Ключи от бездны
Пролог: Письмо из прошлого
Бумага шершавится под пальцами, как обветренная кожа старика — акварельный лист, выкраденный из альбома матери, пахнет солью и гниющими водорослями. Сине-серые мазки фона стекают к нижнему краю, будто море на странице действительно плещется, угрожая смыть кривые строчки чернил. «Шестнадцатое сентября», — выводит перо, царапая волокна, и чернильная капля расплывается в дате кляксой-синяком.
«Они сожгли эскизы вчера ночью», — пишет она, и буквы вздрагивают от внезапного порыва ветра, закручивающего края платья вокруг колен. Где-то за спиной, в глубине пещеры, падает камень — или чья-то нога? Перо замирает, оставляя кроваво-рыжий отпечаток на полях (акварель? Краска? Зачем тогда этот металлический привкус на языке?).
«Лиам, перестань пялиться — я не сумасшедшая!» — голос звучит хрипло, будто ржавый якорь скребёт по камням. Мужчина в промокшем кителе переступает с ноги на ногу, его тень падает на страницу, закрывая полслова.
«Ты рисуешь их портреты? Серьёзно?» — он хватает её за запястье, и перо оставляет зигзаг через весь лист. «Это не люди, Клара. То, что ты видела в бухте…»
«Они дышали!» — она вырывается, прижимая лист к груди. Чернила смешиваются с каплями дождя, превращая «лица» в расплывчатые пятна. Где-то над обрывом кричит чайка — или смеётся человек?
Её ноготь впивается в угол страницы, оставляя полумесяц на капле засохшей краски. Багровый оттенок слишком тёмен для кармина — словно кто-то разрезал палец над холстом. «Они боятся картины, — шепчет она, замечая в волнах силуэт с слишком длинными пальцами. — Потому что я нарисовала правду».
Лиам отшатывается, когда она протягивает руку к воде — солёные брызги попадают на подпись, растворяя буквы в серой мути. «Спусти весло, — его голос дрожит. — Они идут по следу».
Но она уже пишет быстрее, обжигая пальцы о мокрую бумагу: «Если найдёшь это… беги. Не ищи меня. И не верь отражениям в…»
Удар волны опрокидывает чернильницу. Фиолетовая лужа ползёт к краю, смывая последние слова. Где-то близко скрипят уключины другой лодки.
Бумага карты шуршит под пальцами, как сухие крылья мёртвой чайки — жёлтые пятна Порт-Клэра 1980-х расползаются от прикосновения, обнажая ржавые скрепки, впившиеся в край листа. «Маяк, верфь, кладбище», — шепчет Клара, водя обломком ногтя по крестикам, оставленным кем-то до неё. Лиам хватает её за локоть, когда она прижимает карту к треснувшей церковной плите — его пальцы липкие от морской смолы.
«Ты совсем рехнулась? — его дыхание пахнет дешёвым виски и страхом. — Братство найдёт нас раньше, чем ты дорисуешь свои бредни!»
Она выдёргивает руку, и карта рвётся по линии маяка — тонкая нить крови выступает на сгибе. «Видишь это? — тычет карандашом в печать с якорем, проступающую сквозь декларации. — Мэр подписывал контракты ещё до моего рождения. Они ввозят…»
Грохот падающей статуи святого прерывает её. Прах столетий поднимается из-под плиты, заставляя чихать. Лиам зажигает спичку — в оранжевом свете цифры на обороте карты пульсируют, как щупальца спрута.
«Координаты, — она проводит мокрым пальцем по шифру, оставляя мутный след. — Здесь… где-то здесь они прячут…»
«Прячут трупы! — он гасит спичку о каменный пол. — В прошлом месяце Блейк выбросил за борт трёх докеров. Хочешь пополнить список?»
Её ноготь застревает в трещине плиты — под ней что-то блеснуло. «Они перевозят не сталь, Лиам. — Голос срывается, когда она поддевает железную коробку. — Смотри… контейнеры помечены тем же якорем, что и на…»
Взрыв смеха снаружи заставляет их замереть. Тени мелькают в витражах — длинные пальцы, слишком длинные, бьют по стеклу ритмом прибоя.
«Уходи сейчас, — Лиам суёт ей в руку смятый конверт. — Всё, что нашёл… координаты, шифры… Беги!»
Но она уже рвёт конверт зубами. Соль на губах смешивается со вкусом крови. «Если не вернусь к рассвету… — пишет она обломком угля на обороте карты, — …ищи меня в Глубине».
Где-то в нефе скрипят дверные петли. Лиам бросает факел в бочку со смолой — чёрный дым заполняет пространство, а она, кашляя, приклеивает карту к странице рыбьим клеем, воняющим тухлой икрой.
«Прости, — шепчет в дым, не зная, кому — ему, себе или тем, чьи тени теперь стучат когтями по мрамору. — Но я должна увидеть…»
Последнее, что она успевает заметить перед бегством — цифры шифра на обороте начинают течь, образуя новые комбинации. Как будто сама карта дышит.
Бумага шершавится, как кожа утопленника — чёрная рамка листа оставляет сажевые полосы на кончиках пальцев. Красные чернила гелевой ручки пульсируют при свете керосиновой лампы, будто свежие раны. «Они убили его вчера на рассвете», — пишет Клара, и буквы «утонул» расплываются от упавшей слезы. Где-то за окном скрипит флюгер на церкви, повторяя: лжешь-лжешь-лжешь.
«Ты опять врешь себе, — Лиам бьёт кулаком по столу, отчего чернильница подпрыгивает, оставляя кровавые брызги на полях. — Старик напился и свалился с пирса!»
Она хватает его за рукав, вдавливая ногти в ткань. «Следы верёвки… как у матроса из твоих сказок! — её голос срывается на визг. — Ты же сам говорил, что на „Голубой Нереиде“…»
Он резко дёргается, опрокидывая стул. Тень от лампы пляшет на стене, превращая его профиль в горбатого морского дьявола. «Это были легенды! Бред старых пьяниц! — его дыхание пахнет теперь не виски, а страхом. — Доктор Рейес подписал акт. Ты хочешь сгореть на костре за ересь?»
Клава прижимает ладонь к тексту — красные буквы отпечатываются на коже, как стигматы. «Он тоже с ними, — шепчет, разглядывая отражение в запотевшем окне. Там, в чёрной воде залива, мелькает белый халат. — Вчера видел, как он грузил ящики с тем якорем…»
Грохот волн о скалы заглушает её слова. Она судорожно пишет дальше, царапая бумагу до дыр: «Ключ в дубе… если найдут…» Перо ломается, оставляя кляксу-паука.
«Ты спрятала ключ? — Лиам хватает её за плечи, трясёт так, что выпавший из волос морской ёж разбивается о пол. — Они уже обыскали маяк! Священник рылся там с утра!»
Её палец непроизвольно прижимается к нижнему краю страницы — чернильный отпечаток остаётся поверх текста, спираль папиллярных линий повторяет узор на церковном кресте. «Ты… ты был с ним? — она отстраняется, натыкаясь на полку с банками. Стеклянные сосуды звенят, обнажая заспиртованные жабры. — Почему знаешь про обыск?»
Он молча хватает со стола нож для вскрытия писем. Лезвие блестит в луче света, выхватывая из темноты их лица — два призрака в театре теней.
«Если найдут ключ, — его голос теперь звучит как скрежет якорной цепи, — тебя повесят на мачте как ведьму. Или сбросят в Глубину».
Она смеётся — горько, истерично, царапая ногтем по чернильному отпечатку. «Пусть попробуют. — Ветер врывается в подвальное окно, задувая лампу. В последнем блике света видно, как отпечаток пальца начинает пульсировать, как живой. — Я уже нарисовала их судьбу… в красном».
Где-то сверху падает тяжёлая книга. Оба замирают, прислушиваясь к шагам над головами — мокрые сапоги шлёпают по каменным плитам. Лиам шепчет проклятие, хватает её за руку, но она вырывается, оставляя на странице кровавую царапину.
«Ищи меня в пещере… — пишет она уже пальцем, макая в чернила, когда дверь наверху с грохотом распахивается. — Если осмелишься».
Последнее, что она видит перед тем, как нырнуть в люк — тень священника падает на страницу, его рука с кольцом «V.I.D.A.» тянется к ещё влажным чернилам.
Бумага пахнет гарью и рыбьим жиром — обугленные края крошатся под пальцами, оставляя чёрные метки на коленях. Клара прижимает лист к животу, чувствуя, как дрожь в руках передаётся буквам: «Лиам принёс селёдку… опять селёдку», — пишет она, и жирные пятна на странице смешиваются с чернилами, создавая маслянистые разводы. Где-то за дверью скребётся крыса — или чей-то ноготь?
«Ты сожрала последние консервы неделю назад, — Лиам швыряет в угол костяк рыбы. Голова с выпученными глазами катится под кровать, продолжая шевелить жабрами. — Хочешь бифштекс? Укради у Блейка!»
Она тычет пером в его грудь, оставляя кляксу на рубахе. «Они везут что-то в трюмах… — чернильная капля стекает по слову „контейнеры“, превращая его в кляксу-монстра. — Сегодня капитан называл Блейка…»
Внезапный треск за окном — оба вздрагивают. Лиам хватает её за плечо, оставляя синяк-отпечаток. «Хранителем ключей? — его шёпот похож на шипение кипящего масла. — Это не титул, Клара. Это диагноз. Тех, кто видел Глубину…»
Страница внезапно вспыхивает у края — она роняет перо, задувая тлеющий уголок ладонью. «Ты… ты поджёг?»
«Они идут по запаху чернил, — он бьёт кулаком по стене, и с полки падает банка с глистами. Стекло разбивается, выпуская белых червей на прожжённый ковёр. — Каждый лист, каждую букву они чуют как акулы кровь!»
Её ноготь впивается в дырку от пуговицы посередине страницы — круглая метка с едва видным якорем. «Эта пуговица… — она подносит лист к коптящей лампе. — Такая же была на манжете мэра, когда он подписывал смерть старика…»
Лиам резко выдёргивает страницу. Бумага рвётся, оставляя в руках Клары клочок с недописанным «неужели…». «Ты играешь в детектива, пока они роют нам могилу! — он швыряет обрывок в печь, где вспыхивает синим пламенем. — Завтра на рассвете лодка у Чёрных скал. Решай — я или твои бредни!»
Где-то внизу, в порту, гудок парохода разрезает ночь. Она ползёт к печи, выхватывая полуобгоревший лист. «Неужели… — дописывает обугленным прутиком, обжигая пальцы, — …они везут нас?»
Дверь захлопывается с таким грохотом, что с потолка сыплется известка. Клара прижимает страницу к груди, чувствуя, как пуговичная дырка совпадает с родимым пятном над сердцем. «Хранитель ключей… — бормочет, вытирая сажу со лба. — Значит, ключ у Блейка…»
Внезапно свет лампы меркнет — тень в окне застывает, слишком высокая для человека. Она задувает огонь, пряча лист под половицу, где уже шевелятся черви. Последнее, что успевает заметить — отпечаток якоря на бумаге начинает светиться в темноте, как глаза глубоководных рыб.
Бумага шершавится, как язык морского бычка — кристаллы соли впиваются в подушечки пальцев, оставляя белые царапины на сером листе. Клара прижимает страницу к колену, чувствуя, как песок скрипит между зубами с каждым вздохом. «Золото… череп… якорь со змеёй», — выводит карандаш, ломающийся на букве «з», оставляя рваный след. Где-то в глубине пещеры вода капает в лужицу, повторяя: преда-преда-преда.
«Ты вообще слышишь себя? — Лиам бьёт веслом по воде, отбрасывая блики на свод пещеры. Его тень пляшет на стенах, сливаясь с петроглифами. — Братство, монеты, черепа… Ты как сумасшедший старик Харрисон, что болтал про подводный город!»
Она швыряет ему в лицо горсть монет. Жёлтый металл звенит о камни, катясь в чёрную воду. «1819 год чеканки! — царапает карандашом дату так, что бумага рвётся. — Твой прадед ещё в пелёнках был, а они уже топили корабли!»
Он поднимает монету, при свете факела выхватывающем из тьмы его перекошенное лицо. «И что? — крутит золотишко между пальцев. — Всё равно не докажешь. Блейк сожрёт тебя с костями, как ту рыбачку в прошлом…»
Внезапный треск факела заставляет их вздрогнуть. Пламя отражается в глазницах черепа, лежащего у её ног — змея на лбу извивается в тенях, будто живая. «Смотри… — она тычет карандашом в символ, — …такой же был на контейнерах. Они не грабят, Лиам. Они собирают что-то…»
Он внезапно хватает её за запястье, прижимая к мокрой стене. «Слушай… — его голос теперь звучит как скрип якорной цепи. — Рыбаки видели, как Блейк нырял у Чёрных скал. Говорят, он привязал к ногам гирю… и смеялся».
Волна врывается в пещеру, заливая страницу солёной водой. Клара вырывается, прикрывая тело от холода. «Не гирю… — шепчет, разглядывая свой эскиз черепа в углу листа. — Ключ. Он нёс им ключ к…»
Грохот обвала где-то справа. Лиам тушит факел ногой — в последних вспышках света череп на рисунке будто щёлкает зубами. «Двигайся! — он тащит её за рукав в узкий лаз. — Они нашли пещеру!»
Она прикусывает язык, чувствуя вкус крови. Карандаш выпадает, катясь в темноту. «Подожди… — рвёт страницу пополам, суя половину в трещину камня. — Пусть найдут хоть это…»
Его рука на её рту пахнет ржавчиной и страхом. Где-то позади раздаётся шлёпанье мокрых сапог, смех с металлическим призвуком. «Хранитель ключей идёт… — шепчет кто-то на странном наречии. — …ищет свою жертву…»
Клара прижимает к груди оставшийся клочок страницы. В темноте её пальцы нащупывают гравировку змеи — выпуклую, как шрам. «Неужели… — мысль обрывается, когда Лиам толкает её в ледяной подземный поток. — …они всё ещё здесь?»
Вода уносит последние слова, а в углу промокшей страницы череп продолжает ухмыляться, его змеиные глаза теперь отливают нефритовым светом.
Конверт липнет к пальцам, как старая жевательная резинка — выцветшая бумага пахнет формалином и разочарованием. Клара вырывает фотографию зубами, оставляя на углу следы клыков. «1985… маяк ещё с белым куполом», — бормочет она, вглядываясь в лица: молодой Блейк с сигарой, мэр в помятом костюме, священник, прикрывающий рукой ящик с надписью «Музейные ценности». Двое незнакомцев стоят в тени, их лица размыты, будто сама плёнка отказывалась запечатлеть черты.
«Этот слева… — Лиам тычет мокрым пальцем в высокого мужчину в морской фуражке. — Похож на капитана „Морской звезды“. Его жена до сих пор носит траур».
Она переворачивает фото — клей на обороте тянется, как паутина. «Артур, — читает единственное незачёркнутое имя, пока её ноготь скребёт по засохшему клею. — Кто эти трое? Почему их вычеркнули?»
Внезапный порыв ветра захлопывает ставень. Лиам роняет фонарик — луч света пляшет по стене, оживляя тени на фотографии. Блейк на снимке будто подмигивает.
«Мёртвые, — он подбирает фонарь дрожащей рукой. — Все, кого вычёркивают из списков Братства… они всплывают у Чёрных скал с пустыми глазницами».
Клара прижимает фото к груди, чувствуя, как химикаты плёнки въедаются в кожу. «Эти ящики… — её палец скользит по маркировке, оставляя жирный след. — В музейных описях 85-го года нет грузов из Южной Америки. Значит…»
Грохот волн о скалы сливается со стуком в дверь. Лиам хватает её за плечо, оставляя синяк-отпечаток. «Значит, они ввозят что-то, что нельзя показывать даже в музее! — его голос трещит, как пересохшая снасть. — Брось это, Клара! Сейчас они…»
Она резко дёргает руку, и фото падает в лужу солёной воды. Изображение начинает пузыриться — лица незнакомцев расплываются, превращаясь в чёрные пятна. «Нет! — она выхватывает мокрый листок, но Блейк на фото теперь улыбается слишком широко, показывая острые клыки. — Смотри! Они перевозили не артефакты…»
Стук в дверь становится громче. Лиам прислоняет к проёму лом, его ладони в шрамах от верёвок скользят по металлу. «Что тогда? Призраков? Русалок?»
«Хуже, — она тычет пальцем в ящик, где сквозь надпись проступает знак якоря со змеёй. — Они перевозили членов Братства. Эти двое… — мокрый палец прорывает бумагу на месте лица незнакомца, — …они не стареют».
Дверь содрогается от удара. Стекло в окне трескается, впуская ветер с запахом гниющих водорослей. Клара судорожно вклеивает фото на страницу рыбьим клеем, смешанным с собственной кровью. «Артур… — шепчет, замечая, что буквы имени на обороте теперь светятся фосфоресцирующим зелёным. — Где ты сейчас?»
Последний удар выбивает дверь с петлями. Лиам толкает её в люк под полом, сам закрывая щитком. «Беги к пещере! — кричит он, пока тени с слишком длинными руками вваливаются в комнату. — Ищи корабль…»
Его голос обрывается. Клара, сползая по ржавой лестнице, прижимает к лицу страницу — фото теперь пахнет свежей кровью и медью. В темноте подвала только имя «Артур» светится ядовитым зелёным, как глубоководный организм.
Бумага вздулась, как гниющая палуба — водяные знаки волн приподнимаются под пальцами, повторяя ритм ударов в дверь. Клара макает перо в чернильницу, но чернила давно разбавлены морской водой, оставляя на странице бледные следы, похожие на вены. «Капитан предал… — пишет она, и буквы „ловушка“ расплываются в сизое пятно, — …ключ под ступенью…» Где-то внизу бьётся стекло, и чей-то голос орёт: Наверх! Она у люка!
«Ты всегда рисовал маяки криво, — шепчет она, прижимая ладонь к детскому рисунку на полях — жёлтая акварель Лиама десяти лет смешалась с её кровью. Вспоминает, как он тыкал кистью в холст: «Он будет выше облаков! Мы уплывём, и никто…»
Грохот топота на лестнице. Чернильница падает, заливая слова «не мсти» чёрной лужицей. Она рвёт рукав, обмакивая ткань в вино — красные буквы выходят корявыми, как шрамы. «Ты лучше их… — перо ломается о бумагу, оставляя занозу в мизинце. — …потому что не смотрел в Глубину…»
Дверь с треском распахивается. Она прижимает страницу к груди, чувствуя, как водяные волны на бумаге совпадают с дрожью сердца. «Артур! — кричит кто-то за спиной. Голос звучит так, будто говорящий никогда не дышал воздухом. — …Хранитель требует ключ…»
Клара бросается к камину, швыряя в огонь дневник. Страницы вспыхивают синим пламенем, выпуская дым в форме якоря. «Ищите! — смеётся, размазывая сажу по лицу. — В пепле… в моих костях…»
Рука с кольцом «V.I.D.A.» хватает её за волосы. Она успевает впиться зубами в палец — чёрная кровь с вкусом нефти заливает рот. «Лиам… — шепчет последнее, глядя на детский рисунок, вырывающийся из огня. Бумажный маяк парит в дыму, охваченный пламенем. — …не спускайся в…»
Выстрел.
Пуля проходит навылет, продырявливая слово «третьей» на странице. Лист падает в лужу, и смытые чернила складываются в новые слова: «Ищи меня у истока».
Где-то за окном, сквозь вой ветра, доносится рёв пароходного гудка. Последнее, что видит Клара — детский рисунок прилипает к подошве сапога убийцы. Жёлтая акварель маяка оставляет след на каменном полу, ведущий к потайной двери.
Бумага морщинится, как кожа утопленника — складки режут ладони, заставляя каждую букву прыгать под пальцами. Клара пишет лбом, прижатым к столу, карандаш дрожит в онемевшей руке. «Они… вкололи…» — буквы пляшут, то взлетая к верхнему краю, то сползая вниз, будто лист крутится в водовороте. Где-то за спиной капает вода, но это не вода — это кровь из перебитого носа стекает на пол.
«Клятва молчания, — священник водит по её плечу распятием, оставляя красные полосы. — Ты видела лицо Глубины…»
Она смеётся, выплёвывая зуб на смятый лист. «Лицо… — пузыри крови лопаются на слове „картина“. — Оно было… красивое…»
Его рука с кольцом впивается в подбородок, заставляя смотреть в потолок. Там, в трещинах штукатурки, извивается морской червь с глазами Блейка. «Где ключ? — его дыхание пахнет гниющими мидиями. — Или хочешь, чтобы мальчик нашёл твой труп в рыболовных сетях?»
Клара дёргает головой, карандаш рвёт бумагу, рисуя зигзаг молнии. «Несчастный случай… — бормочет, глядя, как её кровь смешивается с фиолетовыми чернилами. — Лодка… волна…»
Внезапно дверь распахивается, внося запах дорогих духов. Женский смех режет слух. «Бедняжка, — вдова Блейка проводит помадой по губам, оставляя кровавый полумесяц на бокале. — Ты думала, мы позволим тебе испортить праздник?»
Клара тянется к блестящему следу на стекле, но её руку пригвождают ножом к столу. Боль вспыхивает белым светом, и на секунду она видит ясно: на стене карта с отметками у Чёрных скал, фото Лиама в перекрестье прицела…
«Почему… боитесь картины? — выдыхает она, чувствуя, как нож проворачивается в кости. — Она же… ваше отражение…»
Священник хватает её за волосы, бьёт головой о стол. В глазах двоится — теперь она видит две вдовы, четыре алых полумесяца на бокалах. «Нарисуй нам ещё раз, — он суёт в пальцы кисть, обмакнутую в чёрную жижу из раздавленных морских звёзд. — Покажи, что видела в Глубине!»
Клара малюет что-то на оборотной стороне листа, смеясь сквозь слёзы. «Вот вы… — бормочет, изображая сплетённые трупы с якорями вместо сердец. — …семейный портрет…»
Удар кастетом в висок. Она падает, прилипая щекой к полу. Последнее, что видит — вдова поднимает бокал, оставляя помаду на краю. Фиолетовый полумесяц совпадает с рисунком на её листе, с родимым пятном на бедре Лиама, с фазой луны в ночь, когда пропал старик-рыбак…
«Сделайте похоже на утопление, — говорит священник, стирая окровавленной сутаной следы на столе. — И проверьте третью ступень маяка…»
Клара шевелит пальцами в луже крови, рисуя последнюю букву — «А» как якорь, как начало имени, как петлю для висельника. Где-то далеко гудок парохода сливается с её хриплым шёпотом: «Лиам… не спускайся…»
Тень вдовы накрывает её, пахну духами «Морская ведьма». Фиолетовый полумесяц помады остаётся на лбу Клары — печать, которую Ева позже найдёт на бокале, на крышке гроба, на обручальном кольце в музее.
Бумага холодна, как крышка гроба — серебряные буквы светятся в темноте мертвенным блеском, будто выведены рыбьей чешуёй. Клара пишет ногтем, обмакнутым в ртуть, каждый штрих оставляет на чёрной поверхности шрам-молнию. «Они смеялись… — шепчет, и пар от дыхания заставляет строки „главный ключ“ пульсировать, как жилы. — …сорвали холст, но не догадались понюхать краску…» Где-то за дверью скрежещет цепь, поднимая что-то тяжёлое из глубин.
«Ты упряма, как краб, — голос Блейка просачивается сквозь стены, смешиваясь с плеском воды в трубах. — Где ключ? Или хочешь, чтобы я вырезал его из твоих кишок?»
Она прижимает ладонь к странице, чувствуя, как серебро въедается в кожу. «В рамке… — рисует ногтем спираль, повторяющую узор на полу музея. — …там, где ты целовал вдову на открытии…»
Взрыв смеха сотрясает комнату. Через замочную скважину просачивается чёрная слизь. «Рамка сгорела вчера! — Блейк бьёт кулаком по стали, оставляя вмятину в форме якоря. — Ты врёшь, как всегда!»
Клара прижимает губы к строке «ищи правду», оставляя кровавый отпечаток. «Проверь пепел… — шепчет, зная, что микрофибра с схемой тайника уже вшита в подкладку его плаща. — Там найдёшь больше, чем ключ…»
Стук ножей по металлу. Она зачёркивает слово «месть», превращая его в паутину. «Прости… — последняя буква растягивается, когда дверь срывает с петель. — …что не смогла нарисовать тебе солнце…»
Блейк входит, за ним плывёт запах гниющих кораллов. Его тень отражается на чёрной странице — слишком много щупалец, слишком мало человеческого. «Игра окончена, — он проводит по строке „тайник в музее“ ножом, соскребая серебро. — Твой мальчик уже мёртв».
Клара смеётся, вытирая кровь с губ. «Включи свет, Артур… — шепчет, наблюдая, как его зрачки сужаются при звуке настоящего имени. — …и посмотри, что написано на стене за твоей спиной…»
Он рефлекторно щёлкает выключателем. Ультрафиолетовая лампа вспыхивает синим — на чёрной странице проступает схема музея, линии фосфоресцируют зелёным, указывая на трещину в подвале. «Что… — его рука дрожит, рваная тень на стене теперь показывает карту с крестиком у маяка. — …это невозможно…»
Она кусает капсулу в зубах — яд горький, как правда. «Ищи… — успевает прошептать, глядя, как серебряные буквы „прости“ плавятся под УФ-лучами. — …в месте, где спрятано твоё отражение…»
Тело сводит судорогой. Блейк бьёт её по лицу, но страница уже летит в окно, подхваченная внезапным ветром. Чёрная бумага прилипает к мокрой мостовой, где уличный фонарь с перегоревшей лампочкой вдруг излучает ультрафиолет — схема тайника светится для проходящей мимо Евы, пока дождь не смывает ядовито-зелёные линии в сточную канаву.
Последний выдох Клары смешивается с гудком парохода. Где-то в порту Лиам поднимает с земли мокрый лист, не замечая, как невидимые чернила медленно проступают у него на ладони, повторяя изгибы подземных тоннелей.
Бумага горит в пальцах как лёд — идеальная белизна режет глаза после копоти сожжённых страниц. Лиам проводит подушечкой большого пальца по строке, где засохшая кровь пульсирует тёмно-бордовым. «Ненависть… якорь…» — шепчет он, и буквы «AB» на краю листа светятся, как только что снятый с огня клинок. Где-то за спиной волна бьётся о борт «Летучего голландца», а в ушах всё ещё звенит её голос: «Ты лучше их… ты должен…»
«Бред умирающей, — бросает капитан, швыряя на стол окровавленный нож с гравировкой якоря. — Выбрось эту дрянь за борт».
Лиам прижимает лист к ране на груди, чувствуя, как кровь группы AB смешивается с её почерком. «Ты видел, как она писала это? — его палец оставляет красный след на слове „плавать“. — Дрожала? Плакала? Или смеялась, как тогда в пещере?»
Внезапный порыв ветра вырывает страницу. Она прилипает к мокрой парусине, превращаясь в кровавое зеркало. Капитан хватает его за шиворот: «Она сгнила на дне с грузом гирь! А ты нюни распустил из-за…»
Удар кулаком обрывает фразу. Лиам чувствует, как костяшки трескаются о зубы капитана, но боль приятна — якорь ненависти тащит его вниз, как и предупреждала Клара. «Ты… — он прижимает окровавленный лист к лицу капитана, — …никогда не целовал женщину, чьи губы пахнут акварелью и цианидом».
Ночью, при свете керосиновой лампы, он подносит страницу к огню. Бумага коробится, и на обороте проступают жёлтые буквы: «Ищи женщину в красном». Тень от лампы рисует на стене силуэт — высокую фигуру в платье цвета ржавчины, с зонтиком-шпагой.
«Знаешь её? — Лиам тычет ножом в тень, но лезвие проходит сквозь стену. — Она из их „круга“?»
Капитан, перевязывающий сломанный нос, хрипит: «Легенды. Говорят, она носила медальон с якорем… исчезла в 79-м…»
Внезапно страница вспыхивает голубым — невидимые чернила проявляют портрет: женщина с лицом Клары, но глазами вдовы Блейка, стоит на фоне горящего маяка. На шее — цепь с ключом, в котором Лиам узнаёт форму трещины из своего детского рисунка.
«Несчастный случай, говоришь… — он скомкивает лист, но тот разворачивается сам, как живой. — А если это приглашение?»
Гудок парохода сливается с женским смехом за дверью. Лиам хватает револьвер, но на пороге лишь ветер играет алым шарфом — того же оттенка, что и невидимые буквы на обгоревшей странице.
Часть 1: Волны лгут первыми
Глава 1: Прилив принёс смерть
Рассвет разбился о скалы, окрасив небо в синячные тона. Стас тыкал багром в водоросли, ругаясь на вчерашний шторм, украсивший берег мусором и обрывками сетей. «Опять пластик, — бормотал он, подцепляя бутылку с запиской, — хоть бы одна водка целая…» Багор звякнул о что-то твёрдое.
«Чёртова банка, — пнул сапогом, но «банка» захлюпала. Волна отхлынула, обнажая руку. Пальцы, побелевшие от соли, сжимали ракушку-трубача. «Батюшки… — Стас отпрыгнул, наступив на медузу, лопнувшую под каблуком с звуком рвущейся кожи. — Эй, мужик!»
Труп покачался на волне, лицом вниз. Комбинезон рыбака раздуло, как парус. Стас, крестясь, потянул за плечо — тело перевернулось с хлюпающим звуком, выплюнув изо рта краба.
«Ироды… — он вытирал ладонью пот со лба, оставляя полосу ила. — Опять контрабандисты постреляли?» В ракушке что-то блеснуло. Пальцы покойника хрустнули, когда он выковыривал свёрток — золотая монета с профилем Николая II.
Где-то на утёсе скрипнула дверь маяка. Стас оглянулся, но увидел лишь тень, уползающую за выступ скалы. «Кто там? — крикнул, пряча монету в карман. — Выходи, чёрт!»
Ветер принёс запах горелой проводки. Волна накрыла труп с головой, и когда вода схлынула, мёртвые глаза смотрели прямо на Стаса. Зрачки — дыры в чёрный омут.
«Господи, да это же… — он присмотрелся к синей татуировке на шее: якорь, обвитый змеёй. — Да ты из братства…»
Сверху посыпались камешки. Стас вскинул голову — силуэт человека в рваном плаще мелькнул на краю обрыва. «Стой! — бросился к тропинке, спотыкаясь о мешки с водорослями. — Ты видел! Ты…»
Нога провалилась в промоину. Упав, он услышал смех — хриплый, как скрип ржавых петель. Когда поднялся, на скале никого не было. Только воронка из песка у подножия маяка медленно заполнялась розовой водой.
Вернувшись к трупу, Стас не нашёл ни монеты, ни ракушки. Даже следы на песке были гладкими, будто море слизало улики. «С ума сойти… — он потрогал карман — мокрая дырка. — Или это ты забрал? — закричал в пустоту, где маяк теперь отбрасывал тень в форме крюка. — Я тебя запомнил!»
В ответ лишь чайки заверещали, улетая к чёрной полосе на горизонте — новому шторму, или дыму от «Летучего голландца», который уже поворачивал к бухте, разрывая туман гудком.
Внутренний монолог Евы
Ветер с залива вгонял песок в зубы, смешиваясь с привкусом лжи — Ева сплёвывала на плиты набережной, наблюдая, как слюна растворяется в луже из мазута и дождевой воды. «Добро пожаловать домой, — шептала, поправляя сумку на плече, — где каждый кирпич пропитан враньём». Над входом в «Морскую фею» болталась неоновая вывеска: буква «О» мигала аритмично, будто пытаясь сбежать из слова «Пиво».
«Мисс Браун! — бармен вылез на крыльцо, вытирая руки фартуком цвета рвоты. — Ваш папаша всё ещё…»
Она резко развернулась, наступив на разбитую бутылку. Зелёное стекло хрустнуло, впиваясь в подошву. «Мёртв. Да».
Флешбек врезался как нож: отец стоит у окна маяка, спиной к штормовому стеклу. Его пальцы чертят на запотевшем стекле спираль — тот самый узор, что теперь татуирован у неё на запястье. «Уезжай, Ева, — голос хрипит, как перегруженный пароходный гудок. — Здесь правду топят быстрее, чем пьяных матросов».
Настоящее просочилось сквозь память: рыбак в засаленной куртке тыкал в неё пальцем. «Твоя старуха тоже сбежала, да? — дыхание пахло тухлыми мидиями. — Гены…»
Она ударила его сумкой по лицу. Кошельки-зажигалки-ключи звенели, как костяшки домино. «Следующий удар будет ножом, — выдохнула, чувствуя, как лезвие в рукаве царапает кожу. — Я уже не та девочка, что боится ваших сказок».
