12+
Классика фантастики

Объем: 556 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

ПРЫЖОК В НИЧТО

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО СПАСАТЕЛЕЙ

Глава 1

БОЛЬШИЕ ЗНАНИЯ МОГУТ БЫТЬ ПРИЧИНОЙ БОЛЬШИХ НЕПРИЯТНОСТЕЙ

Цандер резко отодвинул чертеж, встал из-за стола, прошелся по

кабинету. Вынул из футляра скрипку и заиграл. Длинные, тонкие пальцы

легко и воздушно танцевали на грифе. Но мелодия, которую извлекал

скрипач из своего инструмента, вовсе не была веселой.

«Шеф чем-то взволнован! — думал Винклер, прислушиваясь из соседней

комнаты к импровизации. — Ото! Сколько горечи! Как жалуется скрипка!..»

Жалоба перешла в возмущение, в горячий протест. Звуки нарастали,

крепли и вдруг оборвались неразрешенным аккордом.

«Решительно, с Цандером случилось что-то необычное!» — снова подумал

Винклер, вычерчивая рейсфедером кривую.

Из кабинета послышались заглушенные ковром быстрые шаги Цандера.

— Винклер, подите сюда!

Цандер сидел уже за письменным столом, когда Винклер вошел.

— Садитесь.

Винклер уселся против Цандера. Минуту они молча смотрели друг на

друга, словно пытались прочесть что-то новое в давно знакомом лице.

На левой щеке Цандера обозначился легкий шрам — давнишний след

студенческой рапиры; лицо инженера Цандера, лицо художника с большими,

мечтательными глазами, было бледнее обычного.

— Винклер, сколько лет мы работаем вместе?

— Двенадцать лет, господин Цандер.

— Да, двенадцать. Срок немалый… Вы были хорошим помощником,

Винклер, моей правой рукой, моим другом…

— Я еще не умер, господин Цандер…

Цандер нахмурился:

— Мы должны расстаться.

Винклер поспешно опустил руку в карман, вынул трубку, набил ее

табаком, закурил.

— Это почему же.., так неожиданно?

— Я уезжаю. Надолго покидаю родину, быть может навсегда.

— «Могикане»? — коротко спросил Винклер.

— Да, они… Вы полагаете, что мне угрожает заточение, Винклер? Хуже.

Гораздо хуже. Они приходили не с мечом, а с дарами.

— «Бойтесь данайцев, дары приносящих», — кивнул головой Винклер. — И

что же это за дары?

— Они готовы милостиво забыть о моей нечистой крови, — с горечью

сказал Цандер. — Вернуть мне кафедру, хорошо оплачивать мой труд.

— Из средств.., военного ведомства?

— Вы угадали, Винклер. Они предлагали мне — вы понимаете, что значит,

когда они предлагают? — работать в военном ведомстве… Стратосферные

бомбардировочные ракеты, управляемые по радио. Вы слыхали о них? Во

многих районах страны уже возведены сооружения для стрельбы такими

ракетами. Из этих пунктов в несколько минут можно уничтожить Париж,

Брюссель, Прагу, Варшаву градом взрывчатых и газовых ракет. Но им этого

мало. Им нужны «снаряды без пушек», летящие за тысячи километров. Не

только Лондон, Рим, Неаполь, Мадрид, Москва, Ленинград, но даже и

Нью-Йорк, Вашингтон — мишени для их новых орудий истребления. Столицы,

промышленные города, порты, аэродромы соседних государств уничтожаются в

несколько минут вместе со всеми людьми. Душить детей, рвать на части

тела отцов и матерей — во имя чего? — вот что они предлагают мне,

Винклер. Об этом ли думал мой учитель Циолковский, об этом ли мечтал я,

посвятив свою жизнь реактивным двигателям, ракетам, звездоплаванию?..

От волнения на высоком лбу Цандера выступили мелкие капли пота.

— И что же вы им ответили? Цандер пожал плечами:

— Если бы я сказал им «нет», нетрудно представить последствия. Если

бы я сказал «подумаю», в лучшем случае я оказался бы сейчас под

арестом…

— И вы сказали «да»?

— Чтобы иметь возможность бежать немедленно. Сегодня же я улетаю в

Швейцарию. Прошу вас, Винклер, собрать мои бумаги, чертежи. Папка номер

два — «Ракета „Пикколо“», номер семь, номер девять…

— А с этим как? — спросил Винклер, кивнув головой на чертежи ракеты.

— По-видимому, никак, — ответил Цандер. — Вы знаете лорда Блоттона?

Для него полет в стратосферу на ракете — лишь очередное увлечение

спортсмена. И он уже начинает остывать к этому делу. Несколько дней тому

назад он телеграфировал о том, что сегодня приедет, и, как видите, его

нет. И денежные дела сэра Генри находятся, кажется, не в блестящем

состоянии. Кстати, они мне уже ставили на вид мою «странную связь» с

иностранцем.

Винклер пыхтел трубкой.

— И что же вы будете делать в Швейцарии?

— Играть на скрипке и предаваться мечтам, — невесело улыбнулся

Цандер. — У меня есть за границей небольшие сбережения.

— А когда проживете их? Играть на скрипке, собирая милостыню по

дворам? «Подайте профессору Цандеру, инженеру с мировым именем, один

сантим, добрые граждане…» Картина, достойная нашего времени.

Цандер хрустнул тонкими пальцами. Голова его опускалась все ниже под

тяжестью этих слов.

— Ну что же делать, Винклер? — тихо спросил он.

— Что-то надо придумать, господин Цандер. Весь мир накануне

переворота, он готовится к войне. На ракеты сейчас всюду смотрят только

с военной точки зрения. — Винклер выпустил несколько клубов дыма и

продолжал:

— В Швейцарии бывает немало туристов. Туристы ездят на автомобилях.

Автомобили требуют починки. Мы откроем ремонтную мастерскую.

— Мы?.. Кто же?

— Да мы: вы и я. Фамилия Цандера — не для вывески ремонтной

мастерской. Я открою ее на свое имя. «Винклер и К °». У меня есть на

примете один толковый парнишка — Ганс. Вы будете продолжать свои научные

работы, я — помогать вам и Гансу. И мы отлично проживем. «Ремонт

автомобилей, велосипедов и керосиновых кухонь» — это, конечно, не столь

поэтично, как ваши звездные сонаты, но зато более практично.

— Винклер, — взволнованно сказал Цандер, поднимаясь и протягивая

руку, — друзья познаются в несчастье. Ваша сердечная доброта…

Винклер крепко пожал руку Цандера и, улыбаясь, прервал его излияния:

— Сердце и прочие внутренние органы тут совершенно ни при чем,

господин Цандер. Мною руководит только расчет, хотя и не личного

характера. Полагаю, этого объяснения достаточно, чтобы вы ни в какой

степени не считали себя обязанным?

В передней раздался звонок.

Винклер вышел, и через минуту на пороге кабинета появился высокий

стройный человек лет тридцати в сером дорожном костюме.

— Можно войти?

— Сэр Генри! — воскликнул Цандер. — Рад видеть вас.

— Здравствуйте, дорогой Цандер. Простите за поздний визит. Дела

задержали. А все дела в конечном счете сводятся к деньгам. — Он

засмеялся:

— Деньги! Горючее всех двигателей мира, не исключая и сердечного. Без

денег и к звездам не подняться, не правда ли, дорогой Цандер?

Жесты и движения Блоттона были легки и свободны. Он удобно уселся в

кресло, положил ногу на ногу, вынул из бокового кармана черепаховый

портсигар с платиновой монограммой и короной, с ловкостью фокусника

перекинул его из руки в руку, вынул тонкую египетскую папироску и

закурил. Пряный табачный дым смешался с ароматом крепких французских

духов. Блоттон принес с собой атмосферу беспечности баловня.

— Ликуйте, Цандер. Я привез вам хорошую порцию горючего. Я и сам не

знал, что путь к звездам лежит через алтарь.

— Какой алтарь? Блоттон снова засмеялся, но не ответил на вопрос.

— Я думаю, нам теперь хватит средств закончить первую стратосферную

ракету.

Лицо Цандера порозовело.

— Я очень рад. Но строить ее мы будем не здесь. Сегодня на рассвете я

улетаю в Швейцарию.

— Не поладили с «могиканами»? — Цандер кивнул головой. — Швейцария?..

Это, пожалуй, и лучше. Там вам будет спокойней работать. Я дам вам чек

на Лионский кредит. Сообщите свой адрес. В пять утра я улетаю в Лондон.

А как подвинулась ваша работа?

Цандер развернул чертеж и начал объяснять. Блоттон рассеянно слушал

несколько минут, делая вид, что понимает, поблагодарил Цандера, оставил

чек, рассказал несколько последних спортивных новостей и ушел. Цандер

позвал Винклера и показал ему чек.

— Очевидно, лорду Блоттону удалось получить деньги под невесту, —

сказал, улыбаясь, Винклер.

— Как это «под невесту»?

— Недавно в «Таймсе» было напечатано о помолвке лорда Блоттона с

Эллен Хинтон. Мисс Эллен — племянница и единственная наследница

миллионерши леди Хинтон. Видимо, Блоттону открыли широкий кредит.

— Так вот почему он говорил о том, что путь к звездам лежит через

алтарь! — вспомнил Цандер.

— Ну что же, пока мы можем обойтись без ремонтной мастерской. Ее

заменит нам спортивное тщеславие Блоттона. Тем лучше. Уезжайте, господин

Цандер. Теперь у нас закипит работа. Только бы…

— Что?

— Только бы вам удалось благополучно выбраться. У вас готов план

отъезда? Нет? Придется помочь вам.

И они склонились над картой страны, которая была когда-то их родиной.

Глава 2

ЧИТАТЕЛЬ ЗНАКОМИТСЯ С ДОСТОПОЧТЕННЫМ ОБЩЕСТВОМ ЛЕДИ ХИНТОН, А ТАКЖЕ УБЕЖДАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО УМНЫЙ ЧЕЛОВЕК И НА БЕРЕГАХ ТЕМЗЫ МОЖЕТ НАЙТИ ЗОЛОТЫЕ РОССЫПИ

— Все ли подано? Бенедиктин для епископа? Шеррибренди для сэра Генри?

Белое вино? Сыр? Кекс? А мед? Его преосвященство любит мед — пищу

пустынников. Нет меда? — Леди Хинтон позвонила.

Вошла девушка, краснощекая шотландка в сером платье, с белым

крахмальным передником и в белой кружевной наколке, из-под которой

выбились пряди густых каштановых волос. В руке Мэри была хрустальная

вазочка с медом.

— Вы опять забыли поставить мед, Мэри? Мэри молча поставила вазочку

на стол и бесшумно вышла. Хинтон проводила ее глазами и перевела взгляд

на бледное лицо племянницы.

— Зачем ты остригла волосы, Эллен?

Девушка тронула тонкими белыми пальцами с длинными ярко-розовыми

ногтями свои пепельные волосы, ниспадавшие к щекам ровными волнами

завивки, и беззвучно сказала:

— Сэр Генри…

— Разумеется! — с неудовольствием произнесла старая леди. — Дай мне

«воздух» и возьми книгу.

Леди Хинтон уже пять месяцев вышивала шелком и золотом цветы и

херувимов на «воздухе» для алтаря церкви, настоятелем в которой был

епископ Иов Уэллер — духовник леди, ее старый друг и советчик.

— Который час?

— Без пяти минут пять.

— Читай, Эллен.

Племянница раскрыла наугад том Диккенса:

— «Тогда только чувствуют они себя в счастливом состоянии

дружественного товарищества и взаимного доброжелательства, являющегося

источником самого чистого, непорочного блаженства…»

— В Гайд-парке опять, кажется, митинг, — прервала чтение леди Хинтон,

прислушиваясь. Покачала головой и так тяжело вздохнула, что ее

всколыхнувшаяся под лиловым шелковым платьем грудь коснулась двойного

подбородка.

Вслед за этим леди Хинтон ожесточенно воткнула иглу в глаз херувима и

глубоко задумалась.

Сколько уже лет она ведет войну, безнадежную войну со временем!

Сначала против каждого нового фунта веса жирного тела, против каждой

новой морщинки на лице — недаром она пережила трех мужей и собрала в

своих крепких руках три состояния, — а потом против того нового, что

вторгалось в политическую, общественную и частную жизнь, вплоть до этих

«новомодных стриженых волос и неприличных костюмов» Эллен.

Золотым веком леди Хинтон считала добрую старую Англию времен

королевы Виктории, на которую леди была несколько похожа и которой

старалась подражать.

Свой старый особняк в Вест-Энде, против Гайд-парка, леди Хинтон

превратила в крепость — «мой дом — моя крепость», — в которой хотела

отсидеться от напора времени. Двадцатый век должен был кончаться на

пороге. Здесь же все, начиная от тяжеловесной мебели и кончая жизненным

укладом и этикетом, было дедовских и прадедовских времен.

Леди Хинтон даже летом не открывала наглухо закрытых двойных рам и

заставляла спускать тяжелые шторы на окна, чтобы не видеть толпы

возбужденных людей, проходящих в Гайд-парк, — излюбленное место для

митингов. Но голоса и песни, гул, а иногда и сухой треск выстрелов

проникали сквозь толстые стены. На ее консервных фабриках — наследство

второго мужа — бастовали рабочие, и ей приходилось вести неприятные

разговоры с управляющим. На ее файф-о-клоках политические разговоры были

изгнаны, как признак дурного тона. И тем не менее часто за этими чинными

чаепитиями разгорались политические дискуссии.

Время наступало, время вело правильную осаду особняка, укрывшегося за

решеткой, под старыми каштанами и вязами.

Время врывалось гулом улицы, волнующими разговорами, жуткими

новостями. Ни старые слуги, ни толстые стены, ни двойные рамы, ни шторы

не спасали от натиска времени.

У леди Хинтон начиналась настоящая мания преследования. И

преследователем, врагом, убийцей было время…

— Читай же, Эллен.

Но продолжать чтение не пришлось. Часы медленно, глухо, словно удары

их доносились с далекой башни, пробили пять.

В дверях бесшумно появился старый лакей в серой ливрее с позументами.

Глухим старческим голосом почтительно доложил:

— Доктор мистер Текер.

Леди Хинтон нахмурилась. По четвергам — день файф-о-клока — домашний

врач должен был являться в четыре часа сорок пять минут, чтобы окончить

вечерний визит до прихода гостей. Сегодня доктор опоздал на целых

пятнадцать минут.

— Проси.

Из-за двери показалась коротко остриженная голова с седеющими

висками, затем осторожно продвинулась и вся фигура доктора — в черном,

наглухо застегнутом сюртуке. Сюртук вместо традиционного вечернего

смокинга! Леди Хинтон прощала такое нарушение этикета Текеру только

потому, что он был «человек иного круга», притом иностранец, прекрасный

врач, «жертва и беженец времени». На родине он не поладил с «духом

нового времени», который выдавался там за «истинный дух древних».

Лицо Текера было растерянное и радостно-взволнованное. С показной

уверенностью прошел он пространство от двери до троноподобного кресла,

приветствовал леди Хинтон почтительным поклоном и осторожно, как хрупкую

драгоценность, взял толстую руку пациентки, чтобы прощупать пульс.

— Мне говорили, что врачи отличаются пунктуальностью, а немецкие в

особенности! — тягуче сказала леди Хинтон.

— ..Шестьдесят шесть.., шестьдесят семь… — отсчитывал Текер удары

пульса, глядя на секундную стрелку карманных часов — Пульс нормальный.

Простите, леди. Домашние обстоятельства задержали меня. Моя жена..,

разрешилась от бремени. Мальчиком. — И глаза Текера вспыхнули радостью.

— Поздравляю, — беззвучно сказала леди Хинтон. — Принимал врач? У

вашей жены, значит, было два врача. А у меня едва не разыгрался припадок

печени… Врачебная этика, впрочем, всегда была для меня непонятна.

Текер переминался с ноги на ногу. Внутренне он был взбешен, но

сдерживал себя, вспомнив о новорожденном: новые обязанности отца, новая

ответственность…

Задав пациентке несколько вопросов, Текер хотел удалиться. Но у леди

Хинтон уже была наготове женская месть.

— Надеюсь, доктор, вы не откажетесь остаться на файф-о-клок?

Соберутся мои старые друзья, — сказала она с улыбкой гостеприимной

хозяйки.

Текер коротко вздохнул, поклонился и уселся на стуле с таким видом,

словно это была горячая жаровня. Наступило молчание.

Чтобы прервать тягостную паузу, пленник коварного гостеприимства

заговорил:

— Я читал в газете: как-то в лондонской экономической школе выступил

знаменитый писатель. Он обратился к слушателям с такой речью:

«Многие из сидящих здесь молодых людей будут убиты, другие удушены

газами, третьи умрут от голода. Надвигается мировая катастрофа.

Цивилизация гибнет, и нет выхода. Остается разве построить ковчег

вроде Ноева…»

Леди Хинтон опустила на колени вышивание. Она побледнела, глаза

сверкнули гневом.

— Пощадите нервы вашей пациентки, мистер Текер! Вошел слуга:

— Его сиятельство барон Маршаль де Терлонж и его превосходительство

коммерции советник мистер Стормер.

Неудовольствие сменилось на лице леди Хинтон привычной маской

любезности.

Вошел Маршаль де Терлонж, французский банкир с темным прошлым,

нажившийся на войне и купивший титул барона. Ему было под пятьдесят, но

выглядел он совершенной развалиной. Вместе с ним появился широкоплечий,

крепкий старик с красным лицом мясника. Барон проковылял к креслу,

поцеловал руку хозяйки и, сильно заикаясь, сказал:

— Позвольте, э-э-э.., ппредставить моего ккомпаниона и друга ммистера

Ст… Ст… Ст…

— Стормер! — грохнул толстяк, протягивая вздрогнувшей хозяйке

растопыренные толстые пальцы.

— Его преосвященство епископ! — возвестил лакей.

Вошел епископ Иов Уэллер, полный, здоровый мужчина с породистым

румяным лицом. Его лучистые глаза и сочные губы улыбались.

Следом за епископом показался профессор философии Шнирер. Он

недоуменно огляделся кругом, словно попал не по адресу, улыбнулся, как

ребенок, узнавший знакомые лица, и, протянув обе руки, направился к леди

Хинтон.

После взаимных приветствий все уселись за чайный стол. В этот момент

у подъезда проревел гудок автомобиля. Леди Хинтон недовольно поморщилась

— «позже всех является!..» — а Эллен слегка покраснела. Она узнала гудок

блоттоновского авто.

Через две минуты лорд Генри Блоттон уже входил в гостиную, в черном

смокинге, модном жилете и галстуке, сверкая моноклем. Он был надушен,

отлично выбрит.

— Я не опоздал? Здравствуйте, тетя! — так называл он леди Хинтон,

которой приходился отдаленным родственником.

Как только все уселись за стол, леди заговорила на любимую тему о

падении нравов, распущенности молодежи, современных книгах, «которые

нельзя дать в руки благовоспитанной девушке», об отсутствии должного

уважения к авторитетам и старшим.

— Скажите, дорогой барон, — обратилась она к банкиру, — я слышала, вы

приехали к нам выкачивать английское золото? Хотите обмелить наш золотой

бассейн?

Лицо банкира перекосилось.

— Хь.., хь.., хь… Я для этого сслишком ммаломощный насос, леди.

Сс.., таким же успехом я мог бы обмелить Атлантический океан.

Леди Хинтон неохотно принимала у себя «этого выскочку», но была с ним

любезна по настоянию своего юрисконсульта и управляющего делами

Смиггерса, который вел с банкиром крупные дела.

Не забыла леди Хинтон, как гостеприимная хозяйка, и старого философа.

— А где же ваша прелестная дочь, мистер Шнирер?

— А? Что? — спросил профессор, словно пробуждаясь от сна. — Амели?

Да. На футбольном матче! Каково? Футбол! А? — Он снова погрузился в свое

обычное созерцательное состояние.

