неуважения.

Ивар Хедлунд сохранял невозмутимое спокойствие. Почтение к семейному учителю, должно быть, сдержало властную гордость.

— Не в курсе чего, Карлссон?

— Ограбления. Сегодня с рассветом меня ждало потрясение! Грохот, разбитое окно, перевёрнутые штативы и разбитые склянки. Хорошо, что спиртовки не воспламенились. Часть записей пострадала! Я не смог догнать вандала, куда мне. Сразу же обратился к городской страже, потребовал сообщить Вам.

Реакция Ивара последовала сухая. Весьма неожиданно для Скьялля, ожидавшего раздражения:

— Я разберусь, — конунг приложился к рогу с мёдом. — Я занимаюсь с наследником, он стремительно растёт, прошу не беспокоить меня по пустякам. Уверен, хускарлы в курсе Вашей проблемы и проследят за её решением.

Похоже, такой ответ совсем не устроил Адальштейна:

— Ваша отстранённость меня… беспокоит, — астроном заметно подбирал последнее слово. — В моей обсерватории полно ценностей, как материальных, так и научно-духовных. Потребуется время, чтобы проверить, всё ли на месте…

— Так в чём проблема, Карлссон?! — Ивар ударил кулаком по столу, посуда задребезжала. Явившийся с дичью слуга неуверенно засеменил обратно с подносом.

— Прошу простить меня, мой конунг, — астроном опустил глаза.

Скьялль хотел бы разбить повисшее следом молчание, но не знал, что сказать.

«Неловко».

— Могу ли я поблагодарить за ужин и покинуть вас? — тихо спросил Адальштейн по истечении нескольких немых минут.

— Мы только начали трапезу. Это кажется мне дурным жестом с Вашей стороны, — Скьялль в словах Ивара расслышал издёвку над старым учителем.

— Я старый человек, к тому же…

— А я — ваш конунг!

Адальштейн Карлссон показался невыносимо жалким. Он побледнел, губы сжались, спрятавшись где-то меж длиннущих усов и бородой. Аппетит пропал и у Скьялля. Он только пил эль, изредка посылая в рот щипки запечённой дичи. Астроном застыл, не поднимая глаз. Ивар тоже замолк, пару раз поднимал рог со скупым:

— Скёль.

Наелся и, сухо попрощавшись, встал из-за стола, позволяя Сьяллю и Адальштейну покинуть длинный зал.

Кузнец Оберг знал, насколько горделив конунг Ивар, но знал и о том, насколько он добр.

«Что-то гложет тебя, друг. Что-то о чём ты молчишь со всеми», — закрался вывод.

Скьялля, когда он поднимался из-за стола, ощутимо повело.

«Эль плещется внутри, как в неустойчивом огромном бочонке», — эта мысль повеселила хмельную голову.

— Не стоит так налегать на пиво, — Адальштейн, этот хрупкий старец, смог каким-то образом поддержать пошатнувшегося кузнеца.

— Вы поэтому не пили сегодня?

— Я не пью давно. Мой покойный учитель сказал однажды: «Ты когда выпьешь, начинаешь считать себя умнее других, бросаешься грубостями, обвиняя окружающих в глупости». А ведь я так и не пояснил своему учителю, что алкоголь лишь развязывает мой язык. Я каждый миг думаю о том, о чём вещал, выпивая. Недалёкие несчастные люди. Дурные головы подавляющего большинства пусты. С горечью на сердце я это осознаю, с жалостью к себе эгоистической и к миру всему с жалостью самой искренней и сочувственной. Ведь дураку не познать, что он дурак. Ни мне ему не втолковать этого, ни кому-то ещё. Чем дольше живу, тем больше меня осознание это печалит. Только разделить подобную печаль не с кем.

Скьялль Оберг смотрел вслед Адальштейну Карлссону, хмурому и в утверждениях своих непоколебимому. Кузнец подумал о том, что и астронома не разубедить в сформулированных им самим постулатах. Быть может, и мудрец, мудрый в чём-то одном, в ином способен заблуждаться, к сожалению, но исключительно сочувственному. Мифриловым Королевствам, миру, вселенной, всему Мультиверсууму.

Покинув длинный зал следом за астрономом Карлссоном, кузнец Оберг взглянул на небо. Царапнув серебром тёмно-синее полотно, падающая звезда намекнула: «Всё так и есть».

Таким был финал недоброго дня месячной давности. За время это Скьялль виделся раз с Адальштейном, узнал, что лаборатория восстановлена и учёный продолжает эксперименты с метеоритными металлами. Мастер-кузнец и сам продолжал ковать и плавить из руды несчастный кримонит с редкими проблесками мифрила. Ивар погрузился в дела государственные и семейные, не находя времени для разговоров с товарищем. Адальштейн Карлссон, очевидно, если и не обиду затаил, то огорчением к конунгу преисполнился.

Весь месяц астроном просидел в своей обсерватории безвылазно.

Сегодня народ собирали на площади перед вратами оплота конунгов. Мерет явилась в кузню взбудораженная:

— Мастер Скьялль, Ивар Чистый Ручей собирается выступить.

Чудище-горн кузнецы оставили с набитым разогретой рудой чревом. Все спешили внять речи владыки.

Конунг стоял посреди арочного моста над главными воротами, по обе руки от него расположились хускарлы. Ивар был одет в расшитый каменьями шёлковый камзол всех оттенков лютой зимы, на плечи накинут плащ из шкур морозных волков. Глаза владыки сверкали как два ярких сапфира, подчёркнутых витиеватыми узорами угольного макияжа:

— Большой радостью спешу поделиться с вами, жители Айскреста! Моя жена Далия волей богов вот-вот подарит нашей стране ещё одного наследника престола!

Горожане рукоплескали и восторженно возглашали о своей радости за повелителя. Скьялль искренне присоединился к всеобщему ликованию. В толпе он разглядел пожилого астронома Карлссона. Адальштейн закивал, встретившись со Скьяллем взглядом, и махнул рукой.

«Похоже, что он хочет поговорить».

Стража оплота конунгов пропустила мастера-кузнеца на стену, где, наблюдая с пританцовывающими и подпрыгивающими под речи конунга горожанами, он дождался астронома:

— Радость в доме Ивара Хедлунда может сыграть не в его пользу.

Изречение Адальштейна насторожило Сьялля:

— Что-то может омрачить её?

Старый учитель конунга не пришёл бы из-за пустяка, не отвлёкся бы от своих занятий и по зову глашатаев. Значит, Адальштейн пришёл по какой-то своей причине, а выступление Ивара случайно совпало с его появлением.

— Я наконец обнаружил пропажу, — сказал Адальштейн. — Не простые вандалы вторглись в мою обсерваторию. Пропали формулы и схемы получения из монацитовой руды церия и неодима.

Звучало так, будто кто-то собирается сделать бутафорский тёмный клинок.

«Но кто и как мог додуматься до этого?»

— Не понимаю.

— Я тоже не могу пока разгадать ход мыслей того, кто сделал это, — кивнул астроном. — Но в совпадения в моём возрасте верить — та ещё наивность. В поддержку самых мрачных предположений выступает ещё одна пропажа. Когда Волэн Надсон-Нарбут решил вернуть в могильники Затопленного Леса Пьющего Души, я помог ему с расчётами, составил по звёздам карту и построил маршрут. Не думал, что свои черновики и писульки стоит уничтожить. Кто и как прознал про это, не знаю.

— Кто-то хочет найти место захоронения Кайрвайля Сьёберга? Пьющего Души? Безумие.

— Враги способны на безрассудство во имя победы.

— Враги Ивара? — Скьялль не понимал, к чему клонит Адальштейн.

— Его власти. Они остались на востоке, могли зародиться на юге, в Дирпике.

Конечно, ярл Ульв Золотое Крыло пал жертвой тёмного клинка, использованного Иваром Чистым Ручьём на вече, но конунг предвидел последствия. Он выдал свою младшую сестру Ирис замуж за брата погибшего Ульва — Думатойна Прекрасноокого из их дома Калле. Родственные узы — надёжный политический щит, не гарант, все помнят Одда Ледяную Ладонь, но всё же. Скорее уж злопамятный восток предаст.

— Новость из Бэрбелла прояснила неопределённость. Тамошний лагман Ингиред Блум убит, известно, что он что-то выискивал в окрестностях Затопленного Леса. А ещё болтают о том, что Готтфрида Бека, бывшего лагмана, изгнанного своим братом, видели в столице восточного фолька. Суета, убийства и непонятные прямой логике деяния — верные предвестники заговоров и интриг. Восток что-то планирует. Неизвестно как давно, но ослабление контроля над своими секретами даёт право полагать, что их открытое выступление не за горами.

— Оповестим конунга, пусть призовёт ярла Нормуда Чёрно-белую Гору к ответу!

— Не кипятись, Скьялль. Ведь пока это лишь слухи, дошедшие до меня от купцов и учёных, подхваченные с базарных площадей и шумных постоялых дворов. Да и слишком занят теперь конунг своей семьёй.

Поменялось бы что-то, не начнись схватки у Далии днём позже? Скьялль думал, что Ивар бы тогда отнёсся с большим вниманием к предостережению Адальштейна. Конунг, возможно, уже и забыл о склоке за ужином месячной давности, а может, и нет…

— Тебе, Скьялль Оберг, нужно сообщить владыке Скайсдора об этих моих догадках. Тебе выбирать время для этого. Тебе! Враги на востоке собирают силы. Я не знаю сколько их. Я не знаю, когда они атакуют. Но я знаю, что они пустили корни даже в Айскресте, и уверен, что планы их равняются в безумии с песнями тёмных клинков.

Филип III

— Вот это уже куда интереснее и полезнее, к тому же, отлично дополняет картину, стыкуясь с нашими собственными сведениями, — Леди Булава снова посмотрела мимо Филипа, туда, где в тенях кто-то застыл.

— А что вам известно? И что, в конце концов, нужно?

Брунхильд кивнула таинственному наблюдателю и перевела взгляд обратно на скованного менестреля:

— Возможно, я отвечу, бард, но позже, в том случае, если наше сотрудничество окажется плодотворным.

Леди Булава смягчилась, Филип, поразмыслив, заметил, как поменялась эта суровая женщина с начала допроса. Быть может, информация, которой Молчаливый располагает, вскоре вернёт ему свободу.

«Не прикончат же эти злые плохие бабы друга самого конунга?! Хотя кто их знает, на то они и злые плохие бабы…»

— Что-то разговоры об Айскресте и старых товарищах вогнали тебя в меланхолию, — буркнула Леди Булава. — Отвлечёмся, поговорим о Кугруге.

— Мёртвое королевство. Что о нём говорить?

— Старинные тома пыльных библиотек гласят, что Кугруг пал от эпидемий, чумных стихий, что отравили воду, воздух и землю.

— Красноречиво.

— Я не сильна в красноречии, так, по памяти… — Брунхильд впервые смутилась от слов Филипа. — Вамматара погубила страну.

Имя ужасающей богини прозвучало зловеще. В каждом его слоге, выверенном культистами, присутствовало знамение смерти.

Далёким от истины глупцам могло показаться, что символика Вамматары, чумной и безжизненной, не что-то злое, а даже наоборот, внушает образы естественного природного явления. И гниль, и разложение — нормальные проявления мирового порядка. А значит, и богине, их олицетворяющей, найдётся место за столом в Великих чертогах Вотана. Только вот книга «Гниль и разложение: история падения Кугруга» гласит:

«Культ прославителей Вамматары появился как ответвление от общепризнанного в северных королевствах поклонения Бальдеру. Названный бог управлял весной, рассветом и пробуждающейся от зимы природой, Вамматара представлялась его продолжением, осенней заместительницей, приносящей лиственный перегной и время червей. Обособившиеся члены культа впоследствии раскрыли истинные цели своего служения, как и выбранного божества. Вамматара незаконно считалась покорным продолжением извечного годичного цикла, раскрывая свои иные стороны, как покровительство ядам наряду с болезнями, богиня закрепилась в пантеоне зла. Она воплощала отнюдь не природное увядание, а хвори, страдания и боль. В её сфере влияния и покровительства также вскрылись неудачи и несправедливость. Однако же истинные последователи всегда утверждали, что Вамматара единственная, кто может по-настоящему исцелять».

Есть там и такие строки:

«Отрёкшиеся Кугруга нашли смерть во славу злой богини. Земля, избравшая Бальдера, поплатилась за ошибку веры. … Вамматара прониклась идеей несправедливости из-за отношения к себе, менялась, наполняясь чистой ненавистью. Вотан, Радогост, Жива, даже Хирсин и их последователи стали омерзительны богине отрав и исцеления от них».

— Выходит, что Одд Ледяная Ладонь в своё время способствовал появлению культистов Вамматары на территории Скайсдора. Так ты пишешь в своём «Молчаливом голосе».

— Я пишу то, о чём мне подлинно известно. Руби, по моему мнению, сильно приукрашает.

— Не смеши, Филип. Ты уверяешь, что в Заспиане о Вамматаре уже тысячу лет не слышали!

— Их войска страдали от хвори, насланной культистом из дружины Одда, это помогло переломить ход войны. На этом всё.

— Ты много чего не знаешь о Заспиане, бард…

Элку I

Розовый свет лился на изумрудную траву, пронзая эфир. Невероятная благодать разливалась всюду, нисходя от светила. Мир со Скайсдором был подписан, и, казалось, ничто не мешало наступлению эпохи просвещённой гармонии.

Юный рыцарь Элку За’тель Марафис дал свои обеты ордену и был направлен прямиком в валенмурский дворец.

«Учтиво поклониться, презентовать свою грамоту и похвалить неземное изящество Его Величества, — повторял про себя Элку, ступая по бледно-жёлтым плитам королевской дороги. — Лучезарный король Сивару Да’ка Салан, мой меч, мой щит и моя доблесть отныне на страже вашей семьи».

Элку За’тель Марафис совсем не волновался тогда. Его просто окрыляла гордость, и его воодушевляла святая вера. Озарённый маяком мечты, рыцарь купался в неге энтузиазма.

«Самый счастливый день в жизни», — радовался Элку, когда король Заспиана нарекал его защитником династии Да’ка Салан.

За четыре года службы благодатных дней было достаточно. Но почему-то именно сегодня солнце по-особенному разлилось своим перламутром по траве в саду, хрустальной водице фонтанов, заиграло радужными бликами тут и там. Кожа пела от поцелуев светила, и душа преисполнялась трепетом.

Повелевающий Заспианом король Сивару Да’ка Салан блаженно наслаждался всем этим, наблюдая за дочерью и племянницами, играющими в прохладе персиковых деревьев. В тени навеса с королём попивал молодое вино его младший брат Хайду, прислуживал им личный чашечник и дегустатор Его Величества — Бусинка, а покой берегли рыцари Шавку, Сумфашаил, Арейбас и Элку. Скованным данными обетами, приближенным к королевской семье святым воинам дозволялось слушать все речи избранных членов правящей династии.

Орден рыцарей по мере необходимости обучал юношей, поддерживая восьмёрку верных короне. Избранная октава в свою очередь делилась на внутренний и внешний квадраты. Шавку, Сумфашаил, Арейбас и Элку занимали элитные приближённые места.

В воинах и маршах рыцари, как правило, не участвовали. Вера и святые клятвы чтили в первую очередь служение королю.

«И это достойно, — соглашался Элку За’тель Марафис. — Даже здесь, в прохладе шёлкового навеса, в королевском саду, нет ничего важнее того, чтобы служить щитом государя».

Надменно или нет, но рыцари держали осанки ровно и с самым серьёзным видом блюли бдение Сивару Да’ка Салану.

Принцесса Кэрсим разразилась громким смехом, ласкающим слух подобно птичьей трели. Она совсем скоро достигнет совершеннолетия, но беспечность её не иссякла. Её кузины зачерпнули воды из фонтана и обрызгали двоюродную сестру. Кэрсим лишь задорно отмахнулась и кокетливо поправила густые чёрные кудри. Элку показалось, что принцесса засмотрелась на него, а кузины решили охладить её.

