Бесплатный фрагмент - Христоносец

Предисловие

Я стою на высоком утесе, клином врезающемся в море, и прощаюсь с солнцем короткого дня. Еще совсем недавно его движение по небосводу невозможно было увидеть. Казалось, что солнце находится всегда на одном месте, и смотреть на него нельзя, не ослепнув. Но сейчас я смотрю широко открытыми глазами на потускневшее светило и вижу, как оно соприкоснулось с горизонтом, расстелив перед моим взором сверкающую красную дорожку. Еще чуть-чуть, и темно-оранжевый диск, погрузившись в море на четверть, начинает медленно тонуть. Дорога света на водной глади становится все шире и словно приглашает меня отправиться в путь. В этот момент солнце подобно финалу жизни, когда невидимое время в самом конце дней вдруг обретает свой ощутимый и стремительный ход. Дорога ярко освещена, широка и понятна, но нет уже сил и смелости для триумфального марша по открытому опытом пути. Солнце погружается все быстрее и быстрее, и еще недавно казавшееся бесконечным время его зенита сжимается в секунды, и вот — остается лишь его верхний краешек, который стремительно превращается в сияющую полоску. А потом пропадает вовсе, оставляя над местом своего погружения волшебное марево, отраженное в облаках. Солнце ушло за горизонт. Но так ли это? Разве не Земля отвернула от Солнца ту часть своей поверхности, на которой я стою и наблюдаю закат? Ощутив это с такой точки восприятия, я будто переворачиваю весь свой внутренний космос, и вся видимая механика этого зрелища становится совершенно иной, но вместе с тем не менее торжественной и величественной. Сегодня я уже второй раз испытал это чувство. Час назад я думал в таком же ключе, когда поставил точку в последней главе своего повествования. Как я, человек, который никогда не писал и не собирался этого делать, стал автором этого текста? Что происходило со мной весь последний год? Я писал книгу или книга создавала меня тем, кто может писать? Или кто-то просто зажег меня подобно свече и водил мои мысли по пергаменту монитора, как пишут карандашом по бумаге, а я всего лишь читал то, что пишу? Пока я писал, я не видел этого точно так же, как люди не видят движения солнца, когда оно в зените. Меня словно погрузили в колоссальный объем информации, подобно тому как человек окунается в чудо земного бытия. Но сейчас, когда я увидел этот закат, что-то словно открылось и прояснилось во мне. Не солнце заходит за горизонт, и не горизонт поглощает солнце, а крохотная планета, вращаясь в орбите своей звезды, покорно поворачивает к свету свою затененную часть. Часть эта выходит из мрака и оживает с рассветом. Солнце светит всегда, это мы видим его свет только днем. Так и меня озарил услышанный мною рассказ, и, освещенный этим светом, я уже не мог не поделиться им со всеми. Я созидал этот текст, словно переживал неотвратимый день своего прозрения, и сам осознаю содеянное лишь к наступлению ночи финала. Теперь сей день будет освещать того, кто станет читать эту книгу. И пусть этот день станет вечным.

Вацлав Дивишек, 22 декабря 2023 года, г. Сочи

---

Глава I

Холодной для Мармарики зимней ночью, в то время, когда Три Царя выстроились в одну линию с самой яркой звездой Востока, указывая место, где рассвет родит Солнце, в семье берберского вождя родился мальчик. Он был светловолосым, голубоглазым и невероятно энергичным ребенком. Такими рождались почти все дети древнего рода берберских вождей, которым приписывалось родство с островными полубогами ушедшей под воду некогда великой страны. За несколько месяцев до его появления на свет погиб в сражении с соседними племенами его отец, и опеку над ребенком взял его дядя. Звали дядю Массин, что означает «мастер». Имя свое он получил за то, что считался непревзойденным мастером в воинском ремесле. Молодым воином он отправился в Рим, где воевал в армии Императора, за неподчинение начальнику был продан в рабство, стал гладиатором и получил деревянный меч, не проиграв ни одного боя. Позднее он стал ланистой в одной из лучших гладиаторских школ, воспитал целую плеяду великолепных бойцов и теперь, после известия о гибели своего брата, вернулся на родину, чтобы принять ношу вождя племени, а также опекуна и воспитателя своего племянника.

При рождении мальчика назвали Ятти, что означало «высокий». Имя соответствовало его высокому положению в берберских племенах, но когда мальчик немного подрос, то оказалось, что оно соответствует и его облику. Ятти заметно отличался от своих сверстников ростом и крепким телосложением. Вместе с тем он был ловок, быстр и чрезвычайно силен для своих лет. Все это не осталось без внимания со стороны его дяди, который, казалось, увидел в племяннике возможность передачи по наследству всего своего мастерства и опыта. С раннего утра и до позднего вечера он проводил время с Ятти. Учил его, тренировал его, делился с ним всем тем, что знал и умел сам. В свои десять лет мальчик мог противостоять в бою отрокам на пять-шесть лет старше себя. Причем всех юношей племени тоже неусыпно опекал и тренировал сам Массин, и все они были обучены и готовы к серьезным сражениям. В пятнадцать лет молодому светловолосому вождю уже не было равных среди самых лучших воинов побережья. А в свои семнадцать лет он начал демонстрировать такие чудеса силы и ловкости, что они казались невероятными даже для его дяди.

— Ты станешь самым великим воином, — говорил он ему все чаще и чаще.

Однако Ятти преуспел не только в воинском искусстве. Незаурядные способности он проявил и в постижении тех знаний, которые с ранних лет прививал ему жрец племени. Он был строг и знал множество тайн древних берберских культов. Считалось, что народ, к которому принадлежал Ятти, еще за тысячу лет до появления египетских богов владел тайной бальзамирования в погребальном обряде и множеством тех секретов, коих у египтян еще не было в помине. Жрец древнейшего культа детей Луны и Солнца, носивший имя Мунатас, что означало «собирающий вокруг себя», уже давно выделял способности Ятти к обучению и втайне вынашивал мысль о том, чтобы сделать его своим преемником.

Юному воину нравилось слушать жреца. От него он узнал предания народов Северной Африки, узнал о культурах и верованиях других людей. Мунатас рассказывал ему о движении небесных тел. Учил выживать в самых сложных условиях. К восемнадцати годам Ятти знал, как не заблудиться, ориентируясь по приметам и звездам, как врачевать болезни, исцелять раны, знал о секретах древней борьбы, которой владели лишь жрецы и маги, умел читать и писать на нескольких языках.

Писать Ятти не любил, зато читал много и часто. Они с учителем могли часами беседовать о том, что юноше удалось узнать из множества древних свитков, которыми была полна пещера жреца. Пришло время, и Ятти прочел их все. Его дядя Массин сначала относился весьма пренебрежительно к тому, что жрец учит его подопечного своим премудростям. Он считал, что воину достаточно владеть искусством боя, а чтение и науки — это дело жрецов. Но мудрый Мунатас убедил его, что знания не станут лишними для будущего вождя и не будут помехой в упражнениях и ратных тренировках. И он оказался прав, как бы ни тянуло молодого воина к знаниям, первым и главным делом для него было искусство боя. Каждое утро он начинал с изнурительных тренировок, которые с небольшими перерывами длились весь день. И лишь вечерами, когда тело Ятти уже изнемогало от усталости, он вновь шел к жрецу и снова узнавал что-то новое.

Другим любимым занятием Ятти стала охота. Лучшей он считал охоту на льва. В этом деле он презирал лук и стрелы. Отвергал он и коллективную охоту. Лишь длинный нож, рогатина и ловкость пешего охотника. И каким бы суровым ни был его дядя, он поначалу сильно переживал, когда его племянник уходил на такую охоту. Он сам научил воспитанника всем тонкостям выслеживания и сражения с хищником, которого ему самому не раз приходилось побеждать на гладиаторской арене. Однако все равно каждый раз он втайне волновался. Но учитывая, что первого своего льва Ятти убил в шестнадцать лет, к двадцатилетию племянника Массин привык к его удаче и победам. Так было и в это утро.

Ятти молча собирался, проверяя острие своего ножа и прочность заранее заготовленной рогатины, а его дядя наблюдал за этим с уже привычным спокойствием. Он знал, что племянник вернется к ночи и в его хижине снова появится львиная шкура. Не знал он лишь того, что впереди Ятти ждет совершенно особый рок, который полностью изменит жизнь и судьбу молодого вождя.

Одиночная охота на льва — дело, требующее максимального мужества, твердой руки и холодного расчета. Берберский лев — свирепый хищник с густой черной гривой, который может достигать весом десяти талантов. Правда, речь обычно шла об одиноком молодом звере, который был изгнан прайдом. Его габариты обычно были поскромнее, но человек, даже такой могучий, как Ятти, все равно уступает льву. Лев массивнее человека, намного сильнее, быстрее, ловчее и вооружен огромными когтями и клыками. Единственный шанс для охотника — разозлить зверя и, когда он, раскрыв передние лапы в прыжке, бросится в атаку, вовремя подставить упертую в землю рогатину. Но даже это не гарантирует победы. Свирепый хищник может сражаться, получив смертельную рану, и его скорость и мощь, умноженные на ярость, будут стоить охотнику жизни. Поэтому завершить схватку должен точный удар длинным клинком большого ножа в уязвимое место на шее зверя. При этом попасть нужно безошибочно в точку под косматой львиной гривой. Ятти делал это не раз, но все равно каждая его встреча со львом была схваткой со смертью. Часто лев успевал хоть и вскользь, но задеть охотника, поэтому тело Ятти было покрыто десятком внушительных шрамов от львиных когтей.

Ятти знал, где искать льва. Одинокого хищника заметили местные жители, и все признаки его поведения указывали на то, что лев выслеживает домашний скот. Чаще всего подобная наглость хищного одиночки заканчивалась нападением и на людей. Еще вчера утром молодому вождю рассказали, что взрослый и крупный зверь избрал местом водопоя источник в ближайшем оазисе. Туда и направился Ятти.

Приблизившись к источнику, он не сразу вышел из густых зарослей, окаймлявших живописную поляну с небольшим озерком чистой, как слеза, воды, а принялся осматривать местность из укрытия.

Часть поляны была ярко освещена утренним солнцем, а другая ее сторона находилась в тени плотных пальмовых листьев, нависающих над краями этого природного амфитеатра. Там под покровом листвы по небольшой скале струился ручей и, сверкая на солнце брызгами, падал в чашу озерца. Рядом с источником Ятти заметил фигуру девушки, наполнявшей водой кувшины. Судя по одежде и по выбору столь опасного источника, она была чужестранка. Молодой воин невольно залюбовался ее совершенными формами, но лица рассмотреть не успел. Краем глаза он уловил движение и медленно повернул голову. Огромный лев с роскошной черной гривой готовился к прыжку в сторону девушки. Сквозь толстую шкуру было видно, как напряглись его могучие мышцы, он суетливо переминался на задних лапах. Лев был весь как сжатая пружина, еще миг — и атакует. Девушка, вероятно, тоже что-то почувствовала, она подняла голову и встретилась взглядом со львом. В глазах ее застыли ужас и отчаяние. И в этот миг в сосредоточенную на цели морду льва прилетел увесистый камень, метко пущенный Ятти. Лев яростно взревел, камень попал ему в глаз и сильно рассек кожу над веком. В следующее мгновение, забыв о своей первоначальной цели, лев бросился на выскочившего на поляну охотника, настиг его в несколько стремительных прыжков и, широко разбросав лапы, с оскаленной пастью навис над Ятти. Воин знал, что делать, и уже в следующий миг огромное тело льва обрушилось на умело воткнутую в землю рогатину. Из распоротого львиного брюха хлынула кровь, и раздался душераздирающий рев. Лев напоролся на оба острия и в неистовой ярости пытался дотянуться когтями до охотника. Изловчившись, Ятти отпрыгнул в сторону, ухватился за роскошную львиную гриву и нанес тот самый решающий удар в шею зверя. Он попал точно в цель. Львиная туша обмякла, навалилась на рогатину уже всем своим весом, с треском сломав ее, и зверь замертво рухнул посреди поляны. Бой длился всего несколько секунд, но хищник успел оставить на груди Ятти отметину в память о поединке. Четыре глубоких борозды наискось пересекали могучую грудь воина.

Спасенная смотрела на всю эту сцену широко раскрытыми глазами, она еще не могла прийти в себя и поверить, что этот мужчина только что одолел огромного разъяренного льва почти голыми руками. Между тем Ятти деловито осматривал свою добычу. Лев был великолепен. Впечатляющих размеров взрослый самец с крупной головой и роскошной черной гривой. Охотник едва ли раньше видел такого большого льва, а повидал он их немало. Вне всякого сомнения, эта шкура была достойна стать венцом экипировки аквилифера — знаменосца римского легиона, а может, даже имагнифера — несущего портрет императора. А значит, римляне дадут за нее достойную цену. Уже приготовившись снять с львиной туши этот ценный трофей, Ятти посмотрел в сторону девушки. Испуг уже почти исчез с ее лица, и она смотрела на воина с восхищением и любопытством. Внешность ее была необычна для здешних мест. Платок, покрывавший голову, соскользнул на плечи, и густые светлые локоны рассыпались по спине и плечам блестящим на солнце каскадом. Ее кожа казалась светлее, чем у местных девушек, и имела золотистый оттенок, подаренный африканским солнцем. Слегка пухлые губы приоткрывали ряд идеально ровных зубов цвета речного жемчуга. Распахнутые зеленые глаза все еще выдавали растерянность, но Ятти прочел в этом взгляде и что-то еще — необычное и стремительно меняющееся. Он уже повидал на своем коротком веку немало красивых женщин, но такой божественной красоты не встречал. В чужестранке было совершенно и притягательно абсолютно все: и великолепный стройный стан, и грациозная шея, и часто вздымающаяся от волнения девичья грудь. Воин смотрел и ловил себя на мысли, что не может оторвать взгляд. Некоторое время они молчали. Тишину нарушила девушка.

— Ты ранен, мой нежданный спаситель, позволь мне омыть и перевязать твои раны. — С этими словами она сделала шаг к Ятти и почтительно склонила голову.

— Я ранен, — неуверенно повторил он и стал пристально осматривать свое тело. Проведя ладонью по груди, он ощутил липкую кровь и посмотрел на вновь обретенные раны. Возглас восторга пронесся над поляной. Такие раны ни с чем нельзя будет перепутать, иметь подобное украшение — небывалый почет для воителя Мармарики. Это не поверхностные царапины, а четыре глубоких борозды, от которых обязательно останутся внушительные шрамы, и даже ребенку будет видно, каким огромным зверем они оставлены. Однако кровили они обильно, и обработать их действительно следовало.

— Так я могу помочь? — вновь спросила девушка, явно обескураженная тем, что воин так обрадовался своим ранам.

— Да, я буду благодарен, если ты омоешь и перевяжешь мои раны, — сказал он мягким голосом, которому сам удивился. Он уже забыл про охоту и льва… — Я Ятти, вождь народа, живущего у моря. А как мне называть тебя?

— Меня зовут Рогнеда, мой народ живет за морем далеко на севере. Я тоже дочь вождя, только бывшего, — проговорила она с ноткой печали в голосе.

Во время перевязки и позже, когда она помогала Ятти снимать шкуру с огромного льва, Рогнеда поведала ему о том, что ее отец, некогда великий вождь венедов, принял в свое сердце новую веру в Бога, который пришел в наш мир, чтобы спасти каждого из нас. Ради этого он принес себя в жертву, позволив людям истязать свое тело и подвергнуть себя казни на кресте. Его Небесный Отец созерцал всю эту ужасную картину, но разрешил возлюбленному сыну принять всю чашу земных страданий ради спасения созданного Им человечества. На третий день после казни молодой бог воскрес и вознесся на небеса. Христиане — так назывались те, кто исповедовал эту веру.

