Бесплатный фрагмент - Хроники тишины

ГЛАВА 1: БЕЗШУМНЫЙ ПОРОГ

Письмо пришло неделю назад. Конверт был измятым, будто его долго носили в кармане. Почерк сестры, угловатый и резкий, выводил: «Лера, приезжай. Здесь стало слишком тихо. Слишком. Даже для меня. Что-то не так. Маша.»

«Слишком тихо для глухой», — усмехнулась тогда Лера, но комок тревоги уже застрял где-то под ребрами. Маша никогда не жаловалась. Ее мир был изначально другим, миром жестов и тактильных вибраций. Слово «тихо» в ее лексиконе было лишено эмоциональной окраски, это была просто констатация факта. Но не в этот раз.

Автобус хрипло выдохнул ее на единственной остановке городка «Сосновый Перевал». Воздух был холодным, пахло хвоей и влажной землей. И… ничем больше. Лера сразу это почувствовала. Не сознанием, а кожей. Городок был погружен в неестественную, гнетущую тишину.

Она привыкла к городскому шуму — гул машин, отдаленные голоса, музыка из кафе. Здесь не было ничего. Ни щебета птиц (что было странно для леса), ни лая собак, ни даже привычного шелеста листьев на ветру. Воздух стоял неподвижный, густой, как сироп.

Дом сестры был на окраине. Лера шла по пустынной улице, и ее шаги по гравию отдавались в тишине оглушительно громко, как удары молотка. Она инстинктивно начала идти тише, на цыпочках, сама не понимая почему. Было ощущение, что кто-то слушает.

Маша открыла дверь на ее стук почти мгновенно, будто ждала у окна. Ее лицо, обычно спокойное и умиротворенное, было бледным, глаза расширены от страха. Она молча отступила, впуская Леру внутрь.

Ты в порядке? — быстро показала Лера жестами, оглядываясь. В доме тоже было тихо. Не слышно было даже тиканья часов.

Не здесь, — ответила Маша, ее пальцы порхали быстро и нервно. Говорить на улице страшно. Оно слушает.

Кто слушает? — спросила Лера, чувствуя, как тревога перерастает в настоящий страх.

Маша посмотрела на нее с странным выражением — смесью жалости и ужаса. Тишина, — показала она. Оно пришло месяц назад. Сначала все радовались. Потом… пропали птицы. Потом собаки. Потом… люди. Те, кто много кричал. Оно не любит громких звуков. Оно их… забирает.

Лера смотрела на сестру, пытаясь найти признаки болезни, бреда. Но Маша выглядела абсолютно адекватной, просто смертельно напуганной.

Оно учится, — продолжала Маша, ее руки двигались все быстрее. Сначала оно просто глушило звуки. Теперь… теперь оно их повторяет. Но неправильно. Оно слышало, как плакал соседский ребенок, и теперь иногда ночью из их пустого дома доносится этот плач. Только он… фальшивый. Как будто его воспроизводит тот, кто никогда не слышал плача.

Внезапно снаружи, прямо под окном, раздался звук. Идеально четкий, ясный стук в стекло. Тук-тук-тук. Лера вздрогнула и резко обернулась. За окном никого не было. Только неподвижные ветки сосен.

Маша не шелохнулась. Ее глаза были полны слез. Видишь? — ее жест был почти невесомым. Оно уже знает, что ты здесь. Оно изучает твой звук. Твой голос. Оно хочет узнать, как ты звучишь, когда боишься.

Лера подошла к окну и выглянула. Никого. Тишина снаружи была абсолютной, тяжелой, живой. Она прижала ладонь к стеклу. Оно было холодным.

И в этот момент прямо у нее над ухом, так близко, что она почувствовала мурашки на коже, прозвучал ее собственный голос, но искаженный, лишенный эмоций, как голос робота из дешевого фильма:

«…Кто слушает?..»

Это был ее же вопрос, заданный жестами минуту назад. Но произнесенный вслух. Этой… Тишиной.

Лера отпрыгнула от окна, сердце бешено колотилось в груди. Маша смотрела на нее, и в ее глазах Лера прочитала не вопрос, а утверждение.

Оно учится, — повторила Маша беззвучно. Теперь оно выучило и тебя.

Снаружи ничего не было. Только непроглядная, внимательная, всепоглощающая Тишина.