— Очень жаль, — протянула леди Хинтон, хотя в душе была рада: она

предпочитала мужское общество, притом в поведении Амели многое

шокировало ее.

— Доктор Текер рассказывал мне страшные вещи, — продолжала она,

обращаясь уже ко всем и бросая косой взгляд на Текера, — о том, как наш

знаменитый писатель предсказывал гибель цивилизации. Неужели это

возможно?

Текер сидел как на иголках. Он думал о своей жене, о новорожденном и

ежеминутно порывался встать, откланяться и уйти, но не решался сделать

этого.

Шнирер, услышав о своей любимой теме, неожиданно превратился из

созерцательного Будды в пламенного оратора.

— Гибель цивилизации! — воскликнул он, сверкнув глазами, и продолжал,

все повышая тон:

— Да, цивилизация гибнет! Она обречена, и ее губит машина, это

железное чудовище. Хозяин земли становится рабом машины. Она заставляет

нас, всех без исключения, знаем ли мы и хотим ли мы этого или нет, идти

по ее пути. Бешено несущаяся колесница волочит за собой поверженного

победителя, пока он не погибнет… Человеческие существа, столь

заботливо вскормившие этих диких и опасных зверей, проснулись и нашли

себя в окружении новой расы железных чудовищ, господствующей над ними…

Шнирер уже не говорил, а вопил, потрясая сморщенным кулаком:

— Необходимо еще сильнее взнуздать науку, задержать рационализацию,

зажать технику, удушить изобретательство, иначе гибель цивилизации и

наша гибель неизбежны… Еще чашку чаю, покрепче, если позволите, —

неожиданно закончил он.

Эллен молча разливала чай, незаметно поглядывая на жениха. Но тот

больше интересовался ликерами, усиленно подливая епископу, лицо которого

сияло светом земных наслаждений.

— Фф., ффвы.., правы, профессор, — возразил банкир, — технику надо

держать в крепкой узде. Но цивилизации угрожают не только машшш..,

машины. Есть звери более опасные, коварные и беспощадные…

— Коммунисты! — вскричала леди Хинтон.

Точно декабрьским холодом повеяло в августе. Общество, собравшееся за

столом, всколыхнулось.

Все заговорили разом, забыв об этике. Лица налились ненавистью,

злобой и страхом. Слово было произнесено. Общая болезнь, которая

подтачивала всех, омрачала, отравляла радость жизни, напевала кошмарные

сны, была названа…

Каждый спешил облегчить свою душу, излить то, что давно переполняло

сердце. Говорили по-разному, но об одном и том же: о проклятых

коммунистах, разрушителях культуры и цивилизации, фанатиках. Тут было

все: и революции в трех государствах, и «национализация женщин», и

Коминтерн, и демпинг, и разрушение храмов, и голод…

Никогда еще общество леди Хинтон не было так единодушно, так искренне

в выражении чувств и мыслей. Никогда за столом не звучала так гармонично

симфония ненависти и животного страха перед близкой революцией.

«Красные звери» — разве не они угрожают отнять у леди Хинтон все:

титул, власть, положение, богатство?

Их агитаторы разлагают стадо Христово и грозят запустением божьим

храмам, голодной смертью епископу Иову Уэллеру.

А философ Шнирер — что иное, кроме безграничной ненависти, он мог

питать «к покровителям техники и энтузиастам индустриализации,

заставившим служить себе машины, которые своими зубьями рвут

человеческие существа и угрожают раздавить своими шестернями современную

культуру»!.. Когда волнение несколько улеглось, леди Хинтон овладела

разговором.

— Я недавно пожертвовала двести тысяч фунтов на борьбу с ними, но

этого, конечно, мало. Каждый из нас должен понять, что лучше сейчас,

пока не поздно, добровольно отказаться от части своего имущества, чем

потерять все.

— Я читал о «Ноевом ковчеге» и полагаю, что писатель вполне

своевременно ставит вопрос большой важности, — сказал Генри, наматывая

на палец ленточку с моноклем. — Когда в ряде стран побеждает революция,

побежденные, правда сопротивляясь, сходят со сцены и, как крайнее

средство, ищут спасения в бегстве. Но куда бежать? Есть ли вполне

безопасные страны на земном шаре? Пора подумать об этом.

— Не примите моих слов, — сказал барон, — за преждевременное

капитулянтство, панику, неверие в победу. С восставшими мы будем

бороться всеми мерами не на жизнь, а на смерть. Но успех мне кажется

проблематичным. Уже сейчас мы озабочены тем, в какое дело помещать наши

капиталы, где большая гарантия их безопасности. Однако может наступить

момент — и скорее, чем многим это кажется, — когда придется думать уже

не столько о капиталах, сколько о самих себе.

— И люди будут метаться из стороны в сторону, как в доме, объятом

пламенем, — вновь ожил в Шнирере пророк. — Из страны в страну будут

бежать они и всюду встретят всепожирающее пламя, губительное пламя,

неукротимое и неизбежное, как судьба. И не спасут от него ни стража, ни

железные решетки оград, ни толстые стены. Все погибнет. Все превратится

в пепел. И мы погибнем. — И, вновь перейдя на визгливый крик, Шнирер

закончил — А кто виноват? Машины! Пролетарии! Они! Еще чашечку чаю,

покрепче, если позволите.

— Стачки начали, революция закончит, — внес реплику банкир.

— Да минет нас чаша сия! — воскликнул епископ и, мгновенно сделав

постное лицо, перекрестился. — Тут действительно пора подумать о

каком-то.., ковчеге, в котором с божьей помощью могли бы укрыться

праведники — цвет нашей цивилизации и культуры. Не сам ли милосердный

господь внушил эту мысль, как во времена Ноевы?

— Построить этакий «Титаник» — «ковчег» современного масштаба,

оборудованный по последнему слову техники? — иронически спросил Генри. —

Ну а дальше? Куда вы на нем направитесь? К южным морям? К необитаемому

острову, затерянному в океане и не нанесенному даже на карту? Чепуха,

нет больше «белых пятен» на карте мира. Нет почти таких островов. А если

и есть, их скоро обнаружат. Постройка «ковчега» и его отплытие не смогут

пройти незамеченными. Нас разыщут, настигнут и раздавят, как червей,

вместе с «ковчегом». Где, наконец, гарантия, что его удастся достроить?

Наступило молчание.

— Неужели нет выхода? — спросила леди Хинтон.

— Почему же нет? Выход есть, и неплохой, как мне кажется, — спокойно

ответил Генри. — Вот вы, господин профессор философии, бранили технику,

и со своей точки зрения вы, конечно, правы. Но эта же техника может дать

нам и выход, открыть путь к спасению. Мы заставим технику оказать нам

эту последнюю услугу, а затем я ничего не имею против, если она будет

уничтожена, к вашему удовольствию, профессор.

Все насторожились, слушая. Генри, довольный произведенным эффектом,

сделал паузу и не спеша продолжал:

— «Ковчег» может спасти не всех принадлежащих к нашему классу и

кругу, а лишь небольшую группу избранных… «Могий спастись да спасется»

— так, кажется, говорится в писании, милорд? Итак, «ковчег» может и

должен быть построен. Но «ковчег» совершенно особого сорта, который унес

бы нас подальше от этой мятежной планеты — ну, хотя бы на время, пока

опасность не будет устранена. Или же в противном случае.., навсегда…

Слушатели разочарованно откинулись на спинки стульев, а епископ,

воспринявший слова Генри как ловкий маневр отвлечь общее внимание от

мрачных мыслей, сбросил постную маску, засиял и добродушно расхохотался:

— Великолепно! Ковчег, плывущий по волнам эфирного океана!

Бесподобно!

— Да, по волнам эфирного океана, — серьезно ответил Генри.

— Это могло прийти в голову только Генри! — воскликнула почтенная

леди далеко не лестным для него тоном.

— Менее всего в мою голову, тетя. Признаюсь, я мало понимаю в

технике. Но вы, господа, знаете, что в последнее время я отдаю дань

увлечению стратосферными полетами вместе с моим другом инженером,

крупным теоретиком звездоплавания и талантливым конструктором Лео

Цандером. Я только что от него… И если бы вы знали о его работах, его

достижениях…

— Но ведь это же химера!

— Фантазия!

— А как же мы там будем дышать?

— И чем питаться? Эфиром?

— Мы окоченеем от мирового холода, который уничтожит нас так же скоро

и верно, как это сделает коммунизм.

— Он хочет преждевременно отправить нас на небо!

— А вы сами полетите?

Послышались восклицания, шутки, смех.

— Леди и джентльмены, — не унимался Генри, — ваши вопросы и

восклицания свидетельствуют лишь о полном вашем, мягко выражаясь,

незнакомстве с предметом. Я утверждаю, что если бы вы…

Но его не слушали. Нервное напряжение нашло выход. Общество

развеселилось. Даже Шнирер вышел из своей мрачной сосредоточенности и

открыл, что в этом мире, кроме крепкого чая и страшных машин, существуют

еще изумительно приятные жидкости, заключенные в изящные бутылочки, а

епископ покраснел больше обыкновенного и смеялся громче, чем надлежало

ему при его сане.

Леди Хинтон была довольна и уже милостиво поглядывала на Генри,

вольно или невольно оказавшего ей услугу.

— Не будем, господа, думать о мрачных вещах, — сказала она. — Бог

милостив, наш народ благоразумен, власть в надежных руках, и нам,

надеюсь, не придется прибегать к воздушным кораблям и искать спасения в

подобном бегстве. Почему вы не попробуете этого ликера, барон?

Генри был раздосадован провалом пропаганды звездоплавания.

Он рассчитывал получить несколько чеков на продолжение опытов

Цандера.

Леди Хинтон казалось, что ей удалось, как искусному капитану, уже

вывести корабль из полосы жесточайшего шторма, и вдруг налетел новый:

Стормер, молчавший весь вечер, загромыхал своим громоподобным голосом:

— А я вас уверяю, сэр, — обратился он к Блоттону, — что в южных морях

найдется еще не один десяток неоткрытых островов. Я хорошо знаю Тихий

океан. В его юго-восточной части, вдали от больших океанских дорог, и

сейчас еще можно найти тихое убежище, — остров, не нанесенный ни на одну

карту… Но… Я коммерсант, деловой человек, не склонный к панике и

истерикам. Глупо, однако, закрывать глаза на действительность. Мы живем

на вулкане. Да. Мы с чертовской (Хинтон вздрогнула) скоростью летим в

пропасть. Я не буду перечислять последних событий, они известны всем.

Надо быть готовым к самому худшему. Да. — Каждое его «да» гремело, как

удар грома. — Я говорю не о глупой позе стоика. Барон прав. Надо драться

и в то же время готовить пути отступления, пока у нас не связаны руки и

есть капиталы.

Построить огромный теплоход. Этакий «Ноев ковчег» длиною в триста

метров и водоизмещением в восемьдесят пять — сто тысяч тонн. Настолько

механизированный, чтобы можно было обойтись минимальным количеством

экипажа — из молодых людей привилегированных классов. Ни одного

пролетария, ибо все они явные или тайные наши враги. Да. Сколько

продлятся войны, революции? Четыре-пять лет? Мы сможем взять

продовольствия на шесть, на восемь лет. Не говоря уже о возможности

пополнения запасов рыбной ловлей и охотой на уединенных островах. И мы

отсидимся. Мы сможем сохранить таким образом свою жизнь, если не свои

капиталы. Я предлагаю, не откладывая, организовать компанию для

постройки «Ноева ковчега». Само собой разумеется, что членами этой

компании будут только избранные и все дело будет вестись в строжайшей

тайне. Ведь мой проект не исключает вашего, сэр, — повернулся Стормер к

Блоттону, уставив на него свое красное лицо с выпученными рачьими

глазами. — Согласен: открыть наш плавучий остров наши враги все же

смогут. В звездоплавании я, к сожалению, ничего не понимаю. Но если оно

осуществимо, почему бы нам не приготовиться на крайний случай и к

последнему прыжку — с Земли в пучины неба? Вы не откажете в любезности,

сэр, познакомить меня с вашим изобретателем?

Если он убедит меня в том, что звездоплавание не химера, я первый

внесу пай.

— Ннеужели ффвы фверите в звездоплавание и ххготовы фвложить фв это

дело к.., к.., капитал? — спросил Маршаль Стормера, когда они

возвращались от леди Хинтон.

— Верю! Да! — рявкнул Стормер. — Мы оба коммерсанты, барон, и с вами

я могу говорить откровенно, — продолжал он тише. — Я верю в

звездоплавание так же твердо, как в золотые россыпи на Темзе. Да.

Слушайте. Если бы Темза протекала за тысячи километров от Лондона, в

экзотической стране, то в золотые россыпи на Темзе поверили бы тысячи.

Помните мои «серебряные рудники» в Новой Зеландии или мою «австралийскую

нефть»? Я нажил на них миллионы, а они существовали только в воображении

акционеров. Теперь вы понимаете, что и на Темзе могут быть золотые

россыпи, которые обогатят нас?

Авто затряслось, словно промчалось по бревенчатому мосту. Шофер

оглянулся.

Это смеялся мистер Стормер.

— Положение действительно крайне серьезное, — продолжал он тише и

спокойнее. — Что мы переживаем, вам известно. В трех странах уже

властвуют коммунисты. Каждый день приносит известия о новых

самоубийствах. Давно ли Смит, Мильтон.., за ними Скарфас, теперь

Сиддонс, Аббингтон… Настоящая эпидемия. Ужаснейшие кризисы бывали и

раньше, но кончали с собой немногие. Почему? Люди верили: за кризисом

снова наступит эпоха процветания. Теперь этой веры нет. Кто разорился —

разорился навсегда. Разве я не прав?

— Ффф…

— Таково положение и таково настроение. Революции и разорение,

неизбежные, как смерть, сторожат нас всех. Неизбежная гибель. Стормер

сделал паузу, чтобы отдышаться.

— Человек отчаялся. Изнервничался. Истомился. Человек уже протягивает

руку к револьверу. И в эту минуту к нему приходит наш агент и говорит:

«Мы можем спасти вас. Мы обеспечим вам тихое убежище, куда не доберутся

ваши враги и где вы сможете в кругу близких вам людей, окруженные

привычным комфортом, доживать вашу жизнь. Да, это будет вам стоить

миллионы. Но что эти миллионы будут стоить завтра? Завтра вы можете

проснуться бедняком, и у вас будут отрезаны все пути к отступлению,

бегству, спасению…»

Много ли найдется таких, которые откажутся от нашего предложения? К

примеру, леди Хинтон. Вполне созревший плод. Еще два-три уже близких

политических краха, и из этого денежного мешка посыпаются в наши руки

фунты стерлингов без счета. Мы будем строить «Ноев ковчег». Мы будем

строить звездолет, десятки звездолетов, нимало не заботясь о том,

полетят они или нет. Мы будем стоять во главе дела и ворочать огромными

средствами. Конспирация упрощает отчетность. Ведь надо же совершенно не

иметь коммерческого чутья, чтобы не оценить всю выгодность этого

предприятия. Надеюсь, теперь вы вполне поняли, что значит открыть

золотые россыпи на Темзе?

Маршаль де Терлонж от волнения долго пыхтел, фыркал и, наконец,

выдавил из себя:

— Э-э-э.., ффвы ссовершенно правы!

Так в туманный лондонский вечер во тьме лимузина родилось новое

акционерное общество, скрепленное коротким крепким рукопожатием.

Глава 3

О ПОЛЬЗЕ ЭКВАТОРА

Ганс Фингер стоял у окна кабины. Его вьющиеся русые волосы и лицо

пламенели на солнце. Он насвистывал веселый марш, отбивая такт и ногою и

рукою. Фингер переживал восторг первого полета на стратоплане.

«Жизнь — чертовски интересный фильм, когда время и события летят, как

этот стратоплан…» Ганс все ускорял темп марша. Если бы можно было

фильм жизни пустить еще быстрее! Ударить время в загривок так, чтобы все

часовые стрелки завертелись быстрее секундных, отрывные листки

календарей посыпались, как осенние листья в бурю, и само солнце кометой

понеслось бы по небосклону…

Ганс вдруг пошатнулся, ударился головой о стенку и вскрикнул. Или он

также, подобно некоему утопическому герою, получил дар творить чудеса?..

Солнце, как футбольный мяч, описало дугу на небе и скрылось за рамой

окна.

Ганс потер затылок, уселся в мягкое кресло и засмеялся.

«Ну конечно, это стратоплан сделал крутой вираж. Да, переводя время

на третью скорость, надо держаться покрепче».

Ганс задумался.

Выборы, забастовки, уличные демонстрации. Ганс поспевал всюду:

разбрасывал нелегальные листки с крыши, начинял ими абонентные книжки в

будках телефонов-автоматов, умудрялся под носом «могикан» делать, как и

сотни его товарищей, антиправительственные надписи на стенах домов и на

проезжающих фургонах, собирал хронику для подпольных газет, пускал

детские шары с прокламациями, водружал ночью красные знамена на шпилях

церквей, продавал театральные программы, вкладывая в них листовки,

изобретал десятки способов агитации, убегал от преследования, скрывался,

переодевался; даже загримировывался и снова выкидывал такие штуки, от

которых зеленели враги, смеялись рабочие и бесились политические

калифы…

Вызов Винклера. Организация побега Цандера. Шикарный костюм «под

англичанина». Мягкое купе. До швейцарской границы — на авто. Пограничная

полоса. Ночь, буря… Розыски товарищей, к которым у Винклера было

письмо. Блуждание… Переправа через реку. Тревога. Перестрелка…

Швейцария. Горы в окрестностях Альп. Небольшой дом — шале — среди

елей, лиственниц, альпийских кедров. Снег. Вкусный горный морозный

воздух, напоенный запахом хвои. Работа в мастерской. Изготовление модели

звездолета по чертежам. Учеба. Война с интегралами и дифференциалами. В

свободные часы — лыжи, экскурсии по горам… Приезд Блоттона с большими

новостями. Заказ большого пассажирского звездолета. Отъезд Блоттона,

Цандера и Винклера в какой-то неведомый Стормер-сити…

На Ганса возлагаются новые обязанности: закупка и прием

высококачественных сталей в разных городах Европы и Америки.

Беспрерывные поездки. Это интересно. Но… «агент по закупкам» — такая

работа не во вкусе Ганса. Он шлет отчаянные письма Винклеру. Наконец

Винклер «сжалился» над ним. Прилетел в Европу, чтобы лично сделать

кое-какие закупки и захватить с собой Ганса. И вот теперь они летят в

этот таинственный Стормер-сити. Летит и Блоттон. Он совершит первый

подъем в стратосферу на одноместной ракете. Этой чести он не хотел

уступить никому.

Ганс смотрит в окно. Небо на этой высоте серо-аспидного цвета. Солнце

ослепительно бело.

А что делается внизу? Вогнутый темно-синий щит океана. На нем

ослепительно яркий кружок — отражение солнечного диска.

Великолепный, чудесный полет! Чудовищный прыжок! От западных берегов

Европы на юго-запад, через Атлантический океан, к Южной Америке.

Стратоплан пересек весь ее континент от края до края над бассейном реки

Амазонки, перевалил через Анды, сделал широкий полукруг над побережьем

Тихого океана и теперь идет к тем же Андам с юго-запада. Вот они

виднеются едва заметной зазубринкой на горизонте…

— Уф! — Ганс снова засвистал марш.

— Чего ты там рассвистелся? — говорит Винклер из соседней кабины.

— Уж очень хорошо летим! — отвечает Ганс, направляясь к Винклеру.

— На аэроплане так не посвистел бы! — говорит Винклер. Он сидит у

столика и рассматривает что-то в своей записной книжке, пыхтя

неразлучной трубкой.

— Я только в воде не умею свистеть, — ответил Ганс. — А в аэроплане —

сколько угодно.

— Эффект тот же, что в воде: мотор глушит.

— Это верно, — согласился Ганс. — Здесь совсем тихо. Словно летишь на

аэростате. Даже взрывов не слышно.

