Бесплатный фрагмент - Хранители Мультиверсума — 4

День первый

Македонец

— Здравствуйте, группа! — говорит миловидная женщина-психотерапевт.

— Здравствуйте, привет, привет, добрый день… — разноголосый хор с расставленных полукругом стульев.

— Сегодня свою историю нам расскажет Виктор…

— Привет, Виктор!

— Здравствуйте, меня зовут Виктор, и я убийца.

— Ты что, ёбнулся, Виктор? Уберите его! — возмущённые возгласы аудитории.

— Я хочу рассказать вам, как я стал…

— Да пошёл ты нахуй! Возмутительно! Прокурору, блядь, расскажи!

Ну вот, даже моя воображаемая психотерапевтическая группа не стала меня слушать. Никому не интересны мои рефлексии. Ах, Аня, мой прекрасный — но, увы, бывший — мозгоправ. Наши отношения врач-пациент в какой-то момент стали требовать большей откровенности, чем я могу себе позволить. Она считала, что у меня «вьетнамский» (он же «афганский», «иракский», «чеченский» и так далее) синдром. А сам я военный, побывавший в «горячих точках». Забавная версия, но правду ей узнавать не стоило.

Знаете, какой лучший способ приятно расстаться с психотерапевтом, особенно если он — милая и умная, но одинокая женщина? (Отчего-то это часто случается с милыми и умными женщинами). Нетрудно догадаться. В общем, мы ещё некоторое время встречались, но уже в ином качестве. Потом разошлись, но теперь голосом Ани говорит со мной моя совесть. Нечасто.

— Здаров, Македонец! — а вот и Сеня. Он сегодня заявился с утра, и теперь непринуждённо шарится у меня по кухне в поисках чего бы пожрать. Визит неожиданный, но Сеня не понимает социальных условностей. Захотелось — пришёл. Длинный, худой, весь как на шарнирах пацан, непрерывно в движении, со странной дёрганой моторикой подклинивающего в суставах Буратино. Ввалился, пока я продирал глаза, помахал рукой — и на кухню. Как с голодного края. Не кормят их там, что ли?

— Сень, ты что, с дурдома сбежал? — недовольно спрашиваю я.

— Почему сбежал? — удивляется Сенька. — Тёмные времена карательной психиатрии прошли, я прохожу лечение на совершенно добровольных началах!

— И что, уже вылечился?

— Нет, — мотает бритой налысо головой Сеня, — я неизлечим. Просто мне было видение.

— Опять? — закатил глаза я.

Сеня у нас, вишь ты, медиум. Ну как медиум — его просто иногда штырит. Без всяких веществ — Сеня даже непьющий. Своей дури хватает. Накрывает Сеню жёстко, но это ещё не самое плохое. И то, что видится ему обычно всякая дрянь, тоже можно пережить. Главная засада в том, что всё, что ему видится, непременно сбывается. И не «рано или поздно, так или иначе», а до обидного быстро и до ужаса буквально. Наградила природа талантом, чтоб её. Хотя мне ли говорить?

— Ну да, — жмёт худыми острыми плечами Сеня, — ты же знаешь, как это у меня бывает.

Я знаю, как это у него бывает. Сталкивался.

— Кофе будешь? — крикнул он из кухни.

Почему он всегда оттуда орёт так, как будто у меня не однокомнатная хрущёвка, а особняк с мезонином? Как будто, если он меня не видит, то я непременно далеко?

— Буду! — хоть что-то хорошее этим утром.

Кстати, в дурдоме он обретается не из-за видений. Про них психиатры не в курсе. Сене просто комфортно в психиатрической клинике, и он с легкостью симулирует то самое «посттравматическое стрессовое расстройство» (ПТСР), в котором психотерапевт подозревала меня. Он прекрасный симулянт, наш Сеня. При его невысоких запросах клиника — это такой халявный санаторий, где кормят, развлекают, позволяют гулять на свежем воздухе (наш загородный дурдом славится прекрасным садом), а главное — внимательно и с сочувствием выслушивают любую чушь, которую Сене заблагорассудится нести. Чем не курорт? «А медикаментов груды мы в унитаз, кто не дурак. Вот это жизнь…»

На Сенино счастье психиатры то ли недостаточно бдительны, то ли недостаточно квалифицированы, то ли им наплевать. Знали бы они, насколько он на самом деле безумен, они бы вернули карательную психиатрию немедленно — и я не про видения его говорю. Что видения? Забавный казус Мироздания, как и мой странный талант. А вот то, что никакого ПТСР у него нет — это как раз и пугает.

— Кофе! — Сеня принёс мою кружку.

— Спасибо, Сень, — я уже умылся и в целом был готов к неприятным новостям. — Так что за видение?

Сеня дожёвывал бутерброд с последней моей колбасой, поэтому мужественно сглотнул, чуть не подавился, выпучил глаза, судорожно запил кофе, обжёгся, пролил на рубашку… В общем, ему потребовалась пара минут, чтобы откашляться и принять соответствующую пафосности заявления позу:

— Быть сему месту пусту! — провозгласил он значительно, и, сев обратно на табурет, шумно отхлебнул из кружки.

— Какому месту? — удивился я. — Моей квартире?

Квартирка, конечно, так себе — старая, не видавшая ремонта хрущёвка, укомплектованная обшарпанной, но крепкой мебелью времён позднего СССР. Как от отчима досталась, так и живу. Позорище, если вдуматься, но мне пофиг, а в гости никто, кроме Сени, отродясь не ходил. Тем не менее, с чего бы ей быть «пусту»?

— Нет, — Сеня поморщился и сделал широкий круговой жест кружкой. — Вообще. Всему. Нашему вот этому миру.

— И в каком… э… формате будет проводиться данное мероприятие? — поинтересовался я растерянно.

— В формате пиздеца, — ответил Сеня невнятно, запихивая в рот колбасу. — Какая-то рыжая баба в костюме супергероя на краю крыши, девчонка в чёрном и ещё какой-то бородатый мужик, вроде смутно знакомый, но я его вижу краем глаза. В городе пожары, в небе низко над крышами звено «двадцать восьмых», на улицах бардак, руины и то ли трупы, то ли просто люди кучами лежат.

Сеня вытер рот рукавом клетчатой рубашки и закончил:

— Вот такое видение было.

— Может, оно ещё и обойдется? — осторожно спросил я. — Не, я знаю, что у тебя все сбывается, но, может, закончится всё нормально? Рассосётся потом как-то?

— Не, — спокойно ответил Сеня, — не рассосётся. Я ж чую. Я и без видения на нервах был, всё не мог понять, что не так. Давило что-то, как будто крышка закрывается. А теперь уж точно знаю.

— А что, есть признаки?

— Эй, — отмахнулся Сеня, — в нашем дурдоме интернета нет, а по ящику только канал «Дискавери» — как слоны ебутся. И то некоторые от этого зрелища впадают в такой экстаз, что хоть выключай. Ты не поверишь, какие там долбоёбы встречаются!

Я скептически посмотрел на Сеню, но ничего не сказал. Включил приёмник — телевизор мне как-то без надобности.

«Всемирная организация здравоохранения заявила, что власти Либерии принимают необходимые меры предосторожности после смерти восьмисот человек в городе Гринвилл от неизвестной болезни. Как пишет либерийское издание Daily Observer, тела умерших быстро подверглись разложению. Либерийская полиция подключилась к выяснению обстоятельств их смерти. Принимаются меры для того, чтобы изолировать заболевших..»

Женский голос вещал привычной спокойной скороговоркой, без экзальтации — видно было, что Либерию ведущая даже на карте не найдёт.

— Не везет им, — констатировал Сеня. — Вечно то эбола у них, то ещё какая срань… А помнишь, как мы тогда в Монровии…

— Помню, — поморщился я, — но лучше бы забыл. Хорошее место Либерией не назовут.

Новости закончились, но я покрутил ручку приёмника и поймал другой выпуск. Там тон ведущего был пожестче и отдавал некоторой обеспокоенностью:

«Иран заявляет категорический протест против агрессивных действий США. Пентагон направил авианосец Ronald Reagan в дополнение к уже находящемуся там Carl Vinson. Возвращение авианосных соединений создаёт эскалацию напряженности в регионе…»

Я выключил приемник — весь этот цирк с конями, в который превратилась нынешняя международная политика, успел достать даже меня. Как ни берегись — а радио с телевидением вещают из каждого утюга, хоть уши затыкай.

— Вроде всё как обычно, — сказал я Сене. — Нормальное для нынешнего мира состояние «вот-вот пиздец, но не сегодня». Не первый год длится.

Сеня молча пожал плечами и одним глотком допил остывший кофе. Вывалить проблему на меня и отморозиться — его обычный образ действий.

Я у Сени типа опекуна — так уж сложилось. Он детдомовский, и уж не знаю, что там с ним случилось, но башка у него сдвинутая серьёзно. Я отбил его в одном неприятном месте у одних очень плохих людей, когда ему едва четырнадцать было. Ну как «отбил»? К тому моменту, как я на него наткнулся, он уже сидел весь залитый чужой кровью в окружении шести трупов с перерезанными глотками и жадно жрал что-то из ставшей вдруг ничейной миски. Проголодался ребёнок. Чуть меня не отправил к ним седьмым, кстати.

Не то чтобы мне так уж хотелось вешать себе на шею трудного подростка, но бросить его там, где нашел — всё равно что убить. Государство предлагало вернуть его в детдом. Вот этого некрасивого юношу с первыми прыщами, безумными глазами берсерка и «ка-баром» в худых руках? Это не должно было быть моим делом, но почему-то стало. Так и прижился. Я не заменил ему отца — у меня на это «как отец» с детства аллергия. Сначала взял на правах приблудного уличного кота, потом он стал кем-то вроде воспитанника, а потом в какой-то момент и полноправным напарником. Он не дурак, Сеня-то, у него башка работает многим на зависть, просто как бы лакуны какие-то в понимании некоторых вещей. Например, социальных табу. Не знаю, как удалось добиться такого эффекта — я бы детдом, где таких детишек растят, сжёг бы чисто на всякий случай, если бы он уже не сгорел. Кто-то позаботился. Имею на сей счёт подозрения, но спрашивать Сеню боюсь — вдруг он ответит, и что мне с этим знанием делать?

Зато и проводником он стал ещё тогда — не от хорошей жизни, надо полагать. Особенно учитывая специфический Сенин кросс-локус. Среди проводников много «гаражистов» — переходящих через гаражные конгломераты. Немало «культистов» — ходящих через храмы и прочие места поклонения. Есть небольшая, но сплочённая группа «спелеологов» — проходящих через кросс-локусы пещер. Есть и довольно странные ребята, умудряющиеся проходить тоннелями метро — их возможности, правда, ограничены, потому что метро мало где есть. Но вот такого как Сеня…

Сеня — совсем слабенький проводник, с большими ограничениями по длительности поддержания и пропускной способности проходов. Фактически, пара-тройка человек с ручной кладью — его предел. Но зато дверь ему почти везде — он через сортиры ходит. Вошел в туалет тут, закрылся, вышел там. Универсальность потрясающая — где есть люди, так там и сортир непременно найдётся. Я догадываюсь, почему так сложилось — учитывая школьно-детдомовско-армейскую традицию устраивать разборки именно в туалетах. Видать, немало ему доставалось, раз врождённый талант проводника зацепился за такой кросс-локус.

Я способностей проводника не имею, так что мы с Сеней ходим парой. Он проводит, я работаю. Толковых контрабандистов из нас по причине малой грузоподъемности не вышло — в отличие от Гаражища, машину в сортир не загонишь, — так что профиль нашей пары другой, обусловленный сочетанием наших странных умений. Пришли мы к этому не сразу, но в итоге свою нишу всё же выбрали.

— Я тут брошу у тебя сумки с деньгами, ладно? — невинно поинтересовался Сеня.

— С чем? — рассеянно переспросил я, задумавшись.

— С деньгами, — повторил Сеня спокойно. — С баблом, лавэ, бабками, кэшем…

— И откуда у тебя наличка сумками?

— Ну, для начала я взял кредит под залог своей квартиры, — начал перечислять Сеня. Судя по тону, он был очень собой доволен и спешил похвастаться. — Потом я сдал её в аренду через агентство и взял плату за год вперёд. Дисконт вышел большой, но зато с отсрочкой заселения на месяц. Потом я квартиру продал в полцены чёрному риелтору через генералку. Потом взял кредит в своём банке — правда, дали, гады, немного, полмульта всего — но на три года. Потом нанял такси и проехался по микрокредитным конторам…

— Сеня, блядь… — я схватился за голову. — Что ты творишь? Мы же это уже проходили! Опять пострелушки из-за твоих долгов устраивать?

— Да успокойся ты, — Сеня притащил из прихожей две спортивные сумки и бросил на пол. — Там везде первый платеж через месяц, не раньше. А я этому миру и двух недель не дам.

Понятия морали для Сени не существует, но голова у него работает — надо бы и мне обналичить свой счёт. Денег на нём прилично, так что придётся, наверное, в несколько приёмов. Хотя…

— Сень, а на кой чёрт тебе кэш, если миру конец?

— Вложим в товар, перетащим на базу.

— Какой товар?

— Ну, представь — через пару недель всё, что брали в этом срезе контрабасы, станет абсолютным дефицитом. Его будет просто негде взять! А у нас — есть! Неплохо поднимемся…

— За главный товар нашего среза нас с тобой закопают быстрее, чем мир кончится… — засомневался я. — На оружие надо иметь каналы, а не только деньги. Да и много ли мы утащим через твою сортирную дырку? И кому оно будет нужно, когда негде будет взять подходящие патроны?

— Да? — на секунду задумался Сеня. — Ну и хуй с ним тогда! Пойду к блядям, оттянусь напоследок. Всем хорош дурдом, но бабы там…

Он, вжикнув молнией, раскрыл одну сумку, вытащил оттуда наугад пачку пятитысячных купюр и смылся. Что ему скажешь? Совершеннолетний уже. А я погрузился в тяжкие раздумья.

Мы с Сеней межсрезовой контрабандой не баловались, но, разумеется, в общих чертах были в курсе. Проводников немного, и хотя они по большей части и друг друга-то терпеть не могут, а мной вообще пугают детей, но тусовка существует. Поневоле приходится контактировать и поддерживать нечто вроде профсоюза — а то желающих сесть на канал хватает. Как со стороны государства, так и со стороны криминала. Несмотря на серьёзные внутренние трения и конкуренцию, всё же как-то друг другу помогаем — я пару раз приезжал на «стрелки» в качестве «окончательного аргумента». Конечно, и криминал, и государство всё равно в схемах присутствуют, куда же без них, но какие-то правила, в основном, соблюдаются. Более или менее. Местами.

Так вот, основной экспортный товар нашего среза на межмировом рынке — это оружие. Тут мы уникальны — остальные срезы, настолько озабоченные прогрессом средств уничтожения, уже достигли логического финала этого пути. В одном из таких миров у нас запасная база — очень скромная, просто склад того, что по разным причинам не стоит хранить здесь. Безопасность хранения там абсолютная — воровать некому, а радиация уже, в основном, рассеялась. Главной проблемой было найти уцелевший сортир для Сениного кросс-локуса.

Второй по популярности товар — автомобили. Как правило, берутся подержанные внедорожники, проводится профилактика до состояния «как новый» и перегоняются. Новые модели, капризные и привязанные к сервисам, спросом не пользуются. Это довольно приличный бизнес, минимум криминала (не считая, конечно, некоторого процента краденых машин — то, что они пропадают из этого мира бесследно, открывает хорошие возможности). Я знаю контору, где ребята из натурализовавшихся здесь грёмлёнг наладили практически конвейер. Можно было бы вложиться в технику — да вот беда, в сортир машину не пропихнешь. Не наш это калибр. А больше ничего такого уникального и нет — в фармакологии мы далеко не лидеры, оргтехника не имеет смысла вне совместимой цифровой среды, предметы быта не универсальны, предметы роскоши бессмысленны.

Опять же, надо понимать, что вся доступная нам межмировая торговля — это крошечный по объемам рынок. Рыночек. Все проводники нашего среза вместе не догонят по обороту провинциальный сетевой супермаркет. Даже оружие — и то штучные поставки. Где любили повоевать, имели своё, а остальным оно особо и ни к чему. Основные потребители — такие же межмировые бродяги, как мы, а нам много не надо.

Да, есть ещё те, кто торгует людьми. Грязный, но вечный товар. Не так давно это был довольно мощный бизнес, теперь — нет. В этом, без ложной скромности, есть и моя заслуга.

Больше я что-то ничего и не придумаю. Шедевры искусства? Они ценятся только в соответствующем культурном фоне, когда всему человечеству объяснили, что вот это — шедевр и стоит много денег. Если этого фона нет, то черный квадрат остается просто квадратом, а за всякое пикассо ещё и в лоб дадут. Предметы культа? За отсутствием соответствующих культов будут оценены по весу золотого оклада. Исторические артефакты? Никому не интересна чужая история. Так вот глядя со стороны, понимаешь, что универсальных ценностей практически не бывает. За одним исключением — практически везде ценится золото, оставаясь более-менее общепризнанным обменным эквивалентом. Тоже не самый беспроблемный товар, конечно, но его куда проще купить, чем оружие. Тем более, что есть у меня подходящий знакомый. Странноватый мужик, но в целом надежный.

— Привет, Ингвар, — набрал я его без лишних размышлений.

— Македонец, ты? И тебе не хворать! — он взял трубку моментально, как будто ждал звонка.

— Есть тема насчет некоторых интересных инвестиций…

— Моих тебе или твоих мне?

— Имею инвестиционные намерения, — обозначил я тему, — относительно некоторых металлов.

— Над землей хуйня летала,

Вся из жёлтого металла.

Очень много в наши дни

Удивительной хуйни…

— продекламировал Ингвар задумчиво. Голос его показался мне несколько растерянным.

— И каковы предполагаемые объёмы инвестиций?

Я назвал сумму.

— Подъезжай в офис, решим, — ответил он после паузы.

Сенины деньги я решил пока оставить, где лежат, а первым делом обналичить свои. При любых грядущих непонятках лучше не зависеть от доброй воли банкиров и работоспособности банкоматов. Для начала позвонил в банк и запросил обналичку — там не то чтобы огромные миллионы, но такие суммы уже надо заказывать за сутки. Наше странное занятие не сильно прибыльное, но и тратить мне особенно некуда. Квартира мне досталась от отчима, машина тоже, питаюсь я просто, представительских расходов нет, дорогих игрушек не люблю, хобби не случилось, личная жизнь не сложилась. Вот и накапливается понемногу.

Остаток суммы решил снять из банкоматов — чтобы какой-то оперативный капитал был на руках уже сегодня. Сенины предсказания точны в деталях, но не по времени — а ну как придётся драпать в чём есть? Надо хоть как-то подготовиться, прикупить кой-чего. Так что спустился к подъезду, завел старенькую «Ниву» — немного поржавевшую, но ещё более-менее на ходу — и поехал по банкоматам. Я, конечно, мог бы купить себе новую машину, но у меня и эта-то большую часть времени праздно гниёт у подъезда. Из-за особенностей Сениного кросс-локуса по работе мы пешеходы, а тут мне ездить некуда. Я бы и сейчас пешком пошёл, но уж больно неохота таскаться с кучей налички.

Хвост засёк на третьем банкомате. Как человек осторожный я не стал снимать весь суточный лимит в одном, а брал одну максимальную выдачу — 40 тысяч — и ехал к следующему. Видимо, не помогло — кто-то засёк человека, снимающего много налички, и захотел поживиться. У меня, к сожалению, обманчиво безобидный вид — и рост не богатырский, и в плечах не косая сажень, и лицо самое ординарное. Вели меня топорно, постоянно мелькали одной рожей, подходили близко, к машине бежали чуть ли не бегом. В серой потасканной «Нексии» их было аж четверо, прижимались они чуть ли не бампер в бампер — боялись потерять, — так что разглядел я их прекрасно. Дагестанцы. Гопота. Но это и хорошо — даги будут сначала давить и пугать. Пальнуть в затылок и снять с трупа — не их стиль. Думают, что я чёрный обнальщик, деньги чужие, рисковать за них не стану — они таких как раз и пасут у банкоматов. Ситуация меня скорее раздражала, чем вызывала опасения. Я спокойно подъехал к четвертому банкомату и добрал остаток суточного лимита. Немного даже демонстративно убрал пачку тысячных купюр в сумку, висящую на брючном ремне, и вернулся в машину. Тот из дагов, кто приглядывал за мной вблизи, резво потрусил обратно в «Нексию». Я завёлся и тронулся, они рванули за мной с таким энтузиазмом, что чуть не устроили ДТП. Дилетанты, смотреть противно.

