Бесплатный фрагмент - Ключ от саркофага Евы

ИСПОВЕДЬ ПОВЕРЖЕННОГО

«…солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются».

(Евангелие от Матфея, 24:29)

«Кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил»

(Первое послание Иоанна, 3:8)

«И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним»

(Откровение Иоанна Богослова, 12:9)

В этот зимний вечер я чувствовал себя одновременно удачливым и невезучим. На сотни километров вокруг — пустынная мексиканская равнина, и, кажется, угораздило именно меня остаться здесь одному, когда машина внезапно заглохла. Я едва мог поверить: всего три дня назад прошёл техосмотр, мастер уверял, что машина в отличном состоянии, говорил, что неполадки мне долго не грозят. И всё же… Упрямый мотор не отзывался ни на ключ зажигания, ни на мои попытки завести машину с толкача, ни даже на крепкие выражения, которые я выплёскивал в пустоту, будто подогреваемые этой неожиданной ситуацией. Словно издеваясь, «Фольксваген» немо говорил мне, что он, мол, стандарт надёжности, но только на словах, ведь на деле он не хотел сдвинуться с места. В ту минуту я вспомнил, как в юности видел, что «Жигули» заводили простым ударом по капоту — и вдруг почти поверил в это волшебство.

Но были и хорошие новости: по навигатору я увидел, что в километре впереди был придорожный мотель, где останавливались водители, дальнобойщики, а также такие же несчастные туристы, которых эта пустыня, видно, часто застигала врасплох. Несмотря на желание остаться в машине и попытаться отогреть её своими мыслями, ночевать прямо здесь не входило в мои планы. Прихватив сумку с ноутбуком, я покинул «Фольксваген» и направился в сторону мотеля, где надеялся найти помощь, ужин и, если повезет, ночлег. Надеялся также, что «мастер-карт» здесь будет кстати — наличных мексиканских песо у меня было маловато.

А вокруг раскинулась удивительная природа мексиканской пустыни, к которой я, погружённый в свои мысли, начал присматриваться. Ночь была ясной и безмятежной; звёзды ярко мерцали, словно алмазы, раскиданные по чернильно-тёмному небу, а Млечный путь словно проливался лентой света. Ветер прохаживался по дороге и дюнам, задевая сухую траву и изредка завывая, но это не вызывало во мне тревоги — наоборот, было в этом какое-то дикое очарование. Луна, достаточно яркая, позволяла различать контуры дороги, так что фонарик, спрятанный в кармане, мне пока не понадобился. Ни одного автомобиля, ни проблеска фары, ни единого звука зверя или птичьего крыла. Всё словно застыло, будто этот ночной пейзаж с дюнами и звёздами был создан специально для меня и охранял тайну мексиканской пустыни, которая принимала своего очередного гостя на ночлег.

Хотя, подойдя ближе, я заметил, что мотель вовсе не был таким мрачным и заброшенным, как можно было ожидать в глубине пустыни. Он светился, будто оазис среди равнин, окна искрились светом, а вывески и рекламные щиты сияли яркими неоновыми огнями. Особенно бросалась в глаза красная неоновая эмблема над входом, которая смотрела прямо на дорогу, как огромный горящий глаз. Слова «Los Derrotados» — название заведения — вывеска выписывала четкими, но непонятными буквами. Но в такую ночь это не имело особого значения. Главное — были ли здесь удобные кровати, еда и хотя бы немного вина, чтобы согреться после ночного пути.

Внутри за стойкой сидел типичный представитель местного населения — невысокий, коренастый мужчина лет шестидесяти, на голове у него было сомбреро, а лицо пересекали глубокие морщины, выдающие не только возраст, но и мудрость. Он встретил меня с широкой улыбкой и доброжелательностью, приветливо кивнув:

— Good evening, sir. How can I help you? (Доброй ночи, сеньор. Чем могу быть полезен?)

Его английский был не безупречен, но вполне понятен. Мой же, пусть и с акцентом, вполне позволял объясниться, ведь в школе и университете я кое-чему научился.

— Мне нужен номер на ночь.

— Конечно, — кивнул мужчина, сняв с доски ключ с номером тридцать три и протягивая мне. — Your room is thirty-three… Hot water, towel, and bed linens are all there. Phone too. (Ваш номер тридцать три… Горячая вода, полотенце и белье все там. Телефон тоже).

— Кредитки принимаете?

— Yes, no problem. (Да. Нет проблем)

После расчета, возвращая карту в кошелек, я спросил:

— А поблизости есть автомастерская? Моя машина заглохла где-то в километре отсюда… «Фольксваген-Пассат».

Мужчина зевнул, будто мастерская в такой местности была редкостью.

— Мастерской нет в радиусе семидесяти километров, сеньор, но не волнуйтесь, мой сын Хорхе — автомеханик. Завтра утром он осмотрит ваши «колеса» и починит. Если проблема не серьезная, то справится с помощью наших инструментов. Если же что-то более серьезное, придется вызвать эвакуатор.

Обнадеженный, я кивнул.

— А поужинать где можно?

— При мотеле есть кафе. Загляните туда — еда там отличная, моя жена Хуанита готовит. Она даже конкурс по мексиканской кухне выиграла. А наш младший сын Педро работает там барменом.

Поблагодарив, я поднялся в свои апартаменты. Номер был довольно простым, но вполне приличным. Никакой роскоши — да и не требовалось; мне хотелось только горячего душа и чистого полотенца, и это здесь было. Искупавшись, я надел чистую одежду и направился в кафе.

Кафе, соединенное с мотелем общей стеной, было освещено приглушённым светом и находилось ближе к дороге, где среди прочих машин на стоянке виднелись два грузовика, минивэн и старенький пикап. Внутри царила оживленная атмосфера. Несколько посетителей обедали, другие, потягивая пиво, смотрели бейсбольный матч по телевизору, а пара мужчин в ковбойских шляпах и сапогах, вероятно техасцы, играли в бильярд.

За барной стойкой стоял молодой симпатичный парень с тёмными волосами и лёгкой щетиной, вероятно, Педро, которого мне и описал хозяин. Он ловко подавал еду через небольшое окно, открывал бутылки, пробивая чеки на кассовом аппарате. Увидев меня, он сразу определил во мне иностранца и приветствовал на английском:

— What would you like, sir? (Чего изволите, сэр?)

— Что у вас есть на ужин?

— Mexican food, sir. Would you like meat, potatoes, salad? (Мексиканскую пищу, сэр. Хотите мясо, картофель, салат?)

— Острые блюда есть?

— Of course. (Конечно)

— Подойдет. И кофе, пожалуйста.

— Sure thing. Please, have a seat, while we prepare your order. Don’t worry, it won’t take long. We use semi-prepared foods, so the microwave will make it fast. (Будет сделано. Вы пока можете сесть, пока заказ выполним. Не беспокойтесь, это не займет много времени. У нас полуфабрикаты, на микроволновке все быстро сделаем.)

Я кивнул и занял столик, ожидая, пока мне подадут обещанный горячий ужин.

Я кивнул, окинув взглядом кафе, и стал искать место, где можно было бы спокойно расположиться. Шум от телевизора, где шел бейсбольный матч, заглушал другие звуки, и он гремел настолько, что не хотелось садиться в той части зала. Немного дальше, за бильярдным столом, двое мужчин в ковбойских шляпах азартно стучали киями, перемежая свою игру сочными ругательствами на смеси английского и испанского. Наблюдать за этим было бы интересно, но не сегодня — мне хотелось тишины и одиночества, чтобы просто смотреть в окно и думать о своем. В самом углу, у окна, где плафон светил приглушённым теплым светом, я заметил пустой столик — на первый взгляд, идеальное место.

Подходя ближе, я увидел, что место уже занято: в тени сидел мужчина в слегка помятой, небрежной одежде, из-за которой я сначала его не заметил. Он выглядел как человек, которого встречаешь далеко не каждый день. На его лице, обрамленном небольшой бородой и длинными, собранными в узелок волосами, проступали глубокие морщины и несколько заметных шрамов на щеках, как напоминания о событиях, оставшихся в прошлом. Носил он одежду скорее европейского покроя — джинсы, серый плащ и мятую красную рубашку, которая выглядела так, словно её уже много раз таскали в дороге. Руки у него были сухие и жилистые, но ясно показывали, что их обладатель был крепким, хотя и невысоким.

Его взгляд задержал моё внимание. Казалось, передо мной не был ни пьяница, ни наркоман, ни случайный бродяга, хотя он и потягивал из стаканчика текилу с неторопливостью и сосредоточенностью человека, привыкшего пить в одиночку. В его глазах читалась удивительная мудрость и грусть, словно он нёс на себе груз ответственности, от которой не мог избавиться. Единственное, что слегка смущало — это иногда вспыхивающий в его зрачках красный отсвет, будто внутри включалась крошечная лампочка. От этого казалось, что он видит сквозь время, или знает что-то, что недоступно другим.

— ¿No le molesto? Oh, disculpe, tal vez usted no hable inglés… Yo hablo español, pero no muy bien, — произнес я, чтобы не обидеть его, если он окажется не англоговорящим.

— I speak English, don’t trouble yourself with Spanish, — спокойно ответил он. Голос был глубокий и слегка хриплый, как у человека, привыкшего долго находиться один на один с собой. — Но у вас акцент, явно английский не ваш родной. Кто вы?

— Я узбек… Хотя вряд ли вы знаете, откуда это, — ответил я с улыбкой.

— Узбекистан, республика в Центральной Азии, — блеснул эрудицией незнакомец. — Мен узбек тилини биламан, — добавил он, переходя на мой родной язык. Эта фраза поразила меня. Я удивленно выдохнул:

— Ох, откуда?

Это было неожиданно и даже немного невероятно. Здесь, за тысячи километров от дома, встретить человека, прекрасно говорившего на узбекском, было словно чудо. В Мексике, как и в южных штатах США, лишь один человек из десяти тысяч, вероятно, знал координаты моей страны и, тем более, мог бы что-то рассказать об Узбекистане.

— Не гадайте — бесполезно, — усмехнулся он, будто читая мои мысли. — Я знаю много языков, многие из которых уже давно мертвы.

Мне стало любопытно:

— Латинский тоже?

Когда-то я учил его на историческом факультете и знал, что это язык сложный, с громоздкой грамматикой, и довольно труден для изучения.

— Латинский тоже, — кивнул он. — Арамейский — мой родной язык. Хотя, если точнее, протоарамейский, который знали Адам и Ева. Это язык с сотнями миллионов слов, недоступных сейчас даже для самого человечества. Но первые люди были безграмотны и знали лишь небольшую часть его.

Слова мужчины прозвучали так, что я не мог понять, шутит он или говорит всерьез. Протоарамейский? Мне казалось, что такое название больше подходит какому-нибудь древнему мифу. Но желание продолжить разговор пересилило скепсис:

— Может, просто арамейский? Это же библейский язык, и, насколько я помню, он тоже считается мертвым.

— Ну, хорошо, будем говорить об арамейском, — согласился он, мягко улыбаясь. — Нет, Санжар, он не совсем мертв. В некоторых сирийских деревнях до сих пор говорят на арамейском, хоть язык и изменился, пополнился новыми словами и значениями. Я Кан, и, несмотря на то, что я не мексиканец, прожил здесь долго. Эта земля что-то значит для меня, напоминает о прошлом, — он немного откинулся назад, задумавшись.

— Я Санжар, Санжар Аброров, — представился я.

— Чем вы занимаетесь, Санжар?

— Я этнограф, доцент, занимаюсь изучением культур Центральной Америки. Живу в Ташкенте, приехал сюда по проекту. Один швейцарский фонд выделил мне грант, вот я и здесь, — объяснил я, ощущая, как радость от неожиданного знакомства вытесняет усталость. — Направлялся в университет, где по контракту проживаю, и застрял здесь… Сегодня просто день неудач. Сначала директор музея отказал мне в изучении древних свитков майя из-за того, что у меня якобы просрочена рекомендательная бумага. Затем мексиканские полицейские чуть было не забрали паспорт, решив, что он поддельный — такие идиоты, понятия не имели, что такое Узбекистан. А в довершение машина заглохла прямо здесь, в километре отсюда.

Я посмотрел за окно: мексиканская пустыня простиралась перед нами. Песчаные дюны перемежались с сухой колючей травой и кактусами, издалека казавшимися призраками в серебристом лунном свете. Молочно-белая Луна словно мерцала над бесплодной равниной, создавая волнующую атмосферу тишины и заброшенности. Ветер поднимал песчаную взвесь и уносил её прочь, оставляя на песке едва заметные линии, которые исчезали так же внезапно, как и появлялись. Место казалось отдалённым от суеты и бегства времени.

— Да, для вас сегодня явно невезучий день, — тихо согласился Кан, переводя взгляд в сторону. — Хотя любой другой мог бы стать таким же. Но именно этот день для меня стал роковым. Именно он определил мою судьбу. Возможно, у вас в жизни такого не случалось…

— Почему? — спросил я, заинтригованный его словами.

Кан посмотрел на меня пристально и спросил:

— Вы какую веру исповедуете?.. Ах, из Центральной Азии, значит, ислам.

— Увы, не все жители этого региона мусульмане, — улыбнувшись, поправил его я. — Я родился в семье коммунистов, так что… не верю. Не обессудьте.

Кан кивнул с пониманием.

— Ага, атеист. Это хорошо.

— Почему?

— Легче будет понять меня. Верующие склонны судить из позиции догм, не готовы принять иное, особенно если это противоречит писаниям или религиозным установкам. Атеист же способен быть нейтральным слушателем, который либо согласится, либо нет, но не станет спорить, опираясь на каноны, касающиеся, скажем, событий шеститысячелетней давности.

— А что произошло тогда — шестьдесят веков назад?

Кан отвел взгляд в окно, где Луна освещала печальный пустынный пейзаж.

— Это был цветущий край. — Он взмахнул рукой в сторону, будто указывая на место, где раньше процветала жизнь. — Великолепные деревья, реки с чистейшей водой, изумительной красоты цветы и мягкий климат… Рай, почти рай.

— И почему всё это исчезло? Экологическая катастрофа? — предположил я, — Что-то вроде того, что уничтожило динозавров миллионы лет назад? Тогда ведь тоже вымерло почти всё живое…

Я живо представил, как огромный астероид с грохотом врезается в землю, расплескивая по сторонам пылающую лаву и каменные обломки. Небо темнеет от дыма и пепла, а на месте плодородных земель остаётся лишь пустыня, выжженная до последнего корня, словно природа стерла сама себя с лица земли, погрузив этот край в вечную пустоту.

Но Кан лишь покачал головой с легкой усмешкой, и его зрачки, словно лампочки, вдруг вспыхнули ярко-красным светом. Я невольно поёжился. В этих горящих зрачках было что-то неестественное, холодное и пугающее, как неоновый глаз на вывеске «Los derrotados», который я заметил над дверью кафе. Такой же чуждый свет, манящий и тревожный, словно из другого мира.

— Нет, это была не катастрофа природного характера, — продолжил он. — Не астероид, не извержение вулкана, не потоп… Это была война.

— Война? Шесть тысяч лет назад? — удивился я, пытаясь осмыслить его слова. — Кто же тогда мог воевать? Как можно было превратить цветущий край в пустыню? Атомного оружия ведь у людей не было… Или, может быть, вы говорите о пришельцах? Ведь уфологи часто строят теории о древних войнах с инопланетянами.

Кан хрипло рассмеялся. Но в этом смехе звучала печаль. Он продолжал медленно тянуть текилу, взгляд его помрачнел, словно погружаясь в память о событиях далекого прошлого. С каждой каплей, словно с каждым глотком своих мыслей, он возвращался в этот ушедший, но для него еще живой мир. Его руки слегка дрожали, обнажая венозные дорожки, словно следы прожитых лет. Мужчина выглядел мрачным и задумчивым, его взгляд скользил по пустому бокалу, но, казалось, видел он сейчас не его, а то далекое прошлое, покрытое пылью времени.

— Нет, воевали не люди, а ангелы. — Кан произнес это тихо, почти шепотом, и посмотрел на меня с неким грустным сожалением.

— Ангелы? — переспросил я, настороженно следя за выражением его лица. Мне показалось, что он затеял какую-то странную игру, но вид Кана говорил об обратном. Он был серьёзен, как никогда, его взгляд не дрогнул, не колебался в сомнении. Казалось, он вот-вот раскроет мне нечто по-настоящему древнее и страшное, то, что знал только он.

В этот момент к нам подошла женщина, видимо, супруга того самого хотельера в сомбреро. Она была стройной, но с легкой полнотой, свойственной жительницам этих мест, ее длинные черные волосы были заплетены в косу, а глаза излучали тепло и спокойствие. Одетая в простую, но яркую блузку с вышивкой и длинную юбку, она держала поднос с чашкой ароматного кофе, небольшим блюдцем с сахаром и долькой лимона. Она улыбнулась — в этой улыбке было что-то материнское и гостеприимное. Педро выполнил первую часть моего заказа. Что же касалось горячего…

— La cena estará lista en unos diez minutos, señor (Ужин будет готов через десять минут, сэр), — мягко проговорила она с лёгким акцентом и доброжелательной улыбкой. — Espero que no tenga prisa (Надеюсь, вы не торопитесь).

— Muchas gracias, señora (Большое спасибо, сеньора), — поблагодарил я, почувствовав легкий аромат кофе, наполнивший воздух. — Нет, не тороплюсь, я тут до утра.

Добавив в чашку сахарный кубик и немного лимона, я размешал его ложкой и сделал первый глоток. Кофе оказался довольно крепким, с насыщенным, горьковато-цитрусовым послевкусием. Я непроизвольно улыбнулся: вкус был свежим и обволакивающим, как будто он отражал саму суть этого вечера в мексиканской пустыне.

Когда женщина отошла, Кан снова тихо произнес:

— Да, ангелы…

Я не смог сдержаться и с любопытством спросил:

— Откуда вы это знаете? Ведь ни в Библии, ни в других религиозных текстах ничего подобного не описано.

Сказав это, я поймал себя на мысли, что сам не уверен в своих знаниях. Курс религиоведения в университете я изучил на уровне общей информации, без глубокого погружения. Однако говорить что-то определенное казалось лучше, чем просто молчать.

Кан бросил на меня чуть насмешливый взгляд:

— Ну, кое-что всё же описано в Библии… вскользь, а иногда с негативным подтекстом. Но главы о войне ангелов были сознательно изъяты.

— Кем?

— Теми, кто победил в той войне. Им незачем было оставлять упоминания о войне ангелов — люди стали бы задавать вопросы. Церковь потеряла бы свой контроль над истинами, которые оказались бы не такими однозначными.

— Откуда же вы знаете такие вещи?

— Я был свидетелем тех событий, — его ответ застал меня врасплох.

— Шутите? — нахмурился я.

— Отнюдь.

— Для шести тысяч лет вы… неплохо сохранились, — сказал я, не скрывая иронии. — На вид вам не больше пятидесяти пяти.

В этот момент за окном пронеслась машина, на мгновение ослепив меня светом фар. Не я один оказался в дороге этой ночью, как выяснилось. В темноте пустыни красные задние огни медленно растворились в дали, словно светлячки, тающие в ночи. Это короткое движение напомнило мне о том, как странно и немного нереально всё происходящее.

Кан коротко усмехнулся, чуть наклонив голову:

— О, вы мне льстите, Санжар. Шесть тысяч лет — это возраст ребёнка для меня. Мне куда больше, чем вы можете себе представить.

Я отхлебнул кофе, языком обвёл губы и снова взглянул на собеседника:

— Люди столько не живут.

— Верно. Но я ведь не человек.

— Ангел? — догадался я, полушутя.

— Догадливы, — коротко ответил Кан.

Я откинулся на спинку кресла и внимательно его осмотрел. Мужчина выглядел серьезным, с умными, сосредоточенными глазами, но за его плечами не было ни малейшего следа крыльев, а его наряд никак не мог принадлежать небесному существу. Скорее, он напоминал небрежно одетого аскета, человека, равнодушного к моде и даже, возможно, к самому себе. Модные течения явно обходили его стороной, но за кажущейся небрежностью скрывалось нечто глубокое, какой-то почти неземной покой и непоколебимая уверенность. Что-то в его лице, в глазах с едва уловимой красной искрой, казалось нереальным, как будто он нес в себе память об очень древних временах.

В кафе продолжали играть в бильярд и смотреть телевизор, не обращая на нас никакого внимания. Мы сидели в тёмном углу у окна, обсуждая странные, почти невероятные вещи, и это всё больше напоминало мне одну из тех ночей, когда реальность и вымысел смешиваются в единое, и каждый звук, каждая тень обретают неясный смысл. Кан говорил на узбекском лучше, чем я, и это продолжало озадачивать.