ГЛАВА 2: КАБЕЛЬНАЯ ЗВУКОЗАПИСЬ

Следующие несколько часов они просидели на кухне, при свете керосиновой лампы. Электричество, как выяснилось, пропало одним из первых. Маша объясняла, что генераторы и любые громкие моторы «привлекали Внимание». Лера достала блокнот и ручку. Говорить, даже шепотом, больше не решалась.

«Расскажи все с начала», — написала она и протянула блокнот сестре.

Маша взяла ручку. Ее почерк был таким же угловатым, как в том письме.

«Месяц назад. Проснулась утром и поняла, что вибраций нет. Обычно мимо в шесть утра проезжает грузовик пекаря. Я чувствую его гудение через пол. В тот день его не было. Выглянула в окно. Люди стояли на улицах и смотрели по сторонам. Они что-то говорили, но я не видела паники. Просто недоумение. Птиц не было. Потом все заметили, что не слышно даже ветра. Как будто мир наделили наушники с шумоподавлением».

«И это всех устроило?» — написала Лера.

«Сначала да. Тишина ведь… приятная. Люди стали говорить тише, улыбаться. Но дня через три пропала собака мясника, Буч. Он всегда громко лаял. Потом дети, которые любили бегать и кричать… Исчезали бесшумно. Никто не видел, как. Просто выходили из дома и не возвращались. Потом Тишина начала… отвечать».

«Отвечать?»

«Да. Если кто-то ронял кастрюлю, через несколько минут из ближайшего переулка раздавался такой же, но более громкий и металлический звук. Если кто-то кричал имя пропавшего, эхо возвращало его с другого конца улицы, но растянутым и скрипучим, как пленка на магнитофоне. Люди поняли. Перестали шуметь. Стали бояться. Многие уехали на машинах, но…» Маша замолчала, потом дописала: «Мы слышали, как на трассе кто-то очень громко кричал. Потом тишина. Они никуда не уехали».

Лера сглотнула комок в горле. Ее профессиональный ум отказывался это принимать. Звук не может вести себя осознанно. Это просто колебания среды.

«А Виктор Семенович? Он еще здесь?» — вспомнила Лера старого учителя, чудака и отшельника.

Маша кивнула, и в ее глазах мелькнула искорка надежды. «Он говорит, что все понимает. Что он готовится. Он не боится. Он хочет записать Его на пленку.

Решено было идти к Виктору Семеновичу на рассвете. Ночь они провели в гнетущем молчании. Лера не сомкнула глаз. Она лежала и слушала Тишину. И это было самое страшное. Ведь абсолютной тишины не существует. Всегда есть шум крови в ушах, биение сердца. Но здесь и этого не было. Будто вата закладывала не только уши, но и все тело изнутри. Это был звуковой вакуум.

Под утро ее мозг, истерзанный отсутствием стимулов, начал галлюцинировать. Ей почудился далекий звон колокольчика, чей-то смех, скрип качелей. Она понимала, что это ненастоящее, но от этого не становилось легче. Это было похоже на щупальца Тишины, которые пытались проникнуть в ее сознание.

Рассвет не принес облегчения. Серое, беззвучное солнце медленно всплыло над безмолвным лесом. Они вышли из дома, и Лера впервые увидела город при дневном свете. Он был идеально чист, будто вымерший музейный экспонат. Ни соринки, ни пылинки. Тишина не любила суеты.

Они шли, стараясь ступать бесшумно. Лера ловила себя на том, что даже дышит слишком громко, и задерживала дыхание. Внезапно Маша резко схватила ее за руку и указала на тень между двумя домами.

В переулке стоял человек. Спиной к ним. Он был абсолютно неподвижен.

«Это Николай, почтальон», — показала Маша пальцами, и Лера прочитала ужас на ее лице.

Они прижались к стене. Лера хотела уже было сделать шаг, чтобы окликнуть его, но Маша вцепилась ей в руку с такой силой, что та чуть не вскрикнула.

И тогда Человек повернулся.

Это был Николай. Его лицо было бледным, а глаза смотрели пусто и невидяще. Он улыбался. Широкая, неестественная улыбка, которая не отражалась в глазах. Он медленно поднял руку и помахал им. Механическим, отработанным жестом.

И потом он открыл рот. Звук, который исходил оттуда, заставил кровь Леры стынуть в жилах. Это был не голос. Это была пародия на голос, собранная из обрывков разных частот, склеенная в нечто чудовищное.

