Бесплатный фрагмент - Храм Крови

ЛЕГЕНДЫ ПУРПУРНОГО ГОРОДА

ХРАМ КРОВИ

«Это удивительная и жуткая история… я с трудом решаюсь ворошить пепел этого воспоминания… человеку, не… укрепившему свой дух, я бы не доверил подобного рассказа. Я сам не могу поверить, что это произошло со мной…»

Т. Готье «Любовь мертвой красавицы»

Часть 1

Кристиан

«Мы не вольны в своих склонностях».

М. Г. Льюис «Монах»

Глава 1

Королева Пурпурного Города

«Люди охотнее верят в дьявола, чем в Бога и в добро. Не знаю, почему… Может быть, разгадка проста: творить зло гораздо легче».

Э. Райс «Интервью с вампиром»

Она просыпалась, когда на город спускались сумерки, окрашивая линию горизонта в кроваво-красные тона. В момент пробуждения это переходное время суток, зыбкое и размытое, она любила больше всего — даже больше, чем всепоглощающую тьму ночи. Когда последние солнечные лучи истекали кровью и сиреневая мгла окутывала вечно неспящий город, она выходила на балкон и смотрела на расползавшийся мрак, пока из призрачной дымки он не превращался в чернильно-влажный слой ночи. Ночь, неизменная спутница, шептала ей, что настало время покинуть сонные стены старого дома и выйти навстречу приключениям, каждый раз новым и вместе с тем таким похожим на тысячи предыдущих.

Оказавшись на улице, она глубоко вдыхала воздух, насыщенный свежей прохладой и пестрым букетом городских запахов, и погружалась в недра этого шумного пристанища современной цивилизации, в недра Пурпурного Города.

О, Пурпурный Город… Город вечного мрака, самозабвения и обмана… Она слизывала звуки, которыми кровоточил его рот. Она спускалась на его землю, приближаясь на крыльях мира. Она видела, как небеса рассекались южными вершинами. Она чувствовала, как голод надежды истощал город. Когда-нибудь этот голод истощит и ее. Когда-нибудь, но не сейчас…

А пока на улицах Пурпурного Города она чувствовала себя самопровозглашенной королевой, обходящей свои владения. Она знала здесь каждый закоулок и каждую подворотню. Ей нравилось тешить себя мыслью, что ни один из коренных жителей города не знал его так же хорошо, как она, — чужая, но все-таки сроднившаяся с этим местом. Даже перекати-поле может найти прибежище там, где оно находит извечную красоту. А красоту Пурпурного Города способны были разглядеть лишь дети ночи.

Ей нравилось, что по какой-то загадочной причине здесь не расплодились на каждом шагу назойливые торговые центры и увеселительные заведения. На всем будто отпечатался дух старины, который не могли испортить ни множество неоновых вывесок и рекламных щитов, ни стекло и бетон деловых кварталов. Она любила Пурпурный Город за извилистые улочки и переулки с каменными домиками, за многочисленные скверы и парки с тенистыми рощицами и аллеями, за величественные кирпичные особняки, украшенные замысловатой лепниной, за каменные фонтаны с белоснежными статуями ангелов. Ее умиляло, что большие рынки, напиханные всякой всячиной, соседствуют здесь с уютными барахолками, гигантские гипермаркеты — с маленькими пыльными магазинчиками и антикварными лавками. Одним из ее излюбленных мест была главная площадь, где нашли свое пристанище многочисленные уличные артисты — художники и музыканты, а также старьевщики, продающие все, что душе угодно, — от подержанных тостеров до магической атрибутики.

Однако она сразу поняла, что истинным лицом города является отнюдь не его центр, полный великолепных отреставрированных памятников архитектуры. Выхолощенная отшлифованная красота всегда притягательна, но не отражает сути. Центр она нередко выбирала местом своих неспешных прогулок, но поселилась там, где сконцентрировалась подлинная жизнь, где неустанно пульсировало сердце Пурпурного Города: ведь сердце находится не в центре, а слева. Там была окраина, где причудливо переплелись бедность и богатство, нищета и роскошь, трущобы и виллы, где как нигде отчетливо проявилась двойственность, присущая всему в этом мире. Район, именуемый Переулком Ангелов, где уютно расположились несколько десятков старинных особняков, соседствовал здесь с Мертвым кварталом, застроенным серыми кирпичными домами, в которых жили представители самых разных слоев общества.

