Бесплатный фрагмент - Хрущевка на курьих ножках

ГЛАВА 1. Утро Начинается с Теста на Разумность

Будильник у Мишки был советский, механический, «Слава». Тяжелый, как кирпич, и громкий, как пожарная тревога в аду. Мишка ненавидел его всей душой, но в эпоху после Великого Слияния электронным гаджетам доверять было нельзя. Смартфоны имели гнусную привычку в полночь превращаться в тыквы (особенно дорогие модели), а умные колонки начинали нашептывать древние проклятия на старославянском, пока ты спишь.

Механика была надежнее.

Мишка открыл один глаз. На часах было 6:45. За окном хмурое ноябрьское утро пыталось пробиться сквозь серые тучи над спальным районом Москвы. Всё выглядело как обычно: панельные девятиэтажки, грязный снег, переполненная парковка. Если не присматриваться, конечно.

Если присмотреться, можно было заметить, что вороны на березе подозрительно крупные и у них по четыре глаза. А дворник, дядя Алишер, метёт асфальт не обычной метлой, а странной, искрящейся штуковиной, больше похожей на пучок высоковольтных проводов, привязанных к черенку от лопаты. Метла тихонько подвывала при каждом взмахе.

Мишка вздохнул, сполз с кровати и поёжился от холода. Батареи были едва теплыми. Опять домовой бунтует.

Двенадцатилетний Михаил Воробьев был прагматиком. Он не помнил мира до Слияния. Для него было нормой, что перед тем, как перейти дорогу, нужно посмотреть не только налево и направо, но и вверх — не пикирует ли на тебя голодная Гарпия, сбежавшая из зоопарка. Он знал, что нельзя подбирать на улице красивые гребешки или монетки — это почти всегда ловушки мелких бесов. И он точно знал, что самое страшное в сказках — это не монстры, а отсутствие логики.

Мишка натянул свои любимые карго-штаны. Шестнадцать карманов. В каждом — что-то жизненно важное. В правом набедренном — мешочек с четверговой солью (от мелкой нечисти). В левом — лазерная указка (отвлекать кикимор, они ведутся как кошки). Во внутреннем кармане куртки — «Краткий справочник по выживанию в условиях фольклорной аномалии, изд. 4-е, дополненное».

Он вышел на кухню. Мама уже ушла на работу в круглосуточную аптеку — там теперь продавали не только аспирин, но и «Живую воду» (по рецепту, очень дорого) и настойку мухомора для берсерков-контрактников.

На столе лежал батон белого хлеба.

Мишка подошел к столу. Это был самый ответственный момент утра. Он взял длинную вилку для мяса.

— Эй, ты, — тихо сказал Мишка, обращаясь к батону. — Ты хлеб? Или ты персонаж?

Батон молчал. Он выглядел как обычный «Нарезной» за сорок рублей. Румяная корочка, легкий запах дрожжей.

— Молчание — знак согласия быть съеденным, — предупредил Мишка.

Он медленно поднес вилку к горбушке. Сердце стучало. В прошлом месяце сосед с пятого этажа купил баранки к чаю. Едва он надкусил одну, она завизжала дурным голосом: «Не ешь меня, Иван-дурак, я тебе песенку спою!». Сосед от неожиданности подавился и чуть не умер. Баранку потом ловили всей семьей три часа; она оказалась на редкость юркой и кусачей.

Мишка ткнул вилкой в батон.

Тишина. Только крошки посыпались.

— Фух, — выдохнул Мишка. — Пронесло.

Он быстро сделал себе бутерброд с колбасой (колбасу тоже проверил, на всякий случай потыкав ножом — мало ли из кого её сделали), налил холодного чая и подошел к батарее.

Оттуда доносилось отчетливое ворчание и стук, будто кто-то маленьким молоточком бил по трубе изнутри.

— Кузьмич, хорош стучать, — сказал Мишка, жуя бутерброд. — Весь стояк перебудишь.

Стук прекратился. Из-за батареи высунулась маленькая, покрытая серой пылью и паутиной рука с длинными узловатыми пальцами. Она требовательно пошевелила ими в воздухе.

— Молока нет, — отрезал Мишка. — Вчера всё вылакали. Есть сгущенка, будешь?

Рука показала большой палец.

Мишка достал из шкафчика блюдце, налил немного сгущенки и поставил под батарею. Послышалось довольное чавканье. Домовой Кузьмич был существом вредным, склочным и вечно недовольным, как пенсионерки в очереди в поликлинику. Но без него было нельзя. Если домового не кормить, он начинал пакостить по-крупному: прятал ключи в унитаз, завязывал шнурки морскими узлами или, что хуже всего, начинал ночью выть песни группы «Король и Шут» прямо в вентиляцию.

