Бесплатный фрагмент - Хроники научной жизни

ПРЕДИСЛОВИЕ

Представителям нашей благородной профессии, не потерявшим с годами ощущения романтики и красоты, посвящается эта книга.

Есть такая расхожая фраза: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». Применительно к человеку, который избрал научные исследования своей профессией, её можно было бы перефразировать так: «Плох тот аспирант, который не мечтает стать академиком».

Карьера военного от солдата до генерала представляется нам гораздо более простой по структуре. В самом деле: призвали на срочную службу — рядовой, учебка — ефрейтор, окончание срочной службы — сержант, военное училище — лейтенант, служба в дальних гарнизонах — капитан, участие в военных конфликтах в горячих точках — майор, монотонная служба в хороших военных округах — подполковник, военная академия — полковник, правильное поведение с вышестоящим начальством и, главное, дисциплина, преданность и терпение — вот и желанные лампасы и седые виски. Конечно, есть и ускоренные варианты — слетать в космос, стать Героем России или, наконец, удачно жениться. Опять же, хороший оклад за должность, за звёздочки, паёк, предусмотренные уставом формы одежды и служебные квартиры с мебелью и посудой в обмен на беспрекословное подчинение приказам не всегда умных начальников и лишения в дальних гарнизонах — в Заполярье, в пустынях, на Дальнем Востоке. Вариантов неожиданных поворотов в карьере сравнительно немного: уличение в продаже оружия, убийство при неосторожном обращении с оружием, наконец, коррупция в особо крупных размерах.

Число этапов и многообразие неожиданных поворотов карьеры учёного характеризуются гораздо большим разнообразием: школа — аттестат, в лучшем случае — серебряная или золотая медаль, дипломы победителя международных олимпиад; затем поступление в институт, а лучше — в университет, причем победитель олимпиад зачисляется без экзаменов, а обладатель золотой медали зачисляется, если первый экзамен сдал на «отлично»; по окончании университета — рекомендация в аспирантуру или зачисление в научный институт стажёром-исследователем — это нищенская зарплата на три года и проживание в обшарпанной комнате общежития; если после аспирантуры представлена диссертация — подготовка к защите, иначе — должность лаборанта, инженера, в лучшем случае — мэ-нэ-эса с той же нищенской зарплатой и общежитием; после защиты кандидатской начинаются небольшие улучшения — повышение зарплаты и, в лучшем случае, переезд в однокомнатную квартиру, которая при наличии двоих детей может превратиться в двухкомнатную; публикации, конференции, преподавание, накопление информации, написание монографии — представление докторской; если в кандидатской политики 10%, то в докторской это уже 80%, а дальнейшие шаги — учёный секретарь, завлаб, завотделом, замдиректора; академик — это 100% политики и, возможно, директор института. Затем инфаркт или инсульт, пенсия, похороны.

Процесс защиты диссертации напоминает жёсткий квест, в котором дерзкий рыцарь, смелый охотник или крутой спортсмен-качок преодолевает невероятные препятствия — сложнейшие лабиринты с полом, проваливающимся в мрачные, холодные пещеры, с выскакивающими из стен смертельно ядовитыми копьями или кинжалами, с вращающимися острыми лезвиями огромных мясорубок, с злобными демонами или зомби невероятной силы и живучести и прочими необходимыми атрибутами, олицетворяющими хитрость, восточное коварство, в конечном итоге — неизбежную смерть. Квест всегда многоэтапный, причём проходящий его впервые никогда не знает, сколько этапов следует преодолеть, и все его устремления сфокусированы на том, чтобы выйти живым из текущего этапа. Тем немногим счастливчикам, которые смогли преодолеть все, казавшиеся бесконечными, препятствия, на выходе достаётся сундук с золотом или прелестная гурия в качестве награды.

Главное отличие соискателя учёной степени от бесстрашного рыцаря состоит в том, что проигравший квест теряет одну из игровых жизней, коих обычно бывает не менее пяти, и потому, прервав игру, он садится пить кофе с коньяком или смотреть телесериал, чтобы успокоить возбуждённую в процессе игры нервную систему. В защите диссертации потерпевший фиаско теряет немалую толику реальной жизни, а иногди и всю её целиком. Те, кто проиграл, но выжил, испытывают такой стресс, что повторить попытку решается, пожалуй, не более чем один из двадцати, поскольку жизнь у каждого из нас всего одна.

Впрочем, в реальной жизни такой квест начинается задолго до самой защиты, и окончание этого квеста вовсе не наступает с окончанием защиты, а завершается только получением (или не получением) диплома о присвоении искомой учёной степени. Период между защитой и получением диплома занимает, в среднем, год, а иногда растягивается на годы. Нередки случаи, когда обнаруженные после выдачи диплома нарушения в процессе защиты (плагиат или какой-либо сфальсифицированный из великого множества документ, подделанная подпись или печать) заканчиваются аннулированием выданного диплома и позором на всю оставшуюся жизнь. Позор этот ложится не только на соискателя степени, но и, в какой-то степени, на Совет, в котором он защищался.

Началом диссертационного квеста следует считать вовсе не начало обычно длительного процесса написания текста самой диссертации, а серию выступлений на семинарах, где соискатель представляет результаты диссертационной работы. Во-первых, ему нужно получить согласие специалистов, которые должны стать официальными оппонентами, и организации, которая носит название ведущей организации. Во всех этих местах нужно выступить и получить отзыв от семинара. Затем, нужно представить диссертацию в своём институте или университете, а также в той организации, где есть предполагаемый Совет по защитам, если защита предстоит не в своей родной организации. Не факт, что все эти выступления встретят на семинарах дружное одобрение и поддержку диссертационной работы. В ненадёжных или откровенно провальных случаях нужно искать другие организации, оппонентов и Советы по защитам. Так что эти начальные этапы квеста представляют некий итерационный процесс, скорость сходимости которого иногда трудно даже оценить, поэтому для длительной гонки соискатель должен иметь очень крепкие нервы и олимпийскую выдержку.

Вы скажете: «Да ты, приятель, пессимист! Известны случаи, когда соискатель представлял кандидатскую, а на блестящей защите Совет засчитал её как докторскую», и я отвечу: «Конечно. Чудеса бывают, но они потому и называются чудесами, что происходят не чаще, чем раз в сто лет, в одном из миллионов случаев». На деле же, я вовсе не пессимист, а человек, который сам прошёл такой квест дважды (защитив обе диссертации без единого чёрного шара, но потерявший немало запасов нервной энергии и веры в гуманность человечества) и лично наблюдавший десятки квестов других соискателей, среди которых было не так уж мало весьма грустных историй, а были и такие, которые заканчивались смертельным исходом. Для меня непременным способом выживания в моих квестах было философское отношение к результату, как единственному условию сохранения психического здоровья.

Конечно, можно было просто жить и наслаждаться процессом постижения гармонии мира, но для меня в обоих случаях защита диссертации была способом выживания человека, которому не оставляли права на выбор.

Валентин Иванов, 20 июня 2019 года

ГЛАВА 1. Универ

Поступление

Что ни говори, а морская жизнь Вене нравилась. Ему было девятнадцать, когда после восьми лет школьного образования, закончив Сахалинскую мореходку, он пошел работать радистом на плавучий консервный завод «Чернышевский» дальневосточного управления «Дальрыба». Морская романтика, отдельная каюта, прекрасный старикан — начальник радиостанции и много красивых девушек, работавших, главным образом, на рыбных конвейерах. Именно среди них Веня и присмотрел себе веселую и очаровательную блондинку, с которой посетил все пляжи, кинотеатры и танцплощадки Владивостока, Находки а также некоторых других городов Приморья и Сахалина. Девушку звали Валей. Когда они вдруг осознали, то, что между нами возникло — это не просто страсть или увлечение, а то, не слишком часто посещающее людей чувство единственности предназначения, которое принято называть любовью, следовало обдумать совместные жизненные планы хотя бы на ближайшее будущее. Согласовывать эти планы было практически не с кем. Валины родители погибли в первые же дни войны, а её саму в грудном возрасте сдали в детдом. Отец Вени к тому времени умер, так что оставалось известить мать, которая жила на Сахалине.

Ещё даже не видя невесты, мать высказала резко отрицательное отношение к его женитьбе, ссылаясь на Венин юный возраст, неустроенность в жизни и необходимость учиться дальше. Аргументы о том, что Веня в ещё более юном возрасте поступил в мореходку и далее уже устраивал свою жизнь сам, а женитьба учебе — не помеха, мать не убеждали. Что говорить, бытует в народе стойкое убеждение, что портовые города — вертепы разврата, портовые девки — само олицетворение разврата, а уж те, что в море — и вовсе отпетые. Небось, такая вот оторва запудрила мозги моему несмышленышу, окрутила его, приворожила своими бесстыдными прелестями… Знакомство с невестой еще больше укрепило её в своем мнении. «Опытная, — решила мать, — такая хоть кого окрутит». Невеста была старше Вени на семь лет. Разговор не получился. Единственным его положительным итогом было то, что обе женщины решили за Веню, что ему следует учиться в университете. Ниже планку опускать никак нельзя. Оставалось только выбрать, в каком именно.

Надо сказать, что ещ– в мореходке Веня проявлял любопытство к самым разнообразным и неожиданным вещам. Читал всё подряд, что попадало в мои руки: математическая логика, стенография, эсперанто, кибернетика, интегральное исчисление, искусство эпохи Возрождения. Веня уже где-то вычитал, что элементарные частицы состоят из кварков. Конечно, большую часть уравнений и рассуждений в таких умных книжках Веня не понимал. Но слова эти загадочные «априори», «перцепция» и прочие ему нравились, и Веня продолжал читать дальше. Дотошность его доходила до того, что страшно захотелось узнать, а что там дальше? Что лежит в самой основе? В общем, профессия физика-ядерщика представлялась весьма заманчивой. Получив общие директивы относительно выбора университета, Веня задумался. В московский — ехать далековато с Дальнего Востока. Москва, как известно, город нахальный: затолкают, оттеснят, затопчут пронырливые москвичи. Да и денег на обратную дорогу может не хватить. Остановился на новосибирском. Во-первых, Веня там уже побывал проездом, когда проводились соревнования по радиоспорту в Барнауле. Ну а, во-вторых, ему очень понравился Академгородок: весь в зелени, в двух шагах пляж Обского моря, белки прямо с рук едят на дорожках. Итак, решено — едем в Новосибирск.

Самоуверенности и даже эдакого нахальства у него было — хоть отбавляй. Мореходку Веня закончил с красным дипломом. А тут ещё маманя прислала газетку, в которой говорилось, что выпускники с золотой медалью или красным дипломом, сдавшие первый экзамен на «отлично», автоматически освобождаются от дальнейших экзаменов и зачисляются в университет. Ясное дело, — решил Веня, — это для меня. Узнал, какой экзамен сдают первым на физфак. Оказалось — математика. Веня приступил к подготовке. Когда крупное судно выходит в путину, на нём по штатному расписанию положено иметь двух преподавателей, которые организуют нечто вроде вечерней школы для желающих, примерно как в фильмах «Весна на Заречной улице» и «Большая перемена». Обычно это молодые выпускники пединститутов, жаждущие хлебнуть морской романтики, а заодно и заработать денег. Труд в море тяжёлый, и желающих учиться совсем немного для коллектива в шестьсот человек, как на Венином судне. Поэтому большей частью эти весёлые молодые пареньки преподают красивым девушкам предметы, не предусмотренные стандартными программами. Они-то и снабдили его «задачником для поступающих в МГУ».

Заступив на вахту и отстучав на радиоцентр накопившиеся радиограммы, Веня включал приемник и раскладывал на столе свой задачник и тетрадки. Краем уха следил за эфиром и погружался в немного подзабытый мир тригонометрии и алгебры. Какие-то задачки щёлкались легко, другие требовали раздумий, а некоторые и вовсе непонятно было как решать. В последнем случае он, рассуждая по-философски, что все задачки всё равно не перерешать, переходил к следующим. Иногда спрашивал совета у преподавателей. Впрочем, он быстро выяснил, что знает математику примерно так же, как и они. Документы отправил по почте и ждал вызова на экзамены. Долго сидеть над книжками не привык. Кроме своей работы, требовалось время для занятий штангой в спортзале и обучения игре на аккордеоне. Подрабатывал также на разгрузке продукции из трюмов. Да и девушке следовало уделять внимание.

Наконец приходит вызов. Веня уже предвидел, что будут определённые проблемы. Дело в том, что распределение на суда в мореходке было раньше госэкзаменов. Распределили по стандарту в «Сахалинрыбпром». Когда он получил красный диплом, пошёл устраиваться в торговый флот в Холмске, поскольку мечтал о кругосветках и экзотических странах. Теоретически диплом с отличием давал право на свободное распределение. В мореходке сказали, что они уже над Веней не властны: иди, мол, парень, мы сделали для тебя всё, что смогли. В торговом пароходстве на диплом посмотрели с интересом. Сказали, что хорошие специалисты нам нужны, но возьмите лучше по месту распределения открепительный талон, чтобы потом не пришлось с ними судиться. Веня пошел в отдел кадров «Сахалинрыбпрома». За столом сидел совершенно лысый кряжистый мужик, чем-то неуловимо похожий на Чингиз-хана. По одному его виду можно было предположить, что такой сможет выдуть бутылку водки одним махом из горлышка, предварительно раскрутив её, и останется совершенно трезвым. Когда Веня изложил «Чингиз-хану» суть своей просьбы, тот просто расцвёл от его детской наивности: «Да как же мы можем так вот запросто отпустить ценного специалиста. Они у нас на вес золота. Да Вы не сомневайтесь, мы Вам лучший корабль нашей флотилии подберем. Выбирайте!». И он швырнул молодому специалисту этот список.

Помня эту предысторию, Веня пошёл наводить осторожные справки у кадровички на судне. Это была пухлая тётка бальзаковского возраста, переполненная нерастраченными запасами материнской нежности. Если вы придете к ней, скажем, посоветоваться насчет рецепта засолки грибочков или выращивания кактусов в горшках, разговор будет долгим и неторопливым в сопровождении чая с вареньем. Но стоит вам обратиться по вопросу, касающемуся её профессии, как все кадровики мира становятся похожими на одно лицо, утвержденное инструкцией и заверенное круглой гербовой печатью.

— Нет-нет, Вам, милок, нужно сначала отработать три годика по месту прямого распределения. Государство на Вас потратилось, будьте добры ему должок возвернуть, — ласковым голосом пропела тётка.

Начальник радиостанции подсказал Вене, что есть один вариантик, не караемый нашими суровыми, но справедливыми законами: поступать на заочное отделение. Именно его Веня и стал проталкивать. Конечно, он не собирался отягощать себя «заушными знаниями», но сама наша жизнь как-то подталкивает врать с самого детства.

2

Сходили с Валей в ЗАГС во Владивостоке подавать заявление. Полтора месяца было отпущено, чтобы «подумать». Когда судно снова посетит этот «нашенский» город, было непонятно, но им выдали справку, по которой можно оформить отношения в любом другом городе по истечении указанного срока. Наконец пришел вызов на экзамены. Поцеловав свою подругу, Веня простился с дружками и спустился по скользкому шторм-трапу на катер, который отвёз его в порт. Уходил он с судна в самом разгаре путины, когда моряки зарабатывают очень хорошие денежки, но будущее было Вене назначено иное, никто не знает кем.

Всего четыре часа полёта, и вот он уже выходит по трапу в аэропорту Толмачёво. Было прекрасное летнее утро. Солнышко жарило уже на всю катушку, щедро обещая впереди жизнь полную невероятных приключений и встреч с исключительно умными людьми. Прямого автобуса в академгородок тогда еще не было, но часа через полтора Веня вышел на конечной остановке и углубился в тенистую берёзовую рощицу. В автобусе познакомился с девушкой, которая оказывается работала в университетской столовой. В отличие от портовых городов с их запахом рыбы, водорослей и моря, здесь поражала непривычная чистота улиц, домов и обилие зелени.

В приёмной комиссии университета заполнил какие-то бланки и получил направление в общежитие. Для человека, привычного к бродяжьей морской жизни, новизна впечатлений — это та же пища, без которой жизнь кажется пресной.

В общежитии предъявил комендантше талон, получил постельное бельё и узнал номер своей комнаты. Познакомился с народом. Веня был старше каждого из них на год-два из-за своей рабочей биографии. Народ, не сказать, чтобы совсем простой. Вот Олег — неуклюжий увалень, похожий на медвежонка, даже прихрамывает на левую ногу. Окончил физматшколу (ФМШ) при университете. Сидит босой на койке и лениво пощипывает гитару, напевая «А вокруг по утрам туман…». Селим — щупленький, тихий, с очень умным взглядом, что-то пишет в тетрадке, закончил ФМШ вместе с Олегом. Каково же было удивление Вени, когда он узнал потом, что именно пишет этот парнишка. Оказывается, это он программирует на языке «альфа» для электронно-вычислительных машин (слова «компьютер» тогда еще не было в ходу). Все слова, кроме предлогов, в предыдущем предложении для Вени были абсолютно новыми. ЭВМ он тогда ещё не видел, хотя читал, конечно, о них. О языках программирования даже не слышал. Третий парень был попроще — Витя Синицын из Барнаула, закончил школу с серебряной медалью. Он приехал поступать вместе с сестрой, только сестра нацелилась на матфак, а он — на физику. Сестра, кстати, была с золотой медалью. Это и понятно: девчонки усидчивее, они науки задним местом берут. А вот родители у них были какие-то тамошние партийные шишки. Витя сказал Вене с гордостью:

— Папаня обещал подарить «Жигуля», если поступлю.

Веня уточнил:

— А если не поступишь»?

Он ответил с отвращением:

— Тогда мотоцикл. — и добавил, — «Ява».

Не известно, чем именно Веня приглянулся Виктору, но тот буквально приклеился к нему и в первый же день предложил:

— Давай готовиться вместе. Так веселее.

Веня всегда был человеком покладистым. Особенно, если дело касалось не очень принципиальных вопросов. Тем более, в компании заниматься, действительно, веселее. Эти занятия он представлял себе примерно так: завтракаем, садимся решать задачи, затем обед. После обеда идём на пляж, а вечером знакомимся со всеми местными достопримечательностями. Но Витя оказался сущим тираном.

Занимались втроем, вместе с его сестрой. После обеда, он клал Вене руку на плечо, предотвращая попытку сбежать на пляж, и жёстко изрекал:

— Поехали дальше. До экзамена осталось всего четыре дня.

Веня так и не смог понять, почему соглашался, покорно вздохнув. Впрочем, чем дальше занимались, тем реже слово «пляж» всплывало в его голове, хотя все эти дни солнце палило немилосердно. Настроение с каждым днем падало все ниже и ниже, а от прежнего нахальства насчет поступления не осталось и следа. Присмотревшись к поступающему контингенту, Веня задал себе вопрос: «Парень, куда ты попал?». Вопрос был далеко не праздный. Только из одной его комнаты двое были «фымышатами», а сколько их во всем потоке? Эти ведь ребята штудировали высшую математику по-серьёзному, с преподавателями, а не как ты — из любопытства, когда и спросить-то вокруг некого. Они даже программирование проходили! А ты и слова такого раньше не слышал. Да тот же Витя и его сестра эти тригонометрические неравенства как орешки щёлкают, не в пример тебе. А ты и школы-то нормальной не закончил: восемь классов, а потом за год в мореходке все общеобразовательные предметы проскочили. Да их ведь целый год в выпускном классе натаскивали, как сдавать экзамены, а у тебя — всё вахты, штанга да любовь, понимаешь, по самые уши. Конечно, все эти раздумья расслабляли волю. Вот потому он и рад был отчасти, что Витя буквально насиловал его этими задачками.

Наконец настал последний день перед экзаменом. Он прошел, как и все предыдущие, хотя запал уже был явно не тот. Наши «фымышата» демонстративно игнорировали всякую подготовку, исчезая на пляж на целый день. Вечером все сходили в студенческую столовку поужинать. Взяли беф-строганов с картошкой и компот. Ночью дрыхнул, как бревно. На сон он, вообще, никогда не жаловался. А вот пробуждение было кошмарным: дикие боли в животе, тошнота и вялость. Оказывается все отравились несвежим мясом за ужином. Другие ребята сходили в туалет — вроде, полегчало — да и двинули на экзамен. А с Веней что-то жуткое творится: в желудке все бурлит и клокочет. Два пальца в рот совать — уже поздно, за ночь все токсины в кровь всосались. Тут только полное промывание желудка поможет. Лежит в одиночестве в комнате и думает: «Это что же за напасть такая? С самого края света приехал, и надо же перед экзаменом такому приключиться. Нет, чтобы вчера это произошло. Пошел бы в медпункт, хоть справку взял бы, по которой перенесли бы мне экзамен, с другим потоком сдал бы». Представлял глаза своих дружков, когда возвратится обратно на судно. Они не очень-то верили, что в его поступление. Пусть, — думают, — прокатится салага, отдохнёт, развлечётся. Да куда он от нас денется?. А уж когда представил взгляд своей невесты, и вовсе взвыл: «Что я ей скажу? Не поступил, мол, из-за поноса перед главным экзаменом, а так-то я умный, не сомневайся!»