За неповторимую атмосферу и непреодолимые противоречия она и полюбила Пурпурный Город, полюбила так, как никогда не любила ни один город в мире. Раньше ей нравилось путешествовать, и переезд с места на место был ее стилем жизни, обусловленным как тягой ко всему новому, так и необходимостью. И лишь этому городу удалось удержать ее. Да и не могла она не признать, что слишком устала от того, что в целом мире у нее не было пристанища, где она могла бы почувствовать себя как дома. Кажется, это старость, думала она с усмешкой, раз ее потянуло на то, чтобы обзавестись собственным жилищем, которое отражало бы ее вкусы и интересы. Это так сентиментально — накапливать вещи, расставлять их, любоваться ими и знать, что они твои, так по-человечески…

Она поселилась в большом Лиловом особняке в Переулке Ангелов. Из окон фасада открывался вид на пустырь, который разделял изумительные жилища богачей и невзрачные дома Мертвого квартала. В центре пустыря стояла на холме небольшая буро-красного кирпича церковь. Двери ее были наглухо заперты для всех, но никто и не пытался зайти внутрь. Церковь была единственным сооружением религиозного характера во всей округе. От прочих к середине двадцатого века не уцелело и камушка. Такова была незавидная судьба всех построенных здесь церквей — они сгорали, взрывались, а неумолимое время до основания разрушало то, что не могли одолеть огонь и порох. По-настоящему религиозные люди надолго здесь не задерживались, устремляясь туда, где могли спокойно молиться в стенах святилища, не опасаясь того, что в любой момент оно станет для них смертельной западней. Остались только те, кому все равно. А потому еще в начале прошлого века Пурпурный Город приобрел дурную славу отрекшегося от Бога. Тем удивительнее было то, что во второй половине двадцатого столетия кто-то взялся строить эту церквушку, да еще и на самом отшибе. Какое-то время там даже проводили какие-то собрания, но лавочку быстро прикрыли. Впрочем, всем было все равно.

Но шпиль церкви словно в немом укоре все еще возвышался над городом.

Каждый день она, держась за мраморные перила балкона, пристально вглядывалась в это странное и прекрасное сооружение. Ей нравилось наблюдать, как витражи из цветного стекла окрашиваются цветом артериальной крови, когда умиравшие солнечные лучи пронзали их тонкую структуру. Иногда, когда она особенно долго не сводила глаз с этого притягательного зрелища, ее начинало неудержимо тянуть внутрь. Тогда ей казалось, что какой-то неведомый дух, какой-то незримый хранитель церкви смотрит на нее сквозь кровавые лучи, и взор его гипнотизирует и манит. И всегда она поддавалась этому беспокойному ощущению, хотя наперед знала, что не найдет там ни единой души — ни живой, ни мертвой.

Ей было известно, как пробраться внутрь бесшумно и незаметно. В очередной раз она проходила вдоль двух рядов низких скамеек орехового дерева, покрытых толстым слоем пыли. Их разделял узкий проход, ведущий к алтарю с серебряным двухметровым распятием и толстыми красными свечами в маленьких стаканах из черного стекла. Она не знала, кто зажигает и меняет свечи. В часы своего бодрствования она никогда не видела, чтобы кто-нибудь входил или выходил отсюда. Эта загадка казалась лишь малой частью того мрака, что окутывал эти угрюмые стены.

Она садилась напротив алтаря и долго смотрела на искаженное агонией лицо распятого Спасителя. Потом переводила взгляд на резной постамент справа, где находилась икона, запечатлевшая Его Мать. Так рисовали святых во времена раннего Средневековья — Дева Мария с узким строгим лицом в одежде темно-багровых тонов выглядела изнуренной и мрачной.

Когда она вглядывалась в скорбные лики Иисуса и Пречистой Девы, казалось, они вот-вот заговорят с ней, и ей делалось радостно и жутко. Ощущение становилось нестерпимым, и она отводила взгляд, который начинал блуждать, стараясь ни на чем больше не останавливаться.