— У меня немного иное представление об ангелах, — задумчиво произнес я.

На лице Кана мелькнул интерес.

— И какое же, если не секрет?

— Ну… из книг и кинофильмов. Ангелы там — это существа, похожие на людей, только с крыльями. Они летают, знают о мире чуть больше, чем мы. И характер у них обычно отвратительный, — я усмехнулся. — Это всё, что я могу сказать.

Кан снисходительно улыбнулся:

— Знаете, разница в генах человека и шимпанзе составляет всего два процента! Всего два процента отделяют примата от homo sapiens, но какое это отличие — гигантская пропасть в разуме и образе жизни. Разница между ангелом и человеком ещё меньше — всего одна сотая процента. Мы даже могли бы иметь единое потомство… но по определённым причинам это невозможно.

— Почему?

— Чтобы родить потомство, нужна душа. У людей она есть, а у ангелов — нет. Это также связано с нашей природой: ангелы бессмертны, люди — смертны. Именно эти доли процента генетической разницы и заложили в нас два противоположных начала. Это противоречие и стало причиной войны. Понимаете?

Я снова сделал маленький глоток крепкого кофе. Несмотря на то, что я абсолютно не верил в его историю, беседа оказалась увлекательной. За окном ветер гнал разрозненные облака, иногда открывая блестящие, холодные звезды. Там, за стеклом, пустыня казалась безмолвной и бесприютной, и от этого уюта внутри кафе становилось только больше.

— Значит, шесть тысяч лет назад вы, Кан, участвовали в той самой войне? Настоящий ветеран ангельского сражения? — я с трудом удержался от улыбки. — Невероятно!

— Да, я был центурионом в армии Самаэля, — гордо ответил он, будто вспоминая молодые годы.

— Самаэль? — переспросил я, не понимая. Кан чуть насмешливо посмотрел на меня и, словно вспомнив, что я не верующий, пояснил:

— Гм… он был одним из самых близких к Творцу ангелов. Великий полководец, глава армии Эдема. Его титул был «Денница», и выше его стоял лишь Творец. Я был его помощником, и вместе мы стояли на страже Рая… пока нас не свергли.

Я ошеломлённо уставился на него.

— Подождите… это что, история мятежа Сатаны? Про гордыню… Падшие ангелы?..

— Именно, — кивнул Кан, чуть наклонив голову. — Только позже его начали называть Сатаной, Люцифером, князем тьмы… это было наименованием его врагов, тех ангелов, которые остались верны Творцу и сплотились вокруг Михаила.

— Михаила?

— Да. Архистратига, главного ангела, который и возглавил армию Творца против нас, — ответил он ровным, хрипловатым голосом, как будто читал давнюю летопись. — Михаил и его воины написали свою версию, и люди поверили им. С тех пор мы известны как демоны, бесы, нечисть… Люди привыкли сваливать на нас все свои беды. Если кто-то ворует — «бес попутал», если убивают — «демон надоумил». Это так удобно и… так мерзко.

Я невольно усмехнулся, осознав абсурдность ситуации: передо мной, по его словам, сидел кто-то вроде… чёрта или демона? В облике человека? Кан заметил улыбку и спросил:

— Не верите, Санжар?

— Конечно, нет. Я ведь атеист. Но ваш рассказ интересен. Я всегда думал, что ангелы — это что-то вроде… магов, умеющих творить чудеса.

— Как фокусники в цирке? — спросил Кан, и его глаза блеснули сдержанной насмешкой.

— Примерно так, да.

— А вы считаете, что то, что вас окружает, — не чудо? — Он провёл рукой по интерьеру кафе, указывая на детали.

— Ну какое тут чудо? — искренне удивился я. — Обычное кафе, посетители. За окном пустыня. Ну, города, океан, облака, джунгли…

— Жизнь на Земле была бы невозможна, если бы не наша подготовка. До этого всё было просто мёртвым шаром, плавающим в холодной пустоте.

— Разве религиозные догмы не утверждают, что этот мир был создан Господом… из ничего? Хотя это как-то противоречит законам термодинамики…

Кан усмехнулся, и его взгляд стал пронзительным.

— Сами подумайте: создание чего-то из ничего действительно противоречит природе. Всё имеет свою основу, свои причины. Наша роль заключалась в том, чтобы подготовить эту основу, заложить основы порядка, которые поддерживали бы жизнь.

Я хмыкнул, но Кан продолжал, будто не заметив моего скепсиса:

— Он создавал звезды, галактики и целые миры, куда более грандиозные, чем можно представить. Мы, ангелы, были Его помощниками, приводили в порядок планеты, готовили их к зарождению жизни. Работы всегда хватало: ведь Вселенная — она бескрайняя, и каждый новый мир требовал тщательной настройки. Мы подстраивали орбиты, чтобы планеты находились в нужной зоне для обитания, корректировали вулканическую активность, направляли водные потоки, очищали атмосферу от ядовитых газов, насыщая её кислородом. Мы даже создавали генетические основы для первых форм жизни. Всё шло хорошо… пока не появился человек.

Меня это слегка задело.

— Так значит, мы — причина той войны?

— Да, — спокойно кивнул Кан, — но вас никто не винит. Это был спор между Денницей и Господом, который перерос в войну. Шесть тысяч лет назад, именно тринадцатого декабря, как сегодня.

— Тринадцатое декабря? — уточнил я.

— Верно. Здесь, в этой местности, которая превратилась в пустыню, сошлись две армии.

— И сколько вас тогда было?

— В Эдеме нас было около тридцати миллионов. Одна треть ангелов перешла на сторону Самаэля, другая треть — на сторону Михаила, верного Богу. Остальные, во главе с архангелом Гавриилом, закрыли врата Рая и никого не впускали. Также были ангелы, которые не приняли ни одну сторону, их называли «отрешёнными», потому что они отказались от любого участия. В иерархии существовали и иные: Престолы, Властители — они были выше ангелов, не вмешивались в конфликт, считая его ниже своего уровня. Они игнорировали нас и не вмешивались, оставляя проблему нам.

— Демонами… — тихо уточнил я, увидев, как Кан среагировал на это слово.

Его лицо тут же сморщилось, словно от внезапной боли, огонёк в глазах угас.

— Не называйте нас так, — с напряжённой усмешкой произнёс он. — Это оскорбляет и меня, и тех, кто остался верен Деннице. Имя ангела — это его слава. Денница был первым среди нас, могущественным, прекрасным и мудрым, как никто другой. Когда Господь наделил людей душой, а нас обделил ею, он не принял этого. Душа — это то, что движет человеком, что побуждает его изучать мир, искать истину, любить и жертвовать собой. Душа делает человека творцом, исследователем. Мы можем смеяться, но не чувствуем ни искренней радости, ни печали. Мы можем бороться, но не с таким героизмом, как люди. Мы можем хотеть любви, но никогда не почувствуем её так, как вы. Мы бессмертны, и наши жизни идут по строгому предначертанию.

Я слушал Кана, всё больше удивляясь. Неужели эти мысли были отголоском их старых обид?

— Душа, — продолжал он, — заставляет людей стремиться к открытиям и познанию, идти на опасности и жертвовать собой. Человек творит, ищет суть вещей и раскрывает тайны мироздания — и это дар Господа. Он сделал вас подобными Себе. За короткое время вы создали мощную цивилизацию, научились строить сложные технологии, добрались до звёзд, открыли бозон Хиггса. Вы понимаете физические законы так, как понимает их Творец. Мы же всего лишь Его ассистенты. Это, — он сжал губы, — как удар по лицу. Самаэль отказался признать человека, и тогда он сделал его смертным.

— Погодите… — я прищурился, — припоминаю: яблоко с Древа познания, Адам, Ева… и Змей, который её уговорил.

— Да, это так, — кивнул Кан, словно вспоминая. — Самаэль направил людей на нарушение запрета Господа, чтобы показать, насколько они слабы и подвержены ошибкам, надеясь этим вернуть расположение Творца. С человеческой точки зрения это кажется неэтичным, но у нас, ангелов, совсем иные нравственные ориентиры и цели. Однако получилось всё иначе: люди стали смертными, изгнанными из Эдемского сада. Но они обрели возможность продолжать род, передавать знания из поколения в поколение. А вот мы, ангелы, будучи бессмертными, жили лишь в себе и для себя. Когда же Господь понял, кто подтолкнул Адама и Еву к греху, он разгневался и лишил Денницу власти. В отместку тот заявил, что Эдем принадлежит ангелам, и, как его приближённые, мы останемся там. Денница был близок к Творцу, едва ли не равен ему по рангу и статусу…

Эти слова произвели на меня эффект — даже для меня, атеиста, это было неожиданно. Я посмотрел на Кана с плохо скрываемым изумлением, однако постарался сохранить спокойный тон.

— Ого-го, вот это да! Вы, значит, выставили Господа за дверь? — протянул я, стараясь скрыть удивление, и, допив кофе, с сожалением поставил пустую чашку на стол.

В этот момент к столику подошла Хуанита с моим заказом. Она аккуратно расставила блюда, положила салфетку и приборы. От тарелок с горячими блюдами поднимался аромат, обещавший настоящий пир мексиканской кухни: сочная телятина, обжаренная до румяной корочки, острая картошка по-деревенски, свежие овощи с добавлением лайма и кориандра. Густой пряный соус и поджаренные лепёшки завершали картину.

— ¡Buen provecho, señor, — пожелала она с улыбкой. Затем повернулась к Кану: — Сеньор что-нибудь желает?

— Да, текилы, — спокойно ответил Кан.

Она кивнула и отошла к стойке, передав Педро его просьбу. Тот наполнил свежий бокал и поставил его перед Каном. Я тем временем взял нож и вилку, нарезал кусок мяса, обмакнул его в острый соус и отправил в рот. На языке сразу же разлился жгучий огонь, от которого глаза защипало. Спасаясь от остроты, я тут же заел его картошкой и овощами, что немного уняло пекущий вкус. Кан, слегка усмехаясь, наблюдал за моими попытками справиться с остротой и вращал в руках почти пустой бокал.

— Вообще-то отнимать то, что создал Творец, — это, знаете, как-то грубо, — сказал я, когда первый «ожог» улёгся. — Всё-таки Рай-то создан Господом.

— Грубость — это создавать людей, — ответил Кан, мрачно взглянув на дверь. — Например, таких, кто войдёт сюда прямо сейчас, чтобы грабить, оскорблять и, может быть, убить вас.

— Каких ещё людей? — не понял я.

— Вот тех, — указал Кан на входную дверь.

Я обернулся, но кафе казалось пустым. В этот момент послышался шум моторов с дороги. Громкий рокот мощных мотоциклов, тех самых тяжёлых, которыми любят пользоваться брутальные байкеры. Через минуту двери распахнулись, и внутрь с шумом и смехом ворвались четверо мексиканцев. Крупные, как быки, одетые в кожаные куртки с металлическими заклепками, на каждом — широкое сомбреро. В руках у одного из них — небрежно зажатая бутылка пива.

Каждый из них выглядел внушительно: их сильные, массивные тела, покрытые татуировками, словно говорили о долгом и далеко не законопослушном прошлом. Один — высокий и мускулистый, с массивными плечами и орлиным носом, его немигающий взгляд сразу вызывал тревогу. Второй — щуплый, но с хитрым прищуром и шрамом на щеке, держался за пояс, где можно было заметить нож. Третий — коренастый, с густыми усами и цепким взглядом, перехвативший взгляд Хуаниты и хмыкнувший, когда она отвернулась. Четвёртый — совсем молод, с неопытным, но уже наглым выражением на лице, с волосами, собранными в пучок и цепью на шее.

Эти люди выглядели как те, кто действует инстинктами, а не разумом. Их поведение, развязное и бесцеремонное, выдавали неуважение к окружающим, полное пренебрежение к порядку и, вероятно, неприятный опыт в общении с законом. Возможно, полиция вообще боялась таких людей, а может, даже сотрудничала с ними.

— ¡Oye, muchacho, tráenos una botella de tequila rápido! (Эй, пацан, принеси нам быстро бутылку текилы) — заорал мускулистый лидер банды. — ¡Y algo de comer! (И что-нибудь пожрать!)

— Y abre la caja, la caja rápido! (И открой кассу, кассу быстро!) — подхватил другой, с шрамом на щеке, уверенно направляясь к стойке.

Позади них раздался громкий хохот ещё двоих, которые явно наслаждались собственным внезапным вторжением. В кафе мгновенно повисла напряжённая тишина, от которой кожей ощущалась угроза. Посетители перестали разговаривать и боязливо поглядывали на грабителей. Педро, стоявший у стойки, побледнел до синевы, но собрался с силами.

— Señores, aquí no hay mucho dinero… nuestro café no es tan rentable (Господа, здесь немного денег… наше кафе не очень рентабельно), — пролепетал он. — Tal vez prefieren comer gratis? (Может быть хотите покушать бесплатно?) Мы быстро вам организуем…

Эти слова только разозлили мускулистого: он схватил Педро за ворот, дернул его ближе и, скалясь, прорычал:

— Ты что, щенок, вздумал умилостивить нас жалкими побасенками? Деньги на стол — быстро, или пристрелю тебя!

С этими словами он вынул массивный пистолет — гладкий черный Colt 1911 калибра.45, классическую модель, суровый, как его хозяин, и буквально врезал стволом в лицо Педро.

— Жрать свою дрянь будешь сам! — бросил он сквозь зубы.

Одновременно его подельники выхватили из-за плащей оружие: двое достали винчестеры с короткими, но широкими прикладами, угрожающе поблёскивающие металлом, и сразу направили их на испуганных посетителей. Третий вытащил револьвер «Ругер», огромный, тяжелый, отполированный до блеска, и вскинул его в сторону стойки.

Люди, находившиеся в кафе, напряглись: кто-то опустил глаза, а те, кто ещё пару минут назад весело играл в бильярд, поспешно подняли руки. Лица их исказились ужасом.

— Ну, всё на стол — деньги, песо, доллары, украшения! — зло потребовал грабитель со шрамом. — Кто сомневается, что ружья стреляют? Можем продемонстрировать их мощь прямо сейчас!

Двое подельников с оружием начали обходить столики, выдергивая кошельки, портмоне и сумки прямо из рук посетителей. Бильярдисты, ещё недавно расслабленные, покорно отдали весь свой выигрыш, который без лишних разговоров перекочевал в карманы бандитов.

Я наблюдал за этим, понимая, что вечер из обычного ужина стремительно превращался в напряжённую криминальную драму. В груди у меня все похолодело, особенно когда один из грабителей — тот, что в тёмных очках и с натянутым злым выражением лица — заметил наш столик. Его взгляд остановился на нас, и, не раздумывая, он двинулся в нашу сторону, вытянув руку, держа револьвер нацеленным мне прямо в лицо. Кан оставался совершенно спокойным, будто происходящее его совсем не касалось.

— Чёрт, из-за этих идиотов я, похоже, так и не получу свою текилу, — пробормотал он, следя за тем, как его почти пустой бокал медленно вращался в его пальцах.

— ¿Qué estás murmurando, basura?! (Что ты бормочешь, мусор?) — огрызнулся грабитель, переводя прицел на Кана.

Кан отставил бокал на стол и тихо произнёс:

— Читаю молитву…

Грабители расхохотались.

— Он думает, что молитва его спасёт! — хохотал коренастый, обнажая жёлтые зубы. — Пуля — вот бог, который приносит смерть!

— Может, молитва остановит нож, а? — подхватил мускулистый, выхватывая из-за пояса длинный нож. Лезвие сверкнуло в тусклом свете, а по его лицу промелькнуло жаждущее выражение, как у кошки, играющей с добычей. Женщины в углу вскрикнули от страха, но их мужья поспешно зажали им рты, чтобы не вызвать ещё большего гнева грабителей.

Грабитель в темных очках не разделял веселья: его лицо оставалось непроницаемым, а взгляд был холоден. Он взвёл курок револьвера и коротко сказал:

— Читай скорее, потому что я всё равно тебя убью.

— Я читаю молитву, чтобы Господь забрал тебя к себе и увидел, какое чудовище Он создал, — прошептал Кан, поднимая глаза на подошедшего. — И осознал, что человек — Его величайшая ошибка.

Его слова изумили преступников.

— Чего, чего?

— Что он там вякнул?

В этот момент произошло то, что можно увидеть только в кино. Ангел стремительно вскочил, и прежде чем я успел моргнуть, он уже стоял у очкастого грабителя. Хрясь! — кисть хрустнула от удара, и револьвер выпал из его разжимающейся руки. Мексиканец еще не успел осознать, что ему больно, как Кан нанес ему удар в грудь, затем кулаком в голову и, завершив всё мощным ударом ногой в пах. Удар был такой силой, что я услышал, как разрывается плоть. Грабитель вскрикнул и отлетел назад, ударившись о стену. Казалось, встать с пола он уже не мог. Очки отлетели в сторону, и я увидел, что это был индеец — его кожаная куртка обтягивала массивные плечи, а лицо было покрыто шрамами, рассказывающими о его непростой жизни.

— Бах! Бах! — загремели выстрелы. Это его товарищи открыли беспорядочный огонь по мужчине, осмелившемуся дать отпор крутым мексиканцам. Я прыгнул под стол, уткнувшись в пол. Пули щелкали по стене, разбрасывая штукатурку, и с глухим звуком отлетали в сторону. Остальные посетители тоже с криками прятались, кто куда успел и смог. Парень за стойкой схватился за голову и закрыл в ужасе глаза. Хуанита, услышав выстрелы, проскользнула в кухню, закрыв за собой дверь.

Но пули не достигли своей цели. Кан увиливался от них с легкостью, словно скорость пули для него ничего не значила, и, приближаясь к врагу практически вплотную, стремился схватиться с ним в рукопашной. Я не видел стычки, но слышал крики боли, звуки ударов и глухой шум падающих тел на пол.

Не прошло и минуты, как все было покончено. Мои коленки тряслись, и мне стоило труда подняться на ноги. То, что я увидел, меня ошеломило. Все четверо валялись в неестественных позах, их тела словно были скручены в жгут. Грудь мускулистого была пробита насквозь, так что можно было видеть его внутренние органы, а ноги переплетены в узел, как веревки. У грабителя со шрамом на лбу торчал кинжал, которым он собирался проколоть кого-то из посетителей кафе; остекленевшие глаза его выражали страх и изумление. Третий грабитель лежал, согнувшись буквой «Л», на спинке стула, его ноги свисали вниз, и я видел только его большой зад. Он не шевелился, и я знал, что мексиканец мертв, как и все остальные. Оружие было разбросано по полу: пистолеты и ружья, а гильзы рассыпались повсюду. Весь пол был усыпан гильзами, а по помещению медленно клубился дым от прогоревшего пороха, обволакивая воздух.

Кан пнул ногой мускулистого и сплюнул на пол, его труп, естественно, не шелохнулся, оставаясь безжизненным, словно выброшенный мешок.

— Все, можете продолжать отдых! — объявил он всем находившимся в кафе. Люди с изумлением и каким-то страхом оглядывали его, как будто не верили своим глазам.

— Может, вызвать полицию? — нерешительно произнес один из бильярдистов.

На что получил насмешливый ответ:

— Веришь, что полиция приедет в такую даль? Зачем ей трупы?

Вообще-то Кан был прав: полиция неохотно регистрировала бы преступление, тем более если погибли преступники, возможно, представляющие собой какую-то крупную банду. В этом районе действовали наркомафия, торговцы оружием, наемные киллеры и партизаны-повстанцы. Полиция, скорее всего, предпочла бы оставить всё, как есть, чтобы не давать отчета главарю о том, почему такое произошло, и где те герои, которые уложили сообщников.

Кан щелкнул пальцем по носу и сказал, обращаясь к парню за стойкой:

— Pedro, lleva esta porquería lejos de aquí. Mañana los coyotes se comerán la carne y se llevarán los huesos — en una semana no quedará rastro de estos cuerpos. (Педро, убери это дерьмо отсюда. Завтра койоты съедят мясо и заберут кости — через неделю от этих тел не останется и следа).

— Sí, señor, lo haré ahora mismo (Да, сэр, я сделаю это прямо сейчас), — поспешно ответил Педро, выходя из-за стойки. Он был бледен и немного заикался. Из кухни выглянула Хуанита. Поняв, что проблема разрешилась, она успокоилась.

— Esconde las armas… y toma las municiones, te servirán (Спрячьте оружие… и возьмите боеприпасы, они вам помогут), — приказал Кан, и парень не ослушался, быстро всё провернув, так что ничто не свидетельствовало о перестрелке и потасовке.

