Бесплатный фрагмент - Книга цвета пустыни накануне дождя

От автора

Не знаю, много ли существует на свете миров, но точно знаю, что не один. О знакомстве с обитателем одного из них я собираюсь поведать в этом своём рассказе о путешествии, начавшемся для меня более чем внезапно и приведшем к ещё более неожиданным последствиям.

Счастливы люди, связавшие свою жизнь с делом, требующим часто быть задействованными, вовлечёнными, или, как я это называю, «на острие момента» — моряки, погонщики винглингов, да хоть даже алхимики… Однако, вероятно, счастливейшие из нас едва ли выбирались хотя бы пару раз в соседний город, посвятив жизнь своему ремеслу, детям, потом внукам — и внутренняя улыбка навсегда поселяется в морщинках в уголках их глаз.

Не помню, чтобы я когда-нибудь завидовал таким оседлым счастливцам — впрочем, может, ещё буду — но всегда как-то особенно уважал. Чувствовалось, что они уже познали тайну мироздания, никогда особо в её поисках и не пребывая, и хоть и не могут взять и сразу всей тайны рассказать, но уж ерунды точно не посоветуют. Однако, стоит понимать, что можно услышать «правильный совет» такого рода, что потянет на дюжину дюжин дождей прилежного труда и работы над собой, и вот уж тогда…

Что же касается меня, то я никогда не мог долго усидеть на месте, если занятие этого от меня требовало, а уж предвкушение закопаться с головой в куче увесистых молчаливых обитателей библиотеки в поисках чего-то-непонятно-чего и вовсе повергало в уныние, а при длительной настойчивости — в сон.

Однако, приключение, участником — а вскоре и главным героем — которого я стал, окунуло меня в себя с головой и после этого уже ни в какую не желало отпускать, а самым тяжёлым для меня трудом, вероятно, обернётся его изложение на этих страницах, чем я, конечно, никогда бы не стал заниматься, не будь я в настоящее время…

Но лучше я всё-таки постараюсь не забегать вперёд, а обо всём попробую рассказать по порядку, время от времени скрашивая рассказ описаниями нашей пустынной местности или туч, освещённых луной над морской пучиной — ну то есть, должно быть, очень редко, не мастер я пустынные пейзажи описывать. Да ко всему тому же очень уж меня пугают долгие дела, поэтому я выбрал из чистых журналов не самый большой, но удобный и приятный на ощупь, на обложке которого можно будет даже что-нибудь потом нарисовать, а когда он закончится, я просто возьму следующий — и так до тех пор, пока не расскажу всё, что привело меня сюда, туда, где я сейчас нахожусь.

Впрочем, хочется надеяться, что моё приключение на этом не заканчивается, и, может быть, однажды я снова окажусь наедине с чистыми дневниками, чтобы передать на их страницах все подробности своих странствий с полной достоверностью, не имея привычки врать даже в мелочах.

От переводчика

Данный текст, написанный от руки в довольно толстом блокноте с тёмными грубыми страницами и плотной матерчатой обложкой, (цвет которой и дал название моему переводу), вместе с прочими другими привёз мой дед из очередного путешествия по иным мирам.

Остальные блокноты на этом языке являлись, в подавляющем большинстве, журналами наблюдения за погодой и проходящими кораблями, не имеющие литературной ценности, однако оказавшие неоценимую помощь в понимании языка, вместе с дневником смотрителя маяка, написанного тем же почерком, что и журналы. Сам дневник смотрителя тоже довольно интересен, на мой взгляд, очень человечными размышлениями иномирца, однако наибольшую ценность, несомненно, представляет описание жизни существа вармлинга, животного, одного из обитателей того мира.

Я остановился на таком наименовании потому, что, во-первых, звучит оно всё-таки лучше, чем дедовские варианты «тепловик» или «теплыш», а во-вторых, как и другие два известные нам существа того мира — «винглинг» и «футлинг» в моём наименовании — имеет общую часть слова, определяющую принадлежность существа к… тут я боюсь соврать за недостатком информации о существах того мира и поэтому отделаюсь простым определением «к животным».

Ни описания «крылатика», ни футлинга — его дед и вовсе оставил без перевода — нигде более не встречаются, поэтому, повторюсь, дневник смотрителя маяка имел бы неоспоримую ценность, не содержи он даже философских размышлений одинокого человека, предоставленного на длительное время самому себе, шуму волн, да, возможно, ещё методичному посапыванию вармлинга, как я склонен романтизировать, вполне отдавая себе отчёт, что вармлинги скорее всего, конечно же, не сопят.

Сам же дед за время пребывания на маяке — а именно оттуда, как вы, вероятно, догадались, он забрал книги в свой мир — то ли не придал особого значения огромной ящерице, заползшей под вечер на своё излюбленное место под койкой, то ли предпочёл его не беспокоить, навидавшись в других мирах разных тварей и прекрасно понимая, что если животное даёт тебе себя разглядывать, то помрёшь ты точно не от него.

Не нужно забывать и тот факт, что дед был всё-таки языковедом, которому вдруг открылась тайна — или способность? — путешествий в другие миры, а не исследователем дикой природы, и предпочитал узнавать о мире из «трофейных» книг, стараясь свести к минимуму любую возможность контакта с внеземными обитателями. В этом, конечно, его ни скольким образом нельзя упрекнуть, я полагаю, вы и сами прекрасно поймёте, почему, если немного над этим пораздумаете.

Итак, вармлинг представляет из себя большое ящерообразное животное размером примерно с человека, не учитывая длины хвоста, о которой нам ничего доподлинно не известно. Размеры же туловища можно вполне точно предположить из самого способа применения человеком того мира этого вида животных.

Служит теплыш, как вы, возможно, уже догадались, для нагрева, а точнее поддержания тепла в помещении в тёмное время суток. Наиболее вероятно, что в дикой природе вармлинг забирается на ночь в узкие расселины, согревает окружающий камень накопленным за день теплом, а утром снова выбирается наружу нагреваться. Я не очень силён в физике, но мне кажется, что запасов тепла, способного хорошо прогреть камень, хватило бы вармлингу не только до утра, но и на неделю вперёд, поэтому причины такой жизнедеятельности — как и всего эволюционного замысла — я предполагать не берусь, однако факт остаётся фактом: на ночь животное возвращается всегда обратно, и, как я понимаю, в одомашненных условиях — всегда под кровать.

Кровать же (койка, если хотите, лежак или даже печка) представляет из себя около полуметра высотой сооружение из камня, внутри которого выточен (или выложен) лаз (или нора), максимально удобный для животного. Лаз не сквозной, поскольку это и не нужно: как вы понимаете, из расселин вармлинг всегда выбирается хвостом назад; однако отверстие для головы (или хотя бы носа) с обратной стороны всё-таки присутствует, чтобы позволить вармлингу беспрепятственно дышать, а также, возможно, пить.

Описание других существ в записях смотрителя маяка отсутствует — в большинстве своём его журналы покрывают названия кораблей и цифры, которые я склонен считать высотой светил над уровнем моря. Здесь стоит немного сказать и о способе записи цифр. Используется непозиционная система счисления, очень схожая с нашей римской, с той лишь разницей, что счёт идёт не на десятки, а на дюжины. Знаком «V» обозначается число 4, а число 8 — двумя «V», записываемыми слитно или с наложением друг на друга, то есть, фактически как «W». Таким образом, например, «WII» означает число 10, а дюжину обозначает знак «X».

И ещё немного о названии, которым я с лёгкой руки озаглавил данный текст, попавший ко мне, как я уже говорил, в блокноте с тёмными листами и довольно плотной матерчатой обложкой, блекло-жёлтого цвета с потемнениями, с нарисованной на ней лапой с цифрой «I». Наткнувшись в тексте на фразу «цвета пустыни накануне дождя», относящуюся к шляпе, я долго крутил её в голове, и однажды, в очередной раз принимаясь за работу над дневником, понял, что эта фраза как нельзя лучше характеризует цвет его обложки. Так я избавил себя от необходимости придумывать название безымянному тексту, мысль о публикации которого возникла у меня, пожалуй, сразу же, как только он перестал быть безымянным.

Вот, пожалуй, и всё от меня. Передаю слово автору произведения, которое я более не посмею прервать своими вставками. Хотелось бы только сообщить, что я постарался соблюсти раскованный слог автора, а стихам уделил, конечно, особенное внимание, сохранив, по моему скромному мнению, и смысл, и слог.

Этот текст я посвящаю, конечно же, своему деду, который перевёл почти весь текст, однако не сохранил лёгкости повествования. Не знаю, жив ли он ещё, и если да, то в каком из миров, но я никоим образом не хочу навредить ему, опубликовав данный перевод, а потому вынужден скрывать своё настоящее имя за псевдонимом.

Надеюсь, однажды, и мне посчастливится открыть тайну путешествия по мирам, и тогда я продолжу поиски деда уже с новым рвением и обязательно вам обо всём расскажу, а пока я очень нуждаюсь в материальной поддержке, что не в последнюю очередь и побудило меня предать данный текст гласности.

Заранее спасибо за понимание, Е.Н.

I

Не люблю долгих вступлений, однако, придётся всё-таки рассказать о том, как я докатился до заработка карточной игрой в портовых тавернах.

