Бесплатный фрагмент - Когда молчат колокола

Пролог

Осень всегда пахнет тлением. Не только листвы — времени. Дмитрий Соколов, молодой фольклорист, никогда не верил в приметы, но именно осенью его жизнь, кажется, повернула туда, где границы между живыми и мёртвыми становятся тоньше. Он ехал в Каменку, глухую деревню, чтобы записать предания о ведьме и о старой церкви, стоящей на месте языческого капища. Всё это казалось простым исследованием — фольклор, легенды, архивы. Но чем ближе он подъезжал к цели, тем сильнее чувствовал, что его ждут.

Не жители — что-то другое. Что-то, что дышит под землёй, что знает его имя.

Глава 1: Осень в Каменке

Дорога к Каменке была, скорее, насмешкой над понятием «дорога», чем чем-то реальным. Я помню, как старенький «Жигули» Дмитрия, этот верный, но уже давно разваливающийся на части друг, подпрыгивал на каждом ухабе, словно пытаясь вытряхнуть из него не только душу, но и все воспоминания о нормальной жизни. Он, парень из большого города, привыкший к ровному асфальту, к ровному ходу вещей, теперь месил грязь по какой-то древней, забытой тропе, что вела в глубь русского леса. И этот лес… он дышал. Осенью, когда деревья, словно в предсмертном пылу, вспыхивали всеми оттенками красного и золотого, он становился особенно диким, особенно живым.

Воздух. Это был тот воздух, который врезается в легкие и остается там надолго. Запах прелой листвы, мокрой земли, и тонкая, едва уловимая нотка дыма от какого-то дальнего костра. Он пьянил. И, как это часто бывает с такими запахами, он ударил прямо в сердце, напомнив Дмитрию о детстве, о матери, о днях, когда мир казался проще, а сказки — реальными. И тут же, словно кто-то сжал его изнутри, в горле образовался тот самый ком, от которого хотелось закурить.

Дмитрию было всего двадцать четыре, но груз лет, казалось, был куда больше. Он был фольклорист, человек науки. Его мир строился на фактах, на логике, на том, что можно проверить, пощупать, проанализировать. И это всё было хорошо, пока… пока не ушла мама. Его единственная, самая близкая. Такая верующая, такая сильная в своей вере. Он помнил ее молитвы, ее надежду, ее руки, сжимающие четки. И помнил, как всё это оказалось бесполезным, когда она уходила. Бог, казалось, просто отвернулся. И вместе с верой в него, Дмитрий потерял что-то еще — что-то важное, что делало его человеком. Он стал вспыльчивым, циничным, и сейчас, в этой осенней глуши, он чувствовал себя еще более потерянным. Он выругался себе под нос, достал сигареты — верные спутницы в такие моменты — и выдохнул горький дым в серое, свинцовое небо.

Каменка вынырнула из тумана и осенней мглы так внезапно, что казалось, она просто выросла из земли. Пара покосившихся изб, где тускло мерцали окна, старые, кривые заборы, дома, словно присевшие от старости. Жители — ну, кто они были? — выглядывали из-за занавесок, их взгляды — смесь любопытства и опаски. Дмитрий, с его склонностью к общению, попытался улыбнуться. Он всегда умел найти общий язык с людьми, разжечь в них интерес.

Но сейчас его мысли были заняты другим. Его цель — не люди, а знание. Библиотека. Эта неказистое серое здание, выкрашенное когда-то, наверное, еще при царе Горохе, в цвет, который теперь напоминал скорее цвет старой печной сажи, было для него не просто домом для пыльных книг. Это был портал. Портал в прошлое, в ту самую информацию, которую он жаждал.

Когда он вошел, запах затхлости и старой бумаги ударил в нос, будто приветствие из другой эпохи. Пожилая женщина, с лицом, испещренным морщинами, словно карта всех деревень, которые она когда-либо видела, подняла на него взгляд. Ее глаза, маленькие и острые, словно бусинки, внимательно его осмотрели. Она не была похожа на ту, что обычно встречается в тихих сельских библиотеках. В ней чувствовалась какая-то внутренняя сила, что ли.