Кафе вновь погрузилось в тишину, и лишь легкий дымок всё ещё клубился под потолком, придавая обстановке мрачный налет.

Тем временем Кан подошел к стойке и забрал свою текилу, после чего неторопливо вернулся ко мне. В кафе люди успокоились и продолжили свои дела. Разговоры, естественно, были о драке. Группка посетителей обсуждала произошедшее с шепотом, обменивалась взглядами, полными недоумения и страха. Лишь бильярдисты не решились начать новую партию; видимо, они еще не пришли в себя после происшедшего. Они уселись за стол, заказали тоже что-то выпить и напряженно переговаривались, прислушиваясь к разговорам вокруг. Их глаза время от времени метались к месту потасовки, словно не веря в то, что всё это было настоящим. Я их понимал.

— Как вы это смогли? — спросил я, пораженный физическими возможностями Кана. — Это невозможно…

— Я же говорил, что я — ангел, а это обычно для нас, — спокойно ответил он, усаживаясь на свое место. Затем кивнул мне:

— Санжар, продолжайте кушать, нас сегодня никто не побеспокоит… во всяком случае, я надеюсь на это.

Моя еда не пострадала во время конфликта, и я взялся за нож и вилку. Мясо не остыло.

— И как часто сюда наведываются такие мерзавцы? — спросил я, махнув за окно. Педро, пыхтя, тащил мускулистого за ноги в сторону дюн. Ночь, казалось, манила койотов на угощение.

— Бывает… Но я не ожидал их визита сегодня.

— Почему?

— Потому что сегодня самый невезучий день… Хотя именно в такой день такие идиоты и лезут сюда.

— День, когда вас свергли?

— День, когда мы проиграли, Санжар, — поправил меня Кан. Он снова взялся за бокал. — На трехсоткилометровом участке собрались двадцать миллионов воинов. Две огромные армии сражались практически вплотную друг к другу. И поверхность, и небо были в телах, свет даже не доходил с небес до земли. Сражение шло сутки, и мы проиграли.

— Вы были обречены, наверное… За Михаилом был Творец!

— Ну… все относительно. Денница был самым лучшим полководцем, сильнее и умнее Михаила; он разработал стратегию, и все шансы на победу были именно у нас. У Денницы и у Михаила были мечи, которые в свое время они получили от Него. Этими мечами можно было разрушать миры. Но Бог лишил силы меч Самаэля, а его соперника усилил. В итоге Архистратиг нанес нам поражение…

В это время вошел Педро, схватил грабителя со шрамом за руки и опять потащил к дюнам. Посетители молча наблюдали за ним, но мысленно одобряли, как будто понимали, что именно это действие избавит их от нежелательного зрелища. Койоты, чуткие на запах, уже сбегались к месту, где лежали тела.

— Да-а, представляю этот бой, — протянул я, жуя мясо, которое прожевывалось с трудом. Я отложил его, взялся за овощную часть блюда, но рот «горел» от остроты перца. Конечно, было странно продолжать ужин, когда я только что столкнулся с необычайным: самый настоящий ангел и его потасовка с бандитами. Разве такое встретишь в другом месте? Хотя криминал, конечно, встретишь, особенно в Мексике, но вот представителя библейского сюжета… Просто желудок был пустым и требовал своего.

— Вы хотите его увидеть? Этот бой? — спросил Кан, и я удивленно поднял голову.

— Конечно… Но как? У вас есть видеозапись? — в моем голосе прозвучали нотки иронии. Собеседник не обиделся.

— У меня есть память, которая лучше всякого видео, — и тут Кан приподнялся с кресла, протянул руку ко мне и приложил ладонь на мой лоб. Его рука была холодной, как лед. Меня словно током пронзило, и я увидел… Нет, не глазами. Сама картина вспыхнула в моем мозгу, и она была настолько реальной, что, протяни руку, я нащупал бы её.

Утро 13 декабря. Рассвет, солнце только поднимается из-за горизонта, и прекрасная зеленая долина с рощами, что простиралась здесь, не успела вкусить теплые лучи. Проснувшиеся насекомые только начинали свою музыку. Но неба не видно. Весь свод затмевали тучи.

Миллионы и миллионы ангелов, стоящих на земле, висящих в воздухе и смотрящих друг на друга с ненавистью и презрением. Армии расстянулись на километры в длину и высоту. Это было грандиозное, захватывающее дух зрелище. Каждый из воинов держал огненный меч, который переливался в свете, как настоящая искра.

Только чего ждали? Раздался звук рога, призывающий начать схватку. Вперед вырвались передовые полки, и началось такое, что описать страшно. Огненные вихри вспарывали живую плоть, кожа горела, отлетали части тела, вспыхивали крылья. Ангелы корчились от боли, падали вниз, но на их место заступали новые, которые с яростью набрасывались на врага. Казалось, кипит воздух от всеобщей ненависти. Крики боли заглушались возгласами атакующих. Пылала растительность, трескалась земля, обугленные туши животных разбросаны по всей поверхности. Кажется, уже нет кислорода, и все живое задыхается, ощущая непрекращающуюся бойню.

Мое внимание привлекли двое ангелов: один в черном шлеме и черными крыльями, другой в белой тунике и белыми крыльями, оба фехтовали мечами ярко-голубого цвета. Их мечи сверкают, как молнии, отскакивая друг от друга с оглушительными звуками. И мне сразу стало ясно, кто из них Денница, а кто Архистратиг. Их глаза пылают яростным огнем, и каждый желает другому смерти. Хотя могут ли быть смертными те, кто обречен быть бессмертным?

Тут Кан убрал руку, и меня словно оттолкнуло. Я упал на кресло. Видение исчезло, оставив в сознании лишь резь и тревогу. Голова трещала от энергии, полученной извне. Я все еще ощущал тепло его ладони на своем лбу, как будто в голове вспыхнуло множество искр, а образы продолжали бродить в памяти, вызывая хаос.

— О боже! — выдохнул я, не придя еще в себя. Трудно было описать чувства от увиденного, но это было нечто, что пронзало меня до самой души. Страх и благоговение смешались в едином потоке, терзая и выводя из равновесия. Я видел, как в бой вступают не просто существа, а целые армии, опутанные ненавистью и гневом. Я чувствовал, что часть меня присутствует там, в самом центре сражения, и каждый удар меча отзывался в моем теле, как если бы я был одним из них.

— О-о, это не Он, — вздохнул ангел. — Это всего лишь ангелы: серафимы, херувимы, престолы и другие. Все, втянутые в бойню, которая, по сути, была бессмысленной.

Я не мог еще поверить увиденному. Внутри все переворачивалось.

— Но вас расчленяют там мечами… Вы умираете?

— Нет, мы не умираем, но боль чувствуем. Другое дело, что процесс регенерации позволяет нам восстанавливать утраченные органы и части тела. Это именно та часть генов, что делает нас отличными от человека. Душа не может регенерировать, а человеческий организм ограничен в регенерации. Но Творец поиздевался над нами: он усилил наши чувства. То есть боль мы чувствуем в тысячу раз сильнее, чем человек! Это плата за бессмертие!

Я молчал, не в силах что-либо сказать. Даже есть не хотелось, я оттолкнул тарелку в сторону, и она с глухим стуком врезалась в стол. Кан смотрел на меня с усмешкой, продолжая пить текилу, а его спокойствие только подчеркивало мой внутренний хаос.

— И что теперь? — выдавил я из себя, голос дрожал от тревоги.

— А ничего… Мы проиграли. Путь в Эдем нам закрыт. Но есть другие миры, и все мы, поверженные, разбрелись. Лишь я построил это кафе, — и Кан ткнул пальцем в окружающие стены. — И прихожу сюда каждый год, 13 декабря, чтобы вспомнить то, что было шесть тысяч лет назад. Это не ностальгия, а ощущение того, как тяжело проигрывать и еще тяжелее быть врагом своему брату.

— Так это ваше кафе?.. Ах, теперь я понимаю, почему оно так названо… Падшие…

— Поверженные, а не падшие, — спокойно поправил меня Кан. — Но даже поверженные не теряют надежды… Поэтому я каждый год жду кого-нибудь из соратников, чтобы поговорить…

— И они приходят?

— Нет… За все тысячи лет ни один не вернулся сюда, на место битвы. Слишком сильны чувства обиды, горечи и отчаяния. Знаете, Санжар, здесь, под песками лежат части наших тел, и любой археолог мог бы найти здесь много интересного, если бы начал вдруг копать. Только сюда никто не придет, никого пустыня не интересует. Михаил сделал все, чтобы эта битва стерлась с памяти истории… нет, не человека, а Небес. Ведь страшно признаться, что брат убивал брата лишь за то, что все они хотели быть любимыми у Бога. Сам понимаешь, все это не вписывается в стандарты религий, где утверждается совсем иначе…

— Говорят, по попущению Бога все падшие ангелы могут внушать людям греховные мысли и желания, руководить ими, подталкивать на преступления, безверие, чтобы проверить… э-э-э, типа, насколько они верны Господу, — сказал я. — Тест на веру…

— Ерунда, — махнул рукой Кан. — Зачем нам толкать людей к греху, если они сами на это запрограммированы? Душа — это источник всего: и хорошего, и плохого. Человеком движет то, что заложено душой, как мы можем влиять на нее и, само собой разумеется, на человека? Вы сами создаете тесты и сами же их проходите. Думаешь, это я подтолкнул этих уродов ограбить мое заведение? — ангел махнул рукой на дюны, куда Педро оттащил последнего негодяя.

Снаружи раздались крики койотов, уже собирающихся к пиршеству, унося их наедку, жадно вырывая куски мяса из трупа. Это было первобытно и жестоко, но в этом не было ничего удивительного. Пустыня сама диктовала свои законы, а я, все еще находясь под впечатлением от рассказов Кана, наблюдал за этим с трудом сдерживаемым страхом и безразличием.

Я произнес растерянно:

— Нет…

— Вот вам и ответ…

Кан залпом осушил бокал. Его зрачки были словно закрыты неким туманом, как будто в них скрывалось что-то невыразимое, нечто, что он не хотел, чтобы я увидел. Они выглядели глубокими и бездонными, как черные озера, полные тайн и печали.

— Как ваш атеизм? — вдруг спросил он.

Я опешил:

— Знаете… трудно сказать. Я вам и верю, и нет…

Моя честность понравилась ангелу. На его лице появилась едва заметная улыбка, словно он нашел в моем признании искру искренности, которая согревала его холодную душу. Его глаза, еще недавно полные тумана, теперь сверкали с интересом, жаждущим услышать больше.

— Можете не иметь религию, но верить в Творца все-таки стоит…

— Потому что вы верите? После того, как вас свергли с Небес, вы продолжаете Его любить?

И услышал весьма странный ответ:

— Да. Потому что Он — наш и ваш отец! И я верю, что мы вернемся обратно, что будем прощены.

— А мы?

— А вы нас не интересуете. Вы нам не конкуренты, не партнеры, не друзья. Вы — всего лишь жители Земли. И праха пришли и в прах уйдете. Вы — смертные существа!

— Но у нас есть душа, чего нет у вас, — вдруг зло сказал я.

Кан осекся. Его глаза потухли, и в них пробежала тень. Я вдруг понял, что задел его за живое. Словно острием ножа, я вонзил в его внутреннюю боль, заставив замолчать.

— Извините, — почувствовав себя неловко, произнес я. — Я это сказал непроизвольно…

— Ничего, ничего…

Тут мой собеседник вдруг встрепенулся, красный огонь вновь вспыхнул в его зрачках, как если бы он вспомнил о чем-то важном. Он даже выпрямил плечи и гордо произнес:

— Нет, я ошибся. Есть еще один, кто хочет сюда прийти… Тот, кто не меньше меня переживает о прошедших днях и держит в груди надежду…

— Кто?

— Он, — и Кан пальцем указал на дверь.

Там в проеме стоял мужчина в черном длинном плаще и шляпе с большими полями. Его волевой взгляд и пронзительные глаза, которые тоже, как и у Кана, сверкали красным огнем, привлекли внимание. Рубцы на его лице свидетельствовали о том, что мужина прошел через многое и бесстрашно преодолевал все препятствия. Несмотря на это, он был весьма симпатичным и красивым, с отличной фигурой, как у спортсмена: широкие плечи, подтянутый торс и уверенная осанка придавали ему особую привлекательность.

Он медленно прошелся по кафе, кивнул Педро, сказав, что закажет еду позже, и направился к нам. Что-то знакомое было в нем, но что? Раньше я его точно не видел.

— Кан? — сказал он, встав рядом со мной. Меня он игнорировал.

И тут меня пронзила догадка. Аж под ложечкой засосало.

— Вы — Самаэль! — я вскочил, словно меня ударило током.

Денница с удивлением посмотрел на меня, а потом уставился на ангела:

— Это ты ему все рассказал?

— Да, Самаэль, я…

— Зачем?

— Потому что мне нужно было кому-то рассказать. Шесть тысяч лет — большой срок даже для ангела, и все эти годы я ждал тебя… От скуки и отчаяния даже людей начинаешь признавать своими…

Я практически пожирал того, кого называли Сатаной. Неужели это он? Тот, о ком говорят все религии мира как о враге человечества, мятежнике против Творца. Даже трудно поверить, что я его вижу. Невероятно. Разве сегодня невезучий день для меня?

Увы, он им и остался, для меня, во всяком случае. Денница сурово сказал, обращаясь к Кану:

— У меня разговор к тебе, а не к человеку!

И он, не поворачиваясь ко мне, просто протянул руку и коснулся моего лба.

Свет померк, и я упал без памяти, словно погружаясь в глубокий сон, где не было ни мыслей, ни чувств, ни надежд…

— Сеньор, вставайте, — услышал я словно сквозь вату.

С трудом открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной старика в сомбреро, тот самый, что выдал мне ключи от номера.

— Вы просили разбудить вас в шесть часов утра…

— Как, уже утро? — вскочил я и огляделся.

Я лежал на кровати. Моя одежда аккуратно висела в шкафу, и я ее видел через открытую дверцу. За окном светило солнце. Прекрасная погода для декабря.

— Ваша машина исправлена. Вчера Хорхе разобрался в проблеме и доставил ваш «Фольксваген» к мотелю. Можете ехать дальше…

Я никак не мог собраться с мыслями. Ведь вчера было такое, что забыть не просто: ангел, бандиты, сам Сатана, история войны шеститысячелетней давности… И все же я был смущен. Смущен, что все это произошло наяву, будто реальность растаяла, оставив за собой только зыбкие воспоминания о фантастическом приключении. Как будто я только что проснулся от долгого, тревожного сна, но каждое слово, каждый взгляд оставались сжимали сердце, не позволяя мне покинуть этот мир.

— Как я сюда попал?

Вопрос показался странным. Старик озадачился:

— Как? Сеньор, вы пришли и заказали номер…

— А потом?

— Потом сходили в кафе, поужинали и вернулись в двенадцать часов ночи, меня попросили разбудить вас в шесть утра…

Если честно, этого я не помнил. Последнее, что врезалось в память, как Денница прикоснулся ко мне рукой… Дальше полный провал. Как будто чья-то рука затянула меня в бездну, и теперь только смутные обрывки воспоминаний мучили сознание. Я пытался восстановить хронологию событий, но перед глазами всё плыло.

— Он меня отключил, — прошептал я, словно сам не веря в свои слова.

— Кто?

— Ну, этот… ангел.

— Кто? — старик смотрел на меня с явным смущением, на его лице читалось недоумение и легкий страх. Видимо, он решил, что я — сумасшедший, сбежавший из психиатрической больницы. Я чувствовал себя глупо, но мне хотелось, чтобы он понимал, что за этим стоит нечто большее.

Но я так не думал и хотел правды, поэтому стал расспрашивать хотельера:

— Вчера была потасовка в кафе?

— Какая потасовка?

— Ну, стрельба, драка? Четверо бандитов хотели ограбить посетителей кафе. Я сам всё видел. Ваша семья тоже была свидетелем…

Старик покачал головой:

— Извините, сеньор, но это невозможно. Там всё было спокойно. Работали мой младший сын Педро и супруга Хуанита. Ничего не было криминального, уверяю вас.

Я вскочил, быстро оделся и, не умываясь, бросился из номера к кафе. У дороги стоял мой автомобиль, что пригнал Хорхе, больше никаких машин. Было прохладно, но не холодно. Пустыня казалась такой же мертвой, как и вчера вечером, когда я отправился сквозь нее в этот путь. Она выглядела безжизненной, песок будто застыл, не желая никуда ускользать. Солнце начинало подниматься, расправляя свои лучи над мрачными дюнами, но в этом царстве тишины и безмолвия не было ни одного признака жизни.

В кафе было малолюдно, всего лишь два посетителя. У стойки стояла незнакомая симпатичная латиноамериканка лет двадцати. У неё были длинные черные волосы, собранные в небрежный хвост, а большие темные глаза с легким блеском излучали доброту и интерес. Она была одета в простую белую блузку и джинсы, что подчеркивало её хрупкую фигуру, а легкий запах ванили исходил от неё, создавая атмосферу уюта.

— А где Педро? — спросил я, оглядываясь. Ничто не свидетельствовало о вчерашней перестрелке. Все чисто, даже пол блестит, словно не было вчера лужи крови.

— Он спит, сеньор, — ответила девушка. — Свою смену отработал. Я — Луиза Кармен, чем могу вам помочь?

— Вчера здесь была попытка ограбления…

На лице девушки возникло выражение крайнего изумления.

— Вы что-то путаете, сеньор, здесь вчера было всё спокойно… Моя мама работала, ничего не говорила о подобном.

— А кто ваш хозяин — Кан?

— Какой Кан? Это наше заведение — моего отца и семьи, — растерянно отвечала Луиза Кармен.

— А где этот мужик… типа бродяги… Его Кан зовут? И был еще в плаще и шляпе мужчина… У них обоих глаза горели красным огнем…

— Сеньор, вы о чем говорите? — девушка опасливо отошла от меня, думая, что я псих. Я заметил, как её брови сдвинулись, а в глазах появилось легкое беспокойство. Вдруг я осознал, что, возможно, она права.

Блин, неужели привиделось? — мелькнула мысль. Расстроенный, я уже хотел было уйти, но остановился. Решил позавтракать.

— Мне яичницу и кофе с молоком, пожалуйста, — сказал я и направился к тому месту, где вчера, как я предполагаю, ужинал с ангелом. Там ничто не свидетельствовало о вчерашней драке. Стол был аккуратно сервирован, на нем не было ни одной крошки, а чашки стояли на своих местах.

Сев за кресло, я задумался. Ах, как интересно всё начиналось, и я уже стал сомневаться в своем атеизме, вроде бы ощущал свою связь с началом мира… Но всё оказалось бредом. Наверное, вчера я что-то выпил, — пришла в голову такая мысль. Странные события кружились в голове, как обрывки снов, оставляя за собой только неясные, смутные ощущения, и чем больше я пытался вспомнить, тем больше понимал, что мои сомнения крепче, чем когда-либо.

Заказ выполнили быстро. Уже через пять минут Луиза Кармен принесла тарелку с яичницей и хлебом, также чашку с кофе, аккуратно поставила на стол. Яичница выглядела аппетитно: желтки подрумянились, а края поджарились до золотистой корочки. Хлеб был свежим, ароматным, с хрустящей корочкой, а кофе щедро налили в белоснежную чашку, от которой поднимался пар. Всё это создавало уютную атмосферу, и я почувствовал, как мой желудок предвкушает завтрак.

Когда она отошла, я взял салфетку и случайно столкнул с подноса вилку. Чертыхнувшись, наклонился и… узрел то, чего никак в ту минуту не ожидал. Под креслом виднелось что-то черное, металлическое. Я протянул вниз руку и осторожно пальцами вытянул… револьвер. Тот самый, что вчера держал мексиканец в черных очках и грожал нам. Я сразу узнал его: тяжелая стальная рама, хромированный ствол, характерный запах масла.

«Та-ак, всё-таки это не бред,» — процедил я, оглядываясь. Значит, вчера всё произошло в реальности, просто сейчас семейка играет со мной в дурачка, типа, «вам всё померещилось». Может, так им сказал Кан. Но оружие-то не могло померещиться — его убрать они просто забыли. Не обнаружили. Хотя дырки от пуль в стенах замазали хорошо, что даже не заметить косметического ремонта.

Я положил револьвер обратно, под кресло, туда, где он находился — мне оружие не к спеху. За его обладание можно схлопотать немалый срок как в Мексике, так и в США.

Быстро позавтракав, я расплатился и пошел к дюнам. Там никто не убирался, и я обнаружил кости. Койоты хорошо пожрали, но кости с собой не взяли. Их остались несколько черепов и ребер, белых и гладких от времени, будто из камня. Ветер неспешно задувал песок, создавая мелкие волны на поверхности, и я понимал, что вскоре остатки четверых бандитов будут полностью погребены под этим песком.