Понял, что выбора у него нет. И возврата на судно тоже не будет. Это точно. Уж какие там волевые центры включил, какие мантры пробормотал — не помнил. Только собрался как-то, даже успокоился, насколько это вообще было возможно, в таком положении. Снялся с якоря и двинулся по направлению к главному корпусу. Ветерок немного освежил по пути. А своим бледным или даже зеленоватым видом, вряд ли кого мог удивить: в этот день многие имели схожий вид, даже не получив отравления. Просто день такой, необычный — первый экзамен.

Входит в Большую физическую аудиторию, берёт билет. Экзаменаторы указывают место. Там все ряды длиннющие такие, человек двадцать помещается. Но теперь всех рассаживают по пять человек в ряд с большим промежутком, чтобы не списывали друг у друга. Вене досталось место прямо посередине ряда. Впереди была ниша, в которой размещался эпидиаскоп. Справа сидит щупленький такой мальчик с интересной фамилией — Чайковский. Фамилию Веня увидел, проходя мимо, когда усаживался. На письменный экзамен отводится пять часов. За это время нужно решить пять задач, написанных на доске перед абитуриентами. Прочитал первую и почувствовал, как струйка пота пробежала между лопатками. Ни малейшей идеи, как подступиться к решению. Ладно, — подумал, — не будем здесь терять времени. Читает следующую — прямо плакать хочется — то же самое, что и с первой. Впрочем, то же было и с двумя следующими. Ситуация полной паники. Таким болваном он себя ещё никогда не ощущал. Переходит к последней: тригонометрическое неравенство. Ну, этих-то они с Витей вагон перещёлкали. Начинает перегонять синусы в косинусы, а произведения преобразовывать в суммы и наоборот. Наконец, что-то там выпадает в осадок. На вид — громоздкое, сразу не сообразишь, правильное или нет. За этим делом мысли потихоньку устаканиваются, пульс становится ровнее, в пересохшем рту появляются первые признаки слюны. Закончив с пятой задачей, переходит к предыдущей, затем ещё к одной. И вот, наконец, до первой добрался. Но тут, забитые волной жуткого страха куда-то в самые потаённые уголки, естественные процессы его организма вдруг спохватываются, и возвращается знакомое при пробуждении утром состояние. Разница лишь в том, что утром он лежал на коечке и туалет был в двух шагах, а теперь Веня в огромной переполненной аудитории, а где туалет — толком еще не знает. Вообще-то, после решения задач и проверки, полагалось переписать их с черновиков начисто и сдать вместе с черновиками, чтобы экзаменаторам было легче было разбираться в написанных каракулях. Но тут Вене стало совсем дурно, и он понял, что еще десяток секунд, и до туалета добежать он просто не успеет. О переписывании даже и думать смешно. Бросает взгляд направо — выйти обычным образом тоже не успеть, пока двое будут вставать, давая ему пройти. Выбирает кратчайший путь: забирается на тот длинный столик, на котором лежат листки, и прыгает с высоты полутора метров прямо в нишу, где стоит эпидиаскоп. Не только боковым зрением, даже лопатками чует, как все оборачиваются ему вслед: никак у абитуриента крыша поехала. С безумным выражением лица подбегет к ближайшему экзаменатору, молча суёт ему свои черновики, и уже на полных парах устремляется к туалету. Что там о нём подумали, — уже всё равно. Успел!

Назад, конечно, возвращаться, чтобы проверить, дописать, объяснить — правилами не предусмотрено. Идёт опустошенный в общагу и падает на койку. Сколько же он там высидел? Никак не больше полутора часов. И то ещё удивительно, что высидел и даже что-то решил. Ладно, чёрт с ним! Если хоть на трояк натянул, и то, считай, повезло. Эти сутки ничего не ест, пьёт только крепкий чай без сахара. И всё мысли гнусные лезут: «Что же это я такой невезучий!»

Результаты письменного экзамена сообщат только через три дня, когда придёшь сдавать устный. Правда, список двоечников вывешивают уже на утро следующего дня. Утром настроение паршивое — впору вешаться. Лежит угрюмо с мыслями: «Никуда не пойду». Ребят попросил: «Будете в корпусе, посмотрите там и меня заодно». Через час приходят: «Нет в том списке тебя. На три раза просмотрели». Это уже кое что. Значит, трояк, как минимум, есть. Ладно, не будем вешать носа. Надо готовиться к следующему экзамену. Веня заправляет койку, делает зарядку, умывается. Жизнь продолжается.

К следующему экзамену Веня, признаться, готов был ещё меньше, чем к первому. Там одни задачки нужно решать, а здесь и теоремы заучивать, да ещё с доказательствами. Но хуже всего — мысли о том, что к физике он вообще не готовился, а о сочинениях имеет весьма приблизительные представления. Хотя, с другой стороны, изнурительной зубрёжкой можно любые мысли задавить. Наконец наступил день устного экзамена. Накануне тщательно выбирал в столовке самые надёжные блюда. Утром пошёл на экзамен, птички что-то там исключительно жизнерадостное чирикают, солнышко прямо-таки ласкает, навевая какие-то неясные надежды. В голову сплошная дурь лезет, вроде «последний парад наступает…».

Экзаменатор в белой тенниске и в прекрасном настроении. Всё шутит, хотя по глазам видно, что ему тоже хочется в такой день на пляж к шоколадным девушкам. Билет попался с не очень сложными вопросами. Первый совсем простой: «Дать определение окружности». Веня бойко оттарабанил: «Совокупность точек, равноудаленных от центра». Препод смотрит на него с лёгким удивлением, как на ископаемое:

— Что это за совокупность? В кучу их собрали что ли?

Веня отвечает, чуть запинаясь: «Ну… это, значит… геометрическое место точек такое». Сам подумал: «что ты, паразит, придираешься?» А экзаменатор ему:

— А вот у Вас в билете написано: дать определение окружности, как предела периметров вписанных и описанных многоугольников при неограниченном удвоении числа их сторон.

Ну и педант попался! Веня даёт ему то, чего он хочет.

— Придется дать Вам дополнительный вопрос.

И даёт. Веня отвечает, только чувствует, что опять ему что-то там не нравится. Вроде бы правильно, но не совсем точно. Им, понимаешь, математикам точность — это главное. После третьего дополнительного тот решил посмотреть на Венин экзаменационный лист: где это он учился и что у него там по письменному экзамену. Подходит, разворачивает лист и говорит:

— А Вы зачем на устный экзамен пришли? Вы же уже поступили.

Смотрит Веня в табличку и глазам своим не верит: за каждую из пяти задачек у него там стоит по пятаку. Перевернул лист — нет ошибки — его фамилия. Экзаменатор ему руку пожимает:

— Поздравляю Вас, молодой человек!

С экзамена Веня дунул прямиком на пляж. Впервые со времени своего прибытия в Новосибирск. Об экзаменах уже даже не думает. Чудо, оно на то и есть чудо, что объяснить его невозможно. Раз так, то чего голову ломать? Только к вечеру спохватился: надо телеграммы дать. Домой — матери, на судно — невесте, в Минск — брату, который в военном училище курсантом. Затем идёт в общагу. Кожа горит — перебрал солнышка на радостях. У Виктора сестра схватила две четверки, сам он по письменному — четвёрка, на устном — тройка. На Веню они смотрят, как Ленин на нэпмана. Подозревают, что тут роль сыграл рабочий стаж, пролетарское происхождение или что-то там ещё. Предположить, что он просто честно смог решить все задачки, да еще в состоянии полного одурения — это было выше их сил. Тот парнишка с фамилией великого композитора уже на первом экзамене срезался. Из солидарности по пол дня Веня готовит с Виктором физику. Этот предмет на чистой зубрежке не возьмёшь, поэтому здесь его знания явно превышают викторовы. В день экзамена приходит с пляжа и видит, как его напарник молча и угрюмо собирает чемодан. Кое-как растормошил его. Выяснилось, что формулировки законов он ещё знал, а вот задачки не решил ни одной правильно. Экзаменатор с ним умаялся за три часа и говорит:

— Предлагаю последний тест. Ответите правильно — ставлю тройку. Вот простейшая цепь из последовательно соединенных батареи, реостата и вольтметра. Сдвигаю ползунок реостата влево. Куда отклонится стрелка?.

Витя ответил наугад, уже ничего не соображая:

— Влево, естественно.

А он говорит с сожалением:

— Идите с миром. Вам физикой заниматься противопоказано. Поступайте хотя бы в консерваторию, там физика не обязательна.

И вкатил двояк. Веня повздыхал солидарно, но нутром чувствовал, что гораздо больше, чем двояк, Витю огорчил упущенный «Жигуль», который был обещан папой.

3

С недельку Веня позагорал, а затем пора было уже подумать и о житейских проблемах. Папы с «Жигулем» у него не было, надо было устраиваться на работу до начала занятий. Только в этом случае Веню оставляли в общежитии. Пристроился резчиком бумаги в типографию Института математики. Тут приходит ему посылка с морей: трехлитровая банка красной икры и четыре хорошо прокопченных балыка горбуши. Устроили пирушку в общежитии. На судно Веня послал заявление об увольнении с просьбой выслать расчет и трудовую книжку. Невесту засыпал телеграммами: «Жду, скучаю, целую» и все такое прочее. Уехать с путины, вообще, не просто. А тут еще одна проблема. Во Владивостоке Валя вступила в жилищный кооператив и внесла первый взнос на однокомнатную квартиру. Ясное дело, эти деньги уже уложены в бетон, и вернуть их не так-то просто. И всё же этих денег вместе с вениным расчетом при увольнении с судна должно было хватить на год студенческой жизни. К приезду невесты он должен найти где-то комнату, ибо ожидать, что первокурснику дадут отдельную комнату — было бы слишком наивно.

Работа в типографии резко отличалась от морской. Сделав то, что от него требовалось, за час, Веня с интересом вникал в устройство и эксплуатацию ротапринта, помогая печатнику Лёшке. На цинковых формах была Валя, женщина с простым русским лицом, разведёнка с двумя детьми. Муж, как водится на Руси, был горьким пьяницей. Две переплётчицы, Нина и Ольга были серьёзными женщинами, в годах. Летом в институтах работы мало, поэтому все частенько сидели просто ведя разговоры о жизни, ближе знакомясь друг с другом. Веня показывал им фотографии своей невесты. Они учили его жить, жалели по-бабьи и всё вздыхали, что жизнь студента — не сахар, трудно придётся. Веня помалкивал. Что такое трудно, он уже неплохо знал, и считал, что самое трудное в жизни — позади, а впереди — лишь самое интересное. Переплетчицы, желая подбодрить, шутили:

— Вот закончишь университет, глядишь, и тебе будем диссертацию переплетать.

Он вяло возражал:

— Вряд ли. Я ведь на физфак поступил, а не на математику.

Однако, жизнь показала, что они пророчествовали. Они будут переплетать и диссертацию и его книги, только сбудется это очень не скоро.

В сентябре начался учебный год, только по традиции первокурсников направили в колхоз в деревне Морозово. Веня же записался в строительный отряд, работавший на возведении спорткомплекса университета, поскольку ожидал приезда невесты. Делали опалубку, в которую лили бетон для фундамента. Работали вполсилы, поскольку надо было беречь силы для штурма сияющих вершин высоких истин, а бетон — он как-то приземляет. Его временно поселили в комнате с третьекурсником Валерой с матфака, к которому приехала невеста из Владивостока. Вместе они и направились на поиски жилья. Нашли по объявлению комнаты в Новом поселке. Хозяйка имела физиономию продувной бестии с рынка, заломила по 25 рубликов за каждую комнату. Они согласились и договорились переехать на неделе. Однако на следующий день хозяйка Вене отказала, якобы из-за тесноты.

Он нашел комнату на соседней улице Менделеева. Эта хозяйка была куда более интересной женщиной. Звали ее Панна Константиновна. Была она широка в кости, а лицо ёе сочетало признаки русской красоты с хитринкой узких якутских глаз. Любила поговорить. Из этих рассказов Веня узнал, что в молодости училась в институте на геолога. Бывала на практике в дальневосточных экспедициях. После одной из таких практик родила сына, на том её учеба и закончилась. А потом продолжала работать в геологических партиях лаборантом. Однажды работали с рудой, которая оказалась сильно радиоактивной. Всю партию потом лечили в Крыму, затем отправили на пенсию, дав инвалидность второй группы.

Хозяйка денежки любила. Кроме весьма солидной пенсии она жила сдачей своего дома. Одну из самых маленьких комнаток занимал хозяйкин сын Слава, высокий и очень красивый парень, который взял для внешности всё лучшее от русских и якутских кровей. На всё остальное ресурсов не хватило. Формально, он учился на третьем курсе мединститута. Фактически же, целыми сутками спал, пьянствовал, глотал «колёса», приводил каких-то девок. Стипендии никогда не получал и панически боялся экзаменов.

Остальные три комнатки и веранду хозяйка сдавала жильцам. Сама она спала на улице под навесом рядом с туалетом, что слегка затрудняло пользование этим очагом культуры. Жильцам она говорила, что спать на открытом воздухе ей приписали врачи, хотя Вене казалось, что это сказываются её геологические привычки и любовь к деньгам. Когда наступали морозы, она уезжала на всю зиму в Белокуриху «на лечение». К счастью, прижимистость, видимо, была единственным крупным недостатком этой хозяйки.

Большую комнату занимала весьма интересная семейная пара Дубровиных, приехавших, кажется, из Хабаровска. Витя был видным мужчиной высокого роста с пышными черными усами. Работал лаборантом в Инстуте ядерной физики. Жена его Нелли была совсем миниаиюрной и пухленькой. В детстве она переболела полиомиелитом и ходила сильно прихрамывая на левую ногу. Когда-то работала библиотекарем в своем тихом городе, но здесь автобусы в любое время дня так переполнены, что не всякий здоровый человек порой в них влезет. Более флегматичной пары трудно было и представить. У обоих очень тихие спокойные голоса и весьма неторопливые движения. В сравнении с ними остальные жильцы казались просто нервными, а хозяйка — действующим вулканом.

Вторую большую комнату занимали самые разные люди и всегда на очень непродолжительное время. Из всего потока запомнился Лёшка, очень веселый парень, вернувшийся из армии и поступивший работать водителем автобуса. Вскоре он женился на медсестре и на какое-то время исчез с вениного горизонта. На более длительное время в этой комнате задержался очень молчаливый и даже угрюмый парень Миша, который приехал из глухой сибирской деревни и посещал подготовительные курсы в университет. Время от времени он обращался к Вене с какими-то задачками. Большую же часть дня он спал, а ночами напролёт читал подряд все книжки и подшивки старых журналов, которые попадались ему на глаза. Видать, в деревне с книгами было совсем плохо. Миша тщательно сторонился людей и даже ел в своей комнате, развернув какие-то узелки и кулёчки, привезённые от родителей. В кухню выходил только за кипятком. Сделав предположение, что он стесняется своей бедности, остальные жильцы неоднократно приглашали его за накрытый стол, но он упорно отнекивался. Только однажды он слегка оттаял, когда его напоили за новогодним столом.

Веранду сдавали только летом и также случайным людям, а в самой маленькой комнатке предстояло жить Вене с женой Валей. Комнатка имела узенькое окно, выходящее на огород. Большую её часть занимала хозяйская кровать с панцирной сеткой, круглый столик у самого окна и стул. Между кроватью и стеной оставался узкий проход, в котором двоим разойтись было невозможно. Веня подобрал у магазина ящик из под хозяйственного мыла и сложил в него свои книжки. Ящик одновременно служил и табуреткой. Чемоданчик свой он запихнул под койку. Вешалка для одежды находилась в коридоре. Больше в комнате ничего не помещалось. Платить за нее назначили двадцать пять рублей, в то время как большие комнаты сдавались за тридцать. Веня был студентом, да ещё почти семейным, и нужно было научиться экономить на всём.

К приезду невесты следовало купить всё, что понадобится для семейной жизни. Впервые в жизни он испытывал эти необычные и приятные ощущения, что теперь должен заботиться о другом человеке. До сих пор лишь другие заботились обо нём: в детстве — мама, а позже — государство, которое выдавало ему форму, паёк и наряды вне очереди. Вначале Веня купил тюфяк, подушки, одеяло, простыни, наволочки. Затем обошел посудо-хозяйственные магазины с целью приобретения тарелок, вилок, ложек. Таким образом, он знакомился с городом Новосибирском. Любопытство завело его и в соседний город Бердск, где в одном из магазинов он купил набор кастрюль и сковородку. Когда он нёс это побрякивающее на ходу хозяйство в сетке, на выходе из магазина попалась рано состарившаяся от беспробудного пьянства женщина. Выглядела она совершенной старухой, одета была в какое-то вонючее рванье, а на руках бугрились почти чёрные трубочки вен. Женщина сказала потухшим голосом:

— Заботливый какой мужик. Наверное, любишь жену-то свою. Я вот тоже раньше…, — и она махнула рукой в сторону какого-то далеко оставленного прошлого.

4

Наконец пришла телеграмма: «Встречай…». Веня побрился, смочил одеколоном платочек и помчался в Толмачёво. К приезду невесты, как и к его появлению в Новосибирске, природа подарила такой же солнечный и безоблачный день, хотя в это время наступила уже ранняя осень. Одета Валечка была в лёгкое летнее платье и казалась ослепительно красивой. Имущество новой семьи разом увеличилось на один чемодан, правда он был габаритами вдвое больше вениного. Они взял такси и понеслись с ветерком к своему прекрасному и вполне реальному теперь будущему. Когда уже в академгородке Веня объяснил таксисту, что нужно проехать еще несколько остановок до Нового поселка, тот наотрез отказался ехать за черту города и высадил их на остановке «Центральный пляж». Они остались одни в этом безлюдном в это время месте, и лишь чемодан был свидетелем того, каким бесконечно долгим поцелуем возмещали те сотни часов и те тысячи километров, что разделяли их прежде, когда всё валилось из рук и они порой не слышали обращавшихся к ним людей, потому что в это время души их витали в совсем ином эфире, пытаясь уловить там очень слабые, но распознаваемые только ими обоими сигналы.

К их приезду соседи приготовили праздничный стол. Невеста всем понравилась. Допоздна звучали тосты за семейное счастье, здоровье будущих детей и будущие успехи на научной стезе. Ночи были слишком коротки для них, а утром ждала огромная прорва срочных дел. Пока Валя занималась обустройством нового крохотного гнёздышка и приготовлением пищи земной, Веня колол дрова, возил воду на ручной тележке из ближайшей колонки, шуровал печку. Затем они почистили перышки, надели парадные костюмы и поехали в ЗАГС, где предъявили справку из аналогичного владивостокского заведения. Вообще-то они представляли эту процедуру несколько иначе, чем она оказалась в действительности. Пожилая усталая женщина внимательно просмотрела их документы, молча выписала свидетельство о браке и, лишь когда поздравляла, немного оживилась. Наверное она прикидывала профессиональным глазом, долго ли проживут эти бедолаги в тех самых любви и согласии, что она им пожелала. И решила, что недолго. Не дольше, чем большинство других, которых она уже успела развести за свою продолжительную работу в этом учреждении.

Потом новобрачные заказали столик в ресторане Торгового центра, который в народе называют «поганкой» из-за его круглой грибовидной крыши. Танцевали, пили шампанское, закусывая шоколадом и прощались с прежней независимой и беззаботной жизнью, потому что впереди их ждали положенные всем студенческим семьям тяготы и лишения, о которых в этот день хотелось забыть.

5

В ближайшую субботу пришел Валера со своей женой Галей и каким-то здоровяком Николаем, которого он представил своим однокурсником. Николай оказался штангистом. В свете подготовки к предстоящей зиме, Валера предложил съездить в Морозово, где студенты-первокурсники собирают картошку. План был таков: едем в Бердск, берём напрокат велосипеды, затем дуем в Морозово, набираем на халяву с поля по паре мешков отборной картошки и, не торопясь, возвращаемся с победой. А потом можно будет сделать ещё рейс-другой, если возникнет желание. Валера был опытным студентом, а Веня — покладистым. Вот только с мешками возникла проблема. Он взял у хозяйки рюкзак и один маленький мешок. По дороге в Бердск и затем уже, крутя педалями, размышлял о том, как трудно создавать хозяйство с нуля: ребята привезут домой каждый по два полноценных мешка с картошкой, а что привезёт он сам?

