Бесплатный фрагмент - Книжный червь

Очень приятно отправлять такой роман в путь, даже само название отвечает писательскому сердцу, казалось бы, червь, но в этом есть и приятная ассоциация, именно в этом, настоящий писатель действительно схож с книжным червём, который медленно и часами, годами, ежедневно поедает нашу общую материю, которую мы называем нашей жизнью, в романе это название идёт с негативной реакцией, отвращением, но такова героиня романа, вещизм нового дня затмил глаза обывателя, если такое черветочение не приносит денег, благ, то этот червь, гадок, неприятен, но писатели, если и являются в глазах скудоумного обывателя червями, то они благородные черви, от которых исходит свет, потому что их нелёгкий труд, порой каторжный труд приносит знание, радость, счастье от пережитых эмоций, ведь писатель, как и актёр всё что поедает — если уж мы с этим сравниваем, пропускает через себя, через собственное здоровье, душу, он больше чем актёр, ведь он создаёт это, а подходов к своему детищу не один, два, три, как это бывает у актёров, а десятки, порой писательский труд — это превращается в каторгу, не имеющую конца — в отличие от актёра, который учит роль однажды, но эту каторгу он избирает сам, поэтому и писателями становятся немногие, поэтому и бытует такое выражение: Если можешь не писать, то не пиши. Пишут только те, кто не может не писать.

У Михаила Соловьёва есть главное, у него очень точное направление, направление настоящего писателя.

Он будет дарить жизнь прекрасным произведениям. А они будут дарить настоящую жизнь читателю. Его чистые помыслы. Его красивую душу

Роман написан легко, как и читается, просто и завязан на самых истребуемых человеком отношениях.

Он о чистой настоящей любви, о людях, которые не испугались обстоятельств и нашли себя и своё счастье в этом мире.

О большой любви.

И о писателе.

Много лет назад, когда страна захлёбывалась литературной макулатурой, развращающей, человека, вкусы, и многих уже начинало подташнивать от всего этого, я сидел в компании большого критика, в прямом смысле этого слова, декана кафедры критики литературного института им. Горького В. Гусева, мы говорили о большом упадке настоящей русской литературы, тогда он сказал, что похоже, читатель начинает уставать от всей этой непотребщины, что она перестаёт усваиваться, что придёт время и появятся новые писатели и первым бестселлером, который будет написан, будет тургеневская « Ася».

Это не тургеневская «Ася». Это только правильный выбор. Только радостно уже, что дождался. Мне выпала честь быть председателем жюри литературной премии «Союза писателей», и я рад, что именно я инициировал присудить автору первую премию 2018 года за лучший роман о писателе, у которого в данном романе появилась мечта о вершинах писательского мастерства, как, похоже, у самого автора, написать новый роман о Мастере и Маргарите.

Посмотрим.

Владимир Крымский. Писатель, член высшего Совета творческого мастерства профессиональных Союзов и общественных объединений и Литературной Палаты России.

Книжный червь

Глава первая «Новая школа»

Платон шёл домой из школы, прижимая к груди ранец, который казался ему больше и тяжелее, чем он сам. День выдался непростым — новая школа, новые лица, новые учителя. Всё казалось чужим. Даже двор у многоэтажки, куда семья недавно переехала, был пока непривычным: пахло свежей штукатуркой и пылью, дворники лениво сгребали листья, а ребята бегали, словно давно уже обжились.

Платон постоял у подъезда, не решаясь никуда идти. Но тишина квартиры казалась ещё более чужой, чем шум двора, и он, вздохнув, пошёл дальше.

На скамейке у песочницы сидел мальчишка с вихром на голове и держал в руках деревянную палку, которой рисовал линии на земле. Завидев Платона, он подскочил и, как будто давно его ждал, заговорил:

— Эй, я тебя видел сегодня в школе! Ты тоже в наш второй «Б» теперь ходишь?

Платон замялся, но всё же кивнул:

— Да… А ты — Петя?

— Угадал! — радостно воскликнул мальчишка и тут же шагнул ближе. — А я сразу понял, что ты новенький! Как только вошёл в класс, видно было: смотришь по сторонам, будто в лес попал.

Платон улыбнулся впервые за день.

— Просто всё новое… непривычно.

— Ну ничего, я тебе всё покажу, — уверенно сказал Петя, — где мяч прячем, где лучше за гаражи не ходить, и к какой учительнице лучше не попадаться без тетрадки.

Он говорил так оживлённо, что Платон невольно почувствовал: с этим мальчиком можно быть собой. Петя взял его за руку, словно старший брат, и повёл во двор, показывая качели, турники и даже угол, где «живёт» школьный котёнок.

— А теперь ты — мой друг, — подытожил он, когда они вернулись к песочнице. — И завтра пойдём в школу вместе.

Платон кивнул, и в душе у него стало тепло. День, начавшийся с тревоги, закончился так, что он впервые за долгое время почувствовал — он не один.

Шло время и ребята росли вместе с ним. Гоняли мяч во дворе с утра и до вечера, но про учебу не забывали. Однажды Петр принес в школу книгу отца.

Осень в тот год выдалась затяжной и дождливой. Дворы тонули в лужах, школьный звонок звучал гулко, словно через туман. Платон и Пётр сидели после уроков в пустом классе, ожидая, пока физрук откроет спортзал.

Пётр достал из портфеля потрёпанную книгу с тёмно-зелёной обложкой.

— Смотри, что я у отца взял, — сказал он с важным видом. — Достоевский. «Идиот». Слыхал?

Платон покачал головой:

— Нет… Звучит как-то странно. Про кого он пишет?

— Про князя, — Пётр перелистнул несколько страниц и начал читать вслух. Голос его звучал глухо в пустом классе:

«…князь Лев Николаевич Мышкин вошёл в комнату и остановился у двери, ожидая…»

Он читал увлечённо, с выражением, будто сам понимал каждое слово глубже, чем положено девятикласснику.

Платон слушал, затаив дыхание. Казалось, слова не просто звучат, а оживают в воздухе, заполняют его внутреннее пространство. Он словно видел перед собой этого странного князя, ощущал неловкость, доброту, его «лишнюю» чистоту для этого мира.