Покачав головой, я вернулся в номер. Забрал свои пожитки, попрощался со стариком в сомбреро, дав ему щедрые чаевые, после чего сел в машину. «Фольксваген» завелся с полоборота, и мотор привычно заурчал, напоминая о том, что этот автомобиль уже много лет служит мне верой и правдой. Я переключил рычаг и легко тронулся с места, покидая это место с необычной атмосферой.

Вывеска «Los derrotados» не горела, но она мне теперь о многом говорила. «Поверженные.» Эти слова звучали в моей голове как предостережение, как напоминание о чем-то важном, о битве, которая вела свои корни глубоко в прошлом.

Я знал, где я буду 13 декабря следующего года. У меня было много вопросов. Атеистом себя я уже не мог считать. Время, проведенное в этом кафе, разговоры с Каном и Самаэлем, — всё это трясло мои убеждения, расшатывало устои и заставляло смотреть на мир с новой точки зрения. В сердце зреет что-то новое, что-то, что не позволило мне оставаться прежним.

(13—14 декабря 2012, Элгг)

КЛЮЧ ОТ САРКОФАГА ЕВЫ

«И зарастут дворцы её колючими растениями, крапивою и репейником — твердыни её; и будет она жилищем шакалов, пристанищем страусов. И звери пустыни будут встречаться с дикими кошками, и лешие будут перекликаться один с другим; там будет отдыхать ночное привидение (lilith) и находить себе покой».

(Книга пророка Исайи 34:13—14)

«И услышал я громкий голос, говорящий на небе: ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его, потому что низвержен клеветник братий наших, клеветавший на них пред Богом нашим день и ночь.

Они победили его кровию Агнца и словом свидетельства своего, и не возлюбили души своей даже до смерти.

Итак веселитесь, небеса и обитающие на них! Горе живущим на земле и на море! потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени».

(Откровения святого Иоанна Богослова)

Афганистан. Здесь горел даже песок, впитывая жар и запах войны, будто сама земля была пропитана смертью. Пламя лизало броню, и казалось, что бронетранспортер вот-вот расплавится под этим невыносимым зноем. Я отползал от машины, каждый метр давался с неимоверным трудом, с каждым движением обжигающая боль пронизывала тело, и за мной тянулись кровавые полосы на выжженной земле. Взгляд скользнул назад: башня была готова взорваться, боезапас вот-вот мог рвануть, взрывной волной разбросав по склонам раскаленные осколки. Трое товарищей остались внутри, граната сделала свое дело, разорвав их жизни на части, а меня спасло лишь чудо.

С трудом выбравшись наружу, я оказался под градом пуль. Кинжальный огонь моджахедов (движение «Талибан» запрещена на территории России, — прим. А.Т.) окружил меня, казалось, со всех сторон. Но скалы давали укрытие, и пули, рикошетя, били в камень, свистели над головой. Я стрелял в ответ, ощущая безысходность: маловероятно, что удастся поразить кого-то среди этих горных троп и песчаных бурь. Оружие в руках — последняя надежда, но патронов становилось все меньше, а в глазах — все больше уверенности, что меня ждала та же участь, что и товарищей, если помощь не придет. Сдаваться я не собирался, зная, что делают моджахеды с пленными — не прощают. Пусть лучше смерть будет мгновенной, чем затянутой в их узких ущельях, где живет страх.

И вот помощь пришла. Небо зашумело, и две «Апачи» со смертоносной точностью обрушили ракеты на позиции моджахедов. Рев стоял такой, что казалось, воздух сам дрожит от ужаса. Вертолеты вели огонь по ущельям, загоняя противников в каменные ловушки, а я наблюдал, как они отступали, подвигаемые яростным шквалом.

Подняв голову к небу, я застыл на мгновение. Небо пылало. Оно переливалось багровыми отблесками, отражая огонь и горечь войны. Но молчало. Там, в высоте, оно оставалось чуждым и равнодушным к нашему отчаянию, к боли, к бесчисленным жизням, оборванным за пустой клочок земли. Несправедливость мира отразилась в этом безмолвном небе, как печать, и ответ так и не пришел.

…Я навел фотоаппарат, включив питание. Линзы мощного телеобъектива поймали свет тусклого фонаря и, несмотря на вечерний мрак и приличное расстояние в семьдесят метров, цифровой блок Nikon3200 идеально зафиксировал детали. Снимки получались четкими, каждое движение — отрывистым и видимым в мельчайших подробностях, словно не ночь скрывала пирс, а день, дающий полную картину происходящего. То, что я снимал, было кульминацией моего расследования, темой, за которой я охотился месяцы, и теперь я сидел в укромном месте, скрытый от чужих глаз, затерявшись среди железных контейнеров, темных колонн кранов и тяжелого запаха моря.

Там, у пирса, на небольшом пустом пространстве среди этих контейнеров и железных тумб, словно на другой сцене, под блеклым светом одинокого фонаря стояло около двух десятков черных машин с темными стеклами, не оставляющих шансов разглядеть, кто там внутри. Автомобили были одинаково массивными, с характерной бронесталью и черной краской. Люди вокруг машин стояли недвижимо, как истуканы острова Пасхи, будто их корни вросли в бетонный пирс. Среди этих людей, чуть ближе к краю света, выделялся мужчина в возрасте около шестидесяти, крупный и слегка полноватый, но отнюдь не потерявший своей властной осанки. Он был облачен в безупречно сидящий костюм и фетровую шляпу, которая скрывала часть его лица, но не гасила того холодного, тяжелого взгляда, о котором шептались в полицейских сводках. Это был Дон Антонио Пасквале — глава местной мафии, человек с жестким нравом, воспитанным на сицилийских улицах.

Дон Пасквале, в котором текла настоящая сицилийская кровь, держался уверенно, но все же слегка нервничал. Он стоял, сжимая в руке кубинскую сигару, и густой табачный дым окутывал его как облако. Его хищный взгляд скользил по окрестностям, не пропуская ни малейшего движения, а в плечах чувствовалась напряженность, словно он предчувствовал надвигающуюся опасность. Этот человек, безжалостный к конкурентам, но неравнодушный к женщинам и даже меценатству, был известен как истинный мясник. В прошлом, как шептали слухи, он лично расправлялся с теми, кто осмеливался идти против него. Ему подчинялись сотни людей, и не было уголка в городе, где его рука не касалась дел — от почтовых отделений до офиса самого губернатора. И сейчас он стоял в окружении тридцати своих преданных телохранителей, которых можно было бы назвать армией — крепкие мужчины, сжимавшие автоматы «Узи» и пистолеты, смотрели вокруг с холодной решимостью. Это были не просто боевики — каждый из них был настоящим киллером, с десятками жертв за спиной, верные на все сто и готовые защищать босса любой ценой.

Я наблюдал за всем этим через линзу, когда рядом с машиной открылась дверь пакгауза и появилась она. Спокойной, уверенной походкой женщина направилась к Пасквале. Я слегка прокрутил объектив, увеличивая изображение, и не мог не задержать дыхание. Она была великолепна. Изящная, в строгом, ало-красном брючном костюме, который подчеркивал её тонкий силуэт и женственные формы. На голове у нее красовалась широкая шляпа, скрывавшая лицо в тени, но даже на расстоянии можно было ощутить, как она буквально излучала уверенность и силу. Ее походка была грациозной, движения — плавными, будто она скользила по поверхности, и даже трость в ее руке выглядела больше как атрибут достоинства, чем необходимость. Казалось, ей было все равно на этот вооруженный отряд, она смотрела на мафиози с таким выражением, словно встречала старого знакомого. Её фигура, строгий взгляд и ледяное спокойствие вызывали одновременно восхищение и тревогу.

Когда она подошла ближе, вся напряженная толпа боевиков Пасквале замерла, будто этот незапланированный ход полностью выбил их из колеи. Дон Пасквале слегка напрягся, продолжая дымить сигарой, но все-таки держался холодно и сдержанно. А я, спрятавшись в тени, не сводил взгляда с экрана камеры, ожидая, что же произойдет в этот вечер, когда два врага, кажется, взглянули друг на друга, как на равных.

Вода тихо журчала у берега Гудзона, но ее спокойное течение лишь усиливало тягостное ощущение вокруг. Катер, прошедший на запад, оставил за собой глухой рокот, затихающий вдали. В воздухе пахло водорослями и чем-то прелым, словно где-то неподалеку разлагались испорченные овощи. Этот участок реки казался заброшенным и неприветливым, словно он скрывал давние, темные истории. Я глядел на пирс и не мог избавиться от ощущения, что здесь собрались силы, гораздо более мрачные, чем простая вода и ветер.

Женщина в красном что-то требовала от Пасквале, и его раздраженные реплики на итальянском становились все громче, голос обрывался и снова набирал злобную силу, а руки нервно взметались в стороны. Она, казалось, оставалась спокойной, однако её взгляд был твердым и полным решимости. Минуты три прошли в этом напряженном словесном поединке, пока вдруг не воцарилась мертвая тишина. Ветер стих, и даже рябь на воде исчезла, будто само время остановилось, затаив дыхание. Напряжение достигло своего пика — это была пауза перед бурей, которая обещала разрушить все вокруг.

Внезапно, с холодной решимостью, женщина взмахнула тростью и вонзила ее прямо в живот Пасквале. Он стоял на месте, ошеломленно глядя на окровавленную ткань пиджака и медленно осознавая произошедшее. Женщина, спокойная и не торопясь, вынула трость, и он с воплем рухнул на землю, изрыгая ругательства. Я даже из своего укрытия отчетливо услышал его приказ: «Убить эту суку!» — и этот крик стал сигналом к началу хаоса.

Пули со свистом пронзили ночь, озаряя её короткими вспышками. Мафиозные боевики открыли огонь, но женщина ловко маневрировала между ними, совершая поразительные акробатические трюки, и вскоре оказалась за спинами ближайших врагов. Я в оцепенении смотрел в камеру, фиксируя этот смертельный танец. Она использовала свою трость с такой ловкостью, что это оружие, на первый взгляд совершенно безобидное, оказалось смертоноснее автоматов её противников. Ловкими ударами она сбивала их с ног, и не было движения, которое бы не причиняло им серьезного вреда.

Солдаты Пасквале орали, беспорядочно стреляя, но чаще попадали друг в друга или в машины и контейнеры, в то время как она оставалась неуловимой. От рикошетов свист пуль доносился до моего укрытия, заставляя пригибаться за старой железной бочкой. Я почти не дышал, сжимая камеру, наблюдая за происходящим через её дисплей. Весь пирс превратился в театр огня и ужаса. Выстрелы калечили тела, и иногда пули пробивали конечности, превращая их в кровавые обрубки; один из мафиози упал с разорванной головой, словно она была расколота кувалдой.

Вдруг раздался оглушительный взрыв, и я увидел, как искры разлетелись в разные стороны. Один из боевиков с грохотом выпустил заряд из гранатомета, но промахнулся и попал в контейнер. Пламя взметнулось ввысь, металлические куски разлетелись во все стороны, обрушивая на всех шквал осколков и пыли. Бой продолжался, казалось, всего несколько минут, но этого времени оказалось достаточно, чтобы тридцать человек оказались поверженными на земле. Кто-то был еще жив, но женщина не обращала на них внимания. Она стояла среди трупов, и в её спокойной осанке было что-то пугающее.

В центре этого побоища, почти бездыханный, лежал Пасквале. Женщина подошла к нему и, склонившись, что-то спросила. Он с трудом прохрипел ответ. На её лице мелькнуло выражение ледяной ярости, и тогда она, схватив его за ворот, приподняла, всадила руку в его грудь и вырвала сердце, как косточку из спелой сливы. На ее ладони трепетало его последнее биение, и эта жуткая сцена заставила меня оцепенеть. Моё сердце бешено колотилось, словно маленькая птица в когтях хищника, а я не мог оторвать взгляд от дисплея, где зафиксировал это смертельное, неотвратимое мгновение.

Женщина презрительно посмотрела на тело Пасквале, затем, как трофей, бросила сердце прямо ему в лицо. Оно с тихим шлепком упало на мертвое тело, и этот жест казался последней точкой в её холодной расправе. Где-то вдалеке замерцали синие огни и послышался вой сирены — полиция уже приближалась. Видимо, кто-то все-таки сообщил о стрельбе на пирсе. Однако она оставалась безмятежной и не выказывала ни страха, ни торопливости.

Неожиданно, словно из ниоткуда, прямо перед ней возник силуэт. Я инстинктивно вскинул камеру, не сводя глаз с дисплея, — стройный высокий мужчина в плаще, темное лицо скрыто в тени. В этом незнакомце было что-то пугающее и необъяснимое, и когда его глаза вспыхнули красным светом, будто огоньки, меня пробрал холод. От него исходило нечто жуткое, сверхъестественное. Он коротко заговорил, и женщина указала в сторону тел. Похоже, они были давно знакомы, и меня охватило странное чувство, будто эта встреча несла в себе что-то древнее, за пределами моего понимания. Я пытался осознать, как он вообще здесь оказался — с неба упал, что ли?

Тем временем сирена и свет фар полицейских машин уже осветили пирс. Лучи фонарей прорезали ночную тьму, на мгновение отвлекая меня. Когда я снова перевел взгляд на женщину и мужчину, они бесследно исчезли. Лишь в отдалении что-то промелькнуло в воздухе, и послышался глухой уханье совы. Я был уверен, что это была настоящая птица, но её появление здесь показалось мне поразительно странным, будто она была частью этой таинственной сцены. «Куда исчезла убийца?» — лихорадочно думал я.

Тем временем полицейская машина остановилась у самой кромки воды, освещая весь пирс, и почти сразу же подкатили ещё пять-шесть машин. Двери распахнулись, наружу хлынули копы, настороженно всматриваясь в окружение и поднимая оружие. Я понял, что не могу оставаться здесь, иначе сам попаду в беду, и поспешно направился к холму, где за деревьями был спрятан мой старый «Форд». Мне хотелось как можно скорее покинуть этот район и хоть немного прийти в себя после всего увиденного.

Все это выходило далеко за рамки обычного криминала, и я никак не мог сложить в голове детали этой ночи. Хотя и предшествующая история уже не была столь простой. Три дня назад редактор «Нью-Йорк Таймс» поручил мне провести журналистское расследование по поводу странной смерти одного археолога, Джона Хамерсона. Он работал в Центре археологических артефактов, о существовании которого я, честно говоря, не имел представления. Я ведь был не специалистом по истории, а репортером криминальной хроники. Об этом я знал все — имена, факты, подробности. Моя репутация была построена на точных фактах и надёжных источниках, настолько, что ко мне часто обращались адвокаты и следователи. За годы работы я собрал такой объем информации о преступности Нью-Йорка, что мог бы написать на эту тему целую диссертацию, если бы возникла такая необходимость.

Но дело Джона Хамерсона сразу показалось мне не совсем обычным. Слишком уж странно и запутанно было все, что с ним связано, и многие факты просто не укладывались в привычную криминальную схему.

Итак, направляясь к дому убитого, я обдумывал детали будущего репортажа. На месте уже была полиция, группа криминалистов заканчивала работу, а вокруг скучали несколько зевак — типичная сцена для подобного случая. Из журналистов я был один, и когда подошел к оцеплению, полицейские сразу меня пропустили. Они меня знали, так что вопросов о моей цели не возникло. Комната Хамерсона уже была тщательно осмотрена специалистами, и мое присутствие не могло повлиять на ход расследования.

Обыск квартиры, если честно, не дал мне ничего полезного. Никаких зацепок, никакой информации, которая могла бы увести к подозреваемым. Соседи были столь же бесполезны: никто не видел и не слышал ничего подозрительного. На первый взгляд, все выглядело так, словно Хамерсон был убит в результате спонтанной расправы. Но по факту это убийство выглядело спланированным до мельчайших деталей. Улики ясно говорили, что нападавший был жестоким и хорошо подготовленным, умелым мясником — для такого необходим определенный опыт, неподвластный обычному человеку. Умер Хамерсон мучительно и сознательно пережил все, что с ним сделали, — страшный, кошмарный конец.

Глядя на изуродованное тело, я содрогнулся. Куски плоти и крови разбросаны по комнате, раны аккуратные и преднамеренные, словно убийца сознательно продлевал страдания Хамерсона. Тем не менее кое-что вызвало во мне любопытство. В шкафу я обнаружил большое количество женского белья и разнообразные предметы интимного характера. Судя по всему, хозяин квартиры вел весьма насыщенную личную жизнь, и, если судить по фото, найденному среди одежды, не совсем стандартного толка. На снимке Хамерсон был запечатлен в обнимку с мужчиной спортивного вида, с короткой стрижкой и квадратной челюстью. Возможно, это был его любовник? Но маловероятно, что кто-то столь близкий мог устроить ему такую жестокую смерть.

Убедившись, что версия бытового конфликта отпадает, я решил изучить профессиональную сторону жизни Хамерсона. Может, дело связано с его работой? Оказалось, что это было весьма необычное место. Центр археологических артефактов, где он служил, был настоящей загадкой: даже следов в справочниках или в интернете найти не удавалось. Информация о таких организациях, как ЦРУ или АНБ, при желании всплывает с невероятной легкостью, а этот центр будто не существовал вовсе. Через несколько контактов мне удалось установить, что Центр расположен на одной из ракетных баз недалеко от Нью-Йорка. Его здание находилось в подземных бункерах, которые когда-то служили хранилищем для стратегических ракет. И, что самое удивительное, финансирование шло через военное ведомство.

Эта информация меня озадачила. Каким образом археология связана с Пентагоном? Почему организация с исторической миссией расположена на охраняемой военной базе? На этом фоне дело становилось все более запутанным. Решив попытаться добраться до самого Центра, я поехал к его границам, но как только приблизился к зоне охраны, меня немедленно развернули. Военные, охранявшие периметр, были строги, настойчиво намекнули мне держаться подальше и отказались говорить о Хамерсоне хоть что-то.

Позже мне удалось пообщаться со знакомым в полиции, который вел расследование. Он сообщил мне кое-что очень интересное: в день смерти Хамерсона в его квартире уже побывали люди из этого самого Центра. По его словам, сотрудники Центра что-то искали. Их присутствие было настолько властным и бесцеремонным, что даже контрразведка выглядела бы сдержаннее. Шепотом он сообщил, что Хамерсон якобы похитил какой-то важный предмет и вынес его за пределы Центра.

— Может, из-за этого его и убили, — тихо предположил он. — Вероятно, кто-то очень хотел заполучить этот объект.

— Сотрудники Центра? — спросил я, пытаясь понять, что он имеет в виду.

— Нет, скорее, те, кто это заказал. Представь, в его портфеле, под кроватью, нашли сто тысяч долларов наличными.

Мой полицейский источник сказал, что свидетелей убийства нет, но на деле оказалось иначе. У одного свидетеля всё-таки удалось выведать кое-что. Это был бездомный — чернокожий мужчина с короткой бородой и удивительно яркими голубыми глазами, что зацепило взгляд с первого взгляда. Он коротал ночи на улице неподалёку от дома Хамерсона и за бутылку виски, к которой приступил так жадно, будто не пил неделю, рассказал мне свои наблюдения. «Три машины прикатили как-то к этому Хамерсону, — пояснил он, отвлекаясь только на то, чтобы жадно глотнуть. — Такие, знаешь, крутые тачки, оттуда выбрались мужики серьёзные, не из разговорчивых. Номера машин не скажу, не запомнил. Но вот один называл кого-то по имени… как же… сеньор Пасквале!»

— Сеньор Пасквале? — не удержался я от удивлённого восклицания. Бездомный уставился на меня, недоуменно хлопая глазами, не понимая, почему это меня так задело.

— Ну да, — продолжил он, чуть понизив голос, — Пасквале. Мужик такой… солидный, при галстуке, в дорогом костюме. Сигары курил, знаешь? Он с Хамерсоном в квартире поболтал, а потом вышел как-то сам не свой, злой. Может, что-то его не устроило. Пришёл с портфелем, а когда уходил — портфель уже остался в квартире. Это было позавчера. А вчера этого малого — Хамерсона — укокошили, говорят, будто бензопилой. Вся квартира в кровище, кишки наружу».

След становился всё более определённым. Выходило, что в деле замешан сам глава нью-йоркской мафии — Дон Антонио Пасквале. Но почему ему понадобилось расправиться с учёным таким изуверским способом? Пасквале был далеко не гуманистом, но его методы не напоминали такие сцены, скорее, прямолинейную разборку. Зачем же ему убивать того, кому заплатил такие деньги? Сто тысяч долларов — приличная сумма даже для такой крупной фигуры, и я задался вопросом: что же за предмет так дорого стоил, чтобы заплатить учёному за кражу, а потом ликвидировать его? Ответа на этот вопрос пока не было.