Стены и потолок церкви украшали многочисленные фрески, навеянные средневековым пониманием религии. Они представляли собой изображения грешников, мучимых в аду чертями; демонов, толкающих людей на нечестивые дела; святых, карающих согрешивших. Лишь мраморные статуи серафимов слева от алтаря и несколько фресок, изображающих златокудрых ангелов с отрешенно-прекрасными лицами, смягчали декорации этого странного приюта для тех, кто все еще не потерял веру в Создателя.

Каждый раз со стыдливой улыбкой она удивлялась тому, что угнетающее впечатление, которое внутреннее убранство церкви неминуемо должно было производить на любую, еще не успевшую очерстветь, душу, не чуждо и ей. И вместе с тем охватывала ее досада, что она снова не удержалась, снова поддалась этому манящему зову, который исходил из глубин церкви, снова пришла сюда с какой-то смутной, неясной ей самой надеждой. Надеждой на что? На спасение? На отпущение грехов? На разгадку какой-то древней тайны? Она и сама не знала. И, видимо, не узнает никогда.

К горлу снова подкатывал холодный комок разочарования и горечи, и она спешила прочь, обещая себе больше никогда сюда не возвращаться. Но все повторялось снова — через день, неделю, месяц…

А пока она шагала по улицам Мертвого квартала, быстро преодолевая сумбурное сплетение перекрестков и закоулков, где, отвергая всякую симметрию, неуклюже гнездились серые кирпичные дома. Асфальтированные дороги были здесь не столь часто встречающимся явлением, как в центре города, поэтому переулки были испещрены грязными канавами и лужами. Почти все заборы, ограждения и гаражи покрывали граффити, буйные краски которых яркими пятнами разбавляли тусклую монотонность зданий. Каждый рисунок, каждый узор, каждую букву она знала наизусть. Сотни раз она проходила мимо. Путь ее лежал всегда в одно место.

Она останавливалась перед высоким зданием красного кирпича, бывшим когда-то ткацкой фабрикой. Теперь это был ночной клуб под названием «Серебро и метал», где собиралась местная молодежь. Она оставалась здесь, пока смутный мглистый рассвет не начинал брезжить над горизонтом. И тогда она спешила домой, как самый обычный человек, который, прогуляв всю ночь, утром неизбежно стремится в свою теплую мягкую постель. Домой… Каждый раз, мысленно произнося это слово, она улыбалась. И страшно, и приятно было ей от того, что она дожила до момента, когда обзавелась местом, которое она вправе так называть. И даже если когда-нибудь она покинет его, то будет знать, что есть где-то на свете ее дом, в котором находится все то, что стало ей дорого, — пурпурные закаты, заброшенная церковь, странный ночной клуб и прекрасный Лиловый особняк в Переулке Ангелов.

Глава 2

Кристиан

«… книги не только способны поведать занимательные истории, но и позволяют отвлечься от терзающей душу боли, вызванной несбыточностью желаний и мечтаний».

Э. Райс «Час ведьмовства»

Он просыпался, когда на город спускались сумерки, окрашивая линию горизонта в кроваво-красные тона. Кристиан Бреттауэр не любил сумерки. Он любил только ночь. Когда последние солнечные лучи истекали кровью и прозрачно-сиреневая мгла окутывала вечно неспящий город, он впадал в тревожное состояние, сопровождавшееся головокружением и слабостью во всем теле. Оно длилось ровно до наступления ночи, которая сменяла душную фиолетовую мглу, образованную пасмурной дымкой и испарениями близлежащей промзоны. Ночь давала ему силы, второе дыхание, вдохновение. Густым слоем своей манящей чернильности она закрашивала тоскливую серость Мертвого квартала. Так приятно было открыть окно и полной грудью вдохнуть свежий воздух, очищенный ветром от миазмов окраины Пурпурного Города.

Только ночью для Кристиана начиналась настоящая жизнь, свободная от условностей слепящего света дня. И средоточием этой жизни был клуб «Серебро и метал», обитель юных душ Мертвого квартала: готов, панков, металлистов — неформалов всех мастей. Искусственная мрачность, игра со смертью были единственно возможным путем для этих детей ночи, выросших среди тусклого бетона, заброшенных заводов и вечно серого неба, которое лишь на закате окрашивалось ярко-алыми полосами. Из серых будней, наполненных скучными обязанностями и заботами, они совершали побег в эфемерное царство готических иллюзий. И тем самым спасали себя и свои ранимые души от пошлого мещанского быта, который грозил их изуродовать. Только так, скрываясь от суровой действительности, они могли жить, а не существовать. Их выбеленные лица с густо подведенными черным глазами, их серебряные и металлические украшения, их пирсинг и татуировки позволяли им замаскировать свою подлинную сущность и в то же время выразить себя.

