Бесплатный фрагмент - Клиника и механизмы

КЛИНИКА И МЕХАНИЗМЫ

«В эпоху гражданской войны много путешествовал в Донских степях. Там есть место — „ставка“, в ней живут „зембы“, это род змей. Их глава — змей-гигант Зевс, он управляет жизнью. Его можно видеть теперь в зоопарке, для него там устроено помещение. В гражданскую войну он „приезжал к ним в ставку с поручением военного характера“. У зембов образцовый порядок, иерархия: есть царь рода зембов, есть воины-зембы, другие исполняют обязанности охраны, стоят на радиопередаче. Весь мир опоясан этими живыми существами, им всё передаётся, у них связь со всем миром, они ведут мировую политику, живут в лесу. „Ставка“ — это бывшее имение: там есть дворец в особом египетском стиле из металла. В нём живёт главный земб-гигант. Ему 1600 лет, он перерождается, но может быть вечно живёт, голова у него особого устройства, похожа на человеческую. Зембы не дышат, у них разряды „атмосферическим разрывом“, током притяжения. У них в ставке очень высокая температура, вода была закупорена, забросана камнями. Ему пришлось откупорить эту воду, орошать сады. Там невозможно было дышать, лес был раскалённый, люди „в несколько часов делались чёрными“. Оттуда нет возврата, но он „оказал им много услуг“. Он был раджей войск зембов; редко кто достоин этой чести, но он достоин. После войны зембы были у него как-то в комнате. Он чувствовал их присутствие, но не видел, они таинственны. Кроме зембов в лесах Донской области он видел и других зверей: пумы, „ярши“ — подобие льва, „пумбасы“ — вроде тигра. Они выделяют особое вещество „экзол“, которым в настоящее время его отравляют соседи».

Елена Каменева «Шизофрения: клиника и механизмы шизофренического бреда»

Глава первая. Подмена

Проснувшись ночью от каких-то шорохов, Бехтерев увидел рядом с кроватью двух людей в чёрном. Он хотел в ужасе закричать и вскочить, но один из визитёров быстро запечатал створки его рта ладонью в чёрной перчатке, а второй незнакомец в это время ловко защёлкнул на его запястьях заранее припасённые наручники. Бехтерев задёргался, попытался пинаться, но вокруг ног тут же обвилась верёвка. Гости в чёрном действовали молча, профессионально и слаженно, их лиц в темноте не было видно.

Незнакомец на секунду убрал перчатку, но закричать Бехтерев не успел, поскольку его рот оказался мгновенно заткнут кляпом. Боже мой, да что же такое происходит?? Его словно парализовало от ужаса: дёргайся — не дёргайся, а всё равно теперь никто не придёт на помощь. А как же мама? Почему она ничего не слышит? Неужели так крепко спит? Или эти гады что-то сделали и с нею??

Подхватив Бехтерева подмышки и за ноги, люди в чёрном аккуратно подняли его с кровати и, оттащив в другой угол комнаты, усадили у стены. Связанный верёвками, скованный наручниками и параличом, Бехтерев мог только безмолвно наблюдать за их дальнейшими действиями. Только сейчас он заметил очки для ночного видения на глазах незнакомцев и поразился продуманности и подготовленности их миссии.

Из огромной сумки, стоявшей посреди комнаты, один из визитёров что-то достал. Похоже, какую-то одежду. Мужчина принялся расправлять эту непонятную штуку, которая в его руках шуршала, словно прорезиненная. Гидрокостюм?? Второй незнакомец извлёк из той же сумки какой-то небольшой продолговатый предмет, после чего оба принялись совершать какие-то действия, словно соединяя этот предмет и шуршащую одежду тонким чёрным проводом.

Внезапно пришло понимание. Бехтерева аж затошнило от накрывшего его ужаса: при помощи насоса незнакомцы накачивали воздухом резиновую куклу — точную копию его самого! Когда поддельный Бехтерев принял размеры настоящего, таинственные визитёры отсоединили от него насос и аккуратно уложили в постель, закрыв до подбородка одеялом. После этого один из людей в чёрном спрятал насос назад в сумку, застегнул её и закинул за плечо. Обменявшись какими-то жестами, словно глухонемые, незнакомцы подхватили Бехтерева и понесли прочь из квартиры. Внутри него всё вопило: «Боже мой, боже мой, подменили!», но сделать уже ничего было нельзя. Аккуратно закрыв дверь, люди в чёрном потащили его вниз по лестнице.

На улице прямо у подъезда стояла машина, похожая на «Скорую помощь». Как оказалось, водитель даже не глушил мотор. Забросив Бехтерева внутрь, словно мешок картошки, незнакомцы тоже залезли в салон, и машина быстро помчалась куда-то прочь от дома. Валяясь на холодном и трясущемся полу в одних трусах, Бехтерев мог только мычать и двигать глазами. Впрочем, он не видел ничего, кроме ног своих похитителей, а ноги эти были ничем не примечательны…

Наконец машина куда-то приехала и остановилась. В пути она находилась около получаса. Мужчины в чёрном открыли дверь, вновь подхватили Бехтерева и опять куда-то потащили. С трудом вертя головой, он с удивлением узнал знакомый ландшафт: машина снова остановилась у его подъезда! Похитители быстро поволокли Бехтерева наверх по лестнице, своим ключом открыли нужную квартиру и втащили тело внутрь.

Теперь все их действия совершались в обратном порядке. Сняв с постели спящего двойника, один из мужчин открыл его клапан и принялся быстро выпускать из резиновой куклы воздух. В ночной тишине послышалось громкое шипение. Второй же незнакомец в это время открывал сумку. В ушах у Бехтерева, валявшегося на полу, всё шипело и свистело.

Спустив и смяв двойника, похитители вновь спрятали его в сумку, уложили на кровать настоящего Бехтерева, развязали ему ноги, сняли наручники, вытащили кляп и укрыли до подбородка простынёй. При этом сам Бехтерев не мог ни двинуться, ни закричать — он был полностью парализован!

Закончив свои дела, люди в чёрном покинули квартиру. Бехтерев слышал, как они закрыли дверь, но был не в состоянии пошевелиться. Ни одной теории, которая объясняла бы происходящее, он придумать не мог, но было ясно, что всё это делалось с какой-то целью. Но с какой??

Он даже и сам не заметил, как погрузился в сон.

Проснувшись, Бехтерев подлетел с кровати так, словно куда-то опаздывал, и принялся быстро себя ощупывать. Потрогал руки, ноги, лицо — тело ощущалось как своё собственное, но почему-то где-то на периферии маячило странное чувство, будто его подменили. В ушах до сих пор всё шипело. Ночные события он помнил хорошо даже сейчас, и гнетущий страх давил на него словно пресс. Кто были эти люди? Зачем они приносили резинового двойника? И скорее всего именно они следили за ним в метро. Безумие какое-то…

Голова была словно ватной. Бехтерев вдруг понял, что оглох на оба уха, вернее, не полностью оглох, но частично. Шумы с улицы звучали очень приглушённо, зато свист собственного дыхания раздавался внутри черепа весьма громко, словно он сидел под водой, надев на голову ведро. Бехтерев попробовал сказать: «Ааааа…”, но голос был будто не его. Может, он и есть тот надувной двойник? Эта мысль напугала Бехтерева, хотя он отчётливо помнил, как его возвратили на место, а двойника сложили в сумку и унесли.

И вдруг он понял! Ладонью прикрыв рот, Бехтерев обеспокоенно оглядывался. Да, это действительно была его квартира, но только зеркальная! Вся мебель стояла не на своих прежних местах, а на отражённых. Его мир оказался вывернутым наизнанку! Побледнев, Бехтерев уставился на свои руки, пытаясь понять, отразились ли эти странные превращения и на нём самом. На первый взгляд — нет, но нужно было изучить тело внимательнее. Он схватился за сердце: то по-прежнему находилось с левой стороны. Подбежал к зеркалу — вроде, всё было как и раньше. Или нет? Что, если он может наблюдать только внешние изменения, а внутренних не может? При мысли об этом ему стало страшно.

В одних трусах Бехтерев помчался на кухню, где уже возилась у плиты его мама. Она всегда вставала рано. Увидев сына, женщина повернулась к нему.

— Ты ничего ночью не слышала? — тут же обрушился на неё Бехтерев.

— Нет, — ответила мать удивлённо, однако в её взгляде зарождалась тревога. Голос её звучал очень глухо, как из-под ведра.

— И ты ничего странного сейчас не замечаешь?

— Нет, а что?

— «Нет, а что?»! — передразнил её Бехтерев. — А то, что у нас всё по-зеркальному теперь! Плита эта ещё вчера вот тут стояла! — он ткнул направо от газовой плиты. — А меня ночью подменили, пока ты спала!

— Как подменили? — удивилась мать. — Саша, ты таблетки свои пьёшь или нет?

— Да причём тут какие-то таблетки! — закричал Бехтерев. — Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? Пока ты спала, и пока я спал тоже, к нам в квартиру вошли какие-то люди со своим ключом и меня унесли куда-то, а потом назад принесли, а теперь тут всё по-зеркальному! А ты ведёшь себя как ни в чём не бывало! Или ты с ними заодно, а? — он похолодел от страшной догадки.

— Боже мой, Саша, ты опять не пьёшь таблетки?

— Да не заговаривай ты мне зубы! Лучше бы я тебе вообще ничего не говорил! Всегда так! И вообще мне всё это приснилось! — выпалил он, решив таким образом отвлечь внимание матери от того факта, что он подозревает её в содействии похитителям. — А с утра уши заложило. Ничего не слышу, как будто под водой сижу.

— А, так это твой сон был? — облегчённо вздохнула мать. — А я то уже испугалась…

— Ну да, просто не проснулся ещё толком, вот и вёл себя как идиот, — Бехтерев притворился улыбающимся. — В трусах аж выбежал — не видишь, что ли? У тебя от ушей какие-нибудь таблетки есть?

— Ой, Саша, тебя продуло, наверное. Спишь вечно с открытой форточкой. Отит, наверное!

— Что ты заладила: «наверное», «наверное». Таблетки есть?

— Там не таблетки нужны, а капли какие-то, наверное. Может, к врачу сходим?

— Ещё не хватало по больницам таскаться, — отрезал Бехтерев. Схватив со стола недоеденный матерью бутерброд с ветчиной, он откусил кусок и принялся жевать, изредка делая глоток чая из материнской же кружки. — Тем более, — спохватился он, — сегодня выходной.

— С ушами шутить нельзя, Саша!

— А я, по-твоему, шучу, что ли??

— Ой, не кричи так, не кричи! Вечно ты на меня кричишь!

— Ну так если выводишь постоянно! Сама виновата.

— На работе всё в порядке? А то ты пришёл поздно, мы даже поговорить не успели.

Да, вчера он действительно пришёл поздно, это факт… Когда Бехтерев ехал на метро домой, ему показалось, что за ним следит какой-то невзрачный (а точнее, притворяющийся невзрачным) мужик. Пришлось выйти на две станции раньше и прыгнуть в электричку, идущую в противоположную сторону. В окно Бехтерев успел заметить, как тот агент сразу же начал кому-то звонить. Но, как оказалось, пересадка не слишком его спасла, поскольку мужик «передал» его какой-то даме цыганской внешности. В итоге, Бехтерев ещё несколько раз менял электрички и направления, пока наконец не запутался, куда он едет вообще и в какую сторону. Потом он сообразил, что, возможно, слежка ведётся только в метро, заулыбался и направился искать остановку троллейбуса. Он любил троллейбусы, ещё с детства любил. И ненавидел автобусы — вонючие, постоянно набитые битком… В общем, домой Бехтерев вернулся только в начале двенадцатого, когда мать уже спала (она ложилась в одиннадцать и вставала в шесть — спрашивается, нахера так рано вставать, если ты на пенсии?).

— На работе всё в порядке, — ответил Бехтерев. — А что там может быть не в порядке? Или ты знаешь что-то такое, чего не знаю я? Тебе кто-то позвонил с моей работы?

— Ничего я такого не знаю, упаси тебя Господь! — всплеснула руками мать.

— Дай денег на капли, — потребовал Бехтерев.

— Без рецепта пойдёшь покупать?

— «Без рецепта пойдёшь покупать», — передразнил её Бехтерев, кривя губы. — Ты что, думаешь, что ушные капли продаются по рецептам?

— Ой, не кричи ты так!

— А я и не кричу.

— Ты очень громко говоришь.

— Это потому, что я не слышу ни хрена, сколько можно повторять! — закричал Бехтерев, поражаясь её тупости. — Дай денег, блин! — свою зарплату он почти целиком всегда отдавал ей, поскольку не умел распоряжаться деньгами и прекрасно это понимал.

— Ой, сейчас дам, только не кричи, не кричи! — забормотала мать и заковыляла в коридор. Бехтерев в это время доедал её бутерброд и допивал чай.

Погода была неприветливо хмурой. Однако Бехтерев всегда любил осень больше других времён года, и особенно, пожалуй, за эту вечную нахмуренность. Он и сам почти никогда не улыбался. Застегнув молнию на старой ветровке, купленной ещё девять лет назад, он решительно направился в сторону аптеки, которая находилась справа от «Магнита». Слежка, вроде, отсутствовала. У себя в комнате Бехтерев не обнаружил никаких следов вчерашних похитителей, что показалось ему очень подозрительным, поскольку на улице было достаточно влажно и те должны были хоть немного натоптать. Но, может, именно ночью на улице всё подсохло? Или похитители надевали больничные бахилы, а он этого не заметил? В дополнение ко всем этим странностям, на его теле тоже не осталось ни единой царапинки, хотя во время ночного путешествия он катался туда-сюда по полу машины. Пока что никаких объяснений всему этому Бехтерев придумать не мог.