— Дай, — наконец попросил он. — Хочу сам почитать.

Пётр протянул книгу, и Платон осторожно, почти благоговейно провёл рукой по шершавой обложке.

С того дня всё изменилось. Платон начал ходить в школьную библиотеку, а вскоре и в районную читальню. Он перелистывал страницы «Бесов», «Братьев Карамазовых», «Преступления и наказания» — словно искал ответы на вопросы, которые давно сидели у него внутри.

Часто они с Петром сидели допоздна, обсуждая прочитанное. Петя горячо спорил, иногда даже стучал кулаком по столу, а Платон больше слушал, впитывал, и лишь потом тихо произносил:

— Знаешь… ведь правда в том, что человек слаб. Но в этой слабости и есть что-то божественное.

Пётр смеялся, махал рукой, но в глазах его светилось уважение.

Так, через Достоевского, их дружба стала глубже — не просто дворовой, а настоящей духовной. Для Платона же книги стали больше, чем занятием: они превратились в его судьбу.

Глава вторая «От игры и до судьбы»

Саша росла тихой и серьёзной девочкой. В то время, когда другие играли в куклы, она перевязывала их «бинтами» из разорванных простыней, ставила игрушечным зайцам «уколы» и строго следила, чтобы пациенты «соблюдали режим». В её детской комнате всегда стоял маленький чемоданчик с пластмассовым стетоскопом и тетрадкой, где аккуратным почерком она записывала диагнозы.

После девятого класса выбор казался очевидным — она поступила в медицинское училище на фельдшерское отделение. Учёба давалась ей легко, но главное — нравилось чувствовать себя нужной: помогать в поликлинике, ездить с практикой на «скорой», впервые видеть живые глаза тех, кому облегчала боль.

Когда подошло время выпуска, Саша вдруг стала необычайно твёрдой в своём решении. Родные пытались отговорить её, преподаватели качали головами, но она настояла: хотела не просто лечить в тишине кабинета, а быть там, где боль и смерть рядом, где помощь особенно нужна. Она написала заявление о зачислении в ряды добровольцев и отправилась на войну в Чечню.

Там, среди выстрелов и тревог, в палатках и перевязочных пунктах, её детская игра в «доктора» обернулась настоящей судьбой.

На войне Саша быстро перестала быть девочкой — там некогда было бояться или колебаться. Она оказывалась в самой гуще событий: вместе с санитарной группой вытаскивала раненых бойцов с поля боя. Под свист пуль и гул разрывов она, стиснув зубы, ползла к тем, кто звал на помощь, и тянула их за воротники бронежилетов, за ремни, иногда буквально на себе вынося тяжёлых мужчин.

В перевязочном пункте руки её работали уверенно, хотя сердце сжималось от каждого стона. Она обрабатывала раны, ставила капельницы, зашивала разрывы ткани, слушала, как сбивчиво шептали «спасибо» те, кому ещё вчера было всего двадцать лет.

Больше всего Саша ненавидела моменты, когда все усилия оказывались тщетными. Она сидела рядом, держала за руку, пока жизнь уходила. Потом долго не могла заснуть — прокручивала в памяти, не упустила ли чего-то, можно ли было сделать больше, быстрее, иначе. Она старалась не показывать своей боли, но каждая смерть оставляла внутри незаживающий след.

И всё же, утром она снова вставала, снова шла туда, где звали. Потому что знала: без неё эти парни не выживут.

Ночь рвалась на части грохотом миномётов. В наушниках рации коротко пронеслось: — «Раненый! На позиции у посадки!»

Саша, не раздумывая, схватила медицинский рюкзак и кинулась вперёд вместе с бойцами прикрытия. Земля тряслась под ногами, вспышки освещали перекошенные лица. Она почти ползком добралась до тёмного силуэта — молодой солдат лежал, прижав руку к боку, кровь тёплой волной пропитывала его форму.

— Держись, слышишь? Сейчас вытащу! — почти закричала она, перекрывая вой снарядов.

Он попытался что-то сказать, но вместо слов вырвался хрип. Саша поднырнула под его руку, зацепила за плечо и, напрягая все силы, потащила назад. Каждый метр давался мучительно, рюкзак бил по спине, ноги вязли в глине. Казалось, что пули свистят слишком близко, но она упрямо повторяла про себя: «Только бы дотащить… только бы успеть».

В медпункте свет лампы резанул глаза. Саша тут же перерезала ткань на боку бойца, увидела глубокое рваное ранение. Руки сами находили нужные движения: зажим, вата, йод, жгут. Кровь текла бесконечно, будто всё её упорство мало что значило.

— Ты не смей умирать, слышишь? — шептала она, даже не замечая, что губы дрожат.

Она боролась за него всю ночь: меняла повязки, следила за дыханием, капля за каплей вводила обезболивающее. Каждый его стон она воспринимала так, словно резали её саму. Утром, когда он открыл глаза и прошептал: «Спасибо, сестричка», — Саша впервые за долгое время позволила себе улыбнуться.

Но вечером в соседней палатке другой парень не дожил до рассвета. Саша сидела у его койки, держала руку, что постепенно холодела, и чувствовала, как внутри снова что-то ломается.

Она знала: завтра всё повторится. И всё равно встанет. Потому что иначе — нельзя.

Глава третья «Проводы»

Простым осенним днем, холодным, с моросью. Петр провожал Платона из увольнения, обратно в армию. Платона уже уведомили о том, что как он прибудет в расположение части, его роту направят на войну в Чечню. Друзья знали, что могут больше не увидится никогда от этого им было еще тоскливее расставаться. Они сидели на том же вокзале, на котором чуть больше месяца назад Петр с радостью встречал Платона, который приехал в отпуск. Они сидели на этом уже родном вокзале, со сквозняками, запахом кофе, доносившимся из кафе и голосом диктора:

«Поезд до Казани отправляется с третьего пути…»

Петр с Платоном сидели на скамейке. Платон держал в руках билет на поезд, смотрел на него и молчал.

— Долго думал, что сказать, — начал Петр. — Но, похоже, всё, что хотел, уже забыл. — Ничего не говори, — сказал Платон. — Просто сиди.