Однако не все соплеменники приняли нового бога. Большая часть, возглавляемая его младшим братом, восстала и свергла вождя. Они убили его жену — мать Рогнеды — и намеревались полностью уничтожить всю их семью. Преследуемый соплеменниками, отец Рогнеды, которого звали Володимер, что означало «великий в своей власти», вынужден был отправиться в Дакию, а позднее в Александрию. Там он встретился с книжником Леонидом и стал одним из его учеников. Когда во времена гонений на христиан по указу Септимия Севера Леонид был схвачен и брошен в тюрьму, Володимер передал ему письмо от его сына и ученика по имени Ориген. А недавно, когда Александрию посетил уже новый император, сын и наследник Септимия Севера — Каракалла, устроивший там свирепую расправу над приверженцами Христа, Володимер с Рогнедой покинули Александрию и поселились недалеко от этого оазиса в доме одного из местных христиан.

Ятти слушал ее рассказ внимательно и чувствовал невероятное притяжение к этой девушке. Аромат ее волос был несравненным, а голос проникал в каждый уголок его разума, заставляя сердце то неистово биться, то замирать. Но самым пленительным был озаренный неземным светом взгляд ее волшебных зеленых глаз. Казалось, что она смотрела ему прямо в сердце и видела в нем сокрытого от посторонних взоров совсем еще юного мужчину, без брони напускной важности, которую с детских лет воспитывают в берберских вождях. От мысли о том, что эта едва еще знакомая красавица видит его таким обнаженным, он приходил в смятение, ему даже казалось, что лучше немедленно провалиться сквозь землю, дабы спрятать от нее свою душевную наготу. И она, словно понимая его состояние, вдруг отводила взгляд, роняя едва заметную искорку иронии, будто дразня его. В этот момент Ятти с предельной ясностью понимал, что во всем необъятном мире больше всего его теперь волнует, что думает о нем эта прекрасная светловолосая девушка. Внутри него все вспыхивало, и он был готов убить голыми руками еще хоть сто львов, лишь бы спасти ее еще сотню раз. Знал бы он, что она испытывает к нему еще более сильные чувства с того самого момента, как на ее глазах молодой бог пустыни убил разъяренного клыкастого и когтистого льва-людоеда! Ему не нужно было спасать ее еще сотни раз, он уже спас ее из когтей смерти и навсегда пленил ее сердце.

Через несколько дней Ятти познакомился с ее отцом и обрел в нем источник новых знаний о той части жизни, о которой до этого не имел ни малейшего представления. Однако их веру он не мог ни понять умом, ни принять сердцем. Для того, кто с молоком матери впитал чувство, что счастье и радость дарует только победа над врагом, очень сложно было понять смирение и покорность собственной судьбе. Пусть она и ее отец верят в своего доброго Бога, я же буду просто оберегать их от бед и врагов. Так думал Ятти, и это видели все вокруг. Его дядя Массин повидал мир, был абсолютно терпим к иноверцам, и его не пугала опасность, которую могло принести их пребывание рядом с его племянником. Старый ланиста презирал угрозы, будучи всегда готовым принять любой вызов судьбы. Так принял он и чувства племянника к чужестранке — совершенно спокойно и с готовностью взять ее в семью. Мудрый жрец Мунатас не просто не проявлял ревности к общению ученика с его будущим тестем, но и сам часами беседовал с Володимером, делясь с ним тем, что знал сам, и принимая знания, которые давал ему умудренный опытом странник, пришедший из самых северных земель известного мира. Однако не все в селении были столь лояльны к новичкам. Молодые девушки, которые практически все были тайно влюблены в Ятти, не показывали вида, а вот его ближайший друг и соратник по имени Амалу, что означало «тень», ревновал своего вождя и друга почти открыто. Ятти относился к этому с пониманием, тем более что ревность друга детства — явление нередкое.

Глава II

Ранним утром седьмого дня апреля праздничный звон колоколов городских храмов уже восславил Благовещенье, и лазурное небо, облачившись в цвета Богородицы после пасмурной ночи, встречало восход нового дня сиянием своего безбрежного чертога. И лишь только первые лучи яркого апрельского солнышка скользнули по стене, осветив красный угол с образами, воздух в комнате колыхнулся, и явился он.

Гость возник как всегда неожиданно. Хозяин комнаты просто почувствовал легкое колебание у себя за спиной, повернулся и увидел его сидящим в кресле у окна. На сей раз облик его был человеческий, и легко было невольно залюбоваться совершенством его лица и сложения.

Гость был могуч телом, высок ростом, и в каждом его движении читалась спокойная уверенность и надежность. Лицо его было необыкновенно: правильные черты, волевой подбородок, прямой нос, густые брови вразлет. Светло-русые локоны обрамляли его лицо, могучую шею и ниспадали на плечи и грудь. Но самым притягательным был взгляд небесно-голубых глаз, излучавших свет добра и невероятной благости. В то же время красота его не выглядела нежной или хрупкой. Это было лицо отважного воина и бесстрашного рыцаря. На госте были вороненые римские латы и черная мантия с красным подбоем. К поясу был пристегнут меч, с рукояткой необычайно тонкой изысканной работы.

— Я вновь явился тебе, как и обещал.

— Я ждал и рад тебе всегда.

— Сегодня первый день моего долгожданного рассказа, — без лишних предисловий начал гость. — На сей раз я послан Им рассказать тебе, как возник мир людей, как он связан с Богом и что ждет человечество в ближайшее время. Я поведаю тебе о том, как была создана Земля и как появились люди. Ты узнаешь, что такое человеческая душа и для чего души ниспосланы на Землю. Рассказано будет и о последних временах, и о Страшном суде. И даже о том, кто есть Спаситель и что именно заповедал Он мне сообщить человечеству. Пришло время узнать и о Губителе нашего мира, а также о его коварных целях и планах.

И поверь мне, все то, что ты слышал об этом ранее, предстанет перед тобой в совершенно новых формах и в ошеломляющих подробностях.

В числе прочего я поведаю тебе о том, почему и как распалась завещанная Господом Церковь, о том, как именно ей суждено воскреснуть… И не просто воскреснуть, а предстать миру уже в совершенно новом теле. В каком именно — я тоже опишу по ходу нашего разговора.

Мы будем говорить и о том, как устроен наш мир сегодня, какие тайны он хранит, и о том, какова роль самих тайн в судьбе человечества. Рассказ коснется также финансового, политического, экономического и технологического уклада жизни землян. Сказано будет и о таком, казалось бы, экзотическом предмете, как магия. Я расскажу тебе, что есть настоящая магия, как ее отличать от фальшивки, в чем сила магии и опасность и, наконец, может ли она стать полезной.

Нас ждет разговор об искусственном интеллекте, о том, каким он станет и обретет ли машинный алгоритм или иная техническая форма свой собственный разум. Мы рассмотрим роль разумной машины, уготованную ей волей и замыслом Господа, поговорим обо всех потенциальных опасностях и возможностях, так или иначе связанных с этим. И возвращаться к теме искусственного интеллекта мы будем не единожды, ибо она требует предельного осознания.

Я объясню тебе, из чего соткан наш мир и как в мироздании соотносятся силы информации и времени. Это не будет научным объяснением, потому что Весть должна быть понятна для всех. Но это даст множество подсказок тем, кто сейчас находится в авангарде научной мысли и ищет теорию, объясняющую все.

Мы обсудим и детально разберем главные вопросы человечества и ответы на них. Не только к ИИ, но и к некоторым другим темам мы будем возвращаться снова и снова, дабы рассмотреть их под разными углами в связи с главными и сопутствующими факторами.

За предстоящие дни нашего общения я поведаю тебе о многом и раскрою величайшие тайны. Ибо время пришло. Я принес тебе Весть, которую ты поведаешь миру, поэтому ты Вестник. Именно так я буду звать тебя отныне.

— Но почему я?

— Ты тот, кто избран, и тот, кто дозволен.

— В мире есть масса людей, которые смогут передать твою Весть от Него намного лучше, чем это смогу сделать я. Есть те, кто облечен знанием, богатством и властью. Посвяти кого-то из них, и Весть Господа разлетится по всему миру и станет главной новостью.

— Так делать нельзя. Спаситель тоже мог бы явиться миру в теле римского императора или в образе его ближайшего советника, и тогда весь завоеванный Римом мир встал бы пред Ним на колени. Его слова сразу же стали бы законом и истиной. Но Он выбрал для проповеди неграмотных рыбаков и прочих простолюдинов. Величайшую Весть того времени Он пропустил сквозь игольное ушко возможности понимания и восприятия самых простых и неученых людей. И это является неотъемлемым правилом веры. То, что спускается сверху, — обязывает к вере, а то, что едва слышно из глубин, — лишь предлагает поверить. И если у человека есть душа, она почувствует и услышит зов этой веры. Так и в Царствие Его пребудут лишь те, у кого есть частица Бога в сердце.

— Значит, есть Бог и есть Христос. Бог создал Землю, а Христос послан Им для спасения?

— Все намного сложнее. Наберись терпения и слушай.

Рыцарь жестом пригласил Вестника сесть в кресло напротив себя и продолжил:

— Бог велик, непостижим и бесконечен. Все те метафизические горизонты, которые созданы лучшими мыслителями человечества о Боге, — лишь догадки о мельчайшей части Его непостижимой сути. Бог был всегда и будет всегда. Он един и единственный, и все то, что существует во множестве миров, равно как и то, чего не существует, — все это Бог. Он творец и отец всего. Однако главное в Сущем — его Дух. Этот Дух и есть Бог, но он же и самостоятельная Суть. Выражаясь языком современных земных ученых: все части Бога находятся в суперпозиции относительно друг друга и являются одним целым. Бог существует вне пространства и времени, а Дух Его способен объять абсолютно любую из существующих величин. Я остановлюсь лишь на том, что важно для этого послания, и расскажу о пространстве и времени.

Для начала рассмотрим малые части, а затем обратимся к большему. Человек привык ориентироваться во времени при помощи часов, где самой малой частью принято считать секунду. В быту людям почти никогда не нужны меньшие величины времени, хотя таковые существуют и уже достаточно неплохо изучены. Есть тысячная часть секунды, которая называется миллисекунда. Это краткий миг, который человек еще может ощутить сам или исследовать при помощи обычной фотокамеры. Однако если представить себе перемещение в тот мир, где миллисекунда будет восприниматься как секунда нашего привычного времени, то окружающий мир замедлится в восприятии в тысячу раз. И так до того момента, пока не обнаружится столь малая часть времени, которая совпадет с временны́ми параметрами Вселенной, заключенной в мельчайшей частице нашего мира. И частица эта, соответственно, будет столь мала, что части атома, определяемые сейчас учеными как неделимые кварки, будут сравнимы с ней, как целые скопления Вселенных. В этих Вселенных тоже есть мельчайшие части, являющие собой Вселенные еще меньшего порядка. Ибо истина в том, что все состоит из чего-то. И мир, в котором мы сейчас находимся, — это Вселенная внутри мельчайшей части Вселенной большего порядка. И так бесконечно — в мир меньшего и в мир большего. Поэтому каждая частица мира безгранична подобно той «скорлупе ореха», в которой Гамлет обещал почувствовать себя повелителем бесконечности и в которую Хокинг заключил весь универсум собственного представления о Вселенной.

Однако, возвращаясь ко времени, нужно также сказать, что вечность в малой Вселенной будет равна неисчислимо малому отрезку времени для нас, а наша вечность — это ничтожно малое время для Вселенной следующей величины крупнее нашей. Мало того, пространство и время ведут себя во всех мирах совершенно по-разному.

Остается попытаться представить себе, сколько миров содержит одна-единственная частица нашего мира и сколько миров, подобных нашему, в мельчайшей частице большего мира. Все эти вселенные имеют безграничное количество собственных копий в иных воплощениях, уже представляемых учеными мужами в различных теориях и именуемых мультивселенными.

Святой Дух совмещает и соединяет все эти безграничные величины в себе самом и в сотворившем весь этот мир Боге. Это уже масштаб, который непостижим даже ангелам нашего мира, но Бог так велик, что соприкасается с каждой душой из тех, что пребывают во всех сущих мирах.

Воплощение этого неописуемого масштаба для Земли есть Иисус Христос. Он часть Бога и сам Бог, содержащий в себе все земные души и являющийся средоточием души всего человечества. Он не просто Бог и Отец; Он — это и есть все мы. Царствие Его на Земле — это то, во что воплотится замысел и промысел Божий. А воплотиться Царствие Небесное может лишь делами человеческими, ибо уже сказано: «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его».

Вход же в это Царство для Спасителя теперь можно открыть лишь со стороны людей. Ибо сказано также: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною». Он говорил это каждому человеку, но и для всего человечества. Но пока дверь эта наглухо заперта, поэтому сейчас пришел не Он, а был послан я. В мир, отвергающий веру, отправлен Его же святой, который отвергнут многими церквями в облике, дарованном ему самим Господом.

С этими словами гость встал с кресла и мгновенно вырос под потолок. Его атлетическая фигура приобрела форму устрашающей звериной мощи, а голова превратилась в свирепую оскаленную морду волка. Так выглядел первый рыцарь Иисуса Христа святой Христофор в облике, дарованном ему Господом по его же собственной просьбе.

Однако спустя мгновение он снова обрел человеческий облик, и его взгляд заструился тем благостным светом, который бывает лишь у воистину сильных людей.

— В свое время я поведаю тебе, как стал таким. Но при следующей нашей встрече мой рассказ будет о том, как все начиналось и как именно появились первые люди на Земле. Ибо любая история и должна начинаться с описания самого начала времен.

Глава III

Известие из земель, лежащих к югу от селения народа Ятти, пришло неожиданно. Гонец рассказал, что один из вождей пустынных территорий собрал войско, чтобы напасть на земли его племени. Отложив свадьбу, приготовление к которой шло уже полным ходом, и собрав отряд из лучших воинов, молодой вождь отправился навстречу неприятелю. Они сразились, пленили вражеских воинов и повернули к родным очагам.

Ранним утром Ятти мчался вдоль морского берега во весь опор. Обхватив сильными ногами бока своего коня, опустив поводья и раскинув руки навстречу восходящему солнцу, Ятти стремился к той, кого любил уже больше всего на свете. Его могучая грудь рассекала теплый морской воздух, а сердце бешено колотилось от волнения перед встречей с любимой.

Но что это? Обогнув скалу, он выехал на часть равнины, с которой открывался вид на его поселение. Жилища были окутаны дымом пожара, слышались отчаянные крики женщин. Сомнений не было, пока он сражался, его дом был атакован и разрушен каким-то врагом. Ятти пришпорил коня и на полном скаку ворвался в поселение. Увиденное потрясло его до глубины души. Массин был убит в сражении. Несколько женщин стенали над его телом, усеянным множеством стрел. Рядом лежал его друг Амалу. Он был еще жив, но смертельные раны говорили о том, что минуты его жизни сочтены. Он как-то странно посмотрел на Ятти и прохрипел едва слышно:

— Прости меня, они обещали, что заберут только ее.

Ятти не сразу понял, о ком идет речь, но постепенно до него начал доходить смысл слов умирающего друга. Ревность обернулась коварством, и, видимо, Амалу подговорил какое-то соседнее племя украсть Рогнеду.

Но кто мог решиться на такое? Желваки заходили на потемневшем лице вождя.

— И как посмел ты, — ледяным голосом произнес он, поворачиваясь к своему раненому другу. Но тот уже не слышал его.

В этот момент к нему подбежал маленький мальчик и потянул его за руку в сторону дома, где жили Володимер и Рогнеда.

— Тебя зовут, вождь, — сказал мальчишка.