Бармен закашлял. «Эй, Ева, не начинай… — он махнул рукой, и тень от его пальцев на стене сложилась в знак якоря. — Твой отец… он сам попросил…»
Флешбек снова: отец роняет на пол карту. Синие линии прибоя сливаются с венами на его руках. «Ищи женщину в красном, — хрипит, хватаясь за сердце. — Она знает, где…»
Настоящее ворвалось визгом тормозов — чёрный «Кадиллак» вдовы Блейка брызнул грязью на её джинсы. «Осторожнее, дорогая, — опустилось стекло, выпустив облако духов „Морская ведьма“. — В этом городе легко… потеряться».
Ева поймала собственное отражение в зеркале заднего вида — лицо отца в её чертах, синяки под глазами как отпечатки пальцев ночи. «Я уже нашла способ не теряться, — провела языком по зубам, ощущая там зазубрину от удара семилетней давности. — Ломать челюсти каждому, кто врёт».
Вдова засмеялась, бросая сигарету под колёса. «Милая, ты даже не представляешь, сколько челюстей придётся сломать».
Когда машина исчезла за поворотом, Ева подняла окурок — на фильтре отпечатался след помады в форме полумесяца. «Спектакль, — прошептала, засовывая улику в карман. — Но я уже выучила все ваши реплики».
Где-то в порту завыла сирена. Она потрогала татуировку-спираль, чувствуя, как под кожей пульсирует старая боль — отец умирал, рисуя этот знак кровью на стене больницы. «Правда тонет, — повторила, глядя, как волны лижут бетонные сваи. — Значит, надо нырять глубже всех».
В кармане зажужжал телефон. Неизвестный номер. Сообщение: фото её гостиничного номера, сделанное пять минут назад. Текст: «Следующая жертва спектакля — ты. Рейс в 21:00. Беги».
Ева раздавила телефон о стену, втирая осколки в трещины между кирпичами. «Спектакль продолжается, — пробормотала, направляясь к маяку. — Но я поменяла сценарий».
Диалог с шефом полиции
Кабинет воняет потом и дешёвым кофе, как будто здесь годами вываривали преступников в эспрессо-машине. Шеф Баркли перебирает бумаги, оставляя жирные отпечатки на отчёте о вскрытии. Его жетон с якорем стучит по столу — тик-так, тик-так — будто бомба в кармане урагана. Ева прижимает ладонь к холодному столу, чувствуя, как сучки древесины впиваются в кожу, словно морские ежи.
«Самоубийство, Марсден. — Он швыряет фотографию: тело рыбака на камнях, рука неестественно вывернута, будто марионетка с оборванными нитями. — Закрываем за час».
Она подносит снимок к треснувшей лампе. В луче света видно — под ногтем мертвеца блестит осколок перламутра. «Почему тогда вызвали меня? — тычет пальцем в рану на шее трупа, где синеет татуировка. — Ваши парни обычно любят быстрые версии».
Баркли встаёт, тень от его кепки накрывает Еву, как волна. Жетон звякает о пряжку ремня. «Ты местная. — Он разминает шею, и хруст позвонков сливается со скрипом чайки за окном. — Можешь успокоить этих… олухов с набережной».
Ева поднимается, опираясь на спинку стула. Формальдегидный запах с фотографии въелся в пальцы. «Олух, — перебивает, — это тот, кто верит, что рыбак сам себе вогнал гарпун в спину».
Жетон замирает в его руке. Якорь теперь смотрит остриём в её грудь. «Не гарпун. Осколок мачты. — Он открывает сейф, откуда пахнет морской водой и порохом. — Шторм, понимаешь ли…»
Ева хватает его за запястье. Металл жетона жжёт ладонь. «А это что? — срывает цепочку, поднося гравировку к свету. — Твой „Братство глубин“ тоже решило поучаствовать в шторме?»
Баркли бьёт кулаком по столу. Стакан с карандашами падает, рассыпая осколки графита. «Вон! — рычит, выдёргивая руку. — Пока не пришлось писать отчёт о твоём… несчастном случае».
Она подбирает со стола обломок карандаша — чёрный, как порох на пальцах убийцы. «Не беспокойся, — рисует на папке якорь с треснувшим древком. — Для твоего отчёта понадобится отдельная могила».
Дверь захлопывается за её спиной, но Ева успевает услышать, как он звонит кому-то: «Да, она всё знает… Нет, не успеет добраться до маяка…»
В коридоре пахнет хлоркой и страхом. Она прижимает жетон к губам — металл отдаёт горечью предательства. Где-то внизу, в участковом дворе, два полицейских с якорными татуировками грузят в машину мешки с песком. Или с телом.
«Спектакль продолжается, — шепчет Ева, бросая жетон в урну с надписью „Мусор“. — Но я уже вижу кукловодов».
Её телефон вибрирует. Анонимное сообщение: фото Баркли, пьющего виски с вдовой Блейка. Текст: «Следующий акт — подвал маяка. Не опаздывай».
Она разламывает SIM-карту ногтями, втирая осколки пластика в трещины на стене. «Нет, — бормочет, спускаясь по лестнице, где каждая ступенька скрипит как повешенный. — Это вы опоздали».
Осмотр тела
Холод морга въедается в кости глубже, чем соль в кожу покойника. Ева щёлкает перчаткой по запястью мертвеца — белая полоса на синюшной коже вспухает, как шрам от удара молнией. «Видишь? — тычет пинцетом в волокна, застрявшие под ногтем. — Пенька. Не скалы выдрали ему кожу, а канат».
Ассистент морга, парень с прыщами цвета устриц, присвистнул. «Шеф сказал — самоубийство. — Он перекладывает инструменты на столе, где пятна крови складываются в контур якоря. — Может, привязал себя к камню для храбрости?»
Ева отрывает полоску кожи с раны — под лупой видно параллельные царапины. «Самоубийцы режут вдоль, — водит скальпелем по своей ладони, оставляя розовую черту. — А здесь… — прикладывает лезвие к его шее, — …кто-то водил верёвкой, как пилой. Пока не нашёл сонную артерию».
Карман пиджака хрустит, как панцирь краба. Она вытаскивает ключ — ржавый, с головой Медузы вместо бородки. «2005-й… — разворачивает обрывок газеты, где фото художницы в чёрном платье сливается с кляксой. — Твою мать, да это же Клара Вандербильт!»
Ассистент роняет банку с формалином. Жидкость растекается, поднимая в воздух химическую вонь. «Вы… вы не должны… — он пятится к двери, задевая стеллаж с кишками в стеклянных гробах. — Шеф прикажет…»
Ева прижимает газетный фрагмент к лампе — в просвете виден силуэт маяка, обведённый красным. «Твой шеф прикажет тебе вылизать пол, если не заткнёшься. — Она поворачивает ключ против света, и тень от Медузы ползёт по стене, цепляясь щупальцами за потолок. — Где тело Клары?»
Парень бьётся в истерике, срывая с крюка кишки очередного трупа. «Её не нашли! Море не отдало! Говорят, она превратилась в…»
Дверь распахивается, впуская запах коньяка и лжи. Баркли застывает на пороге, жетон якоря болтается на расстёгнутой шинели. «Марсден! — рычит он, раздавливая окурок о плитку с трещиной в форме спирали. — Вы тут не в музее привидений!»
Ева подбрасывает ключ, ловя его левой рукой. «Зато вы — в театре абсурда. — Она тычет газетой ему в лицо, где дата кружится красным шрифтом. — Хотите сказать, труп рыбака двадцать лет носил в кармане некролог?»
Шеф хватает её за запястье. Прыщиктый ассистент визжит, роняя стеклянный глаз в лужу формалина. «Слушай, детка… — Баркли дышит перегаром ей в лицо. — Твой папаша тоже любил копать. Теперь его рыба доит кораллы в трюме „Голландца“.»
Ключ впивается ей в ладонь, кровь смешивается с ржавчиной. Ева бьёт его коленом в пах, чувствуя, как ломается пряжка ремня с якорем. «Передай своему „Братству“ — следующий глаз Медузы выколю им всем. — Она вытирает окровавленный ключ о его шинель. — Начиная с женщины в красном».
Телефон Баркли выпадает из кармана. На экране — смс: «Ликвидировать до заката». Фото Евы у входа в морг.
Она давит экран каблуком, кроша стекло в чёрную икру пикселей. «Скажи им, что я уже нашла маяк. — Подбирает обрывок газеты, где дата гибели Клары сливается с номером телефона. — И ключ к вашей гнилой лодке».
Снаружи завывает сирена. Через зарешечённое окно видно, как «Кадиллак» вдовы Блейка давит лужи, спеша к порту. Ева засовывает ключ в карман, чувствуя, как Медуза на рукоятке царапает бедро сквозь ткань. «Спектакль продолжается, — шепчет, вытирая окровавленный скальпель о штаны Баркли. — Но кукловоды сменились».
Где-то внизу, в подвале морга, падает металлический лоток. Звук эха длится дольше, чем должно.
Первая встреча с вдовой Блейка
Дверь особняка «Чёрная жемчужина» скрипела, как корабельные снасти на виселице. Ева провела пальцем по косяку — краска облезла, обнажив древесину с насечками в виде широт и долгот. «Входите, дорогая, — голос вдовы Блейка плыл по коридору, смешиваясь с запахом ладана и гниющих роз. — Артур обожал гостей… перед тем, как их топить».
Клара Блейк повернулась, и её платье цвета запёкшейся крови зашелестело, как паруса при смене ветра. За ней на стене висела картина: «Летучий голландец» в кольце шторма, мачты сломаны, как рёбра утопленника. Подпись в углу — та самая спираль, что была на окне отца.
«Ваш муж боялся маяка, — Ева щёлкнула зажигалкой, освещая лицо вдовы. — Или это вы боитесь, что он там что-то оставил?»
Дым от сигареты Клары сплёл в воздухе силуэт якоря. «Артур говорил, там слышны… голоса. — Она провела рукой по раме картины, и „Голландец“ качнулся, будто от порыва ветра. — Особенно перед штормом. Как будто море шепчет имена через старые кирпичи».
Ева подошла ближе. Краска на полотне пузырилась, образуя лицо капитана с глазами-пуговицами. «Ваша работа? — она коснулась мазка, и палец прилип, будто холст был свежевыкрашен. — Интересная техника. Как будто рисовали кровью вместо масла».
Вдова засмеялась, брызнув коньяком из бокала. Капли упали на ковёр с вытканным компасом, стрелка которого указывала на потайную дверь. «О, милая, искусство требует жертв. — Она сняла брошь в виде медузы, прикалывая ею шаль на плече Евы. — Артур, например, подарил мне… вдохновение. Перед тем как его яхта взорвалась».
На картине что-то зашевелилось. Ева присмотрелась — волны на полотне теперь бились о реальные камни под окном. «Голоса… — прошептала она, чувствуя, как спираль на запястье пульсирует в такт маячному гудку. — Или это вы устроили ему встречу с призраками?»
Клара опрокинула бокал. Коньяк растёкся по мольберту, где новый холст изображал Евиного отца у перил тонущего судна. «Страх — лучший художник, дорогая. — Она обвела контур его лица ногтем, оставляя царапину. — Он рисует такие… живые детали».
Телефон вдовы завибрировал, проецируя на стену сообщение: «Она знает про ключ». Ева поймала отражение в зеркале — за её спиной стоял Артур Блейк, мокрый, с водорослями на лацканах.
«До свидания, мисс Марсден. — Клара нажала потайную кнопку, и люк под ковром открылся, пахнув морской солью и бензином. — Передай отцу… его маяк скоро погаснет».
На улице хлестнул дождь. Ева разжала ладонь — там была краска с картины, красная и липкая, как свежая рана. Сзади, в окне особняка, силуэт вдовы сливался с «Летучим голландцем», а на подоконнике дымилась сигарета с отпечатком помады в форме полумесяца.
«Спектакль продолжается, — прошептала Ева, стирая кровавую краску о решётку ограды. — Но я уже в гримёрке призраков».
Где-то в порту завыл гудок. Она повернулась — на картине в окне теперь была она сама, стоящая на краю маяка с ключом-медузой в руке. А внизу, в бурлящих волнах, десятки рук тянулись к свету.
Флешбек Евы
Дым от горящих актов ел глаза, как слезоточивый газ. Ева стояла на лестнице Минюста, держа папку, из которой выползали языки пламени. Искры падали на мрамор, оставляя чёрные оспины — следы правды, которую не смогли привить. «Выгорает, господин министр? — кричала она, чувствуя, как пепел оседает на языке горькой пудрой. — Как ваша совесть после детского дома №7!»
Политик в смокинге цвета асфальта улыбался, поправляя галстук с узлом туже виселицы. «Дорогая, — голос маслянисто стекал по перилам, — ты перепутала благотворительный аукцион с…»
Она швырнула горящие листы в его сторону. Пламя лизало лакированные туфли, выкусывая дыры в лжи. «Вот ваши квитанции! — пепел впивался в кожу как татуировки стыда. — За каждый кирпич в стене сгоревших сирот!»
Фотографы лезли, как крабы на прибой. Вспышки выхватывали из толпы лица: коллега из прокуратуры жевал жвачку, делая вид, что читает смс; начальник Евы прятал лицо в воротник, словно черепаха в панцирь. «Марсден! — рявкнул он, хватая её за локоть. — Ты похоронила карьеру!»
Она встряхнулась, сбрасывая его руку. «Зато оживила их призраков. — Показала на пепел, кружащийся в форме детских силуэтов. — Слышите? Они смеются над вашими должностями».
Министр махнул рукой. Охранник в перчатках без пальцев бросил на пламя огнетушитель. Белая пена захлебнулась, шипя как змея. «Правда — не факты, — прошипел политик, вытирая сажей лицо. — Это то, во что люди согласны верить. А они… — он кивнул на толпу, где уже раздавали флажки с его портретом, — …верят мне».
Ева сплюнула в пенную лужу. Слюна зашипела, растворяясь в химической массе. «Тогда я буду их зеркалом. — Сорвала бейдж с груди, швырнув к его ногам. — Где отразится вся ваша гниль».
Флешбек рассыпался, как прогоревшая плёнка. Настоящее врезалось запахом йода — Ева сжимала окровавленный ключ в доках Порт-Клэра, где волны бились о сваи, как заключённые о решётки. «Верят… — прошептала, глядя на отражение в луже нефти. — Значит, нужно поджечь и их веру».
Где-то на маяке завыл гудок. Она потрогала шрам на запястье — спираль горела, как та ночь, когда отец рисовал её кровью, умирая. «Согласны верить, — повторила, ломая ключом замок на двери катера. — Тогда я стану их кошмаром, в который невозможно не верить».
В трюме пахло рыбой и страхом. Фонарь выхватил ящики с маркировкой «Благотворительный груз №7». Ева вскрыла ножом крышку — куклы с обгоревшими лицами улыбались, держа флажки политика. «Спектакль продолжается, — прошептала, доставая канистру. — Но теперь я режиссёр ада».
Телефон в кармане завибрировал. Анонимное фото: вдова Блейк жмёт руку министру на фоне горящего детдома. Текст: «Правда сгорает первой. Ты — следующая».
Ева бросила телефон в бензиновую лужу. Искра от зажигалки прочертила дугу, как падающая звезда. «Нет, — улыбнулась, наблюдая, как пламя бежит к канистрам. — Я — факел, от которого загорятся все ваши куклы».
Ева в баре «Якорь»
Бар «Якорь» дышал перегаром и ржавчиной, как легкие старого курильщика. Ева провела пальцем по стойке — лак отслаивался, обнажая древесину с вырезанными инициалами «А.Б.». Бармен швырнул тряпку в ведро, где плавали окурки, похожие на мёртвых медуз. «Блейк? — он хрипло засмеялся, выставляя бутылку рома с этикеткой „Проклятие капитана“. — Сидел там, где ты. Каждую пятницу, как часы… точнее, как эти хреновы часы».
Он ткнул грязным ножом для льда в стену. Стрелки под стеклом, покрытом паутиной трещин, застыли на 2:15. Тень от них падала на Еву, разрезая шею чёрной линией. «Говорил, семья его… обречена. — Бармен налил ром в стакан с отколотым краем. — После третьей рюмки начинал кричать, что Вандербильты вернутся за долги».
Ева перевернула стакан, наблюдая, как жидкость растекается по дереву, образуя карту архипелага. «Вандербильты? — она провела ногтем по кольцам от стаканов, вдавленным в столешницу. — Та самая художница, что…»
«Сгорела. Или утонула. — Он шлёпнул мокрой тряпкой по стойке, и запах плесени ударил в нос. — Говорят, в последнюю ночь рисовала часы. Те самые».
Где-то за стойкой звякнула цепь. Ева наклонилась — за решёткой в полу виднелись ступени, покрытые ракушками. «Подвал? — спросила, ощущая, как спираль на запястье пульсирует в такт гудкам маяка. — Или ловушка для пьяных капитанов?»
Бармен схватил её за рукав. Его пальцы оставили жирные полосы на ткани. «Не сюда, чертовка! — прошипел он, и золотой зуб блеснул, как клык. — Там до сих пор пахнет краской… и жареным мясом».
Она вырвалась, задев полку с бутылками. Этикетка «Проклятия» порвалась, обнажив дату: 17.09.2005. «Время смерти Клары, — прошептала, сравнивая с часами. — Вы остановили их специально? Чтобы не видели, как сливаете кровь Блейков в ром?»
Старик за столиком в углу забил кулаком по пианино. Фальшивые ноты «Моряцкой баллады» смешались с его хрипом: «Она вернулась! В красном платье, с кистями вместо пальцев!» Его пивная кружка треснула, обливая брюки жидкостью цвета мочи.
Ева подошла к часам, ощущая холод стекла через перчатку. В отражении увидела себя — с распухшим от рваных ран лицом, как на фото Клары из морга. «Проклятие… — провела пальцем по стрелкам, и пыль превратилась в пепел. — Или предупреждение?»
Бармен разбил бутылку о край стойки. Осколки брызнули, царапая её щёку. «Убирайся к чёрту! — заорал он, махая осколком с этикеткой. — Пока не стало поздно!»
Телефон в её кармане завибрировал. Сообщение от неизвестного: фото этих часов, идущих в 2:15 ночи. Текст: «Они снова тикают. Беги».
Ева швырнула стакан в зеркало за стойкой. Осколки упали, сложившись в мозаику — лицо вдовы Блейк на фоне горящего маяка. «Слишком поздно, — сказала, вытирая кровь с лица обрывком этикетки. — Проклятие теперь моё».
Снаружи завыла сирена. Сквозь запотевшее окно видно, как «Кадиллак» Клары исчезает в тумане, оставляя следы, похожие на мазки кисти. Ева потрогала часы — стрелки дрогнули, сдвинувшись на минуту. В подвале что-то упало, звеня цепями, и запах жареной плоти стал гуще.
«Спектакль продолжается, — прошептала она, направляясь к люку. — Но я поменяла декорации».
Первая стычка с мэром
Кабинет мэра пахнет йодом и гниющими водорослями, будто его обставили мебелью с затонувшего корабля. Ева щёлкнула зажигалкой у глобуса, где Порт-Клэр был отмечен ржавой кнопкой. «Приливы уносят мусор, говорите? — она провела пальцем по борозде на карте, ведущей к маяку. — А что они приносят? Кости ваших друзей?»
Мэр Ренквист поднял руку, и кольцо с головой Медузы бросило блик на потолок, где плесень складывалась в спирали. «Детектив, — голос его булькал, как вода в трюмной помпе, — ты копаешь могилу своими же ногтями».
Он разминал пальцы, и металл кольца скрипел, будто кости в суставе. Ева бросила на стол ключ — ржавая Медуза на рукоятке зеркально отражала его символ. «Знакомо? — ткнула в дату „2005“, выгравированную на бородке. — Ваши друзья из „Братства“ теряют сувениры на местах преступлений».
За окном ударил штормовой гудок. Ренквист встал, тень от его шляпы поползла по карте, как пятно нефти. «В Порт-Клэре все связаны приливом. — Он нажал кнопку под столом, и где-то внизу щёлкнул замок. — Даже твой отец… перед тем, как волны сломали ему позвоночник».
Ева схватила его за руку. Кольцо жгло ладонь, оставляя красный отпечаток Медузы. «Вы держали факел, когда его яхта горела? — прошипела, чувствуя, как символ въедается в кожу. — Или просто ставили галочки в отчётах для „Братства“?»
Мэр рванулся, порвав рукав. Из потайной двери за книжным шкафом пахнуло морозом и формалином. «Умри тихо, Марсден! — бросил он, вытирая кровь с кольца платком с вышитыми якорями. — Или тебя выбросит на рифы, как мать!»
Ева пнула шкаф. Стекло разбилось, обнажив ряды бутылок с жёлтой жидкостью. В одной — плод с перекрученной пуповиной, в другой — кисть руки с кольцом мэра. «Ваша коллекция? — сорвала пробку, и запах формальдегида ударил в глаза. — Или меню для званых ужинов?»
Телефон Ренквиста загудел, проецируя на стену сообщение: «Ликвидировать. Сейчас». Фото Евы на фоне горящего бара «Якорь».
Она швырнула бутылку в окно. Стекло брызнуло в мокрый ветер, и сигнализация завыла, как сирена на тонущем судне. «Передай „Братству“ — их прилив начался. — Ева раздавила телефон каблуком, кроша экран в песок. — И я волна, которая смоет вас в канализацию истории».
Внизу, у подъезда, зарычал двигатель. Через разбитое окно видно, как чёрные внедорожники с якорями на номерах блокируют выезд. Ева сорвала со стены карту, обернув вокруг кулака. «Спектакль продолжается, — прошептала, разбивая аквариум с ядовитыми медузами. — Но я пишу новый финал. Кровью».
Кольцо мэра валялось в луже воды и щупалец. Она подняла его — Медуза теперь смотрела в пустые глазницы. Где-то внизу хлопнула дверь лифта, и шаги зазвучали чаще сердцебиения. Ева сунула кольцо в карман, чувствуя, как металл прожигает ткань, и прыгнула в пожарный выход, где ржавые ступени вели в подземный док, пахнущий нефтью и бунтом.
Ночной звонок
Стекло окна дрожало под напором ветра, как барабанная перепонка перед разрывом. Ева прижала телефон к уху, чувствуя, как холодный пластик слипается с кожей. «Уезжай, пока не поздно, — голос в трубке хрустел, будто говорящий перебирал костяшками в мешке. — Твой отец не случайно…»
Она впилась ногтями в подоконник, где штукатурка крошилась, как пепел сигареты. «Кто вы? — прошипела, глядя на отражение маяка в стекле. Красный луч скользнул по комнате, выхватывая фото отца на столе — лицо заклеено газетной полосой с датой „2005“. — Что вы знаете про…»
Щелчок разрезал тишину острее гильотины. В трубке зашипело, превращаясь в рёв прибоя. Ева швырнула телефон в стену, и батарея выпала, покатившись под кровать, где лежал чемодан с биркой «Марсден. Рейс 17.09».
Маяк моргнул. В отражении окна что-то шевельнулось — тень с плечами шире дверного проёма. Ева схватила нож с комода, лезвие которого было испещрено царапинами в виде широт. «Выходите! — крикнула, тыча ножом в дрожащий свет. — Или ваше „Братство“ только в подворотнях…»
Ветер сорвал ставню. Стекло треснуло, нарисовав паутину вокруг отражения маяка-глаза. На подоконник упал мокрый конверт с печатью — медуза, выдавленная в сургуче. Внутри — фото: она сама, пятилетняя, на руках у отца у подножия маяка. На обороте кровью: «Они видели нас».
Где-то на лестнице скрипнула ступенька. Ева прижала фото к груди, чувствуя, как бумага жжёт кожу сквозь ткань. «Пап… — прошептала, сдирая ножом обои, где под слоем краски проступала фреска — десятки рук, тянущихся к спирали. — Ты предупреждал».
Телефон на полу вдруг завибрировал. На экране — смс с незнакомого номера: фото её окна, сделанное снаружи. Время отправки: 2:15.
Она распахнула окно. Штормовой ветер ворвался, швырнув на пол осколки разбитой рамки. В луже стекла отражался маяк, но теперь его луч был зелёным, а на смотровой площадке стояла фигура в красном — Клара Блейк махала кистью, обмакнутой в чёрную краску.
«Спектакль продолжается, — Ева разорвала фото, бросив клочья в ветер. — Но финал напишу я. Кинжалом вместо пера».
Снизу донёсся скрежет тормозов. Чёрный «Кадиллак» вдовы Блейк растворялся в тумане, оставляя на асфальте следы, похожие на отпечатки щупалец. Ева потрогала кольцо мэра в кармане — металл прожёг дыру, оставив на бедре отметину в виде спирали.
В подъезде хлопнула дверь. Шаги на лестнице звучали мокро, будто кто-то поднимался прямо из моря. Она захлопнула чемодан, где под рубашкой лежал ключ-медуза и бутылка с ромом «Проклятие капитана».
«Прилив начинается, — прошептала, вытирая нож о шторы. — Пора стать волной».
Маяк моргнул в последний раз, и стекло окна лопнуло, рассыпавшись кристаллами с каплями крови внутри. Где-то внизу, в темноте, заскрипела цепь — будто поднимали якорь, ржавый от века лжи.
Ева изучает ключ под лупой
Лампа дрожала, как пьяный светляк, бросая тень ключа на стену с обоями в плесневых спиралях. Ева прижала лупу к глазнице Медузы на рукояти — ржавчина под увеличением превратилась в карту архипелага. «С.В. 1823, — прошептала, счищая ножом налёт с гравировки. — Пап, это твои чертовы двери?..»
Флешбек врезался запахом лаванды — отец разливал чернила по детским ладоням. «Смотри, — его палец, пахнущий табаком и медью, водил по её руке, — дата смерти Вандербильт… нет, дата — это ключ. — Чернильные цифры 1823 впитывались в кожу, как татуировка. — Открывай те двери, что ведут в тень истории».
Настоящее вернулось ударом ветра в ставни. Ключ под лупой зашевелился — буквы «С.В.» оказались не гравировкой, а микроскопическими кораллами, вросшими в металл. Ева провела лезвием по «В», и осколок коралла упал в рюмку, зашипев как яд. «Сара Вандербильт, — ударила кулаком по столу, где газета 1823 года слиплась в комок. — Твоё проклятие стало моим компасом».
Где-то на маяке завыла сирена. Стекло лупы треснуло, разрезая отражение её глаза пополам. В щели полез дым, складываясь в контуры отца у мольберта — он рисовал спираль кровью из перерезанного запястья. «Ищи в тенях, — голос его смешивался со скрипом пера. — Настоящие даты пишутся на костях…»
Она швырнула лупу в зеркало. Осколки упали, образуя стрелку к карте на стене. «1823… — Ева рванула гвоздь, и обои сползли, открыв кирпич с выбитой надписью: „С.В. — здесь“. — Пап, чёрт возьми, ты вел меня с детства».
Телефон завибрировал, скача фото: подвал маяка с цепями и датой «1823» на ржавой табличке. Неизвестный номер. Сообщение: «Дверь открыта. Они ждут».
Ева сунула ключ в карман, где он жёг бедро, как раскалённый гвоздь. В окно ударил луч маяка — теперь зелёный, как глаза Вандербильт на портрете в ратуше. «Спектакль продолжается, — прошептала, ломая замок на чемодане с отцовскими дневниками. — Но я вхожу через чёрный ход истории».
На лестнице скрипнула ступенька. Через щель под дверью прополз дым — пахло жжёными волосами и ромом. Она наклонилась, подбирая осколок лупы. В крошечном зеркальце отразилась Клара Блейк, стоящая за спиной с кистью вместо ножа.
«Иду, Сара, — бросила в зеркало ключ, разбив последний осколок. — Наше свидание в тени веков».
Ветер сорвал дверь с петель. В проёме стоял мэр Ренквист с кольцом-Медузой, капающим чёрной краской. «1823-й зовёт, детектив, — прошипел, разминая наручники. — Там тебе объяснят, как горят Марсдены».
Ева перезарядила отцовский револьвер, пахнущий морем и порохом. «О, я уже горю, — нацелилась в символ на его кольце. — Но сначала спалю ваше Братство до пепла истории».
Выстрел ослепил. Когда дым рассеялся, на полу валялся осколок кольца с буквами «С.В.». Ева подняла его, чувствуя, как дата 1823 впивается в кожу, становясь частью спирали на запястье. «Дверь открыта, — прошептала, шагая через осколки прошлого. — И я захлопну её за вашими трупами».
Визит в музей
Музей Порт-Клэра дышал сыростью затопленных трюмов, его витражи кровавили солнечный свет, рисуя на полу узоры из сломанных рёбер. Ева провела рукой по витрине — пыль на стекле оседала, как пепел сожжённых судовых журналов. «Артур Марсден? — Лиам поправил рамку на стене, где фото двух детей у маяка съехало вбок. — Он копался в архивах крушений… особенно там, где экипажи испарялись, словно туман». Его палец дрогнул, оставив жирный след на лице девочки с кистями — юной Клары Блейк.
Она прижала ладонь к стеклу, за которым лежал компас с застывшей стрелкой. «Исчезновения… или жертвоприношения? — спросила, чувствуя, как холод металла проникает сквозь стекло. — Ваша подруга на фото знала ответ. Пока не стала частью экспозиции».
Смотритель резко развернулся, цепочка от часов зацепилась за гвоздь с табличкой «Братство Медузы. 1823». «Клара боялась воды, — голос его трещал, как радио на тонущем судне. — Но в ту ночь сама пошла к маяку… с мольбертом и канистрой керосина».
Ева подошла к фото. В трещине стекла лицо Лиама-ребёнка было разрезано пополам, а на оборотной стороне виднелись пятна — бурые, как засохшая кровь. «Вы ведь там были, — она провела ногтем по дате под фото: 17.09.1995. — Слышали, как „Братство“ запечатывало люки на тонущей шхуне? Или помогали им красить якоря на детских гробах?»
Он рванул тряпку из кармана халата, и на пол упал ключ-Медуза — точная копия её собственного. «Убирайся! — зашипел, вытирая невидимую грязь с витрины, где лежали куклы с обгоревшими лицами. — Твой отец рылся не в тех могилах. Теперь его кости…»
Громыхнул гром. Свет погас, и витражи превратились в кровавые лужи на полу. Ева щёлкнула зажигалкой — в дрожащем свете Лиам стоял с ножом для вскрытия архивных коробок. «Он нашёл сундук Вандербильт, — лезвие блеснуло, вырезая в темноте спираль. — С рисунками детей в трюмах… и списком членов „Братства“ с 1823 года».
Она отступила к стенду с якорем, покрытым ракушками. «Вроде вас? — рванула холст с картины — под слоем краски проступали силуэты в церемониальных масках. — Клара пыталась это показать. Поэтому вы сожгли её вместе с правдой?»
Телефон Лиама зазвоил мелодией «Моряцкой баллады». На экране — фото Евы у входа в музей. Неизвестный номер. «Ты следующая в очереди на экспонат», — прошипел он, бросая нож.
Она поймала лезвие полотном картины. Краска зашипела, растворяясь в воздухе запахом жжёных волос. «Спасибо за экскурсию, — Ева разбила витрину локтем, забирая компас. Стрелка дёрнулась, указывая на подвал. — Но я предпочитаю… неформатные экспонаты».
В подвале пахло формалином и медью. Фонарь выхватил бочки с маркировкой «С.В. 1823». Ева вскрыла ножом крышку — внутри плавали куклы с лицами членов совета, сшитые из кожи. На груди у каждой — татуировка: ребёнок у горящего маяка.
«Спектакль продолжается, — прошептала, услышав шаги Лиама на лестнице. — Но я сорву ваш занавес из плоти».
Ева находит дневник отца
Кожа чемодана пузырилась под пальцами, как обгоревшая кожа. Ева вонзила нож в подкладку, и стружка из морёного дуба посыпалась на пол, пахнущий солью и ложью. Дневник упал с глухим стуком, переплетённый в кожу с татуировкой — спиралью, идентичной той, что пульсировала у неё на запястье. «Они заставили меня замолчать. Прости, дочь, — почерк отца плясал в свете керосиновой лампы, выплёскивая чернильные слёзы на дату 17.09.2005. — Ищи в тенях маяка… там, где мы прятали правду».
Она прижала ладонь к странице, и чернила ожили — цифры поползли по коже, складываясь в координаты. «Пап… — вырвалось хрипом, пока фото из конверта жгло пальцы. На снимке она, пятилетняя, стояла у подножия маяка, держа в руках куклу с лицом Клары Блейк. — Почему я не помню? Почему ты стёр…»
Ветер ударил в ставни, и тень от маяка поползла по стене, превращая её детское лицо на фото в череп. «Они смотрят, — голос отца просочился из трещины в переплёте. — Каждый снимок — петля на шее правды. Разорви её, Ева!»