«Как легкомысленно».

— Как легкомысленно, — слова короля, повторившие мысли рыцаря, даже немного напугали. Нет, он не телепат. Сказанное далее, убедило Элку в том, что случилось всего-навсего забавное совпадение. Отец Кэрсим обращался к брату. — Хайду, мне бы погрузиться в подобное легкомыслие хоть на день…

— Непозволительная роскошь.

Король Сивару кивнул в ответ с явной грустью:

— Всего этого скоро недозволенно будет и ей.

«Речь о Кэрсим, догадаться несложно», — Элку вновь показалось, что когда он посмотрел на Её Высочество, та улыбнулась.

Плохо, если это игра воображения. Хотя, куда хуже, если всё взаправду.

Глаза принцессы Кэрсим Да’ка Салан как два изумруда. Необразованные простаки зовут женщин с такой внешностью ведьмами.

«Женщин…» — Элку не сомневался, что обладающая красивой упругой грудью и налитыми краской губами принцесса уже не ребёнок. От того и её заигрывания, и взгляды виделись опасностью, против которой рыцарская доблесть может оказаться бессильной.

Нет, обет целомудрия, данный Элку, вкупе с натренированной волей не дадут ему сорваться, но вот принцесса — ветрена и… легкомысленна. Рыцарь За’тель Марафис снова вернулся к этому слову.

Король продолжал говорить о юности и беспечности, но уже не прикрывал внутренней тревоги:

— Я рад, брат мой, что наши дочери ладят. Совместные забавы отвлекают мою кровинку от её недуга. И, тем не менее, простой дружбы мало. Болезнь не шутка. Дочери нужна помощь. Поэтому я отдал жрице в распоряжение старые катакомбы под Аллеей Восьми Ворот.

— Эта жрица, — принц Хайду поперхнулся, Элку это показалось дурным знаком. — Я беспокоюсь. Заспиан исповедует монотеизм.

— Я не хочу подвергать сомнению веру, но только эта женщина смогла хоть как-то повлиять на приступы Кэрсим.

Обворожительная беззаботная принцесса больна. Это так. Она играет со своими кузинами прямо сейчас, бросает двусмысленные взгляды на рыцаря отца, хохочет и радуется перламутровым лучам благодатного солнца, но всё может перемениться в любой момент. Припадок. Руки потянутся к горлу, глаза закатятся, пена начнёт валить изо рта. Всё тело принцессы выгнется, она застонет, захрипит, что-то проговорит. Хотя, речь ли та какофония звуков, что отдаётся потусторонним эхом, проникая в уши окружающих? Мороз по коже и кровь в глаза от жутких припадков. Кэрсим становится агрессивной и неимоверно сильной, её слуги, пытающиеся сдерживать несчастную в приступе, уже получали серьёзные травмы. Случалось, что Кэрсим ломала служанкам пальцы, а одной и предплечье.

Уже пару недель приступов не было вовсе, с тех самых пор, как упомянутая жрица переселилась ближе ко дворцу, в древние тоннели под Аллеей Восьми Ворот.

— Что она делает там? — принц Хайду говорил мягко, но Элку всё равно слышалось беспокойство.

— Что за переживания, брат мой? — похоже, королю Сивару тоже так показалось.

— Эта жуткая, иначе не сказать, женщина притащилась во дворец и завоевала твоё доверие чересчур быстро. Она лечит твою дочь, она проводит время с тобой наедине.

— Оставь ревность моей жене. Мы обсуждаем здоровье Кэрсим, а также то, чем я могу отплатить за службу единственной, кто способен помочь с недугом принцессы. Жрица не сама притащилась, а откликнулась на мой зов, который я дал в надежде, что хоть кто-то из врачевателей порадует меня своими знаниями. Придворные лекари способны мастерить припарки и зашивать раны, но против болезней души они бессильны.

— Душа принадлежит богу.

— Да, но с милости господней она подвержена болезням и исцелению наравне с плотью. Чтобы лечить тело требуются знания и навыки, вот и для духовного исцеления одних молитв бывает недостаточно. К тому же, зачем тратить время на безрезультатные попытки, когда рядом есть тот, кто способен на настоящую помощь.

— В том то и дело, мой брат, мой король. Не слишком ли близко ты подпускаешь ту, что…

— Ты не знаешь ничего, Хайду. Помолчи об этом. Если тебе так интересно, что будет жрица делать в катакомбах под аллеей, спроси её сам, или спустись в мрачный лабиринт, — король усмехнулся.

Принц Хайду замолчал. Жрица, эта женщина, чьё имя ни разу не было произнесено, внушала зловещее предостережение каждому, кроме короля.

Принцесса болела давно, когда Элку прибыл во дворец, уже была больна. Жрица появилась позже. А припадки Кэрсим проявлялись теперь реже.

Рыцарю За’тель Марафису почудилось, словно солнечный свет померк. Мрак сгустился средь бела дня над травой меж древ. Элку повернул голову в сторону, к теням под черёмухой. Среди чёрных стволов, уподобясь им, стояла стройная высокая фигура. Поверх однотонных смольных одежд и вуалей серебрились бисерные плетёные цепи. Они обрамляли прорезь для глаз, линию подбородка, струились с темени во все стороны как стеклянные волосы.

Казалось, что жрица парит в воздухе, лёгким ветерком колеблются её юбки, чёрной гладкой сталью волнуются одежды, она скользит над травой. Пальцы, спрятанные в парчовых перчатках, перебирают в воздухе, напоминая движения арфиста. Жрица, рыская перстами по струнам невидимого инструмента, медленно приблизилась к королевскому навесу. Девушки, резвящиеся у фонтана, не обратили на её появление внимания. Но Элку почувствовал, как напряглись его братья-рыцари, Шавку, Сумфашаил, Арейбас, они ненароком скрипнули зубами, увидев таинственную даму. Принц Хайду поёжился в своём кресле, даже Бусинка нервно мотнул головой. Король сидел спокойно, его умиротворение лишь укрепилось.

Жрица склонила голову, когда подняла, Элку поймал её взгляд. Бледно-красные глаза молнией проплясали во всем присутствующим мужчинам, с бледной искрой, розовой, сливающейся с пурпурным светом, но всё ж различимой. Электричество повисло в воздухе на секунду, потом жрица произнесла ожидаемое:

— Ваше Величество, — и в голосе разлился дурманящий яд. — Ваше Высочество, рыцари.

— Талоя Мара Лотт, — из уст короля впервые за утро прозвучало это имя, упорно избегаемое в разговоре с принцем Хайду.

— Жрица Вамматары, — что бы ни думал об этой женщине брат короля, приветствовал он её вежливо. — Мы с Его Величеством говорили о Вас.

— Это честь, — Талоя Мара Лотт протянула «с», мурашки пробежали по спине Элку, будто внезапная опасность подкралась, и в траве проползла шипящая кобра.

— Расположились в катакомбах под Аллеей Восьми Ворот? Вас не прельщают свет и тепло, как я погляжу.

«Похоже, вежливости принца Хайду надолго не хватило».

— Король позволил мне оборудовать развалины времён язычников под храм.

— Я слышал, Вамматара — одна из северных богов. В Кугруге ей поклонялись и в Скайсдоре. Разве это не языческий культ?

— Постулаты моей богини сложнее, чем кажутся, и нет, она не выдуманный староверами дух. На севере слышали о богине, не спорю. И даже написали богохульные трактаты с упоминанием её славного имени, но значение Вамматары абсолютно. Сложность для понимания чинит препятствия в вере, но нет ничего прекраснее преодоления. Моя богиня знает, что это такое и готова преподать урок каждому. В своё время.

Хайду хотел ответить, но король осёк его, сказав:

— Мы в Заспиане консерваторы по многим вопросам. Но мы не противники того, кто нам служит.

Жрица поклонилась низко, так, что бисерные цепи захрустели и с бреньканьем свесились ниже краёв вуали.

— Вот только боги не служат никому, даже королям, — прошептал принц Хайду.

Может, это перевело бы полемику на новый уровень, но дальше случилось то, что положило конец дискуссии.

Девичий крик, такой протяжный и внезапный, разрушил атмосферу утреннего спора. Все обратили свои взоры к фонтану. Кузины принцессы вопили, пятясь от самой Кэрсим. А она, упав на траву, дёргалась в конвульсиях.

Король вскочил со своего кресла, рыцари следовали за ним. Хотя, Элку, как и все остальные, понимал, что им нечем помочь своему монарху. Та, кто мог что-либо сделать, с грацией двигалась за спинами мужчин. Неторопливая жрица обогнала оцепеневших рыцарей, когда они замерли вокруг принцессы.

Кэрсим то впивалась когтями в собственные ладони, то разжимала их. Свежая кровь струилась по запястьям, её витки прятались в рукавах, как напуганные змеи. Принцесса приподнялась на локтях, выгнула спину, встала мостом. Шипящий свист, сопровождаемый скрежетом стиснутых зубов, складывался в нечто едва различимое. Слова… Цифры. Её Высочество упорно проговаривала какую-то математическую несуразицу, безутешно борясь сама с собой:

— Дин… з-з-з-з, пять, — слюна пузырилась в углах рта, запрокинутая голова принцессы, обращённая к столпившимся рыцарям, кузинам и королю, раскачивалась в такт проговариваемым цифрам, — пять тщач… сто двадцшесть… Помни! Дин… один…

Глаза Кэрсим пугающе выпучились, дальнейшие цифры, если это были они, разобрать Элку не удалось, но после невнятной тирады принцесса вновь выкрикнула: «Помни!»

Жрица Вамматары коснулась Её Высочества, кажется, это принесло неожиданное облегчение бедняжке. Талоя Мара Лотт придержала туловище принцессы, и та плавно опустилась на траву. Жрица склонилась к лицу Её Высочества так, что вуали и бисерные цепи легли на её волосы и скрыли ото всех её лик.

Талоя читала неразборчивый заговор, то и дело, протягивая шипящие. Элку посмотрел на лицо короля Сивару. Монарх отчаянно закусил палец. Кэрсим бывала в подобном состоянии много раз, но её отец всегда реагировал с крайним беспокойством. Принц Хайду только сейчас осмелился подойти к брату, даже его дочери, кузины Кэрсим, держались всё это время ближе. Принц коснулся плеча короля, но тот и глазом не повёл, вопрошающе глядя на жрицу.

Талоя Мара Лотт наконец подняла голову. Из-под её вуалей показалось бледное лицо Кэрсим:

— Принцесса спит, она под действием моего заговора, но этого мало. Нужно дать ей лекарство.

Король молчаливо кивал.

— Ваше Величество, Вы ведь помните, что и этого будет недостаточно, чтобы побороть… — Талоя сделала паузу в своей шипящей речи, — «недуг».

— Принесите лекарство, не медлите!

Жрица поднялась на ноги. Медленно, в этом движении читалось какое-то безобразное бессилие:

— Я ослабла. Заговоры стоят дорого.

— Ни слова больше.

Слова короля полнились пониманием. И это понимание лишь одному ему известной тайны диссонировало со здравым смыслом остальных. Рыцари, кузины принцессы, принц Хайду, даже Бусинка, жмущийся в сторонке, смотрели на своего короля с недоумением.

Возможно, не зря брат Сивару Да’ка Салана переживал по поводу этой мистической женщины, жрицы неведомой богини Вамматары, Талои Мары Лотт, чьё имя произносилось с неохотой и некой осторожностью. Его Величество снова слушал эту владычицу заговоров и тайных искусств.

— Все мои снадобья уже перенесены в храм, — взгляд бледно-красных очей Талои обратился на Элку.

Внутри молодого рыцаря закопошилось предчувствие недоброго будущего.

— Арейбас, отнеси принцессу в её покои. Шавку, ты остаёшься на страже принца Хайду. Сумфашаил, помоги жрице вернуться в её новый храм, устроенный под Аллеей Восьми Ворот, — распорядился король.

— Он, — оборвала Сивару Да’ка Салана Талоя, едва ли не на полуслове. Жрица не сводила глаз с Элку. — Он пусть проводит.

— Хорошо, — без раздумий кивнул король, точно забыл о своём положении, лучезарности и неземном величии, в кои веровал каждый заспианец.

«Настолько крепка хватка жрицы Вамматары? — Элку сглотнул слюну. — Как бы там ни было, Его Величество говорит, и я повинуюсь».

Мысль предварила распоряжение.

Чашечник Бусинка, рыцари, кузины принцессы, сама Кэрсим, принц Хайду, король, все покинули сад с неимоверной скоростью. Время, описав непонятную неуловимую петлю, сыграло шутку и оставило Элку наедине с Талоей Марой Лотт чересчур быстро.

Руки жрицы в парчовых перчатках тянулись к плечам рыцаря:

— Повернис-сь, — зловеще прошипела она. И в бледно-красных глазах промелькнул намёк на улыбку.

Через минуту Талоя уже сидела на закорках у Элку, а её руки вились вокруг шеи, мягко, но настойчиво, гладя. В голову вселилось чувство лёгкой эйфории. Жрица казалась столь лёгкой, и ноги сами шли к Аллее Восьми Ворот, покинув сад, минуя коридоры и залы дворца, холл, дворцовые ворота, мостовую, площадь и восточный парк. Точно как Талоя двигалась по саду, порхая, с ней на спине парил над землёй Элку.

Встречные жители Валенмура, задумчивые обычно, обращали внимание на рыцаря и жрицу, широко расступаясь и сторонясь. И так до самой аллеи.

Поросший вьюнком бело-жёлтый камень возвышался колоннами и полуразрушенными арками. Обвалившиеся с веками восемь ворот возвышались над низкими кустами увядающих роз. Вход в древние подземелья укрепили массивными деревянными подпорками. Внутри колыхались робкие языки бледных факелов, едва освещающих спуск.

Встав на порог нового храма со жрицей на спине, Элку остановился впервые за время пути. Он ощущал себя на границе света и тьмы, тепла и холода, добра и… неведомого. Шаг, и сырой заплесневелый запах ударил в нос. По мере спуска он менялся, примешивалось что-то сладостное и одновременно ядовитое. Новые ноты запахов сплетались и раскрывали всё сильнее тлетворность каждого, незаметно обращаясь в самый настоящий смрад.

Глаза адаптировались к тусклому освещению. В коридорах внизу факелы сменились толстыми свечами, медленно тающими в нишах по бокам от проходов. Сквозило. Инстинктивно Элку стал дышать медленно и неглубоко, пытаясь спасаться от зловония, нарастающего тошнотворностью. Талоя же, притихшая до этого, задышала глубоко, гулко, а грудь её ощутимо вздымалась, Элку чувствовал. И в тиши подземелья казалось, что слышны их сердцебиения, и как скрипят рёбра жрицы. Точно и не кости вовсе, а заржавелые дверные петли.

Неприятные до ужаса звуки разбавились далёкими перешёптываниями, чужими шаркающими шагами и тихими всхлипываниями.

«Ещё шаг, — думал За’тель Марафис, — и меня парализует накатывающее чувство опасности».

Элку вздрогнул на вдохе.

— Это просто мои помощники, — подала голос Талоя. — Будущие аколиты богини.

Слова не внушили спокойствия, но рыцарь сам взял себя в руки. Последний рывок, волевое усилие, и он вышел в просторную залу. Среди низких широких медников расположилась чаша не меньше двух метров в диаметре. Над ней роилась мошкара, и смрад, наводнивший катакомбы, шёл явно отсюда.

— Благодарю, — прошептала жрица.

Кажется, за время пребывания в прохладе подземелья она вновь окрепла.

Спустившись на пол со спины рыцаря, жрица со свойственной ей летучей грацией направилась к чаше.