Здравствуйте, — Дмитрий постарался, чтобы его голос звучал дружелюбно, но в то же время профессионально. «Меня зовут Дмитрий Соколов. Я фольклорист. Приехал изучать местные предания».

Женщина, не ответив сразу, долго смотрела на него, словно пытаясь определить, что за птица залетела в ее уединенный мирок. Наконец, она кивнула, указывая на стеллажи. «Предания… Тут всякое есть. От былин до газет за прошлый век».

Дмитрий кивнул, с энтузиазмом направляясь к стеллажам. Ему не терпелось начать. Он знал, что именно здесь, в пыльных томах, хранятся ответы на многие вопросы. Он принялся просматривать корешки книг, пробегая глазами по знакомым фамилиям исследователей.

А вы что конкретно ищете? — неожиданно спросила библиотекарь, прервав его поиски. В её голосе звучала легкая настороженность.

Дмитрий обернулся. Интересуюсь местными легендами, поверьями. Хочу понять, откуда они взялись, какие у них корни.

Корни… — повторила женщина, и в этих словах прозвучало что-то такое, что заставило Дмитрия насторожиться. Что-то, что заставило его вспомнить о словах матери про то, что, изучая прошлое, нужно быть осторожным. Некоторые корни… лучше не тревожить. Они могут быть глубже, чем вы думаете.

Дмитрий пожал плечами. Его интересовали факты. Ну, я думаю, у вас тут должно быть что-нибудь про обычаи, праздники….

Женщина кивнула, немного смягчившись. Есть кое-что. Местные заметки. Записи старожилов. Только… не все так просто, как кажется. У каждой истории есть своя цена, батюшка.

Именно тогда, когда Дмитрий уже собирался перейти к конкретному поиску, в библиотеке внезапно потемнело. Свет едва пробивался сквозь пыльные окна, а где-то снаружи раздался глухой удар грома.

Похоже, дождь усиливается, — пробормотала библиотекарь, и Дмитрий почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Холодок, который не имел ничего общего с погодой. Что-то в её словах, в её взгляде, в атмосфере этого старого дома, который, казалось, дышал прошлым, заставило его напрячься. Знаете, где меня найти. Я всегда тут.

Дмитрий кивнул, чувствуя, что ему хочется поскорее выбраться из этого места. Он крепче сжал папку со старыми записями, словно она могла послужить ему некой защитой. Выйдя из библиотеки, он оказался под тем же хмурым, осенним небом. Дождь действительно усилился, превращаясь из моросящего в мелкую, но назойливую морось. Листья, мокрые и тяжелые, прилипали к асфальту — или тому, что его заменяло.

Он направился к своей машине, тем самым стареньким «жигулям», которые казались такими же чужими здесь, как и он сам. От них до его «временного пристанища» — дома на окраине — было недалеко. Он знал, что это за дом. Старый, покосившийся, с провалившимся забором, он выглядел так, словно его покинули много лет назад. Не самый лучший вариант для комфортного проживания, но для его целей — идеальный. Никто не будет его беспокоить. Он сможет спокойно разбирать эти записи, пытаться понять, что же за тайна скрывается за стенами этой деревни.

Когда он подъехал к дому, дождь стал совсем сильным. Машина зашуршала по грязи, поднимая фонтаны воды. Дом встретил его молчанием. Серый, ветхий, с облупившейся краской, он выглядел одиноким и забытым. Дмитрий заглушил мотор. Тишина, нарушаемая лишь шумом дождя и отдалённым треском ветра в деревьях, казалась гнетущей. Он открыл дверь машины. Сырой, холодный воздух тут же окутал его.

