Бесплатный фрагмент - Хюльдра

Глава первая. 2010 год. Алиса из Страны Завитушек

На вершине холма овеваемый со всех сторон ветрами стоял старый дом. Из темно-серого камня, элегантных пропорций, с высокими окнами и мраморным крыльцом, одинокий и заброшенный.

Его северную стену покрывал густой слой мха, в котором, как будто в отдельной Вселенной, кипела невидимая людскому глазу жизнь. Южный фасад был размыт дождями: ливни здесь хлестали только с юга. На рассвете солнце светило в восточные окна, согревая рассохшиеся старые рамы, а на закате заливало большую залу, что занимала все западное крыло. Если кто-нибудь заглянул бы в эту когда-то роскошную комнату, то увидел бы великолепный наборной паркет, в котором теперь не доставало дощечек, пыльную хрустальную люстру и неплохо сохранившийся полированный обеденный стол. В глубине комнаты виднелся изящно сложенный камин и дверь, одна створка которой всегда была распахнута.

Казалось, что до загадочного дома рукой подать, но если какой-нибудь сорвиголова решался подойти поближе, то он мог шагать несколько дней и не преодолеть и половины пути. От подножья холма к вершине вели тысячи тропинок, но ни одна из них не поднималась выше середины. Поговаривали, что дом заколдован.

Деревенские жители наперебой убеждали друг друга, что старый особняк необитаем, хотя каждый из них хоть раз видел отблески растопленного очага на стенах западной залы. Лишь однажды старый пастух, гонявший овец у подножья холма, хватив в пабе лишку, уверял всех, кто хотел его слушать, что видел в окне женскую фигуру, кутавшуюся в шаль.

— Говорю вам, стоит такая, вся в белом, и смотрит прямо на меня, — скрипел он, хватаясь то за сердце, то за стакан.

— А я пацаненка видела, — заявила вдруг старая торговка, — прошлой зимой. Он в снежки играл аккурат перед входом.

Однако остальные выпивохи немедленно подняли на смех баламутов, отбив у тех всякую охоту к досужим разговорам.

Этим вечером, промозглым и холодным, в доме, как всегда, будто бы сам собой зажегся камин и в распахнутую дверь вошла почтенная дама. Ее волосы были подсинены и уложены на старомодный манер. Она действительно зябко куталась в белую шаль изысканного вязания. Подол ее нежно-розового шелкового платья мягко скользил по рассохшемуся паркету, то и дело обнажая носки атласных туфелек в тон. Она неспешно подошла к камину, взяла в руки кочергу и аккуратно пошевелила горящие поленца. Осанка дамы и ее отточенные движения выдавали если уж не благородное происхождение, то долгие годы блестящей светской жизни. За ней, весело потряхивая персиковым пузцом, вбежал маленький лохматый шпиц. Пес был безупречно ухожен и щеголял жемчужным ожерелком на коротенькой шее.

Дама заняла кресло у камина, сложила руки на коленях и обратила свой взор к огню. Как сотни вечеров до этого, она сидела, держа спину прямо, и будто чего-то ждала.

В дверь за ее спиной просочился крохотный белокурый мальчик. На вид ему было лет пять, а старомодный сюртучок и короткие штанишки делали его похожим на мальчишку-посыльного из старого фильма про Шерлока Холмса. У него был прямой нос, яркие, четко очерченные губы и синие глаза. Шпиц радостно кинулся к мальчишке и был награжден почесыванием между ушами.

Как и сотню вечеров до, мальчишке было скучно. Он бродил по некогда роскошной зале, пытаясь придумать, чем себя занять. Он перебирал паркетные дощечки, дразнил шпица, отчего тот заливался тоненьким противным лаем, и качался на всех обеденных стульях по очереди. Утомившись своим бездельем, он подошел к камину, уселся на меховой коврик и протянул озябшие руки к огню. Пес пристроился рядом.

Третьим гостем, вошедшим в залу, стал молодой мужчина. Он был широк в плечах и одет в потертую кожанку. Его манеры были рязвязны: он шел, широко ставя ноги и раскачиваясь, как матрос на палубе. Не глядя ни на кого, он направился прямиком к столику в углу, на котором стоял большой штоф, наполненный янтарного цвета жидкостью, и грубый тяжеловесный стакан. Рядом располагался серебряный поднос. На нем — горка белого порошка, часть которого была разделена чьей-то заботливой рукой на две «дорожки». Как и сотни вечеров до, мужчина наклонился к подносу и при помощи коктейльной трубочки, лежащей тут же, шумно втянул в себя порошок. На его бритом черепе, на затылке, можно было разглядеть плохо заживающую ссадину. Она немного кровоточила, но, казалось, не причиняла мужчине никаких неудобств. Совершив свои привычные вечерние ритуалы, он плеснул виски в стакан и, пройдя несколько шагов, плюхнулся в кресло напротив дамы, положив ногу на ногу и громко вздохнув. Его лицо могло бы показаться симпатичным, если бы его не портили черные мертвые глаза, которыми он принялся буравить свою визави.

— Джентльмен при встрече с дамой говорит «здравствуйте», — произнесла женщина в шали. Модуляции ее голоса выдавали в ней бывшую актрису, человека, который даже в преклонном возрасте не сдает своих позиций.

— Здравствуйте, — четко выговорил Черноглазый и издевательски хмыкнул. Он достал из кармана смятую пачку, выбил из нее сигарету и чиркнул зажигалкой. Стакан с виски он поставил у своих ног, рядом с хрустальной пепельницей.

Старая Актриса снисходительно кивнула.

— Я думаю, нам не стоит молчать весь вечер, — произнесла она.

— Я думаю, нам стоит заткнуться навсегда, — ответил Черноглазый, не меняя интонации.

Мальчишка оставил свою возню с собакой и взглянул на него снизу вверх, робко и выжидательно. Черноглазый смягчился.

— Но почему рассказываю всегда я? — проворчал он, обращаясь к Старой Актрисе.

— Вы всегда переиначиваете свою историю. Каждый раз она у вас как новая, — благосклонно улыбнулась та. — Мы так не можем.

Она даже льстила безупречно и деликатно, смягчая свое контральто и добавляя к словам обезоруживающую улыбку. Легкость, с которой она вела разговор, была такой же привычной, как и раздражение, в котором купал всю комнату Черноглазый.

Ветер, то и дело протискивающийся в оконные щели, вдруг выдал особенно пронзительную руладу. Его вой был похож на отчаяние волчонка, отбившегося от стаи и потерявшегося в чаще. Именно эти тоскливые ноты заставили Черноглазого поежиться и настроиться на нужный лад.

— Ну что ж, — сказал он, растерев сигарету в пепельнице, — тогда я расскажу вам одну легенду. Назовем ее, скажем… «Рожденная свободной»!

Старая Актриса улыбнулась, поощряя его, и уютнее устроилась в кресле, натянув шаль до подбородка. Мальчишка, до сих пор молчавший, весело хихикнул. Он любил слушать истории, особенно те, что были похожи на сказки.

— Северные народы передавали эту легенду из поколения в поколение, — начал Черноглазый вкрадчиво. — Предание рассказывало о женщинах, столь светлых и обликом, и нутром, что все живое преклоняло перед ними колени. Им доверяли люди и звери, они способны были оживлять мертвое и исцелять больное. Они не были колдуньями, ведьмами или знахарками, лишь любимыми дочерями самой природы, едиными с ней духом и телом. Они жили просто так, не извлекая выгоды из своих умений и не задумываясь о вечном.

В легенде их называли непривычным нашему уху словом.

Хюльдры.

Несмотря на доброту, нежность и легкость, что окружали их плотным маревом, кое-кому хюльдры виделись сосредоточением тьмы и порока. Так получалось оттого, что девы этого племени были искусны в любви. Они туманили мужчинам разум, околдовывали, очаровывали, заманивали, танцевали свои смелые танцы и пели свои пронзительные песни. Увидев хюльдру, путники сбивались с дороги, пастухи теряли свои стада, верные мужья оставляли своих жен ради прекрасной пастушки с коровьим хвостом, что жила высоко в горах. Но уж если ей самой случалось полюбить, то любила она искренне и преданно.

— А как они выглядели? — поинтересовался Мальчишка тоненьким голоском.

Черноглазый хищно улыбнулся и приложил палец к губам.

— Хюльдры — дочери северного леса, — продолжил он, отхлебнув виски и закурив следующую сигарету. — Легенда воспевает их волосы, что светлы и легки, словно паутина, сотканная августовским пауком. Их глаза, что зелены, словно мох на деревьях, чьи стволы почти не видели света, но знали много влаги. Их кожу, что бела и нетронута солнцем, и их движения, что плавны и грациозны, словно их телами танцевала сама природа. И, наконец, их улыбки, теплые и озорные, от которых захватывало дух.

Черноглазый на секунду зажмурился, будто внутри него провернули раскаленный прут. Открыв глаза, он опрокинул в себя остатки выпивки и, подавшись вперед, спрятал лицо в ладонях.

Сгорающий от нетерпения Мальчишка взглянул на Старую Актрису вопросительно: ему хотелось поскорее услышать продолжение. Та почти незаметно покачала головой. Мальчишка понял, что торопить рассказчика не стоит.

Тем более, что торопиться им совершенно некуда.

***

Алиса вздрогнула и открыла глаза. Стюардесса трясла ее за плечо и по-английски просила выключить лэптоп.

Она задремала над текстом для своей еженедельной колонки в женском журнале. Текст получился до невозможности глупым. В нем Алиса сравнивала стиль жизни потенциальной читательницы с чашками и пыталась подвести ту к выводу, что вкушать утренний кофий нужно не из щербатой лоханки из плохо обожженной глины, а из тонкого фарфора своей прабабки или хотя бы из толстостенной кружки с памятной надписью «Гарвард Ло Скул, выпуск 2005 года». Ее сонный взгляд упал на последнюю строчку: «Все ныне существующее может быть представлено в виде блюдца».

— Чушь несусветная, — пробормотала Алиса и решительно стерла все написанное.

— Выключите, пожалуйста, компьютер, — снова, уже по-русски, попросила терпеливая стюардесса, — мы заходим на посадку.

— Да, конечно, простите, — сказала Алиса и, улыбнувшись, захлопнула крышку.

Она заправила за ухо выбившуюся из косы светлую прядь и взглянула в иллюминатор. Самолет — «Аэробус А320», совершающий рейс «Город Б — Осло» — вынырнул из свинцовых облаков, и теперь пассажиры могли видеть землю, разделенную на аккуратные участки и утыканную свертками со скошенной травой. Аэробус пошел на снижение.

«Наш самолет произвел посадку в аэропорту Гардермуэн. Температура за бортом шестнадцать градусов выше нуля. Просьба оставаться на местах до полной остановки двигателей. Наш полет окончен. Желаем вам всего доброго», — произнес капитан.

Этим летом Россия горела. Из-за аномальной жары в сорок пять градусов вокруг столицы вспыхнули торфяники, и страну вместе с ее аэропортами и телеграфами окутал плотный смог. Но Алиса твердо верила, что ее самолет сможет продраться сквозь этот удушливый туман и достигнуть «земли обетованной», которой этим летом стала для нее Норвегия: здесь шли дожди и воздух был чист и свеж.

Кроме жажды кислорода Алису влекло сюда еще одно важное дело. Она во что бы то ни стало хотела помирить свое благородное семейство, которое раскололось надвое, когда старший брат Василий Заваркин оставил любимую женщину, родившую ему ребенка, и надолго укрылся в норвежских лесах.

Алиса знала все обстоятельства драмы и изо всех сил старалась его не осуждать. Временами ей это удавалось, и даже приходила уверенность, что, будь она на его месте, то поступила бы точно так же.

Но иногда она его просто ненавидела. До красной пелены в глазах.

Это гадкое чувство чаще всего накрывало Алису после возни с племянником. Крохотный белобрысый паренек, смышленый не по годам, будил в ней такую нежность, что она невольно задавалась вопросом: как можно было оставить такую милую кроху?

И каждый раз Алиса одергивала себя, вспоминая, что ее брат никогда не видел сына даже на фотографии. Она тут же успокаивалась и принималась исправлять эту оплошность.

Алиса фотографировала подрастающего Васю-младшего и методично и аккуратно подклеивала снимки в альбом, снабжая их памятными надписями. Вот мальчик водит фломастером по бумаге с самым серьезным видом. Вот ест творог и смеется, испачкав щекастую физиономию до самых бровей. Вот делает первые шаги: на его мордашке восторг оттого, что он впервые сам шлепает своими маленькими ступнями по земле. Он не видит, что сзади стоит мать, готовая подхватить его, как только понадобится. Стройные бедра Анфисы Заваркиной, обтянутые джинсами, тоже попали в кадр и смотрелись очень соблазнительно.

Алиса так рьяно взялась за составление альбома, пополняя его снимками каждую неделю, что за пять лет Васиной жизни он распух в двухсотстраничный том и еле поместился в чемодан, собранный для путешествия в Норвегию.

Пограничник неожиданно тепло улыбнулся Алисе и поставил штамп о пересечении границы.

— Добро пожаловать в Норвегию, — сказал он по-английски.

— Спасибо, — отозвалась Алиса и направилась к стеклянным дверям, которые уже пропустили на норвежскую землю счастливцев с европейскими паспортами.

— Нас как скотину держат, — раздраженно произнес кто-то сзади по-русски.

Алиса с любопытством оглянулась и увидела своего соседа по самолетному креслу. Скривив лицо в оскорбленной гримасе, он едва сдерживался, чтобы не сплюнуть на чистый сверкающий пол Гардермуэна. Рядом с ним стоял высокий симпатичный парень с непослушными каштановыми волосами. Он откинул с лица длинную челку и с иронией взглянул сначала на блюстителя национальной гордости, а потом на Алису, скорчив смешную рожу. Алиса усмехнулась краешком рта и выпорхнула на норвежскую землю.

Ожидая свой чемодан у багажной ленты, Алиса решила подбить промежуточные итоги. Ну что ж… Раз! Самолет не только сумел вылететь из смога, но и мягко приземлился в Осло. Два! Ее распухший чемодан не потерялся и не раскрылся. Алиса увидела, как он благополучно шлепнулся на ленту. Три! Метеослужба не обманула, и в Осло ее встретил чудесный освежающий дождь и прохладный, кристально чистый воздух, который она смогла оценить в полной мере, выйдя из здания аэропорта и сделав глубокий вдох.

Увернувшись от такси по четыре евро за километр, Алиса побежала к аэроэкпрессу.

Купив билет в автомате с помощью любезной служащей аэропорта и подождав минуты три, она с удовольствием заняла удобное кресло у окна и тут же прилипла к стеклу. Разглядывая пейзаж, она раздумывала над удивительным: никто из мужчин, садящихся в поезд вместе с ней, не попытался помочь ей с чемоданом! В городе Б полвагона с энтузиазмом выдирало ее багаж друг у друга, не забывая посылать Алисе угодливые улыбки — она только и успевала раздавать «спасибо» и поклоны. В Осло никто и внимания не обратил, как она, краснея и пыхтя, заталкивала поклажу на вторую полку на багажной стойке. Видимо, женская самостоятельность в Норвегии приветствовалась, поощрялась и не считалась проявлением оголтелого феминизма. Алису это огорчило. Ей не нравилось самой таскать чемоданы.

