Бесплатный фрагмент - Колье госпожи де Бертлен

* * * * * *

Давным-давно, когда пейзаж больших городов не был обезображен небоскрёбами и безликими однотипными пятиэтажками, когда зимы были холодные и снежные, когда люди ещё умели говорить друг с другом, и находили это занятие интересным, когда по улицам ездили запряжённые лошадьми экипажи, а самым высоким зданием столицы Российской империи был Петропавловский собор, жил в своём дворце на Почтамтской улице Светлейший князь Владимир Александрович Воротынский.

Глава 1

В этот вечер, 20 декабря 1875 года, в Александринском театре шла «Василиса Мелентьева», постановки Светлейшего князя Владимира Александровича Воротынского. Двухчасовое действо близилось к финалу. После заключительных слов Ивана Грозного на заднем плане сцены прошли с лева направо двенадцать, как одна — облачённых в чёрные одежды и со свечой в руке монашек, а после, сквозь шум, созданный разорвавшимся в овациях залом, к актёрам вышел Воротынский. По обычаю своему, он взял двух стоявших в середине актёров исполнявших главные роли за руки и поклонился вместе с ними. Занавес закрылся. Без излишних разговоров князь поблагодарил свою труппу, вышел через чёрный ход, сел в карету и приказал гнать во дворец. На часах было десять вечера.

Приехав домой, Владимир Александрович поспешил разоблачиться, сам наполнил ванную и улёгся в пену, отпустив всех слуг кроме мажордома Степана Степановича. Понежившись сверх получаса в ванне и дождавшись полного лопанья пузырьков и остывания воды, князь, воздержавшись от ужина, прошёл в свою спальню, нагрел кровать углями и завалился под пышное, пуховое одеяло на гору мягчайших подушек.

Он жил так изо дня в день. Утром просыпался в шесть-семь часов, завтракал, читал газету, осведомлялся о хозяйственных делах, в десять ехал в театр на репетицию, до часу занимался с труппой, затем обедал в ресторане и возвращался к двум часам обратно в театр. С пяти часов вечера до одиннадцати сидел на спектаклях, а затем оборачивался домой уставший совершенно, будто на нём пахали, и заваливался в кровать не поужинав. За два года службы в театре Воротынский, и без того худощавый и бледный, вовсе стал похож на тень отца Гамлета. Он понимал, что служба эта не для него вовсе, но с каждой новой статьёй критиков о его премьерах убеждался в обратном. В период с июля 1873, когда князь начал свою карьеру режиссёра и по нынешний декабрь, он поставил следующие пьесы Островского, бывшего его любимым автором: «Комик XVII столетия», «Козьма Захарьич Минин-Сухорук», «В чужом пиру похмелье», «Бесприданница», «Бедность не порок», «Василиса Мелентьева», «Гроза» и последняя постановка — «Волки и овцы». Сам автор, бывавший почти на каждой из премьер, давал весьма высокие оценки, отдельно отмечая какой-то неповторимый, чуть ли не допетровский шарм и минимальное отхождение от текстов произведений. На спектаклях Воротынского также побывали три Великих князя и в скором времени, возможно, на спектакль явится сам Император, вдохновившийся рекомендациями родственников, что являлось Владимиру Александровичу большой честью и делало его любимцем петербуржских газет и журналов. По воскресеньям около его дворца можно было встретить двух-трёх журналистов. Но тогда журналисты были другими. Они не задавали провокационных и личных вопросов, им было глубоко безынтересно, как живёт и чем дышит актёр, политик или режиссёр, а от князя они ждали какого-нибудь красного словца, которым бы он мог охарактеризовать успех своих постановок. Воротынский же от этого особой радости не испытывал. Напротив, в последнее время он всё чаще хотел бросить театр и уехать в своё поместье в Гринёво, или съездить к родителям в Москву, куда в 1873 году переехал отец Владимира Александровича — контр-адмирал Балтийского флота в отставке, из-за разногласий с начальством. Дело в том, что Александр Петрович Воротынский был ярым противником либеральных реформ и чрезвычайно консервативным человеком. Участник Крымской войны и экспедиции русского флота к берегам Северной Америки в 1863—1864, он выступал против отмены телесных наказаний в армии, создания гласных военных судов и военной прокуратуры и ещё некоторых аспектов военной реформы Александра II, за исключением перевооружения и создания всесословных военных училищ. За свои резкие выпады и заявления он был отправлен в отставку, и в Петербурге оставаться больше не мог. Вместе с женой и младшим сыном — Святославом, Александр Петрович переехал в московский дворец, располагавшийся на месте бывшей немецкой слободы. Семнадцатилетнего Святослава отдали в Московский университет Ломоносова, где он изучал экономику и право, готовясь стать судьёй. Вообще семья Воротынских была одной из немногих дворянских семей, на благосостоянии которых никак не отразились либеральные реформы. С XVIII века они были известны как богатейшие дворяне империи, имевшие дворцы в обеих столицах и владевшие землями под Оренбургом, Екатеринославом, Петербургом, Псковом и в Крыму. Оттого, Владимир Александрович Воротынский мог бы совершенно не работать, ибо денег хватило бы ему на всю жизнь, да ещё внукам и правнукам бы осталось. Но с детства его тянуло к прекрасному и, не смотря на то, что театр считался во времена его детства уделом низших сословий в угоду барину, после отчисления из Пажеского Его Императорского Величества корпуса, он потянулся именно к театру. Все, кто, так или иначе, знал князя, отмечали его актёрский талант и способность к организации, что подстёгивало его к дальнейшему самосовершенствованию.