— Не смею торопить, но полагаю, что принцессе нужно лекарство как можно скорее.

Стоявшая спиной Талоя Мара Лотт ответила что-то невнятно. Рыцарь не видел, откуда жрица достала их, флаконы. Когда обернулась, то уже держала по одному в каждой руке. Можно было подумать, что они всё время были при ней. Тогда зачем устраивать спектакль?

Большая чаша содержала только мерзость, разбросанную кусками. Скорее всего, тухлое мясо, сдобренное какой-то отвратной эссенцией. Не верилось, что стройные флаконы с таинственным содержимым всё это время лежали под облаком из мошек среди сплошной гнили.

— Ты думаешь, что принцессе Кэрсим помогут какие-то снадобья?

— Вы же сами сказали?..

— Тогда возьми их.

Элку протянул руки. Один флакон содержал что-то, кажущееся абсолютно чёрным в слабом освещении залы, второй в отблесках гладкого стекла переливался кровавыми оттенками.

— Что мне сказать королю, в какой последовательности это дать принцессе? Выпить до дна? Смешать с вином или едой?

— Король знает, что никакие микстуры не спасут принцессу от её, так называемых, приступов.

Талоя замолчала. Взгляд её бледно-красных глаз пронзал Элку За’тель Марафиса насквозь.

«Что это значит?»

В тот самый миг, когда жрица замолкла после туманной фразы, на рыцаря Его Величества обрушился так долго сгущавшийся над ним мрак. Ощущение чудовищного предзнаменования, раздирающего на части, сковало каждый мускул. Редкое, наполненное благодатью утро, перламутровый свет, играющий бликами в фонтанах, изумрудная зелень травы и благоухание королевского сада столь быстро растаяли, обратились в колючую тьму катакомб, смрад и окутывающий холод.

Знамение. Неотвратимость перемен. Запрет на эпоху просвещённой гармонии. Отрава, разлившаяся в самом центре великой страны. Что дальше? Угрозы? Или удар в спину? А может, просто пощёчина?

— Принцесса Кэрсим Да’ка Салан слышит то, чего не должна. Послание, предназначенное не ей, терзает девушку, пожирает и сводит с ума. Она не в силах его транслировать, но активно принимает. Она умрёт, если не научится совладать сама с собой. Она умрёт, если не покинет валенмурский дворец. И даже богиня моя здесь окажется бессильной.

Филип IV

— Храм Вамматары, прямо в Валенмуре?! — менестрелю с трудом верилось, что культ, с которым он когда-то столкнулся в Кроссвинде, проник в самое сердце Заспиана. — На стороне Одда Ледяной Ладони сражался служитель богини смерти и разложения. Я слыхивал от бравых воинов, что он внёс большой вклад в победу. Кровавый понос, терзавший армию Заспиана, вызвала Вамматара. Как эта нечисть смогла пустить корни в стане старого врага?

Брунхильд пожала плечами:

— Это лишь слухи, про понос и бедствия, посланные на заспианцев адептами Вамматары. Скальды и скоморохи постоянно приписывают что-то да кому-то.

— Вот как, значит, я ещё и скоморох?

Задрать Брунхильд не удалось.

— Посредственный, — сухо ответила она.

Филип полагал, что это не так.

— Зачем тогда было хватать меня и привозить в эту крепость? Да, мы «мило беседуем» уже несколько часов. Я смог что-то поведать, ответить хотя бы на часть вопросов. Признаюсь, и сам узнал кое-что. Но что в итоге выясняете вы, Сёстры Ветра? Всё ещё служите ярлу Фолпура или уже преследуете собственные цели?

Леди Булава снова посмотрела мимо. Только сейчас Филипу показалось, что чей-то взгляд, который она ищет, более не даёт ей ответ.

— Осталось последнее, что я хочу обсудить. Слышащие.

«Не слышал о слышащих», — Филип мысленно усмехнулся над каламбуром, но постарался не подать виду. Недовольство Брунхильд росло и готовилось вылиться в зуботычину.

— Предлагаю сопоставить наши знания.

Кэрсим I

После припадка Кэрсим пришла в себя в постели. Кто-то из рыцарей отца отнёс её на руках в покои. Она не успела спросить кто.

Кузины переодели в пижаму. Принцесса не говорила им, что предпочитает спать обнажённой. Сил после нежданного приступа утром в саду поубавилось. И всё-таки, Кэрсим сподобилась оголиться и укрыться лишь лёгкой льняной простынёй.

Всё тело гудело после судорог, туман беспамятства оставил след в сознании. Принцесса пыталась снова уснуть, чтобы прийти в норму. Она думала о том, кто же из четырёх красавцев-рыцарей принёс её на своих могучих руках.

Шавку? Нет. Этот широкоплечий гордец приставлен королём к принцу Хайду на всё его время пребывания в валенмурском дворце. Не велика потеря, у него плоский зад. Может, широкие плечи и говорят о неплохой наследственности, но Кэрсим ни в жизнь не рожать от него. Зато с кузинами они неоднократно обсудили, что неразвитые ягодицы свидетельствуют о вялости в постели.

— С таким получишь удовольствие, если оседлаешь как жеребца, но вечно быть сверху — утомляет, — говорила Сереман, старшая дочь Хайду.

— Не обязательно, может, у него ловкий язык? — подмигивала Алайя, младшая из двух кузин принцессы.

Подвижным языком, судя по всему, обладал Сумфашаил, частенько облизывающий свои губы.

— Девочки, они у него, просто, сохнут. Не хотела бы я его целовать, — морщилась Сереман.

Алайя смеялась:

— Ты собираешься целовать всех своих любовников?

Как выяснилось в кратчайшие сроки после прибытия кузин с дядькой Хайду, девушки — ярые нимфоманки и у них много тайных интрижек дома, в Коллуне.

Со всеми подробностями обсуждался каждый мужчина дворца, а королевские рыцари в особенности. Красивые, статные, давшие обет целомудрия, они будоражили головы юным девушкам. Среди четвёрки святых воинов самых близких отцу-королю, мнения сошлись: общий фаворит — Элку.

— Круглая попка, сочная как персик, съела бы, — говорила Алайя, впиваясь в настоящий спелый фрукт.

— Я строю ему глазки время от времени, и он ужасно смущается, — хвастала Кэрсим. — Старается не подавать вида, держит лицо серьёзным и надменным, как полагается, но лёгкий румянец выдаёт его.

— Куда сильнее его выдала бы выпуклость ниже пояса.

— Пошлячка, Сереман, — ущипнула Алайя сестру. Хотя они всё утро только и говорили о пошлостях.

Кэрсим держалась своей в доску, поддерживая беседы о плоти и похоти, но, глядя на Элку За’тель Марафиса, она думала не о низменных порывах. В глазах рыцаря перманентно присутствовал притягательный символизм долга, голубые как небо очи виделись принцессе исключительно чистыми.

Возможно, он самый самоотверженный из всех рыцарей и самый верный короне, а значит, и ей.

Прекрасный Элку. Кузины подначивали принцессу поиграть с ним:

— Мы хотим, мы хотим увидеть его с трудом сдерживаемую горячность! Подмигни ему, посмотри в глаза, улыбнись, потрогай волосы. Мужчинам это нравится.

Алайя обрызгала Кэрсим из фонтана. До этого она подметила:

— Ткань белого платья намокнет и прильнёт к телу, и его взгляд упадёт на подчёркнутую грудь.

И всё же, взгляд милого Элку встретился с её, не снизойдя до пошлости, предсказываемой кузинами. Кэрсим это очень понравилось.

«Прекрасный Элку», — принцесса повернулась набок, поджав ноги. Она хотела бы, чтобы на руках принёс её в покои именно он, но это мог быть и Арейбас. Он тоже статный и, на первый взгляд, ничем не уступает Элку ни в плечах, ни даже в ягодицах. Но у него нет таких глаз…

Кэрсим перевернулась обратно на спину, плотно зажмурилась: «Пусть мои грёзы унесут меня далеко-далеко».

Она уснула. Сон был лёгким и приятным, наполненным запахами цветов и сочной травы, прохладным ветерком и ласковым солнцем. Принцесса лежала в саду, искала среди облаков причудливые формы, тихо смеялась.

— Вон, то облако похоже на лошадь, — говорила одна из кузин, какая? Сон не подсказал.

— Какая-то она убогая. Скорее на собаку сутулую похожа, — засмеялась другая кузина.

Так казалось Кэрсим. Вполне возможно, она лишь слушала ветерок.

— Посмотрите, какие звёзды!

И в самом деле. Аквамариновый шёлк, устилающий небосклон, засверкал алмазами далёких светил. Даже средь бела дня они сияли ярко. А был ли день? Сон не подсказал.

Принцесса Кэрсим Да’Ка Салан любовалась звёздами долго, грезила о прекрасных глазах юного рыцаря, мечтала, наполняясь приятным щекочущим желанием.

Размеренная нега разбилась точно внезапным припадком. Трясущие, грубые всполохи прокатились по телу.

«Нет, только не снова!»

Очнувшись, Кэрсим не поняла, кричала она при этом или нет. Алайя и Сереман сидели на её кровати.

— Кто вас сюда впустил?!

Глядя на ошарашенных кузин, принцесса весьма скоро смягчилась:

— Не люблю грубые пробуждения.

— Прости, — Алайя в самом деле глубоко сконфузилась. — Мимо Арейбаса не составило пройти труда.

«Значит, это он принёс меня в покои. Уже не важно».

— Его Величество обеспокоен твоим утренним приступом, как и все мы, — Сереман пыталась говорить серьёзно.

— Мы думаем, он захочет поговорить с тобой, как только ты отдохнёшь.

— Он переживает сильнее обычного.

— И очень печален.

— Похоже, что-то происходит, — теперь старшая кузина показалась расстроенной. — Потому что мы покидаем Валенмур.

Алайя и Сереман приехали вместе с их отцом, принцем Хайду, три месяца назад, как только расцвели персики. Плоды уже созрели, но гости пришлись ко двору как нельзя кстати. Казалось, они здесь останутся и дольше. Дочери принца скрасили будни Кэрсим. При дворе для общения годились разве что фрейлины матери, да они дамы начитанные, но чересчур надменные, как большинство заспианок. Братья принцессы учатся в университете в Нанвейле. И отец предупреждал, что в этом году они не приедут на лето. Мать, Её Величество Сава Да’ка Салан, в поездке. Королева посетила Мартизир и провинции вдоль Мерцающих гор. Её возвращения ждут весьма скоро, но с письмами приходят отговорки о том, что столько всего ещё нужно сделать на юге.

Хотелось бы Кэрсим верить, что, как считает дядька Хайду, Сава жутко противится присутствию в Валенмуре жрицы Талои Мары Лотт. Лучше так, чем полагать, что родная мать бежит подальше от больной дочери.

Недуг присутствовал в жизни Кэрсим всегда, как странный шёпот, ветер зла, что колышет увядшие розы на Аллее Восьми Ветров. Он гулял, то усиливаясь, то ослабевая где-то рядом. Лекарств от него врачеватели не знали. Да и толком не объясняли природы ужасов, терзающих тело и дух Кэрсим. По-настоящему тяжёлое время настало пять лет назад. Приступы повторялись с клятой регулярностью, принцесса истощалась, король и королева отчаялись.

Началась война. Есть злые языки, что болтают, якобы король Сивару Да’ка Салан развязал её, впав в безумие от недуга дочери. Это не так. Кэрсим знала, отец не потерял разум. Да и остановившиеся сражения не совпали с улучшением состояния Кэрсим. А вот появление во дворце Талои Мары Лотт, наоборот.

Болезнь стала тише, но никуда не делась. Перерывы между припадками позволяли принцессе успевать восстанавливаться, только вот характер самих вспышек жуткой напасти изменился. Говорят, Кэрсим стала громко вещать околесицу. Жрица, приложившая усилия к улучшению состояния принцессы, с самой Кэрсим общения избегала. Её Высочество видела высокую тень, укутанную в вуали, перемещающейся по замку. Иногда замечала её и в саду, там, где земля укрыта от солнца развесистыми кронами деревьев. Спасительница общалась с королём. Его Величество не распространялся о таинствах, обсуждаемых с Талоей. Кэрсим видела в этом нечто серьёзное, покрытое налётом тревоги.

«Мама, должно быть, тоже», — тем не менее о Саве Да’ка Салан и её отношении к жрице болтали только отец с дядькой.

— А вы что думаете, девушки? — как-то спрашивала Кэрсим у Алайи и Сереман, но те лишь беспечно махали кистями.

— Глупости.

Легкомыслие кузин и отвлекало Кэрсим от тоски, и напрягало своей показушной глупостью. Приходилось вести себя схоже. Это неплохо, когда в юной персоне видят непринуждённость молодости, но хочется поговорить на серьёзные темы со сверстницами. Фрейлины королевы не сгодятся. Тем более что самых сносных мать забрала с собой в поездку.

Теперь уедут и кузины.

— Мы хотели спросить тебя прежде, чем ты поговоришь с отцом-королём. Неужели и тебе ничего неизвестно?

— Не знаю. Разве что, он… — Кэрсим будто кипятком окатило. — Нет, не может быть.

«Неужели сватовство?!»

Любой принцессе стоит готовиться к подобному.

«За кого же меня выдадут замуж, за заумного палоллунца или ветреного аэб-гаальского принца? Уж явно не за скайсдорского ярла, — принцесса хихикнула. — Глупости. Может, и любой принцессе стоит готовиться к замужеству, но только, я — не любая».

— Помогите одеться.

Наготе Кэрсим Алайя и Сереман совсем не удивились, подали и завязали сорочку. Белая котта, в которой принцесса играла с утра в саду, совсем перепачкалась, её передали прачкам. Вместо привычного для Кэрсим наряда светлых оттенков кузины подали ей тёмно-зелёную бархатную тунику с пышной юбкой. Подпоясали кольчатым ремешком, собрали волосы в хвост и перевязали его жёлтыми лентами в нескольких местах. От платка из-за жары незамужняя принцесса, как всегда, отказалась, но покрыла волосы полупрозрачной золотистой вуалью, укороченной спереди. К беседе с отцом-королём в тронном зале или его палатах, ей престало подходить серьёзно.

В покои постучали вовремя. Слуги Его Величества интересовались у слуг Кэрсим, как чувствует себя принцесса. Готовая встретиться с батюшкой, она выпроводила кузин и вышла сама. За дверью ждал сюрприз. Пока Кэрсим одевали, стража сменилась, вместо Арейбаса за дверьми ждал Элку.

В глазах рыцаря читалось что-то странное, как будто на былую уверенность святого воина упала тень.

— Принцесса, — а в голосе распознавалась тревога.

— Вы сменили Арейбаса?

— Всё так, Ваше Высочество, — возможно, вопрос Кэрсим показался ему странным, и рыцарь даже отвлёкся от своей хмурой думы. Губы Элку сложились в едва заметную улыбку.

Кэрсим открыто ответила своей:

— Не сочтите, что я не отдохнула. Интерес не совсем обычный.

Щёки рыцаря тронул румянец:

— Право, Вы отдыхали недолго, но я и не смел думать о Вас что-то подобное.

— После приступа Арейбас доставил меня в покои. Шавку приставлен к принцу Хайду. Вы и Сумфашаил были с отцом всё это время?

— Мне выпала честь проводить в храм жрицу Вамматары.

Это имя богини. Кэрсим посмотрела в глаза Элку. Неужели этот его визит туда, где возводится святилище, набросил вуаль мрака на сверкавшие уверенностью очи?

— Я сопроводил жрицу и… — рыцарь осёкся, — и вернулся. Король получил мой отчёт, и теперь желает встречи с Вами, принцесса, в своих покоях.

— Я отправлюсь к Его Величеству немедля. Но хочу просить Вас кое-что сделать для меня. Сходите помолиться Единому.