К тому времени, как у меня стала появляться первая растительность на лице, я уже успел порядком надоесть по меньшей мере половине жителей нашего городка. Отец, кузнечных дел мастер, человек невиданного терпения, в конце концов обучил меня всем тонкостям своего мастерства, и из-под моего молота вышло немало домашней утвари, лёгкой, но прочной, и иногда даже красивой, а также несметное множество наконечников стрел. Впрочем, например, петли для дверей и оконных ставень мне ни в какую не давались и спустя пару дождей начинали скрипеть, тогда как отцовские требовали смазки настолько редко, что необходимость в их замене у поселян отпала начисто. Так же дела обстояли и с другими изделиями, в том числе и моего производства, однако, отец никогда не рассказывал покупателю, если что-то было изготовлено мной, а не им самим, и я не могу его в этом винить.

Поскольку уже довольно много дождей спрос держался на прежнем уровне только на наконечники стрел, в свободное время, которого у меня теперь было немало, я ковал разного рода мечи и испытывал их за пределами поселения на любимом пригорке под засохшим деревом. С тех пор, как я выковал себе первый меч, дерево получило немало ударов различной тяжести, лишившись коры на всю высоту, куда я мог дотянуться остриём своего меча.

Начав тренироваться ещё совсем юнцом, я быстро понял, что рубящие удары требуют немалого вложения сил, а в бою важнее их сберечь, чем разрубить противника на две части. Я решил, что будет проще нанести один или даже несколько режущих ударов по открытым участкам, да к тому же в таком случае мне не придётся каждый раз упираться ногой, чтобы вытащить меч из дерева.

Я выковал себе новый меч полегче, чтобы возможно было управляться им одной рукой, несколько раз менял вес и улучшал баланс, и в итоге немного изогнул полотно, оставив остриё только с одной стороны. С новым мечом управляться было так удобно, что я стал тренироваться сразу двумя, по одному в каждой руке. Выходило у меня и впрямь неплохо: я мог даже пару раз провернуться вокруг, нанося друг за другом несколько ровных порезов. Впрочем, я не думал, что такой приём мне когда-нибудь пригодится, поэтому больше внимания уделял, например, скорости удара и глубине ранения, однако, и подозревать не мог, как скоро случай предоставит мне шанс показать себя.

В маленьких городках или поселениях типа нашего ничто долго не может оставаться тайной. Тем более, если оно стоит на пригорке без коры и с зарубками на всю высоту человеческого роста. Конечно, о моих тренировках все прекрасно знали, но присоединяться никто не спешил. Ко мне вообще давно никто не присоединялся ни в каких занятиях, ну то есть я хочу сказать, что занимался я всем обособленно с того самого случая, как я налетел с кулаками на одного из тогда ещё детских товарищей за то, что он просто раздавил ногой жука. Самого обычного жука, которого самым обычным образом рассматривает ребятня такого возраста, в котором бывает интереснее приземлившийся вдруг на плечо девчонки жук, чем само плечо этой девчонки.

Так было и в тот раз: большой тёмный, переливающийся на солнце жук приземлился на плечо одной из девочек нашей босоногой ватаги и деловито прошагивался, направляясь вниз по руке, ну то есть по направлению к кисти. Само его приземление, конечно, не было неожиданностью: в полёте он так громко шумел крыльями, что мы все наблюдали за ним уже некоторое время, пока он, не особо раздумывая, вдруг приземлился на руку сестры одного из ребят, которые были уже постарше, и по большей части проводили время в своей компании, не считая достойным иметь с нами что-то общее. Но не в тот раз.

Стоит отдать девчонке должное, она совсем не испугалась нахальства жука, без приглашения решившего походить по её руке, а, напротив, была рада такому визиту, и, вытянув руку, поворачивала её так, чтобы можно было получше разглядеть деловитого гостя. Вообще-то путешествие такого жука по руке, по себе знаю, — удовольствие из мало приятных, уж очень крепко он цепляется за кожу своими ногами. Возможно, этот жук был чересчур вежлив и старался не вызвать противоречивых чувств, гуляя по руке девчонки, и, наверное, это-то его и подвело. Ползая уже по пальцам, перебираясь с одного на другой, он, должно быть, схватился недостаточно крепко или одновременно недостаточным количеством лап, но только при очередном повороте сорвался, оставшись висеть на одной ноге вниз головой, неудачно попытался взлететь, шлёпнулся на землю и тут же был раздавлен ногой некстати подошедшего братца этой девчонки.

В памяти моей навсегда осталось, как улыбка покидала её лицо, а в глазах стояла какая-то детская растерянность и недоумение. Я не знал, как реагировать на смерть жука и молча смотрел на ту девчонку. А потом схватил с земли камень и ударил её брату прямо по голове. Я помню, как он озадаченно потирал висок, из которого текла кровь, смотрел на пальцы в крови, а потом ударил меня в нос и долго ещё пинал ногами почему-то в полной тишине. Тишину я тоже запомнил хорошо. Тишину, боль и злость.

После этого меня, должно быть, стали считать немного ненормальным. А вместе с моим непониманием того, что за меня никто не заступился, моё количество друзей быстро сошло до никого.

Отец, не будь дураком, понимая, что с внешним миром у меня как-то не заладилось тут же «принял меня в подмастерья» и начал обучать работе в кузне.

Время шло, и моя слава человека со странностями только крепла. Я редко разговаривал с ровесниками, всё больше огрызался или бросал взгляды, полные презрения, вспоминая их бездействие. Впрочем, старших я, напротив, уважал и старался при случае помочь и всегда благодарил даже за сущий пустяк. Не думаю, что меня как-то особенно так воспитали родители, просто, мне кажется, я от рождения неконфликтен и расположен к увеличиванию добра.

Сейчас я думаю, что моя дружелюбность сыграла хорошую службу отцовскому ремеслу, потому что люди часто заходили к нему под навес за всякими мелочами типа игл или колец для шкур и задерживались ради неторопливой беседы. Если мне был интересен предмет разговора, в глубине кузни я откладывал инструмент, отирался от пота и раскуривал сушёные листья мануки, делая вид, что как раз наступило время небольшого перерыва.

Так я узнавал о событиях в городе и некоторых новостях в мире. Не помню, впрочем, чтобы кто-нибудь хоть раз рассказал что-то значительное или интересное, лишь долго пересказывали в красках историю о глупом смельчаке, который, отправляясь на охоту, привязал тяжёлую стрелу крепкой бечёвкой к своему винглингу, рассчитывая, очевидно, раненого футлинга утянуть на таком аркане до дома, но, на свою беду, попал футлингу прямо в голову, тот рухнул, привязанный к нему винглинг влетел в стадо мчащихся футлингов и мгновенно был растоптан насмерть вместе с хозяином. Позже я узнал, что рассказами о таких слишком самоуверенных, но недостаточно умных парнях может похвастаться чуть ли не каждый город нашего пустынного мира.

Меня несколько печалило, что никто никогда не рассказывал о море, но радовало, что иногда в лавку заходила та девочка из истории с жуком. Имя её я намеренно не называю, хоть вряд ли она или кто-то из её знакомых прочтёт эти дневники, тем не менее, думаю, она на настоящий момент давно уже замужем, и упоминание её имени будет излишним. Тем неудачливым парнем был как раз таки её брат, и с той поры, как она первый раз появилась у отца под навесом, едва только завидев её, я вспоминал, каким нелепыми мне представились падение её брата на землю и его полное недоумения в момент падения лицо. Рот мой всякий раз растягивался в ухмылке, а девочка всегда улыбалась в ответ, пребывая в неведении, что именно является причиной моей весёлости.

Девчонка мне очень нравилась. За те многие дюжины дождей, прошедшие от того случая с жуком до первого её появления под навесом нашей кузни, она очень вкусно подросла, отрастила свои волосы цвета опавшего листа почти до самого пояса и так и не рассталась со своими веснушками. В наших краях веснушки — конечно, не редкость у детей, чьи волосы хоть сколько-нибудь светлее печной сажи, однако со временем они бледнеют и к окончанию детства уже совсем пропадают. Быть обладателем веснушек в её возрасте было, по-моему, вызывающе смело и одновременно обольстительно мило.

Бывало, мы иногда обменивались с ней парой ничего не значащих фраз, однако такой разговор всегда заканчивался улыбками на наших лицах, задорными и одновременно смущёнными, после чего она опускала руки вдоль платья, ловила складку двумя пальцами с каждой стороны, немного разводила руки в стороны и слегка кланялась, затем собирала в мешочек всё, за чем приходила и, более не произнеся ни слова, удалялась, не переставая улыбаться, как мне казалось, до самого дома.

Это было так удивительно и вместе с тем так презабавно, что вскоре я стал улыбаться при одной только мысли о ней. Не улыбался я, наверное, только когда думал о ней по ночам, но мысли эти были так утомительны, что я старался тренироваться до изнеможения, чтобы сразу забываться сном, как только заберусь под одеяло.

Мне хотелось, чтобы она была частью моей жизни, однако, в самых заветных мечтах я не мыслил себя без моря и приключений, поэтому понимал, что мне не стоит просить от своей знакомой больше, чем дружбы. Впрочем, я и не знал, как это правильно сделать, поэтому и не особо страдал в своей нерешительности.