И они сидели.

Петр был в новой куртке. Мать ему купила. Такая, знаешь, «солидная» — будто бы от неё меньше мерзнешь и взрослеешь быстрее. А Платон в военной форме с серьёзным лицом, а глаза — те же. Мокрые, но не от слёз. От ветра, наверное.

— Будешь писать? — спросил Петр. — Только если дашь бумагу, — усмехнулся Платон.

Петр сунул ему блокнот. Тот самый, в котором они когда-то писали придурочные стишки и рисовали рожи училке по физике. Платон взял. Потрогал обложку.

— Спасибо, — сказал. — Не за блокнот. За то, что ты есть.

Пете стало не по себе. Он не привык, когда он такой — без иронии, без слов-щита. Настоящий. — Вернёшься — вернёшь, — пробормотал Петр. — А если нет — я этот блокнот продам на аукционе как рукопись великого писателя.

Платон засмеялся. По-настоящему. Вокзал стал теплее от этого. На перрон подали поезд. Платон встал. Поднял сумку. Повернулся.

— Петя… — Ага? — Не давай себя в обиду. Даже себе самому и соглашайся на ГАИ, которое тебе предлагает твой отец.

Петр сквозь слезы кивнул. А потом смотрел, как он уходит. Молодой солдатик, с впалыми щеками и голубыми глазами. Как растворяется среди людей, форм, фуражек, сумок, хлопков по плечу. Платон удалялся все дальше и дальше от своего друга детства. Когда поезд тронулся, и Платон уехал, Петр продолжал стоять и смотреть, пока поезд не скрылся совсем. Потом пошёл домой. Под дождём. Молча. Дома снял ботинки. Поставил чайник, вскинул на верх правой рукой свою длинную чёлку и окрикнул отца:

— Папа, я готов идти к тебе в ГАИ.

Глава четвертая «Грозненские дни»

Каждый день для Платона в Грозном начинался одинаково — с тревоги, которая никогда не отпускала. Даже если ночью удавалось заснуть на пару часов, то просыпался он всегда в полусне, настороженный, готовый к резкому окрику или взрыву. Город жил войной: стены домов были изрешечены пулями, улицы завалены кирпичами, а воздух пропитан гарью и напряжением.

Физически было тяжело с самого начала. Ноги наливались свинцом после бесконечных марш-бросков по заваленным кварталам, бронежилет впивался в плечи, а автомат казался продолжением руки — тяжёлым, но необходимым. Иногда казалось, что тело отказывается слушаться: руки дрожали, когда он заряжал магазин, глаза слепались от усталости, желудок сжимался от сухого пайка.

Но куда труднее было морально. Каждый день он видел смерть. Сначала это ошеломляло — чужие тела на улицах, обугленные машины, плач женщин, которые прятались в подвалах. Потом взгляд будто привык, но сердце не могло смириться. Вечерами Платон сидел у стены полуразрушенного дома, курил и смотрел в пустоту, думая о том, что до войны он был просто парень с книгами и тетрадями, а теперь — солдат, вынужденный стрелять, чтобы самому остаться живым.

С товарищами держались вместе, потому что иначе было невозможно. В бою они становились братьями: плечом к плечу, прикрывая друг друга. Но и это превращалось в пытку, когда кто-то не возвращался. Платон слишком остро переживал каждую потерю. Он старался не показывать этого, но внутри его словно разъедала вина: «Может, мог спасти? Может, мог прикрыть?» Эти вопросы не давали покоя ночью, когда тишину вдруг пронзал далёкий выстрел и сердце вздрагивало от боли воспоминаний.

Особенно тяжело было входить в бой в городской застройке. В каждом окне мог сидеть снайпер, за каждым углом — мина. Дома, где ещё недавно жили семьи, теперь становились ловушками. Платон шагал осторожно, держа автомат наготове, и каждый раз, заходя в подъезд, чувствовал, как сердце бьётся так, что гул отдаётся в висках.

Иногда они занимали позиции в развалинах и ждали часами. Тогда он вспоминал детство, школьные уроки, лица близких. Эти воспоминания становились единственной защитой от ужаса происходящего. Он ловил себя на том, что мысленно читает строки из любимых книг, будто оттуда, из другого, мирного мира, приходила поддержка.

Но как бы тяжело ни было, Платон продолжал идти вперёд. Каждый новый день становился испытанием, но он выдерживал его. И сам себе удивлялся: «Я не думал, что смогу. Не думал, что окажусь здесь и выживу».

Война в Грозном не щадила никого — ни телом, ни душой. Она отнимала у людей прежние лица и привычные мысли, превращала их в тех, кто знает цену каждому вдоху. И Платон понимал: каким бы он ни вернулся домой, прежним он уже не будет никогда.

Тот день пах металлом. Не гарью, не смертью — именно металлом. Как будто весь воздух пропитался медью, ржавчиной, солдатским потом и криками, которые не до кричали. Чечня. Девяносто девятый. Грозный. Район без названия — потому что улицы давно потеряли свои таблички. Только выжженные окна, обвалившиеся подъезды и тишина, в которую врывались одиночные очереди.

Платон шёл в связке. Три человека. Один — старший, двое — на прикрытии. Приказ был простой: «проверить дом». Но дом оказался живым — с подвалом, с выстрелом, с тенью в окне. Бахнуло. Резко, близко. Он даже не понял сначала. Просто лёг. Сам по себе. А потом — боль. Резкая, как тряпка со стеклом. Справа. Ниже рёбер. Кто-то кричал его имя. Кто-то отстреливался. Он пытался подняться — не мог. И тогда она. Саша. Медсестра. Только пришла. Руки тряслись, но не отпускали. Она втащила его с площади под обстрелом, как будто тащит брата. Или икону. Он не помнил, как кричал. Помнил только её глаза. Голубые. Как небо в другой жизни. В госпитале пахло марганцовкой и хлебом. Он открыл глаза — и снова увидел её. Она стояла, вытирала руки. Волосы под платком. Синяк под глазом.

— Ты живой? — спросила. — Пока да, — хрипло ответил он, бок и все плывет.