Я неторопливо проехал полквартала и свернул в гаражный кооператив. «Нексия» прижималась ко мне, уже не скрываясь. Думаю, внутри царит полное ликование — жертва сама привела их туда, где можно без помех осуществить экспроприацию материальных ценностей. Это хорошо, это не даст им задуматься, зачем я с кучей денег еду в такие ебеня. Они уже видели деньги, в их воображении скромный дневной лимит снятия превратился в невесть какие миллионы, они полны азарта. Они думают, что жертва тут — это я.

Прибавил ходу, свернул в тупиковый проезд и резко остановился. Влетевшая за мной «Нексия» от экстренного торможения немного просквозила юзом, но водитель справился. Я вышел, захлопнул дверь и встал, прислонившись к борту. Да, так я и думал — в азарте выскочили все четверо.

Самый здоровый, с мятыми ушами борца, первым шагнул ко мне, опуская руку в карман:

— Э, стоять… — начал он.

— Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, — ответил мой пистолет. Глушитель на «Макарове» работает так себе, но тут достаточно безлюдно, а задерживаться я не собираюсь. Контрольные мне делать не нужно, обыскивать неинтересно, мародерить противно.

Сел в машину и уехал.

— Здравствуйте, Анна!

— Здравствуйте Виктор, рада вас видеть! С чего бы вы хотели начать наш сегодняшний сеанс?

— Увы, Анна, я опять сделал это, — винюсь я.

— Неужели никак нельзя было решить проблему иначе? — голос психотерапевта профессионально ровный, но я знаю, что он расстроена.

— Увы, Анна, они сами напросились. Ну не дорогу же спросить они за мной ехали?

Я лукавлю, и Анна это знает. Я мог от них оторваться, я мог вывести их на полицию, я мог позвонить определённым людям, и их бы приняли на месте, объяснив, насколько они не правы. Я мог, в конце концов, стрелять не в лоб, а по конечностям. Да что там, скорее всего, достаточно было бы достать пистолет и прострелить колеса, чтобы они, с угрозами и обещаниями разобраться потом, но отстали. Но я поступил так, как поступил. Я убийца, Анна.

— Вы слишком строги к себе, Виктор, — качает головой мой воображаемый психотерапевт, но я-то знаю…

Впервые я узнал о своём предназначении, когда отчим по какой-то причуде сознания пропил не все деньги, а на остаток привёл меня в тир. Он тогда ещё пытался периодически изображать: «Я тебе, засранцу, как отец!». Я про себя его так и называл: «мой какотец». Тир был дурацкий, с жестяными фигурками, рывками едущими вдоль задней стены полутёмного павильона и ушатанными пневматиками-переломками, пристреливать которые никто и не собирался. Но я не промахнулся ни разу. Изумлённый отчим, который перед этим пытался путано объяснить, как совмещается прицел с мушкой, разорился на пульки — и снова легли десять фигурок. Тут уже его приятель, который этим тиром как раз заведовал, выдал ещё десяток бесплатно — с тем же результатом. Дальше я стрелял в бумажную мишень, аккуратно вынеся десятку, в консервную банку, в автоматные гильзы… Мужики впали в азарт, и уж не знаю, как отчимовский собутыльник потом отчитывался за истраченные пульки, но я выстрелил раз сто — и ни разу не промазал. Мне не было интересно — ни тогда, ни потом. Как вам не было бы интересно раз за разом валить стоящий на столе спичечный коробок, ткнув в него пальцем. (Я далеко не сразу понял, что люди, которые промахиваются, делают это не специально). Так что стрелять мне было скучно, но сообразительный «какотец», на пару с мужичком из тира, монетизировал мой талант — спорили на выпивку с такими же колдырями, что я попаду десять раз подряд. И я, разумеется, попадал. Потом это фокус всем наскучил, желающие спорить кончились, и больше я в тир не ходил. Не пошёл я и в стрелковый спорт — просто не пришло в голову. Скучно же. Промахнуться при стрельбе для меня всё равно, что промахнуться, вытирая жопу. Вам же не приходит в голову строить карьеру на том, что вы очень точно вытираете жопу? Так что мое следующее столкновение с судьбой состоялось уже в армии. Мама к тому времени умерла, «какотец» пропивал последний ресурс печени, я был дурак-дураком. Имел неосторожность продемонстрировать талант и моментально был взят на заметку. От подразделения требовалась сдача нормативов, я стрелял за себя и за всех рукожопов, а потом меня выставили на внутриармейские соревнования, защищать честь родного гарнизона. По-своему это было удобно — локального чемпиона по стрельбе не гоняют копать канавы. И он реже чистит картошку, проводя время в «тренировках». Его уважают старослужащие и берегут командиры. На исходе срочной мне сделали предложение по дальнейшей службе. Возвращаться в квартиру «какотца» не слишком хотелось, и я его принял. Дальше было много интересного и не очень, но основным моим занятием с тех пор стало убивать людей. От судьбы не уйдешь.

Я иногда завидую Сене — он живёт без рефлексий, как полевая трава. Я так не умею. Я пытался сменить род занятий, но раз за разом в итоге оказывался с пистолетом перед трупами. «Увы, Анна, я снова сделал это…» Пришлось принять как предназначение. Когда я прочитал «Тёмную башню» Кинга, меня чуть не разорвало: «Это же про меня! Я тот самый Стрелок! Я такой же, как он!». Я даже пытался заиметь себе такой позывной — «Стрелок», но не прижилось. Прижилось прозвище –«Македонец». За то, что стреляю с двух рук.

— Привет, Македонец, — Ингвар достал из бара бутылку. Я не большой любитель алкоголя, но он из тех, с кем проще выпить, чем отказаться. — Давно не виделись, да?

— Давно, да, — я не спорю и беру стакан. Виски с содовой? Сойдёт и виски.

— Я приехал в ресторан

С золотого прииска

Ведро водки заказал

И котлет по-киевски!

— радостно потирая руки, продекламировал Ингвар. Он меня бесит этой клоунской манерой по любому поводу нести какую-то рифмованную поебень. То ли сам её сочиняет, то ли башка этим дерьмом забита. Тот ещё мудак, но дела с ним иметь можно.

— Мне б золотишка прикупить, — не стал я изображать светскую беседу. — Ты в курсе.

— Я-то в курсе… Но…

— Что-то не так?

— Вот ей-богу, Македонец, не знал бы я тебя столько лет, подумал бы, что подстава.

Я, было, напрягся, но он замахал руками.

— Нет-нет, это не наезд, просто такие совпадения косяком пошли, что уж не знаю, что и думать. Я же вообще-то не по золоту, ты знаешь. Просто иногда помогаю людям. А тут мне один человек, которого я сто лет не видел, приносит, а второй, которого я тоже, что характерно, давно не встречал, сразу хочет купить.

— Ну и что? — не понял я. — Есть спрос, есть предложение, есть гармония в мире. В чём проблема?

— Вот в чём.

Ингвар засунулся в огромный сейф, порылся там и, вынырнув, протянул мне монету.

— Видел такие?

Я посмотрел на шестеренку с микроскопом на реверсе крупной монеты и кивнул.

— Доводилось. Не ожидал увидеть у тебя.

— А я, вот не удивлен, что ты видел, прикинь? Не зря я в совпадения не верю!

— К этой чеканке есть некоторый специфический интерес.

— Да-да, я в курсе. И знаю, что за неё бывает. А ты ведь знаешь, кто такие чеканит, да?

Разговор принимал довольно опасный оборот и, по-хорошему, надо было на этом его заканчивать и уходить — Ингвар не единственный барыга в городе, нашел бы через кого золото взять. Но я не стал обострять.

— Знаю. Это экспортный золотой рубль Русской Коммуны. Очень чистое золото, но оборот его довольно… хм… специфический.

— Ты проводник, Македонец? — спросил Ингвар в лоб.

Задавать такие вопросы не только неприлично, но и небезопасно. Проводники не любят внимания. Тихая это профессия, непубличная.

— Нет, — ответил совершенно честно. Не стал спрашивать: «Какого вагона?».

— Но ты связан с этой темой, так?

— Связан.

— Тогда забирай! — он вытащил из сейфа плотный мешочек и гулко брякнул им по столу. — Двадцать пять монет.

— Это приличный капитал, — осторожно сказал я. — Они ценятся выше золота по весу.

— Да? — Ингвар махнул рукой. — Не знал. Я их по цене лома взял. Но неважно — забирай по весу. Для меня это горячий товар, а для тебя, как я понимаю, проблемы нет?

— Нет, — признал я, — но, если ты в курсе темы, то мог бы и сам пристроить.

— Я вчера в первый раз своими глазами видел другой мир, — неожиданно признался Ингвар. — Я не очень в курсе темы, но, чтоб я сдох — как же я хочу быть в курсе!

— У меня с собой не хватит налички, чтобы выкупить прямо сейчас, — предупредил я его, — буду готов завтра.

— Все равно забирай, я завтра подготовлю остальную часть, за все и расплатишься разом. Не хочу у себя хранить.

Я пожал плечами и сгреб увесистый мешочек в карман.

— И ещё, — вспомнил о нужном. — Мне опять нужен ствол. Лучше всего такой же, болгарский «макар» с глушаком.

— Да что ты их, жрёшь что ли? — удивился Ингвар. — Нет, не говори, не хочу знать. Завтра будет.

Тот, из которого я дагов пострелял, я закинул в реку — зачем мне палёный? Остался второй, но с одним мне неуютно. Я ж Македонец.

Артём

Этим утром Артём проснулся от внутреннего беспокойства. В последнее время его часто охватывали какие-то смутные ощущения. То ли что-то вот-вот произойдёт, то ли оно уже произошло, но не тут, то ли всё-таки тут, но он не заметил. Довольно дискомфортно.

Артём спросонья пошарил рукой по постели — Ольги не было. Уже не первый день он просыпался в одиночестве. Его… подруга? Женщина? Жена? — смывалась тихо и рано, уносясь по своим непостижимым делам. Смешно сказать, но он до сих пор не мог окончательно определиться, кто для него Ольга. С самого первого его дня в Коммуне они жили вместе, делили постель и скромный здешний быт, но про то, чтобы пожениться, речь не заходила ни разу. Впрочем, тут, как ни странно, спокойно относились к таким формальностям — Артём ожидал каких-то махровых пережитков Империи, вроде «Семейного кодекса», парткомов и профкомов, заглядывающих под каждое одеяло. Это, как и многое другое, оказалось ерундой — жизнь в Коммуне вообще ничуть не была похожа на тот образ, который он себе составил из её истории и своих предрассудков на тему СССР. Слишком мало тут было людей, и слишком жёстко их отжало в центрифуге событий, чтобы не облетела большая часть формальной шелухи. То, что осталось, было странным и поначалу очень непривычным, но многое Артёму скорее нравилось, чем нет.

Институт брака тут присутствовал в форме традиционного «гражданского» — то есть, с регистрацией оного в соответствующей базе данных. Это всё, что Артёму было на сей счёт известно. Выспрашивать у Ольги подробности было неловко — не стоит разговаривать с женщиной о браке, если ты не собираешься немедленно сделать предложение.

С Ольгой было странно. Она красива, великолепна в постели, покладиста в быту, умна и обладает прекрасным чувством юмора. А ещё у неё роскошная задница. Чего тебе ещё надо, дурень? Ничего не надо, Артём искренне восхищался, глядя на неё. Да, в их паре она была ведущей, и это было непривычно — но при этом Ольга умела провести свои решения так ненавязчиво и убедительно, что он не чувствовал себя ущемлённым. Тем более, что она тут как рыба в воде, а он ходит в неофитах. До сих пор не вполне разобрался во многих ключевых моментах функционирования здешнего социума.

Артём встал, наскоро принял душ, оделся и потащился в столовую. Коридоры комплекса были почти пусты — здесь принято вставать несколько раньше. Однако у Артёма свой график. Это, кстати, тоже немало способствовало его неполной включенности в местную жизнь. Собственно, кроме Ольги и тех, с кем он непосредственно сталкивался по работе, никакими близкими знакомыми он так и не обзавелся. Впрочем, Артём всегда признавал, что асоциален и вообще довольно унылый в коммуникативном плане тип. Тем не менее, все встреченные в коридоре и на лестнице соседи по жилому комплексу здоровались с ним искренне и благожелательно. Хотя он и не помнил, как их всех зовут, но мог поручиться, что они — помнят. Вначале это его напрягало, но потом он принял умолчальную благожелательность за местную норму и успокоился. В конце концов, это его не обязывало ни к чему, кроме ответного приветствия. Если бы он им пренебрег, его немедля бы спросили, всё ли с ним в порядке, и не нужна ли помощь. Самым неожиданным открытием для Артёма стало, что это не формальная любезность, а реальное беспокойство и готовность помочь. Внутренние связи здешнего социума были сильнее, чем он привык, что имело свои плюсы и минусы. Как любая общинность.

В столовой за крайним столиком сидел хмурый невыспавшийся Борух. Артём помахал ему рукой, он сделал приглашающий жест в сторону свободного стула. Взяв поднос, Артём поприветствовал юную смешливую раздатчицу Лиду и прошёлся вдоль стойки, размышляя, стоит ли взять то, что тут оптимистично называют словом «кофе». Увы, настоящий кофе в сельхозсекторе начали культивировать совсем недавно, и до промышленных урожаев было далеко, а из чего делали местный — лучше не спрашивать. Судя по действию, кофеин в нём действительно содержался, но вкус, мягко говоря, имел с исходным напитком мало общего. Подумав, что день предстоит непростой, кофе всё-таки взял, налив его из большого подогреваемого термоса с краником, но, чтобы как-то сгладить химический привкус, ливанул в него сливок. Сливки как раз были натуральнее некуда — жирные и свежие, только что с фермы. Докинул на тарелку пару горячих бутербродов с варёным мясом, залитым расплавленным сыром на больших ломтях свежего хлеба, и этим ограничился.

— Вот никогда вы каши не возьмёте! — попеняла ему Лида. — Только кофе да бутерброды! Этак здоровья не будет!

— Спасибо за заботу, Лидочка, — улыбнулся ей Артём. — Но так уж я привык.

Статус «мужика той самой Ольги» с одной стороны надёжно ограждал его от покушений на его условно супружескую верность, а с другой — привлекал интерес женского пола по принципу «Что она в нём нашла?». Ольга имела в здешнем обществе очень высокий статус, примерно как руководитель КГБ в СССР. Иногда он чувствовал себя этаким принцем-консортом. А иногда — случайно забредшим в племя людоедов антропологом, которого захватила в плен местная принцесса. В ожидании, чего ей захочется больше — секса или мяса.

— Долго спишь, — буркнул Борух, допивая утренний кефир над тарелкой из-под овсянки.

Темноокая и пухлозадая женщина Анна Абрамовна ловко и нежно женила на себе бравого майора, и теперь тщательно присматривала, чтобы ценный трофей сохранялся в хорошем состоянии. Это включало в себя отказ от курения, здоровое питание, ограниченный алкоголь и, разумеется, никакого кофе. Бывшему закоренелому холостяку это внимание льстило больше, чем напрягало, но на Артёмов поднос он посмотрел с некоторой завистью.

— Да говно этот кофе, ты ничего не теряешь, — с сочувствием сказал Артём. — Только что вздёргивает с недосыпу.

— Всё равно хочется… — вздохнул Борух. — Но моя всегда как-то узнает. Раздатчицы ей, что ли, докладывают?

— Олега давно видел?

— Третьего дня. Сейчас в рейсе опять. Потащил караван с грузом куда-то. Операторы перегружены, сам знаешь.

— Знаю…

— Он говорил, через неделю вернётся, будет выходной пару дней. Надо бы собраться, посидеть нормально.

Борух допил кефир, печально посмотрел в пустой стакан и потащил поднос с посудой в посудомоечный агрегат, стоящий в углу. Брякнула железная дверца, звякнула тарелка.

— У нас там сегодня совещание, вроде… — обронил он как бы между прочим, проходя мимо столика. — Может, скажут наконец, что за хрень творится.

У Артёма сразу испортилось настроение — ничего хорошего он от совещания не ждал. В последние дни в воздухе ощутимо веяло тревогой и скорее всего новости будут неприятными.

— Включайте, вы последний сегодня! — крикнула ему Лида, когда он расставил стакан, тарелку и поднос по соответствующим отделениям в посудомоечном агрегате.

Массивная стальная дверца сыто чавкнула резиновым уплотнителем. Артём повернул прижимной рычаг и клацнул переключателем. Агрегат вздрогнул и утробно загудел. Здесь всё было такое — большое, крепкое, угловатое, стальное на болтах, крашеное неброской, но чертовски прочной серой эмалью. После привычных Артёму округлых, пластмассовых и легковесных вещей местная бытовая техника поначалу казалась какой-то нелепой и архаичной, дизельпанковой какой-то. Казалось, что стиральную машину можно поставить на гусеницы и отправить штурмовать укрепрайон, а холодильнику не хватает только стартовой ступени, чтобы он пролетел по баллистической траектории через океан и оставил дымящиеся руины от какого-нибудь Нью-Йорка. Правда, ни океана, ни Нью-Йорка тут не было, а то, что Артёму казалось избыточностью, происходило от совсем обратного — от дефицита ресурсов. Этот посудомоечный агрегат, скорее всего, проработал уже лет тридцать и спокойно проработает ещё сто — или сколько там понадобится — при условии замены нескольких простых расходников. С учётом того, что бытовая техника тут производилась не миллионными тиражами, а почти штучно, это давало серьёзный ресурсный профит.

Период экстремального выживания в условиях полной изоляции наложил на Коммуну своеобразный отпечаток и сформировал непривычное отношение к вещам. Так, квартира, в которой они жили с Ольгой, по меркам родного среза Артёма, относилась скорее к «гостинкам» — наидешевейшему жилью «гостиничного типа». Никакой кухни, крошечный санузел с душевой кабиной, спальня чуть больше кровати и небольшая проходная комната-кабинет. Благодаря высоким потолкам и окнам во всю стену ощущения тесноты не возникало, но всё же это был необходимый минимум пространства, не более того. Впрочем, учитывая неожиданно малое количество того, что принято называть «личным имуществом», места хватало — вся их с Ольгой одежда прекрасно помещалась в небольшой встроенный шкаф, с отсутствием кухни снималась проблема посуды, книги хранились в общей библиотеке комплекса, всё, относящееся к работе, оставалось на рабочих местах. Ну и зачем, спрашивается, больше места? Пыль плодить? Квартира тут утилитарное помещение, в которое приходят спать.

Артёму, считавшему себя законченным индивидуалистом и сидевшему годами в позиции «мой дом и есть мой мир», сначала всё это было довольно дико, но потом оказалось, что роль «лишнего человека», которую он играл в мире прежнем, абсолютно нелепо выглядит в социуме, испытывающем жесточайший кадровый голод. А главное — в мире, полном реальных, очень настоящих, интересных и крайне важных задач. Правда, писать фантастику он бросил. Теперь она стала его повседневной работой.

В дверях Артём столкнулся с девочкой лет тринадцати, которая катила тележку с ведром, тряпками, шваброй и пылесосной оснасткой — шлангом и щёткой, которые подключаются к разъёмам вакуумной системы уборки дома.

— Ой, вы ещё здесь? — удивилась она. — Время уборки!

— Привет, Катя, — поздоровался он с ней. — Уже ухожу. Как твои дела?