«Доб-ро-е ут-ро-о-о…» — пропело Нечто голосом почтальона, но с жуткими паузами и искажениями, будто говорящий никогда не слышал человеческой речи и пытался воспроизвести ее по текстовой инструкции. «Се-го-дня-я-я-я-я для вас-с-с-с-с… хоро-ша-я-я по-го-да-а-а…»

Маша рванула Леру за собой, и они побежали, не оглядываясь. Их шаги грохотали по плитке, как пушечные выстрелы. Лера ждала, что из каждой тени на них обрушится эта чудовищная пародия на звук.

Они добежали до покосившегося домика Виктора Семеновича. Маша отчаянно постучала в дверь в условленном ритме — три коротких, два длинных. Дверь приоткрылась, и на них уставше глянуло бородатое лицо старика. Он молча отступил, впуская их внутрь.

Дом был завален приборами. Повсюду стояли самодельные антенны, осциллографы, магнитофоны. В центре комнаты, на столах, были разложены платы и паяльное оборудование. Воздух пах оловом и пылью.

Виктор Семенович закрыл дверь на три массивных засова и повернулся к ним. Он не стал тратить время на приветствия, а сразу подвел Леру к одному из приборов с большими наушниками.

«Вы аудиолог. Слушайте», — его губы едва шевелились, звука не было вообще.

Лера надела наушники. Сначала она не слышала почти ничего. Потом ее слух уловил едва различимые щелчки, потрескивания.

«Это не эфирный шум», — прошептал старик, и Лера прочитала по губам. «Это ОНО. Оно общается. Оно сканирует. Оно учится. Я называю его Сонантом — Звуковой сущностью. Оно не из нашего измерения. Оно пришло не через пространство, а через… саму природу звука. Оно — живая Тишина, пожирающая вибрации».

Он переключил прибор. В наушниках раздался новый звук. Узнаваемый, леденящий душу.

Это был ее собственный вчерашний испуганный вопрос, но теперь растянутый, разобранный на спектрограмму и снова собранный воедино. «Ктооо-о-о-о слу-у-у-у-ушаа-а-а-а-ет?..»

За ним последовали другие обрывки: голос почтальона, плач ребенка, скрип двери — все, что Сонант успел «съесть» и усвоить.

Виктор Семенович посмотрел на Леру серьезно. «Оно не просто повторяет. Оно эволюционирует. Сначала было фоновым шумом. Потом стало глушить. Теперь научилось имитировать. Следующий этап…» Он замолчал и указал пальцем на свой висок. «…Композиция. Оно начнет составлять из украденных звуков новые, чтобы манипулировать нами. Заманивать в ловушки. Оно создаст из нашего же прошлого самый страшный кошмар наяву. И ему не нужны уши, чтобы слышать. Оно чувствует вибрации всем своим… телом. И оно голодно».

Лера сняла наушники. Ее руки дрожали. Она посмотрела на Машу, которая молча наблюдала за окном. Та повернулась к ним. Ее лицо было спокойным, но решительным.

Она подняла руки и медленно, четко показала: «Оно не видит жесты. Оно не чувствует их. Оно слепо к тому, что не звучит. Оно слепо к моему миру. Я могу его видеть».

«Видеть?» — не веря своим глазам, прошептала Лера.

Маша кивнула и указала на улицу, где неподвижно висел серый воздух. «Оно здесь. Сейчас. Оно как… дрожание воздуха. Как мираж. Оно повсюду. И оно слушает нас прямо сейчас. Оно ждет, когда мы ошибемся».

В наушниках, лежащих на столе, без всякой на то причины, тихо и ласково прозвучал голос их давно умершей матери: «Девочки мои, почему вы так боитесь? Идите ко мне…»

Виктор Семенович резко выдернул штекер. В комнате воцарилась мертвая, всепонимающая Тишина.

ГЛАВА 3: КОМПОЗИЦИЯ ИЗ ПРОШЛОГО

Голос матери, оборванный выдернутым штекером, повис в воздухе плотнее и страшнее, чем сама тишина. Он не эхом отозвался, а будто так и остался в комнате, невидимый и ядовитый. Лера почувствовала, как по спине бегут мурашки. Это был не просто обрывок памяти, это была идеально подобранная приманка. Сонант уже научился анализировать не только звуки, но и реакцию на них.

Виктор Семенович отвернулся от них, его руки нервно перебирали провода. Он что-то бормотал про себя, но беззвучно, лишь губы шевелились в седой бороде. Лера прочитала обрывки: «…частотный диапазон… эмоциональный резонанс… нельзя…»

Маша тронула Леру за плечо и показала на окно. Ее глаза были полны не страха, а странной, хищной концентрации. «Смотри», — приказал ее жест.