День был солнечным, а дорога оказалась неблизкой. Все вспотели и несколько раз останавливались отдохнуть. По дороге часто попадались чьи-то огороды, и кто-нибудь из компаньонов предлагал: может натырим тут поблизости, чем из такой дали переть. Но они всё же имели какие-то остатки честности, которые изредка встречаются и у бедных студентов. Частника было жаль, он работал после основной работы. Государство — совсем иное дело: «Все вокруг колхозное, все вокруг — мое». Наконец доехали. Убранная картошка на полях высилась терриконами. Торопливо набили мешки, пока не увидел какой-нибудь совхозный бригадир. Время уже было где-то в районе ужина, а путь представлялся теперь не таким коротким, каким он виделся из Нового поселка.

Уже когда ребята крепили мешки: один под рамой, другой сверху — на раме, все начинали понимать, что впереди самая трудная часть пути. Когда же прошли первый десяток метров, то с каждым следующим шагом явно чувствовали, как прежняя решимость неуклонно убывает, растворяется, исчезает. Через сто пятьдесят метров ребята решили отсыпать немного из верхнего мешка, который слишком раскачивал велосипед. Отсыпали по половине. Веня терпеливо ждал, отсыпать ему было нечего. Стала немного полегче, но ненадолго. Еще через двести метров поступило предложение спрятать велосипеды в лопухах и сходить поужинать со студентами-первокурсниками. В столовке было шумно и весело. Нужно было лишь взять относительно чистую алюминиевую миску и получить на раздаче черпак дымящегося варева и обжигающую кружку с чаем. После сытной еды разомлели, захотелось полежать. Идти никуда не хотелось, тем более, что уже явно начинало темнеть. Ребята решили заночевать здесь и устроились на соломенных тюфяках, накрывшись чьими-то куртками. Веня чувствовал себя неуютно, ибо знал, что Валюша будет беспокоиться, искать. Наконец, поворочавшись, заснули.

Наутро вскочили, наскоро попив чаю, вернулись к своим велосипедам и с огорчением обнаружили, что за ночь их никто не спер. Молча, угрюмо двинулись вперед, раздвигая тугой, сырой воздух плечами. Однако уже через полчаса солнышко жарило немилосердно. Птички беззаботно зачирикали, откуда-то появились стрекозы, и густые ароматы трав призывно манили отдохнуть в высокой траве. Добытчики шли упрямо, проклиная всё на свете, а особенно тот миг, когда решили стать хозяйственными мужиками и кормильцами семей. Дорога петляла, и каждый поворот до безумия походил на предыдущий. Перелески, поля, огороды слились в один непрерывный кошмар. Казалось, дороге этой никогда не будет конца, они обречены, как Сизиф и Каин на бесконечное дурное однообразие тягостных мыслей, движений и ощущений.

Уже после первого километра ребята решили, что больше одного мешка им не довезти. Веня взял у одного из них полноценный мешок, заменив им свой карликовый. Из рюкзака картошку высыпать не было резона, поскольку он весьма кстати уравновешивал тяжесть мешка, оежащего на раме велосипеда. Теперь он был на равных с другими и даже немножко в выигрыше. Как ни странно, первым начал сдавать штангист Коля. Он страшно потел, скрипел зубами то ли от напряжения, то ли от злости, и через каждые пятьсот метров останавливался отдохнуть. Веня знал по опыту, что наиболее экономичным режимом является именно неторопливое и непрерывное движение. Это помогало экономить силы. Валера оставался отдохнуть со штангистом, а Веня далеко уходил вперед. Когда он устраивал малый привал, то до подхода товарищей успевал хорошо отдохнуть. Они же подходили, едва волоча ноги. В какой-то момент Коля отшвырнул велосипед, упал бревном в траву и завопил надрывным голосом:

— К чёрту эту картошку! Я не смогу её есть, даже если довезу. Но я и так знаю, что не довезу. Лучше пристрелите меня здесь и сейчас.

Видимо, в рывке эти спортсмены, действительно, значительно превосходят других людей, а в монотонной работе — слабаки. Валера предложил Вене:

— Иди вперед без нас. Ты дойдешь. Потом вернёшься с подмогой.

Тут бы самое время посмеяться. Всё, как во фронтовом фильме, хотя дело идет всего лишь о картошке. Да и то лишь об одном мешке. И не на горбу, а на добром велосипеде. Уж не загибает ли он? В начале экспедиции всем так казалось. Тем более, что Веня никогда не бывал в Морозове, полагаясь на опыт старших товарищей. Раз уж он оказался таким дураком, мешок следовало, конечно, довезти, но за следующим он бы пошел только за очень серьёзные деньги, на которые можно было бы купить мешков десять картошки.

Он не помнил, как дошёл. На окраине поселка его встретили перепуганные Галя и Валентина. Увидя живым и с добычей, ругать не стали. Веня свалил мешок с велосипеда, снял рюкзак с затёкшей спины. Несмотря на уговоры передохнуть, двинул вместе с женщинами назад. Вести пустой велосипед было не просто отдыхом — райским наслаждением. А вы говорите: «Баунти». Двух остальных героев они встретили шагающими так же налегке, без картошки. Слегка пристыдив, их завернули назал, нашли брошенные мешки, перегруппировали картошку на три велосипеда и почти с песнями въехали в посёлок. Валера сказал потом: «Ну ты и жилист!». А что? Веня спортом не занимался. На судне баловался со штангой только для удовольствия.

6

Валя устроилась работать в СМУ-2 изолировщицей. Сначала Веня даже не знал, что это такое. Когда узнал, пришел в ужас. Это очень тяжелая работа. Бригада женская. Лишь один мужик работает на растворном узле. Женщины накладывают на трубы теплоизолирующие покрытия из прессованной асбетовой крошки и стекловаты, прикручивают их к трубам проволокой, затягивая концы пассатижами, затем заделывают швы цементным раствором, который они носят полными ведрами в руках. Побывав в первый раз у них на работе и потаскав эти ведра, Веня приказал Валюше немедленно увольняться. Она засмеялась:

— Я крепкая, выдюжу. Здесь квартиру обещают в течение года дать. Тебе еще пять лет учиться. А ты знаешь, что в институтах квартиры дают через восемь-десять лет?.

Веня сдался. По ночам целовал её натруженные руки, смазывал шершавую кожу кремом. Надо было жить, стиснув зубы. Сам он обычно подрабатывал грузчиком, летом ездил на строительные «шабашки», но об этом — отдельный разговор.

Тем временем из сахалинского пароходства Вене пришёл расчёт за отработанную перед поступлением путину. Денежки были по местным масштабам немалые, на них можно было держаться долго. Однако Валя решила сделать на них мужу подарок в честь поступления в университет и остановила свой выбор на аккордеоне. В сильные морозы они объездили весь Новосибирск в поисках подходящего инструмента. А нашли его прямо в Торговом центре академгородка, зайдя туда как-то случайно. Это был совершенно фантастический аппарат немецкой фирмы «Wetlmeister», сверкающий темно-красным перламутром, пятиголосый, с двенадцатью регистрами тембров для правой руки и пятью регистрами для левой. До этого Веняя играл лишь на вконец раздрызганных и обшарпанных профкомовских аккордеонах, меха которых сипели, пропуская воздух через дырки, образовавшиеся из-за отлетевших металлических уголков. Цена аппарата была тоже фантастической — пятьсот шесть рублей. Пианино марки «Красный октябрь» стоило лишь на пятнадцать рублей дороже. Вене было очень жалко отдавать такие деньги, но это лишь поздадорило жену, которая увидела в его глазах возможность исполнения самой заветной мечты.

Наука начинается с учёбы

В университете начались занятия. Это был такой высокий класс, что только сейчас Веня начал понимать, как много было им пропущено из-за того, что он не окончил стандартной десятилетки. За годы работы на море были также забыты сами навыки обучения. Кроме того, стандартный студент живет в пяти минутах хода до учебного корпуса. Ему не нужно пилить и колоть дрова, заготавливать на зиму уголь, возить ежедневно воду и делать многое другое, что отнимает так много времени. Но у него было главное — ему это нравилось безумно. Он был счастлив, что нашёл, наконец, своё дело. Там на море Веня зарабатывал в путине пятьсот в месяц плюс бесплатное питание и каюта. Такого на берегу не имели даже шахтеры. После университета он не достиг этой отметки, даже защитив докторскую через много лет. И все же он потом никогда не был так счастлив, как в эти годы, получая тридцать пять рублей стипендии.

Хозяйка дома организовала среди жильцов «дежурства по кухне» с понедельным графиком. В это понятие входили заготовка дров, мытьё кухни и коридора, подвоз запаса воды из колонки и множество других мелочей. Жильцы начали шутить насчет армии и Устава, когда она завела книгу с графиком дежурств, где все должны были расписываться в приёме-сдаче дежурства. Сама она, понятно, не участвовала в этом расписании, осуществляя общее руководство. Когда же она потребовала включить приборку сортира на улице в список обязанностей дежурного, Веня устроил бунт. Зная, что она любит подслушивать разговоры жильцов, стоя под дверями комнат, он совершенно распоясался и начал орать:

— Эти кровопийцы дерут со студента двадцать пять рублей за комнату площадью 2,7 квадратных метра, когда моя стипендия всего тридцать пять рублей, а мы еще сортиры должны ей мыть. Да я её утоплю в том сортире!

Жена, подыгрывая ему, успокаивала:

— Не кипятись. Сортир, это, конечно, перебор, но надо сказать об этом хозяйке спокойно и прямо.

Вечером хозяйка отвела её в сторонку:

— Вы люди разумные. Учитывая ваше скромное финансовое положение, я решила брать с нас за комнату не двадцать пять а двадцать рублей.

Вопрос о сортире больше не возникал.

Зима в 1968 году выдалась неимоверно лютой. Нередко морозы достигали температуры минус сорок восемь градусов. Двигатели автомашин плохо заводились, транспорт ходил кое-как. Из Нового поселка утром люди добирались, голосуя любой попутке. Набивались в кузовы грузовиков. Несколько раз из-за морозов отменяли занятия, а у Вали на работе «актировали» дни, потому что работа у них, большей частью, на открытом воздухе. Интересно, что Веня за эту зиму ни разу даже не чихнул. Утром он выбегал на двор в трусах, бросался в сугроб, растирался снегом, махал гантельками. Потом надраивал тело полотенцем и шёл одеваться. Это был запас здоровья еще с моря.

Дом, который они снимали, шлаколитой, значит — холодный. Отопительная система была собственной конструкции хозяйки. Она представляла собой две тонкие трубы сантиметров пять диаметром, опоясывающие дом по периметру. Хозяйка на зиму уезжала, организовав сменное дежурство жильцов. Печку топили углём круглые сутки. Ночью вставали два-три раза шуровать кочергой, иначе проснуться могли не все. Окна комнатушки Вени и Вали покрывались толстым слоем льда. Головы примерзали к подушкам, ибо в комнате по ночам температура была восемь-десять градусов, днем около двенадцати. Спасение было в том, что они были молоды. В семь часов вставали и одевали всё теплое, что у них было. Пока Валя умывалась, Веня шуровал печку. Затем ели, стоя вокруг печки, поставив эмалированные миски и кружки прямо на плиту. Сесть на табуретку — значило потерять часть тепла. Ели плотно, потому что на холоде тратится много энергии. Затем бежали к дороге останавливать попутные машины, ибо автобусы ходили редко.

После занятий в университете возвращаться домой было неохота. В комнатах жильцы сидели в шубах, шапках, валенках и рукавицах. Тепло было только в кухне около печки, но все разом там не помещались. Поэтому, налив кружку горячего чая, возвращались в комнаты. Читать книгу было непросто, ибо чтобы перевернуть очередную страницу, нужно было вынимать руку из меховой рукавицы.

Однажды, проходя мимо доски объявлений в университете, Веня увидел белый листок с картинкой, привлекшей его внимание. Там был изображен могучий мужчина с фантастическими буграми мышц, а ниже шел текст, приглашающий записаться в клуб культуристов «Гармония». Это ему понравилось, ибо после занятий на судне здесь он скучал по штанге и хорошей нагрузке. На отборочный конкурс пришли человек двадцать. Разделись, построились. Хорошо накачанные ребята из правления клуба прошлись вдоль строя, как рабовладельцы на Нью-Орлеанском рынке, только что в зубы не заглядывали. Вакансий было всего восемь. Четверых отобрали за перспективные фигуры. На Вене взгляд не задержался, так как весу в нём было 64 килограмма и было слишком очевидно, что нарастить приличную мышечную массу на эти килограммы вряд ли возможно. Остальным предложили отжать штангу, чтобы отобрать еще четверых по лучшим результатам. Техники Веня, конечно, никакой не знал, оставалось надеяться только на жилы. Справа от него стоял крепыш явно штангистского телосложения. Оба были самыми легковесными, и после попыток других ребят осталось одно место, на которое должны были взять лишь одного из оставшихся. Ребята заказали вес семьдесят килограммов. Штанга шла тяжело, но в конце концов оба взяли вес. Можно было накидывать по килограмму, как это делают профессионалы, но какой-то маленький чёртик толкнул Веню под левое ребро и он заказал семьдесят пять. Поскольку на судне занимался не для спорта, а из удовольствия, такого веса раньше не брал, и было это чистейшим авантюризмом. Отдохнув, он принял штангу на грудь, помянул про себя тройным морским загибом Германа, впервые поставившего его на судне к штанге, задержал дыхание и плавно повёл вес вверх, выжимая не только остатки сил, но, видимо, ещё какие-то резервы энергии, которые можно извлечь только отчаянием. Очнулся только, когда вокруг закричали:

— Парень, да бросай ты её! До вечера что ли держать будешь?

Соперник Вени этого веса не взял, хотя оказался пареньком настырным и позже всё равно появился в клубе.

Занятия культуризмом здорово помогали снять умственное напряжение от изучения мудрёных наук, а главное — сокращали время пребывания дома в холодной комнате, ибо в университете топили хорошо. Через полгода Веня имел явный прогресс в контрольных упражнениях, которые выполняются на соревнованиях: жал девяносто, приседал со стодвадцитакилограммовой штангой на плечах, подтягивался на перекладине тридцать раз, и даже научился подтягиваться на одной руке. Правда, на этих соревнованиях самыми главными были демонстрации мускулатуры для публики. Молодые гераклы перед выступлением втирали в кожу какою-то смесь, в которую входил раствор марганцовки для придания коричневого оттенка, а сверху натирали растительным маслом. Таким образом, имитировали шоколадный южный загар. Затем они выходили на помост и вставали в красивые позы, поочередно напрягая различные группы мышц на руках, груди, спине и ногах. Наверное, девушкам это должно было нравиться. Вене на демонстрациях, естественно, делать было нечего со своей худобой. Для его честолюбия достаточно было, что на контрольных упражнениях он выглядел неплохо. Самое же приятное было в том, что ощущаешь себя просто здоровым человеком.

К сожалению, штатные преподаватели кафедры физвоспитания смотрели на культуристов косо, называя всё то, чем они занимались «тлетворным влиянием Запада». На самом деле, это была обыкновенная ревность, ибо в культуристы шли перспективные ребята, которые при отсутствии клуба, возможно, пришли бы к ним в секцию тяжёлой атлетики учить три основных упражнения: жим, рывок, толчок, — и зарабатывать очки для университета на соревнованиях штангистов. С ребятами этими культуристы пересекались иногда в зале. Это были большей частью обыкновенные «шкафы», хранилища необработанного мяса, неповоротливые и неразговорчивые.

Просто так закрыть клуб кафедра, конечно, не могла, ибо университеты во всем мире являются как бы островками демократии. Члены клуба сдавали взносы, на которые был приобретен весь инвентарь: штанги, наборные гантели, тренажёры, скамейки. От университета нужно было только помещение для занятий и душевые. Располагалось это хозяйство в правом крыле Вычислительного центра на первом этаже, где сейчас размещается библиотека. Прихлопнули клуб классически. Через год был сдан новый корпус спорткомплекса с сауной. И тут оказалось, что все дневные часы расписаны между «правильными» секциями, одобренными партией и благословлёнными кафедрой физвоспитания. Клубу предложили время с 11 часов вечера два раза в неделю. Кто занимался, понимает, что после занятий штангой часа два ты ещё заснуть всё равно не сможешь. То есть, если к часу ночи ты закончил и принял душ, то заснёшь часа в три. А с девяти утра уже начинаются лекции. Так что в клубе осталась лишь пятёрка фанатов. Это были студенты старших курсов и аспиранты, у которых расписание было посвободнее, чем у первокурсников.

С целью дальнейшего сокращения времени пребывания в холодной комнате, Веня решил записаться и в другие секции. Прежде всего, он посетил секцию йогов. Йоги были также под запретом, потому что в то время, когда вся страна напрягается для перевыполнения планов пятилеток, они концентрируются только на себе. Во избежание возможных репрессий, йоги не проводили коллективных занятий, по крайней мере открыто. Единственная польза от секции была в том, что она имела свой книжный фонд, а литературы по этой тематике в магазинах и вовсе не было. В основном, по рукам ходили перепечатанные или перефотографированные книжки каких-то псевдоиндийцев. Счастливчики, прочитавшие что-либо новенькое, делились своими впечатлениями с остальными. Требовались также хорошо знающие английский язык для перевода статей из западных журналов. Очередь на литературу была огромной, и Веня покинул этот клуб, так и не дождавшись первой книжки.

Следующим заинтересовавшим его клубом были эсперантисты. Изучить шестнадцать правил грамматики этого языка и четыреста пятьдесят корнеоснов для того, чтобы можно было общаться на любую тему, было совсем несложно. Студенты пели песни на эсперанто и совершенствовали навыки речевого общения. Веня никак не мог понять, почему в нашей стране внедрение этого языка не получает широкой государственной поддержки, а книг и словарей не найти «днём с огнем». Ему пояснили, что за рубежом и в нашей стране молодежь постоянно организовывает эсперантистские слёты, на которые приезжают из разных стран. Живут в палатках, поют песни под гитары и обмениваются впечатлениями и молодёжными проблемами. Из-за всех этих вольностей государству всё трудней поддерживать «железный занавес» и «границу на замке». Поэтому эсперантистов всё время стараются прищучить то по линии «разврата», то по линии наркотиков или пьяных оргий.

Преподаватель эсперанто Сибирцев дал студентам адресок одного старичка в городе, у которого можно раздобыть словари и другую литературу, предупредив, что старичок прижимист по части денег. Веня поехал к тому старичку с приятелем. Это был реликт прошлой эпохи. Старичок прекрасно сохранился, был бодр и весьма разговорчив. Его профессией когда-то была фотография. Ныне он на пенсии, но и сейчас нередко его высокохудожественные работы берут на союзные и зарубежные выставки. Видно было, что ему скучно целыми днями сидеть одному дома, и он нуждается в слушателях. А порассказать ему было что. Приятели плюнули на все лекции, остались беседовать, и старичок начал поить их чаем. Он сохранил бережные воспоминания о дореволюционных временах, когда у него была своя фотография, мальчики-фотографы и барышня на кассе. Именно тогда он и увлёкся эсперанто, а сейчас поторговывает литературой, чтобы как-то свести концы с концами. Взял он со студентов за словари вдвое больше цены, обозначенной на обложке, но, будучи человеком дореволюционных понятий честности, бесплатно дал им кучу каких-то журналов и брошюрок на эсперанто, а также невиданных марок с эсперантистской тематикой. Все расстались довольными.

На время зимней сессии занятия в клубах замирали, ибо студентам было чем в этот период заняться. Когда же они возобновились, преподаватель эсперанто предложил начать курс практически с самого начала из-за того, что многие напропускали целые темы. Тогда Вене стало скучно, и дальше он занимался самостоятельно.

Жизнь молодой семьи складывалась не без проблем. Первая беременность Вали окончилась выкидышем. Она потеряла много крови. Веня навещал её в Бердской больнице. Мог бы родиться мальчик. Оба страшно переживали эту трагедию, и Веня как мог утешал свою жену. По молодости лет он как-то не очень задумывался о проблеме детей, но понимал, что для Вали это самая главная, самая желанная цель. Причина выкидыша могла заключаться как в недостаточно качественном питании на море или в тяжёлой работе здесь на стройке — этого никто не мог сказать однозначно. Веня снова стал настаивать, чтобы она перешла на более лёгкую работу, но Валя стояла на том, что скоро им дадут квартиру, поэтому надо потерпеть. Когда у неё началась вторая беременность, по медицинским показаниям её перевели на легкий труд с третьего месяца с сохранением средней заработной платы. Самое интересное было в том, что примерно в это время соседка Нелли наконец-то также забеременела. Две счастливые женщины в одном доме — это немало, и наши кумушки часами ворковали друг с другом о своих текущих и будущих проблемах.