Ятти быстро вошел в дом любимой и ее отца, и первым, кого увидел, был лежащий на грубой циновке Володимер. Тот был сильно ранен, и его перевязывала одна из женщин племени.

— Они забрали ее, я ничего не смог сделать. Их было слишком много, — с отчаянием в голосе сказал Володимер.

— Кто они? — поспешно спросил Ятти.

— Это люди пустыни, далекие потомки кухманов, укрывшихся в песках после падения Карфагена, — услышал вождь голос Мунатаса, стоявшего в дверях за его спиной. Заметив дым пожарищ, жрец прибежал из своей пещеры, вооруженный длинным боевым посохом, но было уже поздно. Он увидел только удаляющееся облако пыли, которое оставляли верблюды и кони вероломных гостей. Однако он уже успел осмотреть тела убитых врагов. Старый воин дорого отдал свою жизнь и успел убить не менее десятка разбойников.

Еще в детстве Мунатас рассказывал Ятти о таинственном и жестоком племени, живущем в древних скалах посреди пустыни вдали от караванных путей. Это были последователи древнего культа, поклонявшиеся кровожадному божеству, требовавшему человеческих жертвоприношений. Ходили легенды, что им удалось вывезти из Карфагена огромного медного быка, полого внутри и предназначенного для ужасной казни, когда жертву заживо жарили в его чреве, раскаляя идола огнем костра. Поговаривали, что это была точная копия Быка Фаларида, которого изобрел афинский медик Перилай. Он так нахваливал свое изобретение перед тираном Акраганта Фаларисом, что тот от нетерпения испытать это изуверское орудие приказал бросить в быка самого его изобретателя. Для устрашения зрителей казни в голову быка были встроены специальные трубки. И первым воплем, который вырвался из ноздрей этого медного монстра, стал преобразованный в трубный рев крик его создателя. Позднее уже самого Фалариса, свергнув, казнили в этом же быке. Спустя еще время, в период Первой пунической войны, во время римской осады медный бык был вывезен в Карфаген воинами Ганнибала. И спустя более ста лет, уже после крушения Карфагена, быка вернули на Сицилию. Однако в финикийском городе Тире вокруг этого рукотворного чудовища за столетие возник целый культ. Уж очень он был похож на бога финикийцев Баала-Хаммона, которого еще называли Молохом.

Этому кровожадному божеству приносили в жертву маленьких детей. Их сжигали заживо. После того как Карфаген был разрушен, жрецы культа бежали в пустыню, где и по сей день приносят в жертву детей и взрослых, запекая несчастных в медном быке и поедая потом их плоть. Теперь у них уже нет прежней власти, поэтому они и похищают людей из поселений, чтобы приносить жертвы своему божеству. Их не раз пытались отыскать и уничтожить, но хитрые колдуны научились прятаться в стороне от караванных путей.

Холодный пот непрекращающимся потоком бежал по лицу и телу Ятти, когда он вспоминал детали этого рассказа. Его Рогнеда, та, что была ему дороже всего на свете, находится в плену у отвратительных чудовищ в человеческом обличии, а он не может немедленно вырвать ее из их хищных лап. Узнав у Мунатаса, каким образом можно добраться до зловещих скал, Ятти собрал тех воинов, чьих женщин и детей пленили людоеды, и незамедлительно устремился в погоню. Он знал, единственный способ настичь разбойников — это следовать с попутным караваном. Догнав тот, который вышел в путь недавно, воины присоединились к нему и отправились вглубь пустыни.

Начался долгий и томительный путь. Тяжелее всего было, когда караван останавливался, чтобы люди и животные могли отдохнуть. Ятти буквально сходил с ума от вынужденного бездействия. Мысли о том, что может сейчас происходить с его любимой, разрывали его разум на части и пульсировали в мозгу, словно надрывный набат. Он не мог есть и, зная, что силы терять нельзя, жевал и глотал пищу, не чувствуя вкуса. Он не мог спать и лишь изредка погружался в забытье, в котором сны подменялись мрачными видениями, не позволявшими разуму полностью покинуть явь и ужас реальности. Ему хотелось оставить караван и двигаться вперед без остановки, но он знал, что делать этого нельзя — без каравана в пустыне ждет неминуемая смерть, и лошади погибнут без воды. Нужно идти путем погонщиков верблюдов и следовать всем правилам каравана.

Ночами Ятти лежал у костра и смотрел в звездное небо. Из головы у него не шел рассказ о зловещем племени колдунов-людоедов, похитивших его невесту. Он не находил себе места. Временами он вскакивал и шел во тьму бескрайней пустыни, падал там на песок и рыдал от отчаяния и собственного бессилия. С рассветом он возвращался к каравану. Он сильно исхудал и выглядел как сама смерть.

Так тянулись дни мучительного ожидания, и вот, едва путники достигли оазиса Мурзука, Ятти и его отряд отделились от каравана. Взяв лишь несколько проводников-погонщиков и малое число верблюдов, они устремились на Запад, в сторону волшебных гор предков. Путешествие было невероятно опасным, ведь расстояние, разделявшее перекресток караванных путей и таинственные горы, было все еще огромным. Но ни его, ни его воинов это не страшило.

И снова мучительно потянулось время в дороге. Но вот однажды на рассвете воины увидели на горизонте освещенные солнцем вершины гор. Их вожделенная цель была совсем рядом. Еще усилие, и вот они уже едут среди скал причудливой формы, похожих на невиданных животных и дома неизвестных богов.

На вершине одной скалы виднелась фигура из камня, удивительно похожая на огромного ежа. Практически везде им попадались наскальные изображения людей, причудливых существ и зверей, некогда обитавших в этих местах. Учитель Ятти Мунатас рассказывал ему, что когда-то в этих местах была благодатная земля: леса, полные живности, реки, струящиеся чистой водой, а люди здесь жили вместе с богами. Но однажды злой бог пустыни обманул людей и их богов-покровителей, и пески навсегда поглотили этот благодатный край. Ятти верил словам старого жреца, но воочию убедился в правдивости этой легенды только сейчас.

Вдруг воин заметил, как на короткий миг в отдалении из-за скалы высунулась чья-то голова и тут же исчезла. Сомнений нет, они здесь не одни и за ними уже наблюдают. Подтверждение не заставило себя ждать, и на непрошеных гостей со всех сторон хлынул ливень стрел. Двое воинов были ранены, остальные рассыпались по песчаной площадке, укрываясь за скалами. И только Ятти, пренебрегая опасностью и здравым смыслом, пустил своего коня вскачь прямиком в ближайшее ущелье. Стрелы свистели справа и слева, но ни одна не задела ни его самого, ни верного и проворного жеребца. Направляемый опытной рукой боевой конь несся галопом. Со стороны это выглядело странным: могучий скакун со всадником огромного роста зигзагом, словно гигантский кузнечик, прыгают из стороны в сторону, а на том месте, где они были еще мгновение назад, остаются плотные пучки вонзившихся в песок стрел. Обхватив сильными ногами бока коня, Ятти разворачивал могучий торс то в одну, то в другую сторону, и стрелы из его лука поражали цель за целью. В сравнении со стрелами противника они больше напоминали легкие копья, и казалось, что такая стрела, выпущенная из лука, который едва натянули бы два сильных воина, могла прострелить навылет взрослого быка. Поэтому пораженные его стрелами враги походили на жуков, насквозь проколотых толстыми булавками. Вот поток стрел поредел, и Ятти на всем скаку влетел на небольшую ровную площадку у входа в пещеру. Его тесным кольцом окружили жрецы-воины, вооруженные мечами и копьями. Он спрыгнул с коня и, обнажив свой клинок, со звериным криком бросился на них. Меч воина сверкал в лучах солнца со скоростью молнии, и над головами его врагов то там, то здесь фонтаном били кровавые струи. Одного он схватил за ногу и попутно размахивал им, как палицей. После нескольких ударов голова несчастного раскололась о головы других колдунов, и Ятти с такой силой метнул его уже бездыханное тело, что сбил с ног еще троих пустынников.

Вскоре на площадку ворвались и остальные воины Ятти, которые уже успели расправиться с передовым отрядом колдунов. Вождь бросился вглубь пещеры и увидел там того самого огромного медного быка. Под ним горел костер. Из зияющих ноздрей рукотворного монстра вырывался надрывный рев, означавший, что жертва внутри еще жива и отчаянно кричит. Не обращая внимания на обжигающий руки металл, Ятти оторвал медную дверцу в боку огромного брюха и начал вытаскивать из бычьего чрева несчастных. Их было двое. В последней жертве он едва узнал свою Рогнеду. Она еще дышала, но ее тело покрывали ужасные ожоги, и было очевидно, что жизнь уже уходит из нее. Рогнеда посмотрела на Ятти полными муки глазами и сказала лишь два слова:

— Прости их.

После этого она умолкла навсегда. Безумный вопль молодого воина огласил своды древней пещеры. Казалось, что все персонажи наскальных рисунков, которыми изобиловал этот грот, вдруг ожили и пустились в неистовый пляс вокруг этой сцены. Такой боли молодой воин не испытывал никогда в своей жизни. Внутри него что-то оборвалось и надломило прежнего Ятти. В его душе разверзлась всепоглощающая бездна абсолютной пустоты. Этот разлом пульсировал нестерпимой болью, которую было невозможно ни вынести, ни унять. Ятти в бешенстве вскочил на ноги, и в этот момент новый отряд свирепых каннибалов появился у входа в пещеру. Ятти молча опустил тело Рогнеды на песок и, не помня себя от ярости, бросился на противника. В агонии новой схватки боль как будто чуть-чуть утихла, и он вошел в состояние полного транса. Все вокруг словно многократно замедлилось, остались лишь краткие вспышки мгновений боя. Он не помнил, сколько пребывал в таком состоянии, но мир снова подключил его сознание, вернув привычное течение времени, и он увидел, что стоит в окружении своих воинов и у всех них побелевшие от ужаса лица, а вокруг разбросаны куски тел. Ятти явственно осознал, что в припадке звериной ярости убил врагов один и голыми руками. Ярость сменилась апатией, и он молча сел на песок, обхватив голову руками. Нестерпимая боль возвращалась.

Ятти почти не помнил, как его воины хоронили своих женщин и детей, как он сам навсегда прощался со своей Рогнедой, не помнил пути назад, и еще много дней он пребывал в забытьи отрешенности. Его прежняя жизнь кончилась, он ощущал, что ничего прежнего уже не будет. Однако постепенно он, казалось, приходил в себя. Однажды утром он вышел из своего дома и сел на камень, устремив взор в сторону заката. К нему тихо подошел Володимер и сел рядом. Отец Рогнеды почти полностью поседел за эти дни.

— Она сказала тебе что-то перед смертью? — спросил он, прервав молчание.

— Она просила простить их, — словно не своим голосом произнес Ятти.

Услышав это, убитый горем отец закрыл лицо ладонями и тихо зарыдал.

— Ведь ты не станешь мстить дальше? — спросил он наконец, посмотрев на молодого воина глазами, полными слез.

Ятти встал, взгляд его был пустым.

— Я уничтожу их всех, — спокойно сказал он.

Трудно было понять, кого именно он собирается уничтожить и кому он мог мстить за смерть любимой. Ведь в горах среди пустыни больше не было ни одного живого из племени жрецов-каннибалов. Оставалось думать лишь о том, что мстить он обещает всем тем, кто встретится у него на пути. Это было совершенно неправильно и претило какой-либо логике, но потеря любимой опустошила сердце молодого вождя, а боль ослабевала только в кровавом угаре битвы.

Последующие четыре года жизни Ятти и его соратников были непрерывной чредой сражений. Их закрашенные черной краской лица наводили ужас на людей по всем границам Мармарики. Там, где они появлялись, никто не оставался в живых. Гнетущая боль и тоска вождя были невыносимыми, вездесущими. Облегчение приносили лишь бой и расправа над теми, кто оказывался на его пути. Никто не называл его больше именем Ятти. Теперь он звался Репрев, что значит «отверженный». Так прозвали его римляне, которые вынуждены были устроить за ним охоту, дабы положить конец его бесконечным бесчинствам. Постепенно его верные соратники устали от тяжких походов и крови. Их душевную боль вылечило время, но боль Репрева почему-то не уходила. Его отряд становился все меньше. Кто-то погиб в бесчисленных сражениях, кто-то ушел от него, кого-то пленили римляне. Наконец наступил такой день, когда он остался совершенно один.

Репрев лежал на склоне дюны, и еще теплый песок грел его могучую спину. Звездное небо раскинулось над ним, и точно так же, как в день его рождения, Три Царя, три самых ярких звезды, выстроившиеся в ряд в поясе Ориона, указывали на то место, где сиял предрассветный Сириус. Еще час — и там родится Солнце, знаменуя рождение нового года. Репреву исполнилось двадцать пять лет. Он вспоминал всю свою недолгую, но столь наполненную событиями жизнь, и мысли его терялись в чреде бесконечно всплывающих вопросов. Он был величайшим воином, не знавшим себе равных в бою, но это не помогло ему уберечь самое ценное, что он обрел; ему была дарована власть над его пусть и маленьким народом, но теперь он остался совершенно один. Его все еще терзала боль потери той единственной женщины, которую ему довелось полюбить. Лишь кровопролитие помогало хоть на время ослабить эту боль и заполнить холодную пустоту сердца. Однако даже такой воин, как он, не может воевать в одиночку. Нападать и убивать может, но Репрев был рожден для сражений, а не для того, чтобы охотиться подобно одинокому льву. Оставался лишь один вариант — примкнуть к силе, которая может вести войну вечно.

— Но тогда это должна быть такая сила, которой нет равных во всем мире под Луной и Солнцем на всей земле! — вскочив на ноги, воскликнул он. — Император! — Его зычный голос, словно кинжал, прорезал пустоту.

Да, только Величайший кесарь несокрушимого Рима обладал силой под стать его воинской доблести. А может быть, есть кто-то сильнее? — в отчаянии думал Репрев. Быть может, это боги его древних предков? Но где они были, когда ту единственную, которую он возлюбил больше своей жизни, кровожадные колдуны пустыни бросили во чрево раскаленного медного быка? Они, эти боги, оказались слабее медного истукана, который, несмотря на все приносимые ему жертвы, не уберег собственных жрецов от свирепой расправы. Нет, Репрев более не верил в эту силу. И в предрассветный час одной из ночей в свое двадцатипятилетие под пылающим звездами небом он произнес свою священную клятву. Он поклялся, что отныне не успокоится до тех пор, пока не отыщет на земле силу, достойную его служения. А пока — первым на очереди был Рим и его Император.

Спустя несколько дней Репрев купил место пассажира на торговом судне и отправился в путь из Александрии в Рим.

Глава IV

Свет полуденного весеннего солнца пробивался узкой полоской между прикрытыми плотными шторами. В этой полоске были отчетливо видны сверкающие пылинки, которые парили в воздухе и пускались в причудливый танец при каждом колебании воздуха, словно напоминая о том, что в мире не существует пустоты. Вдруг, словно опровергая мысли Вестника, в этой миниатюрной вселенной, состоящей из мерцающей на солнце пыли, образовалось пустое пространство. Затем в нем проявились едва различимые очертания руки, а потом и всего тела, и Вестник увидел, как в кресле напротив него материализуется его долгожданный гость.

— Почему так медленно в этот раз? — удивленно спросил он.

— Я просто показал тебе, как освобождается место для перенесения физического объекта в момент телепортации. Ты увидел, как исчезают пылинки, но на самом деле исчезло абсолютно все, кроме вездесущего поля, и в этой пустоте на субатомном уровне было собрано мое тело.

— Значит, такое действительно возможно и в нашем физическом мире?