Лера присмотрелась. Сначала она не видела ничего, кроме серого предрассветного тумана, застывшего между сосен. Но потом заметила — воздух за окном не был однородным. В нем плавали странные сгустки, едва уловимые дрожания, похожие на марево над раскаленным асфальтом. Они медленно пульсировали, как медузы в толще воды. Это и было Оно. Тело Сонанта. Маша была права. Она могла это видеть.

«Оно сгущается», — показала Маша. «Оно собирается что-то сделать».

Виктор Семенович, наконец, обернулся. Он схватил со стола грифельную доску и начал писать мелом, чтобы не производить даже шелеста бумаги.

«ОНО НЕ СЛЫШИТ ЖЕСТЫ, НО ОНО ЧУВСТВИТЕЛЬНО К ВИБРАЦИЯМ. СТУК. ДРОЖАНИЕ ПОЛА. ДАЖЕ СЕРДЦЕБИЕНИЕ, ЕСЛИ ОНО ДОСТАТОЧНО СИЛЬНОЕ И РИТМИЧНОЕ. МЫ ДОЛЖНЫ ГОВОРИТЬ ТОЛЬКО ТАК».

Он указал на доску, потом на свои уши и жестко ткнул пальцем в пол.

Лера кивнула, понимая. Они были в относительной безопасности, пока сидели тихо. Но их сердца уже колотились, выбивая барабанную дробь, которую, она была уверена, Сонант прекрасно «слышал».

Внезапно снаружи, со стороны леса, донесся звук. Не жуткая пародия, а что-то совсем иное. Детский смех. Чистый, звонкий, абсолютно настоящий. Затем голос, маленькой девочки: «Мама! Мама, смотри! Я нашла грибочек!»

Лера замерла. Это был голос ее дочки, Аленки. Дочери, которая погибла три года назад при странных обстоятельствах. Голос, который она слышала только во сне и в самых горьких воспоминаниях.

«Нельзя», — ее собственные губы беззвучно прошептали запрет, от которого сжалось горло. Это был ее голос из прошлого, ответ дочери в тот роковой день.

Снаружи голосок снова заливисто рассмеялся. «Можно-можно! Он такой красивый!»

Лера непроизвольно сделала шаг к окну. Сердце рвалось из груди. Это было невозможно. Это было чудовищно.

Маша схватила ее за руку, но Лера почти не чувствовала ее пальцев. Она видела только туман за окном, который сгущался, формируя неясные, мимикрирующие очертания — маленькую фигурку с корзинкой.

«Это ловушка», — отчаянно сигнализировала Маша, но Лера почти не смотрела на нее.

Виктор Семенович грубо оттащил ее от окна и тряс за плечи, его глаза горели яростью и страхом. Он показал на уши и заткнул их, потом указал на Леру и на свой висок — «Оно в твоей голове!»

Но Сонант играл на струнах слишком мастерски.

Раздался новый звук. Не скрип тормозов. Не оглушительный удар металла.

Это был тихий, влажный, отвратительно знакомый хлюпающий звук.

Тот самый, что она услышала, подойдя к краю старого деревянного пирса на заброшенном озере. Звук, который раздался, когда ее семилетняя дочь, Аленка, неловко поскользнулась на мокрых, подгнивших досках. Звук, который предшествовал оглушительной, ледяной тишине, наступившей после того, как темная вода сомкнулась над маленькой головкой в красной панамке.

Не было ни крика, ни всплеска. Только этот короткий, ничего не значащий хлюп и наступающая пустота.

Именно этот звук, такой ничтожный и в то же время несущий в себе весь ужас того дня, теперь родился в самом сердце созданного Сонантом кошмара. Он был тише шепота, но для Леры он прозвучал громче любого взрыва. Это был звук ее вечного укора, ее незатухающей вины. Звук, который она слышала в кошмарах каждую ночь, просыпаясь в холодном поту с одним и тем же вопросом: «Почему я отвернулась? Всего на секунду! Почему я не была рядом?»

За этим коротким, подлым звуком последовала та самая тишина. Та самая, что повисла над озером в тот летний день. Тишина, полная невысказанного ужаса и медленно пробирающегося к горлу понимания.

И как тогда из этой тишины родился ее собственный, срывающийся с гортани, нечеловеческий вопль: «АЛЕНКА!»

Тот самый, что эхом разнесся по пустынному берегу, оставшись без ответа. Сонант вытянул его из самой глубины ее памяти и воспроизвел с безжалостной, хирургической точностью, вложив в него всю ту боль, отчаяние и беспомощность, которые она испытывала тогда.