Двигаясь через мраморные коридоры к покоям короля, Кэрсим всё ещё сомневалась, что станет субъектом разговора, женихи или боги.

Рыцарям у входа было отдано распоряжение впустить принцессу без доклада и даже без стука. Но когда она вошла, до боли странное ощущение спланированности посетило мысли. Король-отец сидел у открытой балконной двери, вглядываясь куда-то столь далеко, сколь позволяло небо. Он начал загадочно:

— Я вслушиваюсь в звёздные дали, но слышу только ветер, который совсем рядом.

«Неужели речь всё же пойдёт о богах?»

До принятия веры в Единого в Заспиане поклонялись языческим Восьми Ветрам. Каждый ветер — бог, каждый дует со своей стороны. Четыре с разных сторон света, один с неба, один от тверди земной, один из прошлого и один из будущего. Ветры, параллельные горизонту символизировали стихии, состояния материи, дующие из прошлого и будущего — время и чувства. Опускающийся с неба поток воздуха олицетворял удачу.

— Ветры, — с задумчивостью философа подхватила Кэрсим. — Если верить язычникам и дремучим волхвам, они — природа, не более. Они — пространство и поток неумолимого времени. И нет у них никакой власти над миром, а мир сам распоряжается…

— Ветер зла дует из-под земли.

От слов отца сделалось не по себе:

— Что?

— О восьмом ветре все забывают, потому что никто не хочет притягивать к себе зло. Жрица так говорит.

— Эта женщина не верховный священник, отец. Разве вера в Единого не заставляет нас отринуть лживых богов?

Король Сивару Да’ка Салан встал и повернулся к дочери. Суровый и замученный взгляд принцесса не вынесла, склонив голову.

— Жрица Вамматары не мучает меня ни вопросами, ни сомнениями. В её мудрости я приоткрываю истинное полотно мира хотя бы на толику. Кто такой бог или боги для нас, дитя? И способны ли мы постигать что-то, что выше нас. Вамматара — не бесплотная надуманная сущность, она — проводник. И ветры проводники, и вороны Вотана, в коих веруют варвары-скайдорцы. Только вот не каждый обладает способностью слышать то, что идёт через каналы. Редкие люди могут прислушиваться, иные — видеть, хотя бы одним глазком.

Лучше бы этот разговор был о женихах, сватовстве, вере или же пусть обратился бы в бесконечный спор заспианских философов. Отец, король, говорил о Кэрсим, и в словах его прозвучало такое…

— Ты — мощный принимающий… субъект.

— Так говорит жрица?

— Пойми! Ты слышащая!

Сивару схватил принцессу за плечи, и лицо его загорелось безумным страхом. Впервые таким Кэрсим видела короля и оттого не могла даже в мыслях сейчас называть его отцом. Он судорожно объяснял ей обо всей опасности, нависшей над ней, угрозе для жизни. Через застилающие взор слёзы Кэрсим быстро перестала что-либо различать, звон в ушах окончательно вырвал из реальности.

«Припадок? Снова?» — с опаской подумала принцесса.

Она вернулась туда, где уже бывала, подхваченная грёзами. В лёгкий и приятный день, наполненный запахами цветов и сочной травы, прохладным ветерком и ласковым солнцем. Снова лежала в саду, искала среди облаков причудливые формы, тихо смеялась.

— Вон, то облако похоже на королевскую корону, — говорила одна из кузин, какая? Сон не подсказал.

— Брось, она не так прекрасна, как драгоценный венец Его Величества, — не согласилась другая кузина.

Так казалось Кэрсим. Вполне возможно, она лишь слушала ветерок.

— Посмотрите, какие звёзды!

И в самом деле, далёкие светила мерцали, соперничая с солнцем. Хотя, солнце ли это было? Сон не подсказал.

В этот раз россыпь созвездий не напоминала о прекрасном рыцаре из её мечт. Лазурное небо багровело, трескалось и осколками падало вниз. Ветры налетали на принцессу со всех сторон. Одни шептались, другие голосили, перебивая друг друга.

«Один. … Пять тысяч. … цать шесть. Помни. Один. … … Помни», — принцесса пыталась проговаривать то, что разбирала, от этого становилось легче.

Жрица Вамматары, точнее её шипящий голос, слышанный всего пару раз, заставил замолчать все остальные:

— Не слушай, ты ещё не готова. Это ветер зла, что дует из-под земли. Кровь чужого бога застыла в убийственных формах. Не слушай, ты ещё не готова.

«Что за беды кроются в этом знамении?» — ужаснулась принцесса.

Сон не подсказал.

Она вновь очнулась у себя в постели. Рядом был отец и его святые рыцари. Элку среди них Кэрсим не рассмотрела, впрочем, к своему облегчению, Талои Мары Лотт тоже. Король-отец гладил её по щеке. Во рту ощущался странный привкус.

— Что это такое?

— Это поможет, по крайней мере, на какое-то время. Снадобье от твоих бед.

Филип V

— Беды размножаются умножением, да?

Леди Булава сгримасничала.

«Не оценила юмор».

— Бестолочь, только время на тебя потратили! Я знала, что ты ничего не ведаешь, — Брунхильд досадно ударила кулаком стену и пошла прочь, оставляя барда одного, закованным.

— Эй-эй!

Леди Булава не откликнулась.

— Ты что, подруга, мы же так мило болтали, возвращайся. Знания бардов — не шутки. Я знаю, знаю. Вернись!

Следовала тишина. Филип пробовал звать вежливо, затем грубо. Думал, хотя бы разозлить свою дознавательницу. Пробовал он достучаться и до того, кто скрывался в тенях. Безрезультатно.

Филип раскачался на тяжёлом стуле и повалился на бок, здорово ударился плечом. Пожалел об этом. Им начало овладевать отчаяние.

«Не оставят же они меня гнить здесь?!»

— Я друг конунга Ивара, суки бешеные! Он узнает о случившемся! Рано или поздно Волэн хватится и станет искать меня!

Сзади послышались шаги. Незнакомый женский голос спросил:

— Ты знаешь, где он?

Конечно же, спрашивали о Надсон-Нарбуте, Волэне, старинном друге. Спрашивала, должно быть, главная среди этих злых плохих баб, клятых Сестёр Ветра.

Как бы Филип хотел знать, где Волэн, хотел бы, чтобы тот и в самом деле хватился старину менестреля Молчаливого. Только вот, давно не давал о себе знать боевой товарищ. В последнем письме Надсон-Нарбут прислал стихотворение. Написал, «душа поэта поймёт». Филип запомнил лиру наизусть. Мрачные строки. Настоящий крик души. Каждый понимает как хочет тоску поэта, его драма — дело личное.

— Ты что там оргазм вспоминаешь?

«Ого, а у предводительницы злых плохих баб с юмором получше, чем у Леди Булавы!»

— Стараюсь надолго не забывать, — выдавил Филип. — Зачем вам Волэн?

— Сдаётся, что только он способен спасти север от тёмных сил, что сгущаются над ним. Из всех людей в Скайсдоре только ему удалось совладать с мистическим оружием. Ну, так что, знаешь, где Волэн Надсон-Нарбут, или нам тебя, дармоеда, будет проще здешним крысам на корм оставить?

Филип не знал, но он обязан был что-нибудь придумать.

«Соображай», — приказывал себе бард, а в голове звучала печальная песнь, присланная старинным другом.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

«Мёртвый мир венчает пыль,

Разлетаясь серой мглой.

Души дьявол все испил,

Тёмный ангел личный мой.

Моё сердце бьётся яро,

Я держу его в руке.

И в такт тысяче ударам,

Стукам пульса в мозжечке,

Размышляю, что наделал,

Размышляю, что за роль

Я сыграл и кого предал,

Потеряв давно контроль

Над самим собой. Убийца.

Жизнекрад. Изгой. Я — тлен.

В наказанье мне сгодится

Лишь могилы вечный плен…»

♪♪

Далия I

Крепость наполнила песнь жизни — словно в противовес мрачной песне ветра и вою кровожадных волков снаружи. Новый голос с позволения Вотана зазвучал в ночи в оплоте конунгов. Далия судорожно дышала, протягивая руки к своему дитя.

— Здоровая девочка, — румяная пухлая повитуха кряхтела, передавая младенца супруге конунга, будто сама тужилась не меньше матери. — Десять пальчиков на руках, столько же на ногах. Кровь с молоком, а кричит, сами слышите, хвастает силой.

Далия обняла дочь со всей нежностью. Малышка вздохнула с дрожью, вторя материнскому сбившемуся дыханию:

— Ты тоже устала, кровь моей крови. Но теперь мы заслужили время на отдых…

— Альвейг, — сказал Ивар, всё время родов находившийся рядом.

Её супруг, её конунг, её герой. Он сел рядом в кровати и аккуратно обнял своих дев.

— Альвейг, — прошептала в ответ Далия, когда губы любимого коснулись её лба.

Это имя героической женщины. Жена конунга Ивара Чистого Ручья Хедлунда — Далия Розенберг из Джайиндова Удела, — не сомневалась в этом. Бабка малышки заслужила прозвище Молния Запада, и новорождённая дочь конунга ещё сверкнёт на северном небе.

Но путь её только начинается. И нет ничего сложнее начала.

Расти, крепнуть, познавать мир, начиная с самых близких людей. Далия переживала, что к новорождённой малышке станет ревновать малютка Волэн, но нет. Сын с горящими глазами ждал, когда ему разрешат познакомиться с сестричкой. Ивар уже успел рассказать первенцу, что назвал малышку Альвейг.

— Мама, я так хочу быть воином, хочу скорее вырасти. И я так рад, что и моя сестрёнка будет воительницей! — заявил Волэн, когда Далия впервые подвела его к колыбели Альвейг.

— Имена многое значат. Мы часто нарекаем детей сложной судьбой, называя.

Малютка Альвейг взяла брата за палец, когда он протянул к ней свою ручку. Тогда Волэн сказал:

— У неё будет лёгкая судьба. Ведь я буду её опорой.

И Далия, и Ивар с лёгким сердцем смотрели на своих детей, любовались их светлыми волосами, вьющимися в копну одуванчиковых головок. От рыжеволосой матери дети унаследовали веснушки, рассыпавшиеся по щекам как сотни поцелуев от солнечных лучиков. С рождением дочери в семью Хедлундов пришло новое счастье, ещё более объёмное, чем то, что они знали раньше.

Когда всё складывается чересчур удачно, остаётся много места для сомнений. Они как никакие иные чувства с охоткой занимают головы абсолютных счастливцев. Так случилось и с Далией.

«Имена определяют судьбу», — постоянно думала она. Наречение дочери в честь величайшей женщины севера её радовало, но вкрадывались сомнения об имени сына.

Волэн Надсон-Нарбут, в честь которого супруг-конунг нарёк первенца, как узнала Далия, прошёл через немыслимые ужасы жизни. Первая его жена — Ханна, скончалась при родах. Дочь, давшаяся ей ценой жизни, ушла на тот свет тоже крайне рано. История кончины Бритт, той самой девочки, крылась за туманом загадок. Далия даже общалась со Скьяллем Обергом, чтобы выведать у того подробности судьбы семьи их общего с мужем товарища:

— Эта история едва не свела с ума самого Волэна, — говорил кузнец Оберг. — Не знаю, зачем Вы интересуетесь этим, но в этом нет ничего, что принесёт пользу, только ранит.

— Будь уверен, Скьялль, я сильна. Говори всё что знаешь.

Она настояла, и мастер-кузнец рассказал. Не зря он предупреждал о всей серьёзности загадочной кончины. Бритт была убита собственным дедом, унесшим это в свою могилу. Волэн Надсон-Нарбут, как уверял Скьялль, узнал правду о смерти дочери от загадочного тёмного клинка. Пока меч, считавшийся к тому времени уже фамильным, был в ножнах Волэна, беды неустанно преследовали его. Пытаясь найти утешение в женских объятиях, спустя годы одиночества, Надсон-Нарбут снова полюбил. Счастье не продлилось долго. Бедняжку повесили, обвинив в том, что она — хульдра.

Безумие объяло Волэна вместе с горем. Говорили, что причастен к этому и загадочный меч. Могучий северянин, прошедший войну, устроил настоящую бойню в своём родном Кроссвинде. Так он нашёл отмщение за возлюбленную, но с тем самым стал жаждать новой улыбки своей немезиды.

Волэн искал мести за отца. Этот путь и свёл его с Иваром. Помогая будущему конунгу в борьбе за северный трон, Надсон-Нарбут шаг за шагом приближался к своей истинной цели — возмездию. Одд Ледяная Ладонь, дядька Ивара, борющийся с ним за власть над престолом Скайсдора, покровительствовал убийце отца Волэна. Ещё одно отмщение Надсон-Нарбута свершилось. Однако позже воитель исчез.

Изредка он писал Скьяллю Обергу и Ивару Хедлунду, но не давал знать ни о том, где он, ни о том, чем живёт.

На вопросы о настоящем Волэна Скьялль отвечал Далии лишь:

— Он ищет счастье, покой. Он обещал себе оставить все беды в прошлом, но прошлое никто не отнимет.

Ивар назвал первенца именем боевого товарища и, похоже, преданного друга, говоря о том, что хочет, чтобы его сын был таким же смелым и честным человеком. Далия боялась, что с добром к её сыну привяжется и злой рок, сопутствующий нарекаемому имени.

В этих сомнениях и думах, усиливающихся когда дети спят, а супруг занят государственными делами, Далия маялась изо дня в день. Она не осмеливалась говорить Ивару, чтобы не разрушать его хрупкое равновесие души.

Но и без её участия чаши весов пошатнулись. В один из дней после разговора со Скьяллем Обергом Ивар вернулся в покои необычайно хмурым.

«Временно, ничего, пройдёт. Моя ласка отвлечёт любимого», — наивно полагала Далия.

Ивар принимал её нежность и отвечал своей, но после вновь его брови сходились стрелой.

Новой ночью Далия намеревалась поговорить с супругом по душам, но после её любви, едва она остыла от сладостной неги, в двери покоев постучал хускарл. Конунг оставил тёплую постель и жену, чьё сердце переполняла накопленная тревога.

Утром прилетел почтовый ворон. Далия успела поесть сама и накормить детей. Альвейг спала в колыбели под присмотром нянек, Волэна увели на занятия. Жена конунга вышла на балкон оплота, чтобы вдохнуть утренний бриз, прежде чем пойти искать мужа, когда птица с письмом прилетела. Это была одна из её личных пташек, а значит, написал ей брат Матс Розенберг из Джайиндова Удела или Ирис Хедлунд, выданная замуж за ярла Дирпика Думатойна Прекрасноокого из дома Калле.

На несколько минут письмо отвлекло от собственных мрачных раздумий, погрузив в чужое горе.

Писала Ирис.

Её беременность разрешилась родами, но младенец умер в считанные часы. Две прошлые беременности сестра Ивара Ирис не доносила. Она делилась переживаниями не только по малюткам, отобранным богами. Ирис с досадой отмечала, что муж её ярл Думатойн в унынии и топит своё горе в мёде.

— Жестокие боги Скайсдора, почему вы не даруете людям простого счастья? — произнесла Далия вслух.

Она окончательно намерилась обсудить с мужем всё, что накипело, и, не скрывая опасений, рассказать ему печальную новость.

Ещё на лестнице Далия заметила, как шепчется домашняя стража. Она расслышала все слова, но значения им не придала, занятая собственными размышлениями. В коридорах царило оживление. Позднее утро. Значит, то, из-за чего сон конунга был побеспокоен, уже разлетелось по оплоту.

«Одна я ничего не знаю», — подумала Далия, уже идя через рощу Хирсина. В привычном умиротворении этого места жена надеялась встретить задумчивого мужа, но его не нашла.

Ноги вели через чертог длинного зала к трону зимы. Ивара не было на престоле, Далия предположила, что супруг-конунг в тактическом зале, если случилось что-то серьёзное, то непременно он там. Хускарлы преградили дорогу:

— Велено Вас не впускать туда, госпожа.