Утром 21 декабря стояла сказочная погода. Был крепкий мороз, светило солнце, снег, лежавший на мостовой не очень толстым слоем, искрился миллионами льдинок. Владимир Александрович стоял у окна в своём кабинете и наблюдал за жизнью на улице. Дворник, укутанный в несколько драных тулупов, расчищал за уплаченный целковый, тротуар перед дворцом, методично размахивая метлой. Мимо дворца мохноногие кобылки лениво протаскивали сани, гружённые свежесрубленными ёлками, углём, дровами, или перевозящие господ в роскошных шубах и громоздких меховых шапках. Один из таких экипажей, а именно — крытые сани на двух пассажиров с монограммой «АБ» на дверце, запряжённые двумя гнедыми клейдесдалями остановился перед парадными дверями дворца. Кучер спрыгнул с козел, отпер дверцу и из саней вышел невысокий мужчина средних лет, с чёрной, кучерявой, пышной бородой до груди, длинными усами, в каракулевой папахе, норковой шубе и с толстенной чёрной тростью в руках, спрятанных в кожаные перчатки. Воротынский в момент узнал в этом господине своего двоюродного брата — Павла Дмитриевича Ахматбея. Человек истинно малороссийского духа, весёлый и простой в обращении, отставной штабс-ротмистр Кавалергардского полка, надворный советник Павел Ахматбей, имевший в дружеских кругах прозвище «Шахматы-брей», был весьма красив собой и владел приятным, хотя слабеньким, теноровым голосом, на вид же он был любезный и приветливый человек. В свои тридцать пять лет он числился в IV отделении Собственной Его Величества канцелярии, имел пятерых детей от первой жены — княжны Марии Алексеевны Бортянской, умершей скоропостижно от лихорадки через несколько недель после рождения пятого ребёнка. Вторая его жена — француженка, Луиза Евгеньевна де Бертлен, дочь актёра французской труппы Михайловского театра, не нравилась никому из родных и друзей князя Павла Дмитриевича Ахматбея. Она была мила на вид, смугла, черноволоса, красиво пела, играла на фортепьяно и арфе, знала наизусть несколько мольеровских пьес, но совершенно не говорила по-русски, детей недолюбливала, была младше мужа на двенадцать лет и более всего питала страсть ко всякого рода украшениям. Павел Дмитриевич же боготворил свою «Лили» и потакал любой её причуде, покупал всё, что ей заблагорассудится: самые дорогие кольца, серьги, колье, гарнитуры, подвески, заколки и брошки. Он влезал в долги, продавал фамильные владения, выставлял на аукцион предметы искусства и живописи, доставшиеся ему от отца, что вызывало ужасное возмущение Ахматбея-старшего. Старый князь Дмитрий Иванович вообще был в сложных отношениях с сыном. Но недоверие к Луизе де Бертлен испытывал не только он. Оба оставшихся в живых дяди Павла Дмитриевича в один голос твердили о расчётном роде нового брака племянника, хотя имели совершенно иное мировоззрение, нежели Дмитрий Иванович. Опасения на счёт mademoiselle Бертлен высказывал и Александр Петрович Воротынский — дядя Ахматбея по материнской линии, а родной брат первой жены Павла Дмитриевича — князь Владимир Алексеевич Бортянский вовсе рассорился со всем семейством «Ахматов», когда узнал, на ком женится бывший свояк. Что касалось Владимира Александровича, то он предпочитал не лезть в личную жизнь брата, тем более, старшего.

— К Вам князь Павел Дмитриевич Ахматбей, Ваша Светлость — сказал, войдя в кабинет Воротынского, и стукнув каблуком о каблук, Степан Степанович.

— Просите его — ответил князь, выйдя на середину комнаты.

Степан Степанович поклонился и вышел, а через мгновенье в дверях появился Ахматбей. Одетый по моде тех лет, Павел Дмитриевич подошёл к Воротынскому и протянул ему правую руку, на безымянном пальце которого блестело обручальное кольцо, а на среднем — сапфировый перстень:

— С добрым утром, дорогой братец

Воротынский пожал руку Ахматбея, а затем приобнял его, сказав вполголоса на ухо:

— Больше в долг не дам

Павел Дмитриевич рассмеялся:

— Я совсем не по этому поводу, Вова

— В таком случае, тебе удалось меня удивить, Паша — Владимир Александрович жестом пригласил Ахматбея присесть за стол и сам прошёл к своему стулу, больше походившему на трон.

Ахматбей сел, поправив галстук, и положил руки на колени:

— Как живёшь?

Воротынский пристально смотрел в глаза брату, стараясь понять цель неожиданного и раннего визита:

— Слава Богу. А ты?

Ахматбей вздохнул:

— Тружусь в канцелярии. Открываем новый дом презрения слепых. По 200 рублей в месяц получаю. Всё хочу в Диканьку съездить… да то в ведомстве завертят-закрутят, то Лили…

— А чего ты хочешь от меня?

— Ничего. Абсолютно ничего

— Тогда зачем же ты приехал?

Павел Дмитриевич замер, после разгладил усы, положил ногу на ногу и продолжил с явным волнением:

— Видишь ли, недавно мы с Лили устраивали приём в нашем доме на Конногвардейском. Приём был в честь именин Лили. Она же в крещении Анфиса. Там были только близкие друзья и родственники. И представь, меня ограбили!

— Какого это было дня?

— Семнадцатого декабря, в пятницу

— А что украли? — Воротынский заинтересованно подался вперёд.

— Колье Лили, которое я подарил ей за три дня до именин

— Вот как… и что?

— Естественно, я обратился в полицию, они опросили всех, кто был у нас в тот вечер и даже арестовали служанку Лили — Люси

— Далее?

— Я не могу поверить, что Люси — воровка. Видел бы ты её. Такая тихая, маленькая, исполнительная. Работает у моей жены уже второй год и ни разу ничего не украла. Но этот болван Дронов совершенно непреклонен. Говорит: «все факты указывают на служанку». Я спрашиваю, где тогда колье? А он только руками крутит, ничего вразумительного не отвечает. А ты знаешь, сколько я за него заплатил?

— Сколько же?

— Две с половиной тысячи! И с кого спросить?

Воротынский удивлённо поднял брови:

— Ты в своём уме?

— Да, а что?

— Я тебе в долг таких денег не дам, и даже не проси… — Владимир Александрович встал из-за стола и подошёл к окну.

— Я и не прошу. Я просто, как брату, рассказать решил. Надеялся, что ты поддержишь

— Мои слова поддержки тебе компенсации не выплатят — равнодушно ответил Воротынский.

— Вот и обращайся теперь за помощью в полицию. И без колье остался, и без служанки, и без денег

Владимир Александрович взглянул на карманные часы, сверил их с напольными в углу кабинета, вздохнул, подошёл к брату и положил ему руку на плечо:

— Не расстраивайся, Паша. Я тебе помогу

— Чем? Ты же сам сказал, что денег не дашь

— А брат может помочь только деньгами?

— Наверное, нет…

— Я хочу встретиться с твоей женой и с этой служанкой. Где они сейчас?

— Лили с подругой в гостиный двор поехала, а Люси в полицейском участке сидит, в камере…

— Сначала к тебе домой, осмотрим сцену — Воротынский сел за стол, позвонил в колокольчик для вызова слуг, написал что-то на небольшом листе бумаги ручкой с золотым пером, вложил записку в конверт и протянул вошедшему в кабинет Степану Степановичу:

— Поезжай в театр, скажи, что меня сегодня не будет, и передай этот конверт художественному руководителю

Степан Степанович положил депешу в карман сюртука:

— Что-нибудь ещё, Ваша светлость?