Но, видимо, придется, раз попросить помощи не у кого.

Алиса всегда ездила в долгие поездки одна, чтобы не объяснять никому свое странное поведение. Она не спешила, едва въехав, пускать восторженные слюни в музеях и возле памятников. Вместо этого она проводила время в кофейнях, украдкой покуривала там, где нельзя, залипала перед витринами с домашней утварью, специально натыкалась на спешащих по своим делах горожан, чтобы переброситься с ними парой быстрых фраз. Ей казалось, что так она общается со страной напрямую, без посредника, чувствует ее дух и пропускает через себя ее энергию.

Ее старшая сестра Анфиса называла ее поездки энергетическим туризмом. Это выражение так запало Алисе в душу, что она даже написала статью на четырнадцать тысяч знаков для своего журнала. Материал занял целый разворот и очень понравился редактору. Оказалось, что ее начальница тоже приветствует такую travel-схему.

— Ненавижу, когда меня гоняют как овцу на выпас, по всяким глупым галереям и колокольням, — сказала она с чувством и выписала Алисе премию.

Алиса благоразумно умолчала о том, что экскурсии ей, в общем-то, по нраву, если есть возможность переодеваться четыре раза в день. Это был ее собственный аттракцион. В самолет или поезд она садилась, одетая как типичная жительница города Б, которой чуть за двадцать: кеды, футболка или толстовка со смешной надписью, не слишком короткие шорты или кокетливая юбочка. В таком виде Алиса прибывала в пункт назначения и, используя свой пухлый чемодан и небольшую сумму денег, модифицировала свой облик, постепенно становясь похожей на местную жительницу.

Поэтому в любую поездку, даже на пару дней, она брала с собой тщательно продуманный набор одежды, чтобы быть готовой к любой погоде и любым обстоятельствам. Бока сумок распирало, молнии надрывались, и каждый раз, сходя с самолетного трапа, Алиса опасалась, что ее шмотки уже усеяли дорогу от самолета до багажной ленты. Но оно того стоило! Она получала неземное удовольствие, если к ней обращались на родном языке той страны, куда занес ее дьявол, или туристы спрашивали у нее дорогу. Это был ее персональный кайф и вершина мастерства в энергетическом туризме.

Сквозь окно аэроэкспресса Алиса разглядывала пожелтевшие поля, ровное дорожное полотно и небольшие холмики, поросшие темно-зеленой курчавой травой. Она знала, что в этой части страны нет ни фьордов, ни скал, но все равно не переставала искать их глазами.

Поезд зарулил в пластиковый тоннель и мягко остановился. Алисе хотелось немедленно выскочить из вагона и броситься навстречу приключениям, забыв про багаж, но вместо этого она терпеливо сидела в кресле, пока все пассажиры не вышли на перрон. Выпрыгнув из вагона последней, она пробежала сквозь здание вокзала и безжалостно загромыхала своей поклажей на колесиках по серым плитам мостовой. Алиса бежала мимо сцены, смонтированной на вокзальной площади для какого-то концерта, мимо медной статуи быка, мимо магазинов с одеждой и лотков с дешевыми очками, легкомысленно пренебрегая светофорами. Она помнила, что ей нужно будет миновать три квартала по улице Карла Какого-то, свернуть влево у «Бургер Кинга» и еще через два квартала оглядеться и найти большой розово-коричневый дом с номером «15». На листке, который она сжимала в руке, было в спешке нацарапано «Dronningens gate 15». Там, над почтовым офисом, располагалась квартира ее старшего брата.

Алиса спешила, и ее чемодан весело подпрыгивал на брусчатке, которой была уложена проезжая часть. Запыхавшись, она перешла на быстрый широкий шаг, лихорадочно оглядываясь по сторонам и стараясь запомнить дорогу. Она не заметила, что за ней, поторапливаясь, идет тот самый молодой человек, что подмигивал ей у пластикового окна пограничника.

Поборов желание ухватить бургер на углу, Алиса добежала до пятнадцатого дома. Она была в восторге, предвкушая долгожданную встречу и все, что за ней последует: реакция брата на фотоальбом, прогулка по городу и, может быть, быстрая выпивка в кафе.

Скрипучий старый лифт, который явно был ровесником самого Осло, вознес Алису на последний этаж. Навстречу ей уже открылась тяжелая дверь, и она, тоненько и радостно взвизгнув, бросилась на шею мужчине, появившемуся в дверном проеме.

— Привет, моя хорошая, — произнес Василий Заваркин, крепко обнимая сестру и вдыхая запах ее волос, — давай заберем твой чемоданище, а то он уедет вместе с лифтом.

Алиса нехотя отпустила брата и позволила ему выволочь свою поклажу.

— Энергетический туризм? — насмешливо спросил он, кивая на распухшие бока чемодана с монограммой известной фирмы.

Алиса, сияя, кивнула. Она с удовольствием и очень внимательно оглядела брата с бритой макушки до носков ботинок. Василий был в хорошей форме. Под одеждой перекатывались упругие мускулы, а сами тряпки тянули на тысячу долларов. Наряд неприметный, но ткань и покрой выдали стоимость.

«Значит, хорошо устроился», — с облегчением подумала Алиса.

Она очень переживала за него. Отчасти потому, что подстроить его отъезд было ее идеей.

Василий насмешливо проследил за ее взглядом, и Алиса поняла, что тот угадал ее мысли. Как всегда.

— Как твой мотоцикл? — спросила она, проходя в комнату и оглядываясь по сторонам.

Много света, простая мебель, дизайнерские светильники — точь-в-точь норвежский каталог по дизайну интерьеров, который Алиса изучала перед поездкой. Ей хотелось суметь считать обстановку, если ее пригласят в гости.

— Ты хорошо выглядишь, — с напускным недовольством сказала Алиса, не замечая, что говорит она одна, — даже морщины разгладились. Сытая жизнь без докучливых сестер?

Вася рассмеялся, обнажив белые ровные зубы, и снова стиснул ее в объятиях. Алиса крякнула.

— Ты голодна? — спросил он, отпустив ее.

— Ты же знаешь, я всегда голодна, — улыбнулась Алиса, украдкой потерев ребра.

Заваркин тепло улыбнулся и с видом фокусника, достающего кролика из шляпы, извлек из коричневого хрустящего пакета закрученные улиткой булочки с корицей, политые ароматной глазурью.

— Боже, как здорово! — воскликнула Алиса и тут же вцепилась зубами в одну из них.

— Я помню, что ты такие любишь, — довольно сказал ее брат.

Алиса кивнула и укусила еще раз. Выпечка была восхитительна: там, где надо, слоеное тесто пропиталось глазурью, а где не надо — осталось хрустящим.

— А кофе есть?

Вася с улыбкой кивнул и подал ей высокую бежевую кружку, до краев наполнив ее из кофейника. Алиса с удовольствием отхлебнула. Брат любил ее кормить. В отличие от вечно худеющей Анфиски, Алиса с удовольствием поглощала все, что нащупывала.

— Чудесно, — Вася хлопнул в ладоши, — мне нужно сделать пару звонков, а ты располагайся. Там душ, вот кровать и шкаф. Вся квартира в твоем распоряжении.

— А ты?

— А я живу в другом месте…

С этими словами Заваркин скрылся на балконе, прихватив сигареты. Алиса нахмурилась. Ее кольнула неприятная догадка.

«У него появилась женщина», — поняла она обреченно.

Она встала и прошлась по комнате, жуя булку. Ее терзали противоречивые чувства: радость за брата, за его тихое счастье, и предчувствие драмы, которая разыграется, если о его романе узнает Анфиса.

Родители Алисы усыновили Васю и Асю, когда тем было по четырнадцать лет. Они жили в детском доме и отчаянно цеплялись друг за друга. Они не приходились друг другу родственниками, но везде представлялись братом и сестрой, потому что два разнополых ребенка, проводящих все время вместе и даже пытающихся иногда тайком поспать в одной кровати, будили в воспитателях опасения за их нравственное развитие. Вскоре администрация махнула рукой на упрямых питомцев, справедливо решив, что все равно с ними не сладит.

Алису осчастливило решение родителей. Ничуть не испугавшись нахмуренной самостоятельности Аси и Васи — им было четырнадцать, они были взрослыми людьми! — она мгновенно подружилась с ними.

Теперь, оглядываясь назад, Алиса понимала, насколько крепок был их тройственный союз. Они были друг за друга горой, помогали родителям, врали учителям, вместе пробовали выпивку и наркотики, болтали о сексе и продирались сквозь алгебру. Ася и Вася были намного смышленее нее, Алисы, но ни разу не дали ей понять, какая она бестолочь. Напротив, Анфиса терпеливо объясняла ей сложные моменты в науках и не уставала повторять ей, какая она красавица.

— Ты разобьешь много мужских сердец, детка, — ласково говорила Ася, поглаживая ее по голове и целуя перед сном.

Алиса невольно улыбнулась, вспомнив сестру.

Ей хотелось, чтобы так продолжалось всю жизнь, но когда приемышам исполнилось шестнадцать, Вася влюбился в Асю. Это было правильно, это было закономерно, но загвоздка была в том, что Асю любовь и ее подростковые неловкие проявления: случайные прикосновения, нелепый первый секс, записочки и ночные побеги из дома — совсем не интересовали. Вася же влюбился в нее с той страстностью, которую впоследствии Алиса наблюдала только у властных мужчин, которые привыкли добиваться своего во что бы то не стало. Между братом и сестрой возникло напряжение, почти осязаемое, казалось, его можно было проткнуть ножом.

В конце концов, Анфисе пришлось ответить ему взаимностью. Она любила его как могла, как получалось, но Василию этого было мало. Он выжимал из нее эмоции, вытягивал клещами доказательства чувств, закручивал гайки все сильнее и сильнее ревностью и запретами, и Алиса с ужасом ждала, когда же резьба наконец сорвется и их тщательно выстроенный мирок рассыплется к чертям собачьим. К тому времени родители уже умерли, и у Алисы не осталось никого в целом мире, кроме этих двоих сумасшедших, так мастерски изводящих друг друга.

Тогда Алиса взяла дело в свои руки и посоветовала Анфисе забеременеть. Город Б — очень маленький, все жители связаны одним-двумя рукопожатиями, и весть о том, что Анфиса Заваркина родила ребенка от того, кого считали ее братом, могла бы очень сильно испортить им жизнь. Но если не с кем сравнить новорожденного, то проблема устранится сама собой — так справедливо решила Алиса. Едва стало известно, что Ася решила оставить ребенка, Вася скрылся за границей и осел в этой благополучной сказочной стране.

Но тем не менее Алиса тяжело пережила его отъезд. Помимо тоски по родному человеку, она мучилась от свербящего чувства вины за то, что подала сестре такую нелепую идею. Ей казалось, что она виновата в разрушении непостижимой связи между Асей и Васей, пусть даже та в последние годы и состояла из взаимной ненависти и бесконечных упреков. Поняв, что брат не собирается возвращаться никогда, Алиса снова решила вмешаться.

Но, прилетев в Осло, она с удивлением обнаружила, что ее брат спокоен, умиротворен и занят делами. Счастлив! Даже его вечная морщинка между бровями — его неизменный спутник с четырнадцати лет — заметно разгладилась. Василий, подданный королевства Норвегия, сейчас выглядел как молодой человек, которым ему и полагалось быть.

Впрочем, с таким же удивлением Алиса все это время наблюдала и за Анфисой, которая, родив ребенка, занялась журналистикой и достигла в ней таких высот, что ее имя стало брендом. Ее слава, пусть и скандальная, придала их фамилии вес в городе Б, чего не сумели сделать ни Алисин отец, ни ее мать, ни тем более сама Алиса. У нее, правда, обнаружились кое-какие литературные способности, которыми она смогла зарабатывать себе на жизнь, но и за них Алиса благодарила Анфису и ее ежедневные занятия с ней в юности.

— Детка, ты очень строга к себе, — мягко говорила сестра с улыбкой, заправляя за Алисино ухо светлую прядь, вечно выбивающуюся из прически. — Ты очень талантливая!

Анфиса, вырвавшись из-под Васиного гнета, стала решительной, цепкой и бесстрашной. Люди поражались ее умениям — умению держать удар, умению сопоставлять факты и умению открыто конфликтовать — и только Алиса знала, что за этим стоит. Заваркин был эмоциональным садистом и, справившись с ним, Ася не страшилась ничего. То, как издевался над ней ее «брат», не шло ни в какое сравнение с детсадовскими угрозами чиновников и промышленников, униженных ее публикациями.

Здесь, в Осло, когда Алисе пришлось признать, что Асе и Васе хорошо друг без друга, она прониклась благоговением к своему маленькому племяннику. Он и так своим появлением на свет спас ее родных людей от взаимного уничтожения. Теперь только он может скрепить расползающийся, словно ветхая материя, Алисин мир, крепко ухватив его за края своими ручонками, а ее задача — помочь ему стянуть обе половины и подобрать нитки, которыми можно будет сшить их намертво.

Василий вернулся с балкона, улыбающийся и слегка мокрый от сорвавшихся с крыши тугих дождевых капель.

— Как ты? — спросил он весело.

— Превосходно, — ответила Алиса с улыбкой, — какие у тебя планы?

— К сожалению, мне придется уехать до вечера, — сказал Вася, но, взглянув на помрачневшее Алисино лицо, поспешил добавить: — Я обязательно вернусь, и мы с тобой разопьем бутылочку местного ядреного пойла и поболтаем. В утешение — маленький сюрприз, кое-что для твоего энергетического туризма.

Он извлек из нагрудного кармана футболки пластиковый четырехугольник.

— Ого, — протянула Алиса, узнав кредитку «Виза», — золотая!

— Дела ладно идут, — не скрывая самодовольства, произнес ее брат, — ни в чем себе не отказывай.

— Спасибо большое, — произнесла Алиса, невольно прижав подарок к груди.

Вася весело рассмеялся и притянул ее к себе, целуя.

— Ты пахнешь как в детстве, — странным тоном произнес он, уткнувшись носом в ее макушку. — Все, мне пора. Ключи от квартиры на столе.

С этими словами брат подхватил куртку, валяющуюся в кресле, и быстро вышел. Вася стеснялся быть сентиментальным.

— Рассиживаться некогда! — воскликнула Алиса, предвкушая приключения.

Изрядно повозившись с душем, непонятной стальной конструкцией, Алиса вымыла длинные светлые волосы и высушила их найденным феном.

«Интересно, он фен специально для меня купил или это ее вещь?», — задумалась она на мгновение, но тут же отбросила эту мысль. Она редко размышляла над вопросом, ответ на который не могла получить немедленно.

Алиса надела джинсы и легкую ветровку, влезла в «конверсы» мятного цвета — подарок Анфисы. Она снова с нежностью подумала о сестре. Та всегда знала, что ей нужно!

Выйдя на улицу, Алиса повертела головой. Немного подумав, она направилась вправо, где по ее прикидкам находилась ратуша, в которой вручают Нобелевские премии мира всяким важным для мироздания людям. Ее не интересовали лауреаты, только странные часы, что согласно туристическому проспекту украшали фасад ратуши, и красные двухэтажные автобусы, что возили любопытных туристов по Осло. Ей хотелось посмотреть на русскоговорящих: вдруг среди них окажутся ее будущие попутчики?