Поскольку на самой стройке лёгкого труда не бывает, Валю посадили в конторе принимать телефонограммы. Делать было почти нечего и она по очереди обходила кабинеты начальников. Придёт, сядет в уголочке и кушает свой кефир с булочкой, наглядно демонстрируя свой живот, растущий с каждым днём. Она не только ничего не требовала, но и не просила, разве что выразительно молчала. И выходила. За два месяца до родов наконец-то дали комнату в бараке. Это был триумф. Правда, барак этот находился в ремонте и молодым предложили временно комнату в соседнем бараке. В тот же день они поехали смотреть своё первое жилье.

В то время в микрорайоне «Щ» было такое место, которое называлось Юнгородком. Именно там на улице Солнечногорская стоял дом номер пять, в котором четвертая квартира была распределена им. Через полчаса счастливые уже сошли с автобуса и двинулись в поисках своего барака. Вдруг Валя судорожно сжала венину руку, лицо её побледнело.

— Смотри, — сказала она и указала пальцем на окно с весёленькими ситцевыми занавесками, — его уже заселили.

Это был удар судьбы. Пока они строили свои воображаемые замки, какие-то проворные люди узнали о сдаче барака и успели въехать в новую комнату перед самым их носом. Такие истории случались, и в каждой из них выселить наглеца было практически невозможно. Но тут Веня заметил, что белая табличка на углу дома содержит цифру три, а не пять и согнулся от смеха. Валя тоже не выдержала и прыснула, вспомнив, что она чуть не упала в обморок, увидев свою квартиру занятой.

Зашли в свой барак. Это было длинное одноэтажное деревянное строение со сквозным коридором во всю длину. По обе стороны располагались свежевыкрашенные двери с номерками квартир, а на полу в весёлом беспорядке были рассеяны вкусно пахнувшие деревом стружки, опилки, щепки. Новосёлы потрогали пальцами двери своей квартиры и спросили у работавшего плотника, скоро ли будет сдаваться барак. Он окинул взглядом глобус валиного живота, подмигнул хитровато:

— Что, не терпится? Однако, прибыль будет уже в своем доме.

На следующей неделе Вале дали ключ от временного жилья, и она тут же за трояк договорилась с шофером из своего СМУ перевезти вещи. Машина, правда, была не совсем подходящая — самосвал, да ещё перевозивший бетон. Но и вещей было — всего ничего. Первой вещью, привезённой в новую комнату, был малогабаритный холодильник, на покупку которого ушла ровно половина декретных денег. Но это была очень важная и нужная вещь для будущего ребенка. Затем поехали за остальными вещами в Новый поселок. На дно кузова постелили старые газеты, закинули в кузов свои чемоданы, какие-то узлы, посуду, банки с грибочками и вареньем — подарок соседей. Переселение было таким неожиданным и стремительным, что слегка напоминало бегство. Это даже немного обидело хозяйку. Новосёлы постарались как можно теплее проститься со всеми и пригласили их на новоселье.

Вот уже комната вымыта начисто и проветрена. Одежда развешена во встроенном шкафу, а два чемодана сиротливо жмутся в углу, как бедные родственники, не приглашенные к столу. Роль стола пока исполняет холодильник, а единственным стулом служит ящик из под мыла, набитый книгами. Комната в двадцать четыре квадратных метра кажется просто огромной после комнатушки площадью 2,7 метра. В комнате были два больших окна и две батареи отопления. В деревянном бараке с таким отоплением зимой должно быть очень жарко.

Первая практическая проблема формулировалась так: «Где будем спать?». В прежней комнатке койка и стол были хозяйкины. Веня вышел на промысел. Вокруг ремонтировавшихся бараков жильцами были выставлены на улицу самые разнообразные ненужные им вещи. Он без труда отыскал довольно приличную панцирную сетку, правда без спинок. Притащив десятка два кирпичей, соорудил довольно устойчивое подобие ножек. Там же нашёл стул, который пришлось немного починить. Как сладко им спалось в эту первую ночь в своей отдельной квартире. А через неделю или две они перебрались уже в свою комнату в отремонтированном бараке, где пахло краской и свежими обоями.

8

Поздно ночью отвёз Валю в больницу, а наутро узнал, что стал счастливым отцом. Роды были быстрые и без каких-либо проблем. Родилась девочка, которую назвали Стеллой, ибо она, подобно звездочке, еще не родившись, указывала двоим путь в этой жизни и составляла цель её. Если бы Вене когда-либо в жизни нужно было представить самого счастливого человека, он вспоминал Валю в эти дни. Она просто излучала счастье на всех окружающих. А Веня? Как и полагается молодому папаше, он был озабочен: «чукча думать должен, как жить дальше». Дочку отметили шампанским в студенческом общежитии. В бараке с соседями тоже, только водочкой, более понятной простому народу.

Бережно внёс он этот крохотный, почти невесомый свёрточек в своё первое жильё. Развернул, с любопытством и гордостью разглядывал крохотные пальчики. За детской кроваткой объездил весь Новосибирск, нигде не нашел. Первые две недели дочка спала в раскрытом чемодане, затем все же он нашел кроватку в соседнем городе Бердске. Следующей проблемой была ванночка для купания ребенка. Тоже не было ни в одном магазине. Проходя вечером по улице, он заметил старую оцинкованную ванну, вывешенную на улице на стене нежилого деревянного дома. Решил, что нужную вещь вряд ли вывесят на улице, и ту ванну конфисковал. Проще говоря, украл. Конечно, он бы её купил, но в магазине нет товара, а здесь ванна есть, но нет хозяев. Искушение слишком велико.

Жизнь студента была, надо сказать, весьма красочной Но касаются эти краски всё больше бытовых сторон этой жизни. Что же те краски, которые имеют отношения к учебной стороне? Неужели они бледнее или скучнее остальных? Конечно, напротив, они представляются самыми содержательными.

Охотнее всего бывшие студенты вспоминают смешные случаи из своей жизни и каверзные истории, связанные со сдачей экзаменов. Веня часто впоследствие вспоминал некоторые такие истории, считая, что важны они не столько как смешные эпизоды, сколько тем, что они лучше передают колорит, дух студенческой жизни.

Начнём с военной кафедры. Надо же было так случиться, что за день до первого занятия по «военке» у него гостил самый закадычный друг еще со школьных времен — Серёга Белик. Он отслужил в авиационной части где-то на Дальнем Востоке и по пути домой в Белоруссию решил заехать к другу. Занятия, естественно, побоку. Целый день Веня показывал ему Академгородок, потом дома, в бараке они вспоминали «минувшие дни и битвы…», выпили шампанского на последнюю заначенную десятку, а затем в ночь он поехал провожать дембеля в аэропорт. Самолет Сергея был только под утро, и всю ночь они проболтали на лавочке в Толмачёво. В девять утра должно начинаться первое занятие на военной кафедре. Весь путь от аэропорта Веня проспал в автобусе.

Занятие начиналось лекцией полковника Гришутина «о целях и задачах, значении дисциплины» и всём таком прочем. Сейчас Гришутин уже легенда университета. Кстати, он совсем не был типичным болваном-солдафоном. На эти роли на кафедре было хоть отбавляй других офицеров, а Гришутин поговорить умел и ловко вставлял в казённые темы сочные кусочки «фронтовых» или, может быть, придуманных историй и случаев. Только это всё Веня услышал потом, а первое занятие проспал почти до самого конца. Кафедра тогда размещалась в правом крыле Вычислительного центра над спортзалом. Первое занятие было в холле, и он пристроился на самом заднем ряду, положтв голову на спинку впереди стоящего стула. В принципе, это было не слишком удобно, потому что голова всё время соскальзывала со спинки, стоило чуть глубже задремать. Но он нашел режим динамического равновесия, в котором и проспал, как мог, почти два часа. Очнулся, крепко стукнувшись головой о пол. Вскочил, как встрёпанный, и увидел, что все смотрят на него, держась за животы от хохота, а Грищутин выразительно указует на него перстом. Потом Вене рассказали, что в конце своей лекции полковник, завершив про задачи и достижения кафедры, перешел к недостаткам. И когда он в апофеозе своей речи зычно пророкотал, что «имеются также разгильдяи студенты, которые портят государственное имущество», Веня со страшным грохотом упал, как будто по предварительному сговору с ним, явно демонстрируя самый гнусный экземпляр такого студента-разгильдяя. Видимо, яркая иллюстрация к лекции понравилась и самому Гришутину, но оргвыводов этот случай не имел.

Первое занятие по физическому воспитанию запомнилось надолго. Руководил легкоатлетической группой общефизической подготовки преподаватель по фамилии Лосев. Невысокого роста, худощавый, короткая стрижка, лёгкий упругий шаг — настоящий спортсмен. Он вывел студентов на стадион, провел энергичную разминку и решил составить общее мнение, кто из них на что способен. По периметру стадиона со стриженой зелёной травкой располагались беговые дорожки, а в углу стояла вышка. Сбоку к ней была приварена лесенка для ремонтников. Первая ступенька этой лесенки располагалась на высоте двух метров от земли, чтобы шаловливые пацаны не смогли вскарабкаться по ней на опасную для них высоту. Эта ступенька и была выбрана физкультурником в качестве своеобразного турника.

Он подвёл группу к турнику и попросил каждого подтянуться, кто сколько сможет. Неподготовленные ребята подтягивались раз по пять. Двое дотянули до десяти. Поскольку Веня занимался культуризмом, он умел неплохо подтягиваться на спинных мышцах, а это куда сложнее, чем на бицепсах. Поэтому он элегантно отмахал тридцать раз, сказал: «Пока хватит» и спрыгнул, практически не запыхавшись. Народ одобрительно загудел. Так прошли все, последним оставался долговязый студент Кремлев. Баскетбольного роста, с длинными руками, он создавал впечатление хорошо развитого физически, но робкого парня. Немного помявшись, он сказал вполголоса:

— Я это… не смогу, у меня слабое сердце.

Создавалось впечатление обыкновенного сачка, потому что все первокурсники проходят медкомиссию, где больные и ослабленные направлись в группы ЛФК (лечебной физкультуры). Тогда Лосев предложил:

— Да подтянитесь Вы, сколько сможете. Хоть один раз, для смеха.

Кремлёв обреченно вздохнул и начал подтягиваться. При его росте ему почти не пришлось подпрыгивать, чтобы дотянуться до перекладины. Подтягивание напоминало сильно замедленную киносъёмку, только вместо спокойствия на лице Кремлева была написана страшная мука. Тело шло вверх буквально по миллиметру в секунду. Внезапно при полной тишине в самой середине подъёма в теле Кремлева что-то сильно хрустнуло, как будто лопнула главная пружина организма, и студент мешком упал на опилки. Он лежал, не шевелясь, на земле и слабым голосом шептал:

— Я же говорил, что, может быть, не надо. Я не смогу…

Лосев был всем симпатичен тем, что со студентами не заигрывал, не сюсюкал, не придирался зря, а всё же любил их, не выпячивая это. Веня еще с морей имел лошадиную выносливость, и Лосев положил на него глаз, как на перспективного спортсмена-легкоатлета, приглашал в секцию. Но Веня уже занимался на полную катушку в клубе культуристов и менять ничего не хотел, не чувствовал азарта. Как-то устроили забег на среднюю дистанцию, полторы тысячи метров. Он и прежде показывал на ней очень неплохие результаты. На это занятие пришел в какой совершенно неподходящей для бега обуви. Тогда Лосев снял с себя кроссовки, протянул их со словами:

— Ты только беги, не халтурь.

Веня прибежал первым, обогнав второго почти на круг.

Английская кафедра новосибирского университета не похожа ни на какую другую. Можно на спор с ходу отличить, изучал ли студент английский в этом университете или в каком другом. Характерным отличием курса тогда был учебник Головчинской, который за год студенты должны были выучить наизусть в самом прямом смысле. Сначала это кажется попросту невозможным. Состоит учебник всего из десяти текстов, зато каких! Самая сложная лексика современных авторов, не адаптированная ни в одном слове. И в школе, и в мореходке Веня имел по английскому только четверки и пятёрки, хотя и понимал, что языка, по-существу, не знает, поскольку поговорить на улице с англичанином не сможет, разве что поздороваться. Да и где их взять, этих англичан в Советском Союзе семидесятых. Не в столице живём. В мореходке же цель обучения английскому сводилась к тому, чтобы вести радиопереговоры с иностранным судном в случае аварийной ситуации.

Методика обучения в университете состоит в том, что довольно объёмный текст разбивается на кусочки и даётся для дословного заучивания. Поначалу буквально к каждому занятию Веня выписывал по 100—150 совершенно незнакомых ему слов. Это была не мука, это было почти изнасилование! В первые два месяца он имел оценки между двойкой и тройкой. Зато если теперь через много лет вы спросите выпускника НГУ парольную фразу «Who was the Rosa Shafigulina?», даже сильно пьяный или больной выпускник ответит не задумываясь отзыв «She was a simple Soviet girl». Многие до сих пор способны пересказать эти тексты цельными кусками и из Хемингуэя, и «Her First Ball», и «Nickolo and Jackopo». Студенты неплохо научились читать и понимать, в особенности, научную литературу. А вот практики устного общения, конечно, не поимели. Да и зачем? Ведь Партия не собиралась отпускать нас за границу, а КГБ оберегало от нежелательных контактов с любыми живыми иностранцами.

Перед началом занятий курс разделили на два потока. В поток для начинающих попали те, кто ранее не изучал английский, а остальные зачислялись в поток для продолжающих. Во второй группе был якут Саша Иванов. Имя и фамилия не должны вас дезинформировать. Это был стопроцентный абориген Севера, родившийся и выросший в тундре с её романтикой оленей, чумов, ягеля и ездовых собак. Он был на удивление весьма способным, особенно по математике, но по-русски говорил очень плохо и невнятно. Сам он сильно стеснялся этого, и потому говорил очень тихо, где то на пороге слышимости. И вот он попадает в продолжающий поток. Проходит недели две-три занятий. Все зубрят горы новых слов и пишут короткие письменные квизы, но вот наступает время сдавать первый кусок текста наизусть. Вызванные отвечать бормочут что-то приблизительно похожее на оригинал или близкое к нему и получают свой трояк. Доходит очередь до Саши. Он встает и начинает рассказывать. Все уже привыкли к его речи, а тут он еще вдвое снизил громкость, по сравнению с разговором на русском. Преподаватель Изюмова изо всех сил напрягает свой слух и подходит к Саше всё ближе и ближе, повторяя: «Tell me louder, please». Наконец её ухо оказывается у самых Сашиных губ. Она ещё несколько секунд вслушивается в его бульканье и изрекает вердикт:

— В начинающие.

К сожалению, Саша выбыл с первого курса, не исключено, что за несданный английский. Но это еще не самый яркий случай. На второй курс перевелся из какого-то другого ВУЗа тоже якут или эвенк по фамилии Тыжебров. На третьем курсе он был одним из самых способных по физике, а особенно прекрасно знал квантовую механику, которую читал совершенно замечательный лектор, профессор Зелевинский Владимир Григорьевич. Тем не менее, к летней сессии Тыжебров был не допущен и вылетел из университета за задолженности еще за первый курс по французскому языку.

Вообще-то, можно заметить, что вылетают чаще всего не за слабые способности, а за обыкновенное разгильдяйство, выражающееся в том, что студенты пропускают лекции и семинары, а потом не приходят на пересдачу после двенадцатого последнего предупреждения деканата. Так, к примеру, «фымышата» к концу первого курса по знаниям выравниваются с остальными, потому что в течение года игнорируют большую часть лекций, а к концу второго начинают явно отставать от остального потока, поскольку продолжают игнорировать лекции. На третьем курсе часть из них просто вышибают «за хвосты».

Одним из таких мозговых центров курса была неразлучная тройка «фымышат», которую условно окрестили «радиолюбителями». Наиболее яркой фигурой там был Мишка Ляпунов, в котором уже в студенческие годы угадывался «настоящий профессор». Он был талантлив и невероятно ленив. Веня тогда страшно увлекался «биг битом» и надоедал всем своим знакомым поисками новых записей «Битлов», «Роллингов» и других знаменитых групп. Кто-то ему сказал, что «у радиолюбителей есть всё». Он помчался к ним в общагу. Зашёл в указанную комнату где-то в районе обеда, и взору его открылась такая картина: двое спят, а третий что-то паяет. Оказалось, заканчивает 70-ваттный усилитель. Колонки сделаны из кусков древесно-стружечной плиты, к которым кое-как пришпандорены купленные на барахолке серьёзных размеров низкочастотные динамики, поменьше — среднечастотные и совсем маленькие — высокочастотные. Купить приличные динамики в то время можно было только на барахолке, а в магазинах лежало именно «барахло». Веня с интересом наблюдает. Наконец припаян последний проводник, и мастер приступает к опробыванию конструкции на нелинейные искажения. Ясно, что сказываются они, прежде всего, на предельных мощностях. Он выкручивает ручку усиления до предела, Веня просто глохнет от сатанинского рёва динамиков. Мастер подносит колонку к самому уху спящего товарища, тот мирно сопит. Значит, нелинейные в норме, иначе его бы пробудило оскорблённое излишком обертонов эстетическое чувство. Наконец усилитель выключен, и минут через пять возвращается слух. Всё это время Веня разглядывает стоящую на столе загадочную конструкцию, напоминающую радиоуправляемую жабу.

— Что это такое?

Мастер несколько задумчиво отвечает:

— Ты можешь назвать ее любым понравившимся тебе словом. Это неважно. Она умеет смешно подпрыгивать, выдавать морзянкой сигнал СОС и крякать.

Он демонстрирует посетителю с гордостью эту жабу. Кряканье особенно нравится своей натуральностью.

— Зачем это?

Конструкторр возмущенно поднимает плечи:

— Ты что, дурак? Просто интересно.

Когда гость, наконец, излагает цель своего посещения, Мастер кивает на рюкзак в углу:

— Там возьми, что хочешь, — а сам углубляется в электронные кишки, видимо, для усовершенствования своей жабы.

Веня подходит к огромному рюкзаку и откидывет верхний клапан. То, что он увидел, действительно, поражает не меньше, чем вид суперколонок или электронного монстра. Рюкзак доверху набит катушками с магнитной лентой. Коробки или футляры начисто отсутствовали. По этой причине, невозможно было узнать, что именно записано на катушке, пока её не поставишь на магнитофон. Значительная часть пластмассовых бобин имела выломанные или треснутые фрагменты. Ленты были большей частью мятые, рваные или неровно, небрежно намотанные. Создавалось впечатление, что их грузили в рюкзак вилами.

Веня отобрал с десяток катушек, которые на вид казались поновее и поаккуратнее. Дома он послушал наугад несколько катушек и пришел к выводу, что их лучше выбросить сразу, пока не получил психического расстройства. На них не было ни одной записи, которая имела бы начало и конец. Это были какие-то обрывки случайных мелодий, а то и просто шума или бульканья, записанные с невероятными искажениями. Понятие «качества записей» к ним было совершенно неприменимо.

Радиолюбители работали ночами напролёт, а днями напролёт спали. Двоих из них к третьему курсу выперли. А вот Мишка удержался и даже неплохо закончил университет. Но дело было даже не совсем в его способностях. К третьему году обучения он подружился с одной из девчонок с первого курса. Вообще-то девушек на физфаке совсем мало. Их было на третьем курсе что-то от семи до десяти в разные годы. Симпатичных было и того меньше. Хотя некоторые смотрелись ничего, на то она и молодость. А та, что положила глаз на Мишку, была худющей пигалицей, курила она, как сапожник. И всё же, оказалось, это именно то, что нужно такому слабовольному разгильдяю и безнадёжному лентяю, как Мишка. Она взяла его в свои миниатюрные, но очень жёсткие ручки, тряхнула его за загривок и сказала:

— Миша, надо. Я в тебя верю.

И Миша стал ходить на лекции и пересдачи. Человеком стал и даже диплом получил. Вот какое чудо способна совершить настоящая любовь. Это вам не то, что бурный секс какой-нибудь на скрипучей табуретке, который только расслабляет волю и оставляет чувство полной опустошенности.

Первую зимнюю сессию Веня сдал так себе. Даже один трояк по общей физике схватил. Не сориентировался еще. Зато опыт самоорганизации поимел. Во втором семестре уже почувствовал себя уверенней, спокойнее. Даже начал интересоваться спецкурсами сверх обязательной программы. Первым из них стал спецкурс «Теория физических структур», который читал доцент Кулаков. В аннотации к этому курсу, пришпиленной на доске объявлений, встречались интригующие и завораживающие фразы о том, что целью теории является разработка идей и математического аппарата единого описания универсальных закономерностей физической картины мира. Это явно стоило послушать. Он пошёл туда и не пожалел.