— Всё хорошо, спасибо! — широко улыбнулась девочка. — Но я последнюю неделю у вас убираю.

— А что так? — расстроился Артём.

Катя ему нравилась — рыжая, чуть тронутая солнечными веснушками по молочно-белой коже, симпатичная и очень весёлая девочка. Он часто думал, что у них с Ольгой могла бы быть вот такая дочка.

— Седьмой класс же! — укоризненно сказала она, удивляясь, что можно не знать очевидного. — С понедельника у нас вместо общей трудовой практики будет специализированная.

— Ого, уже седьмой! — улыбнулся Артём. — Как ты быстро выросла! И куда собираешься?

— Не знаю пока… — встряхнула огненно-рыжими хвостиками школьница. — Всё такое интересное…. Вчера нас возили на молочную ферму, там телята смешные! А сегодня на гидростанцию поедем, там тоже, говорят, очень здорово!

— Ну, удачи! Я буду скучать, я к тебе привык уже.

— Не скучайте, — засмеялась девочка, — вместо меня будет Настя из пятого «Ж», она хорошая!

Детей в Коммуне было очень много. Жестокий популяционный кризис предыдущих поколений, сильно повыбитых борьбой за существование, пытались выправить активным стимулированием деторождения. Этим и было вызвано сильное смягчение нравов в области семейной жизни — от советских чуть ли не к вудстоковским. Внебрачные связи не осуждались, секс был более отделён от отношений, чем обычно. Социальные нормы вообще очень легко гнутся под текущие необходимости, а тут ещё и гендерный перекос сработал — как это обычно случается, спасавшие жён и детей мужчины их по большей части спасли, но сами выжили далеко не все. В поколении Первых на одного мужчину приходится шесть женщин. Второму пришлось полегче, но и там вышло один к трем, и только к третьему положение начало потихоньку выравниваться. Так что рожали тут много, и дети бегали жизнерадостными стайками повсюду. Возможно, некоторые из самых мелких имели гены Артёма — в обязанности каждого здорового мужчины входило пополнение банка спермы, и он регулярно проходил процедуру. Артём подозревал, что его генетический материал используется очень активно — при малочисленном исходном населении специалистам репродуктивной лаборатории приходилось раскладывать сложные пасьянсы в попытках избежать близкородственного скрещивания. Впрочем, Артём не исключал и евгеники — наследуемость способностей оператора не доказана, но и не исключалась. Если бы не Ольга, можно было бы выполнять свой генетический долг и более приятным способом, но… Она даже, вроде бы, и не возражала, но то немногое, что Артём понимал в женщинах, настоятельно твердило: «Не стоит оно того».

Ещё одно интересное следствие этой политики, которое Артём отметил как невольный антрополог, — матрилинейность здешнего общества. Установить отцовство при таком свободном отношении к сексу можно было только медицинскими способами, и оно устанавливалось — но информация была принципиально закрытой. Так что родство считалось по материнской линии и учитывалось при генетических раскладах. В социальной жизни родительские отношения были менее значимы, чем в привычном для Артёма традиционном обществе. Может быть, поэтому и отношение к детям тут было удивительным — чужих детей не было, в их жизни принимал участие каждый взрослый. Даже рождённые в браке почти никогда не жили в семьях — воспитание было коллективным, очень хорошо и продуманно организованным. Коммуна возлагала на своих детей большие надежды, вкладывая существенную часть своих невеликих ресурсов в их образование и воспитание.

Артём зашел в бытовое помещение комплекса, напоминавшее ему «бытовку» армейской казармы и исполнявшее похожие функции. Одну стену здесь занимала монструозная многосекционная стирально-сушильная машина. Как и вся коммунарская бытовая техника, она была начисто лишена дизайна и производила впечатление собранной на танковом заводе. Зато заложенная в неё утром одежда вечером оказывалась постиранной, высушенной, разглаженной и даже упакованной в бумажный пакет. Артём открыл ячейку, сунул туда вчерашний комплект: бельё — отдельно, верхнюю одежду — отдельно. Постельное бельё ежедневно меняли дети, которые в рамках трудовой практики занимались уборкой жилых помещений. Артёму было очень странно, что доступ в квартиру открыт для посторонних, тем более — детей, тем более — к постели, которая, в общем, довольно интимный элемент жизни… Но и к этому он, в конце концов, привык.

Одеваться здесь было принято в стиле, который в срезе Артёма назывался «кэжуал». По меркам материнского мира, одежда была однообразной, отличаясь более цветами, нежели покроем. Если женщины как-то наряжались вне работы (хотя тоже, в сравнении, простенько — в основном, платья, юбки да сарафаны), то мужская часть населения выглядела вся на один фасон — свободные брюки, рубашка или блуза, куртка по погоде. Самовыражались, если уж кому приспичило, цветовыми сочетаниями — попугаечно-зелёные штаны со свирепо-малиновой, как пиджак из 90-х, курткой на улицах нет-нет да встречались. Ничего похожего на «высокую моду» Артём тут не видел, зато ткани здешние ему очень нравились — прочные, почти неизнашиваемые, немнущиеся, устойчивые к загрязнениям — но при этом мягкие и «дышащие», комфортные для носки. В прошлой жизни он такие встречал только среди дорогущей спортивной одежды. Практичность необыкновенная — первый комплект, полученный им при постановке на довольствие, служил уже несколько лет и абсолютно ничем не отличался от нового. Ещё один аспект местной лаконичности быта — для жизни вполне достаточно иметь два комплекта одежды. Один на тебе, другой — в стирке. Ну и куртка ещё — но при мягком, без сезонности, здешнем климате она требовалась нечасто. А главное — никто не ожидает, что на работу ты придёшь в какой-то специальной одежде, типа костюма с галстуком. Женщины, конечно, минимумом не ограничивались, но как живут женщины, лучше в подробностях не интересоваться.

Артём прошёл длинным коридором, потом по переходу между корпусами — благодаря компактности местной застройки можно было не выходить на улицу неделями — и оказался сразу на работе. Насколько он помнил из отрывочных объяснений Ольги, почти всё капитальное жильё здесь когда-то было одним научно-исследовательским комплексом, включавшим в себя лаборатории, производственные цеха, общежития для персонала, подсобные помещения и кучу всего остального. Дом-город с собственной инфраструктурой, даже с экспериментальным ядерным реактором небольшой мощности для питания Установки. После Катастрофы и Тёмных дней восстановили не всё — численность населения сократилась, и многие помещения пустуют до сих пор, — но сами бетонные здания пережили все неприятности и стали несущим каркасом здешнего быта.

Артём спустился на лифте в подвал — лаборатория Воронцова была из числа «старых», базовых, в которых велись исследования ещё до Катастрофы, поэтому располагалась недалеко от Установки.

— Доброе утро, Сергей Яковлевич, — поздоровался он, надевая халат.

— Утро? — усомнился профессор. — А, ну, может быть. Здравствуйте, Артём.

Как и все Первые, кто начал принимать Вещество на исходе естественного жизненного срока, профессор выглядел человеком без возраста. «Старость отпустила, но молодость не приняла», — шутил он. Гладкое лицо без морщин, волосы без седины, никаких признаков дряхлости в теле — и всё же при беглом взгляде производит впечатление пожилого человека. То ли что-то в глазах, то ли в осторожной моторике тела. Работать с ним было сложно по причине его скверного характера, но Артём вскоре привык. Сначала чувствовал себя подопытным хомячком, а не сотрудником, но потом проникся задачей, втянулся и понял, что его принимают в качестве коллеги. Умение использовать любой кадровый ресурс оптимально и на всю катушку — ещё один уникальный скилл руководства Коммуны. Кроме того, почти сразу выяснилось, что лаборатория, где он востребован как носитель требующего развития таланта мультипространственного оператора, отнюдь не главная его работа в новом мире.

Неожиданно он пригодился как бывший радиоинженер, которым являлся по образованию. Преемственность советского преподавания оказалась настолько велика, что полученные на первых курсах знания о ламповой и дискретной схемотехнике вполне органично всплыли при работе со здешним оборудованием, представляющим собой удивительно эклектичный сплав базовых технологий 50-х с напластованием заимствованных решений более поздних эпох. Поработав с этим, Артём понял значимость проведённой Ольгой операции — утащив между делом хоть и небольшой, но современный город, она обеспечила общину электроникой, которой там набит каждый дом. Огромная БЭСМ, на которой здесь вели все расчёты изначально, давно доработала свой срок. К моменту появления Артёма вычислительный центр представлял собой причудливый винегрет из обретённых неведомыми путями вычислительных мощностей — от антикварных советских ДВК-шек до древнего, размером с два кирпича, ноутбука. Всё это каким-то немыслимым колдунством местных спецов работало в единой сети и решало задачи удивительной для таких ресурсов масштабности. Для не избалованных гигагерцами и гигабайтами программистов и такой уровень железа неплох. Но это старьё, к сожалению, часто ломалось и испытывало серьёзнейший дефицит запасных частей. В результате Артём постепенно стал уникальным специалистом: интегратором современной техники в инфраструктуру возрастом полвека. Отработав очередной этап обучения в лаборатории Воронцова, он бежал в радиоцентр, помогать собирать нечто вроде системы сотовой связи, покрывающей местные нужды в оперативной коммуникации. До сих пор она работала через коротковолновые рации размером с чемодан. В городе, оказавшемся чуть ли не на обратной стороне здешнего «глобуса», выгребали телефоны, демонтировали базовые станции, разбирали серверные и сматывали оптику… Периодически Артём мотался туда, перемещаясь то на безрельсовом паровом поезде, когда-то так удивившем их с Борухом, то на небольших старых грузовичках с фанерными кабинами без боковых стекол. Часть из них бегала на каком-то биогорючем — получаемом из растительного сырья топливе — и пахла картошкой фри, часть была переделана на электротягу и пахла тайной.

Одна из досадных сторон здешней жизни — монтируя системы двадцать первого века в интерьерах середины двадцатого, Артём точно знал, что в Коммуне есть технологии на несколько ступеней выше. Однако никакой информации о них получить было нельзя. Ламповые радиостанции, установленные на фермах, дребезжащие деревянными бортами «полуторки», эбонитовые ручки пакетных переключателей, тускловатые лампы накаливания… И небольшой цилиндрик УИна — фантастического инструмента, выданного ему для демонтажа и монтажа оборудования. Устройство размером с электрический фонарик разрезало регулируемым лучом всё, что угодно, без всякого внешнего эффекта переводя в ничто любой материал, и так же бесшовно соединяло его в другом режиме. Им можно было порезать дольками алмаз или колбасу, а потом соединить алмаз с колбасой в неразделимый на молекулярном уровне бутерброд. Как это сочетается? Загадка.

Особо размышлять над этим Артёму было некогда — он помогал собирать новый вычислительный центр, консультировал инженеров по современной схемотехнике и архитектуре вычислительных систем, просиживал ночами над учебниками и файлами, потому что собственных знаний категорически не хватало. В общем, был занят так, что на посторонние мысли времени не оставалось, и это новое чувство — собственной востребованности — ему нравилось.

В лаборатории Воронцова Артём проводил ежедневно не больше пары часов, но выматывало это сильнее, чем монтаж серверных стоек. Профессор обучал его навыкам мультиверс-оператора — человека, находящегося в особых отношениях с Мирозданием. А ещё — человека, ежедневно играющего в русскую рулетку. «М-опер» — опасная работа.

В этом качестве он представлял для Коммуны наибольшую ценность. Циничная часть Артёма (довольно большой процент его личности) была где-то там в глубине себя уверена, что и Ольгу держит с ним не романтика и не постель, а то, что он ей позарез нужен в самом практическом смысле. Её личный оператор. То, что он случайно подслушал когда-то ночью в гостиной Рыжего Замка, не давало ему покоя — но только когда Ольги не было рядом. Стоило увидеть медный блеск её волос и открытую задорную улыбку — любые посторонние мысли выдувало из головы, как ракетным соплом. Так и жили. Не самой плохой жизнью, кстати.

— Сегодня у нас мало времени, — недовольно сказал Воронцов, когда Артём надел халат.

Аксиома «в лаборатории все должны быть в халатах» была одним из священных правил профессора. Артём не раз думал, что, если что-то пойдет не так, то он, вывалившись в каком-нибудь «сером» срезе, будет довольно глупо выглядеть в белом халате. Но он не спорил, только всегда цеплял к поясному ремню цилиндрический кожаный чехол с УИн-ом. Под халатом его не было видно, профессор не возражал, а вера в могущество этого артефакта успокаивала. «Привяжу, если что, шнурками от ботинок к палке, будет самое высокотехнологичное в Мультиверсуме копьё».

— Давайте в камеру, — поторопил профессор. — Через полтора часа вас ждут на совещании, просили не задерживать.

Артём вздохнул и прошел в камеру — сооружение из стекла и металла размером чуть больше телефонной будки. Сев на деревянный, с написанным краской инвентарным номером стул, он взял лежащий перед ним на столе прибор. Пластина чёрного то ли стекла, то ли камня до смешного напоминала какой-нибудь айпад, только была толще раза в три и неожиданно тяжёлой. Материал «экрана» немного неприятный на ощупь — не холодный и не теплый, идеально скользкий и каким-то образом неестественный. Профессор обмолвился, что это вообще не вполне материя. Артём не понял, как то, что держишь в руках, может не быть материей, но до объяснений учёный не снизошел.

— Сегодня заканчиваем, — сказал Воронцов. — Я бы погонял вас ещё, вы пока очень слабый оператор, но, увы, нас торопят.

Артём взял планшет и, преодолевая инстинктивное желание отдёрнуть руку от неприятного на ощупь предмета, приложил пальцы к экрану. В толще камня медленно проявилась россыпь точек и линий, формирующих сложную трёхмерную структуру.

Полтора часа пролетели незаметно.

— Всё, вам пора, — сказал висящий в будке динамик голосом профессора. — Я не вполне удовлетворён, но допуск вам подписываю. Будем считать, что вы отныне полноправный м-оператор.

— Допуск к чему? — удивился Артём.

— Там объяснят, — махнул рукой Воронцов. — Идите и постарайтесь вернуться живым, я потратил на вас много времени.

— Живым? С совещания? — окончательно растерялся Артём.

— Оттуда, куда вас отправят, — ответил раздражённо профессор. — Используйте мозг хоть иногда! Если вас требуют на совещание, а от меня требуют подписать вам операторский допуск, это может означать только одно…

— Что? — брякнул Артём.

— Что вас отправят в Мультиверсум, разумеется! Всё, идите, время дорого. И не забудьте расписаться за м-пульт, это теперь ваш персональный инструмент.

Артём понял, что дальше расспрашивать бесполезно. Персональный так персональный, придётся хранить дома, хотя иногда ему казалось, что веет от этой штуки чем-то зловещим. В коридоре его перехватила выскочившая на минутку из кабинета Ольга, увидела планшет, одобрительно кивнула, торопливо поцеловала и быстро проинструктировала:

— Ни о чём не спрашивай — всё равно ничего толком не скажут, только время затянешь. Я тебе потом расскажу, в необходимых пределах.

«В необходимых пределах, ага», — с досадой подумал Артём. Это было, честно говоря, немного обидно, но в этом вся Ольга.

В кабинете для совещаний был тщательно сохранён дух Империи — тяжёлые багровые шторы, Т-образный дубовый стол монументальной конструкции, бронзовые настольные лампы с зелёными стеклянными абажурами, деревянные панели на стенах. И только зияло неожиданной пустотой место портрета над головой председательствующего. Стенная панель сохранила более светлый оттенок большого квадрата, но Коммуна давно отказалась от идеологической преемственности с исторической родиной.

— Заходите, товарищи! — поприветствовал их «Палыч».

Арсений Павлович Лебедев, бывший директор ИТИ — Института Терминальных Исследований, ныне председатель Совета Первых. За отсутствие правого глаза и вообще, по совокупности заслуг, имеющий прозвище Вотан.

Артём слегка обалдел. Он не думал, что совещание будет проходить на таком уровне. Это как если бы тебя вызвали на работе в отдел кадров, заходишь — а там Президент сидит в окружении силовых министров. Впрочем, учитывая, что с одним из таких «министров» он спит…

Ольга подтолкнула замешкавшегося от неожиданности Артёма к столу, и он скромно присел на стул с краю, оглядывая собравшихся. Почти напротив него сидел в вольной позе не кто иной, как «Сутенёр» — бывший полковник Карасов. Артём его терпеть не мог — за цинизм и полное пренебрежение всем, что стояло между ним и задачей. А вот Борух, который не так давно был готов пристрелить полковника, смирился достаточно легко: «Гондон, конечно, редкий, но профессионал». Карасов руководил спецоперациями и заодно занимался организацией чего-то вроде регулярных сил самообороны, если не сказать — армии. На месте Совета Первых Артём не стал бы привлекать такого человека к важным решениям, но он был на своём месте, а Карасов, увы, — на своём, причём, если посмотреть непредвзято, более высоком. Почти министр обороны.

Карасов зыркнул на Артёма холодным взглядом. Сидящий рядом Борух, который тоже занимался в Коммуне чем-то по военно-оружейной тематике, кивнул. Остальные не обратили на него никакого внимания, но дружно поприветствовали Ольгу, которая прошла вперёд, к президиуму, но села всё же не в нём, а у длинной части стола.

— Итак, теперь в части касающейся, — объявил Вотан.

Артём осознал, что обсуждавшееся до этого касалось всех, кроме него. Включая Боруха, с которым они были в равном положении чужаков, и полковника, который совсем недавно был первый враг. Не то, чтобы ему очень хотелось, но всё же немного обидно, когда знаешь о происходящем меньше всех.

— Пойдут следующие товарищи: всем известная Ольга Громова — как руководитель группы, Борух — это товарищ в наших рядах новый, но себя зарекомендовавший, — как силовая поддержка, и Артём…

Палыч сделал паузу, как бы припоминая, кто это такой и откуда взялся на его голову.

— Да, Артём, — наш новый эм-опер. Это его первый выход, но Ольга за него поручилась.

Все повернулись и посмотрели на Артёма. Он молча кивнул, решив, что вставать будет совсем уже по-пионерски.

— Отводы, самоотводы, возражения будут? — обвел Палыч всех единственным глазом.

— Не лучше ли кого-то из наших отправить? — сказал негромко кто-то незнакомый Артёму в Президиуме. — У нас есть специалисты.

— Уровень игры в «Зарницу» у ваших специалистов, — неожиданно высказался Карасов, — детский сад, штаны на лямках.

— Что ж вы их так плохо учите? — съехидничал незнакомый.

— Хорошо учим, — отрезал Карасов. — Но это не курсы изящных манер, без практики они говна не стоят. Всё ваше ополчение пока не тянет против одного моего взвода.

— Хватит! — оборвал их Палыч. — В любом случае, нам нужны люди, ориентирующиеся в текущих реалиях Земли и Советс… России, то есть, тьфу. А практики, сами знаете, скоро будет предостаточно. Тогда и посмотрим, кто чего стоит, и кого как учили.

Артёму эти его слова сильно не понравились, но спрашивать, о какой такой практике для ополчения идёт речь, было сейчас не к месту. Понятно, что Коммуна готовится к обороне, но тактическая обстановка вне его компетенции. Он в очередной раз дал себе зарок, что теперь-то Ольга не отвертится и хоть что-то да объяснит, хотя уже и сам себе не верил. Она виртуозно умеет уходить от конкретики и не отвечать на прямые вопросы.

— Итак, — продолжил Палыч, — резюмирую. В свете сложившейся ситуации, Советом принято решение об ослаблении режима изоляции и налаживании ограниченных… — Подчёркиваю — ограниченных! — контактов с материнским срезом. Задача группы — выйти на контакт с… Вы знаете, с кем. Ольге даны полномочия по переговорам в установленных Советом рамках. Никакой самодеятельности!

Палыч пронзил Ольгу суровым взглядом единственного глаза, но она даже не почесалась, мило и очень искренне улыбнувшись в ответ. Артём хорошо знал эту улыбку — кажется, председателя Совета ждали большие сюрпризы.