Что самое интересное, на улице было всё по-прежнему, то есть зеркальное превращение относилось только к квартире. «Как может так быть?» — недоумевал Бехтерев. Он никак не мог понять смысла всей этой ночной суеты с надувной куклой. Когда его куда-то повезли, он думал, что его везут на допрос или того хуже — убивать, но похитители, даже не остановившись нигде, просто вернули его домой. Это было странно и как-то бессмысленно, что ли. Но квартира почему-то оказалась отражённой — почему? Или — от внезапной догадки у Бехтерева похолодело в животе — это не его дом, а отражённый? Подменили дом целиком? Он остановился посреди тротуара и задумался. А что, если это вообще не его город, а зеркальный? Но перемены он замечает только внутри квартиры, а снаружи срабатывает оптическая иллюзия, внушающая ему, что всё осталось без перемен. Может быть и такое… Но как они смогли так быстро отвезти его в зеркальный город? Нет, данная теория ошибочная. Оставалось надеяться, что ему удастся нащупать настоящую. Ту версию, согласно которой был-таки подменён он сам, Бехтерев старался не рассматривать, поскольку даже сама мысль об этом пугала его. Но, увы, заболевшие уши подтверждали эту теорию, ведь у оригинала вчера было всё в порядке с ушами. Неужели они подсунули бракованную копию с дефектом слуха?..

До аптеки Бехтерев добрался без приключений.

— Д-дайте какие-ни-нибудь ка-ка-капли в уши, — от волнения он начал заикаться. Такое с ним случалось в основном в очередях и на людях; дома он не заикался, на работе практически тоже. К тому же продавщица была молодой и симпатичной и смотрела на него так, словно он какой-то отброс, а не человек, нуждающийся в помощи.

— А что у вас с ушами? — дружелюбно поинтересовалась девушка. — Отит?

— Д-да какая ва-вам разница, что у меня с-с-с ушами! — отрезал Бехтерев, а в очереди за ним кто-то рассмеялся.

— Не кричите так, пожалуйста.

— В натуре мужик оглох, наверное, — сказал кто-то сзади, и все снова рассмеялись.

— У вас отит?

— Отит, отит, — проворчал Бехтерев.

— А у врача на приёме были?

— Да что вы ко мне привязались?? — взвился Бехтерев. — Дайте мне просто капли какие-нибудь и всё. Какое вам дело до того, был я у врача или нет?

Продавщица посмотрела на него очень пристально, словно раздумывая, стоит ли ввязываться в спор, и наконец сдалась.

— «Софрадекс» подойдёт?

— Да я откуда знаю, подойдёт или нет, это вы ведь аптекарь, а не я.

Хмыкнув, девушка отошла и вернулась с какой-то упаковкой.

— С вас двести пять рублей.

— Двести пять?! — возмутился Бехтерев. — Грабёж какой-то! А подешевле ничего нет?

— Мужчина, не задерживайте очередь, — недовольно сказал кто-то сзади.

— Подешевле есть «Нормакс», — Бехтереву показалось, что она многозначительно улыбнулась, и он напрягся. — Сто один рубль. Вас это устроит?

— Устроит. А то вы обычно стараетесь самые дорогие лекарства предлагать, за вами глаз да глаз нужен. Наверное, вам производители приплачивают.

Девушка снова отошла и вернулась с новой упаковкой. Бехтерев расплатился и, криво усмехаясь, под осуждающие взгляды очереди покинул аптеку. Мать дала ему двести рублей, в итоге у него осталась ещё сотня — сэкономил. Ему нравилось иметь мало денег — тогда приходилось как-то экономить, чтобы расходовать их с умом, а не покупать всякую ерунду, как все остальные люди.

Выйдя на улицу, Бехтерев принялся рассматривать упаковку. Да, вроде подходят капли. Название какое-то странное — «Нормакс». Может, это намёк на то, что он ненормальный? Она специально их ему продала, чтобы поиздеваться? Бехтерев насторожился. С другой стороны, название несло в себе заряд позитива: капли «Нормакс» должны были вернуть его слух в норму. Бехтерев заулыбался: ну вот, всё очень просто объясняется, а он подумал невесть что про аптекаршу. Нормальная баба на самом деле же. Просто он сам вёл себя как дурак, нахамил ей зачем-то. М-да…

Распечатав коробку, Бехтерев извлёк оттуда инструкцию и флакон с каплями, выбросил упаковку в урну и отошёл немного в сторону, чтобы внимательно всё прочитать. Впрочем, изучать инструкцию ему быстро надоело, он смял её и бросил на землю, после чего направился в сторону дома, на ходу рассматривая бутылёк. Неожиданно рядом завизжали тормоза. Оказалось, Бехтерев едва не попал под машину.

— Ты что, не видишь, куда прёшь, идиот?! — завопил водитель. — Совсем уже спятили, прямо под колёса лезут!

Смерив его презрительным взглядом, Бехтерев продолжил свой путь.

Глава вторая. Слежка

Голоса людей и шум машин с дороги по-прежнему звучали приглушённо. Внезапно Бехтерев решил закапать капли прямо на улице — вдруг помогут? Ему не нравилась эта оглушённость, он ощущал себя контуженным и каким-то обособленным, словно ветеран войны, внезапно очутившийся в зоне, никогда не знавшей войн. Остановившись возле киоска с газетами, он открыл флакон, запрокинул голову и влил несколько капель в левое ухо. Бррр, какие холодные; его аж передёрнуло. В ухе тут же что-то щёлкнуло, зашумело. На всякий случай Бехтерев немного постоял с наклоненной головой, усмехаясь в ответ на недоумённые взгляды прохожих, после чего закапал лекарство и в правое ухо. Раздался щелчок — и ухо заложило ещё сильнее. Что за идиотизм? И это называется лекарством? Он обеспокоенно принялся вставлять в уши мизинцы и шевелить ими, но ситуация не улучшалось. В голове что-то гудело, а в ушах — булькало и трещало.

Внезапно где-то слева послышался мужской голос с изменёнными частотами, словно кто-то говорил через рацию:

— Как слышите? Как меня слышите? Приём.

Бехтерев, тут же забыв про мизинцы, удивлённо завертел головой. Полиция, что ли, где-то переговаривается? Вроде, не видно никого.

Справа что-то зашумело в ответ, раздался женский голос, похожий на дикторский:

— Первый, это вторая, слышу вас хорошо. Приём.

— Вот же, блин, — пробормотал Бехтерев, озираясь.

— Настройка аппаратуры завершена, подтверждаю, смену принял, — заговорил мужчина. — Объект под наблюдением? Приём.

— Объект различим хорошо, приём.

— Опишите действия объекта. Приём.

— Ничего не понимаю, — Бехтерев завертел головой интенсивнее, после чего махнул рукой и направился в сторону дома, однако, что самое странное, голоса двинулись вместе с ним.

— Объект движется по Красноармейской, одет в зелёную ветровку и джинсы. Приём.

Бехтерев, одетый именно так и идущий именно по этой улице, обеспокоенно замер.

— Объект остановился, — доложил женский голос. — Приём.

— Да что за…? — начал было Бехтерев и вдруг ПОНЯЛ. Голоса эти раздавались внутри его головы и обсуждали именно его! Боже мой, да как же так?? Как такое может быть??

Зажав рот ладонью и от волнения даже укусив себя за палец, Бехтерев быстро направился к дому.

— Объект продолжил движение, приём. Направляется домой, судя по всему. Приём.

— Делать выводы — не ваше дело. От вас требуется только докладывать, приём.

— Так точно. Извините. Объект направляется в сторону своего дома. Приём.

— Сколько камер внутри квартиры? Приём.

— Пять, приём.

— Отлично. Оставайтесь на связи, приём.

— Есть «оставаться на связи», приём.

Не подлежало никаким сомнениям то, что всё это как-то связано со вчерашней слежкой и ночным похищением. Бехтерев снова прервал свой путь, уселся на скамейку под козырьком автобусной остановки и задумался. В ушах всё ещё шумело, но разговоры прекратились. Итак, за ним до сих пор следили, но слежка перешла на новый уровень. Каким-то образом ему удалось подслушать их переговоры, а стало возможным это благодаря «Нормаксу». Теперь Бехтерев уже не сомневался, что та молодая аптекарша специально дала ему эти волшебные капли. Подумать только, а ведь он ей нахамил. Получается, она — член какой-то организации, которая тоже за ним наблюдает, но при этом действует не против него, а против тех, кто ведёт за ним слежку. Потрясающе! Но почему такое ощущение, что переговоры ведутся внутри его головы?

Внезапно Бехтерев понял: ночью в его голову поместили какое-то устройство — некий жучок, который позволял отслеживать все его передвижения. Поскольку он про это не помнил, то часть памяти, очевидно, стёрли. Охренеть! Открыв дверь подъезда, он быстро побежал на второй этаж. Целых пять камер внутри квартиры? Нужно будет их все найти и уничтожить. Ощутив в левой руке «Нормакс», который он до сих пор крепко сжимал, Бехтерев радостно поцеловал бутылёк. Вот это лекарство! Надо будет потом поговорить с той аптекаршей — вдруг она ему поможет ещё в чём-то.

Влетев в квартиру, Бехтерев, не снимая куртки, помчался в свою комнату. Посмотрел на потолок, пробежался взглядом по стенам — где же могут быть камеры?

— Первый, первый, — заговорила женщина, — объект вошёл в комнату, странно себя ведёт, озирается — словно что-то ищет. Приём.

— Молчи, тварь, — прошептал Бехтерев. Забравшись с ногами на кровать, он для начала заглянул на шкаф, однако ничего, похожего на камеру, там не было. Впрочем, с чего это он взял, что скрытая камера должна быть похожа на нескрытую? Наверняка же замаскировали как-то. Бехтерев тихо рассмеялся: им его не одурачить! Но по углам комнаты никаких камер не было точно. На шкафу — тоже. Слегка разочарованный Бехтерев слез с кровати и вдруг его осенило: зеркало! Зеркала! Их как раз пять штук в квартире! Теперь-то всё понятно, ха-ха!

Подбежав к зеркалу, встроенному в тот же шкаф, Бехтерев уставился в него со зловещей и многообещающей улыбкой. Разбить или просто завесить? Он прикоснулся к зеркалу, погладил его холодную поверхность. Можно, конечно, и разбить… а можно и завесить. Вряд ли зеркало записывает и изображение, и звук. Скорее всего, только изображение. Распахнув дверь шкафа, Бехтерев сунул голову внутрь, чтобы проверить, не спрятан ли по другую сторону зеркала, а точнее той секции, к которой оно прикреплено, микрофон. Микрофона не было.

Чем бы завесить? И чем закрепить? Зеркало было примерно чуть больше метра в высоту и сантиметров семьдесят в ширину. Подбежав к кровати, Бехтерев сдёрнул с неё покрывало, вернулся к шкафу и примерил покрывало относительно поверхности зеркала. То, что надо. На секунду задумавшись, он с покрывалом в руке метнулся в угол комнаты, подхватил с пола восьмикилограммовую гантелю, которая у него была аж с девятого класса, и снова помчался к шкафу. Закинув край покрывала на самый верх, Бехтерев придавил его гантелей (смотрелось немного по-дурацки, ну да ладно), поправил получившуюся конструкцию и, отойдя в сторону, придирчиво осмотрел результат. Вот тут угол чуть-чуть отходит, надо поправить. И вот здесь отвисает немного… Ага, так нормально, вроде.

— Первый, первый, — взволнованно заговорил женский голос, — объект обнаружил камеру номер четыре и завесил экран. Изображение больше не поступает на пульт. Приём.

На лице Бехтерева понемногу расплывалась злодейская усмешка победителя. Итак, он всё понял и сделал правильно: одна из камер (четвёртая) отключена. Вернее, не отключена (для отключения, наверное, нужно было бы разбить зеркало), а скажем так, обезврежена, лишена своей основной способности: снимать и передавать.

— Вторая, понял тебя, — голос мужчины звучал немного растеряно. — Передам информацию Нулевому, пусть он решает такие вещи. Приём.

— Поняла вас. Приём.

— Продолжайте наблюдать и докладывать. Приём.

— Есть. Приём.

— Отбой. Приём.

Яростно потирая руки, Бехтерев отправился на поиски очередного зеркала, однако на полпути к ванной остановился, вернулся в комнату, достал свой древний, ещё кнопочный, телефон и принялся нервно листать список контактов, который не чистил уже лет восемь. Найдя наконец нужный контакт, он решительно нажал на надпись «Транзистор». Транзистором называли Костю Герасимова с их работы, который славился тем, что на дому ремонтировал старые модели телевизоров, и должен был разбираться в технике. Если кто-то и мог ответить Бехтереву на терзающий его вопрос, то только он.

— Алло? — голос Кости звучал несколько удивлённо. Только сейчас Бехтерев сообразил, что ещё начало десятого, и, соответственно, его звонок мог разбудить не только Транзистора, но и его жену — хрупкую библиотекаршу с их же завода, которая сейчас была беременна.

— Не кричи, дело есть! — оборвал его Бехтерев. — Вернее, не дело, а один только вопрос. Можно ли спрятать под поверхность зеркала видеокамеру?

Транзистор задумчиво засопел.

— Нуууу, — сказал он, — смотря о чём идёт речь. Но вообще можно, конечно. Без проблем.