Когда Алиса списалась с Васей по электронной почте, он посоветовал ей купить тур по фьордам. В своем письме он утверждал, что это удобный способ осмотреть все обязательные местечки. В следующем абзаце Василий добавил, что если ей захочется, то она сможет в любой момент отбиться от своей группы и задержаться там, где ей понравится.

«Не думай о деньгах, я все устрою», — писал брат, — «только если решишься уйти в самоволку, сообщишь мне. Обязательно! Я обещал за тобой присматривать».

Прочитав письмо, Алиса немедленно представила себе нахмурившегося Василия Заваркина и на ее глаза навернулись слезы. Вася и Ася и правда пообещали отцу заботиться о ней, за минуту до того, как тот умер, и теперь эта фраза, пусть и в другой формулировке, всегда будила в ней печаль.

Дойдя до ратуши, Алиса первым делом поразилась тому, какая она крохотная. Даже в маленьком провинциальном городе Б главное здание города было в два, а то и в три раза больше. Вторым моментом, заинтересовавшим ее пытливый ум, стало всякое отсутствие украшений на здании. Ратуша представляла собой коричневый мраморный параллелепипед, опоясанный по периметру довольно уродливыми серо-зелеными скульптурами.

«Я привыкла к завитушкам то тут, то там», — подумала она. — «Я — Алиса из Страны Завитушек».

Она весело рассмеялась вслух своей выдумке и, повернувшись на пятках, со всего размаха врезалась в человека, стоящего позади нее.

— Извините, пожалуйста, — сказала она, навесив на лицо радушную и немного виноватую улыбку. — Ой, привет!

Человеком, на которого она так бесцеремонно наткнулась, оказался тот самый вихрастый парень, что улыбался ей в аэропорту.

— Добрый день, — расцвел тот, — хоть вы и оттоптали мои любимые штиблеты, я не могу на вас злиться. Ведь сегодня такой прекрасный день!

Улыбаясь, он сделал широкий жест рукой, призывая Алису оценить окружающее пространство. Однако на центр Осло вдруг упала тень какого-то нахального облака, которое к тому же принялось плеваться моросью. Впечатление оказалось смазанным, но Алиса и парень весело рассмеялись. Между ними проскакивали искорки, которые иногда случаются между соотечественниками на чужой земле. Они чувствовали себя заговорщиками.

— Позвольте угостить вас кофе, — предложил парень, внимательно глядя Алисе в глаза.

— Было бы неплохо, — ответила та и повертела головой по сторонам, — только, если честно, я не заметила по дороге сюда ни одного кафе…

— О, я нашел одно, — с энтузиазмом сообщил парень, — правда, это не кафе, а фуд-корт, но зато в очень живописном месте.

Алиса взяла его под руку, и он, словно боясь потерять свою новую подругу, с силой притиснул ее предплечье к своему боку.

— Кстати, меня зовут Олег, — представился парень.

— Алиса, — улыбнулась Алиса и смело зашагала рядом с ним. Только они вывернули из-за угла, как…

— Вода! — воскликнула она.

Их взору открылся водоем, по серо-стальной глади которого скользили небольшие ленивые паромы и большие быстрые катера.

— Это Осло-фьорд, — объяснил Олег, — а это, как я понимаю, общественный транспорт.

— Обязательно прокачусь, — пообещала себе Алиса, — обожаю всякие лодки и корабли.

— Тогда вам понравится вид, открывающийся оттуда, куда мы идем, — сказал Олег с улыбкой.

— Давайте перейдем на «ты»? — предложила Алиса.

— С удовольствием, — откликнулся Олег, — какие у тебя планы? Надолго ты в Норге?

— Норге? — спросила Алиса.

— Так Норвегия звучит на норвежском, — с улыбкой пояснил Олег, слегка рисуясь.

— Красиво, — сказала Алиса, — и сурово. Впрочем, мне здесь нравится всё. Даже архитектура. Она такая… странная. Основательная.

Олег не сводил с нее глаз. Его лицо выглядело оживленным, будто Алисино щебетание доставляло ему небывалое удовольствие. Кончиками пальцев он осторожно поглаживал ее локоть.

— Ты о планах не рассказала, — напомнил Олег.

— Ах да! — Алиса выдернула руку к вящему неудовольствию своего попутчика и принялась рыться в необъятном мешке, что служил ей сумкой.

— Тебе помочь? — насмешливо спросил Олег. — Дамские сумки — это черная дыра…

— Помоги, — велела Алиса и плюхнула ему на руки свой мешок. Еще немного поковырявшись в нем, она нашла смартфон и принялась листать меню. — Вот! Нашла! Номер автобуса, на котором я завтра отправлюсь на экскурсию по фьордам.

Алиса сунула Олегу под нос телефон. Тот, прищурившись, отодвинул его от себя, вгляделся, после чего, странно улыбаясь, достал из нагрудного кармана своей голубой рубашки свернутую бумагу. Это оказался инструкционный листок, отпечатанный заботливым туроператором.

— Бывают же совпадения! — воскликнул он, запуская руку в волосы.

Жест показался Алисе смутно знакомым, но у нее не было времени подумать об этом.

— Покажи, — она вырвала у Олега листок и быстро пробежала глазами.

Олег выжидательно глядел на нее, наблюдая за реакцией.

— Ну надо же! — Алиса наконец нашла то, что так удивило ее нового знакомого, — мы едем на одном автобусе!

— Здорово, правда? — улыбался Олег.

— Конечно, здорово, — согласилась Алиса, снова подхватив кавалера под руку.

Она не заметила крохотный выдох облегчения, что сорвался с его губ.

Прогулочным шагом они шли вдоль Осло-фьорда, овеваемые влажным ветром. Алиса разглядывала все подряд — непривычно больших чаек, дерущихся на причале за морскую звезду, странно фиолетовое небо, строгие здания из стекла и бетона. Олег смотрел только на нее. Где-то вдалеке бухала сваебойная машина. Алиса повертела головой в поисках источника шума.

— Что-то где-то строится? — спросила она озадаченно.

— Набережную расширяют, — сообщил Олег, — отвоевывают территорию у фьорда во славу капитализма: здесь самая дорогая недвижимость в Норвегии…

— Откуда ты столько знаешь? Ты ведь прилетел одновременно со мной… — спросила Алиса и снова принялась вертеть головой по сторонам. Олег на секунду запнулся, но увлеченная девушка этого не заметила.

— На экскурсию успел съездить, — сказал он быстро, — мы пришли.

— Ух ты!

Они стояли перед причудливо изогнутым и ослепительно белым зданием. Рядом располагалась огромная летняя концертная сцена и болтались туристы.

— Здорово, — одобрила Алиса и, пританцовывая, пошла внутрь. Олег, обрадованный тем, что угодил даме, поспешил следом.

Внутри здание, оказавшееся театром оперы и балета, было убрано темным нелакированным деревом, чередующимся с тяжелыми бархатными драпировками. Ничего специфически театрального Алиса не заметила. Здесь не пахло духами и пылью, лишь свежий ветер трепал белые шелковые занавески на огромных окнах. Внутри было немыслимо много света, в основном из-за того, что вдруг, словно улыбнувшись их хорошему настроению, выглянуло солнце. Его свет был не желтым, к какому привыкла Алиса, а каким-то белым и рассеянным. Полярным.

Они двинулись на запах кофе. Олег хотел было снова взять Алису за руку, но она, воодушевленная, двигалась слишком стремительно и как-то хаотично, виляя то влево, то вправо. Даже казалось, что вокруг нее образуются воздушные завихрения. Олег попросту за ней не успевал.

Кофе продавали посреди холла с большого стола, накрытого белоснежной хрустящей скатертью. На нем стояла итальянская кофе-машина, два десятка белых чашек и с подносов подмигивала ароматная выпечка. Алиса заказала себе эспрессо, не удержавшись, прихватила пару булочек и выпросила у бариста пепельницу. Она говорила на вполне сносном английском и, произнося такие простые, заученные и давно набившие оскомину бытовые фразы, Алиса вновь с благодарностью вспомнила сестру, заставлявшую ее по вечерам запоминать английские выражения целиком.

— Без спряжений ты отлично проживешь, — утверждала Ася, ласково поглаживая младшую сестру по спине, — но не имея возможности спросить, как пройти к примерочным кабинкам, ты точно погибнешь!

Сама Анфиса бегло говорила по-английски и по-французски. Алиса раз за разом сдавалась под ее натиском и, смеясь ее шуткам, снова и снова принималась твердить всю эту словесную дребедень, которая теперь выскакивала из ее рта сама собой. Ей даже не приходилось напрягаться.

Олег же, подойдя к столу, покраснел как рак и громко и неловко выкрикнул:

— Американа!

Алиса вдруг поняла, что ее новый знакомый не знает языка, и мысленно отругала себя за то, что не догадалась предложить ему помощь.

Получив свой заказ, они вышли на улицу, где Алиса немедленно уставилась на затейливый памятник из зеленоватого стекла, торчащий прямо из воды.

— Что это? — спросила она у Олега, усаживаясь на стул под тентом.

— Памятник, — растерялся тот, — я не помню. Я в туалет отлучался.

Краснота на его лице стала еще гуще, и он уткнулся в свою чашку.

«Не был он ни на какой экскурсии! Путеводитель просмотрел на скорую руку. Позер! И рубашка у него занудная. Как у мелкого клерка».

Не желая больше смущать своего кавалера, Алиса коротко извинилась и уткнулась в свой смартфон. Она вошла в почту и послала короткое сообщение Анфисе, сообщая, что долетела благополучно и уже осматривает город. Ответ не заставил себя ждать.

«Будь осторожна, береги себя. Люблю тебя», — писала сестра.

Улыбнувшись Асиному письму, Алиса впопыхах набрала текст письма для своей подруги Нины Смоленской, которая, отчаянно завидуя Алисиному неожиданному отпуску, пообещала ей кучу разочарований.

— Там делать нечего! И селедка там сладкая! — сказала Нина, поджав и без того узкие губы.

Нина была помешана на правильном питании и здоровом образе жизни, и «селедочный» аргумент вполне мог стать решающим для нее. Алиса рассмеялась в ответ и легонько чмокнула подругу в висок.

— Селедка сладкая? Отчего же не попробовать?

Алисино сообщение для Нины состояло из двух предложений.

«Норвегия великолепна. Селедку пока не ела».

Подумав, Алиса решила написать Васе. Она в двух словах сообщила ему, что уже увидела театр, ратушу и огромный паром «Корона Скандинавии», пришвартованный в порту в другой части города, но отлично видимый с кресла, в котором Алиса так удобно устроилась. Присовокупив пару смайликов и слово «восторг», она нажала «Отправить».

— Кому ты пишешь? — лениво спросил Олег. Он закурил сигарету. Красная краска неловкости покинула его лицо.

— Сестре, брату, подруге… — перечислила Алиса, — вот сейчас еще другу напишу.

— Близкому? — спросил Олег, притворяясь, что ревнует.

— Лучшему, — засмеялась Алиса.

Она не собиралась рассказывать о Лавровиче человеку, которого знала два часа.

Алиса снова кликнула «Написать» и задумалась. Что написать, чтобы не показаться навязчивой и хвастливой, но в то же время, чтобы текст не был сухим или наполненным фальшью?

«Привет. Я в Осло. Жива-здорова, уже принялась заводить друзей. Надеюсь, у тебя все хорошо и сделка со столичными дельцами не сорвалась. Напиши, если выдастся свободная минутка. Целую и, как всегда, скучаю».

Алиса перечитала письмо и осталась довольна. Вернее, решила, что сойдет и так, ведь Лавровичу все равно не угодишь. Алиса вдруг представила, как он самодовольно насупится: будет рад весточке, но недоволен нежностями вроде «целую-скучаю». Алиса широко улыбнулась, вообразив, как Лаврович, завернутый в широкое лиловое полотенце — Алисин подарок на новоселье — варит кофе и переступает босыми ногами по холодному полу. В его квартире гуляли жуткие сквозняки, но он упрямо твердил, что они ему нравятся.

Он вообще страшно упрям!

Воспоминание о Лавровиче в полотенце заставили Алису посмотреть на Олега другими глазами. В сравнении с ее другом — широкоплечим и мускулистым двухметровым блондином, пусть сейчас присутствовавшим только в ее мыслях — Олег смотрелся узкоплечим, сутулым, каким-то пыльным и понурым. Даже его блестящие волосы Алисе вдруг показались слишком блестящими, как у девчонки. Лаврович носил короткую солдатскую стрижку, которую она в шутку называла «мышь зубом не ухватит» и которая ему очень шла: подчеркивала высокие скулы, мужественный подбородок и синие глаза. К тому же, он отличался безупречным стилем во всем, начиная с одежды и заканчивая манерой изъясняться, и никогда бы не надел такую унылую рубашку. И уж точно никогда не позволил бы себе щеголять потными подмышками!

Чтобы не злиться на ни в чем не повинного Олега, Алиса с силой потерла лицо.

— Мне пора возвращаться. До завтра, — сказала она, вставая и подхватывая свою необъятную сумку. Ее тон показался ей самой чересчур надменным, и Алиса в попытке смягчить интонации соврала: — Надеюсь, наши места в автобусе окажутся рядом. Спасибо за кофе.

Олегу не осталось ничего, кроме как кивнуть. Алиса, опасаясь расспросов, поторопилась к выходу.

Дорога обратно нашлась без труда. Дойдя до дома номер пятнадцать, Алиса решила, что может еще немного прогуляться. Она вернулась к ратуше, площадь перед которой была утыкана сувенирными киосками. В них продавались страшненькие керамические тролли, плохо сшитые футболки и сувениры из морских котиков.

— Бррр, — поморщилась Алиса и отвернулась от этого варварства.

Она купила лишь деревянного мультяшного лося на веревочке (и тут же повесила его на шею) и набор карандашей с надписью «I love Norway», решив раздарить их сразу по приезду. Выйдя из магазина, Алиса с удивлением обнаружила, что по Осло поползли сумерки и кое-где уже зажглись фонари.

«Надо выяснить адреса приличных магазинов», — подумала Алиса мимоходом. Ей не хотелось везти сестре и племяннику такие плохо сделанные безделушки. Тем более, Анфиса не любила то, из чего нельзя было извлечь хоть какую-нибудь пользу.

Алиса вновь вернулась в Васину квартиру и с удивлением обнаружила брата, лежащего лицом вниз на диване. Рядом на полу стоял стакан и почти пустая бутылка скотча. Алиса кинула взгляд на барную стойку, за которой утром самозабвенно поглощала булочки, и в смятении хлопнула себя по лбу. Она совсем забыла, что, уходя, положила на мраморную столешницу альбом с пятью первыми годами жизни маленького Васеньки.

«Черт! Черт! Черт!», — выругалась Алиса про себя. — «Всё не так!».

Альбом был открыт на одной из самой удачных фотографий: маленький Вася, весь в песке, прижимает к себе пластмассовый грузовичок и хмурится в камеру. Легкая морщинка между его бровями — точь-в-точь как у Васи-старшего.