После совещания кулуарное обсуждение продолжилось в курилке — хотя курили в Коммуне немногие, и те в основном из Первых. Ольга поманила Артёма и Боруха за собой. Вышли на улицу вместе. Впрочем, сам Артём курить не так давно бросил, Ольга не курила вообще, а Боруха постепенно дожимала в этом отношении жена. Её беременность стала последним решающим аргументом — майор сдался и обещал бросить окончательно.

— Ну их, — сказала Ольга. — Ничего нового не скажут, а табаком все провоняем.

— Кому, может, и ничего нового, — недовольно буркнул Артём, — а кто и вообще не в курсе.

— По ходу поймёшь, — успокоила его Ольга. — Оно тебе и не нужно пока. Давайте к делу.

— Снаряжение на мне, — не то спросил, не то констатировал Борух.

— Да уж, пожалуйста, — подтвердила Ольга. — Проблем не ожидаю, но всё же…

— Понял тебя. Пойду пошуршу в закромах. У тебя размер противогаза какой? — спросил он внезапно у Артёма.

— Чего-о?

— Шучу, — хлопнул майор по плечу Артёма, — не дёргайся ты так, пиджак штатский!

— Ох уж мне твой кирзовый юморок…

Борух, смеясь, удалился в сторону хозчасти.

— Мне проложить маршрут заранее? — спросил Артём, вживаясь в роль действующего м-оператора.

— Обязательно, — подтвердила Ольга. — У тебя что по графику на сегодня-завтра?

— Сегодня планировал проверить установку третьей серверной стойки, вечером — лекция в техникуме, завтра с утра — общий урок в школе… — начал перечислять Артём.

— Отбой, — остановила его Ольга. — На сегодня я всё отменяю, им сообщат. На завтра… Ладно, урок проведи, дети ждут, но сразу после будь готов — часиков в двенадцать стартуем.

— А что сегодня? — удивился Артём.

— А сегодня ты ведёшь меня гулять, в ресторан и в койку! — Ольга засмеялась своим звонким хрустальным смехом, от которого Артём сразу же забыл про все вопросы и все сомнения.

По этому плану остаток дня и прошёл.

День второй

Македонец

Сеня явился ранним утром, пахнущий дешёвыми духами и невыспавшийся, недоуменно оглядел заставленную сумками комнату, пожал плечами и потащил из-за шкафа продавленную раскладушку. Разложил её, кинул спальник и сразу вырубился. Неплохо, видать, погулял.

В сумках была еда, медикаменты, кое-какая одежда и вообще куча нужной мелочёвки на первое время, пока мы не поймём, как жить и чем заниматься дальше. Всё это надо было перекидывать на базу, но пусть Сеня пока отоспится. Я же позавтракал и отправился в банк.

Деньги мне выдали без проблем, разве что персонал был какой-то рассеянный и нервный, да и клиенты в зале непривычно громко спорили о политике. Обычно-то в банке все молчат в тряпочку, сжимая номерок электронной очереди в руке — такое уж это место, не располагает к общению, все о своём думают, о финансовом. Денежки тишину любят. А тут прямо как в очереди за колбасой во времена оны — кто Америку ругает, кто Китай, а кто и своё правительство в полный рост поливает. Я, будучи, как теперь говорят, не в тренде, молчал и слушал, но понял мало. Кто-то проповедовал, что завтра Третья Мировая, кто-то стращал жуткой эпидемией, а кто-то упирал на землетрясения, отчего что-то труднопроизносимое взорвётся и будет как ядерная зима, только не ядерная, и не зима — «ну вы поняли». Если бы не Сенины предсказания, я бы только недоумевал, какой статистической причудой столько параноиков в одно время в одном месте собрались, но сейчас скорее удивлялся тому, как у нас народ умеет грядущие неприятности жопой чуять.

Очередь моя была далеко не первая. Почти все собравшиеся были как раз за обналичкой, так что политинформацию получил по полной, отчего окончательно запутался в версиях и плюнул. Получил на руки кучку перевязанных банковских пачек, сложил их в пакет, да и пошёл себе.

Выходил с опаской, оглядываясь, но желающих меня пограбить больше не нашлось, хотя вот сейчас-то у меня как раз была сумма приличная, плюс Сенины сумки в машине. Квартиру можно купить, и довольно неплохую, даже в центре. «Всё, что нажито непосильным трудом», как в старом кино говорилось. Квартиру я, разумеется, покупать не стал, а поехал вместо этого к Ингвару, которого застал помятым, слегка нетрезвым и каким-то ошарашенным. Даже выпить не предложил, что на него вообще не похоже.

— Люди гибнут за металл,

Раз я золото копал, —

Если б не обрез двустволки

Вообще нахуй бы пропал…

— встретил он меня очередным своим шизотворчеством.

— У вас товар, у нас купец, — ответил я ему в тон.

— Да знаю я, — отмахнулся Ингвар. — В свете вновь открывшихся обстоятельств, я бы, конечно, развернул тебя восвояси, но раз обещал, то золото твое.

Он вытащил из сейфа небольшую черную сумку и весомо брякнул ей об стол.

— Здесь всё. С учётом вчерашних монет и плюс ствол с патронами, с тебя… — и он назвал сумму.

Мда, недолго я с мешком денег проходил, практически все и отдам сейчас. Двинул к нему по столу пакет с пачками.

— Чтобы денежки водились,

Надо денежки любить!

А иначе будешь с голой

Жопой по двору ходить…

— назидательно продекламировал он, быстро пересчитывая упаковки и проверяя их на целостность.

— А что за обстоятельства вдруг? — поинтересовался я больше из вежливости.

Ингвар задумался — руки его, считавшие пачки, на секунду замерли.

— Да общался я этой ночью с одним человечком… — неохотно ответил он, покрутив этак пальцами в воздухе. Стало понятно, что «человечек» ему не очень-то нравится. — Врал он, конечно, много, но кое-что мне кажется довольно правдоподобным. Вот, например…

Он вдруг подался вперед через стол и настойчиво уставился мне в глаза, почти вплотную приблизив лицо.

— Скажи мне, Македонец, правда, что этому миру может пиздец присниться?

Я ненавижу такого рода вторжения в личное пространство, если их совершают не прелестные блондинки с большим бюстом, но сдержался и не сказал в ответ грубость.

— Да, — ответил максимально корректно, — существует такая вероятность.

— Вот же блядь! — выругался Ингвар. — Не соврал, выходит, паскуда.

— Кто паскуда? — осторожно поинтересовался я. Не то, чтобы меня это как-то касалось, но уж больно интересный расклад выходил.

— Да попался мне тут один… вроде проводника. Может, знаешь? «Коллекционер» погоняло его.

— В первый раз слышу, — соврал я, не моргнув глазом. — А откуда у тебя такие знакомства?

— Свела жизнь на узкой дорожке… — отмахнулся он. — Неважно. Как-то конкретизировать можешь? Ну, что случится, когда, как?

— Нет, — ответил я вполне честно, — подробностей не знаю, мне тоже один проводник намекнул. Сам-то я не по этим делам. Я больше насчет пострелять, как всегда. Как там мой ствол, кстати?

— Ах, ну да, — спохватился Ингвар. — Минуту.

Из того же сейфа достал завёрнутый в тряпку ПМ и три коробки патронов, выложил на стол.

— Вот, как ты и просил — болгарский, с глушителем. Чистый, гарантирую.

— Благодарю, — я оттянул затвор, глянул внутрь, выщелкнул магазин, заглянул в ствол, проверил резьбу глушителя и сразу накрутил его.

— А что ты всегда «Макаров» берёшь? — спросил Ингвар. — Не хочешь чего помоднее? «Глоки» есть, «Чезеты». Ну и по нынешним временам, на случай, если дела пойдут совсем плохо, то и посерьёзнее пистолета что-то могу предложить.

— Нет, спасибо, меня устраивает, — вежливо отказался я. — Деньги посчитал, всё нормально?

— С огорченьем смотрит Маня

На помятые рубли.

Сговорили, заплатили,

А ебать — не поебли…

— невесть к чему сказал Ингвар, и я решил считать это за согласие. На этой радостной ноте и расстались.

По-хорошему, надо было бы возвращаться домой, будить Сеню и начинать эвакуацию. Переезд — дело хлопотное. Но упоминание Коллекционера всё меняет — если Ингвар знает, где он, то такой шанс упускать нельзя. Мои работодатели в нём очень заинтересованы, но это не главное. Есть у меня к нему большой личный вопрос. Такой личный, что дальше некуда. Так что, отъехав от его офиса, приткнул «Ниву» неподалеку в пределах видимости и первым делом набил магазин нового пистолета, аккуратно защёлкивая в него короткие бочонки девятимиллиметровых патронов.

Я равнодушен к оружию. Меня устраивает любой пистолет, который выстрелит, когда я нажму на спуск. Всё остальное: точность, скорострельность, удобство хвата и быстрота перезарядки — это для тех, кто промахивается. Мне не надо палить в противника до затворной задержки и перезаряжаться в перестрелке, мне достаточно одного выстрела. Если пуля прилетает вам в лоб, то из какого ствола она была выпущена, уже не имеет значения. Девять на восемнадцать — достаточно убойный патрон, а «макар» — самый распространённый пистолет в наших краях. Он дешёвый, его несложно достать и не жалко выкинуть, его пуля не привлекает внимания экспертов.

Автомат мне тем более ни к чему — я не хожу в атаку в пешем строю и мне не надо палить очередями на подавление. Из двух пистолетов я могу убить шестнадцать человек за несколько секунд, в большинстве жизненных ситуаций этого вполне достаточно.

Поэтому я Македонец.

Артём

Как и многие другие коммунары, Артём проводил в неделю три сборных урока в школе. «Сборных» — значит, на них собирали мужские и женские классы в одну большую аудиторию. Он не ожидал встретить тут раздельное обучение, считая его пережитком царских гимназий, но Ольга просветила, что в СССР его, оказывается, ввели в 1943 году, и, хотя уже в 54-м отменили, в ЗАТО, который потом стал Коммуной, эту практику сохранили как способствующую лучшей успеваемости. Идея разделить гендерную социализацию и учебу показалась Артёму неожиданной, но он, как ни размышлял, так и не нашёл весомых аргументов против. Сугубо рациональный подход Коммуны учитывал физиологические различия, разные темпы взросления девочек и мальчиков, особенности восприятия и мышления и был нацелен на результат. Иногда Артём думал, как бы тут восприняли модное гендерное безумие его среза с общими туалетами и наряжанием мальчиков в юбки?

Артём не преподавал какую-то конкретную дисциплину — тут вообще школа была устроена не так, как он помнил по своему детству. Первые сорок пять минут он просто рассказывал о своей работе, стараясь не увлекаться техническими подробностями, а как бы набрасывая общие контуры — что представляет собой электронная техника, какое место занимает в жизни, как её проектируют, производят, обслуживают и чинят. Что такое компьютеры и сети, как это работает и какие задачи решает.

Это была стандартная преподавательская нагрузка для всех специалистов Коммуны — как бы ни были они заняты по основной работе, а три часа в неделю будь любезен уделить детям. Иначе откуда возьмутся в твоей профессии новые кадры?

Однако у Артёма, в отличие от них, был и второй академический час — в это дополнительное время он отвечал на вопросы о своём родном срезе — как там живут люди, как всё устроено и почему.

Дети удивлялись. По большей части их шокировала несуразная расточительность — имея почти безграничные человеческие и материальные ресурсы, пережигать их на бытовые мелочи? Многие из них уже проходили практику в утилизационных командах, методично зачищающих перенесённый сюда город (разнообразные трудовые практики занимали большую часть детского досуга), и увиденное там порождало лавину вопросов, на которые было довольно сложно ответить, потому что любой ответ только углублял непонимание.

— Скажите, — спрашивал худой черноволосый мальчик с очень серьёзным лицом, — а почему в городе столько разных автомобилей?

— Каждый автомобиль для своей цели, — назидательно начинал Артём. — Одни для…

— Нет, нет, простите, — вежливо перебивал его мальчик, — я понимаю — грузовики, автобусы, легковые… Но почему все легковые разные? Грузовики одного типа различаются по конструкции? Это же неудобно — для каждой отдельной машины нужно искать свои расходные материалы и запчасти, из-за разного устройства их сложно обслуживать…

— Помните, мы недавно обсуждали концепцию так называемого «личного транспорта»? — вздыхал, предчувствуя очередной сложный разговор Артём. — Когда одна единица транспорта перевозит одного человека туда, куда нужно только ему?

— Да, да, помним! — зашумели дети.

Эта идея была настолько чужеродна здешнему укладу, что вызвала тогда бурную дискуссию, где Артём вынужденно выступал «адвокатом дьявола».

— Тогда мы пришли к выводу, что личный транспорт не всегда является нерациональным методом организации бытовой логистики, так?

— Да, — подхватила дискуссию девочка с белыми хвостиками. — Организация общественного транспорта на малопопулярных маршрутах может оказаться даже более ресурсоёмкой, чем предоставление индивидуального…

«Предоставление, ишь ты… — усмехнулся про себя Артём. — Знала бы ты, белобрысая, чего стоил тот «индивидуальный транспорт!» Но, даже будучи многократно объяснённой, концепция денег плохо укладывалась в голове юных коммунаров. Такой способ распределения общественных благ в социуме казался им чудовищно нерациональным. Пожив тут, Артём начал понемногу их понимать.

— Так вот, — продолжал он свои объяснения, — разнообразие однотипных автомобилей вызвано в первую очередь тем, что они были личные. Как штаны. Вот у тебя, — он кивнул черноволосому, — штаны синие. У тебя — указал на пацана в первом ряду, — жёлтые, а у тебя, — помахал рукой белым хвостикам, — вообще сарафанчик с ромашками. В моём мире личный автомобиль был таким же обычным предметом, как личные штаны и выбирался по принципу «нравится — не нравится». Поэтому производители делали много разных машин, чтобы каждый мог выбрать что-то себе по вкусу.

— Но ведь разноцветные штаны всё равно устроены одинаково — две штанины, карманы, ширинка… — в аудитории кто-то хихикнул, на него недовольно зашикали. — Автомобили можно было бы делать так же — разные снаружи, одинаковые по устройству. Тогда и выбрать можно, и обслуживать удобно!

— Ну, до определенной степени так и было — это называлось «общая платформа». Но здесь вступал в действие другой фактор — автомобили производили разные заводы, и каждый хотел, чтобы тот, кто купил его автомобиль, обслуживал его только у него, поэтому не только делал их не такими, как другие, но и запрещал другим людям их чинить и обслуживать.

— Но это же глупо! — возмутились сразу несколько детских голосов.

— Запомните! — строго сказал Артём. — Никогда не спешите говорить «это глупо» вместо «я не понимаю». Этим вы закрываете себе возможность разобраться. Если что-то кажется вам глупым, то, скорее всего, вы просто не видите причины или не понимаете мотива. Поэтому давайте снова вернёмся к понятиям денег и оплаты товара.

«Но иногда глупость — это просто глупость», — думал он при этом.

Несмотря на непростые вопросы, Артёму нравились эти уроки — здешние дети оказались неожиданно благодарной аудиторией. Им было по-настоящему интересно. Пожалуй, удержать внимание детей его мира, до отрыжки перекормленных легкоусвояемой информацией, так легко не вышло бы. Ему нравились эти дети, они оправдывали даже те странности здешнего социума, которые его настораживали и тревожили. Ради таких детей стоило работать.

На его уроки часто приходили и взрослые коммунары — тихо усаживались на задних рядах, с интересом слушали про чужую странную жизнь, смотрели, удивляясь, картинки на большом экране. В одну из командировок Артём притащил из города цифровой проектор и теперь на каждой лекции показывал десятки обычных бытовых фотографий и видеороликов, найденных на разных компьютерах. На экране автомобильные пробки сменялись витринами магазинов, пёстрые одежды модных премьер шли вслед за толпами противоправительственных демонстраций, давки на распродажах соседствовали с бомжами, роющимися в помойках. Артём не считал нужным ничего скрывать, и старался честно отвечать на все вопросы.

Первое время он удивлялся полному отсутствию внешнего контроля за его лекциями — ведь он, на самом деле, мог бы, при желании, подвести такую идеологическую бомбу под уклад Коммуны! Не это ли мишурное сверкание якобы сладкой жизни подмыло постепенно советское общество? Не захотят ли здешние дети ста сортов колбасы и тысячи фасонов штанов, как бы он ни старался объяснить цену и последствия этого мнимого разнообразия? Тем не менее, никто ему не препятствовал вести лекции на своё усмотрение и никаких ограничений не ставил. То ли коммунары настолько верили в преимущества своего образа жизни, то ли просто недооценивали силу потребительских миражей.

— Всё, коммунары, — сказал Артём, выключая проектор, — на этом сегодня заканчиваем.

— У-у-у… Уже? — послышались разочарованные голоса, так приятные каждому лектору.

— Артём Павлович, у нас из расписания убрали вашу пятничную лекцию, — спросили Белые Хвостики. — Когда мы теперь вас увидим?

— У меня командировка, — ответил ей Артём, сворачивая экран проектора. — Наверное, поэтому и лекцию сняли. К сожалению, я не знаю точно, сколько это займёт времени.

— Привезите нам что-нибудь интересное! — крикнул кто-то из зала. — Да, да, привезите! — подхватило сразу несколько звонких голосов.

— Не обещаю, но постараюсь, — кивнул Артём. — До встречи, коммунары!

На выходе его уже ждала Ольга.

— Интересно рассказываешь, я заслушалась прямо, — похвалила она. — На твои лекции уже очередь, ты знаешь? На свободные места запись.

— Ну, я всё-таки бывший писатель, — смущённо ответил Артём. — Слова складывать умею.

— Тебе бы тут учителем остаться, — сказала женщина с непонятной грустью. — Но, увы, нам пора.

Внизу на ступеньках школы их встретил Борух. Он уже был в походном камуфляже, с рюкзаком и в разгрузке, на которой вызывающе висели банки к ручному пулемёту и несколько гранат. Самого пулемёта, впрочем, при нём не было.

— На стартовой точке всё, — пояснил он. — И твоё тоже. Пока ты детишек развлекал, старый еврей таки за тебя немного работал!

— Боря, не включай Одессу! — усмехнулась Ольга. — Сочтёмся!

До здания, где располагался стартовый репер, было с полчаса неспешной ходьбы, и Артём не понял, почему Борух навьючился снаряжением заранее. Впрочем, может у них, крутых вояк, так принято? Чтобы утряслось или, там, улежалось. На ходу он размышлял о том, каково будет снова увидеть родной срез, и зачем они вообще туда собрались. Вчера с Ольгой так толком и не поговорили. Сначала гуляли вокруг Главного Комплекса, и она рассказывала, как шло формирование Коммуны. Первоначальный фрагмент, который закапсулировался при катастрофе, был совсем невелик, и вскоре они дошли до его нынешней границы — она легко определялась по оборванному асфальту никуда не ведущей улицы. За ней вплотную, без перехода, начинался могучий хвойный лес. Ольга повела его вдоль этого шва, соединяющего лоскуты здешнего мироздания, расписывая в лицах историю борьбы за выживание общины. Это было очень увлекательно, она рассказывала весело и эмоционально, он слушал и любовался ею. В какой-то момент она остановилась, повернулась, пристально посмотрела ему в глаза и очень серьёзно сказала:

— Мне очень дорого всё это, понимаешь? Я никому не дам разрушить то, что построено такой ценой!

Артём поспешно кивнул, но она не ждала от него ответа. Через секунду она уже смеялась и требовала вести её в ресторан.