— Спасибо! — Бехтерев прервал связь, даже не заботясь о телефонном этикете.

За полчаса он отключил ещё три камеры: в ванной, в зале и в коридоре. И если закрытое зеркало в комнате самого Бехтерева не сильно огорчило бы мать (а про пропавшее зеркало из ванной она пока не знала), то развёрнутую сыном деятельность относительно двух других зеркал женщина восприняла очень близко к сердцу. Но Бехтерев был непреклонен, и в конце концов обе камеры были деактивированы. Зеркало в коридоре он просто снял со стены и засунул себе под кровать лицом вниз, а с зеркалом в зале пришлось повозиться, так как оно находилось внутри советского шкафа со всяким советским хрусталём. В итоге, Бехтерев просто поставил перед ним несколько кусков картона, что крайне расстроило его мать, однако возражать сыну она не посмела. Только бормотала иногда: «Саша, а может доктору позвоним?» или «Ой, мне кажется, ты не пьёшь свои таблетки больше». Собственно, Бехтерев и правда не принимал больше циклодол: не столько, правда, намеренно, сколько стихийно. Один пацан с работы, узнав, что у Бехтерева шизофрения, поинтересовался, не может ли тот доставать ему циклодол. Бехтереву как раз нужны были деньги на корм для собак, которых он подкармливал возле заводских урн, и он продал ему два стандарта циклодола за двести рублей, а в следующем месяце пообещал достать ещё. Но никакой связи между отсутствием таблеток и зеркалами-передатчиками он не видел, поэтому вопросы матери игнорировал. Всё это время у него в ушах взволнованно переговаривались наблюдатели: «Первый, объект отключил камеру номер два, приём», «Первый, он отключил первую камеру, приём», «Первый, объект отключил камеру номер пять, приём». Бехтерев торжествующе потирал руки и хихикал, тем самым пугая мать ещё больше.

Оставалось найти камеру номер три. Впрочем, она могла и не играть особой роли в наблюдении, а наиболее важными для наблюдателей камерами были те, которые чаще всего фиксировали Бехтерева: камера №4 в его комнате и — о, как же ему было стыдно теперь! — камера №1 в ванной, где он частенько онанировал. А это, оказывается, кто-то видел! И одному Богу известно, сколько людей задействовано в шпионаже… У них ведь там комната какая-то с аппаратурой, где сидят и женщины в том числе… Но кто они вообще такие? Зачем следят за ним? Что им от него надо? Поди, потом сидят и смотрят всем своим штабом, как он дрочит. Ужас какой! Надо их как-то остановить, но как? Обратиться в полицию? В ФСБ? Или сразу на телевидение? А если у них и там есть свои люди?

В голове всё бурлило и клокотало от переизбытка вопросов.

Отключив четыре камеры, Бехтерев вернулся к себе в комнату, сел на диван и задумался. Слух так и не восстановился, в ушах чувствовалось какое-то давление, а при нажатии на них раздавался треск. Итак, за ним следили. Причём, следила не одна организация, а как минимум две. За простым человеком! Первая организация, зловещая и коварная, ночью похитила его прямо из постели, а вернула уже куда-то не туда, поскольку в новой квартире всё было словно отзеркалено. Может, он теперь находился в какой-то параллельной вселенной, не ясно. Или они вернули вообще не его, а настоящий он остался где-то в другом мире. Мысль эта так напугала Бехтерева, что он аж вспотел. Это был просто кошмар наяву. Доказать себе, что он — это он, Бехтерев не мог, и от этого делалось не по себе. Помимо всего прочего, члены этой организации неизвестно когда установили в его голове какой-то чип, маячок, чтобы никогда не терять из виду при передвижениях, а в их с матерью квартире понатыкали скрытые камеры. Наблюдение за ним они вели посменно, но узнать о их существовании он смог только сегодня — благодаря аптекарше, которая продала ему «Нормакс». А поскольку те, кто следил за ним, ни за что не стали бы открываться (ведь это явно секретная служба какая-то; так для чего им позволять прослушивать объекту слежки свои служебные переговоры?), значит это сделали их конкуренты. Получается, одна организация хотела его погубить, а другая — спасти. Но ради чего? Почему он стал пешкой в их руках? Это было непонятно… В конце концов, кто он такой? Обычный же человек… (или всё-таки не совсем обычный?) И что такое «Нормакс»? Возможно, эти капли существуют в одном экземпляре, выпущенном специально для него. Они были проданы ему для снятия блокировки на чипе, чтобы он понял, что за ним ведётся слежка, и мог прослушивать переговоры. Нужно будет обязательно побеседовать с той аптекаршей…

Внезапно заговорило левое ухо.

— Вторая, вторая, я получил ответ от главного. Как слышите? Приём.

— Слышу вас хорошо. Приём.

— Будут установлены новые камеры. Зеркала больше использовать не будем. Третья камера не обнаружена? Приём.

— Третья не обнаружена, но она и не так важна, как камеры «один» и «четыре», — в этом месте Бехтерев радостно потряс в воздухе кулаками. — Что мне делать? Объект не виден. Приём.

— А звук у вас есть? Приём.

— Звук есть, но объект молчит. Приём.

— Судя по данным спутника, он по-прежнему в квартире. Продолжайте наблюдать, точнее слушать. Новые камеры установят скоро. Приём.

— Есть продолжать наблюдение. Приём.

Бехтерев презрительно фыркнул. Ишь, забегали, засуетились. «Я вам устрою, — подумал он — Ещё посмотрим, кто кого. Спутник бы ваш ещё сбить, вообще чудесно бы было».

В целом, чувствовал он себя получше, чем утром. Лёгкая оглушённость до сих пор ощущалось, но голова и тело больше не казались ватными.

Внезапно позвонили в дверь. Бехтерев насторожился. Уже пришли устанавливать новые камеры? Быстро они.

Послышалось шарканье матери, ковылявшей в коридор. Бехтерев приоткрыл дверь комнаты и осторожно выглянул. Из подъезда донёсся голос соседки, которая, впрочем, в процессе монолога уже втискивалась в их квартиру и в итоге закончила свою речь непосредственно в коридоре. В Бехтереве нарастало предчувствие приближения чего-то глобального, он ощущал, как где-то внутри его восприятия быстро зреет какой-то пузырь, становясь всё больше, больше и больше. Голос соседки звучал глухо, но разборчиво.

— Вот спекла пирожков, принесла вам, покушайте, угощайтесь, вкусные пирожки! — Бехтерев видел, как эта спятившая бабка из соседней квартиры вертит своей тупой башкой и зыркает глазами туда-сюда. — А вот и мальчик ваш подглядывает; выходи, Сашенька, я и тебе принесла кое-что.

Бехтерев, поморщившись в ответ на осуждающий взгляд матери, выбрался в коридор и внимательно уставился на соседку.

— Ух как он на меня страшно смотрит! — расхохоталась та.

В руках у неё была тарелка с аппетитно пахнувшими пирожками с ливером. Совпадением такой визит быть не мог, а значит внутри пирожков находились какие-то технические устройства для слежки (а ведь он давно догадывался, что с соседкой не всё чисто!). Бехтерев уставился на пожилую женщину с двойным подозрением. Эту бабку он терпеть не мог, а она обычно так старательно делала вид, что не замечает этого, что Бехтереву порой казалось, будто она и правда этого не замечает. При встречах с ним она всегда вела себя так, словно ему не тридцать два года, а пять, постоянно сюсюкала, пыталась угостить сладостями или спрашивала о какой-то ерунде. Но кто бы мог подумать, что она секретный агент?..

— А куда у вас зеркало из коридора делось? — удивилась соседка. — Вроде же вот тут висело.

— Так, ладно, мне идти надо, — сказал Бехтерев, направляясь в коридор, хотя до этого никуда идти не собирался.

— Да ты же только что пришёл! — всплеснула руками мать.

Под пристальным взглядом соседки Бехтерев занервничал. Подбежав к ботинкам, он принялся пихать в них ноги, но постоянно терял равновесие или ронял ботинок, отчего нервничал ещё больше. Однако скоро всё завершилось.

— Ты это… — обратился он напоследок к матери. — На улицу сегодня не выходи, хорошо?

— А что случилось? — встревоженно всплеснула руками та.

Но Бехтерев уже и сам не понимал, почему дал матери такой совет.

— На всякий случай, — туманно ответил он и убежал.

Глава третья. Перемещение

Рыжий мальчик, сидящий напротив, сразу не понравился Бехтереву. Внутренняя сигнализация подсказывала: ждать беды. По каким-то причинам тот в открытую на него пялился, причём с ярко выраженным презрением. Его бабушка в это время смотрела в окно. Что удивило Бехтерева — у окна сидела именно бабушка, а не мальчик, хотя обычно бывает наоборот. Очевидно, этого маленького гада не интересовали мелькавшие за окном пейзажи, зато интересовали люди. Бехтерев сидел весь напряжённый, нервно щёлкая суставами пальцев и вздрагивая каждый раз, когда хруст звучал слишком громко. Ему казалось, что бабушка мальчика иногда косится на него в связи с этим, причём весьма неодобрительно.

Спина под рубашкой начала потеть. Бехтерев весь съёжился и старался смотреть в пол: почему-то мальчик его пугал и словно насылал паралич. «Скорей бы моя остановка!» — думал он.

Народу в электричке было немного, но на каждой скамейке кто-то сидел — хотя бы один человек. Конечно, можно было бы встать и пересесть, но ему не хотелось привлекать излишнее внимание своими передвижениями. Интересно, следит ли кто-то за ним? Голоса в голове на удивление притихли. Может быть, спутник не видит его в электричке? Бехтерев криво усмехнулся, подумав, что для спокойной жизни ему теперь всю жизнь придётся ездить в поездах. Его взгляд снова столкнулся со взглядом мальчика, и разорвать эту гипнотическую связь он уже не смог. Видя, что жертва полностью под контролем, мальчик, пользуясь тем, что бабушка смотрит в окно, начал морщить лицо и делать вид, как он генерирует слюну, чтобы плюнуть в презираемого им пассажира. Он устрашающе двигал губами и кривился, демонстрируя тому своё презрение и более высокий статус. «За что ж он меня так? — испугался Бехтерев. — Ужас-то какой! Куда родители смотрят; как они его воспитывают вообще?»

Внезапно в правом ухе что-то щёлкнуло, вернулись высокие частоты и одновременно с этим — словно данная сцена была кем-то искусно срежиссирована — бабушка отвернулась от окна и заворковала:

— Костенька, может, к окну пересядешь?

— Спасибо, бабушка, но не беспокойтесь, мне и тут удобно очень.

— Какой хороший вежливый мальчик, — заметила какая-то женщина. — На «Вы» разговаривает даже с собственной бабушкой!

— Да, Костенька у нас такой, — благодарно согласилась бабка. — Вежливый, по хозяйству помогает и маме, и папе, и мне. Золотко! — она погладила жуткого ребёнка по голове, а вид у того был при этом такой, словно он мурчит от счастья и трещит от гордости.

Электричка мчалась дальше, внимание пассажиров снова рассеялось. Неожиданно Бехтерев почувствовал, будто по его ноге что-то скребёт. Посмотрев вниз, он выявил следующее: мальчик расслабленно откинулся на сиденье и одной ногой, вернее носком ботинка, скрёб по его лодыжке. Возмущённый Бехтерев набрал полную грудь воздуха, словно собираясь озвучить претензии, но в это время коварный пацан что есть силы его пнул. От боли Бехтерев заорал, а мальчик, имитируя страшный испуг, прижался к бабушке и уткнулся лицом в её руку.

Внимание всех пассажиров накрыло Бехтерева словно тяжёлая металлическая сеть, он перестал кричать, вскочил и опрометью бросился из вагона. На бегу он видел, что многие снимают его на телефон и смеются. Это был натуральный ад, и выбраться из него следовало достойно…

До нужной станции Бехтерев доехал в другом вагоне — и, на удивление, без приключений. Правое ухо снова заложило. Рёв электрички и голоса пассажиров сливались с шумом и звоном внутри головы, и всё это вызывало у Бехтерева сильный дискомфорт. Голова ощущалась как чугунное ядро, в котором перекатывались отражения внешних звуков. Периодически Бехтерев вставлял в уши пальцы и тряс то рукой, то головой, но в целом безрезультатно. Пассажиры иногда на него косились, но без критики. Такой подход его устраивал.

На перроне Бехтерев достал телефон и принялся торопливо листать адресную книгу. Собственно, у Иры он ещё ни разу не был, но записал её номер и адрес, когда его выписывали. Он понятия не имел, зачем к ней едет, но чувствовал, что его направляет некая рука, хотя и не мог пока определить, во зло это или же во благо. То, что за ним следят, Бехтерева не сильно удивляло, поскольку подобные ощущения преследовали его давно, однако такой яркости ПОНИМАНИЯ у него не было ещё ни разу. Впрочем, сейчас насыщенность переживаний вроде бы немного схлынула. Найдя адрес Иры, Бехтерев на пару секунд призадумался, а потом решительно направился в нужную сторону.

— Первый, я вторая, приём! — неожиданно заговорил женский голос в голове, и Бехтерев аж подскочил прямо на ходу и ударил себя по уху, чем напугал двух девушек, шедших навстречу. — Объект зацеплен, он в зоне Четыре. Передвигается очень быстро. Приём.

— Твою мать! — прошептал потрясённый Бехтерев, ускоряясь и ныряя под деревья, чтобы спутник хуже его видел.