Несмотря на эти загадки, статья всё-таки вышла. Текста было немного — буквально несколько абзацев, но я сделал ставку на фотографии, зная, что визуальные образы привлекают читателей куда сильнее. И хотя я лишь слегка намекнул на возможную связь между мафией и погибшим, материал вызвал определённый резонанс. А потом случилось нечто неожиданное: на мобильный телефон мне поступил звонок.

— Слушаю, — ответил я, поднеся трубку к уху.

— Сэр Андерсон? — голос на другом конце был твёрдым, сухим и резким, с оттенком высокомерия, словно собеседник привык командовать, а не говорить. Звук этого голоса сам по себе давал понять, что его владелец жил в совершенно ином мире, на границе доступного только тем, кто способен двигаться в самых опасных кругах.

Я не привык общаться с такими людьми. Как журналист, конечно, работал с представителями криминального мира, но с такой тяжеловесной фигурой, как мафиозный дон, судьба меня ещё не сталкивала.

— Да, с кем имею честь говорить?

— Меня зовут Дон Антонио Пасквале, думаю, вы обо мне слышали…

Сердце у меня затрепетало, а пальцы на миг онемели. Честно говоря, если бы мне позвонил сам президент, я, пожалуй, не испытал бы такого напряжения. Пасквале звонил мне, и это означало, что ему что-то от меня нужно, причём вопрос этот мог оказаться смертельно важным. Сами понимаете, звонить сеньор Пасквале — это не мне идти на встречу с кем-то из мелкой шантрапы ради материала, это звонок человека, для которого такие правила, как журналистская привилегия, не существуют.

— Да, я вас знаю, — ответил я, сдержанно кивая.

— Мы могли бы поговорить?

— А если мне не хочется? — осторожно поинтересовался я, понимая, что имею дело с человеком, вокруг которого опасность буквально сгущается. Мафия — не та сфера, где отказываются от предложений без последствий.

— Я бы настаивал на встрече, — раздалось в трубке. — Думаю, вам будет интересно… как журналисту. Безопасность вам гарантирую.

Слова Пасквале внушали уверенность: такие люди редко разбрасываются обещаниями и, если сказали, что не тронут, — так и будет. Тем не менее, голос его выдал тревогу, почти страх, что вызывало беспокойство и у меня. С чего бы это главе преступного мира испытывать такое напряжение?

— Хорошо, я согласен.

— Тогда вас уже ждут.

Подойдя к окну, я увидел припаркованный у подъезда чёрный лимузин. Сеньор Пасквале не зря слыл человеком расчетливым — он уже предвидел, что я соглашусь. Оглядев подъезд, я спустился вниз и занял место в машине. Водитель и двое молчаливых охранников с хмурыми, невозмутимыми лицами не проронили ни слова. Я тоже решил не пытаться разговаривать: по их виду было понятно, что они выполняют чёткий приказ и вряд ли в курсе причин. Всё станет ясно, когда я увижу самого Пасквале.

Вскоре мы подъехали к его вилле — внушительному особняку, стоимостью никак не меньше сорока миллионов. Остановив машину, охранники быстро и без церемоний провели меня через украшенные залы в скромный кабинет, где и находился Дон Антонио Пасквале. На столе перед ним лежала газета, развернутая на моей статье. Он, видимо, не упускал из внимания ни одной новости из криминальной хроники.

Пасквале выглядел сосредоточенным и даже чем-то обеспокоенным. На его породистом лице с резкими чертами и коротко подстриженными седеющими волосами запеклась усталая тень, но напряжение выдавали холодные, пристальные глаза. Охранники удалились, и мы остались вдвоём.

— Доброе утро, сэр Андерсон, — проговорил он, жестом указывая мне на мягкое кресло. Я, не теряя возможности, сел, отметив мягкость кожаной обивки, но, вежливо отказавшись от предложенной сигары, принял кофе. Пасквале подал его сам, что было удивительно: таким людям редко приходит в голову оказывать подобные знаки уважения тем, кто может представлять угрозу их империи.

— Судя по всему, вас заинтересовал мой репортаж, — начал я, краем глаза бросив взгляд на газету.

— Вы сразу поняли, что я имею интерес к Хамерсону?

— Ну, если глава мафии платит за что-то сто тысяч долларов, значит, это что-то представляет для него интерес, — заметил я, делая глоток кофе. Пасквале нахмурился, барабаня пальцами по газете, а затем заговорил:

— Я действительно заплатил такую сумму. Но сам не знаю, что получил взамен. И это… это меня пугает.

Заявление было ошеломляющим. Чтобы напугать нью-йоркского мафиози, нужно нечто невообразимое. Эти люди, привыкшие стоять на вершине криминальной иерархии, боятся крайне редко, и единственные их «естественные» враги — это такие же, как они.

— Как так? — спросил я, не скрывая своего удивления.

— Дело в том, что заказчиком той вещицы, которую вынес Хамерсон, была не я. У меня был договор с одной дамой… влиятельной, могущественной, но совершенно неизвестной мне. Вся её репутация строилась на слухах. О связях её ходили легенды, но она так и не смогла пробиться в Центр археологических артефактов. Для неё это оказалось невозможным. Вот почему она обратилась ко мне. А я нашёл человека — своего должника, если можно так выразиться. Хамерсон. Скажу откровенно: уговаривать его было непросто. Он не хотел идти на такой шаг, хоть и задолжал мне много. Работа в Центре была для него делом, за которое он был готов умереть.

— И вы пообещали даме достать предмет бесплатно?

— Нет, — покачал головой Пасквале. — Я человек бизнеса. Мы договорились о пяти миллионах долларов. Она не торговалась. Но эта вещица… Весьма необычная, и я не знаю, почему, но с тех пор, как она оказалась у меня, начали происходить странные вещи… мне кажется, тут замешано нечто, выходящее за пределы обычного понимания.

Я снова удивился:

— Сеньор Пасквале, в вашем мире «чистота» — понятие относительное.

Он прервал меня, сдвинув брови:

— Я говорю не о своих делах. Понимаете, недвижимость, алкоголь, наркотики, проституция, оружие — вот, где я мастер. Но это… нечто совершенно другое, Андерсон. С тем предметом связано что-то, чего я не могу понять. Ясно одно: обычному человеку оно не нужно, и, возможно, это не для нашего мира. И женщина… она странная и… очень опасная.

Пасквале неспешно открыл ящик стола и извлек небольшой сверток. Развернув его, он аккуратно положил передо мной золотистый диск, напоминающий «шайбу».

— Глядите, попробуйте сами разобраться, — предложил он.

Я взял странный предмет в руки. На удивление, он был почти невесомым, хотя, судя по размерам, должен был тянуть на добрых полкило. Это явно был не чистый металл, хотя на золото был похож. Какой-то особый сплав? По поверхности шли вычурные узоры — или надписи? Трудно сказать, я таких символов не встречал прежде. На торцах были видны узкие пазы и едва заметные детали, намекающие на механическую конструкцию.

— Нажмите сюда, на выпуклость, — указал Пасквале.

Я осторожно надавил на небольшую пластину, и из пазов с тихим щелчком выдвинулись захваты. Это явно было сложное устройство, но вот каково его назначение — догадаться было невозможно. Я поднял взгляд на мафиози.

— Понятия не имею, что это, — покачал он головой. — Но чувствую, что вляпался во что-то серьёзное. Меня не пугают ни Пентагон, ни ЦРУ, а вот она… — Он на мгновение замолчал, опустив взгляд на фотографии со сценами жестокого убийства. — Она внушает страх.

— И что же она может вам сделать?

— Она явно подозревала, что я могу забрать эту вещь себе. Думаю, именно она и убила беднягу Хамерсона, не доверяя ни мне, ни его лояльности, — он мрачно кивнул на снимки. — А тот передал вещицу мне почтой. Деньги получил заранее, я всегда плачу вперёд — никто ещё не пытался обмануть меня, потому что знает: сделка, начавшись, должна быть завершена.

— То есть, вы не убивали Хамерсона? — уточнил я.

Сеньор Пасквале нахмурился, закурил, его движения выдавали напряжение.

— Нет, не я. У меня не было причин. Но теперь, выходит, я втянут во что-то большее, чем просто кража. За этой вещью уже охотятся многие, в том числе элитные спецотряды Центра, — он бросил на меня холодный взгляд, — это такие люди, что мой персонал рядом с ними и рядом не стоял, а также дама-заказчица и кто-то ещё, не менее опасный. Меня подставили.

— И что вы собираетесь делать? — спросил я.

Пасквале откинулся на спинку кресла, глядя мне прямо в глаза:

— Знаю, вы — человек честный, значит, вам можно доверять. Я хочу передать эту вещь на хранение вам.

— Что? — у меня глаза полезли на лоб.

— Пока эта штука у вас, это своего рода гарантия, что меня не тронут. Вечером у меня встреча на пирсе с этой дамой. Если хотите — приходите, только наблюдайте издалека.

Я задумался: предложение Пасквале было опасным. Но разве я не ввязался в это дело, когда начал копать в сторону мафии и Хамерсона? Быть хранителем доказательства, которое хотят заполучить все стороны конфликта, — это риск. Но журналистское чутьё подсказывало, что это шанс. Волнение подстегнуло моё решение, и я ответил:

— Ок. Я забираю эту штуку.

— Прекрасно. Держите её при себе, пока не разберусь с этой скользкой историей.

Я аккуратно спрятал диск в нагрудный карман куртки и под пронизывающим взглядом охранников покинул резиденцию. Уходя, я будто услышал где-то карканье ворона, и передёрнул плечами от дурного предчувствия.

Вечером, заняв укромное место на пирсе, я приготовил камеру, стараясь не упустить ни одного мгновения. Скоро стало ясно, что затея куда серьёзнее, чем можно было предположить: мне открылась картина, от которой в груди похолодело — на месте встречи я насчитал больше трёх десятков тел.

Когда кровавая разборка на пирсе закончилась, я осторожно выбрался из укрытия. Дрожащими руками, оглядываясь, я поспешил к своему старенькому «форду», припаркованному за холмом, и рванул обратно в город. Голова была забита образами того, что только что произошло. Женщина — одна — за считаные минуты уложила больше тридцати боевиков, отлично вооружённых и натренированных, включая самого главаря нью-йоркской мафии, будто он был просто фигурой, которую можно убрать с доски. Это было немыслимо: даже мне, журналисту, известны пределы, за которые не стоит заходить. Но эта женщина, похоже, о них и не знала.

Добравшись до окраин города, я свернул в тёмный переулок и остановился. В салоне машины включил приглушённый свет, вынул из кармана странный диск и стал его внимательно рассматривать. Эта «шайба» оказалась причиной кровавой резни. Центр археологических артефактов так бережно её хранил, что Хамерсону пришлось похитить её под большим риском. Что же за сила стояла за всем этим? И какова её цель? Подумав, я решил начать с основ и просто попытаться прочитать надписи. Они напоминали то ли стрелки, то ли иероглифы, причудливые символы, не схожие ни с китайскими, ни с японскими и даже ни с арабскими. Передо мной был неизвестный шрифт.

Тут в голову пришла мысль о Георгии Павлюшкине — русском лингвисте, живущем неподалёку, в трёх кварталах от меня. Он приехал в Америку ещё в начале девяностых, когда его пригласили работать в университете для изучения древних цивилизаций. Наше знакомство состоялось несколько лет назад, когда я помог его сыну избежать обвинений в наркоторговле, сфабрикованных нечистыми на руку офицерами. Так я смог спасти парня, а в тюрьму отправились полицейские. Георгий с тех пор стал моим хорошим другом, приглашая на праздники, знакомя с русскими традициями — Старый Новый год, День Советской Армии. Это было странно, непривычно, но весело и интересно.

Я набрал его номер. Георгий ответил после третьего гудка:

— Алло, слушаю.

— Георгий, привет. Это Майкл. Срочное дело…

Он, кажется, посмотрел на часы, ведь было уже за полночь. Но русский друг знал: если я звоню в такое время, причина наверняка серьёзная.

— Заезжай, жду.

Минут через тридцать я был у его дома, всё время поглядывая в зеркала. Никто, вроде, не следил, но какое-то тревожное чувство преследовало меня, будто кто-то наблюдает из-за облаков или, может, даже с самой Луны. Когда перед глазами возник знакомый многоэтажный дом, я почувствовал облегчение, будто обретя укрытие. Быстро выйдя из машины, я направился к подъезду, по сторонам не переставая поглядывать на редких прохожих.

— Заходи, заходи, — встретил меня Георгий, открывая дверь.

Он был, как обычно, в спортивном костюме, лохматый и, судя по всему, слегка заинтригованный. Георгий Павлюшкин — человек среднего роста, крепкий и с вьющимися рыжеватыми волосами. Лицо с густыми бровями и серьёзным взглядом делало его похожим на настоящего мыслителя. Его голубые глаза смотрели на мир как бы с вызовом, но в этот момент выражали неподдельное любопытство.

Впервые я заявился к нему ночью. Павлюшкин жил один, в просторной четырёхкомнатной квартире, каждая стена была заставлена полками с книгами по истории, географии, лингвистике и религии. Его сын спал в своей комнате и, судя по лёгкому храпу, видел десятый сон. В кабинете Георгия горел свет компьютера — вероятно, он работал, так что мой визит не был таким уж нарушением спокойствия.

— Будешь кофе? — предложил он.

— Не откажусь, — ответил я, присаживаясь на стул.

Пока Георгий включал кофеварку, я внимательно разглядывал атласы на стенах. Получив от него чашку капучино и печенье, сделал небольшой глоток и наконец заговорил:

— Мне нужна твоя помощь.

— Чем могу помочь? — ответил он, подаваясь вперёд. Павлюшкин всегда чувствовал себя должником из-за истории с сыном, хотя я никогда не напоминал ему об этом, считая, что лишь исполнял долг журналиста.

— Мне нужно расшифровать эту надпись, — сказал я и протянул Георгию странную «шайбу». Он удивлённо принял предмет, покрутил его в руках, словно прикидывая вес.

— Гм, легкая какая-то… Из чего сделана? — нахмурился он.

— Без понятия. Сможешь определить, на каком языке написан текст?

Георгий надел очки, вгляделся в странные знаки и задумчиво произнёс:

— Похоже на клинопись… Может быть, шумерская графика… Ладно, сейчас всё выясним.

Он взял с полки портативный сканер, провёл по тексту синим лучом, потом вернулся к своему компьютеру и загрузил отсканированное изображение в графическую программу. На экране медленно появлялись чёткие контуры знаков, выглядевшие ещё более загадочно.

— Ну? Что-нибудь выяснилось? — нетерпеливо спросил я.

— Подожди, подожди, — усмехнулся Павлюшкин. — Сейчас отправлю изображение в наш университетский Центр, где есть полная база лингвистических данных. Программа сравнит знаки с десятками тысяч известных и исчезнувших языков.

Он щёлкнул по клавишам, и файл отправился на сервер. Мы сидели в тишине, ожидая результата. Прошло всего три минуты, но время тянулось мучительно долго.

— Может, это просто чьи-то каракули, а мы тут пытаемся дешифровать? — предположил я, ощутив, что теряю терпение.

— Не торопись, — Георгий поднял руку, останавливая меня. И вдруг в тишине раздался короткий сигнал — программа завершила анализ. На экране высветилось: «Аккадский язык».

— Аккадский? — я почувствовал себя ещё более озадаченным.

Георгий откинулся в кресле, явно довольный тем, что теперь он в своей стихии, и начал объяснять, словно я был его студентом.

— Аккадский язык, или ассиро-вавилонский, — один из древнейших языков семитской группы. На нём говорили в Междуречье, вавилоняне и ассирийцы. В этом регионе язык использовали с 25 века до нашей эры до первого века нашей, пока он не был вытеснен арамейским. Письменность у них словесно-слоговая, клинопись, позаимствованная у шумеров. Так что мои догадки о шумерах были верны.

— Но могли ли они в ту эпоху создавать такие изящные предметы? — я снова взял в руки «шайбу», которая казалась чересчур тонкой и искусно сделанной для такой древности.

— Так, а теперь послушаем, что означает надпись, — сказал Георгий и кликнул мышкой. Из динамиков донёсся механический голос: «Бахта вильля кульнэй нажи, ая этля квилья пердеса…»

— И что это значит? — я, разумеется, ничего не понял.

Георгий пожал плечами и потер переносицу, задумавшись.

— Погоди… На ресурсе есть кибер-переводчик. Сейчас подставлю текст — должно появиться на английском, хотя, конечно, перевод может быть стилистически некорректным, — пояснил он, пробежавшись по клавиатуре. На экране появилась строка перевода: «Женщина, давшая начало человечеству. Хранительница ключа Эдема».

— Ну и что это значит? — пробормотал я, всё ещё пытаясь сложить кусочки в единое целое.

Павлюшкин вдруг стал серьёзным, встал и, пройдясь по комнате, развернулся ко мне.

— Эту фразу я где-то слышал… Да, точно, на арамейском.

Он подошёл к книжному стеллажу, нашёл массивный энциклопедический словарь и пролистал страницы. Наконец нашёл, что искал, и вслух прочёл транскрипцию: «Энниим крох ми амо менд лебо басимо хауха кзин упарадис.»

— Эта фраза упоминается в апокрифах…

— Апокрифах? — переспросил я, не совсем понимая, о чём речь.

— Апокрифы — это позднеиудейские и раннехристианские произведения, которые не включены в Библию. По сути, это религиозные тексты, не признанные церковью, но содержащие важные события и фигуры для верующих. Апокрифы иногда подтверждают то, что есть в Библии, иногда ей противоречат, а порой дополняют. Некоторые из этих рукописей были на арамейском. В одном из них, я припоминаю, говорится о женщине, ответственной за появление человечества, которой было поручено важное задание архангелом Михаилом…

— Но о какой женщине может идти речь? И что за задание?

Георгий остолбенело посмотрел на меня, и я почувствовал, что он пытается связать нечто важное.

— Майкл, ты какой религии придерживаешься?

— Я? Я — атеист! — ответил я, недоуменно приподняв брови.

— Ага, иначе бы ты знал, что женщину, давшую начало всему человечеству, зовут Ева. Она была женой Адама. Они были первыми людьми и теми, кого согнали с Небес! Наверняка, именно о ней идет речь здесь, — и он ткнул пальцем на «шайбу» в моей руке. — Какое дело — я не знаю. Но с неё начинается история человечества!

Я вздохнул, осознавая, что всё стало гораздо сложнее. Эта штука имела прямое отношение к библейской истории, и речь действительно шла о Еве. Это уже не просто криминальное дело, а нечто с оттенком археологии и религии. Я не был сторонником церковных легенд, но неясно было другое: какой ключ Ева хранила и для чего, если взглянуть на древнюю легенду всерьез? Почему об этом указано в этой «шайбе»? Похоже, это имело огромное значение для тех, кто организовал похищение из Центра археологических артефактов и совершил убийства ради этого. Нужна была информация о том, что это за учреждение и как им попала «шайба».

И тут Георгий, как бы невзначай, спросил:

— Слушай, откуда у тебя эта штука?

— Это не моя, — честно и в то же время уходя от ответа, сказал я, пряча артефакт в карман. — Но «шайба» такая ценная, что за неё уже лишились жизни некоторые люди…

— Да? — брови у Павлюшкина взметнулись вверх. — Ну… ясно.

Я встал со стула и попрощался:

— Ладно, Георгий, спасибо. До встречи!

Друг проводил меня до машины, а потом вернулся к себе, судя по всему, тоже озадаченный текстом. Я завёл мотор и несколько минут сидел в салоне, обдумывая ситуацию. За сутки произошло столько событий, и я оказался по уши в этом. Не знал, чем всё это кончится, но явно не хорошим. Три десятка трупов вместе с главой нью-йоркской мафии — это уже не игрушки! Перед глазами до сих пор стояла схватка, когда неизвестная женщина без труда расправилась с опытными уголовниками! Ничего подобного не видел даже в фильмах-боевиках. А странная смерть сотрудника Центра… Всё же нужно больше узнать об этом учреждении.