Она кивнула. Подошла. Села рядом. — У тебя чистый бок. Пуля прошла навылет. Повезло.

Он усмехнулся. Снова посмотрел на неё. На эти глаза. И что-то щёлкнуло. Не в сердце. Глубже. Как будто он узнал её раньше, чем она себя.

Она выхаживала его три дня. Подносила воду. Молчала. Смотрела — долго, как будто что-то искала.

Он однажды сказал:

— Чего ты смотришь? — У тебя глаза, как лёд. — Холодные? — Нет. Прозрачные. Там всё видно. — А ты чего там ищешь? — Себя, наверное.

За день до перевода в Москву, Платон лежал на жесткой койке, укутавшись в серое одеяло, и с трудом различал белый потолок сквозь пелену слабости. Боль отдавалась в каждой клетке, а вокруг слышались стоны, шорохи перевязок, шаги по коридору.

Дверь открылась тихо, и в палату вошла опять Саша. На ней был простой халат, ее светлые волосы были собраны в узел, лицо усталое, но очень красивое. Она двигалась быстро и уверенно в её жестах ощущалась забота.

— Здравствуйте, — сказала она тихо, подходя к его койке. — Как себя сегодня чувствуете? Мне сказали, что стало хуже.

— Жив, — выдавил Платон с натянутой улыбкой. — Уже неплохо.

Она посмотрела на него внимательнее, и в её глазах мелькнуло что-то вроде удивления.

— Улыбаешься, несмотря на боль? Не каждый так может.

Он хотел ответить, но заметил, как её руки уверенно меняют повязку, и слова застряли в горле. Было странное ощущение: словно он знает её давно, она напоминала маму…

— Простите, как вас зовут? — спросил он.

— Напоминаю — Александра, — коротко ответила она, и уголки её губ дрогнули.

— Саша… — повторил он, будто пробуя имя на вкус. — А я — Платон.

Она кивнула, поправила одеяло и собралась идти дальше, но вдруг остановилась.

— Не сдавайтесь.

В её голосе было нечто большее, чем профессиональная забота. Это было тепло, которого ему так давно не хватало.

Когда дверь за ней закрылась, Платон впервые за много дней закрыл глаза не от боли, а от тихой надежды.

Потом была эвакуация. Его отправили в Москву, а она осталась там, где была сейчас очень нужна. Он не попрощался, все произошло настолько быстро, что он просто не успел. Вырвал из своего блокнота лист и оставил на ее столе:

«Ты вытащила не только меня. Ты вынула сердце из пепла. Береги его — Платон.»

Военный госпиталь в Подмосковье — уже не фронтовая больничка, но ещё далёк от тишины. Платон ковылял по коридору на костылях: бок стягивала плотная повязка, каждый вдох напоминал — живой, но валиться нельзя. В палате пахло йодом, хлебом и… скукой. Чтобы не сойти с ума, он стал переписывать больничные журналы: 
— «Дата приёма», «температура», «назначено»… Чернила растекались, ординаторы писали на бегу, а он выправлял буквы, вытягивал оборванные фразы — словно зашивал чужие раны строчкой к строчке. Когда текст распрямлялся, дышать становилось легче. Так и пришла мысль: исправлять слова — тоже спасать, только не тела, а смыслы.

Выписали его весной. Мир встречал холодной капелью и апрельским светом, в котором всё казалось новым — даже московская слякоть. В очереди за талонами в поликлинику он заметил девушку в длинном сером пальто: высокая, темноволосая, сосредоточенно читала что-то мелким шрифтом. Книга оказалась наоборот — Светлана держала лист лабораторных анализов и пыталась разобраться в каракулях.

— «Дайте гляну? Корректорское любопытство…» — улыбнулся он и одним движением расшифровал почерк. Она рассмеялась; смех был низкий, тёплый, совсем не похожий на нервный госпитальный шёпот. Потом был чай в буфете, разговор «ни о чём» и впечатляюще лёгкое чувство — будто они знакомы с детства.

По ночам Платон всё ещё слышал, как на чеченской площади медсестра Саша шептала: «Держись, голубоглазый». Отголосок боли тянул за сердце, но был далёк — как выгоревшая фотография. Он искал письма, но почта молчала. А Светлана — живая, рядом, с горячими ладонями и городской прямотой. Она говорила о будущем в настоящем времени, будто у них уже есть общий дом и утро.

Работу он нашёл через знакомого капитана, который лежал с ним в одной палате: корректор в районной типографии. Первые дни нюхал типографскую краску и думал: «Здесь меньше крови, но той же тяжести ошибок». Каждая исправленная запятая была маленькой победой над хаосом. Сашина тень постепенно отступала; не исчезала, но принимала форму тёплой благодарности. Бог, наверное, хранит среди нас разных — тех, кто вытаскивает из огня, и тех, кто остаётся, когда пожар кончился.

Через полгода Платон пришёл с букетом простых ромашек:

— «Света, я всё ещё учусь ходить без костылей, но с тобой шаги легче. Выходи за меня».

Она ответила без пафоса, как ставит чайник: — «Давай попробуем. Только жить будем честно, ладно?»

Он согласился — не потому, что разлюбил медсестру из сна, а потому, что понял:

Любовь — это не забыть прошлое, а суметь держать за руку то, что Бог даёт сегодня.

Так Платон поменял окопы на буквы, а эхо войны — на стук типографских машин, и ещё не знал, что, когда-нибудь эти машины напечатают его собственный роман исповедь — «Книжный червь».

Глава пятая «Как будто всё было не со мной»

Май. Опять май. Пятнадцать лет прошло, а на скамейке у подъезда всё те же старики, что обсуждали тогда Путина, теперь обсуждают погоду и давление.

Платон открыл окно и глубоко втянул воздух. Весна пахла сиренью, сырой землёй и чем-то ещё… Наверное, возрастом. Он поправил очки, надел рубашку — аккуратную, свежую — и прошёл на кухню. На столе лежала газета — не вчерашняя, не сегодняшняя, а вся его жизнь. На ней — сигареты жены и чашка. Уже не дымится.

Позвонили в дверь.

— Ну, наконец-то, а то я подумал, что уже вас не дождусь, — высказал Платон.