— Быстрее звука летим, оттого и не слышно. Четыреста. Мы замедляем

ход и снижаемся. Высота всего пятнадцать километров.

— Но ведь здесь температура должна быть значительно ниже, чем на

поверхности земли, скорость же звука уменьшается с понижением

температуры…

Винклер кивнул утвердительно.

— ..доходя при нуле до трехсот тридцати двух метров в секунду.

Сейчас, вероятно, мотор уже выключен.

— А каков потолок?

— Двадцать — двадцать два километра. Это самая выгодная высота, если

не гоняться за рекордной скоростью.

— Комариный взлет. Двести — триста километров — куда ни шло! Пятьсот

— шестьсот — это настоящая высота! — послышался голос третьего

пассажира.

Дымя египетской сигареткой, к креслу Винклера подошел Генри Блоттон.

Лорд был одет в теплый светло-коричневый спортивный комбинезон, хотя в

такой «прозодежде» не было никакой необходимости: кабина стратоплана

хорошо отапливалась электричеством и снабжалась чистым воздухом. В ней

было тепло, уютно, комфортабельно, как в купе пульмановского вагона.

— Аэропланные рекордсмены высоты, разумеется, копошились в пыли по

сравнению с нами. Для всех этих «саундерс-валькирий»,

«фарман-су-перголиафов», «юнкерсов» двенадцать — пятнадцать тысяч метров

были уже почти предельной высотой. Исследователи стратосферы поднимались

повыше. Но они поднимались на аэростатах. А вот недавно в «Таймсе» я

читал…

Блоттон оседлал своего любимого конька и начал нескончаемый разговор

о рекордах высоты, о соперниках, которые могут оспорить его лавры, о

шансах на победу таких же рекордсменов, как он.

— Вы отправитесь в межпланетное путешествие и сразу побьете всех

своих соперников, — сказал Винклер. Блоттон не понял насмешки.

— Да, но.., опасаюсь, что об этом не будет напечатано в «Таймсе» и

мои соперники просто не узнают о новом рекорде, — меланхолически ответил

он.

Стратоплан снижался и замедлял ход. Горы на горизонте росли, темный

цвет неба бледнел, голубел, одна за другой гасли звезды, как на

рассвете.

Далеко внизу, у подножья гор, как ярко-зеленый океан, разлилась

буйная тропическая растительность.

— Анды — южноамериканское продолжение Кордильер, — сказал Винклер. —

За ними пустынная низменность, а дальше — скалистые горы республики

Эквадор.

— Удивительно! К этому трудно привыкнуть. Какая скорость, какая

победа над пространством! — воскликнул Фингер и еще раз Пережил весь

полет.

Европа — словно большая карта. Справа — Азорские острова, слева —

острова Зеленого Мыса, едва различимые даже в сильнейший морской

бинокль, Южная Америка… Бассейн Амазонки с ее притоками, похожими на

ветви дерева… Полукруг «атмосферного торможения» над Великим океаном и

вновь берега Южной Америки, уже западные.

— Да, неплохой способ изучения географии. Это получше наших школьных

книг и карт, — сказал Генри. — Но скорость черепашья. Иное дело —

космический полет!

— Космический полет! Черепашья скорость! — в тоне Блоттона продолжал

Винклер. — Что значат какие-то двенадцать — восемнадцать километров в

секунду космического полета по сравнению хотя бы с тридцатью километрами

полета Земли? А звездные туманности! Некоторые из них летят с огромной

скоростью.

— Именно? — спросил Блоттон.

— Около тысячи километров в секунду — обычная средняя скорость. Но

есть и исключения. По новейшим данным, туманность Большая Медведица

номер двадцать четыре летит со скоростью одиннадцать тысяч семьсот

километров в секунду, Лев номер один — почти двадцать тысяч километров.

— Да, такая скорость мне нравится. Но не смейтесь, любезный Винклер.

Я мало понимаю в таких вещах, но наш друг Лео Цандер говорил мне, что

когда мы в совершенстве овладеем радиоактивной энергией, то можно будет

достигнуть и скорости света.

— Увы, даже со скоростью света вам придется лететь до ближайшей

звезды четыре года и четыре месяца. До других же солнц-звезд, которых мы

считаем нашими «соседями» в мировом пространстве, — десять — пятнадцать

лет. Лишь несколько десятков звезд находятся от нас на таком близком

расстоянии. До остальных пришлось бы лететь сотни и тысячи лет. Вас

окружала бы необъятная пустыня в течение месяцев, годов, десятков лет.

Всякое понятие о времени исчезнет.

— Какая ближайшая к Солнцу звезда? — спросил Блоттон.

— Альфа Центавра. Всего около сорока триллионов километров.

— Четыре года с небольшим — не так уж много. Помолчав, лорд Генри

вернулся к земным делам:

— А почему, собственно, для старта выбрано это дикое, пустынное

место?

— Именно потому, что оно дикое, пустынное, нелюдимое. Таково желание

акционеров вашего дикого общества «Ноев ковчег». Конспирация.

— Но ведь пустынных мест немало на земном шаре, взять хотя бы Южный

полюс. Там нам никто не помешал бы, даже вездесущие репортеры. Почему

именно здесь? Я хотел бы знать, чем определялся выбор.

— На это были свои, и немаловажные, основания, — серьезно ответил

Винклер. — Именно здесь существуют наиболее благоприятные условия для

взлета. Вам, вероятно, известно, что ракете при взлете с Земли

необходимо пробиться через двойной панцирь: атмосферы и земного

тяготения. Наибольшее тяготение существует на полюсах, наименьшее — на

экваторе, так как Земля несколько сплющена к полюсам. К тому же на

полюсах наименьший, а на экваторе наибольший центробежный эффект.

Поэтому панцирь тяготения на экваторе минимальный.

— И какова разница в весе?

— На экваторе тело весит на одну двухсотую долю меньше, чем на

полюсе.

— Только-то? — разочарованно сказал Блоттон.

— Да, только-то. Благодаря центробежному эффекту и «вздутию» земного

шара у экватора тела здесь весят на полпроцента меньше, чем у полюсов.

Как будто в самом деле немного. Но для ракеты важно даже и такое

уменьшение веса: оно дает заметную экономию в запасе горючего. Так что и

полпроцента веса — совсем не маленькая величина в нашем предприятии.

— Хорошо, экватор. Согласен. Но почему именно это место на экваторе?

— Чтобы ответить и на этот вопрос, нам придется поговорить уже о

другом панцире — атмосферном. Воздух, которого мы на глаз не замечаем,

представляет почти непреодолимое препятствие для быстро движущегося

тела. Чем быстрее движение, тем больше сопротивление. При очень больших

скоростях сопротивление воздуха почти так же велико, как и сопротивление

твердого тела, — настоящий стальной панцирь. Это не только образное

выражение. Метеоры — падающие с неба камни — движутся с космической

быстротой; врезаясь в атмосферу, метеоры помельче, раскаляясь из-за

сопротивления воздуха, испаряются, осаждаясь тончайшею пылью. Вот с

каким препятствием придется иметь дело в нашем полете. Жюльверновские

герои, вылетавшие из пушки в снаряде, должны были бы в первое же

мгновение выстрела разбиться в лепешку о дно снаряда. Чтобы избегнуть

этой печальной участи, мы будем увеличивать скорость нашей ракеты

постепенно. Мы должны выбрать такое место на земном шаре, где

атмосферный панцирь обладает наименьшей толщиной. Относительная

плотность воздуха зависит от давления, температуры, влажности, а все

это, в свою очередь, от высоты над уровнем моря. Чем выше над уровнем

моря, тем панцирь атмосферы тоньше, тем легче, следовательно, пробить

его и тем меньше надо затратить на это горючего. На высоте шести

километров плотность воздуха примерно уже вдвое меньше, чем на уровне

моря. Теперь, надеюсь, вам понятно, что межпланетному кораблю выгоднее

всего стартовать с возможно более высокого места, с какой-нибудь горной

поверхности? Итак, что же нам нужно? Экватор и наибольшая высота на нем.

Возьмите глобус, и, поворачивая его, вы увидите, какие горные местности

пересекает экватор. Острова Суматра и Борнео и Южноамериканские

Кордильеры — Анды. Острова гористы. Там имеются высоты более четырех

тысяч метров. Возможно, что Суматра и Борнео станут ракетодромами

будущих регулярных межпланетных путешествий, как и Анды. Но на этих

островах.., слишком людно: нефть, каменный уголь, тропические пряности и

фрукты и прочие заманчивые вещи привлекли туда капитал и людей, и

острова стали колониями целого ряда держав. Притом Суматра и Борнео

находятся сравнительно далеко от тех фабрик и заводов, на которых

изготовляются части ракеты. Переброска обошлась бы дорого.

Следовательно, остаются Анды. Здесь все, что нам, вернее вам, нужно:

экватор, высокие горы, безлюдье, бездорожье, пустыня, глушь. Вполне

подходит и топография местности. Полет будет направлен по наклонной в

двенадцать градусов на восток, то есть в том же направлении, в каком

вращается и земной шар. Это для того, чтобы воспользоваться «бесплатной»

добавочной скоростью вращения Земли, прибавить эту скорость к скорости

ракеты. Как видите, если умело взяться, то и вращение Земли можно

сделать союзником. Между Андами и Скалистыми горами лежит долина. Там,

где Анды обрываются к этой долине, удобно устроить площадку для разбега

ракеты. Набрав скорость, ракета «сорвется» с обрыва, чтобы покинуть

Землю. Ну, теперь все «почему» разрешены? Блоттон кивнул головой:

— Благодарю вас, все понятно. Не сетуйте на меня за мою тупость: мне

не приходилось заниматься этими высокими материями.

— Однако мы так заболтались, что едва не прозевали посадку, — сказал

Винклер. — Уже виднеется Стормер-сити — цель нашего путешествия. На

всякий случай пристегнитесь к креслу ремнями. Стартодром здесь не вполне

оборудован.

Фингер молча выполнил этот совет, но Блоттон, пристегиваясь, небрежно

сказал с видом бывалого человека.

— Излишняя предосторожность!

Глава 4

КАК МОЖНО МНОГОЕ ВМЕСТИТЬ В МАЛОМ

Сегодня последний день…

Эллен роняет на землю несколько сорванных роз и не замечает этого.

Тетка приказала собираться в дорогу. «Ты можешь отобрать вещей весом

на центнер, и ни грамма более, — сказала она. — Можешь брать все, что

тебе нравится и что ты считаешь нужным».

Эллен вошла в загородный замок леди Хинтон со стороны сада по широкой

белой каменной лестнице. Фамильные гербы над дверьми с высеченными из

серого камня львами были изъедены ветрами и дождями четырех веков.

Четыреста лет клыкастые, оскаленные пасти зверей охраняли покой замка. И

теперь приходится бросать все на произвол судьбы, лишь бы спасти себя…

Зимний сад. Журчат фонтаны в мраморных водоемах, щебечут птицы.

Искусственные гроты, маленькие водопады среди зелени. Пальмы, кактусы

всевозможнейших видов. Ценнейшая коллекция орхидей, собранная ее дедом в

то время, когда орхидеи вошли в Англии в моду и за редкие экземпляры

платили груды золота. Некоторые причудливые экземпляры этих экзотических

цветов имели свою историю. Для того чтобы получить их, смелые охотники

за орхидеями отправлялись в дикие леса Центральной Африки и Южной

Америки, сражались с дикарями, зверями, умирали от лихорадки, укусов

змей. Некоторые из них были сожжены на кострах, съедены людоедами,

умерли от отравленных стрел. Когда эти политые кровью необычайные,

словно привезенные с другой планеты, растения появились в столице

Великобритании, на них началась новая охота — охота столичных

аристократов-снобов, старавшихся какой угодно ценой заполучить в свою

коллекцию наиболее оригинальные и красивые цветы. Ее дед тогда скупил

лучшие экземпляры, на его коллекцию приезжали любоваться из разных

стран. Скольких трудов и денег стоил этот зимний сад!

За садом начиналась картинная галерея. Входы и выходы охраняют

грозные рыцари, от которых осталась лишь блестящая оболочка. Они не

поднимут тяжелых мечей в защиту замка, не будут скрещивать копий за

честь дам своего сердца…

Зал станковой живописи. Рейсдаль, Росетти, фламандцы, голландцы,

испанцы, итальянцы. Не взять ли чего из этой комнаты? Какой-нибудь

мирный голландский пейзаж?.. Нет!

В столовой — горки старинного фарфора, хрусталя, венецианского

цветного стекла. Разве можно брать эти хрупкие вещи в ракету?

Библиотека. Книги ненавистны ей. Мимо!..

Узкими темными коридорами Эллен прошла в гардеробные комнаты. Здесь

пахло нафталином. В шкафах содержалась целая история костюма. Эллен

отодвигала дверцы и заглядывала внутрь. Шелк, бархат, тяжелая парча,

золотое шитье, жемчуга… И какие размеры! Словно эти платья носила

вымершая порода великанов. Эллен добралась до собственного гардероба,

где хранились платья, сшитые для нее лучшими портными. Взять, быть

может, вот это серое шелковое платье? Или вот это черное, выходное?

Бальное — стального цвета? К чему? Вечерние приемы, театры… Все это

«там» не нужно…

Много часов бродила она по дому. Брала в руки одну вещь и, забывая о

ней, машинально клала на место, шла дальше.

Оказалось в итоге, что она ничего не любит и ни к чему не привязана.

У Эллен нет милых, дорогих вещей. Но почему же тогда она так мечтала о

наследстве? В чем же дело? Она сама не могла разобраться в этом.

С горечью вошла она в комнату леди Хинтон. Тетка сидела за конторкой

красного дерева и, как ростовщик, принимающий золото в заклад,

взвешивала на аптекарских весах бриллианты.

Для Эллен это был день откровений. Застав тетку за этим занятием,

Эллен вдруг почувствовала, что ненавидит ее и презирает. Эти чувства

давно таились в ее душе и теперь всплыли на поверхность.

— Отобрала? — спросила леди Хинтон.

— Ничего не отобрала, — ответила девушка и уселась позади тетки у

камина.

— Почему?

— Потому что не знаю, что отобрать.

— Не знаешь?

— Не знаю! — с необычайной резкостью ответила Эллен. — Ни одна вещь

не интересует меня, не останавливает моего внимания.

— Выбирай так, как я выбираю. На Землю мы еще вернемся, когда пройдет

всеобщее безумие, я твердо верю в это. Но то, что мы оставляем здесь,

надо считать потерянным. Правда, я распорядилась спрятать кое-какие

драгоценности. В подвалах замка есть тайники, о которых никто не

подозревает. Есть кладовые, в которых можно кое-что замуровать. Кое-что

будет закопано в саду, кое-что опустят в колодец. Но разве на слуг

полагаться можно? Значит, надо рассчитывать только на то, что мы можем

взять с собой. Центнер — это все-таки немало, если выбрать с толком.

Надо брать самые небольшие по размеру и весу вещи и самые дорогие.

Смотри, как поступаю я. — И леди Хинтон показала пухлой рукой на груду

ценностей, лежащих перед нею на столе.

— У меня нет ваших способностей, — заметила Эллен.

— Учись. Из платьев, белья по крайней мере отобрала что-нибудь?

— Генри говорит, что это только лишний груз. В Стормер-сити

изготовляются специальные костюмы для ракеты. Там будет настолько тепло,

что надевать лишнее платье было бы просто негигиенично.

— Гигиенисты! Скажи Генри, что я откажусь от полета, если они будут

ходить там в неприличных костюмах. Возьми несколько платьев, побольше

белья, шляпу, галоши, зонтик.

— А галоши, зонтик зачем?

— Они собираются высадить нас на какой-то комете…

— Планете, тетя.

— Не перебивай. А если там дождь будет или слякоть?

— Зимние костюмы Генри советует брать. Возможно, что нам придется

высадиться на планету с холодным климатом.

— Пусть не высаживаются на такую. Могут выбрать потеплей. Не выношу

холода.

— Сегодня еще будет обсуждаться этот вопрос.

— Ты напомнила мне. Приготовлены ли комнаты для гостей? Сколько

человек ожидается?

— Человек двадцать. Я уже распорядилась.

— А обед?

— Все готово, тетя.

Сейчас было не такое время, чтобы принимать гостей. Но это и не было

обычным приемом. В загородном замке леди Хинтон должны были собраться

некоторые участники предстоящего полета, чтобы обсудить очень важные

вопросы. До настоящего времени не было еще точно решено, на какую

планету высадится экипаж «ковчега». На этот съезд ожидали прибытия

нескольких виднейших астрономов. Им хорошо заплатили за консультацию и

за молчание. Кроме ближайших участников полета, никто не должен знать о

«ковчеге».

Казалось бы, какая может быть срочность в астрономии, где время

исчисляется миллиардами лет, где все с земной точки зрения незыблемо?

Неизменно движутся по своим орбитам планеты, неуклонно следуют своими

путями периодически появляющиеся кометы… Или астрономы ждали одного из

таких редких гостей, вроде кометы Галлея, или подстерегали полное

солнечное затмение?.. Нет, не кометы и солнечные затмения поглощали их

время. Они действительно были чрезвычайно заняты. Астрономия — наука о

далеком небе — оказалась очень близкой кое-каким земным делам.

Прекрасные математики, знатоки небесной механики, они были мобилизованы

для работы по суперартиллерии и суперавиации. «Последние могикане»

капитализма лихорадочно готовились к войне, готовя противнику «сюрпризы»

в виде ракетных снарядов, военных стратопланов, сверхдальнобойных пушек

и прочего. И ученые ревниво выполняли порученное им сугубо научное

дело…

Но, работая на тех, кто был исполнен звериной злобой и жаждой борьбы

и истребления, ученые не могли отказать в последней услуге и тем, кто

хотел бежать от борьбы. И, поторговавшись, они приняли выгодное

предложение.

В ту самую минуту, когда леди Хинтон занималась взвешиванием своих

фамильных ценностей, философ Шнирер также сидел в своем кабинете за

весами, но весы его были большие, и взвешивал он не на караты, а на

десятки кило. На столе перед ним лежали груды философских книг. Его

библиотека весила не один центнер. Эти книги так тяжелы! Он решил взять

лучшие из них. Из древних философов Платон — безусловно, Аристотель —

под сомнением. Из новых — безусловно Кант, Шопенгауэр, Шпенглер,

Бергсон. Но как много весит этот старичок Кант! Может быть, не брать их?

Нет, они «там» будут нужны.

Шнирер работал методично, как всегда. Сначала произвел разметку

«удельного философского веса» каждого философа, затем отмечал

«физический» вес книги и аккуратно записывал на листке бумаги.

Дверь кабинета приоткрылась, кто-то заглянул через щель.

— Ты не работаешь, папа? — спросила Амели, входя в комнату. Амели

никогда не входила к отцу, когда тот бывал занят. Это были часы

священнодействия. Дочь философа была возбуждена, щеки ее горели

румянцем. Шнирер посмотрел на дочь поверх очков и спросил кратко:

— Спорт?

— На этот раз нет. Я виделась с Отто. Лейтенант Отто Эрнст был

женихом Амели.

— Ну и что же? — спросил Шнирер, взвешивая Декарта.

— У нас с ним был разговор…

— Как вижу, очень горячий.

— Да. Я предлагала ему принять участие в полете. Он ответил, что с

его стороны это было бы дезертирством. Он сказал: «Я должен остаться

здесь, чтобы победить или умереть!» Отто убеждал меня остаться с ним.

Томик Декарта дрогнул в руке Шнирера.

— Ну, и что же ответила ты? — спросил он, стараясь скрыть тревогу.

— Я ответила ему, что последую за тобой, папа. Шнирер нахмурился,

чтобы скрыть радость:

— Так. А Отто?

— Отто говорит, что и тебе незачем лететь… И все эти книги ты

хочешь взять с собой? Не собираешься ли ты, папа, читать лекции по

философии марсианам или жителям Венеры?