Здешний Ресторан — он не имеет названия, поскольку один — не слишком-то похож на привычные Артёму заведения. В нём нет роскошного интерьера — обычные деревянные столы и стулья, практически такие же, как в столовых жилого комплекса, разве что стены украшены немудрёными по технике исполнения пейзажами самодеятельных художников. Но здесь заказывают заранее не столики, а поваров. Работающие тут кулинары хорошо известны в общине. Все знают, что Ангелина Давыдовна Ципперман роскошно делает рыбу фиш, хумус и хамин, Елена Петровна Галчок — мастер пельменей и вареников, Леонид Андреевич Петин фантастически готовит блюда из говядины. И, если вы хотите не просто поесть, а провести кулинарный вечер — один, с девушкой или друзьями — то вы записываетесь к повару, кухня которого вам особенно дорога. В зависимости от его расписания и количества людей, которых он готов накормить. В Ресторане проводятся открытые кулинарные семинары с угощениями, тут пробуются начинающие кулинары, организуются конкурсы поваров из столовых… В общем, всё, что касается еды в Коммуне, так или иначе крутится вокруг Ресторана.

Артём в начале своей здешней жизни никак не мог понять — почему Ресторан не бывает постоянно перегружен? Записываться заранее было хорошим тоном, но чаще всего, даже придя без записи, можно было найти свободный стол — разве что повара выбрать не получится. В его мире баланс загрузки между столовыми и ресторанами определялся дороговизной последних, но как это регулировалось в местном странном коммунизме? Если и столовая, и ресторан бесплатны, почему люди не ходили в него постоянно, а ели в столовых?

— Не принято, — кратко объяснила ему тогда Ольга. — В Ресторан приходят отметить какое-то событие — получение диплома, юбилей (ежегодные дни рождения отмечают в столовых, в свободные их часы), свадьбу, трудовые достижения. Считается нормальным привести сюда девушку — как знак серьёзности намерений. Но просто прийти поесть — нет, не принято.

Это «не принято» — было абсолютно дико для него в начале здешней жизни, но постепенно он начал привыкать. В Коммуне вся жизнь была пронизана неписаными общественными договорами, которые, тем не менее, неизменно всеми соблюдались. Никто не спросит у пришедшего в ресторан, есть ли у него достойный повод или он просто проголодался. А если и спросит — то только с целью предложить что-то особенное — игристого вина к помолвке, например. И всё же — всего три десятка столиков единственного ресторана никогда не заняты все. Почему? Потому что, заняв последний столик, коммунар опасался неделикатно лишить кого-то приятно проведенного вечера. Постоянное внутреннее состояние коммунаров — соотнесение своих потребностей с чужими и общественными. Артём этому до сих пор не научился. Скорее, привык обдумывать каждое свое действие, чтобы не поддаться естественному порыву «сделать, как проще и удобнее мне». В местных же эта внутренняя деликатность друг к другу и, что самое удивительное, к общине была каким-то образом прошита на базовом уровне. Как этого удалось добиться — Артём понятия не имел. Сначала ему всё время мерещилась какая-то тайная служба надзора всех за всеми, и потребовалось прожить тут несколько лет, чтобы понять, что она не нужна. Просто приоритет общественного над личным тут был как бы само собой разумеющимся. Сделать удобно себе в ущерб другому не приходило никому в голову. А если такое случалось по недосмотру, все, включая ущемлённых, очень смущались и испытывали сильнейший душевный дискомфорт.

Вчера Ольга заказала столик Вазгена, плотного пожилого армянина, который подал им блюдо толмы, тарелку тонких лавашей, мягкий козий сыр, зелень и кувшин вина. Произнеся цветистый тост в честь такой прекрасной женщины — вах! — порадовавшей его своим визитом, и её мужчины, — несомненно, достойного такой красоты! — Вазген пригубил с ними вина и удалился. Артём с Ольгой пили простенькое домашнее вино, ели поразительно вкусную толму и болтали о ерунде. Ольга рассказала, что Вазген — из первого поколения, бывший администратор ИТИ, формально входит в Совет Первых, но давно утратил интерес ко всему, кроме национальной армянской кухни. Занимается селекцией винограда, вместе с детьми и братом выращивает овец, растит овощи и зелень, ставит сыр, делает вино, на пару с главным инженером экспериментирует с коньяками. Артём поразился — вот так, сколько прожил, а в первый раз столкнулся с тем, что в Коммуне, оказывается, есть частные хозяйства. Он-то был уверен, что всё вокруг только общинно-государственное, а тут такой вот фермер-семейственник.

Потом снова гуляли, уже в сумерках, потом вернулись домой и провели прекрасную ночь, упиваясь друг другом, как новобрачные. Это был отличный день, но о предстоящей экспедиции они так и не поговорили — Ольга умело уходила от вопросов или закрывала ему рот поцелуем. Поэтому теперь Артём шел к стартовой точке в полной уверенности, что всё будет очень, очень непросто. Уж настолько-то он эту женщину изучил.

Стартовый репер находится в полуподвальном помещении небольшого кирпичного домика. Обстановка в стиле минимализма — в середине помещения бетон с пола снят большим неровным кругом, оттуда торчит погруженный в песчаную почву цилиндр матового черного камня. Ряд металлических шкафчиков из цеховой раздевалки, пара деревянных стульев с инвентарными номерами и древний массивный конторский стол с настольной лампой, за которым сидит студенческого возраста девушка, сосредоточенно переписывающая из книги в тетрадь какие-то формулы. Справа от тетради лежит двуствольный дробовик калибра этак десятого — Артём подумал, что при выстреле девушку унесёт отдачей вместе со стулом.

— Здравствуйте, — улыбнулась она пришедшим, — я должна вас отметить. Маршрут, цель, примерное время возвращения.

— Артём, сообщи девушке маршрут, — распорядилась Ольга.

Он достал планшет, провел рукой по неприятно-скользкой поверхности каменного «экрана» и перечислил условные коды последовательности реперов:

— Дэ два, е восемь, эф шесть, бэ один…

— Потоплен! — съехидничал Борух, и девушка прыснула, но сразу сделала серьёзное лицо.

— Записала! Цель выхода?

— Задание Совета, — веско сказала Ольга. — Тревожный срок… Ну, скажем, неделя.

— Семь дней… — сказала девушка, ставя пометку в прошитой разлинованной книге из желтоватой бумаги. — Счастливого пути, удачи в Мультиверсуме!

— Спасибо! — ответила Ольга и велела Артёму. — Переодевайся, ты один не готов ещё. Твой шкафчик первый слева.

Она подошла к следующему шкафчику и достала оттуда небольшой тактический рюкзак современного вида и свою футуристическую винтовку. Борух вытащил из своего шкафчика «Барсука» — ручной пулемет АЕК с массивной банкой глушителя.

В своём шкафчике Артём обнаружил аккуратно сложенный комплект «цифрового» камуфляжа, высокие тактические ботинки незнакомой марки, такой же, как у всех, рюкзак и спецразгрузку — спасательный жилет оператора, в котором чего только нет. Он так и хранится — набитый компактным сухпаем, индпакетами, рацией и прочими необходимыми вещами. В него вшиты пластины композитной брони и даже интегрирован надувной спасжилет — работа мультиверс-оператора чревата неожиданностями.

В качестве оружия Артёму выдали обычный АК-74М в чёрном пластике. Коммуна, получившая в результате реализованной Ольгой сложной интриги отлично укомплектованный военный склад, не скупилась на оснащение разведывательных групп, но Артём предпочитал чего попроще. Борух не раз предлагал загнать его на программу военной переподготовки, но ей руководил лично неприятный ему Карасов. Так что бывший писатель остался таким же глубоко штатским, каким был всегда.

Переодеваться пришлось на виду у всех — студентка за столом так и постреливала в его сторону серым глазом. Разгрузка и рюкзак оказались тяжелыми — но терпимо. Артём не стал проверять комплектность — Боруху в этом отношении он доверял больше, чем себе. Взяв автомат, убедился, что тот стоит на предохранителе, в патроннике нет патрона, магазин полон — и этим ограничился, подтвердив готовность.

— Идем на дэ два? — лишний раз уточнил Артём, активируя планшет.

— Двигай, — подтвердила Ольга. — Крути Мультиверсум!

Хотя Артём много раз тренировался, но вот так, сам, без страховки опытного оператора, активировал резонансную реперную связку впервые. Было немного боязно. Он приложил кончики пальцев к экрану и начал аккуратно, точными короткими движениями проворачивать видимую в глубине камня структуру так, чтобы два репера — здешний и следующий, — как бы наложились друг на друга. Объяснить этот процесс словами невозможно. Более того, никто из присутствующих, кроме Артёма, этой структуры в глубине экрана просто не увидел бы. Борух, увы, оказался в операторы негоден, а Ольга, как большинство коммунаров первого поколения, была к тонким структурам Мультиверсума иммунна.

В какой-то момент планшет в руках дрогнул, в глазах моргнуло, и камень репера сменился другим. Они стояли посреди леса, пахло мокрой листвой — по тонкому жердевому навесу шуршал мелкий дождик. Под навесом, в оплывшей земляной яме, стоял небольшой круг из покосившихся каменных столбов, окружавших реперный камень.

— Дэ два! — облегченно выдохнул Артём. Не то чтобы он в себе сомневался, но всё же — первый успешный перенос группы в полевых условиях. Теперь он настоящий м-опер.

Точка считалась безопасной, но Борух всё равно держал свой пулемет наизготовку и оглядывал края поляны. Люди тут жили далеко и не располагали транспортными средствами, за исключением собственных ног. Тем не менее, случайности бывают самые странные, а получить стрелу из охотничьего лука не намного приятнее, чем пулю. Артём ждал, пока можно будет перемещаться дальше — Мультиверсуму требовалось некоторое локальное время, чтобы осознать, что вот эти ребята теперь в другом срезе и подстроить себя под эту малозначительную, но всё же разницу, — и вспоминал, что ему говорили об этом мире.

Судьба его была с одной стороны типична — падение численности и цивилизационная деградация, — с другой — не без оригинальности. В отличие от многих пустых или почти пустых срезов, этот опустел не в эпидемиях, войнах или природных катаклизмах, а по собственному сознательному выбору жителей. Как один из наиболее «близких» (с точки зрения м-оператора) к Коммуне срезов, он всё же был немного изучен. Разведчики когда-то выходили на контакт с местными, как-то с ними коммуницировали, но недолго — никакой практической пользы в этом не просматривалось. Аборигены активно не любили пришельцев, ничего от них не хотели, знать не желали, а при случае норовили поднять на рогатины. Тем не менее, какие-то археологические поиски проводились, благо покинутые города нынешним населением начисто игнорировались, и всё, что в них было оставлено, пострадало только от времени. Из найденных там записей, расшифрованных учеными Коммуны, следовало, что находящееся на достаточно высоком уровне развития — винтовые самолеты уже летали — местное человечество внезапно воспылало религиозной активностью самого деструктивного толка. Основной исторической версией была следующая: одно из трех доминирующих государств создало синтетическое учение с глубоким учётом открытий весьма развитой тут психологии. Зачем? — А с целью внедрить его в конкурирующих социумах и тем их ослабить. Основной посыл был несложным — «возврат к корням» и прочее опрощение. «Дауншифтинг» — припомнил Артём термин из своей реальности.

От цивилизации, мол, одно расстройство — стресс, конкуренция, нехватка ресурсов и через то взаимная ненависть и падение нравов. А правильно жить надо лишь тем, что природа сама тебе даст — тогда сплошное благолепие и растворение воздухов. И выкладки даже были приложены научные — что золотое время человечества было в эпоху охоты и собирательства, а как только первый огурец в грядку посадили — всё, аграрное рабство, привязка к постылому труду на земле, товарные отношения, жадность и грабеж. От стояния кверху жопой в борозде пошли болезни суставов, от оседлого житья — грязь, от домашнего скота — эпидемии. У охотников-собирателей даже мозг был больше, потому что богатство впечатлений от кочевой жизни. А чем дальше, мол, человек влезал в производственную деятельность, тем сильнее деградировал. И главное — у собирателей-то жизнь была счастливая и беззаботная, потому что никаким трудом они не занимались, ни в чём не конкурировали, стресса не знали, одна сплошная любовь человека к человеку на мягкой травке под кустом.

Вот, вроде бы, чушь полнейшая — а зацепило. И кто бы эту дурь ни придумал для ослабления соседа, а вернулась она ему бумерангом очень быстро. Новое учение стремительно захватило мир, и первое следствие из него было вполне логичным — чтобы прожить собирательством, надо радикально сокращать население. К чести аборигенов, сокращали они его ненасильственно, просто прекратив плодиться. Приверженцы новой религии брали обеты полнейшего чайлд-фри. И всё поначалу шло очень даже замечательно — в ожидании прихода золотого века человечество прекратило экспансию и развитие, во благости проедая наследие цивилизации, и даже, как будто, почувствовало себя счастливее. Стремиться и достигать было больше не надо, работать особо незачем, имущество копить ни к чему — ведь оставить его, за неимением детей, некому. Чем дело кончилось, точно неизвестно — в последние годы падения цивилизации записи уже никто не вёл, а города были покинуты. Но можно констатировать, что эти люди последовательно воплотили свою мечту о Золотом Веке в реальность: по миру кочевали племена охотников-собирателей, вооруженных луками и копьями, жрали, что поймают или сорвут с дерева, и отнюдь не оскверняли себя выращиванием даже зелени на гарнир. Правда, стали ли они от этого счастливее — никому не известно, потому что прибора, измеряющего счастье, у коммунарских учёных не было.

— Ну что, идём дальше, на «е восемь»? — спросил Артём, когда видимый внутренним взглядом репер перестал мерцать и совместился в его голове с материальным камнем.

— Нет, — неожиданно ответила Ольга, — надо строить новый маршрут.

— Почему?

— Потому, что мы идём не туда.

— Но Совет… — заикнулся Артём.

— К чертям Совет! — резко ответила Ольга.

— Опа, у нас тут дворцовый переворот? — хмыкнул Борух. — Кто-то решил, что он самый умный и лучше всех знает, как Родину любить?

— Послушайте меня, — сказала Ольга. — В том, что касается внутренней политики Коммуны, Совет хорош, слов нет. Но во внешних делах наши доблестные мудрецы просто некомпетентны. Они никогда не покидали Коммуну, они понятия не имеют, во что превратился материнский мир, они не осознают, насколько мы уязвимы! Люди, с которыми они хотят вступить в контакт, ждут этого не первый десяток лет, у них совершенно точно есть источники информации о нас, они готовы. Их цель — уничтожение Коммуны с захватом её уникальных ресурсов. Это не потенциальные союзники, это ещё один враг! Возможно, даже более опасный…

— Почему бы тебе не сказать это им? — спросил Артём.

— Неужели ты думаешь, что я не говорила? Но Первые слишком давно живут в стерильной атмосфере Коммуны, они уверены, что договориться можно с кем угодно. Я для них вроде отца Олега, который твердит о недопустимости сделок с дьяволом.

— Да, батюшка наш тот ещё инквизитор! — рассмеялся Борух. — Но тут я с ним согласен. С Конторой связываться — себя не любить.

— Так вы со мной? — спросила Ольга.

— Да, — твёрдо ответил Артём. Он давно ждал чего-то такого и много раз все обдумал. Он — с Ольгой, права она или нет.

— Я тоже, — после нескольких секунд размышления сказал Борух. — Совет подставляется. Если приоткрыть дверь, кто-нибудь обязательно всунет в щель ботинок.

Дождь усиливался, и жердяной, покрытый сверху листьями навес начал протекать.

— Так куда идём? — спросил Артём, морщась от упавшей за шиворот холодной капли. Ему было немного грустно — предположение, что Ольге он нужен, прежде всего, в качестве лояльного личного м-опера, перерастало в железную уверенность. Одно дело — догадываться, другое — убедиться.

— Нам нужен репер на срезе альфа-ноль-один.

— Даже не слышал о таком… — удивился Артём. — Странное обозначение.

— Ах, ну да… — Ольга покопалась в карманах и вытащила маленькую записную книжку в дерматиновой обложке с вытесненной облезлым блеском надписью «Телефоны». Пробежавшись пальцем по буквенным вырезам края, она раскрыла ее, и просмотрела пару страниц.

— У тебя это будет репер «эм девять».

Артём достал свою шпаргалку — ученическую тетрадку с вручную разлинованной табличкой. В ней были буквы, цифры и раскрашенные цветным карандашом поля. Против «М9» поле оказалось заштриховано чёрным.

— Это же чёрный репер! — удивленно констатировал он. Чёрными промаркированы точки в непригодных для жизни срезах — с ядовитой атмосферой, высоким уровнем радиации или экстремальной температурой, — Так у Воронцова было написано.

— На заборе тоже написано… — отмахнулась Ольга. — Прокладывай.

Артём встряхнул планшет, сбрасывая накапавшую с навеса воду — круглые капли скатились, не смочив экрана, — и снова вызвал внутреннюю структуру в глубине камня. Через несколько минут он сказал неуверенно:

— Два красных, два зеленых и один желтый.

— Твою дивизию! — выругался Борух. — Надо было больше патронов брать.

— Есть ещё вариант, — Артём покрутил картинку так и этак, убеждаясь, — Зелёный, желтый и…

— Что? — нетерпеливо спросила Ольга.

— Один серый.

— Какой именно?

— Минутку… Да, вот: «Цэ пять».

Ольга пролистала свою книжку, и со вздохом призналась:

— Нет, у меня он тоже серый.

— Русская рулетка, — с досадой сказал Борух.

Серым маркировались реперы, про которые не было ничего известно, кроме факта их существования. Ни где они стоят, ни что их окружает, ни какая обстановка в срезе. Их вычисляли косвенно, сканированием с условно соседних точек, но проверять, что там, было просто некому — мультиверс-операторов в Коммуне можно сосчитать по пальцам и даже разуваться бы не пришлось. Если не было каких-то действительно важных резонов, то рисковать м-опером ради очередного среза никто не позволял. А ну как он не вернется? И не узнаешь ничего, и дефицитнейший специалист потерян. Воронцов как-то рассказал Артёму поучительную историю, как списанный уже в безвозвратные потери оператор вернулся из «серого» спустя год — всё это время он пробивался к реперу, оказавшемуся на глубине более ста метров под ледяной водой горного озера. В общем, «серые» реперы считались почти такими же запретными, как «чёрные».

— Может, лучше через красный? — неуверенно предложил Борух. — Авось отобьемся.

Красная маркировка означала крайне враждебных аборигенов, проживающих прямо на месте расположения репера.

— Что там за обстановка? — спросил он Артёма.

— Без понятия, — пожал плечами тот. — Я ж не таскаю с собой всю базу данных. Может, людоеды с копьями, а может, военная база с танками.

— А зря не таскаешь.

— Меня, между прочим, никто не предупредил, что возможны изменения в маршруте! — возмутился Артём. — Я заранее его проложил и согласовал, по нему у меня всё известно!

— Не ссорьтесь, мальчики! — примирительно сказала Ольга. — Идём через серый, он короче. Времени у нас в обрез.

Артём активировал планшет.

— Поехали!

Македонец

Некоторые думают, что я снайпер. Это не так. Снайпер из меня — как из говна пуля. В снайпинге умение попадать куда целишься — важный, но не главный навык. Снайпинг — это тактика, расчёт, маскировка, умение просчитывать противника, выбор точки и путей прихода-отхода, а главное — море терпения. Это не моя сильная сторона. Я просто попадаю во всё, что вижу. В армии пытались — ну, понятно, парень метко стреляет, куда ж ещё? — но потом более опытные люди, посмотрев на меня, признали — безнадёжен. Не тот склад характера. Так что когда Ингвар наконец вышел из офиса, моё терпение было уже на исходе. Ещё немного — плюнул бы и уехал. Ему подали какой-то лакированный большой джип, и мой старинный приятель гордо влез на заднее сиденье. Начальник, мать его. Пацан пришел к успеху.

По городу я легко держал дистанцию, на трассе чуть не потерял — старая «Нива» не могла тягаться в скорости. К счастью, загруженная узкая трасса не давала разогнаться и им, и я успел увидеть, куда этот внедорожник свернул. Дальше уже не спешил — на пустых сельских дорогах преследование становилось слишком заметным. Не совсем просохшая после дождя грунтовка хранила чёткий след тяжёлой машины, и я ехал, не торопясь. Тем не менее, чуть не попался — когда искомый джип выскочил на пригорок, двигаясь мне навстречу, я успел только свернуть в кусты и встать, надеясь, что грязная «Нива» не бросится в глаза. Автомобиль проехал мимо, но Ингвара в нём не было, только водитель. Ну что же, тем интереснее.