Дожевав завтрак, Мишка накинул куртку, проверил, легко ли выходит из кармана баллончик с перцовым газом (освященным в церкви, двойного действия) и вышел на лестничную площадку.

Там его уже ждала Ленка.

Ленка жила в квартире, напротив. Ей было одиннадцать, она была на голову ниже Мишки, но энергии в ней было, как в маленькой атомной электростанции, работающей на сбоях. Ленка носила ярко-желтую куртку, шапку с кошачьими ушами, в которые были встроены наушники, и абсолютно не чувствовала страха. Точнее, чувствовала, но он ей нравился.

— Привет, зануда! — радостно крикнула она, подпрыгивая на месте. На её рюкзаке болтался брелок в виде маленького резинового черепа, который светился в темноте.

— Я не зануда, я подготовленный, — буркнул Мишка, запирая дверь на три замка (один обычный, два — с рунами от взлома). — Ты домашку по матеше сделала?

— Не-а, — легкомысленно отмахнулась Ленка. — Я вчера пыталась приручить дворовую Жар-птицу. Помнишь, ту облезлую курицу, которая у помойки светится? Я ей хлебных крошек насыпала, а она мне чуть палец не оттяпала. Огненная тварь! Смотри!

Она сунула ему под нос указательный палец, замотанный пластырем с миньонами.

— Лен, ты идиотка, — констатировал Мишка. — Это не Жар-птица. Это голубь, который нажрался радиоактивных отходов на свалке за заводом. Папа говорил, их там целая стая.

— Зато светится красиво! — не унималась Ленка. — Слушай, а ты слышал, что ночью было? У Петровых с седьмого этажа опять унитаз разговаривал. Водяной к ним по стояку пробрался, требовал, чтобы они ему ванну с пеной набрали и уточек пустили. Дядя Коля его вантузом полчаса гонял.

— Обычный вторник, — пожал плечами Мишка. Он нажал кнопку вызова лифта.

Их дом был старой панельной «брежневкой» в девять этажей. Лифт в нем был под стать дому: скрипучий, вонючий, с сожженными кнопками и зеркалом, в котором отражение всегда выглядело на десять лет старше и печальнее. Стены кабины были исписаны маркерами: «Цой жив», «Машка — дура» и свежими надписями типа «Леший — лох, верни сотку» или «Куплю зубы дракона, дорого, тел. 8—926…».

Лифт приехал подозрительно быстро. Двери разъехались с таким звуком, будто кто-то очень старый и больной глубоко вздохнул.

— Пешком пойдем? — предложил Мишка. Ему не нравилось, как мигает тусклая лампочка внутри кабины. Она мигала не просто так, а словно азбукой Морзе передавала сигнал SOS.

— Да ну, с девятого этажа тащиться! — фыркнула Ленка и первой заскочила внутрь. — Я еще спать хочу. Поехали!

Мишка неохотно зашел следом. Пахло в лифте сегодня особенно гадко: смесью старой мочи, дешевого табака и почему-то прелой хвоей, как в лесу после дождя.

Ленка нажала кнопку первого этажа. Кнопка была черной, оплавленной по краям, с едва различимой цифрой «1».

Двери закрылись. Лифт дернулся, словно в конвульсиях, и поехал вниз.

Сначала все было нормально. Они проехали восьмой, седьмой… Мишка смотрел на этажный указатель над дверью — ряд мутных пластиковых окошек с цифрами, под которыми загоралась лампочка.

Шестой. Пятый. Четвертый.

На уровне третьего этажа лифт вдруг резко ускорился. Лампочка в кабине начала бешено моргать, а потом и вовсе погасла. Они остались в полной темноте, если не считать слабого свечения Ленкиного брелка-черепа.

— Ух ты! — восхищенно сказала Ленка в темноте. — Аттракцион!

— Заткнись, — напряженно сказал Мишка. Он нашарил в кармане фонарик.

Лифт не просто ехал вниз. Он падал. Стены кабины вибрировали, раздавался жуткий скрежет металла о металл, к которому примешивался еще один звук — низкое, утробное рычание, доносившееся откуда-то из шахты.

— Мне кажется, мы уже проехали первый этаж, — заметил Мишка, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Да ладно? — Ленка прижалась к нему плечом. Ей тоже стало не по себе.

Тряска усилилась. Мишку подбросило, и он больно ударился головой о потолок. Фонарик выпал из рук и покатился по полу, бросая безумные тени.