За последние несколько лет Кристиан стал завсегдатаем «Серебра и метала». Ночная жизнь все больше и больше заманивала его в свои сети. Однако он не принадлежал к числу тех, кого называют совами и сонями. Днем Кристиан любил гулять по городу, наслаждаясь его красотами. Он не понимал тех, кто добровольно заточал себя в Мертвом квартале, словно центр Пурпурного Города был слишком хорош для них, слишком чист и красив, чтобы они запятнали его своим присутствием. Кристиан несколько раз побывал в каждом из музеев, любил ходить в кино, прогуливаться в скверах и кататься на каруселях в парке аттракционов. Особый интерес для него представляла главная площадь, где расположились несколько книжных лавок.

Чтение было одной из главных страстей Криса. Его удивляло, что мало кто из обитателей периферии Пурпурного Города, достигших среднего возраста, читал книги. Эти странные люди отдавали предпочтение телевизору, который на блюдечке преподносил им общественное мнение и массовую поп-культуру. Еще несколько лет назад транслируемые по телевизору фильмы и передачи начали казаться юноше нелепыми и смешными, и он совсем перестал его смотреть.

Незатейливый досуг жителей Мертвого квартала Кристиан считал следствием незатейливого уклада их жизни. Он видел, что люди здесь живут только обыденными делами. Конечно, это не относилось к молодежи, тусовавшейся в «Серебре и метале». Вряд ли можно назвать обыденными делами прогулки по кладбищу или рок-концерты. А вот жители постарше совершенно его разочаровали. Больше всего он боялся стать такими же, как они. Ведь когда-то эти люди тоже гуляли ночами напролет, слушали рок-музыку, влюблялись. Как смогли они превратиться в тех угрюмых мещан, которыми кишела окраина? Все сильнее и сильнее росло в нем осознание того, о чем почему-то не задумывались его сверстники, — люди старше двадцати пяти лет, населявшие Мертвый квартал, были пустыми и поверхностными.

Он понял, что с ними у него нет ничего общего. Огромная пропасть разделяла его и окружающее общество, и у него не было никакого желания преодолевать ее, чтобы оказаться на той стороне. Если бы не пара верных друзей, музыка, фильмы и книги, он должен был бы почувствовать всепоглощающее одиночество, которое, впрочем, иногда прорывалось сквозь пеструю вереницу его занятий. Но интересы и общение с такими же неформалами, как и он, развивали кругозор, подпитывали и обогащали его душу. Именно отсутствие духовной жизни, отсутствие работы мысли, неумение развивать свой внутренний мир, существование, обращенное только на бытовую сферу жизни, такое практично-мещанское прозябание он ставил в вину обществу. Когда он делился своими наблюдениями с друзьями, они, удивляясь категоричности его суждений, говорили, что Мертвый квартал ничуть не хуже любой другой окраины любого другого города. Он думал, что, может, так оно и есть, но он-то жил именно здесь, и до других окраин других городов ему не было дела.

Он осознавал, насколько удивителен и прекрасен мир, и хотел путешествовать. Ему было мало красот Пурпурного Города, чтобы удовлетворить росшую с каждым днем жажду новых впечатлений. Уже давно он буквально задыхался в Мертвом квартале, и спасали его только увлечения, помогавшие забыть обо всем на свете.

В их числе было кино. Его любимыми жанрами были хорроры и мистические триллеры. Особенно Кристиану нравились фильмы про вампиров. После того, как в одиннадцать лет он посмотрел «Интервью с вампиром», в нем проснулся жгучий интерес к этим существам. С тех пор он смотрел все подряд фильмы о кровососах и читал о них все, что попадалось под руку, — будь то статья в газете или «Дракула» Брэма Стокера. Он смотрел и пересматривал свои любимые «Ван Хельсинг», «Блейд», «Другой мир», «От заката до рассвета». Впервые он увидел эти фильмы еще на пиратских дисках. В то время он жил далеко от Пурпурного Города и чувствовал себя изгоем среди сверстников, предпочитавших боевики, и сверстниц, которые были без ума от всяческих мелодраматических сериалов.