— Нет, благодарю, свободен

Степан Степанович поклонился и вышел.

— Ты что, Вова? Сыщиком подрабатываешь? — спросил Ахматбей с ухмылкой.

— Да, на внештатной основе у нашего обер-полицмейстера — ответил Воротынский, встав из-за стола.

— Правда что ли?

— Ну, конечно же, нет. Паша, если хочешь, чтобы я тебе помог, то не задавай глупых вопросов и пошевелись. Я полагаю, твоей служанке светит десять лет каторги

— Правда? — Ахматбей встал со стула, а Владимир Александрович подошёл к двери кабинета и приготовился выйти.

— Рассиживаться нечего. Едем к тебе

Глава 2

Особняк Павла Дмитриевича Ахматбея, построенный в 1867 году располагался на Конногвардейском бульваре, буквально на соседней дворцу Воротынского улице, и был известен как «Дом с арабами» из-за того, что ограждение его двора, состоявшее из гранитных колонн и чугунных, витиеватых решёток, было увенчано четырьмя бюстами чернокожих мужчин в тюрбанах. Сам особняк был двухэтажным с подвалом, сделанный из белого камня, парадный вход — двустворчатые двери с тимпаном, на котором красовалась всё та же монограмма «АБ», располагался в правой части здания. На первом этаже окна парные, совмещённые, арочные, разделённые небольшой колонной с капителями в коринфском стиле, часть фундамента под окнами первого этажа и вокруг окон подвала была облицована отшлифованным рустом, коим были обрамлены и арочные оконные проёмы. Окна первого этажа фасада были разбиты на пять пар пилястрами. Межэтажный пояс был украшен дентикулами. На втором этаже окна, такие же сводчатые, были шире и не разделены колоннами. Проёмы их также были выложены рустом, а сами окна напоминали по своей манере окна католических соборов. Три симметричных балкона с чугунными балюстрадами располагались под тремя окнами в левой, срединной и правой части дома. Всё это венчалось антаблементом с плавно выступающим карнизом, модильонами, дентикулами и выносной плитой. Почти все дома Ахматбеев в обеих столицах были выстроены в едином стиле, и «Дом с маврами» не был исключением. Рядом с особняком располагался ресторан, в котором Павел Дмитриевич частенько обедал.

Сани остановились у парадной. Павел Дмитриевич вышел первым. За ним Воротынский.

— Сейчас дома только дворецкий — Ефим, да нянька — Настасья — сказал Ахматбей, входя в дом.

Воротынский снял шапку и положил её на шляпную полку в прихожей. Затем он поставил в угол трость и повесил на крюк тяжёлую бобровую шубу:

— Где же он?

— В столовой, надо думать. Обычно, Люси готовит нам завтрак и ужин, а сейчас всё на Ефиме Андреевиче

Прихожая представляла собой просторное прямоугольное помещение, из которого вели две лестницы: первая — наверх, в общий зал, вторая — вниз, в подвал. Стены прихожей были тёмно-тёмно-красного цвета, у противоположной лестницам стены стоял диван, обитый красным бархатом, с валиками по бортам, у самой двери — ряд крючков большого и малого размеров, а над ними — шляпная полка. У стены же, противоположной входной двери была печка, для просушивания одежды и обуви.

— Это Вы, Ваше Сиятельство? — донёсся из общего зала хриплый голос, сопровождаемый шаркающими шагами, а после в прихожую спустился полноватый, низкий (хотя, для князя Воротынского все люди были низкими), пучеглазый старичок с пышными баками, в жилете, поверх которого был надет белый длинный фартук — Ваша Светлость! Что же вы не предупредили, что приедет Ваш брат? Я бы приготовил праздничный обед…

— Не нужно обеда, Ефим. Владимир Александрович здесь по делу — сказал Павел Петрович, подойдя к лестнице — Иди, занимайся своими делами

— Как будет угодно, Ваше сиятельство, но опосля меня не браните, ежели Ваш достопочтенный брат оголодает, а у нас окромя солёных огурцов да самогонки нет ничего — сказал Ефим, спускаясь в подвал.

Павел Дмитриевич и Воротынский вошли в общий зал. Светло-лазоревые стены его были украшены изысканной лепниной, в межоконных проёмах висели голландские пейзажи, окна были наполовину занавешены тюлевыми ламбрекенами, напротив окон стояли канапе, чередующиеся со столиками и стульями. Освещался зал массивной бронзовой люстрой с имитацией виноградных гроздьев на рожках.

— Здесь гости собирались, затем мы прошли в столовую — говорил Ахматбей, проходя насквозь зала к дверям столовой.

— А дети где? — спросил князь, озирая обстановку зала.

— На втором этаже

Сверху раздался приглушённый детский плач.

— Теперь слышу — сказал Воротынский, входя вслед за Павлом Дмитриевичем в столовую.

Столовая была небольшой. В центре стоял стол на 18 персон, у стены располагался средних размеров камин камин, над которым висели тарелки из Гжели. В двух противоположных углах — серванты, украшенные резьбой и антропоморфическими фигурами. Из столовой Ахматбей и Воротынский прошли на лестницу и поднялись на второй этаж.

— Вот здесь наша спальня, — говорил Павел Дмитриевич, указывая на запертые двери в холле второго этажа — Здесь мой кабинет, там детская, вот здесь библиотека, это — гардеробная, а в этой комнате жена хранит свои украшения

— Колье хранилось здесь? — спросил Владимир Александрович

— В том-то и дело, что нет. Лили положила шкатулку на туалетный столик — отвечал Ахматбей, нащупывая в кармане ключ от спальни.

Достав ключ, Павел Дмитриевич отпер спальню и вошёл туда, пропустив вперёд Воротынского. Напротив двери было два больших окна. У первого стояла кушетка, на которой лежало скомканное дамское ночное платье. Туалетный столик из красного дерева, состоявший из большого зеркала, двух больших четырёх маленьких ящиков, с множеством флаконов и коробочек стоял прислонённым к стене. Под зеркалом находилась простенькая шкатулка с замочком на ключе. Владимир Александрович подошёл к столику и осмотрел шкатулку, не прикасаясь к ней.

— Где ключ? — спросил он, вглядываясь в замочную скважину.

— Лили держит его при себе, на цепочке

— Колье изначально находилось в этой шкатулке?

— Нет. Оно было в бархатном футляре

— Где футляр? — спрашивал Воротынский, не отрываясь от рассматривания шкатулки.

— В комнате с остальными украшениями

— Больше в тот вечер ничего не пропало?