В школе изучают такой предмет, как физика, раздел за разделом: механика, оптика, электричество, магнетизм, теплота и даже основы атомной физики. В каждом из разделов сформулированы десятки законов, носящих, как правило, имена великих людей. По окончании школы прилежный ученик должен знать наизусть формулировки и количественные соотношения для всего множества этих законов. На физфаке университета каждый из таких разделов оформлен в самостоятельный физический курс и добавлены новые, такие как квантовая механика, статфизика, гидродинамика. Курсы читают разные лекторы. Внутри каждого курса есть своя систематизация идей и основных принципов. Знания получаешь несравненно более глубокие, но, как и в школе, остается впечатление, что физика сводится к массе совершенно разнородных законов. Какая связь, скажем, между законами Ома, Бойля-Мариотта, Кеплера и Снеллиуса? А никакой. Каждый из них следует заучить отдельно. Есть ли законы и принципы главные и второстепенные? Лекторы этого не говорят явно, но в университете уже начинаешь догадываться, что есть такие. Например, вариационные формулировки законов динамики, принцип Мопертюи-Лагранжа, уравнения Гамильтона-Якоби.

Порядок в этом хаосе разнокалиберной информации, идей и законов Веня уловил именно на лекциях Кулакова. Сам лектор уже в те годы выглядел типичным «яйцеголовым». Фигура сгорбленная от многочасовых научных бдений за столом, волос немного, эти старинные очки, кургузый пиджачок и неглаженные брюки. Но зажигать он умел. Говорил вдохновенно, эти свои формулы и таинственные значки, выписываемые на доске, любил, как любят прелестных девушек. Слушатели ещё только что сдали курс высшей математики, научившись дифференцировать и немного интегрировать, а Юрий Иванович за месяц дал основы тензорного анализа, без которого в его курсе дальше было не сделать ни шагу. С невероятной ловкостью фокусника выписывая греческие индексы ковариантных и контравариантных производных и рисуя на доске гирьки на пружинках, он выводил законы Ньютона, электродинамику Максвелла, формулировки специальной и общей теории относительности из почти очевидных принципов симметрии. Это была симфония.

Закончив введение в тензорный анализ, Кулаков поздравил всех с тем, что они перешли «мост ослов». Дело в том, что в средневековье было два типа школ — простые и высшие. В простых учили складывать и вычитать. В высших — умножать и делить. Умение делить и отделяло учёного от осла, потому что делили тогда не так, как сейчас — в столбик с позиционной записью десятичных разрядов, а в римской записи чисел, которая не является позиционной. И потому алгоритм деления был невероятно сложен. Чувствовать себя «не ослом» обалденно приятно. Правда, потом оказалось, что серые уши, копыта и ослиные хвосты у нас ещё не отпали. Знания математического аппарата, который для физика является всего лишь инструментом, у слушателей были ещё недостаточно прочные. Слова-то лектора они ещё понимали и даже научились не менее ловко, чем он, перегонять нижние индексы тензоров в верхние и наоборот. Только задачки решать самостоятельно не могли. Это обнаружилось, когда в конце семестра им устроили зачёт. Вене попалась задачка, в которой по теории возмущений предлагалось оценить высоту приливных волн мирового океана из-за влияния гравитационного поля Луны. Ребята потом говорили, что из всего курса эту задачку мог бы решить один Селим Феизов, но он проспал и на экзамен опоздал.

Один из курсов физики читал молодой, перспективный гений Володя Захаров, ставший впоследствие академиком. Плотный, пышущий здоровьем, подвижный, как ртуть. Читал просто отвратительно. Для него большая часть идей и физических закономерностей была очевидной, но он не подозревал, что их очевидность для студентов была не бесспорной. Поскольку он был гением, иметь шпаргалки, конспекты лекций и читать, подглядывая в листки, как Генеральный секретарь КПСС, ему казалось, видимо, постыдным. Поэтому он с фантастической скоростью выписывал какие-то формулы, уравнения, выкладки, бормоча при этом слова и фразы, не имеющие никакого отношения к этим формулам. Затем заходил в тупик, грыз мел, мгновенно стирал то, что студенты не успели записать, говоря, что это — «лажа» какая-то, и писал другие уравнения, которые потом тоже стирал. Лекция прерывалась звонком, когда контуры правильных уравнений уже начинали проступать на доске. Лектор с облегчением бросал мел, говоря, что на следующей лекции он напишет правильный результат. Однако, на следующей лекции он почему-то начинал новую тему. И всё же наблюдать работу гения было интересно с чисто эстетических позиций. Мало кто мог потом вспомнить, какой именно курс он читал. Зато хорошо запомнился другой Захаров, его однофамилец, читавший курс высшей алгебры. Этот был в годах, сухонький и близорукий, с выпуклыми линзами в очках — типичный интеллигент дореволюционной школы. Читал блестяще, ни одного лишнего слова, безукоризненная логика — тоже гений, но совсем иного рода. Когда виртуоз-пианист играет сложнейшие пассажи Листа, слушателю кажется, что это так легко повторить. Именно так давалась нам эта сухая, с виду, алгебра.

Курс «Введение в теорию физического эксперимента» читал Крафтмахер. Мелкие кудряшки на голове, острый нос и пронзительный взгляд. Он рассказывал о наиболее известных экспериментах Майкельсона-Морли, Милликена и Фарадея, перевернувших мировую физику, о менее известных экспериментах, уточнивших физические константы, и просто о методах измерений и обработки результатов. Где-то в начале курса он обратился с воззванием к студентам, генерировать любые самые «сумасшедшие» идеи в области измерительных приборов и аппаратуры и сообщать ему о них записками. Такие идеи иногда рождались, судя по этим запискам. Всем казалось, что ничего особенно заковыристого и непонятного в таком курсе быть не может, поэтому студенты не очень волновались о сдаче экзамена. Но вот семестровый курс заканчивается, и на консультации Крафтмахер сурово предупреждает, что списать у него не удавалось еще никому — лучше выучить всё честно. Это рождает нездоровый спортивный интерес: «И не у таких списывали». Надо сказать, что по большинству курсов физики шпоры или совсем бесполезны, или неэффективны, потому что частенько преподаватель начинает опрос, отодвинув ваш листок с написанными ответами по содержанию билета, и задает задачку «из головы». Это вам не обществоведение или история КПСС. Тут думать надо. В курсе же Крафтмахера было множество почему-то важных для него деталей, например, нужно было знать, что в установке Фарадея измерительный цилиндр диаметром четыре дюйма был сделан из чистой меда, а электроды были изготовлены из платины. Ясное дело, что всех этих мелочей не запомнишь, поэтому Веня подготовился, как обычно.

Обычно он старался выучить курс добросовестно, но, на всякий случай, дублировал отдельные формулы шпорами. Не обязательно было писать их специально, можно было взять на экзамен конспекты или даже книжку. Засовывать её за пояс брюк — чистейшая глупость. На экзамене от волнения вспотеешь, она и выскользнет в самый неподходящий момент. На этот случай, у Вени был специальный экзаменационный пиджак с вместительными карманами, пришитыми изнутри к подкладке. Студенты-старшекурсники проинформировали, что лектор имеет авторское свидетельство на динамический метод определения теплоёмкости веществ путем пропускания через них переменного тока. Так что вы могли не знать, кто такой Эйнштейн, но этот метод Крафтмахера следовало вызубрить наизусть.

Письменный экзамен, действительно, был необычным. Продумано было всё до самых незначительных мелочей. Принимает сам лектор без каких-либо ассистентов. Запускают в аудиторию всю группу сразу. На столе у экзаменатора лежит большой лист бумаги, разграфленный на мелкие клеточки, в которых написаны какие-то таинственные значки. Лектор принимает левой рукой очередную зачётку, а правая уже скользит по одному из рядов таблицы. Взглянув на фамилию в зачетке, Крафтмахер вписывает её в таблицу, кладет зачётку в стопочку на столе, и вот уже левая рука его скользит по строкам таблицы. Он проделывает в уме какие-то вычисления и затем говорит студенту номер его билета. После этого он выдает экзаменуемому два пронумерованных листка бумаги с печатью деканата и своей личной подписью. Производится последний беглый инструктаж:

— После первого предупреждения сажаю вас вот здесь — прямо перед собой, после второго удаляю с экзамена.

Все эти пассы должны полностью парализовать волю студента и испарить остатки желания что-либо списать.

Ещё стоя в очереди с зачёткой, Веня решил, что вытащить нужный лист шпаргалки с ответом на вопросы билета можно лишь в те краткие секунды, когда получив номер билета идёшь к столу, за которым будешь писать, ибо в это время внимание преподавателя отвлечено вычислениями номера билета для оставшихся студентов. Поэтому, повернувшись к экзаменатору спиной, вытаскивает пачку листков из спецкармана пиджака, неторопливо шествует к предпоследнему ряду столов, успевает найти нужный лист и засунуть оставшиеся назад. Сев за стол, он кладёт листы с подписью Крафтмахера поверх шпаргалки и начинает спокойно сдувать, на мгновение отодвигая верхний листок. При этом не делается никаких лишних, подозрительных движений, шуршаний, верчения головой по сторонам. Экзаменатор оказался верен своему слову. Он не сидел за своим столом, наблюдая за студентами издалека, как это делает большинство других, а непрерывно передвигался между столиками по очень сложной и плавной кривой. При этом время от времени он делал резкий наклон вперед, заглядывая, не прячет ли ленивый и малограмотный студент криминальную литературу в столе. Первые пять сданных работ обещает проверить тут же в аудитории и выставить оценки.

Сдул Веня без особого напряжения, аккуратно переписав даже температуру термостата во время эксперимента до десятых долей градуса, что уже само по себе должно навести на мысль о том, что всё это переписано со шпоры. Он сознательно не стал маскировать переписываемое мелкими неточностями, ибо это был честный поединок, а в вопросах чести компромиссы недопустимы. Самое трудное было спрятать шпору уже закончив работу, поскольку теперь внимание преподавателя не отвлечено на другие объекты наблюдения. Оставлять её в столе было бы также величайшей глупостью. Поэтому он положил листок шпоры сверху, демонстративно перечеркнул его размашистыми жестами, как ненужный уже черновик, скомкал и швырнул в урну, вручая чистовик экзаменатору. Подождав в коридоре еще минут пять, Веня узнаёт, что получил законную пятерку. Вот теперь уже можно было выпустить пар и сказать небрежно:

— Не говори «гоп», дядя. Что мы экзаменов не сдавали что ли?

Живым воплощением классической физики был, конечно, Юлий Борисович Румер. Это был старорежимный профессор невероятно безукоризненных манер, мягкий в общении, огромных размеров добродушный старикан. Девушкам на экзамене он целовал ручку и, в принципе, не мог поставить двойку, уже за то, что это девушка, представитель прекрасного пола. Даже ставя тройку полной дуре, он краснел, многократно извинялся, говоря: «Вы, конечно, сударыня, способны на большее, просто сегодня Вы, видимо, не в лучшей форме. Впрочем, если хотите, я готов в любое время экзаменовать вас заново, когда Вам будет удобно». В молодости он был аспирантом у Бора, работал с Ландау и Фоком, о чём он сам неоднократно упоминал, формулируя закон, который в своё время обсуждал с этими физиками. Выглядело это вовсе не хвастовством, потому что сложнейшие разделы физики он знал, как бог, выписывая на доске без единой запинки длиннейшую вязь физических уравнений и выкладок.

— Когда мы были молодыми, вот как вы, — говорил профессор Румер, — Бор дал нам, аспирантам задание, сказав, что некий Поль Дирак написал уравнение динамики электрона, которое имеет решения как с положительной, так и с отрицательной массой частиц, что является, разумеется, чистейшей бессмыслицей. Задание состояло в том, чтобы найти ошибки в выкладках этого выскочки Дирака. Мы были ещё совсем неопытными в физике, и ошибок найти, к счастью, так и не смогли. Вот так появились и узаконились в физике античастицы.

Затем Румер вернулся к написанию очередной длинной выкладки по статистике Бозе-Эйнштейна, прерванной данным лирическим отступлением на середине. Он обладал уже достаточно слабым зрением, но очки надевал редко. Теперь же он вглядывался в мелкие значки на доске, чтобы продолжить выкладки, затем начал хлопать себя по карманам в поисках очков. Не обнаружив их, Юлий Борисович пробормотал: «Наверное, я забыл их в деканате», — и вышел из аудитории. Пять минут проходит, десять. Профессора нет. Затем появляется Румер и виновато разводит руками: «В деканате их тоже нет», — и продолжает лекцию. В самом конце лекции он лезет в верхний карман куртки за платочком, чтобы вытереть пальцы от мела, и обнаруживает там злополучные очки.

Был на курсе поначалу обыкновенный, ничем особенно неприметный студент Володя Черепанов. Стоят как-то на перерыве студенты кучкой около Большой физической аудитории, а мимо проходит профессор Румер. Поздоровались, а он подходит вдруг к Черепанову, берет его за пуговицу и доверительно говорит:

— Знаете, молодой человек, я подумал над тем, что Вы мне сообщили и, пожалуй, готов теперь с Вами согласиться, что время, в указанном Вами смысле, не является физической реальностью.

Володя кивнул небрежно, как бы подчеркивая: «Много же Вам времени потребовалось, чтобы понять, наконец, то, что мне было ясно с самого начала». Румер отошел, а все прямо обомлели: наш-то пострел самого Румера уел, — и начали приставать к Володе с расспросами, но он многозначительно отмалчивался и только пренебрежительно усмехался. Теперь это был для всех человек-загадка.

Прошло время. На пятом курсе готовили доклады к студенческой научной конференции. Все описали, как могли, содержание проделанных ими работ и представили в своих докладах. И только Володя представил два доклада. Первый из них был вполне обычным, он рассматривал какие-то проблемы прохождения сигналов в многоканальной телеизмерительной системе. Зато второй вызвал нездоровый ажиотаж уже тем, что он назывался «В чем был неправ Эйнштейн?». Народу набилось в аудиторию на этот доклад — не продохнуть. Первые ряды занимали маститые ученые из Института ядерной физики, настоящие теоретики и, вообще, всяческие достойные люди. Под одобрительное гудение заднях рядов к доске выходит наш Володя и начинает примерно так:

— Альберт Эйнштейн, конечно, навел шороху в мировых ученых кругах, особенно, своей специальной теорией относительности. Но если присмотреться неторопливо, то создается впечатление, что он сформулировал её так, чтобы специально запутать окончательно всю физическую картину мира. И потому не случайно, что никакая другая теория не порождает столько парадоксов и несообразностей, как эта теория относительности. Строгий методологический анализ, однако, показывает, что всё это объясняется лишь одной причиной: в основу новой теории была заложена некорректная, внутренне противоречивая система базовых постулатов. Заменяя в этой системе по одному из постулатов на некий другой, мы получим множество формулировок такой теории, которые, в некотором смысле, будут логически эквивалентны друг другу. Принципиальное же отличие между ними состоит лишь в том, что только одна из этих формулировок вовсе не содержит никаких парадоксов. Именно она является единственно правильной. И я впервые обнаружил такую постановку.

Сделав эффектную паузу в этом месте, Володя продолжает:

— А заблуждения и парадоксы, имеющие место в остальных «дефектных» постановках, возникают вовсе не от большого ума, а от великой глупости так называемых гениев от физики.

У физических светил от такой наглости просто пена изо рта пошла. Они затопали ногами, заулюлюкали, а один даже засвистел, как обыкновенный пацан-хулиган. «Докажи!», — завопили они. Володя жестом единственного мудреца, знающего окончательную истину, остановил эту несерьёзную публику, и приступил к объяснению. У него, как и у Эйнштейна, была продуманная система мысленных физических экспериментов с падающими лифтами, какими-то зеркалами и безинерционными датчиками. В полу и потолке лифта были просверлены дырки, через которые пропущена веревка. На этой веревке ровно через один метр завязаны узлы, так что измерение скорости падения сводится лишь к подсчету числа узлов, прошедших через лифт за единицу времени по часам того чудака, что в лифте. Никакого искажения масштабов и длин здесь не будет и в помине, поскольку сама веревка неподвижна. Буквально через каждую минуту эти псевдо-физики пытались прервать Володю, прищучить и запутать. Но, как опытный лоцман, которого никакой туман не способен сбить с фарватера, Володя останавливал их брезгливым жестом или короткой фразой:

— Так может рассуждать лишь абсолютный профан, ничего не смыслящий в физике.

Наконец, доктора и член-корры выдохлись, обмякли и лишь вытирали молча вспотевшие лысины. Видно было, что они окончательно разбиты и повержены нашим доблестным Панургом.

После доклада Веня я пробился к Володе:

— Что-то я не понимаю, чем ты в ИЯФе занимаешься? Усилители какие-то дурацкие паяешь. Разве мало там своих остолопов, чтобы паять их? Почему же ты в теоретики не подался?.

Он взглянул на Веню снисходительно, как бы объясняя малышу всю его глупость:

— Сколько их, этих теоретиков? Четыре на весь ИЯФ. Они же никого к себе и близко не подпустят. А мне что-то кушать надо, квартиру надо и всё такое прочее. Вот и «лужу-паяю» за деньги. А после работы лягу в своей комнатке на диванчик, и вот она вся теоретическая наука со мной, никуда бежать не надо. Теперь понял?.

Следующая их встреча состоялась уже лет через пять на ступеньках Дома Учёных, в котором проходила какая-то международная конференция. Веня спросил Володю:

— Чем ты теперь в Институте занимаешься? Как успехи в теоретической физике?

Он обреченно отмахнулся:

— С женой развелся. Квартиры не дают. Зарплата смешная. Какая тут теоретическая физика, когда жрать нечего!.

12

Очень непростым был курс уравнений математической физики, который читал профессор Ходунов. Сам он к тому времени уже был известным ученым, крупным специалистом в области вычислительных методов аэродинамики (схемы Ходунова) и теории устойчивости решений гиперболических задач (критерий устойчивости Ходунова-Рябенького). Курс его лекций был опубликован в книжке, и читал он его толково, самозабвенно. Правда, курс был с известным перекосом в сторону гиперболических задач и разностных методов их решения, хотя для задач матфизики есть и другие не менее интересные методы, которые упоминались как бы мимоходом. С другой стороны, такими перекосами страдает большинство лекторов, поскольку они являются специалистами в конкретных областях. Непростым же курс был не столько из-за его сложности, сколько в связи с особенностями личности этого лектора. Ходили легенды, что это — змей трехглавый, потомок исторического «царя Бориса» и на экзаменах рубит студентов в капусту, как янычар неверных своим ятаганом. Две трети всех двоек ставит лично он, причём, для того, чтобы выяснить, что ты ни хрена не знаешь, Ходунову требуется минут пять, от силы — десять. Наслушавшись таких историй от старшекурсников, новички трепетали заранее. Эти же старшекурсники поучали, что на каждого Ходунова найдется свой Мамонтов. Крупногабаритный постоянно улыбающийся Мамонтов был доцентом, вел семинарские занятия и слыл добрейшим человеком.

Дожил и наш курс до экзаменов по этому страшному предмету. Студенты из соседней группы рассказали кошмарную историю. Накануне пришли они сдавать экзамен Ходунову. День был солнечный и профессор был в прекрасном настроении. Увидев, что группа малочисленная, он сказал двум своим ассистентам: «Идите сегодня отдыхать. Я и сам успею всех принять». Группа была на грани нервного срыва. В гробовой тишине встаёт вдруг бледный староста группы и говорит бескровными губами:

— Сергей Константинович, группа сдавать экзамен не готова.

— То есть как это не готова? Зачем же тогда пришли?

Староста молча пожимает плечами, мол, сами должны догадаться зачем. Ходунов ставит всем двойки и выгоняет всю группу.

— Это была плохая новость, вспонимает Веня, — хотя наша группа и не была малочисленной. Заходим все сразу, получаем билеты, рассаживаемся и начинаем готовиться. Кто-то уже вовсю списывает доказательство теоремы существования. Так, ассистенты на месте — уже хорошо. Быстренько забиваем очередь к ассистентам.

— Кто готов отвечать? — через полчаса после начала экзамена профессор обводит комнату строгим взором.

Самоубийц, естественно, не находится. Обычно Ходунов выбирает пальцем в списке случайную жертву. От этого обречённого на заклание общество ждёт только одного, чтобы он как можно дольше продержался, давая тем самым возможность остальным товарищам сдать экзамен ассистентам. Для этого жертва не должна сразу выдавать свои знания, а должна задумчиво покусывать карандаш, сморкаться в платок, кряхтеть или кашлять — словом, тянуть время.

Первым к Ходунову попадает крепыш Слюсарь. У него шея борца и такие же крепкие знания. Этот может и 10 минут протянуть. К сожалению, он получает свою законную двойку через 7 минут.

— Как медленно движется очередь, — думает Веня, — неужели я сейчас буду следующей жертвой? Уф, пронесло!

Следующим выходит студент Моторин. Этот эезамены сдаёт только на пятёрки. Длинные прямые волосы, слегка вытянутое лицо, очки и взгляд, устремлённый куда-то внутрь. По характеру замкнут, нелюдим. В разговорах нуден, всегда серьёзен, неулыбчив, с чувством юмора знаком мало. Такой своей меланхолией кого угодно усыпит. Все облегчённо вздохнули, когда он подсел за стол к профессору. Однако и Мамонтов устал. Он говорит очередному студенту, вытирая лоб платком:

— Вот приму у Вас и пойду перекусить в буфет.