Лера рухнула на колени. Ее не рвало, не кружилась голова. Ее просто парализовало. Она снова была там, на том пирсе, чувствуя под ногами шаткие, скользкие доски, видя перед собой лишь рябь на темной воде, поглотившей ее ребенка. Весь мир сжался до этого воспоминания, ожившего с помощью сущности, питающейся звуком страдания.

Это была не просто иллюзия. Это была казнь. Повторение самого страшного момента ее жизни, в котором она навсегда оставалась одной-единственной, роковой секунды позади.

Маша встала перед сестрой, закрывая ее от окна. Она не могла слышать кошмарной симфонии, но видела, как сгущается туман, как он принимает форму озера, маленькой фигурки с корзинкой, и немого плеска воды. Она видела, как Сонант материализует самый страшный момент жизни ее сестры, играя на ее сознании, как на музыкальном инструменте.

Виктор Семенович действовал. Он не пытался успокоить Леру. Он рванул к своей аппаратуре, к стойке с огромными аккумуляторами и самодельным усилителем. Он что-то отчаянно паял, его руки дрожали, но движения были точными.

Снаружи «спектакль» продолжался. Теперь из тумана доносился ее собственный голос, полный слез и отчаяния: «Аленка! Нет! Дыши, дочка, дыши, пожалуйста!»

Это было слишком. Лера закрыла глаза, готовая сойти с ума.

И в этот момент Виктор Семенович воткнул штекер. Он не стал ничего говорить. Он просто повернул ручку регулятора на полную.

Комната наполнилась оглушительным, всепоглощающим ревом. Это был не просто белый шум. Это был какофонический хаос из всех звуков, которые старик успел записать за свою жизнь — гул генератора, свист ветра в антеннах, шум радиоволн, скрип железа, даже обрывки классической музыки, все смешалось в один яростный, бессмысленный, могущественный протест против Тишины.

Эффект был мгновенным.

Снаружи все смолкло. Голос дочки, плеск воды, ее собственный крик — все было сметено этой стеной звука. Сгустки тумана за окном заходили ходуном, затрепетали и резко рассеялись, будто их отшвырнуло невидимой силой.

Рев длился с минуту. Потом Виктор Семенович выключил аппаратуру. Наступила привычная мертвая тишина, но теперь она казалась оглушенной, потрепанной.

Лера лежала на полу, всхлипывая. Уши у нее заложило, в голове звенело. Но кошмар отступил.

Маша помогла ей подняться. Виктор Семенович, бледный, но довольный, писал на доске:

«ОНО НЕ ЛЮБИТ ХАОС. НЕЛОВКИЕ ПОДРАЖАНИЯ — ЭТО ЕГО ЯЗЫК. НО БЕССМЫСЛЕННЫЙ ШУМ — ЭТО БОЛЬ ДЛЯ НЕГО. КАК ДЛЯ НАС СКРЕЖЕТ МЕТАЛЛА. МЫ МОЖЕМ БОРОТЬСЯ».

Лера смотрела на старика, на сестру. Ужас медленно отступал, сменяясь ледяной, хищной яростью. Оно посмело тронуть ее самое больное. Оно использовало память о ее ребенке.

Она вытерла слезы, встала и взяла мел. Ее рука не дрожала.

«ХОРОШО, — написала она. — ТЕПЕРЬ МОЙ ХОД. Я НАУЧУСЬ ИГРАТЬ В ЕГО ИГРУ».

Она посмотрела в окно, на застывший, безмолвный мир. Теперь это был не просто враг. Это было что-то личное.

Сонант ответил им. Где-то вдалеке, очень тихо, словно эхо из другого измерения, донесся звук падающего мелка.

ГЛАВА 4: ГРАММАТИКА БЕЗМОЛВИЯ

Звук упавшего мелка отозвался в тишине не физическим стуком, а словно мысленным щелчком — точным, измеряющим и насмешливым. Это был ответ Сонанта на их вызов. Не угроза, а констатация: «Я вас слышу. Я здесь. Всегда».

Лера глубоко вдохнула, выравнивая дыхание. Ярость, холодная и острая, как лезвие, вытеснила остатки паники. Теперь это была война. Война аудиолога против самой природы звука.

Она взяла новую палочку мела и крупно вывела на доске: «МНЕ НУЖНЫ ВСЕ ТВОИ ЗАПИСИ. ВСЕ, ЧТО ТЫ УСПЕЛ ЗАПИСАТЬ ДО ЕГО ПРИХОДА И ПОСЛЕ».