— Что за бред?! — разгневанная Далия ударила своим кулачком хускарла.

«Как твёрдо… — она лишь травмировала костяшки, поняв, что под плотной материей у хускарла кольчуга. — В обычное время никто не носит доспехи в оплоте, тем более не прячет их под камзолом».

Сменив злость на растерянность, Далия успела подумать о детях и их безопасности, но снова решила: перво-наперво отыскать мужа.

— Конунг у старого трона, — подсказал тот же хускарл.

«Я прошла мимо».

Далия поспешила обратно, минуя чертог и рощу Хирсина. Когда оплот конунга возвёл здесь один из первых королей зимы, это был всего лишь обнесённый частоколом тронный зал и роща со святилищем. Там, где первые владыки этих земель проводили вече и тинги со своими дружинами, Далия наконец нашла Ивара. Он был один. Сидел на старом деревянном троне, украшенном шкурами морозных волков и массивными клыками королевских вепрей. В освещении тихого кострища посреди округлого чертога тени от предметов обихода тянулись вверх по стенам, вытягиваясь и изгибаясь над супругом. А он сидел и рассматривал свой меч.

«Великанье безумие, — выругалась про себя Далия. — Неужели дело в нём?»

— Ивар. Я люблю тёплый полумрак домашнего очага, ты же знаешь. Но сейчас мне нужен морозный свет ледников, где ничто не утаится. Я хочу поговорить.

Ивар мягко похлопал себя по бедру, приглашая жену присесть к нему на коленки. Он убрал меч несколько в сторону, но ещё задержал на его лезвии взгляд на какое-то время.

— Мы назвали нашего сына Волэном, в честь твоего боевого товарища и друга юности, но сам ты рассказывал о нём немногое.

Эти слова Далии отвлекли мужа от меча, он нахмурился, но казалось, что с тревогой своей он всё ещё далеко.

— Я позволила себе расспросить мастера-оружейника Скьялля Оберга. Он без утайки поделился всем, что знает о вашем общем друге. Меня насторожило в этой истории всё, что касается меча, тёмного клинка, унаследованного Надсон-Нарбутом, чёрным сумасшествием, преследовавшим вас обоих почти пять лет назад. И я не могу не заметить, что сейчас с тобой такой же меч.

Ивар отпустил эфес, меч звякнул, ударившись о пол, несколько раз. Будто подпевая ему, супруг-конунг заливисто рассмеялся, крепко прижал к себе Далию, поцеловал в ключицу, уткнулся лицом в её грудь. Блаженно выдохнув, он сказал:

— Это не тёмный клинок. Не забивай голову. Это двойник, поддерживающий мой былой авторитет.

— Что ты такое говоришь?! Тебя любит и уважает каждый житель Айскреста!

— Столица — не весь Скайсдор, любимая. Наш разговорчивый кузнец Скьялль Оберг поделился со мной тем, что ему наплёл Адальштейн Карлссон. Заговоры, интриги, восток опять намерен бунтовать. Я хорошо знаю историю севера, но ни на чьём веку не случалось столь много разногласий. Похоже, что объединённый мир, добытый моей матерью, слишком шаток. Или слишком сладко предвкушение — оказаться на троне зимы.

— Что бы ни сказал Скьялль Оберг, он человек, а это может быть простой паранойей.

Тогда Ивар рассказал Далии подробности ограбления дома Адальштейна Карлссона, об исчезновении звёздных карт, формул и схем получения из монацитовой руды церия и неодима. Вспомнил о событиях в Бэрбелле, включая убийство тамошнего лагмана, об авантюристах, рыщущих по Затопленному Лесу. И добавил:

— Я и сам счёл слова старого друга паранойей, хотя и впал в глубокую задумчивость. Пожалуй, ты заметила мою хмурость после не столь давнего разговора с ним.

Вот оно что. Всё ясно. Совсем не так плохо, как нафантазировала Далия. Может, из-за этого все взбудоражены?

«Нет, — тут же ответила Далия самой себе. — Что-то случилось ночью…»

— Теперь я знаю, что мой дорогой друг Скьялль и старый учитель Адальштейн оказались правы. Меня разбудили среди ночи. Дежурные стражи обнаружили труп. Убийство, прямо здесь, в оплоте конунгов!

Как такое возможно? Измена? Диверсия? Далия вновь испугалась за детей. Кого убили и кто убивал? Единственным, что прояснилось, стал факт ношения кольчуги под камзолом хускарлами.

— Всё запутано, дорогая жена. И я просидел большую часть ночи здесь, оставив убитого в тактическом зале вместе с нашим лекарем, Йоанном Крапивой. Он исследует тело.

— Кого убили?

— Это большая загадка. Это не человек из домашней стражи, не один из слуг, не наёмный кмет и не служитель библиотеки или храмов.

— Незнакомец?

— Чужак. Я осматривал его труп. Доспех из тончайшей, но прочной кожи, абсолютно чёрной. Мягкие сапоги, с собой золотые и серебряные монеты, вооружён арбалетом и парой кинжалов очень хорошей работы. Ни татуировок, ни отметин, ни бумаг. Кто бы его ни убил, грабить не пожелал или не рискнул.

— Наёмный убийца? Он пробрался в оплот ради покушения…

Далия судорожно вздохнула.

— Я озадачен тем, кто послал его. Нормуд Чёрно-белая Гора? Иной ярл? А ещё больше меня интересует: кто прикончил загадочного чужака. Убит тихо, не меньшим профессионалом. Похоже, свёрнута шея, Йоанн Крапива точно выяснит.

— Дети, — Далия прикрыла рукой непроизвольно раскрывшийся рот.

— Я уже приказал охранять их со всей доблестью своим рыкарям и берсеркерам.

«Возможно, в суматохе и размышлениях я не заметила их на пути в покой к Альвейг», — рассудила Далия.

Ужасные вести. Супруга конунга взвешивала: стоит ли ей вываливать на мужа печальные новости от Ирис. Возможно, та сама напишет ему чуть позже, когда отойдёт от травмы. Нет.

— Ивар, раз уж угроза прокралась мимо порога в сам наш дом, ты должен знать о трагедии своей младшей сестры.

Смерть племянника — горе. Но Далия понимала, что куда больше проблем исходит из того, что Ирис потерпела поражение на женском фронте. Союз младшей сестры и ярла Дирпика Думатойна Прекрасноокого из дома Калле политический. Объединение крови их родов — было важным решением, со всей ответственностью долга поддержанным Ирис.

Далия утешила супруга поцелуями и объятиями.

Их уединение у старого трона нарушил хускарл.

— Йоанн Крапива закончил исследование тела?

— Да, мой господин, но это не всё. Стража обнаружила ещё два трупа у основания акведука. Тоже воины, и тоже не местные. Обмундирование сходное. Чёрная тонкая кожа, денег не было, и оружия тоже. Возможно, в подземелье убийца позволил себе задержаться и обчистить тела.

«Трое мёртвых убийц, и ещё кто-то, кто расправился с ними… Сколько зловещих теней послали за моим супругом и детьми жестокие боги, али это Великаны?» — помянула злых духов про себя Далия, пока хускарл продолжал свой доклад.

— При одном из них нашлись кое-какие документы. Весьма странные. Надеемся, Ваша мудрость разберётся.

— Собрать всех причастных напрямую в тактическом зале, найти Адальштейна Карлссона и мастера-оружейника Скьялля Оберга и привести туда же, — отдал распоряжение хускарлу Ивар, развернулся к Далии и, мягко взяв её за плечи, посмотрел в глаза. — Забери Волэна и берсеркеров на его страже, ступайте в наши покои и ждите меня там.

— А как же?..

Ивар наклонился за уроненным ранее клинком, чёрное лезвие в руке конунга запело, а сам он сказал:

— Я разберусь с неприятностями. На моей стороне силы за пределами человеческих.

Скьялль II

Родился и вырос Скьялль на юге от Айскреста, за Чарвудом, в Дирпике. Там, где ныне управляет людьми и землями Думатойн Прекрасноокий из дома Калле вместе со своей супругой Ирис Хедлунд, младшей сестрой конунга Ивара Чистого Ручья. Скьялль достиг возраста шестнадцати лет ко времени, когда потерял последнего родителя. Мать скончалась от лихорадки, отец двумя годами ранее обварился на кухне и умер от ожогов в течение нескольких дней. С семи лет Скьялль обучался кузнечному делу у знаменитого мастера-оружейника Фадира Бильке. После смерти родителей молодой Оберг ещё какое-то время служил подмастерьем в Дирпике, но когда прошли слухи о назревающем конфликте с Заспианом, вызвался добровольцем на границу. Война ещё не началась, да и северные вожди всегда распоряжались талантами своих людей мудро. Поэтому на службу Скьялля определили в кузницу на заставе Голдвэйн.

Оберг с полной отдачей ковал, чинил и мастерил, пока вероломный юг не отступил, отдав в уплату земли, крепости и фермы к югу от Шипов Ярла и Мидлкроуна. Тогда Скьялль понадеялся искать удачу в Кроссвинде, обзавёлся помощницей Мерет, открыл кузню на деньги от продажи родительского дома в Дирпике и заработанные службой. Дела не шли, ведь над Кроссвиндом сгущались тучи зла, притянутые тёмным клинком Волэна Надсон-Нрабута. И всё же, с доблестью и отвагой героев лихие дни миновали, а зло вновь уснуло. Новые заслуги и знакомство с Иваром Хедлундом выстлали Скьяллю дорогу в Айскрест, в оплот конунгов. Здесь, переоборудовав часть складских помещений под кузницу, мастер-кузнец Оберг теперь трудился, пытаясь раскрыть секреты звёздных металлов.

О родине теперь Скьялль вспоминал исключительно редко. В основном тогда, когда столичные сплетники поднимали новые волны слухов. Дирпик отличался спокойствием нравов, жители его чаще обсуждали ремесло, нежели подковёрные интриги и заговоры. В столице же скучающий от мира люд так и ждал кость, которую можно поглодать.

Частные кузницы в Айскресте закрылись после подавления мятежа Одда Ледяной Ладони. Всех, кто владел молотом и наковальней, призвали в сердце столицы. Поэтому под началом Скьялля в кузнице оплота конунгов трудилось шесть кузнецов и на каждого из них приходилось ещё от одного до трёх подмастерьев и по одному хозяйственному помощнику.

Последние события оживили сплетников оплота. Крупные мужики-кузнецы, как казалось Скьяллю, обсуждали события активнее всех.

В узкой кладовой, вход в которую ведёт дверь меж этажей, обнаружили труп. Небольшое помещение для осветительного инвентаря, где слуги оплота держат в основном масло, тряпки, вёдра да палки.

— Это просто какой-то кмет из тех, что недавно поступили на службу. Пьянчуга, наверное, — слышал Скьялль кузнеца за завтраком.

— Разве набирали новых слуг? — сомневался его собеседник.

— Бывает и так, — поступил неуверенный ответ. — Точно, точно. Так вот, тот, наверняка слышал, что в масла добавляют спирт. Нализался и двинул копыта. Траванулся, говорю вам.

Скьяллю такие разговоры не пришлись по душе. А через час появились новые подробности, говорили об убийстве, а некоторые сплетники добавляли:

— Конунг Ивар велел помалкивать, чтобы новости до его супруги не дошли. Госпожа Далия кормит грудью, а стресс может лишить её молока. Тогда придётся прибегать к помощи кормилицы.

— Не мели, — делали замечание болтающему подмастерью старшие товарищи. — Малютку Альвейг и так прикладывают к груди кормилицы. Уже давно никто не верит, что дети конунга могут питаться только молоком женщин потомков богов.

— Верно. И великанье молоко годится младенцу не хуже, и людское. Там жир и мёд, дитя само обрабатывает их в силу.

— Эдакие умники! Пусть так.

Не успевали кузнецы строить теории на том, что услышали, как обнаруживались новые подробности:

— Чужак это! Не нашенский. Секунду назад от кухарки слышал, от той, которую один из конунговых хускарлов чпокает, информация проверенная!

— Шпион? Кто ж его убил? Успел похвалиться молодец?

— Да, вроде кто-то из тех же хускарлов отличился.

— Не слышал ничего подобного, — вовлёкся в разговор третий, ещё один из подмастерьев.

— Конечно, не слышал, ведь иное говорят. Не разобрать ни кто такой убитый, ни кто его грохнул. Рыкари и берсеркеры отправились защищать детей Чистого Ручья, а сам конунг Ивар размышляет о том, как быть дальше!

— А труп, что с трупом?!

— В тактическом зале. Крапива, этот Йоанн, обследует тело.

— Крапива — мозговитый. И даже немного жуткий. Все эти его амулеты, костяные погремушки и снадобья, от него пахнет корой и торфом, и ещё чем-то.

— Пиявками.

— Какими ещё пиявками, дубина? Он друид, — усмехнулся подключившийся к беседе молодой кузнец.

— Он — лекарь! А не друид али волхв какой, — опроверг впутавшегося в диалог бзырю старший товарищ. — Учёный человек. Но, я думаю, разберётся.

— И конунг, разберётся, наверное.

— Сомневаться — гневить богов, — остановил разглагольствования Скьялль.

— Помолчим тогда, — выдохнув, кузнец постарше добавил, — дела…

«Дела», — соглашался про себя Скьялль. Если это хоть отчасти правда, не видать спокойствия ни оплоту, ни столице.

Оберг и его кузнецы трудились в основном над метеоритной рудой, но и про городские заказы нельзя было забывать. Скьялль отправился на айскрестский рынок вместе с Мерет, чтобы успеть вернуться к обеду. Чаще мастер посылал кого-то из подчинённых ему кузнецов, но сегодня хотел проветрить голову от жужжания сплетников крепости конунга. Оказалось, что слухи просочились уже и на центральный базар.

— Мир вам.

— И вам, — прощались торговцы с покупателями тут и там.

Только одна сморщенная старуха, торгующая курами, на подобные слова от клиентки ответила:

— Никакого мира теперь нет, иль не слушаешь ты, молодуха, о чём брешит уже каждая собака в столице?

— Если ты о шпионах, старица, так должна уж знать, что с объединения ярлы засылали своих людей в столицу, дабы знать наперёд, что готовит для фольков конунг.

— Ага, милая, погляжу ты, кое-что соображаешь. Так сообрази вот что: шпионы не убивают. Чувствуют мои старые кости, мир затянулся. Не привык Скайсдор к долгой тиши. Кровь северян горяча и вскипит скоро с новой силой.

— Тьфу на тебя, — отмахивалась уходя клиентка.

Скьялль бы и сам плюнул на кого угодно, лишь бы сказанное торговкой курами оказалось простым старческим бредом. Только вот ему и самому виделось, что речь о бурлящих страстях внутри каждого северянина — чистая правда. Такими уж создал Вотан своих людей, так распорядились остальные боги. Так сказано в Эддах, так подтверждено жизнью. Не войны с югом, так набеги на него, ежели и не они, то бунты и гражданские междоусобицы, — вот привычный скайсдорцам быт, вот за что заспианцы и палоллунцы их кличут варварами.

Оберг слышал ещё несколько сплетен, пока объезжал конюших, стряпчих и торговцев инструментами, сверяя спрос на кузнечные услуги и собирая заказы. В основном, болтовня приходилось к слову, а смыслом не блистала. Запомнился ещё разве диалог оружейника-торговца и молоденького паренька.

— Почём же сейчас клинки? — спрашивал юнец.

— По деньгам, касатик, короткие от двух ста серебром.

— Мне нужен длинный военный меч с обоюдоострым или полуторно-заточенным лезвием.

— Такие за золото и под заказ, а там, хоть палаш, хоть клеймор, хоть спата.

— Мне столько не заработать, голыми руками драться или сталью учебной? — паренёк совсем расстроено мотал опущенной головой.