Это уже катастрофа, потому что следующим за ним должен быть Веня. Наконец, и этот студент получает свою четверку. Мамонтов медленно поднимается, собираясь направиться в буфет. И тут его взгляд случайно на мгновение перекрещивается с вениным. Видно, такую муку прочел он в его взоре, что махнул рукой:

— Ну ладно, еще один — и пора обедать.

Нет, есть всё-таки студенческий бог, будь он благословен! С неимоверным облегчением Веня начинает рассказывать содержание своего билета.

Тем временем за столом у Ходунова происходит что-то невероятное. Уже пятнадцать минут сидят они с Моториным, о чем-то оживленно беседуя. Все, затаив дыхание, следят за этой необычно долгой дуэлью. Вот уже двадцать минут прошло — абсолютный рекорд. Молодец, Моторин! Вдруг Сергей Константинович обхватывает голову руками и начинает раскачиваться, как от сильной зубной боли. Потом он выходит в центр свободного пространства у доски, показывает перстом на Моторина и говорит:

— Вы видите этого студента?

Все затаили дыхание, а Ходунов продолжает:

— Это невероятно, но он выучил мою книжку лекций всю. От корки до корки. Он знает всё.. — Затем следует пауза и завершающая фраза — но он ни чер-та не понимает! И всё же за усердие я ставлю ему тройку.

Надо сказать, что Моторин действительно был зубрилой и по всем экзаменам имел сплошные пятерки. Для него это, конечно, удар, поэтому он уныло гнусит:

— Сергей Константинович, когда я смогу пересдать?

Это уже был крутой перебор, потому что зубовный скрежет можно было услышать даже в коридоре. Закалённый Ходунов не выдержал, вяло сказал ассистентам: «Остальных принимайте без меня. Я, пожалуй, отдохну» — и вышел.

Тем временем Веня закончил ответ и Мамонтов дал ему задачку, связанную с разложением решения в полукруге по гармоникам Фурье. Веня что-то набросал, но в конце запутался и зашёл в тупик. А Мамонтов подсказывает:

— Вы же уже всё написали. Решение обладает симметрией, значит нечетные гармоники выбрасываем, получая окончательный результат, — и ставит честно заработанную пятерку.

Да, это был день очень сильных ощущений.

В течение учебного года Веня подрабатывал случайными заработками, а с началом сессии устраивался на временную работу. Начинал грузчиком в отделе снабжения Института физики полупроводников. По бумагам устраивали его, естественно, как бы токарем. Это понятно. Какого-либо смысла в нашей экономической и политической системе искать не стоит — его там просто нет. Работёнка была совсем не пыльная. Первый час он сидел в самом отделе, перечитывал лекции к очередному экзамену или зачету. Затем ехали на машине получать продукты для институтской столовки. Получали совсем рядом — в подвальном помещении кафе «Под интегралом», где располагались базовые продуктовые склады. За ящиками тары «профессиональные» грузчики обычно распивали только что украденную бутылку красного или белого вина. Получать было совсем немного, больше ждать нужно было, пока шла какая-то бумажная суета с фактурами и накладными. Стаскав ящики, коробки и бидоны в кузов, ехал обратно в институт, где и разгружал всё это хозяйство. Мужики из отдела советовали всегда иметь за голенищем ложку, которой можно хлебать сметану, пока едешь в кузове до института, и никто не видит. Это казалось естественным, поскольку Веня был бедным и, само собой разумеется, голодным студентом. Ложку он не брал, и не столько оттого, что гордым был, сколько потому, что хлебать в трясущемся кузове неудобно — разбрызгаешь только, а то и подавишься на ухабе. Главная же причина честности заключалась в том, что кухонные работники кормили его бесплатным обедом, причём он мог брать любые блюда по одной порции. Конечно, надо быть неблагодарной свиньей, чтобы воровать у этих людей.

Изредка приходилось разгружать машины с научным грузом для института. Чаще всего это были мелкие посылочки с образцами материалов или стеклянная посуда, реже — бутыли с кислотами. Потом Веню направили на мелкую стройку у главного корпуса, где нужно было подносить кирпичи. Здесь у него был напарник Михеич, старик серьезного пенсионного возраста. Михеич был суров и крыл по матушке всех подряд: правительство за то, что потеряло документы о его партизанском стаже, а молодежь — за короткие юбки и «развратный» образ жизни.

— Разбаловались вы все, как я посмотрю, — разлагольствовал Михеич, — только отвернись, уже девку жмут где-то в углу. В наше время гораздо строже было. Я вот, к примеру, со своей старухой сорок пять лет прожил, а голой её ни разу не наблюдал.

Девицы в отделе снабжения прыснули со смеху, а мужчины подначивали:

— Что ж ты, Михеич, детей-то наощупь что ли впотьмах клепал?

Потом дружно решили, что столь критическое отношение к жизни у нашего деда оттого, что затерянные документы не дают ему, как всем нормальным труженикам отдыхать на пенсии, попивая чаёк из самовара, и посоветовали написать запрос в центральный архив Советской армии, а то и прямо в Министерство обороны. Даже текст обращения совместно с Веней сочинили. Михеич, видимо, отправил всё-таки это письмо, потому что на некоторое время стал тихим и задумчивым. А потом, придя однажды в институт, Веня заметил необычное оживление у доски объявлений. Протиснувшись вперед, увидел на стене белый прямоугольник плотной качественной бумаги с большой красной звездой Министерства обороны. Текст же был такой: «На запрос о партизанском стаже сотрудника вашего Института… Константина Михеича сообщаем, что с 18 апреля 1941 года по 23 марта 1946 года он отбывал наказание в колонии строгого режима за самогоноварение». С этого дня в жизни Михеича одной обидой стало больше.

К летнему сезону в университете стали формироваться студенческие строительные отряды. После первого курса не было шансов попасть в северные отряды, где можно было заработать хорошие деньги, и первокурсников обычно направляли на объекты Новосибирской области. Конкретно, отряд должен был работать на новосибирском лесозаводе, который располагается на берегу Оби в сотнях метров от железнодорожного вокзала. В отряде собралось человек тридцать ребят и шестеро девчат. Разместили всех в здании заводского клуба. Суть работы заключается в следующем. В небольшом затоне накапливается лес, сплавляемый по реке караванами плотов, которые тащат катера. Прямо в воду одним концом уходит полотно бревнотаски — металлического конвейера. Сам конвейер состоит их направляющих с полукруглыми выемками, расположенных на расстоянии метра друг от друга вдоль конвейера. Все направляющие соединены прочной металлической цепью, которую тащит лебёдка, размещённая на другом конце конвейера. На выемках покоится бревно, извлекаемое из воды. Вдоль конвейера общей длиной около ста метров расположены три площадки с пневмосбрасывателями. В тот момент, когда бревно проходит мимо площадки, нажимается кнопка и рычаги пневмосбрасывателя сталкивают бревно в сторону от конвейера. Таким образом можно сортировать бревна в три огромных штабеля.

Работа организована так. Двое человек с баграми направляют очередное бревно из числа плавающих в куче на затопленный конец конвейера, по одному человеку сидят на кнопках сбрасывателей, один включает лебёдку, по два человека с металлическими крюками работают на площадках сбрасывателей, и бригадир осуществляет общее руководство, то есть матерится с мастерами и инженерами лесозавода. На кнопках и лебёдке, естественно, размещают девочек. Работа на кнопках не пыльная, но ответственная. Чуть зазевался и не вовремя нажал на кнопку, — бревно, вместо того, чтобы плавно скатиться к штабелю параллельно конвейеру, идёт одним концом вперёд, начинает крутиться на площадке. Именно для исправления этой ситуации и стоит пара по обе стороны площадки с крюками в руках. Они должны выровнять бревно и направить его куда надо, в штабель. Если честно, то это совершенно лошадиный труд, потому что брёвна бывают по десять метров длиной и более полуметра диаметром. Намокшие брёвна весят немало, а ребята должны проводить бревно до штабеля и успеть к приёмке следующего бревна, поскольку конвейер останавливать из-за лопухов нежелательно. Кроме того, эта работа и просто опасна. Если не успеешь отскочить в сторону от катящегося прямо на тебя бревна, может переломать как отдельные части организма, так и «разгладить» его, в целом.

Ясное дело, что в первую неделю конвейер то и дело останавливается то из-за заторов, то из-за поломок и повреждений техники, которая была сработана, кажется, ещё нашими дедами до революции. Первую неделю работают в одну смену, чтобы приноровиться к процессу, затем должны перейти к круглосуточной трёхсменной работе с одним выходным днём. Все восемь часов машем своими крюками под палящими лучами щедрого летнего солнца. Девчонки в майках и шортах, ребята в старых джинсах, обнаженные по пояс. В шортах им бы ноги бревнами ободрало, будь здоров. С непривычки пьют много воды, отчего еще больше потеют и снова жаждут пить. На питание выдают талоны, однако пункт питания на заводе словом «столовая» назвать трудно. Скорее, это буфет, поскольку здесь нет горячих блюд типа борща или котлет. Холодные закуски, салаты, сметана и напитки — вот, пожалуй и всё. В какую-либо городскую столовую не успеть за время обеденного перерыва, а при такой физической нагрузке на той еде, что имеется, долго не протянешь. В отряде возникает лёгкий демократический ропот насчёт того, чтобы командир отряда и комиссар надавили на заводское начальство о лучшей организации питания.

В конце дня тело гудит и хочется отдохнуть. Начальство хлопочет о формировании из отряда трёх бригад и об организации соревнования между ними. Студенты же гнут свою линию, что, мол, неплохо бы в конце каждого дня, когда бригадиры закрывают наряды, вывешивать здесь же на стене, сколько заработали за день. Так проходит неделя. Все втягиваются в работу и начинают выходить на три смены по скользящему графику. Единственная беда — список с начислениями зарплаты всё никак не появляется. Начальники студенческих бригад оправдываются, что заводские мастера позволяют им контролировать не все наряды. Потихоньку все и сами начинаем догадываться, что их нагревают откровенно. Во-первых, поставив однажды свою девочку, вести учёт бревен и, сравнив её данные с теми, что дает учётчица с завода, обнаруживается, что студентам систематически занижают выработку. Кроме, того, на соседнем конвейере, где работают профессионалы с завода выработка почти в три раза выше. Столь высокая разница объясняется не столько их лучшими навыками работы, сколько тем, что их конвейер новее и реже встаёт. И, наконец, катера ритмичнее подгоняют к их конвейеру брёвна, не допуская простоев, как это имеет дело на студенческом конвейере. Но и это не всё. Даже если бы их выработка равнялась студенческой, они получили бы чуть не вдвое больше студентов из-за разрядов и каких-то там тарифных коэффициентов, которыми так умело крутят их бригадиры.

Назревает ропот в народе. Очень неприятно, когда понимаешь, что тебя обдирают, как липку. Особенно неприятно, если ты работаешь при этом на износ. В отличие от рабочих завода, у студентов есть всего лишь два с небольшим месяца за год, чтобы заработать на жизнь. Теперь они уже требуют от руководства отряда вывесить списки заработков сегодня же вечером, иначе завтра не выйдут на работу. Днём на участок заходит какой-то начальник, отвечающий за организацию работы отряда. Веня решил провести разведку и, подмигнув ребятам, подходит к нему с разговором о том, что студенты поиздержались порядком. Нет денег даже на курево. И тут же плавно переходит к тому, что неплохо бы выдать авансик, ну, рублей скажем 100—150. Начальник говорит:

— Я же не знаю. Может, вы и не заработали столько.

— Как же так, — говорит Веня, — отработали уже почти три недели, труд у нас тяжёлый — сами знаете, все данные в конторе есть, а Вы даже 150 рублей жмётесь выдать бедным студентам.

В это время бедные студенты с интересом прислушиваются к разговору и начинают поддакивать, что «и жратва тут никудышная, и вообще, может, мы зря здесь время теряем». Начальник обещает подумать и тут же скрывается в конторе. Вечером командир отряда понуро вывешивает список, из коего следует, что заработали они за день по пять рублей и двадцать копеек на нос. Веня молча начинает собирать свою сумку. Подходит комиссар отряда и заводит разговор об ответственности за общее дело и дезертирстве с трудового фронта. Веня рубанул с плеча:

— Мне нужно кормить семью, а сбежать я собираюсь именно на трудовой фронт. На тот, где за работу платят деньги, а не воруют их у трудящихся.

На следующий день он снова устраивается грузчиком в ИФП, бесплатно питается в столовой и ведёт с Михеичем «сурьёзные» разговоры о жизни. Зарплата небольшая, зато без обмана, как на лесозаводе.

Преддипломная пракика

Так вот в текущих и малозначительных делах и заботах доучился Веня до четвёртого курса, когда студентов начинают распределять в институты на практику. Здесь он допустил некоторую промашку, хотя если посмотреть под другим углом зрения, может быть, это была и не промашка вовсе, а наоборот — везение. В это время преподаватели, ведущие спецкурсы, проводят лёгкую агитацию, чтобы привлечь студентов в свои институты. Веня, разумеется, хотел попасть в ИЯФ, поскольку именно сокровенные фундаментальные тайны материи будоражили его воображение. Одним из преподавателей, работавших в ИЯФе был доцент Нифонтов. Ещё на втором курсе он читал курс полупроводниковых приборов. Дело своё он знал хорошо, но было у него два пунктика. Первый состоял в том, что он никогда не ставил пятёрки на экзаменах, считая, видимо, что на пятёрку знает лишь он сам, да и то не всё. Самого дотошного студента отличника он плавно снижал до четвёрки, задавая дополнительные вопросы, ответов на которые нельзя было найти в прочтённом им курсе. Вторым пунктиком было то, что у Нифонтова была одна любовь на всю жизнь — «зарядовая модель работы транзистора». Студенты, конечно, догадывались об этом не сразу. Быстренько пробежав по основным разделам полупроводниковой теории и техники, Нифонтов переходил к зарядовой модели. Рассказывал он о ней столь вдохновенно и подробно, что даже умственно отсталая мартышка могла сдать эту теорию не меньше, чем на трояк. Так и читалась теория до самого конца курса. Веня был аккуратным студентом, и у него долго ещё хранились прекрасные конспекты с изложением этой теории.

На третьем курсе Нифонтов читал импульсную технику. Быстренько объяснив наиболее характерные отличия триггера от блокинг-генератора, лектор перешёл к работе транзистора. Как только Веня понял, что запахло «зарядовой моделью», он перестал записывать, достал старый конспект и стал следить за мыслью лектора. Теория и в этом спецкурсе излагалась в полном объёме. Было ясно, что изложение продлится до конца семестра, и он потерял интерес к спецкурсу, появляясь на лекциях лишь изредка, чтобы убедиться, что зарядовая теория живёт и побеждает. В следующем семестре Нифонтов читал еще какой-то спецкурс. Веня сходил лишь на первые две лекции. Услышав вновь знакомый термин «зарядовая теория», оня в ужасе убежал, ибо слушать её в третий раз было совершенно невыносимо, хотя Нифонтова он понимал. Тот последователен в своей страсти, это вам не легкомысленный Дон-Гуан какой-нибудь. Оказалось, именно на этих лекциях прошла агитация в ИЯФ. При этом подробно рассказывалось, в каких лабораториях чем занимаются. Многие записались на практику заранее. Такие, как Веня, сделали это позже.

На распределение студентов собрали в кабинете завлаба Марлена Моисеевича. Вдоль одной из стен расселись студенты, напротив них — потенциальные руководители. Завлаб сказал, что записавшиеся заранее к конкретным руководителям, могут идти на рабочие места. Ушли чуть более половины. Затем руководители по очереди рассказывали, чем они занимаются. Заинтересовавшиеся поднимали руку, и их уводили по лабораториям. Вене же почему-то казалось, что самое интересное будет в конце, поэтому он упорно молчал. Наконец всех разобрали, остались лишь Веня и Сергей Семиколенов. Им объяснили, что остались два места в группу СВЧ-электроники. Первое направление связано с электроникой малых мощностей… «Я!» — сорвавшись с места, хриплым голосом выкрикнул Сергей. Оставшись один, Веня несколько упал духом. Ему предстояло работать в области электроники больших мощностей. Перед ним сидел практически лысый толстячок, напоминавший по комплекции рано состарившегося Карлсона. «Разрушающее действие СВЧ-излучения, — подумал Веняя, — тут не может быть двух мнений. Сначала выпадение волос, потом ранняя импотенция…». Что будет дальше — страшно и подумать. Дома он всё честно рассказал жене, пообещав твердо, что постарается близко к установке с опасным излучением не подходить, а заняться чисто теоретической работой.

Толстячка звали Серёга. Это не фамильярность — его все так звали. Установка, с которой Веню связала злополучная судьба, называлась «Гирокон». Это был перспективный генератор, который в непрерывном режиме должен был выдавать почти мегаватт мощности на частоте 181 мегагерц для питания ускоряющих промежутков накопительных колец ускорителей. Ясное дело, что создавали его впервые в мире, по инициативе директора института академика Будкера, хотя идею ранее запатентовали пронырливые американцы. Вблизи генератор напоминал больше всего готовый взлететь лунный модуль. Мегавольт ускоряющего напряжения делал установку электрически опасной, а тридцать три киловатта рентгеновского излучения превращали её и в радиационно опасную. Поэтому смонтирована она была в стальном домике, стенки которого были выложены свинцовыми кирпичами. Оказывается, действительность была куда хуже самых кошмарных предположений.

К счастью, лысых в группе больше не было, и подозрения постепенно улеглись. Из примечательных личностей запомнился Вася Кузнецов, симпатичный на вид, веселый и словоохотливый. Он был записным диссидентом, и буквально нашпигован такой информацией, которую в продаваемых в магазинах книгах найти было нельзя. Именно от него Веня впервые узнал, что в бело-финской войне мы были агрессорами, первыми напавшими на финнов, которые к нашим белогвардейцам никакого отношения не имеют. Кроме того, узнал о неопубликованном у нас томе Нюрнбергского процесса, правду о лендлизе, о караване PQ-16, о голоде и репрессиях сталинских времен и многое другое.

В ИЯФе много радиодеталей, поэтому вновь пришедшие на практику студенты сразу бросаются паять для дома мощные низкочастотные усилители и другие полезные штуковины. Это понимается сотрудниками, как неизбежная и, к счастью, временная болезнь, которая быстро проходит, если её не лечить. Веня также не избежал этой инфекции и быстренько склепал усилитель, которым можно было гордиться, потому что в выходном каскаде стояла идеально подобранная пара высокочастотных транзисторов, так что по нелинейным искажениям он мог занять приличное место на конкурсе радиолюбителей. На этой почве Веня сдружился с радиомонтажником Колей. У того были, действительно, золотые руки, и ему давали самую трудную работу, требовавшую высокой квалификации. Тому, кто понимает в этом деле хоть что-нибудь, достаточно сказать, что Коле поручали чинить кубы памяти БЭСМ-6, спаивая тончайшую вязь почти неосязаемых проводничков. Обычно при обрывах куб выбрасывают целиком, потому что малейшие дефекты пайки порождают контактную разность потенциалов, которая делает дальнейшую работу памяти на высоких частотах ненадёжной. Веня жадно перенимал у Коли приемы мастерства, и быстро научился делать приличную разводку печатных плат, освоил травление плат и деликатную пайку.

Коля был человеком простым, но и его не обошла эта дурацкая мода держать породистых собак. Когда он приобрел за немалые деньги щенка восточно-европейской овчарки «с паспортом», каждый день с утра он докладывал, что его собачка съела вчера за ужином 150 граммов докторской колбаски, пару сваренных вкрутую яиц, поливитамины, нежирный кусочек сала. А больше — ни-ни, потому что — рацион. Однажды, придя на работу, Коля уронил голову на стол и проспал до обеда. После обеда он рассказал, что собачка заболела чумкой, ей делают уколы. Ночь напролёт она воет, соседи нервничают, стучат швабрами в потолок, поэтому всю ночь он качает собачку на руках. То же повторилось и на следующий день. Коля скрипел зубами и говорил, что он бы давно повесил собачку на первом суку, утопил бы её, сволочь, в помойном ведре, но нельзя, потому, что она зарегистрирована с родословной в собачьем клубе. Самое большее, что возможно, это получить разрешение клуба усыпить собаку и везти её на другой конец города для усыпления. Еще через два дня Коля пришел на работу выспавшимся, и все поняли, что мучавшая его проблема наконец решена. Теперь, чтобы ввести Колю в экстаз, достаточно было сказать: «А не подарить ли тебе, друг, породистую собачку».