— Да, возможно. Сегодня мы поговорим и об этом. Однако сейчас я, как и обещал ранее, поговорю с тобой о тех, кто создал наш земной мир, кто все устроил и превратил безжизненную планету в рай для земных созданий. Господь называет тех, о ком я начинаю свой рассказ, Создателями, создателями миров они и являются по сути своей миссии.

— Разве не Он сам все создал?

— Он создал и продолжает создавать все безграничное сущее, а мы сейчас говорим о частности, подразумевая Землю и ее обитателей. И да, в данном случае все тоже делается Им сами и по Его плану, но людей ведь интересуют детали этого творчества, равно как и то, кем они сами являются в процессе мироздания.

— Так, значит, руками Господа, сотворившими наш мир, были Создатели?

— Да, все верно. Они прибыли на Землю еще тогда, когда наша планета была почти непригодна к зарождению жизни. Нужные корректировки повлекли значительные изменения, и уже к следующему визиту Создателей жизнь царствовала в нашем мире.

— А как же время? Ведь с их визита на безжизненную планету и до того периода, когда жизнь распространилась по Земле, прошло очень много времени.

— Время — это субстанция, которая попросту еще неподвластна человечеству. Поэтому для людей это вечность, а для Создателей — лишь небольшой отрезок временного канала. Придет срок, и люди тоже научатся так управляться со временем.

Так вот, корректируя наш мир как часть общего замысла и при помощи манипуляций со своими и земными генами, они наконец создали существ, которые могли выживать на этой планете и в то же время были способны принять код развития. Но главное — эти создания могли стать вместилищем той части Бога, которая называется душой. Так появились первые люди. Они были несовершенны так же, как несовершенны люди в наши дни, но они были детьми Матери Земли и Бога Отца, и в их появлении была надежда на то, что они смогут развиться в совершенную цивилизацию.

— В цивилизацию? — недоуменно спросил Вестник.

— Запуск кода развития цивилизаций всегда и во всех мирах является главной миссией Создателей. Ведь человек не одинок по своей природе, и то развитие, которое угодно Творцу, возможно только в организованном укрупнении социума. Мало того, речь всегда идет о создании множества различных цивилизаций на каждой планете, которые в конце времен сольются в единую цивилизацию в масштабе их мира, а затем и всего космоса. При этом какие-то цивилизации отстают и растворяются в прошлом, а какие-то, наоборот, развиваются слишком стремительно — это губит их, и они уходят практически бесследно. Однако есть некая золотая середина в темпах развития цивилизаций, и человечество относится именно к такому варианту.

— Так, значит, все предыдущие теории возникновения нашего мира неверны?

— Я бы сказал, что они несовершенны. В основном потому, что научные и религиозные представления о мироздании движутся в противоположных направлениях. Хотя ранее наука и религия шли рука об руку.

Главная ошибка ученых — в убеждении, что, совершая открытия, они словно сами и созидают открывающиеся им предметы и явления. Это кажется странным, но подчас это выглядит именно так. Что касается религий, то они упорно отказываются признавать очевидные научные факты. Казалось бы, религия должна двигаться в авангарде наук, проповедуя гармоническую сложность Божественного творения. Религиозные миссионеры могли бы стать капелланами самых передовых отрядов на метафизических рубежах открываемого человечеством знания. Однако этого не происходит. Косность и нежелание что-либо менять правят миром современных религий. Это разрушает разум религиозного человека и буквально разрывает его веру на части. С одной стороны, он наблюдает обоснованность научных представлений, о том же происхождении видов, а с другой стороны — должен, невольно копируя оруэлловское двоемыслие, закрывать на это глаза и принимать на веру библейскую версию сотворения мира. Люди так запутались, что попросту включается блокировка разума и сердца, когда человек уже не понимает, во что ему верить и верить ли вообще. Это, в свою очередь, порождает огромное количество совершенно фантастических и нелепых ответов на главные вопросы. Причем нужно отметить, что материалистическое понимание мира побеждает.

И да, конечно же, Небесам ведомо, что сейчас у материалистов есть много различных версий относительно появления людей на Земле. Многие из них за рядом невероятных казусов и нестыковок в описании эволюционного процесса угадывают чье-то незримое участие. Есть, например, версия, что человеческая раса — это потомки пришельцев, которые оказались на Земле, потерпев крушение в своем космическом путешествии. Однако скоро люди поймут, что космические странники не могут потеряться ни в космосе, ни во времени — уровень их технологий им этого не позволит. Одна из версий, заслуживающих особого внимания, — что некая внеземная цивилизация создала себе рабов из земного генетического материала, а рабы были ей нужны для добычи золота. Версия наивная, но люди охотно верят в нее, ибо она уж очень человеческая.

— Почему же эта версия неверна? Ведь золото — ценный ресурс, и его действительно проще добывать с использованием рабов.

— Дело в том, что золото, которое на Земле относят к ценным металлам, не такая уж редкость в открытом космосе. Останки практически любой разрушенной планеты образуют астероидные пояса. В каждом таком поясе есть астероиды, которые почти целиком состоят из драгоценных металлов и минералов, включая золото и драгоценные камни. Многие ученые полагают, что ближайший к Земле такой астероид — «Психея-16». Есть даже приблизительные подсчеты, что за всю историю человечества было добыто чуть больше двухсот тысяч тонн золота, а в этом астероиде находится более ста миллионов тонн золота и других редких и драгоценных металлов. Нет смысла в добыче земного золота по крупицам, если совсем рядом в космосе можно взять его столько, сколько нужно. Второй контраргумент этой теории: если бы даже необходимо было добыть золото именно на Земле, то сравнительно простой машине, созданной теми, кто уже способен преодолевать космические расстояния, сделать это гораздо проще, чем всем рабам вместе взятым. Ну и наконец: даже на уровне земных технологий люди уже научились получать золото из менее редких металлов. Этот процесс еще так дорог, что стоимость искусственно полученного золота несравнимо выше, чем золота, добытого из земли, но придет время, и все станет так просто, как людям и не мечталось. — С этими словами он взял со стола четки Вестника из черного камня, которые сначала стали золотыми, потом превратились в платиновые, а потом засверкали бриллиантовым блеском. — Но в истории с тем, что золото учитывалось Создателями как один из важнейших инструментов создания цивилизации, есть и существенная доля истины. И неважно, каким образом они отрегулировали количество золота и иных редкостей на планете — реплицировали до нужного количества или устранили лишнее. Важно, что любовь к драгоценностям, изначально вшитая в человеческую природу, стала фабулой для создания денег.

— Денег? — недоуменно спросил Вестник. — Но ведь моя вера учит, что деньги принадлежат кесарям и не имеют значения для Бога. Более того, люди считают деньги злом… в определенной степени.

— Этому учит не вера, а религиозная интерпретация, которая, в свою очередь, тоже весьма противоречива. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на дары волхвов, принесенные Господу при Его рождении.

— Ладан, смирна и золото… — тихо констатировал Вестник.

— Вот именно — золото. И в этом скрыт глубочайший смысл. Драгоценные металлы стали самым компактным и принимаемым всеми мерилом стоимости, породив таким образом деньги, а деньги, как ты должен помнить из уроков истории, позволили свершиться революции, превратившей меновую торговлю в денежную — универсальный механизм экономического развития.

— Но ведь так появилась и нажива, — снова вставил реплику Вестник.

— Да, но не только нажива, а еще и казна и собственно капитал. Миновать период капитализации всего и вся не может ни одна техническая цивилизация. Поэтому деньги — это все же не зло, а инструмент развития, и относиться к ним нужно с уважением. Стяжательство — презирать, а использование финансов для достижения великой цели — развивать и совершенствовать. Пока Господь не дарует человечеству навык преобразовывать все и во все, золото еще послужит делу Спасителя.

— А разве возможно создавать что угодно из чего угодно?

— В том-то и дело, что все, окружающее нас, — это лишь комбинации того, из чего соткан наш мир. И сама материя, и энергия, заложенная в материи, — есть не что иное, как информация о расположении мельчайших частиц в пространстве и времени. Придет срок, и люди получат знание, как всем этим управлять, и оно станет одним из величайших инструментов посвященного человечества. Ведь, владея технологиями Создателей, можно воплощать и преобразовывать любые материальные объекты. И не только преобразовывать… — С этими словами гость растворился в воздухе. Пару секунд Вестник озадаченно смотрел на пустое кресло. — …Но и перемещаться в любую точку Вселенной, — услышал он голос у себя за спиной. Вестник повернулся и увидел своего гостя, уменьшившегося сантиметров до десяти и важно прохаживающегося по столешнице комода у окна.

— Сейчас это покажется людям мистикой, магией и чудом, но пройдет время и… — Теперь Вестник обнаружил собеседника прямо перед собой, при этом он был обычного размера, однако… все предметы в комнате стали огромными, а сам хозяин комнаты стоял на столешнице комода. — …Все это будет доступно каждому человеку и всему человечеству.

Но вот комната обрела естественные пропорции, и гость обнаружился как ни в чем не бывало сидящим в кресле.

— Так, значит, любой объект может быть демонтирован в одном месте и перенесен в любую, какую угодно локацию? — оживленно спросил Вестник, едва опомнившись от метаморфозы.

— Именно в любое место и совершенно неважно на какое расстояние. Мало того, при сборке допускается редакция. Скажем, устранение тех или иных болезней или обретение желаемых свойств. Только демонтировать исходный объект вовсе не обязательно.

— Как это? Значит, я могу пребывать в двух местах одновременно?

— И даже не в двух, а во множестве мест, которых может быть сколько угодно. Это сложно представить, и весьма непросто адаптироваться к такому состоянию… Попробуй ощутить себя лишь в двух местах.

Не успел Вестник опомниться, как очутился в совершенно незнакомом ему месте на берегу тропического моря, в окружении пальм и прогуливающихся туристов. И в то же время он оставался в комнате рядом с Христофором. Это не было сравнимо с тем, как одновременно смотришь две программы телевизора, такое состояние вообще невозможно с чем-либо сравнить. Вестник не только видел, но и ощущал. Там, где он оказался, был знойный солнечный день, запах моря, чувствовалось дуновение теплого ветра. И в то же время — он оставался в привычной обстановке своей комнаты, где царили тишина и прохлада.

— Переключись туда сильнее, — услышал он голос своего гостя.

Вестник сосредоточился на знойном побережье. И без особого напряжения он ощутил себя там почти целиком. Доминанта восприятия сместилась, и он смог в подробностях рассмотреть окружающие детали. Он стоял на площади и с любопытством оглядывался по сторонам. Позади него возвышалась скалистая гора. По правую руку было старинное здание, богато украшенное лепниной, со скульптурами по фасаду и длинными балконами с кованым ограждением. Прямо перед ним высился еще один дом, с двумя башенками и часами между ними. В промежутке между домами виднелось море. Слева, через площадь, мощенную каменной плиткой песочного цвета, располагалось большое кафе под открытым небом. Вестник точно видел это место раньше, но он так же верно знал, что никогда там не был.

— Это площадь Казино в Монте-Карло, — услышал он знакомый голос и тут же переместился обратно в свою комнату. — Только что ты побывал перед самым известным казино мира. И да, эту площадь весьма часто показывают по телевизору в хрониках и кинофильмах. Поэтому ты ее узнал.

Вестник чувствовал себя странно. Ему не так было интересно Монако со всеми достопримечательностями, как ощущение пребывания в двух местах одновременно. Он понимал, что с таким же успехом Христофор мог отправить его на Луну или на планету в далекой галактике, однако важнее всего было само невероятное, ни с чем не сравнимое ощущение одномоментного пребывания — и там, и здесь. Он осознавал, что описать это состояние словами не получится, и всеми силами старался сохранить впечатление от погружения в это чудо.

— Так ощущается суперпозиция, — продолжил его размышления гость. — В проявлении Христа Бог ощущает суперпозицию как пребывание во всех душах земных и во всем живущем на Земле, а в позиции абсолюта Бог присутствует одновременно и всегда во всех местах и в любом времени. Придет пора, и люди получат подобную технологию в свое распоряжение. Конечно, не как у Бога, но достаточную для того, чтобы пребывать одновременно в нескольких местах. И перемещаться можно будет не только в любую точку Вселенной…

Вестник вопросительно посмотрел на собеседника, который продолжил:

— Существует бессчетное количество таких же миров, как наш. И находятся эти мультивселенные не где-то, а как бы вложены друг в друга.

— И они точно такие же, как наш мир?

— В том-то все и дело, что, невзирая на определенные различия, находясь в соседстве с нашей хронологией, они частенько повторяют друг друга, но с некоторыми различиями. Возможность установить контакт с соседними мирами налагает огромную ответственность, к которой должны быть готовы представители всех этих реальностей. Придет время, и люди узнают об этом очень многое. А относительно телепортации напомню тебе, что, кроме перемещения, пребывания в разных местах и изменения размеров, возможны также и бесконечные варианты редакции переносимого объекта. Рассказы Христа о том, какими будут тела после всеобщего воскрешения, как раз и отражают это обретение людьми новых свойств. Причем речь не просто о неуязвимости, совершенстве и нетленности, но и еще об огромном количестве качеств, которые сложно объяснить даже на уровне современных научных и фэнтезийных представлений о мире. По сути, души земные обретут безграничные телесные возможности.

Однако вернемся к Создателям и к доминирующим гипотезам о том, откуда пришло человечество.

Итак, прежде всего повторю, что следует исключить концепции, которые человечество выдвигало относительно своего происхождения ранее, ибо все они выстроены сугубо в рамках людского понимания мира. Цель Создателей — обеспечение необходимых предпосылок для возникновения и развития цивилизаций в подготовленных ими мирах. Цивилизация же — это преддверие создания совершенного Царства, которое становится цитаделью для новых Создателей. Так всеобъемлющий разум вселенных распространяется по материальным мирам. Создатели — это руки Господа, которыми Он творит структуру общего развития и бесконечного совершенствования мира. Цель восхождения человечества на этом этапе — самосовершенствование. Потом земляне примут эстафету своих Создателей и сами станут творцами новых миров. Но, прежде чем достичь этого уровня, души Земли должны объединиться и создать силу, которую не остановит даже воинство Губителя. Объединительным центром может и должна стать единая вера, заповеданная Им во время первого пришествия, вера, которую люди вновь должны принять на основе Его Вести, принесенной мною сейчас. А само объединение возможно только вокруг Христа и его Церкви.

Иисус Христос — Бог, но Он и общий сосуд — вместилище всех душ человечества. Поэтому Он был столь тяжелой ношей на моих плечах при первой нашей встрече. Тогда Он нес в себе все души земные и тяготы их, которые даны Богом для совершенствования и наполнения эмпирическим опытом Его частиц в людских телах. Однако в то время, когда я впервые встретил Господа, на все души тел еще недоставало. Людей было вдвое меньше, чем частиц Господа, посланных на Землю, и Он нес в себе еще и все остальные души, дарованные человечеству. С течением времени частицы Бога поочередно пребывают в разных человеческих телах и, пройдя все возможные ипостаси бытия, проживают различные судьбы, впитывают в себя полный опыт каждого воплощения. При этом процесс растянут именно в человеческом ощущении времени, дабы каждая душа не просто восприняла все, что выпадет на долю ее носителя, но и прочувствовала длительность этого процесса. А затем все души земные должны собраться в единую Церковь вокруг Его имени.

Такая попытка уже была, однако завещанная Им Церковь, собравшись воедино, не устояла и раскололась. Собрать осколки старой Церкви в одно целое уже невозможно, ибо под влиянием течения времени, подобно гальке речной, черепки приняли каждый свою форму, и их уже не склеить в единый сосуд. Все нужно будет начинать сызнова.

— А для чего Богу такое программирование душ в телах землян?

