16+
Когда давали имена…

Объем: 78 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Подкатило лето всуе, незаметно

Виктору Жданову

Подкатило лето

всуе, незаметно,

и слезою божьей тихо у ручья

вновь роса упала

сонная на скалы,

снова обогрета родина моя.

И не как попало,

медленно, помалу,

солнце сотворило чудо из чудес,

в зёрна хлорофилла

дивно обрядило

эти долы, скалы, небеса и лес.

И опять смущенье,

кто привёл в движенье,

кто создал, лелея, эти существа?

Разве от испуга

гибко и упруго

по сырому лугу клонится трава.

Остаётся спорным:

гордым иль покорным

в стороне российской пребывает лес,

и о нашем веке,

человечьем веке,

и о человеке, чуде из чудес.

Под седую старость

понимаешь малость,

что дано невечно чудо из чудес,

что и ты, прохожий,

лишь немного вхожий

в эти долы, скалы, небеса и лес.

И что счастье в жизни,

этак, лет за тысячи,

раз войдя в него, в то чудо из чудес,

помни: всё от бога,

не обидь другого,

эти долы, скалы, небеса и лес.

Как печальна картина сия

В. Т. Волошину

Как печальна картина сия,

как грустна и печальна, ей богу.

Сапоги, колеса колея,

этот дикий намёк на дорогу.

Я месил эту дикую грязь,

эту землю родную до боли,

до зари к ней по пояс склонясь

и к заре разгибаясь от поля.

И кому, не щадя моих сил,

будто надо действительно, чтобы

я, хребет надрывая, месил

эту грязь, эту землю до гроба.

кто, какой лицедей-ловелас,

за какую казённую льготу

ободрал меня тысячи раз

лишь за то, что я много работал.

Как печальна картина сия,

как грустна и печальна, ей богу.

Бог воздаст. А пока колея,

сапоги и намёк на дорогу.

Песня

Б.А.В.

Метель легла дороге вспять,

но трасса у развила

вильнула вправо и опять

метель перехитрила.

Рвут колёса дорогу со скоростью сто,

напряжённо неся своё бремя,

им увязывать выпало вместе зато

расстоянье, пространство и время.

Но слева ветру нипочём,

всё ищет жертву где-то,

и пляшут бесы под лучом

уже под ближним светом.

И опять по кривой в белоснежной огне

проплывает зелёная птица.

Сотни верст за спиной, только хочется мне

до рассвета домой воротиться.

И ветер правый, боковой,

слабеет у залива…

И снова трассу по кривой

мы рубим торопливо…

Не горюй, мы с мотором всегда заодно,

мы умеем нести своё бремя,

просто связывать, видно, не всем суждено

расстоянье, пространство и время.

Предосенний туман робко тронул подножия сосен

Предосенний туман робко тронул подножия сосен

Их сейчас усыпит пелена потускневшей зари,

и они поплывут, невесомые, медленно в осень.

Только ты не спеши, ты постой, ты ещё посмотри.

В этом мире мы все, все мы птицы немного, по-свойму.

Ты прекрасна. Тебе высоко красоваться и петь.

Я бескрылый давно и болотом бреду беспокойно.

Мне идти и трубить, и уже никогда не взлететь.

За собой не позвать с высоты белорылую стаю.

И сейчас, созерцая, как сосны над миром плывут,

я клянусь перед миром, клянусь пред тобой, дорогая,

что взлечу лишь посмертно, к Олимпу, где боги живут.

Мне б ботфорты надеть и на рынке сидеть,

поторговывать,

да тесна в сорок обувь на вырост, как видно уже.

Несть свой крест, есть свой хлеб — что тут нового?

Разве что все мы птицы, по-своему, где-то в душе.

Я нарисую птицу

Елене

Я нарисую птицу,

не натюрморт — портрет.

Гордую, как орлицу,

быструю, как синицу,

птицу, которой нет.