Как и большинство талантливых личностей на Руси, Коля страдал запоями. В этом состоянии он, видимо, любил подраться, а поскольку телосложения он был довольно хлипкого, то дрался он чаще всего со своей женой. Беда его была, однако, в том, что жена была юристом, или имела к этому какое-то отношение, поэтому она быстро вызывала милицию и сдавала Колю в вытрезвитель. Оттуда, ясное дело, через некоторое время на работу приходила бумага, на которую общественность должна была обязательно отреагировать.

Однажды в жаркий июльский день, придя на практику, Веня видит за соседним столом престранную картину: там сидит мужик, похожий на Колю, но в зимней меховой шапке, натянутой до подбородка и в черных «шпионских» очках. Спрашивает удивленно:

— Коля, ты что, в кино снимаешься?

Тот сердито буркнул:

— Выпил вчера, подрался.

Действительно, лицо всё было в синяках, царапинах и кровоподтеках. Вообще-то это не страшно, потому что через неделю всё проходит бесследно, если делать примочки, а через две недели проходит бесследно и без всяких примочек. Но через две недели в институт приходит роковая бумага из вытрезвителяи Колю увольняют. Оказывается, после предыдущей истории профсоюзное собрание приняло решение больше выходки этого хулигана не рассматривать, а при следующем инциденте уволить немедленно. Через два месяца Веня встречает цветущего Колю на Морском проспекте, интересуется, как жизнь. Коля улыбается:

— Хороший радиомонтажник нигде не пропадет, а я не хороший монтажник, я — классный. Перешел через дорогу в Институт автоматики, с руками взяли.

Веня порадовался такому оптимизму.

Университетский диплом

Перебрав ворох мелких и случайных поручений, Серёга определил тему дипломной работы: нужно разработать алгоритмы и программы моделирования оптики пучка в Гироконе. До этого Веня проводил расчеты сначала по серёгиным примитивным программам на ИЯФовской машине «Минск-32», потом по чужой программе, разработанной в Вычислительном центре. Программа эта была написана в кодах машины «БЭСМ-2», поэтому если требовалось вычислить какую-либо характеристику, не предусмотренную программой, сделать это могли только сами разработчики.

Серёга дал Вене какой-то препринт на английском языке:

— Вот, давай, разберись. Ты у нас умный. Может, что и получится. Тогда это будет наплохая тема для дипломной работы.

В препринте описывался метод расчёта электростатических полей на основе интегральных уравнений. С этим Веня столкнулся впервые. Чтобы понять, откуда эти уравнения берутся и как их решать, нужно было либо найти толкового специалиста, либо самому разобраться, читая соответствующую литературу. Специалистов в ИЯФе было предостаточно, но все они были заняты своими важными делами, и вопросы студента оставались без ответов. Найти нужные книги и статьи тоже оказалось непросто, но, в конце концов, упрямство Вени все эти препятствия начало преодолевать, и забрезжил какой-то свет в конце туннеля. Пришлось разобраться в методах численного решения интегральных уравнений и выучиться программированию на языке Фортран.

Нужно было нечто принципиально новое, своё, в котором ты понимаешь каждый шаг и можешь изменить на более подходящий поставленной задаче, поэтому весь пятый курс Веня пропадал на Вычислительном центре, разрабатывая алгоритм и отлаживая свою программу. Чем дальше, тем все интереснее казалась ему эта работа, и к защите диплома он успел сделать намного больше того, что предполагалось в начале работы. Но вершиной его работы многим показалась одна деталь, которой Веня поначалу не придавал особого значения. Дело в том, что в дипломную работу он вставил результаты расчетов траекторий частиц и эквипотенциальных линий электрического поля, выполненные цветными перьями графопостроителя. Тогда это была крайняя редкость, многие видели такие картинки только в заграничных журналах. Вычислительный центр совсем незадолго перед этим закупил во Франции очень качественные графопостроители фирмы «Бенсон». Когда Веня принёс первые картинки показать Серёге, тот остолбенел, потом выдернул эти картинки у него из рук и молча куда-то убежал.

— Ну, всё понятно, — сказали коллеги. — Сейчас он гордо демонстрирует эти картинки начальству, приговаривая: «Да вот, умеем мы кое-что делать. На мировом уровне. И даже выше».

Действительно, часто взрослые люди кажутся в чём-то смешнее детей.

Первый вариант своей дипломной работы Веня написал за два месяца до защиты. Вообще-то, это бывает очень редко, потому что нормальный студент завершающие страницы пишет и печатает в самые последние дни перед защитой. Но он был не любитель суматохи и бестолковщины, и потому решил в это солнечное время немного расслабиться, позагорать на пляже, покупаться в море и прийти на защиту в лучшей форме. Поэтому вручил за два месяца этот вариант диплома Серёге и сказал:

— Вычеркни всё, что тебе не нравится и впиши всё, что захочешь вписать, а потом я перепечатаю окончательный вариант.

Серёга хорошо поработал ручкой, внося свое понимание в то, как надо писать правильную дипломную работу. Веня сильно не кочевряжился, понимая, что дипломную работу студента читает лишь один человек — рецензент, да и то поверхностно, поэтому шлифовать работу, являя изящный стиль — это слишком большая роскошь. Интересно, что позднее точно так же он относился и к диссертациям. Поскольку, как бывший радист, Веня профессионально печатал на пишущей машинке, через два дня положил перед Серёгой чистовой вариант. Тот сильно удивился, поскольку в его практике это был первый случай проявления столь необычной шустрости. С другой стороны, это просто возмутительный непорядок, если студент будет лоботрясничать именно в те месяцы, когда все остальные носятся, как угорелые. Поэтому он спросил:

— Ты с какой точностью проводил расчеты?

Вопрос был настолько глупым, что Веня ответил, не задумываясь:

— Гарантирую пять верных знаков.

— Вот видишь, — торжествующе изрёк Серёга, — пересчитай все с шестью верными знаками, вставь эти результаты в диплом и можешь отдать в переплёт. Ты еще успеешь.

— Хорошо, — не стал спорить с руководителем Веня и тут же отнёс дипломную работу переплётчику, а затем готовый экземпляр передал на рецензию Игорю Мешкову. Остаток дней он провёл на пляже, лениво «пересчитывая» результаты.

Сам процесс защиты дипломных работ чем-то напоминает защиту диссертаций, только бумаг меньше. Такие же нервные претенденты с безумными взглядами. Такая же неторопливая комиссия из солидных людей. Такие же бездарно выполненные плакаты с формулами, рисунками и диаграммами, мелкие буквы которых невозможно разглядеть уже из второго ряда. Такие же маловразумительные речи защищающихся и такие же глупые вопросы из задних рядов. И такой же вздох огромного облегчения, когда краткие двадцать минут позора позади.

Зато послезащитные процедуры совершенно иные. После защиты диплома традиционного для диссертаций банкета нет и не потому, что студенты намного беднее диссертантов (бедные практически все, кто решил связать свою судьбу с наукой), а потому, что банкет заменяется глобальной пьянкой в общежитии и отмечанием процедуры рождения молодых специалистов в ресторане мелкими группами по интересам. Веня с товарищами, например, отмечал этот знаменательный день всей студенческой летней «шабашной» бригадой в ресторане «Центральный» с жёнами и подругами. Позднее, когда он стал специалистом, ему не хватило бы денег, чтобы отметить там банкетом защиту кандидатской, поэтому, спустя пару лет такой банкет он организовал в своей двухкомнатной квартире. Тихо, по-домашнему.

ГЛАВА 2. СТАЖЕР

ИЯФ

Для того, чтобы после практики быть оставленным в Институте ядерной физики в качестве стажёра-исследователя нужно было иметь средний балл выше 4,5 и заявку от руководителя дипломного проекта. Всё это у Вени было плюс рекомендация в аспирантуру, поэтому его оставили в восьмой лаборатории в группе, которая занималась установкой «Гирокон». Комната, в которой выделили рабочий стол, была занята еще тремя сотрудниками: Володей Теряевым и двумя радиомонтажниками. Володя — флегматичный сухощавый мужчина тридцати лет, толковый инженер, который не только ручки осциллографа крутить способен, но склонен к теоретическому анализу физических процессов, не чужд и вычислений на ЭВМ. Один из монтажников, Коля, низенького роста, щуплый и вечно улыбающийся. В работе считался специалистом весьма высокого класса, но не чужд был и мальчишества, разрабатывая какие-либо полезные для дома конструкции, которые он находил в журналах «Радио», типа электронной кукушки для часов. Другой монтажник, Константин Григорьевич был пожилым, слегка угрюмым и при ходьбе слегка приволакивал правую ногу. Несмотря на стаж, класс его работы был заметно ниже, чем у Коли. Иногда он выдавал странные сентенции:

— Электроника, понимаш, с кибернетикой. А вот у меня на даче патефон. Ни электричества ему не нужно, ни батареек. Покрутил ручку, поставил иглу на пластинку — вот-те и вся музыка — ни лампа не сгорит, ни транзистор, поскольку нет их там, а пружина, она же, считай, вечная.

При таких речах Коля за спиной Григорьича крутил пальцем у виска и хитро подмигивал. С Колей Веня еще на практике подружился, поскольку мужик он был компанейский, всегда был рад помочь. Ещё в ту пору, когда Веня на практике паял себе усилители для музыки, он учил его основам мастерства: как грамотно разводить печатные платы, как паять аккуратно, как подбирать пары транзисторов. Он любил немного прихвастнуть:

— Знаешь какие бабки я зарабатывал в благословенные времена фирмы «Факел»? По две-три зарплаты дополнительно выколачивал. Они подрядили меня делать ячейки памяти для БЭСМ-6. Я сделал приспособления, чтобы аккуратно по стандарту сгибать ножки резисторов, кондёров и транзисторов, посадил за эту работу всю семью, дети вставляли элементы в отверстия плат, а я только паял не разгибаясь, как опытная гладильщица гладит платки и наволочки.

Вспоманая об этом славном прошлом, Коля вдохновенно продолжал:

— За особое качество работы мне потом доверяли самые тонкие операции, например, ремонтировать кубы памяти. Видел их когда-нибудь? Это же плетеное трехмерное кружево, настолько тонкие там проводнички, на которые нанизаны ферритовые колечки столь маленькие, что двумя пальцами их не удержишь, так и норовят выскочить из рук. Вообще-то, в случае обрыва проводника внутри куба его положено просто выкинуть, поскольку паять такие тонкие проводки мало кто может — обычный паяльник их просто пережигает. Да и припой обычный тут не пойдёт, поскольку при работе на мегагерцовой частоте в месте пайки известными припоями возникает контактная разность потенциалов, что порождает шумы и приводит к сбоям компьютера. Тут нужен особый спец, который знает такие тонкости мастерства, которые ни в каких книжках не описаны. Он и рассказывать их кому-попало не будет.

Приступив к работе, Веня энергично стал развивать свою программу по расчету двумерных электростатических полей и оптики интенсивных релятивистских пучков, первый вариант которой он представил в качестве дипломного проекта, рассчитав пушку «Гирокона», но Серёга стал внушать ему:

— Всё это лабуда, поскольку каждый физик должен иметь свой «кусок работающего железа» в коллективном проекте, тогда у него появляется «перспектива роста», а чем ты посчитал — столбиком на бумажке, на логарифмической линейке или с помощью компьютера — это никого не волнует.

С этим тезисом Веня с самого начала был не согласен.

— Это схемку спаять или крутить ручки осциллографа каждый сможет. — рассуждал он. — Сам-то Серёга до моего появления пробовал проводить расчеты по «Гирокону», но у него одна только траектория электрона в магнитном поле считалась полтора часа на ИЯФовской машине «Минск-32», а до оптики плотных пучков ему было как пешком до Китая. То, что Веня умел делать еще студентом, никто в институте пока считать не мог, поэтому к нему с разными задачками приходил народ из самых разных лабораторий.

Выслушав просьбы коллег, Веня никому никогда не отказывал, хорошо понимая, что программа ещё сырая, и он должен обкатать её на разных задачах. Одновременно с этим рос и его авторитет. Только Серёга эту его благотворительную деятельность решил прекратить, заявив:

— Распечатай вот этот бланк в нужном количестве и приступай к решению задач со стороны только после моей подписи.

Веня стал разглядывать бумажку, что ему сунули мне в руки. В самом верху её обозначилась «шапка» с текстом: «Утверждаю… Начальник лаборатории (подпись)», ниже шёл текст: «В порядке оказания научно-технической помощи просим Вас провести расчёт (содержание задачи, требуемые ресурсы)», а еще ниже были предусмотрены подписи завлаба заказчика расчёта и старшего инженера Морозова, то есть самого Серёги. Понятно, что он потихоньку спустил эту бюрократическую дурь на тормозах, поскольку такая бумага совсем не отражала, кто именно расчёт будет проводить — там не было никакого упоминания вениной фамилии — она работала на повышение авторитета самого Серёги перед вышестоящим начальством.

Судьба теоретика

Спорить же с начальником об экспериментальной работе он, тем более не стал. Для начала Веня был придан в качестве помощника одному из инженерв, который также входил в группу, работающую над «Гироконом». Задача состояла в том, чтобы разработать систему диагностики мощного электронного пучка по его свечению на молекулах остаточных газов после откачки прибора. Это свечение было весьма слабым, но предполагалось, что его можно увидеть с помощью высокочуствительной камеры, разработанной в Саратове для подводных съёмок. Единственная сложность этой работы состояла в том, что закупленные камеры оказались нестандартными. Они не встраивались безболезненно в стандартную оснастку промышленной телеустановки ПТУ-01, поскольку требовали повышенного анодного питания. Решили взять за основу стандартную ПТУ и установить дополнительный источник питания. Понятно, что при этом нужно было слегка модифицировать общую схему питания электродов камеры.

Вот тут-то и начинается «научная работа» — найти подходящий источник. На складе, разумеется, хорошие источники не залёживаются, поскольку они уже прибраны хозяйственными людьми. Узнав, скажем, что такой источник есть у дяди Васи, идёшь к нему, получив предварительную информацию от мнженера. Дядя Вася старше тебя возрастом почти втрое, поэтому не стоит вот так запросто начинать разговор с того, что тебе нужно. Он тебя просто «пошлёт», иногда относительно вежливо, а если чем-то огорчён, то и совсем невежливо, и никто его за это не осудит. Поэтому разговор нужно начинать издалека. Скажем, летом нужно поинтересоваться видом на урожаи кабачков и помидоров на даче, а зимой спросить о здоровье жены и детишек. Политика!

Источник они достали, хотя и не сразу. Спаяли схемку, включили, пошёл дым. Быстро выключили.

— Слабые детали должны выгореть, — пошутил инженер, — а когда останутся только крепкие, появится шанс, что прибор заработает.

Они ещё раз внимательно проверили соответствие нарисованной ими схемы и платы питания. Обнаружив ошибку в распайке пары проводов, перепаяли, включили снова. На этот раз дыма не было, но и на экране трубки вместо тестовой таблицы был лишь красивый «бублик» молочного цвета, и вид этого бублика совершенно не менялся, какие бы ручки настройки ни крутили. Тогда вынули трубку, отсоединив питание, и Веня взглянул на её экран поближе. Люминисцентный слой свернулся в струпья. Трубка «сдохла» при первом включении. В это время послышался ехидный голос Серёги:

— Да-а-с, физики хреновы! Трубка-то стоит четыре тыщи, примерно как машина «Москвич». Но это ничего. У нас еще одна осталась. А за эту трубку с вас будут вычитать по трети зарплаты в месяц. Потихоньку и расплатитесь.

Вот так закончилась первая венина экспериментальная работа. Хотя инженер на второй трубке довёл дело до конца. Веня же попросил Серёгу в следующий раз поручить ему работу на менее дорогостоящем оборудовании и продолжал заниматься своей программой. Месяца через три подоспела и вторая работа. Теперь он должен взять на себя написание и отладку программы автоматического управления «Гироконом». В те достославные времена ещё не было подходящих минимашин, каждая из которых управляет своей установкой. Они появились лет через пять, а пока управляющие программы выполнялись на недавно установленной польской ЭВМ «Одра», к которой была подключена терминальная сеть. Терминалами были стандартные телетайпы, которые стрекотали как чудовищных размеров кузнечики.

Важность автоматического управления состоит в том, что у «Гирокона» мощный непрерывный пучок. Если он отклонится по какой-либо причине от расчетной траектории, он может проплавить любой металл, тогда авария неизбежна. При малых отклонениях пучка должна включаться система коррекции магнитным полем, а при очень больших должна включаться система отключения пучка путём подачи запирающего напряжения на соответствующий электрод.

Поскольку днём на установке не протолкнуться — там и слесари, и ваккумщики, и инженеры, настраивающие аппаратуру, Веня и приданная ему с вычислительного центра пара ребят решили работать вечерами, когда остальной народ уже ушёл, и установка выключена. На этом этапе для отладки программы достаточно было работающего телетайпа, который питался от стандартного блока питания 220 вольт в одной из стоек «Гирокона». Первое приключение состояло в том, что однажды, придя вечером на установку, Веня обнаружил, что телетайп не работает. Довольно быстро установил, что перегорел обычный предохранитель блока питания на стойке. Сложность ситуации в том, что весь народ уже ушел, и шкафы с запасными деталями были закрыты на ключ. Недолго думая, он переставил местами неисправный блок питания с таким же с другой стойки, и ребята приступили к работе.

На следующий день он заглянул на установку днём. Там стоял сплошной мат. Больше всех разорялся Ваня Макаров, который отвечал за настройку элементов СВЧ. Оказывается, целая неделя кропотливой работы его команды по тонкой настройке резонаторов пошла насмарку. Сегодня все выстроенные с таким трудом режимы разъехались в разные стороны. Только к вениному приходу было наконец установлено, что какой-то паразит поменял местами блоки питания, и на том месте, где должен был стоять высокостабилизированный блок, поставили обычный, типовой. Веня понял, что этот паразит и есть он сам, поскольку перед уходом забыл переставить блоки обратно. Но признаваться не стал — его бы отпинали по полной программе.

Второе приключение имело гораздо худшие последствия. Работа по отладке программы автоматического управления установкой близилась к концу, и в свой день рождения Веня сказал ребятам:

— Мне пора домой за праздничный стол, а вы тут заканчивайте сами.

На следующий день, стоило ему появиться на пороге лаборатории, все загомонили, что его вызывает срочно завлаб на ковёр. Это был первый для него такой случай, и он побежал к кабинету завлаба, лихорадочно размышляя, что бы такое могло произойти. «Клизма», которую вставил начальник, и для лошади показалась бы не маленькой. Надо же такому случиться, чтобы именно в тот злолучный вечер завлаб засиделся допоздна на работе и решил прогуляться по институту. Когда он зашёл на установку, увидел странную картину: какие-то совершенно незнакомые ему люди сидели в полутьме за телетайпом и что-то выстукивали.

— Кто такие? — грозно спросил Марлен Моисеевич.

— Да мы тут с Петровым работаем, — робко пролепетали ребята.

— А сам он где?

— Только что ушёл.

— И давно вы с ним тут работаете?

— Второй месяц.

Завлвб молча открыл журнал установки, долго листал его, но не нашел ни одной записи о том, что Веня работал на установке. Согласно инструкции, на высоковольтной и радиационно опасной установке никто не имеет право работать в отсутствие кого-либо из ответственных за установку. А когда работает, должен, как в судовом журнале, указать, в какое время что именно включил и когда выключил. Тогда начальник набрал побольше воздуха в лёгкие и проорал:

— Во-о-он отсюда все!

Ребята выпорхнули, как воробьи при приближении ястреба. Это они Вене потом всё рассказали в красках. Вот тогда он понял, что его предназначение в физике — это головой думать, а не руками что-либо делать. Всю остальную жизнь он придерживался этого мудрого правила и не пожалел.

Переход на ВЦ

Работа не клеилась, всё валилось из рук. Во-первыз, Веня пролетел с аспирантурой. Рекомендацию он получил ещё при защите диплома. После поступления в институт на работу, он через пару месяцев увидел на стене объявление о наборе в аспирантуру. Для этого нужно было сначала получить согласие завлаба, к которому он и направился тут же. Завлаб выслушал пожелание молодого стажёра с понимающей улыюкой на лице, затем мягко пояснил:

— Видите ли, молодой человек, желанию учиться у нас никто Вам препятствовать не будет. Однако, принятый в институте порядок таков, что после университета стажёр должен отработать положенные два года, а потом, конечно, можете поступать в аспирантуру.

— А сразу нельзя? — спросил Веня. — У меня есть рекомендация после защиты диплома.

— Запретить Вам никто не может, но у нас так не принято.