— Таким образом осуществляется самое ценное, что может быть для Бога, — обретение его частями уникального опыта, который лежит в основе распространения божественной благодати во всех мирах. Это та вспышка всеобъемлющей любви Бога, которая одновременно является и кратчайшим мигом, и вечностью. Но так это воспринимается на уровне, доступном только Богу и никому иному. А для нас это линейный временной отрезок. Некий диапазон временных смещений будет доступен и человечеству, и по мере развития он станет расширяться. Однако невозможно пытаться объять необъятное — по определению бесконечное стремление, но стремиться к этому можно. И именно ради подобных устремлений человеку дана душа. Декарт был прав, когда додумался до того, что машина, какой бы сложной и совершенной она ни была, не сможет иметь свободного разума. Однако прав он был лишь отчасти. Машина сможет получить определенную свободу генерации решений и даже идей, но машина не сможет обладать человеческой волей и человеческим желанием. А суть создания миров, как я уже сказал, — это бесконечное развитие, достигаемое именно силой живой сущности души. Это стремление, в основе которого лежат человеческая любознательность, воля к познанию и все наши извечные мечты. Так желать, как желает человек, — машина не сможет. Имитировать желание, полностью прочесть и пройти все стадии формирования желаний в живых существах с самых ранних форм возникновения рефлексов — сможет, и даже выстроить алгоритм бесконечной эскалации желаний ей удастся. Мало того, искусственный разум сможет смоделировать ощущение времени, как у людей. А вот иметь желание, базирующееся на душевных качествах человека, данных ему Господом, искусственному интеллекту не дано. Но самое главное — машина не сможет любить, как человек. Именно поэтому любовь является основой духовного мироздания Господа. В этом суть и ключевое различие между интеллектом машины и биологическим мироощущением. У нашего интеллекта свои пределы возможного, а у машинного свои. И только союз этих двух формаций позволит расширить потенциал возможностей. Этот момент и станет ключом, которым человечество сможет открыть двери к одной из противостоящих сторон: к Добру или к Злу, к Спасителю или к Губителю. Как теперь уже становится понятно — шансы есть и у одной, и у другой стороны. Поэтому цель светлых душ Господа — объединить и консолидировать усилия на том, чтобы добыть этот ключ. И тогда мир землян будет спасен.

— А далее — победа Его и Страшный суд?

— Да, самый страшный суд, ибо судить души будут сами себя, вспомнив и вновь пережив мельчайшие нюансы своих прежних воплощений.

— Так, значит, все же душе дается не одна жизнь, а множество… — задумчиво произнес Вестник.

— Конечно, а какой был бы смысл в сопоставлении и оценке опыта рожденных в совершенно разных условиях, имеющих столь различные судьбы и продолжительность жизни? Умудренный опытом старец, в судьбе которого бывало всякое, и младенец, ушедший из жизни, едва появившись на свет, — это же совершенно несоизмеримые категории в оценке жизненного пути. Опыт тех, кто прожил яркую и насыщенную жизнь, отличен от опыта тех, чье время было лишь чредой едва отличимых друг от друга дней. Жизнь мыслителя, сжигаемого жаждой познания, и жизнь человека, леность ума которого оставляла ему лишь желание праздного и разгульного образа жизни. Путь грешника, осознавшего свою неправедность, и путь того, кто жил и умер с уверенностью в собственной правоте, тоже разнятся между собой. Вариаций так много, что едва удается уравновесить распределение реинкарнаций между душами таким образом, чтобы каждая душа получила максимум опыта. Душа должна побывать ребенком, «пролившим слезу», и быть причиной этой слезы. Страдать и причинять страдания, любить и ненавидеть, спасать и губить. Это и только это дает опыт зрелости, который доказывает допуск к получению части божественной силы и знаний для дальнейшего пути. На Страшном суде все души Господа прозреют, осудят сами себя самым строгим божественным судом и окончательно очистятся. В этом суть Божьего промысла на Земле. И это единственный путь в процессе развития вечности и бесконечности, заключенных в Боге, — непрерывная чреда хронологий постоянно самосовершенствующегося абсолюта, частицами которого являются души земные, соединенные во Христе и разобщенные в текущих воплощениях.

— Так вот почему все души равны перед Богом.

— Души не просто равны перед Богом, они являются частью Бога, и речи о неравенстве даже не идет. Другое дело, что люди все настолько разные, что мерить их судьбы одной мерой и одним законом — это суровая необходимость самого человеческого сообщества, но не Бога. Бог не стал бы судить собственные части, волей случая (а значит, и с его попустительства) оказавшиеся запертыми в столь разных сосудах. Это жестоко и бессмысленно даже по отношению к собственным частицам. Господь создает самые невероятные испытания, предоставляя своим созданиям свободу выбора на осмысленном и интуитивном уровне, именно для обогащения душ уникальным эмпирическим опытом — длинной чредой пребывания своих частей в неповторимо разных телах и условиях. И именно для этого все сущее так разнится между собой. Венцом же такой индивидуальной изменчивости является человек. Люди не просто разнятся внешне, в условиях своего пребывания в миру, каждый из нас еще сильнее отличается от собрата внутренне. Мало того, различны и сообщества людей, благодаря чему складываются уникальные культуры и традиции. И здесь идет уже не менее сложный процесс отбора, который формирует обычаи и нравы людей того или иного народа под воздействием весьма разнообразных факторов. Это тоже способствует возникновению многообразия — уже на уровне социумов.

Завершение процесса божественного творения подобно сбору урожая, когда каждая виноградина становится частью вина, а каждое зерно — частью хлеба. Это и есть суть объединения душ земных в кровь и плоть Господа. Причем чем ярче проявляются крайние формы воплощений личностей, тем качественнее будет огранка каждой зрелой души после Страшного Суда. Поэтому Христос поцеловал в губы Великого инквизитора в известном творении Достоевского. Таким образом Бог отблагодарил разум зарвавшегося священника, который пал так низко, что возомнил себя самим Губителем. Для Господа это был пример того, насколько сложен мир, испытывающий его частицы.

— Ты сказал, что в Христе, когда ты нес его через бурный речной поток, находилась половина всех душ человечества той численности, которая была тогда, но ведь… — продолжал он свой вопрос, старательно проверяя поисковый запрос в смартфоне, — все население Земли тогда было в пределах двухсот-трехсот миллионов человек. Это значит…

— Это значит, что у душ, посланных Господом в наш мир, есть вполне точное количество. Земле досталось пятьсот пятьдесят пять миллионов частиц Бога. И число это всегда остается неизменным. Души воплощаются снова и снова. Бывает так, что душа покидает одно тело и перемещается в другое, но общее количество душ всегда неизменно.

Вестник слушал своего гостя, и ему казалось, что его прежние представления о земном воплощении душ трещат по швам. Рассказчик же, судя по всему, уже завершал свой сегодняшний визит. На прощание он посмотрел на собеседника своим умиротворенным взглядом и резюмировал:

— Я описал все, конечно же, в общих чертах. Но этого должно быть достаточно для понимания сути. Поразмысли об этом, и скоро мы продолжим разговор.

Глава V

Тихоходная средних размеров посудина, предназначенная для перевозки зерна и пассажиров, на которой Репрев отправился в плавание, повинуясь свежему ветру, скользила по водной глади. Римляне называли такие суда «круглыми кораблями», и действительно, из-за пузатых форм они казались круглыми на фоне длинных и стремительных военных кораблей. Покинув тесную и душную каюту, воин сидел на носу судна и всматривался в даль. Казалось, что горизонт убегает от него все дальше и дальше и путь до Рима бесконечно долог. Репрев никогда еще не был так далеко в открытом море. Его поражал масштаб безбрежного пространства, где вокруг была только голубая водная гладь, которая на все стороны света сливалась с прозрачным куполом лазурных небес.

Весь день было тихо и безоблачно. Хозяин судна уверенно говорил, что к ночи они должны достичь места назначения. Однако к вечеру погода начала стремительно портиться. Появились низкие облака, ветер стал резким и порывистым. Волны вокруг подымались все выше и круче. Команда суетилась с озабоченными лицами. Напряжение среди моряков возрастало, и было уже совершенно ясно, что надвигается буря. Прошло еще немного времени, и с небес хлынул ливень. Тучи закрыли кроваво-красный закат, и судно оказалось во тьме и власти разбушевавшейся стихии. Корпус неуклюжей посудины надрывно скрипел. Паруса, которые команда не успела убрать с мачты, превратились в лохмотья. Палубу то и дело накрывало валом волны. Моряки метались от борта к борту, и только их капитан, сохраняя спокойствие, отдавал приказы своим трубным голосом, тонувшим в реве урагана.

В ослепительной вспышке молнии появился берег — лишь на мгновение, но его очертания словно впечатались в сознание пугающей картинкой. Высокие и острые скалы торчали из воды зловещей стеной. Не было никакого сомнения в том, что очередная вздымающаяся огромным горбом волна как игрушку бросит их кораблик на камни и разобьет в мелкие щепки.

— Всем за борт! — услышал Репрев команду капитана.

Не раздумывая, он прыгнул прямо навстречу волне, которая уже переворачивала судно.

Более он не видел и не слышал ничего, кроме рева ветра и оглушительного грома. Временами он погружался под воду. Тогда пропадал и этот шум. Он не видел ничего, кроме темных волн, и не понимал, куда нужно плыть. Однако ему повезло: в тот самый момент, когда его вынесло на гребень очередного вала, сверкнула молния, и он снова увидел берег. Напрягая все силы, Репрев плыл в направлении, которое, как ему казалось, он четко запомнил. Время утратило смысл, силы уходили стремительно, тело его наливалось свинцом, но он не собирался сдаваться. И вот впереди сверкнула какая-то точка. Или только показалось?.. Вода провалилась под ним, и огонек пропал, но, вновь поднявшись на волне, он снова его увидел. На сей раз сомнений не было. Это маяк. Плыть нужно туда, там берег, и там спасение. Еще усилие — и волна подхватила его, подняла и бросила в сторону прибрежных скал. Более он не помнил ничего.

Репрев ощутил свет солнца, пробивающийся сквозь ресницы. «Жив», — с удивлением подумал он, сел и принялся ощупывать свое тело. Не обнаружил ни ран, ни переломов, ни даже боли от ушибов… Абсолютно невредим! Чего нельзя было сказать об одежде: от туники остались лохмотья, да чудом уцелела единственная калига. Не было пояса, меча, кошелька с монетами.

Он оглядел песчаный пляж, на который его выбросило море, и увидел неподалеку маленький домик. Он поднялся на ноги и отправился к нему. Это был дом рыбака, который сказал ему, что город находится в половине дня пешего хода, и указал направление. По пути Репрев набрел на орешник, пообедал орехами и запил водой из родника. Сил прибавилось, и он бодро зашагал по дороге, которая, как и подобает любой из них, — вела в Рим.

Столица мира встретила его гамом, суетой многолюдных улиц и обескуражила грандиозным великолепием. Никогда еще Репрев не видал такого большого и шумного города. Наконец он стал свидетелем того, что поразило его воображение сильнее всего. Он замер у входа на площадь. Посреди огромного пространства возвышался величественный Колизей. Ранее Репрев уже встречал подобные сооружения, но те были значительно меньше. Справа от себя он заприметил небольшую таверну, потрогал рукой серебряную фибулу, единственную ценную вещь, которая чудом сохранилась на его тунике благодаря тому, что он перестегнул ее, сняв намокший плащ в начале бури. Путник взвесил фибулу на ладони и направился ко входу в заведение.

Хмурый хозяин снисходительно посмотрел на предложенную к обмену пряжку и согласился накормить гостя.

Репрев сидел на скамье у окна с видом на главную арену мира и безжалостно расправлялся с бараньей ногой, когда к нему подсел незнакомец. Это был мужчина лет сорока с золотыми браслетами на руках, в украшенной шитьем дорогой тоге и приятно пахнущий благовониями.

— Судя по такому могучему телу, я могу предположить, что ты великий воин, — начал он свою речь.

— Да, я воин, и сейчас я хочу есть, — не переставая жевать, буркнул в ответ Репрев.

— А заработать ты не хочешь?

Репрев на секунду отвлекся от баранины и внимательно посмотрел на собеседника.

— Шторм отнял у меня все имущество. Конечно, мне нужны деньги.

— Так ты с того самого корабля, который волны разбили о скалы прошлой ночью?

— Да, — прозвучал сухой ответ, явно указывающий на то, что воин не расположен к долгим расспросам.

— Я слышал, что живых с этого судна не осталось.

— Как видишь, я жив и слушаю, как ты предлагаешь мне заработать. Я должен кого-то убить?

— Убить… — пробормотал собеседник. — Да, пожалуй, убить, точнее, не убить, а одолеть в бою.

Он покосился на Колизей.

— Ты предлагаешь мне участие в схватке гладиаторов за плату?

— Если это тебя устраивает.

— Устраивает, — спокойно сказал Репрев. — Сколько будет соперников и какова плата?

— Сколько? — недоуменно вымолвил незнакомец. — Ты, вероятно, не совсем меня понял. Мы говорим о вызове на сражение со стороны лучших воинов, которые заслужили это право своей доблестью во множестве гладиаторских боев. Этим людям нет равных на арене. Речь идет не о том, сколько соперников будет у тебя, а о том, сколько будет вас в отряде, который должен выстоять оговоренное время против одного такого гладиатора. И тем, кто останется жив, причитается награда в пятьдесят денариев.

— А если я одолею гладиатора в поединке?

— Это невозможно даже для такого великана, как ты. Гладиаторы уступают тебе в росте, но их сила и навыки не ведают равных. Тебя просто зарежут на арене, как курицу.

— Сколько заплатят победителю? — Репрев как будто не услышал обидного замечания.

— Ты безумец или великий воин? Если последнее, то почему я не слышал о тебе ранее? Как твое имя?

— Репрев. Так сколько?

— За такую победу вольный боец мог бы получить двадцать пять или тридцать ауреусов, — растерянно произнес незнакомец.

— Значит, если их будет трое, я получу сотню золотых? — жадно обгладывая кость, спросил Репрев.

— Безумный оборванец! Ты — и трое лучших гладиаторов Рима? В своем ли ты уме?! — воскликнул вербовщик.

— Я в своем уме, ланиста, и таковы мои условия: сотня золотых монет и три чемпиона на арене.

Повисла пауза, незнакомец смотрел на наглеца с изумлением, а потом процедил:

— Пусть так и будет. В любом случае я не останусь внакладе. Но чтобы я не выглядел жертвой твоей наглой шутки, пока договариваюсь о бое, ты посидишь в клетке для гладиаторов, дабы…

— Лавка в клетке есть? — перебил собеседника Репрев и лениво потянулся.

— Лавка есть, — уже совсем опешив, выдавил из себя ланиста.

— Мне предоставят оружие или я должен убить их голыми руками? — уже с явной издевкой спросил воин.

— Гладиус сгодится?

— Вполне.

Спустя час Репрев сидел в гладиаторской клетке на скамье, слишком узкой, чтобы поспать на ней, как он планировал, и привычно точил перед боем короткий римский меч. Клинок уже был готов, когда к двери подошли стражники и один из них отпер тяжелый замок. Жестом он пригласил гладиатора выйти из клетки. Репрев молча встал, и они двинулись по коридору к арене. Вдоль стен на скамьях и подстилках стонали изувеченные гладиаторы, весь пол был залит кровью. С арены выносили безжизненные тела, а в проеме выхода гудели опьяненные зрелищем ряды амфитеатра.