Я включил передачу и тронулся с места. В свете фар что-то быстро проскользнуло — какая-то крупная птица. Я недоуменно покрутил головой: что здесь делает сова? В течение получаса я петлял по улицам шумного города, который ещё не знал о сенсационном происшествии на пирсе. Можно было бы поехать в редакцию и выложить фотоснимки — редактор, без сомнений, плясал бы от радости, опубликовав их на первой странице! Но инстинкт самосохранения подсказывал мне, что лучше не высовываться и не показывать, что стал свидетелем кровавой драмы. Неизвестно, чем мне это обернётся. Пусть никто пока не знает о моём соучастии. «Шайба» в кармане напоминала мне о краткости жизни любого человека на грешной земле. Впрочем, о чём это я? Два года назад я играл в прятки со смертью, участвуя в боевых операциях в Афганистане; на моих глазах погибали товарищи, которым не удалось обмануть Старуху с косой.

Я вернулся в свою квартиру, и часы на стене показали три часа ночи. Ноги гудели, нервы были на пределе. Закрыв за собой дверь, я повесил куртку, снял туфли и первым делом ополоснулся в душе. Вода освежила меня, хотя покой так и не пришёл. Налил немного тоника с джином — чтобы расслабиться, и плюхнулся спать прямо на диван. Я жил один уже много лет, и потому привычка распоряжаться собой как вздумается стала естественной; ни перед кем не было обязанностей… уже не было; поэтому распорядок дня всегда был хаотичным. Лишь мельком взглянув на фотографию бывшей семьи в рамке, я закрыл глаза и заснул.

Квартира холостяка была небольшой, но уютной. На стенах висели картины с пейзажами и абстракцией, которые я сам выбирал по настроению. Стол, заваленный газетами, оставался лишь с намёком на прежние увлечения — журналистика и расследования. Кухня была простой, но с хорошей техникой, и единственным украшением её служила ваза с изолированными цветами, которые быстро завяли, но стояли там из-за моей привычки не выбрасывать ненужное. В углу был диван, на котором я часто засыпал, а в шкафу скапливались вещи, которые я не носил, но не решался выбросить. Все эти мелочи говорили о жизни, которая однажды была полной, но теперь оставалась лишь напоминанием о том, как всё изменилось.

Разбудил меня, как всегда, будильник. Стрелки показывали семь утра, и первый свет дня пробивался сквозь жалюзи, создавая полосы света на полу. Утро в Бруклине было особенным — тихим, но полным ожидания. Из окна доносился звук проезжающих машин, вдалеке слышались голоса детей, которые собирались в школу. Воздух был свежим, с легким запахом утреннего кофе и влажной листвы. Я потянулся и выдал слабый вздох, осознавая, что новый день вновь принесет свои трудности и неожиданности.

Бруклин в это время года был живым, с яркими красками осени, где желтые и оранжевые листья падали с деревьев на тротуары. Узкие улочки были полны людей, и небольшие кафе наполнялись ароматами свежей выпечки. На каждом углу можно было увидеть художников и музыкантов, вносящих в атмосферу особую ноту креативности. Бруклин всегда славился своим духом свободы и разнообразием, и, несмотря на его порой мрачную репутацию, его уголки были полны жизни.

Город гудел с новой силой. Я включил телевизор и сразу нарвался на телерепортаж о трупах на пирсе. Камера показывала полицейских в защитной форме, оцепивших место происшествия. Заместитель мэра Нью-Йорка и шериф, окруженные толпой журналистов, яростно переговаривались между собой. Их лица были напряженными, и все они прекрасно знали Пасквале, главе мафии, чье имя звучало на каждом углу города. По небу кружили вертолеты, их лопасти создавали звук, похожий на гудение роя пчел, а собаки-ищейки рыскали в кустах, следуя за запахами, как будто почуяли что-то большее, чем просто улицы Бруклина. Атмосфера была напряженной и тревожной, и я ощущал, что что-то глобальное уже произошло.

Я почему-то побеспокоился: не оставил ли каких-нибудь следов своего пребывания там? Женщина-репортер сообщала, что главарь мафии был убит острым предметом, из груди вырвано сердце, и что остальных боевиков тоже протыкали как шампуром для шашлыка. Врачи-криминалисты пока не сделали выводы о том, что это было за холодное оружие, однако и так было ясно, что никто не выжил. Эфир кипел от сообщений и телефонных звонков в студию, экраны заполнились изображениями жутких последствий ночного насилия.

Я, не спуская глаз с экрана, быстро пожарил себе яичницу, позавтракав без какого-либо аппетита, после чего спустился вниз. Садясь в машину, я заметил, что оставленная мной сумка перевернута, словно кто-то её потрошил. Нет, там ничего ценного не было, но всё равно — кто-то проник в салон и обыскал. «Так, значит, меня выследили, у кого-то я на заметке», — мрачно подумал я. Хотя, может, это я сам на себя страх нагоняю? Просто вчера опрокинул сумку, а теперь свои нервы дергаю, как напряжённые струны.

До редакции «Нью-Йорк Таймс» доехал быстро. Это здание располагалось в сердце Манхэттена, высокое и величественное, с характерным кирпичным фасадом и большими окнами, откуда открывался прекрасный вид на город. Издание славилось своими расследованиями и качественной журналистикой, а редакция была центром новостей, где на каждом шагу встречались репортёры, редакторы и фотографы, спешащие к новым историям. Атмосфера здесь была напряженной, как в муравейнике, с непрерывным шумом клавиатур и обсуждений.

Там уже кипела работа. Меня встретил замредактора Рональд Крэйг, который, брюзжа, орал, что в мире прессы нужно быть порасторопнее, ведь телевизионщики уже ведут репортажи с места события, о котором я, вероятно, не подозреваю. Мне пришлось делать ехидное лицо:

— Это событие в Тунисе, где опять революция? Или о очередной вулканической активности в Тихом океане? Может, репортаж наших коллег с русского Севера, где упал метеорит?

Замредактора выпучил глаза:

— Не-ет, ты точно идиот! Весь Нью-Йорк гудит как улей о том, что произошло ночью, а ты даже не в курсе! Почему я решил, что ведущий криминальной хроники это ты?

— Потому что я и есть ведущий криминальной хроники, — спокойно парировал я. — Если вы о трупах на пирсе, то я об этом знаю и у меня куча фотографий с той ночи! — и я помахал перед его носом своим Nikon3200. — Так что примите успокоительное, сэр, и дайте мне завершить работу.

Естественно, Крэйг, с его небрежной стрижкой и постоянно нахмуренным лбом, смягчился, сразу подобрел. В его глазах на мгновение мелькнуло одобрение, и он дал мне дорогу, прокричав в спину:

— Самые лучшие фото — мне на стол!

— Хорошо, хорошо, — пробурчал я и сел за свой стол, полностью заваленный бумагами и фотографиями. Мой компьютер уже был включен, экран мерцал яркими цветами ожидающих файлов. Я открыл программу для редактирования изображений, где необходимо было подогнать фотографии под формат газетной полосы. Интерфейс был знакомым: панели инструментов, кисти, фильтры, которые обещали сделать снимки более выразительными. Я знал, что правильная обработка может значительно повысить шансы на публикацию.

Однако в голову лезли всякие мысли, и я не мог сосредоточиться. Все из головы не выходила та женщина, которая лихо расправилась с бандитами. Уж со мной время долго не потратит — дать отпор я вряд ли смогу. Но с другой стороны, я уже ляпнул о фотографиях замредактору, и теперь нельзя было пятиться, как рак назад, мол, все это шутка, ничего не знаю. «Ладно, скину ему несколько фотографий без каких-либо комментариев, а там видно будет», — решил я, быстро выбрав несколько картинок, на которых мафиози Пасквале беседует с женщиной в красном. Я распечатал их на цветном принтере и передал мимо проходившей коллеге Розалии.

Розалия, с короткой стрижкой и яркой одеждой, была известна своим остроумием и умением находить информацию. Она всегда выглядела уверенной, и у нее был тот редкий талант, что позволяло ей легко общаться с любым человеком.

— Розалия, если пройдешь мимо Крэйга, то закинь ему эти фотки, хорошо?

Она не отказала мне в просьбе, захватила бумаги и с легким кивком направилась к кабинету замредактора. Я же стал думать, как бы найти информатора, который мог бы рассказать о Центре археологических артефактов и какое отношение он имеет к Пентагону. Кроме того, мне хотелось узнать, что из себя представляет «шайба». Надпись была расшифрована, но ничего не проясняло.

Обратившись к коллеге Гарри, который специализировался на политической информации, я спросил:

— Слушай, дружище, ты что-нибудь слышал о Центре археологических артефактов?

Гарри, не отрываясь от экрана — он читал последние новости из Белого Дома, — ответил:

— Погугли… В Интернете много чего есть…

— Там почти ничего нет…

Тут Гарри оторвался от экрана и удивленно посмотрел на меня:

— Ничего нет? Странно… Хотя подожди-ка, есть у меня кое-что… — Он стал рыться в своих файлах, а когда нашел нужное, мне сообщил: — Полгода назад я готовил материал о Эрике Ферензеере, лидере группы антиглобалистов. Он со своими ребятами хотел митинговать возле этого Центра, но его быстро скрутила военная полиция. Судья навешала штраф за противоправные действия, но парень не остановился, обещал продолжить акции протеста. Уж у него точно есть какие-то сведения об этом заведении. Дать адресок?

— Ох, буду тебе благодарен! — воскликнул я. Гарри переписал мне телефон, и через минуту я уже набирал номер. Трубку на другом конце подняли после третьего сигнала.

— Я слушаю, — послышался хриплый мужской голос. Не молодой. Человеку, скорее всего, за сорок. Акцент явно германский, из чего я сделал вывод, что герр Ферензеер приехал из Европы. Он говорил медленно, с некоторой настороженностью, словно тщательно подбирал слова.

— Меня зовут Майкл Андерсон, журналист из «Нью-Йорк Таймс». Можно с вами встретиться и поговорить?

— О чем?

— О Центре археологических артефактов. Мой коллега сказал, что только вы обладаете необходимыми сведениями об этом странном заведении.

— Да, это так. Встретимся через час в баре… — Эрик продиктовал адрес. Он был мне незнаком, однако по Гуглу-карте быстро нашёл это место. Распечатав адрес и схему проезда, я забежал к замредактору, который ошарашенно рассматривал фотографии и требовал ясности. Я сказал, что скоро приеду.

— Ты куда? — чуть не взвизгнул он. — Это же сенсация! Эти фотографии пойдут сейчас на первую полосу! Нужны твои комментарии!

— Напишите: «Без комментариев!» И не давайте моего авторства фотографий. Те, кто убил Пасквале, могут не шутить и со свидетелями! — произнёс я серьёзным голосом, и тут замредактор понял, что действительно лучше хранить в тайне моё пассивное участие в происшедшем.

— Я иду по этому же делу, назначил рандеву! — добавил я, ткнув пальцем на разбросанные по столу картинки. Крэйг закивал и махнул рукой, мол, ступай, делай свою работу! Да, мужик он иногда вредный, но всегда идёт навстречу и понимает человека.

Крэйг был средних лет, с короткой бородкой и вечной усталостью в глазах, однако в его улыбке проскальзывала доброта. Он знал, что такое работа в журналистике, каково это — быть на передовой. В его жизни были свои жертвы и свои разочарования, но он всегда находил время поддержать новичков, хотя сам нередко жаловался на недосып и нехватку времени. В такие моменты я видел в нём настоящего профессионала, который заботится о своей команде.

Не успел дойти до лифта, как зазвенел мобильный телефон. Судя по номеру, звонила бывшая супруга София. Она была женщиной с тёмными волосами и пронзительными карими глазами, которые когда-то пленяли меня своим теплом и искренностью. В нашем браке было много света, но также и тьмы, и её звонки всегда вызывали у меня смешанные чувства. Вообще-то она связывалась со мной редко, между нами отношения были сложными, и поэтому нам было легче находиться по разные концы страны.

— Я слушаю, — сказал я, думая, что ей нужны деньги.

— Майкл, наш Томми заканчивает второй класс, — напомнила она. — А потом у него каникулы. Ты хочешь провести месяц с ним? Если нет, то я возьму его с собой в Мексику, я еду туда на археологические раскопки.

— Конечно, я хотел. Больше года не видел своего малыша. Только сейчас у меня напряжённый момент, и я переживал, как бы не получилось так, что на сына не хватит времени, ему будет скучно одному сидеть в квартире… Но и отказывать не мог, ведь так я вообще потеряю остатки доверия Софии и не оправдаю надежды сына. Поэтому собрался духом и выпалил:

— О-о, безусловно, мне с ним будет интересно. Я продумаю план, как мы проведем месяц, и я отправлю его электронной почтой. Если Томми одобрит, то считай, что у нас с ним всё в порядке! Только заранее предупреди, когда его встречать в аэропорту.

— Хорошо, договорились! — и София отключилась. Она не спрашивала, как я живу и как у меня дела, и в то же время не охотно делилась собственными новостями. Нас связывал только общий ребенок, хотя я продолжал её любить и мечтал, что мы когда-нибудь снова станем одной семьёй. Уверен, что и она втайне поддерживала любовь ко мне, просто теперь держалась так демонстративно сухо, чтобы не бередить раны.

Виной нашего разлада стала моя вспыльчивость, раздражительность, злость и угрюмость — черты, которые были получены во время афганской войны; именно оттуда я вернулся совершенно другим человеком. Психолог говорил, что это посттравматический шок, мол, многие ветераны, прошедшие Вьетнам, Корею, Ирак и Афганистан, страдают этим, но меня это мало успокаивало. Из-за моей психической неустойчивости страдали родные и близкие. Им было трудно меня понять, когда я раньше всегда был веселым и жизнерадостным, а теперь стал мрачным и отстранённым.

Чтобы как-то сохраниться на плаву, я окунулся в мир экстремальной журналистики, взяв самый опасный жанр — криминальный мир. Это было для меня чем-то вроде выхода, а также возможностью справиться с внутренними демонами. Я постоянно искал опасность, как будто надеялся, что встреча с ней сможет заставить меня чувствовать себя живым, сбросить оковы, наложенные войной. Каждый день я сталкивался с теми, кто на краю жизни, находил себя среди ужасов и драмы, искал правду в мире лжи и насилия. Это была моя новая реальность, мой способ существования, хотя понимал, что в этом мире не бывает простых решений.

Я вздохнул, положил телефон в карман, вернулся на стоянку и завел «Форд». К месту встречи ехал быстро, но без нарушения правил дорожного движения. Городская полиция следит за этим строго, а тут ещё куча автоматических фотокамер, которые реагируют на превышение скорости и делают снимки. Далее — приходит штраф или повестка в суд, если не оплатить вовремя. Так что лучше не играть с правосудием.

Бар находился не совсем далеко, и скоро я сидел в подвальчике, где у металлического шеста исполняла экзотические танцы весьма симпатичная латиноамериканка. Атмосфера была расслабленной: тусклый свет, мягкие диваны и деревянные столики, вокруг которых собирались люди, чтобы выпить и поболтать. На среднем уровне громкости играла музыка, задавая ритм дневному отдыху. Некоторые посетители уже были за бокалом пива, наслаждаясь утренним настроением, что было вполне нормальным для ньюйоркца. Я же не мог заполнить желудок алкоголем и поэтому заказал кофе. Именно сюда должен был прийти Эрик Ферензеер, и я сидел, оглядываясь по сторонам.

Тут мне принесли заказ. Официантка разложила на столе чашку с чаем, отдельно вазочку с сахаром и долькой лимона; улыбнувшись мне, она ушла. Я посмотрел ей вслед, отметив особенности фигуры, после чего повернул голову к столу и… невольно вздрогнул. Напротив меня сидела женщина. В красном одеянии, которое подчеркивало достоинства фигуры. Именно та самая, что ночью без всяких сложностей и усилий укокошила более тридцати человек на пирсе. Не понимаю, как незаметно она могла усесться рядом, ведь это не так просто. Но в любом случае, женщина нашла меня и теперь рассматривала с легким, почти ироничным любопытством. В свою очередь, я уставился на нее, понимая, что пришла сюда не просто так, но вряд ли для того, чтобы тростью проткнуть мне живот, как это легко сделала с папашей Пасквале.

Женщина была невероятно красива; трудно описать изгибы и формы её тела, черты лица; можно сказать, это был эталон женской красоты. Высокая, с тонкой талией и плавными линиями, она излучала уверенность. Её кожа была светлой, с лёгким загаром, что делало её образ ещё более притягательным. Губы, полные и красные, казались идеальными, словно художник старательно рисовал каждую линию её лица. Волосы тёмные, как смоль, струились по плечам, придавая ей ещё больше загадочности. Во всяком случае, более совершенной в физическом смысле человека я не встречал. Вот бы где поработать скульпторам, создавая шедевры женского тела.

От неё исходил слабый, но весьма приятный запах; это был не аромат французского парфюма, нет, а что-то естественное, настоящее; я бы вдыхал вечно его, если такая возможность имелась. Но вот одно, что отталкивало — её глаза; они были такие холодные, пустые, бездушные, словно ничего её в этом мире не интересовало. И разглядывала меня женщина как-то высокомерно и без каких-либо ярко выраженных эмоций, впрочем, всё же глазами она цепляла меня, это было только любопытство — не большее; например, так рассматривают какую-то букашку, от которой ничего не ждут.

Потом она изящно повернула голову влево, и я заметил у неё на ключице татуировку совы. Эта татуировка была выполнена в очень тонком и детализированном стиле: сова выглядела величественно, с широко раскрытыми глазами и развернутыми крыльями, словно готовилась взлететь. Сама татуировка была обрамлена изящными узорами, придающими ей особую выразительность. Казалось, что это не просто рисунок, а знак, имеющий глубокий смысл для владелицы. Я не мог оторвать от неё взгляда, осознавая, что такая женщина, как она, не пришла сюда случайно.

Женщина смотрела на двух танцовщиц, исполнявших эротический танец у металлического шеста. Танцовщицы были поразительно красивыми, каждая в своём уникальном стиле. Одна из них была стройной блондинкой с длинными, волнистыми волосами, которые струились по её спине, словно золотистый водопад. На ней был прозрачный топ и короткая юбка, обнажающая стройные ноги, а её движения были плавными и грациозными, будто она сама была частью музыки. Вторая танцовщица была брюнеткой, с короткими, острыми волосами и ярким макияжем, который подчеркивал её выразительные глаза. Её наряд был более откровенным, в чёрном сетчатом корсете и кожаных шортах, придающих ей дерзкий вид. Она двигалась с агрессивной сексуальностью, обращая на себя взгляды присутствующих, при этом уверенно и с явным удовольствием.

У их ног сидели шестеро обрюзгших мужиков, каждый из которых выглядел так, будто слишком долго наслаждался своими излишествами. Они были одеты в простые футболки и джинсы, а на некоторых из них уже начали появляться следы возрастных изменений: живот, выпячивающийся наружу, и брови, седеющие от переживаний. Куря, они попивали пиво и время от времени делали хриплые замечания, обсуждая достоинства каждой из танцовщиц, как будто они были экспертами в области искусства. Судя по стаканам алкоголя и шумным возгласам, их «экспертиза» достигала высшего накала, и было ясно, что они были готовы обсудить каждую деталь, но только в контексте своих низменных желаний.

— Мужланам нужно только одно, что вертится в их примитивном мозгу, — вдруг произнесла женщина, её голос был высоким и мелодичным, но в то же время с лёгкой ноткой презрения. — И самки, переступая через свою гордость, самоуважение, готовы пойти на все их похотные желания…

Потом она вернула взгляд на меня, чуть не прожгла зрачками, и продолжила:

— В этом мире женщины обслуживают мужчин, словно они были созданы для этого. И даже не знают, что этот мир, — и тут рука незнакомки покрутила по сторонам, — принадлежит им в значительной степени больше, чем самцам, которые чушут свои яйца и на большее не способны. Вот эти суки, что отплясывают под похотливым взглядом идиотов, даже не представляют, насколько низко они пали. А ведь могло быть иначе — это мужчины должны исполнять желания женщин и ползать на коленях перед ними, умоляя целовать их ноги! И так было бы, если женщины взяли всё в свои руки и указали самцам их место.

Меня это слегка задело — всё-таки не каждый день мужчины выслушивают такую оскорбительную речь, и я осторожно ответил:

— Ну, не следует всех под одну гребенку… не все мужчины примитивны в своих желаниях… Некоторые руководствуются иными критериями…

В моих словах не проскользнул тон недовольства, хотя во мне оно бурлило, смешанное с раздражением. Я не хотел быть тем, кто будет оправдываться, но и стоять в стороне, когда женщина так напористо осуждала всю мужскую половину, тоже не хотел. Я чувствовал, как сердце колотится, и челюсть сжата от напряжения; мысли о том, что она может быть опасна, и при этом такая уверенная в своей позиции, вызывали у меня тревогу.