— Если они существуют и достаточно развиты для этого, то почему бы им

и не познакомиться с философами Земли? — ответил Шнирер. — А лететь мне

необходимо. И это с моей стороны не дезертирство и не трусость. На мне

лежит священный долг — сохранить мудрость Земли. Истинную философию,

тысячелетнее наследие человеческой культуры. Всему этому, — он указал на

книги, — угрожает страшная опасность. Кто знает, какие сокровища мысли

погибли в огне при пожаре Александрийской библиотеки? А сейчас близится

мировой пожар. Если коммунизм победит, я думаю, эти варвары сожгут все

философские книги, кроме книг своих философов, — Шнирер покосился на

камин. — Человечество одичает и в конце концов погибнет: машина истребит

его. Во всем мире — пойми, во всей солнечной системе, во всем космосе! —

сохранятся только в нашем «ковчеге» сокровища человеческого гения. Если

нам не суждено вернуться на Землю, мы высадимся на какой-нибудь планете.

Мы положим основание новому человечеству, истинной культуре — без машин,

без заразы материалистической философии, без политики и без рабочих

вопросов. — Шнирер выпрямился и стал похож на библейского пророка. —

Там, на новой Земле, — продолжал он, подняв вверх палец, — понадобятся

эти книги. Они станут нашими скрижалями завета. И я научу людей истине.

Шнирер, этот кабинетный ученый, не способный к прямым действиям, все

же служил своему классу до последних дней. Правда, у этого философа были

свои счеты с капитализмом — машины. Но ведь в том и заключалось

своеобразие его философии, что он пытался разрешить квадратуру круга о

капитализме без техники и машин. Порожденная безысходными

противоречиями, его философия была довольно путаной, но она пользовалась

успехом потому, что выполняла социальный заказ «могикан» и обещала

какой-то «выход» из тупика. Сам же Шнирер смотрел на себя чуть ли не как

на мессию, призванного спасти капитализм из петли и вывести его в

обетованную страну безоблачного вечного процветания. Он серьезно считал

себя хранителем мудрости Земли, то есть той философии, которая нужна

была для идеологического оправдания и утверждения его класса. И этой

идее он служил самоотверженно. Только ради нее он решил отправиться в

это необычайное рискованное путешествие. Только ради нее он — страстный

противник машин — решил прибегнуть к помощи машины, отдать себя в ее

распоряжение, доверить ей свою «драгоценную для человечества» жизнь.

Спасаться от машины на машине. Он глубоко и болезненно чувствовал это

противоречие, но другого выхода не видел.

— А если мы вернемся на Землю?

— Ив этом случае необходимо сохранить книги в надежном месте. А что

может быть надежнее «ковчега»? «Они» могут уничтожить книги, прежде чем

твой Отто и его соратники уничтожат «их». А я верну Земле ее сокровища.

Принесу с неба эти скрижали мудрости и вручу их людям, как Моисей. Я

просвещу омраченное людское сознание вот этим! — Он торжественно поднял

вверх томик собственного философского трактата о пагубности

материализма. — Я должен сохранить себя для человечества! — торжественно

закончил он и уже обычным тоном спросил:

— Ты уложилась?

— Еще нет. Иду собираться, — сказала Амели. Она поцеловала отца в

щеку, прошла в свою комнату, открыла баул и в одну минуту бросила туда

волейбольный мяч, несколько теннисных мячей и ракеток, два ружья,

патроны, купальный и спортивный костюмы, гавайскую гитару, маленький

дорожный несессер, два платья, белье, фотоаппарат с запасом пленок —

словом, все, что она брала, отправляясь в свое обычное «путешествие» —

на курорт.

***

Епископ Иов Уэллер тоже собирался в дорогу. Ему предстоит лететь на

неведомую планету. С этой мыслью он никак еще не мог примириться,

освоиться.

Однажды в субботу он мирно сидел, углубившись в составление

воскресной проповеди, в своей уютной квартире, где прожил два десятка

лет, когда экономка сообщила, что его хочет видеть какой-то человек.

Думая, что его приглашают для исполнения требы, он сказал, чтобы

посетителя впустили.

Вошел маленький вертлявый человек:

— Честь имею представиться. Я Генри Пинч. Представитель акционерного

общества «Ноев ковчег» и личный секретарь председателя правления мистера

Самуэля Стормера.

— Это благотворительное общество? — спросил епископ. Он уже забыл о

разговоре в салоне леди Хинтон.

— Не совсем, — ответил Пинч, усаживаясь в кресло и ерзая в нем. —

Хотя в некотором роде его можно назвать и благотворительным. Спасение

людей от страшной гибели — это ли не благое дело? Вам нужно лететь, сэр

епископ, как можно скорее.

— Куда лететь? — спросил Уэллер.

— На небо.

Епископ невольно отодвинулся к спинке кресла. Что это, нелепая шутка

или бред сумасшедшего?

— Я не совсем понимаю вас.

— Я полагал, что вы достаточно подготовлены к этому предложению, —

ответил Пинч, продолжая ерзать в кресле. — Леди Хинтон говорила…

Епископ вспомнил все. Но неужели же это серьезно?..

— Я не намерен лететь на небо! Совершенного намерен! — сказал епископ

таким тоном, словно ему предлагали умереть. — Мне лететь? Согласитесь,

что это даже не вяжется с моим саном.

Пинч пожал плечами:

— Я полагаю, что это не уронит достоинства вашего сана. Поскольку

были прецеденты… Пророк Илья, например, совершил полет на небо.

Праведник, пророк. По тому времени звание пророка, полагаю, значило не

меньше, чем теперь епископа.

— Да, но.., то было божье соизволение…

— А это соизволение леди Хинтон.

— Я очень уважаю леди Хинтон. Это лучшая овца в моем стаде. Но ведь

она у меня не одна. Я не могу оставить свою паству на съедение хищным

волкам.

— А если сама паства оставит вас?..

Епископ вздохнул:

— Я согласен с вами. Храмы посещаются меньше. Но, как сказано в

писании, «где один или два собраны во имя мое, там и я посреди них».

— В «ковчеге» будет двадцать человек. А когда мы высадимся на

какую-нибудь планету, на Марс или Венеру, вы возьмете на себя роль

апостола, возвещающего учение Христа марсианам или просвещающего светом

Евангелия жителей Венеры. Подумайте только, вы первый, который явится с

проповедью христианства на другие планеты солнечной системы! И быть

может, сам бог избирает вас для этой миссии.

— Всемогущий господь, если найдет нужным, может сделать это и иным

образом. Но не будем касаться столь важных богословских вопросов, —

отвечал епископ.

— Хорошо, — продолжал Пинч, — допустим, вы откажетесь лететь,

несмотря на настоятельное желание леди Хинтон, которая не мыслит полета

без вас. «Врач духовный, — говорит она, — столь же необходим, как и врач

телесный. Кто будет давать мне советы, направлять «а стезю добродетели?

Кто совершит обряд бракосочетания леди Эллен с лордом Генри Блоттоном?

Кто будет крестить родившихся детей, кто похоронит меня, если я умру?»

Допустим, вы не послушаетесь этих доводов и останетесь. Что ждет вас

здесь? Быть может, мученическая кончина…

— Я готов принять венец мученика, — сказал епископ, поднимая глаза к

небу. — Но «да минет меня чаша сия», — прошептал он про себя.

— Оставаться на Земле, особенно в вашем сане, — не унимался Пинч, —

крайне опасно. В стране напряженное положение. Она уже накануне

революции, на это нечего закрывать глаза. — Пинч, соскользнув на край

кресла, продолжал конфиденциальным тоном:

— Леди Хинтон получила самые достоверные известия из высших сфер, что

падение власти ожидается со дня на день. Мы не в силах бороться. Нельзя

медлить.

Епископ почувствовал, что пот покрывает его лоб и холод пробегает по

широкой спине.

— Я готов ко всему, — сказал он.

Пинч откланялся и вышел.

Мысль о миссионерской деятельности занимала епископа. Он не верил в

существование марсиан, но на новой планете он был бы среди земных

поселенцев настоящим папой — наместником Христа. А разве без

христианства, вообще без религии можно поддерживать общественный строй,

который обеспечивал и ему и его «овцам», подобным леди Хинтон, их

привилегированное положение? Но не только эта «высокая миссия апостола»

заставила его решиться участвовать в полете. Епископ был напуган быстро

развивающимися событиями не меньше Шнирера и других. Если революция

победит, при его сане ему придется туго. Тем более.., пожалуй, этих

проповедей не нужно было говорить… А составленная им молитва о

скорейшей гибели коммунизма? Она даже, говорят, была с соответствующими

комментариями напечатана в их газетах… Нет, бежать, бежать… И он с

усердием начал отбирать книги духовного содержания из своей довольно

большой библиотеки. Он сложил на столе уже несколько больших книг, когда

затрещал телефон.

— Простите за беспокойство. Алло! Да! Это опять я, Пинч. Я забыл

предупредить вас, что если вы надумаете лететь, поспешите отобрать вещи,

какие найдете необходимым взять с собой, но не больше ста килограммов.

Таково распоряжение нашего главного инженера. В «ковчеге» все взвешено

до последнего грамма.

Епископ с досадой повесил трубку.

Не больше центнера. Какое осложнение! Ведь, кроме книг, надо взять

немало других вещей. Он подумал о своих привычках. Иов Уэллер любил

хорошо поесть. Чем будут кормить в «ковчеге»? Необходимо будет на всякий

случай взять с собой кое-что про запас. Еще больше любил и ценил епископ

тонкие вина и дорогие ликеры. Их взять совершенно необходимо. Со своим

желудком он не ладил так же, как и его лучшая «овца» — леди Хинтон. Ему

приходилось прибегать к слабительным, главным образом к минеральным

водам. Необходимо взять хотя бы ящик «Зальцбруннена».

Епископ с унынием посмотрел на книги, разложенные на столе и стоящие

на полках. Они одни, наверное, весят больше центнера. Придется отобрать

самое нужное. Епископ позвал экономку, приказал ей принести из кладовой

бутылки, банки консервов, коробки печенья, банки с маслом, сгущенным

молоком и заставил все это взвешивать при себе. Экономка заплакала:

неужели епископ считает ее воровкой? Но в глубине души она обрадовалась:

человек, который, как она подслушала, решился улететь, бросив все на

произвол судьбы, не стал бы заниматься хозяйственными мелочами.

Горка с книгами на епископском столе постепенно таяла. Сначала он

отложил в сторону комментаторов и толкователей писания, потом решил, что

можно обойтись без истории вселенских соборов. Несколько вкусных вещей и

теплых фуфаек заставили удалить обратно на книжную полку также некоторых

святых отцов. Было уже далеко за полночь, когда епископ наконец закончил

отбор. Объемистый сундук был полон. На самом верху лежала карманная

Библия издания Британского библейского общества, и небольшой требник.

Апостолы — те обходились и без этого…

***

Ловкими агентами «Общества спасения от опасности» вербовались все

новые и новые вкладчики-клиенты, золото текло широким потоком в карманы

дельцов, которые были не прочь подработать и на спасении.

Сборы в дорогу шли в разных концах мира.

***

…Бывает такой предутренний час, когда город полусмежает уставшие за

день очи. Гаснут витрины и широкие окна кафе, окна, которые отражают

лишь блеск уличных фонарей. Затихает движение автомобилей.

Именно в этот час по городу с предельной скоростью мчался длинный

узкий блестящий лимузин. Он направлялся к зданию Центрального банка, где

хранились сокровища крупнейших капиталистов.

В лимузине сидел, откинувшись на спинку сиденья, Маршаль де Терлонж,

сжимая в руках небольшой чемодан желтой кожи.

Короля биржи, очевидно, ждали в этот неурочный для банковских

операций час. Не успела машина бесшумно подкатить к зданию банка, как

боковая его дверь открылась. Маршаль быстро вышел из автомобиля, почти

пробежал пространство до двери и проскользнул в вестибюль. Лысый,

представительный, полный мужчина с остатком кудрей на голове и горбатым

носом почтительно встретил банкира и тихо сказал:

— Прошу вас.

И они пошли по длинному коридору в сопровождении вооруженного

сторожа.

Они спустились под землю. Путь шел через самую огромную крепость,

которую когда-либо сооружал человек. Ни один фараон не придумал бы

такого неприступного склепа в глубине пирамид, каким являлись эти своды

банка, освещаемые на всем протяжении сильными матовыми электрическими

лампами.

На подъемной машине они спустились еще на два этажа и оказались перед

массивной стальной дверью. Такую дверь банки считав обычно достаточной

охраной скрытого сокровища. Здесь же это было только началом крепости.

За дверью начинался небольшой туннель. Туннель заканчивался стальной

башней. Башня замыкала туннель, и третий этаж подвала имел вид огромного

свода, скованного железобетонными стенами толщиной в четыре с половиной

метра.

— Эта башня весит четырнадцать тонн, — объяснил провожатый, — и

приводится в движение специальным электрическим механизмом.

Лифт опустил ночных посетителей в самый нижний этаж. Здесь начинался

целый лабиринт залов, ходов, секретных ящиков в стенах, замаскированных

кладовых.

Шаги путников отдавались в пустых залах многократным эхом. В одном из

залов хранилось золото, драгоценные камни, ценные документы — все

награбленное годами было аккумулировано в этих сейфах.

Выше находилось подземное озеро. Если бы только понадобилось, водой

озера можно было бы затопить весь подвальный этаж.

Эта самая неприступная в мире крепость не сооружена, а вырыта в

цельном граните, на котором стоит город. Потребовалось пять лет, чтобы

закончить скальные работы.

Армии взломщиков могли бы употребить всю свою жизнь на проникновение

в крепость без всякой надежды на успех. И разумеется, не против

взломщиков предпринимались все эти исключительные меры: если неприятель

захватит город, он, естественно, устремится к золоту. Применяя самые

современные средства для подрыва крепостей, ему пришлось бы поработать

много месяцев <Описание этого банка не вымысел автора. Подобный банк,

например, есть в Париже (Французский национальный банк).>.

По указанию помощника директора банка сторож открыл стальную дверь,

ведущую в небольшую железобетонную комнату, стены которой были уставлены

несгораемыми ящиками. Маршаль открыл один из них собственным ключом,

подобрав предварительно расположенные соответственным образом цифры на

вращающемся кольце.

Провожатые проявляли такую стыдливость, словно банкир был девушкой,

собравшейся купаться: как только он взялся за свой чемодан, они отошли

за дверь и простояли там все время, пока банкир вынимал свои сокровища и

перемещал их в несгораемый шкаф. Это были бриллианты и слитки такой

величины, каких не видела даже сама леди Хинтон. В каждом из них было

целое состояние.

Закончив эту операцию, банкир закрыл шкаф, поблагодарил своих

спутников и покинул банк.

Но на этом его хлопоты не закончились. Собираясь покинуть Землю, он

больше заботился о том, что останется на Земле, чем о своем необычном

багаже.

Банкир не доверял даже своей сверхкрепости. Она идеально защищает от

воров? Хорошо. От вражеского нападения? Прекрасно. Но может ли она

защитить от революции?.. Нападение врагов на город не так тревожило

банкира, как страшили революция и опасение потерять свои богатства.

Никакие стены и подземные тайники не спасут тогда сокровища банкиров. И

он решил спрятать самое ценное, что у него было, в двух местах.

Ему пришлось совершить еще одно путешествие с доверенным лицом,

другом Рибо, на которого он полагался, как на самого себя, в Андорру,

маленькую республику, расположенную рядом с Испанией. Эта республика

имеет всего четыреста двадцать пять квадратных километров площади и

шесть деревень населения. Окруженный со всех сторон неприступными

горами, имеющий одну только хорошую дорогу через испанскую границу, этот

захолустный уголок Европы был давно облюбован Маршалем.

Еще несколько лет тому назад он купил в Андорре заброшенный участок

земли в безлюдной местности, возле Пиренейских гор. Здесь, в ущелье,

тайно была похоронена крупная доля богатств Марша-ля. Железные сундуки

были глубоко закопаны в разных местах и завалены камнями.

Если сохранится хоть один такой клад, банкир сможет по возвращении на

Землю вновь начать дело. Ведь к тому времени, по мнению барона,

революция будет подавлена.

Маршалю пришлось затратить немало денег на подкуп банковских

работников, чтобы крупное изъятие не фигурировало в книгах и вообще не

было бы обнаружено до отлета банкира.

Маршаль де Терлинж мог лететь спокойно.

***

Наибольшие хлопоты сборы в дорогу доставили Сэмуэлю Стормеру. Но нам

придется прежде сказать несколько слов о том пути, который привел в

«Ноев ковчег» нового участника, быстро овладевшего всеми нитями

управления «Акционерным обществом» и выдвинувшегося на пост председателя

правления. Ему же принадлежала и инициатива создания целой эскадры

«ковчегов» для спасения капиталистов прочих стран.

Сэмуэль Стормер был когда-то одним из богатейших людей, членом

восьмидесяти пяти акционерных обществ, председателем шестидесяти других

и проч, и проч. О нем говорили, что он «держит пол-Европы в жилетном

кармане“. Могущество Стормера было настоящим „государством в

государстве». Более пятнадцати миллионов человек в разных странах

снабжались компаниями Стормера газом, электричеством, углем.

Благосостояние миллионов мелких держателей акций находилось в его руках.

— Самым трудным было добыть первый миллион, — обыкновенно говорил

Стормер репортерам, рассказывая историю своего богатства, — добыть

остальное было уже легко.

Системой же этого легкого добывания было производство акций.

Но кризис сломил и этого колосса.

Работа типографского станка, производившего все новые и новые акции,

и военные заказы не спасали ни Стормера, ни его собратьев, а лишь на

некоторое время отодвигали их окончательную гибель.

И Стормер решил, что лучше всего, припрятав солидную наличность,

скрыться, улететь «на небеса».

Он неожиданно проникся интересом к.., античному миру и отправился

через Париж в Афины изучать античное искусство Греции. «Случайно» именно

Греция не была связана договором о выдаче уголовных преступников.

Бегство Стормера и его брата вызвало шум в стране. Правительство

потребовало от Греции выдачи Стормера. Он был арестован и препровожден в

тюрьму — в камеру, обставленную лучше любого салона аристократической

гостиницы.

Однако на другое же утро, когда Стормер еще потягивался в кровати, к

нему в камеру вошли начальник тюрьмы и афинский адвокат, в самых

изысканных выражениях извинились за происшедшее недоразумение и

объявили, что он свободен. Этим он был обязан греческому миллионеру,

вложившему свой капитал в предприятия Стормера.

Но Стормер не забыл урока. Он ухватился за идею «Ноева ковчега». Его

нюх говорил ему о том, что на этом деле можно нажиться. Разве один

Стормер находится в безвыходном положении? И он с присущей ему энергией

взялся за дела «Ноева ковчега», сразу поставив их на широкую ногу и в то

же время деятельно готовясь к окончательной ликвидации своих зашедших в

тупик дел. Оставить Землю его побуждала не только опасность

приближающейся революции. Революция несла ему крах. Со дня на день могли

всплыть на поверхность темные дела, подкупы, подлоги и даже кое-что

похуже, что Стормеру в лучшем случае угрожало полным банкротством. Но

что банкротство, если самой его жизни угрожала непосредственная

опасность? Покинуть Землю было для него лучшим исходом.

Стормер решил перед отлетом поджечь свой дворец и инсценировать

собственную гибель в пламени. Таким образом будут уничтожены многие

компрометирующие его документы, а дело о нем прекращено за его

«смертью». Все было подготовлено к этому.

Стормеру надо было во что бы то ни стало продержаться до этого

времени, сохранив видимость процветания. Поэтому он не мог изъять из

обращения, как Маршаль, значительную часть своего золотого запаса.

И все же он приготовил увесистый чемодан. Но он не хотел оставлять

его Земле. Землю он считал недостаточно безопасным местом с тех пор, как

опасность революции стала реальностью.

И он спрашивал Цандера, нельзя ли сделать хотя бы часть ракеты из его

золота. Цандер объяснил, что это невозможно. Золото даже мягче серебра.