— Расскажи мне всё, — потребовал Заваркин с дивана. Его голос звучал надтреснуто, и Алиса с ужасом уловила в нем нотки боли и тоски.

Василий поймал ее осторожный взгляд, брошенный на бутылку, и рассмеялся.

— Я в порядке, — уверил он сестру, вставая с дивана. Действительно, пьяным он не выглядел. — Это давно открытая бутылка. Я каждый вечер отпиваю по одному стакану. А на диване я лежал так…

Он судорожно сглотнул и отвел взгляд.

— Я не ожидал, что он такой…

— Реальный? — подсказала Алиса.

— И это тоже, — Вася с силой потер бритую голову, словно от этого могли найтись правильные слова, — такой… Он совсем как я.

Алиса молчала. Пока Вася выставлял на стол бутылку чего-то непонятного и стаканы, доставал из холодильника закуски, усаживался на высокий барный табурет, она наблюдала за ним. Похоже, он был ошеломлен.

— У меня есть сын, — Василий уставился на младшую сестру.

— Да, — подтвердила Алиса, усаживаясь напротив него и мягко накрывая его широкую ладонь с огрубевшими костяшками своей белой ручонкой. Он переплел свои пальцы с ее, ища успокоения.

— Мой сын, — сказал Вася.

Заваркины просидели молча несколько минут.

— Расскажи мне все! — потребовал Вася и отпустил Алисину руку. Он разлил алкоголь по бокалам и подтолкнул выпивку сестре. — Я хочу знать всё! Какой он? Что его интересует? Всё! Вплоть до того, как он спит! Ему не снятся страшные сны?

Василий закусил губу, словно последнее волновало его больше всего. Долгое время его самого мучили кошмары. Он просыпался среди ночи от собственного крика, мокрый от пота, и только Анфисе удавалось его успокоить.

— Я здесь, я рядом, — шептала она, — я жива. Со мной все в порядке.

Когда он, измученный, засыпал, она сторожила его сон до утра.

— Вася крепко спит, — уверила брата Алиса с мягкой улыбкой, — он не боится монстров. Однажды, когда ему в детском саду рассказали про бабая, он наотрез отказался ночевать один и залез в Аськину постель. На следующий день она откуда-то притащила классный меч! Легкий, безумно красивый, с деревянной резной ручкой. Я бы такой на собственную свадьбу взяла вместо букета! Чтоб в толпу подружек кинуть, разумеется… Васька схватил его и принялся тут же им размахивать, но Ася остановила его, сказав, что это волшебный меч против бабая. И сказала, что если он явится и попробует напугать его, то Васька должен будет отрубить ему голову безо всякой пощады.

— А он что? — спросил Вася-старший с улыбкой, отхлебнув из стакана и поморщившись.

— Спросил, что случится, если он не справится, — рассмеялась Алиса, — но его мудрая мать сказала, что он — большой, сильный и смелый и справиться с бабаем для него — пара пустяков. Хотя, я уверена, что, заслышав подозрительный шорох в сыновьей спальне, мать тут же примчалась бы сама и покрошила бы агрессора в винегрет. Ножом для резки яиц…

— Он знает обо мне?

— Да, — ответила Алиса, — он знает, что ты существуешь, что ты жив. Он знает, что тебе пришлось уехать очень далеко по делам и что об этом никому нельзя рассказывать. Вася Заваркин — очень смышленый мальчик. И у него есть твоя фотография.

Вася улыбнулся и посмотрел на сестру, будто не решаясь спросить еще что-то, не менее важное. Пока он думал, Алиса осторожно понюхала стакан с алкоголем. Запах ей не понравился, и она смешно сморщила нос.

— Она — хорошая мать? — наконец решился Заваркин.

— Лучшая, — уверила его Алиса и сделала большой глоток. — О, Господи, что это?

Она закашлялась, и из ее глаз брызнули слезы.

— Аквавит. Норвежский самогон из картошки, — с улыбкой объяснил Вася. Он взял кружку, набрал воды из-под крана и сунул Алисе под нос. — Пей. Пей, здесь можно пить воду прямо из крана.

Алиса послушно отхлебнула. Потом еще и еще. Аквавит вовсе не был таким уж жгучим, просто она тянула время, чтобы собраться с духом и сообщить ему то, что должна.

— Я не хочу его видеть, — безапелляционным тоном заявила Анфиса, провожая Алису в аэропорту. — Я не против его встреч с сыном, наоборот, за! Но сама я не хочу его видеть. Я буду тебе очень благодарна, если ты организуешь их встречи. Удачного полета.

С этими словами она крепко обняла сестру, чмокнула ее в щеку и удалилась, не оглядываясь и не дав Алисе уточнить один очень важный момент. Ася не хочет видеть Васю, потому что боится расчувствоваться и раскиснуть или потому что ненавидит его за побег?

Глядя на высокую и грациозную сестру, чья фигура еще маячила у самого выхода, Алиса поняла, что лоскуты ее порванного надвое мира еще очень и очень далеки друг от друга.

Глава вторая. 2010 год. Надо было все рассказать

Косой солнечный луч упал на шелковую наволочку и игриво пощекотал правую ноздрю Нины Смоленской. Та чихнула и открыла глаза.

— Еще так рано, — простонала она и перевернулась на другой бок. Ее глаза закрылись сами собой.

Просыпаться утром для Нины было настоящей каторгой, и, когда не было тренировок или репетиций, она с удовольствием пользовалась моментом и валялась в постели до обеда.

Нина снова открыла один глаз и удостоверилась в том, что тело ее не обмануло: в постели она была одна. Павел так и не пришел.

— Черт! — выругалась Смоленская, приподнимаясь на локте и снова падая на подушку без сил. — Я же легла вчера вечером вовремя, но все равно не могу встать!

Нина знала, что весь следующий час проведет в безуспешных попытках покинуть свое царское ложе, убранное тончайшим шелком цвета шампанского.

— Зря только стелила новые простыни! — разозлилась она. Павел не пришел, и ее планы, включающие поздний ужин и любовные утехи, пошли прахом.

Может, причиной тому была злость на вероломного любовника или, может, Нина действительно выспалась, отойдя ко сну в положенный час, но возня с подъемом с кровати сегодня заняла у нее в три раза меньше времени, чем занимала обычно. Не нашарив на полу тапки, она прошлепала в ванную босиком.

— О! — воскликнула она, увидев свое отражение в зеркале и отметив, что выглядит отдохнувшей.

Освежив тело контрастным душем и аккуратно собрав с себя влагу бамбуковым полотенцем, Нина вышла из ванной почти счастливая. Бросив тоскливый взгляд в сторону кухни, она решительной рукой сменила банный халат на шорты и майку, а комнатные тапки, которые нашлись в ванной — на беговые кроссовки за четыреста долларов.

Ее ждала сорокапятиминутная пробежка трусцой с ускорениями, потом упражнения на пресс, отжимания и скакалка — стандартная утренняя программа, после которой Нина наслаждалась завтраком: обезжиренным творогом, овсянкой на воде и двумястами граммами куриной грудки, приготовленной на пару.

— Какое счастье, что у меня есть, где бегать, — буркнула Нина, глядя через окно во двор.

Отсюда отлично просматривались прорезиненные беговые дорожки и местами вытоптанный футбольный газон. Она знала, что как только ступит на стадион, то остатки ее плохого настроения тут же улетучатся, вытесненные свежим воздухом и движением. Не устоят под натиском эндорфинов. Надо только выйти, не уснув нигде по дороге…

Нина вздохнула и решительно толкнула входную дверь. Выйдя, она замкнула квартиру на три оборота и аккуратно поместила ключ на верхнюю горизонтальную планку дверного косяка, предварительно убедившись, что за ней никто не наблюдает. Бегать с ключом было очень неудобно, а бросать квартиру незапертой Нина Смоленская не решалась.

Теплый августовский ветер своей невидимой рукой нежно провел по ее лицу. Нина сощурилась от яркого солнца и двинулась к стадиону. Там она, не мешкая, перешла на трусцовый бег, и уже после первого ускорения раздражения заметно поубавилось. После второго мир стал казаться привлекательным. Третье Нина делать не стала, побоялась утомиться. Сегодня столько работы!

На трибуне, на самом верху, появилась фигура. Нина глянула на нее без особого интереса. На этот стадион приходили тренироваться жители окрестных домов, но в основном по вечерам, оставляя утренние часы в полное Нинино распоряжение. Смоленская не любила толпу.

— Может, приходить еще раньше? — спросила она сама себя.

Теперь, когда она была бодра и весела, те муки, что она претерпела, стаскивая себя с кровати, казались ей сущим пустяком.

Нина поднялась на носочки. Икроножные мышцы болезненно напряглись, но она терпела. Икры тоже должны быть тренированными, иначе можно попрощаться с каблуками.

Она уже принялась за растяжку сидя, когда фигура бодро спустилась с трибуны и превратилась в мужчину со смутно знакомыми повадками.

— Где я его видела? — спросила она шепотом сама себя, наклоняясь к левой ноге и украдкой рассматривая пришельца.

Когда Нина наклонялась к правой ноге, а он пробегал второй круг по треку, она успела его разглядеть: крепкий, невысокого роста, шапка прямых русых волос и широко расставленные, как у ленивца, глаза с тяжелыми веками без ресниц.

Этот тяжелый взгляд Нина не забудет никогда в жизни! Четыре года назад погожим летним вечером эти глаза смотрели на нее оскорбительно трезвым взглядом, в котором смешались самодовольство и брезгливость.

Нина резко подскочила с газона, едва не повредив мышцу. Ну уж нет! Она, Нина Смоленская, не будет делить стадион с этим уродом! Она решительно зашагала к выходу и уже преодолела середину пути, когда услышала, как кто-то тихо и вкрадчиво зовет ее по имени.

— Нина.

Тошнота подкатила к ее горлу, и Нина невольно перешла на бег. Через несколько секунд она уже неслась во весь опор, поддавшись панике.

— Не смей! Не смей называть меня по имени! — бормотала она, нащупывая ключ и вставляя его в замочную скважину.

Она влетела в квартиру, громко хлопнув дверью, и сделала то, чего не делала уже четыре года, а именно: заперлась на все замки на своей бронированной двери, каждый повернув на максимальное количество оборотов. Но даже этого Нине показалось мало, и она кинулась к окнам. Она захлопывала одно за другим, опускала жалюзи и задергивала занавески, не замечая, что по ее щекам текут слезы.

— Четыре года прошло! — вслух сказала Нина и бурно разрыдалась.

Она сползла по стене, на которую за секунду до этого оперлась в бессилии, упала на пол и принялась кататься по нему, содрогаясь в рыданиях и колотя кулаками паркет.

Вдруг Нина схватилась за горло: у нее перехватило дыхание. Снова приступ удушья!!! Потому что она всё видела, но никому ничего не сказала! Она во всем виновата! Что теперь будет? Что теперь будет? Что теперь будет?

Она выкрикнула последний вопрос вслух, и ее рыдания прекратились так же внезапно, как и начались. Нина приняла сидячее положение и вытерла лицо рукой, некстати вспомнив, что если трогать потное и неумытое после тренировки лицо грязными ладошками, то могут появиться прыщи.

Чему ее научили четыре года беспрерывной и интенсивной психотерапии, так это задавать правильные вопросы. Нинина истерика прекратилась так внезапно, потому что ее опьяненный адреналином разум по старой привычке вдруг задал тот самый, правильный вопрос.

— Чего они от нас хотят?

Нина произнесла вопрос вслух, словно пробуя его на вкус.

— Чего они от нас хотят?

Четыре года семеро высококвалифицированных и хорошо оплачиваемых психотерапевтов пытались излечить ее от этого липкого и душного чувства вины за ту июльскую ночь с помощью различных методик. Пока сработала только одна — «Правильно заданный вопрос».

— Чего они хотят от меня?

Через два часа Нина, совсем успокоившись (но на всякий случай проглотив четвертинку феназепама), сидела в кофейне на углу, на первом этаже своего дома. Перед ней стоял ее новенький «мак» — подарок Пашки на день рождения. Надо было сделать кое-какие дела, но не хотелось оставаться в одиночестве. Нине казалось, что в любую секунду кто-то нежеланный и пугающий может позвонить в дверь, и ей не хотелось остаток дня жаться к батарее маленьким испуганным комочком. Самый простой способ сохранить самообладание и продуктивность — выйти к людям, затеряться в биомассе, заслониться человечеством.

С монитора подмигивала электронная почта. Ей пришло одиннадцать новых писем, которые она никак не могла заставить себя прочитать. Голова была занята лихорадочными размышлениями.

Рассказать Павлу? Он будет так зол!

Сказать Лавровичу? Алисе? Сказать Павлу, чтобы тот сказал Лавровичу или Алисе, и избежать неприятного разговора?

Когда правильно задаешь вопрос, ответ находится сам собой. Есть ли в их компании человек, который сам хранит постыдную тайну? Человек, у которого едва ли хватит духу ее осудить? И через секунду — оп! Ответ нашелся сам собой, а руки потянулись к телефону и набрали номер.

— Привет, — дружелюбно пропела Нина, — не отвлекаю? Хорошо. Мне надо сегодня кое о чем с тобой переговорить. Да, это важно! Выкрои, пожалуйста, для меня место в своем расписании! Хорошо, сегодня в семь я — у тебя.

Нина разозлилась. Ну почему люди не желают понимать смысл слов «нужно» и «важно»?!

Сделав первый шаг к решению своей проблемы, Нина почувствовала облегчение. Как будто ее выпустили из пыльного мешка, в который она, на минуточку, сама себя засунула. Надо было сразу говорить правду!

Нинин нынешний психотерапевт не уставал повторять ей, что у нее комплекс вины. Ну, дескать, ей кажется, что она перед всеми виновата и за все несет ответственность. Выяснив этот факт, врач принялся осторожно подбирать к Нине ключики, и первая методика, к которой они обратились — «Задай вопрос!» — дала впечатляющие результаты. Психолог, решив идти по проторенной дорожке, гарантированно ведущей если не к успеху, то хотя бы к прогрессу, попросил Нину, прежде чем в очередной раз взвалить на себя бремя вины, задавать себе простой вопрос: «Есть ли еще люди, кроме меня, ответственные за создавшую ситуацию?».

И это тоже сработало! В первый раз она опробовала этот прием на Пашке, который принялся отчитывать ее за опоздание на сеанс в кино.

— Из-за того, что ты так долго возишься, мы никогда не можем попасть на хорошие места! — так он тогда высказался.

Нина усилием воли остановила подступающие к глазам слезы обиды и задала про себя вопрос: есть ли еще люди, ответственные за создавшуюся ситуацию?

— Ты же сам просил меня заехать в химчистку за твоими рубашками! — воскликнула Нина, удивляясь тому, что проблемы, из-за которой она только что была готова разрыдаться, не существует.

Пашка хмыкнул и отправился покупать билеты.

— Как все просто! — шепотом восхитилась Нина.

— Что? — переспросил Павел, подозрительно вглядываясь в ее довольное лицо.

— Ничего, — поспешила откреститься Нина.

С этого дня Нина уверовала в психотерапию и стала пользоваться спасительным вопросом постоянно.

«Есть ли еще люди, ответственные за то, что я сплю с женатым мужчиной?».