— Вторая, я первый, приём, — отозвался голос из левого уха. — Переводим на вас дополнительный спутник. Регулярно посылайте нам снимки траектории объекта. Подозреваем, что он направляется к Эн-9 и может вступить в контакт с Эн-43. Этого допустить нельзя. Высылаем перехватчиков, приём.

— Вас поняла. Коды нового спутника получены, подключаю. Извините за мнение, но мне кажется, что объект что-то подозревает, так как пытается идти под деревьями. Переключение прошло успешно. Объект виден хорошо, приём.

— Отлично, вторая. Спасибо за важное мнение, мы это очень ценим. До связи, приём.

— Вас поняла, приём.

— Вот твари! — пробормотал Бехтерев. Какого чёрта они вообще к нему привязались? В чём же он оказался замешан, раз это привлекло внимание спецслужб…

Когда он стоял на переходе в ожидании «зелёного», сзади вдруг кто-то громко и отчётливо произнёс:

— Параноидальная шизофрения на фоне прогрессирующей деменции!

Голос был мужской, хорошо поставленный, словно дикторский. Вздрогнув, Бехтерев резко обернулся. Это выражение он слышал, а точнее подслушал в больнице, когда два врача обсуждали его персону. Однако, на пешеходном переходе за ним стояли только две пожилых женщины и пацан. С гигантским подозрением Бехтерев уставился на паренька.

— Повтори! — попросил он угрожающе.

— Чего?? — удивился, или даже возмутился пацан.

Голос был непохож, но это не означало, что мальчишка не мог намеренно его изменить, когда произносил ту издевательскую фразу. А может, кто-то другой сказал это, но успел отбежать.

Тут зажёгся зелёный, и, грубо оттолкнув Бехтерева, пацан рванул через дорогу. Озадаченный Бехтерев тоже двинулся по переходу.

— Эй, Беха, ты, что ли? — послышался сбоку чей-то голос и в то же самое время кто-то схватил его за рукав.

От сильного рывка Бехтерева развернуло и повело, однако на ногах он удержался. В первые секунды он не мог сообразить, кто перед ним стоит, но быстро понял: это Яблонский, его бывший одноклассник. Видимо, полагалось что-то ему сказать, но Бехтерев не знал, что. Впрочем, улыбающийся Яблонский заговорил первым, а говорил он так быстро, много и плотно, что Бехтерев даже при всём желании не смог бы втиснуть хотя бы слог между его слов.

— Ничего себе, сколько лет, сколько зим! — воскликнул одноклассник. — Не узнал, поди, меня? Я — Антон Яблонский, Эппл, вспомнил? А ты всё такой же, не изменился! Я много наших видел, некоторых вообще не узнать! Елисеев сейчас во-о-о-от с такими усами, представляешь? В казаки вступил, вроде. Ну ты-то сам как? Всё так же книжки читаешь? — на этом месте Бехтерев внутренне усмехнулся, поскольку за последние десять лет не прочитал ни одной книги, кроме биографии Сталина, да и ту в больнице. Впрочем, в школе он и правда много читал — в основном, детективы. — Ну ты всегда странным был: вместо того, чтобы в футбол гонять с пацанами, с книжками сидел, как ботаник.

— Ты тоже странным был, — Бехтереву наконец удалось вставить свою фразу.

— Я?? — удивился Яблонский. — А я-то почему?

— Вместо того, чтобы книжки читать, надутый кусок кожи по двору гонял.

На несколько секунд лицо бывшего одноклассника словно окаменело, как будто вся его энергия была перенаправлена в мозг, который напряжённо пытался осмыслить услышанное. Но внезапно жизнь снова вернулась к его лицу, и Яблонский расхохотался.

— Вот за что я тебя всегда уважал, Беха, так это за твой юмор! «Надутый кусок кожи», ну ты сказанул! Ну ты улыбнись, улыбнись хотя бы! А то такое впечатление, что ты мне не рад!

— Я очень рад, — сказал Бехтерев, на секунду растянув губы в улыбке и тут же вернув их в прежнее положение, поскольку улыбаться не любил из-за кариеса.

— Оно заметно! — хохотнул Яблонский. — Ну, в любом случае лично я и правда рад, что тебя встретил, и рад, что ты жив. А то у нас полкласса уже умерло. Ну я преувеличил, конечно, но всё равно много. Сагипова машина сбила в прошлом году, Селезнёву муж зарезал по пьяни и так далее. Слушай, — он вдруг стал серьёзным, — я слышал, что ты в больнице вроде лежал, да?

— Все мы в какой-то момент жизни оказываемся в больнице по той или иной причине, — заметил Бехтерев философски. Его начинала смешить эта ситуация.

— Ну ты сказанул! — восхитился Яблонский. — Ну Беха, ну Петросян! Вот бы снова в школу вернуться, да? — он обнял Бехтерева, затем резко отстранился и внимательно посмотрел тому в глаза, а потом снова расхохотался. — Ну ладно, Беха, вижу, что ты не очень мне рад или просто виду не подаёшь, ха-ха-ха! Да и мне бежать надо, так что давай, пока! Блин, жене своей расскажу про тебя. «Надутый кусок кожи»… Ну даёт… — бормотал он себе под нос, удаляясь.

Около минуты Бехтерев озадаченно стоял на месте, пытаясь осмыслить эту случайную встречу. Имела ли она какое-то значение или была действительно случайной? Может, Эппла послали в этот район, чтобы тот немного его задержал? Нет, вряд ли. Скорее всего, Эппл и правда ни при чём. Не стоит быть таким подозрительным.

Облегчённо вздохнув, Бехтерев двинулся дальше.

Глава четвёртая. Подъезд

Ира жила на верхнем этаже в старой пятиэтажке без лифта. Бехтерев настороженно покосился на чуть приоткрытый чердачный люк (почему-то тот внушал ему тревогу) и решительно нажал на кнопку звонка. Интересно, узнает ли его Ира? Они ведь не виделись года три или чуть больше…

Ира открыла примерно через полминуты.

— Бе-е-ехтерев? — пробормотала она удивлённо. — Тебе чего?

— Дело есть. — Он и сам не совсем понимал, какое у него к ней может быть дело, но при этом чётко понимал — дело есть.

— Ну заходи-и, — протянула Ира недоумённо и отступила в сторону, освобождая проход.

Впервые в жизни Бехтерев был в гостях у женщины, но очутившись в логове у таковой, не испытал ни паники, ни удивления. Именно такой он и представлял квартиру молодой одинокой дамы: давно немытый пол со вздыбившимся местами линолеумом, годами не менявшиеся обои, под отодранными кусками которых виднелось несколько слоёв старой облупившейся краски, нагромождение каких-то картонных коробок в коридоре, пять, нет, шесть пар туфель у двери, стоптанные кроссовки и два пакета с мусором, от которых сочился слабый, но всё-таки узнаваемый запах. Бехтерев расслабился: такая обстановка внушала доверие и снимала тревогу. Из приоткрытого санузла тянуло мочой какого-то домашнего животного. Никакой угрозы от Иры не исходило, и Бехтереву захотелось вдруг обнять её и прижаться носом к её шее, словно именно она была его матерью, а не та старуха, помешанная на чистоте (как раз сегодня был день генеральной еженедельной уборки, которой он удачно избежал). Однако изливать свои чувства наружу Бехтерев не спешил. Разувшись, он проследовал за Ирой в комнату, убранства которой ему не было видно из коридора.

— У тебя выражение лица какое-то странное, — заметила хозяйка квартиры, когда он остановился, в изумлении оглядывая открывшееся ему помещение. — Что-то случилось?

Но Бехтереву было не до ответов: он потрясённо рассматривал комнату, одновременно вслушиваясь в звуки, издаваемые ею. Поскольку звуков в комнате присутствовало меньше, чем образов, распознать и классифицировать их было проще. Источников звуков было всего три: две чирикающие канарейки в облезлой клетке, висящей над древним ламповым телевизором, и сам телевизор, по которому на данный момент показывали какую-то рекламу. В этой комнате была ЖИЗНЬ. Бехтерев вдруг ясно осознал, как блёкло он живёт по сравнению с Ирой, и ему даже стало стыдно, когда он представил её реакцию на скудное убранство своей комнатки, лишённой каких-либо признаков индивидуальности. Да, живут же люди…

Ничем не выдавая своего восторга внешне, Бехтерев медленно осматривал жилище Иры. Вздувшийся подоконник советской закалки, мутноватые стёкла в потрескавшейся раме, приоткрытая форточка, на которой стояла самодельная кормушка для птиц. На древнем диване, покрытом толстым и достаточно новым пледом с красивым рисунком, лежала чёрно-белая кошка и внимательно смотрела на гостя. Бехтерев осторожно протянул к ней руку, чтобы погладить, при этом продолжая знакомиться с комнатой. Особенно его впечатлила коллекция гирек самых разных размеров, выставленная в шкафу перед книгами: от двухкилограммовых до совсем уж миниатюрных.

— Твои гирьки? — с уважением спросил он и тут же понял, что сморозил глупость.

— Мои, — гордо кивнула Ира.

— П-покупаешь где-то?

— Ворую, — девушка усмехнулась. — Что я, дура, гири покупать?

— Воруешь? — испугался Бехтерев, который за всю жизнь не украл ничего, кроме ластика у соседки по парте в третьем классе, за что ему потом было очень стыдно и страшно. Ластик в итоге пришлось выбросить, поскольку вернуть его однокласснице он не мог, а держать похищенный предмет при себе было слишком рискованно — сейчас это, конечно, воспринималось смешно, но в те дни Бехтерев всерьёз боялся, что к ним домой придёт полиция и арестует его. — А не боишься?

— А чего бояться? Не посадят же из-за гири.

— Ну да, ну да, — понимающе пробормотал Бехтерев, рассеянно поглаживая кошку. — И сколько их у тебя? — этот вопрос показался ему очень важным. Возможно, она даже каталогизировала свою коллекцию.

— Да я что, считаю? — снова усмехнулась Ира. — Поставила — и пусть себе стоят. Просто они прикольные, вот я их и собираю.

— А, понятно, — мечты Бехтерева увидеть её каталог рассыпались в прах. Он сам никогда ничего не коллекционировал и не собирал, но, возможно, стоило начать.

Разговор то ли складывался, то ли не складывался. С одной стороны, он был совершенно бессмысленным, а с другой — абсолютно осмысленным. Кошка перевернулась на спину и вытянулась, подставляя Бехтереву своё белое пузо, и тот принялся рассеянно его почёсывать. Но зачем он вообще пришёл к Ире, Бехтерев вспомнить не мог.

— Ну и чего ради тебя вообще ко мне занесло? — поинтересовалась Ира, словно прочитав его мысли.

В больнице эта девушка казалась ему очень чуткой и понимающей; способной и выслушать, и дать совет. Бехтерев подумал, что стоит рассказать ей всё.

— Короче, меня ночью подменили, — признался он.

— Ты таблетки пьёшь?

— Да причём тут таблетки? — раздражённо воскликнул Бехтерев. — Ты прямо как моя мать! Проблема не только в том, что меня подменили, но и в том, что после этого за мной начали следить. Разведка какая-то или что-то в этом роде. У них и спутники, и камеры везде. Я серьёзно.

— А мысли твои не читают? — ему показалось, что в голосе Иры звучит насмешка, и это не сочеталось с образом той Иры, которую он помнил. Хм.

А что, если это не настоящая Ира, а отражённая?

У Бехтерева внутри всё похолодело от такой догадки. Прав он или нет? Как проверить? В его голове будто сгустились тучи, но в то же время сама квартира внушала спокойствие и словно гарантировала утопию. Бехтерев вдруг заметил, что начинает клевать носом. Обстановка комнаты была такой умиротворяющей; он чувствовал себя, как ребёнок в матке. Ира тоже обратила внимание на то, что гостя клонит в сон, и иногда многозначительно (и понимающе) усмехалась, когда их взгляды пересекались. Молчание затягивалось. «Зря я сюда пришёл», сквозь полудрёму подумал Бехтерев. А что, если это ловушка, и усыпляющий эффект квартиры — намеренная тактика? Он вдруг зевнул и прикрыл рот, заметив, как внимательно продолжает на него смотреть Ира. Ему, конечно, было чрезвычайно приятно здесь находиться, но наверное лучше всё-таки уйти. Эта квартира усыпляла его, ослабляла. К тому же опять что-то накатывало, конечности делались какими-то ватными, а из глубины головы в ушные раковины сочился постепенно нарастающий шум, словно он, Бехтерев, находился на берегу океана и наблюдал приближающуюся волну. Но внезапно он встрепенулся, поскольку вспомнил, зачем сюда пришёл.

— Слушай, — обратился он к Ире, — ты тогда, в больнице, рассказывала, что у тебя есть этот, как его, ну шлем. У тебя он ещё остался?

Ира на секунду задумалась.

— А, ты за шлемом пришёл? — рассмеялась вдруг она.

— У тебя он ещё остался? — насупившись, повторил свой вопрос Бехтерев, не разделяя такого легкомысленного отношения к жизни. Ситуация казалась ему очень серьёзной, и шутить в такой обстановке, на его взгляд, не следовало.

— Ну валяется где-то.

— А он… он работает?

— Работает? — Ира фыркнула. — Ну когда меня забирали в нём, тогда работал. Как дура, два дня его обклеивала фольгой от шоколадок, офигеть. Украла у мужика в соседнем дворе, из люльки прямо.

— Можно у тебя его взять на время?

Ира снова задумалась на секунду, потом опять всхохотнула.