— Извини, немного запоздали, — ответили вошедшие.

— Это правда? — поинтересовался Петр.

Петр стал чуть полноватым человеком. Волос на голове Петр теперь не носил, он их предпочитал брить вместе с лицом, утверждал, что так легче мыслить, ничего не давит на мозг. Он был очень добрым и отзывчивым, особенно в отношении своих друзей.

— Что правда? — переспросил Платон.

— То, что мне сказал Семен, — продолжил Петр.

— Да, это правда, нас действительно отправили на все лето за свой счет.

— Водку, как обычно, в морозилку? — перевел разговор Петр.

— Конечно! Ты же знаешь, я теплую не пью, — ответил Платон.

Платон при ответе сморщил лоб, он всегда так делал, когда ему что-нибудь не нравилось. Свои белоснежные волосы, Платон зачесывал на левую сторону. Брови на его переносице были сросшиеся, но это его совершенно не портило, а наоборот, делало еще более брутальным. Одну бровь он умел в момент сморщивания своего лба поднимать наверх и таким образом казаться свирепей.

— Сеня, режь колбасу, а я пока достану рюмки и нарежу фруктов, — продолжил Платон.

Как только друзья сели за стол, за окном поднялся сильный ветер, и молния озарила весь двор.

— Ох! Сейчас ливанет, а мы зонты не взяли, — возмутился Семен.

Семен был интеллигентной внешности, свои черные, как уголь волосы он предпочитал зачесывать назад. На лице Семена постоянно красовались очки, у него их было несколько пар. Роста Семен был высокого. Но, несмотря на свой интеллигентный вид, работал Семен обычным шофером.

— Какие зонты? Сеня, пока мы с тобой соберемся уходить, дождь семь раз уже закончится!

— Будет об этом. Закрывай окно и наливай, водка уже давно остыла.

Первая провалилась незаметно, вторая тут же отправилась вслед, после третьей Петр достал сигарету, размял ее между пальцев и произнес:

— Да, брат, что же ты теперь делать будешь?

— Если ты по поводу работы, то я и ума не приложу. Все произошло настолько неожиданно, что я до сих пор пребываю в шоке. Насколько тебе известно, у меня семья, которую нужно кормить, и два кредита: один на машину, а второй на дачу.

— Как я понимаю, вам должны дать компенсацию!

— Должны. Но никакой компенсации не будет. Вчера меня вызвал к себе шеф и объяснил, что компания находится на грани банкротства и спасти ее может только чудо. И как вы понимаете, этим чудом он называет отпуска без сохранения содержания заработной платы, одним словом, идите, граждане, за свой счет.

— А если у человека нет своего счета? Тогда что ему делать?

— Тогда ему, Петь, нужно подыскивать себе новую работу.

— Ты уже занялся поисками?

— Занялся, а толку нет. Я отработал в этой компании больше десяти лет, и за все эти годы сотрудникам ни разу не задержали зарплату, а нынешний кризис погубил предприятие, и оно стремительно идет ко дну. Да, я совершенно не заметил, как пролетели эти годы. Кому теперь нужен почти сорокалетний редактор?

— Ну, ты погоди пока на себе крест ставить, ты опытный сотрудник! Причем без вредных привычек.

— Твоя правда! А востребован сегодня энергичный, целеустремленный, коммуникабельный, лучше всего женского пола и с приятной внешностью. Желательно еще до тридцати лет.

— А у меня, — разливая по четвертой, продолжил Петр Сергеевич, — все донельзя наоборот. Написал рапорт на пенсию.

— На пенсию? Но ты же еще молод для пенсии!

— Я как инспектор Дорожно-патрульной службы свое отработал и имею право на заслуженный отдых. Написал рапорт и отдал его руководству, а меня вызвали в управление и предложили два варианта: либо я перехожу в управление следить за мониторами от камер видеофиксации, либо остаюсь в своем отделе. И третьего варианта не дано.

— То есть о пенсии не может быть и речи?

— Совершенно, верно, не может.

— И что ты думаешь делать?

— Останусь в своем отделе, я там как-никак столько лет отработал!

Друзья так накурили, что Платон как некурящий попросил Петра открыть окно. На этот момент дождь уже утих. И на улице царила непередаваемая тишина!

День клонится уже к закату,

И не заметно, как он пролетел,

Оставшись в памяти объятый

Количеством свершенных нами дел.

Уйдет от нас, а завтра снова

Начнется все, и в завершении дня

Плывет по городу ночному

Беззвучная немая тишина.

Такая тишина пробудет до рассвета,

А утром вновь все оживет,

И тишина простая эта

В жизнь потихоньку перейдет.

— Какой стих! Как у тебя только так получается?! — воскликнул Петр.

— Я сам не знаю, просто слышу голос свыше. И он диктует мне слова, и так кружится голова! — ответил со смехом Платон.

— А знаешь, о чем я сейчас подумал? Платон Геннадьевич, ты имеешь личный транспорт, а я нет.

— К чему это ты, я не совсем понимаю?

— Сейчас объясню! Я каждое утро заказываю такси, так как рано начинаю. А почему бы тебе на время твоего вынужденного отпуска просто не возить меня на работу и с работы. С тобой мне будет гораздо комфортней, а тебе проще с деньгой.

— Ты загнал меня в тупик, как же я с тебя деньги брать буду?

— Насчет этого не переживай, зачем мне платить кому-то, когда у моего друга финансовое затруднение. Лучше скажи, у нас там ничего больше не осталось?

— Ты про водку?

— Конечно!

— Водки больше нет.

— Тогда нужно разбудить Семена, а то он, бедолага, задремал, и мы пойдем.

— Буди, а я вас немного провожу, заодно и проветрюсь.

Выйдя на улицу, друзья удивились. Во дворе лежало упавшее от ветра дерево, а под их ногами были неимоверно глубокие лужи.

— Ну и гроза прошла! С ураганным ветром, а я все проспал, — удивленно промолвил Семен и предложил: — Друзья, мы так редко встречаемся, что совсем не хочется расставаться! Пойдемте в бар, там есть водка и караоке!