«Да», — отвечала себе Нина, — «Павел. Жена Павла, Марина, которая не занимается с ним сексом. Отец Павла, который счел меня неподходящей партией и заставил его жениться на „приличной девушке“, которая теперь не занимается с ним сексом. Полно народа!».

«Есть ли еще люди, ответственные за проваленный спектакль?».

«Да. Актер, которого я хотела заменить еще на второй репетиции, говоря ему прямо, что он не вытягивает образ. Ведущая актриса, которая заболела перед премьерой. Осветитель, который напился. Ха-ха!».

Постепенно приступы удушья уходили из Нининой жизни. И сегодня, нет, прямо сейчас, она задаст себе правильный вопрос.

— Есть ли еще люди, ответственные за то, что случилось той ночью? — прошептала она, уставившись на свое отражение в затемненном стекле кофейни.

Да.

Помимо очевидных виновников, есть еще кое-кто, тщательно маскирующийся под жертву.

Алиса.

Нина мысленно повертела этот неожиданный ответ, посмотрев на него то так, то эдак. Если бы не Алиса, про них и не вспомнили бы и они не оказались бы там, в том вонючем лодочном сарае. Именно Алиса в течение того злосчастного июльского дня всячески привлекала внимание, не пропустив никого мимо себя. Она успела познакомиться и поболтать со всем лагерем, даже с дворником и физруком. Не смогла ни секунды прожить, не вертя хвостом!

Смоленская снова бросила взгляд на свое отражение, и ее больно кольнуло воспоминание. Алиса в белой футболке с надписью «Driving wild!», завязанной на животе и открывающей полоску молочно-белой кожи. На ней — короткая джинсовая юбка и нет обуви. Косая челка мешает ей смотреть собеседнику прямо в лицо, и она, глупо хихикая, постоянно поправляет ее пальцами. Пухлые губы слегка приоткрыты и готовы в любой момент растянуться в улыбке. И вот в следующий момент она уже хохочет как ведьма, запрокинув голову назад, а несколько парней-первокурсников не сводят с нее восхищенных взглядов. Нина стоит возле умывальника и моет яблоко. Ее никто не замечает, даже Пашка, который подскочил с какой-то бумажкой к проклятой Алиске и что-то выясняет…

Нина попыталась успокоить себя, но вышло плохо. Она почувствовала, будто крохотные иголочки заполнили ее солнечное сплетение изнутри и больно уперлись острыми краями в брюшную стенку, пытаясь пробить себе путь наружу. После четырех лет психотерапии Нина научилась мастерски разбираться в своих чувствах, поэтому сейчас без труда определила, что испытывает.

Зависть.

— Ну и что! — прошептала она, стараясь придать голосу независимые интонации. — Волосы у меня такие же красивые, а фигура получше будет. Она же как желе! Тронешь в одном месте, и оно целиком до утра будет колыхаться! Глаза у меня карие и теплые, а у нее цвета поноса. Мои ресницы — длинные и черные, а у нее их вообще нет. У меня губы узковаты, но в них — моя индивидуальность!

Из тщательно охраняемых психотерапевтическими приемами глубин Нининой памяти вдруг всплыло новое воспоминание. Темно и душно. Свечи. У Нины — неподъемная голова и ватные ноги. Ее тошнит, но она не может облегчиться, лишь давится рвотными спазмами, собственной слюной и какой-то грязью. «Фу», — говорит кто-то из темноты, и Нина понимает, что это «фу» адресовано ей. Она видит Алису, ее слабое беспомощное тело в безжалостных руках. Нина ничем не может ей помочь. Она вообще не может пошевелиться.

Нина помотала головой, возвращаясь в реальность. Стараясь унять часто бьющееся сердце, она глубоко вздохнула и снова уставилась на себя в стекло.

— Вам что-нибудь принести? — спросила подошедшая официантка, подозрительно вглядываясь в ее лицо. Наверно, приняла за сумасшедшую.

— Обезжиренный латте, пожалуйста, — заказала Нина и снова посмотрела на свое отражение.

Что на нее нашло? Помутнение какое-то! Почему она вдруг решила обвинить Алиску? Кому и что она попыталась доказать, пробурчав злые слова о ее внешности? Фу, мерзость! Бабство! Нина всегда подозревала, что в ней это есть!

Чтобы отвлечься от неожиданного открытия, Нина отхлебнула свежего кофе и принялась разбирать почту. Первое письмо, под темой «Работа», заставило ее удивленно выпучить глаза.

«Здравствуйте, Нина!

Эротический театр ищет режиссёра (сценариста и организатора), а также проводит набор актрис — молодых девушек, свободных духом и телом. Гарантированно высокая оплата труда. Заверяю Вас, что денег хватит на всё: и на жизнь, и на развлечения. Обучение и работа — всё строго конфиденциально. Свободный график.

С уважением, Елена».

Нина с минуту смотрела на письмо, не веря своим глазам. Неужели можно вот так просто взять и пригласить незнакомого человека в проститутки? По электронной почте? Потрясающая прямолинейность и незамутненность!

Нину разобрало любопытство. Она нажала кнопку «Ответить» и быстро напечатала короткое послание.

«Здравствуйте, Елена. Хотелось бы подробнее узнать, в чем состоит работа и каково будет обучение».

Следующее письмо было от Алиски. В нем — редактура пьесы, которую написала Нина.

— Когда ты еще и работать успеваешь? — шепотом спросила Смоленская.

Мимоходом ее снова обжег стыд при воспоминании о тех гадостях, которые она только что нашептывала себе под нос про свою единственную подругу.

Пьеса была про любовь. Естественно, про любовь несчастную, потому что в счастливой ничего увлекательного Нина не находила. Вся пьеса состояла из монологов разной длины, которые главная героиня и несколько статистов произносили со сцены, обращаясь к зрителям как к высшей силе, управляющей миром.

Нина несколько недель размышляла над тем, как замысловато и художественно «убить» героиню в конце. Конечно, грубо сработанный стул, одиноко стоящий на сцене, и большая веревочная петля стали бы идеальными декорациями — пусто, тоскливо и много способов обыграть отчаяние. На стул можно сесть, встать, лечь, закинув ноги на спинку. Его можно оседлать, перевернуть и даже разломать, чтобы кидаться в зрителей деревянными щепками.

Последняя затея пришлась Нине по нраву. Она обожала выводить зрителей из оцепенения и с удовольствием вовлекала их в постановку, иногда подвергая опасности их здоровье.

— Что ж, пусть потерпят эту интерактивность во имя искусства, — решала режиссер Смоленская и снова и снова, спектакль за спектаклем, обдавала зрительный зал водой, огнем и холодным воздухом, вопреки запретам руководства Института Искусств.

Петлю, свисающую с потолка, актриса могла бы ухватить рукой и качаться на ней во время монологов о безумии, подыгрывая себе движениями головы: хохотать, запрокинув ее назад, чтобы после обессилено уронить на грудь. Во время финального монолога петлю можно будет надеть на шею.

Нина воображала ослепительно белое платье в вульгарных стразах, смотрящееся оскорбительно празднично на фоне голой дощатой сцены и покосившегося набок старого стула. Ей безумно хотелось самой играть эту роль.

— Надо будет обязательно пригласить Пашку на премьеру, — прошептала она.

Нина начала писать этот текст в день его свадьбы. Она знала, что регистрация брака назначена на десять утра, и чтобы побороть искушение подглядеть из-за кустов, Нина решила отвлечься. Она решительно отмела все будничные способы — кино, кафе, прогулки с друзьями — неэффективно! Нужно было нагрузить свой мозг до предела, чтобы не думать больше ни о чем.

И Нина села писать. Изливая свою боль словами, она просидела за компьютером весь день, всю ночь и кусочек утра. В полдень она наконец встала из-за стола и съела с чаем найденный в холодильнике кусочек сыра. Ей казалось, что вот-вот придет отчаяние и накроет ее липкой пеленой, что душевные силы покинут ее, что дальше будут только рыдания и приступы удушья. Но ничего не произошло. Она чувствовала лишь опустошенность и удовлетворение, словно вся грязь из ее души переместилась в компьютер и была заботливо сохранена в файле формата «doc».

Тем же вечером ей позвонил Павел и сказал, что перед отъездом в свадебное путешествие они с супругой вдрызг разругались, и та, демонстративно плюнув ему в суп, уехала одна. Теперь ему, Пашке, скучно, грустно и «некому лапу пожать». Затем он робко попросил разрешения приехать.

— Приезжай, — сказала Нина равнодушно и ушла принимать ванну с маслом «Цветы Таиланда», запах которого очень нравился Павлу.

Он приехал и остался на две недели. Суп, испорченный Мариной, медленно скис в холодильнике.

— А что, если не петля? Что, если вода? — осенило вдруг Нину. — Воду обыграть еще проще! Ванна на сцене будет чем-то вроде портала… Жизнь и смерть, смерть и крещение.

Но где лучше разместить выгородку? Надо посмотреть расписание. Каким реквизитом обозначить счастье? Как быть с началом? Больше ничего не лезло в голову.

Почта звякнула, извещая о прибытии нового письма.

«Нина, спасибо за интерес и быстрый ответ!

Обучение будет направлено по большей части на освоение искусства общения с клиентом. (В основном это мужчины).

Цель проста — разбудить в клиенте неистовую страсть и влечение, чтобы затем погасить ее. Также нужно будет играть в ролевые игры по заказу клиента, например, если он захочет увидеть девушек в выпускных платьях или в пионерских галстуках и т.п., но не просто так, а в некой сценической композиции…

Ваша работа — писать сценарии и делать постановки, чтобы было правдоподобно и интересно.

Остальная информация после кастинга/собеседования.

Предупреждаю Вас, деньги любят тишину.

С уважением, Елена».

Нина рассмеялась и переслала оба письма Алисе. Исключительно ради смеха! Она прогнала от себя мысль, что снова делает что-то из чувства вины, иначе ее ждали бы дополнительные сеансы психотерапии.

Нина глянула на часы. Через пятьдесят минут ей надо быть в институте. Утро было отвратительным, так что, может быть, в качестве компенсации ее актеры хорошо поработают на площадке? Может, она, Нина, и плохой человек, зато хороший режиссер.

Может быть, Пашка заедет сегодня? Нина поймала себя на том, что соскучилась по его прикосновениям. По его красивым, аристократичным рукам, по длинным пальцам с выступающими костяшками, которые хочется целовать. Она представила его одетым в голубые джинсы и белую рубашку с закатанными до локтя рукавами, обнажающими загорелые руки, вспомнила его волнистые волосы, его запах, тепло его тела. Не заехать ли к нему домой прямо сейчас?

— О чем задумалась? — спросил голос над Нининым ухом.

Нина вздрогнула и обернулась, прикидывая, не схватить ли салфетницу для самообороны. Но уже в следующее мгновение на ее лице расцвела глуповатая улыбка, а в душе — уверенность, что Вселенная слышит ее.

— Тебе на работу, помнишь? — спросил Пашка. — Я тебя отвезу, если пустишь посмотреть репетицию. Пустишь?

Нина согласно кивнула и, подхватив сумочку и компьютер, выпорхнула за возлюбленным в стеклянные двери. Улыбка на ее лице продолжала цвести буйным цветом, когда Павел открыл ей пассажирскую дверь своего белого «БМВ».

— Это Смоленская? — спросила девчонка с растрепанным пучком волос, в цветастой юбке и кедах, сидевшая за соседним столиком.

— Она самая, — подтвердил бледный кудрявый очкарик, ее визави, — психованная баба, но гениальная.

— А что за мужик?

Парень пожал плечами. Мужики на «БМВ» его не интересовали.

— Сын ректора Строительной Академии, — раздался вкрадчивый голос за их спинами.

Обернувшись, они увидели коротко стриженную женщину в узких джинсах, футболке с похабной надписью и безумно дорогих туфлях на шпильке. Она все это время просидела за Нининой спиной, прихлебывая кофе из бумажного стаканчика и поглядывая на экран ее лэптопа, и теперь, проводив влюбленную парочку насмешливым взглядом, она сгребла с соседнего стула свой красный кардиган и направилась к стойке.

— Это Заваркина? — снова заискрилась любопытством девчонка, толкнув своего кавалера в бок. Тот пожал плечами.

— Ой, а я тебя не заметил! — удивился хозяин кофейни, который любил сам обслуживать клиентов и потому иногда нес вахту возле кофе-машины.

— Это моя суперсила — оставаться незаметной, — улыбнулась Анфиса Заваркина и попросила еще кофе с собой.

— Ты — ходячая антиреклама своей кофейни, — сказал хозяин и указал на картонный стаканчик с названием своего заведения. — Почему ты торчишь здесь? Шпионишь?

Анфиса хитро улыбнулась.

— По секрету, мой благоверный крепко сэкономил на аппаратуре, — прошептала она, — поэтому наш кофе — дрянь.

Гордая улыбка расползлась по лицу ее приятеля. Он с удовольствием принимал комплименты в адрес своей навороченной итальянской кофе-машины, которая стоила ему уйму денег.

— Еще я залюбовалась одной сумасшедшей, — призналась Анфиса, — заслушалась ее шепотом и не смогла уйти.

— Я тоже обратила на нее внимание, — с воодушевлением сообщила подошедшая официантка. На подносе в ее руках позвякивали грязные чашки. — Сидит, раскачивается, глаза невменяемые, и бормочет что-то вроде: «Я должна была сразу все рассказать!».

— Ох, должна была! — протянула Заваркина, хищно глянув на пустой стул, на котором восседала Нина Смоленская, — сразу, немедленно и всем. Хотя и сейчас еще не поздно.

Анфиса подхватила свой кофе, кивнула приятелю и стремительно вышла сквозь стеклянные двери на улицу. Хозяин кафе подмигнул официантке в ответ на ее недоуменный взгляд.

Глава третья. 2010 год. Школа нацистских жен

Камин пылал. Черноглазый ходил по комнате, не выпуская из рук кочерги, и подбрасывал в огонь новые поленья. Выдав очередной круг вокруг кресел и стола, он снова приближался к очагу и ворошил погибающее в огне дерево. Пламя разгоралось все ярче и ярче и вскоре достигло таких размеров, что ухитрилось пару раз лизнуть дымоход. Но Черноглазому казалось, что в комнате все еще слишком холодно.

Он знал, что зря тревожит огонь. Причина того, что по его спине то и дело пробегает холодок, смешанный с крупной дрожью — пустой поднос, на котором обычно был рассыпан его порошок. Только одинокая, жалкая и бесполезная коктейльная трубочка перекатывалась по нему как издевательство над его недугом.

Черноглазый знал, что через пару часов ему станет совсем плохо. Язык перестанет ворочаться, а ноги откажутся повиноваться приказам мозга. Чтобы не погрязнуть в панике и безысходности, он плеснул себе двойную порцию виски и опрокинул его в себя будто яд.

В комнате становилось все жарче и жарче, но никто не обронил ни слова упрека. Старая Актриса скинула с себя шаль и осталась в своем превосходно скроенном шелковом платье. На огненные всполохи из камина с ее шеи деликатным матовым блеском отзывалась нитка жемчуга.