Ахматбей задумался и после небольшой паузы ответил:

— Честно говоря, не знаю. Лили только в субботу утром обнаружила пропажу колье. Ни о чём другом она не говорила…

Воротынский взял шкатулку и начал вертеть её, вглядываясь в каждую щербинку:

— Чрезвычайно любопытно. То есть, колье весь вечер было в шкатулке, и после ухода гостей Луиза не любовалась им?

— Да. Она очень устала и сразу легла спать. В субботу она хотела его одеть. Открыла шкатулку и с ней чуть удар не случился

Воротынский внимательно вгляделся в замочную скважину, рассматривая окружавшие её царапины:

— Подойди сюда, Паша. Смотри… — князь указал пальцем на скважину подошедшему к нему Ахматбею — Видишь эти царапины? Они старые. Это видно по их цвету. Они уже потемнели. И в основном, эти царапины расположены по краям самой скважины, что логично. Они были оставлены ключом от шкатулки. А вот эти царапины совсем свежие и довольно глубокие, по сравнению с другими. Их всего пять, и они располагаются несколько хаотично. Их невозможно было оставить при попытке открыть шкатулку ключом…

— Что ты хочешь сказать?

— Скорее всего, преступник работал грубой отмычкой, скорее всего шилом, или чем-то на подобии его…

Владимир Александрович поставил шкатулку на столик:

— Мне нужен список всех гостей, бывших в твоём доме в тот вечер. Фамилия, имя и отчество. Пойди и составь его сейчас. А я побеседую с твоим дворецким

Ахматбей кивнул и ушёл в свой кабинет, а Воротынский спустился в подвал и прошёл на кухню, где Ефим варил детям кашу в большой кастрюле.

— Позвольте побеспокоить Вас, любезный — обратился к дворецкому Воротынский, пригнувшись, чтобы не ударится о притолоку, входя на кухню.

— Извольте, Ваша Светлость — ответил Ефим, помешивая кашу черпаком.

Владимир Александрович сел на стул, стоявший у рабочего стола:

— Скажите, Ефим Андреевич, как Вы можете охарактеризовать свою хозяйку?

Дворецкий вздохнул, зачерпнул каши и снял пробу. Не удовлетворившись, он долил в кастрюлю молока и продолжил мешать:

— Я не привык обсуждать хозяев, Ваша Светлость

— А я не базарная баба, Ефим Андреевич

Ефим Андреевич помолчал, обдумывая ответ, а после добавил ещё молока и заговорил:

— Вы же знаете, что Луиза Евгеньевна не говорит по-русски

Воротынский кивнул.

— Она ведь даже не дворянка — продолжал дворецкий — Её отец — родом из какой-то глухой французской деревни, из семьи то ли свинопаса, то ли пахаря. Она выбилась из грязи в князи только по милости Божией. Так ведь она же ещё и католичкою была. Пришлось перед венчанием её ещё и в православие крестить. Но, Императриц крестят и эту распутную крестили. Детишек она не жалует. А им мать нужна. Самому старшему мальчику — Мише, только-только шесть лет исполнилось. У всех остальных в год разница. Вот Настасья с ними день и ночь сидит. Да и Павла Митрича она токмо за деньги любит. Ежели бы он ей все энти кольца да бусы не покупал — стала бы она с ним жить? У ней цельная комната одних энтих цепочек. Зайтить тудой страшно. Всё блестит, сверкает, как в храме каком-то

— А что Вы можете сказать на счёт её окружения? Кто-нибудь из гостей, бывших в пятницу в доме, вызвал у вас подозрение?

— Ну… была одна эдакая мамзелька. Подруга хозяйкина. То ли Желизелла, то ли Жулизела…

— Жизелла?

— Вот-вот. Тож по-русски не гу-гу. Всё вилась вокруг да около хозяйки. А она тоже хороша — вышла к гостям, как ёлка рождественская. А после хозяйка энту мадам повела в свою сокровищницу, хвастаться. Вышла та с глазами, как у кошки на колбасу

— Вы считаете, что она могла украсть колье?

— Да такая не только колье, а цельный диван могла бы вынести за милую душу…

— А что на счёт служанки Луизы Евгеньевны?

— Люська-то? Нет, это Вы не верьте, Ваша Светлость. Она ещё ребёнок совсем. По-русски знает. Глупенький ребёнок ещё. Ничего она украсть не могла

— Хозяйка не очень беспокоится за свою служанку, не так ли?

— Она вообще не за кого, кроме своих драгоценностей не беспокоится. Это Павел Митрич благодетель, а она любит только своё отражение

Воротынский встал со стула:

— Благодарю Вас, Ефим Андреевич. Вы мне очень помогли. Если у меня возникнут ещё вопросы, я непременно к Вам обращусь

— Обращайтесь, Ваша Светлость, всегда рад помочь

Владимир Александрович вышел из кухни, прошёл в прихожую и поднялся в общий зал, где встретил Павла Дмитриевича, идущего из своего кабинета со списком.

— Составил? — спросил Воротынский, протягивая руку за бумагой.

Ахматбей пробежал глазами по фамилиям и протянул список брату:

— Да. Все, кто был в тот вечер

Владимир Александрович сел на канапе, положив ногу на ногу, и принялся читать:

— Ахматбей Пётр Иванович, Ахматбей Лев Иванович, Ахматбей Владимир Семёнович, Дурнов Павел Петрович, Жизелла Гроссо, Максимилиан Дельмас, Пётр Фёдорович Ольденбургский, Карл Фёдорович Грот, Николай Алексеевич Шаговской, Валентин Михайлович Шаговской-Покровский-Стрешнёв, Екатерина Ивановна Реверди — Воротынский закончил читать и поднял глаза на Павла Дмитриевича — Я знаком со всеми, кроме мадемуазель Гроссо и месьё Дальмаса

— Жизелла Гроссо — подруга Лили, а Дальмас — её двоюродный брат

— Никто из них по-русски не говорит?

— Нет

Владимир Александрович ещё раз просмотрел список, а затем сложил его и положил во внутренний карман:

— Луиза Евгеньевна скоро вернётся?

— Возможно. Она любит повертеться у модистки перед зеркалом

— Скоро же она забыла о своей пропаже… — со вздохом заметил Воротынский.

— Да что ты, Вова — Ахматбей поставил стул напротив канапе и сел на него — Она в глубокой депрессии

Владимир Александрович скептически посмотрел на брата и вновь вздохнул.

— Правда — добавил Павел Дмитриевич.

Воротынский покачал головой и повернулся к окну, слегка отодвинув двумя пальцами тюль.