Плавится оно при тысяче шестидесяти двух градусах Цельсия, тогда как

железо — при тысяче пятисот. Поверхность же ракеты при перелете через

атмосферу подвергается сильному нагреванию.

— Мы рискуем сгореть в нашей золотой ракете или расплющиться при

посадке. Для оболочки ракеты необходимы самые прочные тугоплавкие сорта

специальной стали.

Стормер был разочарован и даже обижен. Впервые ему приходилось

слышать, что золото ставят ниже стали.

— Ну, а на внутренние поделки?

— Это можно, хотя и невыгодно: золото чересчур массивно, увеличивает

мертвый груз. На газо- и водопроводные трубы, пожалуй, можно употребить

этот металл, если вы настаиваете.

— На канализацию, может быть? — возмущаясь такой профанацией

«золотого тельца», спросил Стормер.

— А хотя бы и для уборных, — спокойно ответил Цандер. — На небе иная

котировка ценностей.

На том и порешили: в «Ноевом ковчеге» трубы и некоторые детали

оборудования будут сделаны из золота.

Глава 5

ГОРОД, НЕ ОТМЕЧЕННЫЙ НИ НА ОДНОЙ КАРТЕ И НЕ ПОХОЖИЙ НА ДРУГИЕ ГОРОДА МИРА

Стратоплан накренился. На мгновение Фингер увидел горную площадку и

на ней Стормер-сити.

Этот город имел необычайный вид. На центральной площади стояла

гигантская подкова, прикрепленная к земле закругленной частью. Ни один

собор в мире, ни один небоскреб не мог сравняться с нею по высоте.

Вокруг подковы расположились не менее странные сооружения.

Шарообразные здания, гигантские цилиндры, лежащие на боку или стоящие на

своем основании. Один шар был стеклянный и, как показалось Фингеру,

вращался. Другой — совершенно черный. Лежащий цилиндр, или «цистерна»,

имел поверхность наполовину черную, матовую, наполовину блестящую,

словно серебряную. Мелькнули странные карусели, мостки, висящие в

воздухе, рельсовые пути.

В следующий момент стратоплан выровнялся, площадка провалилась.

Фингер вытянул шею, чтобы посмотреть вниз.

— Любуешься на луна-парк? — спросил Винклер с улыбкой.

Второй небольшой крен, и Ганс увидел одноэтажные сосновые дома, за

ними — двухэтажные длинные стандартные бараки, еще дальше — палатки.

Пересекая весь город, шла насыпь, полого поднимавшаяся в направлении

обрыва. На самом краю города виднелись фабричные корпуса и трубы, из

которых валил дым Узкоколейки в разных направлениях перерезали город.

Сновали грузовики. Насыпь чернела людьми, копошившимися, словно муравьи.

Вдоль насыпи ворочались длинные хоботы экскаваторов.

«Неужели здесь устроен луна-парк?» — хотел спросить Фингер, но не

успел. Стратоплан резко пошел на посадку, сел на землю, подпрыгнул,

покатился и неожиданно круто остановился.

— Прилетели, — сказал Ганс.

Путешественники быстро оделись в меховые пальто и шапки.

Герметическая дверь стратоплана открылась. Пахнуло морозным воздухом К

стратоплану подошел быстрой семенящей походкой толстенький человек в

дохе. Это был коммерческий директор Коллинз.

— Вы прилетели на десять минут раньше, — сказал он, здороваясь. — Я

услышал адский треск вашего стратоплана и поспешил сюда. Вы ранены, сэр?

У вас на лбу кровь.

— Пустяки, — ответил Блоттон. — Врачебной помощи не требуется Простой

ушиб о дверь. А вот если вы накормите меня хорошим бифштексом, я буду

вам весьма признателен. Голоден так, словно не ел сутки, а между тем

перед отлетом я плотно позавтракал.

— Недаром теория относительности утверждает, что чем быстрее движется

тело, тем медленнее для него протекает время, — с улыбкой сказал

Коллинз.

— Я думаю, сейчас сэр Генри Блоттон предпочтет горячий грог и

бифштекс теории относительности, — заметил Винклер.

— Как поживает мистер Цандер? — спросил Блоттон.

— Его вызвали на совещание к леди Хинтон Он скоро должен вернуться, —

ответил Коллинз Блоттон и Коллинз пошли вперед. Винклер и Фингер — на

некотором расстоянии от них.

— Я покажу тебе наше жилище, — сказал Винклер. — Я думаю, тебе

удобнее всего будет поместиться в комнате рядом со мной.

— Разумеется, — ответил Фингер.

Они шли по улице Стормер-сити, поддерживая друг друга. В городе еще

не успели позаботиться о благоустройстве. Тротуаров не было, слежавшийся

снег покрылся ледяной коркой, и люди нередко падали.

Это был город, вся жизнь которого была приспособлена для

осуществления одной грандиозной идеи.

Холодный горный воздух был наполнен гулом, шумом, криками, гудками.

Глухо ревели экскаваторы, резко перекликались маленькие электровозы,

хлопотливо сновавшие по узкоколейке, визжали на закруглениях вагонетки

По земле ползли тени от вагонов подвесной дороги. Время от времени

гулкие удары потрясали воздух — рвали скалы. Однотонно пели лесопилки.

Пахло серой, бензиновым перегаром. Где-то трещали пневматические

перфораторы Всюду слышалась гортанная разноязычная речь рабочих. Они

сновали по улицам во всех направлениях, перенося на плечах тяжести,

наполняли город гамом и движением. На этой горной площадке словно

встретились века и народы. Электрические и паровые лопаты, сделанные по

последнему слову техники, и двуногие «вьючные животные», перетаскивавшие

тяжести, как во времена египетских фараонов.

«Мускульная сила здесь, очевидно, дешевле и выгодней, чем машины», —

думал Фингер, присматриваясь к рабочим.

Кого только здесь не было! И желтолицые китайцы, и негры, и

шоколадные малайцы, и бронзовые индусы.

Встречались и белые лица, чаще всего это были бригадиры.

Несмотря на снег, покрывавший улицы города, и холодный, резкий горный

ветер, рабочие были одеты легко. У многих сквозь рубашки просвечивало

тело.

— Настоящий интернационал! — сказал Фингер.

— Да, интернационал нищеты, — ответил Винклер. — Все они куплены за

гроши агентами общества и законтрактованы на несколько лет. Люди

соглашались на любые условия, только бы избежать голодной смерти,

безработицы, и все же встретили здесь худшее из рабств. Отсюда пути

отступления отрезаны. Неприступные снеговые горы, снежные бураны,

пропасти, безлюдные, голые пустыни охраняют этот голодный люд лучше

всяких сторожей. Немногие из них решаются на побег и почти все платят за

это своей жизнью. Забастовки здесь беспощадно подавляются, хотя и

вспыхивают вновь.

Фингер неопределенно промычал что-то. Винклер поглядел на него,

потрепал по плечу и продолжал:

— Я вижу, тебя охватывает уже зуд агитатора. Да, здесь благодарная

почва, и надо приложить совсем немного труда, чтобы весь этот пороховой

погреб взорвался. Но, — продолжал он многозначительно, — выдержка, Ганс,

и терпение столь же необходимы революционеру, как и храбрость. Все в

свое время. Вот и наше жилье.

Они вошли в небольшой дом, сложенный из неотесанных бревен горной

сосны.

Стены комнаты Винклера были покрыты фанерными листами. В углу стояла

железная печь. Два стола — обеденный и рабочий с телефоном и лампой на

нем, пара стульев, кровать, рукомойник и небольшой шкафчик составляли

всю обстановку. Цветной ковер на стене у кровати и шкура медведя на полу

несколько скрашивали эту просто обставленную комнату.

— Так ты не устал?

— Нет, не устал, — ответил Фингер, раздеваясь. — Я хотел бы поскорее

ознакомиться с городом и…

— Узнать последние новости?

Винклер вынул из шкафчика электрическую плитку, консервные банки,

хлеб, тарелки и принялся хозяйничать.

— Так вот, слушай. В настоящее время в Стормер-сити сооружается

первая большая ракета, рассчитанная на двадцать человек. За ней должны

последовать другие. А для того чтобы окончательно убедить маловеров,

колеблющихся, нерешительных богатеев, уже построена маленькая ракета

«Пикколо», в которой может поместиться один человек. Пробный полет в

присутствии «акционеров» совершит Блоттон — он никому не хочет уступать

этой чести. Для этого он и прилетел сюда. Лорду нельзя отказать в

характерной для буржуазного рекордсмена необдуманной храбрости. Ракета

совершит небольшой взлет, поднимется над стратосферой — новый лавр в

рекордсменском венце лорда — и спустится на поверхность Великого океана,

где мы ее и выловим. От успеха этого первого полета зависит многое.

Интенсивность золотого потока может значительно возрасти, если Блоттон

предстанет после полета живым и невредимым перед королями биржи.

— А ты сам, Винклер, веришь в возможность спасения капиталистической

верхушки таким необычным способом?

— Пусть полетают.

— И.., способствуешь этому?

— Мало того, что сам способствую, но еще и тебя привлек к «соучастию

в преступлении против революции». Да, да. Ты будешь не только работать

на стройке, но и полетишь вместе со мной и лордами, которых ты так

справедливо ненавидишь, — разумеется, если только сам полет состоится.

Ганс, не горячись. Выслушай меня спокойно. Я хорошо знаю, что ты хочешь

сказать. Расстроить всю эту музыку мы могли бы, разумеется, очень легко.

Мы могли бы вызвать восстание, могли бы взорвать ракету перед самым

взлетом. Но что выиграли бы мы от этого? Идею мы не убили бы. Полет все

же мог бы состояться, но уже в другом месте, без нас. А это было бы

гораздо хуже. Звездолет — опасная игрушка. Он может быть использован не

только для позорного бегства, но и для наступления. В конце концов мы

ведь не знаем досконально всех замыслов главарей этого дела. А что они

имеют в виду использовать звездолет и для метания бомб в критический

момент последних решительных боев, это не подлежит сомнению. Это уже

делается в колониях — во время войны и при подавлении восстаний. Нет,

гораздо безопаснее и практичнее, если мы с тобой на ракете будем сами. В

нужный момент мы всегда сумеем прибрать кого следует к рукам.

— Если все обстоит так и нам может предстоять более интересная и

значительная работа, чем обслуживание пытающихся удрать капиталистов,

то…

— Не правда ли, увлекательное задание? — перебил его Винклер. — Но

работать, работать тебе придется страшно много. Ведь все эти

звездолеты.., пусть они строят их… После мировой революции все

достанется нам, не правда ли? Так зачем же нам сейчас истреблять ракеты?

Нет, мы будем строить их, строить для себя. Сверхскорые пути сообщения

приобретут огромнейшее и повседневное значение. Нам нужны будут

стратопланы в первую очередь, а со временем и звездолеты. Ну вот и

готово. К свинине я сделаю еще яичницу. Ешь, насыщайся, набирайся сил.

Ганс с аппетитом молодого, здорового и проголодавшегося человека

начал поглощать и свинину, и яичницу, и бобы в томате. Винклер, ласково

улыбаясь, наблюдал за ним.

— Знает ли Цандер об истинных целях, которым служит сейчас? — спросил

Фингер, утолив первый голод.

— Как сказать! Раз «Ноев ковчег» не преследует военных целей, то для

наивного пацифиста инженера Цандера этого достаточно. А во всем

остальном он мало интересуется делами акционеров. Общество дало ему

возможность и огромные материальные средства развернуть работу в таких

масштабах, о которых он не мог и мечтать. Это для него главное. А

сделать он действительно может очень многое. Цандер — талантливый

теоретик, великолепный конструктор и на редкость скромный человек.»Я

только ученик своего великого учителя Циолковского. Он зажег пламя, я

лишь поддерживаю его, пока мечта человечества не осуществится» — так

говорит он о себе. Я бы сказал, что Цандер, хотя он сейчас и «вне

политики», пожалуй, принадлежит к той лучшей части технической

интеллигенции, которая может неплохо сработаться с нами, как сработалась

когда-то она на Востоке. Вот поэтому-то мы с тобой и помогали Цандеру

бежать. Ну, сыт? Идем, я покажу тебе луна-парк.

— Вот уж никак не думал, что в Стормер-сити существует даже

луна-парк! Быть может, есть и кино, кабаре, таверны и эти… «красные

фонари»?

— Как же без этих заведений обойдется предприниматель? Аппарат

выкачивания зарплаты из карманов рабочих действует здесь превосходно. Но

только луна-парк здесь особенный… И, не в пример другим развлечениям,

даже бесплатный. Он пользуется у здешнего населения большим успехом. И,

надо сказать, заслуживает того. Очень забавно и очень поучительно. Не

буду тебя больше мистифицировать. Луна-парк не развлекательные

аттракционы, а настоящий город-лаборатория. В этой лаборатории

искусственно создаются те условия, в которых будут находиться участники

полета на ракетах — от старта до финиша. Здесь изучается влияние этих

условий: ускорения и замедления полета, увеличения силы тяжести,

невесомости и так далее. К сожалению, я слишком занят, чтобы

сопровождать тебя. Но ты и сам разберешься во всем. Вот тебе «входной

билет» в луна-парк. По этому пропуску тебе все покажут и все объяснят.

Глава 6

О НЕБЕСНЫХ УЧЕНЫХ, КОТОРЫЕ СЛУЖАТ ЗЕМНЫМ ДЕЛАМ, И О ТОМ, НУЖНЫ ЛИ НА ВЕНЕРЕ ЗОНТЫ И ГАЛОШИ

Члены акционерного общества «Спасение», будущие участники полета на

первой ракете, собрались в загородном особняке леди Хинтон, чтобы

обсудить важные вопросы предстоящего путешествия.

На предварительном совещании ученые не пришли к полному соглашению.

Общее собрание было устроено в зале предков. Если бы сурово глядевшие

с темных холстов гордые рыцари могли слушать, они, наверно, выпрыгнули

бы из своих позолоченных рам и убежали, — о таких диких, невероятных для

них вещах здесь говорилось.

Гости сидели за длинным овальным столом, накрытым белой скатертью

времен Елизаветы. Старинный чайный сервиз с золотыми разводами на синем

фоне, цветные свечи в бронзовых высоких подсвечниках, розы в вазах,

золоченые сухарницы украшали стол. Как статуи, стояли у входа суровые

лакеи в серых ливреях.

— Слово предоставляется профессору сэру Аврааму Кинбруку! — громко

возвестил Стормер, взявший на себя обязанности председателя необычного

совещания.

Английский астроном, еще не старый, полный мужчина, похожий в своем

фрачном костюме на дипломата, медленно поднялся, мягко улыбнулся и

окинул собрание пытливым взором. Для всякой аудитории, начиная с

международных астрономических съездов и кончая аристократическими

салонами, у него были заготовлены разные стили и методы изложения

материала. «Слова надо подбирать по ушам, — смеясь, говорил он в кругу

друзей. — Не всякое слово влезет в ухо, отягченное бриллиантовыми

серьгами».

— Леди и джентльмены! — начал Кинбрук и сделал паузу, еще раз

проверяя настроение аудитории. — Ответственность задачи, возложенной на

нас, заставляет быть особенно осторожным. Я откровенно должен сказать,

что наши научные познания о том, может ли существовать человек на других

планетах, очень неполны, ограниченны. Мои ученые коллеги предполагают,

что в солнечной системе существуют две планеты, доступные для

человеческого существования, — это Марс и Венера. Увы, я не могу

разделить с ними этой уверенности. По сравнению с нашей Землей планета

Марс получает вдвое меньше света и тепла. Если бы вы высадились на

Марсе, то Солнце показалось бы вам сравнительно маленьким диском.

Марсианский день показался бы вам сумерками Земли. Вы страдали бы от

холода. Быть может, вы томились бы от жажды потому, что на Марсе мало

воды. В вечном холоде бродили бы вы по бесплодным песчаным пустыням

материков и впадинам пересохших морей. Впрочем, сомневаюсь, что бродили

бы. Вы просто задохнулись бы от недостатка кислорода. Его там очень

мало.

Если вы хотите еще яснее представить условия жизни на Марсе, приведу

вам такой пример. Высочайшая из известных на Земле горных вершин Эверест

поднимается на восемь тысяч восемьсот восемьдесят два метра. Наши

английские альпинисты, лучшие в мире, смогли достигнуть только высоты

восемь тысяч шестьсот четыре метра. Ни одна экспедиция не дошла до

вершины. Обледенелые кручи гор, свирепый горный ветер, мороз — все было

преодолено. Но люди отступили перед недостатком кислорода. Они

задыхались. При пониженном давлении атмосферы кровь шла из ушей. Каждое

движение было пыткой.

Как же должен чувствовать себя человек на высоте двух Эверестов — на

высоте шестнадцати километров над уровнем моря? Таких гор не существует

на Земле. Но на подобную высоту пытались подниматься в открытых гондолах

стратостатов. Отважные аэронавигаторы погибали от удушья уже на высоте

десяти — двенадцати километров. На Марсе же воздух так разрежен, как над

Землей на высоте шестнадцати километров. И там так же холодно. Даже еще

холодней. При высадке на Марс вас ожидала бы поистине ужасная судьба.

— Я не лечу на Марс! — решительно сказала леди Хинтон.

— Остается Венера, — продолжал астроном. — Венера расположена ближе к

Солнцу, чем Земля. Но на Венере, милорды и леди, совершенно нет

кислорода…

— Это еще необходимо доказать! — заметил второй астроном, не поднимая

головы.

— Моему почтенному коллеге профессору Джильберу будет предоставлена

возможность высказать свои теории, — продолжал Кинбрук, блеснув очками в

сторону своего оппонента. — Я утверждаю: на основе последних научных

данных, в атмосфере Венеры не найдено и следа кислорода. Всякого, кто

осмелился бы высадиться на Венере, ждет судьба мыши под стеклянным

колпаком, из которого выкачан воздух.

— Неверное сравнение. Если даже на Венере и нет кислорода, то воздух

там все же есть, — снова не утерпел Джильбер.

— Ив том и в другом случае исход один — смерть от удушья, — возразил

Кинбурк.

Леди Хинтон отодвинула чашку.

— Я не лечу и на Венеру.

— Так. А другие планеты? — спросил Стормер.

— О них не может быть и речи. На Меркурии вы заживо сгорели бы от

жары, другие планеты, напротив, чересчур холодны; они слишком далеки от

Солнца, источника тепла.

— Словом, нам негде высаживаться? — спросил Стормер.

— Да. Во всей солнечной системе, в целой вселенной одна Земля

приспособлена для жизни человека.

— Что вполне согласуется со священным писанием! — воскликнул епископ.

— В Библии сказано, что господь бог сотворил Землю для обитания

человека, а Солнце, Луну и звезды для освещения Земли. Я не могу

допустить, чтобы жизнь могла существовать на других планетах, чтобы на

них проживали разумные существа. Это внесло бы хаос во все наши

религиозные представления. Неужто бог создал не одного Адама, а десятки

и сотни тысяч на разных планетах? А произошло ли грехопадение на одной

Земле или же и на других планетах? И не пришлось ли бы окну божию

многократно перевоплощаться, нисходить в образе человека на разные

планеты, умирать и воскресать, чтобы искупить первородный грех? Абсурд!

Ересь! Если бы даже на другой планете мы и могли существовать, что

невозможно, имеем ли мы право оставлять Землю? Сказано в Писании:

«Земля еси и в землю отыдеши». В землю, а не в какой-то Марс! Наш

прах должен покоиться в нашей же земле!

— Я никуда не полечу! — заявила леди Хинтон.

Стормер нетерпеливо ерзал на стуле. Эта речь епископа могла вредно

отразиться на делах компании. Еще профессор Кинбрук испортил дело своим

выступлением. Кто бы мог ожидать такого подвоха? Стоило ему платить! А

тут еще епископ со своей неуместной проповедью…

— Вы кончили, профессор Кинбрук? Слово предоставляется профессору

Джильберу!

Джильбер поднял склоненное над столом лицо.