Внезапно падение прекратилось. Резкий удар — и кабина встала как вкопанная. Скрежет смолк. Наступила оглушительная тишина, нарушаемая только их собственным тяжелым дыханием.

— Приехали, — прошептала Ленка. — Это паркинг? У нас же нет подземного паркинга.

— У нас много чего нет, что теперь есть, — мрачно ответил Мишка, поднимая фонарик.

Двери лифта начали медленно, с натужным стоном, открываться.

Они ожидали увидеть бетонные стены подъезда, грязный кафель, может быть, даже подвал с трубами и кошками.

Но за дверями была не тьма подъезда.

Там был туман. Густой, белесый, холодный туман, пахнущий сырой землей, грибами и чем-то сладковатым, гнилостным.

Мишка посветил фонариком вперед. Луч света не смог пробить туманную завесу дальше чем на пару метров. Но этого хватило, чтобы увидеть, что пол перед лифтом был не бетонным. Это была утрамбованная земля, покрытая скользкими, черными корнями деревьев, толщиной с человеческую ногу. Корни извивались, переплетались, уползая куда-то во мглу.

— Это не первый этаж, — констатировал очевидное Мишка. — И даже не подвал.

— Круто! — выдохнула Ленка, её глаза горели нездоровым любопытством. — Это же, наверное, тот самый «Нижний Мир», про который в чате дома писали! Говорят, оттуда баба Нюра с первого этажа свои соленья таскает, поэтому они у неё такие вкусные и светятся в темноте!

— Ленка, назад! — Мишка схватил её за капюшон куртки, потому что она уже занесла ногу, чтобы выйти из кабины.

Но было поздно. То ли Ленка поскользнулась, то ли что-то дернуло её за ногу, но она с визгом вывалилась из лифта прямо на скользкие корни.

— Ай! Моя коленка! — захныкала она, пытаясь встать.

Мишка, ругаясь сквозь зубы, выскочил следом, чтобы помочь ей подняться.

И в этот момент двери лифта за их спинами с лязгом захлопнулись. Лампочка внутри на секунду вспыхнула и погасла окончательно. Кабина дернулась и уехала вверх, оставив их одних в холодном, туманном подземелье, которого не должно было существовать под их обычной московской панелькой.

Где-то совсем рядом, в тумане, раздался громкий, влажный хруст. Как будто кто-то огромный с аппетитом перекусил чью-то берцовую кость.

А потом из мглы послышался вкрадчивый, шелестящий голос:

— Чую, чую… Русским духом пахнет. Свеженьким. Мягоньким… Давненько ко мне гости с верхних этажей не заглядывали.

Мишка покрепче перехватил баллончик с перцовым газом. Ленка перестала хныкать и включила на телефоне фонарик.

— Кажется, мы сегодня опоздаем на первый урок, — сказала она очень тихо.

ГЛАВА 2. Минус первый этаж, или «Привет, Лихо!»

Туман был холодным и липким. Он обволакивал легкие, заставляя дышать чаще, и казался живым, едва заметно шевелился, словно сотни невидимых змей ползли по земле. Мишка держал фонарик дрожащей рукой, пытаясь пронзить им эту мертвенную дымку. Звук хруста прекратился, но голос, что донесся из тумана, теперь был совсем рядом, низкий и скрежещущий, будто ржавое лезвие по мокрому стеклу.

— О, какие аппетитные… детки. Давно не ел такой свежатинки. Обычно тут крысы бегают, но они уже надоели, мелкие, костлявые. А вы… вы прямо как пирожочки. С мясом.

Ленка, которая только что визжала от боли в коленке, внезапно перестала стонать. Она резко поднялась, её глаза были широко раскрыты, а на лице появилось выражение, которое Мишка хорошо знал: смесь любопытства, возбуждения и полного отсутствия инстинкта самосохранения.

— Кто это? — шепнула она, прижимаясь к Мишке. — Бабайка? Или тот странный дед с третьего этажа, который собакам суп варит из голубей?

— Не знаю, но точно не дед с третьего этажа, — прошипел Мишка, пятится назад, надеясь, что двери лифта откроются по его мысленному приказу. Они, конечно, не открылись. — Стой за мной. И держи свой фонарик ровно!

Ленка послушно направила луч своего телефона вперед, немного правее Мишкиного фонарика. Две тонкие полоски света попытались прорезать туман. И тогда они увидели его.

Это было нечто огромное и бесформенное, возвышающееся над ними в тумане. Сначала казалось, что это просто старый пень или куча гниющих корней. Но потом, когда фонарики сфокусировались, проступили детали.