Однако, судьба распорядилась по-своему, и однажды во время очередной тренировки, когда я практиковал колющие выпады, моей спины коснулась холодная ладонь, а когда я начал оборачиваться, мою грудь под моими руками обхватили чьи-то руки — конечно же это были её руки, — так что поворачиваясь, я нёс её на себе, обречённый застать лишь пустоту за собой, она же безудержно смеялась, повиснув на мне и болтая ногами в воздухе.

Я не разделил её веселья и, бросив мечи, стал отклоняться назад и расцеплять её руки — не перебрасывать же мне её через себя, в самом деле!

— Я же мог тебя нечаянно убить! — воскликнул я, когда она всё-таки, похоже, поняла, что я не винглинг, поэтому полёт уже закончен, даже не начавшись, и отпустив меня или даже обиженно оттолкнув, отпрыгнула назад.

— Ты невнимателен. Я уже проткнула твою спину.

Платье её успело промокнуть насквозь от моей потной спины в том месте, где она касалась меня, и я, как тупой футлинг, глазел теперь на изгибы её грудей, отчётливо проступающих через лёгкую ткань.

— Отец просил передать, что хотел бы срочно видеть тебя, — произнесла она, одёрнув платье.

Не помню, но думаю, я оторопел оттого, как изменился её голос, будто бы всё тепло и лёгкость улетучилось из него, и только тогда я оторвался от созерцания её груди и поднял на неё глаза. Она одарила меня взглядом, полным презрения, и зашагала в сторону дома, едва не задев меня плечом. Наверное, тогда мне стоило окликнуть её, но я был так растерян и зол на себя, что словно врос в землю.

Когда оцепенение прошло, я схватил мечи и начал остервенело вымещать злость на стволе дерева — получалось выдерживать точное расстояние между двумя клинками и соблюдать одинаковую глубину пореза. Такой приём я никогда раньше не практиковал, это вышло как-то само собой, но мне нравилось, как хорошо мне он удаётся. Способность здраво рассуждать вернула меня к мысли о том, что меня зачем-то срочно ищет отец, я отёрся тряпкой, накинул рубашку и, подхватив мечи, направился к дому, не зная, что и думать.

Здесь надо сказать, что пользоваться оружием в самом поселении запрещено и, хотя в каждом доме есть один, а то и несколько мечей на случай защиты от нападения разбойничьих отрядов, хранятся они в недоступном от детей месте, под замком, иногда в сундуке с другими семейными ценностями, но чаще — в отдельном ящике вместе с охотничьим арбалетом, который также имеется, пожалуй, в каждой семье, поскольку даже те, кто зарабатывает на жизнь ремёслами, считают зазорным пропустить дни большой охоты, когда футлинги отправляются к подножьям гор для выращивания молодняка, а спустя дюжину дождей возвращаются обратно к обычной кочевой жизни и разбредаются стадами по всему пустынному миру.

Должно быть, многое из этого и так всем хорошо известно. И насколько я знаю, побывав на настоящий момент в немалом количестве городов — в большинстве своём портовых, — отношение к ношению оружия в городе везде одинаково, а любое его применение против мирного гражданина наказывается высылкой из города. Насколько мне известно, так же наказывается и убийство вармлинга, даже непреднамеренное, хотя, как вы понимаете, случайно ушатать такого увальня, если он уже взрослый и живёт в доме, никак не представляется возможным.

Однако, я отклонился от повествования, а сделал я это затем, чтобы следующий эпизод рассказать коротко и понятно.

Я шагал домой, погружённый в свои мысли, всё ещё прокручивая в памяти появление Веснушки — почему бы здесь не назвать её именно так? — у дерева и мою реакцию на это и злясь попеременно то на неё, то на себя, то снова на неё, но, по большей части, из-за того, что я чувствовал себя болваном, а она была этому причиной. Так я поравнялся с городскими воротами и не успел пройти и десяти шагов, как меня окружила толпа ребят, а один из них остановил меня, упёршись ладонью в грудь и затем, тыча в неё пальцем, начал высказывать мне:

— Слышь ты, кузнечик, ты, наверное, думаешь, что ты тут особенный, ни с кем не разговариваешь, никого не слушаешь, в мяч не играешь, как все, только ходишь дерево своё рубить, так может, дровосеком стать надумал? Ну так тебе потяжелее игрушки тогда нужны, а то твои вон посмотри-ка, такие тонкие, что согнулись даже.

Все начали гоготать. Я не подозревал, что мои мечи, которые я так долго выверял и переделывал, тоже могут являться причиной для насмешек. Бить я его не собирался, хоть и понимал, что он специально напрашивается, и хоть работа в кузне дала мне хорошую силовую подготовку, но против всех я бы, конечно, не устоял, а колотить меня могли броситься многие, как только я ответил бы на первый удар. Обычно никто не выказывал желания быть первым нападающим, но сегодня всё было не так.

— Послушай, — он продолжал меня злить, даже положил руку на плечо, почувствовав ободрение и поддержку всей толпы.

Я же сбросил с себя его руку поворотом корпуса и зашагал обратно к воротам: дом мой находился примерно на равном расстоянии от двух городских ворот, рядом с оградой, но на некотором удалении от неё самой и других строений на тот случай, если произойдёт пожар в кузне. После заката я, чтобы не тревожить охранника ворот, часто возвращался домой, перелезая через стену: я особым образом втыкал сразу оба меча в отверстие от сучка в частоколе, подтягивался на них, затем перекидывал ногу через ограду, освобождал мечи и спрыгивал уже с другой стороны. Вот и сейчас я решил преодолеть расстояние до дома снаружи поселения, понимая, что за ворота за мной вдогонку никто и шага ступить не посмеет. Дорогу мне, конечно, преградили, но я просто расталкивал всех в стороны плечами, сжимая в руках мечи, которыми чертил за собой с обеих сторон глубокий след — я всегда так делаю, когда злюсь. А забияка, которого вроде бы звали Вихор, продолжал, что-то вроде того:

— Послушай, кузнечик, послушай, ну куда же ты? А вообще правильно, лучше прыгай давай отсюда, ведь она тебе не достанется никогда. Ты же просто ненормальный, который даже разговаривать не умеет. Взял и облапал девчонку, которая тебе два слова пришла сказать. А ты на неё бросился как зверь, наверное, да?! Я видел, какая она возвращалась обратно. Только попробуй ещё тронь её, я подожгу твою кузню, понял?! Давай, улепётывай! — он толкнул меня в спину, потому что я уже поравнялся с воротами, преодолев все преграды из людей. — Улепётывай лучше из города вообще, потому что она всё равно тебе не достанется, — эти слова он уже говорил мне в спину, стоя в воротах, тогда как я уже сделал несколько шагов, — потому что она уже несколько раз раздевалась для меня, понял?!

Услышав эти слова, я замер на мгновение, а потом развернулся, вскидывая мечи, и рассёк ему бровь и кончик носа. Я ни мгновения ни раздумывал, всё вышло само собой. Тогда мне показалось, что нос его пострадал гораздо сильнее, но на самом деле я рассёк его только на глубину половины ногтя или около того. Вихор, конечно, схватился за нос, взвыл, сначала присел на корточки, а потом рванулся куда-то вглубь, расталкивая всех, а я зашагал в сторону своей стены.

Нет, я совсем не боялся, что меня выдворят из нашего поселения, ведь оружие я применил вне его стен, больше всего меня заботил другой вопрос: правда ли, что Веснушка игралась с Вихром?

Здесь стоит, наверное, сказать, что, как известно, беременная до замужества женщина обрекает на несчастье себя и будущего ребёнка, но различные забавы наедине с представителем другого пола, которые никак не могли привести к беременности, никоим образом в наших краях не возбранялись. Вихор был рослым и видным парнем, и Веснушка вполне могла им заинтересоваться. Теперь я был не просто зол на неё, но и глубоко обижен, к тому же эта возможность их отношений словно оправдывала мою грубость с ней у дерева. Снова что-то значительное в моей жизни произошло как-то само по себе, и снова я был против всех, но доволен собой и полон решимости.

II

Забравшись на ограду и поудобнее устраиваясь между пиками острозаточенных брёвен, чтобы затем выдернуть мечи из расселины, я разглядел двух крепких винглингов на длинной привязи, один из которых лежал в тени забора, а другой, по всей видимости, утолял жажду, засунув голову, наверное, на самое дно — как я мог судить по тому, что грудью он упирался в борта бочки… Впрочем, может быть, он так охлаждался, или, например, прятался — кто его знает.

Возле нашего дома торговые винглинги появлялись примерно раз в дюжину дождей, когда их хозяева продавали отцу железо для работ, и я был уверен, что время их возвращения ещё не наступило.

Нередко нас посещали и другие торговцы, приземлявшие своих винглингов на центральной площади города и радовавшие жителей сладостями, вином с Предгорья, сушёными морскими обитателями и разными бытовыми изделиями мастеров других городов, как, например, гребешками для расчёсывания волос, которыми славился точильщик по кости из нашего поселения.

Помню, в раннем детстве мы всей такой же босоногой, как я, ребятнёй начинали ждать прилёта торговцев заранее, а однажды даже несколько дней подряд уходили за ограду, чтобы вглядываться в небо, ожидая появления очертаний двух винглингов, несущих в люльке между собой большой сундук с разными отделениями, после приземления превращающийся в лавку всего-на-свете. Но в тот раз мы не рассчитали быстроту полёта винглингов, и, пока бежали обратно в город от ближайших холмов, торговцы уже сели на площади.