Тогда новоиспечённый стажёр начал понимать, что есть государственные законы о высшем образовании и праве на учёбу, а есть ниписанные правила, и вторые важнее первых. Старшие коллеги вразумили:

— Два года стажёром за сто рублей — это почти бесплатное для института научное рабство, поскольку при этом ты не являешься штатным сотрудником. Если не покажешь институту свою необходимость, тебя по окончании срока просто не оставят в нём, не переведут в штат. После этих двух лет тебя уже никто уговаривать не станет, тебе просто предложат поступать в аспирантуру. И выбор будет небольшой: либо аспирантура на три года, опять же за сто рублей, либо переведут в старшие лаборанты на сто десять, но уже на неопределённое время.

— Что за странные правила? Кому и зачем такое нужно? — удивился Веня.

— Да ничего странного тут нет. Аспиранту стипендию платит Министерство высшего образования, поэтому для института это ещё на три года бесплатный научный раб, которого по окончании аспирантуры не нужно увольнять, поскольку он не является штатным сотрудником, не стоит в очереди на жильё и не пользуется профсоюзными льготами. Только после этой «принудительной аспирантуры» никто в институте ещё не защищался.

— А вот когда ты закончишь аспирантуру, — поучали опытные коллеги, — тебя зачислят в штат инженером, тогда можешь расслабиться, теперь ты штатный сотрудник института.

Прошло несколько месяцев. Объявления о сроках сдачи экзаменов в аспирантуру Веня так и не увидел. Сотрудники пояснили:

— Не переживай. Те, кому положено, уже поступили. Зачем зря вешать объявления.

Самому Вене этих ста рублей, возможно, бы и хватило, но содержать семью на такую зарплату было совершенно невозможно. Именно поэтому молодые учёные весь свой летний отпуск вкалывали в сельской местности, строя элеваторы, зерносушилки и жилые дома. Веня, ещё будучи студентом, успел приобрести богатый опыт строителя и освоил профессию каменщика.

Впрочем, неудачу с аспирантурой, он пережил сравнительно легко. Его любимой работе постоянно препятствовали какие-то нагрузки, которые не имели к научной работе никакого отношения. То заставят стажёров заполнять карточки по учёту приборов и других материальных ценностей лаборатории, то сколачивают бригаду помощи соседним совхозам на время сенокоса. Всё это не способствовало спокойствию духа, столь необходимому, чтобы сосредоточиться на решении научных задач.

Разрешение этой непростой жизненной ситуации пришло с неожиданной стороны. Однажды вечером Серёга, прогуливая собачку, встретил завлаба с Вычислительного центра Сибирского отделения Академии наук, где разработали ту программу в кодах «БЭСМ-2», которой Веня пользовался до того, как написал свою программу на Фортране.

— Что-то Вы, Сергей Николаевич, перестали у нас появляться, — любезно приветствовал его завлаб.

— А зачем? — важно ответствовал собеседник. — У нас своя есть. Студент мой написал. Вы, поди, всей лабораторией лет десять ту программу разрабатывали, а у меня студент за год сделал. Так она гораздо продвинутей Вашей: не только способна рассчитывать многие новые параметры, но и результаты выдаёт не в виде огромного массива чисел, как у Вас, а сразу в графическом виде, разрисовывая цветными линиями контур прибора, траектории частиц и эквипотенциали электрического поля. Раньше-то мы часами строили такие графики на миллиметровке по распечаткам Вашей программы, а при необходимости внесения новых элементов в эту программу, изыскивать возможности приплачивать Вашим сотрудникам. Теперь всё стало проще. Да и по точности расчётов Ваша программа значительно уступает нашей.

Завлаб, которого звали Свиньин Калерий Павлович, решил:

— В ИЯФе разные интересные люди попадаются. Надо бы мне к этому студенту присмотреться повнимательнее.

Он поймал Веню в коридоре ВЦ, когда тот пробегал с пачкой перфокарт очередной задачки, и пригласил его на беседу.

— Молодой человек, Ваш начальник рассказал мне, что Вы разработали свою собственную программу, которая способна проводить расчёты электронных приборов с высокой точностью. Что за метод Вы используете?

— Метод интегральных уравнений, — смущённо отвечал Веня, — только программа эта ещё довольно сырая. Требуется большой объём тестирования, чтобы отладить и довести до ума.

— Это понятно, но ведь можно пока просто сравнить результаты расчётов по нашей методике конечных разностей и Вашей программы на простых аналитических тестах. Вот возьмите сборник трудов конференции по электронной оптике, где опубликованы наши результаты, — протянул он Вене книжку в мягкой обложке.

Задачки были не сложные: какие-то сферы и пара соосных цилиндров. На следующий день Веня принёс показать свои результаты. При сравнении оказалось, что приведённые в сборнике расчёты отличались от аналитических решений в пятом знаке, в то время как метод интегральных уравнений давал девять верных знаков.

— М-да, — уважительно протянул Калерий Павлович, разглядывая принесённые для сравнения данные. — Но мне кажется, что эти тесты весьма удобны для метода интегральных уравнений, в котором форма границы представляется точно, в то же время, они не слишком выигрышны для метода конечных разностей с квадратной сеткой, где границы расчётной области аппроксимируются приближённо.

— Но эти тесты Вы мне сами дали, — ответил Веня. — Если они не слишком выгодны для Вас, дайте другие.

Завлаб немного подумал и предложил сравнить численные решения для уединённого тонкого диска. В этой осесимметричной задаче граница представлялась отрезком прямой линии, то есть учитывалась точно для обоих методов. Главная сложность здесь состояла в том, что на краю диска имелась сингулярность для производной потенциала электрического поля. В методе конечных разностей для получения приемлемой точности нужно было сильно измельчать сетку в районе края диска, в то время как для интегрального уравнения можно было легко выделить эту особенность аналитически, что Веней уже было проделано ранее. Сравнение результатов Калерий Павлович поручил своему молодому сотруднику Николаю, который окончил матфак университета в тот же год, когда Веня окончил физфак.

Свои результаты он принёс через день. Прошло несколько недель, а у Николая результатов всё не было. Проблема была в том, что для решения этой задачи методом конечных разностей диск нужно было погрузить в некий прямоугольник, на границе которого следует задать какие-либо краевые условия. Если размеры прямоугольника сделать много больше диаметра диска, то можно задать условие равенства нулю потенциала, а ещё лучше — градиента потенциала, то есть напряжённости поля. Всё это сильно усложняло решение задачи, поскольку большие размеры прямоугольника означали значительное увеличение узлов разностной сетки и, следовательно, времени решения задачи. Понятие «достаточно далеко» непонятным образом приводило к появлению погрешности расчёта, обусловленное отличием граничного условия от аналитического решения задачи на этой границы.

В конце концов, дело закончилось тем, что Николай взмолился:

— Избавьте меня от решения этой задачи. И так видно, что метод интегральных уравнений и для этой задачи имеет несомненные преимущества по сравнению с нашим методом.

Тогда Калерий Павлович и высказал Вене пожелание:

— Я могу договориться с Вашим начальником, чтобы Вас по работе прикрепили к нашей лаборатории. Мы хотим развивать разные численные методы решения такого класса задач электронной оптики, и такая совместная работа будет в интересах обоих институтов.

Веня не смог уловить, чем именно такая работа будет интересна Институту ядерной физики, но, вспомнив, что Серёга никак не поощрял его работ по интегральным уравнениям, разрешая ему заниматься этим в свободное от основной работы время, он вдруг подумал, а не перейти ли ему работать на ВЦ, чтобы заниматься любимым делом профессионально, а не урывками.

Эту идею он и высказал Калерию Павловичу, чем вызвал его искреннее удивление:

— Хм… я, конечно, не против, но и ваше начальство не должно возражать против Вашего перехода, поскольку Вы ещё не отработали положенных двух лет по распределению после окончания университета.

ГЛАВА 3. ДИССЕРТАЦИЯ

Учёным можешь ты не быть,

Но кандидатом быть обязан.

А. и Б. Стругацкие

Не хочу защищать диссертацию. Так я дурак и дурак, а с диссертацией должен восемь часов представлять, что я умный.

Ю. Визбор. Из записных книжек.

Веня был странным человеком. Он пришёл в лабораторию из Института ядерной физики — самого престижного института академгородка. Престижность эта подкреплялась ещё и тем, что ИЯФ был единственным академическим институтом, в котором к зарплате доплачивалось 20% квартальной премии от Средмаша. Эти двадцать процентов служили надёжным барьером для для накопления и удержания в институте наиболее квалифицированных сотрудников. А Веня перешёл. Причём, с начальством он там не поссорился. В ИЯФе к нему уже приглядывались, поскольку в своём дипломном проекте Веня сделал интересную работу, резко выделившую его из всего выпуска. Скорее наоборот, его отношения с начальством ухудшились, когда он решил уходить, потому, что оно категорически не хотело отпускать Веню, и имело, кстати, на это все права, поскольку Веня был молодым специалистом и обязан был отработать два года по месту распределения. Если учесть, что для выпускников университета в ИЯФ был самый жёсткий отбор, и попасть туда по распределению можно было только при наличии сильного желания, то поступок Вени выглядел, действительно, достаточно странным.

Когда начальник Вени понял, что тот принял окончательное решение уйти и от своего не отступит, он махнул рукой:

— Ладно, только тебе ещё предстоит разговор с завлабом.

Начальник этот, Серёга, кстати, поставил Вене целый набор жёстких условий, при которых он согласен отпустить сотрудника. Заставил даже написать отчет и руководство к пользованию программой, созданной молодым специалистом. Веня выполнил их все, за исключением условия подготовить себе замену, поскольку условие это было совершенно неконкретным и могло задержать переход на неопределённое время. Тут Веня сказал решительно и даже немного нахально:

— Замену? А если выяснится, что я незаменим, что ж мне всю жизнь твоим рабом быть, Серёга? Не смеши мои тапочки, как говорят в Одессе.

Со стороны вчерашнего студента подобная фамильярность по отношению к старшему инженеру могла бы показаться наглостью, но тут были свои нюансы. Начальника все лаборанты, слесари и радиомонтажники называли просто Серёгой. Был он низенького роста, вечно улыбающийся и круглый, как колобок. Сходство с колобком усиливалось тем обстоятельством, что голова Серёги напоминала биллиардный шар и в солнечную погоду пускала зайчики. С другой стороны, и Веня не был типовым студентом. До университета он успел окончить мореходку, поработать на море. Там он нашел себе невесту, и на первом курсе он уже был женатым человеком, а сейчас его дочке исполнилось четыре года. Поэтому для него начальник был именно Серёгой и никем более, хотя он и порывался время от времени учить Веню «чё почём» в этой жизни.

Веня задолго до момента перехода на ВЦ уже успел хорошо познакомиться с сотрудниками лаборатории Калерия Павловича. Больше всего ему нравилось, что тем делом, которое у него неожиданно так хорошо получилось, ребята здесь занимаются как основным, в то время как Серёга постоянно загружает его какой-то ерундой, считая, что для физика главное не все эти методы и расчёты, а то железо, которое ты спаял. Сам он хватался одновременно за всё сразу. На его столе грудами лежали чертежи установки, какие-то готовые детали из экспресс-цеха, перфоленты, распечатки с ЭВМ, копии журнальных статей и много другого хлама. Такая разбросанность приводила к тому, что каждое из этих дел получалось плохо, в лучшем случае на «тройку». Установка вечно стояла разобранная, потому что на предыдущем пуске пучок лизнул отклоняющую систему, и её «повело». Элементарные задачки у него считались часами, потому что он брал первый попавшийся в справочнике метод, и тот работал плохо, будучи к тому же недоотлаженным. Лаборанты на перекуре хлопали его по плечу и посмеивались:

— Не бзди, Серёга. Даже если у тебя когда-нибудь что-нибудь и заработает, на твоей установке тут же появятся жиды и аккуратно так тебя отодвинут, потому что профиль у тебя для науки не подходящий. Они быстренько напишут тут свои статьи, защитят диссертации, а тебе выдадут 20% квартальной премии, которую мы вместе и пропьём.

Завлаб в ИЯФе по комплекции напоминал Серёгу, только он никогда не улыбался, и потому фамильярное обращение к нему совершенно исключалось. Он поглядел на Веню усталыми глазами учёного, отпахавшего всю войну в лагерной шарашке, помолчал, подыскивая наиболее точную формулировку своего вопроса, потом заговорил неторопливо:

— Вы знаете, молодой человек, что между институтами действует соглашение, согласно которому при переходе сотрудника из одного института в другой, его не имеют право брать на более высокую должность или зарплату? В любом другой месте Вам не будут платить больше, не надейтесь. Смысл этого соглашения в том, чтобы предотвратить переманивание сотрудников. Мне же хотелось бы понять причины, заставившие Вас уходить из института. Может, у Вас не сложились отношения с руководством или с коллегами?

Веня ответил не сразу. Сначала он подумал: «Да ведь первый, кто меня здесь кинул в аспирантурой, был именно ты!», но завлабу он сказал несколько иное:

— Мне кажется, Марлен Моисеевич, между нами имеет место трагическое недопонимание. Работая радистом на судне, я сопливым мальчишкой зарабатывал в путину пятьсот рублей на руки, и морская жизнь мне очень нравилась, но эту зарплату я сменил на тридцать пять рублей студенческой стипендии, а через пять лет — на сто рублей зарплаты стажёра. Почему? — Простое любопытство, мне это стало интересно. Даже если я когда-либо защищу кандидатскую, а затем докторскую, моя зарплата будет всего двести пятьдесят, а Вы подумали, что я ухожу из-за денег или каких иных перспектив. Ответ здесь тот же: мне стало интересно в другом месте. Даже если бы мне там добавили чего-нибудь, то максимум рублей двадцать — те же деньги, что я теряю, лишаясь кварстальной премии при уходе из института.

Лаборатория

В новой лаборатории Вене всё нравилось, но особенно душевный микроклимат, царящий в ней. Лаборатория здесь была очень небольшой по сравнению с ИЯФом — всего восемь человек, включая начальника. Ребята все молодые, здоровые, жизнерадостные. С такими работалось легко. Были и три женщины, но все с какими-то проблемами. У лаборантки Светы больные почки, та всё травами лечилась. Соня мужа недавно потеряла. Писал диссертацию, много курил, мало спал. В результате обострилась почечная недостаточность, и, вместо защиты, пришлось пережить похороны. Галя была постраше, одна воспитывала сына и дочь. Муж умер от инфаркта, а инфаркт — от пристрастия к алкоголю. Другую Свету Веня в первые три года работы видел всего несколько раз: она из декретного отпуска и последующего по уходу за ребёнком плавно переходила к следующему декретному. Тем не менее, женщины эти вносили спокойствие и уют в мужской коллектив. А какие они вкусности готовили на праздники! До очередного этапа борьбы с алкоголизмом было еще так далеко, поэтому стол накрывали и выпивали дружно прямо в лаборатории.

Но прежде всего его научили заваривать чай. К этой процедуре здесь относились так трепетно, что он поначалу удивлялся. Казалось бы, ну что там сложного — чай заварить? Э, нет! Тут технология, отклонение от которой резко не поощряется. Прежде всего, заварной чайник должен быть только фарфоровым. Сам чай допускается только индийский, а более точно — лучше всего цейлонский со слонами. Воду довести до кипения, но не кипятить, затем сполоснуть фарфоровый чайник кипятком, кипяток вылить, засыпать две с половиной ложки чайного листа, залить чайник водой на одну треть, дать настояться ровно четыре минуты, долить воды и только потом разливать по фарфоровым же чашкам. Только в этом случае можно ожидать правильный аромат горячего напитка. В чай-клуб сбрасывались по трёшке в месяц. На эти деньги покупались печенюшки, пачки чая и сахар. Само чаепитие было не столько физиологической процедурой, сколько духовным общением. За столом обсуждались результаты футбольных и хоккейных матчей, выступления фигуристов и другие мелочи жизни. О политике практически не говорили, потому что в стране ничего заметного не происходило, а если что-то и происходило, то узнать об этом можно было только по «вражьим голосам», слушать которые не одобрялось, а общественный пересказ «голосов» мог наказываться катанием тачки на Колыме.

Основным направлением деятельности лаборатории была разработка программ для расчета приборов электронной оптики. После вениного перехода его начальник, Калерий Павлович рассказал Вене историю, из которой следовало, что бывший начальник Серёга практически продал Веню. Дело в том, что лаборатория Палыча разработала программу, которая на союзном уровне была самой мощной и продвинутой. Ею пользовались десятки предприятий ВПК в самых разных городах нашей необъятной Родины. Серёга заставил Веню освоить эту программу и проводить расчеты установки ещё когда тот пришёл к нему на практику студентом четвёртого курса. Был у программы и недостаток — она написана в машинных кодах для БЭСМ-6. Современные программисты даже не представляют, что это такое. Для них языком наинизшего уровня является ассемблер. По этой причине внести в программу какие-либо исправления и усовершенствования могли только сами разработчики программы. Распечатка выходных данных также казалась абракадаброй, поскольку результаты представлены были колонками цифр, лишь изредка снабженными скупыми надписями о том, что эти результаты представляют. Поначалу Серёга даже устроил троих сотрудников лаборатории Палыча на полставки, чтобы они ему усовершенствовали вид выходных данных, но работа шла так озверительно медленно, что Серёга пришел к Вене и сказал, что такая работа никому на хрен не годится, и нужно делать свою программу.

Легко сказать студенту «делай», зная, что в соседнем Вычислительном центре её делала целая лаборатория в течение восьми лет. Наверное, он сказал это так, на всякий случай: сделает студент — хорошо, не сделает — тоже ничего страшного. В университете студенты прошли семестровый курс программирования на языке Алгол-60, сдали зачёт и тут же всё забыли. Серёга дал неделю на изучение языка Фортран, а потом принёс статью на английском, в которой описывался алгоритм расчета двумерных полей методом интегральных уравнений. Справившись кое-как с переводом, Веня начал вникать в суть дела и ни черта не понял. Тут было одно из двух: либо Веня непроходимо туп, либо туп автор статьи, написавший её так мутно и нелепо. Поскольку признаваться в собственной тупости у людей не принято, Веня решил разобраться со всем этим досконально. Он обложился толстенными книгами и журналами, начал вгрызаться в проблему с энергией молодого, неизработанного буйвола. Через пару месяцев программа была написана и отлажена, после чего выяснилось, что необходимости в чужой программе теперь совершенно нет. Любые новые идеи и усовершенствования вносились и проверялись в течение часа, да и то время это определялось циклом прохождения задачи через ЭВМ, поскольку терминалов тогда не было, и задачи сдавались на перфоленте или перфокартах. Их принимали на Вычислительном центре диспетчеры и ставили в очередь. Когда программа Вени выдала первые обнадёживающие результаты, Серёга тут же уволил своих полставочников из ВЦ.

Апофеозом явился тот тень, когда Веня принёс с Вычислительного центра картинку, на которой рисунок прибора, эквипотенциальные линии поля и траектории пучка частиц были нарисованы с помощью графопостроителя перьями различного цвета. Графопостроители тогда только начинали внедряться, поэтому рисунки обычно делали за кульманом на миллиметровке инженеры и лаборанты, глядя на столбцы цифр в распечатке.

Работа на новом месте пошла споро. Палыч предложил реализовать алгоритмы повышенной точности с использованием аппарата сплайнов. Результаты превысили все ожидания. Через пару месяцев Веню перевели из стажёров в инженеры, повысив зарплату на целый червонец, а потом заставили написать подробный отчёт по методике и результатам тестирования. Отношения с коллективом сложились самые задушевные. Веня щедро делился с сотрудниками знаниями по физике, вычислительным методам и программированию. Работа так захватывала его, что он проводил в институте не менее двенадцати часов в будние дни и по полдня в выходные и праздники. Потом он шёл домой, поскольку сильно хотелось есть, а столовые не работали по выходным.

На двадцать третье февраля женщины приготовили «зашитникам отечества» в лаборатории шикарный стол. Потом все разгадывали нарисованный на листе ватмана эротический кроссворд. На следующий день мужики стали обсуждать, как бы им соорудить для женщин на восьмое марта что-нибудь не менее выдающееся. Ну, положим, цветы купим на рынке, салаты в столовке, торт в столе заказов. Но всё это как-то недотягивало до уровня, продемонстрированного женщинами.

— Может, водки принести побольше, — предложил аспирант Саня, — и нажрёмся до соплей?

Так и разошлись, ничего путного не придумав. Нужна была идея. Она появилась у Вени неожиданно. К Новому году на экранах с большим успехом прошла новая кинокомедия Рязанова «С лёгким паром». Важное место в ней было уделено прекрасным стихам и песням в исполнении Аллы Пугачевой и Сергея Никитина. Как-то незаметно для себя, строчка за строчкой Веня набросал парочку пародий на эти стихи. Дальше возникла идея сделать классную газету, в которой отметить в юмористической форме заслуги лаборатории, в целом, и женщин этой лаборатории, в особенности. Веня поделился своими мыслями с остальными ребятами, но энтузиазма не встретил. Тогда он сказал всем, что будет фокусироваться на газете, а остальные пусть готовят выпивку и закуски.