Виктор Семенович кивнул и указал на угол комнаты, заваленный катушечными магнитофонами и коробками с пленками. Его ответ был краток: «ИЩИ ЗАКОНОМЕРНОСТИ. ЕГО РЕЧЬ. ЕГО СЛАБЫЕ МЕСТА».

Маша, тем временем, не отрываясь, следила за окном. Ее пальцы время от времени шевелились, будто описывая невидимые фигуры в воздухе. Она была их радаром, их единственным «глазом», способным видеть невидимого противника.

Лера погрузилась в работу. Она надела наушники и подключила один из магнитофонов к старому осциллографу Виктора Семеновича. Зеленая линия бежала по экрану, плоская и мертвая, когда пленка была пустой. Но потом начинались записи.

Сначала это были обычные звуки леса, голоса соседей, радиопередачи. Затем, на одной из поздних пленок, она увидела это. На ровной линии внезапно появлялся всплеск — искаженный голос, скрип, стук. Но это было не просто искажение. Лера перематывала, снова и снова вслушиваясь и вглядываясь.

«Смотрите», — она не удержалась и прошептала, но сразу же схватила мел. «ОН НЕ ПРОСТО ИСКАЖАЕТ. ОН ПОВТОРЯЕТ ТОЧНО, НО С ДОБАВЛЕНИЕМ НОВОЙ ЧАСТОТЫ. ВЫСОКОЙ. ОЧЕНЬ ВЫСОКОЙ. НА ГРАНИ СЛЫШИМОГО. ИЛИ НИЖЕ».

Она показала на осциллограф. На идеальной синусоиде ее собственного голоса, говорящего «Привет», записанной до Прихода, был ровный гребешок. На записи, сделанной неделю назад, где Сонант имитировал тот же «Привет», к основной волне добавлялась другая, более частая и зловещая, будто ядовитый усик.

«ЭТО НЕ БАГ. ЭТО ФИЧА», — написал Виктор Семенович, и в его глазах вспыхнул азарт первооткрывателя. «ЭТО ЕГО СЛЕД. ЕГО ЦИФРОВАЯ ПОДПИСЬ. ОН НЕ МОЖЕТ ВОСПРОИЗВЕСТИ ЗВУК, НЕ ДОБАВИВ СВОЕЙ СУТИ».

Лера лихорадочно писала формулы, вычисляя частоту этого «усика». Это была постоянная величина. Своего рода фундаментальная нота Сонанта.

«ЕСЛИ МЫ СОЗДАДИМ КОНТРЗВУК НА ЭТОЙ ЧАСТОТЕ…» — начала она.

Маша резко дернула ее за рукав. Ее лицо было искажено ужасом. Она тыкала пальцем в окно, а другой рукой показывала: «ОНИ ИДУТ. ВСЕ».

Лера и Виктор Семенович бросились к окну, стараясь оставаться в тени. Улица больше не была пустой.

Из переулков, из подворотен, из-за деревьев медленно выходили люди. Вернее, то, что от них осталось. Жители Соснового Перевала. Они шли ровным, неспешным шагом, их движения были синхронизированы с жутковатой точностью. Их лица были пустыми, а рты приоткрыты. Они не смотрели по сторонам. Они шли, как марионетки, ведомые одной нитью.

Их было десятки. Они окружали дом Виктора Семеновича, словно безмолвное, живое кольцо.

«ОНО НАУЧИЛОСЬ, — отчаянно показывала Маша. — ОНО НЕ МОЖЕТ ВОЙТИ СЮДА, ПОКА МЫ ШУМИМ? ОНО ПРИВЕЛО ТЕХ, КТО МОЖЕТ ВОЙТИ БЕЗ ЗВУКА».

Это был гениальный и отвратительный ход. Сонант не нападал сам. Он использовал тех, кого уже «обработал», тех, кто не производил ни единого звука. Они были его тихими солдатами.

Один из «ходячих», мужчина в разорванной куртке, подошел к калитке и беззвучно надавил на щеколду. Другой, женщина с пустым взглядом, потянулась к ручке двери.

Виктор Семенович отшатнулся от окна и бросился к своей стойке с усилителем. Но Лера остановила его.

«НЕТ! — она схватила его за руку. — ШУМ ИХ НЕ ОСТАНОВИТ. ОНИ НЕ УСЛЫШАТ. ОН ИМИ УПРАВЛЯЕТ, КАК… КАК ДИРИЖЕР БЕЗОРАКЕСТРОВОЙ СИМФОНИЕЙ».