— Да я могу и насовсем его тебе отдать. Нахрен он мне нужен, только место занимает. Щас, минутку, — она направилась к шкафу, бормоча под нос что-то вроде «За шлемом ко мне пришёл, охренеть».

Бехтерев был сильно разочарован ею, но вслух высказывать своё мнение не спешил. Открыв шкаф, Ира принялась в нём копаться, иногда хмыкая. Наконец она повернулась в Бехтереву, и тот аж застыл от величия момента: в своих хрупких руках Ира держала огромный мотоциклетный шлем, обклеенный фольгой. В этом бренном мире — сером, тусклом, двухмерном — он смотрелся как магический артефакт, попавший сюда из какого-то иного пространства, недоступного обычным смертным.

— Ну бери, чего застыл-то?

Бехтерев осторожно, почти на цыпочках, направился к ней. Ноги его вдруг подломились, и, рухнув перед Ирой на колени, он смиренно опустил голову, одновременно протягивая кверху руки, чтобы принять шлем.

— Давай я сама надену, чего уж, — неожиданно дружелюбно сказала девушка.

Нахлобучив на голову Бехтерева волшебный шлем, она заставила его подняться, после чего застегнула ремешок шлема под подбородком, полюбовалась увиденным и наконец радостно кивнула.

— Сидит как влитой! — произнесла она восхищённо.

Её голос звучал очень глухо. Бехтерев вдруг почувствовал — шлем и правда работает. Значит, со спутника будет труднее его отслеживать, отлично! Возможно, в его голову действительно вставили ночью какой-то чип — через него и отслеживался сигнал.

Дальнейшее напоминало плохой монтаж. Бехтерев не помнил, как обувался, как прощался, но в какой-то момент обнаружил себя спускающимся по лестнице. Когда он достиг третьего этажа, внизу хлопнула дверь. Несколькими секундами позже что-то стукнуло наверху — такое впечатление, что кто-то спустился с чердака на верхнюю площадку и хлопнул крышкой люка. Затем и сверху, и снизу послышались громкие уверенные шаги. Замерев на площадке, Бехтерев озадаченно вертел головой, вслушиваясь в эти звуки и анализируя их. Почему-то он почувствовал холодок внутри живота, инстинктивно ощутив приближение чего-то нехорошего.

Ноги его словно приросли к полу, когда он чётко понял: это идут за ним. Но до квартиры Иры было целых два пролёта, он просто не успел бы добежать до неё и спрятаться. Как в страшном сне, Бехтерев увидел поднимающихся «нижних» — двух широкоплечих мужиков, которые своими мощными фигурами полностью перегородили пролёт и тем самым отрезали ему путь вниз, на улицу, на свободу. Одеты они были в грязные футболки и спортивные штаны, а бицепсы их были толщиной с бедро Бехтерева. В руках они держали топоры.

— Что за..? — прошептал Бехтерев, отступая вглубь площадки.

На пару секунд время, казалось, застыло. Затем Бехтерев сделал шаг назад, а люди с топорами сделали шаг вперёд. Решив-таки рискнуть, он развернулся и быстро помчался вверх, но… навстречу ему по лестнице медленно спускались такие же огромные мужики с суровыми лицами и топорами, напоминавшие обезумевших лесорубов.

— Что за..? — снова прошептал Бехтерев, ничего не понимая. Они что, охотятся на него? Но почему? И что это за люди?? А, так это, стало быть, и есть те самые «перехватчики»!

И тут же он вспомнил и другие слова из подслушанного диалога между Приёмом (да, именно этим именем он решил обозначить главного наблюдателя) и его помощницей: мол, основной объект направляется к другому объекту, но ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он встретился с ещё каким-то объектом. Но ведь он ни с кем больше и не собирался встречаться! Зачем они послали перехватчиков??

Не желая быть зарубленным, Бехтерев несколько секунд оценивал свои силы и возможности, после чего вдруг резко перепрыгнул через перила, таким образом оказавшись ниже нижних мужиков. Приземлившись на ступени, он чуть не вывернул кисть руки, но, слава Богу, отделался только короткой вспышкой боли. Молча и грозно вся четвёрка потопала за ним. Но внезапно внизу снова хлопнула дверь, и на бегу Бехтерев заметил, что наверх быстро спешат ещё два таких же громадных человека!

— Да что за..? — пробормотал он, на пару секунд замирая на площадке второго этажа. Ситуация внезапно усложнилась, причём очень сильно. Быть зарубленным Бехтерев не хотел (допустим, шлем бы выдержал удар и спас голову, однако перехватчики могли рубануть и по плечам, и по ногам, и так далее), но и бежать тоже было некуда. Складывалось ощущение, что эти странные люди с топорами искусственно генерировались в тех точках, через которые он мог бы ускользнуть, причём, генерировались мгновенно, но какой прибор был способен на такое?? Откинув эту идею как идиотскую (хотя неизвестно, какие технологии сейчас имелись у секретных служб), Бехтерев заметался по площадке, не зная, что делать.

Внезапно заскрежетал замок в одной из дверей, и в проёме показалось взволнованное лицо женщины лет тридцати.

— Быстрее, быстрее, сюда! — зашептала она и, схватив ошарашенного Бехтерева за рукав, быстро втащила его к себе в квартиру и снова защёлкнула замок. — Ты за книгой?

— За книгой? — растерялся Бехтерев и внезапно понял, что да, за книгой. От осознания величия всего этого у него аж закружилась голова. Теперь до него дошло, почему встревожились те, кто за ним следил, когда поняли, что он может войти в контакт с этой женщиной. И следом его накрыло ещё одно озарение: он где-то видел её раньше. И тут же понял, где — это была его первая жена, с которой он прожил около года после того, как вернулся из армии!

— Стой здесь, я сейчас вернусь, — быстро сказала Рита. Бехтерев даже не успел открыть рот, как она уже умчалась, а когда он его наконец раскрыл — она уже и правда вернулась. В руках у неё было нечто прямоугольное, завёрнутое в бордовую плюшевую ткань.

— Только не разворачивай, — сказала она. — Не разворачивай, понял?

Бережно приняв из рук бывшей жены таинственный фолиант, Бехтерев поразился его весу и толщине. На каком-то уровне он не понимал, что это за книга и почему он должен её взять, но на другом уровне осознавал всё, при этом однако будучи не в силах осознать всей сути самого этого уровня. Словно кто-то ещё прятался у него голове, используя его личность, как средство маскировки, для того, чтобы отнести куда-то эту таинственную книгу.

— А теперь иди, — ласково, но настойчиво сказала Рита. — И ничего не бойся.

— Но как я выйду? — испугался Бехтерев. — Там же эти, перехватчики!

Лицо Риты сделалось злым — как в те моменты, когда он забывал убрать из-под кровати свои носки и одевал вместо этого новые.

— Я же сказала: ничего не бойся! — прошипела она. — Всё, иди, с этим нельзя тянуть. Главное — доставить книгу вовремя!

— Но… даже если мне удастся выйти из дома, то… за мной ведь следят… — забормотал Бехтерев, — через спутник. Они же на хвост мне сядут и…

— Лес тебя спрячет.

— Как… какой лес?

— «Какой лес»?? Который сразу за моим домом, идиот. Всё, иди. Тебя встретят. Главное — не сходи с тропинки.

Бехтерев даже не успел обидеться на столь нелестный эпитет, как оказался за дверью, а за его спиной уже защёлкивался замок.

«Ну всё, приехали…»

Однако, пессимистическим прогнозам не суждено было сбыться. Бехтерев с удивлением понял, что в подъезде царит абсолютная тишина и что никто не караулит его со зловещими намерениями. Ни сверху, ни снизу не было видно ни одного перехватчика. На всякий случай он заглянул вниз и вверх — никого. Во всём этом определённо было что-то магическое. За окном уже темнело — неужели в квартире у Риты время течёт немного по-другому? Да, видимо, она (то ли Рита, то ли сама квартира) передвинула время на несколько часов вперёд, и перехватчики в итоге ушли, не выполнив своего задания.

Бехтерев погладил шлем и почувствовал себя ещё лучше. Внутри черепа теперь царила какая-то удивительная, умиротворяющая пустота, которой до этого не было. Внезапно он встрепенулся, потеряв вдруг уверенность в том, что он несколько секунд назад вышел из квартиры Риты. И вообще, как странно, что его бывшая жена и Ира живут в одном подъезде. Совпадение ли это или нечто большее? Он повернулся лицом к двери, чтобы снова позвонить или постучаться, и обомлел от брезгливости и отвращения: дверь была очень грязной, вся краска на ней облупилась, а верхние углы заросли паутиной.

К засаленной кнопке звонка не хотелось даже прикасаться. Бехтерев аккуратно постучал. Потом ещё раз. Потом ещё раз, настойчивее, и на этот раз дверь отворилась, но правда соседняя. Оттуда высунулась какая-то злобного вида тётка.

— Чего колотишь? — накинулась она на Бехтерева. — Задолбали уже: шляетесь, шляетесь!

— Но…

— Не откроют тебе, можешь не ломиться.

— Эээ… — растерялся Бехтерев. — Почему?

— Умер он три месяца назад, вот почему! — лицо женщины искривилось в гримасе торжества.

— Как умер? Кто умер? Три месяца назад? Но я ведь…

— Достали уже, алкоголики. Мотай отсюда, пока полицию не вызвала. Шлем ещё напялил этот!

— Чушь какая-то, — пробормотал Бехтерев. Вначале он подумывал объяснить ей, что вообще не пьёт, но, судя по всему, подобная стратегия не имела никакого смысла: эта крикливая женщина не приняла бы его пояснений, отторгла бы их. — Извините, — сказал он на всякий случай и на ватных, чуть ли не подкашивающихся ногах направился вниз.

Прижимая одну руку к груди, чтобы из-под куртки не выпала книга, Бехтерев вышел из подъезда.

Глава пятая. Лес

Ночью в незнакомом районе Бехтерев не был раньше никогда, и поэтому сразу же, как только за ним захлопнулась дверь подъезда, ощутил возрастающую тревожность. Было немного прохладно, над осенними лужицами и теплотрассой клубился пар, а из одной секции труб исходило тихое шипение — видимо, где-то была протечка. Шлем слегка мешал обзору, но голоса в голове отсутствовали, а значит эта штука и правда работала. Усмехнувшись, Бехтерев решительно двинулся в сторону парка. Какой-то подросток, идущий ему навстречу, аж остановился при виде волшебного шлема и выпучил глаза, что ничуть не удивило Бехтерева: простые смертные инстинктивно осознавали, что столкнулись с чем-то магическим, но при этом даже сами до конца не понимали, с чем именно.

Нырнув под кроны деревьев, чьи листья уже начинали желтеть, Бехтерев вдруг испытал странное секундное переживание, что назад пути нет. Боже ж ты мой, на него ведь вся надежда-то, а?.. Ухмыльнувшись, он быстро, почти бегом устремился по выложенной плиткой тропинке вглубь парка. Где-то впереди ухал филин. Интересно, далеко ли нужно идти и кто его встретит?

Сквозь деревья не было видно никаких признаков цивилизации. Лишь свет далёкой луны освещал путь Бехтерева, тускло отражаясь и на мокрой плитке. Изо рта вместе с дыханием вырывался пар. На всякий случай Бехтерев оглянулся, чтобы уточнить, нет ли преследования, и вздрогнул — его нагонял какой-то человек в длинном плаще с капюшоном. Пришлось ускорить шаг, но преследователь (или преследовательница?) не отставал. Прижав книгу к груди, чтобы та не выпала, Бехтерев побежал — сперва по тропинке, а потом, когда стало ясно, что человек в плаще так просто не отстанет, через лес. Ветви хлестали его по лицу, но Бехтерев упорно мчался вперёд, то отклоняясь влево или вправо, то приседая. Хруст за спиной постепенно отдалялся и вскоре затих совсем — человек в капюшоне всё-таки отстал.

Бехтерев пробежал ещё метров тридцать, за это время вляпавшись лицом в паутину, и наконец, тяжело дыша, остановился. И с неприятным удивлением обнаружил, что его внутренний компас, всё это время подсказывающий направление, где-то ошибся, поскольку вместо того, чтобы держаться более-менее параллельно заасфальтированной тропинке, он забрёл в какую-то глухую чащу — настолько глухую, что даже свет луны почти ничего не освещал. А ведь Рита велела ему не сходить с тропы! Боже, неужели он заблудился?

Бехтерев в панике завращался на месте, но со всех сторон его окружали деревья, и среди их стволов и ветвей не было ни единого просвета, сквозь который можно было бы рассмотреть хоть какие-то признаки цивилизации. Да и сами деревья выглядели незнакомыми, неродными. Куда это он забрёл-то??

Перепуганный Бехтерев вытащил из кармана мобильник, другой рукой срывая с лица паутину, но сеть, конечно же, в этой чаще не ловилась. Он принялся с яростью давить на кнопки и листать меню, пытаясь отыскать тот режим, про который где-то слышал краем уха — мол, в каждом телефоне есть какая-то опция, позволяющая послать сигнал спасателям даже при отсутствии сети. Но ничего такого ему не удалось обнаружить, увы. Он был обречён остаться в этой чаще навеки.

Часы показывали десять вечера. Это совпадало с природным освещением, но, господи, куда же делись несколько часов?? Да и не просто «несколько», а часов восемь!