Когда часы пробили одиннадцать, к дому Ахматбея подъехали утеплённые белоснежные сани с вензелями и бронзовыми цветами, запряжённые тройкой белых орловских рысаков. На запятках, не смотря на мороз, стояли два лакея, облачённые во французские платья XVIII века и в треугольных шляпах с вышитыми мехом полями. Когда сани остановились, один из лакеев отворил дверь, и на мощёный тротуар ступила своими ярко-красными, на деревенский манер, высокими сапогами, одетая в соболей, песцов, бобров и куниц, совершенно безвкусно скомпонованных в единый наряд дама, с надменным, равнодушно-властным взглядом. Это и была Луиза Евгеньевна де Бертлен, ныне княгиня Ахматбей. Второй лакей выгрузил из саней около десяти самых разнообразных коробок и свёртков, каким-то волшебным образом умудрившись их уложить в одну башню на своих дрожащих от холода руках, и занёс всё это в дом, сразу после того, как княгиня провояжировала в услужливо распахнутую перед ней другим лакеем дверь парадной особняка.

— Отнеси покупки ко мне. Осторожно! — по-французски задребезжал женский голос из передней.

— Да, княгиня — ответил по-французски лакей.

Луиза Евгеньевна, невысокая, смуглая брюнетка, похожая больше на цыганку, с чёрными, по-арабски подведёнными глазами и накрашенными ярко-красной помадой губами, вошла в гостиную и, не поздоровавшись с гостем, слегка небрежно поцеловала вставшего со стула мужа в лоб, отчего у него остался красный след.

— Здравствуй, Поль. Кто это у нас в гостях? — спросила она, вытирая платком след со лба Павла Дмитриевича.

— Вы могли бы спросить у меня самого, мадам. Тем более, что мы с Вами уже много раз встречались — вставил по-французски князь, не дожидаясь ответа Ахматбея на вопрос жены.

Владимир Александрович встал, громко стукнул каблуком о каблук и резко поклонился:

— Владимир Воротынский. Двоюродный брат Вашего мужа.

Луиза Евгеньевна слегка приподняла брови, но в основном оставила выражение лица каменно-равнодушным:

— Ах, да. Припоминаю. Мы были у Вас во дворце осенью…

— Лили, у Владимира есть к тебе вопрос. Он хочет помочь нам найти колье — обратился к жене Ахматбей.

Луиза Евгеньевна села на стул, на коем до того сидел Павел Дмитриевич, а тот встал за ней, опершись одной рукой на спинку. Княгиня достала из ридикюля перламутровый мундштук и костяной портсигар, из коего ей была извлечена египетская папироска Лаферма и двумя пальчиками заправлена в мундштук, после чего мадам де Бертлен брезгливым жестом показала мужу, что ей необходима спичка, и тот, расторопно и послушно, изъял из внутреннего кармана спичку, черканул её о коробок и поджёг сигарету жене.

— Я слушаю Вас — сказала Луиза Евгеньевна Воротынскому, сделав первую короткую затяжку и выпустив облако дыма.

— Скажите, мадам кто по-Вашему мог украсть колье? — спросил Владимир Александрович, стараясь скрыть отвращение от запаха табачного дыма (князь не курил, и с детства не мог терпеть запаха табака).

— По-моему, имя вора уже известно — равнодушно проговорила она в перерыве между затяжками.

— Вы верите, что это сделала Ваша служанка?

— Я не вижу причин, чтобы не верить этому.

— А где по-Вашему может находиться колье в данный момент?

— Мне кажется, что на этот вопрос должны мне ответить Вы, если Вы взялись искать его.

— Что ж, Вы правы, мадам. Позвольте задать последний вопрос. Кроме колье ничего не пропало?

— Нет — довольно резко, но, не меняя выражения лица, ответила Луиза Евгеньевна.

— Вы уверены в этом?

— Да.

— Может быть, Вы позволите мне осмотреть комнату, в которой хранятся Ваши драгоценности?

— В этом нет необходимости, князь. У меня украли лишь одно колье. Если пропадёт ещё что-то, мы непременно обратимся к Вам — несколько раздражённо проговорила Луиза Евгеньевна, после чего жестом попросила у мужа пепельницу, затушила сигарету, убрала мундштук в ридикюль и встала со стула — Прошу меня извинить, господа, я устала — после этих слов княгиня развернулась и вышла из зала в столовую, направившись к лестнице.

— Не злись на неё, Вова. После этой кражи она стала раздражительна. Очень много нервничает — сказал стыдливым тоном Павел Дмитриевич, садясь обратно на стул.

— Но это не мешает ей делать покупки в гостином дворе… — добавил Воротынский, глядя в сторону.

В зал вошёл лакей с пирамидой из коробок и свёртков в руках и медленно зашагал через комнату.

— Милейший! — подозвал Ахматбей лакея — Оставьте коробки здесь, я сам их занесу

Лакей крякнул, поставил пирамиду в углу, рядом с роялем и облегчённо вздохнул:

— Как Вам будет угодно, Ваше Сиятельство

После чего слуга развернулся и направился к выходу, но его остановил подошедший Владимир Александрович:

— Любезный, будьте добры, а на какую сумму Ваша хозяйка произвела покупок? — спросил он вполголоса.

Лакей вынул из кармана аккуратно сложенный листочек, развернул его наполовину и взглянул на выведенную убористым почерком цифру:

— 20 рублей и 65 копеек, Ваша светлость

— Благодарствую. Свободны — ответил князь.

Лакей стукнул каблуком и вышел на улицу.

— О чём ты там шептался, Вова? — спросил Ахматбей.

— Да так, узнал почём нынче соболя… кстати, сколько денег ты дал ей сегодня утром?

— 45 рублей. Но тебе-то что за печаль до сего?

В ответ Воротынский только повёл бровями.

Глава 3

Распрощавшись с Ахматбеем, и пообещав заехать к нему вечером, и оповестить о результатах расследования, Владимир Александрович отправился на попутной коляске к полицейскому управлению, где в камере временного заключения томилась служанка Луизы Евгеньевны Ахматбей — Люси Идо.

Полицейское управление располагался на недавно переименованной Новой Исаакиевской улице, напротив бывших казарм конногвардейского полка, в шаговой доступности от «дома с арабами». В затхлом помещении приёмной за столом сидел, поскрипывая пером, дежурный городовой низшего оклада — щупленький мальчишка с круглыми очками на прыщавом носу. Воротынский подошёл к столу, стукнул тростью о пол и громко и чётко произнёс:

— Мне нужен участковый пристав Григорий Алексеевич Дронов

— Имя? — не поднимая глаз, спросил городовой.

Владимира Александровича подобный вопрос привёл вначале в замешательство, а после в недоумение. Он не ответил ничего.