Она швырнула фото в стену. Стекло рамки треснуло, и из щели выползла лента киноплёнки — кадры: отец в подвале маяка, приковывает цепью ящик с маркировкой «С.В. 1823». «Замолчать… или похоронить? — Ева разорвала плёнку зубами, чувствуя вкус плесени и страха. — Я откопаю тебя, пап. Даже если придётся выжечь правду из их костей».
В дневнике зашелестели страницы. Чернила поплыли, образуя портрет мэра Ренквиста в церемониальной маске — из его рта свисала цепь с детскими медальонами. «Братство Медузы… — Ева вонзила нож в изображение, и лезвие вошло в дерево стола, — ваши ритуалы умрут под моим каблуком».
Из разорванного фото выпал негатив. На просвет — она сама стоит над ямой, где скелет отца обнимает сундук с символами. «Спектакль продолжается, — прошептала, ощущая, как спираль на руке впивается в вены. — Но я вскрою занавес вашей вековой лжи».
Где-то внизу хлопнула дверь подвала. Ева сунула дневник за пояс, обернув цепью с якоря, сорванного в музее. «Идём, пап, — прошипела, вытирая кровь с порезанной о страницы ладони. — Твоё молчание закончилось. Теперь заговорю я… огнём и сталью».
Маяк ударил лучом в окно, и в луче закружилась пыль — микроскопические кости с гравировкой «С.В. 1823». Ева подняла фото, теперь полностью почерневшее, кроме её детских глаз — в них отражался горящий «Кадиллак» вдовы Блейк. «Память вернулась, — бросила снимок в чемодан, где зашипела кислота. — И с ней — месть».
Диалог с доктором Рейесом
Кабинет Рейеса пахнет йодом и гниющими водорослями, будто труп притащили прямо из лимана. Ева щёлкнула зажигалкой над отчётом, где время смерти Клары Блейк было вписано фиолетовыми чернилами. «Самоубийца, который тонет себя в прилив? — она провела пальцем по графе „вода в лёгких“, оставляя кровавый след от пореза о край папки. — Или вы обычно подгоняете диагнозы под нужды „Братства“, доктор?»
Рейес поправил очки, заляпанные чем-то вроде рыбьей слизи. «В Порт-Клэре прилив диктует даже смерть, — его голос булькал, как вода в лёгочных альвеолах. — Ваш отец ведь тоже…» Тень за окном дёрнулась — котелок мэра прижался к стеклу, словно гигантская пиявка.
Ева швырнула в окно скальпель. Лезвие воткнулось в раму, разрезав тень пополам. «Отец не прыгал с маяка! — сорвала со стены рентгеновский снимок, где рёбра Клары складывались в спираль. — Его убили, как её. Водой, ложью и вашими поддельными заключениями!»
Доктор закашлял, выплёвывая на платок чёрные зёрна — маковые головки с татуировкой «С.В.». «Они везде, — прошипел, показывая на аквариум, где медузы жалили фото Евы. — Даже мёртвые служат „Братству“. Вон её… — ткнул в банку с лёгкими Клары, плавающими в формалине. — Кашляет морской солью, когда луна полная».
Тень за окном задвигалась резко. Ева рванула шкаф с пробами — сотни флаконов с водой, помеченных датами. «2005-й пахнет бензином, — открыла один, и запах горящей яхты ударил в нос. — Как в ночь, когда отец „случайно“ уронил сигарету?»
Рейес схватил её за запястье. Его пальцы оставили синяки в форме щупалец. «Они заставят вас замолчать! — брызги слюны с маковым ядом упали на фото Евы в детстве. — Как вашу мать, которая слишком много…»
Грохот. Котелок мэра пробил стекло. Ева отпрыгнула, и чугунная ручка кресла вонзилась в стену, где висел портрет основателя больницы — Сайласа Вандербильта с медузой вместо галстука. «Спасибо за консультацию, доктор, — она вылила флакон 2005 года в аквариум. Медузы взорвались синим пламенем. — Передайте „Братству“ — их прилив кончился. Теперь я океан».
В дверях стоял Ренквист. Кольцо-Медуза дымилось, плавя линолеум. «Ты всё в отца, — прошипел, разминая наручники с гравировкой „1823“. — Та же ошибка: верил, что правда важнее жизни».
Ева разбила банку с лёгкими Клары. Формалин брызнул в лицо мэру, и он завыл, стирая кожу платком с якорями. «Жизнь? — она подняла скальпель, на лезвии которого застыла тень котелка. — Нет. Месть — вот что я унаследовала».
Побежав по коридору, она слышала, как Рейес хрипит под «Кадиллаком» вдовы Блейк, припаркованным на груди. А в разбитом окне маяк моргнул, рисуя в дыму спираль — дорогу к подземным туннелям, где волны шептали имя Сары Вандербильт.
Ева у маяка ночью
Ветер срывал слова, превращая их в вой сирены, когда Ева впивалась пальцами в ржавые перила маяка. Ступени скрипели, как кости в старом шкафу, а с каждой площадки сыпался песок — белый, как пепел сожжённых дневников. «Ты следующая» — луч фонаря дрожал в её руке, выхватывая надпись, выжженную кислотой на бетоне. Буквы сочились чёрной смолой, пахнущей гнилыми водорослями и детским страхом. Рядом якорь, нарисованный мелками — точь-в-точь как в дневнике Клары, — светился фосфором, проступая сквозь слои краски, будто его только что начертала рука ребёнка из 1823 года.
«Пап, ты обещал, что маяк защищает… — Ева провела ладонью по рисунку, и мел впился в кожу, оставляя занозы-широты. — А он лишь метит жертв». Шаги наверху грохнули, и с потолка посыпалась известка, как снег с пеплом из крематория. Она прижалась к стене, где спираль из ракушек впивалась в спину — сотни острых краёв, напоминающих: «Беги».
Фонарь выхватил цепь на полу — звенья тёплые, будто их только что сняли с чьих-то запястий. «Игра в прятки, Ева? — голос мэра упал сверху, смешиваясь со скрипом флюгера. — Мы всегда находим. Даже в могилах… особенно в могилах».
Она прыгнула на лестницу, железо обжигало ладони через перчатки. На площадке валялась кукла — лицо Клары Блейк с выжженными глазами, в платье из газеты 2005 года. «Следующая… — Ева раздавила куклу каблуком, и из живота высыпались ракушки с гравировкой „С.В.“. — Но я уже не та девочка, что боится теней».
Вспышка молнии осветила смотровую площадку. Силэтт с котелком наклонился над перилами, роняя вниз верёвку с петлёй. «Твой отец висит в колоколе, — смех Ренквиста разбился о рёв волн. — Звонит в твой последний час!»
Ева влезла в луч маяка. Зелёный свет лизал лицо, обнажая под кожей татуировку — карту с крестом у подножия. «Приходите, — крикнула, разрывая воротник, где прятался ключ-Медуза. — Ваш „следующий“ труп будет гнить в самом сердце вашей спирали!»
Сверху упал факел. Пламя лизнуло бочку с маслом, и взрывная волна швырнула Еву к стене. Она врезалась в рисунок якоря, и штукатурка осыпалась, открывая дверь с датой «1823». «Сара… — прошептала, втискивая ключ в скважину, обожжённую огнём. — Твой ход».
За спиной захрустел песок. Тени с котелками и цепями окружили, но дверь с визгом открылась, и запах моря двухсотлетней выдержки ударил в лицо. «Добро пожаловать в Братство, — Ева шагнула в чёрный зев, оборачиваясь к силуэту мэра. — Ваш гроб уже заказан. Из обломков маяка».
Дверь захлопнулась, отрезая крики. В темноте зажглись фосфорные глаза портретов — все председатели «Братства» с 1823 года, включая отца. Его лицо истекало воском. «Прости… — голос капал с потолка, — …но ты должна была…»
Ева сорвала его портрет, под которым сквозила дыра в каменный склеп. «Я должна закончить спектакль, — прошипела, ломая раму об колено. — Сожгу ваши кости, чтобы растопить лёд в горле правды».
Снизу донёсся звон колокола. Она побежала на звук, по пути сдирая с себя паутину, липкую, как морская слизь. В конце коридора горел зелёный огонь — маяк сквозь толщу камня — и там, в эпицентре света, качался труп отца с медальоном «С.В. 1823» в оскаленных зубах.
«Следующая? — Ева сняла медальон, впивающийся в ладонь шипами. — Нет. Я — финальная глава».
Сверху рухнул потолок, и волна ворвалась в туннель, неся обломки «Кадиллака» и крики тонущего мэра. Она пристегнула медальон к поясу, где висел нож с широтами. «Прилив, — улыбнулась, ныряя в водоворот. — Мой союзник».
Финал главы
Телефонная трубка леденела в пальцах, впиваясь в незаживший порез от спирали. Ева прикусила язык, пока гудки сливались с рёвом прибоя за окном. «Департамент архивов, — голос оператора хрустнул, как пепел, — ваш запрос по делу №1823 отклонён». На столе взорвалась лупа — осколки вонзились в карту Порт-Клэра, отмечая кровью дома членов «Братства».
«Отклонён или похоронен? — она провела дулом по горлышку бутылки виски, оставшейся от отца. — Скажите вашему боссу: прилив смывает идиотов первыми».
Тишина на другом конце превратилась в скрип пера — будто кто-то вычёркивал её имя из списка живых. «Агент Марсден, — оператор закашлял, и в трубке запахло мокрым пеплом, — рекомендую отдых. Вам явно мерещатся…»
Выстрел грохнул прежде, чем он закончил. Пуля пробила фото мэра на стене, попав точно в котелок. «Не мерещится, — Ева поймала гильзу, дымящуюся с гравировкой „С.В.“, — а стреляет вполне осязаемо».
Пистолет отца заело — пружина визжала, как ребёнок в подвале маяка. Она ударила прикладом по ящику с дневниками, и оттуда выпал конверт с печатью 1823 года. Внутри — справка о её рождении, где в графе «отец» стояло «Сайлас Вандербильт».
Дождь забил в стёкла морзянкой. На подоконнике зашипел аквариум — медузы бились о стекло, выстраиваясь в узор: «ТЫ НАША».
«Нет, — Ева перезарядила пистолет, сдирая кожу с пальцев о ржавый магазин. — Я ваша смерть». В зеркале за спиной отразился Ренквист — его кольцо-Медуза плавило дверную ручку. «Стреляй, — прошипел он, стирая лицо платком с вышитыми якорями, — но пуля вернётся в твоё сердце. Мы вечны».
Она выстрелила в отражение. Зеркало рассыпалось, и в каждой льдинке загорелся маяк 1823 года. «Вечность — ваша тюрьма, — Ева пнула аквариум, и медузы захлебнулись в виски. — А я — взломщик».
Телефон завибрировал. Неизвестный номер. Голос, как скрип двери склепа: «Проверь патронник». В стволе светился единственный патрон — костяной, с инкрустацией из детских зубов.
На балконе хрустнула плитка. Ева вскинула пистолет, целясь в тень с котелком. «Стреляй, — мэр вышел на свет, его лицо стекало воском, — и узнаешь, чья кровь течёт в твоих…»
Выстрел сорвал ему пол-лица, обнажив под кожей фотоплёнку — кадры ритуалов «Братства» с 1823 года. «Моя кровь, — Ева перезарядила костяной патрон, — теперь на ваших алтарях».
Сирена маяка взвыла, окрашивая комнату в красное. В луже виски и стёкол плавало фото её детства — теперь с подписью «Следующая жертва».
«Нет, — она раздавила снимок прикладом, вставая на колени в осколках наследия Вандербильтов. — Я начало конца».
Где-то в порту завыли тормоза «Кадиллака». Ева высушила ствол о занавеску с вышитыми медузами. «Спектакль продолжается, — прошептала, целуя костяной патрон. — Но финальный монолог… будет мой».
Пистолет лёг в кобуру, прожжённую кислотой. За окном прилив выбросил на берег ящик с маркировкой «С.В. 1823». Внутри, обмотанный цепями, лежал труп Ренквиста с пустым глазом, куда Ева вставила гильзу.
«Первая ласточка, — она натянула кожаные перчатки, стирая следы отцовской спирали. — Прилив начинается».
Глава 2: Ржавый ключ
Ева осматривает маяк днём
Солнечный свет резал ржавые петли двери маяка, оставляя на пороге полосы, как от когтей гигантской чайки. Ева провела пальцем по свежим царапинам — сталь лома оставила в металле борозды, тёплые на ощупь, будто драконовы чешуйки. «Кто-то спешил войти… или выйти, — она толкнула дверь плечом, и скрип железа слился с криком поморника на скалах. — И явно не с пустыми руками».
Внутри пахло порохом и страхом. Опрокинутый стол впился ножкой в стену, словнувшись от удара — на дереве остались занозы, утыканные нитями от верёвки. Ева подняла обрывок пенькового каната, ещё липкий от смолы. «Боролись, как рыбаки с акулой, — прошептала, разминая волокна, оставившие на ладони узор в виде спирали. — Только здесь акула… с серебряными клыками».
Запонка блеснула под лучом фонаря, вонзившись в щель между плит. Якорь на ней был выгравирован так, что при повороте сливался с медузой — фирменный знак Ренквиста. «Мэр, — Ева прижала украшение к царапине на двери, совпадающей идеально. — Ты всегда оставляешь следы… как пьяный матрос после борделя».
Где-то наверху грохнул металл. Она рванула к лестнице, споткнувшись о кляп из парусины — ткань пахла керосином и дорогими сигарами. «Ищешь меня, Ренквист? — крикнула, срывая с перил ржавчину, оседающую на губах как кровь. — Твоя запонка уже в протоколе… рядом с местом твоего будущего трупа!»
В ответ завыл ветер, принеся с гребня волн обрывки радиостанции: «…все единицы… подвал маяка…» Ева раздавила рацию каблуком, и из динамика брызнули искры, сложившись на миг в цифры «1823». «Ваши шифры устарели, — прошипела, поднимая окровавленный носовой платок с вышитыми якорями. — Пора обновить… до свинцовых».
На верхней площадке маяка хлопнула дверь. Она вскарабкалась по лестнице, цепляясь за поручни, где висели клочья кожи — словно кто-то сдирал перчатки в спешке. «Бежишь, крыса? — Ева вломилась в комнату с линзами, где стол с картами был пригвождён к полу ножом отца. — Но море везде… и оно за мной!»
В разбитом окне трепетал шёлковый шарф — тот самый, что носила вдова Блейк на последнем фото. Ева схватила ткань, и в пальцах остались синие нити — как те, что находили в лёгких утопленников. «Свидание на краю света? — привязала шарф к антенне, чтобы трепетал, как флаг капитуляции. — Ваш роман закончится… в морге».
Спускаясь, она наступила на фото Ренквиста — лицо мэра было размазано грязью, но котелок блестел под солнцем. «Серебро, — Ева раздавила снимок каблуком, чувствуя, как запонка жжёт карман, — тускнеет от правды… как и ваша власть».
У выхода её ждал «Кадиллак» вдовы Блейк — на лобовом стекле ножом выведено: «СЛЕДУЮЩАЯ ОСТАНОВКА — 1823». Ева бросила запонку на сиденье, где она прожгла кожу, как раскалённый уголь. «Нет, — завела мотор, выворачивая руль в сторону мэрии. — Конечная… ваша могила».
В зеркале заднего вида маяк дымился, складываясь в спираль. Где-то в его основании, в комнате с разбитым столом, телефон Ренквиста заиграл «Моряцкую балладу». Но трубку подняли не в мэрии — звонок шёл из подвала, где на стене висел календарь с датой: 17.09.2025.
Диалог с местным мальчишкой-рыбаком
Ветер с причала рвал рыбьи головы с крючков, швыряя их под ноги Еве, когда она прижала мальчишку к баркасу, пахнущему гнилой икрой. «Голос дрожит, как мотор старого траулера, — она поднесла к его лицу серебряную запонку, выловленную в маяке. — А плащ пах морем? Или… формалином, как в морге?»
Мальчик уронил ведро с каракатицами — чернильные брызги легли на его джинсы узором спирали. «Он… он рычал, как медведь с гарпуном в боку! — пальцы вцепились в сеть, где запуталась медуза с гравировкой „С.В.“. — А плащ… — ребёнок затрясся, и с его куртки посыпались рыбьи чешуйки, — …он шевелился сам! Как мешок с угрями!»
Ева схватила его за запястье, чувствуя под кожей пульсацию — ритм прибоя или панический стук сердца. «Цвет, малыш! — она провела лезвием по верёвке, и пенька лопнула, осыпав их щепками. — Или тебя утянет на дно, как Блейка!»
Мальчик закричал, вырываясь. Его кепка улетела в море, обнажив шрам в виде якоря на виске. «Красный! — завопил он, царапая Еве руку, — как ржавчина на цепях! Как… как кровь в трюме!» Вдруг он замолк, уставившись за её спину. Челюсть затряслась, сбрасывая в воду капли слюны с рыбьей слизью.
Ева обернулась. На волнорезе качалась лодка с номером «1823», а в её тени стоял силуэт в плаще — ткань колыхалась, будто под ней копошились сотни угрей. «Я… я ничего не видел! — мальчик рванулся, порвав куртку на гвозде. — Они врут! Все врут!»
Он побежал по скользким камням, оставляя за собой след из креветок и страха. Ева рванула за ним, но споткнулась о буй, обмотанный киноплёнкой — кадры: тот же мальчик в плаще с капюшоном, кормящий медуз у маяка. «Стой! — крикнула она, но его уже затянуло в туман, где хлопнула дверь рыбацкой хижины с табличкой «Продано Братству».
У причала плавал перевёрнутый башмак ребёнка. Ева подняла его — внутри шевелились ракушки, складываясь в дату «17.09.2025». «Красный плащ… — она раздавила ракушку каблуком, и внутри блеснул глазок медузы. — Ренквист, ты сменил котелок на капюшон?»
Где-то в тумане завыл гудок «Кадиллака». Ева сунула башмак в сумку, где уже лежала запонка, и побежала к машине. На лобовом стекле кто-то маслом нарисовал детский якорь — краска стекала, как слёзы, образуя лужицу у её ног.
«Игра в свидетелей? — она завела мотор, сдирая рисунок ножом. — Ладно, Братство… посмотрим, кто испугается первым, когда я вытащу ваши кишки на якорную цепь».
В зеркале мелькнул красный блик. Плащ развевался на крыше рыбацкого склада, но когда она выстрелила, ткань упала в воду, обнажив табличку: «Собственность С. Вандербильта, 1823». В воде плащ зашипел, растворяясь в облаке чернил, а волны вынесли на берег детский ботинок — теперь с окровавленным шнурком.
«Следующая жертва… — Ева раздавила педаль газа, направляясь к маяку. — Но я уже купила билет в ад… в оба конца».
Ева находит потайную комнату за стеной с картами
Пыль хрустнула на зубах, когда Ева втиснулась в щель за картой, где контуры Порт-Клэра сливались в спираль. Стена подалась с звуком рвущейся плоти, обнажив комнату, пропахшую формалином и страхом. Пять крюков торчали из балки, как клыки морского чудовища, каждый с табличкой: «Блейк» — обмотан водорослями, «Мэр» — проржавел до дыр, «Грегор» — облит воском, «Рейес» — покрыт рыбьей чешуёй, «Отец Элиас» — обуглен. «Меню для пираний? — Ева провела пальцем по имени отца, и крюк капнул чёрным маслом, оставив на коже тату „С.В.“. — Или список моих мишеней?»
На полу фотография 1985 года обгорела по краям, сохранив лицо художницы — Клара Блейк в красном платье, стоящая у маяка с мольбертом. Ева подняла снимок, и пепел осыпался, открывая подпись: «Они знают про ребёнка». «Какой милый сюрприз, — она приложила фото к стене, где пятна плесени совпали с силуэтами на изображении. — Мамочка готовила сюрприз для „Братства“… пока вы не сожгли её заживо».
Где-то за спиной звякнула цепь. Она рванула за верёвку, свисавшую с потолка, и люстра вспыхнула синим пламенем — сотни флаконов с водой, подвешенные на лесках. В каждом плавало ухо с проколотым якорем. «Голоса жертв, — Ева разбила один сосуд, и жидкость брызнула в лицо, пахнущая слезами. — Храните сувениры? Или напоминания, как легко вырывать правду?»
Из тени выступил силуэт в красном плаще. Голос заскрипел, будто ржавые петли: «Ты заняла его крюк… Ева Вандербильт». Она выстрелила на звук, и пуля снесла табличку «Отец Элиас», открыв нишу с детским браслетом — «Сара, 1985».
«Моя мать… — Ева сжала браслет, и шипы впились в ладонь, выдавливая капли на фото. — Вы убили её, потому что она нарисовала ваши грехи?»
Плащ зашевелился, заползая по стене, как живой прилив. «Она нарисовала будущее, — из капюшона посыпался песок с обгоревшими костями, — где ты висишь на крюке. Рядом с папочкой».
Ева швырнула флакон с ухом в плащ. Стекло разбилось о кирпич, и комната наполнилась рёвом — голос Блейка: «…ребёнок должен утонуть 17.09…». «Слышишь? — она перезарядила пистолет, сдирая кожу о насечку «1823». — Ваш прилив… превращается в отлив».
На полу пепел с фото сложился в цифры — 17.09.2025. Ева раздавила дату каблуком, чувствуя, как браслет Сары жжёт запястье. «Спасибо за экскурсию, — она выстрелила в люстру, и флаконы взорвались водопадом солёной воды. — Передай Ренквисту: его крюк уже заточен… для его глотки».
Плащ рухнул в лужу, ставшую вдруг кровавой. Ева подняла обгоревший уголок фото — теперь ясно виден силуэт ребёнка в окне маяка. «Сара… — она сунула снимок в карман рядом с серебряной запонкой. — Ты следующая подсказка? Или союзница?»
В коридоре заскрипел пол. Ева прижалась к стене, где плесень складывалась в лица пяти жертв. «Ищите меня? — прошептала, целясь в тень с котелком. — Я уже здесь… в ваших стенах… в ваших кошмарах».
Крюк с именем отца упал, прочертив на полу борозду к тайнику. Внутри — дневник Клары 1985 года, обёрнутый в кожу с татуировкой «С.В.». Ева открыла его на странице с детским рисунком: девочка с пистолетом стоит над трупом великана с якорем вместо сердца.
«Пророчество? — она сорвала с шеи цепь, бросив её на крюк „Мэр“. — Нет… обещание».
Сирена маяка взвыла, заполняя комнату красным светом. Ева вышла, сжимая дневник, оставляя на полу кровавые отпечатки — спираль, ведущую к следующему имени.
Внутренний монолог
Воск стекал с подсвечника, как слепые глаза святого Петра, когда Ева втиснула нож в щель исповедальни. Дерево пахло гнилью и ладаном — смесь, от которой ныли старые шрамы. «Отец Элиас… — она вырвала доску, и оттуда хлынул солёный ветер с голосом отца: «Доверяй только морю. Оно не умеет лгать».
Флешбек ударил, как прибой. Маленькая Ева в платье, пахнущем крабьими панцирями, сжимала руку отца. Его пальцы, шершавые от верёвок, водили по витражу с Ионой в чреве кита. «Видишь, рыбка? — он ткнул в стекло, где синий свет лизал лицо чудовища с якорями вместо зубов. — Даже Бог здесь… всего лишь марионетка Братства».
Настоящее ворвалось криком чайки. Ева уронила нож, и лезвие воткнулось в требник 1985 года — страница с пометкой: «Отпевание Клары Блейк. Причастие: морская вода». «Ты учил меня верить волнам… — она сорвала с шеи крестик, подарок Элиаса, и бросила в жаровню. — А сам поливал алтари кровью!»
Дым спиралью поднялся к потолку, складываясь в дату — 17.09.2025. Где-то в глубине церкви хлопнула дверь склепа. Ева рванула за шнур колокола, и медный гудок смешался с рёвом отца из прошлого: «Море смывает ложь! Если утонешь — значит, заслужила!»
В исповедальне что-то зашевелилось. Она вскинула фонарь, выхватив фигуру в рясе — Элиас, но его лицо было слеплено из воска церковных свечей. «Каешься, дитя? — голос капал смолой с балок, — Или выбрала путь матери?»
Ева ударила по лицу-маске. Воск расплавился, обнажив фотографию: отец и Элиас пьют вино из черепа Клары Блейк. «Каяться? — она разорвала снимок, и из разреза хлынула морская вода. — Нет. Я учусь… топить крыс».
Флешбек вернул её в детство. Отец ведёт её к маяку сквозь шторм. Его плащ хлещет по лицу, как красный язык. «Запомни: когда придёт время, — он суёт ей в руку нож, рукоять которого — спираль из ракушек, — режь без колебаний. Даже если это… я».
Сейчас этот нож дрожал в её руке, вонзаясь в дверь склепа. «Круг замкнулся, пап, — прошептала, чувствуя, как клинок встречает металл. — Твоё море… пришло за тобой».
Склеп открылся, выбросив волну праха с детскими костяшками. Ева шагнула внутрь, наступив на очки Элиаса — стёкла треснули, показывая под полом цистерну с морской водой, где плавали тела пяти жертв. У каждой во рту — серебряный якорь.
«Доверяй морю… — она бросила в воду факел, и пламя побежало по нефтяным пятнам, — оно сожжёт вашу ложь дотла».
Взрыв выбил витражи. Ева вышла из церкви, держа в руке обгоревший лист из требника — расписание отливов на 17.09.2025. «Судный день, — она села в „Кадиллак“, где на пассажирском сиденье лежал котелок мэра с дыркой от пули. — Но судить буду… я».
Попытка поговорить с рыбаками у причала
Волны лизали гнилые сваи, когда Ева вступила в лужу рыбьих кишок, растоптанных грубыми сапогами. Рыбаки замерли, будто стая крабов под лучом фонаря — один швырнул сеть в воду, и свинцовые грузила пробили тишину, как пули. «Ищете правду или наживку? — она пнула ведро с треской, и рыбы забились, выплёвывая из жабр серебряные якоря. — Судя по улову… вы сами стали приманкой».
Старший, с бородой, сплетённой из водорослей, повернулся, обнажив шею с татуировкой: якорь, обвитый датой «1823». «Уходи, чумовая, — он бросил на причал нож, рукоять которого была обмотана детскими волосами. — Твой папаша уже кормит рачков у рифа».
Ева подняла нож — лезвие дрогнуло, отражая сеть с выжженным символом. «Клеймо Братства… или метка для выбраковки? — провела пальцем по обугленным волокнам, и пепел смешался с кровью из пореза. — Говорят, сети с такими знаками ловят не рыбу… а языки».
Рыбаки зашевелились. Один швырнул в неё окунем — рыба ударила в грудь, оставив слизь с блёстками медуз. «Твой язык следующий, — зарычал бородач, разматывая цепь с крючьями. — Мы засолим тебя в бочке, как ту шлюху Блейк!»
Ева вонзила нож в причал, где древесина затрещала, обнажив под ней ржавую табличку: «Собственность Вандербильтов». «1985-я бочка уже занята… вашим страхом, — она выхватила пистолет, целясь в татуировку на его шее. — Хотите присоединиться к папочке? Он скучает по… крысам».
Сеть внезапно дернулась — из воды показался труп в красном плаще. Лицо съели крабы, но на руке блестело кольцо-медуза. Рыбаки отпрянули, крестясь якорями. «Ваш улов, — Ева выстрелила в сеть, и грузила рассыпались, как чётки. — Свежий мясник для Братства!»
Бородач рванулся вперёд, но поскользнулся на чешуе. Ева прижала его лицо к табличке, где буквы «С.В.» впились в щёку. «Кто шил плащ? — она втирала в рану соль с причала. — Говори, или твою кожу снимет прилив!»
«Он… сам плетёт их! — мужчина захрипел, выплёвывая зуб с гравировкой. — Из… из волос жертв!» Внезапно он затрясся, изо рта полезли щупальца медуз. Ева отскочила, а тело рыбака вздулось и лопнуло, залив причал чернилами.
Остальные бросились в лодки, но моторы не заводились — в топливных баках плавали детские ботинки. «Бегите, — Ева вытерла пистолет о сеть с якорем, оставляя кровавый отпечаток спирали. — Но помните: море везде… и оно голодно».
Уходя, она наступила на медальон, выпавший из трупа — внутри фото: бородач жмёт руку Ренквисту на фоне маяка. На обороте дата: «17.09.2025». «Свидание с судьбой, — бросила медальон в воду, где его тут же проглотил краб с якорем на панцире. — Не опаздывайте».
Ева замечает слежку
Тень скользнула по кирпичам, оставляя слизкий след, как от брюха угря, когда Ева втиснулась в переулок. Плащ мелькнул за углом сарая, пахнущего тухлой селёдкой и порохом. «Бежишь, Ренквист? — она рванула за дверную ручку, и ржавая чешуя облезла ей на ладонь. — Или приманиваешь, как рыбу на крюк?»
Дверь захлопнулась, отрезав свет. Темнота загустела смолой. Ева ударила плечом по дереву, и щепки впились в кожу, но створка лишь застонала, открыв на миг полоску света — там стоял силуэт с котелком, бросая на порог ключ, проржавевший до формы спирали. «Ловушка для крыс… — голос скрипел, как цепь якоря по дну. — Но ты, Ева, всего лишь мышь в лабиринте».
Она выстрелила сквозь щель. Пуля срикошетила, высекая искры, и в вспышке мелькнула царапина на двери — свежий ключ, вырезанный тем же лезвием, что и в маяке. «Твои художества предсказуемы… — Ева провела пальцем по бороздам, слизывая ржавчину с губ. — Как и твои страхи».
Сверху хлюпнула вода. Она отпрыгнула, и с крыши рухнула сеть, набитая камнями с гравировкой «С.В.». «Детские игрушки? — она разрезала верёвки ножом, и грузила покатились, оставляя в грязи следы — буквы „17.09“. — Мой отец учил: крыс бьют не ловушками… огнём».
В углу блеснул красный глазок — рация в бочке с селёдкой. Ева выдернула антенну, и эфир заполнился хрипом: «…ключ в двери… она не та…». «Ошибаешься, — прошипела в микрофон, ломая плату. — Я именно та… кто вырвет твой язык через эту щель!»
Стена сарая вдруг провалилась, открыв лаз в канализацию. Вонь ударила в нос — смесь формалина и детского шампуня. Ева спустилась в туннель, где на стене фосфоресцировала надпись: «Добро пожаловать домой, Сара». Её фонарь выхватил куклу в плаще, пригвождённую к трубе серебряной запонкой.
«Семейный альбом? — она сорвала кукле голову, и из шеи посыпались ракушки с датами 1985—2025. — Папочка, ты сентиментален… как гниль на днище корабля».
Где-то в трубах заурчало, и поток воды понёс её к решётке с якорем. Ева ухватилась за прутья, но ржавчина въелась в раны на ладонях. «Доверяй морю… — прошептала, сдирая кожу, чтобы протиснуться. — Оно смоет даже тебя…»
Решётка поддалась с воплем металла. Ева вынырнула в доке, где «Кадиллак» ждал с горящим мотором. На лобовом стекле — свежая царапина-ключ, а под дворником записка: «Следующая дверь — твоя могила».
«Нет, — она разорвала бумагу, вдыхая запах моря и бензина. — Это ваш склеп… и я уже вырыла все шесть футов».
В зеркале мелькнул красный плащ на мосту. Ева выстрелила на звук, и витрина магазина рассыпалась, открыв манекенов в котелках. Один держал табличку: «17.09.2025 — аукцион лотов Братства».
«Продажа душ? — она вдавила педаль в пол, направляясь к маяку. — Я внесу предоплату… свинцом».
Встреча со старухой-травницей
Тени сползали по стенам лавки, как осьминоги по стеклу аквариума, когда Ева втолкнула дверь, звякнув колокольчиком из рыбьих позвонков. Старуха за прилавком, чьё лицо напоминало сморщенный лимон, вымазанный сажей, помешивала в котле жидкость цвета гниющей медузы. «Ключ ищешь? — голос её скрипел, будто чайка, севшая на ржавый гвоздь. — Он в кишках тех, кто спит с якорями на шее».
Ева швырнула на прилавок мешочек с чабрецом, купленный в прошлом году у слепого моряка. Трава высыпалась, обнажив личинок, свернувшихся в цифры «17.09». «Сны уже продырявили меня, как старую сеть, — она ткнула ножом в котёл, и пар зашипел, вырываясь в форме детских лиц. — Давай настоящий совет… или я проверю, сколько лет варится твоя совесть».
Старуха засмеялась, выплёвывая зуб в банку с ртутью. «Ты пахнешь страхом отца… — она протянула новый мешочек, сшитый из плаща Блейк. — Чабрец смешан с пеплом твоей матери. Спи, и увидишь… их якоря».