Женщина же усмехнулась, почувствовав, как я сдерживаю свои эмоции:

— Да? Мужчины все одинаковы, пускай разные по весу, росту, цвету кожи; у них программа действий и мышлений фактически идентична. Господь заложил в них одну функцию — стремиться к размножению, и при этом никакие иные мысли их не посещают. Мужчины не способны на серьезные поступки, на большие дела. Их мир — это мир низменных и похотливых желаний. Человек в лице мужчины — примитивное существо, беззаботное животное, для которого самое первое — трахнуть, потом нажраться до отвала и поспать! Просто некоторые, как вы заметили, умеют скрывать это в яркие и этические фантики, типа джентлменских манер, рыцарских поступков, благородных разговоров и романтической поэзии, и прочее. Но суть не изменяется. Тысячелетиями мужчины уродовали всю планету, чтобы самоутвердиться, и при этом стремились женщин сделать своими рабами, чтобы те обслуживали самцов.

«Ох, так это дама — феминистка, причем ортодоксальная, ещё чего мне не доставалось», — вздохнул я, понимая, что женщина разговаривает со мной весьма серьезно, и при этом в каждом её слове заложен большой смысл, который как-то ускользал от меня. Ведь не ради того, чтобы поговорить об антагонизме двух полов явилась она сюда. У неё какая-то цель, которую мне следует понять. Но страшно вести беседу с убийцей, способной расчленить любого в считанные секунды, если ей что-то не понравится. Я держался нейтрально и спокойно, осознавая, что по-другому сейчас нельзя. Не стоит провоцировать на резкие действия, несмотря на то, что меня оскорбляли, пускай не прямо, а косвенно. Поэтому я сделал глоток чая и спросил:

— Вы о возвращении к матриархату? К «золотому веку» женщин?

— Нет. Я о том, что мужчина — самое несовершенное и ошибочное творение Господа. Фактически, наш Отец создал животное, просто более социальное, чем бык или волк, хотя рассчитывал на большее.

— А женщина?

— Женщина была создана, хотя и второй после мужчины, однако из той же материи, с тем же форматом — быть подобием Господа. Просто биологически и генетически, ментально и социально она оказалась более гибче, сильнее и приспособленнее к жизни. И хотела сохранить свой независимый статус, чему противился мужлан по имени Адам! И поэтому женщине пришлось поставить его на место!

Странно, второй раз до меня доводят историю из Библии. Однако я озадачился:

— Разве Ева перечила Адаму? Я имею ввиду библейские сюжеты, и там ничего такого не было сказано… Хотя мне трудно судить, я-то Библию толком и не читал. Я — атеист…

— И не стоит читать — там сплошное вранье! Что касается Евы — я имею ввиду ту Еву, которая согласилась стать женой Адама, — то она в итоге была тряпкой для вытирания ног своего супруга, — с презрением прошипела незнакомка, её губы изогнулись в презрительной усмешке, а глаза сузились, словно она готовилась к атаке. — Она выполняла все, что он хотел и не думала о себе, например, о том, что мир следует делать так, как она видит. Женщины, кстати, смотрят на вещи иначе, чем мужчины… В итоге на Земле наплодились такие уроды, — и женщина махнула рукой на всех находившихся в помещении, выражая неприязнь к их простым удовольствиям. — И потомки Евы представляют собой насмешку над творением Господа. Поэтому всегда и везде ложь, лицемерие, обман, убийства, войны, подкупы… И поэтому Адам и Ева не смогли вернуться домой… в Эдем. Они несли груз ответственности за то, что наплодили людишек, недостойных Рая.

Но в предложении незнакомки я уловил ранее незнакомый мне факт:

— Простите… вы сказали: «ту Еву, которая согласилась стать женой Адама»… А разве у первого мужчины был выбор? Были еще женщины?

— Были, но лишь одна полностью его устраивала — из его ребра. Была еще одна Ева, от которой он отказался, — произнесла женщина, извлекая откуда-то, словно из воздуха, тонкую сигарету, такой же фокус был проделан с золоченной зажигалкой, высекшей пламя. Закурив, она спрятала зажигалку в нагрудной карман и выпустила узкую струю дыма в мою сторону. Я уловил запах ментола, он был свежим и слегка сладковатым, оставляя за собой легкое ощущение прохлады, словно зима пробралась в это тёплое помещение.

— Почему?

— А кто его знает… Адам же имел слабый интеллект, иначе бы не натворил глупостей в Эдеме и не был бы сброшен на Землю. И его дети, внуки, правнуки — все потомки до сегодняшнего дня несут на себе отпечаток чудовищного цинизма и идиотизма Адама.

— Но вы-то тоже из этой серии, вы тоже человек! — хмыкнул я, осмелев. Да, женщина не пришла меня убить, она хотела о чем-то со мной поговорить. Только тема почему-то приобретала религиозный оттенок. А в этой области у меня были самые скудные знания. Поэтому и контраргументов фактически не смог бы воспроизвести; все, что я мог сказать, казалось слишком поверхностным. Я чувствовал себя на грани, как будто стоял на тонком льду, и каждое слово могло заставить его треснуть.

Танцовщицы закончили свой номер, получили доллары в трусики и исчезли за сценой. Вскоре появилась африканка и латиноамериканка, каждая со своим стилем. Африканка была высокой и статной, с завораживающими движениями, её тело двигалось в такт музыке, как будто сама музыка обвивала её, а кожа сияла, словно позолота. Латиноамериканка была более приземистой, с выразительными бедрами и распущенными волосами, которые колыхались при каждом её движении. Её танец был энергичным и страстным, она излучала уверенность и провокацию, как будто каждый шаг был вызовом. Зрители, исключительно мужского пола, с восторгом кричали и аплодировали, создавая бурный шум, подчеркивающий атмосферу заведения.

Незнакомка с презрением смотрела на это и после чего продолжила разговор со мной:

— Нет, вы ошибаетесь, Майкл. Я не из рода Евы! Я более совершенная женщина, чем Ева… Я вообще первая…

У меня кольнуло в сердце. Тревога опять забилась в голове, и я ощутил, как холодный пот выступает на лбу. Страх пронзил меня, словно холодный ветер, пробирающий до костей. Я чувствовал, как легкие сжимаются, а мысли путаются, оставляя только гнетущее ощущение надвигающейся опасности. Я не знал, почему так сильно напугало меня ее знание о моей жизни. Это было нечто большее, чем просто тревога: я ощутил себя уязвимым, словно кто-то вырвал маску самоуверенности и обнажил мои страхи и неудачи.

— Вы знаете меня?

Женщина выпустила опять струю дыма и насмешливо сказала, словно читала мое досье:

— Майкл Андерсон, сорок лет, разведен, один ребенок, который с матерью проживает в Лос-Анджелесе. Журналист, однако не простой, с большим опытом. Вы два года прослужили в Афганистане в качестве сержанта морской пехоты, были ранены. После окончания службы вернулись в редакцию «Нью-Йорк таймс», где и работаете по сей день в качестве ведущего уголовной хроники. Характер не легкий, иначе бы жена не ушла от вас…

Меня задели за живое. Причем ткнули лицом в помойку. Однако я сдержался от грубого словца и выдавил из себя:

— Я знаю — был плохим мужем и отцом. Недостойным их…

Женщина нахмурилась:

— Это всего лишь отговорки, Майкл. Вы любили работу больше, чем семью, уделяли жене и сыну меньше времени, чем они этого хотели. Я вновь повторяю: мужчины — эгоисты по сути, они делают то, что им интересно и плевать хотели на других. Они легко вляпываются в проблемы и живут в них, не думая, как разрешить, как исправить… И поэтому проблемы тянутся за ними, как хвост. Вот вы сейчас ввязались в историю, даже не подозревая, в какую опасную и глобальную.

Я напрягся:

— О чем это вы?

Ответа я не услышал, так как женщина вновь повернула голову в сторону двери и сказала:

— К вам пришли…

— Кто? — я последовал по вектору ее взгляда и увидел стоявшего у двери мужчину в кожаной куртке. Он был худым, с острым носом, усами и длинными волосами, собранными в небрежный хвост. Его лицо выглядело хмурым и суровым, глаза блестели из-под тяжелых бровей, словно он знал что-то важное и тайное. Это было выражение, в котором смешивались насмешка и угроза.

— Почему вы решили, что он именно тот, кто мне нужен?

Мне никто не ответил.

Когда я вернул взгляд, то вздрогнул. Стул был пуст. Женщина исчезла. Я не мог понять, как за секунду она успела встать и уйти, при этом я даже не заметил. «Может, мне все приснилось?» — помотал я головой. Однако запах ментоловых сигарет не был плодом моего мозга; я ощущал дым. Более того, остался аромат женского тела — что-то сладкое и экзотическое, с лёгкой ноткой мускуса, словно сама женщина оставила часть себя в воздухе, окружая меня своей тайной и неуловимостью.

— Мистика какая-то, — пробормотал я.

Мужчина тем временем вошел в помещение и стал осматриваться, и я понял, что он ищет меня. Естественно, мы были незнакомы, нужно было подать знак. Я стал махать ему, призывая к себе. Эрик Ферензеер подошел к столику и сел на то место, где полминуты назад восседала красивая и странная незнакомка.

— Я — Майкл Андресон, — представился я, протянув руку.

Пришедший пожал ее и сказал:

— У меня есть минут тридцать. Чем могу быть полезен?

Судя по внешним данным, Ферензеер был аккуратным человеком, с короткой стрижкой и аккуратно подстриженными усами, которые подчеркивали его сдержанность. На нем была черная кожаная куртка, под которой проглядывала строгая рубашка, а его штаны аккуратно облегали стройные ноги. Он выглядел так, будто всегда держит себя в форме, без намека на излишества. Я не замечал на нем ни признаков наркотиков, ни запаха алкоголя — всё это, к сожалению, стало привычным для многих американцев. Да и в Европе, возможно, дело обстоит иначе, но он был явно не из таких.

— Знаете, мой коллега сказал, что вы представляете группу антиглобалистов. Правда, я не понимаю, чем пришелся не по вкусу какой-то Центр под Нью-Йорком вашей политике борьбы с несправедливым распределением мировых ресурсов, продвижением интересов стран третьего мира, защиты уязвимых слоев и прочего? — начал я.

Ферензеер хмыкнул, погладил пальцами усы, после чего ответил:

— Вообще-то я — антифашист, и моя организация занимается борьбой с нацизмом в различных сферах и проявлениях. Мы сотрудничаем в поиске нацистских преступников, до сих пор скрывающихся от правосудия, разоблачаем деятельность профашистских структур, ищем ценности НСДАП — гитлеровской партии, в том числе в западных банках. И в этом отношении мы преуспели, хотя есть и «крепкие орешки», которых «расколоть» нам не удалось до сих пор.

— Гм, все оказывается сложнее, — озадачился я, почесав затылок. — Центр археологических артефактов имеет отношение к нацизму? Или я что-то не так уловил?

— Вы уловили все верно. Что вы знаете о Ahnenerbe?

— Ничего… Впервые слышу это название, — признался я. В мире много еще такого, о чем пока не в курсе.

Я услышал пояснение:

— Это организация, существовавшая в Германии с 1935 по 1945 годы. Переводится как «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков». Она была создана для изучения всего о германской расе с целью оккультно-идеологического обеспечения функционирования государственного аппарата Третьего рейха. Внешне все выглядело вполне научно, существовали такие направления у «Аненэрбе», как астрономия и физика, лингвистика, медицина, история народов и территорий, искусства и религии, биология и ботаника, математика, химия, геральдистика, даже занимались фольклором — легендами, сказками, мифами, короче, всем, что наработало человечество. Не поверите — создавалась картотека ведьм и собирались данные о колдовских процессах и тайнах. Всего было более 50 направлений… Вначале все проекты финансировались через Министерство сельского хозяйства, потом спонсировали такие институты как Немецкий банк, фирмы «БМВ», «Даймлер-Бенц»…

— Гм, вполне нормальное направление для научно-исследовательского сообщества, — удивился я. — Как это могло оказать содействие фашизму? Хотя насчет ведьм — это, наверное, перебор для науки…

Мой собеседник насупился, видимо, моя глупость вызвала у него раздражение.

— «Аненэрбе» являлась структурой «СС» — военизированной машиной нацистской партии Германии, и позже финансировалась военными и эсэсовцами. Нюрнбергским трибуналом признана преступной организацией, а ее руководитель оберфюрер Вольфрам Зиверс приговорен к смертной казни через повешение, — хмуро произнес немец. — Первоначальной целью общества «Наследие предков» было доказательство теории расового превосходства германцев посредством исторических, археологических и антропологических исследований, и в первые годы «Аненэрбе» входило в состав Главного управления расы и поселений, но в 1937 году Генрих Гиммлер передал эту организацию в Инспекцию концентрационных лагерей.

Я внимательно слушал эту историческую справку, чувствуя, как меня пронизывает холодок от осознания ужасов прошлого. Каждое его слово отзывалось в моем сознании, вызывая образ мрачных помещений с их холодным светом, где разрабатывались планы, основанные на ненависти и деспотизме. Я представлял, как натуралистические исследования оборачивались кошмаром, как ученые превращались в палачей, и это было невозможно представить. Эрик продолжал:

— А 1 января 1942 года она вошла в структуру Личного штаба рейсхфюрера СС, и с этого момента вся деятельность была связана с военными разработками. Это как и создание оружия возмездия, так и бесчеловечные медицинские опыты. К слову, гауптштурмфюрер СС профессор Август Хирт в рамках антропологической программы проводил эксперименты над людьми, и человеческий материал поступал из лагерей смерти, таких как Аушвиц, Дахау, Освенцим, там были полевые лаборатории. На жертвах разрабатывались новые лекарственные препараты, испытывались методы замораживания людей — ныне это называется криогеника, использовались в качестве «подопытных кроликов» при испытании ракет, самолетов, химических отравляющих веществ. «Аненэрбе» грабила музеи и библиотеки мира, она курировала проекты по созданию атомного и биологического оружия, ракет Фау-2, истребительной техники на основе лазера, инфразвука и многое другое… Фактически, это был монстр, распустивший щупальца по всей планете. Тысячи и тысячи уничтоженных людей в результате реализации этих проектов.

— Да-а, кошмарная организация.

— Вот-вот. Но самое интересное, что этой кошмарной организацией занимались спецслужбы США. После падения Берлина в 1945 году американские спецкоманды начинают поиск и вывоз с оккупированных западниками территорий Германии не только специалистов, но и технологий и техники. Так, в США оказались ракетчики во главе с Вернером фон Брауном, эсэсовцем, получившим помилование. Он позже создаст самую мощную ракету планеты — «Сатурн-5» и обеспечит выполнение лунной миссии «Аполлон» в 1960-х годах. Знаете, были кое-какие положительные результаты, например, тому же извергу Хирту удалось выявить клетку рака у мыши, используя флюоресцентную микроскопию, уничтожить эту клетку благодаря своему новому методу лечения.

— Ого!

— Вот вам и «ого»! Американцы получили все то, что собрала «Аненэрбе». Это археологические артефакты, имеющие ценность… даже трудно сказать, какую ценность! Вы помните фильм «Искатели пропавшего ковчега» от Стивена Спилберга?

Я кивнул:

— Это где про археолога Индиану Джонса? Занятное кино…

Фильмы о Индиане Джонсе, включая «Искатели пропавшего ковчега» и «Последний крестовый поход», стали настоящими культовыми произведениями. В первом фильме главный герой, археолог и искатель приключений Индиана Джонс, отправляется на поиски ковчега завета, легендарного артефакта, который, как считается, обладает невероятной силой. С захватывающим сюжетом, полным трюков и головоломок, фильм исследует темы древних тайн и магии, связывая их с историческими событиями и мифами.

Во втором фильме, «Индиана Джонс и храм судьбы», действие происходит в Индии, где Индиана сталкивается с жуткой практикой жертвоприношений и сталкивается с культом, поклоняющимся древним божествам. Наконец, «Последний крестовый поход» привносит в историю элементы рыцарской романтики и искупления, когда Джонс отправляется на поиски Святого Грааля и сталкивается с нацистами, которые стремятся использовать его силу в своих интересах. Эти фильмы насыщены приключениями, интригами и дикой экшен-сценой, что делает их любимыми для многих поколений зрителей.

— Да, именно. Этот фильм, а также третья часть «Последний крестовый поход» рассказывают об увлечении фашистов библейскими артефактами, которые могут служить в качестве оружия. Адольф Гитлер и многие его соратники, например, Рудольф Гесс, Генрих Гиммлер, Герман Гёринг, Мартин Борман верили в оккультизм и мистику, в сверхестественные паранормальные явления, телекинез, магию, телепортацию. «Ананэрбе» была призвана найти и включить все мистические возможности для укрепления идей нацизма. Экспедиции СС рыскали по всему миру в поисках живой воды, чаши Грааля, страны Эльдорадо и Гипербореи, входа в Шимбалу, в параллельные миры, в подземные анклавы Антарктиды…

Подобная реплика вызвала у меня усмешку, и я махнул рукой:

— Ерунда какая! Это просто фантастика!

— Это для вас ерунда и фантастика, а нацистская Германия тратила на все это суммы, сейчас эквивалентные в миллиарды долларов. Думаете, Гитлер стал бы тратить такие деньги на идиотские проекты? Были экспедиции в Тибет, Скандинавию, на Ближний Восток, в Антарктиду, Южную Америку. И знаете, ведь многое что им удалось найти и спрятать в подвалах ренессансного замка Вевельсбург, что к югу Бюрена — это ныне земля Северный Рейн-Вестфалия, недалеко от Падерборна. Это идеологический центр СС и тайный склад артефактов. Мне попадались кое-какие записи из допросов некоторых офицеров СС, попавших в плен французам и англичанам, и они описывали такое, что вначале можно было бы считать сказками. И все же… Вы знаете, как переводится «СС»?

Пришлось признаваться:

— Я плохо знаком с немецким языком…

— «СС» — это «охранные отряды» — Die Schutzstaffel, военнизированные части нацисткой партии. Так в Первую мировую войну называлась эскадрилья прикрытия в ВВС Германии, использовать аббревиатуру для штурмовиков партии предложил Герман Гёринг. Но самое интересное — наименование «СС» ни тогда, ни в дальнейшем в Германии в большинстве случаев не расшифровывалось и считалось именем собственным — die SS, по есть по склонению в женском роде. Хотя было бы правильнее по мужскому — der SS…

— То есть?

— Некоторые исследователи считают, что это аббревиатура от имени… Самаэль Сатана!

Ой-ё-ёй, что-то много мистики в этой истории, аж мозги закипают.

— Сатана? — недоуменно покрутил я головой. — То есть дьявол?

— Да-да, именно этот падший ангел; его первое имя — Самаэль. Тот, кто поднял мятеж против Творца и проиграл войну с армией Эдема во главе с Архистатигом Михаилом. Хотя вначале Самаэль был сам генералом этой армии, имел звание Денница, и ему доверял сам Господь… Так вот, войска СС — это фактически армия падшего ангела, который руками людей с низменными инстинктами и желаниями хотел уничтожить все человечество…

Я напрягся, почувствовав, как в моем теле закипела холодная волна напряжения. Я не мог отделаться от чувства, что разговор принимает угрожающий оборот, и слова Эрика, полные мрачных аллюзий, словно придавали вес этой атмосфере. Воспоминания о загадочной женщине, которая вдруг появилась в моей жизни, накладывались на его слова, придавая разговору дополнительный, почти сверхъестественный контекст. Я осмотрелся вокруг, словно в поисках укрытия от назревающей опасности, и вдруг ощутил, как тяжесть окружающего меня пространства стала чуть более зловещей.

— И я вам скажу еще кое-что: некоторые офицеры были свидетелями встречи высшего руководства Третьего Рейха с этими же падшими ангелами в замке Вевельсбург, — и тут Ферензеер склонился ко мне и тихо сказал: — Среди них была женщина. Не знаю, она человек или ангел, однако это очень коварная и страшная женщина; говорят, именно она была наставницей многим убийцам из числа прекрасной части человечества, таким как английская королева Мария Первая, русская купчиха Дарья Салтыкова, прозванная «Салтычиха», испанская королева Изабелла Кастильская, Беверли Элит, Майра Хиндли, Белл Ганес, румынская княгиня Эржибет Баторий, более известная как «Кровавая дама», Мэри Энн Коттон. Вы слышали об Эльзе Кох? Ее прозвали «Бухенвальдской ведьмой», она лично уничтожала в концлагерях военнопленных; а другая женщина — Ирма Гриз, имевшая кличку «Красивая тварюга», — была самой жестокой надзирательницей в лагерях смерти. Все они, убийцы, поклонялись этой таинственной женщине и исполняли самые ужасные поручения…

Почему-то я вспомнил собеседницу, которая таинственно появилась передо мной и также исчезла. Её холодные глаза и пронзительный взгляд, словно всматривающиеся в душу, вдруг заполнили моё сознание. Она говорила что-то о тьме и силе, и я тогда не придал этому значения, но теперь мне казалось, что всё это было не случайно. Какую-то связь я ощутил, но не мог пояснить.