Взяв папку, он вышел наружу. Дверь в дом была не заперта, а скорее, просто прикрыта. Он толкнул её, и она со скрипом отворилась, пропуская его внутрь. Внутри царил полумрак, даже несмотря на то, что снаружи ещё теплился дневной свет. Воздух был спёртым, пахло пылью, сыростью и чем-то ещё… чем-то неуловимо знакомым, но неприятным. Может быть, это был запах старого дерева, которое уже начало гнить.

Дмитрий прошёл в единственную комнату, где, судя по всему, можно было находиться. Здесь была старая печь, покосившийся стол и пара стульев. Он поставил папку на стол, осторожно стряхнув с неё капли дождя. Похоже, дом был пуст уже очень давно. В углу стоял какой-то старый сундук, покрытый толстым слоем пыли.

Он попытался разжечь огонь в печи, чтобы согреться и прогнать эту гнетущую атмосферу. Но дрова, казалось, были сырыми, и из трубы поднимался лишь жалкий дымок. Он решил пока отложить это занятие. Его больше волновала та самая папка. Он открыл её снова.

Вырезки из газет, пожелтевшие от времени. Некоторые были настолько ветхими, что рассыпались в руках. Он начал их внимательно рассматривать. Местные новости, объявления, заметки о сельском хозяйстве… Но среди этого обыденного быта, он начал замечать что-то странное. Какие-то обрывки информации, которые, как ни странно, перекликались с тем, что он слышал от библиотекаря. Упоминания о «недобрых временах», о «странных происшествиях», о «жителях, которые покидали деревню», словно спасаясь от чего-то. Не было ничего конкретного, никаких прямых указаний на какое-то одно поверье. Но между строк, в этих полузабытых статьях, чувствовалось что-то. Что-то, что заставляло его ощущать растущую тревогу.

Он взял одну из вырезок. Это была заметка из какой-то местной газеты, датированная, кажется, пятидесятыми годами. В ней говорилось о «загадочном случае гибели скота» в одной из деревень неподалеку, и как местные жители потом долго шептались, что это «нечистая сила». А рядом, на другом клочке бумаги, было написано что-то вроде: «…старуха, что с глазами, полными скорби…»

Внезапно, за окном раздался треск. Негромкий, но отчётливый. Как будто что-то сломалось. Дмитрий вздрогнул, оторвавшись от чтения. Он посмотрел в окно. Сквозь пелену дождя, сквозь пожухлые ветви деревьев, он увидел… тень. Короткая, мелькнувшая тень, которая, казалось, проскользнула за окном.

Он замер, прислушиваясь. Шум дождя был сильным, и он не мог разобрать, был ли это просто ветер, играющий с ветками, или что-то ещё. Но ощущение чего-то неправильного, чего-то чужого, усилилось. Тревога, что начала зарождаться в нём ещё в библиотеке, теперь нарастала, становясь почти осязаемой. Казалось, сам дом затаил дыхание, в ожидании чего-то.

Именно в этот момент, когда тишина, казалось, сгустилась до предела, нарушаемая лишь монотонным рокотом дождя, дверь в комнату, которую он лишь приоткрыл, с лёгким скрипом отворилась шире. И в проёме появилась фигура. Молодая девушка, её волосы были влажными от дождя, и на плечах её висела старая, потрёпанная сумка. Её глаза, большие и испуганные, встретились с глазами Дмитрия. Она явно не ожидала его здесь увидеть.

Ой! — выдохнула она, отступая на шаг. «Я… я думала, тут никого нет. Хотела переждать грозу…»

Её голос был тихим, немного дрожащим. Она явно была напугана. И в её глазах Дмитрий увидел нечто такое, что заставило его забыть о тени за окном. В её взгляде было отражение его собственного страха, но в то же время — какое-то странное понимание.

— Переждать грозу? — его голос прозвучал глухо, непривычно даже для него самого. Он всё ещё не мог до конца прийти в себя. — Здесь?

Девушка кивнула, её взгляд скользнул по пыльной комнате, задержавшись на Дмитрии, а затем снова на окне, откуда доносился шум бушующей стихии.