Ева развязала шнурок, и чабрец рассыпался, обнажив записку, написанную кровью на обрывке дневника 1985 года: «Не верь вдовам». «Мило, — она поднесла бумагу к газовой лампе, и буквы поползли, складываясь в „С.В.“. — Это предупреждение… или признание?»
Старуха внезапно рванула за верёвку, и с потолка упала клетка с вороном, кричащим голосом мэра: «Они вырежут твои глаза!». «Птичка болтает слишком много, — травница схватила ножницы, но Ева выстрелила, и клетка разлетелась, осыпав их перьями с гравировкой якорей.
— Ты следующая ворона в супе Братства?»
Старуха отступила к стене, где сушёные рыбы висели, образуя дату «2025». «Ключ в кладбище кораблей… — её пальцы вцепились в кишки кальмара, висящие как гирлянда. — Но там ждёт не то, что ты ищешь… а то, что ищет тебя».
Ева наклонилась, подбирая перо с пола — на нём было выжжено лицо отца. «Спасибо за чай, — она сунула перо в мешочек, где чабрец зашипел, превращаясь в чёрный песок. — Когда они придут за тобой… вспомни: море не лжёт, но топит болтунов».
На пороге её догнал хрип: «Спроси у Ренквиста… чьи волосы в его плаще!». Ева обернулась, но лавка была пуста — лишь на полу валялась лужа с радужной плёнкой, а в ней плавало фото: старуха молодой, в свадебном платье, стоит рядом с отцом Элиасом у маяка.
«Семейный портрет… — Ева раздавила каблуком стекло, и кровь из порезанной стопы смешалась с нефтью. — Теперь я знаю, чьи волосы…»
В «Кадиллаке» она высыпала песок из мешочка на карту. Частицы сложились в контуры кладбища кораблей — и отметку «Хранилище 1823». «Ключ, — она завела мотор, сдирая кожу с руля. — Или пробка от гроба?»
В зеркале мелькнул силуэт в плаще с капюшоном из седых волос. Ева нажала на газ, сметая ящик с чабрецом, и растение загорелось в выхлопной трубе, пахнув костром из детских игрушек.
«Спи, Ева, — прошептала, видя в дыму лицо старухи, плывущее в облаке чабреца. — Увидишь правду… в последнем сне».
Но она уже не спала. Она вела машину сквозь туман, где на каждом километровом столбе висел мешочек… и все они горели.
Ева расшифровывает надпись на ключе
Ключ лежал в луже лунного света, как отрубленный палец, когда Ева прижала его к карте, оставшейся от отца. Буквы «С.В. 1823» въелись в ладонь, повторяя шрамы от такелажа. «Спящая Ведьма… — она провела ногтем по рифу, где контур корабля сливался с её собственным отражением. — Ты хранишь секрет… или ждёшь, чтобы я присоединилась к экипажу?»
Флешбек врезался, как штормовая волна. Десятилетняя Ева, с руками, обожжёнными солью, тыкает карандашом в карту. Отец хватает её запястье, вдавливая в бумагу до хруста. «Рифы — зубы океана, — его голос шипит, как пар из чайника, — они перемалывают корабли… и глупых девчонок».
Сейчас её палец повторил движение — проколол «Спящую Ведьму», и из дырки хлынула морская вода. «Ты боялся, что я найду твой тайник? — Ева слизала солёную жидкость с губ, чувствуя на языке маслянистый привкус нефти. — Или что я стану… острее твоих рифов?»
Карта поплыла, буквы превращаясь в щупальца. Она пришпилила её к столу ножом, которым отец чистил рыбу — лезвие всё ещё хранило чешуйки с гравировкой «17.09». Координаты сложились в адрес: 62° 17′ с.ш., морская миля от маяка. «Кладбище кораблей… — Ева приложила к точке компас, стрелка которого была сделана из детского браслета. — Где ты похоронил маму?»
Внезапно компас вздрогнул, указывая на шкафчик отца. Ева выбила замок ключом, и дверца отвалилась, обнажив судовой журнал 1823 года. Страницы слиплись от крови, но запись вилась чётко: «17.09.1985 — принесение в жертву К.Б. на рифе. Волны приняли».
«Приняли… — она разорвала страницу, и из разлома посыпались ракушки с выжженными лицами Братства. — Но не проглотили».
Флешбек вернул её в каюту отца. Он завязывает ей глаза смолёной верёвкой. «Учись видеть кожей, — водит её рукой по карте с выпуклыми рифами. — Море говорит шрамами… а не словами».
Сейчас её пальцы скользили по журналу, находя под слоем воска детский рисунок: корабль «С.В.» с парусами из волос. «Ты вез маму на борт… — Ева выстрелила в иллюминатор, и стёкла осыпались, открывая вид на риф. — Или это она везла тебя… к гибели?»
В ящике стола зазвенели склянки. Она вытащила флакон с прозрачной жидкостью — морская вода 1985 года. «Последний глоток мамы? — вылила содержимое на карту, и чернила поплыли, складываясь в новые координаты. — Нет… первая капля твоего падения».
Судовой колокол пробил полночь. Ева завернула ключ в страницу журнала, обмотала волосы — седые пряди уже лезли, как паутина. «Спящая Ведьма… — прошептала, целуя лезвие ножа. — Проснись… Пора кусать».
На палубе «Кадиллака» ветер рвал карту, но новые координаты уже горели на её руке — как в детстве, когда отец выжигал уроки калёным гвоздём. «Видишь, пап? — она навела бинокль на тень у рифа. — Твои зубы… стали моим оружием».
Где-то внизу, в трюме, звякнули цепи. Ева спустилась по трапу, освещая фонарём ящик с маркировкой «С.В. 1823». Внутри лежал окровавленный плащ и блокнот с последней записью: «Ева должна утонуть 17.09.2025».
«Ошибка, — она вырвала страницу, сделала из неё кораблик и запустила в иллюминатор. — Я не утону… Я стану штормом».
Кораблик подхватила волна, понесла к рифу, где остов «Спящей Ведьмы» ждал, разинув острые балки, как пасть. Ева повернула штурвал на полный ход, чувствуя, как винты режут воду — и прошлое.
Визит к вдове Блейка
Фарфоровая чашка треснула, как лёд на могильном кресте, когда Ева коснулась ручки. «Малиновый джем… — Клара Блейк пододвинула блюдце с узором из якорей, — ваш отец обожал его. Особенно с… морской солью». Варенье стекало по ложке, оставляя на скатерти следы, похожие на кровь.
Ева подняла фото: Артур Блейк жал руку мэру на палубе яхты «Спящая Ведьма». За стеклом рамки — трещина, рассекающая мэра пополам. «Они делили улов? — она провела ногтем по дате на обороте: 17.09.1985. — Или добычу?»
Вдова засмеялась, и звук напомнил скрип ржавых качелей. «Артур коллекционировал… редкие экземпляры, — она потянулась к сахарнице, внутри которой шевелились креветки с человеческими глазами. — Например, твоя мать. Её голос… он разливал по бутылкам».
За окном мелькнул плащ. Ева вонзила нож в стол, пригвоздив фото. «Твой муж плавает сейчас у рифа… — она повернула снимок, где за спинами мужчин виднелся силуэт с котелком. — Скажи, чей волос в кисточке его шляпы?»
Клара задрожала, и из рукава выпал пузырёк с этикеткой «Голос К. Б. 1985». «Он хотел сделать меня бессмертной! — ударила кулаком по столу, и креветки выпрыгнули, прилипнув к обоям с узором из медуз. — Записать мою душу в… в волны!»
Ева раздавила пузырёк каблуком. Стекло впилось в паркет, выпуская вой, похожий на материнский смех. «Бессмертие? — она подняла осколок с каплей жидкости, — Ты стала вечным эхом в трюме… как эти креветки-мутанты».
Силуэт за окном прижал ладонь к стеклу — на мутном отпечатке проступил символ «С.В.». «Твой охранник торопится, — Ева швырнула осколок в окно, и трещина повторила контур якоря. — Или это Ренквист машет издалека?»
Клара вскочила, опрокинув чайник. Кипяток растёкся, обнажив под скатертью карту кладбища кораблей. «Он жив! — прошипела, вытирая рукой пар, который складывался в цифры 2025. — Артур дышит через швы плаща… через нас всех!»
Ева сорвала обои с медузами — под ними была дверь с глазком. «Дышит? — она прильнула к стекляшке, за которой плавала банка с головой Блейка, подключённой к трубкам. — Нет. Он гниёт… как ваша ложь».
Силуэт за окном ударил в стекло. Ева рванула Клару к себе, когда рама вылетела внутрь, и на ковёр упал камень с привязанной запиской: «Следующая голова — в банке». «Твой хозяин нервничает, — она развязала верёвку, пахнущую детским шампунем. — Боится, что я найду его логово… под маяком?»
Клара завыла, царапая лицо до крови. «Он придёт за тобой! — её ногти выцарапывали на щеке „17.09“. — Сожрёт, как сожрал…»
Выстрел оборвал фразу. Ева опустила дымящийся пистолет, глядя, как вдова оседает на карту, её кровь заполняя контуры «Спящей Ведьмы». «Сожрёт? — она подняла фото с палубы, теперь залитое красным. — Пусть попробует… на вкус свинца».
За окном завыла сирена. Ева вышла через чёрный ход, где на бочке с маслом сидел ворон с медальоном в клюве — внутри фото: Клара молодая, целует Элиаса у алтаря из корабельных досок. «Семейные узы… — она швырнула медальон в бочку, и пламя взметнулось, рисуя в небе дату. — Рвутся, как гнилые канаты».
В «Кадиллаке» её ждал новый «подарок» — на сиденье лежал плащ, пропитанный морской водой. В кармане записка: «Твой отец кричит в глубине. Хочешь услышать?». Ева включила дворники, смахнув с лобового стекла креветку с лицом мэра.
«Нет, — она тронула с места, давя плащ колёсами. — Я лучше прочту… по его костям».
В зеркале мелькнул силуэт с котелком, машущий рукой у горящего дома Блейков. Но Ева уже мчалась к маяку, где волны бились в рифы, как заключённые в каменных камерах.
Ева проверяет фото на УФ-лампу
Ультрафиолетовая лампа завыла, как сирена на тонущем корабле, когда Ева прижала фото к стеклу, испещрённому царапинами от её ногтей. «Золото — Грегор, Документы — Блейк, Оружие — Рейес… — буквы проступили зелёным гноем, капающим на стол, где лужицы складывались в цифру „17“. — А ты, пап? — она втирала свет в бумагу, обжигая пальцы радиацией. — Что прятал в своём гробу изо лжи?»
Фото задымилось, обнажая обратную сторону — детский рисунок: Элиас стоит у штурвала, держа за руку девочку с лицом Евы, но вместо сердца у неё компас. «Хранил… меня? — она проткнула рисунок лезвием, и из разреза хлынула морская вода, пахнущая формалином. — Или инструмент для своей игры?»
Внезапно лампа погасла. В темноте засветились надписи на стене — те же имена, выведенные фосфором крабов. «Грегор… — Ева провела языком по буквам, чувствуя под нёбом вкус позолоты и крови. — Твои слитки уже ржавеют в трюме «Ведьмы».
Где-то в углу хрустнуло стекло. Она швырнула лампу в звук, и вспышка осветила силуэт с котелком, исчезающий за дверью. «Рейес! — крикнула, вытирая губы, испачканные фосфором. — Твоё оружие стреляет назад… как и твоя совесть!»
На полу валялся обгоревший клочок — фрагмент судового журнала отца. «Элиас Вандербильт: груз — совесть Братства. Место хранения… — она поднесла зажигалку, и огонь выжег координаты на коже предплечья. — В моих костях…»
Флешбек врезался обжигающе: отец зашивает ей в плечо капсулу с картой, игла входит под рёберную дугу. «Если умрёшь — сожги труп, — его голос смешивается со скрипом хирургических инструментов. — Карта вспыхнет, как маяк… укажет путь».
Ева вскрыла шрам ножом. Капсула лопнула, выпуская свёрток с надписью «Элиас: Груз — Правда». Внутри — ключ от маяка, обмотанный материнскими волосами. «Правда… — она обожгла пальцы, разматывая пряди, — всегда в ране. И она гниёт».
Стекло окна треснуло — в него влетел камень с запиской: «Он хранил НАС». Ева выбежала во двор, но там лишь лужа с нефтью, где плавало фото: Элиас в плаще из волос Братства, держит новорождённую Еву над жерлом вулкана.
«Хранил… как приманку, — она утопила фото в нефти, поджигая зажигалкой. — Чтобы выманить вас… крыс из нор».
Взрыв пламени осветил стену сарая — тень Братства с якорями вместо голов танцевала в дыму. Ева вошла в огонь, таща за собой бензобак «Кадиллака». «Пап, — прошептала, видя в языках пламени его лицо, — твой груз… сейчас станет огнём».
Она села за руль, держа ключ от маяка в ране, которая теперь пульсировала в такт маячной лампе. В зеркале мелькнули фары — три чёрных авто с эмблемами якоря. «Везите, крысы, — она вдавила педаль, направляясь к краю обрыва. — Ваше золото… ваши трупы… ваш конец».
Двигатель заревел, сливаясь с рёвом волн внизу. Ева выбросила бензобак в окно, выстрелив в него. Огненный шар осветил скалу, где ржавыми буквами было выведено: «Элиас Вандербильт. Здесь похоронено море».
«Нет, — она повернула руль в последний момент, колёса сорвавшись в воздух. — Здесь оно… родится».
«Кадиллак» рухнул в пучину, а Ева плыла сквозь пену, ключ в руке светился, как фосфорная медуза. Глубины внизу шептали голосом отца: «Хранил тебя… чтобы убить их всех».
«Знаю, — выпустила воздух, погружаясь в тёмные воды. — И я… почти дома».
Ночной звонок от Лиама
Телефон зарычал на тумбочке, как раненый зверь, когда Ева впилась ногтями в трубку, ещё тёплую от чужого дыхания. «Музей… — голос Лиама плавал в помехах, будто он звонил из желудка кита. — В зале навигации… они стёрли…» Гудки слились с тиканьем часов, где стрелки застыли на 2:14 — времени её рождения по судовому журналу отца.
«Лиам? — она ударила кулаком по аппарату, и из щели выпал крючок с гравировкой „С.В.“. — Если это ловушка… я вырву твой язык через глотку!»
Ветер бил в окно клочьями тумана, пахнущего формалином и мокрым свинцом. Ева натянула плащ, в кармане которого шевелился свёрток — фото отца с мэром, пропитанное морской водой. По дороге к музею асфальт блестел, как кожа угря, а в лужах плавали цифры «2:14», складываясь в отражение маяка.
Музейные двери скрипнули костями динозавра, когда она вломилась внутрь. В витрине с секстантами лежал Лиам — его рот зашит канатом, глаза заменены компасами, стрелки указывали на зал «Кораблекрушения 1823». «Привет, крысёнок… — она перерезала нитки на губах ножом, и из разреза хлынули ракушки с шёпотом: „Они в стенах!“. — Где твои хозяева?»
Тень метнулась за макет «Спящей Ведьмы». Ева выстрелила, и стеклянная витрина рассыпалась, обнажив потайную дверь с кодом «0214». «Детские игры… — она ввела дату смерти матери — 170985. Дверь открылась с стоном ржавых петель. — Вы всё ещё боитесь её цифр?»
В коридоре за дверью висели карты с отметками «С.В.», пронзённые кинжалами. Один клинок дрожал — Ева дёрнула его, и стена отъехала, открыв комнату с капсулой времени: внутри плащ отца и бутылка с запиской «Прости».
«Прощаю… — она разбила бутылку о череп кита, висящий на цепи. — Как ты простил маму».
Сверху капнула вода. Ева подняла фонарь — потолок был усеян крюками с фотографиями. На одном — Лиам живой, держит табличку «2:14 — время прилива». На обороте кровью выведено: «Они в стенах!»
Стена зашевелилась. Ева прижала ладонь к штукатурке — под пальцами пульсировало что-то живое. «Покажитесь… — она вогнала нож в стену до рукояти. — Или вы лишь тараканы в бетоне?»
Крики. Из пролома хлынула вода, смывая штукатурку и обнажая скелеты в форме Братства. На рёбрах одного — гравировка: «Элиас был прав. 17.09.2025».
«Прав? — она вырвала ребро, ломая его о колено. — Правда горит… как ваш трусливый флот!»
Сирена маяка прорезала ночь. Ева выбежала на крышу, где на парапете стоял телефон с морским номером. Набрала последний вызов: «Лиам, ты мёртв… но я ещё услышу твой шепот в волнах».
В трубке задышало. Голос, смешанный со скрежетом шестерёнок, прошипел: «В подвале… он ждёт…». Линия умерла, оставив в ухе песок, который Ева вытряхнула на ладонь — зёрна сложились в координаты маяка.
«Пап… — она раздавила песчинки, вдыхая запах гари. — Твой груз… я доставлю лично».
На лестнице в подвал висел плакат: «Экспозиция «Семья Вандербильт». Ева плюнула на стекло витрины, за которым кукла в её платье держала табличку: «Жертва шторма 2025».
«Нет, — она выстрелила в куклу, и из разорванного брюха выпал ключ от маяка. — Я… и есть шторм».
Глубоко в подвале чтото заурчало. Ева спустилась, держа нож между зубов, вкус стали смешивая с солёным ветром из провала в полу. Там, в чёрной воде, светились глаза — тысячи ракообразных с гравировкой «С.В.» на панцирях.
«Привет, Братство… — она шагнула в воду, целясь в ближайший глаз. — Ваш маяк… стал погребальным костром».
Выстрел эхом разнёсся по подвалу, и вода закипела, выплёскивая на пол фото: новорождённая Ева в руках отца, стоящего у входа в маяк. На обороте — кровью: «Она ключ».
«Знаю, — прошептала, разрывая снимок. — И я… уже в замке».
Сирена завыла снова. Рассвет отсёк верхушки волн кровавым лезвием, когда Ева вышла к маяку, держа в руке не ключ… а детонатор.
Ева пробирается в музей через чёрный ход
Ржавая решётка чёрного хода впилась в ладонь, как щупальце спрута, когда Ева вскрыла замок обломком якоря. Воздух внутри пах формалином и гниющими водорослями, смешанными с запахом её собственной крови — рана на плече сочилась, оставляя на мраморе следы, похожие на карту рифов. В зале кораблекрушений манекены застыли в вечном танце — бакенбарды из паутины, кринолины, проросшие плесенью. «Привет, призраки… — она провела пальцем по лицу дамы в кринолине, и кожа манекена осыпалась, обнажая проволоку с гравировкой „17.09“. — Вы тоже ждёте моего корабля?»
Тот манекен стоял спиной — фрак с позументами из рыбьей чешуи, рука с кольцом-якорем прижата к стене, где обои пульсировали, как жаберные щели. «Мэр… — Ева схватила кисть манекена, и палец соскользнул, обнажив стальной шип. — Ты прячешь лицо… или стыдишься того, что оно сгнило?»
Кольцо с якорем было тёплым. Она провернула его, и стена заскрипела, открывая нишу с сейфом, покрытым ракушками. «Пароль? — Ева приложила окровавленную ладонь к замку. — Моя ДНК… или дата твоей смерти?»
Сейф открылся с хлюпаньем, выплеснув на пол воду с плавающими фотографиями: мэр в маске из кожи Элиаса подписывает договор с Блейком. «Предательство… — она разорвала снимок, и из разрыва посыпались личинки, складывающиеся в слово „Свидетель“. — Или ритуал?»
Манекен дёрнулся. Ева вонзила нож в его спину, и из пробитого фрака хлынула нефть, пахнущая детской присыпкой. «Говори! — она провернула лезвие, и шестерёнки заскрежетали, выкрикивая на азбуке Морзе: „ОНИ-В-СТЕНАХ“. — Старая пластинка… — Ева вырвала шестерёнку, швырнув в витрину с моделью „Спящей Ведьмы“. — Время сменить запись».
Стекло разбилось, и из обломков поднялся макет корабля — паруса из волос, на корме фигурка Евы с ножом вместо руки. «Мило… — она раздавила фигурку каблуком, и пол под ногами затрясся. — Но я предпочитаю оригинал».
Стена за манекеном рухнула, открыв тоннель, выложенный кораллами, дышащими в такт маячной сирене. На полу — цепочка капель, ведущая к люку с символом якоря. «Лифт в ад? — Ева дёрнула рычаг, и клетка с скрипом поползла вниз, — Нет… обратно в детство».
В шахте мелькали граффити: Элиас ведёт пятилетнюю Еву к причалу, её рука в крови — дата «2005». «Папа… — она провела по рисунку, и краска осыпалась, открывая фотографию: мэр надевает на неё кольцо-якорь в день совершеннолетия. — Ты продал меня… вместе с грузом?»
Лифт остановился с ударом. Перед ней — комната с аквариумами, где в зелёной воде плавали члены Братства, подключённые к трубкам. На столе — контракт с отпечатком её детской ладони: «Ева Вандербильт обязуется стать Ключом. 17.09.2025».
«Ключ… — она приложила окровавленную руку к документу, — Или пробка?»
Стекло аквариума треснуло. Ева выстрелила, и вода хлынула, смывая чернила с контракта. Плывущие тела схватили её за лодыжки, но она вскарабкалась на стол, вырывая страницу с печатью. «Ваш ключ… — она подожгла бумагу зажигалкой в форме якоря, — Стал факелом».
Пламя побежало по проводам, взрывая аквариумы один за другим. Ева бежала по тонущему коридору, держа в зубах кольцо мэра — оно жгло, как раскалённый гвоздь. «Смотрите, крысы… — она выплюнула кольцо в люк, — Ваш якорь… тонет».
На выходе из музея её ждал «Кадиллак» — на лобовом стекле фраза из капель нефти: «Он в маяке». Ева тронула рукой надпись, смешав нефть с кровью. «Знаю… — она раздавила газ, выезжая на причал. — И я… его последний смотритель».
В зеркале мелькнул манекен — теперь он стоял лицом к ней, с кольцом на костяном пальце, его фрак горел, как парус «Спящей Ведьмы». Ева плюнула в зеркало, стирая отражение. «Танцуй один… — прошипела, — Мёртвые не умеют вальсировать».
Лиам показывает тайник за картиной
Картина «Шторм у Спящей Ведьмы» висела криво, будто волна вот-вот выплеснется из рамы. Лиам впился пальцами в позолоту, его ногти синие от холода чердачной пыли. «Она… писала это… когда они уже стучали в дверь», — голос сломался, как мачта во время шквала. За холстом зияла ниша, где ржавый ключ пророс в конверт, как корень сквозь гроб.
Ева выдрала письмо, и бумага осыпалась, обнажив текст, выведенный кровью поверх акварельных мазков. «Они убьют меня завтра… — она прочла вслух, и чернильные тучи на картине заклубились быстрее. — За то, что видела, как Блейк топит правду в рифах».
Лиам схватился за подрамник, оставляя на холсте отпечатки ладоней. «Я стучал в её дверь… — его зубы выстукивали морзянку по стеклу фонаря. — Но они уже вынесли кисти… и мольберт с пятнами…» Он замолчал, глядя на красный мазок у края картины — отпечаток женской руки.
Ева вогнала ключ ему в ладонь, чувствуя, как кости хрустят под давлением. «Не мог спасти? — она провернула сталь, пока кровь не заполнила бороздки „С.В.“. — Или боялся, что твои грязные секреты всплывут… как её кишки?»
Картина застонала. Лиам отшатнулся, и холст порвался, выпуская шквал солёного ветра. Из прорыва выпал тюбик краски — «Кармин, 17.09.2025». «Они заставили меня молчать! — он размазал кроваво-красную полосу по стене, где проступили силуэты с якорями вместо лиц. — Сказали… её смерть станет искусством!»
Ева раздавила тюбик каблуком. Пигмент брызнул на ботинки Лиама, превращая кожу в холст с портретом художницы — висящей на мачте «Спящей Ведьмы». «Искусство? — она прижала его лицо к мокрой стене, где известка пузырилась, как кожа утопленника. — Тогда улыбайся… ты следующий шедевр».
Лиам завыл, вырываясь. Его рукав сполз, обнажив татуировку — координаты и дату «17.09.2025». «Они… обещали оставить её в покое… если я…» — он захлебнулся собственным языком, который почернел, как обугленная кисть.
Ева вырвала татуировку ножом вместе с кожей. «Если ты станешь их псом? — бросила лоскут в щель за картиной, где что-то загрохотало. — Но даже собаки… кусают, когда их бьют».
Стена рухнула, открыв сейф Блейка — внутри плавало ухо на цепочке с биркой «Художница №13». Ева надела цепь на шею Лиама, затягивая до хруста. «Подарок твоей музе… — прошипела, — Расскажи им… как пахнет настоящее искусство».
Он упал на колени, выплёвывая кольцо с якорем. «В маяке… — прохрипел, обнимая разбитый мольберт, — Она оставила… вас вдвоём…»
Ева разрядила пистолет в холст, и «Спящая Ведьма» вспыхнула, освещая финал письма художницы: «Ева — разорви океан». В дыму Лиам смеялся, его тело рассыпаясь на мазки, пока ветер не снёс последние следы кармина.
«Разорву… — она шагнула в горящую раму, держа ключ как резец. — И вырежу правду… из вашей гнили».
На лестнице в подвал звенели кисти в банке — словно кости в колодце желаний. Ева выпила растворитель, чувствуя, как он прожигает ложь до дырки в диафрагме. «Сожги всё… — эхо голоса художницы лизало барабанные перепонки, — И нарисуй новую карту… своей кишкой».
Ключ вошёл в замок сейфа с хрустом. Внутри — кукла с лицом Евы, зашитым рыбьей кожей. На шее табличка: «Ключ должен сгореть 17.09».
«Нет… — она воткнула кукле в глаз осколок зеркала, — Ключ… станет искрой».
Взрыв выбросил её во двор, где дождь смывал пепел Лиама в канализацию с гравировкой «С.В.». Ева подняла голову — на маяке зажглись огни, складываясь в цифры «2130» — время отлива.
«Жди… — она вытерла лицо окровавленным рукавом, — Твой портрет… почти готов».
Ева замечает следы на рукаве Лиама
Рукав Лиама зацепился за гвоздь в балке, обнажив полосы на запястье — фиолетовые борозды, будто кто-то водил верёвкой по сырому тесту. Ева впилась ногтями в раны, заставив его вскрикнуть — звук, как скрип якорной цепи. «Правша… — она перекрутила его кисть, выворачивая сухожилия, — а метки на левой. Кто водил твоей рукой, как марионеткой?»
Лиам попытался вырваться, но его ладонь шлёпнулась в лужу машинного масла, оставив отпечаток с отсутствующим безымянным пальцем. «Рыбаки… — он выдохнул, и воздух запахл тухлой икрой, — поймали в сети… когда пытался спастись!»
Ева разорвала рубаху до локтя — выше царапин торчала игла для подкожных инъекций с этикеткой «С.В. — серия 17». «Сети? — она вогнала иглу ему в ноздрю, вытягивая чёрную слизь. — Или поводок от хозяина?»
Он забился, выплёвывая клубок червей, обмотанных женскими волосами. «Они… заставляли писать письма… — черви сложились в слово „Ложь“ на полу, — диктовали каждую строчку…»
В углу заскреблось. Ева швырнула Лиама к стене, где обои с якорями впились в его спину, как гарпуны. «Диктовали? — она прижала окровавленную иглу к его веку, — Как художнице? Как матери? Как всем, кто верил твоей жалкой мимикрии?»
Лиам засмеялся, и изо рта полезли морские слизни с гравировкой на спине: «Свидетель №5». «Верили? — он раздавил слизня на щеке, оставляя синюю полосу, — Ты единственная, кто…»
Выстрел оборвал фразу. Пуля снесла мочку уха, пригвоздив к календарю с обведённой датой «17.09». «Единственная, кто видит твою ложь даже в дрожи пальцев… — Ева подняла окровавленный лист — под датой детский рисунок: Лиам толкает коляску с куклой, у которой лицо Евы. — Кто это держал тебя за руку… когда ты вёл меня к причалу?»
Он завыл, царапая бетонный пол, пока ногти не загнулись, как крючья для разделки рыбы. «Он… в плаще… — из-под ногтей брызнула слизь, складываясь в буквы „Э.В.“, — сказал… ты должна стать ключом…»
Ева раздавила символы каблуком. «Ключом? — она вытащила из кармана ампулу с надписью „Правда — 2005“, — Тогда отомкни дверь… которую сам заварил».
Инъекция в сонную артерию заставила Лиама выгнуться — из ушей полезли провода, на концах которых болтались ярлыки «Голос отца». «Гори… — он захрипел, хватая её за запястье, — как горела… она… в маяке…»
Ева подожгла провода зажигалкой. Пламя побежало по жилам, выжигая из глаз Лиама изображение — Элиас в плаще с капюшоном, ведущий ребёнка к маяку. «Спасибо… — она наблюдала, как огонь пожирает зрачки, — Теперь я вижу… чья рука держала поводок».
Взрыв в подвале выбросил их на пирс. Лиам скатился в воду, его крики пузырями всплывали к поверхности. Ева поймала один — он лопнул на ладони, оставив записку: «Он ждёт в кольце огня».
«Кольцо… — она разжала кулак — там лежало обгоревшее кольцо-якорь, — или петля?»
На горизонте маяк мигнул дважды. Ева вонзила кольцо в рыбий труп на причале, оставляя метку для прилива. «Приходи, пап… — прошептала, направляясь к „Кадиллаку“, — Дай посмотреть… в глаза своему шедевру».
В машине на сиденье лежала карта — ожоги складывались в маршрут к маяку. Ева провела по обугленным линиям, чувствуя под пальцами шрамы от верёвок. «Все нити… — она вдавила педаль газа, — ведут в одно логово. В тебя».
Сзади на дороге мелькнул силуэт с окровавленным поводком. Ева выбросила в окно горящий паспорт Лиама. «Лови, папа… — крикнула в свистящий ветер, — Твой пёс… уже на дне».
Возвращение в маяк ночью
Маяк дышал перегаром ржавчины и йода, когда Ева впилась ногтями в дверной косяк — штукатурка крошилась, обнажая детские ростки, выцарапанные гвоздём: «Элиас + Ева = 17». «Семейная формула… — она провела языком по цифрам, чувствуя под нёбом вкус окислившейся крови, — или уравнение для распада?»
Стена в холле была испещрена свежими меловыми линиями — «ОНА ЗНАЕТ» — буквы стекали вниз, как слёзы гипсового ангела с отбитым лицом. Рядом корабль с парусами-черепами плыл по волнам из детских ладоней. «Моя флотилия… — Ева прижала руку к рисунку, и черепа зашевелили челюстями, — Папа научил рисовать… перед тем, как приковать к якорю».
Лестница скрипела рёбрами кита, с каждым шагом из ступеней сочилась вода, пахнущая формалином. На площадке висел телефон с оборванным проводом — трубка раскачивалась, выстукивая азбукой Морзе: «Он-ждёт-на-вершине». «Ждёт… — Ева раздавила трубку каблуком, и из разлома выползли мокрицы с гравировкой „С.В.“ на спинах, — или боится смотреть вниз?»
На верхнем ярусе маяка зеркало было завешано плащом отца. Ева дёрнула ткань — стекло треснуло, отражая её лицо, изрезанное шрамами как координатной сеткой. «Здравствуй, пап… — она прикоснулась к отражению, и трещины начали кровоточить, — Ты всё ещё прячешься в моих глазах?»
Рядом с лампой маяка лежал судовой журнал — страницы склеились в комок, проросший ракушками. Ева разорвала его зубами, и на пол выпала фотография: Элиас в котелке стоит на фоне горящего маяка, держа за руку девочку с пустыми глазницами. На обороте — детская рука пишет: «Папа, почему мы всегда играем в прятки с огнём?»
«Потому что… — голос Элиаса вырвался из динамика маяка, смешавшись с рёвом сирены, — огонь… единственный, кто не предаёт».
Ева швырнула лампу в зеркало. Стекло взорвалось осколками, которые впились в стену, складываясь в карту с отметкой «Здесь». «Здесь… — она вырвала осколок из предплечья, — Где ты закопал наше „мы“?»
Вспышка света ослепила. Когда зрение вернулось, на стене горели новые меловые строки: «ОНА ЗНАЕТ, ЧТО УМРЁТ ЗДЕСЬ». Рисунок корабля ожил — черепа запели хриплым хором: «В пламени, в пламени, в пламени!»
«Нет… — Ева вскочила на парапет, размазывая меловые буквы по кирпичам, — Я умру везде… кроме своей ненависти».
Сирена взвыла в последний раз. Ева шагнула к лампе, хватая раскалённое стекло голыми руками. «Пап… — шипела, чувствуя, как кожа прилипает к металлу, — Ты хотел маяк… стань им».