Я нарисую птицу:

лебедя, журавля,

птицу, что с детства снится,

как в белосинем ситце

издалека Земля.

Певчую нарисую,

чтобы с холста и рам

песнь свою непростую

не налету, не всуе

пела мне по утрам.

Ну а когда парила

в два голубых крыла,

чтоб утончённой, милой

и превеликой силы

птица моя была.

Только, такое дело,

прямо из под пера,

выпорхнув, улетела

птица девочкой в белом…

снова пришла пора.

И не себе, отчасти,

тысячи лет, портрет

делаем в одночасье

той, что приносит счастье,

птицы, которой нет.

Когда раскрывалась душа

Когда раскрывалась душа,

как редко она раскрывалась,

и не наугад, не спеша,

вначале на самую малость,

и обожествляла собой

истоки и перворожденье…

И скалы, и моря прибой,

и даже что до сотворенья

собой окрыляла душа…

Как певчая из заточенья,

была она так хороша,

как таинство предощущенья

что скалы и злая волна,

что вечно седыми казались,

от тысячелетнего сна

пробудятся и пробуждались.

Обряд виртуозно верша

волшебным смычком Паганини,

одухотворяла душа

и храмы, и звёзды над ними.

А был он совсем не извне,

и гения ярче найти ли?

Жаль, скрипка играла не мне,

но музыкой музы гордились.

Он так и умер в неизвестности

Он так и умер в неизвестности.

Претила слава и ему.

Упрёки: в музыке нет светскости,

унёс непризнанным во тьму.

А музыка, рекой бедовою,

уйдя за стены, купола,

не светскою и не церковною,

она божественной была.

Она, как крестное знамение,

буравит лабиринты жил

и наполняет вдохновение

восторженным потоком сил.

Потомок, наслаждайся, мучайся,

иди за нею и пока

не сожалей о гордой участи —

она переживёт века.

Она уже всем миром узнана,

и принята, и прощена,

без импресарио, продюсерства,

как запоздавшая весна.

Она течёт и возвышается

из глубины, издалека…

Так виртуозно Бах общается

с тобой, мой друг, через века.

Песню жизни свою сам пою, создаю

Песню жизни свою сам пою, создаю.

И когда не хватает кому-то тепла,

всё, что в сердце имею своём, отдаю,

чтобы поле радело и песня была.

А взамен боль и горе людское беру,

мутным выплеском ночью на лист уроню.

Так рождаются строки кричать на миру,

удивляясь и радуясь новому дню.

По земле будут люди другие ходить,

будут песни другие сопутствовать им.

И на поле моём будут счастливо жить,

называя его беззаботно своим.

Поэзия

Волочусь за тобой, волочусь столько лет безутешно,

моя добрая-добрая, милая кляча моя.

Или я несчастливый, или попросту отроду грешный,

от того ли бреду за тобой неприкаянным я?

Ты спокойна, расчётлива, просто невозмутима.

Этот воз, не бунтуя и не пререкаясь, везёшь.

Не по воле богов, по ошибке проказника джина,

всё везёшь и везёшь, лишь ушами беззвучно прядёшь.

Неужели тебе незнакома весны лихорадка?

Неужели тебя не смутил соблазнитель — апрель?

И не стать ли тебе, о моя горевая лошадка,

вольнокрылым пегасом, парящим под гомон и трель?

И она прозревала и делом, почти что последним,

расправляла крыла, надлежащую выказав дрожь.

Говорила: ты прав, распрягай меня, слышишь, немедля,

а свой воз ты умеешь, ты сам без меня довезёшь.

И уже отряхнувшись от вечно мозолившей сбруи,

стороной, элегантно пройдя придорожный лужок,

задала стрекача, так что огненным веером струи,

струи искр разлетались, визжа, у неё из-под ног.

И стонала планета, и падало небо с испуга

на весенний, пьянящий свободой и потом навоз…

Я от связки устал, отпускаю последнего друга,

чтоб тянуть одному этот грешный, пожизненный воз.