Седой, старый, с большим носом, обвисшими усами и молодыми,

насмешливыми глазами, астроном Джильбер заговорил неожиданно тонким

голоском.

«Щебечет, как канарейка!» — подумала Амели.

— «Платон мне друг, но истина дороже!» — начал Джильбер с латинской

пословицы. — При всем моем уважении к коллеге, уважаемому профессору

Кинбруку, я должен сказать, что он не прав. И дважды не прав. Он говорил

об осторожности, ответственности. У нас, ученых, должна быть одна

ответственность — перед истиной. Осторожность и смелость — вечно

враждующие сестры. Но их примиряет строгая мать — необходимость. Не

полагает ли профессор Кинбрук, что современный климат Земли очень

способствует здоровью и долголетию собравшихся здесь леди и

джентльменов? Не находит ли он, что земная атмосфера сейчас

благоприятней, чем атмосфера Венеры? Где почтенное общество, собравшееся

за этим столом, рискует задохнуться скорее? Как видите, когда настанет

необходимость, сама осторожность заставляет быть смелым, заставляет идти

на риск.

Но так ли велик этот риск? Профессор Кинбрук очень сгустил краски. Я

не смею полемизировать с лордом епископом. Он, конечно, прав, что

господу богу прибавилось бы немало хлопот, если бы и другие миры были

обитаемы. Но у нас и своих хлопот достаточно, и будем уж пока говорить

только о них.

Стормер вздохнул с облегчением.

— Да, я утверждаю, что мистер Кинбрук сгустил краски и погрешил

против истины. Мой почтенный коллега упустил одно весьма важное

обстоятельство — плотность атмосферы на планетах. Наша атмосфера

отражает более половины солнечных лучей в небесное пространство. Марс

почти все их отражает. Поэтому температура Марса намного ниже земной,

что подтверждается последними измерениями и определенной величиной

полярных льдов Марса. Атмосфера на Венере почти все лучи Солнца

отбрасывает в небесное пространство. Поэтому температура Венеры лишь

немного выше, чем на Земле. На Марсе холодно. Но и на Земле есть

холодные места. Вспомните хотя бы, как спасали когда-то Берда на Южном

полюсе. Спасательные группы пробивались на гусеничных тракторах во льдах

Антарктики при морозе в семьдесят один градус. Это побольше, чем в

стратосфере. И ничего. Мороза не побоялись — жизни спасли. Кислорода на

Марсе маловато. Без привычки дышать будет труднее. Но профессор Кинбрук

не сказал об одном — что и потери организма там будут значительно

меньше. Потому что тела там весят почти втрое меньше, чем на Земле.

Мистер Пинч там легко поднимет одной рукой своего патрона, почтенного

мистера Стормера. Вы будете чувствовать необычайную легкость в своем

теле. При ходьбе, поднятии тяжестей работа мышц облегчится втрое. А

значит, и потребность в кислороде будет меньше. Для меня не подлежит

сомнению, что на Марсе существует растительность. Значит, могут быть и

животные и люди, хотя, возможно, и не похожие на земных.

— Какие же они могут быть? — заинтересовалась Амели.

— Гипотетически, исходя из природных условий планеты, я могу взять на

себя смелость изобразить вам марсианина. Так как живые существа

испытывают на Марсе «тягость Земли» втрое меньшую, то, возможно, что они

имеют и рост втрое больший. По той же причине и их мускулатура может

быть значительно меньшей. Их ноги и руки тоньше. Недостаток кислорода

должен вызывать увеличение объема грудной клетки. Даже у нас на Земле,

как показали измерения, у жителей высоких гор грудная клетка шире, чем у

жителей долин. Марс древнее Земли. Жители Марса поэтому должны обладать

более развитым мозгом, а следовательно, и большим объемом головы.

Недостаток света должен вызвать увеличение органов зрения. Ведь и у нас

некоторые глубоководные рыбы обладают огромными глазами. Звук в

разреженном воздухе распространялся хуже. Это обстоятельство

обусловливает развитие слуховых органов.

— Высокие, тонкие, с бочкообразной грудью, большой головой, огромными

глазами и ушами… Фи! — воскликнула Амели.

— Все в мире условно, мисс! — ответил Джильбер. — Поверьте, что и вы,

даже вы, — галантно прибавил он, — вероятно, не вызовете восторга у

марсианского Аполлона. Да! Есть еще одно преимущество жизни на Марсе,

которое особенно оценят женщины. Год там почти вдвое длиннее, чем на

Земле. И, прожив сорок земных лет по марсианскому счету, вы можете по

совести сказать, что вам всего двадцать.

— А выглядеть я буду двадцатилетней или сорокалетней?

— Вот уж это затрудняюсь вам сказать. Боюсь огорчить, но думаю, что

сорокалетней. Хотя, может быть, и жизненные процессы там будут протекать

замедленно.

— Я полагаю, что на Марсе не так уж плохо. Немного холодновато…

— Но жить можно.

— Эллен! Шубу ты уложила? — перебила леди Хинтон.

— А марсиане нас не убьют? — вновь спросила Амели. Леди Хинтон уже

поглядывала на нее с неудовольствием.

— Не убьют. Самое большое — посадят в музей в качестве редких

экземпляров, — с улыбкой ответил Джильбер.

— Что касается Венеры, — продолжал он, — то я уже говорил: там нет

таких условий, как на Земле. Но климат, возможно, не очень приятный. Не

знаю, было ли совершено грехопадение марсианским Адамом, но на Венере

люди, наверно, сильно прогневали бога.

— Почему вы так думаете? — заинтересовался епископ.

— Джон Мильтон в своей поэме «Потерянный и возвращенный рай» уверяет

устами ангела, что ось нашей Земли до грехопадения Адама стояла

перпендикулярно к плоскости земной эклиптики и на Земле был круглый год

одинаковый весенний климат. Земная ось была наклонена в наказание за

грехопадение первого человека, и климат Земли ухудшился. А так как

наклон оси Венеры еще больший, чем земной оси, то приходится сделать

вывод, что венерианцы еще более прогневали бога, чем наши прародители.

Достопочтенный профессор Кинбрук утверждает, что на Венере совершенно

нет кислорода, и утверждает это на том основании, что спектральным

анализом следов кислорода не обнаружено. Это неверно. Физиком

Мичиганского университета Артуром Аделем было установлено, что

концентрация углекислого газа в одном только верхнем слое атмосферы

Венеры колоссальна по сравнению с земной. Если есть углекислота, то

должен быть и кислород. Венера должна быть подобна огромной оранжерее, и

жизнь на Венере, может быть, принимает особенно буйные и интенсивные

формы, превосходящие то, что мы имеем на Земле.

— А животные на Венере есть? — спросил Пинч.

— Если есть кислород, влага, тепло, то почему бы не быть и животным?

— Какова на Венере вода? — спросил епископ. Джильбер лукаво

улыбнулся:

— Это в зависимости от того, для каких надобностей. В старину отец

Кирхер интересовался, годна ли вода на Венере для совершения обряда

крещения. На этот вопрос, к сожалению, не могу вам ответить

утвердительно. Во всех же других отношениях, полагаю, вода ничем не

отличается от земной.

— Я не согласен с моим уважаемым коллегой, — не испросив разрешения у

председателя, начал говорить Кинбрук. Стормер пытался остановить его, но

ученый не умолкал. К счастью, в пылу спора Кинбрук позабыл об аудитории

и начал сыпать терминологией, никому не понятной, кроме посвященных.

Между учеными разгорелся спор. Цандер, слушавший уже с нетерпением,

вмешался:

— Я бы просил дать нам скорее ваши резолютивные данные. Венера, Марс

или ни та ни другая планета?

— А вам не все ли равно? — спросил Стормер, не привыкший, чтобы

кто-нибудь вмешивался в ведение заседания.

— Отнюдь не все равно, — ответил Цандер. — Если мы полетим на Венеру,

минимальная начальная скорость полета ракеты должна быть одиннадцать

целых четыре десятых километра в секунду; если на Марс — одиннадцать

целых шесть десятых. Перелет на Марс занимает не менее ста девяноста

двух суток, на Венеру — девяносто семь. Все расчеты в зависимости от

этого меняются.

— Но я не сказал о третьей возможности, — сказал Джильбер, — о

возможности.., нигде не высаживаться. Если бы вам действительно удалось

установить тот круговорот веществ, о котором рассказывал мне уважаемый

Лео Цандер, и этим вы обеспечили бы себе питание на неопределенно долгий

срок, то это было бы наилучшим выходом. В ракете вы смогли бы установить

и климат Ривьеры, и освещение по вашему желанию, даже в каждой каюте

разные — по вкусам обитателей. Вы смогли бы сделать попытку высадиться

на планету и улететь оттуда, если жизнь на ней окажется непригодной.

Словом, вы были бы хозяевами положения и не зависели бы больше от Земли

и неба.

Это предложение, видимо, всем понравилось.

Цандер усмехнулся и попросил слова. Стормер строго посмотрел на него

и торжественно возгласил:

— Слово предоставляется инженеру Цандеру.

— Вся эта дискуссия, — начал инженер, — с моей точки зрения, кажется

запоздалой. Вы собираетесь лететь в самом недалеком будущем. Вы торопите

меня с отлетом. Торопите меня с окончанием работы. Что же было бы, если

бы я сконструировал ракету, годную для полета на Венеру, а мне было бы

дано задание лететь на Марс или витать в пространстве без посадки!

Переделать ракету нельзя, необходимо было бы строить новую.

— Но ведь у вас заложено несколько типов ракеты?

— От закладки до постройки протекает не один месяц. В готовом или

почти в готовом виде имеется только одна. И если вы хотите лететь,

именно на ней и придется совершить путешествие.

Стормер побагровел.

— Иными словами, — сказал он, — вы сами, без нас решили вопрос о

маршруте и сообразно этому построили ракету?

— А как же иначе мог я поступить? Неужели вы полагаете, что я ожидал

на этом собрании встретить что-нибудь новое для меня? Все затронутые

вопросы я принужден был изучить самым внимательным образом еще до

первого чертежа ракеты. Всю новейшую астрономическую литературу, все

последние достижения астрономии. Наконец, ваше задание — ориентироваться

на Венеру.

— Если так, то я не понимаю, зачем нужно было приглашать нас, —

сказал Кинбрук довольно резко.

— Ну, хотя бы для того, чтобы сообщить будущим участникам полета

некоторые сведения по астрономии, — с улыбкой сказал Цандер. И не только

для этого. Я не могу принять всю ответственность на себя. Как бы

осмотрительны мы ни были, какие бы меры предосторожности ни

предпринимали, наше путешествие все-таки рискованно.

Стормер сердито забарабанил пальцами по столу. Что за бестактный

человек этот Цандер! Хорошо еще, что его не слышат другие участники

акционерного общества. Он отпугнул бы их.

При слове «риск» леди Хинтон и Эллен сделали невольное движение.

Цандер заметил это и тотчас поспешил успокоить женщин.

— Ведь и поездки в поезде сопряжены с риском, — заметил он. — Не

думаю, чтобы сам полет в ракете представлял большой риск. Но в случае

посадки на планету нас, конечно, ожидают многие неожиданности. И я очень

благодарен профессору Кинбруку, который заранее информировал вас о

некоторых неудобствах, существующих на указанных планетах. В

астрономических вопросах вашему авторитету, разумеется, поверят больше,

чем мне.

— Но куда же вы нас высадите, черт возьми? Простите, миледи, за

невольное восклицание, — сказал Стормер.

Все ждали с напряженным вниманием, что скажет Цандер.

— Никуда. Я полагаю, что нам выгоднее и безопаснее всего именно нигде

не высаживаться.

— П… рыжок в ничто? — спросил Маршаль с горькой иронией, которую не

поняли.

— И поэтому-то я и старался создать такой межпланетный корабль, на

котором мог бы существовать круговорот веществ. Ракета будет иметь

оранжерею в пятьсот метров длины, которая должна дать нам необходимые

для питания растительные продукты и кислород для дыхания.

— Питаться одной земляникой? — спросила Амели. — Я согласна.

— Для любителей покушать поплотнее мы захватим продуктов месяца на

три, на пять. Если мне удастся полностью осуществить изобретение,

которое я сейчас заканчиваю, то, быть может, одних этих трехмесячных

земных запасов, не считая оранжереи, хватит нам хотя бы на два-три

десятка земных лет.

— Вы полагаете, что в ракете нам для насыщения будут достаточны

гомеопатические дозы?

— Я не собираюсь урезывать порцион ни на один грамм.

— Тогда, значит, вы собираетесь повторить евангельское чудо насыщения

пяти тысяч человек пятью рыбами и тремя хлебами?

— Да, если хотите, чудо.

— Но в чем же оно заключается?

— В том, чтобы «растянуть» в ракете время, как резину. В то время как

в ракете будут проходить дни, на Земле — месяцы и, быть может, годы.

Круглые глаза Стормера вышли из орбит. Этого еще не хватало, чтобы

Цандер спятил с ума!

— Вы, кажется.., немножко…

— Сошел с ума? — облегчил Цандер задачу Стормера.

— Я понимаю мистера Цандера, — сказал Джильбер, потирая свой лоб. —

Средство замедлить течение времени действительно существует. Это

средство — ускорить движение. Но, мистер Цандер, ведь чтобы создать

такую разницу между течением времени на Земле и в ракете, нужны

скорости, близкие к скорости света.

Цандер кивнул головой.

— Я не утверждаю, что мне удастся решить эту задачу, но, мне кажется,

я близок к ее решению, — сказал он.

— Лучистая энергия? Радиоволны? Внутриатомная энергия? — забросали

вопросами Цандера.

— Это пока секрет, — ответил он. — И если мне удастся овладеть

действительно гигантскими скоростями, тогда мы сможем побывать даже не

на одной планете и лично убедиться, возможна ли на них жизнь.

— Еще бы! — воскликнул Кинбрук, насмешливо улыбаясь. — Летя со

скоростью света, вы в полторы секунды пролетели бы мимо Луны, а восьми с

половиной минут вам хватило бы, чтобы достичь Солнца.

— Действительно, — заговорил Джильбер, — если бы вы летели со

скоростью несколько меньшей, чем скорость света, то время в ракете

замедлилось бы по сравнению с земным. Пока на нашей ракете пройдет около

года, на Земле может пройти десять или даже сто лет.

Разговор оживился. Кроме астрономов и Цандера, никто не понимал, как

может время течь то быстрее, то медленнее, но сама мысль чрезвычайно

всех заинтересовала. Подумать только, ведь этак можно в некотором роде

управлять и земным временем, заставляя его течь то быстрее, то

медленнее.

— Когда я вернусь на Землю через месяц-два, я застану моего Отто

дряхлым стариком, а сама останусь так же молода, не правда ли, господин

Цандер?

— И если земные дела сложатся неблагоприятно, мы могли бы положить

основание на какой-нибудь планете новому человечеству, — сказал Шнирер,

пребывавший весь вечер в молчании. — Создать новую цивилизацию, без

машин, без техники.

«Сто лет в два года! — думал Стормер. — За это время давно подохнут

все мои завистники, враги и судьи, и само дело обо мне истлеет в архивах

суда. Великолепно, черт возьми! А если все это погибнет, мы замедлим

полет — ускорим течение времени, чтобы не слишком отстать от земных дел,

и вернемся на Землю в самый выгодный для нас момент».

— Я предпочел бы вернуться на Землю и найти там торжествующих

«могикан», — сказал он. — Но если бы, сверх ожидания, нам пришлось

высадиться на какой-нибудь планете, то нам было бы очень умно взяться за

организацию этого самого нового человечества. Я предлагаю такой проект.

Мы возьмем с собой в ракету, так сказать, всю квинтэссенцию необходимых

практических знаний. В самом сжатом виде мы изложим все необходимые

знания: математику, астрономию, медицину, биологию, ботанику,

географию…

— Боюсь, что земные ботаника, зоология и география там мало

пригодятся, — сказал Джильбер. — На иных планетах вам придется создавать

иную ботанику и географию.

— Итак, я предлагаю захватить с собой всю «соль земли» в компактном

виде, — продолжал Стормер. — Можно было бы заказать специалистам

составить этакие конспекты, каждому в своей области, и отпечатать книги

самым мелким шрифтом на тончайшей, но прочной бумаге, или взять

микрокниги. Ботанику, географию я привел к примеру. Думаю, однако, что и

земные ботаника, география, история не будут лишними. Разве переселенцам

на Венеру не интересно будет знать о Землей Но перехожу к самой главной

части моею проекта. Новое человечество на новой земле, разумеется, так

же должно разделяться на классы, как и на нашей планете. Но разделение

это должно быть еще более резким. Люди нашего круга должны занять там

главенствующее положение Потомки же всяких прислуг, механиков и прочего

обслуживающего персонала, который мы возьмем с собой, должны стать

нашими рабами Мы создадим касту «мудрых», «посвященных», рабы же должны

быть безграмотными, темными людьми. И мы будем повелевать ими, потому

что без наших знаний они будут беспомощны и бессильны Только мы одни

будем знать, как строить дома, машины…

— Машины? Опять машины? И там машины? — взвизгнул Шнирер. — Вы хотите

погубить новое человечество? Перенести эту заразу, эту чуму на новую

землю? Машины — это проклятие сатаны, которое довело земное человечество

до настоящей катастрофы! Ни в коем случае, ни под каким видом я не

соглашусь на это безумие! Классы могут остаться — они даже необходимы.

Только рабство могло обеспечить необходимый для размышлений досуг

философам древности. Пусть будет рабство, но рабство, смягченное

патриархальными отношениями. Жизнь, близкая к природе! Натуральное

хозяйство! Никаких городов! Мы, немцы, в лице неестественно разросшейся

общины Берлина сами создали орудие, разрушившее государство, когда это

орудие — Берлин — попало в руки экстремистов, то есть антигосударственно

настроенных народных масс. Никаких фабрик и заводов! Никаких городов!

Фермы, луга, пастушки, ручейки… Философия созерцания и мораль…

— Христианская! — вставил епископ.

— Да, христианская, — согласился философ. — Она очень удобна для нас.

И, знаете, я бы оставил эти земные истории, географии на Земле. Мы

создали бы новую историю — о высших существах, нисшедших с «неба» на

землю. У нас был бы авторитет божественности. Мы будем мудро и милостиво

управлять нашими рабами. Они будут пасти наши стада, возделывать наши

виноградники и по воскресным дням вместе с нами воздавать хвалу нам и

всевышнему. Мирная жизнь на лоне природы. Никаких рабочих вопросов,

забастовок, революций! Золотой век! Рай на земле!

— И ни-никаких ббанков, коммерческих дел? Этто.., скучно! — сказал

Маршаль.

— Без коммерции жизнь не имеет смысла. Но мы с вами внесем эту

поправку, барон, — сказал Стормер, обращаясь к Маршалю, — и надеюсь, что

уважаемый профессор Шнирер согласится на этот компромисс. Ведь частную

собственность, надеюсь, вы не отрицаете, господин Шнирер? А если есть

частная собственность…

Между банкирами и философом разгорелся спор. Никто не заметил, как

Цандер поднялся и вышел из галереи предков. Судьба будущего социального

устройства на новой земле не имела отношения к ракетному полету. Притом

все эти словопрения, по его мнению, были чужды всякого практического

смысла.

Глава 7

ГАНС ИЗУЧАЕТ ЛУНА-ПАРК

Ганс вышел из дома Винклера и направился к гигантской подкове. Она

была видна отовсюду.

Фингер шагал по обледенелой дороге и думал:

«Подкова похожа на камертон. Да, она не ниже Эйфелевой башни, может

быть и выше. Вилка, царапающая облака…»

Густое облако закрыло подкову наполовину.

«Триста метров… Подкова стоит на горе, которая имеет не менее

пяти-шести тысяч метров высоты над уровнем моря. Неплохая вышка. Но для

чего она выстроена? Винклер не объяснил. Попробую догадаться сам…

Мопассан когда-то жаловался, что Эйфелева башня давила его мозг своей

пошлостью. В то время это было, конечно, никчемное сооружение. Ее

строили как «гвоздь» Всемирной парижской выставки. И все же, если бы

Мопассан был инженером, он проникся бы почтением и уважением к Эйфелевой

башне. Для того времени она была чудом строительного искусства. На

Эйфелевой башне астрономическая и метеорологическая лаборатории,

физический кабинет и мощная радиостанция. Вероятно, и подкова создана

для подобных же научных целей.