— Да… — она поджала губы. — У нас там… погода разыгралась не на шутку. Я шла к бабушке, а тут… это место. Оно как-то… кажется, всегда было тут. И казалось, что оно пустое.

Она говорила, и в её словах была какая-то наивность, но в то же время — тонкая нить чего-то более глубокого. Дмитрий смотрел на неё. Она была насквозь мокрая, одежда прилипала к телу, но в её испуганных глазах мелькнуло что-то, что заставило его забыть о собственном дискомфорте.

— Я Дмитрий, — представился он, пытаясь звучать более приветливо. — Я здесь… по делу. В командировке. Снимаю этот дом.

— Анна, — ответила она, всё ещё немного настороженно. — Я живу здесь, в Каменке.

Анна. Это имя. Оно прозвучало как-то… знакомо. Но он не мог вспомнить, где мог его слышать. Может, в записях библиотекаря?

— У меня тоже не лучше, чем снаружи, — Дмитрий кивнул на пыльные стены. — Я пытался растопить печь, но дрова сырые.

— Здесь всегда так, — тихо сказала Анна. — Дом старый. И, кажется… он не любит, когда его беспокоят.

Она произнесла это так просто, так естественно, что Дмитрию стало не по себе. Не любит, когда его беспокоят? Это что, местный фольклор, который она впитывала с молоком матери?

— Вы… верите в такие вещи? — спросил Дмитрий, пытаясь сохранить свой привычный, скептический тон.

Анна на мгновение замялась. Её взгляд стал более задумчивым.

— Я… я не знаю, во что верить, — тихо сказала она. — Но я чувствую. Чувствую, когда что-то не так. А здесь… здесь всегда было не так.

Она подошла ближе к печи, осторожно касаясь её рукой.

— Эти дрова, — она провела пальцем по мокрой древесине. — Они слишком влажные. И воздух… он тяжёлый. Как будто что-то давит.

Дмитрий смотрел на неё, пытаясь понять, что происходит. Эта девушка… её слова, её взгляд… что-то в ней резонировало с его собственным, затаённым ощущением. И вдруг, в её присутствии, холод, который сковал его после библиотеки, стал чуть менее острым.

— Я… я приехал сюда по работе. Изучаю местные предания.

— Предания… — Анна кивнула, её глаза снова расширились. — А… вы про те, что связаны с этим местом? С той, кто…

Она замолчала, словно опасаясь произнести что-то вслух.

— С той, кто? — подтолкнул её Дмитрий. Его научный интерес боролся с нарастающим личным любопытством.

Анна подошла к столу, осторожно, словно боясь спугнуть, прикоснулась к папке.

— Я… я не знаю, что вы там нашли, — тихо сказала она. — Но здесь, в Каменке, есть вещи, которые лучше не трогать. И истории, которые лучше не раскапывать. Особенно когда идёт такой дождь.

Она подняла взгляд на Дмитрия, и в этот момент он почувствовал, как мир за пределами этого ветхого дома, с его бушующей грозой, вдруг стал казаться… менее важным. В её глазах, полных одновременно испуга и какой-то странной, глубокой печали, он увидел проблеск того, чего так долго не мог найти в себе — отголосок веры.

Дмитрий сглотнул. Казалось, горло пересохло, хотя воздух был сырой и тяжелый. Он почувствовал, как сигаретный привкус во рту вдруг стал противным, горьким, словно дым был лишним в этой комнате, где витала какая-то иная, древняя густота.

— Вы ведь… — начал он, сам не зная, что именно хотел спросить. Вы ведь тоже это чувствуете? Вы верите? Вы боитесь? Но слова застряли.

Анна словно прочитала его колебания. Она присела на край стула, поставила сумку рядом и сказала:

— Здесь всегда так. Сколько себя помню — тишина, но не настоящая. Она… давит. Будто кто-то дышит рядом, но молчит.

Дмитрий усмехнулся — скорее для себя, чем для неё. Это была его обычная маска: если страшно, пошути.

— Тишина, которая дышит? — он попытался, чтобы голос звучал иронично, но вышло натянуто.