— С кем же?

— Я не дам захватить Айскрест восточным. Пусть остаются в своих конурах там, где их мамки-шлюхи выродили! Слышал я уже, что они дерзнули конунгу.

— Угомони пыл, — Скьялль верхом на лошади, в сопровождении Мерет, снаряжённый в кольчугу, с плащом с гербом Хедлундов, вызвал некий испуг, поклон и уважительное приветствие. Как парня, так и оружейника. — Всё во власти богов, а конунг Ивар — избранник их. Свою доблесть он уже доказал народу севера, докажет вновь, если потребуется. Если придётся айскрестцам взять в руки мечи и топоры, оплот предоставит их всем, кто в состоянии сражаться.

Внешне юный смельчак успокоился, но угомонился ли дух? Скьялль знал, что стоит сообщить конунгу о том, как ловок ветер в разнесении слухов. Если, конечно, Ивар до сих пор в неведении. Однако прежде, чем возвращаться с рынка, Оберг не мог не заехать в гости к астроному Карлссону.

По неправильной портовой улице Скьялль и Мерет доехали до развилки, где острым углом на ветке разделяющейся мостовой высилась над всеми домами обсерватория. Красно-каменный дом с мансардой целился пушкой-башней высоко в небо, держа под прицелом солнце днём и далёкие звёзды ночью.

За резной зелёной дверью встречал Адальштейн, этот седовласый учёный, бессменно носящий робы цвета ночного неба, длиннобородый и внешне чудаковатый. Ещё бы, светила науки, столь преданные естественным познаниям — редкость в Скайсдоре. Для этого мало ума и природного таланта, нужна стойкость. Отцы мечтают о детях-воинах, рукастых ремесленниках. А учиться глядеть на звёзды — дело неоправданно муторное.

Внутри обсерватории, как и прежде, правил полумрак, отражая одинокие лучи света, мерцали звёздочками металлические модели, расставленные на боковых полках коридора. Поднимаясь по скрипучей лестнице наверх, ближе к космосу, как часто говаривал Адальштейн, мимо тёмно-зелёных стен, Скьялль думал о том, что и сам когда-то помышлял о науке.

В Дирпике жили приличные учёные, но отец Скьялля придерживался традиционных взглядов и отдал выдающейся силы сына на обучение кузнецу. В мастерской Фадира Бильке, тем не менее, Оберг читал литературу не только по кузнечному делу. Исторические очерки, сборники впечатлений путешественников и даже любовная лирика с охоткой изучались Скьяллем.

К астроному Адальштейну мастер-кузнец с момента знакомства проникся уважением. Учёный оказался весьма остр на язык в плюс ко всем прочим достоинствам. Ворчливость, свойственную людям его возраста, и претенциозность, характерную профессии учёного, Скьялль переносил с чувством понимания.

Карлссон трудился над металлами со щелочами и прочими реагентами в комнате телескопа, который, к слову, собрал собственноручно.

На вопрос Скьялля: «Не опасаетесь ли Вы, что эксперимент выйдет из-под контроля, и Ваше творение будет повреждено взрывом?» Адальштейн саркастично парировал: «Если я обезумлю настолько, скорее всего, взрывом я буду повреждён гораздо сильнее, чем телескоп».

Мерет угощалась чаем, который астроном Карлссон пил днём, пока Скьялль расспрашивал учёного о прогрессе в исследованиях. К досаде, никаких особых продвижений не было. Орихальк и мифрил так и оставались загадкой, сокрытой в кримоните.

— Как там конунг? — неуверенно поинтересовался Карлссон.

Последний личный разговор за званым ужином между Иваром и Адальштейном таковым и остался.

— Вы редко выходите на улицу.

— Собачье гавканье через мои стены тоже не проникает. За новостями я обращаюсь к проверенным людям, а не на рынок.

— В оплоте нашли труп чужака, болтают, что это шпион.

— Логично, — астроном взглянул на кузнеца с ожиданием выполнения обязательств.

— Я говорил с Иваром, передал ему Ваши слова. Он начеку.

— Ивар живёт будто богатый купец, обзаведшийся женой и детьми, — развёл руками астроном. — Он полагает, что заслужил и выстрадал право на простое счастье, но он — конунг! Владыка его масштаба не удержит власть, если не станет самозабвенно подпитывать собственное влияние на страну.

Адальштейн Карлссон говорил это небезосновательно. С того далёкого момента, как Ивар доказал на вече, что он достоин трона зимы, он выбирался разве что в Дирпик на свадьбу Ирис и Думатойна, и в Джайиндов Удел, чтобы засватать Далию и назначить её брата Матса Розенберга тамошним ярлом.

— Я помню, почти пять лет назад, на пиру в честь победы над Ледяной Ладонью, Ивар говорил о том, что Ирис станет его верным советником. В итоге ему пришлось отдать её замуж за брата покойного Ульва из дома Калле.

— Ирис бы пришлась кстати, — согласился астроном Карлссон. — Она — моя лучшая ученица, умнейшая девочка.

Стук входной двери раздался громко, внезапно и оттого почти вероломно. Адальштейн выругался, прежде чем направился открывать. Скьялль остановил астронома, опережая на подходе к лестнице:

— Лучше я.

Опасения оказались напрасными, и всё же позднее Карлссон поблагодарил Оберга за осторожность. Прибыли хускарлы Ивара Хедлунда, передавая, что конунг ждёт как Скьялля так и Адальштейна в оплоте конунгов, в тактическом зале.

Ещё два трупа обнаружились у основания акведука прямо под крепостью. Их уже подняли к первому найденному. Йоанн Крапива возился с телами, положенными на пол, покрывал какими-то мазями и припарками, будто пытался лечить мертвецов. Скорее, это реагенты, чтобы выявить яды или вроде того. Скьялль недостаточно сведущ в медицине. Третий труп лежал чуть в стороне, ближе к широкому столу с тактико-географической картой. Над ней висела люстра-канделябр.

Здесь, в окружении шкафов, набитых фолиантами и книгами по истории, стойками с факелами и смотрящими из-под потолка головами вепрей и волков, собралось больше дюжины человек. Ивар с двумя хускарлами: берсеркером Ульрихом Великаньей Смертью и рыкарём Даги Кровавым Следом, они стояли за трупами, если смотреть от входа. Лекарь Йоанн Крапива на корточках заканчивал свою работу. Адальштейн и Скьялль остались неподалёку от входа, за их спиной, затворив двери, встали четыре человека из домашней и городской стражи, ещё трое выстроились у восточной стены.

— Взгляните, Карлссон, — конунг протянул руку со свёрнутым свитком, один из стражников у стены подсуетился и быстро передал бумагу астроному.

Скьялль обратил внимание, что Адальштейн забыл всякую обиду и выказывает абсолютное уважение конунгу. Карлссон развернул свиток:

— Шифр?

— Сможете найти ключ к нему, мудрейший? — в глазах Ивара читалось извинение.

— Если позволите присесть и подумать.

Ивар кивнул сначала астроному Карлссону, потом домашней страже, и минуты не прошло, как для почтенного Адальштейна принесли стул и установили за тактическим столом с картой. Астроном занял подготовленное место, вооружился стоящими рядом чернилами, пером и холстами, малюя, зачёркивая и бормоча под нос.

— Это документы, обнаруженные у одного из тех бэрбеллцев, кого нашли у акведука, — начал конунг.

— Бэрбеллцев? Это точно? — не сдержался Скьялль, обращая на себя всеобщее внимание.

Ивар посмотрел исподлобья:

— Где они родились, не имеет значения, но работали, скорее всего, на лагманскую канцелярию восточного фолька. Если Адальштейн Карлссон расшифрует письмена, мы узнаем больше.

— Только так и никак иначе, — развёл руками Йоанн Крапива, вставая во весь рост. — Никаких татуировок и клейм на телах. И я не выявил ядов. Тот, обнаруженный в кладовой, убит удушающим приёмом. Эти двое — заколоты коротким мечом, но почти бескровно. Первый не ждал удара, второй сопротивлялся. Выходит, нападающий был им знаком, и даже действовал заодно. Как и зачем…

— Ответа нет, мы поняли, — хмыкнул Ивар.

Хрипнув, продирая горло, начал говорить Даги Кровавый След:

— Для проникновения был использован лаз, ведущий в сточные тоннели под оплотом. Они выходят в район на пристани конунгов, к рифу и отмели.

— Я уже отдал распоряжение — установить решётки с калиткой и надёжным замком, а также включить область в патрульный маршрут городской стражи, — кивнул Ивар.

— Хочу обратить внимание всех, особенно вновь прибывших, я тщательно исследовал следы вторженцев, — продолжил рыкарь. — Их было четверо. Сосчитал я проходимцев по различиям отпечатков обуви на грязи, поступи и запахам. Лаз использовался многократно.

— Значит, один отступил, ведь оплот перевёрнут вверх дном, — хмыкнул Ульрих Великанья Смерть. — Прикажете нам найти его?

— Прикажу. Выдвинитесь с закатом, надеюсь, к тому времени мы узнаем то, что поможет ориентироваться не только по нюху и следу. Скьялль, — Ивар подмигнул кузнецу, — ты был на рынке, что болтают в городе?

— Простые сплетни. Я не счёл их опасными.

— Скьялль? — протянул Ивар вопросительно.

— Дурные головы говорят о мятеже востока, но…

— Стража оплота и городская этим займутся. Рамал, — один из стоящих у двери воинов вышел вперёд. — Наведите порядок на улицах, пресекайте любые сплетни о войнах, мятежах и тому подобном. Отрежьте пару длинных языков в подкрепление слов их владыки о том, что нет места для паники.

«Сурово, но действенно, — отметил про себя Скьялль. — Жёсткость свою Ивар давно не показывал».

За тактическим столом тихо кашлянул Адальштейн.

— Есть успехи? — Ивар обернулся к астроному.

— Не полный перевод, но смысл ключевых фраз понятен. Речь идёт как о банальном шпионаже, так и содержит интересное предупреждение: «Возможно, вы — не единственная пара, держите ухо востро». Ваш рыкарь абсолютно прав, их было не трое, а четверо, и один ускользнул.

— Получается, что работали шпионы на разные стороны?

— Да, но и одни, и другие на кого-то из Бэрбелла. Это также ясно из переведённого шифра. Похоже, что в стане врага разлад, это плюс для нас.

— Не думаю, Карлссон, что тут есть плюсы хоть для кого-то, но я это использую, — помотал головой Ивар. — Востоку настолько прельщает мой трон, что они сами с собой не в силах совладать от этого. Давно стоило навестить ярла Нормуда. Я заставлю этого старого пса самого найти и собрать всех блох, что он развёл у себя под носом.

Конунг Чистый Ручей обошёл тактический стол, встав в его главе:

— Ульрих, перед отъездом проинструктируй всех берсеркеров о необходимости первостепенной защиты моих наследников и жены. Стражи, любые караулы и патрули усилить, проследить за исполнением моих приказов по стокам и пристани. Адальштейн, возвращайтесь к исследованию металлов, Скьялль, ты тоже. Крапива, пересчитайте все снадобья и пополните запасы при необходимости. Я же немедленно начинаю подготовку к походу на восток. По Железному тракту скоро застучат копыта дружины, что ступает дорогой добра. До Бэрбелла всего две с половиной недели пути одиночному всаднику, но отряд из хускарлов, оруженосцев и слуг, будет ползти не меньше полутора месяцев. Воронов не посылать. Проверим и то, как работают разведчики Нормуда Чёрно-белой Горы.

Разошлись все весьма быстро, каждый по своим поручениям. Уходящие последними стражи потащили тела убитых наверх. Конунг приказал им сбросить шпионов в пропасть со стены.

Адальштейн на некоторое время задержался в оплоте и заглянул к Скьяллю:

— У тебя в кузнице шесть специалистов и на каждого из них приходится от одного до трёх подмастерьев. Они справятся с выработкой кримонитовой руды и без тебя.

Скьялль, признаться, не сразу понял, на что намекает Адальштейн.

— Отправляйся с Иваром в Бэрбелл. Он либо оставляет своих лучших людей здесь, с детьми, либо отправляет по следу шпионов. Тем более, ты знаком с ярлом Нормудом. Молодому конунгу не помешает твоё плечо, а главное — друг. Ведь на востоке не стоит ждать ничего доброго. Не угодите в ловушку, смастерённую из коварства и зла. Приманка в ней — гордость и честь. Слишком лакомо.

Скегги II

— Хай-йа! — Эир, вооружённая двумя затупленными топорами, атаковала ими синхронно сверху.

Скегги парировал своими тренировочными орудиями, и полетели искры. По рукам пробежала волна силы.

«Она наконец делает успехи», — в подтверждение этой мысли помощница кухарки ловко отпрыгнула от его контратаки.

— Молодец, похвалу мою заслужила, — Скегги опустил руки и поклонился.

Эир приняла это с достоинством и честью, не показав смущения, и ответила ему, что и её берёт гордость за ученика. Скегги и сам начал привыкать к лестным словам и подбадриванию. В своей жизни до Бэрбелла, подобных фраз по отношению к себе Младший Сын не слышал. Для покойного мастера Хрута, по факту, Скегги был слугой, а не компаньоном. Раннее довоенное детство затерялось в тумане памяти, а годы в скитаниях и работе на псарне в Клейте помнились только упрёками и обвинениями.

— Я смотрю, ты умыкнул у меня книгу про топоры. Ты сказал, что мастер должен знать не только дело, но и его инструмент.

— Тебе пошло на пользу.

— Да. А ты разве не должен был читать продолжение истории про путешествия Великого Волка?

— Я закончил с книгой. Было интересно, во второй части куда больше стихов и баллад, коими скальды воспели подвиги Волка. Поэзия очаровывает. Это интересней сухих фактов про топоры. Как бы я не любил своё оружие.

— Возьми, освежись, — Эир подала чашку воды, прикладываясь к своей.

Учитель и ученица, учительница и ученик. Они уже успели почерпнуть друг от друга столь многое.

Как и неоднократно до этого, пока позволяло короткое скайсдорское лето, Скегги и Эир после взаимного обучения падали на траву с краю тренировочного двора. Устраивались в тени ивы, поодаль от манекенов, старых телег, бочек, ящиков и старых корзин. Закинув в рот по сухому стебельку, они смотрели в небо, на деревья, на стены длинного дома и на городские.

— Я привыкла, что они глазеют оттуда, но поначалу их взгляды смущали меня.

Эир говорила про дружинников ярла. Нормуд Чёрно-белая Гора, получив известия о смерти лагмана, поднял всех на уши. Дурацкие слухи о том, что в Бэрбелл каким-то образом вернулся Готтфрид Бек и вовсе накалили обстановку. Скегги и сам здорово распереживался. Он приложил усилия к тому, чтобы ярл изгнал брата. Если Готтфрид жив, и когда-то они со Скегги встретятся, встреча эта окончится кровопролитием.

Наудачу, глупые слухи не подтвердились. Ни бывшего лагмана, ни духу его никто не заметил в стенах города. Клерка, нашедшего убитым лагмана Ингиреда Блума и задержанного, после долгих допросов казнили. Если что-то ценное и выудили из его показаний дознаватели канцелярии, то в народ это не просочилось, даже среди служителей длинного дома ярла никто ничего не знал.

Суматоха, вспыхнувшая со смертью Ингиреда, слегка улеглась, но дружинники своего бдения не ослабляли.

«Ещё не конец, — понимал Скегги. — Должно быть, наоборот, только начало».

В канцелярию назначили нового лагмана сразу после похорон Ингиреда Блума. По закону Скайсдора нового верховного следователя и дознавателя избрали из числа первых заместителей и ассистентов покойного бывшего лагмана. Кандидатов, как оказалось, не много. Выбирали из троих. Скегги всех имён не запомнил, хоть и присутствовал на вече в качестве чашечника ярла Нормуда. Вроде был Хартли или Харви, Морейн и Галлавин или Галлавант. Избрали Морейна, Морейна Дорридана. Поэтому его имя осталось в памяти. И первым делом для нового лагмана стало расследование смерти прежнего. Пока что, судя по всему, оно далеко не продвинулось.