Репрев ступил на теплый песок, и солнце на миг ослепило его. Он прищурился, но вот его глаза привыкли к яркому свету. Он бросил взгляд по сторонам и пристально посмотрел прямо перед собой. На арене его ждали все три кандидата, готовые насладиться расправой над наглецом. Это воистину были сильные и опытные воины — рослые, с крепкими телами, покрытыми множеством шрамов, молчаливо говорящих о бессчетном количестве смертельных схваток. Трибуны восторженно ревели. Каждый гладиатор воинственно потрясал своим оружием, раззадоривая собравшуюся на кровавое зрелище толпу.

Репрев молча пошел к ним столь спокойным и уверенным шагом, что соперники невольно прервали свое гарцевание перед публикой и расступились, образуя пространство между собой. Наглый зачинщик обвел их презрительным взглядом с надменной ухмылкой и сделал высокомерный жест, приглашающий к сражению. Так делал его дядя, когда тренировал их мальчишками на деревянных мечах. Всем гладиаторам было знакомо это движение. Оно намекало на то, что с ними собираются не сражаться, а учить их новому приему боя. Озверев от такой наглости, они бросились на него сразу с трех сторон, и в этом была их роковая ошибка. Меч в руках Репрева трижды блеснул в мгновение ока, и все трое оказались мертвы, еще стоя на своих ногах.

Спустя еще миг их безжизненные тела лежали на арене. Трибуны издали надрывный вздох, а потом над ареной повисла гробовая тишина, и казалось, было слышно, как капли крови с меча ударяются о настил под ногами гладиатора. Секунды тянулись вечность, и вдруг трибуны взорвалась ревом восторга, какого, пожалуй, еще не слышала главная арена мира. Это были не просто крики, это была неистовая истерика, перерастающая в потасовки на верхних рядах.

Репрев устремил взгляд на возвышающийся над остальными зрителями подий императора. Александр Север молчал. Казалось, что он был единственным человеком среди всей этой безумствующей толпы, кто молча и пристально рассматривает победителя. Их глаза встретились. Репрев поклонился сдержанным кивком, не отводя взгляда от кесаря, и император одобрительно кивнул ему в ответ. Воин повернулся к выходу и молча пошел прочь. Вдруг он невольно посмотрел налево от ворот, отделявших арену от коридора, и увидел еще одного молчаливого и внимательного зрителя. Все остальные трибуны подернулись мутной дымкой, и виден был только он. Верх его лица скрывал капюшон алой пенулы. Из тени этого полога на Репрева были устремлены ярко-желтые глаза, как показалось воину, испускающие некий зловещий свет. Он задержался на этом взгляде буквально на мгновение, но было чувство, что смотрел значительно дольше. И даже после того, как Репрев ступил в прохладный сумрак коридора, он все еще видел перед собой этот холодный, надменный, но вместе с тем и любопытный взгляд желтых глаз.

Ланиста, как они и договаривались, пришел в таверну через полчаса после скоротечного боя. Он был бледен, и руки его заметно дрожали. Сначала он аккуратно положил на стол увесистый кожаный мешочек, а затем с усилием проговорил:

— Сегодня будут и другие бои.

— Нет, — равнодушно беря со стола свою награду, сказал Репрев.

— И завтра тоже, — сделал еще одну попытку ланиста.

— Я не гладиатор, — посмотрев на него, сказал воин. — Мне просто нужны были деньги.

Он достал золотую монету из кошелька, внимательно посмотрел на барельеф кесаря и обратился к трактирщику, который все это время не отходил от стола:

— Мне нужна комната.

— Да, господин, конечно. Есть чудная комната с великолепным видом на площадь. И там имеется широкое ложе, под стать такому могучему воину. Я сейчас же велю, чтобы там постелили свежее белье. Не желает ли господин чего-либо еще? Может быть, омовение тела после такого славного боя?

— Пожалуй, — осматривая жалкие остатки своего гардероба, задумчиво произнес Репрев. — Купи мне что-нибудь из одежды, — сказал он и положил на стол еще три золотые монеты.

Спустя час он уже возлежал на широкой кровати в комнате на втором этаже трактира. Его тело было чистым, наполненным истомой после стараний искусного массажиста и щедро натертым благовониями и маслом. Новая одежда и обувь были выбраны со вкусом и дожидались момента, как он примерит их на себя. Но сейчас ему хотелось только спать. Ночь накрывала своим звездным пологом величайший город мира. Могучий воин спал на широкой кровати. Масляный светильник тускло горел на столе. В таверне было слышно, как кто-то негромко, но с жаром повествует о невиданном бое на арене Колизея, а цикады в кроне соседнего дерева разрывали тишину ночи своим оглушительным стрекотом. Такими были первый день и первая ночь Репрева в Риме.

Глава VI

Отворяя дверь после ежедневной утренней пробежки, Вестник еще с порога почувствовал, что гость в доме. Он тихо вошел в комнату и увидел его, стоящего на коленях лицом к стене. Рыцарь читал молитву, и Вестник невольно прислушался к ее необычному звучанию. «Вероятно, это латынь, — подумал он. — Ну да, как же иначе, ведь он римлянин».

— Нет, — вслух ответил ему Христоносец, окончивший свою молитву, — это эсперанто.

— Эсперанто? — удивленно переспросил Вестник.

— Да, это любимый язык Христа.

— Но ведь тогда… — Вестник замялся, подбирая слова.

— Тогда, когда Он первый раз приходил к людям, такого языка еще не было, — улыбнулся рыцарь, — но сейчас-то он есть. Господь считает, что эсперанто — это язык, собранный из многих языков, и поэтому он является речевым символом объединения Новой Вестью Господа душ земных на всей Земле. Когда-то жителей чужих земель называли другими языками. Позднее просто — языками. А еще позднее — язычниками. Если отбросить детали, то воевали и воюют между собой не народы, а именно языки. Общий для всех язык, согласно самой сути своей общности, блокирует «войну языков», объединяет людей разных народов и стирает границы в общении. Поэтому авторитарные правители прошлого века ненавидели эсперанто, а Господь его возлюбил. Конечно, грядущие технологии и так позволят людям говорить друг с другом при помощи программ синхронного дубляжа. Но живым языком общения должен стать эсперанто.

— Это значит, что Он слышит молитвы на эсперанто лучше молитв на всех остальных языках?

— Нет, он слышит не слова, а мысли, и слышит всех. Даже тех, кто глух и нем. Просто ему приятно, когда молятся на эсперанто.

— А почему ты молился не на образа, а обратив свой взор в стену?

— Я обратил свой взор не в стену, а на Восток. И это самое верное направление молящегося. Портики всех церквей, находящиеся за алтарем, должны быть обращены на Восток. Ведь сама суть запертой двери, которая предназначена только для входа Господа, являет собой ожидание прихода Его именно с Востока. Алтарь, Врата и прочее убранство — это лишь дополнительное символическое оформление прихода Христа на Вечное Царство. Так что, находясь вне храма или в храме, где эти условия не соблюдены, христоносец должен молиться, глядя на Восток.

Взяв небольшую паузу, он налил себе чая, который за разговором успел заварить Вестник, и, устроившись в кресле, продолжил:

— Однако я вижу, что у тебя назрело немало вопросов по нашему предыдущему разговору.

И это было действительно так. Вестник долго обдумывал услышанное о душах, и при новом появлении своего гостя он начал с уже заготовленного вопроса:

— Значит, наша душа — это наша личность (включая наше «я»), соединенная с частицей Бога?

— Не совсем так. И здесь нужно четко понимать, что наша личная идентичность, наша самость, внутреннее «я», мировосприятие, а также вся гамма индивидуальных переживаний являют собой характеристики нашей личности, но никоим образом не связаны с пребывающей в нас душой. Лишь изредка и на самый краткий миг душа может проявиться в побудительном или сдерживающем порыве, и происходит это только в состоянии крайнего нервного перевозбуждения. Случается же это, как правило, в самые экстремальные моменты человеческой судьбы. Поэтому те или иные черты характера могут наследоваться по родовой линии, а также возникать в процессе воспитания и образования, а душа избирает тело по совершенно автономному алгоритму.

— Но разве душа не помнит прожитые жизни в прежних телах?

— Помнит так отчетливо, как не в силах запомнить разум, помнит все до мельчайших деталей и самых тонких ноток переживаний человека, в котором она пребывала. Но в новом теле ее память о прежних жизнях заблокирована.

— Интересно было бы увидеть хотя бы фрагмент из своего прошлого воплощения. Но возможно ли это при жизни?

— Иногда происходят незначительные сбои в общей структуре мироздания, и людям становятся доступны эти фрагменты в качестве видений или снов. Однако, — он пристально посмотрел на Вестника и произнес: — Тебе я могу показать кое-что. Если, конечно, ты сам к этому готов.

— Я готов, покажи мне.

Все внезапно исчезло, и Вестник погрузился во мрак небытия. Он так и не понял, сколько он пробыл в этом состоянии, но постепенно он стал различать в этой тьме огонек, который все рос и рос, пока не стал огнем факела в его руке.

Пять всадников — и Вестник среди них — неслись по заснеженной равнине, освещая себе путь факелами, прочь от пылающего боярского терема. В зареве был виден силуэт повешенного на воротах человека, изгибающийся в неистовой пляске предсмертных конвульсий.

— Мы люди царские, нам выметать сор и смуту из чертогов Отечества, нам псами верными выслеживать и выгрызать крамолу на Святой Руси! Гойда!

— Гойда! — прокричали всадники.

— Гойда! — в неистовом порыве закричал и сам Вестник. И в это мгновение он понял, что он главный среди них. И к седлу его вороного коня пристегнуты песья голова и метла, и он, подобно своим спутникам, облачен в черное одеяние опричника. Он есаул в опричном войске и рында с рогатиной у государя. И так же, как все, будучи их предводителем, он только что участвовал в жуткой расправе над боярской семьей, не просто участвовал, а руководил всем этим от начала до самого конца. Он явственно видел, как по его приказу на глазах боярина насиловали, пытали, а потом обезглавили боярскую жену и двух его дочерей, как заживо сожгли его старшего сына, а младшего, совсем еще маленького, изуверски медленно опускали в чан с кипящим маслом, пока он не умер от боли. Он слышал мольбы и душераздирающие крики терзаемых им жертв. Он видел застывшую от ужаса дворовую челядь. И он знал, что холопов не следует убивать как свидетелей. Наоборот, их нужно оставить живыми и раздать в услужение другим боярам. И пусть они рассказывают своим новым хозяевам все то, что видели и слышали на этом дворе. Пусть все знают, что опричнина — дело царское, дело правое и законное. И нет той силы, которая могла бы защитить крамольников от свирепой, но праведной расправы.

— Где еще твои тайники и схроны? — вопрошал Вестник чьим-то незнакомым голосом снова и снова. — Все отдай, что тобой уворовано, все верни в казну царскую!

Боярин, обезумевший от боли и от вида того, как истязают и казнят его семью, едва хрипел, стараясь извлечь членораздельные звуки из разорванного рта с выбитыми зубами и сломанной челюстью:

— Нет более ничего у меня, милости прошу, Христа ради смилуйся — убей уже меня.

— Врешь, змея хитрая, знаю я вас всех как облупленных. Бога вспомнил? А когда ты помазанника Его предавал и других крамольников на смуту подбивал — помнил о Боге? — цедил сквозь зубы Вестник.

Он кивнул сотоварищу, который раскалял щипцы на угольях жаровни.

— Продолжай, — приказал он и приступил к осмотру сокровищ, которые помощники его опричников грузили в повозки.

Добра боярского было много, но он знал, что пытать нужно до самого конца, до того момента, пока жертвой не овладеет полное безумие. Бывало, что перед самым помешательством несчастный указывал место, где спрятан ларец с истинно ценным и сокровенным.

Вопли боярина вернули его к происходящему, и он увидел, как тот ползает по двору и пытается отнять у собаки отрубленную стопу своей ноги. На нем уже не было живого места, в остекленевших глазах отражалось полное безумие, и он хрипел, обращаясь к псу как к равному:

— Отдай, отдай мою ногу. Я дам тебе, что ты хочешь. Там, там, в молельной, под иконами.

Он забыл про ногу и, исступленно тыча пальцем в сторону пристроя к терему, хрипел из последних сил:

— Там, там, возьми что хочешь, там…

И, оглядевшись по сторонам уже совершенно пустым взглядом, он принялся биться в припадке истерического хохота, повторяя лишь одно слово:

— Там, там, там…

Вестник видел, что его верные соратники, которым не нужно было ничего объяснять, уже тащат из тайника ларец, сгибаясь под его тяжестью.

— Покажите, — приказал Вестник, и ларец поставили к его ногам, откинув крышку.

Блеснули драгоценные каменья и золото. Есаул брезгливо раздвинул саблей содержимое, и его глаза вспыхнули тем зловещим блеском, который бывает у хищников перед охотой. В ларце лежали бумажные свитки с печатями.

— Так и есть, — торжествующе произнес царский оруженосец, разворачивая первый из них. — Это письма подметные, грамоты крамольные, и писано кем и кому — тоже ведомо.

Он бережно положил все бумаги в свою сумку. Захлопнул крышку ларца сапогом, залитым боярской кровью, и произнес стальным голосом:

— Добро в казну — тать на ворота, имение сжечь дотла, челядь раздать другим боярам. Едем к Царю. Гойда!

Он залихватски вскочил на своего черного как смоль коня, поднял его на дыбы и поскакал к заснеженному полю, черной молнией пролетев сквозь ворота боярского терема.

— Гойда! — вторили ему его спутники, они тоже были в седлах.

Один опричник наклонился и сгреб в охапку уже ничего не понимающего боярина. Демонстрируя недюжинную сноровку в таких делах, он пронесся под перекладиной ворот и на полном скаку вдел голову несчастного в заблаговременно подготовленную петлю…

Ночь, чистое поле, первый осенний снег, и пятеро всадников смерти несутся клином в бешеном галопе, разрезая белый покров. Отблеском факелов горят очи опьяненных кровью и собственной жестокостью опричников. Сверкают огненными бликами глаза вороных коней и своры черных псов, бегущих рядом. Горе тому, кто окажется на их пути. Нет милости дому, в который направит их суровая царская воля. Но сильнее всего колотятся их сердца от уверенности в полнейшей правоте и праведности их миссии, ибо все, что сделано тайным Орденом святого Христофора, — это слово и дело помазанника божьего. Их единственного царя и бога — Ивана Грозного. А слово его звучит твердо и ясно: «Хочешь не бояться власти? — благотвори. Если же злое творишь — бойся! Не напрасно царь меч носит, а на месть злодеям и в защиту добродеям».

— Гойда! — кричали всадники.

— Гойда-гойда-гойда… — отвечало им эхом заснеженное поле. Словно все мироздание было на их стороне, соучаствуя в праведном и святом промысле верных отроков Господа и слуг царских.

А впереди снова лишь ночь под прозрачным небом со звездами, огромный диск полной луны, снег, храп коней, лай собак, запах пожара и жажда новой крови — гойда!

Вся эта картина рухнула, как сорвавшийся с балки театральный занавес, и Вестник снова оказался в своей комнате. В холодном поту, с сердцем, готовым вырваться из груди, и ужасом оцепенения в широко раскрытых глазах. Ему казалось, что сейчас его вывернет наизнанку от абсолютной остроты и достоверности увиденного. Это не было кошмаром сна, когда пробуждение постепенно возвращает сновидца к реальности. Это было частью его пробужденной душевной памяти. Это был не как бы он — а точно он. Вестник помнил и ощущал это каждой клеткой своего тела. Он все-таки не сдержался, и его стошнило прямо на пол. Легче не стало. Как жалел он сейчас, что согласился все это увидеть.

— Это действительно был я? — с трудом произнес он.

— Да. И не в самом страшном и постыдном варианте прожитого. Хотя бывали судьбы и получше. А некоторые — значительно лучше, — загадочно улыбнувшись, сказал его Гость.