Следы привели меня к дому на окраине полузаброшенной деревеньки, но наблюдение показало, что там никого нет. Место посещаемое, следов много, видно, что дом жилой, но сейчас ни хозяев, ни гостей. Я оставил машину и прогулялся ногами — ничего особенно подозрительного, кроме того, что все свежие следы ведут сюда, и только один — отсюда. Знакомая картина, наводящая на размышления — я не чувствую проходы, как проводники, но готов поспорить, что он тут есть. Сеню надо бы сюда свозить, вот что. А где проход — там и проводник, а проводник у нас кто? А Коллекционер у нас проводник, кто же ещё. Вот, значит, как Ингвар другие миры увидел. А я вот хотел бы увидеть самого Коллекционера.

Неизвестно, куда и насколько их понесло, так что я запомнил место и поехал в город. Вернёмся сюда с Сеней, пусть пощупает насчёт прохода — может, поймёт чего. В городе ощущалась нездоровая суета — ничего конкретного, но как бы напряжённость некая в воздухе. Водители на дороге дёргались, без нужды подрезали и проскакивали «на красный». Куча мелких ДТП создала пробки, и в одной из них уже кого-то били. С обочины кинулся под колёса безумный пешеход, да так, что я затормозил в последний момент, он в капот уже руками уперся. Посмотрел на меня пустыми глазами, буркнул что-то ругательное и дальше побежал. Чувствуют люди, определённо. Хотя, может быть, я под влиянием Сениного предсказания воспринимаю предвзято? Надо будет радио послушать, что ли.

Дома Сеня увлечённо копался в вещах, доставая и перекладывая что-то по своему вкусу. Любопытный, как енот. Я подтолкнул к нему сумку с золотом.

— На, вот тебе весь капитал нашего акционерного предприятия.

Сеня бросил аптечку, которую тщательно инспектировал до этого, и начал, как тот Кощей, над златом чахнуть.

— Надо же… — сказал он, задумчиво перебирая завёрнутые в бумагу стопки монет и мелкие слитки. — А и не скажешь, что такая ценная штука.

— Это, Сень, просто мягкий жёлтый металл. Социальная фикция. Люди договорились считать его ценностью, и, пока эта договоренность соблюдается всеми, за него работают, воюют и убивают. Что не отменяет того факта, что само по себе золото — довольно бесполезная штука.

— Ну… — Сеня упрямо почесал коротко стриженый затылок, — всё-таки, небось не зря оно во всех срезах ценится.

— Во-первых, не во всех, — начал я.

— Ой, вот не надо про всяких там! — отмахнулся Сеня. — Я про нормальные.

— Во-вторых, люди везде примерно одинаковы, а значит, живут в придуманном ими мире.

— Что значит придуманном? — вскинулся Сеня. — Я вот, например, реалист! Я ни в какие придумки не верю!

— Не веришь? — усмехнулся я. — А в деньги?

— А чего в них верить? Вот они! — Сеня достал из одного кармана несколько мятых тысячных бумажек, поковырялся в другом — но извлёк только пустую упаковку от гондона. Неплохо он, похоже, оттянулся этой ночью.

— И что ты про них знаешь?

— Всё, что мне нужно! — решительно сказал мой юный падаван. — На них можно всё купить! Ну, не на эти гроши, понятно, а вообще — на деньги.

— На них можно что-то купить, пока люди тебе готовы что-то продать. Пока люди в них верят. Если мы с тобой задержимся тут дольше, чем следует, ты сам увидишь, как сначала цена денег падает, как люди спешат от них избавиться, пока они ещё чего-то стоят, это ещё больше снижает их цену, и через короткое время за пачку этих бумажек не будут давать и буханки хлеба. Золото — более старый миф, оно продержится дольше, но, в конце концов, даже до самых тупых дойдёт, что его нельзя есть, им нельзя вылечить рану или зарядить пистолет.

— Ну, тогда давай не будем задерживаться! — не стал спорить Сеня. Чёрт его поймешь, что из этих наших разговоров на тему «как устроен мир» застревает в его голове, а что сразу вылетает в другое ухо. Я ж ему не «какотец», пусть сам решает, что важно. — Погнали?

— Экий ты резкий, — засмеялся я, — тебе точно ничего собрать не надо?

— Рюкзак со шмотками я ещё вчера собрал, а всякий хабар — тут я тебе полностью доверяю! — и пошел обуваться, засранец.

Санузел у меня, к счастью, совмещённый, так что запихались вместе с сумками. Закрыли дверь, Сеня засопел, напрягся и сказал:

— Открывай, приехали!

Я повернул ручку, и мы ненадолго оказались обладателями двойного сортира, объединённого общей дверью — мой, с обшарпанным кафелем над ванной с пожелтевшей эмалью и чугунным бачком с цепочкой, и дощатый павильон на две дырки. Когда-то он был разделен на две индивидуальные кабинки фанерной перегородкой, но мы её снесли, освобождая место.

— Быстрее, — с натугой просипел Сеня. — Что-то туго идет, держать тяжело.

Я быстро покидал сумки на скрипучие доски пола того сортира, и мы с Сеней дружно шагнули через порог. Он, обернувшись, захлопнул дверь и облегченно выдохнул. С этой стороны она сколочена из плотно пригнанных некрашеных серых досок. В сортире попахивает — чтобы Сенино колдунство работало, туалетом приходилось периодически пользоваться по назначению. Иначе где-то там, в реестрах Мультиверсума, он перестал бы числиться сортиром и стал бы просто сарайчиком с дырками в полу. Было бы обидно — это, возможно, вообще последний сортир в этом срезе, не будет его — пропала база.

На улице вечерело — я несколько раз пытался понять, как соотносится время наших срезов, но так и не пришёл к определённому выводу. Похоже, что тут сутки не 24 часа, но заниматься прикладной астрономией мне было недосуг. Этот срез — Сенин первый, найденный случайно и не от хорошей жизни. Видимо, он очень хотел оказаться подальше от людей — ни одного живого представителя вида хомо сапиенс здесь нет. На сегодняшний день и радиация почти рассеялась, хотя есть здешние грибы я бы не стал, а животный мир скуден, но причудлив. Тем не менее, здесь безопасно — если, конечно, не соваться туда, где когда-то был город.

Здешний домик, наверное, был чьим-то персональным убежищем — под небольшим деревянным срубом с кровлей из солнечных батарей, изящно стилизованных под черепицу, обнаружился глубокий подвал-бункер, забитый испорченной едой, разряженными аккумуляторами, неработающей оргтехникой, книгами на непонятном языке и относительно бесполезным оружием. Относительно — потому что боеприпасы к нему оказались очень своеобразные, безгильзовые с электродетонацией. Я ради любопытства привел в рабочее состояние один пистоль, зарядив его запальную батарею. Пострелял — пистолет как пистолет, разве что ёмкость магазина большая и нет гильзовыброса — непривычно. Оставил тут, Сене развлекаться, пока патроны не кончатся. Возможно, скоро оружие нашего среза станет таким же бесполезным железом, как это. И чем я тогда буду зарабатывать себе на жизнь?

Шутка. Человек всегда найдет, из чего выстрелить в ближнего.

Тому, кто строил себе этот уединенный лесной схрон, он так и не пригодился — скорее всего, где-то в ближайшем эпицентре его кости вплавлены в бетон вместе с останками других не столь предусмотрительных сограждан. Но Сеня тут неплохо обустроился, благо солнечные батареи до сих пор дают ток на домашние аккумуляторы, обеспечивая подачу воды, свет и холодильник. Когда Сеня в первый раз привёл меня сюда, я ужаснулся тому, что он пьёт здешнюю воду и купается в местной речке, но потом приволок прибор ДП-5, и тот показал, что вода безопасна. Покойный владелец расположил своё убежище грамотно, спасибо ему большое.

— Купаться сгоняем? — предложил беззаботно Сеня, когда мы перетаскали сумки в дом.

— Темнеет… — засомневался я.

— Да мы быстро, туда и обратно!

— Ну ладно, выгоняй моты, я пока вещи раскидаю.

Чего нам стоило перетащить сюда два лёгких кроссача — это отдельная смешная история. Разбирали, просовывали по частям, собирали… Но уж больно Сене хотелось кататься на речку, да и мне было любопытно разведать окрестности. На мотах мы как-то раз и доехали до того, что было ближайшим городом. Зрелище весьма неприглядное, да и фонит там до сих пор прилично, так что играть в сталкеров мы не стали. Трудно сказать, как именно произошёл здешний апокалипсис, и почему совсем не осталось выживших, несмотря на высокую точность поражения местным ОМП — однако факт: мы тут одни.

На улице чихнул, пёрнул и затарахтел сначала один движок, потом второй — Сеня прогревал мотоциклы. Я напихал свежие продукты в холодильник, остальные сумки пока просто убрал с прохода. По крайней мере, что бы ни случилось с нашим срезом, кой-какой стартовый задел у нас есть, первое время не пропадём.

Купались уже в резком свете фар, но вода оказалась тёплой и приятной, как-то даже попустило слегка от дурных мыслей. В реке плескалась рыба — наверное, рыбалка тут была бы отличная, но я всё ещё опасался употреблять в пищу эндемичную фауну. На свет и плеск из леса вышел единорог — забавное местное копытное, ростом с пони, с огромными влажными глазами и крошечным витым рожком на лбу. Ну просто как из мультика для девочек, только не розовый, а палевый, с оттенком в рыжину. Совершенно неагрессивное и бесстрашное существо, очень любопытное. То ли бывшее домашнее животное, то ли удачно мутировал, то ли просто причуда эволюции. Наверное, крупных хищников тут нет: у нас бы его не то что волки — дворовые коты бы загрызли. Плюшевое создание, можно подойти погладить, что Сеня радостно и проделал. Обнимашки закончились вознёй и попытками затащить животное в воду, чему единорог решительно воспротивился, жалобно попискивая смешным голоском. Сеня ржал и искренне веселился — кажется, только здесь становилось заметно, насколько он ещё ребёнок. Тут было его место, его царство и его владения. С единорогами, речкой, лесом и миллионами запечённых в бетон трупов неподалёку.

Его сортирная Нарния.

Вечером раскидывали вещи по встроенным шкафам, записывали забытое, чтобы докупить завтра — раз уж всё равно придется возвращаться.

— Может, хрен с ним, с Коллекционером этим? Ну, сколько там за него заплатят? — соображений морального порядка для Сени не существует.

— Нет, Сень, — строго сказал я. — Это не дело. Наша работа — его найти, значит, будем искать. Раз уж наткнулись на след.

— Так никто же не знает, что наткнулись?

— Я знаю, этого достаточно. Да и есть у меня личный интерес кое-какой.

— А, это то самое «так надо», да? — покивал головой Сеня. — Тогда конечно, тогда не вопрос. Завтра вернёмся.

— Слушай, — спросил я осторожно, — ты никого не хочешь оттуда забрать?

— Зачем? — удивился Сеня.

— Ну, не знаю… Может, девушка у тебя какая завелась, я ж в твою личную жизнь не лезу.

— Не, — мотнул бритой головой Сеня, — я больше по блядям. Куда мне девушку? Я ж на всю башку ебанутый. Вот у тебя, Македонец, почему до сих пор нормальной бабы нет?

— Да примерно по той же причине, — признался я. — Уж больно у меня образ жизни своеобразный. Нормальная женщина такого не поймёт, а ненормальная мне зачем? Я сам ненормальный.

— И что, неужели за всю жизнь никого не нашёл? — удивился Сеня. — Ты ведь старый уже, так и сдохнешь один.

Добрый он, тактичный.

— Помирают все в одиночку, Сень. А так-то да, была одна…

— И что с ней стало?

— А вот найдём Коллекционера — спросим.

— А, вона что! Что ж ты сразу не сказал! Тогда базару нет, месть — дело святое! — Сеня решил, что всё понял, а я не стал разубеждать. Для него сорок лет — уже глубокая старость, столько не живут. А я всё ещё где-то в глубине души надеюсь.

Артём

— Этот обозначен зелёным, — тихо сказал Артём, оглядываясь. Они в большой круглой пещере, слабо освещённой чем-то вроде лампадки — простой глиняной плошкой с фитилем. Она потрескивает и неприятно пахнет горелым салом. Борух включил подствольный фонарь и обежал его лучом помещение.

— Это не пещера, — констатировал он, — это бункер какой-то.

Заросшие влажным мхом стены образовывают идеальную полусферу серого ноздреватого бетона со следами опалубки. В одном месте из стены торчит ржавый кран, из которого тонкой струйкой сочится вода. Судя по тому, что помещение не затопило, куда-то она сливается, но пол покрыт тем же зелёным сырым ковром из мха, и сливного отверстия не видно. Напротив крана в стене вмурована мощная стальная дверь, покрашенная серой краской. Там, где краска отслоилась, махрится пышная рыхлая ржавчина. Рычаги на квадратных осях приводов кремальер отсутствуют.

— Замуровали, демоны! — удивлённо сказал Артём. Подошёл и попинал дверь — она не шелохнулась, и звук был глухой, не дающий надежды, что его услышат снаружи. Он попробовал повернуть ось, обхватив её ладонью, но только руки испачкал в ржавчине. — Надо же!

— Забей, — сказал Борух, — и тут подождём, ничего страшного. Ноги только не промочите.

— Нет, ты не понимаешь, — ответил Артём с досадой, — тут мы ничего не высидим.

— Индекс «Т»? — догадалась Ольга.

— Он самый.

— Эй, алло! Я ваших индексов не знаю! — напомнил Борух.

— «Т» значит «транзитный». Тут два репера, входной и выходной. Мы у входного, нам нужен второй.

— Что за нахер? — возмутился майор. — А если до него три дня на оленях и два на собаках? Куда ты завёл нас, эм-сусанин?

— Нет, тогда он не был бы зелёным. Рядом репер, я его чувствую даже. Может, прямо за этой дверью. Будем ждать или сломаем?

— Чего ждать? Чем сломаем? — недовольно спросила Ольга.

— Ну, кто-то же добавляет в плошку ту вонючую дрянь, которая там горит?

Ольга заглянула в плошку.

— Глубокая, — сказала она, — такая неделю гореть может.

— Можно и не дожидаться, — пожал плечами Артём. — Я бы просто срезал дверь.

— У тебя, что УИн есть? — поразилась Ольга. — Их теперь и м-операм дают?

— Ну, вообще-то мне его выдали не как оператору, а как монтажнику, — скромно ответил Артём. — Но да, он у меня есть.

— Ты вытащил продукцию списка «А» из Коммуны? — Ольга присвистнула. — Ну, ты даёшь, дорогой.

— А что, нельзя было? Мне никто не сказал. Да вон у тебя и винтовка…

— Винтовка по списку «Б», мы их продаём даже… — покачала головой Ольга. — А у тебя УИн в межведомственный зазор проскочил — монтажное управление не знало, что ты оператор, а безопасники — что монтажники выдали тебе прибор. Ты по возвращению, главное, не ляпни, что ты его с собой таскал.

— Позасекретят всё, а потом сами мучаются, — проворчал Борух. — Режь давай, к чёртовой матери, пока у нас тут ласты на ногах не выросли. Примерно… тут, тут и тут. И с другой стороны симметрично. На ладонь глубины.

Борух нацарапал на двери кончиком ножа предполагаемое расположение запорных штырей. Артём достал из поясного чехла серый металлический цилиндр, в торце которого выступает двуцветный клинышек из двух сходящихся в одну грань треугольных призм чёрного и белого камня, и двинул ползунок выключателя. Отрегулировал двумя кольцами язычок рабочего луча в длинное узкое лезвие синего света и без малейших усилий провел им в отмеченных местах по периметру. Уперся в край ладонью и с усилием толкнул от себя. Дверь с неприятным скрипом стронулась и пошла.

— Стоп, погоди! — остановил его Борух. — Дальше я сам, отойди.

Он посветил в щель подствольным фонарём, потом открыл пошире, аккуратно выглядывая в темноту.

— Что-то тут… — сказал он неуверенно. — А, понятно… Долго бы мы его ждали!

— Кого? — спросила Ольга.

— Фонарщика здешнего. Вот он, болезный, лежит.

В тёмном бетонном коридоре с пустыми кабельными крюками по стенам лежит, вытянувшись, тело. Артёму не очень-то хотелось его разглядывать, но он успел заметить в свете фонаря лысину и разбитый кувшин с каким-то жиром. Похоже, человек действительно шёл заправить плошку — но не дошёл.

— Что с ним? — спросила Ольга. Винтовка её была в рабочем положении и взята наизготовку.

— Он умер, — констатировал Борух. — Пулевое в грудь. Лежит не долго, это жир так воняет, не он. Но уже остыл. Несколько часов, должно быть.

Аккуратно обойдя труп, они прошли по коридору вперёд. Метров через десять коридор разветвлялся. Длинная его часть подсвечивалась дневным светом и, очевидно, вела на улицу. А короткий отнорок заканчивался невдалеке такой же железной дверью.

— Скорее всего, там выходной репер, — сказал, прислушавшись к своим ощущениям, Артём. У него как будто потянуло под сердцем лёгоньким сквознячком, хотя воздух в тоннеле был неподвижен. — Да, определённо он там.

— Проверяем, — коротко сказал Борух.

Дверь оказалась открыта, внутри симметричное входному помещение — даже торчащий из стены кран тоже течёт, наполняя купол противной влажностью. В середине торчит из пола черный цилиндр реперного камня.

— Здесь кто-то совсем недавно прошёл… — сказал майор, разглядывая грязный сырой пол. — Несколько человек, у всех ботинки с одинаковой трекинговой подошвой. Прошли к реперу — и ушли через него, обратных следов нет.

— Получается, наши? — неуверенно сказала Ольга. — Ничего не понимаю.

— Не видел у наших такой обуви, — покачал головой Борух. — Они либо в сапогах по привычке, либо в армейских с городского склада. А тут рисунок вообще незнакомый.

— Так репер же… — Артём впервые видел Ольгу в такой растерянности. — Ты не понимаешь! Никто, кроме…

— Этого я не знаю, — сказал, вернувшись в коридор майор. — Это просто следы. Мало ли кто во что обулся.

Он вернулся на развилку, прошёл до входного помещения, ещё раз внимательно проверил труп и дверь.

— Будем снаружи осматриваться или свалим от греха? — спросил он.

— Будем! — твердо ответила Ольга. — Тут творится что-то очень странное.

Проход наружу заканчивается большими железными воротами, створки которых открыты так давно, что уже вросли нижним краем в землю. Густо заплетённый вьющимися растениями входной тамбур выглядит даже симпатично. За ним открылась тенистая аллея, дорожка которой отсыпана мелкими камушками кремового оттенка, ограждена каменными бордюрами и тщательно выметена от листвы. Такая же вполне могла быть где-то в европейском городском парке. Несколько портили благопристойный вид только валяющиеся тут и там трупы людей. Если убитый в тоннеле «фонарщик» был одет во что-то вроде монашеского балахона, то эти выглядели при жизни вполне светски — обычная городская одежда: брюки, рубашки, платья… Сейчас они лежали, нелепо раскинувшись в лужах свернувшейся крови. Женщины, мужчины, несколько детей.

— Кто?.. Зачем?.. — тихо сказала Ольга.

Борух, с пулемётом наизготовку, быстро и тихо пошёл, аккуратно переступая с пятки на носок, к концу аллеи. Ольга в той же манере двинулась за ним, держа прицел винтовки на линии взгляда. Артём просто шагал за ними, сжимая в руках автомат и стараясь не глядеть в лица убитым.