— Имя? — повторил, всё также, не отрываясь от заполнения какой-то таблицы, городовой.

Ответа не последовало. Тогда городовой вздохнул, и нехотя посмотрел на Воротынского, полными равнодушия глазами:

— Вы что, сударь, глухи?

— А Вы, любезный, слепы? — спокойно отпарировал князь.

Городовой не узнал Владимира Александровича, но его тон и внешний вид заставили городового думать, что перед ним какой-то чиновник из министерства. Паренёк попытался встать, но был остановлен:

— Сидите, голубчик, сидите. Дронов у себя?

— Так точно, Ваша Высокопревосходительство — дрожащим голосом, подавившись в начале, ответил юноша.

— Благодарю Вас — Воротынский кивнул городовому и прошёл по длинному коридору, заставленному по обеим сторонам скамейками, на коих сидела самая разношёрстная публика, приведённая в сей участок по причине каких-либо неприятных обстоятельств, или же силою, за пьянство, дебоширство, или попытку кражи. Более-менее опасные субъекты покойно отсиживались за решёткой в камерах временного заключения.

Владимир Александрович вошёл в кабинет участкового пристава без стука. За столом, объятый густыми клубами табачного дыма, щедро выпускаемого из-под пышных усов, подобно какому-то тибетскому монаху, восседал с чрезвычайно деловитым выражением толстой, широкой физиономии участковый пристав Григорий Алексеевич Дронов. Когда вошёл князь, Дронов хотел было залаять на него, как на обнаглевшего просителя, вломившегося без спроса, но разглядев за дымовой завесой лицо Воротынского, которое он прикрывал носовым платком, кашляя и утирая слёзы, широко улыбнулся:

— Ба! Ваша светлость! Не прошло и месяца! Кого опять поймали? Нет-нет, не говорите, я сам догадаюсь. Вы обнаружили в подвале своего дворца банду сектантов-людоедов!

— Когда я наткнусь на нечто подобное, то, пожалуй, обращусь именно к Вам, Григорий Алексеевич — сказал, подойдя к столу, князь.

Дронов встал и протянул Воротынскому руку:

— Что же тогда привело Вас в наше учреждение?

Владимира Александрович пожал руку участкового, но от предложения присесть воздержался:

— Мне необходимо увидеть Люси Идо

— Кого?

— Люси Идо — повторил князь.

— Уберите от лица этот платок! Я решительно ничего не понимаю — с некоторым раздражением сказал Григорий Алексеевич.

— Я уберу от лица платок только тогда, когда Вы раз и навсегда вынете изо рта свою отвратительную трубку! — громко ответил ему Владимир Александрович — Мне нужна Люси Идо!

— А! Это та воровка? По делу о краже бус у княгини Ахматбей? Зачем она Вам?

— Павел Дмитриевич попросил меня найти колье. Мне необходимо с ней поговорить

Дронов махнул рукой:

— В этом абсолютно нет никакой надобности, Ваша Светлость. Мои дознаватели с ней работают, и скоро она скажет, куда задевала эти бусики

— Колье… — поправил Воротынский.

— Без разницы, Владимир Александрович

— И всё же, я должен с ней поговорить

Участковый пристав сел и сделал пару затяжек из прямой трубки:

— Дело госпожи Иду уже решённое. Говорить не о чем

— Идо. Её фамилия Идо

— Всё равно. Она воровка. А для воров закон един

— Григорий Алексеевич, я вынужден настаивать

Дронов вздохнул и вынул изо рта трубку:

— Что Вам в театре не сидится?

— Но это уже точно не Ваше дело

— Ладно, идёмте-с — Дронов встал из-за стола и вместе с князем вышел в коридор.

Они прошли в холодный, тёмный полуподвал, в котором находилось четыре большие камеры. В одной из них, вместе с громко храпящим пьянчужкой и двумя неприятной наружности господами, в рваных лохмотьях, грязных и волосатых, лежала на деревянной скамье служанка Луизы Евгеньевны. На щеке у неё был синяк, лицо отёкшее, чуть ниже губы — ссадина. Платье было порвано. От её вида Воротынскому сделалось не по себе:

— Её били?! — с ужасом, отвращением и ненавистью спросил он у Дронова.

— Откуда же мне знать? Дознание не я провожу — ответил тот, отпирая дверь камеры — Подъём!

Люси открыла глаза, и медленно приподнялась, придерживая одной рукой порванное платье. Затем, прихрамывая, вышла из камеры и встала перед Дроновым. Это была молодая девушка, лет двадцати, смуглая, черноволосая француженка, такая же, как и её хозяйка, только в сотни раз невиннее и милее, с детским лицом и глубокими, чёрными глазами. Вид у неё был до того измученный и утомлённый, что лицо не выражало никаких эмоций.

— Звери… — бросил Владимир Александрович и, взяв девушку за плечо, отвёл от Дронова — Распорядитесь выделить нам комнату и принесите туда чаю

— А икорки Вам не дать? — спросил Дронов, запирая камеру.

Владимир Александрович был возмущён поведением полицейского, и терпение его уже было на пределе:

— Ваши остроты, Григорий Алексеевич, в данный момент совершенно не уместны. Я подам жалобу в канцелярию Его Императорского Величества, по поводу чудовищного содержания задержанных. А сейчас выполняйте мои требования, если не хотите служить ночным сторожем камчатских сопок!

Слова князя несколько урезонили участкового пристава. После этого, он уже ничего не говорил, а проводил Воротынского и Люси Идо в кабинет околоточного надзирателя, коего попросили посидеть в коридоре, а буквально через пять-шесть минут Владимиру Александровичу принесли чашку свежезаваренного чая и вазочку с сушками.

— Благодарю, теперь оставьте нас наедине — сказал Воротынский, садясь на место околоточного надзирателя, городовому низшего оклада, приносившему чай.

Напротив князя, дрожа, и глядя стеклянными глазами в пустоту, сидела Люси Идо. Владимир Александрович взял свою чашку и поставил её перед девушкой:

— Пейте, пожалуйста, согревайтесь

— Благодарю — полушёпотом ответила Люси и, обхватив обеими руками фарфоровую чашку, сделала несколько маленьких глоточков.

— Говорите по-русски? — осторожно начал князь.

— Да…

Акцент был совсем неявным. Люси немного картавила. Князь улыбнулся и попытался заглянуть в её глаза:

— Как Вы себя чувствуете?

— Хорошо — отвечала девушка, не выпуская чашки из рук.

— Вас ведь зовут Люси Идо?