Теперь он не был так одинок, как в ту пору пиратских дисков. С друзьями его связывало осознание их обособленности от мира обывателей. До них давно дошло, что они живут в особой атмосфере, что они на стороне меньшинства, что их фильмы и музыка, их представления о красоте и эстетике далеки от обыденных. До Кристиана это дошло еще в подростковом возрасте, когда по английскому языку в качестве домашнего чтения он начал читать Эдгара Аллана По, и среди выписанных им в словарную тетрадь слов преобладали такие, как «гроб», «саван», «склеп», «похороны», «ужасный», «таинственный» и так далее. С тех пор По стал одним из любимых писателей Кристиана; он прочитал большую часть произведений американского мистика и знал, что обязательно прочтет остальное. Его друзья были не охотники до книг, и он часто пересказывал им прочитанное, а они внимательно слушали. Они говорили, что, когда он рассказывает, им кажется, будто они смотрят кино, а кино смотреть они любили. Он знал много историй про вампиров, и частенько на вечеринках собравшиеся, выпив пива или вина, просили его рассказать их.

Тушили свет, зажигали свечи, присутствовавшие кругом садились в центре комнаты. Прихватив бутылки со спиртным и сигареты, они удобно располагались в позе лотоса, и Кристиан начинал свои рассказы. Он всегда хорошо учился, был довольно эрудированным и обладал богатой фантазией, а потому часто присовокуплял от себя многие детали и повороты сюжета, а его друзья слушали эти истории, затаив дух. В такие моменты он испытывал какое-то странное чувство — это не было превосходством или самолюбованием; он просто понимал, что делает что-то хорошее для людей, не только развлекая их, а уводя в мир волшебства и магии, подальше от жалкой повседневности и рутины. В этих историях было то, чего ему так не хватало в реальности, — приключения, интересные персонажи, обладавшие сверхспособностями, любовь.

Так протекала его жизнь, то наполненная одиноким созерцанием, то хлещущая через край пьяным весельем, и Кристиан, чувствуя, что так и должен жить неформал, в принципе был ею доволен. Доволен, но не счастлив. Он томился по счастью, не зная, как его достичь и где его искать, и каждый день, просыпаясь, все ждал чего-то — чего-то запредельного, экстраординарного, что раскрасит жизнь яркими красками и навсегда изгонит тоску и одиночество из сердца.

Глава 3

Праздник

«… душа человеческая служит тайным кладезем первобытных воспоминаний и неосознанных желаний. Разум каждого человека — это тот самый Сад Зла… в котором все существа то поднимаются, то падают снова, в котором поются гимны множеству воображаемых вещей, а после те же самые вещи подвергаются проклятию и перестают быть предметом поклонения».

Э. Райс «Вампир Лестат»

Анж ждал гостей. Он позвал к себе своих друзей Тэйна и Кристиана. Тэйн жил по соседству и был его лучшим другом с детства. С Крисом же они познакомились пять лет назад, спустя несколько месяцев после его переезда в Пурпурный Город. Они с Тэйном были старше его на год, и «Серебро и метал» уже манил их своей мистической атмосферой. Иногда им удавалось скрыться от зоркого родительского ока и пробраться в запретные недра клуба. Однажды они здорово напились там, и Тэйн нечаянно толкнул проходящего мимо Кристиана. Несмотря на то, что он был здесь новичком, а ребят было двое, парень решился потребовать извинений, на что Тэйн снова толкнул его, на этот раз намеренно. Завязалась драка, и Анжу с трудом удалось разнять их. Осматривая потери, Тэйн посетовал, что Кристиан оборвал ему новую цепочку с висевшим на ней серебряным черепом — символом клуба. Заметив заинтересованный взгляд Криса, Анж спросил:

— Ты здесь в первый раз?

Кристиан всегда считал, что обманывать ниже его достоинства, и ответил утвердительно. Это признание удивило друзей — Крис выглядел завсегдатаем подобных местечек. Они к тому времени уже год как считали себя готами. Глядя на Кристиана, невозможно было усомниться в том, что он принадлежит к той же субкультуре.