Существо было действительно похоже на пень, но только с одной, огромной, налитой кровью, выпученной глазницей посередине. Глаз был размером с футбольный мяч, с вертикальным зрачком, который медленно двигался, фокусируясь на детях. Вокруг глаза кожа была сморщенной, потрескавшейся, покрытой лишайниками и мхом, но под ними проглядывали старые, глубокие шрамы. Из-под «пня» торчали толстые, узловатые корни, которые на самом деле были ногами, неуклюже переступающими по земле. И из этого же «пня» свисали длинные, жилистые отростки, похожие на обрубленные ветви, но с явно видимыми костяшками и острыми когтями на концах.

Существо медленно наклонилось к ним, издавая тот же скрежещущий звук, который они слышали ранее. От него пахло болотом, гнилью и чем-то еще, очень знакомым и отвратительным — запахом старого, немытого человека.

— Деточки, — прохрипело оно, и Мишка заметил, что у этого создания нет рта. Звук исходил откуда-то изнутри, из самой глоткой глазницы. — Потерялись? Или пришли навестить дядю Лихо?

Лихо Одноглазое. Легенда. Один из самых мерзких и докучливых персонажей русского фольклора. Существо, которое приносит беду и несчастье, просто находясь рядом. И оно, похоже, теперь жило в их подвале.

— Мы не потерялись, — соврал Мишка, хотя сердце колотилось, как отбойный молоток. — Мы… мы просто вышли не на том этаже. Мы в лифт обратно.

Он сделал шаг назад. Лихо двинулось следом, переступая своими корнеобразными ногами. Каждый шаг сотрясал землю и поднимал облака гнилостной пыли.

— В лифт? — протянуло Лихо. — А зачем? Тут так весело! Столько игр! Хотите сыграть в «догонялки»? Я люблю догонялки. Особенно когда маленькие человечки бегают и кричат.

Мишка поднял руку с баллончиком.

— Не подходи! У меня… у меня освященный перцовый газ!

Лихо громко, с присвистом, «засмеялось». Это был звук, от которого волосы вставали дыбом, как от крика в хоррор-фильме.

— Газ? От Лиха? Милый мальчик. От Лиха спасает только судьба, а ей не прикажешь. Иди ко мне, дай я тебя обниму, маленький мой пирожочек…

Один из его когтистых отростков потянулся к ним, медленно, с неизбежностью движущейся грозовой тучи. Коготь был ржавым и острым, как старое лезвие.

— А ну брысь! — неожиданно для самого себя заорал Мишка и нажал на баллончик.

Облако едкого газа вылетело из сопла и врезалось прямо в огромный, налитый кровью глаз Лиха.

Раздался такой вопль, что Мишка подумал, что у него лопнут барабанные перепонки. Лихо задергалось, его огромное тело завертелось, как волчок, корни-ноги начали беспорядочно топтать землю, разбрасывая комья грязи и щепки.

— А-а-а-а-а! Жжот! Мои глазоньки! Какой же ты противный! Злой мальчик! Я тебя съем! Я тебя ПЕРВЫМ съем!

Ленка схватила Мишку за руку.

— Бежим!

И они побежали.

Куда бежать, они не знали. Туман был везде. Земля под ногами была скользкой, покрытой корнями и мокрой листвой. Где-то вдали слышалось бульканье и хлюпанье, словно кто-то огромный переваливался через болото.

Лихо, ослепленное и разъяренное, продолжало истошно орать и крутиться на месте. Это дало им пару драгоценных секунд форы.

— Куда мы бежим? — запыхавшись, спросила Ленка. — Здесь же нет выхода!

— Просто бежим! — Мишка изо всех сил старался сохранить спокойствие, хотя его внутренний прагматик уже рисовал самые ужасные сценарии их гибели. Быть съеденным Лихом Одноглазым в подвале собственной панельки — это был бы позор.

Впереди, сквозь туман, проступили какие-то очертания. Это были остовы старых сараев, наскоро сколоченных из досок и ржавого профнастила. Стены их были покрыты мхом, а крыши провалились. Из-за одной такой развалины выскочила тень. Быстрая, серая, с длинным хвостом.

— Крысы! — Мишка посветил фонариком.

Это были не обычные крысы. Они были размером с небольших собак, с красными, светящимися в темноте глазами. Шерсть их была жесткой, как проволока, а из пастей торчали огромные, острые резцы. Они неслись прямо на них, скаля зубы.

— Оборотни, — прошептала Ленка, когда одна из крыс, прыгнув на груду мусора, на секунду показала свою истинную форму: человеческие глаза, а потом снова превратилась в огромную крысу.