Поэт в России…

Е.А.Евтушенко

Любовь, как коротка она.

Звездой ночною в утешенье

ей упадать. Обречена

поэтом на самосожженье.

И через муки маяты,

под жерлами версификаций,

он выливает, как цветы,

под натиск света куст акаций,

стихи. Сей выплеск — всплеск души,

в них отзвук — звук сердцебиенья.

Они постольку хороши,

поскольку преданы забвенью.

Когда поэтова душа

уже отделена от тела,

строфой и рифмою дыша,

к нам пробирается несмело,

и по задворкам, и задам

приходит, мучаясь, капризна,

на пир ехидствующих дам,

она на собственную тризну.

Она является как тень,

как призрак, еле уловима.

Она не вздыблет жизни день,

она не более, чем тень,

а ночь долга неумолимо.

Хотя и лёгок мысли бег,

под солнцем ей не прокормиться,

и потому свой долгий век

влачит поэзия в темнице.

Не потому ль взведён курок?

Нет, палачу поэт не пара,

ему всегда прописан срок,

десятка вместо гонорара.

Вознёсся Лермонтов, глупя,

за Пушкиным. Дуэль со всеми!

Кому пожертвовал себя

и Маяковский, и Есенин?

А Гумилёв, а Мандельштам,

а Хармс, а Кедрин? И кому же

их жизни помешали там,

где сам поэт давно не нужен?

Ахматова и Пастернак,

и Заболоцкий, и Жигулин,

сполна испив, лишь бог весть как

не угодившие под пули.

Ушли Цветаева, Рубцов,

Высоцкий и Тальков, я вижу

страну поэтов-мертвецов

и тишь задумчивую выше

чуть впереди твоей судьбы…

Зачем, Россия, с укоризной

тела их втиснуты в гробы,

и наспех спета злая тризна?

Постскриптум лживит, спасу нет.

Помин. Похмел. Народ умаслен.

Кому? И почему поэт

в моём отечестве опасен?

Кого смывал девятый вал

его порывов, откровений,

и кто нам в головы вбивал,

что враг народа дивный гений?

Закрыты на лета, навек,

живые кладези. Похоже,

поэт в России — не поэт,

заложник выстраданной ноши.

И до поры лишь не убит

отцами гор и нищим бытом,

— ещё быть пишет, быть влачит,

пока ещё не знаменитый…

Пророки все умерщвлены,

покуда денщики у власти.

Не от того ли все напасти

и бездны у моей страны?

Обозлясь на себя и со зла

Обозлясь на себя и со зла,

одурев от досады и злобы,

я разбил все свои зеркала

на осколки колючие, чтобы

их уже никогда не сложить,

ну а если и сложишь, не склеить,

если сердцу уже не ожить,

если попросту не во что верить.

Зеркала. О мои зеркала!

Вы привыкли, дурача, к изменам.

Вы само отражение зла,

и поэтому ртутью по стенам

растеклись. Видно, время пришло,

но я слышал в их трепете, боже:

Научись не разбрасывать зло,

если доброе сеять не можешь.

Никому не желаю со зла

не собрать — разбросать, не слукавить,

и кривые свои зеркала

по осколкам укладывать в память.

Я стихи сослагал

Я стихи сослагал,

но они никому не нужны,

разве что лишь тебе,

о бездомный, не спящий в ночи.

И тогда я решил:

запечатаю вещие сны

в разноцветные кирпичи.

И построю из них

много, много домов и печей.

И меня поминать

будут многое множество лет.

Будут счастливы люди

в домах из моих кирпичей,

в кои душу вложил поэт.

Сыну

Ты вновь приснился маленьким во сне,

за шею обхватив, как только мог,

прижавшись детской щёчкою ко мне,

к моей щеке. Прости меня сынок,

что не всегда на помощь в трудный час,

и мог узнать, и сразу поспешить,

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.