Обычно, пока один из них отдавал винглингов на попечение местному погонщику или сам отводил их в заранее условленное место, второй раздвигал верхнюю крышку сундука и устанавливал в углы жерди, расходившиеся в стороны, потом натягивал между ними плотный холст — и так получался широкий навес от солнца. Далее, уже вдвоём, они раскладывали товар и объявляли об открытии лавки. Мне запомнилось, что общением с покупателями всегда занимался только один из них, а второй иногда что-то подавал ему, а в остальное время просто стоял, наблюдая за тем, чтобы никто — особенно, наверное, детвора — не трогал товар руками перед покупкой, но никогда никого не отгонял — чаще всего детвору отпихивали старшие, чтобы пробраться к лавке.

Воспоминания из детства схлынули, я вынул мечи, спрыгнул с забора — винглинг, лежавший в двух шагах, даже не пошевелился –, заглянул в бочку — воды было на самом дне и винглинг, свесивший туда голову и всю шею, едва доставая мордой до воды, казалось, спал –, окликнул отца в дверь кузни, понял, что он в лавке, и подошёл к навесу с внешней стороны.

Ко мне спиной, опёршись на прилавок и что-то весело рассказывая отцу, стоял незнакомец в грубой свободной одежде, которая хорошо защищает как от солнца, так и от ветра. Не оставалось сомнений, что это он привёл тех двух винглингов, один из которых наверняка принёс его на себе в город. Но только когда он повернулся на звук моих шагов, многое сразу встало на свои места — это был один из тех двух торговцев, который обычно больше наблюдал, чем общался. Я не посещал их лавку с тех самых пор, как отец взял меня в кузню, но сейчас сразу же вспомнил его. У него были глубоко прятавшиеся под бровями, но вместе с тем очень живые глаза, от которых ничто, казалось, не могло ускользнуть. Это был, однако, взгляд не надзирателя, но человека наблюдательного, интересующегося.

Вот и сейчас, он только поднял руку в приветственном жесте открытой ладонью ко мне и кивнул, а я уже был готов считать его старым другом семьи, вернувшимся из длительного путешествия. В ответ я тоже поднял вверх руку, выпустив меч как раз в тот момент, когда он уже поднят достаточно высоко над землёй, чтобы под своей тяжестью устремиться вниз и воткнуться в землю. Я, конечно, специально тренировал этот приём, мне казалось, что он сможет обратить на себя внимание, и так и случилось. Меч воткнулся в землю и слегка покачивался из стороны в сторону — что позволяла его гибкость –, при этом оставаясь у меня под рукой — в любой момент я мог схватить его, но всё ещё держал руку поднятой, давая возможность наблюдавшим самим всё прояснить для себя.

Торговец ещё некоторое время следил за покачиваниями меча, затем обернулся, взглянул на отца и вдруг громогласно расхохотался, да так внезапно, что я, должно быть, даже вздрогнул. Смех его, впрочем, звучал ничуть не обидно, а напротив, как и взгляд, настраивал на дружеский лад.

— Приятель, твой отец рассказал мне, что ты изготавливаешь лёгкие клинки, которыми не стыдно воспользоваться и опытному старцу, силы которого начинают оставлять его, а молодому отпрыску, первый раз берущему в руки оружие, будет овладеть им совсем несложно. Я воспринял его слова как излишнюю похвалу любимого сына, но теперь вижу, что моё воображение меня подвело, и такой клинок и вправду имеет право на существование. Если ты позволишь, я бы хотел рассмотреть его поближе.

Я никогда раньше не слышал слова «клинок», но как только оно первый раз коснулось моего слуха, я понял, что никак иначе уже не стану называть свои мечи. Я строго вверх подкинул клинок, дремавший до этих пор под левой рукой, в воздухе схватил его почти за самое основание и уронил рукоятью вперёд к торговцу. Необходимо было укрощать его падение, иначе я бы не смог его вовремя остановить и ударил бы рукоятью о землю, и хотя я и не тренировал данный приём, но хорошо знал свои клинки, поэтому всё прошло как нельзя удачно: рукоять прошла уровень пояса торговца, я движением кисти на противоположном конце поднял её чуть выше, и теперь клинок вошёл в равновесие, покачиваясь вверх-вниз на расстоянии вытянутой руки старого знакомого. Я только не рассчитал того, что ладонь моя будет недостаточно сухой, чтобы надёжно сжимать меч, и вот мне уже пришлось прилагать дополнительные усилия, чтобы удерживать его за гладкую сталь, но доброжелательный, всё ещё широко улыбающийся гость, поднял руку и принял ладонью рукоять клинка.

Я опустил руку, упёр её в бок, правую положил на клинок, воткнутый в песок, и стал наблюдать, как торговец разглядывает меч, удерживая его обеими руками. Сначала он поднёс его чуть ли не к самому носу и просмотрел по всей длине, потом зажав самый кончик двумя пальцами выгнул клинок сначала в одну сторону, потом в другую, затем занёс за спину и нанёс несколько ударов по воздуху из-за спины, вверх и в сторону, а после произнёс:

— Я дам хорошую цену за оба клинка.

— Я не могу их продать, — тут же ответил я, и затем добавил: — Я изготовил их специально под себя, Вы можете взять предыдущие варианты, которые…

— Погоди, — перебил он меня, — у меня есть к тебе предложение: сейчас я забираю эти два клинка, а спустя двое дождей мы вернёмся, я отдам тебе твои клинки, а заберу у тебя все, которые ты успеешь сделать за это время.

Я бросил взгляд на отца: тот стоял в тени лавки, сложив руки в карман кожаного рабочего фартука, и не подавал в ответ на мой взгляд никаких знаков, однако, мне показалось, что я заметил в его слегка прищуренных глазах тот задор, который мне часто доводилось видеть в те времена, когда отец только начал меня учить ремеслу, а я показывал немалый успех в обучении.

— Вы даёте хорошую цену? — деловито спросил я, возвращая взгляд на торговца.

В ответ тот снова взорвался смехом и стукнул ладонью по стойке, поворачиваясь к отцу. Тот тоже раздался в улыбке и неспешно кивал, глядя выше крыш будто бы в никуда. Я бросил взгляд в ту же сторону, ничего особенного там не увидел, выдернул меч из земли и протянул его торговцу.

— Будьте с ними аккуратнее. Они легко разрубят кость, но всё же не стоит заменять ими разделочный нож каждый раз, когда Вы садитесь есть.

Тот залился новым приступом своего особенного беззлобного смеха, от которого и мне становилось весело и спокойно.

— Я уже и не помню, когда разделывал мясо самостоятельно, — произнёс он, не переставая смеяться, отчего некоторые звуки проглатывались, — трактирщики знают, как готовить мясо для путешествий. Поинтересуйся, это может тебе пригодиться в будущем.

Под конец фразы он уже совсем закончил смеяться и теперь смотрел на меня, широко улыбаясь, будто бы уже знал о моей судьбе куда больше меня самого. Долго выдерживать такой взгляд было решительно невозможно, я поднял руку в прощальном жесте и вернулся во мрак кузни. Ни один из винглингов за прошедшее время не изменил своего положения.

Достав все свои прошлые мечи, я отобрал половину, разложил на верстаке и прикидывал, какие из них получится быстро и успешно перековать в клинки для тренировок, однако, матушка, появившаяся в кузне, чтобы позвать отца к ужину, оторвала меня от этого занятия, а уже на следующий день у меня с отцом состоялся разговор, положивший конец моим тренировкам у дерева.

Выяснилось, что отец давно сотрудничал с торговцем, изготавливая особого рода закрученные кольца, куда с легкостью пробрасывалась бечёвка, но не могла самостоятельно соскочить обратно. Такие кольца широко использовались в полётных люльках, а кольца моего отца выгодно отличались тем, что не перетирали бечеву под нагрузкой, ну или причиняли ей минимальный ущерб в сравнении с кольцами других мастеров. Наверняка, все важные бечёвки проверялись перед каждым очередным полётом, но менять каждый раз на новую, вне всякого сомнения, оказывалось накладнее, чем использовать качественные крепления. Знакомые мне торговцы всегда закупали у отца некоторое количество колец, которые начинали пользоваться спросом и в других поселениях, а вместе с тем и наконечники для арбалетных стрел, но, конечно, на продаже мечей можно было заработать гораздо лучше, и с тех самых пор, как я начал работать с мечами, отца уже не покидала надежда, что однажды ему удастся заинтересовать торговцев результатом моего труда, а мне самому в итоге — отправиться учиться в корабельную академию.

Случилось так, что утром, как только мы ушли в кузню, к нам в дом постучались братья Вихора и попросили мою матушку оказать ему помощь. К матушке иногда прибегали дети, наступившие босой ногой на какую-нибудь ядовитую тварь, тогда матушка изготавливала месиво из муки и мякоти кактуса, промывала кактусовой водой рану, делала надрез, помещала туда месиво и заматывала чистыми полосами тряпья. Отроком я однажды наблюдал за этим действом, но плохо переносил вид крови, поэтому всякий следующий раз избегал этого зрелища, а меня самого судьба уберегла от знакомства с укусами обитателей песков. Иногда — обычно наутро — укушенный уже не мог дойти самостоятельно, тогда за матушкой приходили дети, чтобы отвести в дом к больному. Но в этот раз повреждения были немного другого рода.