Остаток ночи ребята провели у Анжа. Они распили бутылку припрятанного Тэйном для таких ночных бдений портвейна и время пролетело незаметно за рассказами о себе, о том, как каждый среди множества субкультур выбрал готику, о любимых группах и фильмах, о своих семьях и знакомых — обо всем, что их волновало и интересовало.

С тех пор они стали не разлей вода. Крис настолько влился в эту маленькую компанию, что у Анжа и Тэйна было ощущение, что их с самого начала было трое. Его пристрастия к тяжелой музыке и готическому стилю в одежде совпадали со вкусами ребят, но таких неформалов было полно в Мертвом квартале. Скорее, он привлекал их своим уверенным спокойствием, проницательным умом, начитанностью и неистребимой жаждой приключений. Одного взгляда его ясных глаз, одного прикосновения его прохладных пальцев, одного его присутствия хватало порой для того, чтобы усмирить излишнюю эмоциональность Анжа и упрямую горячность Тэйна. Когда он был рядом, их словно овевал легкий морской ветерок, приносящий спокойствие и умиротворение. Кристиан же полюбил своих новых друзей за сохранившуюся в них детскую непосредственность, простоту и легкость в общении и готовность поддерживать все его начинания. Он был мозговым центром их троицы, что нисколько не обижало Тэйна и Анжа, — они признавали его превосходство, потому что Кристиан никогда им не пользовался.

Для всех троих их дружба была самым ценным, что было в жизни, и они действительно дорожили ею. И вот сегодня прошло ровно пять лет с тех пор, как Тэйн и Анж познакомились с Крисом Бреттауэром. Друзья всегда проводили этот день вместе.

Анжу особенно запомнилась их годовщина. Они собрались на Поле невинности — заброшенном кладбище за Переулком Ангелов. Тэйн притащил бутылку красного вина, украденную из родительского бара, а Анж — высокий металлический кубок с витиеватыми ручками. Анж налил в кубок вино, а Кристиан достал принесенную с собой иголку и проткнул ею указательный палец. Он поднес его к кубку, и кровь закапала в вино. То же самое проделали Тэйн и Анж, после чего Анж слегка взболтал напиток. Они по очереди произносили заранее придуманную Крисом клятву в вечной дружбе, в вечном следовании по темному пути готики, а также в том, что, где бы они ни были, они будут проводить этот день вместе. После произнесения клятвы каждый отпил несколько глотков вина. Они свято верили, что теперь, когда внутри каждого из них есть частица другого, они больше, чем друзья, они стали братьями по крови и по духу.

Анжа охватила ностальгия по той ночи, и он решил, что в этот раз должно быть не хуже. Он занавесил окно взятой напрокат из родительского шкафа черной шелковой простыней, на пол постелил добытый оттуда же пододеяльник, а на письменный стол, который послужит баром, — наволочки из того же комплекта. Бутылки перемежались с толстыми скрученными спиралью и гладкими свечками в черных кованых подсвечниках, которые сделал для него дядя Криса на прошлый День рождения. Оставшиеся свечи Анж поставил в хранившиеся в родительском серванте тонкие фужеры для шампанского и пузатые бокалы для вина. Все это дополняли два найденных им в свое время птичьих черепа со свечами, горевшими внутри, керамическая ваза с засушенным букетом красных роз, теперь ставших почти черными, и красивые безделушки, некогда купленные им в одном из рок-магазинов города, — пепельница в виде гроба и небольшое квадратное зеркало в искусно сделанной оправе из металлических летучих мышей-вампиров. Развешанные по всей комнате плакаты рок-групп и распечатанные на принтере фотографии крестов и кладбищ, фанатом которых был Анж, гармонировали с созданной в комнате атмосферой.

Анж посмотрел в зеркало, любуясь своими макияжем и прической. Сегодня он старался как никогда. На свои светло-русые вьющиеся волосы до плеч он нанес побольше геля, почти распрямив их. Черным карандашом он тщательно обвел свои серо-голубые глаза с пушистыми золотистыми ресницами, а толстый слой грима, которым он намазал даже губы, сделал его кожу матово-белой. Он был доволен результатом — из угловатого парня с по-детски округлыми щеками, губами бантиком и по-девичьи томным взглядом он превратился в холодного неприступного молодого человека, этакого готичного Пьеро.