Анна не улыбнулась. Только слегка качнула головой, будто подтверждая: да, именно так.

В комнате что-то щёлкнуло — может, старая балка дала усадку, может, дверь поддалась сквозняку. Но звук прозвучал так, будто кто-то специально напомнил о своём присутствии. Дмитрий напрягся. Анна же осталась спокойной — или только делала вид.

Она посмотрела на окно, за которым всё ещё хлестал дождь, и тихо добавила:

— Иногда мне кажется, что это место помнит больше, чем люди. И не хочет отпускать.

С этими словами она медленно поднялась, будто собиралась уходить, но задержалась у стола, скользнув взглядом по вырезкам и пожелтевшим заметкам. Её пальцы чуть дрогнули, когда она увидела ту, где упоминалась «старуха с глазами, полными скорби».

— Вы нашли про неё? — её голос стал тише, почти шёпотом. — Про старуху…

Дмитрий напрягся.

— Так вы знаете эту историю? — спросил он, но Анна не ответила сразу.

Она только посмотрела на него тем самым взглядом, который был старше её лет, — взглядом человека, который знает больше, чем хотел бы.

И именно в этот момент Дмитрий понял, что поездка в Каменку не будет похожа ни на одну из его экспедиций. Здесь не получится спрятаться за научными терминами и ссылками на труды исследователей. Здесь придётся столкнуться лицом к лицу с тем, что он всегда отрицал.

А за окном тень, которую он видел минутой раньше, снова скользнула мимо, и теперь уже казалось, что она не снаружи — а где-то внутри.

Анна задержала взгляд на вырезке, словно боялась, что бумага оживет прямо у неё в руках. Потом глубоко вдохнула и, будто приняв какое-то внутреннее решение, отстранилась.

— Мне пора, — сказала она, тихо, но решительно. — Гроза стихает. Бабушка будет ждать.

Дмитрий хотел что-то возразить — мол, ночь, дождь, опасно идти одной, — но слова снова застряли. Он почувствовал странную слабость, словно всё вокруг решало за него.

Анна взяла свою сумку. У двери задержалась, обернулась. В её глазах мелькнула тень — не страха даже, а предчувствия.

— Я ещё вернусь, — сказала она. — Если… если вы захотите слушать.

И эти слова, простые на вид, легли на сердце Дмитрия тяжелее любого предания или газетной заметки. Потому что в них было обещание. Или предупреждение.

Она шагнула за порог, и дом будто облегчённо выдохнул. Дождь и правда утихал, но тишина теперь казалась плотнее, гуще. Дмитрий остался один, с папкой вырезок и навязчивым ощущением, что в комнате кто-то ещё остался — не Анна, не он.

Он закурил, чтобы прогнать дурные мысли. Но дым не помог. Снаружи послышался плеск шагов по мокрой земле, всё слабее, пока не стих совсем. И в этот момент старый сундук в углу тихо скрипнул. Сам по себе.

Глава 2. Разбирая память

Дом замолчал. Тишина была вязкой, как трясина, и Дмитрию казалось, что каждый его шаг звучит слишком громко. Он потушил сигарету в старой жестяной крышке — пепельницы тут, разумеется, не было — и снова сел за стол.

Перед ним лежали вырезки. Газетные заметки, почерневшие от времени обрывки, записи с неровным почерком. Всё это выглядело как мусор, но вместе складывалось в тревожный узор.

«…недобрые времена…», «…гибель скота…», «…страх перед черной силой…».

Он пробежался глазами по строчкам, но мысли уплывали. Всё снова возвращалось к матери. Её лицо, худое и осунувшееся в последние дни. Её руки, цепляющиеся за четки так, будто можно было вымолить дыхание ещё хоть на один час. Её губы, что шептали молитвы, не получившие ответа.

Бог отвернулся. Эта мысль была занозой, которая никогда не переставала болеть. И чем дольше он сидел в этом старом доме, тем сильнее ощущал, как воспоминания и слова в папке смешиваются, давят, выдавливают кислород.