Вернувшаяся с перевязок матушка поведала отцу о вчерашнем происшествии у ворот города, тогда он и провёл со мной разговор, дав понять, что мне сейчас стоит полностью сосредоточиться на работе, оставив как тренировки, так и мысли о чём-то кроме обучения в академии.

Двое дождей я провёл в кузне, делая перерыв только на еду и сон. Отец в основном занимался шлифовкой и подгонкой рукоятей, заказанных отдельно у мастера резки по кости, а также иногда пытался поправить баланс, утяжеляя эфес. Не все клинки были одинаковыми: некоторые получались тоньше и длиннее других, некоторые короче и более выгнутыми — я не знал, какие понравятся больше, да к тому же решил, что торговцам будет на руку разнообразие товара.

К означенному сроку у нас было готово ровно тридцать клинков, а матушка, хоть я и убеждал её в отсутствии необходимости в этом, изготовила для каждого кожаный пояс с широкой петлёй. Я был уверен, что для такого особенного клинка каждый будущий владелец будет заказывать мастеру кожи ремень по себе, однако торговцы, напротив, были довольны тем, что таким образом покупатель мог сразу после покупки водрузить клинок себе на пояс. Видимо, отец запросил хорошую цену, потому что торговцы подолгу осматривали каждый клинок, и, не найдя внешних изъянов, два из них в итоге покупать не стали: самый короткий и широкий, и тот, который был выгнут слишком странным образом: круто изгибался почти у середины, а дальше снова продолжался практически прямым.

Я нисколько не разочаровался этому, впоследствии обрезав второй и немного обточив первый, так что получил два клинка с прекрасными рукоятями, которые мог прятать за обшлага сапог. Отец же был доволен вырученными деньгами, объяснив, что их хватит, чтобы оплатить курс обучения в академии, приобрести мне приличную одежду, рассчитаться с мастером резки по кости и закупиться новым железом. Я предложил изготовить из всех остатков ещё клинков, чтобы в моё отсутствие отец имел возможность торговать ими, и все оставшиеся до отлёта дни провёл в кузне, иногда лишь отлучаясь на визиты к портному. За всё это время Веснушка в кузне не появилась.

Когда от большой охоты отделял всего один дождь, мы отправились в академию. Отец заранее договорился об отлёте, и нас вызвался проводить один из опытных погонщиков, славившийся своими познаниями песков. Никогда прежде не летавший так далеко, к концу путешествия я чувствовал себя довольно прискорбно, ноги мои затекли, и я, пытаясь слезть с винглинга, рухнул в пыль на потеху привратникам. Это нисколько не испортило моего настроения — я был в предвкушении от предстоящего удивительного, уже издалека на подлёте разглядев необычные постройки на территории академии — к тому же в голос засмеялся только один из стражников, другие же только улыбались во весь рот, что могло обидеть разве что какую-нибудь сопливую девчонку. Я поднял приветственно руку и стал отряхивать пыль с одежды.

Сопровождавший нас погонщик повёл винглингов в сторону ночлега, выстроенного за пределами территории, очевидно, специально для провожающих, отец же двумя крепкими ударами сбил пыль с моего бока и с тюком с моей одеждой на плече решительно зашагал к академии. Один из привратников показал на ближайшее здание и объяснил, что новобранцев ждут именно там.

Прямо за зданием высилась корабельная мачта, и я терялся в догадках, неужели же там вырыта яма для целого корабля. Меня удивляло, как много, должно быть, пришлось привлечь лучших мастеров по дереву, чтобы они вырезали узоры на массивных дверях, украсили завитушками окна и сделали множество одинаковых фигур, поселившихся под самой крышей.

Прямо за дверями нас ждала широкая лестница, уходящая вверх до противоположной стены здания, в которой разноцветными стёклами сияло окно, почти упиравшееся в потолок и сравнимое шириной с самой лестницей. Пока мы, разглядывая работу мастеров, не меньше внимания уделивших и внутренней отделке, медленно поднимались на второй уровень, скрип ступеней разносился по всему зданию, смолкая только где-то далеко в глубине. У окна нам пришлось развернуться, чтобы продолжить подъём по ступеням, встретивших нас с обеих сторон от главной лестницы, меньшим, но едва ли менее скромным, чем она сама.

Нашему взору открылась огромная комната во всю ширину и, вероятно, длину здания, заполненную, насколько я мог видеть одними шкафами. Шкафы стояли у стен и ровными рядами между ними и были заполнены чем-то, окрашенным в полосы разных цветов.

Прямо перед нами у противоположного окна стояло несколько сдвинутых друг с другом столов, за которыми сидели люди в синих с чёрным одеждах, двое продолжали тихо о чём-то спорить, обратив взоры на нас с отцом, третий же поприветствовал нас и жестом пригласил подойти. Спросив у меня имя, имя моего отца и откуда мы прибыли, он обмакнул заточенную палочку в стекляшку с тёмной жидкостью и стал выводить что-то на широкой бумаге, смятой посередине, а другой человек подозвал к себе отца, и тот стал расплачиваться с ним, доставая мешочки с деньгами.

Нас поздравили с успешным поступлением в академию и объяснили, как пройти к учебным корпусам, но мы что-то поняли не так, обогнули главное здание с другой стороны и вышли к корпусу старших учеников, обозначенному цифрами «III» и «V».

Кроме главного здания, не считая мелких хозяйственных построек, академия состояла ещё из трёх: два длинных ученических и одно, в котором обитали учителя, покороче, сравнимое длиной с главным. В главном же кроме книг не обитал никто, оно единственное из всех имело всего два уровня, целиком располагалось над землёй и было полностью деревянным. К сожалению, я совершенно не интересовался историей академии в период обучения там, поэтому не знаю причин, заставивших потратить на дом для книг столько древесины, что хватило бы, вероятно, на пару кораблей.

Здания академии образовывали четырёхугольник, который мог защитить от немилостивых ветров довольно большую внутреннюю территорию, да так удачно, что это позволяло расти на ней немалому количеству деревьев: я так ни разу их и не сосчитал, хотя такая мысль неоднократно посещала меня.

Этот зелёный остров и предстал нашим глазам, когда мы зашли за угол корпуса старших, чтобы всё-таки пройти к своему. Кроме того, прямо перед нами высился громадный штурвал — немного больший, чем вы сейчас представили, — за ним возвышалась та самая мачта, а ещё дальше, у корпуса новобранцев, на постаменте лежал огромный — но, как я впоследствии узнал, вполне обычный — якорь, завершая эту группу вещей, в моём понимании неотделимых от корабля.

Отец за всё время не вымолвил ни слова, лишь крепко обнял меня у входа в спальни новобранцев, я сказал ему «не скучайте», подхватил тюк с одеждой и зашагал вниз по каменным ступеням.

Внизу меня встретил железная выгнутая стена и таблички «I» и «II» над дверями. Как я впоследствии узнал, железом был обит печной бок, который выходил также в обе спальные комнаты и служил для обогрева помещений, заменяя труд животных, привычных нам с детства. Таблички же каждый курс менялись местами: новобранцы становились второкурсниками, вместо второкурсников заселялись новые ученики, а второкурсники, успешно перешедшие на третий курс обучения переселялись во второе здание. Тогда я ещё, конечно, не подозревал, но оказаться в их числе мне так и не посчастливилось.

Открыв дверь рядом с табличкой «I», я попал в небольшую комнатку, где на стенах висела одежда, на первый взгляд ничем не отличавшаяся друг от друга, а ниже, на полу и полках, лежали ботинки, среди которых, казалось, не было вообще ни одного одинакового. Запах в комнатке недвусмысленно намекал, что не стоит долго заниматься разглядыванием вещей, я стащил ботинки, повесил на свободное место полётный плащ и ввалился в спальню.

Вправо от меня уходили два ряда коек, поставленных одна на другую, слева же, ближе к печному боку, вокруг небольшого столика собрались, пожалуй, все здешние обитатели. Моё появление не стало предметом всеобщего интереса, чего я, признаться, представляя себе первые дни в академии, опасался больше всего. Многие повернулись в мою сторону, но, бросив беглый взгляд, возвращались к наблюдению за игрой.

О том, что там на столике происходит какая-то игра я, конечно, не мог видеть, да тогда даже и не подозревал о существовании игры, с которой впоследствии судьба меня связала очень тесно.

Я стоял с тюком одежды в некоторой растерянности, понимая, что такая неприятная часть моей новой жизни, как знакомство с другими, видимо, временно откладывается. Кто-то громко сказал «Дверь закрой!», это вывело меня из оцепенения, я закрыл дверь плотнее и отправился вдоль рядов выбирать себе койку.

Вечерний свет, пробивавшийся из небольших окон под потолком, сыграл со мной плохую шутку: я всё-таки сел на одну из кроватей, и только потом обнаружил под ней тюк с одеждой. Надеясь не вызвать этим конфликта, я поскорее убрался оттуда в самый конец спальни. Там на одной из верхних коек лежал на животе, задрав ноги к потолку, какой-то мальчишка и смотрел в книгу. Тогда я не понял, куда он смотрит, просто поднял приветственно руку и спросил на всякий случай, не занято ли тут. Он внимательно посмотрел на меня и ответил «вряд ли ты пришёл с гор, а потому советую тебе обосноваться наверху».