Облака медленно проплыли на запад. Вершина подковы четко рисовалась

на чистом голубом небе. Закинув голову вверх, Ганс зорко всматривался в

подкову, но вдруг оступился и упал. Чей-то смех, гортанный, певучий

говор. Перед Гансом стояли индейцы в дырявых одеялах, накинутых на

полуголое тело. Ганс улыбнулся. Индейцы улыбнулись в ответ, обнажив

белые зубы. Индейцы показывали рукою на вершину подковы и на лед под

ногами. Да, да. Ганс зазевался. С сознанием своей вины кивнул головой и

поднялся. Индейцы прошли и крикнули вслед несколько слов, вероятно

предупреждая о чем-то. Четыре негра пронесли на плечах огромное бревно.

«Механизация!» — проворчал Ганс. Он отошел в сторону и, прислонившись к

стене бревенчатого домика, пахнувшего свежей сосной, вновь устремил

глаза на вершину подковы. Концы вилок были связаны тонкой, как нить,

площадкой. Над нею проходили провода антенны.

«Ну разумеется, это метеорологическая обсерватория и радиостанция.

Для полета необходимо изучить атмосферные условия Стормер-сити…»

Вдруг Ганс увидел падающую вниз черную точку. Она двигалась с самой

вершины, вдоль полосы, не отделяясь от нее.

«Вот оно что! Оказывается, подкова не только радио- и метеостанция,

но и лаборатория для испытания падающих тел».

Черная точка долетела донизу, попала на закругление, промчалась по

нему, с разгона взлетела на вторую полосу подковы, поднялась вверх,

полетела вниз, вновь вверх и так продолжала качаться, как маятник»с

затухающими колебаниями». Когда наконец точка остановилась посередине

закругления, Ганс увидел, что это вагонетка. Быть может, там, внутри,

находятся люди. Хорошо бы покачаться на таких качелях! Да это и

необходимо. Ведь полет на ракете — тоже взлет и падение. Взлет с Земли в

«небо», падение с «неба» на планету… «Да, мы должны изучить влияние

невесомости на организм…» Ганс уже почти бежал к подкове. Но она все

еще была далеко. Он видел, как из кабины вышел человек и почти бегом

направился к конторе, которую занимал Коллинз.

Запыхавшись, подбежал Ганс к массивному бетонному основанию подковы.

Вагонетка уже ползла вверх, как кабина лифта. Ганс взбежал по мосткам на

бетонную платформу и осмотрел закругление подковы. Пара рельсов. Радиус

закругления — пятнадцать метров. Если высота триста метров, то взлет и

падение должны продолжаться целых пятнадцать секунд. Недурно. Но, черт

возьми! При высоте в триста метров радиус закругления пятнадцать — это

получается перегрузка из-за центробежной силы на закруглении в сорок

раз. Расплющит, пожалуй…

Под площадкой загремело, загрохотало, и Ганс увидел, как одна полоса

гигантской подковы отъезжает от другой. Радиус закругления увеличился до

шестидесяти метров. «Это другое дело. Теперь перегрузка будет всего в

десять раз. Примерно то же, что испытываем мы при соскальзывании саней с

крутой горки».

Снова гул и шум моторов сооружения. Радиус сократился до двадцати

метров. «Только бы мне не опоздать скатиться с этим рейсом…» Ганс

поспешил войти в здание, над которым тянулись тросы лифта. Показал

метису в оленьей куртке синий билет. Метис кивнул головой и молча махнул

рукой в сторону кабины лифта. Ганс вошел, кабина дрогнула, и подъем

начался.

Ганс словно поднимался на воздушном шаре. Перед ним» вновь открылся

весь Стормер-сити. Скоро из-за горного хребта показался океан. На

севере, востоке и юге громоздились Анды.

Лифт остановился. Ганс вышел из кабины на открытую площадку. Фу!

Здесь еще холоднее. И какой злющий ветер! Зато орлиный кругозор. На

широкой площадке, которая снизу казалась ниточкой, соединяющей «ножки»

гигантского камертона, были установлены флюгера, анемометры, барометры,

термометры… Ветер жжет лицо. Скорее в будку! Встречает толстяк. Кивает

головой, как старому знакомому. Винклер уже предупредил по телефону.

Конечно, можно осмотреть и спуститься вниз.

Посреди комнаты стоит вагонетка над люком, готовая к падению. Дверь

открыта. Ганс заглядывает внутрь, входит: дверь за ним захлопывается.

Здесь теплее. На потолке — электрическая лампочка. Окон нет. Пол покрыт

линолеумом. Стена у двери заставлена ящиками, в которых помещаются

подопытные животные, птицы, насекомые. Такие же ящики стоят у стены

слева. У стены напротив двери — весы. К четвертой стене прикреплен

гамак. Рядом с гамаком стоят три привинченных к полу глубоких удобных

кресла с ремнями, как на самолетах, в углу — пружинные весы особой

конструкции, на железном стержне — циферблат со стрелкой, отмечавшей

изменение веса.

«Весы пружинные, — отмечает Ганс. — Понятно: чашки обыкновенных весов

не изменят своего положения, какой бы груз ни лежал на одной и другой

чашке, так как оба тела в одинаковой мере теряют свой вес. Только

пружинные весы могут отметить потерю веса при падении».

В глубоком кресле сидел толстый, едва вмещавшийся в нем человек с

лоснящейся лысиной. Перед ним стоял высокий упитанный бритый доктор.

Лысый толстяк дышал тяжело и смотрел на доктора испуганными глазами, как

пациент, ждущий операции.

Фингер поздоровался с доктором и показал синий билет.

— Вы разрешите мне принять участие в опыте? — спросил Фингер.

— Пожалуйста! — ответил доктор и продолжал убеждать толстяка в полной

безопасности и безвредности полета. — Вы ляжете на гамак, так вам будет

удобнее. Я сяду возле вас в кресло и буду следить за вашим пульсом и

давлением крови. О нет, совсем не для того, чтобы предупредить

какую-либо опасность. Просто мы произведем различные научные наблюдения,

чтобы затем сделать из них свои выводы. Мы обобщаем научные наблюдения и

передаем их главному инженеру, который и учитывает все для своих

технических расчетов и конструкций: какое ускорение допустимо при

отлете, каковы наиболее целесообразные способы предохранения от толчков

и тому подобное.

— Значит, толчки возможны? Быть может, и очень сильные? — испуганно

спрашивал толстяк.

— Не больше, чем в трамвае, — поспешил успокоить его доктор. При

помощи Фингера доктор уложил толстяка в гамак и прочно привязал его

грузное тело ремнями.

Ганс уселся в кресло, пристегнув ремни и искоса посматривая на своего

соседа. Толстяк пыхтел, нервничал, что-то бормотал. Врач также

пристегнул себя ремнями к креслу и взялся за рычаг.

— Приготовьтесь! Летим.

— Нет! Стойте! Я не хочу! — завопил толстяк.

Но было уже поздно. Ганс почувствовал, как у него замирает сердце.

Небывалая легкость разливалась по всему телу. Ганс поднял руку. Ни

малейшего усилия, словно он не поднимал, а опускал руку. Даже еще легче.

Потому что, опуская руку, все же надо напрягать мышцы. Как в воде. Нет,

как в невесомом эфире, если бы и само тело становилось эфиром. Секунда

летела за секундой… Доктор щупал пульс толстяка. Ганс прислушивался к

биению своего сердца. Немного как будто замедленное, а в общем все в

порядке. Жаль, что нет окна… Стрелка большого секундомера подходила к

пятнадцати.

— Сейчас будет закругление. Держитесь крепче! — предупредил доктор.

И вдруг тело начало словно свинцом наливаться. От ног к спине,

голове. Отяжелело так, что трудно было дышать. Руки, ноги скованы.

Невозможно поднять головы. Толстяк вопит… Но вот свинец выливается из

тела. Мгновение нормального состояния. И снова секунды невесомости.

Вагонетка спускается со второй полосы, и снова невидимая тяжесть давит

тело и грудь. Неприятное ощущение! Хорошо, что с каждым размахом

«маятника» эти ощущения длятся все меньше и слабеют. Вот и конец. Стоп.

Остановились. Толстяк хрипло ругается. На его лбу выступил холодный пот.

Дверь кабины открывается. Доктор спешит отвязать толстяка. Тот взбешен

так, что не может говорить, только таращит глаза и делает такие страшные

гримасы, словно хочет съесть доктора живьем. Бомбой вылетает из двери.

Возле кабины столпились негры и индейцы. Толстяк позабавил их. Свежий

воздух вернул ему дар речи, и он кричал, чертыхался, комично размахивал

руками. Цветные зрители хохотали, как дети в балагане, и этим еще больше

злили толстяка. Он проклинал и «Ноев ковчег», и самого Ноя, и всех, кто

выдумал эту чертову штуку. Он предпочитает, чтобы его зажарили живьем,

но не переступит порога «ковчега».

— Деньги обратно! — кричал он.

— Вы знаете устав общества: деньги ни в коем случае не возвращаются.

Вы можете лишь продать свои акции, если найдете покупателя, — сказал

неведомо откуда подоспевший коммерческий директор Коллинз.

— Не хочу я искать покупателей! Пусть тогда пропадают. Пропали бы и

вы все тут вместе с «ковчегом»! Где мой аэроплан? — и он зашагал к

аэродрому. Коллинз счел излишним удерживать его.

— Что с ним такое? — спросил Коллинз доктора.

— Ничего особенного, — ответил доктор. — Эти миллиардеры, не в обиду

им будь сказано, стали нервны, как истеричные барышни. Вот его таблица.

Работа сердца: до опыта — семьдесят четыре, после опыта — семьдесят два.

Давление в артериях: до опыта — сто тридцать, после опыта — сто

шестьдесят. Небольшое падение пульса и некоторое увеличение

артериального кровяного давления. Я думаю, если бы производить над ним

наблюдения в кабинете его банка, то в продолжение дня во время биржевой

лихорадки такие колебания в работе его сердца можно было бы отметить

неоднократно.

Коллинз думал, не слушая доктора, и затем перебил его:

— А знаете, нам придется отказаться от этих экспериментов над нашими

акционерами и будущими участниками полета. Ведь вот этакий индивидуум не

только сам сбежит, но и другим разболтает. Довольно. Для Цандера у нас

уже имеется достаточный материал. Вы врач, и вы сами сможете определить,

освидетельствовав человека, годен ли он для путешествия.

— Боюсь, что к нам понаедут такие развалины, которые больше годны для

крематория, чем для полетов на ракетах.

— Не говорите пустяков! — строго заметил Коллинз. — Абсолютная

безопасность ракетных полетов для нас не только реклама, но и цель.

Забота Цандера — сделать ракету удобной и безопасной, как колыбель

ребенка. И он сделает это, иначе он не стоил бы тех денег, которые мы

тратим на все эти опыты.

Круто повернувшись, Коллинз поплыл в своей длиннополой дохе к

конторе.

В этот день Ганс перекатался на всех каруселях, испробовал на себе

«аттракционы» необычайного луна-парка. Он изучал эффекты головокружения

на сен-сирской карусели, испытывая ощущения взлета, спуска, крена,

поворота. Он решил побить рекорд выносливости при увеличении тяжести и

заставлял вращать себя с бешеной скоростью. Многие пытались соперничать

с ним, но он победил всех своих цветнокожих и белых соперников. Правда,

он здорово шатался, сходя с карусели.

Особенно удивила его комната в виде вращающегося цилиндра. Она

вертелась вокруг своей оси и двигалась по кругу. Здесь изучалось так

называемое «кориолисово ускорение». Когда он подходил к стенкам комнаты,

где центробежный эффект был сильнее, все его тело словно наливалось

свинцом. И довольно было повернуть голову, как казалось, что вся комната

падала вниз или вверх, словно стенки каюты во время сильной качки. Это

было весьма неприятное ощущение. Оно зависело от того, как объяснил ему

впоследствии доктор, что центр, помещающийся в головном мозгу человека,

при длительном вращении комнаты дает ощущение равновесия. Человек как бы

забывает о вращении, и при поворотах головы у него получается

впечатление нового вращения.

У стенок центробежная сила, направленная вбок, была в пять раз больше

силы тяжести, и Ганс невольно «лез на стену». Он чувствовал приступы

морской болезни. С большим трудом ему удавалось поставить голову прямо и

пройти от стенки к центру комнаты, где все неприятные ощущения тотчас

оставляли его.

В этой комнате он проделывал всевозможнейшие опыты: пытался писать на

столике, стоявшем посреди пола, садиться, вставать. Тело не слушалось

его. У него словно оказалось чужое тело, не повинующееся ему, или иной

мир, с иными законами движения и равновесия. Но для него это не было

спортом, как для Блоттона. Нет, он упорно тренировал себя. Он знал, что

в ракете, при настоящем полете, ему вместе с Винклером и Цандером

придется действовать, работать в этих необычайных условиях, тогда как

все пассажиры будут лежать пластом, не способные ни к чему, кроме

сетования и оханья. Он думал не только о «Ноевом ковчеге», но и о

будущих полетах на «своих» ракетах. И он стоически переносил все

испытания, которым сам подвергал себя.

Впоследствии в этой комнате ему пришлось провести не один день.

Он делал различные наблюдения над отклонением течения жидкостей,

воздушной струи, движением насекомых, мелких животных Не меньший интерес

вызвал в нем и вращающийся стеклянный шар. Это было подобие

«межпланетного жилища», устроенное специально для исследований поведения

человека и животных под действием центробежной силы. Солнце, светившее с

безоблачного неба, наполняло шар теплотой, дающей жизнь растениям,

посаженным на «экваторе» шара комнаты. Вращение комнаты создавало на

стенках шара центробежную силу, превышающую притяжение Земли, и растения

росли здесь не вверх, как обычно, а вбок, от стенок к центру шара. Он

наблюдал за их ростом, развитием.

Здесь же помещались в клетках кролики, куры, кошки. Все они,

по-видимому, не замечали необычности своего бокового положения. Стенки

шара для них были «низом», землей. Кролики прыгали по клеткам, мирно ели

капустные листья, морковь, куры неслись, выводили цыплят. Вода, стоявшая

«отвесной стеной» по отношению к земле, не проливалась из чашек, зерна

не просыпались. Когда Ганс стоял в центре шара, то все животные и

растения находились по отношению к нему в вертикальном положении, словно

он смотрел на обитателей этого маленького мирка сверху, лежа на отвесной

скале. Но по мере того как он приближался к «экватору», его тело также

принимало постепенно отвесное положение. И, стоя около клеток, он видел

стол, стоявший на полу посреди шара, так, как если бы этот стол был

укреплен на стене обыкновенной комнаты.

Так как вся обстановка шара вращалась вместе с ним, то он не

испытывал головокружения и даже перестал замечав вращение комнаты.

Только необычайное положение тела, когда он двигался по стенкам шара,

напоминало ему об этом.

В шаре была лишь десятая часть нормального количества кислорода, но

Ганс не чувствовал недостатка в воздухе. Кислород выделялся растениями

оранжереи, занимавшей шестнадцать квадратных метров.

Растения поглощали выделяемую им и животными углекислоту.

Здесь закладывались основы «круговорота веществ», который должен был

дать будущим небесным путникам все необходимое для жизни, если полет их

затянется или на иных планетах окажется недостаток атмосферы и питания.

Осмотрел Фингер и металлический шар, который заключал в себе «кусочек

межпланетного пространства». В этот шар вела двойная дверь с камерой,

как в кессон, и входить в него можно было только в особых костюмах,

вроде водолазных. Цандер немало поработал над этими костюмами. Пришлось

создать особую лабораторию для испытания различных материалов, которые

обеспечили бы, с одной стороны, почти абсолютную нетеплопроводность, а с

другой — достаточную прочность.

— А нельзя замерзнуть в таких костюмах, находясь в мировом

пространстве? — спросил Ганс.

— Окраска одежды и действие солнечных лучей могут дать от минус

двухсот до плюс ста и более градусов по Цельсию, — ответил лаборант. —

Поэтому страхи перед холодом межпланетных пространств преувеличены.

— А это что за цистерны? — спросил Ганс.

— Испытание поверхности ракеты на отражение и поглощение лучей, —

ответил лаборант. — Войдем внутрь этого цилиндра. — Они вошли. — Сейчас

здесь темно и довольно прохладно. Цилиндр повернут к солнцу своей

блестящей, полированной поверхностью, которая отражает солнечные лучи.

Повернем теперь цилиндр черной матовой поверхностью. — Лаборант повернул

рычаг, цилиндр начал вращаться по продольной оси так, что Гансу и его

спутнику приходилось «идти на одном месте», пока цилиндр не остановился.

Не прошло и двух минут, как Ганс почувствовал, что стало заметно теплее.

— Чувствуете, как Солнце нагревает? А ведь на поверхности Земли

половина солнечных лучей отражается атмосферой. Теперь смотрите.

Лаборант пошарил в темноте и снова повернул рычаг. Вверху открылось

окно, через которое ворвался солнечный свет. Температура начала быстро

повышаться.

— Солнечный луч собран вогнутым зеркалом и направлен на заднюю стенку

ракеты. Поворачивая ракету черной или блестящей поверхностью, мы можем

менять температуру в ней от двадцати девяти до семидесяти семи градусов

Цельсия. Применяя зеркала, можно плавить металлы. Но можно «напустить» и

мирового холода. Имея в своих руках такую широкую температурную шкалу,

Цандер спроектировал по идее Циолковского солнечный двигатель. Два

сообщающихся цилиндра по очереди обращаются то на солнечную, то на

теневую сторону. На Солнце жидкость в цилиндре превращается в пар,

который давит на поршень, в тени — жидкость и пар охлаждаются.

— Вам осталось осмотреть лаборатории, где испытывались модели

ракетных двигателей, помещенные в дубовой раме, шесть лабораторий по

жилищно-бытовому обслуживанию пассажиров ракеты.

— Целых шесть!

— Да, — отвечал лаборант. — Вопрос здесь вовсе не в удобствах, а в

необходимости. Мы ничем не должны пренебрегать и все обязаны

предусмотреть. В обычных условиях мы многого не замечаем, о многом

просто не думаем, и именно о таких «мелочах», без которых можно пропасть

на «небе», или, наоборот, которые могут причинить огромный вред, если их

не устранить.

Глава 8

ДОСТОЙНЫЙ УЧЕНИК ЦИОЛКОВСКОГО

— Цандер приехал! Идем к нему! — сказал Винклер. Ганс поднял голову

над книгой. Он был взволнован. С Цандером Ганс работал не один месяц. Но

впервые инженер-изобретатель приглашал его к себе.

— Зачем?

— Видимо, хочет поближе познакомиться с тобой. Быть может, поручить

какую-нибудь работу, — отвечал Винклер, и глаза его весело улыбались.

— Ну что ж, идем.

В Стормер-сити Цандер жил в отдельном домике с мезонином. На звонок

Винклера послышался сначала отчаянный лай овчарки; дверь распахнулась, и

старый слуга сурово буркнул:

— Дома нет! — но, узнав Винклера, улыбнулся, как старому знакомому, и

сказал:

— Ах, это вы! Входите. Подождите, только уведу собаку.