Аллея закончилась на небольшой площади маленького городка. Здесь, видимо, была цыганская ярмарка — шатры, палатки, торговые ряды, пёстро одетые люди, какая-то временная сцена из досок. И много, много убитых. Мёртвая гадалка лицом на столе с картами. Заляпавший наковальню своими мозгами безголовый кузнец. Заваленный пирожками разносчик с подносом. Залитый содержимым бутылок и кровью бармена кафетерий, где осели на своих стульях посетители. Повисший на краю сцены плясун в ярком костюме. И просто лежащие внавал люди, гулявшие тут на городском празднике. Несколько лёгких прилавков перевёрнуты в тщетных попытках скрыться, и на уходящей вдаль мощёной булыжником улочке лежат лицами вниз те, кто сумел убежать с самой площади. Было тихо, только что-то капало и навязчиво жужжали мухи.

Артём отвернулся, борясь с тошнотой. Ольга стояла бледная и только тихо ругалась. Борух зачем-то осматривал прилавки, стену дома и основание памятника какому-то несовременно одетому мужику в середине площади.

Вдали послышались какие-то крики, шум и нечто похожее на отрывистые команды. Майор вскинулся:

— Бегом отсюда, в бункер! Давайте, давайте, не тормози, Артём, а то сам будешь объяснять местным, что не верблюд.

И они побежали.

Запыхавшийся Артём прислонился к выходному реперу, изо всех сил стараясь успокоиться и сосредоточиться на работе со структурой в планшете.

— Я готов! — наконец сказал он. — Следующий — жёлтый!

— Ну-у, если этот был зелёный, — неопределенно протянул Борух, — то я даже не знаю…

— Сдвигай! — решительно скомандовала бледная Ольга, и Артём совместил метки.

В глаза полыхнуло яростным солнцем.

Вокруг торчащего из земли реперного камня были установлены домиком каменные плиты, за которые немедля повалились, выставив оружие, Ольга и Борух.

— Да ложись ты! — зашипел майор Артёму. — Не торчи на виду!

Артём торопливо присел, убирая планшет и путаясь в ремне автомата.

— Сколько ждать? — нетерпеливо спросила Ольга.

— Минут сорок. Я ещё не умею точнее…

— Может, обойдется… — с надеждой сказала она.

— Сплюнь и постучи по дереву! — отреагировал Борух. Ольга послушно сказала «тьфу» и заозиралась.

— Вот как назло, ни кусочка… Трава одна.

Они лежали в траве на вершине пологого холма, и от него до самого горизонта колыхалось выжженное солнцем жёлто-зелёное степное разнотравье.

Несколько минут молчали, приходя в себя, потом Артём не выдержал:

— Кто их всех убил?

— Я не знаю, кто… — начал осторожно Борух. — Но знаю, как. Они вошли, как и мы, через входной репер. Их было пять или шесть человек, не больше. Дверь была открыта, навстречу им шёл по коридору человек с кувшином жира для лампы. Он стал первой жертвой. Выйдя, они закрыли дверь за собой — до этого она не закрывалась много лет. Остались следы на рычагах — вероятно, их пришлось стронуть ударом приклада. Затем они вышли на аллею и начали стрелять. Оружие у них было бесшумное или почти бесшумное, потому что на площади расстрела в аллее не услышали. Оружие с безгильзовым боеприпасом или с гильзосборником — гильз нигде нет. Очень высокая пробивная способность при малом калибре — все тела навылет, деревья насквозь, кирпичные стены очень глубоко или тоже насквозь. Похоже на скорострельный вариант Ольгиной винтовки.

Навскидку я бы сказал, что выпущено более тысячи пуль, так что я ставлю на безгильзовый боеприпас — вряд ли они таскали при этом мешки с гильзами. Пули прошивали по несколько человек, прилавки с товаром, останавливались только в стенах на другой стороне и толстом бетонном постаменте памятника, так что они выкосили всех за пару минут, стоя плотной группой в одной точке. Затем разошлись по площади и тщательно отработали контроль, не оставив в живых никого — добивали одиночными в голову даже детей и женщин. Я видел застреленного в коляске младенца, и это была не случайная пуля, а выстрел сверху, то есть почти в упор, прицельно…

Борух рассказывал нарочито сухо, без эмоций, но Артёма снова замутило.

— Зачем? — бесцветным тихим голосом спросила Ольга.

— Это была группа профессионалов, — ответил ей майор. — Они примерно одного роста, с близким размером ноги, в одинаковой обуви — потому я не могу точно определить, пятеро их было или шестеро. По площади ходили пять человек, но командир мог стоять на месте и контролировать обстановку. Судя по размеру ботинок и ширине шага — крупные мужчины, не ниже метр девяносто. Судя по тому, как ставили ноги — с большим заплечным грузом, вероятно с рейдовыми рюкзаками. Действовали очень быстро, чётко и слаженно — никто не успел оказать сопротивление или убежать. Пришли — отработали — отошли. По единообразию, технике действий и общей сработанности группы похоже на армейский спецназ, но я не могу представить себе военных, настолько спокойно и буднично работающих по гражданским. У них психология другая.

— Я не понимаю — зачем? — повторила Ольга устало.

— Ну, как минимум, теперь этот репер не зелёный… — задумчиво ответил Артём. — Вряд ли там будут рады пришельцам из бункера. Оль, а кто вообще может ходить по этим реперам?

— Ещё полчаса назад я была уверена, что никто, кроме нас.

— Я не видел в Коммуне людей, способных на такую операцию, — покачал головой Борух. — А ведь именно я занимаюсь военной подготовкой наиболее боеспособных подразделений.

— А группа Карасова? — вскинулся Артём. — Те, кто оказался в Коммуне вместе с ним? Они же профессионалы, так?

— Это обычные военные, Тём, — ответил майор. — Они не станут вот так убивать гражданских. Просто не смогут. Поверь мне, если тебя научили правильно стрелять, это не значит, что ты готов убивать кого угодно. На то, что мы увидели, людей специально подбирают и специально дрессируют.

— Боевая группа Комитета, — сказала Ольга, — больше некому. Но мы всегда были уверены, что они используют кросс-локусы — ведь они на технике. Они прорвались к нам один раз, когда локус был открыт благодаря манипуляциям с рекурсором. Но, если они теперь ходят по реперам, все наши меры безопасности говна не стоят.

Артём вспомнил студентку с дробовиком у реперного камня и мысленно с ней согласился. Если представить, что там, в самом центре жилого анклава, выйдет вот такая группа живорезов… Чёрт, да они половину Коммуны перебьют, прежде чем ополчение подтянется! И в первую очередь — детей. Ему стало нехорошо.

— Оль, а может такое быть, что у них просто есть проводник?

— Воронцов тебе что, совсем не давал теории? — удивилась Ольга. — Проводники ходят исключительно через кросс-локусы, совсем другой принцип.

— А если они пришли в срез через какой-то кросс-локус, потом пробрались к реперу и имитировали свой приход там? Чтобы местные думали на нас?

— Интересная мысль, — признался Борух. — У нас не было времени тщательно всё осмотреть, так что, теоретически, вариант возможный. Имитировать уход через репер не так уж сложно — протопали трое туда передом, оттуда задом — вот вам и следы шестерых в одну сторону…

— А потом по свежим следам приходят местные, — подхватил Артём. — А там мы такие за запертой дверью входной точки… Это если бы у меня, к примеру, УИн-а с собой не было.

— Мда… — поёжился Борух, — неловко бы получилось.

— Нет, — твердо сказала Ольга, — не сходится. Для этого им нужно было бы знать, что мы туда придём. А мы этого два часа назад сами не знали. Если это засада, то не на нас.

Артём достал планшет и активизировал его, изучая структуру сети. Было на удивление тихо и спокойно, светило солнце, стрекотали кузнечики, пахло нагретой травой.

— Интересно, — сказал он через пару минут, — Это вообще тупиковое направление. Через тот репер можно пройти только сюда.

— Ну да, с транзитными реперами так бывает, — подтвердила заинтересованная Ольга, — а дальше?

— Отсюда мы можем идти в трёх направлениях, — продолжил Артём, — Вернуться назад…

— Вот уж нахрен! — отреагировал Борух, разглядывающий горизонт в бинокль.

— Можем идти, куда собирались, на серую точку — и остался ещё один вариант…

— Какой? — не выдержала Ольга.

— Красный тупик!

— Прэлэстно! — отреагировал Борух, не отвлекаясь от бинокля. — Может, ты в следующий раз возьмёшь с собой всю базу по реперам?

— Это стопка книг с меня ростом! — возмутился Артём. — Заполненных от руки, прошитых, опечатанных и категорически запрещённых к выносу из спецхранилища!

— Получается, — задумчиво сказала Ольга, — что, если убийцы всё же шли по реперам, то они могли пройти только сюда?

— А и верно… — ответил ей майор. — А ну, Оль, смотри на шесть часов, что-то мне там мерещится, а я тут огляжусь.

Ольга взяла бинокль, а Борух, не поднимаясь в полный рост, двигаясь в полуприседе, начал внимательно осматривать вершину холма. Он раздвигал руками траву, разглядывал почву под разными углами, заглядывал в тень под камни… В конце концов майор, вздохнув, сказал:

— Не хочется вас расстраивать, но…

— Они были здесь? — спросила Ольга.

— Да. Трава густая, следов не хранит, но один из них сидел на том камне, там проплешина, остался характерный след подошвы. На верхней плите следы копоти с мелкими фракциями металла — что-то недолго, но интенсивно горело. Возможно, сигнальный фальшфейер.

— Значит, — констатировал Артём, — они ушли либо в серый, либо в красный репер.

— Либо, — тихо сказала Ольга, — они движутся к нам вон оттуда.

Она, не убирая от глаз бинокля, показала в том же направлении пальцем.

— Артём, время? — спросил майор.

— Минут пятнадцать ещё, минимум.

— Дай-ка… — Борух забрал у Ольги бинокль. — Что-то едет. Довольно быстро и прямо сюда. Это не они, откуда у них машина-то?

— Срез жёлтый, — напомнил Артём. — Вряд ли нам везут пряники.

— Будем валить с дистанции или подпустим поближе? — деловито поинтересовалась Ольга, раскладывая сошки винтовки и пристраиваясь за камнем.

— Одна машина, не очень большая, — сказал майор. — Их там не больше четырёх-пяти. Давайте на них посмотрим, может, чего прояснится.

Он присел за каменной плитой, торчавшей из земли в наклон, и приготовил пулемёт. Артём, всегда чувствующий себя в таких ситуациях лишним, снял с предохранителя автомат, дослал патрон, и проверил, легко ли достается из разгрузки граната. На этом его военные навыки закончились.

Приближающийся по степи автомобиль оказался поставленной на здоровенные колеса рамой, поверх которой сварено из труб и обрезков разнородного металла подобие кузова, слегка подёрнутое местами ржавчиной. Стекол в кузове не было — спереди проём затянули крупной сеткой, а остальные и так обошлись. Приблизившись к холму, странная машина сбросила скорость и покатилась медленней, но направление движения осталось прежним.

— Дудудум! — пулемет Боруха вспахал степь перед колесами короткой очередью, и колымага, противно заскрипев тормозами и накренившись, резко встала.

— Не стреляйте, это мы! — закричали оттуда на чистом русском языке. — Мы сигнал увидели!

— Вылезайте, — скомандовал майор.

— Да-да! Без проблем, братан! Вы принесли, что обещали?

Из машины, цепляясь за приваренные скобы, слезли три невзрачных мужичка, одетых как сельские механизаторы — потасканные брючки, помятые грязные пиджаки поверх несвежих маек и гопницкие кепочки. Правда, брючки заправлены в высокие стоптанные берцы, на ремнях здоровенные тесаки, а на плечах, стволом вниз — дробовики впечатляющего калибра.

— Принесли же, ну? — нетерпеливо приплясывая, направился к нам первый. У него дробовика на плече нет, но зато на поясе висит в кожаной петле украшенный гравировкой двуствольный «хаудах».

— А вы? — спросил в ответ Борух.

Тот остановился и спросил удивлённо:

— А чо сразу мы-то? Не понял… Вы чо, братаны, в натуре гоните? Мы ведь уже…

— Алё, Митяй, это не они! — вдруг заорал голос сверху. — Это подстава! Вали их!

Оказалось, что слезли из машины не все. Притаившийся наверху четвёртый сумел их разглядеть с высоты кузова и теперь наводил на Ольгу какой-то чудовищный карамультук на вертлюге, в ствол которого, казалось, можно всунуть кулак. Артём вскинул автомат, но Ольга успела первой — её винтовка совсем не впечатляюще хлопнула, как пастушеский кнут, и стрелок повис на своей гаубице.

Двое «механизаторов» синхронно скинули с плеч дробовики, но неготовность к стрельбе их подвела — Борух срезал обоих одной длинной очередью. Артём выстрелил в вышедшего вперед Митяя, но тот неожиданно кувыркнулся вбок, покатился по траве, и очередь ушла в землю. Артём повёл стволом, пытаясь взять упреждение, но снова промазал. Тот резко остановился, поднялся на колено и вскинул хаудах.

— Бабах! — крупнокалиберный обрез грохнул, как пушка. Рядом щёлкнули несколько картечин, но основной заряд ушёл выше — оружие сильно подбросило отдачей, всё заволокло белым дымом. Обрез шарахнул вторым стволом — на этот раз точнее, но Артём уже успел метнуться за камень, и заряд ударил в плиту, вышибая пыль и крошку. Выскочив с другой стороны, Артём высадил в облако дыма остаток рожка, и, отскочив назад, начал торопливо и неловко перезаряжаться, вытаскивая магазин из тесного кармана разгрузки.

— Живым берём! — рявкнул Борух, но, когда Артём выглянул из-за камня с перезаряженным автоматом, было уже поздно — кепочку Митяя унесло на два шага вместе с половиной головы.

— Это я, что ли, попал? — неуверенно спросил Артём. Ему было странно и не по себе. Кажется, он только что впервые в жизни кого-то убил.

— Вот чёрт! — выругался в сердцах майор. — Он же оба ствола разрядил, надо было его брать!

— Ну… так вышло, — ответил Артём нервно. — Он в меня, я в него…

— «Вышло» — из жопы дышло! — зло сплюнул Борух. — И спросить теперь некого, что тут творилось.

Борух с Ольгой быстро и спокойно осмотрели трупы. Артём, стараясь не приглядываться к тому, что сделали с головой «Митяя» удачно попавшие автоматные пули, залез по скобам на высокий кузов машины. Каркасные сиденья с натянутым на них брезентом, примитивные органы управления — и ничего ценного или интересного. Никакой возможности понять, что связывало этих наездников и тех убийц.

— И что же они должны были им принести? — задал риторический вопрос Артём, слезая.

— У покойничка своего спроси! — буркнул майор.

— Перестань, Борь, — укоризненно сказала Ольга. — В бою всякое бывает… Я другого не понимаю — те, кто прошёл реперной связкой, подали сигнал, так?

— Так, — согласился Борух.

— А почему они не дождались тех, кого вызывали?

— Да хрен их знает. Те долго ехали, эти сильно спешили, а может, они и не им вовсе сигналили… Не у кого спросить-то! — зло добавил майор.

— Не обращай на него внимания, дорогой, — посоветовала Ольга, — это у него адреналин так выходит. Пристрелил — и ладно, лучше ты его, чем он тебя. Что там репер?

Артём прислушался к себе и к камню, достал из сумки планшет.

— Да, готов, можно двигать.

— Тогда давайте уходить, пока ещё кто-нибудь не приехал.

— В серый? — уточнил Артём.

— Ну, не в красный же… — пробурчал Борух, успокаиваясь.

Артём вздохнул, активировал планшет, повернул структуру, совмещая реперы.

— Двигаю!

Золотой свет заполуденного солнца мигнул и сменился розовыми сумерками заката.

— Внимание! — тихо скомандовал Борух. — Они могут быть где-то здесь!

Реперный камень оказался аккуратно инсталлирован в середине замощенной булыжником площади. Непосредственно вокруг него отсыпанный мелкой каменной крошкой круг, окруженный невысоким бордюрчиком из полированных гранитных плит. Рядом красиво вырезанные мраморные лавочки. Вокруг площади плотно стояли городские дома, выходя на неё стеклянными фасадами магазинов и навесами уличных кафе. Дома были симпатичные, все разные, но образующие единый архитектурный ансамбль. Высотой этажей по пять, с лепниной по оконным проёмам и с изящными крошечными балкончиками. Такие площади можно встретить в старых европейских столицах — Артёму немедленно вспомнилась Прага, где ему довелось пару раз побывать.

Борух и Ольга синхронно припали на одно колено, обводя стволами окрестности, но площадь была совершенно пуста. Витрины магазинчиков заросли пылью до непрозрачности, лёгкие стулья уличных кафе перевернул ветер, полотняные маркизы навесов выцвели от солнца и дождей, цветы на балкончиках высохли и осыпались на занесённую листьями брусчатку. Последние лучи солнца, косо падающие на тусклые окна домов, заливали их багровой пыльной позолотой, но движения за стёклами не было. Город был давно и, видимо, быстро брошен. Сквозь потёки грязи на витринах были смутно видны какие-то товары, двери кафе были раскрыты, Артём разглядел даже несколько грязных чашек, стоящих на столиках внутри. При этом никаких следов паники, военных действий, насилия, мародёрства и всего такого прочего. Никаких зловещих скелетов, ни одно окно не разбито, на мостовой не валяется ничего, кроме листьев с растущих тут же деревьев.

— Мария Селеста прямо, — тихо сказал Борух. — Аж жуть берет.

— Дорогой, время? — нервно спросила Ольга, которой тоже было не по себе от этой тишины и заброшенности.

Артём сосредоточился на ощущении репера, потом достал планшет, актировал, проверил…

— Твою ж мать! — сказал он вскоре. — Не наш день, определённо.

— Что такое? — спросил Борух, который внимательно осматривал площадь.

— Опять транзитный репер! — сокрушенно ответил Артём. — Второй чуть ли не подряд.

— Не чувствуешь выходной камень? — Ольга внимательно рассматривала улицу в электронный прицел винтовки. Артём знал, что там есть режим обнаружения живых существ, хотя даже представить себе не мог, на каком принципе он работал. Ещё одна загадочная технология, никак не соотносящаяся с общим уровнем Коммуны.

— Нет, далеко, — пожал он плечами. — Без триангуляции только направление могу показать. Вот как раз улица в ту сторону идёт.

Единственная прямая, как струна, улица уходила ровно в сторону заката, и бьющие в глаза лучи почти скрывшегося за горизонтом солнца не дали её толком разглядеть.

— Да, эти ребята как раз по ней и уехали, — сказал Борух.

— Уехали? — удивилась Ольга.

— Их ждала тут машина. Вышли, сели и укатили. Следы хорошо видны, и следы накатанные — не один раз тут проезжали.

— Надеюсь, это не означает, что до выходной точки пешком не добраться, — задумчиво сказал Артём. — Я засёк направление по компасу — если отойти на пару километров перпендикулярно ему и снова взять планшетом пеленг — вычислим расстояние.

— А смысл? — здраво сказал Борух. — Какое бы оно ни было — всё наше. Так чего зря ноги бить?

— И то верно, — согласилась с ним Ольга. — Но я тоже предлагаю отойти в сторону, хотя и с другой целью. Нам надо найти место ночлега, а это лучше делать не на наезженном незнамо кем маршруте. Не хотелось бы, чтобы на нас кто-то наткнулся. Давайте, пошли быстрей, пока еще что-то видно.

— След в след за мной! — сказал быстро Борух. — Идем по колее машины, чтобы не топтать — совсем не нужно, чтобы нас тут искали.

Они пошли — легко шагающий майор, за ним, без напряжения ставя ногу точно в след, Ольга, и последним — чувствующий себя мучительно штатским и неуклюжим Артём. От напряжения ему было так же сложно идти ровно, как ходить по канату — казалось, ноги так и норовят наступить мимо следа, особенно учитывая, что солнце окончательно село, и в брошенном городе стало темно. Включать фонари Борух запретил, только светящиеся закатным светом облака ещё давали возможность не натыкаться на стены. Пройдя по улице с полкилометра, они свернули в первый же переулочек вправо — до этого дома шли сплошной, без просветов, чередой тёмных витрин. Похоже, это был центральный городской променад, где модные бутики соседствовали с дорогими ресторанами.

Свернув, они некоторое время шли узкими улочками, но потом стало окончательно темно.