— Да

— Очень приятно. Я — Владимир Александрович. Могу ли я задать Вам несколько вопросов? — после короткой паузы, медленно и осторожно поинтересовался Воротынский.

— Задавайте… — ответила Люси, сделав ещё несколько глотков.

— Скажите, Люси, Вы помните тот вечер, когда у Вашей хозяйки пропало колье?

— Помню…

Владимир Александрович опёрся о стол локтем:

— А можете сказать, где Вы находились в течение этого вечера? Вы поднимались наверх?

— Да. Два раза…

— Зачем? — аккуратно расспрашивал князь.

— В первый раз — открыть каминную заслонку, а второй — по просьбе Луизы Евгеньевны

— По какой просьбе?

— Она попросила меня взять из их с Павлом Дмитриевичем спальни ключ от комнаты с драгоценностями

— А где этот ключ хранился?

Люси потихоньку оживала и взяла из вазочки сушку:

— В ящике туалетного столика

— Луиза Евгеньевна носит с собой только тот ключ, что отпирает шкатулку с колье?

— Да…

— А кроме Вас кто-нибудь поднимался на второй этаж?

Люси задумалась:

— Луиза Евгеньевна водила в комнату с украшениями госпожу Гроссо. А больше, пожалуй, никто туда не поднимался… хотя… нет, постойте… дворецкий ходил туда, точно не знаю зачем, и нянечка, когда проснулся кто-то из детей и начал плакать, ушла и больше не спускалась

— Это было уже после того, как Вы принесли хозяйке ключ?

— Да…

— Вы запирали спальню?

— Нет

— А была ли она заперта до того, как Вы ходили туда за ключом?

— Нет

— Точно?

— Определённо… — Люси взяла чашку и сделала несколько глотков.

— Скажите, Люси, может быть, кто-то из гостей вызвал у Вас подозрение?

— Даже не знаю… мне показался несколько подозрительным брат хозяйки

— Месье Дальмас?

— Да. Он ходил по залу, очень часто глядел на часы и почти не улыбался

— Чрезвычайно любопытно… — Воротынский разгладил бороду — Он не поднимался на второй этаж?

— Не уверена. По-моему нет — Люси допила чай и поставила чашку на блюдце

— Колье было большим?

— Не очень. У Луизы Евгеньевны есть и больше

— Утром Вы заходили в комнату с украшениями хозяйки?

— Да. Она приказала посмотреть, не пропало ли что-нибудь ещё

— И больше ничего не пропало?

— Нет. Я проверила все ящики. Кроме тех, разумеется, которые были заперты

— В них хранятся особо ценные украшения?

— Да…

— А ключи от них?…

— У Луизы Евгеньевны в ключнице

— Она проверяла эти ящики лично?

— При мне — нет

Князь покачал головой:

— Любопытно… скажите, сколько Вы работаете у госпожи Бертлен?

— Один год. Она — моя вторая хозяйка

Владимир Александрович молча кивнул.

Люси мяла в руках оторванный кусочек платья:

— Скажите, Владимир Александрович, что мне грозит?

Воротынский посмотрел в чёрные, испуганные, мокрые глаза девушки и сердце его сжалось:

— Не переживайте, моя дорогая. Я сделаю всё, чтобы Вы вышли отсюда в кратчайшее время

В выражении лица девушки появилась тень надежды:

— Вы верите, что я не крала колье у хозяйки?

— Я понял это, как только Вас увидел, мадемуазель

Люси улыбнулась:

— Спасибо Вам, Владимир Александрович

— Пока не за что

Воротынский встал, откланялся, вышел из кабинета и подозвал к себе стоявшего в углу с чашкой чая Дронова:

— Люси Идо переведёте в отдельную камеру, дадите ей тёплые вещи, накормите хорошенько. Завтра проверю. Только попробуйте на неё замахнуться ещё раз — все на Сахалин поедете. Ясно?

— Предельно ясно, Ваша Светлость. Только я бы на Вашем месте не надеялся. Колье украла Идо. Больше некому…

— Слава Богу, Вы не на моём месте. А свои советы извольте оставить при себе, господин участковый пристав

Глава 4

Когда Воротынский приехал в свой дворец, то первым делом заглянул в большой справочник петербуржских жителей за 1875 год. С указанной в списке гостей графиней Екатериной Ивановной Реверди, князь уже был знаком, так как оная достопочтенная дама, крестница самой Екатерины Великой, снимала квартиру в особняке Воротынского на Гагаринской набережной. Подозрений Екатерина Ивановна вызывать никак не могла, так как передвигалась лишь на коляске, в будущность имения за плечами чуть более восьмидесяти годов от роду, да и болезней на целую энциклопедию. Луиза Евгеньевна де Бертлен была хорошей знакомой дочери Екатерины Реверди, скоропостижно скончавшейся от тифа три года назад, а старушка, в свою очередь, души не чаяла в Луизе.

Что касалось других гостей Ахматбея, то князь Николай Алексеевич Шаговской приходился Павлу Дмитриевичу и Владимиру Александровичу троюродным дядькой. Служил он в чине генерал-лейтенанта и тайного советника в Третьем отделении Собственной Его Императорского Величества Канцелярии уже двадцатый год. Человек он был чрезвычайно консервативный, но преданный Государю беззаветно, за что нравился Царю. Набожный, соблюдал посты, частенько бывал в расположенном рядом с его домом Казанском соборе. В браке с Еленой Васильевной Шареметьевой имел троих детей: Екатерину, Ивана и Марию, из коих сын уже оканчивал Михайловскую Артиллерийскую Академию, а старшая дочь Екатерина уж успела замужем за князем Волхонским дважды родить. Дальний родственник князя Николая Алексеевича — генерал-лейтенант Валентин Михайлович Шаговской-Покровский-Стрешнёв, бывший Эстляндский генерал-губернатор, в краже заподозрен быть не мог, ибо был слишком благородным и честным человеком, да вдобавок, кавалергард и пожилой уже человек.

Лев и Пётр Ивановичи Ахматбеи, дядюшки Павла Дмитриевича, также были вне подозрений. Отставной полковник кавалергардского Его Величества полка, диканьский помещик Лев Иванович был в своем роде замечательный тип. Львиная голова, «нос протижовен», величавая осанка. Имел Станислава, Анну и Владимира с бантом. С Павлом Дмитриевичем шестидесятипятилетний «Левваныч» поддерживал дружеские отношения, но Луизу Евгеньевну решительно не одобрял. Второй дядя — Пётр Иванович, младше первого на пять лет, был учёным-минералогом, почётным членом Российского минералогического общества, Педагогического совета ИМТУ, и владел богатейшей коллекцией драгоценных и полудрагоценных горных пород. Вдобавок, женат был Пётр Иванович на второй тётке Владимира Александровича — Людмиле Петровне Воротынской, и от этого брака у него было шесть детей: Александр, Аркадий, Демьян, София, Любовь и Василий. Но из всех их дожили до сего времени только последние двое.