Она вырвала лампу, и тьма поглотила башню. Где-то внизу заскрежетал механизм — гигантский якорь пробил стену, обвивая цепью её талию. «Ловушка… — Ева смеялась, срывая кожу с ладоней, цепляясь за скобли, — Или объятия?»
Падая, она видела, как маяк рушится, образуя воронку. Вода бурлила, засасывая обломки с гравировкой «С.В.». На дне светилась надпись на плитах: «Элиас Вандербильт похоронил здесь море 17.09.2005».
«Нет… — Ева высвободила руку, вцепляясь в цепь, — Он… похоронил… нас…»
Тьма сомкнулась. Где-то вдали запел детский голос: «Спящая ведьма проснётся, когда ключ повернётся в сердце бури…»
Ева сжала в кулаке осколок лампы — последний источник света. «Проснись… — прошептала, вонзая стекло в грудь, — Стань… пламенем».
Взрыв разорвал воду, подняв столб огня, в котором танцевали тени Братства. На поверхности плавало обгоревшее полено с надписью: «ОНА ЗНАЛА».
А в глубине, среди руин маяка, два силуэта держались за руки — большой и маленький — пока океан не сжёг их в соль.
Ева находит люк в подвал
Люк скрипел ржавыми петлями, как старуха на качелях, когда Ева вцепилась в обледеневшую рукоять. Ступени лестницы проваливались под сапогами, сыпя в темноту осколками бетона с вмороженными волосами — длинными, седыми, пахнущими табаком и детским кремом. «Папины волосы… — она поймала прядь, обмотав вокруг запястья, — Ты и здесь… как крыса в стенах?»
Падение оборвалось ударом о воду — чёрная жижа хлюпнула в сапоги, увлекая вглубь скелетами в тельняшках. «Убирайся…» — шёпот вспорол воду, ударив волной в барабанные перепонки. Ева вынырнула, выплёвывая пиявок с гравировкой «17» на брюшках. «Или что? — она швырнула пиявку в темноту, — Выпустите своих крыс… или я сама найду гнездо!»
Вспышка. Свет фонаря выхватил стену с детскими рисунками — Элиас ведёт Еву к люку, её лицо зачёркнуто кровавым крестом. «Папа… — она прижала ладонь к рисунку, и краска поползла, открывая фотографию: она, пятилетняя, спит в стеклянном гробу на дне бассейна. — Ты всё ещё… убаюкиваешь?»
Люк захлопнулся с грохотом, отрезая свет. В последнем проблеске Ева увидела тень — котелок Элиаса мелькнул за балкой. «Игра в прятки? — она нырнула под воду, хватая ржавую цепь, — Я водила… помнишь?»
Цепь оборвалась, увлекая её в тоннель, выложенный костями в морских узлах. На черепе капитана Блейка болталась бирка: «Свидетель №0». «Кто следующий? — она разбила череп о стену, — Или ты уже в очереди?»
Шёпот усилился, превратившись в рёв сирены. Ева выползла в помещение с аквариумом — внутри плавала кукла в её платье, с гвоздём вместо языка. На стекле надпись кровью: «ОНА ЗНАЕТ СЛИШКОМ». «Знаю… — она вогнала кулак в аквариум, и ледяная вода хлынула, смывая с губ налёт лжи, — Что ты мёртв… но всё ещё боишься моего голоса!»
Сверху посыпалась штукатурка. Ева вскарабкалась по трубам, вонзая нож в бетон, как в плоть. «Выход… — она вырвала решётку вентиляции, — Или вход в твою глотку?»
В вентшахте пахло детской присыпкой и порохом. На коленях ползла, чувствуя, как проволока рвёт кожу на бёдрах. Впереди — свет. Ева высунулась, видя Элиаса у пульта с рычагом «Аварийный Сброс».
«Дочка… — он повернулся, и его лицо было слепком из воска с её чертами, — Ты проиграла… как всегда».
Ева прыгнула, вонзив зубы в восковую шею. «Проиграла? — она выплюнула кусок, чувствуя вкус детской каши с мышьяком, — Нет… я сменила правила».
Взрыв отбросил их в разные концы комнаты. Элиас полз, оставляя за собой след из расплавленного воска. «Ты… часть… системы…» — булькнул он, растворяясь в луже мазута.
Ева подняла его котелок — внутри шевелились личинки с её инициалами. «Система? — она раздавила насекомое на стене, оставляя кровавый отпечаток, — Я… перезагрузка».
Люк сверху приоткрылся, пропуская луч рассвета. Ева засмеялась, ловя свет на окровавленную ладонь. «Солнце… — прошептала, — Лучший факел… для крысиных нор».
Снизу донесся плеск. Она посмотрела в чёрную воду — там плавало восковое лицо Элиаса, шепчущее: «Вернись…»
«Нет… — она швырнула котелок в отражение, — Игра окончена… папочка».
На выходе из подвала висел плакат «Семья Вандербильт — 200 лет у руля!». Ева сорвала его, обнажив дыру в стене с детской коляской внутри. В одеяле лежала кукла с её лицом и запиской: «Хорошие девочки гаснут в 17».
«Но я… — она подожгла коляску, толкая в дыру, — не хорошая… не девочка… не гасну».
Пламя лизало ей пятки, когда она выходила на пирс. Маяк догорал, рисуя в небе цифры «17.09.2025». Ева достала из кармана последний патрон с гравировкой «Финал».
«С днём рождения… — она вложила пулю в револьвер, — мама».
Выстрел слился с криком чаек. Пуля пробила бакен в форме якоря, и гавань взорвалась фейерверком из горящих обломков Братства. Ева шла по воде, ступая по плавающим табличкам «С.В.», пока волны не унесли её в открытое море — туда, где «Спящая Ведьма» ждала с расправленными парусами.
В подвале
Плесень скрипела на зубах, когда Ева вскрыла первый ящик ломом — доски рассыпались, выплевывая пачки «Чёрных якорей» с датой «1985». Сигареты проросли грибком, их фильтры шевелились, как личинки моли. «Музейные экспонаты? — она раздавила пачку, и табак зашипел, выпуская дым с лицом молодого Элиаса. — Или доказательства… что папаша курил, пока город тонул?»
Второй ящик застонал, когда гвозди вырвались из крышки. Внутри — пистолеты «Маузер», обёрнутые в афиши борделя «Спящая Ведьма». «Оружие для джентльменов… — Ева провела стволом по щеке, оставляя полосу ржавчины, — или для тех, кто стреляет в спину… как ты, Лиам?»
Кровь на третьем ящике была липкой, хотя пятну стукнуло лет сорок. Группа AB — как в медкарте Лиама, который она нашла в морге. «Ты таскал ящики… ещё пелёнки? — она лизнула пятно, и вкус медной монеты заполнил рот. — Или папа держал тебя на поводке… с младенчества?»
Из-под оружия выпала кукла — тряпичная девочка с пуговицами вместо глаз. Записка в шве: «Хранитель ключей должен умереть в день рождения». Ева разорвала куклу, и из живота высыпались гильзы с гравировкой «Е.В. 17.09». «Мой день… — она зажала гильзу в кулаке, чувствуя, как гравировка впивается в кожу, — Твои подарки… всё ещё стреляют в спину».
Сверху посыпалась штукатурка. Ева прижалась к стене, целясь в потолок. «Лиам… — прошипела, видя, как тень с окровавленным рукавом мелькает за балками, — Даже мёртвый… ты всё ещё их шавка?»
Вентиляционная решётка упала, и из шахты посыпались фотографии: Лиам в матросском костюме подносит спичку к фитилю бомбы в порту-1985. «Взрыв… — Ева раздавила снимок каблуком, — Который убил маму… ты был… ребёнком?»
Тень засмеялась — звук, как скрежет якорной цепи. «Он плакал… — голос Элиаса просочился сквозь трубы, — Когда понял, что стал палачом… в семь лет».
Ева выстрелила в трубу. Из дырки хлынула вода, смывая кровь с ящика. В потоке плыл детский ботинок Лиама с биркой «Свидетель №1». «Палач… — она разбила ботинок прикладом, — Или первая жертва?»
В углу замигал свет — проектор 80-х запустил плёнку: Элиас гладит ребёнка по голове, вкладывая в руку пистолет. «Папочка… — Ева вырвала плёнку, обматывая себе шею, — Ты… создал… семью… монстров».
Плёнка затянулась, выжимая воздух. В глазах темнело, но она разглядела надпись на стене — «AB+», нарисованную кровью Лиама. Стрелка вела к люку с якорем вместо ручки.
«Новая дверь… — Ева рванула якорь, и челюсть люка захлопнулась, едва не откусив пальцы, — Или та же ловушка?»
Снизу пахнуло морем и детской присыпкой. Ева прыгнула в шахту, падая мимо ящиков с маркировкой «Ева — 2005». В последний момент схватилась за крюк — её ладонь соскользнула, оставив на железе кровавый отпечаток.
«Привет, сестрёнка… — внизу стояла девочка с её лицом и пустым глазом, — Папа сказал… ты опоздала на сорок лет».
Ева разжала пальцы. Падая, она видела, как ящики с «1985» взрываются, выбрасывая в воздух сигареты, оружие и пепел матери. «Нет… — она врезалась в воду, полную гильз, — Я… пришла… вовремя…»
Всплывая, выплюнула зуб — он упал на этикетку ящика, меняя «1985» на «2025». Где-то в темноте зарыдал ребёнок. Ева поплыла на звук, сжимая в кулаке гильзу с собственной судьбой.
Попытка выбраться
Верёвка впилась в ладони, как морская лиана, каждый волокно оставляя занозы из спрессованной лжи. Ева карабкалась по шахте лифта, где вместо тросов свисали рыболовные сети с ржавыми крючьями — они царапали рёбра, оставляя метки «AB+». «Удавка… — она перехватила петлю, чувствуя на шее шрам от детского ошейника, — Папа учил вязать узлы… помнишь, Лиам?»
Сверху грохнула дверь, посыпались осколки ракушечника. «Игра в альпинистов? — голос Элиаса скатился по верёвке, обжигая пальцы, — Ты всегда падала… с дивана… с крыши… с небес».
Ева впилась зубами в узел, перемалывая пеньку с вкусом крови и соли. «Падала… — она плюнула щепой в темноту, — Чтобы научиться… подниматься… из твоих ям!»
Шаги затанцевали над шахтой — каблуки стучали в ритме детской считалки «Раз-два-три, повесили они». Верёвка дёрнулась, распускаясь на волокна. Ева повисла на одной руке, другой хватая крюк, торчащий из стены. «Лиам… — она прошептала, видя на крюке обрывок тельняшки с инициалами „Л.В.“, — Даже мёртвый… ты их марионетка?»
Смех Элиаса заполнил шахту, превращаясь в рёв сирены. Верёвка ожила, обвивая её талию и таща вверх. «Дочка… — в переговорной трубке заскрипел голос, — Ты всё ещё… моя лучшая ловушка».
Ева разжала пальцы. Падая, она впилась ножом в стену — лезвие высекло искры, осветив граффити: «Здесь умерла Ева-1985». Удар о воду выбил воздух, но она успела схватить плавающий якорь с табличкой «С.В. — 17.09».
«Рыбак… — она всплыла, держа в зубах обрывок сети с черепом, — Твой узел… не для моей шеи».
Сверху упал факел. В огне Ева увидела Элиаса — его тень раздваивалась на плаще и детский комбинезон. «Приди… — он бросил верёвку с петлёй, — Покажи… как научилась летать».
Ева набросила петлю на якорь. «Нет… — она привязала смерть к смерти, — Покажи… как научился гореть».
Взрыв разорвал шахту. Ева вылетела на волю сквозь огонь, хватая ртом воздух, пахнущий горелым парикмахером. На земле дымилась верёвка, складываясь в дату «17.09.2025».
«С днём рождения… — она плюнула на тлеющий узел, — Пап… ты горел… как надо».
Вдалеке завыла сирена маяка. Ева пошла на звук, оставляя кровавые следы, каждый из которых светился в темноте, как буйки над затопленными секретами.
Возвращение в отель
Дверь номера висела на одной петле, скрипя, как корабельный такелаж в шторм. Ева переступила через порог, и подошва прилипла к полу — весь ковёр был залит патоками чернил, в которых плавали обгоревшие фотографии. «Привет, дом… — она сорвала с лица паутину, проросшую из вентиляции, — Ты тоже… пережил меня?»
Зеркало над кроватью лопнуло звездой, в центре — надпись помадой «СЛЕДУЮЩАЯ», где буква «Я» была заменена отпечатком губ с треснувшей помадой. Ева провела пальцем по следу — краска осыпалась, открывая подложку: детский рисунок, где она стоит на краю воронки с подписью «Ева В. — 17.09.2025». «Следующая… — она разбила зеркало локтем, — Или последняя?»
На полу, среди обрывков досье Братства, лежала запонка с якорем — та самая, что Элиас обронил в маяке. Ева подняла её, и шипы впились в ладонь, выпуская каплю крови прямо на гравировку «С.В.». «Папина безделушка… — она швырнула запонку в стену, и та вонзилась в портрет матери, — Или метка… для следующей жертвы?»
Из ванной донесся плеск. Ева вломилась внутрь, срывая занавеску с кольцами в форме якорей. В переполненной ванне плавали куклы с её лицом, привязанные верёвками к кранам. «Купание… — она выдрала одну, и из дыры в животе выпал магнитофон, — Мама пела колыбельные… пока ты не выключил воду».
На плёнке голос Элиаса: «…и когда стрелки встретятся на семнадцати, ты станешь ключом…» Ева размагнитила ленту о раскалённую трубу. «Ключом… — она обмотала плёнку вокруг горла куклы, — Или отмычкой… для твоих гнилых шлюзов?»
В спальне зазвонил телефон. Ева подняла трубку — из неё капала морская вода. «Дочка… — голос Лиама булькал, словно из глубины, — Он… ждёт… в порту…»
«Мёртвые… — она перекусила провод зубами, — Должны… молчать…»
Взрывной волной выбило окно. Ева подошла к проёму, ловя на лицо солёный ветер. На подоконнике лежала карта порта с отметкой «Док 17» и лужа крови, стекающая в форму якоря. «Следующая… — она стёрла кровь ладонью, оставляя отпечаток, — Или финальная?»
За спиной хрустнула запонка — якорь сам повернулся, указывая на север. Ева вытащила его из стены, вместе с гвоздём, на котором висела маска Элиаса. Под ней — детская рубашка с меткой «Е.В.», прожжённой кислотой.
«Нет… — она прижала рубашку к лицу, вдыхая запах детского шампуня и пороха, — Ты… не заберёшь… даже это…»
Сирена с порта прорезала ночь. Ева разорвала рубашку, обнажив татуировку на груди — координаты, выжженные иглой для подкожных инъекций. «Док 17… — она вскрыла вены на запястье, чтобы чернила поплыли по коже, образуя новые цифры, — Или доктор… твоего безумия?»
На выходе споткнулась о чемодан с маркировкой «2005». Внутри — её кукла, пистолет «Маузер» и бутылка с посланием: «Прости. Любил. Отец». Ева разбила бутылку о косяк, и осколки сложились в стрелку, указывающую к порту.
«Любил… — она вставила патрон в пистолет, — Значит… умрёшь… последним».
На лестнице скрипнула ступенька. Ева выстрелила в потолок — посыпалась штукатурка, открывая провода, сплетённые в косу. «Спящая Ведьма… — она потянула косу, и весь отель затрещал по швам, — Проснись… пора жечь».
Снаружи, на причале, завыл гудок. Ева шагнула в шторм, держа в одной руке пистолет, в другой — обгоревшую куклу. Волны лизали док №17, где тень в котелке размахивала фонарём, рисуя в тумане цифры: «17…17…17…».
«Иду… — она сплюнула в воду, — Доделать… твой кошмар».
Финал главы
Телефонная трубка леденела в пальцах, передавая в висок пульсацию маяка. Ева впилась ногтями в надпись «СЛЕДУЮЩАЯ» на обоях, пока линолеум под ногами не покрылся крошками штукатурки. «Это убийство, — она выдохнула в микрофон, чувствуя, как ржавые шестерёнки аппарата впиваются в язык, — Я требую…»
«Марсден!» — голос шефа взорвался статикой, выбивая из динамика осколки стекла. Ева поймала один — в нём отражался её глаз с цифрой «17» вместо зрачка. «Завтра тебя отстраняют. Сдай дело… и этот цирк с якорями».
В трубке захлюпало. Ева прижала её к уху сильнее, пока холодный пластик не вмёл в кожу узор «С.В.». «Цирк? — она засмеялась, выплёвывая зуб, раскрошенный якорем на коренном, — Ты… тоже их клоун?»
Шеф закашлял — звук, как скрежет цепи по бетону. «Дело закрыто. Братство…»
«Братство мёртвых крыс! — Ева вдавила трубку в стену, и трещины поползли, образуя карту порта, — Я…»
Зеркало вздрогнуло. Надпись «СЛЕДУЮЩАЯ» поплыла, буквы превращаясь в якорные цепи. Ева ударила кулаком по стеклу — боль взорвалась в костяшках, разнося по венам осколки с гравировкой «17».
Отражения множились. В каждом осколке — она: в детском платье с петлёй на шее, в форме моряка с окровавленным топором, в саване с горящим маяком в руках. Все Евы хором: «Следующая… следующая… следующая…»
«Нет! — она схватила самый крупный осколок, в котором её лицо сливалось с маской Элиаса, — Я… последняя…»
Кровь стекала по руке, заполняя трещины на полу — они складывались в дату завтрашнего дня. Ева наступила на цифру «17», чувствуя, как подошва прилипает к линолеуму, словнувшемуся в воронку.
Телефон завизжал последний раз, расплавленный лавой из динамика. Ева швырнула его в зеркальный хаос — осколки взмыли, образуя кольцо из надписей.
«Следующая… — она шагнула в центр круга, выдергивая из волос рыболовный крюк с привязанной запиской „Отставка“, — Нет… свободная».
На пороге завыл ветер, принеся запах горящего маяка. Ева вышла, оставляя за спиной отель, где в зеркальных осколках навсегда застыли Евы-призраки, шепчущие хором: «Она знала… она знала… она…»
Дорога к порту светилась фосфоресцирующими метками «AB+». Ева шла, сжимая в кулаке осколок с собственным отражением — то самое, где её глаза горели, как аварийные огни на тонущем корабле.
Глава 3: Круг из пяти
Ева пробирается в закрытый архив ночью
Архивный замок скрипел, как корабельный люк на дне, когда Ева вгоняла отвёртку в заржавевший механизм. Сталь царапала суставы, оставляя на костяшках узор «AB+», словно её кровь учили писать по трафарету Братства. «Спи, красавица… — она выдохнула на замок, и конденсат с губ смешался с окисью, — Проснись… и укуси их за жабры».
Дверь подалась с хрустом рёбер. На пороге лежала чайка — её шея была перерезана корабельным скребком, а клюв зажат вокруг фотографии: Ева в пять лет, строящая замок из костей крабов. «Привет, сестрёнка… — она пнула труп, и птица закатила стеклянный глаз, показывая на потолок, — Ты… тоже их почтальон?»
Кровь стекала по щели в полу, рисуя стрелку к шкафу с выцветшей табличкой «1823». Ева шла по следу, чувствуя, как засохшие капли прилипают к подошвам, шепча детскими голосами: «Туда… там твоё имя… в папке с чёрной печатью…»
Шкаф пахнул морской солью и формалином. На полках стояли банки с органами в синем растворе — сердце с татуировкой якоря, лёгкие, проросшие кораллами, язык, завязанный морским узлом. «Семейный альбом… — Ева провела пальцем по банке, где плавал глаз с её радужкой, — Папа… коллекционировал… частички меня?»
Папка 1823 года была прикована цепью к полке. Ева перепилила звенья ножом, и звон металла вызвал эхо: детский смех, бегущий по коридорам архива. «Марсден… — страницы шелестели, выплёвывая письмо кровью, — Ты… ошибка… которую исправят 17.09.2025».
В углу хрустнула лучина. Ева метнула нож в темноту — лезвие вонзилось в портрет капитана Блейка, из раны на холсте хлынула вода. «Ошибка? — она сорвала с полки банку, швырнув в портрет, — Нет… я… перезагрузка системы!»
Стекло разбилось, выпуская на свободу плававший в формалине палец с обручальным кольцом. Ева подняла его — внутри гравировка «С.В. & Е.В. 17.09.1823». «Свадьба… — она надела кольцо на окровавленный мизинец, — Или начало… цепочки жертв?»
Сверху упала карта 1823 года — на ней порт Вандербильтов был обведён огненным кругом. Ева приложила ладонь, и ожог на коже совпал с контуром гавани. «Круг из пяти… — она прошептала, различая в пятнах плесени лица: Блейк, Вандербильт, Элиас, Лиам, своё, — Пятый… это я… или пустое место?»
Тень метнулась за шкафами. Ева рванула на звук, схватив за горло крысу с ошейником «Свидетель №5». «Говори! — она сжала пальцы, и грызун лопнул, заполнив воздух вонью гниющих водорослей, — Где… следующий круг?»
В тишине заскрипело перо. Ева обернулась — на разлинованном полу кровь чайки дописывала фразу: «ИЩИ ТАМ, ГДЕ УТОНУЛ ТВОЙ СТРАХ».
«Страх… — она разорвала письмо 1823 года, и обрывки сложились в лодку, — Утонул… в твоих глазах, папа».
Лодка поплыла по кровавой реке к вентиляции. Ева поползла следом, сдирая колени о битое стекло, пока впереди не блеснул свет — луна над доком №17, где тень в котелке махала флажками с азбукой Морзе: «Следующая… следующая…»
«Нет… — Ева вылезла в шторм, хватая ртом солёный ветер, — Первая… и последняя».
За спиной архив рухнул, погребая под обломками банки с органами. В воздухе повис детский голосок: «Игра началась… Ева-пятая… Ева-нулевая…»
Обнаружение судового журнала 1823 г.
Страницы журнала слиплись, будто их склеила кровь бунтовщиков. Ева разорвала переплёт зубами, и в воздухе вскрикнули чайки — их крики вонзились в уши зазубренными крючьями. «…выбросили за борт шестерых, — чернила капитана Блейка пульсировали синевой яда, — Но пятый… пятый смеялся, крича: „Пять вернётся… в кольце якоря!“»
На полях чья-то дрожащая рука вывела якорь, пронзённый римской пятёркой. Ева провела по рисунку — шипы впились в палец, и V набухла волдырём. «Пять… — она лизнула кровь, чувствуя на языке привкус рома и пороха, — Ты… я… мы… все звенья цепи?»
Из переплёта выпал конверт с печатью из сургуча — внутри волосы, сплетённые в петлю. Ева примерила к шее — пряди затянулись, повторяя шрам от верёвки в подвале. «Бунтовщик… — она сорвала петлю, и волосы рассыпались в прах, — Или первый… кто сказал „нет“?»
Тень капитана Блейка проплыла по стене, шпоры звеня о фолианты 19 века. «Они вернулись… — голос скрипел, как снасти на ветру, — Через сто лет… через двести… ты — пятый гвоздь в гроб Братства».
Ева швырнула журнал в зеркало. Стекло треснуло, отражая её лицо, размноженное в пяти экземплярах. «Нет… — она вдавила осколок с цифрой V в ладонь, — Я… нулевая точка… конец круга!»
Кровь с рисунка капнула на карту 1823 года — пятно поползло к порту, сжигая бумагу по контуру доков. Ева прижала рану к пламени, и дым сложился в дату: «17.09.1823 — 17.09.2025».
«Круг замкнулся… — она потушила огонь языком, обжигая вкусовые рецепторы до онемения, — Но я… перережу эту петлю».
С потолка упал фонарь с гравировкой «V». В свете Ева увидела надпись на полу — отпечатки босых ног, ведущие к шкафу с гробом-сейфом. Внутри лежал компас, стрелка которого вращалась, показывая на все пять сторон света.
«Выбирай… — шептали тени из вентиляции, — Стань пятым… или умри нулём».
Ева разбила компас прикладом. Магнитная стрелка впилась в горло, вынырнув из раны окровавленной буквой V. «Выбрала… — она выдернула железку, чувствуя, как ржавчина смешивается с гемоглобином, — Выйти… из вашего проклятого круга!»
Архив задрожал, с полок посыпались банки с органами. Ева бежала по коридору из кишок и морских карт, пока дверь не захлопнулась перед ней, прищемив полу платье с инициалами «Е.В.».
«Останешься… — засмеялся Блейк, его тень сливаясь с пятнами плесени на стене, — Как они… как мы… как ты».
Ева рванула ткань, оставив клок в пасти железных зубов двери. «Нет… — она вышла в ливень, где каждая капля была отчеканена с якорем, — Я… дождь… который смоет ваши имена».
За спиной архив рухнул, погребая журнал 1823 года. Но в луже у её ног плавала страница — рисунок якоря с V теперь обрамлял её отражение.
«Пятая… — Ева раздавила каблуком бумагу, — Но не… ваша».
Где-то в порту завыл гудок, отсчитывая пять коротких, один длинный. Ева пошла на звук, сжимая в кулаке окровавленный осколок зеркала — в нём её лицо дробилось на пять версий, каждая с пистолетом у виска.
Флешбек Евы
Пыль висела в луче керосиновой лампы, как застывший дым сгоревших тайн. Ева-девочка прижала ладонь к пергаменту 18 века, чувствуя под кожей бугры струпьев вековой плесени. «Смотри, Евиночка, — палец отца, пахнущий порохом и ромашкой для полоскания, водил по пятну, похожему на ржавый якорь, — Слова врут… а пятна кричат правду сквозь века».
Она чихнула, и облачко пыли превратилось в миниатюрный смерч над картой Вандербильтов. «Почему страшно пахнет?» — спросила Ева, ковыряя ногтем в чернильном пятне, из которого сочилась смола. Отец обнял её за плечи, и пряжка его ремня врезалась в рёбра — якорь с гравировкой «С.В.». «Потому что страх… — он капнул спиртом на пергамент, и пятно зашевелилось, проявляя лицо повешенного матроса, — Это духи… которые не уплывают… даже после кораблекрушения».
В углу скрипнула половица. Ева обернулась, задев локтем чернильницу — капли разлетелись по столу, сложившись в цифру «V». «Пап, а если я испугаюсь?» — она поймала одну каплю на палец, наблюдая, как та впитывается в кожу, оставляя синяк. Отец резко захлопнул фолиант, прищемив ей прядь волос. «Тогда станешь чернильным пятном… — он выдернул волосок, и он рассыпался в пепел, — Которое кто-то… когда-нибудь… расшифрует».
Сейчас, в архиве 2025 года, Ева прижала окровавленную ладонь к той самой карте. Пятна совпали — детский отпечаток поверх кляксы-виселицы. «Отец знал… — она прошептала, сдирая ножом слой пергамента, — Он… выращивал меня… как ключ…»
Под слоем кожицы 19 века скрывался портрет — капитан Блейк держал за руку девочку с родинкой в форме якоря на шее. «Ева Вандербильт, 5 лет… — она размазала тушь по дате „1823“, — Пятая… в цепи… предателей?»
Из-под стола выполз таракан с выжженной на панцире буквой V. Ева раздавила его каблуком, и хитин хрустнул, как детские мелки в кулаке отца. «Ищи пятна… — она лизала кровь с порезанной ладони, — А я… ищу тебя… пап… в каждом кровавом следопыте».
Фонарь погас. В темноте замигали пятна — синие, как синяки на рёбрах после «уроков истории». Ева шла на их свет, пока не упёрлась в стену, испещрённую царапинами. Ногтями, обломками цепей, детскими зубами — «СПАСИ МЕНЯ» переходило в «ЭТО ЛОВУШКА».
«Предупреждал… — она вонзила нож между букв, и стена закровоточила ржавой водой, — Значит… сам боялся… что я прочту между пятен».
Вода поднялась до колен, неся обрывки страниц. Ева поймала один — детский почерк: «Папа обещал, мы уплывем 17.09». Дата была зачёркнута, поверх написано кровью: «Никогда».
«Ложь… — Ева съела клочок бумаги, перемалывая слова коренными зубами с гравировкой „AB+“, — Ты… обещал… научить не бояться!»
Стена рухнула, открывая потайную комнату. На столе лежали очки отца с линзами, закопчёнными дымом расстрелянных улик. Ева надела их — мир окрасился в синеву чернильных пятен. На потолке проступила карта: пять якорей образовывали кольцо вокруг порта.
«Пять вернётся… — она разбила очки о якорь на полу, — Но я… разорву этот круг».
Где-то в темноте засмеялся ребёнок. Ева рванула на звук, спотыкаясь о кости, обёрнутые в страницы судового журнала. В конце коридора мелькнул силуэт — отец вёл за руку девочку с косичками.
«Стоп! — Ева выстрелила в потолок, — Я… не… ваша пятнастая страница!»
Сверху посыпались обломки. Она бежала, пока не врезалась в зеркало. В отражении — отец с петлёй на шее и она, пятилетняя, с ножом в руке. «Ищи пятна… — сказало отражение, — В своём сердце… доченька…»
Ева выстрелила в зеркало. Осколки впились в кожу, каждый показывая сцену из прошлого, где отец прячет дневники Братства в её куклу.
«Знала… — она выковыривала стекло из предплечья, — Что мои игрушки… пахнут смертью…»
На полу из крови и пыли складывалась фраза: «Он дал тебе глаза, чтобы видеть правду. И слепоту, чтобы не сойти с ума».
Ева затоптала слова, выходя на крышу. Ветер трепал страницы судового журнала в её руках, разнося по городу обрывки с предупреждениями 1823 года.
«Читаю, пап… — она кричала в шторм, — Вижу все твои пятна… все страхи… все измены!»
Молния ударила в маяк, и на секунду весь порт осветился, обнажив пять теней на причале — Блейк, Вандербильт, Элиас, Лиам… и её отец, держащий петлю с гравировкой «Е.В.».
«Пятый… — Ева перезарядила пистолет, — И последний».
Письмо 1911 года от мэра к священнику
Конверт лежал в зловещей луже лунного света, сургучная печать пульсируя, как жабра утопленника. Ева вскрыла его обломком ногтя, и запах гниющей плоти ударил в нос — внутри вместо письма оказалась высохшая кисть руки, сжимающая перо с набалдашником в виде якоря. «Милостивый отец… — она прочла вслух, водия пером по воздуху, оставляя кровавые росчерки, — …экспедиция нашла золото Чёрного брига…»
Чернила ожили, поползли по её руке, выжигая на коже недостающие слова: «…но среди нас есть предатель, чьё имя начинается на V». Ева вонзила перо в стол, пригвоздив шевелящиеся буквы. «V… — она вырвала лист 1911 года, и бумага зашипела, растворяясь в луже, — Вандербильт… Враг… или Вторая… как мама?»
Сургуч расплавился, стекая по ножке стула в форму якоря. Ева наступила на него, и липкая масса прилипла к подошве, оставляя кровавые следы с оттиском «AB+». «Предатель… — она выковыривала смолу из ботинка обломком кости, найденным в конверте, — Или единственный… кто не сгнил?»
Тень священника проплыла по стеллажам, звеня кадилом с гравировкой «V». «Он знал… — голос булькал, как вода в лёгких, — Что золото… это не металл… а души пяти…»
Ева швырнула в тень кисть руки из конверта. Пальцы вцепились в её горло, синие ногти впиваясь в шрам от петли. «Пять душ… — она хрипела, вытаскивая из кармана зажигалку, — Или… пять могил… для вашего Братства?»
Кисть вспыхнула синим пламенем. В дыму проступили буквы: «V — это Вандербильт. Твой прадед… первый предатель». Ева размазала пепел по полу, смешав с собственной кровью — смесь сложилась в карту с отметкой «Шахта V».
«Золото… — она прошептала, касаясь родинки-якоря на шее, — Ты… во мне… всё это время?»
С потолка упал крест с перекошенной перекладиной. Ева поймала его, обжигая ладони символом «V». «Ex inferis… — она прочла надпись на обратной стороне, — Изыди… или присоединяйся?»
В углу заскрипела дверь потайного хода. Ева протиснулась внутрь, сдирая кожу о ржавые шестерни механизма. В нише лежал слиток с клеймом якоря — при прикосновении золото потело, оставляя на руке волдыри в форме цифр «17.09.1911».
«Не золото… — она уронила слиток, прожегший пол до угольного пласта, — А угли… из ада… для очистки грехов?»
На стене вспыхнула фреска: пятеро людей в плащах с якорями бросают в шахту ребёнка с её лицом. Ева выстрелила в изображение, и пуля, рикошетя, вернулась, задев мочку уха. «Предатель… — кровь капала на фреску, стирая лица, — Это тот… кто остался… жить?»