— Мне жить с этим теперь?

— Да, и какое-то время эти воспоминания будут терзать тебя. А потом все сгладится. Но знать и помнить этот эпизод ты теперь будешь всегда.

— Значит… на Страшном суде… — попытался Вестник продолжить свою мысль.

— На Страшном суде человеческие души познают все, что помнят. Испытанное тобой сейчас — лишь малая частица того, что придется узнать и принять. Сей суд станет самым страшным и беспристрастным, ибо судить мы будем сами себя. И совесть — голос Божий, дремлющий в душах земных, — станет для каждого из нас неумолимым судьей.

— Они не выдержат, — с отчаянием произнес Вестник.

— Выдержат, души не сходят с ума, но, свершив этот суд, они станут другими — святыми и чистыми. В этом и суть замысла Божьего — дать душе все пережить, все запомнить, все понять и всему узнать цену. Ведь еще Конфуций понял, что чем строже и безжалостнее ты осудишь сам себя, тем справедливее и снисходительнее будешь судить других.

Отрезок линейного времени, пока душа пребывает в теле, ощущается людьми и душами долгим веком. И это, как я уже говорил тебе, тоже нужно, чтобы каждая душа имела опыт ощущения времени радости и времени страданий, глубокого отпечатка вины и выраженного чувства несправедливости, торжества подвига, восторга благодати и горечи поражения. И век у каждого воплощения бывает разным, когда-то долгим, а когда и кратким. Так все познается в сравнении.

— Как мудро все устроено, — задумчиво проговорил Вестник. — Мудро, но и жестоко.

— Иначе никак, — сказал Христоносец.

Вестник снова погрузился в переживание увиденного и, вспомнив, спросил:

— Так, значит, Орден, носивший имя твое, уже был на Руси?

— И не только на Руси.

Вестник посмотрел на него с немым вопросом.

— Монахи-доминиканцы — псы Господни, древние тюрки считали волка своим прародителем, да и вообще почти во всех культах присутствовал образ пса и волка. Это тоже часть Великого замысла. Так христоносцев примут все земные народы. И все те, в ком проснется душа Христова.

— Но почему именно волк?

— Все очень просто, волк — это самый первый друг и союзник человека. Причем в те времена, когда между древним человеком и волком возник этот вечный союз, живы были еще мегафаунные волки.

— Мегафаунные?

— Так называется древний вид волков, которые были сильнее и значительно умнее своих современных собратьев. Но самое главное — они были совершенно свободны духом, потому что никого не боялись.

— Как же человеку удалось приручить такого сильного, умного и своенравного зверя?

— Никак! В том-то и дело, что первые волки и люди были равноправными друзьями и партнерами. Они вместе охотились и оберегали друг друга, делились добычей, и не было с тех времен симбиоза прочнее этого великого союза общей стаи. С тех пор волк и человек научились общаться глазами.

— Как это глазами?

— Так, как могут общаться только те, кто способен охотиться и выживать в большой стае. И наши далекие предки, и предки псовых были охотниками, чья сигнальная система включала общение при помощи движения глаз. Это, к слову, во многом объясняет и то, что у человека столь заметная белая склера, которую чаще называют белком глаза. У волка глаза тоже имеют характерную выразительность. Древний охотник и его союзник волк понимали друг друга без слов, по одному только взгляду. Это молчаливое общение помогло выживанию нашего вида.

— А собаки?

— Собаки, и ты сам это знаешь, понимают взгляд своего хозяина и могут выразить взглядом многое. И, конечно же, они унаследовали это качество у своих древних предков. Однако Бог руками Создателей не создавал на Земле собаку, равно как и не создавал раба. Это ведомые Губителем души научили человека создавать себе слуг и невольников. Так некогда божественный и величественный зверь стал забавной карманной собачкой, уменьшившись телом и деградировав разумом, а могучий мозг древнего человека сжался в размерах и унифицировался под потребу покорного холопа. И если в собаке результат этой селекции явственно виден, то в человеке раб скрыт так, что не сразу его распознаешь.

— Так, значит, волк — это символ чести, бескорыстной любви, верности и абсолютной свободы?

— Сокрытый и опороченный Губителем символ. Потому человечеству и послан именно я. И часть моего облика задумана не мной, ведь я не просил создавать из меня ликана. Я просил только обезобразить, а Он уже тогда все знал. Знал и предвидел. — Гость посмотрел на Вестника взглядом, исполненным спокойной уверенности. — Соединенные во мне человек и волк — символ свободы, которую Господь заложил в модель видового партнерства землян. Поэтому образ божественного и величественного волка прочно вшит в культурный код человечества.

— Но ведь союзы между людьми не предполагают межвидового партнерства, все люди принадлежат к одному виду.

— На уровне индивидуальных различий и особенностей разума люди порой разнятся между собой даже существеннее, чем животные разных видов. Только у них эти различия внешне не выражены. Между гигантом разума и карликом мысли, между природным рабом и вечным бунтарем, между утонченным эстетом и человеком, начисто лишенным вкуса, различия достигают нескольких порядков. Пропасть во взаимопонимании огромна, а порой непреодолима, но объединять нужно усилия всех, и первый видовой союз — великолепный пример для этого. Союз человека и волка — главный и изначальный код симбиоза всего человечества, поэтому Христос еще тогда избрал именно мой второй образ символом своей новой миссии. Ведь и сам Он — бунтарь и мятежник, и борьба Его, как и прежде, обращена против мирка фарисеев, уютно устроившихся под десницей Губителя. Только сам Он не может явиться до срока, ведь стоит ему ступить на землю, тут же будет запущен механизм финальной кульминации и Страшного суда, а у человечества должно быть время подготовить Его Царствие и трон, дабы второй раз Он явился во славе.

Многие истолковывают Его второе пришествие как акт спасения и либо ждут спасения, дарованного Небом, либо просто живут, не задумываясь о своем предназначении. Однако суть и смысл нашего существования как раз в том, чтобы явить свою зрелость Богу, а не пассивно дожидаться, когда Он явится вновь и всех спасет. Пассивное ожидание удобно, эгоистическое стремление спасти только себя греет человеческую натуру. Но подвиг не в ожидании и не в пассивных мольбах. Заслуга и доблесть — в действии, ибо сказано, что вера без действия мертва. Поэтому Он и послал меня на земли, опекаемые моим собратом и соратником Георгием, чтобы от этих чертогов начать путь Вести и сказать миру, что у человечества еще есть время и что задача выполнима и даже не очень сложна. Нужно просто собраться воедино и начинать строить новый мир внутри его старой оболочки прямо сейчас.

— Так, значит, святой Георгий — твой соработник в битве с Губителем? — взволнованно спросил Вестник.

— Да, это так. Правда, на Руси его издревле называли Егорием. Нас и изображали ранее вместе, и на этих иконах и барельефах мы оба поражали копьями Зло, изображаемое в виде змей. Егорию, брату моему во Христе, многое довелось перенести перед казнью. Но духом он крепок и волей Господа неуязвим.

— Как и ты.

— Как и я, как и многие из тех, кто принял муки, но не сдался и не предал веру Христову. А что касается Георгия, все так и есть — потому и Весть пойдет с той земли, покровителем которой он является. Он ведь покровитель Руси от Господа и пастырь волчий от исконных славянских богов.

— Как это?

— Вот так, — посмотрев с прищуром на собеседника, сказал Христоносец. — Издревле святого Георгия славяне почитали как своего исконного бога Егория, покровителя земледелия и скотоводства. А где скот, там и волки. Считалось, что задранная волками скотина — это некая жертва и дар волчьему пастырю, который сулил хозяину удачу. Крестьяне так и говорили: «Что у волка в зубах, то Егорий дал». Ранее ведь и леший появлялся в легендах как белый волк и волчий пастырь, вокруг которого волков тьма-тьмущая. И Егорий Храбрый средь волков, сидящих вокруг лесного костра, в качестве хозяина восседает.

— Так, значит, потому и слово Вести приходит на ту землю, которую опекает святой Георгий?

— Именно, — торжественно произнес рыцарь. — И нет в промысле Господа ни единого случайного шага. И Вести той дорогой идти, которую людям волчий след на земле оставил, — волчьим пастырем проложенной и волчьим символом освещенной.

— И снова волки соединяют наш путь из глубины веков, — задумчиво произнес Вестник.

— Скрепляют веру исконную с верой в Слово Божье. И так повсюду будет от года прихода Вести и до дней победы, которая соединит христоносцев всей Матери Земли.

Глава VII

Ночь миновала, и утро нежным светом и теплеющей прохладой проникало в комнату, в которой проснулся Репрев. Воин сел на своем ложе и увидел богато одетого человека, с невероятно горделивой осанкой, которая выдавала в нем представителя римской знати. Перед незнакомцем был щедро накрыт стол, и он величественным, но в то же время учтивым жестом пригласил Репрева разделить с ним утреннюю трапезу.

— Возможно, это не совсем вежливо — появляться в гостях без приглашения, но меня оправдывают обстоятельства… — начал свою речь гость вкрадчивым голосом.

— Такой богатый стол оправдывает, — холодно прервал его воин, думая про себя: как могло случиться, что гость проник в комнату, а он даже не проснулся. Опять же, на стол накрывали и шумели при этом. Уж не зелье ли лишило его чуткого сна? Но если это зелье, то, значит… — он бросил полный подозрения взгляд на хозяина гостиницы, который мялся в дверях в услужливой позе. Очевидно, уловив суть немого вопроса, он густо покраснел, потом побелел от страха и сам уставился на незнакомца.

— Мы опустим детали, — сказал гость и с вопросительной улыбкой посмотрел на Репрева. — Надеюсь, доблестный воин спал хорошо этой ночью?

Репрев действительно спал очень крепко после утомительного вчерашнего дня и сейчас чувствовал себя просто великолепно.

— Хорошо, детали мы опустим, — произнес воин. — Но я хотел бы знать, с кем говорю.

Незнакомец, не глядя на хозяина гостиницы, жестом приказал тому удалиться и затворить дверь.

— Я Луций Сей Геренний Саллюстий, префект претория, отец Августы Саллюстии Орбианы и будущий тесть императора Александра Севера, — с неприкрытым пафосом, свойственным римской знати, произнес гость, когда они остались одни.

— Тебя послал император? — спокойно спросил Репрев, всем видом демонстрируя, что этот визит был им ожидаем.

— Откуда такая прозорливость? — недоуменно вскинул брови Саллюстий.

— Вчера я одержал победу на арене перед глазами молодого императора. Несложно предположить, что его может заинтересовать такой ратник, как я.

— Да, ты не только силен, умел и красив, ты еще и достаточно умен, — задумчиво резюмировал гость, — однако это даже хорошо.

Репрев сделал вид, что пропустил эту реплику мимо ушей, и приступил к завтраку.

— Могу ли я предположить, что служба Императору не претит такому воину, как ты? — продолжил Саллюстий.

— Так ты послан ко мне самим императором? — повторил Репрев свой вопрос.

Гость немного смутился и ответил:

— Инициатива исходит скорее от его матери, но и я считаю, что такому мастеру боя, как ты, место в преторианской гвардии.

«Слишком уж быстро и гладко все складывается», — подумал Репрев и продолжил есть молча.

— Так ты согласен? — не выдержав повисшей паузы, нетерпеливо спросил Саллюстий.

— Согласен, — с деланым равнодушием ответил воин.

---

— Ты даже не представляешь, какие возможности таит в себе такая служба, — поспешно заговорил вельможа, обрадованный столь быстро достигнутым результатом. — Конечно, сначала префект претория познакомится с тобой, и потребуется некий срок обучения особенностям службы в преторианской гвардии, но я уверен, что все это не станет для тебя препятствием.

— Мы договорились, — повторил свой ответ Репрев. Достигнута была и его цель, а значит, дальнейший разговор с римлянином не представлял для него интереса. Они сухо попрощались, и гость, снабдив воина служебной запиской, покинул его комнату.

Спустя несколько часов Репрев уже разговаривал с центурионом преторианской когорты. Выяснилось, что ему было бы неплохо получить римское гражданство, а стать гражданином Рима он мог, пройдя службу в одном из сражающихся легионов. Воин с радостью принял такой вариант, ведь война была тем, чем он жил и чем успокаивал неутихающую боль.

В Риме существовал порядок старшинства когорт в легионе. В первой когорте сражались новички, во второй — воины, побывавшие в боях, третья когорта состояла из участников нескольких сражений, в четвертой пребывали воины, за плечами которых были целые кампании. Но самой почетной считалась пятая когорта, именуемая непобедимой, — последняя тысяча легиона, состоявшая из ветеранов войн и многих битв. Пятую когорту бросали в бой, когда наступал переломный момент в сражении. Воины пятой когорты не знали страха и никогда не отступали без приказа. Эта когорта либо побеждала, либо погибала. За ее гибелью следовала смерть всего легиона. Воинов пятой когорты называли интеллигентами, что означало «понимающие». Им не нужно было объяснять, как вести себя в бою. Принадлежать к пятой когорте значило быть достойным сражаться плечом к плечу с лучшими людьми Рима.

Называть себя интеллигентом последней когорты почитали за честь самые именитые вельможи — сенаторы, патриции, трибуны, преторы и цензоры.

К несчастью для Репрева, крупных сражений, а тем более войны, в тот период не было. Однако в бесчисленных схватках с варварами на границах империи он быстро снискал славу непобедимого воина и был зачислен в пятую когорту. Он стал не просто гражданином Рима, он стал одним из лучших его сынов.

Спустя три года непрерывных сражений он вернулся в преторианскую гвардию и вошел в состав личной охраны императора. К тому времени Сей Саллюстий был уже уличен в заговоре матерью императора, а сам Александр Север заметно возмужал. Служба в преторианской гвардии была скучна и утомительна для Репрева. И хотя несколько раз он спасал императора и его мать от попыток покушения и был ими любим и уважаем, сердце его тосковало по войне. Однако вскоре Рим узнал о том, что царь Сасанидов Ардашир вторгся в Месопотамию и угрожает Сирии, а также другим азиатским провинциям. Александр Север и его мать Юлия Мамея, удостоенная титула «Мать Императора, солдат, сената и страны», которая являлась фактической правительницей Рима, не добившись ничего переговорами, сами возглавили армию и отправились на Восток.

Репрев ликовал в предвкушении новых сражений. Однако не всех воинов Рима радовал этот поход. В армии то и дело вспыхивали беспорядки, смутьяны предпринимали попытки узурпировать власть. Бунтарские настроения легионеров тревожили Александра и его мать. В египетских легионах назревал заговор, в Месопотамии солдаты убили легата, а в сирийской Эдессе узурпатор по имени Ураний Антонин, опираясь на поддержку взбунтовавшихся легионеров, провозгласил себя императором. Мятежи удавалось гасить. Вскоре Ураний и его ближайшие сторонники были повержены, однако продолжившие бунт солдаты выдвинули нового самозванца — некоего Таврина. Подавлен был и этот мятеж, как и все остальные беспорядки, борьба с которыми отняла у римской армии целый год.

Во всех этих мятежах и бунтах много раз Репрев становился между рассвирепевшими солдатами и семьёй императора. Доведенные до отчаяния легионеры останавливались перед фигурой огромного воина, который уже успевал убить с десяток самых дерзких. В такие минуты Мамея тихо молилась, чтобы Репрев и возглавляемый им отряд преторианцев выстояли. Однако молилась она не римским богам, а, как это начал подмечать Репрев, тому самому Богу, в которого веровали его погибшая возлюбленная и ее отец. Нужно заметить, что Александр разделял взгляды матери в отношении христиан, и их жестокие преследования, о которых Репрев уже был наслышан, прекратились. «Вероятно, этот Бог скоро станет для Рима главным», — думал воин. Но сам он верил только в удачу и силу.