Владимир Семёнович Ахматбей был сыном третьего дядьки Павла Дмитриевича. Он обучался совместно с сыном Николая Алексеевича Шаговского в Михайловском училище. Был хорошо воспитан в лучших традициях своей офицерской семьи. Оттого, Владимир Александрович исключал его из списка подозреваемых.

Московский губернатор, зять Льва, Петра и Дмитрия Ахматбеев, Павел Петрович Дурнов, генерал-майор Свиты Его Величества, совершенно решительно вором быть не мог.

Его Императорское Высочество принц Пётр Фёдорович Ольденбургский — непосредственный начальник Павла Дмитриевича Ахматбея, двоюродный дядя Императора, член Государственного Совета и председатель департамента гражданских и духовных дел, главноуправляющий IV Отделением Собственной Е. И. В. Канцелярии, почётный опекун и председатель Санкт-Петербургского Опекунского Совета, главный начальник женских учебных заведений ведомства Императрицы Марии, попечитель Императорского Училища Правоведения, Санкт-Петербургского Коммерческого Училища, Императорского Александровского лицея, почётный член различных учёных и благотворительных обществ, председатель Российского Общества международного права, попечитель Киевского дома призрения бедных, покровитель Глазной лечебницы, так же, как и остальные, плохо представлялся в ипостаси грабителя.

Карл Иванович Грот — председатель Совета управления учреждениями великой княгини Елены Павловны, близкий друг и наставник Павла Дмитриевича, был, совершенно естественно, вне подозрения.

Из всех достопочтеннейших гостей Павла Дмитриевича в вечер пропажи колье Луизы Евгеньевны, наиболее туманно представлялись личности Максимилиана Дальмаса и Жизеллы Гроссо. В справочнике было указано, что госпожа Гроссо живёт в доме номер 12 по Английской набережной, у Марковичей. Имя господина Дальмаса Воротынский не нашёл ни в справочнике за 1875, ни за 1874, ни за какие-либо иные года. Тогда, Владимир Александрович принял решение навестить Жизеллу Гроссо.

Светило солнце. Искрился скрипящий под полозьями саней снег. Печные трубы беспрерывно извергали клубы седого и чёрного дыма. Вмёрзшие в лёд вдоль берега стояли баржи. Горел ярким пламенем золотой купол Исаакия, возвышавшегося огромной стеной над крышами домов. Трёхэтажный, персидского зелёного цвета, с двумя, один под одним балконами в центральной части фасада дом Марковичей, соседствовал с особняками Наримунтских и Таничевых. Сани князя Воротынского остановились прямо перед парадной.

— Жди здесь, Емельян — приказал Владимир Александрович своему извозчику, выходя из саней.

У госпожи Гроссо служила горничная-француженка, Жаклин, знавшая русский язык. Она постоянно сопровождала свою хозяйку, когда та гуляла по городу, ездила в гостиный двор, или ходила к друзьям. В то время как раздался звонок в дверь квартиры Гроссо, хозяйка была в спальне, а Жаклин сервировала стол к обеду.

— Кто там? — спросила Жаклин, подойдя к двери.

— Владимир Александрович Воротынский. От княгини Ахматбей

— Хозяйка сегодня не принимает гостей…

— Я к ней по важному делу

— По какому?

— Вы не находите, что общаться через закрытую дверь — дурной тон?

Щёлкнул замок, и дверь квартиры со скрипом отварилась. В проёме стояла маленькая, хрупенькая девочка 15—17 лет, бледная, голубоглазая и рыжеволосая

— Вы из Бретани? — спросил князь, войдя в квартиру и сняв шапку.

— Да, а как Вы узнали? — удивилась девушка, принимая из рук Владимир Александровича шубу.

— Вы говорите с французским акцентом, но букву «р» не картавите, а проглатываете, и больше похожи на ирландку. Значит — бретонка

Девушка улыбнулась:

— Да. Мои родители из Ренна

— А где Ваша хозяйка?

— Она в спальне. Я сейчас за ней схожу, а Вы пока соблаговолите подождать в гостиной

— Благодарю Вас, милая — Воротынский прошёл в гостиную комнату, в середине которой стоял большой карточный стол, над коим висела хрустальная люстра в искусственных цветах.

Обои комнаты были светло-розового оттенка. В рамках висели странные рисунки акварелью — какие-то разноцветные пятна, отдалённо напоминающие силуэты женщин. На углу карточного стола стоял бокал с остатками коньяка, а подле него — полная окурков египетских папирос пепельница в форме держащего на животе корзину амура. Вокруг стола стояло 9 стульев, а у стены под окном, рядом с засохшей пальмой в глиняном горшке, располагалась софа, обитая белым бархатом, с давнишним красным пятном от вина в середине. Воротынский осмотрел комнату, подошёл к софе, рассмотрел висящие на стенах изображения, а после подошёл к шкафу-бару, запертому на ключ, стоявшему в углу комнаты, противоположном окну. Спустя десять-пятнадцать минут после того, как Владимир Александрович остался один, в гостиную вошла хозяйка в шёлковом китайском пеньюаре, расшитом причудливыми узорами и длинным мундштуком в руке. Это была женщина примерно 25 лет, с крашеными волосами, собранными в пучок на макушке, зелёными, кошачьими глазами, с неправильными чертами лица, мимическими морщинами в уголках накрашенного яркой помадой рта и на лбу, острым, вздёрнутым носом и бледноватой кожей.

— Вы всё успели изучить? — спросила она по-французски, хриплым, но высоким и, некогда, приятным, бархатным голосом, остановившись у карточного столика и заряжая папиросу в мундштук.

Владимир Александрович медленно развернулся и поклонился даме:

— Добрый день, мадемуазель Гроссо.

— Кто Вы? — спросила хозяйка, сделав несколько коротких затяжек, глядя на князя надменным, властительным взором.

— Владимир Воротынский. Я — брат мужа Вашей подруги — Луизы.

— Вы здесь по поводу колье? Уверяю Вас, что я его не крала.

— Вы всё правильно поняли, мадемуазель. Но я вовсе не обвиняю Вас — сказал Воротынский непринуждённым тоном.

Госпожа Гроссо опустилась на софу и положила ногу на ногу:

— Зачем Вы пришли?

Владимир Александрович улыбнулся и положил руку на край карточного стола:

— Как давно Вы знакомы с Луизой?