Из шахты донёсся стон. Ева спустилась на верёвке, сплетённой из страниц церковных книг. На глубине 17 метров её ждал алтарь — пять черепов с якорями во лбах и зеркало, где отражалась она в рясе священника.
«Каешься? — спросило отражение, держа её детскую куклу с перерезанным горлом, — Или… займёшь место V?»
Ева разбила зеркало слитком. В осколках зашипело золото, выжигая на её лице клятву Братства: «Пятый станет первым. Первый — ничем».
«Нет… — она выскребла ножом букву V со лба, — Я… вне… вашего проклятого алфавита!»
Взрыв с верхнего уровня завалил выход. Ева ползла по туннелю, ориентируясь по горящим надписям «V» на стенах. Впереди блеснул свет — факел в руке отца, стоящего над ямой с пятью гробами.
«Добро пожаловать… — он улыбнулся, бросая факел в пропасть, — …домой, пятый элемент».
Ева прыгнула за горящим снарядом. Падая, видела, как дата на гробах меняется с 1911 на 2025. Её гроб был пуст, если не считать пистолета «Маузер» и записки: «Для предателя. С любовью, V».
«Предам… — она поймала в воздухе оружие, — Только… саму смерть».
Приземлившись в груду костей, выстрелила в потолок. Свод рухнул, засыпая шахту и алтарь. На поверхности Ева отряхнула с волос прах священника 1911 года, чей голос шептал в ветре: «Он выбрал тебя… чтобы убить нас всех…»
«Нет… — она поправила на шее шарф, скрывающий ожог от сургуча, — Я выбрала… сжечь вашу библию страха».
В порту завыла сирена, отсчитывая пять коротких гудков. Ева пошла на звук, сжимая в кармане слиток-якорь, прожигающий ткань и кожу. Где-то в глубине доков звенели пять стаканов, поднятых для тоста: «За пятое предательство!».
Ева находит фото 1920-х
Фотография выскользнула из трещины в кирпичной кладке, ударив Еву по щеке острым углом, как пощёчиной из прошлого. Пятеро мужчин в котелках стояли у подножия маяка, их тени сплетались в якорь на мокром песке. «Круг возрождён… — она перевернула снимок, и чернила впились в подушечки пальцев, — Прилив смочит… или выбросит наши кости?»
Лицо прадеда мэра узнавалось по шраму-якорю на скуле — тот же хищный изгиб бровей, что у его правнука на плакатах «Выбери Вандербильта!». Ева прижала фото к ране на плече, и кровь проступила сквозь бумагу, выделив надпись: «V. знает цену молчания».
«Цену? — она прошептала, сдирая ногтем лицо прадеда, — Тридцать серебряников… или пять пуль в обойме?»
Стекло фонаря треснуло, осыпав фотографию иглами. Ева собрала осколки в горсть — в каждом отражался один из мужчин, шепчущий обрывки фраз: «…закопаем в дюнах…», «…ребёнок видел…», «…прилив в 17:00…».
«Ребёнок… — она раздавила осколок с прадедом, и бритвенная проволока впилась в ладонь, — Ты… убивал… или хоронил?»
На обратной стороне фото проступили новые строки, написанные морской водой: «Пятый предаст. Всегда. V.». Ева лизнула текст, и язык онемел от соли — вкус, как слёзы матери, стиравшей кровь с её коленок.
Тень маяка на стене закачалась. «Они… вернулись… — голос прадеда скрипел ржавыми гвоздями, — Внучка… ты… наш якорь спасения…»
«Спасения? — Ева пристрелила тень, и пуля оставила дыру в дате „1920“, — Или… последний гвоздь… в крышку вашего гроба?»
Из пробитой стены хлынула вода, неся ракушки с выгравированными именами. Ева поймала одну — «Элиас Вандербильт, 17.09.1920». Внутри, на перламутре, был изображён ребёнок с петлёй на шее.
«Прилив… — она швырнула ракушку в окно, разбивая стекло с гербом города, — Смоет… ваш проклятый маяк!»
Фото вспыхнуло, обугливая края. Ева тушила пламя ладонью, и ожоги складывались в цифры: 5 человек, 5 пуль, 5 минут до прилива.
Вдалеке завыл пароходный гудок. Ева выбежала на причал, где волны уже лизали сваи с гравировкой «V». Вода поднималась, обнажая пять якорей, опутанных детскими костями.
«Круг… — она перезаряжала пистолет, стоя по колено в ледяной пене, — Ломается… одним выстрелом».
На маяке вспыхнул огонь. В его свете Ева увидела пять фигур на скале — прадед мэра подносил петлю к шее ребёнка с её лицом.
«Нет! — она выстрелила в прожектор, и тьма накрыла залив, — Я… не… ваша жертва прилива!»
В темноте что-то схватило её за лодыжку. Ева нащупала под водой лицо — морщины прадеда, ракушки вместо глаз. «Пятая… — булькало существо, — Ты… заменишь его… в круге…»
Она вонзила нож в ракушечный глаз, и тварь рассыпалась в моллюсков. «Круг… — Ева швырнула в прибой горящее фото, — Горите… в своём маячном аду!»
Пламя поползло по нефтяной плёнке, рисуя на воде гигантский якорь. Ева шла вдоль берега, пока волны не смыли следы её кед с меткой «AB+». В кармане звякнула гильза — на ней было выгравировано: «V. — это ты».
«Нет… — она бросила гильзу в огненное море, — Это… конец вашего алфавита».
Где-то в доках упал маяк, и вспышка осветила портрет на песке — пять мокрых силуэтов вели за руку шестого. Ева разбежалась и прыгнула в воду, чтобы стереть рисунок телом.
«Прилив… — она плыла к горящему горизонту, — Унесёт… всю вашу грязь…»
Но когда волна накрыла её с головой, в ушах прозвучал смех прадеда: «Прилив… принесёт обратно… всегда…»
Расшифровка кода в журнале
Бумага прилипла к пальцам, как медуза, выпуская в воздух ядовитый шлейф лаванды и гниющих водорослей. Ева втиснулась в расщелину рифа, где волны выбили в камне цифру V, и холодная вода хлестала по рёбрам, словно пытаясь вымыть код из её рёбер. «Здесь… — она выплюнула морскую соль, читая надпись на потолке пещеры, — …лежит правда… или ваши кости?»
Фонарь выхватил из мрака алтарь из корабельных обломков. На нём лежали пять черепов с дырками в лбах и шкатулка, источающая запах лавандовых духов вдовы Блейка. «Открывай… — зашептали черепа, шевеля челюстями в такт прибою, — Мы… давно… ждём пятую…»
Ева ударила прикладом по шкатулке. Сдвинувшаяся крышка обнажила свадебное платье, проросшее ракушками, и пистолет с гравировкой «Для V.». «Правда… — она примерила истлевший рукав, чувствуя, как мокрый шёлк слипается с ожогами, — Что вы… женились… на смерти?»
На стене вспыхнули фосфоресцирующие буквы: «Пятеро стали одним. Один станет пятью». Ева провела по надписи окровавленным пальцем — символы поползли вниз, складываясь в карту кровеносных сосудов на её груди.
«Нет… — она сорвала с шеи цепочку с якорем, швырнув в тень, — Я… не ваша карта… не ваш пазл!»
В углу хрустнули ракушки. Вдова Блейка в прозрачном, как медуза, платье выплыла из трещины в скале, неся фонарь из черепахи. «Они хотели бессмертия… — её голос звенел, как бьющееся стекло, — Но получили… тебя… вечное проклятие рода».
Ева направила пистолет на призрак. «Правда… — палец дрожал на спусковом крючке, — В том… что я… убила тебя… ещё в утробе?»
Вдова рассмеялась, и из её рта посыпались раковины с выгравированными датами смертей Пяти. «Ты… живое письмо… — она указала на родинку-якорь, — Которое они… писали… два века…»
Приливная волна ворвалась в пещеру, сбивая Еву с ног. Она ухватилась за алтарь, чувствуя, как вода вымывает из глаз контактные линзы с микропечатью «AB+». «Правда… — бормотала она, отплевываясь от медуз, прилипших к лицу, — Что вы… все… боитесь… что я прочту…»
На дне пещеры блеснул металл. Ева нырнула, раздирая ладони об устричные рифы. Рука схватила якорь-подвеску, но что-то схватило её за лодыжку — скелет в мундире капитана с татуировкой «V» на черепе.
«Пятая… — пузыри вырывались из его ржавого шлема, — Ты… могила… и… воскрешение…»
Она ударила скелета подвеской, и кости рассыпались, обнажия люк с пятью замками. Ева вставила в них: отвёртку, гильзу, осколок зеркала, обручальное кольцо и свой зуб. «Открывайся… — створки заскрипели, заливая туннель зелёным светом, — Или я… взорву… ваше подводное пекло!»
Внутри плавала банка с мозгом, опутанным водорослями. Этикетка гласила: «Эксперимент V. 17.09.1823—2025. Штамм AB+». Ева прижала сосуд к животу, где шрам от аппендицита пульсировал в такт светящимся волокнам.
«Правда… — голос вдовы эхом прокатился по туннелю, — Что ты… сосуд… а не человек».
Стекло треснуло, выливая синюю жидкость ей на ноги. Ева закричала, чувствуя, как раствор перестраивает ДНК — на руках проступили татуировки пяти капитанов. «Нет! — она билась о стены, стирая кожу до мяса, — Я… не… ваш чернильный принтер!»
Внезапно всё затихло. На полу пещеры, подсвеченный фосфором, лежал детский скелет с медальоном «Е.В.». Ева подняла его — внутри медальона была фотография: пять мужчин в хирургических масках держат новорождённую с якорем на темечке.
«Правда… — она раздавила медальон каблуком, — Что вы… создали… а я… уничтожу».
Вынырнув на поверхность, Ева увидела, что закат окрасил море в цвет старой крови. Вода вынесла к её ногам бутылку с запиской: «Следующий круг — твое сердце. V.».
«Уже… — она выстрелила в бутылку, и осколки сложились в якорь у её ног, — Вы… в моём… кровотоке… но я… ваша тромбоза».
Где-то вдали загудел маяк, моргая пять раз. Ева пошла по воде, как по страницам дневника капитана, оставляя кровавые следы, которые тут же смывало волнами. В кармане жгло мозг-артефакт, шепчущий на языке устриц: «Пять станет одним… один станет ничем…»
«Нет… — она достала банку, швырнув её в прибой, — Я… много… больше… чем пять!»
Море взорвалось синим пламенем. В огне Ева увидела их лица — Пятеро, горящие как факелы. Их крики пахли лавандой и сожжённой плотью.
«Горите… — она шагнула в пламя, чувствуя, как татуировки сходят с кожи, — Я… ваша… самосожжённая правда…»
Но когда огонь погас, на песке остался лишь якорь из пепла. Ветер развеял его, смешав с морской солью. Где-то в глубине, пять теней аплодировали.
Звонок от неизвестного
Телефон забился в углу ржавой раковиной, вибрируя так, что чешуйки краски сыпались с бетонных стен. Ева подняла трубку, и морозный ветер с того конца провода обжег ухо криком чаек. «Ты нашла… — голос скрипел, как дверь трюма на заржавевших петлях, — …что выкапывала… как собака… кости предков?»
Она прижала аппарат к груди, где родинка-якорь пульсировала в такт ударам волн за стеной. «Кто вы? — прошептала Ева, наблюдая, как конденсат с трубки стекает на пол, рисуя цифру V, — Призрак… или крыса… из вашей подземной канализации?»
Скрип двери врывался в паузы, будто кто-то медленно входил в комнату на другом конце света. «Мы… уже в дверях… — в голосе захлюпало, словно говорящий тонул, держа трубку под водой, — Пятеро… десять… сотня… мы… твоя кровь в водостоке…»
Ева рванула шнур из розетки, но голос продолжал литься из динамика, теперь пахнущего горелой проводкой и тухлой рыбой. «Беги… — засмеялись хором, — По лестнице… что ведёт… в наше чрево…»
Она швырнула телефон в зеркало. Стекло треснуло, отражая пять фигур в дверном проёме — их плащи капали морской водой, образуя лужицы с плавающими ракушками V. «Вы… — Ева отступала, наступая на осколки, — …мертвы… я… сама закопала…»
Старший из теней снял капюшон — лицо отца, с дырой от пули во лбу. «Мёртвые… — он шагнул в лунный свет, и кожа слезла с его костей, как мокрая бумага, — …лучше… видят… живых…»
Ева выстрелила в зеркало. Осколки вонзились в тени, но те лишь рассыпались на крабов, заползающих за воротник. «Они идут… — шептали членистоногие, клешнями выцарапывая «AB+» на её ключице, — …через стены… через вены… через годы…»
Она сдирала с себя крабов, швыряя их в вентиляцию. Из решётки послышался скрежет — будто гигантский якорь тащили по железному днищу. «Ты… — голос теперь исходил из радиатора, — …пролила… нашу кровь… теперь пей… свою…»
Кран на кухне взвыл, выплевывая густую жидкость цвета ржавчины. Ева поднесла стакан к глазам — в мути плавали детские зубы с гравировкой дат: 1823, 1911, 2025. «Нет… — она разбила стакан об плитку, и осколки сложились в якорь, — Я… не… ваше кладбищенское вино!»
Скрип двери превратился в рёв. Ева рванула на пожарную лестницу, но ступени проваливались, превращаясь в корабельные снасти. «Лови… — сверху упала верёвка с петлёй, пахнущая лавандой, — …своё… наследство…»
Она перерезала верёвку ножом, и тросы завизжали, как повешенные. На земле, в луже из мазута и дождя, плавало фото: Ева в детстве, сидящая на коленях у пяти теней у маяка.
«Ложь! — она растоптала снимок каблуком, оставляя отпечаток V на асфальте, — Я… никогда… не была… вашей!»
Телефон зазвонил снова — теперь в каждой луже. Ева бежала по улице, где витрины магазинов показывали её отражение в окружении пяти силуэтов. «Они уже здесь… — эхо гналось за ней, — …в твоём пульсе… в твоих зрачках… в твоём страхе…»
У доков она врезалась в рыбацкую сеть. В ячейках бились пять устриц, каждая с жемчужиной-глазом. «Смотри… — шептали раковины, — …мы… везде…»
Ева швырнула сеть в воду. Всплеск осветил подводный город — пять кораблей с горящими парусами образовывали кольцо. «Горите… — она достала зажигалку, поджигая промасленную верёвку, — …и не смейте… всплывать!»
Пламя поползло к воде, но дождь усилился, заливая огонь. В последней вспышке Ева увидела их — Пятеро стояли на волнорезе, их рты растянуты в беззвучном крике «V».
«Идите… — она сорвала с шеи цепь с якорем, швырнув в прибой, — …за своим… проклятым трофеем!»
Секунду тишины. Потом грохот — будто все корабли мира разом дали гудок. Ева закрыла уши, но звук проникал через кожу, выбивая ритм морзянки: «Ты-наша-ты-наша-ты-наша».
«Нет! — её крик растворился в шторме, — Я… свободна… как волна… как ветер… как…»
Гром ударил в маяк, и на мгновение всё замерло. В тишине чётко прозвучал щелчок — дверь кают-компании «Чёрного брига» захлопнулась за её спиной.
Ева прячет документы под половицей
Половица взвыла, как раненый зверь, когда Ева поддевала её ножом с гравировкой «AB+». Пыль архивного подполья пахла слезами и плесенью, оседая на губах горькой пудрой предательства. «Спрячь… — шептали балки, скрипя корабельным деревом, — …пока они… не вдохнули…»
Документы, пахнущие лавандовым ядом, она заворачивала в промасленную кожу — та шипела, реагируя на чернила с серебром. «Тихо… — Ева прижала свёрток к животу, где шрам пульсировал в такт шагам наверху, — …не зовите их… вашими мёртвыми буквами…»
Окурок с алой помадой лежал в луже чернил, как отрезанный язык. Ева подняла его, и пепел осыпался, складываясь в цифру V на запотевшем стекле очков. «Клара… — она раздавила фильтр каблуком, чувствуя, как краска впивается в подошву, — …курила… у моего… детства… у моего гроба…»
На стене дрожал свет фонаря — тень вдовы Блейка гладила пустое место, где висел портрет капитана. «Обещала… — голос капал со стропил смолой, — …не лезть… в нашу… семейную… могилу…»
Ева швырнула в тень клинок. Нож воткнулся в доску с газетной вырезкой: «Вдова Вандербильт выходит замуж. 17.09.2025». «Семейная? — она сорвала очки, в которых мир распадался на пиксели лжи, — Вы… сшили семью… из моих… украденных лет!»
Из пролома в полу выполз таракан с крыльями чайки. На спине насекомого сияла татуировка — якорь с инициалами Клары. «Следила… — Ева раздавила тварь свёртком, и хитин впился в ладони, — …как гриф… на падаль… моих секретов…»
Внезапно зазвенели колокольчики в витрине — так всегда оповещала Клара о своём приходе в детстве. Ева рванула к выходу, спотыкаясь о разбросанные фотографии: на всех вдова стояла за её спиной с ножницами, обрезая косички.
«Лжёшь… — она упала на колени перед зеркалом, где её отражение держало пустую рамку вместо лица, — …что любила… что защищала…»
С потолка упал конверт с сургучным отпечатком губ. Внутри — фото Клары в свадебном платье, стоящей у алтаря из пяти якорей. На обороте детская рука вывела: «Мама обещала сказку. Мама соврала».
Ева прижала снимок к груди, и помада с губ Клары отпечаталась на коже в форме петли. «Зачем? — она скребла пятно ножом, пока кровь не залила надпись, — …превращать… мою жизнь… в черновик… вашей истории?»
В углу захлопнулась мышеловка. Ева подползла, обнаружив вместо грызуна — ампулу с синей жидкостью и запиской: «Вернись в круг. V.». «Нет… — она разбила ампулу о бетон, и лужа начала пузыриться, проявляя лицо Клары на полу, — …я… вырвусь… из вашего… генетического ада!»
Тень вдовы выросла до потолка, руки-щупальца обвисли над ящиком с детскими игрушками. «Ты… — голос звенел разбитым стеклом, — …никогда… не выйдешь… из моей… утробы…»
Ева швырнула в тень зажигалку. Пламя лизало фотографии, складывая пепел в якорь на ладони. «Родила… — она дула на пепельные буквы, — …чтобы… сжечь…»
Сквозь дым пробился луч рассвета. На подоконнике сидела ворона с кольцом Клары в клюве. Ева выхватила украшение, и птица взмыла с криком «V!», оставляя в воздухе след из перьев и морской соли.
«Кольцо… — она надела его на палец, и металл впился в кожу, — …невесты… или… кандалы?»
Внезапно пол провалился, и Ева рухнула в подвал, где на стене горела надпись: «Клара — четвёртая. Ты — пятая. Круг замкнётся».
«Нет… — она выстрелила в буквы, и пуля отскочила, срикошетив в ящик с куклой, — …я… вне… вашего… проклятого счёта!»
Кукла заговорила голосом вдовы: «Рожала тебя в воде… чтобы волны… диктовали… твою судьбу…» Ева разорвала игрушку, и из ваты посыпались рыбьи кости с гравировкой дат.
«Судьба… — она затоптала останки, ломая каблук о позвоночник щуки, — …это… то… что я… сожгу… вместе с вашими якорями!»
Сверху донесся скрип двери. Ева замерла, прижав окровавленный свёрток к груди, пока шаги Клары наверху не начали напевать колыбельную — ту самую, что звучала в подводной пещере 1823 года.
Встреча с Лиамом у пещеры
Ветер рвал карту из рук Лиама, швыряя пергамент 19 века в лицо Евы, как укор прошлого. Чернильные отметки кровоточили, проступая сквозь бумагу — алые точки на местах домов совпадали с родинками на её шее. «Жертвы… — Лиам прижал карту к скале, где волны выбили профиль капитана, — …или метки… для новых якорей?»
Ева провела пальцем по линии побережья, и карта впилась в кожу, втягивая кровь AB+ в свои жилки. «Ты… — она вглядывалась в его зрачки, где отражались пять огней на рейде, — …один из них… или приманка… как тогда… в доке?»
Лиам рассмеялся, и изо рта выпал зуб с гравировкой V. «Я… — он поймал зуб на лету, вдавливая в карту, — …могильщик… их… и твой… спаситель…»
Пергамент задымился, проявляя новые координаты — адреса светились как нарывы на теле города. Ева прижала ладонь к отметке на районе порта, и под кожей зашевелились чернильные черви. «Спаситель? — она рванула руку, оставляя на карте кровавый отпечаток, — Ты… положил… меня… в этот… проклятый пазл!»
Волна накрыла их по пояс, принеся обломок мачты с привязанным детским башмаком. Лиам поднял его, вытряхивая из носка ракушки с именами членов Братства. «Они… — он нанизывал раковины на верёвку от Евиного капюшона, — …спят… в стенах… этих домов… ждут… пятого гвоздя…»
Ева выхватила нож, разрезая верёвку. Ракушки рассыпались, впиваясь в скалу как пули. «Пятый… — она приставила клинок к его горлу, где пульсировала татуировка якоря, — Это… ты… в их списках… под буквой L…»
Лиам схватил лезвие голой рукой. Кровь, смешиваясь с морской водой, рисовала на камнях даты: 1823-1911-2025. «L… — он облизал окровавленные пальцы, — …это… лестница… в горле… между V… и… твоим… концом…»
Карта вдруг вспыхнула синим пламенем. Ева попыталась сбить огонь, но буквы «AB+» выжигались на тыльной стороне ладони. «Смотри… — Лиам указал на горящие дома на карте, — …они… уже… горят… в реальности…»
Она обернулась — залив полыхал алым заревом. В дыму маячили пять силуэтов с вёдрами нефти. «Поджог… — Ева бросилась к воде, но Лиам поймал за пояс, — …это… их… ритуал…»
Он притянул её к себе, и карта прилипла к их грудям, как вторая кожа. «Ритуал… — его дыхание пахло морской болезнью, — …перерождения… через огонь… как… феникс…»
Ева ударила лбом в переносицу. Лиам отлетел к пещере, и тень входа проглотила его с хрустом ломающихся костей. «Феникс… — она подняла выпавшую из его кармана зажигалку с гравировкой „V.“, — …должен… сгореть… дотла…»
Внутри пещеры зазвучал хор — голоса Пятерых пели гимн Братства. Ева швырнула зажигалку в провал, и пламя взметнулось клубами зелёного дыма. «Горите… — она кричала над ревом огня, — …ваши… корабли… давно… стали… трухой!»
Из пещеры вырвался Лиам, его кожа слезала лоскутами, обнажая под ней старые газетные вырезки. «Ты… — он шагнул сквозь пламя, — …не можешь… убить… то… что… само… смерть…»
Ева выстрелила в колено. Лиам рухнул, из раны поползли морские звёзды с выжженными на спинах адресами. «Смерть… — она наступила на его грудь, чувствуя, как рёбра ломаются как сухие ветки, — …должна… научиться… бояться… меня…»
Карта в её руке вдруг сжалась, превратившись в компас. Стрелка, сделанная из рыбьей кости, указывала на сердце Лиама. «Вскрой… — шептали волны, — …найди… пятый… якорь…»
Ева вонзила нож в его грудь. Вместо крови хлынула морская вода, неся обрывки писем 19 века. «Смотри… — Лиам хрипел, держа её запястье, — …все… письма… адресованы… тебе…»
Она вырвалась, разрывая конверты зубами. В каждом — фото одного из Пятерых, держащих младенца с родимым пятном в виде якоря. На обороте: «Элизабет Вандербильт. Крещена морем. 17.09.2005».
«Ложь! — Ева рвала фотографии, но кусочки прилипали к коже, складываясь в её лицо, — Я… не… Элизабет… не… Вандербильт…»
Лиам, истекая водой, подполз к обрыву. «Имя… — пузыри лопались у его губ, — …якорь… который… тащит… на дно…» Он свалился вниз, и всплеск сложился в букву V.
Ева упала на колени, сдирая с себя бумажные лоскутья. Ветер подхватил обрывки, унося к горящим домам. Где-то в плаче чаек слышался смех Пятерых.
«Нет… — она вбила компас в скалу, сломав стрелку, — …мое имя… вы… никогда… не… выговорите…»
Прилив внезапно отхлынул, обнажив дно с пятью якорями, образующими клетку. В центре лежала кукла с её лицом и надрезом на горле. Ева спустилась, ломая ногти о ракушечные прутья.
«Свобода… — она разбила куклу о якорь, и из осколков брызнула нефть, — …это… когда… ваши имена… растворятся… в моей… амнезии…»
Но когда она выбралась на берег, на песке уже высыхали пять мокрых следов, ведущих к городу. В кармане жгло — кусочек карты с её именем, написанным почерком 19 века.
Обнаружение склепа в пещере
Склеп дышал сыростью, выдыхая на Еву спорами плесени, что цвели узорами «V» на её коже. Пять гробов стояли по кругу, как зубы в пасти пещеры, их крышки покрытые инеем из морской соли и лжи. «Марсден… — Ева провела рукой по буквам, и позолота осыпалась, обнажая ржавые гвозди с гравировкой „AB+“, — …моя… могила… или… колыбель?»
Свежие гвоздики на её гробу плакали кровавой росой. Ева сорвала цветок, и стебель вскрикнул голосом матери: «Рожала тебя здесь… чтобы волны… пели… колыбельную…» Лепестки распались, обнажив фото — новорождённую в руках у пяти мужчин, ножи над пульсирующим родничком.
«Ложь! — она разорвала снимок, но кусочки прилипли к ладоням, как пиявки, — Я… выросла… на суше… не в вашем… подводном аду!»
Крышка гроба Блейка застонала, выпуская струйку чёрного дыма. «Присоединяйся… — закашлял голос из щели, — …мы… не завершили… обряд… в 1823-м…» Ева вонзила нож в щель, и склеп вздрогнул, сбрасывая с Элиасовой могилы якорь-надгробие.
«Обряд… — она перевернула камень, где её лицо было высечено среди Пятерых, — …крещения… или… утопления?»
Вода хлынула из-под гроба Марсден, неся кости младенцев с медальонами «E.M.». Ева схватила один — внутри сверкала игла с флакончиком «Штамм V». «Генетический… — она разбила флакон о зубы, и синева хлынула в горло, — …грех… вы… вшили… в мои… клетки!»
Стекла гроба Марсден запотели, проявив надпись: «Добро пожаловать домой, Элис Марсден. 17.09.2025». Ева ударила кулаком по стеклу, и трещина рассекла дату пополам. «Нет! — кровь со лба залила „2025“, — Я… Ева… не… кукла… в вашем… проклятом спектакле!»
Гроб Грегора распахнулся, выпуская рой слепней с глазами членов Братства. «Смотри… — жужжали они, садясь на свежие цветы, — …мы… всегда… следили…» Ева зажгла факел, поджигая насекомых. Вспыхнувшие крылья сложились в карту её ДНК.
«Следили? — она швырнула горящий рой в гроб Рейеса, — Я… выжгу… ваши… глаза… из каждого… гена!»
Вода достигла пояса, волоча за собой цепь с пятью ключами. Ева схватила её, и металл впился в ладони, оставляя клеймо «V». «Открой… — запели гробы, — …свой… ящик Пандоры…»
На стене склепа, под слоем ракушек, проступил контур двери с надписью «Марсден». Ева вставила ключи, и каждый поворот сопровождался детским плачем. Последний замок щёлкнул, обнажив зеркало, где её отражение держало петлю.
«Нет… — она разбила зеркало ногой, и осколки впились в гробы, — …вы… не… вгоните… меня… обратно… в утробу!»
Из разбитого отражения выползла Ева-двойник, её кожа покрыта коралловыми татуировками. «Я… — двойник прикоснулась к цветам на гробу, и бутоны расцвели чёрными розами, — …то… что… ты… отрицаешь…»
Оригинал выстрелил двойнику в грудь. Пуля прошла навылет, оставив дыру, через которую видно море, кишащее пятимачтовыми кораблями. «Отрицаю? — Ева шагнула сквозь портал, — Я… утоплю… ваши… тени… в нашем… общем… кровотоке!»
Склеп рухнул, погребая гробы под лавиной ракушек. На поверхности Ева вынырнула, выплёвывая морскую воду и лепестки чёрных роз. В кармане жгло — она достала медальон «E.M.», внутри которого фото Пятерых держали новорождённую над якорем с гравировкой «Круг замкнут».
«Нет… — она швырнула медальон в прибой, — Круг… это… я… разорву… своими… мёртвыми… руками!»
Но когда волна отступила, на песке лежали пять свежих гвоздик, образующих стрелку. Они указывали на город, где зажигались огни в домах с карты 19 века. Ева пошла по цветочному следу, ломая стебли с хрустом детских костей.
Ева в ярости
Крышка гроба впилась под ногти занозой столетия, крошась мраморной перхотью на лицо Евы. Дерево стонало, как мать в родах, когда гвозди вырывались с мясом, обнажая бархат, проросший ядовитыми анемонами. «Привет… — кукла с её лицом улыбалась стеклянными глазами, заполненными морской водой, — …Элис Марсден… рождена… чтобы…»
Ева схватила тряпичное тело, и из шва на животе высыпались рыбьи кости с гравировкой «17.09.2005». «Молчи! — она засунула кукле в рот раскалённый гвоздь, и пар зашипел её именем, — Я… не… твой… морской ублюдок!»
Запах горелой ткани ударил в виски — внезапно пол склепа стал линолеумом кухни 2005 года. Отец, с лицом, изъеденным татуировками «V», бил кулаком по столу, где кипела вода для её детской бутылочки. «Они пришли! — он швырнул в стену якорь-подвеску, оставив трещину в форме карты, — …с печатью Блейка… на документах… выбрали… её!»
Мать, обмотанная шарфом с вышитыми датами смертей, прижимала к груди младенца. «Бежать… — её голос скрипел, как дверь склепа, — …но куда… если они… в воде… в земле… в…»
Отец рванул штору — за окном маячили пять силуэтов с сетями. «В воздух! — он схватил чемодан, из которого сыпался песок с детскими слепками стоп, — …на самолёте… к звёздам… прочь… от их… проклятых якорей!»
Внезапно в окно врезался альбатрос с кольцом в клюве. Мать закричала, роняя Еву — младенец упал на пол, и в трещине линолеума забился родничок, как сердца кальмара. «Они… — отец поднял её, стирая кровь с темени, — …уже… в доме… в стенах… в её… крови AB+…»
Флешбек лопнул, когда кукла в реальности впилась зубами-крючками в запястье Евы. Она рванула руку, оставляя клочья кожи на тряпичных челюстях. «Молчи! — Ева придавила куклу коленом, вырывая глаза-шарики с микроплёнкой внутри, — …это… не… моё… детство!»
На плёнке, разворачивающейся как кишки, было видео: Пятеро в хирургических халатах склоняются над беременной матерью в резервуаре с синей жидкостью. «Эксперимент V… — голос за кадром шелестел пергаментом, — …успешен… плод… проявляет…»
Ева разорвала плёнку зубами, но кадры продолжили проецироваться на стены склепа. Новорождённую опускали в воду с якорем на шее, а родители рыдали в углу, обмотанные цепями. «Ложь! — она била кулаками по голограммам, и синева липла к костяшкам, — Они… любили… спасали…»
Кукла вдруг запела колыбельную голосом матери. Из её горла полезли черви, несущие обрывки письма: «Прости… мы пытались… но Братство… вшило себя… в твои гены…» Ева схватила червей, вытягивая их, как провода из розетки. Искры обожгли пальцы, оставив узор «AB+».
«Вшили? — она засунула руку в разорванный живот куклы, вытаскивая пластиковую матку с эмбрионом, — Тогда… я… вырву… ваше… корневище!»
Эмбрион запищал, когда Ева раздавила его о надгробие. Слизь брызнула на дату «2005», растворяя цифры в дыму. Из пепла возник детский ботинок, заполненный устрицами с гравировкой «V».
«Играй… — шептали раковины, — …в нашу… куклу… или…»
Ева швырнула ботинок в зеркало склепа. Осколки сложились в мост из костей, ведущий к горящему дому детства. Она ступила на хрустящие рёбра, чувствуя, как под ногами шевелятся тени Пятерых.
«Сожгу… — она вытащила из кармана зажигалку с гравировкой отца, — …и этот… кукольный театр!»
Но когда пламя коснулось костяного моста, вспыхнули все гробы. Из них повалил дым, складывающийся в лицо матери. «Беги… — дымные губы целовали лоб, оставляя сажевый отпечаток, — …но помни… они… в каждом твоём… вздохе…»
Ева прыгнула в пролом склепа, где бурлил подземный океан. Падая, она видела в воде своё отражение — девочку с якорем на лбу, окружённую пятью тенями, вплетающими нити в её ДНК.
«Нет! — она выстрелила в отражение, и пуля прошла сквозь время, разбив лампу в воспоминании 2005 года, — Я… вырву… ваши… нити… с мясом!»