Мишка быстро оценил ситуацию. Бежать от Лиха, натыкаясь на стаю крыс-мутантов. Шикарно.

— На дерево! — крикнул он, увидев справа от себя огромное, разлапистое дерево. Его корни были толстыми и скользкими, но ветви выглядели достаточно крепкими.

Они рванули к дереву. Ленка, несмотря на раненую коленку, была на удивление ловкой. Она первая ухватилась за толстый корень, торчащий из земли, и, кряхтя, полезла наверх. Мишка последовал за ней, чувствуя, как острые когти крыс, царапают его штаны.

Они взобрались на первую толстую ветку, тяжело дыша. Под ними, у самого ствола, сбилась в кучу стая крыс-оборотней. Их красные глаза злобно сверкали, они рычали и пытались запрыгнуть на ветку, но она была слишком высоко.

— Теперь что? — запыхалась Ленка, прижимаясь к стволу. — Они же не полезут на дерево?

Мишка покачал головой.

— Оборотни не полезут. Они боятся высоты и… — Он не успел договорить.

Из тумана, громко топая и причитая, вывалилось Лихо. Его огромный глаз всё еще был красным и слезился от перцового газа, но оно, похоже, восстановило зрение.

Лихо подняло свою огромную корнеобразную руку и с лязгом ударило по стволу дерева.

Дерево застонало. Сверху посыпались сухие листья и мелкие ветки. Мишка и Ленка вцепились в ветку изо всех сил.

— А, вот вы где, маленькие вредители! — прохрипело Лихо, злобно скаля невидимые зубы. — Думаете, я вас не достану? Я достану! Я терпеливый. Я дождусь, когда вы сами свалитесь. Или я вырву это дерево с корнями!

Лихо замахнулось своей другой рукой.

— А ну, стоп! — раздался громкий, отрывистый голос откуда-то из-за сараев.

Все, включая Лихо и крыс, замерли.

Из тумана, медленно и неторопливо, вышла фигура. Это был старик. Очень старый, очень высокий и очень худой, но с широкими плечами и жилистыми руками. Он был одет в телогрейку, заляпанную грязью и чем-то еще, что Мишка не хотел даже идентифицировать. На голове у него была потрепанная ушанка, а в руке он держал вилы. Обычные ржавые вилы, но выглядели они в его руках как смертоносное оружие.

У старика было длинное, бородатое лицо, покрытое глубокими морщинами. Глаза были маленькими, но пронзительными и цепкими, как у совы. В одном глазу у него был стеклянный протез, с нарисованным на нем якорем. От него пахло махоркой, сырой землей и.… свежим мясом.

— Лихо, — спокойно сказал старик, глядя на чудовище. — Опять бесчинствуешь? Я же тебе говорил: это моя территория. И моих клиентов не трогай. Они за крыс пришли.

Лихо заворчало.

— Дядь Митрий! Я ждал этих! Они меня газом в глаз пшикнули! Я голодный! Мне надо!

— Надо — терпи, — отрезал старик. Он подошел к Лиху и ткнул его вилами в один из корневых отростков. — Ты помнишь, что я тебе обещал, если ты еще раз полезешь к моей клиентуре?

Лихо вздрогнуло. Его единственный глаз тревожно забегал.

— Помню… — проскрежетало оно. — Просрочка… три дня… не кормить…

— Вот именно. А теперь марш на свой пост. И не смей даже смотреть на этих ребят. Они под моей защитой. За крыс пришли.

Лихо обиженно заворчало, но, судя по всему, дядь Митрий имел над ним какую-то власть. Оно медленно попятилось назад, бормоча проклятия, и снова скрылось в тумане.

Стая крыс-оборотней, видя такое дело, тоже быстро разбежалась, исчезнув в темноте между сараями.

Дядь Митрий, не меняя выражения лица, поднял взгляд на Мишку и Ленку, которые всё еще цеплялись за ветку.

— Слезайте, — сказал он. — Нечего там рассиживаться. Я тут, вообще-то, на работе.

Мишка и Ленка неуклюже сползли с дерева, дрожа от холода и пережитого ужаса.

— Вы кто? — выдавила Ленка. — И.… что это за место?

Старик сунул вилы в землю и достал из кармана телогрейки кисет и самокрутку. Прикурил, чиркнув спичкой об подошву сапога. Запах махорки заполнил воздух.

— Кто я? — Старик пыхнул дымом. — Я сторож. Дмитрий Иванович. Ну или Дядь Митрий. А вы, я так понял, новые клиенты из девятиэтажки? С лифтом проблемы?

Мишка кивнул.

— А это… это подвал?