Старой даме было очень жарко и очень некомфортно. Она волновалась, как бы тонкая ткань платья не промокла на спине и не прилипла к телу. В таком виде невозможно будет пребывать на людях, тем более в обществе мужчин! К тому же, Старая Актриса переживала, что воздух в комнате сделается слишком сухим, а ведь это вредно для кожи!

Но мудрой женщине приходилось держать себя в руках. Более того, ее целью было не просто сохранить лицо, вытерпев невыносимую жару, но также и не выказать ни тени недовольства. Такая задача под силу лишь великим актерам, и она с достоинством приняла этот вызов.

Причиной ее добровольного самоистязания стало то, что грешно ставить в вину женщине. Любопытство.

Старую Актрису очаровала удивительная легенда, которую этот несносный мужчина начал рассказывать прошлой ночью. Раньше он вспоминал только похабные истории про то, как кто-то где-то напился и с кем-то проснулся. Они были такими неприличными, что Старой Актрисе то и дело приходилось затыкать Мальчишке уши, чтобы не смущать его невинный разум этими непристойностями.

Но вчерашняя была действительно чем-то из ряда вон! Какое красноречие! Какие эмоции! Какие слова и выражения! Он говорил, и его вдохновение преобразило его внешность: глаза перестали быть просто дырками в черепе, и то и дело вспыхивали огнем. Его жесты становились то резче, то плавнее, чутко улавливая ритм повествования. Его голос сделался глубже и размереннее, гипнотизируя слушателей и унося их в далекую волшебную страну, где обитали прекрасные босоногие девы, дочери Луны и леса.

Но даже не выверенные интонации и не инстинктивно верно сделанные паузы заинтриговали Старую Актрису. Ее покорила страсть. Такая жгучая, что, казалось, никакие наркотики, алкоголь и куртизанки, существующие на этой планете, не смогли бы ее утолить! Она была уверена, что главным действующим лицом в этой истории окажется женщина, но не простая, а непременно обладающая какими-нибудь весомыми и неоспоримыми достоинствами вроде неземного обаяния, которое она позаимствовала у своей прабабки, волшебницы-хюльдры.

Но кто она такая? Кто эта женщина, что свела с ума этого странного мужчину с незаживающей ссадиной на затылке?

Весь день Старую Актрису терзали вопросы. Она не находила себе места и дважды срывалась с дивана, на котором возлежала, чтобы найти Черноглазого в этом большом пустом доме и потребовать ответа. Но ее разум, грозя сердцу указательным пальцем, велел ей оставаться у себя в покоях и ждать вечера. Что если он и так собирался продолжить историю, а она лишь собьет его с толку своими вопросами?

Легенда не отпускала старую даму. Даже когда она прилегла днем отдохнуть, ей вдруг приснился сон, чего не случалось уже двадцать два года. Она увидела себя, стоящую в чаще леса. На ней было то же платье, что и сейчас, но свои великолепные туфли она держала в руках. Ее босые ступни ощущали сырую землю, мягкий мох и маленькие сучки и веточки, которые приятно покалывали ее пальцы и пятки. Ощущения были такими реальными, что почтенная дама вдруг подумала, что страдает лунатизмом и сейчас, не открывая глаз, спускается по траве вниз с холма.

Старая Актриса была уверена, что если она сейчас выскажет свое «фи» по поводу температуры, то так заинтриговавший ее рассказчик просто развернется и выйдет вон. Такое уже случалось не раз, например, когда она всего лишь обратила его внимание на каплю, стекавшую с края его стакана на драгоценную полировку обеденного стола. Однако молодой человек (которому не мешало бы выслушать лекцию о хорошем воспитании) отреагировал на то невинное замечание слишком остро. Он вскочил на ноги, произнес непечатное ругательство и швырнул стакан в камин. Стакан лопнул с ужасным звуком, а пламя страшно вспыхнуло, пожирая алкоголь! Даже сейчас, вспоминая ту сцену, Старая Актриса приложила руку к вздымающейся груди. Бог мой, как она тогда разволновалась!

Черноглазый бросил насмешливый взгляд на старуху. Ишь, как разошлась! Надувается как озабоченная жаба на кочке, но замечаний по поводу жары не делает. Даже не замечает, что Мальчишка снял ожерелье с ее собаки и теперь они меряются силами, перетягивая украшение: шпиц вцепился в него зубами, а пацан — двумя руками. Псина оказалась на удивление сильной: Мальчишке то и дело приходилось упираться ей в грудь своими крошечными сандаликами, чтобы не сдавать позиций. В другой раз эта возня позабавила бы Черноглазого, но теперь… У него не хватало сил.

— Сегодня у нас будет экскурс в историю. Перенесемся прямиком в тридцать шестой год, когда рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер подписал указ о создании специального курса обучения для девушек, желающих обручиться с истинным арийцем.

Критерии отбора были строгими: психическое здоровье, чистая кровь, тело без шрамов, родимых пятен и наколок.

В школе невест учили, прежде всего, домоводству и уходу за детьми, то есть натаскивали для роли жены и матери — главного предназначения женщины. Еще были обязательны два урока физкультуры в день.

Когда число школ выросло до тридцати, руководству пришла в голову идея — ввести градацию невест по уровням. Высший эшелон — длинноногие голубоглазые красавицы — изучали еще и основы генетики и учения о расах, политологию, историю, риторику, светские манеры и по окончанию получали документ, подтверждающий, что они могут вступать в брак с членами СС.

Девушки попроще (встречались даже с примесями еврейской крови) отдавались в жены офицерам и освобожденным работникам национал-социалистической партии Германии, невостребованные — отправлялись в рабочие лагеря заниматься сельским хозяйством — единственным видом труда, доступным одинокой немецкой женщине.

Старая Актриса слушала, затаив дыхание, а Мальчишка принялся снова возиться с собакой. Про нацистов ему было неинтересно.

— Где брать «второй сорт» было более или менее понятно, восемь миллионов немок, есть из чего выбрать, — Черноглазый потер лоб, предчувствуя боль, — но с «высшим сортом» дело обстояло туговато. Красавицы быстро заканчивались. И тогда мистики, коих в то время было немало, обратились к древним мифам о хюльдрах. Вот идеал женщины, посчитали они. И красота, и кровь, и волшебство!

Во время второй мировой войны северная страна — родина хюльдр — была оккупирована, и пока политики делили земли, а введенные в страну немецкие войска опустошали погреба и чуланы, нацистские мистики — специалисты по оккультным наукам и их ударные группы — прочесывали леса в поисках хюльдр. Они вылавливали всех без исключения лесных пастушек, решив, что фрау, руководящие школами нацистских жен, рассортируют «добычу» на месте. У кого шрамик, родинка или нос кривой — тех в школы «попроще» или в лазареты, чтобы древние целительские секреты не пропали даром.

Но просчитались «охотники»! Самопожертвование, идеализм, смирение — это основы воспитания немецких женщин, но хюльдры родились свободными и свободными собирались умереть. Они оказали достойное сопротивление оккупантам. Стоило какому-нибудь простофиле лишь на секундочку зазеваться в лесу или попасть под чары, как — эть! И он уже под кустом с разодранным когтями горлом и перекушенной сонной артерией. «Охотники» или не знали, или не учли одного простого правила, передаваемого аборигенами из поколения в поколение: никогда ни при каких обстоятельствах не зли хюльдру! Будешь мертв!

— Какие ужасы вы рассказываете, — прошептала впечатлительная Старая Актриса, сцепив руки у груди.

— Мне перестать? — насмешливо спросил Черноглазый. Он закрыл глаза, даже тусклый свет камина раздражал его. — Дальше еще страшнее будет! И кончится плохо.

— Ну что вы! — воскликнула старая дама. — Продолжайте!

— Те из хюльдр, кому удалось вырваться, и те, кому удалось не попасться, в попытках замаскироваться прибегали к крайним мерам: они вырывали себе волосы, уродовали носы, ломали ноги. Смирение — это точно не про них! Кому-то удалось совершить невероятное — выйти замуж. Замужняя женщина, пусть даже белокурая и прекрасная, уже не представляла интереса для рекрутеров. Однако шла война, мужчины были куда большей редкостью, чем сахар или шелковые чулки.

Мальчишка и пес, устав возиться, легли рядышком на пушистую шкуру у камина и задремали.

— Словом, суровое было время, — сказал Черноглазый тихо и мягко, глядя на них. Тупая и невероятно сильная головная боль наконец настигла его. Его язык еле ворочался. — «Охотникам» удалось поймать всего шестнадцать особей, и ни одна — вы представляете, ни одна! — не согласилась стать женой «эсэсовца». Четыре покончили с собой, остальные двенадцать поступили в концлагеря в распоряжение врачей, которым не терпелось разузнать, как устроено их волшебство. Там и сгинули.

Старая Актриса сокрушенно покачала головой.

— То есть хюльдры были истреблены? — спросила она разочарованно.

— Я уверен, что Брижит Бардо была хюльдрой, пережившей войну, — Черноглазый мученически улыбнулся и спрятал лицо в ладонях.

Старая дама не поняла, шутит ее собеседник или нет. Лично она ничего волшебного в этой актрисульке не находила!

***

— Ты веришь в магию?

Алиса отрицательно помотала головой и устало откинулась на подушку. Лаврович провел пальцами по ее раскрасневшейся щеке. Она поймала его руку и поцеловала каждую костяшку. У Лавровича по спине пробежали мурашки, и он снова впился в ее губы своим жадным ртом, совершенно позабыв, что две минуты назад они закончили очередной раунд любовных утех, второй на сегодня.

И по итогам двух раундов — сокрушительное поражение Лавровича. Нокаут.

Она опять сделала это, чертова ведьма! В который раз он пытался порвать с ней? В пятый? В десятый? В сто двадцать восьмой? Лаврович должен был бы помнить точное число, ведь каждый раз был для него пыткой! Ему приходилось постоянно одергивать себя, когда она была рядом: не смотреть в глаза слишком долго, контролировать дыхание, не распускать руки. Конечно, он знал, что проще будет, расставшись, не общаться, пока не утихнут чувства, и честно пытался спрятаться от своей нежной подруги. Даже регулярно отбрыкивался от посиделок в общей компании, рискуя одичать без своих друзей. Но всё равно всё время думал о ней. Вернее, она постоянно напоминала о себе! Не оставляла его в покое, кружила, дурила! Она была везде!

Например, на прошлой неделе Лаврович склеил роскошную девицу. У девицы был внушительный бюст и копна рыжих волос.

— Алиса, — манерно пискнула она, протягивая руку для закрепления знакомства.

Лаврович похолодел, пожал девичью ладонь, после чего, извинившись, вышел из бара и не вернулся.

И год назад! Лаврович наконец-то завел прочные отношения со спокойной и милой девушкой, имени которой теперь не мог вспомнить. Она пекла ватрушки и ходила по его квартире в чулках. Но мерзкая Алиска однажды заскочила в гости и все разрушила! То ли что-то занесла, то ли просто зашла поболтать по старой памяти и вынудила Лавровича сравнить свою невнятную девчонку с тихо сияющей бывшей любовницей. Кстати, кошка Лавровича, Шанежка, была того же мнения. Мстительно гадящая в тапки его почти супруге, она бессовестно мурлыкала на коленях у Алиски, подставляя круглую голову под ее легкие пальчики.

То же случилось и четыре года назад, когда Лаврович приметил Марину. Лидер общественного движения, яркая, привлекательная, уверенная в себе, она выступала на летней площадке университетской базы отдыха перед своими питомцами и теми, кто хотел ими стать. Когда у Марины и Лавровича проклюнулись кое-какие отношения, он, очарованный ее характером, крепким рукопожатием, смелым взглядом на жизнь и на людей, решил представить ее своим друзьям. Лаврович помнил, как высоко оценил Марину Пашка и как равнодушно кивнула ей витающая в облаках Нина. И он на всю жизнь запомнил выражение Алискиного лица! На нем читалось такое смятение пополам с мольбой, что Лавровича захлестнуло горячей волной. Он не смог тогда точно определить, что за чувства его охватили. Гордость тем, что он ей небезразличен? Неловкость за то, что причиняет ей муки? Горячее желание немедленно раскрасить это растерянное бледное личико бесстыжим румянцем, который обычно появлялся у нее после долгих поцелуев? Скорее всего, последнее, потому что две минуты спустя Лаврович увлек Алису недалеко в лес, опрокинул на мох, сорвал с нее трусики и проделал все то, что никогда бы не решился сотворить со вдумчивой и серьезной Мариной.

— Я, похоже, неправильно все поняла, — сказала ему Марина извиняющимся тоном.

В другое время он устыдился бы своего поведения, но тогда все его внимание было приковано к следам его пальцев, оставшимся на Алисиных белых плечах.

Позже, когда он очнулся от наваждения, то горько пожалел о том, что сделал. Марина завела роман с Павлом и спустя год вышла за него замуж. Теперь, наблюдая за их разваливающимися отношениями, Лаврович четко понимал, что куда больше ей подходит. Как и она ему! Марина и сейчас была великолепна: серьезные оленьи глаза, гладкие волосы, миниатюрная фигурка, спокойный голос, деликатный смех и бездна ума — Лаврович на ее свадьбе разве что локти не кусал, забыв, что ему следует радоваться за лучшего друга. Усвоив горький урок, он бросил все силы на борьбу с наваждением по имени Алиса Заваркина.

К тому же Лавровича нет-нет да и тревожило одно неприятное наблюдение — то, как он бессовестно наслаждался властью над Алисой. Он тогда, на базе отдыха, мог сделать ей очень больно, но предпочел спасти, укрыв от разочарования. Пожалуй, это оправдывает то жгучее удовольствие от ее беспомощности.

Но этой беспомощности (как и короткой юбчонки) было чертовски мало для продуктивных отношений. Лаврович пересек двадцатипятилетний рубеж и кое-чего достиг: с блеском закончил аспирантуру, построил с нуля свой бизнес, связанный с web-разработкой, купил и отремонтировал квартиру-студию в только что отстроенном и очень престижном районе «Ракушка». Здесь селились высокопоставленные чиновники и крупные бизнесмены, которых влекло к стеклу, бетону и простору. Подобное соседство очень льстило Лавровичу.

Однажды оглядев всё, чем он мог похвастаться, он понял, что пора разделить свою жизнь с другим человеком.

— Найти жену в наше время — дело нехитрое, — Лаврович делился соображениям со всеми, кто хотел его слушать. — Но найти себе в жены настоящего человека — задача для супергероя.

— Если уж ты отказываешься от брутфорса и метода простого перебора, то вскрой эту систему, используя математику. Метод анализа иерархий, например, — посоветовала ему Алиска прошлой осенью.

На улице было дождливо и слякотно, ноябрь вступил в свои права. Они сидели в кофейне ее сестры, Лаврович пытался работать, а Алиска болтала ногами и что-то рисовала на салфетке.

— МАИ подойдет для оценки уже имеющихся альтернатив, — возразил Лаврович, — мне нужно кое-что иное…

Алиска оторвалась от рисования и в раздумьях уставилась в потолок.

— Что вроде сетки с крупными ячейками? — спросила она. — Чтобы мелкая рыбешка проплывала, даже не потревожив сигнальный поплавок, а крупная — намертво застревала?