Тьма поглотила её, неся запах горелой куклы и материнских слёз. Где-то в глубине пять голосов запели «Happy Birthday», а волны били в бубен из её рёбер.
Лиам раскрывает правду
Ветер срывал слова Лиама, швыряя их в Еву вместе с брызгами прибоя, пахнущими гнилыми раковинами. Он разорвал ворот рубахи, вытаскивая медальон на обожжённой цепи — половинка сердца ржавела, повторяя форму родимого пятна под её ключицей. «Он… — Лиам прижал металл к её груди, и шрамы засветились синим, — …резал себя… чтобы вырезать… их метку… но V… глубже… чем кожа…»
Ева отпрянула, доставая из-под кожи на запястье вторую половинку — та пульсировала, как живая. «Шестой? — она приставила половинки друг к другу, и шов засверлил кость, — Отец… бежал… не от них… а от… себя?!»
Лиам схватил её руку, когда медальон начал впиваться в ладонь. «Бежал… — его пальцы оставляли синяки в форме якорей, — …чтобы… спасти… тебя… от правды… что ты… не жертва… а…»
Сердце-медальон раскрылось, вывалив фото: отец в ритуальном облачении стоит среди Пятерых, его нож приставлен к животу беременной матери. «Соавтор… — Ева разорвала снимок, но кусочки прилипли к веку, заставляя моргать кадрами операции, — …их… генетического… безумия?!»
Лиам вытащил из своего медальона ампулу с чёрной жидкостью. «Он… — ввел иглу в вену, и кожа покрылась картой побегов, — …вживил… мне… их яд… чтобы… я… вёл тебя… к развязке…»
Ева ударила его ножом в место инъекции. Вместо крови брызнули старые газетные строки: «Капитан Марсден пропал. 18.09.2005». «Вёл? — она прижала лезвие к его сонной артерии, чувствуя, как под кожей шевелятся черви-документы, — Ты… стервятник… на нашем… семейном… кладбище!»
Лиам засмеялся, выплевывая зуб с гравировкой «VI». «Кладбище? — он поймал зуб, вдавив в Евино плечо, — Ты… ходишь… по нему… всякий раз… когда…»
Земля провалилась, обнажив под ногами стеклянный склеп. Отец в свинцовом гробу бился о крышку, его лицо покрыто татуировками «V». «Видишь? — Лиам пнул стекло, и трещина разделила дату смерти: 2005, — …он… до сих пор… в их… сети… как… и… ты…»
Ева упала на колени, сквозь стекло видя, как Пятеро вводят отцу шприц с сияющей жидкостью. «Предатель… — голос Блейка гудел через пласт времени, — …будет… вечно… гореть… в…»
Она выстрелила в склеп, и пуля, пройдя сквозь годы, разбила колбу в руках у Блейка. «Нет! — Ева вцепилась в горящие обломки временного портала, — Он… пытался… спасти… нас…»
Лиам, истекая чёрной слизью, приволок её к краю пропасти. Внизу отец в клетке из якорей простирал руки, обмотанные цепями с медальонами «E.M.». «Спасение… — Лиам плюнул ей в лицо, и слюна прожгла щёку как кислота, — …это… сдаться… своей… крови…»
Ева схватила обе половинки сердца и вонзила их в грудь Лиама. Металл взвыл, прорастая в его теле ржавыми корнями. «Моя кровь… — она провернула медальон, и шестерёнки начали перемалывать его внутренности, — …сожжёт… ваши… корни… до… пепла!»
Лиам, захлёбываясь маслом и ложью, рухнул на край пропасти. Его последний вздох принёс запах лаванды — запах материнских духов из детства. «Иди… — он указал на отца, чьи цепи теперь светились её именем, — …закончи… что… он… не смог…»
Ева прыгнула в пропасть, падая сквозь пласты лет. Отец ловил её, но его руки прошли сквозь неё, оставив на коже шрамы-даты: 2005—2025. «Прости… — его голос рассыпался ржавчиной, — …я… думал… спрятать… тебя… в другой… реальности…»
Она приземлилась на палубу «Чёрного брига», где Пятеро ждали с сетями. В руке сжимала расплавленный медальон — теперь единое сердце, бьющееся в такт прибою. «Реальность… — Ева нацепила цепь на шею, чувствуя как металл вживляется в позвонки, — …это… я… выжгу… ваши… лица… из… времени!»
Корабль дрогнул, когда медальон начал светиться. Где-то в глубине, Лиам, с телом, опутанным ржавыми корнями, засмеялся последний раз, прежде чем рассыпаться в песок с гравировкой «Круг разомкнут».
Перестрелка в пещере
Пули завыли, как чайки с крючковатыми клювами, когда двое в масках из кожи ската ворвались в пещеру. Лиам рванул Еву за пояс, и свинец продырявил его плечо, выбросив в воздух клочья карт с её ДНК. «Беги… — он швырнул её в чёрный водоворот, где вода шипела как расплавленный медальон, — …они… метят… не тебя… а…»
Ева захлебнулась криком, когда пуля с шипами морского ежа впилась в Лиама. «Метят? — она вынырнула, целясь в руку с якорем-шрамом, — Я… сама… поставлю… клеймо… на ваших… могилах!»
Маски, пропитанные нефтью, загорелись от рикошета. Один нападавший сорвал горящую кожу, обнажив лицо Блейка-младшего. «Добро пожаловать… — он плюнул фосфором, поджигая воду вокруг Евы, — …в… фамильный… крематорий…»
Лиам, истекая чернилами вместо крови, подполз к Блейку. «Твой отец… — он вцепился в якорный шрам, рванув кожу до черепа, — …кричал… когда я… выжигал… его… гены…»
Ева выстрелила в второго нападавшего, но пули проходили сквозь него, оставляя дыры с видом на 1823 год. «Призрак… — она перезаряжала пистолет зубами, рвя патронташ с гравировкой „V“, — …из… прошлой… охоты… на… Марсденов?!»
Блейк-младший, с клочьями кожи на костяшках, ударил Лиама якорем-кастетом. «Марсденов? — он плюнул обломком зуба в Еву, — Ты… ошибка… в… генеалогическом… древе… которую… мы… исправим…»
Ева нырнула, схватив со дна ржавые кандалы. «Ошибка? — она защелкнула оковы на лодыжке Блейка, топив его в собственном фосфоре, — Я… опечатка… которая… станет… вашим… некрологом!»
Призрак схватил её за волосы, вливая в уши песню китобоев 19 века. «Слышишь? — его пальцы проросли морскими лианами в её слуховые проходы, — …они… зовут… тебя… Элис…»
Лиам, с телом, просвечивающим как старый пергамент, рванул призрака за кишки-канаты. «Не… её… имя! — он поджёг себя зажигалкой, превращаясь в факел, — Беги… к… якорю… с… двумя… сердцами…»
Ева вырвалась, оставляя клочья волос в обугленных руках призрака. Лиам, объятый пламенем, обнял обоих нападавших, его голос плавился вместе с костями: «Расскажи… им… как… горел… шестой…»
Она нырнула в подводный тоннель, где на стене сиял якорь из двух сплетённых сердец. Сзади грохот взрыва выбросил волну с обломками масок и клочьями карт генов.
«Лиам… — Ева схватила якорь, режущий ладонь гранями медальонов, — …ты… сгорел… чтобы… я…»
Вода внезапно отступила, обнажив труп Блейка-младшего с выжженным на лбу номером V. Из его кармана выпал конверт с детской ладонью и надписью: «Элис Марсден. 5 лет. Подготовка к обряду».
«Нет! — Ева разорвала конверт, но отпечатки пальцев перешли на её кожу, — Я… не… их… кукла… не… их…»
Сверху упал обгоревший зуб Лиама. Она подняла его, и гравировка «VI» проступила на языке. «Да… — зуб прошептал, растворяясь в солёной воде, — …ты… конец… их… алфавита…»
Когда Ева выбралась на берег, луна освещала пять горящих кораблей на горизонте. Она прижала окровавленный медальон к уху, слыша в рёве прибоя последние слова Лиама: «Сожги… их… корни… в… своей… крови…»
Но в кулаке она сжимала волосы Блейка-младшего — из них сочилась синяя жидкость, складываясь в карту логова Пятерых. Ева вылила яд на песок, и там, где капли коснулись земли, выросли чёрные гвоздики с запахом материнских духов.
Ева выплывает на берег
Волна выплюнула Еву на берег, как недожеванный кусок мяса, оставив в горле привкус лекарств и предательства. Песок под щекой шевелился, наполненный личинками, пожирающими следы кораблекрушения. Она вытащила из кармана клочок бумаги — список имён светился в темноте, пропитанный зелёной жижей препарата Рейеса. «Блейк… Грегор… Рейес… Элиас… Марсден… — Ева прочла вслух, и каждое имя оставляло ожог на губах, — …семейный… альбом… уродов…»
Бумага зашипела, впитывая морскую соль, и проступили скрытые строки: «Этап V: Интеграция субъекта E.M. в Круг. 17.09.2025». Лекарство стекало по пальцам, оставляя на коже узоры в виде цепей ДНК. «Интеграция? — она попыталась разорвать список, но бумага ожила, обвивая запястье как пиявка, — Я… не… ваш… пазл… для…»
Сзади хрустнул ракушечник. Ева рванулась к пистолету, но пальцы слиплись от липкого препарата. «Не бойся… — из тьмы вышел призрак отца, его тело просвечивало рецептами Рейеса, — …это… просто… побочный… эффект…»
Она выстрелила в фантом. Пуля прошла навылет, разбив ампулу с надписью «Штамм V» в его груди. «Эффект? — Ева встала, сдирая с руки бумажную пиявку, оставляя кровавые буквы AB+, — Вы… вкололи… мне… целую… вселенную… боли!»
Призрак рассыпался на чёрные таблетки. Ева растоптала их каблуком, и с каждым хрустом в памяти вспыхивали кадры: детская больница, Рейес в маске берёт пункцию костного мозга, шепча: «Родословная… требует… обновления…»
«Обновления… — она подняла мокрый список, где её имя пульсировало как живое, — …вам… нужно… перезагрузиться… в… аду!»
Бумага вдруг впилась в ладонь, впрыснув дозу препарата. Зрение сузилось до тоннеля, в конце которого маячил алтарь из пяти якорей. «Элис… — голос Рейеса лился из всех трещин скал, — …последний… ингредиент…»
Ева, шатаясь, подошла к воде. В отражении её лицо распадалось на пять профилей членов Братства. «Ингредиент? — она вылила остатки лекарства в прибой, и море вскипело кислотой, — Я… не… специя… в вашем… супе… из… трупов!»
На песке замигали светящиеся буквы: «Пятый якорь — твоё сердце». Ева ударила кулаком по надписи, и костяшки засветились, как у Рейеса во время инъекций. «Сердце? — она вырвала цепочку с медальоном, кинув в волны, — Заберите… своё… дерьмовое… украшение…»
Из воды вынырнула рука с татуировкой «V» и шприцем. Ева всадила в неё последнюю пулю. Всплыли пузыри, сложившиеся в дату: завтра.
«Завтра… — она разрядила пистолет в луну, — …вы… умрёте… сегодня…»
Список имён в её кулаке вдруг воспламенился, осветив на скале вход в пещеру с пятью факелами. Запах горелой плоти смешался с ароматом материнских духов. «Маршрут… — Ева размазала пепел по лицу, как боевую раскраску, — …вашего… самоубийства…»
Когда она вошла в пещеру, волны вынесли на берег обгоревший труп Блейка. Его открытый рот был набит ракушками с шепотом: «Она… следующая… жертва…»
Но ветер унёс слова в море, где уже тонули пять теней с якорями вместо сердец.
Возвращение в отель
Дверь номера скрипела ржавыми петлями, как голос священника, вылезающий из горла мертвеца. «Твой отец… — он щёлкнул чётками, где якоря царапали друг друга, оставляя синие искры, — …украл… священный… груз… но… корабль… всегда… возвращается… в порт…» Ева вытирала морскую воду с лица, и с пальцев стекали капли, превращаясь в ртуть с гравировкой «V». «Груз? — она поймала падающую каплю, и та прожгла ладонь, как клеймо, — Вы… перевозите… трупы… в… церковных… трюмах?»
Священник встал, его сутана пахла гниющими сетями. Чётки обвили её шею, якоря впиваясь в сонную артерию. «Трупы? — он дёрнул цепь, и в висках Евы забились голоса Пятерых, — Мы… перевозим… души… а ты… билет… в… один конец…»
На стене проступили фрески: отец в рясе с якорем вместо креста крадёт шкатулку с эмбрионами. «Предатель… — священник плюнул чёрным табаком на пол, и личинки в слизи сложились в дату 2005, — …но его… плоть… дала… идеальный… сосуд…»
Ева рванулась, чётки разрезали шею, и кровь брызнула на Библию с обложкой из кожи акулы. «Сосуд? — она открыла книгу, где вместо псалмов были схемы ДНК с её фото, — Я… разобью… ваш… проклятый… графин!»
Священник схватил её руку, прижимая к странице с обрядом крещения. Чернила ожили, поползли по венам, втягивая в текст. «Исправишь… — его дыхание пахло бальзамировочным уксусом, — …как… исправляют… опечатки… огнём…»
Ева ударила лбом в переносицу, и кость хрустнула, как сухая палуба. «Огонь? — она пнула его в живот, чувствуя под башмаком движение червей-параграфов, — Я… сожгу… вашу… библию… в… аду!»
Он упал на кровать, из разорванной сутаны высыпались коралловые четки. «Ад… — священник засмеялся, вытаскивая из-под подушки якорь-стихарь, — …это… где… ты… родилась…»
Ева наступила на его горло, вдавливая чётки в кожу. «Родилась? — она увидела, как стены номера покрываются плацентой, — Я… вырвалась… из… вашей… утробы… смерти…»
Священник выдохнул облако спор, и воздух заполнился криками младенцев. «Вырвалась? — его голос теперь исходил отовсюду, даже из трещин в зеркале, — Ты… просто… сменила… пуповину… на… якорную цепь…»
Она разбила зеркало рукояткой пистолета. В осколках отражались пять священников, каждый с чётками из разных эпох. «Выкуси… — Ева собрала осколки в кулак, чувствуя как стекло режет ДНК-спирали на пальцах, — …свои… проповеди…»
Священник, истекая чёрной литургией, пополз к двери. «Иди… — он оставил за собой след из церковных свечей, горящих синим, — …к… алтарю… там… тебя… ждёт…»
Ева выстрелила в его тень. Пуля прошла сквозь дверь, оставив дыру в форме якоря. За ней открывался порт 19 века, где Пятеро грузили на корабль гробы с её именем.
«Ждёт? — она вырвала страницу из Библии с обрядом, свернув в трубочку, — Я… приду… с… огнём… вместо… молитвы…»
Но когда она вышла в коридор, все номера горели, и из огня выходили прихожане в масках с якорями. Их пение сливалось с рёвом пламени: «Аллилуйя… падшему ангелу… морских глубин…»
Ева побежала сквозь ад, чувствуя как лекарство Рейеса в крови вступает в реакцию с дымом. Её кожа покрывалась чешуёй, пальцы срастались в плавники. «Нет… — она выбила окно каблуком, бросаясь в ночь, — …я… не… ваша… рыба-мутант!»
Падая, видела как священник стоит на крыше, его чётки теперь оплетали весь отель. «Лови… — он бросил последний якорь, — …свой… крест…»
Якорь вонзился в плечо, таща ко дну. Но Ева достала зажигалку, подожгла волосы, пропитанные препаратом. Взрыв пламени разорвал цепь, а её крик смешался с воем сирен, зовущих корабли к месту последней битвы.
Ева взламывает сейф отца
Сейф отца дышал ржавым хрипом, когда Ева вгоняла лом между зубцов, пахнущих её детской кровью. «Каждые… двадцать… — металл скрипел, выплёвывая окаменелые капли её пуповинной крови, — …лет… вы… кормите… своё… чудовище…» Последний удар выбил дверь, и оттуда хлынул поток пожелтевших страниц, облепивших лицо как медузы. «2005… — она сдирала с губ лист с отпечатком ладони младенца, — …год… когда… я… стала… вашей… наживкой…»
Дневник упал к ногам, раскрывшись на записи от 16.09.2005: «Они требуют Элис. Но я подменю жертву — пусть возьмут меня. Если читаешь это…» Ева пнула книгу, но та приросла к полу корнями из спрессованных волос. «Подменю? — она рвала страницы, и из разрывов выползали пиявки с датами ритуалов, — Ты… отдал… их… моё… детство… вместо… жизни!»
Фото выскользнуло из переплёта — она в платье с якорями, отец сзади, его рука на плече как клеймо. «Прости… — подпись кровоточила акварелью из набора матери, — …за… все… выборы…» Ева прижала снимок к груди, и химикаты слёз прожгли дыру в изображении отца. «Выборы? — она швырнула фото в сейф, где оно прилипло к стенке с надписью „Жертва одобрена“, — Ты… выбрал… их… когда… назвал… меня… Элис…»
Из дневника выпал конверт с засохшей пуповиной. Внутри — письмо от Круга: «Ваша дочь идеальна. Ждём к полнолунию. Иначе раскроем вашу аферу с подменой 1985». Ева разорвала бумагу, но буквы поползли по руке, впитываясь в вены. «Афера? — она скребла кожу ломом, оставляя шрамы-даты, — Ты… подменил… их… жертву… чтобы… я… стала… хуже… чем… смерть…»
Сейф вдруг захлопнулся, отрубив фалангу пальца. Кровь брызнула на стену, сложившись в календарь: 17.09.2025 обведён в круг из якорей. «Нет! — Ева прижала окровавленную руку к дате, стирая цифры, — Я… не… встану… на… алтарь… как… та… художница…»
Из отрубленного пальца выросла лоза из морских червей. Они сплелись в экран, показывая запись: отец в ритуальном облачении ведёт слепую девочку к жертвеннику. «Элис… — голос за кадром шелестел страницами дневника, — …станет… новым… лицом… Круга…»
Ева в ярости разбила проекцию ломом. «Лицом? — она вырвала из дневника карту с координатами алтаря, — Я… сделаю… их… лица… ковром… для… своего… пути… к…»
Внезапно дневник воспламенился, огонь сложился в фигуру отца. «Прости… — пламя лизало потолок, оставляя сажевые ноты её колыбельной, — …но… это… единственный… способ…»
Она плюнула в огонь, и взрыв отбросил её к стене. «Способ? — Ева подняла обгоревшую страницу, где её детское фото слилось с портретом художницы, — Я… найду… способ… стереть… вас… из… времени…»
Сейф завыл сиреной, заполняя комнату ядовитым дымом. Ева, задыхаясь, выползла в коридор, сжимая в руке карту. На полу за ней оставался кровавый след, складывающийся в фразу: «Добро пожаловать домой, Элис».
«Домой… — она выстрелила в надпись, и пуля пробила этаж ниже, откуда донёсся стон отца из прошлого, — …это… там… где… я… сожгу… ваши… корни…»
Но когда она спустилась, там ждал только детский ботинок, заполненный пеплом. Внутри — обгоревший ярлык с её именем и датой: 17.09.2025.
Анализ списка жертв
Ева разложила фотографии жертв на полу лодочного ангара, где пахло гниющими свадебными букетами. «Брукс-Талбот… Морган-Клейн… — она пришпиливала снимки к полу гвоздями, пропитанными морской водой, — …всех… женили… на… местной… крови… как… вирус… вводят… в… организм…» Пальцы скользили по лицам невест с размытыми чертами, их улыбки стёрты прибоем времени. Внезапно ноготь зацепил край фото матери — та же причёска, что у художницы на портрете 1985. «Приезжая… — Ева прижала снимок к щеке, чувствуя под плёнкой шевеление пепла, — …значит… мишень… значит… ты… следующая… после…»
Скрип двери заставил её обернуться. В луже лунного света стоял силуэт с коробкой архивов. «Они… — голос Лиама, но рот двигался как у матери, — …выбирали… тех… кто… мог… дать… сильное… потомство…» Ева рванула кинжал, но лезвие застряло в воздухе, словнувшись о невидимую сеть родословной. «Потомство? — она схватила фото отца с новобрачными, где его рука лежала на плечах обеих, — …или… рабов… для… ваших… ритуалов… роста…»
Лиам-призрак бросил коробку. Из неё высыпались обручальные кольца с внутренней гравировкой «V». «Рост… — он наступил на кольцо матери, и металл завизжал как живой, — …требует… удобрений… из… чужих… корней…»
Ева схватила горсть колец, но они проросли ей в ладонь, превращая пальцы в ветви генеалогического древа. «Корни? — она рванула руку, оставляя на полу клочья кожи с татуировками чужаков, — Вы… прививаете… свою… мерзость… к… нашим… душам…»
В углу замигал проектор. На стене проступила запись: мать в свадебном платье с якорями вместо кружев, отец вводит ей шприц в шею. «Для силы… — его голос шипел как старая плёнка, — …нашего… ребёнка…»
Ева разбила проектор веслом. Стекло впилось в ступни, но она шла сквозь боль, подбирая осколок с кадром: мать рисует на холсте море, а за спиной Пятеро готовят нож с гравировкой «V». «Силы… — она вонзила осколок в фото отца, — …чтобы… я… стала… идеальной… жертвой…»
Из пробитой стены хлынула вода, смывая фотографии в чёрную дыру посередине комнаты. Ева полезла за ними, но дыра оказалась люком в трюм. Там, прикованная цепями к балкам, гнила лодка матери с надписью на борту: «Элис — дитя двух вод».
«Дитя… — Ева сорвала ржавый замок, и трюм заполнился криками младенцев из прошлых жертвоприношений, — …которое… утопит… вашу… выродковскую… флотилию…»
На дне трюма она нашла дневник матери. Последняя запись: «Они разрешили родить тебя, чтобы получить совершенного носителя. Прости, что не разбила эту цепь…»
Ева прижала книгу к животу, где шрам от кесарева вдруг загорелся. «Цепь? — она вырвала страницу, сделав из неё фитиль, — Я… не… носитель… я… диверсия… в… вашей… системе…»
Взрыв огня поглотил лодку, выбросив Еву на берег. В небе горели фамилии жертв, складываясь в созвездие Якоря. Она подняла обгоревший осколок дневника, где теперь чётко читалось: «Остановить их может только разорвавший круг изнутри. Убей в себе Элис».
«Нет… — Ева проглотила осколок, чувствуя как стекло режет внутренности, выжигая имя, — …убью… в себе… вас… всех…»
Вода внезапно отхлынула, обнажив кладбище кораблей. На каждом борту — свадебные флаги с её лицом. Ева достала последнее кольцо из кармана — оно плавилось, превращаясь в ключ. «Идеальный носитель? — она швырнула ключ в море, вызвав водоворот, — Я… заражу… вашу… проклятую… кровь… свободой…»
Но когда шторм стих, на песке лежал мёртвый дельфин с татуировкой «V» и её лицом. Внутри — икра с человеческими эмбрионами. Ева закопала тушу, присыпав пеплом дневника. «Рожай себе новых рабов… — она вытерла руки о прилив, — …я… иду… ломать… машину…»
Ева находит могилу матери
Могильный камень пророс морскими лишайниками, обвивающими надпись как цепи. Ева скребла ножом по датам, но под слоем извести проступали цифры: 17.09.2005. «Мореплавателя… — она ударила кулаком по эпитафии, и камень застонал, как мачта в шторм, — …или… палача… который… отдал… тебя… волнам…»
Свежие следы шин вели к кустам терновника, где висели клочья кожи с татуировкой якоря. Ева подняла окровавленный бинт — внутри сверкала игла от шприца с маркировкой Рейеса. «Приезжал… — она раздавила ампулу каблуком, и жидкость брызнула в лицо, оставляя узоры вен, — …чтобы… вколоть… посмертное… напутствие…»
Земля под могилой дёрнулась, как кожа над гноем. Ева копала ножнами, пока лезвие не стукнулось о маленький гроб-капсулу. Внутри — свадебное платье, проросшее грибами-трутовиками. «Носи… — голос матери просочился сквозь мицелий, — …это… когда… будешь… убивать… их…»
Ева прижала тлеющий рукав к груди. Споры взорвались облаком, показывая видение: мать в этом платье стоит на краю обрыва, а Пятеро стреляют в спину серебряными гарпунами. «Убивать… — Ева вдохнула споры, и её зрачки расширились, впуская призраков, — …как… ты… убила… себя… чтобы… я… родилась…»
Сзади заскрипели тормоза. Ева рванула пистолет, но пули прошли сквозь лобовое стекло машины с номером 1985-V. В салоне — кукла в её детском платье, держащая табличку: «С днём рождения, Элис. Пора домой».
«Домой… — она выстрелила в куклу, и из дырки в голове полезли морские черви, — …я… уже… в… аду… который… вы… построили…»
Черви упали на гроб-капсулу, и платье ожило, обвиснув на её плечах. Шов на талии впился в тело, сшивая кожу с тканью. «Нет! — Ева рвала ткань, но нитки были из её волос, сплетённых в детстве, — …снимите… это… проклятие…»
Из динамиков машины грянул вальс 19 века. Двери распахнулись, заливая могилу светом фар. В луче — следы шин вели прямо в открытый гроб матери. «Иди… — голос отца из радио, — …к… ней…»
Ева шагнула в свет. Фары ослепили, но она шла на звук материнского голоса: «Они стёрли даты, чтобы я вечно ждала в порту. Вырви швартовы, дочь».
Ноги провалились в гроб. Платье затянуло шнуровку, сдавливая рёбра. «Ждать… — Ева вытащила зажигалку, поджигая подол, — …вам… осталось… минуту…»
Огонь пополз вверх, пожирая грибные споры. В дыму проступил силуэт матери с ножом из коралла. «Возьми… — она вонзила клинок в ладонь Евы, — …и… разрежь… петлю…»
Кровь брызнула на камень, смывая фальшивую эпитафию. Проступили настоящие слова: «Здесь лежит бунтовщица, перерезавшая якорные канаты».
Машина взорвалась, осыпав могилу осколками с фото Пятерых. Ева собрала их в кулак, чувствуя как края режут кожу до кости. «Петлю… — она выплюнула клок дыма, смешанный с именем Элис, — …я… разорву… вашими… кишками…»
Над кладбищем пролетела стая чаек с горящими крыльями. Ева пошла по следам шин, её горящее платье оставляло на траве узоры из пепла — карту порта, где в доке ждал корабль с пятью трубами, дымящимися кровью.
Письмо матери, спрятанное в кресте
Крест в часовне скрипел на ветру, как недокрученный шуруп в крышке гроба. Ева вдавила пальцы в щель, где ржавчина пахла материнской кровью. «…убьют… когда… узнают… — обрывки письма вылезли наружу, обвив запястье как пуповина, — …спаси… нашу… девочку…» Буквы въедались в кожу, повторяя путь иглы абортария, где мать пряталась от Пятерых.
Флешбек ударил как приливная волна: мать в ржавой ванной, живот в синяках от попыток выжечь жизнь внутри. «Спи… — её пальцы дрожали на вздувшейся коже, — …пока… волны… не… проснулись…» За окном скреблись клювами чайки-соглядатаи, их крики сливались в отсчёт до родов.
Ева вытащила письмо целиком. Бумага оказалась кожей с внутренней стороны бедра матери — родимое пятно в форме якоря теперь обвивало её пальцы. «Они… почуяли… тебя… через… плаценту… — чернила из смеси йода и церковного вина расплывались при луне, — …идут… с… сетями… для… вылова… младенцев…»
Крест рухнул, обнажив нишу с колыбелью из кораллов. Внутри — бутылка с молоком, протухшим за 20 лет. «Пей… — голос матери закапал из горлышка, — …это… защитит…»
Ева разбила бутылку о надгробие. Стекло впилось в ладонь, смешав кровь с белой жижей. «Защитит? — она вылизала рану, чувствуя на языке привкус грудного вскармливания подполья, — Ты… прятала… меня… в… ядовитой… утробе…»
Из разлитого молока поднялся силуэт матери с перерезанными венами на руках. «Нет… — её призрак прижал ледяные губы к виску Евы, — …я… носила… тебя… как… бомбу… в… их… цитадель…»
Флешбек перекрутился: теперь мать рожает в трюме рыбацкой шхуны, а Пятеро ловят струйки крови в чаши. «Девочка! — Рейес тычет пальцем в окровавленный комок, — …она… дополнит… Круг…»
Ева выстрелила в призрак матери. Пуля прошла сквозь время, попав в Рейеса из прошлого. «Дополнит? — она засунула окровавленное письмо в гильзу, — Я… вырву… из… вас… куски… пока… не… останется… дырка… вместо… Круга…»
Колыбель из кораллов ожила, сомкнувшись вокруг ног. Из щелей полезли морские ежи с гравировкой имён Пятерых. «Спи… — завыл ветер словами колыбельной, — …пока… волны… не…»
Ева выдернула ногу, оставив в коралловых зубах клочья кожи. «Проснулись? — она плюнула в нишу, и слюна взорвалась синим пламенем, — Я… и есть… волна… которая… смоет… ваш… проклятый… берег…»
На пепле письма проступила карта с отметкой «Родильный дом №5». Ева раздавила ежа каблуком, вскрыв его брюхо — внутри был свёрток с её пуповиной и ключом от морга.
«Родильный дом… — она привязала пуповину к гильзе, сделав маятник, — …станет… вашим… моргом…»
Но когда она вышла, весь город светился алыми окнами — каждое складывалось в надпись «Верни Элис». Ева выстрелила в ближайший фонарь, и тьма хлынула, заливая улицы чёрным приливом. В темноте только её шрамы светились картой восстания.
Ева сталкивается с доктором Рейесом
Лаборатория Рейеса дышала через жабры вентиляционных труб, стены пульсировали как аквариумные стенки. Доктор стоял у стола с шприцем, где препарат переливался цветами яда крылатки. «Двадцать… лет… — он надавил на поршень, и капля прожгла стол, оставив дыру в 2005 год, — …мы… лечили… город… твоей… семьёй…»
Ева всадила нож в трубку с угрями-капельницами. Жидкость хлынула, смывая фотографии жертв с диагнозами «Эпидемия свободы». «Лечили? — она поймала угря, вырвав из жабр бирку с её ДНК, — Вы… вживляли… нам… паразитов… послушания…»
Рейес вонзил шприц в собственное запястье. Вены вздулись синими водорослями. «Послушание… — его зрачки расширились, показывая микроскопических Ев в пробирках, — …лучшая… вакцина… от… бунта…» Он выдохнул облако аэрозоля, и стены поползли чешуйчатыми обоями с её детскими фото.
Ева разбила окно морозильника. Трупы предыдущих жертв упали, их рты полные спорами якоря. «Вакцина? — она швырнула труп в Рейеса, — Я… заражу… вас… до… последней… клетки…»
Доктор рассмеялся, его челюсть отвалилась, превратившись в кальмара. «Клетки… — щупальца обвили её горло, впрыскивая наркоз, — …мы… заменяем… уже… двадцать…»
Ева укусила щупальце, выплюнув клочья плоти с начинкой из микрочипов. «Лет? — она вырвалась, чувствуя как препарат в воздухе кристаллизуется на коже, — Я… взорву… ваш… адвент-календарь… смерти…»
Рейес разорвал халат, обнажив грудную клетку-сейф. За рёбрами пульсировала ампула с этикеткой «Элис 2.0». «Смерть… — он вытащил ампулу, соединённую проводами с городской электросетью, — …это… перезагрузка… для…»
Ева выстрелила в провода. Искры спалили щупальца, запахло жареным планктоном. «Перезагрузки? — она подняла разбитую ампулу, где плавало существо с её лицом, — Я… удалю… вашу… программу… из… всех… душ…»
Доктор рухнул, его тело рассыпалось на пиявок с голограммами горожан. «Нельзя… — пиявки поползли к её ранам, — …удалить… основу… системы…»
Ева раздавила их каблуком, но из каждой лопнувшей особи вырывался крик младенца. «Основу? — она достала зажигалку, поджигая жидкость из шприца, — Я… сожгу… ваше… бинарное… древо… до… праха…»
Взрыв отбросил её к аквариуму с клонами. Стекла лопнули, и вода с мутантами хлынула в город. Рейес, уже полурыба, полз к люку. «Гори… — его жабры хлопали как крылья моли, — …но… город… всегда…»
Ева пригвоздила его хвост ножом к полу. «Воскреснет? — она влила в жабры весь препарат из шприца, — Тогда… я… утоплю… его… в… вашей… крови…»
Тело доктора вздулось, лопнув фонтаном икры с логотипом Круга. Ева шла по тонущему коридору, её кожа облазила, обнажая новый эпидермис с татуировкой «Вирус 2.0». Вода за спиной складывалась в фразу: «Цикл прерван. Следующая жертва — никогда».