Эир рекомендовала Скегги читать книги по фольклору и истории, но, похоже, история творилась прямо на глазах. Шла на новый виток с каждым событием в стенах длинного дома.

— Шастают по стенам как по тревоге. Болтали, что лагман Бек вернулся из изгнания, — лепетала Эир. — Выяснили, что это не так. А я не соображу, и вернулся бы, так чего? Просто человек. Что с ним, не справиться?

«Вот именно, что не сообразишь», — насупился Скегги. Не знавала Эир Готтфрида Бека лично. Глупая, глупая девчонка. И невдомёк ей, какой страшный человек был брат ярла. Властолюбивый, напыщенный, самодур. Он распоряжался чужими судьбами и настолько уверился в своей правоте, что уж полагал, будто сам Зиу его руками действует. Может так, а может, Готтфрид это толкал как оправдание. А сам понимал, что гнусность лезет его личная, а за жестокостью только собственные пороки и кровожадность стоят.

В Гандвике Готтфрид достал-таки со дна один из тёмных клинков, а в орихальке, из которого те выкованы, лишь зло и сидит. Множит оно и ложь, и корысть, и честолюбие. Окажись Готтфрид Бек сейчас здесь, Скегги уверен, не пощадил бы этот страшный человек ни его, ни брата своего ярла Нормуда. И Эир бы засосало в вихрь его «праведного гнева».

— Не болтай. Мала, не доросла умом, раз такие глупости говоришь.

— Эй, умник! Кто тебя-то грамоте обучил! И мы ровесники!

— Не возраст мозгов прибавляет и не знание букв, рун и чисел, дурашка, — Скегги постарался сказать это мягко, примирительно. — Я повидал людей за свои двенадцать лет. Я видел мародёров, дезертиров, грязных наёмников, шлюх, насильников, чародеев.

— Чародеев?

— Не перебивай! Но, Готтфрид Бек — самый жуткий из всех кого я встречал.

— Ты тоже жуткий, — засмеялась Эир. — Вон о тебе и Хримфакси болтают и чего похуже. Драугры летят следом, когда ты как смерть бледный скачешь на чёрной кобыле! Волосы назад, звери наутёк, и ветер воет, у-у-у-у!

Скегги посмотрел на эту дурную девчонку:

«Эир, пора взрослеть».

Он не стал комментировать её ребячество, только подумал о себе, о том, что он уже совсем взросл умом. А с грамотой к нему так скоротечно приходят новые знания… Он может стать ещё умнее, ещё смышлёнее. Это хорошо. Это прекрасно! Не останавливаться и точить ум книгами, как топор оселком. Рукотворное оружие смертоносно, а ментальное и подавно.

— Твоя лошадь и в самом деле пугающая. Почему у неё такие глаза?

— Красные?

— Да, они красные, но я о другом. Глаза Хримфакси какие-то пустые, что ли.

«Чего?»

— Не замечал такого. Обычные лошадиные глаза.

— На конюшне ярла лошадей не меньше сотни. И ни одна на твою Хримфакси и близко не похожа. Обрати внимание.

Скегги задумался. Ненадолго, но похоже, в этот раз Эир напряглась, подумав, что тому причиной её высказывание, и попробовала перевести разговор:

— Ты сказал, что встречал чародеев, расскажешь?

В Скайсдоре, говоря о колдовстве, чаще представляют заклинателей взрослых, нередко седобородых старцев или древних старух. Наверное, поэтому, встретив на жизненном пути мальчишку по имени Йон, Скегги не мог и догадаться, кем тот окажется. Говорливый, щупленький, тоже сирота, парнишка в огромной, постоянно съезжающей шапке был остр на язык и проворен. Он присматривал за свинарником в хозяйстве старосты Гандвика, ныне покойного. Но Йон был не тем за кого себя выдавал. Кунь, вот его настоящее имя. Звериный заклинатель, лопочущий на непонятном языке, он призывал призраков детей, нырял в туман, исчезал и появлялся в самых неожиданных местах. Сумасшедший Фаен, детоубийца из Гандвика, похоже, думал, что и Йона придушил, но юный чаровник не умер. Он отыскал обидчика и убил. Он похитил корону, артефакт, за которым охотился. Он был добр к Скегги. Кунь, судя по всему, подогнал ему Хримфакси. Но это не умаляет того факта, что нечисть и силы, с которыми обращался Кунь, совсем не добры. Скегги присутствовал при кровавом ритуале, когда Йон взывал к призракам. Вся округа наполнялась злом и вздрагивала от колючего мрака и холода. Вот какого заклинателя встречал Младший Сын.

— Я пошутил, никаких чародеев я не знаю, — ответил Скегги. Ни к чему пугать Эир с её фантазией и неокрепшим умом. — Солнце добралось до моих глаз, тени стали короче.

— Час лошади. Пора возвращаться к работе, — согласилась Эир.

На самом деле все поручения, полученные от управителя Фьяла, Скегги уже выполнил. Ему безумно хотелось ощутить ветер в волосах, оседлать Хримфакси и промчатся по холмам и равнинам, пока лето не закончилось. Редко выдаётся сделать это днём.

В конюшне длинного дома, полнящейся привычными запахами навоза, сена и овса, было тихо. Рабочих лошадей увели на северные угодья, а скакуны дремали после обеда и прогулки по двору. Только Хримфакси фыркнула, когда Скегги подошёл к ней. Конюхи приносили ей питьё и еду, чистили стойло, но она редко принимала пищу от кого-то кроме своего наездника, и подпускала к себе не каждый раз.

— Интересно, если бы тебе приносили сырое мясо или целые тушки кроликов, ты бы охотней дозволяла приближаться к себе конюшим?

Хримфакси мотнула мордой. Скегги перевёл это как «нет». Он посмотрел кобыле в глаза. Отливающие тёмным багром и глубокими бликами кровавика, они были совсем не пустыми.

«Эир фантазёрка».

— Готова к прогулке?

Хримфакси одобрительно вскинула бледной гривой. Скегги оседлал её, ощутил, как между ног разгорается жар. Ему казалось, что его лошадь точно перегревается в стойле.

— Проветримся и остудим пыл!

Кобыла заржала пронзительно громко, дремавшие в стойлах скакуньи встрепенулись, отвечая в голос. Наездник и лошадь пронеслись по широкому проходу, едва не сбив с ног молодого конюшонка, входящего со двора.

Они промчались по мостовой к северным воротам, покинули Бэрбелл и понеслись через дол к Белому озеру. Днём Скегги предпочитал этот маршрут. Поздним вечером на юге, у Чёрного озера, приятно наблюдать за спящим Гандвиком и за мглой, окутывающей железную башню. Но при свете дня куда живописней вид на равнине. Дикие травы цветут по соседству с обрабатываемой землёй, касатки чирикают, а ветер гуляет вольный, как Скегги с Хримфакси.

К востоку отсюда, среди хребтов Морозных гор, в пещерах, расселинах и узких долах живут племена гор. Да, не все люди фолька подчиняются ярлу. Варварские поселения всё ещё есть и здесь, и в Призрачном Лесу, и на Великаньих островах, и в Джайиндовом Уделе, и к югу от Затопленного Леса. Немногочисленные народы, не подчинившиеся первым королям зимы и оставившие за собой право на вольную жизнь. Про всех Скегги сказать не мог, но варвары Морозных гор и Седых хребтов весьма мирные. По крайней мере, бэрбеллцев они не трогают. Поговаривают, что они подчиняются Стальной Владычице — бессмертной ведьме, что даёт своим поклонникам защиту от морозов и ледяных ветров. Ещё бы не уверовать в подобное, ведь даже летом по снежным склонам спускается лютый хлад.

Конечно, Стальную Владычицу никто никогда не видел. Охотники, пробовавшие промышлять в горах, рассказывали только об алтарях и рисунках, на которые натыкались на земле варваров. Скегги понимал, что если названная повелительница морозов и существует, то не вмешивается в людские дела больше прочих богов. Однако в пантеоне скайсдорской веры места среди божеств для Стальной Владычицы не было, что наталкивало на мысль, что та может оказаться одним из турсов, возможно, йотуном.

Однажды Скегги беседовал с пастухами о варварах и их способе поклонения и сделал для себя исчерпывающий вывод:

«Пока боги хранят Скайсдор, никакие йотуны не решатся показаться из ущелий, в которых прячутся».

Кролики здесь водились такие же, как и к югу от Бэрбелла, и Хримфакси охотилась с одинаковым удовольствием и на одних, и на других.

Скегги в последнее время предпочитал спешиваться, когда замечал, что его скакунья приметила добычу. Хримфакси начинала так фыркать, что у неё из ноздрей шёл пар. В такие моменты она становилась похожа не столько на лошадь, сколько на огнедышащего ящера из иноземных легенд. Скегги стоял в стороне, пока Хримфакси загоняла очередного зверька и с рыком наслаждалась добычей. Иногда скакунья сама оборачивалась к своему наезднику, иногда приходилось её кликать. Упрямая, любящая показывать характер, нередко с нервами, но Хримфакси всегда возвращалась, покорно склоняла голову на мгновенье, а когда Скегги седлал её, вставала на дыбы, демонстрируя вольный нрав. В этот раз так же, показала характер, но понесла обратно в Бэрбелл, к своему стойлу.

Скегги успел привязать свою скакунью и сходить за водой, прежде чем в конюшню явилась Вивека. Визит старшей дочери ярла стал откровенным сюрпризом. Она была, как всегда, разодета в расписное платье с богатым золотистым узором, волосы собраны в косы. Её сёстры, Фрита и Ганвор, часто ходили с распущенными локонами, обрамляя их венком или закалывая гребнем на темени, чтобы не лезли в лицо. Но Вивека предпочитала западный стиль, подражающий скайсдорским воительницам.

«Что ей нужно?» — можно было бы подумать, что исполняя собственные слова, старшая дочь Нормуда уговорила отца позволить ей тренироваться со Скегги. Ну уж нет, она бы нашла одежду поудобнее платья. Значит, причина визита в другом.

— Твоя лошадь очень красива, — Вивека стремительно приближалась. Она шла прямо к Хримфакси.

— У неё дикий нрав, госпожа, — Скегги преградил дорогу к кобыле.

«Она может напугать дочь ярла».

— Ты так ревностно относишься к ней, что и погладить не позволишь?

Вивека потянулась рукой через плечо Скегги, он машинально схватил её за запястье, должно быть, грубо:

— Ради Вашей безопасности.

Вивека не настаивала и, когда Скегги ослабил хватку, опустила руку:

— Вы, мужчины, постоянно проявляете избыток заботы, — с укором прозвучали и ноты кокетства. — Я вот думаю, что это всё из-за мирного времени. Многие воины скучают на приевшихся пирах. Хорошо ещё если на них пьёшь, а не наполняешь чужие рога и кубки.

С ехидством Вивека вела речь издалека, Скегги понимал, что она пришла в обитель не самых любимых дамам запахов не для светской беседы. Тем более, он — всего лишь чашечник её отца, а не почтенный хускарл. Слишком много чести.

— Я смущён, госпожа. Неужели Вы сравниваете меня с бравыми дружинниками ярла?

— Ты ведь знаешь обо всём, что происходит в длинном доме не хуже моего. Избрали нового лагмана Морейна Дорридан. Харви и Галлавин теперь его помощники, но на место повышенного Морейна кандидатов в канцелярии не нашлось.

«Неужели? В белёных стенах и палатах чёрно-белого дома тоже?»

— Такова воля моего отца. Он хотел перевешать всю канцелярию, когда узнал о смерти Ингиреда Блума. Каждая мелкая сошка да проявила халатность. Возможно, и Морейну, и Харви, и Галлавину там не место, — Вивека сказала это, глядя в сторону, потом посмотрела на Скегги. — Я просто болтаю, как положено бабе. Не слушай меня.

Дочь ярла засмеялась, да так заразительно, что и Скегги подхватил это шальное веселье. Но Вивека резко успокоилась и сказала:

— Или слушай, если у тебя есть не только мышцы, но и мозги.

«Вот оно. Говорите, госпожа. Я послушаю».

— Мой отец распорядился взять Морейну третьего помощника из добровольцев, что изъявят желание служить Зиу денно и нощно. Конечно, не каждый кмет получит право на прохождение испытаний канцелярии, но если я замолвлю слово, то и тебя к нему допустят.

— Я прекрасно живу, госпожа. Расследовать чужие преступления, возиться с бумажками и не спать ночами в терзаниях совести — не мой удел.

— Твой удел подливать мёд захмелевшему ярлу? Или сервировать столы к пиру? Я думала, что ты — воин, а не кухонная девчонка! Похоже, твоё общение с Эир идёт на пользу ей. Она испивает твоё мужество.

Слова отдались неприятным ощущением в зубах, хотелось ответить, грубо, несмотря на то кто перед ним, но ответ застрял комом в горле.

— Сконфузился? Как я и сказала, я просто болтаю, как положено бабе. Не слушай меня, — Вивека подмигнула, развернулась и, не прощаясь, направилась к выходу во двор.

«Дочь ярла говорила серьёзно?» — Скегги и представить себе не мог, что значит служить в лагманской канцелярии. Молиться Зиу, расследовать преступления? Участвовать в политических интригах?

«Не думай об этом! Всё о чём ты мечтал, ты получил!»

Всего-то и требовалось: исполнять поручения Фьяла, прислуживать ярлу на пирах, подливать ему мёд на попойках и тингах, слушать чужие речи, помалкивать. В свободное время читать, скакать на Хримфакси и тренировать Эир. Дурашку Эир, которой он, судя по всему, очень нравится. Когда они станут чуть старше, то смогут пожениться. Она — кухарка, а он — чашечник. Вырастит ещё выше, раздастся в плечах и будет продолжать лебезить перед бравыми мужчинами на пирах…

«Что-то тошно как-то. Вивека, будьте Вы неладны, госпожа», — она не в первый раз пробудила в Скегги то, что мирная размеренная жизнь баяла.

Глядя в зеркало, становилось понятно, что даже самый свежий шрам уж полностью побелел.

«Шрамы красят мужчин, истинно», — от слов Вивеки Скегги чувствовал, как загораются его щёки, как разогревается кровь в жилах. Эти приятные ощущения — дар воинов, а не помощников хозяйственного управителя.

Ярл и его хускарлы постоянно общались на темы политики, истории, говорили о балладах и битвах, коим те посвящены. А ведь Скегги не уступает им. Знания его с обретением грамотности растут, а опыта в схватках и с людьми, и со зверьём хоть отбавляй. Он и сам может сидеть за столом длинного дома, а не прислуживать за ним собравшимся.

«Я просто болтаю, как положено бабе. Не слушай меня, — сказала Вивека. — Или слушай, если у тебя есть не только мышцы, но и мозги».

«Я лишился рассудка, или дочь ярла забрала его у меня», — сказал себе Скегги чуть позже, но прежде выкрикнул покидающей конюшню Вивеке:

— Я хочу стать помощником лагмана!

Далия II

Ивар целовал её, не отрываясь. Его борода и усы щекотали нос, губы и подбородок. Далия жадно ловила каждый выдох мужа, наполненный ароматами имбиря, акации, мимозы, льна и бергамота. Супруг прижимал её к своей груди, каждым своим движением одаривая новыми волнами наслаждения. Она содрогнулась, когда её тело разразило током на пике. Он унял её дрожь, обхватив ещё крепче, но уже через пару мгновений Далия вновь преисполнилась неудержимым восторгом. Семя мужа хлынуло в неё, его губы отринули от её губ. Возлюбленные с выдохом сошлись голосами в томном стоне.