— Вы говорили кому-нибудь о нашей встрече?

Эрик недоуменно пожал плечами:

— Никому… Если, конечно, наш телефон не прослушивали спецслужбы… Знаете, наше государство весьма подозрительное к инакомыслию и критически настроенным персонам… А что?

— Да, тут до вас я встретил одну женщину… странная какая-то… все знает…

— Нет, я никому не говорил, тем более женщинам, — мотнул головой Ферензеер. — Так вот, я продолжу… Та таинственная женщина имела связи, как говорят, с падшими ангелами, с одной стороны, а с другой, формировала свою армию безпринципных людей. Практически все в истории женщины-убийцы, маньячки — это ее слуги…

Мне показалось, что тут мой немец-собеседник уже начинает входить в область легенд и мифов, а это уже отвлекает от основной темы. И я немного грубовато прервал его:

— Хорошо, хорошо, Эрик, я понял вашу мысль относительно данной дамы… Но меня интересует вот что… Так я понял, что американцы после войны вывезли все артефакты из Вевельсбурга сюда, на военную базу под Нью-Йорком? И теперь ведут их изучения.

— Вы правы. И поэтому я и мои единомышленники требуем рассекретить все, что хранится там… Но как почему вас это интересует, Майкл?

— Вы слышали об убийстве Джона Хамерсона, сотруднике этого Центра?

Тут Эрик помрачнел, опять стал гладить усы.

— Да, я читал в газетах… Странная смерть…

Я осмотрелся. Вокруг меня сидели разные люди, но они не интересовались нами, вели свои беседы и пили. Доставая из кармана «шайбу», я протянул ее немцу:

— Вот эту штуку перед смертью вытащил Хамерсон из Центра. Знаете, что это?

Тот с изумлением взял в руки предмет, внимательно рассмотрел и сказал:

— Это из артефактов, что привезла экспедиция «Аненэрбе» из Ближнего Востока. Кое-что мне известно. Была целая группа эсэсовцев, причем, крутые мужики, они натворили такую шумиху, что гудел весь Восток, но вякнуть против Третьего Рейха ни у кого духу не хватило. У немцев было особое задание от Гитлера. Они искали что-то связанное с… Евой…

— С кем?

— Праматерью… первой женщиной… той, которую сотворил Господь из ребра Адама — слышали эту историю?

С неохотой выдавил из себя:

— Слышал. Причем совсем недавно из уст одной женщины… Только я атеист и такие сказки не вызывают у меня душевного трепета. Хотя если немцы проявляли интерес к этой библейской женщине, то чего-то хотели… Чего?

— Эсэсовцы искали место захоронения Евы. Это была операция, в которой принимал участие сам Отто Скорцени, слышали о нем?

— Нет, — признался я.

Эрик усмехнулся:

— Эх, вы, американцы, дальше своего царства ничем не интересующиеся… Отто Скорцени — легендарный немецкий диверсант, оберштурмбаннфюрер СС, прославившийся своими успешными операциями в годы Второй Мировой войны. Например, он освободил плененного Бенито Муссолини, итальянского фашиста.

Скорцени, с его обаянием и харизмой, стал символом германского спецназа, занимаясь диверсионными действиями и проведением рискованных операций. Его слава росла после захвата и освобождения Муссолини, а также ряда других операций, которые часто ставили под сомнение эффективность противника. В его биографии были эпизоды, полные романтики и драмы, где его преданность делу не раз вызывала восхищение, даже несмотря на контекст его службы в СС.

— В 1944 году получил задание от Гитлера начать поиски древних артефактов, дающих власть и бессмертие. Именно он с группой спецназовцев куролесил по Ближнему Востоку… Они были в пещере Махпела, или, как читается на иврите, Ме-арата-а-махпэла. Это означает «Двойная пещера». Арабы называют Харам-ал-Ибрахими. Это вообще-то склеп патриархов в древней части Хеврона. По легендам, здесь похоронены Адам и Ева, а также Авраам и Сарра, Исаак и Ревекка, Иаков и Лия. Но действительно ли это так — никто не знает. Потому что в городе Джидда тоже есть могила Евы, как произносят арабы, Мукбарат умна Хавва. По преданиям, после грехопадения, Ева оказалась в районе Джидды или Мекки. По еврейскому сказанию, Адам покоится в Иудее, рядом с патриархами, по мусульманскому — на горе Абукаи, около Мекки, по христианскому — на Голгофе как раз там, где через 4611 лет после смерти Адама был водружен крест Спасителя, и поэтому на иконах с распятием рисуется череп Адама у подножия распятого Христа.

Я склонил голову, вслушиваясь в рассказ. Мысли метались в голове, каждый новый факт лишь подогревал интерес к этой загадочной истории. Образы древних патриархов, их могил, мифов о Еве и Адаме, словно погружали меня в другой мир, полный тайн и смыслов, оставляя ощущение связи с чем-то большим, чем просто история. Эрик увлеченно продолжал:

— Арабские и западные историки описывают могилу, находящуюся за стенами города Джидда, как могилу Евы, но так ли это?.. Кроме того, существуют и другие места, которые могут быть последним местом пребывания тела праматери человечества. Считается, что Ева умерла на шестой день после смерти Адама, по другим — пережила год… В священных писаниях мало что сообщается о Еве…

— И вы верите в это?

Мою насмешку Ферензеер принял спокойно, только слегка улыбнулся, так, углами губ:

— Я могу не верить, но это ничего не изменит. У меня в руках вещица, имеющая отношение к библейской истории, и это свидетельствует о том, что Центру археологических артефактов есть что скрывать. За ней охотились нацисты, которые на Востоке перебили немало народу в ее поиске. Теперь она у американцев, и я уверен, что сдавшийся вам в 15 мая 1945 года Отто Скорцени рассказал об этой штуке, и поэтому военная разведка армии США овладела секретами Третьего Рейха. Однако артефакт кому-то очень нужен, если из-за него убили Хамерсона!

Гм, если бы только он! Тут еще и Паскваль со своими боевиками ушел в иной мир. Может, они еще не единственные в списке жертв. В этот момент Эрик вынул из кармана перочинный ножик, раскрыл лезвие и аккуратно соскреб микрочастицы в полиэтиленовый пакетик, который предварительно разложил на столе. Он действовал осторожно, сосредоточенно, словно каждая мелочь имела огромное значение. Ножик был простым, с небольшим, но острым лезвием, а пакетик — прозрачным, немного помятым, явно подготовленным для этой цели. Эрик, аккуратно касаясь поверхности, соскребал пыль и мелкие остатки, собирая их с настольной поверхности, стараясь не оставить ничего важного. Его внимание к деталям и решимость придавали этой сцене некую атмосферу тревожности.

— Эй, что вы делаете? — вырвалось у меня вполне объективное возмущение.

— Беру на анализ, хочу выяснить, что это за вещество, — ответил Ферензеер, возвращая мне «шайбу». — Вы мне позвоните сегодня вечером или завтра утром — я скажу вам результат. У меня есть друг-физик, может, кое-что прояснится… Да, вот вам адрес одного человека, он вам кое-что разъяснит из области религиозных догм. Уверен, вам будет интересно…

— Кто это за человек?

— Наш активный участник движения, он — специалист в своем деле, покажите ему эту штуку, и он может вам что-то рассказать полезное… Ладно, желаю вам удачи! Рад был познакомиться с вами, Майкл.

Произнеся это, Эрик встал и попрощался, ему нужно было идти. Я посмотрел ему вслед и снова вспомнил женщину в красном. Может, она опять сейчас возникнет как по взмаху волшебной палочки или мне все померещилось? В этих событиях я ощущал нечто странное, недоступное моему пониманию, какая-то мистическая линия. Блин, с каких это пор я, атеист, стал верить во всякую белиберду, сочиненную много столетий назад? Уж скорее я поверю в инопланетян, чем в какие-то библейские истории. Но вот пришельцы с иных миров меня не беспокоили, в то время как из прошлого выскользали какие-то фигуры. Каждое новое упоминание о древних тайнах заставляло мое воображение рисовать образы давно минувших времен, казавшихся одновременно реальными и чуждыми.

— Ладно, и мне здесь делать нечего, — пробормотал я, бросив на стол оплату по счету и чаевые, и вышел на улицу. На танцующих обнаженных женщин так и не взглянул.

Я находился на 5-й авеню недалеко от Эмпайр Стейт Билдинг. Вокруг меня шумели автомобили, люди спешили по своим делам, делая жизнь улиц динамичной и шумной. Эмпайр Стейт Билдинг, возвышавшийся над городом, был настоящим архитектурным шедевром, с характерным силуэтом и характерными ар-деко деталями, отражающими солнечные лучи в своем стекле. Его высота и величественный вид создавали впечатление, что это не просто здание, а символ города, впитавший в себя всю его энергетику. Улица, пересекаемая пешеходами и автомобилистами, гудела звуками городского потока: гудки машин, разговоры людей, шаги по тротуарам — все это создавалось в единый симфонический шум мегаполиса.

Едва я вышел за порог бара, как зазвенел телефон. Я посмотрел на номер — это был Павлюшкин. Интересно, что ему надо? Может, накопал еще чего-нибудь для меня?

— Да, Георгий. Я слушаю, — сказал я, соединившись со звонившим. И услышал отчаянный крик:

— Майкл, беги! Они нашли тебя!

Я не понял:

— Кто?

— Не знаю. Они пришли ко мне и пытали меня и сына! У них доступ к нашему заведению, и лингвистическая программа сообщила о переводе той надписи! Они спрашивали, кому нужен был перевод! Извини, но мне пришлось рассказать о той вещице, что ты мне показывал! Им она нужна!

— Бог ты мой! — встревожился я. — Ты где?

И тут я услышал звуки выстрелов из телефона и предсмертный крик. Я замер, сердце забилось чаще, а в ушах зазвенело. Звуки выстрелов звучали глухо, как будто они раздавались из далекого места, но они явно исходили от Георгия. Его крик, полный ужаса и страха, прозвучал так, словно он был рядом. Я ощущал, как холодный пот выступает на лбу. Я понял, что кто-то пристрелил моего русского друга. Но кто? Кто это за люди? Почему так безжалостно поступили с ним?

Я огляделся и увидел их. Через дорогу в мою сторону бежали шесть человек. Они были в строгих серых костюмах и очках, вид у них весьма решительный и невозмутимый. Если спокойно убили Георгия, то могут и меня укокошить без сожаления. Ах, черт, и «шайба» со мной, так что торговаться не удастся. «Но как они меня нашли?» — подумал я, ища выход из ситуации. И тут понял — по сигналам сотового телефона. Ведь легко засечь местоположение человека по его мобилке, пока она включена. Нужно избавляться от этой штуки!

Я бросил в урну свой телефон и кинулся бежать по тротуару к центру города. Преследователи увидели мой маневр и кинулись следом. Теперь сомнений не оставалось — они искали меня и им был нужен я… или то, что было в кармане. «Нет уж, так я вам просто не дамся», — сердито прошипел я и увеличил скорость. Да, служба в Афганистане дала мне хорошие спортивные навыки, физические нагрузки закалили организм, и поэтому бег на длинную дистанцию не был запредельным для моих возможностей. Помниться, как в полной экипировке и с ручным пулеметом пришлось один раз догонять банду талибов, которые напали на автоколону… Ладно, не стану отвлекаться — сейчас не до воспоминаний.

Улицы города, залитые ярким светом, были полны жизни. Люди спешили по делам, машины гудели, а уличные музыканты создавали свой собственный ритм в этом хаосе. Я несся сквозь толпу, сметая прохожих с пути, и вскоре понял, что не единственным в этой погоне. Мужчины в строгих костюмах также не отставали, их движения были четкими и скоординированными, будто они занимались этим всю жизнь. Они не снизили темп и также бежали за мной, огибая деревья, автомобили и перепрыгивая через скамейки и бардюры. Их лица были сосредоточены, и я чувствовал, как напряжение возрастает с каждым мгновением. Да, их инструкторы неплохо погоняли по полигону. Они мчались без криков и приказов мне остановиться — были уверены, что меня в любом случае поймают.

Я искал укрытие, собираясь сбить их с толку, и заметил, как они обгоняют людей, перескакивают через препятствия, их шаги уверенные и четкие. Я вспомнил, как однажды мне с группой солдат удалось по горной местности уйти от многократно превосходивших сил афганских боевиков. Ушли без потерь, но оставили много трупов врагов за своими спинами. Вот только сейчас не было ни гор, ни скрытых троп. Лишь яркий свет неона и звуки города, сливаясь в единый хаос, где каждое движение могло стать решающим.

Я спрыгнул с пролета на автостраду и увернулся от желтого школьного автобуса, который отходил от остановки. Темнокожий водитель, опешив от моей наглости, нажал на тормоза, колеса завизжали, пассажиры повылетали со своих сидений, но я уже был далеко и мчался по улочкам. Преследователи повторяли мои движения и были на той же дистанции. Мне же было сложнее, поскольку приходилось пробираться сквозь толпы пешеходов, создававших, можно сказать, барьеры. Иногда я перебегал с тротуара на дорогу и мчался по нему, избегая столкновений.

Внезапно я влетел в какой-то магазин — оказалось, женского белья! Я пробежал мимо изумленных продавщиц и покупательниц, смущенно переглядывающихся, нырнул в подсобное помещение, оттуда — в туалет, где услышал раздирающий женский крик, мол, какую-то старушку собираются изнасиловать. Словно с бешеной скоростью я проскользнул сквозь окошко и выпрыгнул со второго этажа на другую улицу.

На меня с изумлением смотрели люди, но никто не делал замечания и не останавливал. Оглядевшись, я не заметил преследователей и решил, что оторвался. Однако через полминуты осознал ошибку, так как увидел двоих, которые выпрыгивали из туалета на тротуар. Они сразу вычислили меня в толпе и вновь стали догонять. «Ладно, двое — это не десять человек, как-нибудь с ними разберусь», — решил я и пробежал, стараясь найти более-менее глухое место, где можно потолковать с настырными персонами. И вскоре натолкнулся на тупичок.

Дорога заканчивалась перед стеной забора и двух домов с двух сторон, стены которых были обветшалыми и облезлыми. Из-за забора торчали заросли колючего кустарника, а в углу валялись кирпичи и мусор. Здесь стояли два сломанных автомобиля — один с разбитым стеклом, другой с покореженной крышей, словно они стали жертвами какого-то жестокого боя. Мусорный бак, переполненный отходами, источал зловонный запах, а рядом валялись какие-то пакеты, словно в них было нечто, что кто-то пытался скрыть. Маленький грязный дворик, куда выходили закрытые двери двух кафешек, выглядел запущенным, и казалось, что сюда никто не заглядывает. Остановившись, я развернулся и стал ждать. Причем, не долго, ибо мои преследователи влетели в тупичек и сразу приступили к беседе в исключительно физической форме. Они словно забыли человеческую речь или были неразговорчивыми с рождения, ибо кулаки им заменили слова и жесты. Только такой метод убеждения или выяснения истины не для меня, не переношу насилия над собой.

Они встали в боевые стойки, как в каратэ, и начали атаку. Я ускользнул от первых ударов и в свою очередь нанес несколько чувствительных одному нападающему в живот и скулу. Второго швырнул через бедро на асфальт, при этом удачно повредил ему локоть. Нужно отдать должное, тот молча стерпел боль и вскочил, но снова упал от моей подсечки. Первый в этот момент бросился в атаку и провел хороший опперкот, от которого я отлетел к стене, при этом головой шандарахнулся о кирпичи. Зажглись звезды перед глазами, послышалась странная музыка в ушах.

Пока я приходил в себя, соперник достал пистолет и наставил на меня. Палец так и дергался на спусковом курке. Его глаза светились решимостью, а руки дрожали от напряжения. «Все, влип», — мелькнула мысль. Спасения ждать неоткуда.

Но спасение пришло, причем откуда-то сверху. Какой-то мужчина спрыгнул прямо на владельца оружия и мощным ударом опрокинул его на землю. Второго он уложил рядом ударом ноги прямо в голову. После чего незнакомец повернулся ко мне и спросил:

— Ну, как себя чувствуешь? Сможешь встать!

Приглядевшись, я чуть не ойкнул — это был тот темнокожий бомж, что два дня назад лежал недалеко от дома Хамерсона и мне рассказывал о встрече сотрудника Центра с мафиози Пасквале. Было странно, что он здесь, более того, помогает мне. В голове вообще все пошло кругом, причем не столько от результата соприкосновения со стеной, сколько от последнего факта. Я мог ожидать помощи от кого угодно, но чтобы меня нашел бездомный, который дерется лучше профессионалов — вот это уж действительно неожиданность. Так кто он такой? — недоумевал я, вставая.

В это время в тупик ворвались еще четверо, которые на ходу доставали оружие с явным намерением их применить. Бездомный сразу оценил ситуацию и рванул им навстречу. То, что я увидел, напомнило мне бой той женщины в красном с боевиками Пасквале. Это была настоящая мясорубка: хрустели кости, лопались внутренние органы, разлетались в стороны кровь и кишки. Бездомный действовал как вихрь — его движения были быстрыми и точными. Он уклонялся от ударов, используя ловкость и силу, нанося удары в уязвимые места. Один из нападавших пытался схватить его, но получил жестокий удар в челюсть и отлетел в сторону, как тряпичная кукла.

Другие не успевали среагировать — каждый из них падал на землю, как подкошенный. Бездомный обрушивал на них удары ногами и руками, словно все это происходило в замедленной съемке, а я стоял в полном недоумении. Звуки борьбы смешивались с криками боли, которые доносились до меня, но их было трудно разобрать на фоне хаоса. Кровь брызгала, как фонтан, и каждое движение темнокожего незнакомца завершалось точным и молниеносным ударом.

Он расправился с ними в течение минуты, и когда тела остались лежать без движения, он вернулся ко мне. Его ладони были обагрянены кровью, не своей, естественно. Я смотрел на него с уважением и недоумением, не понимая, как это возможно. Почему этот бездомный оказался таким эффективным бойцом? Какой он на самом деле?

— Как себя чувствуешь? — спросил он. Его глаза вспыхнули красным огнем, словно угольки. Мне стало не по себе. Но бездомный не собирался меня убивать — иначе зачем защитил? Но все равно все происшедшее меня шокировало.

— Я в трансе, — выдавил из себя и привстал. Голова еще гудела от удара. Слегка подташнивало, как обычно бывает на «русских горках» — ощущение, словно весь мир перевернулся, и меня бросает в стороны. Я пытался сосредоточиться, но перед глазами всё плывёт, как на неустойчивом корабле, и во рту ощущается привкус страха.

Тот кивнул.

— Понятно. Тебе нужно спрятаться…

— От кого? Кто это за люди?

— Эти, — бездомный с презрением посмотрел на двоих, что без сознания лежали в двух метрах от меня. — Они из Центра археологических артефактов, группа спецопераций. Им дано задание найти тебя, отнять вещь, что ты хранишь в кармане, вернуть ее в хранилище, а тебя…

— Что меня?

— Отправить к праотцам, как отправили Хамерсона.

— Так это они распотрошили бедолагу Хамерсона?

— Они… возможно, они… — тут незнакомец огляделся и был явно встревоженным. — Я лишь знаю, что кто-то из охраны помогал Хамерсону выкрасть эту вещь. Но они не самые опасные противники. Опасайся Лилит.

— Кого? — не понял я.

— Женщину в красном одеянии. Она представляет мир, которого боится все человечество. И ее сила — ночью.

Я не понял:

— Что за мир? Кто вы такой?

Незнакомец внимательно посмотрел на меня.

— Я представляю контрразведку…

— Какую еще контрразведку? — недоумевал я. — Пентагона? ЦРУ или ФБР? Или вы из Агентства национальной безопасности? Поясните мне, что тут происходит?

Я был в отчаянии от последних событий. Неопределенность, напряжение, ощущение надвигающейся угрозы угнетали меня. Я чувствовал себя, как зажатый в ловушке зверь, окруженный охотниками. В голове крутились мысли о том, как мне удалось оказаться в этой безумной ситуации, о том, что, возможно, это всего лишь сон или бред, который вот-вот закончится, но реальность не отпускала. Каждый взгляд на лежащих без сознания нападавших заставлял моё сердце колотиться быстрее, а память о насилии вызывала волны гнева и страха.

— Я не имею никакого отношения к спецслужбам США или других стран. Я из контрразведки Архистратига Михаила…