— Именно, — подтвердил Лаврович, невольно отметив, как хорошо она его понимает. И слегка огорчившись, что его решение жениться на ком-то другом не произвело на Заваркину должного впечатления.

Алиска с энтузиазмом выхватила еще одну салфетку из салфетницы.

— Берем равнозначные критерии, — сказала она и нарисовала на салфетке два овальных «пузыря».

В первый она вписала «Ум», во второй — «Вн. привлекательность», и от каждого «пузыря» пустила вниз по три стрелочки.

— Почему три? — поинтересовался Лаврович, заглянув ей через плечо и едва удержавшись, чтобы не лизнуть ее ухо.

— Этого достаточно, — сказала Алиса.

К «Уму» она приписала «Начитанность», «Логичность суждений» и «Наличие высшего образования». К «Внешней привлекательности» отнесла «Стиль», «Качество тела» и «Сексуальность».

— А ты хорошо меня знаешь! — удивился Лаврович, отбирая у нее салфетку.

— Ага, — радостно подтвердила та, — это твоя рыболовная сетка. Каждой встречной девушке выставляй оценку от одного до десяти по каждому из критериев и вычисляй среднее арифметическое. Если оценка выйдет больше пяти, то к барышне стоит присмотреться. Уточнение: к качеству тела относи не только наличие или отсутствие целюллита, но и физиономию. Смотри, чтоб нос был в середине лица и все такое. К стилю присовокупи умение держать себя на людях и тому подобную дракоту, которую ты так любишь…

— Дракоту? — не понял Лаврович. — Что это?

— Не знаю, — улыбнулась Алиска, — но вряд ли что-то хорошее. Пойду, подкараулю свою сеструху.

Алиса, громко скрипнув стулом, встала и подошла к стойке, за которой наливали кофе, и принялась болтать о чем-то с бариста, взвизгивая, хихикая и размахивая руками.

— Умение держать себя — по нулям, — тихо сказал Лаврович и, глядя на нее, вытянул еще одну салфетку. На ней он начертил жирный ноль и, подумав, обвел его еще три раза, после чего снова оценивающе уставился на Алиску.

Стиль отвратительный! Мешковатые свитера из «H&M» и треники из «Uniqlo», вечно непричесанные волосы, ногти без маникюра и иногда чудовищная неаккуратная красная помада. Огрехов в стиле Алисы Заваркиной было так много, что их исправление (естественно, с сопротивлением на каждом шагу) виделось Лавровичу каторжной работой. Определенно, ноль!

Качество оболочки? Симпатичное лицо, но слишком мягкое и невнятное: скошенный подбородок, губки бантиком, глаза цвета трухлявого пня — нет породы. Лавровичу нравились темноглазые и чернобровые, с прямым носом и бровями вразлет. Он считал, что такая внешность явно указывает на наличие благородных предков. У Алиски — хорошая кожа, но слишком белая. На морозе она приобретала неприятный глазу вишневый румянец, на жаре мгновенно краснела и обгорала так, что до нее невозможно было дотронуться. Лишние неудобства. Что касается тела… У Лавровича вырвался огорченный вздох. У нее имелся и целлюлит, и мягкий животик, и вялый трицепс, и немного сутулые плечи, характерные для человека, который много времени проводит за компьютером.

— Плохая форма, очень плохая, — Лаврович покачал головой и вывел на салфетке троечку.

За сексуальность он, не думая, поставил ей десятку, пытаясь отогнать от себя навязчивые картины их совместного постельного прошлого.

Лаврович принялся за соседний «пузырь» — «Ум». В логичности ей не откажешь, это факт. Но загвоздка в том, что она проявляется только в чертежах на салфетках, отнюдь не в поступках. Сколько раз он наблюдал ее непоследовательность? Сквозь ячейки «рыболовной сетки» Лаврович видел побеги на море в середине семестра, брошенную профессию, отсутствие амбиций. Почесав нос, он вывел ей пять.

С «Образованием» все, казалось бы, просто: Лаврович и Алиса закончили один факультет, пусть и оценки у нее были похуже. Но она ни дня не проработала по специальности, после выпускного заявив, что ничему так и не научилась и теперь пойдет в журналистику, как ее сестра. И Лаврович снова разделил оценку на два: оценил ее диплом о высшем образовании как имеющийся, но бесполезный. Снова на пятерочку.

Про ее начитанность он ничего не знал. Читает ли она книги? Интересуется ли чем-нибудь, кроме… Чем она вообще интересуется? Лаврович вдруг понял, что они никогда не разговаривали об этом. Это означало только одно — ей нечего было сказать! Лаврович твердой рукой вывел еще один ноль.

— Двадцать три разделить на шесть — это получится меньше четырех, — констатировал Лаврович.

Разочарование кольнуло его, но он тут же уверил себя, что на одной сексуальности супруги крепкой семьи не построишь. Он посмотрел на Алиску, которая все еще торчала у стойки, общаясь теперь не с бариста, а со своей сестрой.

Лаврович невольно передернул плечами. До чего же жуткая баба, эта сестра! К ее физиономии, возможно, когда-то симпатичной, навсегда приклеилось выражение стервятника, зорко следящего за подыхающей добычей. Ее тело было покрыто тонкими длинными шрамами, которые она и не думала скрывать, а солдатскую стрижку и невротичную худобу не могли снивелировать ни дизайнерские шмотки, ни высокое общественное положение. И ее репутация, к тому же! Муж-гей, брат-наркодилер, сын неизвестно от кого, детство в детдоме!

Лаврович поморщился и пририсовал к своей «рыболовной сетке» еще одну «ячейку», в которую бисерными буковками вписал «Достойная семья». Салфетку с оценками Алисы он скомкал и спрятал в карман.

— Возможно, следует уделить особое внимание пункту об употреблении алкоголя, — сообщил Лаврович Алиске, когда та вернулась за стол, прихватив с собой два бесплатных кофе: эспрессо — для себя и латте с имбирным сиропом и сахаром — для него.

— Но ты же сам пьешь, — удивилась Алиса.

— Я могу, а моя будущая жена не должна, — отрезал Лаврович, дивясь ее непонятливости.

— Понятно, — протянула Алиса, подозрительно глядя на своего друга, — ты пририсовал что-то еще? Дай посмотреть.

Алиса выдернула салфетку из-под его локтя, прежде чем Лаврович успел возразить.

— Знание иностранных языков? Ты же сам ни на одном не говоришь! — веселилась Алиска. — Кандидатская диссертация? Это что? Требование к будущей жене? Ты всерьез?

— Мне не нужен человек, который ни к чему не стремится, — проворчал Лаврович, нахмурившись.

Он попытался вырвать салфетку из ее рук, но Алиса ловко увернулась.

— А это что? «Достойная семья», — прочитала Алиска, и улыбка сползла с ее лица.

Она подняла возмущенный взгляд на Лавровича, и тот испугался того, как преобразилось ее лицо: глаза сузились, ноздри, наоборот, раздулись, рот оскалился, обнажив клыки. Когда Алиса подалась вперед, Лаврович невольно отпрянул.

— Ты решил добавить этот пункт, глядя на мою сестру? — поинтересовалась она хрипло и страшно. Лаврович не удивился бы, если бы за ее спиной вдруг выросли кожистые крылья. — Тебе не нравится моя сестра?

— Кому она, в самом деле, может нравиться? — Лаврович попытался перевести все в шутку, но мимические мышцы отказались ему повиноваться, и улыбка вышла вялая и виноватая.

Даже его голос прозвучал тихо и жалко, и в нем откуда-то взялись предательские умоляющие интонации. По его виску стекала капля пота.

— Мне. Мне она нравится, — сказала Алиса еще тише.

Отодвинувшись от его лица, она разорвала пополам салфетку, которую все еще держала в руках.

— Твой план провалится, — спокойно и тихо сказала она, — ты останешься одиноким и разбитым, потому что ни одна женщина никогда не увидит в тебе человека. Ты будешь дойной коровой для тех, кто отдается за коктейли, и для тех, кто пишет диссертации. Они будут называть тебя занудой, тратить твои деньги, мерзнуть на твоих сквозняках и шпынять твою кошку, а ты будешь молча страдать. Так происходит с теми, кто слишком много думает!

Закруглив свое страшное пророчество, Алиса резко отодвинула стул, подхватила свое пальто и вышла, оставив Лавровича в состоянии крайнего смятения. И как будто этого было мало, он наткнулся на холодный взгляд Анфисы Заваркиной, стоящей за стойкой и, вероятно, слышавшей часть разговора.

— У нас все в порядке, — поспешил уверить Лаврович эту гарпию.

Это было вранье. Отношения были безнадежно испорчены, и в тот вечер Лаврович впервые в жизни напился в стельку. Когда он вернулся домой, его трясло так, что пришлось плотно закрыть все окна и балконные двери, чего он никогда в жизни не делал. Несмотря на царящий холод, Лаврович покрылся нездоровой испариной, и на мгновение ему показалось, что на стены его уютной квартиры наползла черная плесень, а потолок покрылся трещинами. Он потерял сознание.

Зиму Лаврович прожил без Алисы, стараясь не вспоминать ни о ней, ни о самой ссоре. Когда ему удавалось, он продуктивно работал, завтракал с коллегами, болтался с Пашкой по заведениям, цеплял девиц. Но когда он случайно натыкался на ее подарок, спрятанный в глубине бельевого шкафа — плюшевого лося со смешными мягкими рогами, символ любимой ею Норвегии — или она являлась ему во сне, смеющаяся, сияющая, безумно сексуальная, то его снова принимались терзать навязчивые воспоминания и мучительные мысли.

Стараясь от них отделаться и хоть как-то облегчить свое существование, Лаврович пропадал в барах и ночных клубах с сомнительными приятелями, нюхал кокаин и напивался так, что на утро не помнил ни себя, ни того, что делал прошлой ночью. В те бесконечные недели он просыпался с больной головой, тут же заливал в нутро виски пополам с обезболивающим и принимался ходить из угла в угол по своей квартире. Шанежка, сидя в своей спальной корзинке на холодильнике, смотрела на него с осуждением.

Весной Лаврович обнаружил, что долг по его кредитке составляет двести тысяч рублей. Ему пришлось возвращаться к своему покрывшемуся пылью бизнесу и более пяти месяцев налаживать дела, вытягивая себя из ямы, долговой и эмоциональной. К началу августа он был в полном порядке.

Но вчера все его усилия пошли прахом. Лаврович столкнулся с Алисой в супермаркете.

Она стояла перед стеклянной горкой, закрытой на ключ, и разглядывала дорогие коньяки. Лаврович незаметно подкрался к ней сзади. От нее по-прежнему пахло сандалом, а отросшие белокурые пряди были разбросаны по плечам. На ней был мешковатый свитер, который Лаврович ненавидел, черный лак на ногтях заметно облупился, зато крепкий маленький зад обтягивала соблазнительная крохотная юбочка в мелкий цветочек.

Лаврович попытался унять дрожь в пальцах, сжав кулаки. Он чувствовал привычное сочетание жара в паху с холодом, стекавшим по его позвоночнику, словно его собственное тело глумилось над ним. Лаврович знал, что жар — это желание, а холод — страх. Страх, что он снова теряет контроль над собой, над своими чувствами, над своей жизнью.

Алиса заметила в стекле витрины маячившую за ее спиной бледную тень. Она обернулась, улыбнулась, но, наткнувшись на его сосредоточенный взгляд, нахмурилась и прикусила губу, словно одернув саму себя. Но Лаврович уже успел прочувствовать ту энергию, которую она вложила в промелькнувшую улыбку, и в следующее мгновение, забывшись, положил руку ей на затылок и резко притянул к себе. Алиса покачнулась и уткнулась лицом ему в грудь, а ее проворные ручонки, помедлив секунду, скользнули в задние карманы его джинсов. Лаврович легонько потянул ее за волосы на затылке, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Прости за то, что я тебе тогда наговорил, — прошептал он.

— По-моему, это я тебе наговорила, — Алиса широко улыбалась.

Лаврович, забыв о покупках, взял ее за руку, вывел из магазина, усадил в машину и отвез к себе домой. Он не сказал ей ни слова, она не задала ни одного вопроса. Они провели эту ночь без сна, и Лаврович почти забыл про холодный липкий страх, позволив жару поглотить его существо.

— Ты веришь в магию? — снова спросил он.

— Мне пора, у меня самолет, — сонно откликнулась Алиса, но не двинулась с места.

Не выпуская свою ведьму из объятий, Лаврович попытался трезво оценить свое положение.

Она опять это сделала! Лишила его воли, вскружила ему голову, затащила в постель и заласкала почти до смерти! Он не может порвать с ней навсегда! Никогда не сможет!

И тут Лавровича осенила гениальная идея.

Он женится на Алисе Заваркиной!

Едва Лаврович принял это решение, его охватило, подняло и закружило чувство дикой, безудержной радости пополам с облегчением и непонятной благодарностью. Он едва не рассмеялся в голос. Он легонько поцеловал Алису в висок, осторожно отведя белесую, словно паутина, прядь волос. Лаврович решил, что купит кольцо с большим бриллиантом, сделает ей красивое предложение и даже подружится с ее жуткой сестрой. Чего бы ему это не стоило!

К тому же быстро захомутав свою колдунью, он избежит унизительного периода ухаживаний с его сомнениями и лишними денежными тратами. Алиска ведь и так ему почти семья, огромная часть его жизни! В нее сразу можно будет вкладывать деньги. Лаврович заменит ее позорный гардероб, купит ей машину и привьет привычку посещать салон красоты раз в неделю. И эти траты станут отличным вложением в будущее, инвестициями в полировку витрины семьи. Его семьи!

Конечно же, Алиса не должна догадаться о его намерениях. Предложение должно стать для нее сюрпризом. Потому что так интереснее и радостнее!

Лаврович так развеселился, что принялся слишком активно вертеться под одеялом, отчего его будущая невеста вздрогнула и приоткрыла один глаз. Лаврович испугался, что Алиса его легко раскусит, поймет всё по его счастливому лицу.

— Привет, — она потянулась всем телом, выпростав из-под одеяла розовые пальчики и выгнувшись так, что ее обнаженная грудь прижалась к Лавровичу.

Они закончили заниматься любовью только в пять утра, но от этого прикосновения кое-какие части его организма снова воспрянули духом.

— Свари мне кофе, — велел он, отстранившись от ее нежных рук.

Алиса широко открыла глаза и обиженно посмотрела на него. Она не удивилась, потому что точно знала, что значит этот тон. Сколько раз они, пока дружили, вместе смеялись над тем, как он по утрам выпроваживает своих случайных любовниц?

Лаврович едва не расхохотался, наслаждаясь ее растерянностью. Он прошел в ванную, где, закрывшись и включив воду, он улыбнулся своему отражению в зеркале.

Удивительно, какая счастливая лыба!

Вдруг нервных срывов больше не будет?

Что если тихое счастье теперь станет для него нормой жизни?

— Так и будет, — уверенно сказал он сам себе и расхохотался.

Алиса нашлась на кухне. Полностью одетая, она возилась с кофеваркой, включив его любимый вальс — она в точности соблюдала его утренние ритуалы и даже успела устроить жуткий сквозняк. Но сонливость и нежность на ее лице сменились беспокойством и раздражением, что еще больше развеселило Лавровича. Он подошел к ней сзади, положил руки ей на талию и прошептал:

— Мы — друзья, верно?