Запрокинув голову так, что затылок практически лёг ему на спину, Бехтерев уставился вверх, но среди высоких крон и тесно прижатых друг к другу стволов не было видно ни кусочка неба. Он завращался снова, пытаясь понять, в какую сторону нужно идти. И что это вообще за лес такой посреди города, сбоку от обычного парка? Интересно, есть ли в телефоне компас? Бехтерев присел на корточки и снова принялся тыкать дрожащими пальцами в телефон, но никакого намёка на компас не нашёл. Да и если бы нашёл, то не сумел бы воспользоваться, поскольку не понимал принцип его работы. Вот так да! Заблудился…

Что-то твёрдое давило на грудь. Ах да, книга! Из-за неё он ведь здесь оказался. Интересно, что же это за книга такая? Бехтерев не мог вспомнить, запрещала ли Рита на неё смотреть, но, кажется, твёрдого запрета не было. Расстегнув молнию на куртке до середины, он извлёк книгу, завёрнутую в бордовый, казавшийся сейчас почти чёрным, бархат, и принялся аккуратно разворачивать. Чтобы было лучше видно, Бехтерев включил на телефоне фонарик, но выяснилось, что крайне неудобно разворачивать книгу одной рукой, а поэтому, подумав, он вставил мобильник в зубы и направил свет фонарика вниз, к коленям, воспринимая их как некий алтарь, на котором совершается некое сакральное действо.

Наконец все покровы были отброшены, и перед Бехтеревым предстала обложка книги. От удивления и испуга он выронил из зубов телефон, и тот покатился по траве, вычерчивая причудливые световые узоры на ближайших стволах. Но даже в этой полутьме обложка книги была чётко различима, ибо она светилась мягким красным цветом. Толстый кожаный переплёт был весь испещрён какими-то шрамами, а в самом центре находилось искусно вырезанное закрытое веко — именно оно и испугало Бехтерева.

Где-то в глубине леса вдруг ухнул филин, и Бехтерев вздрогнул. Осторожно коснувшись века на обложке указательным пальцем, он тут же почувствовал нарастающее сопротивление и даже какое-то движение под ним. И вдруг завопил и отбросил книгу, поскольку с обложки на него пристально смотрел живой глаз!

Книга упала на траву, а Бехтерев какое-то время сидел не двигаясь, словно парализованный, боясь даже пошевелиться. Но наконец остатки смелости (возможно, последние) вернулись к нему, и он снова потянулся к загадочной книге. Глаз на обложке к этому времени закрылся и теперь уже не так пугал. Бехтерев ещё раз потыкал пальцем в веко, надавил, а когда на него снова уставился глаз, рассмеялся. Ну как он мог быть таким идиотом, что принял этот элемент переплёта за живой глаз. Воистину, у страха глаза велики, ха-ха. Но выполнена эта работа была очень искусно, это да… Бехтерев подождал секунд пять и удовлетворённо хмыкнул, когда глаз опять закрылся. Надавил на веко ещё раз — глаз снова открылся. Что ж, суть ясна. Бехтерев восхитился талантом неизвестного мастера и решил продолжить знакомство с книгой.

Он перевернул переплёт, не имея никакого предположения о том, что ждёт его на первой странице, и еле удержался от нового вопля. Но на этот раз он скорее сильно удивился, чем напугался, и желания отбросить книгу не возникло. Первая страница была, как выяснилось, единственной, и это была не страница как таковая, а просто лицевая часть толстого деревянного корпуса, вложенного в переплёт и по бокам стилизованного под старые бумажные листы. В центре, в небольшом углублении, были вырезаны человеческие губы. Справа от них находилась вертикальная канавка с каким-то ползунком, который можно было двигать вверх-вниз, а под ними — какая-то кнопка.

Несмотря на осеннюю прохладу, Бехтерев почувствовал, что весь вспотел. Ему захотелось вытереть лоб, но мешал шлем. О прежних сегодняшних проблемах он и думать забыл: внимание было отвлечено странной книгой. В мире существовали только он и эта книга (точнее, прибор, внешне имитирующий таковую), а всё остальное не имело значения.

Как зачарованный, Бехтерев надавил на кнопку под губами. Те зашевелились, словно пытаясь заговорить, но голоса слышно не было. Осенённый внезапной догадкой, Бехтерев коснулся пальцем ползунка справа и поволок его по канавке вверх, увеличивая громкость. Однако, губы уже не двигались.

Разочарованный, Бехтерев несколько секунд пялился в книгу (да, он до сих пор называл этот прибор именно так), потом усмехнулся и снова нажал на кнопку. Губы зашевелились, обнажив желтоватые старческие зубы, и послышался скрипучий бесполый голос:

— Спрашивайте.

— Что спрашивать? — растерялся Бехтерев.

— Спрашивайте, — повторил голос с теми же самыми интонациями.

Возможно, это был какой-то оракул или что-то в этом роде. Прокашлявшись, Бехтерев осторожно наклонился поближе к губам и прошептал:

— Как мне отсюда выбраться?

— За дверью — дверь, — донеслось из книги. — Выход там.

— То есть? — Бехтерев ждал более конкретного ответа, а не такого расплывчатого. — Куда мне идти-то? В какую сторону?

Но книга молчала. Возмущённо насупившись, Бехтерев снова ткнул пальцем в кнопку, но ничего не произошло. Он надавил ещё и ещё, но результат был тем же. Похоже, оракул был одноразовым или имел какой-то лимит. «За дверью — дверь» — что бы это значило? Захлопнув книгу, Бехтерев подобрал телефон и, выключив фонарик, сунул его в карман. Нужно было куда-то идти, чтобы не ночевать в этом странном лесу. Распрямившись, он снова обмотал книгу тряпкой, после чего спрятал её за пазуху и решительно огляделся. Решительность тут же испарилась, поскольку стало ещё темнее, а ориентиров не прибавилось. Более того, мозг Бехтерева внезапно был атакован десятком вопросов. Где Рита вообще взяла эту книгу? Откуда она знала, что он придёт за ней? Почему и он сам в тот момент верил, что пришёл именно за книгой? Кому он должен был её передать (если бы не сошёл с тропинки)? И что это вообще за книга? Одноразовая она или нет? И как, блин, ему выйти из этого леса??

Несколько секунд потоптавшись на месте, Бехтерев решительно зашагал вправо, но метров через тридцать передумал и двинулся ещё правее. Потом ещё немного правее. Однако куда бы он ни шёл, везде был этот лес, словно он находился в самой чаще, в самом сердце тайги, но только деревья были не хвойные, а больше походили на секвойи, которые он видел однажды по телевизору. Снова накатила паника. Может, хотя бы Приём даст ему ориентир? Сорвав с головы шлем, Бехтерев принялся вслушиваться в внутричерепной эфир, но в голове было тихо, зато внешние звуки стали более чёткими. Похоже, прослушка не работала в этом лесу — так же, как и сотовая связь. Не только Приём не знал, где находится объект слежки, но и сам Бехтерев этого не знал. И никто, возможно, не знал.

— Приём, приём, — заговорил он на всякий случай. — Это объект, приём.

Он надеялся услышать удивлённое восклицание или даже мат, но эфир молчал. Вспомнив про волшебные капли, Бехтерев достал из внутреннего кармана куртки «Нормакс» и влил в каждое ухо чуть ли не по трети бутылька, но никаких изменений это не принесло. Снова напялив шлем, он двинулся куда глаза глядят, надеясь, что рано или поздно куда-то выйдет.

Прошло две недели. Внезапно лес начал редеть и стало немного светлее. Бехтерев почувствовал необычайный прилив сил и, спотыкаясь, побежал к свету, то падая, то вновь поднимаясь. На его лице, заросшем щетиной, блуждала глупая улыбка. За эти дни он сильно похудел, поскольку питался в основном орехами и белками, которых вынужден был есть сырыми. От обезвоживания удавалось спасаться за счёт поедания снега, но его было мало и встречался он редко. Бехтерев простыл и сильно кашлял. Весь в поту и грязи, он мечтал о тёплой ванне и безмятежном сне под одеялом в своей комнате. Интересно, удастся ли ему когда-нибудь вернуться туда?.. Спать в основном приходилось на холодной земле, но два раза удалось неплохо выспаться в огромных дуплах древних деревьев. Когда он залезал в первое такое дупло, ему вдруг вспомнился какой-то старый детский фильм про пионера, который тоже залез в дупло, а внутри оказался волшебный лес с колдунами, но в случае с Бехтеревым там не было никакого вложенного леса, а был лишь всякий мусор. Мобильник больше не работал, возможность зарядить его отсутствовала, поэтому Бехтерев не смог осветить внутреннее убранство дупел и понять, какое именно животное или птица в них жило. Хозяйства выглядели необитаемыми и заброшенными; кто бы ни был их хозяин, он давно уже ушёл или умер. Оба дупла были огромными, Бехтерев спокойно в них спал полусидя, но, увы, попадались они на пути нечасто.

Также ему очень повезло, что в лесу было мало мошкары и не водились хищники — или, по крайней мере, они не забредали так глубоко в чашу в это время года. Что бы он, к примеру, стал делать, если бы наткнулся на волка или медведя? Или того хуже — на какое-нибудь грибоватое дородище (он боялся их с детства). У него ведь не было даже ножа. На всякий случай Бехтерев носил с собой импровизированную дубинку, но, слава Богу, ему ни разу не пришлось испытать её в деле. Никто не пытался на него напасть ни днём, ни даже ночью, когда он спал. Зато пару раз с её помощью Бехтерев сшибал с веток зазевавшихся белок, чтобы употребить их в пищу, так что польза от дубинки была не только теоретическая.

На пути к свету он иногда останавливался, задирал голову и радостно хохотал при виде голубого неба между кронами деревьев. Он выбрался, выбрался! Вернее, хм, почти выбрался.

Однако, не всё было так радужно. На то, чтобы окончательно распрощаться с лесом, у Бехтерева ушло ещё двое суток. Чаща постепенно редела, а времена года, казалось, двинулись в обратную сторону: становилось теплее, цвет листьев и травы снова менялся на зелёный, а птичьи трели теперь звучали более звонко и радостно. О прошлой жизни Бехтерев уже почти не вспоминал, она отдалялась от него, как яркий, но всё-таки сон, хотя на каком-то уровне восприятия ему было интересно узнать, как перенесла его исчезновение мама.

И совсем уж невероятный сюрприз подбросила ему судьба, когда он услышал журчание воды где-то неподалёку. Оглашая лес радостными воплями, Бехтерев помчался в том направлении и скоро наткнулся на узенький ручей, или даже ручеёк. Рухнув перед ним на колени и сорвав с себя шлем, Бехтерев минут пять черпал ладонями холодную воду и жадно пил, а когда жажда была утолена, принялся с шумом и фырканьем умываться, царапая ладони о щетину. Мир, казалось, заискрился новыми красками, и даже голод куда-то отступил. Вода в ручье вернула Бехтереву энергию, а также понимание, что спасение неминуемо, что оно уже где-то рядом. Чтобы иметь постоянный запас воды, он двинулся вдоль ручья по течению, надеясь, что этот волшебный источник когда-нибудь выведет его к реке или к жилищу людей. Шлем он теперь нёс в руке, радостно им помахивая; карманы куртки были набиты орехами, украденными у белок. Угрызений совести он не испытывал: в конце концов, белке проще добыть орехи, чем ему. Для выживания все средства хороши. Загадочная же книга, обёрнутая в бордовый бархат, была заткнута за пояс, что служило сразу двум целям, объективной и субъективной: во-первых, для её сохранности и безопасности, и во-вторых, потому что у исхудавшего Бехтерева спадали штаны, а книга помогала им удерживаться.

Спустя два дня лес начал редеть сильнее, на почве стало появляться всё больше камней, а ручей в конце концов нырнул в какую-то расщелину. Опустившись на колени, Бехтерев попытался туда заглянуть и даже припал ухом к земле, но никакой полезной информации не подчерпнул. А ведь он так привык к этому ручью, ему казалось, что тот всегда будет бежать рядом, но увы, увы… Боже мой, и зачем он сошёл в тот день с тропы?

Неожиданно земля под ним пошла в гору, идти стало тяжелее. Спустя какое-то время Бехтерев вдруг сообразил, что взбирается на огромный склон, гору, поросшую редким лесом. «Неужели мои приключения ещё не закончились? — подумал он с ужасом. — Неужели и по горам придётся карабкаться? Вернусь я вообще когда-нибудь домой или нет?». Ответы на эти вопросы Бехтерев мог получить только экспериментальным путём, и, печально вздохнув, он двинулся дальше. Несмотря на шок, уныние и усталость, он не опускал руки и не терял надежды выбраться когда-нибудь из этого бесконечного леса. И всё же, когда, взобравшись достаточно высоко, он впервые оглянулся, чтобы посмотреть сверху, откуда он пришёл, то его уверенность в благоприятном исходе, мягко говоря, поколебалась. Под ним расстилался океан деревьев, тайга, не имеющая границ и ускользающая далеко за горизонт. Казалось невероятным чудом, что ему вообще удалось выбраться из неё живым. Никаких намёков на большой город, в котором Бехтерев когда-то жил, не было и в помине. Словно те оплоты цивилизации ему просто приснились. Квартира, работа — всё это было гораздо более неестественным, чем эта величественная девственная природа; только она одна и казалась незыблемо-естественной. У Бехтерева, который раньше как-то не задумывался о том, что он живёт где-то на Севере рядом с тайгой, аж закружилась голова от осознания величия всего этого. Надо же, а ведь он в одиночку проделал такой путь. Как жаль, что об этом никто не узнает; глядишь — и в школьные учебники мог попасть бы. Интересно, он первый такой путешественник или нет? И даже если не первый, а допустим, второй или третий — не означает ли это, что он избранный? При мыслях при этом Бехтерев, казалось, зарядился энергией и, ухмыляясь, продолжил восхождение. Даже отсутствие воды его не пугало, поскольку он был уверен, что высшие силы, которые ему помогают, очень скоро решат этот вопрос в той или иной форме.