— А почему бы нет, я поддерживаю Семена и угощаю, а то он бедняга, все проспал, — продолжил Петр.

— Ну, что с вами поделать — поехали! — согласился Платон.

Глава шестая «Встреча»

В бар добрались быстро. Несмотря на ночь выходного дня, народа там было немного.

— Друзья, располагайтесь за столиком, а я закажу нам чего-нибудь выпить, — пробормотал Петр и ушел к стойке.

Присев за ближайшим столом, молодые люди погрузились в атмосферу романтического выходного дня (да, именно романтического, так как в зале звучала соответствующая музыка и танцевали пары).

— Друг мой, а не пригласить и нам кого-нибудь! — предложил Семен.

— Сеня, ты намекаешь на этих прелестных созданий за соседним столом? — поинтересовался Платон.

— Я не намекаю, я — предлагаю!

— Подожди! Если я не ошибаюсь, то одна из них мне хорошо знакома! Сиди, я сейчас.

Платон встал из-за стола и направился к белокурым красавицам, расположившимся напротив них. Подойдя вплотную к столику, он обратился к одной из дам:

— Здравствуй, Александра!

— Мы с вами знакомы? — удивленно переспросила дама.

— Ну, как же, Саша, ты меня совсем не узнаешь? А я тебя сразу узнал! Мы познакомились с тобой при не очень приятных воспоминаниях, но в записке, которую я оставил — чистая правда. От Красного креста работала всего одна, очень молоденькая и очень симпатичная девушка, с голубыми, как небо глазами и светлыми, как пшеничное поле, волосами!

— Платон, это ты?! Боже, как же ты изменился! Ну что ты стоишь? Садись, рассказывай, как ты? Что ты? Ты в Москве живешь? Я тогда даже адреса твоего не взяла!

— Я подошел пригласить тебя на танец! Не откажешь?

— Конечно нет, пошли!

Присев за стол Петр обнаружил Семена в полном одиночестве:

— Сеня, а почему ты один? Где наш друг?

— Петя, если ты обратишь внимание на эту замечательную пару, которая танцует по правую твою руку, то тогда ты узнаешь в одном из танцующих нашего друга — Платона.

— М-да! Я смотрю, зря времени он не теряет! А кто же эта прекрасная дама?

— Сказал, что знает ее, и удалился, — как ни в чем не бывало, бросил Семен.

— Неужели у них в редакции работают такие красавицы? — пробубнил себе под нос Петр.

— Сашенька! Спасибо тебе за танец! Я пойду, а то меня, наверное, заждались друзья.

— Ты опять так же исчезнешь, еще на пятнадцать лет? Как после госпиталя?

— Конечно, нет!

— Может, вы составите нам компанию?

— Если наше общество вас не стеснит, то мы с великим удовольствием к вам присоединимся…

— Что ты мы будем только рады!

— Тогда я мигом.

Как только Платон удалился, Ира (так звали подругу Александры) тут же навалила на нее массу вопросов. Кто этот галантный молодой человек и откуда она его знает? И почему он так ярко вспомнил о войне?

— Понимаешь, Ирочка, я не всегда работала в больнице. После окончания медицинского училища я по собственному желанию попала в горячую точку. Одним словом — в Чечню. Это было так давно, помню, я тогда была очень смелой и очень глупой. Настолько глупой, что решила — лучшей практикой для меня должно стать боевое крещение. Я была уверена, что только на войне можно стать замечательным врачом. И при первой же возможности отправилась в самое пекло.

Это было в 1999-м. Самое начало новой чеченской кампании, хотя кампания — это неверное слово, здесь вернее подойдет — мясорубка. И вот в этой самой мясорубке, во время очередного наступления наших войск, я наткнулась на молоденького солдатика, держащегося за правый бок. На тот момент он потерял уже много крови. Я подползла ближе и спросила: «Как тебя зовут?» Он из последних сил выдавил: «Платон». Мне почему-то пришло на ум: «Какое красивое имя — Платон», и я приняла для себя решение во что бы то ни стало дотащить его в госпиталь. И дотащила! Он получил ранение в правый бок. Пуля прошла навылет и чудом не задела печень. Пока он лежал в госпитале, я в него влюбилась и тайно сочиняла стихи. Но после очередной атаки наши пути разошлись. Меня перебросили ближе к боевым действиям, и как только я сумела вернуться обратно, узнала, что его перевели в Москву, долго потом себя корила, что не взяла его адрес. И видишь — Господь нас свел сегодня здесь!

— Саша, ты никогда мне не рассказывала, что была на войне.

— А зачем? Я старалась об этом забыть.

— Милые дамы! Позвольте вам представить моих друзей… Это Семен и Петр.

Петя, не успев присесть за стол, начал свой удивительный рассказ, как и чем отличается его необыкновенная профессия от других. И пока он монотонно рассказывал, Платон не мог оторвать глаз от Александры. В его голове всплыли воспоминания ужасных военных лет. Как белокурая девочка двадцати лет спасла ему тогда жизнь, вытащив его буквально на себе из ада, огня, грязи и крови… Где он уже собрался проститься со своей короткой жизнью, пока не заметил молоденькую медсестру и не обрел надежду, надежду на самое дорогое, что есть у человека — жизнь! В госпитале он много думал, и все его мысли сводились к одному: что нет ничего дороже на свете, чем любовь и дружба. Все остальное благо не может быть благом по определению. Уже в московском госпитале в прикроватной тумбе он нашел кем-то оставленный Псалтирь и не смог не ознакомиться с его содержимым. Платон родился в семье атеистов, его отец и мать являлись членами партии КПСС, а членам партии запрещалось веровать в Бога. У них была своя вера — вера в коммунизм. По этой самой причине в семье никогда не вели разговоров на религиозную тему. Да и сама эта тема была для него чуждой. А здесь оказалась в его руках церковная книга. И от простого человеческого любопытства, и от скуки, насаждающей его изо дня в день, он решил открыть и прочесть ее. Платон начал читать не с начала, он решил ознакомиться сперва с названием глав. Открыл последнюю страницу и сперва немного растерялся. Псалтирь указывал, от чего какой псалом спасает человека. Были в этой книге молитвы об исцелении от болезней, в защиту от демонов и даже об устроении семейной жизни. Платон начал читать Псалтирь ежедневно и уверовал — всей душой уверовал — всем сердцем. Настолько честные и справедливые были строки, что поразили они весь его атеистический ум. Молился он тогда об устроении семейной жизни и думал только о ней, о той, которая сейчас сидела за столиком напротив и смотрела ему прямо в душу! Но встреча с ней равнялась нулю, и как он только вышел из госпиталя, повстречал другую девушку и через какое-то время на ней женился. Она была замечательной во всем, прекрасно готовила, очень любила их совместную дочь. Но Света была полной противоположностью Александры: высокой брюнеткой, а не маленькой блондинкой, как Саша. Наверное, Платон это сделал назло самому себе. А может быть, жениться помогла молитва, но перепутала немного адресата… И все же Платон любил свою жену, по крайней мере он всегда и всюду об этом твердил, а что творилось у него в душе, было известно одному только Богу.