Погоня по крышам
Крыши портовых складов дыбились чешуёй мокрой черепицы. Ева скользила по ним, как краб по днищу, её пальцы цеплялись за антенны-гарпуны. «Беги… — голос Рейеса выл из громкоговорителей маяка, — …но… везде… мои… глаза…» Сзади грохнул выстрел — пуля срикошетила от якоря-флюгера, брызнув искрами в бочку с китовым жиром.
Пламя рвануло вверх зелёным фонтаном, осветив сеть верёвок с висящими рыбьими тушами. «Глаза? — Ева перепрыгнула через огненный шквал, чувствуя как жар плавит подошвы в смоляные ласты, — …выпущу… их… на… корм… чайкам…»
Рейес вылез из люка вентиляции, его плащ горел фосфором. «Корм… — он выстрелил в трос крана, и крюк рухнул, протаранив крышу, — …твой… удел… Элис…»
Ева нырнула в пробоину, ухватившись за крюк. Падая, она врезалась в палубу рыбацкой лодки, где ржавые цепи запели от удара. «Элис… — она отшвырнула крысиный остов штурвала, — …утонула… в… ваших… враньях…»
Очередная пуля пробила бак с мазутом. Чёрная жижа хлынула, обволакивая Еву как вторую кожу. «Враньё? — Рейес спустился по горящему канату, его лицо плавилось как восковая маска, — …ты… сама… ложь… матери…»
Ева пнула бочку с причальным тросом. Бочка покатилась, разматывая петлю. «Матери… — она перевесилась за борт, где волны лизали бортовую надпись „Элис“, — …которая… выжгла… вашу… ложь… в… моей… ДНК…»
Трос захлестнул ноги Рейеса, волоча его к горящему мазуту. «ДНК… — он выстрелил в борт, и лодка зарылась носом в воду, — …перепишем… в… пламени…»
Пожар слизнул палубу, языки пламени складывались в руны Круга. Ева прыгнула на соседний катер, её волосы горели факелом. «Перепишем… — она рванула рычаг аварийного сброса, и сеть с гнилой рыбой накрыла Рейеса, — …этим… чернилами…»
Рейес рвал сеть зубами, его пальцы превращались в щупальца. «Чернила… — он выплюнул чернильную бомбу, затопив трюм ядовитой тьмой, — …твоей… судьбы…»
Ева нащупала в темноте штурвал. «Судьбы? — она развернула катер к волнорезу, где торчали арматурные зубы, — …я… вырву… их… корни…»
Таранный удар выбросил Рейеса за борт. Он ухватился за якорь, его тело начало пузыриться от контакта с водой. «Корни… — он исчез в кипящей воронке, — …прорастут… даже… в… пепле…»
Катер затонул, засасывая Еву в воронку. Она всплыла среди горящих обломков, где на каждой доске светилось её детское фото. «Прорастут? — она подожгла бензиновую плёнку, превращая залив в костёр, — …тогда… я… стану… кислотным… дождём…»
На берегу завыли сирены Круга. Ева нырнула под горящую поверхность, плывя к маяку сквозь строй мёртвых медуз с её лицом. Их щупальца тянулись к пупку, где шрам пульсировал кодом «Элис 2.0».
Лиам спасает Еву
Волна выплюнула Еву на бетонный мол, где щупальца водорослей впивались в ожоги. Лиам тащил её за воротник, след от верёвки на его шее пульсировал как вторая гортань. «Сестру… — он выбивал воду из её лёгких ударами по спине, — …они… повесили… за… попытку… сбежать… с… тобой…»
Ева вырвалась, её зубы впились в его руку, но вместо крови потекли фотоны детской спальни: две кроватки, кукла с перерезанным горлом. «Врёшь… — она выплюнула осколок воспоминания, — …я… одна…»
Лиам сорвал рубашку, обнажив шрамы-карты побега. «Одна? — он прижал её ладонь к шраму-острову на животе, — …мы… делили… утробу… пока… их… ножи… не… разрезали… нас…»
Флешбек ударил током: операционный зал, где Пятеро в масках акушеров кладут кричащих младенцев на весы с якорями вместо гирь. «Элис… — Рейес тычет в неё скальпелем, — …и… Ева… близнецы… идеальный… дуэт…»
Ева отползла к груде сетей, запутавшись в узлах с волосами сестры. «Дуэт… — она намотала на кулак пряди, пахнущие её собственным молоком, — …чтобы… мы… убивали… друг… друга… за… их… забаву…»
Лиам бросил ей нож, рукоять обмотана бинтами из детской распашонки. «Убивать… — он расстегнул манжету, показав татуировку „Элис“ на запястье, — …я… пришёл… чтобы… умереть… от… твоей… руки…»
Ева вскочила, прижимая лезвие к его следу от верёвки. «Умереть? — она прочертила кровяную линию, открыв чип под кожей, — …ты… их… радар… в… моей… плоти…»
Лиам вырвал чип, раздавив каблуком. На экране маяка вспыхнули координаты порта. «Радар… — он плюнул на осколки, — …чтобы… я… всегда… находил… тебя… как… в… утробе…»
Сирены Круга приближались. Лиам толкнул её к люку, его пальцы оставили синяки в форме отпечатков матери. «Беги… — он застегнул на ней свой плащ, пахнущий амниотической жидкостью, — …сестра…»
Ева сползла по ржавой лестнице, её ступни проваливались в ступени-ловушки. Сверху грянул выстрел. Капли крови Лиама упали ей на веки, показывая последний флешбек: они в детском бассейне, держась за руки, пока Рейес не разжимает их пальцы кислотным душем.
«Найди… — голос Лиама смешался со скрипом петли на его шее, — …наш… третий… крик…»
Ева рухнула в подвал, где на стене горела надпись детской рукой: «Элис + Ева = 1». За ней шелестели страницы сожжённого дневника сестры, склеенные в парус. «Крик… — она привязала парус к трубам, — …станет… ураганом…»
Сквозь вентиляционную решётку упал окровавленный компас Лиама. Стрелка указывала на портрет матери, где её беременный живот был зарисован тушью. Ева разбила рамку, находя внутри два пуповиных зажима — один ржавый, другой блестящий.
«Третий… — она соединила зажимы в цепь, — …не… дадим… тебе… родиться…»
Наверху грохнуло тело Лиама, сброшенное с маяка. Его рука указующе лежала на люке в полу. Ева провалилась в тоннель, где рельсы вели к свету с надписью «Родильный дом №5». Её плащ Лиама распался на мотыльков, несущих в крыльях шепот: «Одна из трёх должна уцелеть».
Ева видит фото 2005 года
Фотография выпала из рамы распятого Христа, когда Ева вонзила нож в глаза иконы. Пожелтевший снимок прилип к ладони, как медуза — отец в масляных пятнах крови вместо рясы, Рейес с шприцем-гарпуном, священник, впивающийся губами в рану на шее художницы. «Лгали… — Ева скребла ногтем по отцовскому лицу, оставляя царапины-шрамы, — …даже… ты… папа… с… твоими… проповедями… о… спасительной… буре…»
Кровь со снимка закапала на алтарь, превращаясь в морских слизней. Они ползли к дарохранительнице, где вместо облатки лежала пуповина. «Буря… — голос отца зазвучал из церковных колонок, — …нужна… чтобы… смыть… грехи… вроде… тебя…»
Ева разорвала фото, но кусок с художницей ожил — женщина подняла руку, показывая на живот, распоротый в форме якоря. «Смыть? — Ева прижала окровавленный фрагмент к своему шраму, — …ты… разрезал… её… чтобы… достать… меня… как… жемчужину… из… раковины-трупа…»
С потопа упал крест с телом Лиама. Его пальцы указывали на фреску, где отец крестил младенцев нефтью. «Жемчужину… — Лиам закашлял морской водой, смешанной с бензином, — …чтобы… вставить… в… корону… Круга…»
Ева влезла на амвон, срывая покрывало с алтаря. Под ним — стеклянный цилиндр с телом художницы в формалине. «Корона… — она ударила кулаком по стеклу, и жидкость хлынула, обжигая кожу воспоминаниями, — …из… костей… моих… нерождённых… сестёр…»
Художница открыла глаза, её зрачки — миниатюрные портреты Пятерых. «Нерождённых… — её рука выскользнула из цилиндра, вцепившись в Еву, — …но… ты… выжила… чтобы… завершить… мой… триптих…»
Флешбек ударил как прибой: отец держит её, новорождённую, над мольбертом. Кисть из её волос макает в пупок, рисуя первую букву «Элис». «Завершить… — Ева вырвалась, обдирая кожу о зубы художницы, — …значит… переписать… вашу… ложь… огнём…»
Она подожгла формалин. Пламя побежало по лужам, складываясь в фигуру отца на коленях. «Ложь? — он протянул горящие руки, — …я… дал… тебе… имя… Ева… чтобы… ты… стала… матерью… нового… мира…»
Ева пнула горящую голову, угли влетели в органные трубы. «Матерью? — звуки органа превратились в рёв сирены, — …я… вырву… матку… и… посею… в… неё… динамит…»
Своды рухнули, открыв небо в форме распятия. На перекладине висели Рейес и священник, их тела скручены в верёвку для колокола. Ева схватила верёвку, чувствуя как под кожей пульсирует фото 2005 года. «Динамит… — она раскачала колокол, снося крышу, — …взрыв… который… вы… назовёте… искуплением…»
Колокол упал, расплющив цилиндр с художницей. Ева подняла осколок стекла с её глазом внутри. «Искупление… — она вставила осколок в пупок, — …начнётся… когда… я… увижу… мир… твоими… мёртвыми… глазами…»
Сквозь дыру в куполе хлынула вода. На волне приплыл корабль с горящими парусами-фотографиями. Ева взошла на борт, её тень слилась с силуэтом отца на снимке 2005 года. В трюме мычали прикованные Пятеро, их рты зашиты её волосами. «Новый мир… — она перерезала якорный канат ножом из осколка, — …будет… плавать… на… обломках… ваших… догм…»
Корабль рванул в шторм, волны лизали бортовую надпись «Элис-Ева», стирая дефис. На горизонте горел маяк, сложенный из детских кроваток. Ева привязала к штурвалу окровавленное фото, шепча: «Ложь умрёт, когда правда научится плавать».
Решение Евы
Архивы Круга пахли маринованными секретами, полки искривлены под весом папок «Эксперимент Элис». Ева облила стеллажи маслом из лампы-утопленницы, её отражение в луже горючки дрожало с тремя лицами: ребёнка, матери, сестры. «Кошмаром… — она чиркнула зажигалкой о собственный шрам, — …вы… сами… меня… выдрессировали… быть…»
Пламя лизнуло папку с её детскими анализами. Бумага сворачивалась в мотыльков, несущих в крыльях обрывки диагнозов: «…агрессивное неприятие авторитетов… склонность к пиромании…». «Дрессировали? — Ева поймала мотылька, раздавив в кулаке пепельный смех Рейеса, — …чтобы… я… сожгла… ваши… клетки… вместе… с… документами…»
Огонь пополз по генеалогическому древу, вышитому на гобелене из человеческой кожи. «Клетки… — голос отца зазвучал из горящих узлов, — …основа… твоего… бессмертия…»
Ева сорвала гобелен, обернувшись им как саваном. «Бессмертия? — она плюнула бензином в пламя, и взрыв выжег на стене шестиконечную звезду из сажи и кораллов, — …ваш… генетический… ад… сгорит… до… праха…»
Символ засветился ультрафиолетом, обнажая под полом бассейн с кислотой. Внутри плавали клоны с её лицом, прикованные цепями к якорю. «Прах… — клоны запели хором, — …станет… удобрением… для… Элис… 3.0…»
Ева разбила топором стекло бассейна. Кислота хлынула, растворяя архивные шкафы в шипящей каше. «Удобрением? — она шагнула в поток, её кожа слазила пергаментом с татуировками Пятерых, — …я… посею… ваши… кости… в… вулканическом… пепле…»
Шестиконечная звезда вспыхнула на её лбу, прожигая череп до мозгов. Флешбек: отец в ритуальной маске вбивает гвоздь в макет города, где каждая улица — нить ДНК. «Пепле… — его голос слился с рёвом огня, — …мы… возведём… новый… храм…»
Ева вырвала гвоздь-якорь из макета. Город сложился в оригами акулы, проглотившей собственный хвост. «Храм? — она швырнула оригами в кислотную лужу, — …я… построю… маяк… из… ваших… черепов…»
Потолок рухнул, открыв небо в форме шестиконечного зрачка. Дождь из расплавленного пластика падал на Еву, запечатывая шрамы в броню. «Маяк… — она подняла руку, ловя каплю с лицом Рейеса, — …чтобы… корабли… потерянных… душ… разбились… о… вашу… ложь…»
В пепле архивов засверкали микрочипы. Ева растоптала их, но из каждого треснувшего кристалла вырывался крик младенца. «Ложь… — она собрала пепел в пустую папку „Элис“, — …станет… саваном… для… вашего… молчания…»
На выходе её остановил силуэт с лицом отца, выжженный на горящей двери. «Молчание… — дверь рухнула, освобождая тоннель с надписью „Родильный дом“, — …это… единственное… что… останется… после… тебя…»
Ева шагнула в пламя, её волосы горели фитилями. «Нет… — она распахнула папку-саван, из которой вырвалась стая пепельных чаек, — …после… меня… будет… гром…»
Чайки сложились в шестиконечную звезду, осветив город на миг до взрыва. В эпицентре горела надпись: «Кошмар только начинается».
Финал главы
Зал собраний Круга дышал жабрами кондиционеров, стены обшиты кожей с татуировками уставов. Ева вломилась через витраж с собственным распятием, осколки стекла впились в ладони как шипы тернового венца. «Следующий… — она выстрелила в потолок, и люстра-медуза рухнула, залив пол электролитом, — …встаньте… в… очередь… к… аду…»
Пятеро повернулись синхронно, их лица — маски из воска с её чертами. Первый поднял руку, обнажив под манжетой шрам в виде якоря. «Ад… — он провёл пальцем по столу, где карта города пульсировала как живой организм, — …мы… вырыли… для… тебя… ещё… в… утробе…»
Ева прыгнула на стол, проламывая каблуком район порта. Из трещины брызнула нефть, слепящая фотовспышками детства: отец вводит ей шприц с чернилами вместо вакцины. «Утробе? — она выстрелила в первый символ Круга на карте, — …я… родилась… дважды… и… оба… раза… плевала… вам… в… лица…»
Второй член достал скальпель из черепахи-пресс-папье. «Родилась… — он разрезал воздух, открывая портал в операционную 2005 года, — …чтобы… мы… могли… резать… снова…»
Ева поймала лезвие зубами, перекусив его с хрустом сахарной кости. «Резать… — она выплюнула осколки в лицо третьему члену, выбив стеклянный глаз с микрочипом внутри, — …научилась… у… ваших… жён… которые… стонали… подо… мной…»
Четвёртый хлопнул в ладоши, и кресла ожили, схватив её за лодыжки кожаными ремнями. «Стонали… — он достал пульт с кнопкой „Перезагрузка“, — …предвкушая… твой… конец… как… в… прошлом… цикле…»
Ева выстрелила в пульт, пуля прошла навылет, оставив дыру с радужным масляным пятном. «Цикл… — она перезарядила пистолет обломком собственной ключицы, вырванной ремнём, — …разорвётся… когда… я… перестреляю… ваших… богов…»
Пятый член встал, его тень слилась с картой города в проекции умирающей люстры. «Богов? — он сорвал парик, обнажив череп с гравировкой шестиконечной звезды, — …мы… сами… стали… ими… вглядись…»
Ева вскочила на спинку кресла, прицелившись в звёздный шрам. Пистолет дрожал, вспоминая как эти пальцы держали бутылочку с её первым ядом. «Страх… — она выстрелила, но пуля зависла в воздухе, расплющившись в миниатюрный якорь, — …ваше… единственное… подлинное… творение…»
Пятеро засмеялись хором, их рты раскрылись как люки, выпуская рой микроскопических Ев с крыльями моли. «Творение… — первый член поймал моль, раздавив её в кулаке с перстнем-якорем, — …обязано… служить… творцам…»
Ева выстрелила в окно-иллюминатор. Хлынувшая вода смыла Пятерых со стульев, но они встали, капли стекая по восковым лицам как по статуям. «Служить… — она прыгнула на стол переговоров, её окровавленные ступни оставляли отпечатки „Элис“ на документах, — …я… буду… на… дне… ваших… гробов…»
Пятый член достал нож с рукоятью из пуповины. «Гробов? — он воткнул клинок в стол, и здание содрогнулось, — …мы… похороним… тебя… в… памятнике… самим… себе…»
Ева выхватила нож, перерезав себе ладонь. Кровь брызнула на карту города, прожегши дыры в районах, отмеченных символами Круга. «Памятнике… — она упала на колени, сжимая пистолет с последним патроном, — …из… пепла… я… вылеплю… ваше… проклятие…»
Пятеро окружили её, их тени сплелись в шестиконечную звезду на потолке. «Проклятие… — они протянули руки с кольцами-якорями, — …это… бессмертие… которое… мы… тебе… подарили…»
Ева всадила последнюю пулю в газовую трубу. Взрыв вырвал стены, огненный смерч поднял Пятерых к чёрному небу. «Бессмертие… — она ухватилась за обломок люстры, в глазах горел отражённый ад, — …вам… понадобится… чтобы… пережить… меня…»
Пламя слизало последние буквы устава на стенах. Пятеро парили в огненном вихре, их восковые лица текли, обнажая черепа с гравировкой «Элис 3.0». Ева выпустила люстру, падая в провал между этажами, её крик смешался с рёвом огня: «Кто следующий?!»
Вспышка ослепила город на миг. Когда дым рассеялся, на обугленном столе догорала последняя строка протокола: «Пять пар глаз отразили пламя. Ни в одном — страха».
Глава 4: Отцы и дочери
Ева находит замаскированную комнату в отцовском доме
Пыль с якорей-трофеев осыпалась на руку Евы, когда она нащупала за китовым позвонком трещину в панели. Стена отъехала с скрипом ржавых шарниров, обнажив воздух, густой от запаха формалина и морской соли. «Круг… — она прошептала, читая выцветшую надпись на ржавой табличке, — …пап… что… ты… вырастил… во… тьме… за… своей… праведностью…»
Лабораторию освещала люстра из колб с голубоватой жидкостью, где плавали глаза — десятки пар, следящих за каждым шагом. На стене карта маяка обрастала фотографиями: девушки с распоротыми животами, их руки сложены в знак якоря на окровавленных простынях. «Вырастил… — Ева сорвала с доски схему с пометкой „Элис-2.0“, — …чтобы… привязать… к… дну… как… этих… утопленниц…»
Стол ломился от журналов наблюдений. Раскрытый дневник отца замер на дате «16.09.2005», страницы слиплись от бурой субстанции. «Утопленниц… — её палец провалился в дыру от пули на фотографии художницы, — …чья… смерть… была… моим… днём… рождения…»
«Эксперимент требует свежей матрицы» — почерк отца вывел строку, прорастая кристаллами соли по краям страницы. «Если Элис не выживет после кесарева, используем близнеца. Пуповину сохранить для…»
Ева схватила колбу с плавающей пуповиной, её пальцы оставили жирные отпечатки на стекле. «Матрицы… — жидкость забурлила, вытравливая на стенках её лицо, — …ты… вырезал… нас… как… рыбу… для… своего… сатанинского… улова…»
На полке грохнула банка с эмбрионом в янтарной смоле. Стеклянный глазок покатился под стол, освещая спрятанный ящик с плёнками. Проектор заскрипел, выбросив на стену кадр: отец в окровавленном фартуке держит двух младенцев над телом художницы. «Улова… — Ева разбила колбу о пол, смрад гниющей плаценты ударил в нос, — …чтобы… ваша… секта… пожирала… наши… души… как… наживку…»
Она рванула цепь аварийного душа. Вода хлынула, смывая фото со стен в кровавую кашу под ногами. «Души… — Ева топтала снимки, её сапоги прилипали к глазам жертв, — …вы… превратили… в… сети… для… ловли… демонов…»
В углу замигал аппарат с киноплёнкой. На экране ожил отец: «Ева, если ты это видишь — ты готова стать сосудом. Мы начнём завтра». Его рука протягивала шприц с чёрной жидкостью через годы прямо в её вену.
«Сосуд? — она перерезала провод динамика ножом для вскрытия писем, — …я… разобью… вас… вдребезги… и… из… осколков… сложу… своё… лицо…»
Дневник захлопнулся от сквозняка, выбросив конверт с прядью волос художницы. Ева приложила их к своей чёлке — совпадение до миллиметра. «Лицо… — она вырвала страницы с датой своей мнимой смерти, — …которое… вы… украли… у… матери… я… верну… через… пепел…»
Сирена маяка пробила стены, свет вращался, проецируя через колбы тень Пятерых на потолке. Ева завернула дневник в карту маяка, её пальцы почернели от плесени с обратной стороны фото. «Пепел… — она плюнула на кнопку уничтожения архивов, — …в… котором… вы… задохнётесь… как… в… утробе…»
Взрывчатка с детонатором вместо пустышки лежала в ящике с пометкой «Элис-1.0». Ева вставила провода в розетку с символом Круга, шепча: «Рождение всегда начинается с крика. Ваш будет последним».
Чтение дневника отца
Страницы дневника липли к пальцам как свежие струпья, чернила расплывались от её дыхания там, где отец выводил дрожащими буквами: «16 сентября. Они держали пистолет у живота Лоры. Сказали выбрать — чья кровь заполнит пробирки: матери или дочери. Как отец…» Ева впилась ногтями в пропуск между словами, выковыривая засохшие крупинки под кожей художницы. «…я… не… мог… — она прошипела, сдирая верхний слой бумаги, где под фразой проступили настоящие строки: — …дать… умереть… проекту… Элис…»
Дневник вырвался из рук, раскрывшись на странице с приклеенным лепестком розы из Лориной могилы. Отец писал поверх засохших жилок: «Прости, что назвал тебя Евой. Это они потребовали стереть её имя. Каждый раз, когда ты плакала в колыбели, я слышал, как Лора скребётся в крышке гроба».
«Скребётся… — Ева прижала ладонь к стене, где обои пузырились от плесени в форме детских ладоней, — …потому… что… ты… заживо… похоронил… наше… материнство…»
Флешбек впился в виски запахом скипидара. Отец в алтарном дыму швыряет в костёр холст с беременной Лорой. Краска взрывалась синими прожилками, её лицо плавилось, обнажая череп с гравировкой «Элис 1.0». «Лучше уж пепел, чем их эксперимент» — его шёпот смешался с треском горящего мазка, где Евин эмбриональный силуэт тянул ручки к дыму.
«Эксперимент… — Ева схватила горящую страницу дневника, но пламя обожгло узором якоря на запястье, — …в… котором… ты… сжёг… её… душу… чтобы… слепить… мою… из… пепла…»
Слёзы отца с флешбека упали на текущую дату в дневнике, прожегшие дыру в сентябре 2005. Сквозь неё проглянула фотография: новорождённая в инкубаторе с электродами вместо пуповины. «Они вживили чип через родничок» — почерк Рейеса выполз на поля, его буквы извивались глистами.
«Слепил… — Ева вдавила фото в свечной воск, создавая посмертную маску Лоры, — …чтобы… я… горела… вместо… неё… на… алтаре… вашей… науки…»
Из дымохода ворвался ветер с пеплом. Он выстроил на столе мираж: отец моет руки в раковине из ракушек, где вода розовеет от Лориной крови. «Я выбрал тебя, но они всё равно убили её» — его голос прозвучал из крана, ржавые капли повторили: «…убили… убили… убили…»
Ева разбила зеркало над раковиной. Осколки сложились в мозаику: детская кроватка в часовне, прикованная цепями к алтарю. «Выбрал… — она протаранила кулаком мозаику, смешав стекло с костями Лоры из флешбека, — …чтобы… я… стала… их… мессией… а… ты… — …Иудой…»
Дневник взвыл сиреной, страницы захлопывались, режа пальцы как гильотина. На последней фотографии отец целует крест с капсулой яда. «Прости, что не смог быть отцом. Стань лучше, чем мы» — надпись выступила кровью Лоры, когда Ева прижала фото к грудной клетке, чувствуя как чип под ключицей отзывается жгучей болью.
«Лучше… — она швырнула дневник в чрево печи, где горели тени Пятерых, — …я… стану… пожаром… который… вы… не… сможете… крестить…»
Пламя выплюнуло обугленную страницу. Строки отца теперь читались как заклинание: «Ева родится из пепла Лоры. Аминь». Она растерла пепел между пальцев, рисуя на стене якорь из собственной крови. «Аминь, папа. Я приду за твоим благословением. С факелом вместо свечи».
Ева обнаруживает плёнку 2005 года
Плёночный проектор жужжал осиным гнездом в грудной клетке Евы, когда она вставляла кассету с меткой «Уничтожить до просмотра». Экран из простыни художницы колыхался, вшитые волосы Лоры цепляли свет. «Спрячь…» — голос отца на записи скрипел как несмазанный шарнир. На плёнке он вручал Лоре ключ-якорь, обмотанный её же прядью. «…они… убьют… нас… обоих… если… найдут… чертежи…»
Лора прижала ключ к животу, где под платьем угадывался семимесячный бугор. «А ребёнок? — её рука дрожала, заслоняя объектив, — …они… не… тронут… девочку… если… я… отдам…»
За кадром грохнула дверь. Отец рванул Лору за рукав, и в угол кадра вплыла двухлетняя Ева с корабликом из газеты. «Девочку… — он выхватил ножницы, отрезая локон Лоры, — …назовут… Евой… чтобы… стереть… тебя… из… памяти…»
Маленькая Ева на экране тыкала корабликом в лужу чая. «Ма-ма? — капля упала на газетный парус, размыв заголовок „Художница пропала без вести“, — …по… игра…?»
Лора рухнула на колени, обвивая дочь руками с перебинтованными пальцами. «Не отдам… — её шёпот перекрыл гул моторов за окном, — …слышишь… я… научу… тебя… рисовать… штормы… которые… смоют… их… маяки…»
Отец вырвал Еву из объятий, его тень на стене стала когтистой птицей. «Рисовать… — он швырнул в Лору свёрток с деньгами, — …ты… будешь… кровью… на… стенах… морга…»
Экран погас. Ева вжала ладони в глаза, но образ кораблика въелся в сетчатку. Она нащупала в кармане настоящий ключ-якорь — тот самый, с кадра. «Смоют… — она прошептала, вставляя ключ в проектор, — …но… я… построю… корабль… из… обломков… вашей… лжи…»
Механизм взвыл, выплёвывая спрятанную внутри микроплёнку. Увеличение показало: на столе за Лорой лежал рисунок — маяк, пронзённый якорем. В углу детский почерк выводил «Элис», обведённое в сердечко.
«Научи… — Ева сорвала простыню-экран, обернувшись в неё как в саван, — …и… я… нарисую… твоё… воскрешение… кровью… их… сердец…»
С потолка упал кораблик — тот самый, газетный, сохранившийся за двадцать лет. На парусе проступили свежие капли: её слёзы растворяли слова «Круг спасения» в «Круг проклятия».
«Мама… — Ева запустила кораблик в лужу из разлитого формалина, — …смотри… я… уже… плыву… к… твоему… маяку…»
Вспышка кинопроектора выжгла на стене тень Пятерых. Их пальцы сплелись в якорь над плывущим корабликом. Ева раздавила лампу каблуком, в темноте зазвучал голос Лоры с плёнки: «Рисуй пожар, дочка. Пусть их океан станет топливом».
Она подожгла плёнку. В дыму горели кадры: отец плачет над чертежами, Лора рисует якорь на стене камеры, маленькая Ева запускает кораблик в кровавую лужу. «Топливо… — Ева поймала пепел, высыпая его в ключ-якорь, — …я… возьму… из… ваших… слёз…»
На рассвете она вышла к морю, держа в кулаке спёкшийся ключ. Волны лизали берег в ритме голоса с плёнки: «…убьют… нас… обоих…» Ева швырнула ключ в прибой. «Тогда умрём вместе, мама. Но сначала — сожжём их дотла».
Вода выбросила обратно кораблик. На пропитанном солью парусе горела новая надпись: «Элис-Ева. Крушение начнётся в полночь».
Конфликт с Лиамом
Стекло фотоаппарата вонзилось в ладонь Евы, когда она вмазала им по стене рядом с Лиамом. Осколки кассеты высыпались как конфетти с её шестилетия, запечатлённого на выпавшем фото: Лора обнимает беременную женщину, их животы соприкасаются в форме восьмёрки. «Молчал?! — Ева подобрала осколок с кадром, где Лиам в дверном проёме держит окровавленные ножницы, — …потому… что… резал… пуповину… между… мной… и… правдой?!»
Лиам вытер кровь с губ, его сережка-якорь зацепилась за гвоздь в стене с висящими негативами. «Спас… — он плюнул кровавым слюдяком на фото беременных, — …твой… отец… отдал… их… Лору… чтобы… ты… дышала… а… не… гнила… в… пробирке…»
Ева наступила на фотографию, плёнка прилипла к подошве, впечатывая образ матери в трещины паркета. «Дышала? — она разорвала рубашку Лиама, обнажив шрам в виде шестиконечной звезды над сердцем, — …а… это… метка… тех… кто… выкачал… воздух… из… её… лёгких…»
Лиам схватил её за запястье, вжимая в стену под фото Лоры с распоротым холстом вместо живота. «Лёгкие… — его дыхание пахло йодом из морга, где он подчищал следы Круга, — …они… наполнили… водой… когда… она… попыталась… сбежать… с… тобой…»
Флешбек ударил запахом соли. Маленькая Ева в спасательном жилете из газет, Лора застряла в иллюминаторе, её пальцы рвутся к дочери сквозь поток воды. «Сбежать… — Ева вырвалась, сломав рамку с фото утопленницы из Круга, — …но… ты… приковал… её… якорем… ко… дну…»
Лиам вытащил из кармана ампулу с надписью «Элис-экстренная эвакуация». «Якорь… — он разбил ампулу об пол, фиолетовый дым выкристаллизовал их старую переписку в воздухе, — …удерживал… тебя… на… плаву… когда… отец… хотел… утопить…»
Письма плясали в дыму: «Лиам, она начинает вспоминать. Убери фото из архива» — почерк Рейеса проступал сквозь пелену. Ева схватила висящую в воздухе страницу, но чернила стекали, образуя лужицу с лицом Лоры. «Утопить… — она окунула пальцы в чернила, рисуя на стене цепь из якорей, — …значит… ты… мой… спаситель… или… надзиратель…»
Лиам сорвал со шеи цепочку с ключом-якорем, швырнув к её ногам. «Надзиратель… — он распахнул дверь в ванную, где вёрёвка от душа свисала петлёй, — …был… бы… проще… чем… смотреть… как… ты… гробишь… себя… местью…»
Ева подняла ключ, ощущая как он жжёт ладонь родимым пятном в форме эмбриона. В зеркале за спиной Лиама отразилась Лора, качающая пустую колыбель. «Месть… — она вогнала ключ в трещину между плитками, где плескалась подземная река, — …или… спасательный… круг… для… той… девочки… с… корабликом…»
Фото беременных всплыло на поверхность воды, обернувшись обёрткой от конфеты 2005 года. Лиам подобрал мокрую бумажку с детской надписью: «Мама и тётя Лора. Сохранить навсегда». «Кораблик… — он развернул обёртку, показывая схему побега с острова Круга, — …плывёт… только… если… отпустить… якорь…»
Вода поднялась до колен, унося осколки фотоаппарата в сток. Ева схватила Лиама за ворот, их отражения сплелись в фото 2003 года, где они оба — дети, лепящие замок из пепла. «Отпустить… — она прижала окровавленный осколок к его яремной вене, — …значит… дать… им… смыть… всё…»
Лиам выдохнул пузырь воздуха с детской перламутровой пустышкой внутри. «Смоет… — он сунул ей в карман аварийный маячок с координатами Лориной могилы, — …но… грязь… всегда… оседает… на… дне…»
Ева вышла, хлопнув дверью так, что со стены упал последний кадр: Лиам в морге закрывает глаза Лоре, её рука сжимает ключ-якорь. На обороте детская надпись: «Прости, что не смог стать твоим якорем. Стань маяком». Дождь смывал слова, пока она шла к порту, сжимая в кармане ключ, проросший ржавыми корнями в кожу.
Анализ ДНК
Пробирка с волосами Марсден звенела о мрамор стола, как костяшка домино в цепочке её ДНК. Ева вставила образец в секвенатор, чьи щупальца-провода всосались в розетку с символом Круга. «Сравнение… — она оторвала прядь своих волос, корни заструились кровью от резкого движения, — …покажет… кто… я… искра… или… пепел… вашего… костра…»
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.