Он попытался отвлечься и взял следующую вырезку. В ней говорилось о странных обрядах, которые местные проводили во времена бед. «…песни у костров, жертвенные куклы, хор, обращенный к лесу…» — строки вызывали лёгкое недоумение. Для фольклориста всё это должно было быть просто материалом для анализа. Но сегодня слова были другими: они смотрели на него, как живые глаза.

Снаружи послышался новый звук — не дождь и не ветер. Это был ритмичный, странно ровный стук. Будто кто-то шёл по двору, медленно, мерно. Дмитрий застыл, прислушиваясь. Но через секунду стук растворился, словно и не было.

Усталость, сказал он себе. Всего лишь усталость.

Он уронил голову на руки, но закрыв глаза, не почувствовал облегчения. В темноте ему тут же привиделся сон — слишком яркий, слишком настоящий. Он снова стоял у постели матери. Она смотрела на него глазами, полными скорби. А за её плечами тянулись тени. Они колыхались, как пламя свечей, и в их безликих очертаниях Дмитрий узнал что-то своё, слишком личное.

Он проснулся резко, будто кто-то толкнул его. В комнате пахло сыростью и пеплом от неудачно растопленной печи. Ветер за окном стонал в щелях.

И только тогда он заметил: одна из газетных вырезок, та самая про «старуху с глазами, полными скорби», лежала не там, где он её оставил. Будто кто-то сдвинул её ближе к краю стола.

Он долго сидел, не отрывая взгляда от вырезки, словно старуха с выцветшей фотографии могла ожить, если моргнуть. Сердце колотилось, хотя ничего явного не произошло. Логика внутри Дмитрия кричала: «Ты просто уронил лист, вот и всё!» Но что-то в нём знало: нет, это было движение — чужое, намеренное.

Чтобы отвлечься, он решил выйти наружу. Воздух после грозы был влажный, с примесью сырой земли и горьковатого дыма. Деревня утопала в тумане, крыши казались силуэтами, а редкий лай собаки отзывался эхом, будто издалека.

У калитки стоял человек. Старик, худой и сутулый, в выцветшей ватнике. Лицо серое, почти сливалось с утренним туманом, глаза — тусклые, как два стеклянных камня.

— Вы… Соколов? — хрипло спросил он.

Дмитрий кивнул.

— Фольклорист. Приехал работать.

Старик долго молчал, разглядывая его, словно хотел увидеть что-то под кожей. Потом сплюнул в сторону.

— Работать… Тут не работать надо. Тут молиться надо. А ты не молишься. Видно по глазам.

Слова прозвучали не как упрёк, а как констатация факта. Дмитрий сжал зубы, удержавшись от резкого ответа.

— Мне нужны лишь истории, — сухо сказал он. — Предания, записи.

Старик фыркнул, словно услышал детскую глупость.

— Истории… Они тебя сами найдут. Ты уж не радуйся. — И, развернувшись, пошёл прочь по размокшей дороге.

Дмитрий смотрел ему вслед, пока тащащаяся фигура не растворилась в тумане. Слова старика застряли в голове, как ржавый гвоздь: «Ты не молишься».

Он вернулся в дом, сел за стол и снова раскрыл папку. Вырезки будто шептались между собой. Каждая фраза цеплялась за другую, складываясь в странный хор: «страх… гибель… тени…»

И тут он заметил на полях одного листка пометку карандашом: неровный почерк, женский. «Не ходи туда, где колокола молчат.»

Эти слова были написаны так, будто писавший торопился, боялся, что не успеет.

Дмитрий провёл пальцами по этой надписи. И в этот миг ему показалось, что за окном снова мелькнула знакомая фигура — тонкая, женская. Анна? Но когда он выглянул, улица была пуста.

Он вернулся к столу, и вдруг осознал: да, она обещала вернуться. Но когда? И главное — зачем?

В ту ночь сон пришёл к нему без предупреждения.