Перелёт слишком вымотал меня не только для того, чтобы лазать по кроватям, но даже начинать спорить, поэтому я просто молча плюхнулся на нижнюю койку, развязал свой узел с вещами, отыскал лепёшку, которой матушка снабдила меня в дорогу, и, слопав половину, уже лёжа на боку, вскоре отключился.

Несколько раз я просыпался ночью, чтобы укрыться сначала одним одеялом, затем вторым, стащив его с койки напротив, а когда я, в очередной раз проснувшись от холода, решил спастись уже и третьим, стащив его с койки надо мной, я вдруг обнаружил, что оно будто бы теплее. Ни мгновения более не раздумывая, я забрался с двумя своими одеялами на верхнюю койку и окончательно проснулся уже глубоким днём, конечно же, благополучно обнаружив все одеяла на полу.

В спальне, похоже, никого не было, но снаружи раздавались голоса, казалось, прямо над моей головой. Я прикинул, смогу ли заглянуть в окно — до стены ещё было расстояние около локтя, а до окна я мог достать, стоя на коленях. Прямо с кровати в окно можно было бы разглядеть только ботинки, да и то в том случае, если бы они были довольно близко. Мне нужно было подтянуться к окну, чтобы иметь возможность оглядеть верх и стороны, и вот, стоя на коленях в изголовье, я зацепился руками за подоконник, подтянул к нему голову, упираясь уже не коленями, но только пальцами ног, стал заглядывать вбок и почувствовал, что потерял устойчивую опору — кровать стала крениться в сторону.

Возможно, мне стоило отцепиться от подоконника и своим весом вернуть кровати устойчивость, но я, наоборот, вцепился в подоконник ещё сильнее, чтоб не упасть, упираясь сильнее и ногами, что не оставило кровати более никаких шансов, и она начала заваливаться всё стремительней. Пытаясь найти ногам новую опору — а удержаться за подоконник одними пальцами было решительно невозможно — я встал на одну из стоек, соединяющую верхнюю койку с нижней. Это, конечно же, придало кровати уверенности, и, увлекая за собой соседнюю, она, не долго думая, сама отправилась на боковую.

На мою беду, оказалось, что я не единственный лежебока, остающийся в кровати глубоким днём. Кто-то в соседнем ряду поднял сонную голову и пытался разглядеть со своей койки, что произошло, а один щуплый шкет — не успела ещё вторая кровать замереть на третьей — уже преодолел расстояние до моего конца спальни, оценил картину произошедшего и тут же бросился к выходу. Я ещё раздумывал, как бы мне переставить ногу перед тем, как отпустить руки, чтобы наиболее удачно спрыгнуть, а спальню уже начали наполнять её обитатели.

Нужно было прыгать, я поторопился и неудачно ударился локтём о стойку, да так что в глазах всё побелело. Держась за локоть, я вышел из-за кровати и сел на край другой, той, что вчера была занята моим единственным знакомым, хоть мы и не обменялись ещё именами. Он сам, к сожалению, всё не появлялся, а в одиночку одной рукой нечего было и думать, чтобы вернуть всё как было.

К хохоту добавлялись всё новые голоса, но я не следил за происходящим, сидел, закрыв глаза и обхватив больной локоть другой рукой. Вдруг кто-то опустился рядом на койку, положил на меня свою лапу и, похлопывая по плечу, поинтересовался:

— Друг, как это тебе удалось?

Все голоса тут же начали смолкать и почти в тишине, не открывая глаз, я промолвил, как я сейчас понимаю, совершеннейшую глупость:

— Хотел выглянуть в окно, чтобы на улицу посмотреть.

Кто-то гоготнул, но перед тем, как спальня потонула в общем хохоте, я услышал ещё один вопрос:

— А что ж ты через дверь не выглянул, мотылёк ты наш?

Пока стены сотрясались от хохота, мой собеседник хранил молчание, лишь всё так же легонько похлопывал меня по плечу. Не то, чтобы это очень уж раздражало меня: я просто сидел с закрытыми глазами, придерживая ноющий локоть и гадал, когда же это всё уже закончится. Но меня ждал новый вопрос:

— В карты играешь?

Я помотал головой — понятия не имел, что это значит. Однако, отставать от меня мой собеседник явно не собирался, и следующий вопрос всё-таки заставил меня открыть глаза и посмотреть на него:

— Научить?

Я ещё только раздумывал даже не над ответом, а над самим вопросом, а к моим ногам уже поставили первый табурет, начали поднимать упавшую кровать и завалившуюся вторую, а из трёх добавившихся табуретов вместе с первым получился довольно широкий столик.

Мой собеседник оказался примерно одного со мной роста, но какой-то чересчур худосочный: небольшая голова была водружена на узкие плечи и слегка ссутуленную спину. Сначала мне показалось, что голова кажется маленькой из-за его необычно короткой стрижки — волосы были короче длины ногтя, но позже я понял, что первое впечатление не было ошибочным, голова действительно была несколько меньше, чем у всех остальных, довольно нелепо смотрясь на его вполне длинном теле, однако же, нельзя было сказать, что, например, нос или глаза как-то особенно выделялись: голова была правильной, просто чуть меньшей, чем обычно.

Видимо, я слишком долго смотрел на него, поэтому он убрал с моего плеча руку, хлопнул другой по табурету, провёл над ним ладонью и объявил:

— Вайтвальтер!

III

Моим глазам предстали небольшие, одинакового размера листочки с тёмной поверхностью, сильно поцарапанной, видимо, от частого употребления.

— Бери три, — сказал мой новый знакомый. Я взял три с самого верха. Листочки оказались довольно плотными, будто бы были сделаны из кожи, но очень тонкой, или бумаги, но очень толстой. С обратной стороны на листочках оказались фигурки, одинаковые на каждом листочке, но отличавшиеся от фигурок на других. Количество фигурок тоже не совпадало: на одном листочке было 7 стрел, на другом 4 щита, на третьем же были изображены следы лап в количестве 5 штук.

— Теперь считай.

Я догадался, что нужно пересчитать все фигурки, довольно быстро, как мне казалось, справился с этим и объявил:

— Шестнадцать!

Кто-то гоготнул, остальные тоже оживились, но тот, кто учил меня игре, был предельно серьёзен и снисходителен:

— Хорошо, только в следующий раз оставь эти знания при себе. И старайся никому не показывать свои карты. Итак, тебе нужно набрать 21 знак. Есть шесть разных семей, но в этой игре они не важны. Ну то есть не важно, какая именно семья. У каждой семьи может быть самое большое семь знаков. Ты можешь брать сколько угодно карт, но если у тебя окажется больше, чем 21, то ты проиграл. Ты выигрываешь, если наберёшь больше меня. Играть может любой, кто поставит монету против моей. Но сначала давай научим тебя, тяни ещё карту смелее, ты же ничего не проигрываешь!

Я взял ещё карту, там снова были лапы, но теперь их было только четыре. Я сосчитал, что у меня теперь 20 знаков и понял, что если не вытащу карту больше, чем с одним знаком, то проиграю, однако, мне было интересно, какие же ещё могут попасться картинки, и я взял ещё одну. На ней была изображена одна большая фигура, с равными сторонами, но не квадратная, а вытянутая, несколько тонких линий разрезали фигуру сверху до низу, переламываясь в середине. Я некоторое время завороженно смотрел на тёмную фигуру, а потом показал её всем и спросил:

— А что это… нарисовано?

— Это кристалл, семья учёных.

— Ааа… Получается, это один кристалл, да?

— Ну да.

— Ну тогда я выиграл, у меня 21.

— Вообще-то ты выигрываешь, если у меня будет меньше… Ну или если я наберу больше, чем 21, — объяснил учитель карт. — Но ладно, давай попробуем ещё раз, я вижу, ты быстро учишься.

Он собрал с табурета карты, я отдал свои, некоторое время он их перемешивал, перекладывая часть из одной руки в другую, таким образом, что увидеть значки на картах было невозможно, потом протянул мне руку, в которой лежали все карты одной ровной кучкой. Я взял три карты сверху, он почему-то глубоко вздохнул, положил оставшуюся кучку на табурет и сам взял три карты.

На всех трёх картах, оказавшихся у меня, было по три значка: 3 стрелы, 3 щита и 3 кубка. Я решил, что кубками обозначается семья виноделов, и потянулся, чтобы взять ещё сразу две карты, но оказалось, что две карты сразу брать нельзя: полагается делать это строго по очереди, чтобы каждый из игроков успевал подумать. Мне такое объяснение показалось странным, но я всё-таки отпустил нижнюю карту, которая тут же отправилась моему противнику. У меня же оказалась карта с тремя лапами, означающая, видимо, семью погонщиков и я по-прежнему гадал, какая же семья будет шестой.

Вряд ли это могли быть кузнецы — я не представлял себе ни многочисленную семью кузнеца, ни значок, которым бы можно было обозначить так, чтобы не перепутать с другими: например, молот для этого совершенно не годился. Впрочем, я не оставлял надежды, что шестым видом значков будут всё-таки молотки, тогда я бы мог считать, что изображена семья кузнецов, хотя, вероятнее всего, это означало бы семью плотников. Однако, на следующей карте я увидел трёх рыб. Ну, конечно, семьи рыбаков, наверняка, бывают очень многочисленны, не то что семьи кузнецов.