Фингер гадал, как живет Цандер. Гансу мерещился кабинет, заваленный

чертежами, моделями и всеми прочими аксессуарами изобретателя. Но он

ошибся. Небольшой кабинет Цандера, где он принял посетителей, был

обставлен более чем просто. Письменный стол, два кресла перед ним, возле

стола — небольшая вращающаяся полка с книгами, и только. Единственным

украшением комнаты был большой портрет под стеклом в темной дубовой

раме, висевший на стене позади хозяина. На портрете был изображен

неизвестный Гансу бородатый старик в очках. Под портретом — книжная

полочка из такого же дуба, где стояли в ряд несколько десятков книг в

переплетах с золотым тиснением. Острые глаза Ганса прочитали на корешках

переплетов «Ziolkowsky». На столе — письменный прибор, лампа, бювар — и

ничего больше. Фингер был несколько разочарован. Винклер впоследствии

объяснил ему, что Цандер обычно работает в мезонине, где у него

помещаются библиотека и небольшая лаборатория. Но в это святилище он

никого не пускает, и самому Винклеру только однажды удалось посмотреть

комнату, да и то в отсутствии хозяина.

Хозяин встретил их приветливо, усадил в кресла и, побеседовав о том,

о сем, вдруг задал Гансу неожиданный вопрос:

— Не скажете ли вы мне, что такое биполярное уравнение гиперболы?

Фингер изучал математику и кое-как ответил. Цандер кивнул головой и

задал новый вопрос, который поставил Ганса в тупик. За ним последовали

другие — из области химии, астрономии, биологии. Это был настоящий

экзамен. Ганс был смущен — этого он ожидал менее всего и потому, как ему

казалось, не всегда отвечал верно и толково даже на хорошо знакомые

вопросы. Неужели он провалится на этом экзамене? Но Цандер был,

по-видимому, удовлетворен. Он кивнул головой в знак того, что испытание

кончено, и сказал:

— Вы знаете больше, чем я предполагал. Но знать вам надо неизмеримо

больше того, что вы знаете, если хотите стать таким же моим помощником,

как Винклер.

Хочет ли он стать! Ганс готов был работать день и ночь, чтобы

овладеть всеми необходимыми знаниями.

— Вы привыкли заниматься самостоятельно? — был задан новый вопрос. —

Винклер будет помогать вам, но он не сможет уделить этому много времени.

— И, обращаясь уже к Винклеру, Цандер продолжал:

— Я думаю, нашему Гансу Фингеру небесполезно будет пожить

месяц-другой в стеклянном шаре. Наблюдения не отнимут у него слишком

много времени, и там он сможет повысить свои математические знания. Без

математики в нашем деле нельзя ступить и шагу.

Цандер поговорил еще несколько минут с Винклером о делах и встал.

Аудиенция была окончена.

— Ну что? Не ожидал такой бани? — спросил Винклер, когда они вышли из

дома. — Придется тебе посидеть в одиночном заключении.

Месяц-другой в одиночном заключении! Эта перспектива совсем не

улыбалась Гансу. Ему хотелось поскорее ознакомиться с городом, с его

странными лабораториями, необычайными сооружениями. Он ведь не все

видел.

— Всему придет время, — утешал его Винклер. — Сегодня ты проведешь

еще день «на свободе», завтра, так и быть, с утра обойдешь, осмотришь

то, чего еще не видал: лабораторию, где испытывают действие различных

веществ, другую лабораторию, в которой испытываются способы охлаждения

рабочей части ракеты — стенок сопел или дюз. На завтра этого довольно.

— Что же я буду делать в своем заключении?

— О, твое существование будет очень своеобразным! Ты на себе должен

будешь испытать и на тебе будет проверено, может ли человек существовать

в условиях искусственно созданного круговорота веществ. Как только ты

войдешь в шар и получишь нужные разъяснения, герметическая дверь

захлопнется за тобой. Но там есть телефон, и мы будем с тобой

поддерживать связь. Ты возьмешь с собою необходимые книги, учебники,

тетради.

— Но чем же я там буду питаться?

— Пожалуй, тебе придется немного посидеть на вегетарианской пище. Ты

будешь питаться теми растениями и плодами, которые произрастают в

оранжерее шара. К твоим услугам будут электрическая плита, чайник.

— А вода?

— Завтра ты сам на все получишь ответ. Все выделения твоего организма

будут перерабатываться. Выделения кишечника пойдут на удобрения;

выделения мочевого пузыря, пройдя через почву, через растения, газы,

холодильники, фильтры, превратятся в чистейшую воду. Воду дадут также

охлажденные газы дыхания, выделяемые тобой, растениями и «товарищами по

заключению» — животными. Ты должен будешь ухаживать и за ними — кормить,

поить. Кислород дадут растения, они же будут поглощать выдыхаемую тобой

и животными углекислоту. Словом, если расчеты верны, ты будешь иметь в

шаре все необходимое. Я буду навещать тебя. Если ты скверно себя

почувствуешь, мы прекратим опыт. Заведи себе записную книжку или

тетрадь, в которую записывай главнейшие формулы, сведения из теории

реактивных полетов, справочные данные, расчеты. Это совет Цандера. Такая

тетрадь очень поможет тебе.

Ганс кивнул головой и спросил:

— Кстати, скажи, чей портрет висит в кабинете Цандера? Его отца?

Винклер рассмеялся.

— Да, в некотором роде отца. Это и есть знаменитый ученый-самоучка

Циолковский, патриарх звездоплавания. Не «отец», а, вернее, «дедушка»

многочисленных его последователей: Роберта Эснопельтри, Роберта

Годдарда, Германа Оберта, Вальтера Гоманна, Пирке, Дебуса и нашего Лео

Цандера. Я уже говорил тебе об этом замечательном человеке. Скромный

провинциальный учитель, он сумел подняться на «космическую» высоту

теоретической мысли. Этот Колумб звездных миров теоретически наметил в

основном весь будущий путь создания межпланетных сообщений. Проложил

людям дорогу в небо. Еще в тысяча девятьсот третьем году он опубликовал

работу, в которой изложил все теоретические расчеты космических полетов;

но русское царское правительство ничем ему не помогло.

— Так это его труды стоят на полке под портретом?

— Да. Цандер не расстается с ними.

Этот день закончился эффектным зрелищем: с горной площадки,

обращенной к океану, в двенадцать часов ночи была пущена первая пробная

ракета без людей, с самопишущими автоматическими приборами. Она имела

два метра высоты и была укреплена почти отвесно, с легким наклоном в

сторону океана.

При опыте присутствовали Цандер, Винклер, Ганс, Блоттон и несколько

инженеров, работавших с Цандером. На глаз отклонение ракеты от вертикали

почти не было заметно, и Блоттон сказал:

— А вдруг она упадет нам на голову? Цандер, улыбаясь, ответил:

— Много лет тому назад, в семнадцатом столетии, монах Мерсен и

военный Пти произвели такой опыт: они поставили пушку вертикально, как

им казалось, и выстрелили, наблюдая, вернется ли ядро на землю. Они

несколько раз повторяли этот опасный опыт. Но так как у них не оказалось

достаточно искусства, чтобы заставить ядро угодить им прямо в голову, то

они сочли себя вправе заключить, что оно повисло в воздухе, где и

пробудет, без сомнения, долгое время. Не только в то время, но и теперь

редко можно найти пушку, безукоризненно калиброванную для такого опыта,

и трудно установить ее совершенно вертикально. Ну, а теперь отойдите.

Пускаю ракету.

Все отошли и замолчали в ожидании. На темном небе мерцали звезды.

Молодой месяц сиял почти над головой, и казалось, что ракета

отправляется в лунное путешествие. Грянул взрыв. Раскаты грома,

отраженные скалами, потрясли воздух. Огненная полоса прорезала

пространство. На мгновение горная площадка как будто связалась с небом

золотистым мостом. Затем комета, созданная людьми, подобрала свой хвост,

превратилась в звездочку и померкла в высоте. Цандер смотрел на

циферблат хронометра и, отсчитывая секунды, говорил:

— Верхняя граница тропосферы… Вышла за пределы стратосферы…

Обратный полет..

Наутро целая флотилия моторных судов была отправлена для поисков

упавшей в океан ракеты. Но Ганс, как ему ни хотелось этого, не мог

принять участия в поисках. Осмотрев с Винклером несколько лабораторий и

далеко не ознакомившись еще со всеми «цехами» грандиозного

«звездо-летного завода», Фингер забрал подобранные для него Винклером

книги, общую тетрадь, самопишущее перо и отправился в свою стеклянную

тюрьму, где должен был провести не один день.

Глава 9

НА ЗЕМЛЕ НЕТ СПАСЕНИЯ!

— Все это ужасно! — сказала леди Хинтон. Приложила кончики пальцев к

вискам:

— Дай мне одеколон, Эллен!

— Не хотите ли потереть виски ментоловым карандашом, леди Хинтон? —

спросил доктор Текер.

— Не по-мо-гает! — раздраженно ответила леди Хинтон. — Эта качка

убьет меня. Почему пароход стоит на месте? Когда он движется, качает

меньше.

— Мы должны беречь горючее, леди Хинтон! — сонно отозвался со своего

кресла Стормер. — Мертвая зыбь. За сто миль от нас прошел циклон…

Барон — тот совсем слег. Одними междометиями изъясняется.

— Я не могу… Мне нехорошо!.. — проговорила Эллен сдавленным

голосом. Лицо ее позеленело. Она прижала платок ко рту и, судорожно

подергивая плечами, поспешно удалилась.

— Ах! — шумно вздохнула леди Хинтон. — Тяжело быть изгнанником в наши

годы! Без дома, приюта и надежд…

— А я предпочитаю быть изгнанником, нежели гниющим трупом. Да! —

возразил Стормер, обсасывая гранат. — Если бы не моя

предусмотрительность, мы, наверно, уже были бы добычей могильных червей.

— Ни один волос не упадет с головы без воли божьей! — назидательно

заметил епископ Иов Уэллер.

— Отчего же вы, ваше преосвященство, не остались в Лондоне, вверив

воле божьей вашу шевелюру?

Леди Хинтон передернуло от таких «кощунственных» слов. «Демоны войны

и революции сорвались с цепей», как выразился Шнирер, прежде чем была

окончена ракета и построен гигантский теплоход. Стормеру удалось

зафрахтовать стоящий в порту океанский пароход, посадить на него

акционеров — участников будущего межпланетного полета и отплыть в Тихий

океан.

— Кругом вода. Беззащитные, безоружные, мы стоим на виду у всех… —

продолжала свои сетования леди Хинтон. Стормеру, видимо, надоело это

брюзжание.

— Вы начинаете галлюцинировать? — почти прикрикнул он на старуху. —

Кого вы видите? У кого мы на виду? Кто на нас смотрит? Океан пустынен,

как в первые дни творения. Да и кто нас будет сейчас искать? Поверьте,

никому до нас нет дела. Океан не Оксфорд-стрит, не Пикадилли. В океане

есть свои дороги и свои безлюдные места. Мы находимся в самом центре

треугольника, образующегося пересечением больших океанских путей: из

Иокогамы и Вальпараисо — Япония, Южная Америка; из Веллингтона — Новая

Зеландия в Панаму и из Панамы вдоль берегов Южной Америки к Магелланову

проливу. Более тысячи километров отделяют нас от западных берегов Южной

Америки. Сюда ни один корабль не заходит, разве циклоном парусник

занесет. Но парусники нам не страшны. Океанские пароходы все оборудованы

радиостанциями. Они сами оповещают о себе, У нас есть радиопеленгатор.

Со специальной мачтовой вышки вахтенные зорко следят за горизонтом. Наше

судно одно из самых быстроходных. И мы не смогли бы удрать разве только

от военных кораблей. И, наконец, у нас есть гидропланы. Весь ценный груз

давно хранится в Андах.

Леди Хинтон сердилась на то, что Стормер-сити был назван не ее

именем. Чтобы не раздражать старую леди, Стормер в ее присутствии

называл Стормер-сити описательно: «город в горах», «город, где строится

ракета».

— В случае крайней опасности мы всегда можем улететь туда.

— Но почему же нам не сделать этого сейчас — не улететь в этот ваш

Стормер-сити? — спросила леди Хинтон.

— Потому что там еще не выстроена гостиница. В рабочем бараке вы жить

не будете. Да здесь, поверьте, и безопасней. Здесь мы можем

маневрировать. Если бы не ваши, — «капризы» хотел сказать Стормер, но

сдержался, — не ваши недомогания, мы спустились бы в более южные широты,

там мы были бы уже в совершеннейшей безопасности. Там мы были бы «на

виду» у одних пингвинов. А если нас накроют в Стормер-сити прежде, чем

ракета будет готова, мы погибли. Бежать оттуда можно только по воздуху.

Но и бежать-то будет некуда.

— Боже мой! Боже мой, боже мой! — трагически воскликнула леди Хинтон.

— Зачем ты нас так наказуешь?

— Дым на горизонте! — протяжно крикнул вахтенный с вышки.

— Где? Где? — крикнул побледневший епископ и слишком поспешно для

своего сана зашагал к борту, вынимая на ходу из футляра призматический

бинокль.

— Второй дымок.., третий.., целая эскадра!.. — возглашал вахтенный.

На корабле поднялась суета. Резко раздавалась команда. Ожили мощные

машины, задрожал корпус судна. Оно начало разворачиваться на левый борт,

все ускоряя ход.

По палубе пробежал Шнирер, размахивая томом Канта.

— Амели! Что? А? Уже?

Шатаясь, вышла Эллен. Откуда-то выполз барон. Челюсть его тряслась.

Он что-то пытался сказать Стормеру:

— Э-э-э…

Тот отмахнулся от него, как от мухи. Стормер также был взволнован, но

держался лучше других.

Корабль повернул на юг и шел с предельной скоростью.

— Ну, теперь решают лошадиные силы, — пробормотал Стормер.

— Может быть, нас совсем и не преследуют, — высказал предположение

Текер. — Воюет весь мир. Японский и американский флоты гоняются в океане

друг за другом.

Леди Хинтон в первый раз с благодарностью посмотрела на своего врача.

Эти слова успокоения подействовали на нее лучше лекарств. Текер поймал

милостивый взгляд леди Хинтон и воспользовался этим.

— Пойду проведать жену и ребенка. Я скоро вернусь, леди Хинтон, —

сказал он.

— За нами или не за нами погоня, но нас обнаружили, и это худо, — не

унимался Стормер. — Неизвестная эскадра следует за нами по пятам. Если

не удастся скрыться до наступления ночи, дело дрянь.

Наступило тягостное молчание. Слышно было только, как режет

форштевень гладь океана да мерно стучат дизели.

Час проходил за часом. Солнце склонилось к горизонту, расстояние

между теплоходом и преследующей эскадрой все уменьшалось.

— Хорошо еще, что они не стреляют! — сказал Стормер. Все были слишком

подавлены, чтобы поддерживать разговор. Капитан сообщил по телефону,

что, по его расчетам, до наступления сумерек эскадра не успеет нагнать

их. И, быть может, в первый раз за много лет леди Хинтон страстно

захотела, чтобы время шло скорее.

Перед заходом солнца уже невооруженным глазом можно было различить

головное судно. По мнению капитана, это был военный крейсер. Но японский

или американский — трудно сказать.

— И еще труднее угадать, кто ведет эти крейсеры, — заметил Стормер. —

Все в мире меняется. Вчера страна была капиталистической, сегодня она

уже республика пролетариев.

Наконец благодетельная ночь опустила свой черный занавес. Если бы на

этом и закончилась драматическая пьеса, можно было бы разойтись мирно по

своим домам. Антракт, увы, только антракт, которым надо воспользоваться.

Скрыться под покровом ночи, резко изменив курс, — вот в чем теперь

была задача. Капитан подумал и повернул на восток.

— Хгу.., хглупо, — сказал Маршаль, к которому вместе с ночной

прохладой вернулся дар речи. — На востоке мы попадем на морской путь,

который идет вдоль южных берегов Америки.

— А я полагаю, — возразил Стормер, — что наш капитан очень умно

поступил. Надо представить себя на месте преследователей и подумать о

том, какой путь, по их мнению, мы выберем. Именно тот, который

указываете вы. И именно по той же причине. И эскадра, вероятно, повернет

на запад. Морской путь, по которому идут коммерческие корабли, нам не

страшен. Даже лучше, если мы встретим эти торговые корабли. Они отвлекут

внимание преследователей, если эскадра все же повернет, как и мы, на

восток.

Барон и Стормер продолжали спорить.

Эскадра шла, вероятно, с погашенными огнями. Нельзя было определить,

далеко она или близко.

Капитан, дав инструкцию и поручив управление своему помощнику, собрал

всех пассажиров и объявил им:

— Положение наше остается крайне серьезным: эскадра может

разделиться, направив свои корабли в трех направлениях — восточном,

западном и южном. И наутро вас могут нагнать. Спасти вас мог бы разве

только рискованный шаг — поворот прямо на север, если только мы не

налетим на эскадру…

— Что же нам делать? — воскликнул епископ. — Я полагаю, только одно:

воспользовавшись ночною темнотою, спасаться на гидропланах.

— А вы? — спросил Стормер.

— Капитан не оставляет судна, пока оно способно держаться на

поверхности! — ответил он. — Я остаюсь.

Стормер подозрительно посмотрел на капитана. Теперь никому нельзя

верить.

Быть может, сам капитан сообщил по радио о местоположении теплохода?

Начались поспешные сборы. Леди Хинтон так ослабела от волнений, что

ее пришлось внести в кабину самолета на руках. Ребенок Текера проснулся

и плакал. Пассажиры нервничали.

Тревога несколько улеглась только тогда, когда заревели моторы и

машины взвились в воздух. Все вздохнули с облегчением.

— Кккажется, выстрел? — испуганно спросил барон.

— Сидите! — проворчал Стормер. — Это выскочила пробка из бутылки

шампанского, которую я успел захватить.

— Ддайте хоть хглоток. Вфф горле ссовершенно ппересохло!

— Тысячу золотых наличными! — съязвил Стормер. (И барон услышал, как

Стормер пьет прямо из горлышка.) — Нате! — смилостивился он, протягивая

почти опустевшую бутылку. — Тысяча будет записана на ваш счет.

Глава 10

О «ГРОБАХ» И О ТОМ, ЧТО ПОЯВИЛОСЬ НОВОГО В СТОРМЕР-СИТИ, ПОКА ГАНС СИДЕЛ В ШАРЕ

К стеклянной стенке шара со стороны улицы подошла девушка в меховом

коротком пальто и заглянула внутрь. В центре вращающегося шара за

небольшим столом, склонившись над книгой, сидел юноша.

«Приехали пассажиры», — подумал Ганс, увидев девушку. Он посматривал

на нее всякий раз, когда шар поворачивался в ее сторону. Амели — это

была она — удивлялась, как это у него не закружится голова.

У Ганса в первое время действительно кружилась голова, и даже

настолько сильно, что он хотел уже просить Винклера выпустить его из

вращающейся тюрьмы. Но Ганс был «сделан из хорошего материала». «То ли

придется еще пережить в ракете! Надо привыкать ко всему».

И он привык. Главное — не смотреть сквозь стенки шара на улицу, чтобы

не замечать движения. Его крепкий организм быстро приспособился к

необычайным условиям существования. Больше месяца провел он в шаре,

питаясь плодами и овощами оранжереи. И растения, и он сам, и животные

находились в хорошем состоянии. Правда, для его молодого организма одной

лишь растительной пищи было недостаточно, и он порядочно похудел за это

время, но никакого недомогания не чувствовал. Хорошо шли и его занятия.

Он далеко продвинулся вперед в своих математических познаниях, аккуратно

вел запись различных наблюдений, сделал много интересных выводов.

Винклер и несколько раз Цандер «навещали» его — подходили к шару и

разговаривали по телефону. Но все же ему отчаянно надоело это

добровольное заключение. Он был молод, ему хотелось движения,

разнообразия впечатлений, живой, практической работы.

И Винклер вчера обрадовал его, сообщив, что сегодня этому заключению

придет конец Круговорот веществ оправдал себя, все шло так, как

предполагали и высчитали Циолковский и Цандер. И нелегкий опыт можно

было окончить. Вчера же Винклер сообщил Гансу о том, что в Стормер-сити

уже едут пассажиры предстоящего полета. Постройка ракеты за этот месяц

сильно подвинулась вперед, хотя до окончания было еще далеко.

— Какую работу вы теперь мне поручите? — спросил Ганс Винклера.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.