Сначала — темнота. Та самая густая, вязкая, будто смола. Потом — комната, где когда-то стояла кровать матери. Дмитрий сразу понял, что это сон, но почему-то не захотел просыпаться. В углу тускло горела лампа, но света было мало, он только подчеркивал тени, тянувшиеся по стенам.

Мать сидела на кровати. Слишком бледная, слишком усталая, но её глаза сияли так, как он не видел даже в последние дни. Она смотрела прямо на него, и в этом взгляде не было упрёка. Только скорбь. Та самая, о которой он читал в заметке про старуху.

— Ты не должен здесь быть, — сказала она. Голос её был тихим, но слова отозвались громом внутри его черепа.

— Мам… — сорвалось с губ Дмитрия. Он шагнул к ней, но тени сзади начали колыхаться, будто живые. Их было всё больше. Они тянулись к нему, к матери, и он вдруг понял, что это не просто тени — это голоса. Забытые молитвы, несказанные слова, чужая боль.

— Не ходи туда, где молчат колокола, — прошептала мать и закрыла глаза.

Тени сомкнулись, и сон оборвался.

Он проснулся в холодном поту. Сердце колотилось так, что казалось — дом вот-вот услышит. Воздух был тяжелый, пахло мокрым деревом и гарью. Дмитрий сел на постель, провёл ладонями по лицу. И только тогда заметил, что одна из вырезок валяется прямо у его подушки. Та самая, с надписью карандашом.

«Не ходи туда, где колокола молчат.»

Его рука дрогнула.

Сон оставил в голове вязкий осадок. Дмитрий весь день ощущал, что внутри него будто поселилась заноза, и каждое движение, каждая мысль цеплялись за неё. Он снова и снова вспоминал мамино лицо и слова, сказанные во сне: «Не ходи туда, где молчат колокола».

Он пытался отвлечься записями. Раскладывал вырезки на столе, словно куски пазла, и искал узор. Но всё складывалось в один и тот же ритм: гибель, страх, скорбь, бегство. Будто у деревни была своя память, и она не позволяла её забыть.

Иногда ему чудилось, что кто-то ходит по двору. Сухой шаг по мокрой земле, едва слышный, но слишком ритмичный для ветра. Он несколько раз выглядывал в окно — пусто. Только туман и старый забор, который скрипел от ветра, будто разговаривал сам с собой.

После полудня он решился выйти. Воздух был пропитан влагой, на крышах ещё блестели капли дождя. Деревня встречала молчанием. Люди не выходили навстречу, не здоровались. Несколько бабок у колодца при его приближении замолкли и отвернулись.

— Добрый день, — сказал он, стараясь звучать непринуждённо.

Ответа не последовало. Только короткий крестный знак, который одна из женщин черкнула в воздухе, даже не глядя на него.

Дмитрий почувствовал, как в груди шевельнулась злость. Но вместе с ней — холодное предчувствие. Словно сам факт его приезда уже что-то сдвинул в этой деревне.

На окраине он снова встретил Анну. Она сидела на поваленном бревне, перебирая сухую траву в руках, и выглядела так, будто ждала его.

— Вы не спали, — сказала она, глядя на него пристально.

— С чего вы взяли?

— По глазам видно. Здесь сны тяжёлые. Они цепляются.

Он хотел отмахнуться, но вместо этого спросил:

— А вы? Вам тоже снятся… такие?

Анна опустила взгляд.

— Тут всем снятся. Только не все признаются.

На какое-то время они замолчали. Лес рядом шумел сухо и глухо, словно выдыхал старый, пыльный воздух. Дмитрий поймал себя на мысли, что рядом с этой девушкой ему почему-то легче. Даже страшные слова звучали у неё не угрожающе, а просто… как факт, с которым нужно считаться.

— Вы обещали рассказать, — сказал он наконец. — Про старуху.

Анна вздрогнула, словно он коснулся чего-то личного.