На следующей карте было три кристалла. О семьях учёных я ничего не знал и даже не мог предполагать, чем они могут зарабатывать себе на жизнь, кроме преподавания. От отца я слышал, что какие-то учёные пытаются воздействовать на железо, чтобы оно не ржавело или было прочнее, но о том, что у них случаются удачные попытки, отец не упоминал ни разу.

Итак, у меня в руках было шесть карт по три значка на каждой, и мне не хватало как раз ещё трёх до 21. Мне было понятно, что три значка я уже не вытащу — все они были у меня в руках, — значит, мне нужно взять сначала два, а потом ещё один, но также я понимал, что, скорее всего, я вытащу что-нибудь от четырёх до семи. Одновременно с этим я был уверен, что 18 — это совсем мало, это верное поражение, и у моего соперника, наверняка, уже больше — вон он какой довольный сидит! Он тут же подмигнул мне и спросил:

— Ну что?

Я выдохнул, и, почему-то стараясь не глядеть на стопку карт, взял ещё одну, там оказалось две рыбины.

— Мне хватит, — произнёс довольный мой первый в академии учитель и так растянул губы в улыбке, что добрую половину его маленького лица теперь занимал один только рот.

Я был уверен, что он прекрасно знает, какие у меня карты: я стал догадываться, что все царапины на обратной стороне на каждой карте всё-таки разные, а поэтому можно выучить, какую карту берёт соперник. Назло ему я взял ещё одну карту и обнаружил на ней одну большую лапу.

— Двадцать один! — гордо объявил я и мой соперник тут же перестал улыбаться.

— Ладно, — произнёс он, помолчав некоторое время, — играть ты уже научился, дальше играем только на деньги. Всех, кто не играет, прошу не мешать.

Тут же началась суета: кто-то садился поближе, кто-то забирался на кровать над нами. Я понял, что буду мешать и решил выйти из спальни проветрить голову.

Со стороны входа в наши спальни располагалось несколько невысоких хозяйственных построек, самой большой из которых была кухня, судя по запахам, доносившихся из каменного здания с широкой трубой. Дыма заметно не было, но стойкий запах еды не давал усомниться в том, что повар сейчас не дремлет. Я пожалел, что не захватил с собой на улицу вторую половину маминой лепёшки, и поспешил свернуть за угол во внутренний двор.

Со стороны двора у нашего здания тоже была лестница посередине, но уходившая не вниз, а на уровень выше. Однако, подойдя ближе я обнаружил, что под неё также уходили маленькие ступеньки на нижний уровень.

Любопытство тут же взяло надо мной верх, я спустился по особенно тёмным ступеням и заглянул в проём двери. Самой двери тут не было, комната же утопала в кромешной тьме, так что что-то разглядеть было решительно невозможно. Некоторое время я постоял, чтобы дать глазам привыкнуть, но ничего не изменилось, и тогда я решил шагнуть внутрь.

Под ногами как-то очень знакомо заскрипели друг об друга камни, и я сразу же понял, что стою на угле. «Не хватало только споткнуться и вымазаться в угольной пыли!» — подумал я и решительно стал выбираться из-под лестницы, но только когда уже шагал по дорожке между деревьев, вдруг понял, что там под лестницей ночами растапливается печь, бока которой, обитые железом, я и наблюдал с другой стороны и в спальной. Обернувшись, я убедился, что над крышей как раз над лестницей, за которой, видимо, и располагалась печь, возвышается широкая каменная труба.

Отвернувшись от созерцания трубы, я заметил ещё одну интересную местную особенность: дорожка, проложенная между деревьев вела точно от крыльца одного учебного здания к другому. Я прошёл ещё немного вперёд, туда, где уже было заметно пересечение с другой дорожкой — и оказалось, что она также начинается от крыльца третьего строения и уходит в сторону дома книг, однако самого дома отсюда почти не было видно: на пути возвышалась мачта.

Кажется, в то время я ещё не знал этого слова «мачта», но, конечно, прекрасно понимал, что эта палка с парусом имеет самое прямое отношение к кораблям. Впрочем, самого паруса тогда я не разглядел, хотя их было там даже два — они были свёрнуты и привязаны к поперечным палкам, но тогда я не понял этого, хотя близко подошёл к самой мачте и ещё некоторое время ходил вокруг, рассматривая её с разных сторон.

Конечно же, я не упустил случая подойти к якорю и потрогать его за один из боков, гладкий, очевидно, от прикосновений многих других любопытных рук, подходил к огромному штурвалу и пробовал его вращать, как, видимо, и все другие, кто подходил к нему: были заметны многочисленные следы ремонта на деталях штурвала, до которых в том числе можно было дотянуться, только подпрыгнув, а с одной стороны даже на тех, до которых дотянуться было невозможно, казалось, даже встав на голову кому-нибудь ещё.

С этой стороны у дома книг отсутствовали всякие ступени, но двери в количестве двух всё-таки имелись. Помнится, тогда я решил, что эти двери ведут на нижний уровень, но позже узнал, что дом книг не имеет нижнего уровня вовсе, а за дверями начинаются ступени, ведущие к широкой лестнице, по которой вчера с отцом мы и поднимались, чтобы меня записали в ученики.

Я ещё раз обогнул мачту, ведя по ней рукой, дивясь её гладкости и гадая, как на неё взбираются люди, постоял, глядя то вверх, то на расходящиеся в две стороны толстые верёвки, но не придал им никакого значения и направился по дорожке в обратную сторону.

С каждой стороны дорожки стояли лавочки со спинками, некоторые были совсем рядом или напротив друг друга, другие довольно далеко — ясно было, что раньше их перетаскивали, как хотелось, однако, сейчас все они пустовали, и я прошёл до самого дома учителей, так никого и не встретив.

Здесь деревья не заканчивались вдруг, уступая место вытоптанной земле до самых окон, как возле других зданий, но, наоборот, росли ничуть не реже, а некоторые и вовсе касались ветвями стен. Впрочем, для скамеек здесь тоже нашлось место, и на одной из них я и обнаружил своего первого знакомого.

Светлая короткостриженая голова его склонилась над раскрытой книгой так, что солнце пекло ему самую макушку, сам же он, по всей видимости спал. Я не знал, как поступить, и стал медленно подходить ближе, стараясь ступать бесшумно. Вдруг откуда-то слева раздался звон, похожий на звук удара молотом по железной болванке.

Стучали, видимо, где-то за зданием, судя по тому, что звук был сильный, но, долетая до меня, слышался слабее и повторялся несколько раз, ослабевая. Мой знакомый открыл глаза, посмотрел на меня и, когда звон повторился второй раз, захлопнул книгу, встал, и, на ходу пряча её в мешочек, сказал:

— Пойдём. Здесь отлично кормят.

— Послушай, а как тебя зовут? — спросил я, пытаясь подстроиться под его торопливый шаг.

— Здесь редко используют имена, — произнёс он так, как будто говорил «все, кто мог ходить, давно ушли отсюда». Некоторое время я раздумывал, шутка ли это, и не знал, что говорить, но он вдруг продолжил: — Только на уроках, да и то нечасто, — тут он впервые посмотрел на меня, и мы прошли так несколько шагов, глядя друг на друга, пока не настала пора сворачивать на перекрёстке.

Пока он смотрел на меня, я не знал, что и думать, я вообще не понимал его взгляда, сурового, но не изучающего, а будто бы уже наполненного всеми знаниями, до которых мне как до гор пешком. Но вот мы свернули, он снова глядел куда-то в землю недалеко от себя, и я вдруг подумал: «А ты-то откуда знаешь?!»

— А ты-то откуда знаешь? — тут же спросил я его.

— Ууууу, друг, — произнёс он всё тем же голосом, и, не отрывая взгляда от земли, положил мне руку на плечо. — Я, знаешь ли, — тут он начал похлопывать меня по плечу ладонью, — не одну дюжину дождей уже топчу здешние пески.

Закончив говорить, он снова направил на меня тяжёлый взор из-под нахмуренных бровей, но тут я сбросил движением плеча с себя его руку со словами:

— Послушай, мне совершенно не нравится это здешнее поведение, будто бы каждый может положить тебе руку на плечо и… — я задумался насчёт «и», а он тут же спросил:

— А кто это «каждый»? С кем это ты уже познакомился? — голос его изменился, да и взгляд стал совершенно другим: брови он хмурить не перестал, но в глазах появилась заинтересованность.

— Я не знакомился. Один долговязый учил меня играть… в карты.

— Ого, живо Крючок до тебя добрался, — несколько задумчиво произнёс он и вдруг с размаху хлопнул меня по животу мешком с книгой, так что я согнулся пополам, не столько от боли, сколько от неожиданности. — Лучше тебе со мной не связываться, если не хочешь неприятностей, — выпалил он прежним голосом, только чересчур громко.

Подняв голову, я понял, что его последние слова слышал далеко не один я: всё пространство возле лестницы заполнялось прибывающими на обед любопытными. Мой собеседник живо взбежал по ступеням и вошёл в дверь, я же распрямился, крикнул погромче «Вот сволочь!» и оглядел всех присутствующих:

— Надеюсь, кормят здесь лучше, чем общаются! — воскликнул я, вдруг решив сохранять бойкий настрой, и решительно зашагал к дверям, не обращая больше ни на кого внимания.