— Саша, я могу тебя проводить? — поинтересовался Платон, тем самым перебив Петра.

— Конечно! — ответила девушка.

И они, попрощавшись с друзьями, вышли из бара и отправились в рассвет.

— Смотри, как быстро наступило утро! Уже появились первые трамваи! Как быстро пролетела эта ночь, ночь, которая вернула мне тебя!

— Платон, расскажи мне о себе! Расскажи, как сложилась твоя жизнь?

— Моя жизнь сложилась, в общем, неплохо! Как только выписался из госпиталя, я встретил милую девушку, через год мы расписались!

— У тебя есть дети?

— Да, у меня есть дочь, ей сейчас тринадцать.

— А кем ты работаешь? Наверное, в спецслужбе?

— Вовсе нет, Сашенька, я работаю в редакции самым обычным редактором текстов.

— Редактором? Я бы ни за что не подумала, что такой солидный молодой человек может работать в редакции.

— Ты хочешь сказать, что в печатных изданиях работают только книжные черви?

— Я совершенно не это имела в виду и не хотела тебя обидеть. Твой типаж — мужчины, прошедшего войну, и я подумала, что ты продолжишь военную карьеру или устроишься в милицию, хотя сейчас правильно говорить в полицию, никак не привыкну.

— С меня хватило стрельбы в Чечне, а на гражданке мне хотелось заняться спокойным делом, таким, которое будет приносить удовольствие.

— И тебе нравится твоя работа?

— Очень! Ты знаешь, она меня успокаивает! И когда я работаю с текстом, пребываю, как тебе лучше бы объяснить, в некой эйфории!

— Никогда бы не подумала, что от текста может возникнуть чувство счастья. У меня, к примеру, от моей писанины, напротив, совершенно другие ощущения. Ах, да! Я тебе не сказала, а ты, вероятно из вежливости, не интересуешься, чем занимаюсь я. Как ты думаешь, Платон, чем я могу заниматься?

— Ну, я думаю, это очевидно, ты продолжаешь заниматься тем, что у тебя лучше всего получается — это спасать людей! И если меня не подводит интуиция, ты уже давно не медсестра, ты врач!

— Ты прав, я действительно врач, заведующая терапевтическим отделением в нашей районной больнице.

— Заведующая?! Прости, я недооценил.

— Что касается должности, то в этом больше не моя заслуга, а Сережи! Он главврач больницы.

— Сережа — это твой муж?

— Да. Он хороший человек. Я когда вернулась из Чечни, то хотела навсегда завязать с этой профессией и с головой уйти в совершенно другой профиль. Но тут в моей жизни появился Сергей, я даже уже не помню, где мы с ним познакомились, кажется, на празднике общих друзей. Мы долго разговаривали, и я раскрыла перед ним всю свою душу, рассказала, что пришлось пережить и с какими ужасами я столкнулась. Потом я сказала, что я так больше не хочу. Не хочу видеть, как человек страдает, когда ему отрезают конечности, не хочу больше видеть, как люди каждый день умирают. И тогда он взял меня за руку и сказал: «Ты забыла, Саша, ты совершенно забыла о всех тех, кого ты спасла. О тех, кому ты подарила снова жизнь!» Придя домой, я все переосмыслила и приняла решение остаться в медицине, да и что я еще умею так хорошо делать, как накладывать повязки?! Окончила, одним словом, медицинский, не отрываясь, как говорится, от производства. Сергей помог мне устроиться в больницу, где сам работал. Он был тогда заведующим хирургическим отделением, так что сам понимаешь — с трудоустройством проблем не возникло.

— Я очень рад, что у тебя все хорошо!

— Я тебя совсем заболтала!

— Вовсе нет. Мне было очень интересно!

— Ну, мы пришли! В этом доме я и живу!

— Я рад был нашей встрече! Саша, даст Бог, еще свидимся!

— До свидания, Платон!

— До свидания, Александра!

Глава седьмая «Впервые поврозь»

Платон смог подняться с кровати только к обеду. Первое, о чём он поинтересовался у жены, — который час. — Три часа дня уже! Ты во сколько спать лег? — Я не помню. Знаю одно — было уже светло. — А куда ты ходил? Я вставала пить, но вас на кухне не было! — Я провожал ребят. — Что это на тебя нашло? До этого они всегда уходили сами. — На улице после дождя было так хорошо… Вот я и решил выйти подышать. — Ну хорошо. Ты вещи свои собрал? — Для чего мне их собирать? — на несколько секунд Платон испугался, и голос его дрогнул. — Ты чего так перепугался? Не выгоняю же я тебя из дому, хотя с такой работой надо было давно уже это сделать. Мы к маме едем, или ты передумал? — Прости, милая, у меня вылетело из головы… Но я с вами в Смоленск поехать не смогу. Отвезу вас с Миланой, конечно, но сам буду вынужден вернуться. Денег вам на первое время должно хватить. Если не хватит — звони, я что-нибудь придумаю. — Я стесняюсь спросить: откуда ты их возьмёшь? — Во-первых, мне должны перевести отпускные. Во-вторых, Пётр предложил возить его на работу. Естественно, не бесплатно. — Ты с друга деньги брать собрался? — Петя сказал, ему всё равно — платить мне или таксисту. — Ну хорошо. А на дачу ты поедешь? — Думаю, да. Но не сейчас. — Я тебе ничего и не говорю. Мы с тобой собирались туда на последнюю неделю отпуска. — Да, возможно, съездим. Видно будет.