Идея пришла ей мгновенно. Безумная, отчаянная.

«ТВОЙ ГЕНЕРАТОР ШУМА. МОЖНО ЛИ НАСТРОИТЬ ЕГО НА ТУ САМУЮ ЧАСТОТУ? НА ЕГО ЧАСТОТУ?»

Старик смотрел на нее с недоумением, которое быстро сменилось пониманием. Он кивнул и стал лихорадочно крутить ручки на своем оборудовании, сверяясь с расчетами Леры.

За дверью послышался тихий, но настойчивый скрежет. Кто-то пытался вставить в замочную скважину отмычку или просто гвоздь.

Лера надела наушники. На осциллографе она видела ту самую частоту-усик. Виктор Семенович старался вывести на генератор чистый, мощный сигнал именно этой частоты.

«Теория такая, — мысленно проговаривала Лера, — если Сонант — это звуковая сущность, то эта частота — его основа, его ДНК. Сильный, направленный сигнал на его же собственной частоте должен…»

Дверь содрогнулась от первого удара.

«…должен или уничтожить его, или заставить его сжаться. Как акустическая обратная связь, которая режет слух».

Второй удар. Дверь прогнулась.

Виктор Семенович поднял большой палец вверх. Готово.

Лера глубоко вдохнула и кивнула. Старик повернул ручку.

На улице не раздалось ни грома, ни рева. Не было слышно вообще ничего. Человеческое ухо не способно было воспринять этот звук.

Но эффект был мгновенным и ошеломляющим.

Маша, наблюдавшая в окно, широко раскрыла глаза и отпрянула, зажимая рот рукой, чтобы не закричать.

Все «ходячие» на улице замерли одновременно, будто по команде. Потом их тела затряслись в унисон, как в припадке. Они схватились за головы, хотя звука не слышали. Они чувствовали его телом, которым управлял Сонант. Это была атака не на них, а на их дирижера.

Сгустки тумана, которые Маша видела в воздухе, вдруг резко сжались, стали плотными и темными, и потом рванули прочь от дома, как испуганные стаи птиц. Они уносились в сторону леса, оставляя после себя дрожащий, опьяненный воздух.

Без своей управляющей силы «ходячие» начали падать. Один за другим, как подкошенные. Они просто рухнули на землю и залегли неподвижно, в глубоком, возможно, даже смертельном обмороке.

Тишина снова воцарилась на улице. Но на этот раз это была просто тишина. Пустая, безжизненная, но не злая. Не чуткая.

Лера сняла наушники. Ее руки дрожали от напряжения и адреналина. Они сделали это. Они нашли оружие.

Виктор Семенович смотрел на нее с новообретенным уважением. Он написал на доске всего одно слово: «Резонанс».

Маша подошла к сестре и обняла ее. Потом отступила и показала: «Оно ушло. Но оно теперь знает, что мы можем его ранить. Оно будет осторожнее. И злее».

Лера посмотрела на улицу, усыпанную телами бывших соседей. Она не чувствовала триумфа. Только тяжелую, ледяную уверенность.

Они ранили зверя. И теперь им придется иметь дело с раненым, умным и очень, очень опасным зверем. Сонант больше не будет играть с ними. Он будет охотиться.

ГЛАВА 5: ТИХАЯ ОХОТА

Они не решались выйти сразу. Целый час просидели в гнетущем молчании, вглядываясь в улицу сквозь щели в ставнях. Тела «ходячих» лежали неподвижно. Воздух больше не дрожал. Сонант отступил, но его присутствие все еще ощущалось — как запах озона после грозы, тяжелый и зловещий.

Первым нарушил тишину Виктор Семенович. Он подошел к своей грифельной доске и написал: «РЕЗОНАНС РАБОТАЕТ, НО КАК ДОЛГО? ОН АДАПТИРУЕТСЯ. МЫ ДОЛЖНЫ ДЕЙСТВОВАТЬ, ПОКА ОН В ШОКЕ».

Лера кивнула. Она указала на оборудование, затем на себя и на дверь. «МНЕ НУЖНО БОЛЬШЕ ДАННЫХ. НУЖНО ЗАПИСАТЬ ЕГО СЛЕД В РАЗНЫХ ТОЧКАХ ГОРОДА. СОСТАВИТЬ КАРТУ».