Ее плечи напряглись, голова опустилась, с губ сорвался вздох. Она повернулась к нему и посмотрела ему прямо в глаза.

Лаврович видел, что причиняет ей боль, но не мог остановиться. Он мог бы раз и навсегда прервать ее муки, сказав, что любит ее, что просит быть его женой, что не может без нее жить. Но не стал, потому что второй раз за все годы знакомства власть над Алисой была в его руках!

Обычно рядом с ней он чувствовал себя оглушенным идиотом, поэтому сейчас решил схитрить — продлить состояние всемогущества хотя бы на неделю, до ее возвращения из Норвегии, чтобы после утилизировать его остатки, добавив их в то самое счастье, которым он сейчас втихаря упивался. И наконец разделить его с ней!

Ни острый взгляд, что она бросила на него, уходя, ни холодное неласковое «пока» не опечалило Лавровича. Ведь у них вся жизнь впереди! Будут и поцелуи на прощание, и нежные объятия при встрече, и декалитры совместно выпитого утреннего кофе!

— Как тебе удалось так меня околдовать? — спросил он у письма, что она прислала ему, едва приземлившись в Осло.

— «Целую и, как всегда, скучаю», — ответило письмо.

Неделю Алисиного отсутствия Лаврович решил провести с пользой. После ее ухода он, не откладывая, открыл свой ежедневник и принялся набрасывать план мероприятий по превращению Алисы в достойную спутницу жизни.

Как ни крути, она — плохой социальный партнер. Но хоть неглупа и привлекательна, что дает пространство для работы.

Он так и озаглавил этот список — «Алиса» — и напротив каждого пункта прописал примерную стоимость, щедро отсыпав на аксессуары и абонемент в лучший спортзал города. Теперь Лаврович понимал, что все, что виделось ему нерешаемой проблемой в ноябре — пустяки! Главное, она будет рядом с ним, она будет его женой!

Но лишь один пункт смущал счастливого жениха.

Анфиса Заваркина.

От перспективы породниться с этой гарпией Лавровича затошнило. Он несколько раз вдохнул и выдохнул, твердо решив оставить на время свои эмоциональные реакции в стороне и попытаться оценить будущую свояченицу непредвзято.

Во-первых, Анфиса была влиятельна. Она тесно общалась с чиновниками и промышленниками, в ее кафешку в обеденный перерыв иногда заскакивал сам губернатор, с которым она заговорщицки перемигивалась. И это уже не говоря о том эффекте, который эта женщина производила на рядовые умы. Всякие хипстеры стекались в кофейню только ради того, чтобы поглазеть на нее.

Во-вторых, Заваркина-старшая была профессионалом. Ее знали в городе, на ее работу ссылались федеральные СМИ. Она была из тех, кого Лаврович не мог не уважать. Ее амбиции восхищали его.

Хоть Анфиса Заваркина и не была приятной личностью, но Лаврович признавал, что она могла бы быть ему полезной.

Информация об остальных Алисиных родственниках была крайне скудна. То, что ее брат изготавливает и сбывает наркотики, Лаврович узнал от Пашки — однако всё, что тот плетет, нужно делить на двадцать. Заверения Проценко в том, что тот бандитского вида субчик на крутом мотоцикле, у которого они покупали кокаин и дизайнерские стимуляторы, и есть Василий Заваркин, могли быть пустой болтовней. Мужа Анфисы Лаврович, хорошенько подумав, решил и вовсе не брать в расчет.

В конце концов, всю эту информацию можно смело признать сплетнями. Алиса — красивая девушка, а красивые девушки всегда окружены завистниками и сплетниками.

Так, незаметно и потихоньку, Лаврович успокоил сам себя.

Этим утром после Алисиного отъезда (Лаврович в соответствии со своей выдумкой и не подумал ее провожать) он решил действовать и преставиться будущей родственнице официально. И поводом для знакомства с Анфисой Заваркиной Лаврович выбрал бриллиантовое кольцо и болтовню о свадьбе — то, что, по его мнению, приводит в восторг любую женщину.

Лаврович достал запасную кредитку и отправился в лучший ювелирный города Б. Там он улыбнулся хорошенькой продавщице и обменял круглую сумму на круглый бриллиант-солитер, оправленный в платину и окруженный бриллиантами помельче.

Спрятав в карман заветную красную коробочку с золотой надписью, Лаврович отправился в логово гарпии. Не думая о дороге, он плавно поворачивал руль своего седана и сочинял речь. Его посетило вдохновение, и он составил несколько гладких и красивых фраз, которыми решил уведомить Заваркину-старшую о своих намерениях в отношении ее сестры.

Но, протиснувшись в тесную каморку, в которой ютилась редакция «Благой вести», вдохнув затхлый воздух, приправленный вонью жареных пирогов с печенью, увидев гарпию в красном трикотаже, вопросительно смотревшую на него, Лаврович растерялся. Заранее заготовленные красивые слова провалились в желудок и теперь ворочались там, словно клубок змей, ядовито жаля его своей невысказанностью. Редактор газеты, сидящая тут же, выглянула из-за своего монитора и тоже уставилась на Лавровича с любопытством. У него вспотела спина, и он не придумал ничего лучше, как достать из кармана коробку с кольцом, открыть ее и протянуть Анфисе.

— Я согласна! — издевательски воскликнула та.

— Ты уже замужем! — воскликнула начальница Заваркиной, вытянув шею так, словно ее позвонки были маленькими телескопами.

— Ты тоже уже почти замужем, так что сиди, не ерзай, — одернула ее Заваркина и засмеялась.

Смех у нее был мелодичный и улыбка довольно приятной, только мелкие хищные зубки портили впечатление.

— Это для Алисы, — проскрипел Лаврович.

— Очень миленькое, ей понравится, — Анфиса пожала плечами.

«Миленькое» — это не то определение, которого ожидал Лаврович. Миленькой в его понимании могла быть открытка с котятами, а не кольцо от «Картье» с каратным бриллиантом.

— Чего ты хочешь? — спросила Заваркина, пристально вглядываясь в его лицо.

— Я хочу попросить у вас руки вашей сестры! — выпалил Лаврович и густо покраснел.

Анфиса усмехнулась.

— Расскажешь, что за история с письмами? — вдруг спросила она. — В которых Смоленской предлагают поработать театральной проституткой? Ты в курсе? Комментарий дашь? Комментарий в обмен на благословение!

Лаврович отрицательно помотал головой, удивившись столь резкой смене темы беседы. Он помнил, что с гарпией надо держать ухо востро: не заметишь, как она унизит тебя, измазав словесными фекалиями.

— Не дашь или не в курсе? — спросила Заваркина, наклонив голову набок.

— Может быть, вернемся к моему вопросу? — спросил Лаврович, мысленно отругав себя за то, что голосом выдал нетерпение.

— Чего ты вдруг решил жениться? Вы же друзья, — издевательским тоном произнесла Заваркина, широко взмахнув рукой.

Лаврович молчал, уставившись в пол. Он не собирался открывать этой стерве свою гениальную задумку и уж тем более не хотел делиться с ней своими чувствами!

— Я не дам благословения, — проговорила Анфиса равнодушно, указательным пальцем захлопнув крышку коробочки с кольцом, которую Лаврович все еще сжимал в руке.

— Почему? — проскрипел тот.

— Потому что имя тебе легион, — непонятно ответила Заваркина и отвернулась.

Лаврович судорожно сглотнул, поняв, что ему только что указали на дверь. Ему ничего не оставалось, кроме как признать свое полное поражение. Он спрятал кольцо в карман, вежливо кивнул редактору и вышел в темный коридор, заставленный всяким хламом. Глубоко вздохнув и призвав на помощь все свое самообладание, Лаврович вызвал лифт, который отозвался из шахты зловещим гулом.

Ждать пришлось долго, и он невольно оглянулся на приоткрытую дверь редакции. Вдруг, удивив сам себя, он на цыпочках подкрался к ней и прислушался.

— Зачем ты так сурово с ним? — тихонько спросила редакторша.

Заваркина помолчала и пошелестела бумагами.

— Моя сестра — очень привлекательная молодая женщина, — начала она тихо, — иногда я смотрю на нее, а потом на себя и думаю: «Зачем я перевожу три тонны французской косметики в год?». Ведь когда она появляется в поле зрения, все женщины… Как бы это помягче?.. Красивые и ухоженные вдруг начинают казаться вульгарными куклами. Некрасивые, но ухоженные, вроде режиссера Смоленской — знаешь ее, да? — выглядят размалеванными мартышками. Все прочие, обычные пассажирки маршруток — и вовсе топливом для биореактора.

Лаврович перестал дышать. Здесь он был согласен с гарпией. Именно такой эффект производила ее сестра! Воображая, как хороша она будет, когда он приведет ее в порядок, Лаврович и вовсе задыхался от восторга.

— Сначала мне казалось, что она специально расплескивает свои чары на кого попало, — продолжала Заваркина, перейдя на таинственный шепот, — я ругала ее за сомнительные знакомства, потому что мне казалось, что она намеренно выбирает всех этих несчастненьких замороченных задротов или конченых психов. Стремится спасти их, понимаешь? Но, хорошенько присмотревшись, я поняла, что это не она выбирает таких, а они сами сходят с ума рядом с ней. Она знакомится с абсолютно обычными, нормальными парнями, общается с ними вежливо и по-доброму. Она вообще очень добрая девушка… Но от этого вежливого интереса к их персонам, абсолютно искреннего и бескорыстного, у мужичков в голове что-то перемыкает и они каким-то неведомым образом умудряются растерять крохи самообладания и разума и превратиться в слюнявых зомби. Самое страшное — они периодически осознают во что превратились! И, наконец, катастрофа в том, что им кажется, что она специально так с ними, что она во всем виновата и что единственный способ избавиться от этого помешательства — это сделать Алисе плохо или больно. Раньше Васька за ней приглядывал. Ну, как приглядывал… Он недовольно хмурил бровь, и эти упыри, перепугавшись, бежали прочь!.. А я так не могу! Не получается! Вот и ходят тут, матримониальные планы свои разбрызгивают…

Лаврович развернулся и тихо, стараясь не задеть ничего, что могло бы зашуметь и выдать его присутствие, двинулся к лестнице. Выйдя на лестничную клетку, он припустил вниз, пробежал двенадцать этажей, и лишь оказавшись на улице, у машины, остановился, чтобы отдышаться. Упав на сидение своего серебристого автомобиля, он вычленил из вихря мыслей в своей голове одну, самую тревожную. Прислушавшись к себе, Лаврович понял, что боится.

Вдруг зомби — это он? Вдруг Заваркина говорила о…

Бред!

Вымученно улыбнувшись своему отражению в зеркале заднего вида и пристегнув ремень, Лаврович ткнул пальцем в магнитолу. Здесь, окруженный привычными запахами и красивыми вещами, он постепенно успокаивался.

Гарпия не знает! Никто не знает, что Лаврович сделал в ту ночь, когда Алиса Заваркина впервые оказалась целиком и полностью в его власти. И никто никогда не узнает! А Анфисе он все равно со временем сумеет понравиться, это точно!

Убедившись, что руки больше не дрожат, Лаврович повернул ключ в замке зажигания. Ему надо было поскорее вернуться домой: к семи обещала подъехать Нина, которой вдруг захотелось рассказать ему что-то важное и секретное. Лаврович догадывался, о чем пойдет речь.

Несколько раз Смоленская подкатывала к нему с предложением профинансировать ее очередной театральный проект. Лаврович понимал, что уже достиг того уровня благополучия, при котором хорошим тоном считалось участвовать в благотворительности, однако в этом вопросе он был избирателен. Забота о детях-сиротах из детского дома — достойный повод расстаться с частью накоплений. Помощь образованию — тоже да. Больнице святого Иосаафа — пожалуйста, будьте здоровы! Но даже бездомные животные и те сумасшедшие, что их спасают, казались Лавровичу более достойными благотворительного финансирования, нежели «Гнилая сцена» — театр Нины Смоленской.

Лаврович не любил театр, а современные веяния в нем и вовсе презирал. Весь этот символизм, чрезмерная надрывность, придурковатая эстетика, по его мнению, годились лишь на то, чтобы скрывать от зрителя отсутствие смысла. Нинины студенты казались ему бездарными неумехами, декорации, пьесы — откровенной чушью, сама Нина — эксплуататором. Лавровичу казалось, что Смоленская прекрасно понимает, что новая драма — дерьмо, но симулирует свою к любовь к ней, воображая, что это достойный путь к славе.

Дома Лаврович переоделся в свежую футболку-поло с крохотным крокодильчиком, нашитым на карман, и потертые джинсы. Он плеснул себе вермута в треугольный бокал и щедро сдобрил выпивку льдом.

Нина, как обычно, опоздала. Едва она переступила порог, Лаврович отметил, что она бледнее обычного. Значит, дело — швах. Будет выпрашивать деньги, грозя самоубийством. Такое на памяти Лавровича тоже случалось.

Убедившись, что никого лишнего в квартире нет, Нина сняла туфли и пристроила их на обувную подставку, подальше от Шанежки и ее когтей. Она прошла к дивану и устроилась на самом краю, держа напряженную спину прямо, а дрожащие руки сцепив в замок.

Лаврович вздохнул, достал из посудного шкафа второй бокал, плеснул в него вермута и, украсив оливкой на шпажке, подал Нине. Та приняла бокал двумя руками и, будто не понимая, что именно должна с ним сделать, пристроила на коленке.

Лаврович молчал. Он знал, что это тягостное молчание — лишь драматическая прелюдия. Ему не хотелось нарушать тишину и подталкивать Смоленскую к разговору. Какой смысл сразу переходить к делу, если его обсуждение утомило собеседников, даже не начавшись?

— Я должна тебе рассказать кое-что важное, — наконец произнесла Нина.

Лаврович молчал. Нина не продолжала. Пауза затягивалась.

— Как Пашка? — не выдержал Лаврович.

Пашка для Нины был второй любимой темой для болтовни. Первой был театр.

— Нормально, — ответила Нина рассеянно, — Маринка уехала, так что я сегодня ночую у него.

Лаврович тут же пожалел о своем вопросе. Он знал о связи Пашки и Нины с первого дня и недоумевал (иногда даже вслух): как можно изменять такой восхитительной женщине, как Марина? Да еще со Смоленской! Еще и практически открыто! Хотя Пашка всегда любил приправить свои будни острыми ощущениями, выбирая самые быстрые машины и истеричных и неуправляемых любовниц.

— Я слышал о письмах, — Лаврович попытался сменить тему, — тех, в которых тебе предлагали стать проституткой. Расскажешь или это тайна?

Он улыбнулся было, но осекся, увидев Нинино выражение лица.

— Откуда ты знаешь?! — воскликнула она, слишком резко ставя бокал на низкий журнальный столик.

Вермут перелился через край и растекся по стеклянной столешнице, заставив Лавровича поморщиться. Он не любил, когда с его красивыми вещами обращались так небрежно.

— От Заваркиной, — опешил он и поспешил уточнить: — От старшей. От Анфисы.

Нина уставилась на лужу вермута на столе, шепча какие-то проклятия себе под нос.