К ночи, так и не добравшись до вершины горы, Бехтерев понял, что скорее всего обманывал сам себя: никакой он не избранный и воды ему не дождаться. Орехи тоже заканчивались. И нужно было искать место для ночлега. Внезапно Бехтерев ощутил огромную, просто нечеловеческую усталость, сел на землю и обхватил голову руками. И почему он позволил вовлечь себя в эту авантюру? Он уже с трудом помнил, с чего всё началось, но было ясно, что к нынешней ситуации его настойчиво подталкивала целая цепочка событий одного далёкого дня. А началось всё с… С чего? Почему он вообще решил пойти к Ире? Ведь, получается, на самом деле он шёл не к ней, а за книгой, в другую квартиру, к своей бывшей жене. А началось всё, пожалуй, с ночной подмены, да. До этого его жизнь текла по менее извилистому руслу, не выходя за рамки обыденности. Но потом кто-то решил вовлечь его в какую-то игру, чьи правила и цели были недоступны для понимания простого человека. Определённо, в этом была замешана и разведка, чьи переговоры он случайно подслушал, благодаря…

Капли! Волшебные капли! Усмехнувшись пересохшими губами, Бехтерев вытащил из внутреннего кармана куртки бутылёк с «Нормаксом» и с глубокомысленным видом повертел его перед своим лицом, поболтал. Затем снова спрятал капли в карман, надеясь, что когда-нибудь они ему пригодятся. Сейчас же от них было мало пользы. Бехтерев сомневался, что из этого места, столь далёкого от цивилизации, можно подслушать болтовню Приёма. Задрав голову, он посмотрел на хмурое небо: похоже, собирался дождь. Этого ещё не хватало.

Поправив книгу, которая углом давила ему на грудь, Бехтерев вдруг оживился, а глаза его заблестели. Может, лимит времени уже обнулился, и он имеет право задать книге ещё один вопрос? Но немного смущало то, что ему не были известны её точные свойства, а каждая мысль о них тут же разветвлялась ещё на несколько. Допустим, оракул одноразовый, но всё равно было непонятно, действительно ли количество вопросов ограничено всего одним или же каждый человек мог задать оракулу только один вопрос, а само количество спрашивающих было неограниченным. С этого места возникало очередное разветвление мыслей. Если вдруг Бехтереву когда-то удастся доставить книгу адресату, которому она и предназначалась, то какова будет реакция этого адресата в том случае, если книга полностью одноразовая и теперь потеряла всякую ценность? Наверняка, его, Бехтерева, по головке не погладят, а ведь ему доверяли… В том же случае, если вопрос, заданный им, не лишил будущего адресата права задать книге свой собственный вопрос, проблемы может и не быть. Возможно, его, Бехтерева, чем-нибудь даже наградят. Но имелись и другие варианты развития событий. К примеру, обе гипотезы могли оказаться ложными и книга была безлимитной от и до. Но, допустим, нельзя было задавать два вопроса подряд, то есть между ними должно было пройти какое-то время.. Или же — опять-таки, допустим — книга имела лимит в три вопроса. Тогда оставалось ещё две попытки. У Бехтерева аж заболела голова от всех этих мыслей. Но что толку забивать себе голову всякими фантазиями — не проще ли проверить всё на деле? Усмехнувшись, он развернул книгу, подмигнул глазу на обложке, после чего, рассмеявшись, поцеловал губы и наконец надавил пальцем на кнопку.

— Спрашивайте, — послышался знакомый голос.

Бехтерев растерялся. Голова словно наполнилась вакуумом, все мысли куда-то исчезли.

— Как… как мне вернуться? — прошептал он и тут же обругал себя за это, поскольку вместо какого-нибудь нового вопроса задал по сути тот же самый.

— За дверью — дверь, — донеслось из книги. — Выход там.

— Твою мать… — прошептал Бехтерев и снова принялся давить на кнопку, но губы больше не шевелились. — Идиот!

Захлопнув книгу, он гневно ударил себя ладонью по лбу. Ну надо же быть таким придурком! И про лимиты ничего не выяснил, и нового ничего не узнал. Ну да ладно, зато теперь ему известно, что один субъект может задать книге не один вопрос, а как минимум два. Бехтерев снова воодушевился. Возможно, не всё ещё потеряно. Ясно по крайней мере одно: чтобы вернуться домой, ему нужно пройти через какую-то дверь, за которой будет ещё одна дверь — и она-то и приведёт его домой. Но как найти эти двери? Где они находятся? Вот о чём нужно было спрашивать книгу! Ну ничего, спустя какое-то время он попробует поговорить с ней ещё раз…

Слава Богу, туча прошла стороной, и к вечеру небо снова посветлело. Бехтерев к тому времени взобрался на самый верх и теперь просто стоял на одном месте, ошеломлённый открывающимися видами. Бесконечная тайга, не имеющая границ и ускользающая далеко за горизонт, поджидала его и с этой стороны!

Ноги Бехтерева подкосились, и он рухнул на колени, рыдая в полный голос. По грязному лицу потекли слёзы. От безысходности хотелось самоликвидироваться, но не было подходящего способа, разве что скатиться с горы кубарем и надеяться, что он врежется головой в какое-нибудь дерево. Порыдав ещё минут десять, Бехтерев поднялся и на трясущихся ногах двинулся вниз — но не вперёд в неизвестность, а назад к ручью. Да, нужно было держаться ручья, а не лезть в гору, надеясь, что за ней его ждёт спасение…

Спустя двое суток он наконец нашёл ручей. Вдоволь напившись, Бехтерев подремал с часок, а проснувшись долго не мог сообразить, где он вообще находится. Голова гудела так, словно была наковальней, по которой ударили молотом. Першило в горле. Бехтерев понял, что заболел, но не слишком этому удивился — скорее, было удивительно, что так сильно он заболел только сейчас. Голова на ощупь была холодной, нос закладывало. На этом фоне радовали только две вещи: тёплая погода и странное отсутствие хищников в лесу.

Самочувствие постепенно ухудшалось, но Бехтерев упорно двигался вдоль ручья по течению. Иногда он падал, иногда, свернувшись калачиком, спал, иногда грыз кору и жевал траву, чтобы чем-то заполнить желудок (и втайне надеясь, что хотя бы одно из растений окажется лекарственным). Отличать явь от горячечного бреда становилось всё сложнее. Между деревьев мелькали какие-то маленькие фигурки, в которых было что-то от зайцев, а что-то — от гномов.

Когда пришла ночь, стало ещё хуже. Температура, очевидно, поднялась выше тридцати восьми. Бехтерев падал, вставал, снова падал, полз, спал, припадал к ручью, снова спал, снова полз и так далее. Один раз ему послышалось, что сзади кто-то громко сказал: «Оратор — не конина!». Из-за стволов деревьев, нерезких из-за тумана, то и дело выглядывали хитрые мордочки нерп, которые снова поспешно прятались, когда понимали, что их заметили. Это была какая-то экзотическая игра между ними и Бехтеревым. Он быстро вертел головой во все стороны, стараясь зафиксировать взглядом каждую нерпу, но те выскакивали и прятались очень быстро — со всех сторон одновременно — в сопровождении странного электронного попискивания, и от всего этого мельтешения и звукового хаоса у него в конце концов аж закружилась голова.

Бехтерев снова уснул, проснулся, прошёл метров сто и снова упал. Надолго.

Когда он проснулся в очередной раз, была глубокая ночь. Еле слышно шелестела листва, тихо журчал ручей. Бехтерева всего аж колотило, и он скрючился, прижав колени к подбородку в надежде, что так станет немного теплее. Не стало. Тепло было только голове под шлемом. Изо рта вместе с дыханием выходил пар, и Бехтереву казалось, что от высокой температуры он кипит как чайник и что этот пар может обжигать. Хихикая, он пополз вдоль ручья, демонстративно шумно пыхтя и представляя себя человекообразным драконом, чьего дыхания лучше избегать. Поэтому, когда он вдруг уткнулся лбом в чьи-то ноги в сапогах, то даже не стал смотреть вверх, а принялся яростно пыхать в них, чтобы заставить незнакомца отступить. Но, возможно, сапоги были огнеупорными, потому что их владелец не вопил и не приплясывал от боли, продолжая невозмутимо стоять на месте. В этой невозмутимости Бехтерев увидел насмешку. Раскрыв рот как можно шире, он яростно вцепился зубами в сапог, и это наконец вызвало какую-то реакцию со стороны незнакомца, а именно — смех. Надменный смех.

Не разжимая челюстей и немного скосив взгляд, Бехтерев заметил ещё одну пару обуви чуть левее. Внезапно ему стало полегче, бред отступил, зубы разжались (но запах резины во рту остался), и Бехтерев понял, каким идиотом выглядит с этим своим «огненным дыханием». Однако сапоги не исчезли, да и лес был всё тот же. Предчувствуя что-то страшное, он начал медленно поднимать голову и вскоре увидел стоявших рядом с ним двух мужчин в чёрных одеждах и в приборах ночного видения поверх тёмных масок. От ужаса узнавания Бехтерев вскрикнул и попытался на четвереньках скрыться в кустах, но мужчины оказались быстрее. В руках у них вдруг появились дубинки, из которых вырвались зелёные лучи, и удары этих лучей обожгли его словно током. Закричав от боли, он упал лицом в траву, но вместо того, чтобы сдаться, стиснул зубы и пополз вперёд — под насмешливый хохот незнакомцев.

Далеко уползти он, конечно, не смог, а несколько дополнительных ударов энергохлыстами и вовсе лишили его возможности это сделать. Бехтерева словно парализовало. Скуля от боли, он лежал на холодной земле, а незнакомцы в это время защёлкнули на нём наручники и принялись связывать ноги. Глядя на их лица, а вернее на маски и торчащие на месте глаз окуляры, Бехтерев вдруг усомнился в том, что перед ним обычные люди. Внезапно (хотя для этого сейчас было не самое подходящее время) он задумался над тем, связаны ли они с разведкой Приёма или нет. Выглядели они не как перехватчики, которых посылал за ним Приём, но в конце концов у того в подчинении могли иметься разные подразделения для разных задач. Перехватчики — для перехвата, носители — для переноса. Но обдумать всё это Бехтерев не успел — люди в чёрном (носители) подхватили его на руки и быстро потащили куда-то сквозь лес. Он попытался кричать, но губы словно онемели, а язык во рту ощущался как инородный предмет. Этим людям не понадобилось даже кляпа, чтобы заткнуть ему рот… Вот бы овладеть их дубинкой… Но это потом, потом…

Бехтерева укачивало, и он чувствовал, что снова начинает соскальзывать в сон. Что самое удивительное, волшебная книга по-прежнему была заткнута за его пояс. Интересно, знали ли о ней эти люди… люди, бегущие столь мягко… сквозь ночь… сквозь лес…

Бехтерев уснул.

Глава шестая. Восстановление

Спустя полгода он уже плохо помнил детали той ночи, однако виновата была не столько память, сколько долгая изнурительная болезнь, которая стёрла одну часть воспоминаний, а другую заменила на калейдоскопический бред. И всё же в его памяти сохранились некоторые детали того безумного ночного марш-броска через лес. Он видел фрагменты нападения гномов, которые пытались отбить его у носителей, но потерпели сокрушительное фиаско. Видел, как живые деревья превращаются в нарисованные, а носители (с ним на руках, само собой) просто бегут на одном месте на фоне движущихся декораций с лесом. Видел фонари между деревьев. Видел какую-то странную красную луну в небесах, намекающую на то, что он, возможно, находится уже не на Земле. Потом… а что было потом? Потом был провал в памяти, а очнулся он уже у себя дома, да, придя наконец в сознание после долгой болезни, вызванной укусом василиска. Проклятая тварь подкараулила его в районе Хрустальных Гор в первом круге Бесконечной Тайги, куда он отправился пострелять вальдшнепов, и своим ядом погрузила в долгий тревожный сон. Во сне этом у него была какая-то другая, совершенно оторванная от реальности жизнь, где люди жили на необычайно твёрдой серой земле в поставленных друг на друга домах, а он, великий Гидрос фон Бехтерь, играл там роль какого-то изгоя, страдающего от душевной болезни. Даже вспоминать такой сон было неприятно, но, как ни странно, фон Бехтерь до сих пор помнил его хорошо. Помнил он и то, как «возвращался» назад из того мира в этот — якобы через Бесконечную Тайгу. Она была своеобразным мостом между мирами, испытанием, которое нужно было пройти, чтобы обрести целостность.

Его сгубила неосторожность, а точнее излишняя самоуверенность: василиск подкрался сзади и резко ударил фон Бехтеря своим жалом прямо в подзатылочную область. А ведь он, дурак, не верил историям про то, что эти древние твари научились летать бесшумно. И, как назло, именно перед нападением снял свой зеркальный шлем, потому что под ним потела голова. Теряя сознание, фон Бехтерь успел развернуться и разглядеть чудовище, но в хаосе взорванного восприятия оно предстало перед ним не в своём истинном облике, а как мужчина в ослепительно белых одеяниях, сжимающий в руке огромную иглу. Так и начался этот кошмар.