Маша, наблюдавшая за улицей, резко обернулась и покачала головой. «Слишком опасно. Оно не ушло. Оно зализывает раны. И ждет». Ее жесты были резкими, отрывистыми. «Оно изменило рисунок. Раньше оно было похоже на медуз. Теперь… как паутина. Тонкие, невидимые нити повсюду. Как струны».

Мысль о паутине заставила Леру содрогнуться. Они не просто в логове зверя. Они попали в его сети.

«ТОГДА МЫ БУДЕМ ОСТОРОЖНЫ, — настаивала Лера. — МНЕ НУЖНО ЗНАТЬ, ОТКУДА ОН ЧЕРПАЕТ СИЛУ. ГДЕ ЕГО ЯДРО».

Решение было рискованным, но другого выхода не было. Они не могли вечно сидеть в осаде. Виктор Семенович собрал портативный вариант своего прибора — небольшой ящик с аккумулятором, усилителем и датчиком, подключенный к планшету с осциллографом. Лера надела его на ремне через плечо, как сумку. Маша, их «проводник», должна была идти впереди и показывать путь, минуя сгустки «паутины».

Выйти на улицу было актом невероятного мужества. Воздух был холодным и густым. Каждый их шаг отдавался в тишине как выстрел. Лера постоянно смотрела на экран планшета. Зеленая линия была почти плоской, изредка вздрагивая от их собственных неслышных вибраций.

Маша вела их не по главной улице, а по задворкам, через огороды. Она часто останавливалась, замирала и указывала направление жестом — «обходи». Лера видела только пустые пространства, но доверяла сестре безоговорочно.

Они шли мимо молчаливых домов с зашторенными окнами. В некоторых, Лера была уверена, прятались такие же перепуганные люди. Но выйти их не решался никто.

Вдруг Маша резко остановилась и прижалась к стене сарая. Ее глаза расширились. Она указала вперед, на поляну у старой водонапорной башни, и жестом показала: «Гнездо».

Лера осторожно выглянула. Поляна была опутана тем самым дрожащим маревом, которое видела только Маша. Но здесь оно было невероятно плотным. Воздух искрился и переливался, как мираж, искажая очертания башни. Это было похоже на гигантское, пульсирующее сердце из ничего.

И потом Лера увидела это на экране своего планшета.

Линия осциллографа не просто дергалась. Она вырисовывала сложный, повторяющийся узор. Тот самый «усик», фундаментальная нота Сонанта, но здесь она была в десятки раз мощнее, обрастала гармониками, создавая целую симфонию беззвучных вибраций. Это было место силы. Ядро.

«ЗДЕСЬ…» — начала она писать в блокноте для Маши, но не закончила.

Сонант, очевидно, почувствовал их приближение.

Звук начался не снаружи. Он родился прямо у них в головах.

Не крик, не скрежет. Тихий, настойчивый шепот. Сотни голосов одновременно. Обрывки разговоров, обрывки мыслей, обрывки молитв и проклятий — все, что Сонант поглотил за эти недели. Он не атаковал. Он заговаривал.

«…вернись домой, обед стынет…» «…я тебя вижу, маленькая крыса…» «…почему ты не спасла меня?..» «…один шаг, всего один шаг и все закончится…»

Это был психологический вирус. Каждый слышал что-то свое, самое личное, самое ядовитое. Лера снова услышала шепот Аленки. Виктор Семенович застонал, услышав голоса своих давно умерших коллег, обвинявших его в безумии.

Маша была единственной, кто оставался в относительной безопасности. Для нее этот шепот был лишь тишиной. Но она видела, как мучаются сестра и старик. Видела, как дрожат их руки, как затуманиваются глаза.

И она увидела нечто другое. Нити «паутины» вокруг них начали шевелиться, сжиматься, формируя нечто вроде кокона, который медленно, неумолимо тянулся к ним, чтобы поглотить.

Маша действовала мгновенно. Она не стала трясти Леру или старика. Она выхватила у Леры планшет, увидела на экране бьющуюся в конвульсиях линию — визуальное отражение того адского шепота — и со всей силы швырнула прибор в сторону, прочь от себя, прямо в центр пульсирующего марева у водонапорной башни.

Портативный усилитель был все еще включен и настроен на резонансную частоту.

Эффект был совсем не таким, как в доме.

Раздался не беззвучный импульс, а оглушительный, всесокрушающий хлопок.

Не звук, а его полная противоположность. Всплеск абсолютной, идеальной Тишины такой мощности, что он ощущался физически. Воздух сжался, а потом резко рванул наружу, как при взрыве вакуумной бомбы.