Наконец Александр смог выдвинуть войска в настоящий бой. Но прежде он разделил свою армию, которая состояла из двенадцати легионов, на три фланга. Северный должен был двигаться через Каппадокию и Армению на Мидию, центральный, которым командовал сам император, вторгался в Северную Месопотамию, а южная часть армии двигалась вниз по течению Евфрата, чтобы захватить юг Месопотамии. Все эти фланги должны были соединиться после переправы через Тигр.

У северной армии дела шли хорошо: легионерам быстро удалось вытеснить персов из Армении. Центральная часть заметно отставала. Мать императора в паническом страхе за жизнь сына под любым предлогом затягивала наступление. В конце концов, сославшись на болезнь Александра, вызванную пагубным действием воздуха Месопотамии, императора и всю его свиту оставили в тылу. Центральная армия сразу же ускорила наступление, правда, Репрев, заподозривший Александра в трусости, пребывал в безрадостном настроении.

На южном фланге армии римлян ситуация оказалась более чем плачевной. Ардашир обрушился на них своими главными силами и нанес сокрушительное поражение. Когда Александр узнал о разгроме своих южных сил, он приказал отступать по всем флангам.

Обратный зимний путь северной армии лежал через заснеженную часть горной Армении. Солдаты страдали от холода и голода. Кроме того, их преследовали и атаковали отряды армии персов. Не меньшие потери несли и остатки южной армии, отступавшие по безводной сирийской пустыне. Наконец все части римского войска встретились близ Антиохии. Однако Ардашир не счел нужным далее преследовать противника и остановил свое войско после того, как форсировал Евфрат. Сложилась двойственная ситуация. С одной стороны, персы могли считать себя победителями, с другой — и Александр Север по возвращении в Рим устроил пышный триумф и добавил к своим титулам имена Парфийский и Персидский. Но в армии тлело недовольство. Солдаты считали, что Рим потерпел поражение, а потери были бессмысленны. Брожение в армии удалось свести на нет раздачей щедрых подарков, что, в свою очередь, опустошило казну империи.

Репрева же терзали все нарастающие сомнения. Он искал оправдания поведению императора, но не находил его. Возможно, думал он, я не все знаю и не совсем понимаю мотивов, которые движут Александром. Тогда нужно поговорить с ним, пользуясь его особым расположением. Дождавшись удобного времени, Репрев решился воплотить свой дерзкий и прямолинейный замысел.

Перед входом в покои императора не было охраны, это показалось Репреву странным. Войдя в зал, он невольно замер. Прижавшись друг к другу, в углу зала сидели сам император и его мать Юлия Мамея. Над ними нависала фигура незнакомца.

— Сколько раз я говорил вам, чтобы вы не совали свой нос в мои дела? — раздраженно вопрошал он грубым хрипловатым голосом.

Ни сам Север, ни его мать не отвечали. Вид у обоих был затравленный, они боялись даже взглянуть на этого человека и в ужасе прятали глаза.

— Посмотри на меня, дабы мне не пришлось сразить тебя в спину, — чеканя каждое слово, произнес преторианец и начал доставать свой гладиус из ножен.

— Нет, нет, не сейчас! Уходи, уходи немедленно! — с еще большим ужасом в глазах закричали одновременно оба правителя из угла.

Незнакомец медленно обернулся, и Репрев узнал этот пронизывающий гипнотический взгляд желтых глаз с кровавыми ободками.

— Вот ты где, — смягчив голос и добавив в него вкрадчивых ноток, произнес желтоглазый. — А я уже отчаялся дождаться нашей встречи.

С этими словами он улыбнулся безгубым ртом, обнажив ряд неровных серых зубов.

— Приходи ко мне, когда захочешь, я с радостью приму тебя.

Репрев, ошарашенный происходящим, не смея нарушить приказ семейства августейших особ, все еще стоял в оцепенении с наполовину извлеченным из ножен мечом.

Незнакомец метнул полный презрения взгляд в угол, на царственную семью, отчего они прижались друг к другу еще теснее и еще ниже склонили головы, выражая абсолютную покорность. Он вновь посмотрел на Репрева, но уже взглядом, исполненным добродушия, и, завернувшись в свой алый плащ, молча вышел из зала. В воздухе повисла звенящая тишина, которую нарушил вопрос преторианца:

— Кто это? И кто позволил ему так вести себя здесь и с вами?

— Это Риммон, — выйдя из оцепенения, спокойно сказала императрица. — Он тот, кому позволено все. А ты можешь идти. Если у тебя было какое-то дело к императору, зайди позже.

С этими словами она принялась подымать на ноги своего сына, тело которого сковал ужас. Казалось, он утратил связь с реальностью, губы тряслись, руки и ноги скрючила судорога, глаза были полны отчаяния.

— И это тот, кого я признал самым сильным в этом мире? Тот, кому я согласился служить? Нет, у меня более нет дел к императору.

Репрев повернулся к выходу.

— Постой, не уходи сейчас! — воскликнула Юлия. — На прощание я хочу поговорить с тобой, воин. Дождись меня в моих покоях.

Спустя полчаса, видимо, успокоив сына, она вошла в комнату, где её ожидал Репрев. Царственная матрона полностью вернула самообладание, от испуга не осталось и следа.

— Я сожалею о том, что ты увидел и узнал сегодня, — сказала она. — И я знаю, что убеждать и уговаривать тебя бесполезно. Да я и не хочу делать этого, ведь он позвал тебя к себе.

— Позвал, и я, видя его власть и силу… — горячо заговорил преторианец.

— Знаю, знаю. И все понимаю. Ты отправишься к нему.

— Не прямо сейчас, — замявшись, сказал воин. — Я пойду к нему завтра, может быть, в другой день или…

— Это неважно. Я знаю, ты горд и не побежишь по первому зову. И он знает это. Важно, что ты уже все решил.

— Императрица, я…

— Ты сослужил нам добрую службу, воин, — снова мягко прервала его императрица. — Ты не единожды спасал меня и моего сына от неминуемой смерти. Ты удостоен похвалы и награды. Мы отпускаем тебя. Перед уходом зайди к казначею, ему уже даны распоряжения.

— Я хотел сказать, что служил вам не ради награды.

— Ты служил величайшей силе мира, как тебе казалось, однако сегодня ты увидел, что есть сила выше.

— Он бог?

— Нет, он не бог, но мы твердо знаем, что он и не человек. По крайней мере, нам доподлинно известно, что его невозможно убить. И мы знаем, что ему беспрекословно повинуются все в нашем мире, из числа тех, конечно, кто имел с ним дело. Все, кроме маленькой группы бунтарей, которые верят в своего казненного и воскресшего бога.

С этими словами она достала из шкатулки небольшой бронзовый кулон на кожаном шнурке.

— Прими это от меня как самую ценную вещь, которой я владею. Мне подарил этот кулон в Антиохии один из бесстрашных людей, имеющих смелость смотреть ему прямо в лицо. Его имя Ориген, он сказал мне, что это единственное в мире изображение, которое способно остановить желтоглазого.

Репрев не знал Оригена, но хорошо помнил, что учеником и соратником отца Оригена был отец его возлюбленной Володимер. Приняв бесценный дар Мамеи в свои руки, воин начал рассматривать его. Рисунок был несложным: крест или буква икс внутри круга. По кругу шла надпись на греческом языке: «Царствие Небесное силою берется».

— Здесь сказано о силе, так почему же вы не примените силу этого амулета против него? — недоуменно спросил императрицу Репрев.

— В том, что сказал мне Ориген, мало веры для меня самой. Применить этот амулет я могу лишь раз, и я не уверена, что это сработает. А далее, когда Риммон смекнет, что я пыталась сделать, он не пощадит ни меня, ни моего сына. Кроме того, я не раз видела, как львы разрывали христиан на песке арены Колизея, и их Бог не спасал своих последователей.

— Так, значит, в обереге нет силы?

— В нем есть большее, чем сила, он содержит надежду. — С этими словами Юлия отвернулась к окну, дабы не показать своему телохранителю слез, наполнивших ее глаза.

— Надежду, — задумчиво произнес Репрев. — Я никогда не думал ранее о том, что надежда так важна.

Сказав это, он крепко прижал подарок императрицы к своему сердцу, встал на одно колено и склонил голову, отдавая дань уважения властительнице Рима.

— Важна, мой мальчик, очень важна, — сказала умудренная опытом женщина, нежно гладя воина по красивым волосам. — Может быть, и нет в этом мире ничего важнее, чем надежда.

Поборов минутную слабость, она снова отвернулась к окну и властно сказала:

— А теперь ступай, мы не задерживаем тебя больше.

Репрев поднялся на свои сильные ноги, поклонился кивком и твердым шагом вышел из покоев истинной владычицы Римской империи, племянницы Септимия Севера, матери и наставницы его теперь уже бывшего господина — Юлии Мамеи.

Глава VIII

Открыв окно, Вестник вдохнул волшебный воздух весенней ночи. Вот-вот должен наступить рассвет, но пока небо еще усеяно россыпью звезд в прозрачной и бездонной темноте времени, которое издавна называли часом волка. Почему-то именно сейчас Вестнику казалось, что вся его судьба проносится перед его внутренним взором, словно кадры киноленты.

Он родился на окраине старого сибирского города Тюмени и почти не знал своего отца. Из рассказов о нем Вестник помнил лишь то, что он был наполовину цыганом. В семье говорили, будто по отцовской линии они в родстве и с «тем самым» Григорием. Отец и правда был родом из мест, расположенных неподалеку от села Покровского. И да, ходили слухи, что у знаменитого старца была любовь с цыганкой из кочевого табора. Отец действительно смахивал на цыгана и имел множество друзей среди них. Впрочем, Вестник крайне редко вспоминал об этом, хотя и сам с детства любил цыганские песни и отличался свободолюбивым и непокорным нравом.

Его молодость пришлась на то время, когда рухнула супердержава, именуемая СССР, и на ее руинах рождалось что-то новое, доселе неведомое. Люди, которые еще вчера называли друг друга товарищами, вдруг начали делиться на господ и холопов. Понимание того, что вот прямо сейчас преуспеет лишь тот, кто урвет от рухнувшей державы кусок пожирнее, превратило одних людей в охотников и падальщиков, а других — в их добычу. Распад супердержавы породил безвластие, и воцарились законы, единственно возможные в состоянии хаоса.

Один из этих законов провозглашал право сильного, а сильными становились лишь те, кто действовал сообща. Для будущего Вестника, как и для большинства отроков того времени, которые выросли в районах, считавшихся неблагополучными еще до падения красной империи, такой силой могла стать только улица. Порядок рухнул, законы утратили силу, и на их место пришли «понятия» — некий гибрид кодекса чести преступного мира и ситуационных трактовок, которые, в свою очередь, зависели от силы отстаивающей их стороны. Нередко столкновение интересов на границах сфер влияния криминальных структур приводило к кровопролитным уличным сражениям молодежных группировок. В одном из таких столкновений он получил семь ножевых ранений и умер.

Умерев, он, как и все умершие, пролетел сквозь темный туннель к яркому свету и оказался в безвременье. В этом новом состоянии он увидел странное существо с могучим, как у атлета, телом и головой волка. Точнее, даже не волка, а кого-то сравнимого с оборотнем из голливудских блокбастеров. Вид его был бы абсолютно ужасен, если бы не мягкий, светящийся состраданием взгляд умных человеческих глаз. Псоглавец склонился над ним и бережно смачивал его раны своей кровью, которую выдавливал из разрезанной ладони, сжимая могучий кулак.

— Я умер?

— Нет, не сейчас, — спокойным и приятно низким голосом ответил этот странный незнакомец.

— Ты ангел?

— Нет.

— Тогда кто?

— Я тот, кто нес Бога.

— Как это?

— Возвращайся в мир и узнай.

Все на мгновение погасло, и он ощутил боль во всем теле. Облупившаяся краска на стенах реанимационной палаты, трубки капельницы, стоны на соседних койках, запах крови и лекарств.

Он умер не навсегда, его вернули в жизнь. Медсестра с сочувственным взглядом склонилась над ним, что-то ввела из шприца в катетер капельницы, и он погрузился в забытье.

— Это был святой Христофор, — крестясь, сказала ему его любимая бабушка, с ней единственной он делился самым сокровенным. — Это он спас тебя.

— Но почему у него была такая голова?

— Он псоглавец. Таким его сделал Господь по его же собственной просьбе.

— А почему он попросил об этом у Него?

— Он был слишком красив, и женщины не давали ему прохода. Это мешало ему в дарованной Господом миссии, поэтому он сам попросил Бога обезобразить его.

— А почему он омывал мои раны своей кровью?

— Господь сделал его кровь целебной, способной омолаживать и приобщать к святой силе.

— Где я могу поклониться его образу?

— Сейчас только у старообрядцев есть иконы святого Христофора с головой пса, в других церквях таких нет.

— Почему?

— Кто-то когда-то посчитал, что такой образ оскверняет храмы. Священство устыдилось его образа, и иконы с изображением Псоглавца убрали из церквей, на фресках его голову закрасили и нарисовали человеческий лик, как у всех остальных святых. Но если он приходил к тебе там, значит, он твой святой покровитель.

Спустя годы он прочел все, что смог найти тогда о святом Христофоре, и даже раздобыл маленькую бумажную иконку с его изображением.

Миновало время, и он вновь нашел применение своей неугомонной натуре. В его городе, как и во всей стране, началась повальная эпидемия наркомании. Героин, хлынувший в Россию, казалось, поразил целые поколения. Белая смерть косила людей направо и налево. И тогда он снова встретил своего святого. На сей раз тот пришел во сне и сказал, что надо сражаться за соотечественников с этим злом. Так он стал лидером одной из общественных организаций города. Подобных объединений в Тюмени было немало. Часть из них действительно боролась с наркоманией, были и такие, что лишь притворялись, будто занимаются этой проблемой, а кто-то попросту делал деньги, пытаясь реабилитировать наркозависимых детишек богатых горожан.

Будущий Вестник оказался в вихре событий, захватившем всех настоящих и мнимых участников борьбы с этим злом.

Деньги всегда были проблемой низовых организаций, не финансируемых властями. В соседних регионах «борцы» зачастую просто грабили одних наркоторговцев и отдавали их товар на продажу другим, объясняли свое участие в криминальном бизнесе тем, что полученные средства направляются на благое дело. Однако Вестник и его соратники искали другой путь. И однажды к ним пришло довольно элегантное решение.

В то время в стране сложился еще один культ и еще одна зависимость — лудомания. Игровые автоматы стояли повсюду: на автобусных остановках, в фойе кафе и ресторанов, в магазинах и других проходных местах. Аппараты по выуживанию денег из граждан были везде, кроме одного из поселков на северной окраине города. Когда-то такие районы формировались из самовольных строений вокруг городов. В народе их называли нахаловками.

Это место считалось крайне неблагополучным, и именно там шла самая активная торговля наркотиками. В том поселке Вестник со своими соратниками и открыл небольшой игорный зал, назвав его «Черный барон». Цыган в нахаловке хватало, и многие из них имели отношение к торговле зельем, поэтому название пришлось ко двору. Продавали наркоту в основном женщины, а их мужья чаще всего вели праздный образ жизни: многие сами употребляли наркотики, а когда появился игровой зал, быстро облюбовали его. Денег у организации Вестника благодаря игровому залу было достаточно, чтобы проводить мероприятия по борьбе с распространением наркотиков. По сути, это тоже были деньги из рук наркомафии, но прямого отношения к торговле наркотиками они уже не имели. Они изымались при помощи ловкого приема и направлялись на борьбу с этим злом, хоть как-то компенсируя причиняемый вред.