Далия родила всего два месяца назад, но была бы рада, если бы новая жизнь проросла в её чреве после сегодняшней ночи. Супруг уедет с рассветом, и она эгоистично хочет оставить как можно больше его здесь, для себя.

Ивар перевернулся на спину и потянул Далию за собой, поцеловал её волосы, застыл, обнимая, восстанавливая дыхание. Она прильнула ухом к его груди, внимательно слушая, как бьётся горячее сердце героя, её северного владыки, конунга. Далия прижала подбородок к собственному плечу, посмотрела, как вздымается живот любимого, как танцуют отблески от камина по рельефу его мышц.

Можно смотреть вечно на пламя, на игру света и тени, но нельзя растянуть до вечности эту ночь.

Хорошо, что она уговорила супруга взять с собой в поездку Скьялля. Конечно, кузнец и сам вызвался сопроводить друга-конунга на восток, но Ивар своим упрямством заставил понервничать.

Далия с детьми затворилась в покоях по приказу мужа, пока он, собрав совет в тактическом зале, обдумывал дальнейшие действия. На защиту жены и детей конунга явилось три берсеркера: Снорри Штормовой Молот, Льётольв Чёрный Коготь, Магнэ Алмазная Душа и рыкарь — Шугрин Сновидец. Лютая сила, воплощенная в людях. Но даже под такой охраной Далия не чувствовала себя комфортно, ведь она не знала, что будет дальше, не нависает ли рок над её супругом.

Возвращение Ивара на короткое время подарило ей облегчение, но вскоре он сообщил о своих планах: отправиться в Бэрбелл. Супруг-конунг объяснил, что его появление в самом восточном фольке сможет охладить мятежный дух ярла Нормуда вновь, как на тинге когда-то. Ивар обещал оставить с Далией и детьми берсеркеров и рыкаря, но это только прибавило беспокойства любящей жене:

— Если чужаки и в самом деле мертвы, а оплот конунгов под усиленным бдением домашней стражи, то зачем они здесь? Пусть твои лучшие воители сопроводят тебя в Бэрбелл!

— Мои верные хускарлы составят должную дружину. Я еду не на войну. Со мной мой меч, моя корона и моё имя. Востоку всего-то и стоит, что напомнить: кто такие Хедлунды. Я не мой отец, не стану затворяться в столице, пока коварство не проберётся в мою постель.

— Но оно уже проникло в наш дом со шпионами. Ты не твой отец, Ивар, но ты и не твоя мать. Её доблесть была безрассудной. Твоя сила в равновесии, ты — Чистый Ручей, размывающий скверну и грязь, а не Молния, разящая всех без разбора!

Слова Далии отозвались улыбкой у мужа, но ей виделось в этом не одобрение, а снисхождение.

— Возьми с собой в поход хотя бы Скьялля Оберга. Ты сам говорил, что он путешествовал с ярлом Нормудом от Кроссвинда до Айскреста. Он знает Чёрно-белую Гору хоть сколько-нибудь лучше тебя. Если тебе не нужны мечи и топоры для стражи, то вооружись хотя бы дружеской поддержкой и советом.

— У Скьялля полно дел здесь, в кузне.

— Кому будет толк от достижений мастеров, если Скайсдор лишится мудрого лидера? Волэну всего три года, и он не сможет сидеть на троне зимы.

— Я не собираюсь умирать.

Теперь снисходительно улыбнулась Далия.

«Никто не собирается».

— Сделай это для меня.

Далия молилась после того разговора сразу нескольким богам. У Ингви — бога добра и мира, она попросила, чтобы равновесие на севере не пошатнулось. Обратилась к Радогосту за благодатью, к Зиу за честью и справедливостью, к Браги за мудростью. Бульдура просила о короткой зиме, Тараниса о силе и храбрости для Ивара и его хускарлов. Лукавому Лофту Далия помолилась, чтобы он защитил мужа от коварства и обмана.

Поклонение исключительно Вотану во всём Скайсдоре считалось алогичным, как и полный отказ от веры. Отец божеств руководил остальным пантеоном и чествовал в своих чертогах духов великих воинов. Лишь клёкот его воронов по возвращении из мира людей ведал Вотану о делах смертных, в которые тот не вмешивался. Но Далия обратилась и к всевладыке:

«Услышь меня, великий Вотан!

В сиянье духа проявись,

Наставь же Ивара на подвиг,

Которым он восславит жизнь.

Дай ему зренье, всё увидеть,

Дай разум, чтобы постигать,

Дай слух, чтоб истину услышать,

Дай духу силу, чтоб стоять!»

Боги откликнулись. Скьялль Оберг сам явился к Ивару с настойчивым предложением сопроводить его в Бэрбелл. По тому же велению высших, супруг-конунг, недолго упрямясь, поддался напору друга и жены:

— Так и быть. Наставь своих подмастерьев и кузнецов. Собирайся в дорогу, извести Мерет. Через три дня выезжаем.

В безмятежности, в объятиях мужа, Далия дремала почти до рассвета. Она решила не смотреть на окно, не ждать первых лучей солнца. Если нельзя растянуть до вечности эту ночь, то стоит провести её с упоением.

С часом дракона Ивар оставил их супружеское ложе, приказал хускарлам подготовить купель. Далия сама омыла мужа и подала чистое бельё. Снаряжать себя Ивар не позволил.

— Плохая примета. Жёны так провожают лишь на войну.

В дорогу Ивар надел стёганые бриджи поверх льняной белуги, кольчугу под шерстяной дублет, высокие сапоги и перчатки из клёпаной кожи. В поклажу он упаковал пару кунтушей и камзолов из кашемира. Прибыть в Бэрбелл владыке Скайсдора подобало в боевом обмундировании, но расхаживать при дворе лучше налегке, в знак уважения и доверия.

Из оружия Ивар взял свой чёрный меч из неодима, церия и серебра, острый полуторный меч из скайсдорской стали и короткий лук. Вооружаясь, посмеялся, вслух произнеся имя средней сестры:

— Фрея…

— Вы наконец повидаетесь в Кроссвинде, — подбадривала Далия.

Ивар поцеловал крошку Альвейг и крепко пожал руку Волэна. Он хотел, чтобы сын остался в тепле, но упрямый малец заявил:

— Я — воин! Я — северянин!

Пришлось одеть его и взять во двор. Лето подошло к концу, и скайсдорское утро холодило росой и стелящимся в оврагах туманом. Пока её служанки одевали Волэна, Далия надела белое платье и вплела в волосы последние дикие цветы, собранные в роще Хирсина.

Двор крепости оживился. Работники кухни, конюшие, слуги, придворные певцы, все поднялись раньше обычного. Дружине собрали поклажу, упаковывали гостинцы для Нормуда и его семьи, проверяли лошадей перед дорогой. Скьялль и его помощница уже седлали своих скакуний, мастер-кузнец выдвинулся к голове колонны, Мерет держалась поодаль, рядом с телегами и фургонами.

Дружину для похода Ивар собрал совсем скромную: две дюжины хускарлов, три слуг. По настоянию Далии супруг-конунг взял и троих берсеркеров с рыкарём.

— Я постараюсь вернуться как можно скорее, — Ивар обнял жену и сына.

— Успей возвратиться до зимы.

Ивар погладил живот Далии, её ночные мысли о новой беременности будто передались супругу-конунгу:

— Если будет девочка, её стоит назвать Бритт.

— А если мальчик?

Ивар ещё раз провёл рукой по животу жены:

— Будет девочка.

Она вовсе не знала, что ответить. Она была почти уверена, что никого там нет, ей не зачать так скоро новую жизнь. Далия растеряно наблюдала, как Ивар седлает своего племенного мышастого скакуна.

В горны затрубили дружинники, барды запели бессловную оду Анборру, богу дорог и путешествий.

Первым за ворота внутреннего двора оплота конунгов выехали Ивар, Скьялль и Льётольв, следом Снорри, Магнэ и Шугрин Сновидец, за ними дружина.

«Дорогу!» — голосил запевала из людей Чистого Ручья, и народ расступался, кивал головами и провожал взглядами процессию конунга Хедлунда, Чистого Ручья. Над улицами Айскреста хмурилось небо. Лошади, повозки, поющие и трубящие в рога барды удалялись, оставляя Далию, Волэна и их стражей в оплоте конунгов старшими.

Отослав сына с няньками внутрь, Далия ещё долго стояла во дворе. Она представляла, как её супруг выезжает из Айскреста, какой вид открывается перед ним с возвышенности. Северные реки, серебрящиеся среди жёлтых древ. Просторы выцветшей зелени, бурые сосны на окраине Чарвуда.

«Он вернётся к зиме, в лучшем случае», — размышляла Далия.

К тому времени Айскрест преобразится. Черепичные, соломенные и деревянные крыши сольются, покрытые снегом, в пятнистое монотонное полотно, только стяги на стенах оплота будут пытаться пестреть под затянутым тучами небом.

Эгоистичная жалость к себе вновь посетила голову Далии. Она будет несказанно скучать по Ивару. Не по владыке, которому поклялась быть опорой перед всеми богами, не по отцу своих детей. Она будет тосковать по мужчине, горячему северянину, обнимающему её по ночам, по его запаху, колючей бороде и крепким поцелуям.

Далия отбросила жалость к себе, ей захотелось сделать для Ивара что-то, чему он обрадуется настолько, что забудет весь свой бравый успех как владыка.

«Он вернётся к зиме, и я, с позволения Ёрд, буду ждать его с округлившимся животом».

Руби I

Немота — проклятие для певца, ад, поднявшийся из бездны. Так бы сказали в Заспиане. В Скайсдоре же, хоть и чертыхаются, но на самом деле ни в дьявола, ни в преисподнюю не веруют.

Слова и поговорки разносятся странствующими менестрелями по всем Мифриловым Королевствам. Обозначение часов суток именами животных, например, давно используется в Скайсдоре, но откуда пришла система никто и не помнит. Филип говорил, что в Аэб-Гаале когда-то тоже пользовались ей, но забросили, заменив простыми числами.

Что до ада и загробного мира, то Йотунхейм, где живут Великаны-Турсы, ни в какое сравнение с преисподней заспианцев не годится. Наивно бы было полагать, что смертные души грешников попадают туда после смерти бренного тела.

В Скайсдоре веруют, что души, неугодные богам, не попадают никуда, остаются бродить меж миров. Кто-то сочиняет сказки про то, как они обращаются в драугров или ещё в какую нечисть. Просто сказки. В безмолвии только и остаётся, что размышлять.

Руби Роуз, долгие годы носившая прозвище Златовласка, теперь верила только во тьму. Абсолютная, чёрная, глухая и холодная, именно она встретила Руби объятиями, когда девушка задохнулась в петле.

В Скайсдоре много суеверий, затрагивающих веру, и с ними связаны легенды.

Угодив вместе с Филипом к Сёстрам Ветра, Руби узнала ещё одну.

«Века назад, когда север был дик, и великаны, изгнанные богами, только убрались в морозные дали за ледяными островами, племена кочевников расплодились по землям. Они приспособились к суровому климату и стали жить от рождения до смерти. Ни что человеческое было им не чуждо, но мирское — естественно.

Однажды ночь озарилась огнём, режущим небо. Утром шаман варваров из Призрачного Леса сказал: было мне видение. Оно повторялось, становилось ярче, и вождь вёл своё племя за знаками, толкуемыми провидцем. С шаманом через сны говорил камень, он упокоился во льдах, за замёрзшими островами, на границе Великаньих земель. Вождь Разящее Навершие и девять его дружинников предстали пред камнем и дали клятву в обмен на власть.

Они получили мечи и короны, наделившие их могуществом, но с возвращением на материк, молодые вожди, решившие поделить между собой север, принесли зло. Оно говорило с ними через клинки, сжималось вокруг голов обручем чёрного металла. «Я заберу ваш рассвет, и задует над этими равнинами мой ветер, и взойдёт из-за горизонта солнце, жрущее свет. Ибо жажду я душ, ибо желаю насладиться вкусом плоти». Во утоление жажды волшебных мечей вожди жертвовали родными. С заговорами шамана на их крови, с забытой магией они обманули рок.

Зло уснуло, но и дураку было ясно, что оно очнётся ото сна рано или поздно, пробудится с пронзительной песнью и вознамерится снести в бездну весь север. Однако шаман заверил, что с возвращением тьмы, воплощённой в звёздном металле, родится герой от союза бога и великана.

Он восстанет из гамбита войны, вкусит человеческое зло и горе, закалится в буре и омоется кровью. Шрамы на теле и душе его станут защитными рунами, не тронет его ни хворь, ни яд. Он покорит ожившую тьму, развоплотит нечисть, прикинувшуюся людьми, объединит народы севера и станет владыкой Мифриловых Королевств.

Вы узнаете его, когда молчаливый голос раздастся в небе, со дна заклекочет птица, когда ярость брата выплеснется на брата, и люди закровоточат без ран. Тогда он обретёт полноту силы, вооружится пламенем и сожжёт дотла чужой ветер».

Это старинное поверье дала прочитать Руби Роуз глава Сестёр Ветра, как только бардов развели для допросов. Без представлений, прелюдий и монологов. Отличающаяся от своих соратниц куда более жилистым телосложением, ниже остальных на голову, эта русая длинноволосая женщина носила кольчугу прямо поверх платья. Конечно, подол его был короток, и Руби смогла разглядеть сапоги для верховой езды с заправленными в них кожаными бриджами, но рисунок цветов на ткани позабавил.

Своё имя глава Сестёр Ветра назвала только после ознакомления Руби с легендой.

— Я — Сонья. Знаю, ты в ответ не представишься.

«Тупая сука. Филип назвал её и сестричек злыми плохими бабами. Какой же он душка. Я бы сказала: безмозглые безвкусные ковырялки».

Руби оскалилась, именно оскалилась, сжала зубы и растянула губы до ушей.

— После повешенья ты не только онемела, но и тронулась немного. Я понимаю…

«В самом деле, ущербная, — Руби не сдержалась и с этими мыслями покрутила головой. — Я была тронутой и до».

— Не знаю, с чем ты тут не согласна, — Сонья смутилась.

«Ты вообще ничего не понимаешь, горе цветочное».

— Ладно, — глава Сестёр Ветра села за стол, напротив Руби. — Хватит, я чувствую твоё ехидство, хоть ты и молчишь. Оглянись вокруг, твоего друга Филипа мы разместили в условиях не столь приятных.

Полупустая комната с голыми грязными камнями, выпирающими из стен, посреди стол и два стула.

«Неужели, Филипа посадили в яму с дерьмом? О каких приятных условиях ты заикнулась, Сонья?»

— Ты не связана, я тебя не бью. С Молчаливым толкует Брунхильд. Она отчаянная, я доверила ей музыканта, чтобы тренировалась. Только вот, буду отходить к ним иногда, чтобы курировать, так называемую, тренировку.

Сонья бесила Руби каждым своим словом. Назвала Филипа музыкантом, а она кто? Говорит с мягкой интонацией, но слова и фразы пренебрежительные: «чтобы тренировалась», «доверила ей музыканта».

«Мы не кошки. Тренируйтесь на кошках!»

Сонья знать не знала, что творится в голове Руби, хотя и немая певица не могла залезть в голову своей дознавательницы.

«Это ведь будет допрос, да?»

— Я читала у Филипа в песеннике «Молчаливый голос»:

«Когда над севером сияли

Прекрасных зимних звёзд лучи,

Десятерых короновали

Под синим куполом ночи.

По фольку каждому вручали,

Корону чёрную и меч,

С планарной далью обручая

Во имя самых смелых мечт.

«Храни нас дол астральных сил,

Храни нас тьма беззвёздной ночи,

Мы стражи каменных светил,

Под нашей властью север прочен», —

Надежду в каждого вдохнули

Обломки бездны городов,

И так десятка присягнула

Пред камнем из иных миров».

♪♪