Остальные поступили так же, и в итоге в столовую я вошёл одним из последних. Тогда я, конечно, ещё не знал, что она называется столовой, да и всё, что происходило внутри было для меня удивительным.

Оказалось, что еду не подают на стол каждому, а, наоборот, каждый берёт свою еду сам, ставит на небольшую дощечку и несёт к столу, а после еды бросает грязные миску, чашку и ложку в специальный чан.

Помнится, в первый раз я забыл взять ложку и возвращался за ней, а потом оказалось, что у меня нет на дощечке хлеба, хотя я точно помнил, что брал его, когда же я вернулся с хлебом, то обнаружил, что пропал мой компот вместе с кружкой. Подумав, я решил не возвращаться за компотом, а сначала спокойно съесть суп.

Тогда меня удивило, как много нарезанного хлеба лежало в корзинке, и никто не следил за тем, кто сколько взял. Я даже задумался, не оставить ли кусочек про запас, но вспомнил о половине маминой лепёшки и оставил эту мысль. Больше ничего подобного мне на ум не приходило: сейчас, вспоминая времена, проведённые в академии, я понимаю, что совершенно не был обеспокоен мыслями о пропитании, что ни до, ни после со мной уже не случалось, исключая, пожалуй, первое время жизни на острове, но об этом пока рано.

Суп тогда мне показался почти безвкусным и холодным, а вот компот, за которым я всё-таки, конечно, сходил ещё раз, мало того, что был обжигающе горячим, он ещё пах какими-то травами, и пока я дул на него и отпивал по маленькому глоточку, мысли унесли меня на удивительные острова, где росли огромные растения, в которых жили диковинные звери, которых не видел ещё ни один из живущих. Тогда над кружкой компота, обжигавшей губы сильнее самого компота, я вдруг обрёл несбыточную мечту, даже не подозревая, что до воплощения её осталось менее дюжины дюжин дождей.

Я вдруг обнаружил себя, одиноко сидящего среди пустых столов и перекатывающего по дну кружки какой-то маленький тёмный плод. Вероятно, меня оторвал от мыслей грохот чана с грязной посудой, которой тащил по полу служитель столовой. Плод со дна кружки оказался совершенно пресным в сравнении с самим компотом, я оставил кружку на столе — миску я выбросил в чан, когда ходил за компотом — и вышел из столовой.

Лестница слева от двери, ступени которой были каменные, а перила деревянными, удивительно гладкими от частых прикосновений, приводила на последний этаж к длинному коридору вдоль окон, напротив которых располагались двери с различными надписями. Я прошёл вдоль них в одну сторону, потом вернулся и прошёл в другую, и всё гадал, что же таится за этими дверями. Некоторые буквы были мне знакомыми, но читать их я не умел и полагал тогда, что за дверями непременно располагаются всякие разные детали корабля, которые мы будем изучать.

Я не решался заглядывать внутрь, чтобы не рассердить обитавших там учителей, но предпоследняя дверь была открыта настежь, никого внутри не было, а всё пространство заполняли столы и стулья. Я удивился, чему можно учиться сидя, потом решил, что здесь, наверное, читают. Это вернуло меня мыслями к своему знакомому с книгой, и я надумал найти его и попросить научить меня читать буквы, а заодно выспросить у него хоть какое-то имя.

Я нашёл его на старом месте, на скамейке у дома учителей. Он склонился над книгой, солнце всё так же светило ему прямо в макушку, но он вроде бы ещё не спал. Возможно, просто не успел заснуть. Я, нарочно погромче топая, подошёл и сел рядом с ним, разглядывая стену учительского дома. В некоторых местах, перед окнами, стена имела выступы, окружённые перилами, на которые, видимо, можно было выходить. У некоторых таких выступов даже имелась своя крыша.

— Зачем кому-то выходить из окна, если снаружи дождь? — спросил я будто бы сам у себя.

Мой знакомый вздохнул, оторвался от книжки и, видимо, посмотрел в ту же сторону, куда и я.

— Там двери есть. Это балконы.

— Аа, — сказал я. — Ясно.

Голос же мой выражал, что на самом деле яснее мне ничего не стало, я специально состроил такой голос, но объяснения не последовало, знакомый мой снова уткнулся в книгу. Тогда я задал уже прямой вопрос:

— Слушай, а как тебя всё-таки зовут?

— Я же сказал тебе, здесь не называют имён.

— Ну а как тебя называют тогда?

— Ещё пока никак. Никто не придумал, как меня называть.

Я помолчал. Я вдруг вспомнил, что Крючок назвал меня мотыльком. «Неужели теперь меня все будут звать мотыльком?» — подумал я.

— Тот… Крючок… Назвал меня мотыльком. Неужели теперь все меня будут так звать? — спросил я вслух.

— Мотыльком? — знакомый вдруг захлопнул книгу и переспросил: — Мотыльком?

— Ага, мотыльком, — я старался сохранять спокойствие, — мотыльком.

— Ты как-то не очень похож на мотылька. Ну то есть совсем. Должно было что-то произойти, чтобы он так тебя назвал, — он уставился на меня во все глаза и от его полусонного состояния не осталось и следа. — Что-то очень интересное, наверное?

— Наверное, — сказал я, пожимая плечами. — А откуда ты знаешь, что его зовут Крючок?

— Ну… Это я его так назвал… Должно быть он теперь очень зол на меня…

Он помолчал то ли вспоминая что-то, то ли раздумывая, а потом, видимо решив, что иначе из меня никак историю не вытащить, продолжил:

— Он всё приставал ко мне с игрой в карты, а играть с ним в вайтвальтера — это гиблое дело, я сразу понял, что у него все карты меченые. В общем, когда он уже даже хотел отнять у меня книгу, я отпихнул его и сказал, мол, Крючок, лучше тебе со мной не связываться, если не хочешь неприятностей… — ещё немного помолчав, он добавил: — А называли меня Бочкариком… То есть сначала Умником, а потом Бочкариком… Но недолго.

— Что? Как? — теперь я уставился на него, оторвавшись от созерцания балконов или как их там.

— Хех, Бочкариком… Это, наверное, забавная история, если её попытаться рассказать… Но тогда сначала рассказывай ты.

— Я… Ну я встал на кровати, чтоб дотянуться до окна, а она упала. Я держался за окно и боялся прыгать, так и висел там… под окном…

— Ха! — сказал он. — Хаха! — он не смотрел на меня, а, наверное, представлял эту картину. — Даа, смешно… Даа… — он помолчал, а потом стал рассказывать каким-то ровным голосом, совершенно без эмоций: — Ну значит, сначала я был просто Умником. Многое, из того, что преподают на первом курсе, я уже изучил дома. У отца хорошая библиотека, да и дед немало способствовал моему образованию — научил меня читать… слова и звёзды… Потом я уже учился сам… Хотя, конечно, больше читал про приключения… или про старую жизнь, историю то есть.

— Про чьи приключения?

— Ну про пиратов… или странников… Это выдуманные истории, их на самом деле, скорее всего не существовало… Хотя, конечно, и пираты и странники существуют, так что какая-то часть этих историй, наверное, правда.

— А эта книга про кого? — я говорил о той, которая лежала у него на коленях, других-то книг рядом не было.

— Эта про пиратов как раз. Моя любимая. Если хочешь, дам почитать, но только аккуратно, не порви и не загибай страницы.

— Я плохо знаю буквы, — ответил я. Хорошо, что он сам начал, а то я не знал, как решиться заговорить об этом.

— Ты что, не умеешь читать?

— Нет, у нас дома не было книг совсем.

— А как же ты будешь учиться? А хотя, я и забыл, здесь есть специальные уроки, где учат читать и писать… Да сначала это и не понадобится… — он снова надолго замолчал, а я вспомнил, как один учёный муж, из тех, что принимали нас с отцом в доме книг, окунул острую палочку в склянку с тёмной краской и вывел в открытой книге на пустом месте буквы, означающие, как я теперь понял, моё имя, имя отца и город, из которого мы родом.

Отец делал записи только куском белого мягкого камня на большом плоском тёмном камне, стоявшем в углу специально для записей, сколько железа куплено. Так я узнал цифры и научился считать. Сейчас же я пишу этот дневник прозрачной палочкой неизвестного происхождения, внутри которой едва заметно заканчивается тёмная жидкость. За всё время, прошедшее с начала дневника уровень тёмной жидкости внутри почти не изменился, поэтому я решил не экономить, и написать всё как есть, тем более, что времени у меня для этого, судя по всему, будет предостаточно.

Помолчав, Умник продолжил:

— В общем, я был Умником, потому что всё уже знал, и когда учитель что-то спрашивал, я тут же отвечал. Это, конечно, никому не нравилось, но это я теперь понимаю, а тогда мне хотелось показать всем, какой я умный. Короче, прошло почти две дюжины дождей, до экзаменов оставалось совсем немного, все были вынуждены сидеть в библиотеке над книгами, а я…

— Это что за библиотека? — спросил я, услышав это слово уже во второй раз. Умник издал какой-то странный звук, посмотрел на меня, потом, видимо, понял, что я не шучу, и снова уставился куда-то в точку перед собой.

— Ну это деревянный дом с книгами так называется. Вообще, если у тебя есть дома полка с книгами — это уже библиотека.

— Эх, у меня не было… Я только однажды видел одну книгу у торговцев, один старец иногда открывал её… Но так и не купил… Наверное, книги дорогие, да?