— Её звали Анна, — произнесла она тихо. — Как меня. Люди говорили, что она несла беду. Но разве горе приходит по доброй воле? У неё отняли всё, а потом сказали: «Ты виновата». И она ушла… туда. — Анна махнула рукой в сторону, но не уточнила куда.

Дмитрий хотел спросить дальше, но девушка поднялась.

— Мне пора, — сказала она. — Но я ещё вернусь.

И ушла так легко, будто растворилась в тумане.

Когда Дмитрий возвращался к дому, его снова нагнал старик, которого он видел утром. Тот самый, в ватнике, с мутными глазами. Старик остановился напротив, перегородив дорогу.

— Ты с ней говорил? — спросил он глухо.

— С кем?

— С девкой этой. С Анной. — В голосе его прозвучал почти страх. — Смотри, чужак. Она тоже знает больше, чем должна.

Дмитрий открыл рот, чтобы ответить, но старик уже пошёл прочь, шаркая по сырой земле.

Вернувшись в дом, Дмитрий долго сидел в темноте. Вырезки снова легли перед ним. Слова сливались в единый хор, а за окном, в отражении чёрного стекла, ему вдруг показалось, что кто-то стоит и смотрит внутрь.

Он моргнул. Пусто.

Но ощущение чужого взгляда осталось.

Ещё долго он сидел у стола, не включая свет. Комната постепенно сливалась с темнотой, и только редкие вспышки молнии где-то вдали выхватывали из мрака стол, сундук, пачку вырезок.

Он пытался читать, но слова рассыпались, превращались в бессмысленные символы. В голове снова и снова вставала мать — её руки с чётками, глаза, полные скорби. И рядом с этим образом всё чаще накладывался другой: взгляд Анны, настороженный и печальный, будто она знала то, чего он пока не готов понять.

Часы на стене — старые, ржавые — тикали неровно, с паузами, словно спотыкались. В какой-то момент тиканье слилось с чем-то иным: мерным гулом, далёким, как будто под землёй. Дмитрий поднял голову — звук стих.

Он выругался сквозь зубы, сжал виски.

Это просто усталость. Грёбаная усталость.

Он лёг прямо на жёсткую кровать, даже не раздеваясь. Дождь за окном утих, и от этого тишина стала ещё плотнее. Дом словно прижался к нему всей своей ветхой массой.

Сон пришёл быстро.

Он снова оказался в лесу. Осенние деревья стояли мёртвыми рядами, листья не шелестели, а смотрели на него пустыми прожилками. Впереди вырастала тёмная громада. Не церковь и не дом. Что-то иное — без формы, но с ясным ощущением древности.

И там, в глубине, он услышал колокольный звон. Нет, не звон — глухой, захлебнувшийся звук, как если бы колокол пытался крикнуть, но его горло перехватили.

Он шагнул ближе и увидел фигуру. Женщина. Старуха в тёмном платке, глаза её горели скорбью и ненавистью одновременно. Она подняла руку и указала прямо на него.

— Поздно, — сказала она. Голос её был похож на скрежет ржавого железа. — Ты уже здесь.

Дмитрий дёрнулся, вырываясь из сна. В комнате было темно, сердце колотилось так, что в ушах гремело сильнее, чем в том сне. Он сел, хватая воздух.

И только тогда заметил: окно в комнате было приоткрыто. Хотя он к нему не подходил.

Шум ветра сквозь щель напоминал стон.

Так закончился его второй день в Каменке. И где-то глубоко внутри Дмитрий понял: отсюда обратного пути уже не будет.

Глава 3. В тени капища

Утро в Каменке встретило его так, будто ночь не кончалась вовсе. Туман лежал на улице тяжёлым саваном, и сквозь него едва пробивались крыши изб. Деревня дышала медленно, сонно, но в этом дыхании было что-то тревожное — как у больного, который притворяется здоровым.

Дмитрий вышел во двор, закурил. Дым резал горло, но привычка была крепче, чем отвращение. Земля после дождя липла к ботинкам, и от этого казалось, что деревня не хочет его отпускать.