— Давайте сюда, что ли… Не на мостовой же спать! — Борух указал на широкие стеклянные двери над каменным резным крыльцом.

Двери раскрылись с тяжёлым скрипом, оставляя след на пыльном полу. Внутри включили фонари.

— Похоже на гостиницу! — сказал Артём.

Помещение перегораживает стойка, за которой самая банальная доска с ключами. На стойке заложенная карандашом книга для записей, за ней на полке кнопочный телефон — Артём почему-то ожидал увидеть дисковый, с тяжёлым раструбом из меди и эбонита, но нет — оказался совершенно банальный офисный аппарат с факсом. Цифры как на аппарате, так и на бирках ключей обычные, арабские, но лежащий на стойке пыльный буклет оказался, несмотря на сходство букв с латиницей, совершено нечитаемым. Текст изобилует тильдами, умляутами и прочими диакритическими знаками и не похож ни на один известный Артёму язык. Он подумал, что такое количество дополнительных значков обычно означает заимствованную из другого языка письменность, придуманную для другой фонетики — но потом решил, что вряд ли кого-то теперь заинтересует местная история.

— Будем считать, — сказал Борух, снимая ключ с биркой «201» с крючка, — что у них та же логика нумерации, и первая цифра означает этаж. Вряд ли тут сотни номеров, в конце концов. Ищем лестницу, нам второй этаж удобней. Если что, будет время смыться, пока прочешут первый…

Лестница оказалась за углом коридора, и Артём чуть не загремел с неё, когда под ногами поехала сорвавшаяся с креплений ветхая ковровая дорожка.

— Всё-таки наследили… — укоризненно сказал Борух. — Ладно, будем надеяться, что никто нас искать не станет. С чего бы?

Номер действительно оказался на втором этаже, небольшой, однокомнатный, с застеленной широкой кроватью, диванчиком, столом-стульями и окном-балконом во всю стену. Артём хлопнул по покрывалу, и в затхлый воздух поднялась туча пыли.

— Что ты делаешь, не пыли! — возмутилась Ольга. — Нам тут дышать этим!

Она аккуратно, стараясь не встряхивать, сложила покрывало и вынесла его в соседнее помещение — там обнаружился вполне приличный санузел с унитазом и душевой кабиной. Воды, разумеется, не было.

— Дверь балконную приоткройте, что ли, — сказал Борух, — а то дышать нечем. Но чуть-чуть, чтобы с улицы незаметно было. И в сортир этот чур не гадить — самим же нюхать всю ночь придётся. Я от соседнего номера сейчас ключ принесу, там хоть всё засрите.

— Грубый ты, майор… — покачала головой Ольга, проверяя содержимое шкафов и прикроватных тумбочек.

— Жизнь такая, — ответил Борух, выходя из номера.

— Бара в номере нет, — разочарованно констатировала Ольга, закончив обыск, — и халатов нет, и тапочек, одни полотенца в душе. Три звезды максимум.

— Ну, так мы и не переплатили, — возразил Артём, пытаясь открыть створку высокой застекленной двери. Бронзовые шпингалеты присохли, пришлось помогать себе ножом, но, в конце концов, удалось сделать небольшую щёлку для притока воздуха. Сразу почувствовалось, как свежо в ночном городе и как душно тут.

— Вниз по лестнице не ходите, я там растяжку пристроил, — сказал вернувшийся Борух и бросил на кровать ключи с бирками. — Вот, девочки налево, мальчики направо.

— Я скоро! — Ольга подхватила из рюкзака пластиковую двухлитровку с водой, взяла один из ключей и вышла. (Полное отсутствие пластиковых бутылок стало для Артёма чуть ли не самым сильным бытовым шоком в Коммуне. Там вообще не было ничего одноразового, но разведчики быстро освоили наследство перемещённого города).

— Как думаешь, что тут случилось? — спросил Артём у майора.

— Я стараюсь об этом не думать, — признался тот. — Так же, как стараюсь не думать, почему почти все известные нам срезы либо безлюдны, либо идут к тому. Но доводилось мне слышать краем уха, что это не просто так.

— А как?

— Никак! — сказала вернувшаяся Ольга. — Не забивайте себе головы, мальчики. У нас уже учёные на эту тему друг у друга последние волосья на диспутах повырывали, а всё никак не договорятся. Куда уж нам-то в проблемы Мироздания лезть. Давайте лучше спать укладываться.

Артём взял второй ключ и вышел в коридор. «Мальчики направо» — соседний номер открылся пыльной душной темнотой, и ему стало как-то не по себе. Включил маленький светодиодный фонарик, обежал его лучом комнату — почти такая же, ничего интересного. И сантехника совсем как в его мире — в Коммуне она старообразная, с чугунными бачками и латунными кранами, а тут фаянс и никель. Жаль, что воды нет…

— …Не скажешь? — отчетливо услышал он вдруг голос Боруха.

— Не нужно ему это знать, — решительно ответила Ольга. — Если мы всё сделаем правильно — будет уже не важно. А если нет… То тем более не важно.

«Ну-ну, — подумал Артём, — интересная тут акустика».

Он послушал ещё, но в соседнем номере была тишина. Сделал свои дела, стараясь не сильно журчать, и вернулся.

— Первую фишку, как самую простую, отдаём женщине, — распорядился Борух. — Я стою вторую, а тебя, Артём, разбужу под утро, постарайся до этого времени выспаться.

Он завалился на диван и почти сразу засопел. Артём последовал его примеру — улегся на кровать, не раздеваясь, только скинув берцы. От белого чистого белья сильно пахло пылью и слабо — чем-то цветочным, и вскоре он благополучно заснул.

День третий

Лена

Красивая рыжая женщина сидит на стуле посередине комнаты. Вчера вечером она ходила по магазинам и вроде бы чувствовала себя нормально. Была собой. А ночью проснулась, вспомнив что сделала, и подскочила в кровати — зачем? Зачем ей это понадобилась? Или приснилось всё? Какой странный сон… Но нет, вот она — огромная пластиковая сумка, из которой выпирают углами эти непонятные вещи. Получается, весь вчерашний вечер она старательно обходила этот баул, не замечая его? Забыв, как быстро, озираясь и прислушиваясь, запихивала, как своими руками принесла и тут поставила… Что с ней произошло — и с ней ли? Она ли это сейчас сидит и смотрит на сумки с одеждой, которые собирала вроде бы ещё она, и старательно не смотрит на сумку, которую собирала… кто? Не понять. Не уснуть. Не проснуться. Так и сидит на стуле.

Женщина дёргается к баулу, останавливается. Дёргается к вещам — останавливается. Замирает на стуле. Повторяет цикл. Застывает в бездействии. Достаёт из кармана телефон, совершает вызов — и сразу его сбрасывает. Лицо её то каменеет маской, то кривится в судорогах эмоций: гнев, страх, возмущение, решимость — и снова ледяное спокойствие голубых глаз. Наконец она кивает, как бы соглашаясь сама с собой, поворачивает стул к столу, берёт лист бумаги и ручку, что-то пишет. Кладёт записку на сумку с вещами. Переодевается. Старые джинсы, удобные ботинки, рубашка, куртка. Решительно берёт большой угловатый баул и, наклоняясь под его тяжестью, выходит на лестницу. С трудом вписываясь в повороты, спускается вниз — на первый этаж и ниже, в подвал, открыв железную решетку прохода своим ключом.

В подвале пятиэтажки влажно, пахнет плесенью, пылью и канализацией. Слабенькая голая лампочка, свисающая на проводе с потолка, еле-еле освещает узкий проход. Подвал разгорожен на индивидуальные клетушки — по одной на квартиру. Фанера, доски, горбыль, обрезки мебели — кто во что горазд. Железные двери, деревянные двери, сколоченные из реек и обрезков ДВП двери. Рудименты ушедшей эпохи, склады дачных заготовок, отстойник недовыброшенных вещей. Уже почти никто ими не пользуется, но ключи у всех есть. Клетушка их квартиры предпоследняя в этом ряду. Крашеная бурой половой краской дверь повелась от влажности и открывается с трудом, а внутри пусто и пыльно. Сюда никто не заходил годами, и вряд ли в ближайшее время соберётся. Отличное место, чтобы что-то спрятать.

Женщина аккуратно ставит сумку на цементный пол, достаёт из кармана кнопочный мобильник, некоторое время смотрит на него, как бы припоминая, что это. Телефон в подвале не берёт, но она всё равно выключает его, снимает заднюю крышку, вынимает батарею, бросает на пол и несколько раз сильно наступает на аппарат ногой. Пластмасса протестующе скрипит. Женщина выходит, аккуратно закрывает дверь и покидает подвал.

На улице солнечно и тихо, город непривычно пуст — машин мало, редкие прохожие куда-то нервно спешат. Часть магазинов внеурочно закрыта, часть работают, как ни в чём не бывало, но общая нервозность ощущается прямо в воздухе. По улице, многозначительно шевеля пулемётной башенкой, проехал бронетранспортёр с эмблемой «Росгвардия» на борту. Где-то за домами гулко рокочут вертолётные двигатели, в небе просквозили тенями какие-то военные самолёты. Из-за угла навстречу БТР-у выскочили два камуфлированных «Тигра» с красной полосой на борту. Передний резко затормозил и стал разворачиваться, но поздно — крупнокалиберный пулемёт заплевал пульсирующим пламенем, громкое «дум-дум-дум» пошло гулять эхом. Автомобиль занесло, он выскочил на тротуар, врезался носом в опору фонаря и сразу задымил. Пулемёт безжалостно перечеркнул его салон туда-сюда перфорацией пулевых отверстий. БТР взревел, выплюнув облако чёрного дыма, и рванул вдогонку за второй машиной, которая не стала оттормаживаться, а наоборот, прибавила газу и успела проскочить перекрёсток. Пулемёт ещё несколько раз рявкал, удаляясь, но женщина не обращала на это внимания. Она спокойно подошла к расстрелянному внедорожнику и аккуратно открыла боковую дверь, изящно отпрыгнув, когда на неё стал вываливаться, заливая борт кровью, труп в чёрном бронежилете. Тело некрасиво повисло — нога зацепилась за что-то в салоне, а голова уперлась в асфальт. Женщина осторожно, чтобы не изгваздаться в заливающей машину крови, заглянула внутрь и убедилась, что водитель тоже мертв — свесился с сиденья набок, удерживаемый ремнём безопасности. Она вытащила из-под трупа короткий пистолет-пулемёт с толстым стволом. Оттянув затвор, заглянула в патронник, выщелкнув магазин, убедилась, что он полон. Найдя на камуфляже убитого чистое место, аккуратно обтерла об него кровь с затворной крышки, взяла из разгрузки два запасных магазина и сунула в карман. Открыв заднюю дверь, выкинула на асфальт тяжёлую чёрную сумку, заглянула внутрь — там ровными рядами лежат пачки банковских упаковок с купюрами. На секунду задумалась, потом всё же вытащила часть, оставив остальное. Взяла следующую сумку — маленькую спортивную. В ней оказались папки с документами, украшенные устрашающего вида бордовыми печатями. Она вывернула сумку на асфальт, папки рассыпались, ветер понёс какие-то листы вдоль забора. В сумку она положила пачки денег, пистолет-пулемёт и переложила туда же длинные узкие запасные магазины, не поленившись достать ещё два из разгрузки водителя. Больше в машине её ничего не заинтересовало, и она спокойно пошла дальше, свернув в ближайший переулок и двигаясь проходными дворами. Шла долго, удаляясь от центра в сторону промзон. Периодически откуда-то доносились звуки выстрелов, не перераставшие, впрочем, в серьёзный огневой контакт. Пара автоматных очередей, ответный рык пулемета — в городе кто-то кого-то планомерно, но без лишней жестокости зачищал. Пару раз в стороне над домами с тяжёлым вибрирующим рокотом проходило звено боевых вертолётов, но они, кажется, в веселье никак не участвовали.

В городе быстро нарастает паника — люди идут по улицам, торопясь и нервничая. Редкие водители либо мчатся с неразумной скоростью, игнорируя знаки, либо медленно катятся, притормаживая перед перекрёстками и долго оглядываясь по сторонам, прежде чем свернуть. Когда первые встречаются со вторыми, это часто заканчивается мелкими и не очень авариями. Участники таких ДТП тоже ведут себя странно — не вызывают ГАИ или аварийных комиссаров, не заполняют бланки для страховых компаний, а орут друг на друга, всё чаще переходя на яростное рукоприкладство. Из поцарапавшего красную спортивную машину белого седана выскочил пузатенький мужичок с лысинкой и начал, нарушая визгливым матом закон о пропаганде гомосексуализма, яростно дёргать водительскую дверь второго участника аварии. Оттуда вылез сутулый очкарик с хипстерской бородкой и неумело стукнул пузанчика в лицо. Завязалась драка — нелепая и бесплодная, в силу полнейшей бездарности и отвратительной физической формы участников, но необычно ожесточённая, переходящая в плевки, укусы и таскание за остатки волос.

На границе промзоны и частного сектора её попытались остановить.

— Эй, блядища! — резко окликнул её кто-то из компании поддатых молодых людей, как-то глупо, с ненужным вандализмом потрошащих ларёк. Они увлечённо били стекла арматурными прутами, практически не обращая внимания на содержимое витрин. — Алё! Подь сюды! Да, ты, сука рыжая!

Женщина никак не отреагировала, продолжая свой путь.

— Ты чо, блядь, оглохла? — направился в её сторону гоповатый парень в спортивных штанах и майке-алкоголичке. В глазах его было какое-то нездоровое остервенение. — А ну стоять! Я к тебе обращаюсь!

Женщина развернулась, одновременно доставая из сумки оружие. Увидев направленный ему в живот толстый ствол, парень резко остановился, секунду поколебался, но потом прошипел себе под нос что-то про «суку» и, нехотя развернувшись, вразвалочку направился обратно. Весь его вид выражал «не очень-то и хотелось». Его компания, подобравшись, молча смотрела ей вслед, но потом всё же вернулась к ларьку.

В промзоне женщина уверенно пролезла через щель между бетонными плитами старого забора, пересекла заброшенную стройплощадку, нырнула в малозаметный проход между ангарами и, преодолев осыпь проросшего травой строительного песка, оказалась в небольшом дворике. Стоящее там сооружение было когда-то ведомственным гаражом на три машины, но по скоплениям мусора было понятно, что двое ворот из трёх давно не открывались.

Женщина обошла кирпичный домик сбоку и по наружной железной лестнице поднялась к площадке второго этажа. Невзрачная железная дверь заперта, но она уверенно извлекла ключ из незаметной ниши под козырьком. За простой ржавой дверью обнаружилась вторая, посерьёзнее, с кодовым замком, код которого также не вызвал у женщины затруднений. Помещение над гаражом раньше было комнатой отдыха механиков и водителей, но теперь представляло собой вполне комфортабельную однокомнатную квартиру, обставленную небогато, но удобно. Два дивана, три раскладных кресла, стол со стульями, кухонная выгородка с плитой и холодильником, даже небольшой совмещённый санузел. Женщина поставила чайник, наполнив его из офисного кулера в углу, достала из холодильника колбасу и хлеб и без малейшего смущения стала делать себе бутерброды. Затем она подвинула кресло к низкому окну, устроилась в нём с чаем и принялась ждать.

Македонец

С утра мы с Сеней неторопливо позавтракали, сварив кофе на здешней версии электроплитки — чёрной стеклянной панели без каких-либо признаков физических нагревателей, однако неизменно греющей любую поставленную на неё посуду. В вопросах бытовых удобств ныне покойные аборигены были вполне на уровне. Впрочем, без каких-нибудь запредельных чудес — чуть лучше, чем у нас, или примерно так же. Даже удивительно, что им удалось себя так качественно зачистить — нашим ОМП такого эффекта не добьёшься, всё равно кто-нибудь по кустам отсидится, вылезет и расплодится пуще прежнего. Меня житьё на этаком кладбище слегка напрягало, но Сеню, кажется, наоборот — успокаивало. Мёртвые его не смущают, в отличие от живых. Тем не менее, по очереди использовав сортир по прямому назначению, мы через некоторое время пошли туда вместе. Закрыли дверь, Сеня напрягся, побледнел, закатил глазки — я даже успел испугаться за него, раньше такого не было, — но он уже решительно распахнул дверь, и мы оказались в смежном санузле моей квартиры.

— Чё-то как-то туго, — пожаловался мой проводник. Его шатало, на лбу выступил пот, ноги подкашивались так, что он присел на край ванны. — В последний раз так было, когда мы, помнишь, пять человек протаскивали. Я тогда думал — всё, щас мозги из ушей потекут.

— Ну, ты сам тогда сказал, что вытянешь, — напомнил я.

— Они ж такие худые были, я и подумал, что весу в них от силы на троих.

Да, тогда смогли вытащить пятерых. Мы забрали только тех, кто уже умирал, у прочих был шанс. Сеня тогда, откровенно говоря, сорвался — у него иногда кукушка выскакивает. Классический невольничий лагерь, где всякая мерзость происходила в таком масштабе, какой даёт только полнейшая неограниченная власть без всякой оглядки на последствия. Нельзя такую давать людям — даже у нормальных крышу сорвёт, а уж что может натворить тот, кто изначально подонок. В общем, не самые приятные воспоминания, но именно тот эпизод определил нашу дальнейшую с Сеней работу. Множественность Мультиверсума даёт простор для фантазии не только хорошим людям. Ведь кажется, что там, в другом мире, ты недостижим и неподсуден, а значит — твори что хочешь. Некоторых мы от этой иллюзии избавили.

Как только Сеня отдышался, мы вышли из квартиры, собираясь отправиться к офису Ингвара. Если он завязался с Коллекционером, то рано или поздно и нас на него выведет. Лучше бы, конечно, рано — тревожно как-то тут стало, неуютно. Даже я, человек толстокожий, и то ощущал непонятное нервное давление, как перед грозой. От него копилось нехорошее раздражение и хотелось куда-то бежать или кого-то убить. Представляю, насколько тяжелее Сене с его медиумической чувствительностью.

На выходе из подъезда столкнулись с соседом с третьего этажа. Имени я не помню, но в лицо примелькался — обычный такой мужик лет слегка до сорока из среднего пролетариата, которого публично пилит жена — расплывшаяся тётка с загнутыми книзу уголками рта, и у которого сын подросток-двоечник, курящий украдкой за гаражами. Ни разу мы и словом ним не обменялись, кивая друг другу на лестнице. Я сделал шаг в сторону, пропуская его в подъезд, но он вдруг схватил меня за куртку, дёрнул на себя и злобно заорал, брызгая в лицо слюной:

— Какого хуя твоя трахома тут стоит! Ты это место купил?

Я даже не сразу понял, что он имеет в виду мою «Ниву», просто стряхнул его руку и отодвинулся. Странно, но алкоголем от него не пахло, хотя глаза были какие-то диковатые.

— Ах ты, козёл… — зашипел на меня мужик. — Да я тебя сейчас…

Он уже начал замахиваться неловким движением, но тут из подъезда вышел приотставший Сеня и молча, ничего не выясняя, отвесил ему правый хук в подбородок. Мужик тут же глазки закатил — и с копыт. Сеня, хотя с виду дрищ-дрищом, боец серьёзный. Когда он ко мне прибился, надо было его чем-то занять для утилизации дурной энергии, и я пристроил к знакомым на рукопашку. Пришлось прилично заплатить, и не только деньгами, но это всё равно дешевле, чем трупы за ним закапывать. А трупы были бы — он тогда был физически слабый, но злой и без тормозов. Драться не умел, норовил сразу наглухо. Сейчас, пожалуй, меня уделает. Я-то не рукопашник, я Македонец.

— Чего это он? — спросил Сеня, поглаживая костяшки на кулаке и разглядывая нокаутированного соседа.

— Хрен его поймёт, — честно признался я. — Может, жена допекла, вот и сорвался.

Оставив мужика валяться, где упал, мы сели в «Ниву» и уехали. И чем ему моя «трахома» помешала? Не первый год тут паркуюсь, никто до сих пор против не был.