После того как Платон отвёз жену с дочерью в деревню, он вернулся домой и принялся готовить. Резал лук и думал о супруге: «Впервые мы проводим отпуск поврозь».

Размышления прервал телефонный звонок. Это был Пётр: — Здравствуй, Платон. Смог бы сегодня забрать меня? — Конечно. Во сколько? — Сейчас без пятнадцати четыре. Думаю, к шести буду готов. — Хорошо, в шесть буду у тебя.

— Саша? Ты? — удивилась Ира, открыв дверь. — Ты же сегодня дежуришь! — Поменялась. Можно пройти? — Конечно. Что случилось? — Я вино принесла. Выпьешь со мной? — Есть повод? — Думаю, да. — Тогда на кухню, я сейчас.

На кухне Саша сразу заметила розу на подоконнике. — Ира, какая красивая роза! — Что? — не расслышала вошедшая Ирина. — Роза. Очень красивая. — А, роза! Это Стас подарил. Перед тем как уехал к своей новой пассии. — Слышно о нём что-нибудь? — Слышно. Живёт в Нью-Йорке. Цветочный бизнес. Эта роза — последний подарок. Уже пять лет ей. — Я её ни разу не видела. — Потому что всё время стояла у меня в спальне. Сегодня вынесла. — Теперь понятно. Очень красивая.

— Так в чём повод? Ты беременна? — Что ты! Я бы вино тогда пить стала? — Немного вина при беременности можно — это я тебе как врач говорю. — Нет, я не беременна. Дело в другом. — В Сергее? — С ним всё в порядке. — Тогда не понимаю… Только не говори, что это из-за него. — Из-за него, Ира. Я после той встречи места себе не нахожу. — Ты меня пугаешь. — Наливай.

— Думаешь, это прежние чувства? Пожалела раненого, спасла, стишок написала. Кстати, он у тебя остался? — Какой ещё стишок? — Ну… тот самый. Ты ж ему стихи писала. — Нет, не сохранился. — Вот и чувства, значит, не сохранились.

— Ира, это не просто жалость. У меня всё внутри переворачивается от одной только мысли о нём. — А он? — Я не знаю. — Он тебя провожал. — У него семья. Он любит свою жену. Я сама сказала ему, что счастлива. — Назло? — Назло. — Вам нужно встретиться. — Я даже номера не взяла. — Давай искать в соцсетях. — Точно. Как я сама не догадалась? — Идиотка ты, Саша. Сейчас принесу ноутбук.

Около шести Платон подъехал к КПП. Пётр уже ждал: — Привет! Давно стоишь? — Да так. Курил. — Как смена? — Как обычно. Главное — закончилась. Ты лучше расскажи, как сам. — Отвёз Свету с Миланой. Первый отпуск за четырнадцать лет, что мы проводим поврозь. — Бывает. А Сашу как провожал? — Хорошо. Поговорили. Она рассказала о себе, я — о себе. — Ты её любил? — Очень. — Но вы же знакомы были неделю. — Самую важную неделю в моей жизни. — Так позвони ей. — Исключено. — Почему? — Она замужем. А я — женат. И люблю жену. — Сказал как по инструкции. — Обычно сказал. — Вот именно. Про любовь так не говорят. А вот про Сашу — говорил. — Кто я такой, чтобы рушить ей жизнь? — Ты романтик. С тобой можно хоть на край света. — Нет, Петь. Я просто неудачник. Даже работать умею только по любви. А за любовь не платят. — Платят. Каждый по-своему. В твоём случае — признание. Память. — Ну, ты и загнул. — А что? Книга — это связь времён. Без неё не было бы Пушкина, Достоевского, Карамзина… Значит, и твой роман — не зря. — Спасибо. Двигается, но медленно. — В этом деле торопиться нельзя. Где работает Саша? — Заведующая отделением в районной больнице. — А муж? — Главврач. — Служебный роман? — Познакомились до работы. Бог с ними. У меня другое — отпускные задерживают, а платеж по кредиту на носу. — Деньги нужны? — Попробую выкрутиться. — Сколько? — Двадцать тысяч. — Два дня подождут? — Да. — Не найдёшь — я дам.

Глава восьмая «Случайная встреча»

— Милан, побудь немного с бабушкой, посмотри телевизор. Я ненадолго отлучусь, вернусь перед сном. Соскучиться не успеешь. 
— Хорошо, мамочка. Можно я папе позвоню? 
— Конечно, сладкая. Только… не говори ему, что я ухожу. 
— Почему? 
— Просто. Ему знать не обязательно. Обещаешь? 
— Обещаю. 
— Вот и умница. Жди меня.

Светлана вышла в коридор и крикнула: 
— Мама! 
— Уже иду! 
— Посмотри с Миланой фильм. Я скоро.

— Света, зачем тебе этот Игорь? Он же уголовник. 
— Мама, хватит. Его подставили, ты ведь это сама знаешь. 
— Знаю только одно: мне Платона жаль. 
— Жаль? Да он и мизинца Игоря не стоит, книжный червь. 
— Тогда зачем замуж выходила? Зачем дочку рожала? 
— Потому что была дурой. 
— Вот с этим, пожалуй, не поспоришь. Думала, в Москве поумнеешь — ошиблась.

Светлана хлопнула дверью и ушла. Ушла туда, где её ждал Игорь — человек из прошлого, неожиданно появившийся в продуктовом магазине. Её одноклассник, первая любовь. Тогда, в юности, она любила его сильно. До тех самых пор, пока его не посадили за кражу автомобиля на семь лет. Потом был Платон.

— Привет, Светик! Как же я рад, что ты попалась мне на глаза! 
— Привет, Игорь. Я тоже рада. Какой у тебя шикарный автомобиль. 
— Land Cruiser. Нравится? 
— Очень. Чем теперь занимаешься? 
— Бизнесом, Светочка. Бизнесом.