Около трёх месяцев фон Бехтерь провёл без сознания. Поскольку Деменор, местный знахарь, не знал, как приготовить противоядие от укуса василиска (да и не имел нужных ингредиентов), двое его слуг (которые, кстати, и нашли фон Бехтеря в лесу и принесли на руках в деревню) отправились в Новоциклонск на быстрой магнитной карете, чтобы привезти оттуда доктора Семизнатуса, врачевателя третьей степени. Только он мог бы справиться с поставленной перед ним задачей — и он справился. Всё это рассказали фон Бехтерю уже потом, поскольку приготовив эликсир доктор снова уехал, оставив польщённому визитом Деменору внушительный список рекомендаций и рецептов, а также раритетные целебные смеси и корешки. И в конце концов кошмар начал отступать, кома рассеиваться, и спустя три месяца фон Бехтерь наконец открыл глаза.

Когда он очнулся и увидел перед собой свою жену Ритту, то вскрикнул от удивления, поскольку увидел её как бы на двух уровнях одновременно: на старом, где та играла роль его бывшей супруги по имени Рита, живущей в одной из комнат гигантской кирпичной башни, и на этом, где она до сих пор была ему верна и ухаживала за ним, пока он был в коме. Эта замечательная женщина аж расплакалась от счастья, когда увидела мужа очнувшимся, а потом, не вытирая слёз, вдруг отстранила его ласково, выскочила из хижины и принялась громко кричать:

— Он очнулся! Очнулся!

Скоро их домик оказался набит соседями и друзьями, и в какой-то момент улыбающийся фон Бехтерь даже почувствовал недостаток кислорода. Это не укрылось от бдительного ока Деменора.

— Так-так-так! — закричал он с напускной суровостью. — А ну хватит тут толпиться, давайте все на выход! Больному нечем дышать уже, всё провоняли! Ритта, открой форточку, больному нужен свежий воздух!

Недовольно бубня, гости принялись расходиться, попутно прощаясь и желая фон Бехтерю скорейшего выздоровления. Приподнявшись на левом локте, тот улыбался и махал им правой рукой, а когда дом наконец опустел, обессиленный упал на кровать. Даже такие простые действия вызвали у него перерасход энергии.

Потянулись долгие дни выздоровления. Фон Бехтерь понемногу начал ходить — сперва по комнатам, с помощью Ритты, а потом и по деревне, с тросточкой. Несмотря на несомненные улучшения, он всё равно чувствовал себя посредственно, тело было каким-то одеревенелым, а икры ног постоянно пребывали в предсудорожном напряжении. Фон Бехтерь стал задумчивым, рассеянным. Каждый вечер он ходил на сеансы лечебного массажа, который делала ученица Деменора, и ему постепенно становилось всё лучше, хотя и не настолько, чтобы он мог снова ощутить себя прежним. Иногда ему снился однотипный кошмарный сон, будто он полностью одеревенел и его по колени зарывают в землю и поливают, чтобы размягчить суставы и вернуть здоровье.

К своим обязанностям старосты деревни фон Бехтерь возвращаться не спешил, внутренне робея перед такой ответственностью, и, что самое странное, никто ему об этом не напоминал. Все словно понимали его состояние, но скорее не сочувствовали, а жалели. Обязанности старосты исполнял теперь Герасим де Транзистор, его бывший друг и помощник, который внешне был очень похож на Костю Герасимова, его приятеля из нижнего мира. Это чувство скрытой жалости крайне не нравилось фон Бехтерю. Раньше его уважали, его боялись, им даже пугали непослушных детей: «Вот придёт дядя Бехтерь и накажет», но теперь не только непослушные не боялись его, но и послушные насмехались. Фон Бехтерь ощущал растущее напряжение. Окружающие его люди вели себя до неприличного деликатно и постоянно что-то не договаривали. За его спиной то и дело о чём-то шептались, посмеивались. Фон Бехтерь даже начал задумываться над истинностью тех легенд, согласно которым василиски не просто замораживали своих жертв, но и насиловали их — как женщин, так и мужчин. Однажды он услышал насмешливый шёпот соседок за спиной: «Любовник василиска!», но когда резко обернулся, то женщины уже куда-то спрятались. И таких случаев с каждым днём становилось всё больше. Один раз он, желая побыть в уединении, гулял по небольшой рощице за деревней и вдруг услышал за спиной громкий мужской голос, почти выкрик: «Ступор!». Фон Бехтерь испуганно застыл на месте, не смея пошевелиться, и вдруг задумался над тем, что воспринял это как приказ, который исполнил чисто рефлекторно. Но чем дальше он размышлял над этим, тем страшнее ему было решиться продолжить свой путь, поскольку на каком-то уровне восприятия он уже поверил в то, что просто является автоматической машиной, отозвавшейся на приказ остановиться. Но когда фон Бехтерь всё же решился сделать шаг, то это получилось на удивление легко, а второй шаг дался ещё легче, и он рассмеялся громко, поскольку понял, что он по-прежнему человек, а не автомат. Но кто шёл за ним по лесной чаще? Кто сказал: «Ступор!»? Фон Бехтерь обернулся, но за ним никого не было. Может, ему просто показалось, что он услышал это слово? Или же тот, кто крался за ним по лесу, успел скрыться в кустах? Теперь этого уже не узнать…

В общем, дни бежали за днями, лето сменилось осенью. Фон Бехтерь чувствовал себя парией среди этого общества здоровых — и чем дальше, тем больше. Жизнь в деревне шла своим чередом, а де Транзистор по-прежнему исполнял обязанности старосты. Несмотря на то, что до нападения василиска они с фон Бехтерем не только вместе работали, но и охотились, рыбачили, ездили по девкам в соседний округ, теперь бывший приятель словно избегал его, хотя при редких встречах вёл себя вполне дружелюбно, но в то же время немного отстранённо. О том, что пора бы снова поменяться социальными ролями, де Транзистор даже и не заикался, а сам фон Бехтерь как-то не решался спросить. К тому же он понимал, что в своём нынешнем состоянии и правда не способен ничем и никем руководить, и допускал, что все остальные тоже это понимают, но боятся сказать ему об этом прямо.

Снова вспомнив про нижний мир, фон Бехтерь вдруг решительно запутался в воспоминаниях. Ему почему-то показалось, что волшебные капли должны быть где-то здесь, на Атлантиде, в его старой одежде — в той, в которой его принесли из леса ученики Деменора. Но где же она? Неужели Ритта выкинула? Воспоминание о книге предсказаний тоже оставалось с ним, но только ощущалось менее реалистичным, чем воспоминание о «Нормаксе». Словно капли были частью подлинной реальности, а книга — всего лишь атрибутом какого-то внутричерепного шаманского путешествия. И в то же время он хорошо помнил про «За дверью — дверь» и не считал эти слова ложью или порождением собственной фантазии. Фон Бехтерь (а на тот момент он сидел на лавочке возле дома) вдруг ощутил глубокую взаимосвязь между всеми уровнями мироздания, всеми живыми существами, их мыслями, событиями и так далее, а особенно его развеселила ироничная шутка вселенной относительно совета той книги: ни в одной из хижин их деревни не было внутренних дверей — только входные. Большинство хижин были однокомнатные, а в тех, которые имели две комнаты, в дверных проёмах висели плотные шторы. Словно существовал какой-то негласный запрет на то, чтобы за одной дверью находилась ещё одна. Открытие потрясало, и оно не могло насторожить фон Бехтеря. Похоже, некие могущественные силы делали всё, чтобы помешать ему вернуться. Но вернуться куда? Неужели эти два мира — не единственные? Или книга имела в виду что-то другое? «За дверью — дверь. Выход там», сказала она. Может, речь шла не о буквальном выходе, а о метафорическом? Он-то спрашивал её про выход из леса, но она могла дать ответ про выход из ситуации в целом. «За дверью — дверь» — что бы это значило? Учитывая, что он сын Посейдона, вполне реально было предполагать заговор. Фон Бехтерь настороженно посмотрел на небо, вспомнив таинственного Приёма и его перехватчиков. Здесь, на Атлантиде, в забытой богом деревне, было поспокойнее. Но не чересчур ли здесь спокойно? Не засиделся ли он тут?

И в какой-то момент, чтобы не мучить больше и себя, и жену, и прежних друзей, фон Бехтерь решил уйти. Возможно, на новом месте ему удалось бы найти себе применение в каком-нибудь новом амплуа. Рите он решил ничего не говорить о своём намерении покинуть деревню, но нужно было как-то найти старую одежду с «Нормаксом» в кармане. Тайком он собирал припасы в заплечную сумку: сухари, компас, фляги с водой, лекарства. Куда-то пропал его зеркальный шлем, но фон Бехтерь слышал, что василиски не нападают на того, кто был уже ужален их собратом. Да и не собирался он больше лезть в тайгу — на этот раз его путь будет лежать вдоль могучей Волги, вверх по течению.

Когда Ритта вернулась домой (она работала учительницей в деревенской школе), фон Бехтерь осторожно спросил у неё, где та одежда, в которой его подобрали в лесу. Ему показалось, что вопрос этот испугал жену, но с чего бы?.. Неужели она тоже участвовала в этом масштабном заговоре против него? В такое сложно было поверить, но, учитывая важность его персоны для Атлантиды, такую теорию не стоило отбрасывать. К тому же поведение Ритты давно его настораживало: она вела себя так, словно они были не мужем и женой, а братом и сестрой. При этом она стала оказывать открытые знаки внимания де Транзистору, а также принимать встречные знаки внимания от него. Фон Бехтерь рассматривал такое поведение бывшего друга как предательство, но почему-то не мог противостоять этому, своим трусливым бездействием практически поощряя гипотетическую измену. С другой стороны, их отношения возможно не были больше гипотетическими, ведь уже не раз, пока фон Бехтерь лениво грелся на лавочке у дома, словно кастрированный кот, де Транзистор проскальзывал к ним в хижину, и из спальни до фон Бехтеря доносились громкие стоны, мужские и женские, а также скрип кровати. Что бы они ещё могли делать там, издавая подобные звуки, кроме как бесстыдно совокупляться? Эта парочка не стеснялась ничего, и вся деревня при этом не выказывала им ни малейшего неодобрения, вот что странно. К нему вернулось воспоминание о том, что и в нижнем мире Ритта, будучи Ритой, вела себя точно так же, изменяя ему прямо при нём, а потом вообще подала на развод. Сколько они прожили с ней там — полгода, год?.. Почему-то фон Бехтерь, в прошлом отважный воин, известный охотник и суровый, но справедливый староста, старейшина, боялся сделать жене и новому старосте даже замечание. Он сильно похудел, все его мышцы куда-то втянулись, кожа сделалась дряблой, болели суставы, кости, а половой орган, ранее боготворимый всеми знакомыми ему женщинами, скукожился до размеров мизинца. Проклятый василиск превратил его в какого-то заморыша, хромого и перекошенного.

Добрая Ритта обычно уклонялась от его вопросов на тему «Мне кажется, вы от меня что-то скрываете», но однажды расплакалась и призналась, что столичный доктор говорил о возможности рецидива болезни, причём скором. Но фон Бехтерю казалось, что основная причина её печали не в этом, что она умалчивает о чём-то более серьёзном, а про возможность рецидива сказала только для того, чтобы отвести его подозрения. Он ещё глубже ушёл в себя, перестал посещать праздники, потерял интерес к жизни. В какой-то момент он вдруг вспомнил, почему от него ушла Рита из нижнего мира, ушла через год после свадьбы. У него была слабая эрекция, и само собой это расстраивало молодую, полную жизни девушку. Фон Бехтерь смутно помнил, что Рита занималась чёрной магией и для лучшей эрекции вставляла ему в рот магическую невидимую проволоку, а он не мог ей отказать. Ощущения от этой процедуры были как при глотании зонда: сперва Рита долго продвигала проволоку через все его внутренности, а затем, когда ей удавалось нащупать мочеполовую систему, вводила проволоку непосредственно в его член, который тут же наливался силой. Не самые приятные ощущения для него, но разве её это волновало? Таким образом Рита могла управлять половым органом супруга, прямо во время процесса аккуратно дёргая за проволоку, торчащую из его рта. Как же ему повезло, что вскоре ей это наскучило.

Может, и Ритту тревожит то же самое? Она не приходит к нему в постель для исполнения супружеского долга, а сама спит в отдельной комнатке. Да, скорее всего это и есть то, о чём умалчивает гордая Ритта. И, Господи, он её понимал…

Итак, он задал Ритте вопрос о своей старой одежде. Почему-то ему показалось, что она ответила, будто одежда лежит в стиральной машинке, но когда он удивлённо переспросил (поскольку стиральные машины в Атлантиде отсутствовали как класс, и все женщины стирали бельё по старинке, в реке), жена вдруг раскричалась на него, словно с цепи сорвалась, заявив, что ничего такого она не говорила и что он живёт в мире своих фантазий, причём больных. Соседи обоих полов, окучивающие грядки у себя во дворах, с интересом уставились на них.

— Наконец-то тебя прорвало, — устало сказал фон Бехтерь. — Долго терпела, да?

Ему показалось, что на лице Ритты промелькнуло чувство вины, и в этот момент он полностью простил её. В конце концов, она не обязана из-за него страдать всю оставшуюся жизнь. Женщина она хорошая, и будет де Транзистору достойной парой. Он должен её отпустить, отпустить с Богом, с миром.

— Можешь ничего не говорить, я прощаю тебя! — великодушно махнул он рукой. — Хотя, — добавил он немного обиженно, — при живом муже могла бы поскромнее себя вести.

— При живом ком? — вытаращила глаза Ритта.