К пяти часам вечера пришли его гости. Первым был Тэйн, который по контрасту с Анжем больше напоминал Арлекина. Он красил свои короткие волосы с выбритыми висками в зеленый цвет и никогда не выходил из дома без подобия мини-ирокеза на макушке. Золотистые миндалевидные глаза и смуглая кожа придавали его заостренным чертам слегка жесткое выражение. Если Кристиан был любителем пирсинга, то Тэйн специализировался на татуировках. Он очень любил майки без рукавов, демонстрировавшие во всей красе его руки со множеством крестов, черепов и латинских надписей. Анж любовался как татуированным телом Тэйна, так и пропирсованными частями тела Криса, но сам был лишен возможности сделать с собой подобное — после нескольких неудачных попыток он понял, что его кожа практически не способна к регенерации.

Чуть позже пришел Кристиан. Как обычно, он выглядел моложе своих девятнадцати лет. Макияж и прическа делали его вечным подростком. Он накладывал на лицо грим, подводил карандашом глаза, тщательно растушевывая линию у нижнего века, чтобы макияж казался чем-то вроде естественных теней под глазами; намеренно спутывал и тормошил копну черных густых волос длинной до плеч.

Друзья расселись на полу у стола с бутылками, Анж включил музыку, и праздник начался. Они пили, разговаривали, шутили и смеялись. После двух бутылок вина и нескольких литров пива ребята захмелели и пребывали в расслабленно-блаженном расположении духа. В комнате уютно потрескивали свечи, разгоняя сгущавшиеся за окном сумерки. В их свете мерцали запотевшие бутылки и стаканы с недопитым вином. Сигаретный дым дурманил голову. Голоса друзей становились все тише, почти переходили в шепот, словно они боялись разрушить хрупкую волшебную атмосферу, созданную их душевной близостью, надвигавшейся темнотой и алкогольными парами. По венам разливалась эйфория, и, казалось, ничто не смогло бы нарушить спокойствие их уединенного вечера.

Одолеваемый привычной в это время суток слабостью, Кристиан лег на пол и свернулся калачиком. Прикрыв глаза, он смотрел на пламя свечи, едва прислушиваясь к разговору Тэйна и Анжа. Свеча целиком завладела его вниманием. Огонь гипнотизировал Кристиана, погружая в полудрему, и в то же время он не мог оторвать от него взгляда. Постепенно ему стало мерещиться, будто пламя раздувается, увеличивается, заполняет собой свободное пространство, поглощая его. Только горело оно уже не в комнате Анжа, а где-то еще — в полутемном помещении, заставленном деревянными скамьями. Потом оно вырвалось наружу и стало быстро охватывать здания. Кристиан узнал дома Мертвого квартала, особняки Переулка Ангелов, старинные здания центра города. При виде этой разрушительной стихии, словно гигантским языком слизывавшей все на своем пути и жадно заглатывавшей, его охватил всепоглощающий ужас. Страх и беспомощность перед могучей неуправляемой силой овладели им настолько, что парень лишился чувств…

Очнулся он в помещении, где два ряда низких скамеек образовывали узкий проход. Однако теперь оно не горело, и не было видно никаких следов огня или разрушения. Сквозь царивший кругом полумрак с трудом удавалось разглядеть окружавшую обстановку. Кристиан был уверен в одном — он здесь впервые. Цветные витражи, потолок и стены, расписанные причудливыми фресками, множество свечей, расставленных полукругом там, где заканчивался проход, — все это было ему незнакомо, и вместе с тем его томило какое-то тревожное и манящее ощущение близости с этим местом. Возможно, он читал о нем или где-то слышал. Казалось, он всю жизнь мечтал побывать здесь, чтобы своими глазами увидеть образы, которые давно жили в глубине души, нарисованные его воображением и запечатленные сердцем.

Стараясь привыкнуть к полутьме, он не спеша шел по проходу, любуясь завораживающим зрелищем лунного света, льющегося сквозь красно-синее стекло витражей. Полная луна, напоминавшая мягкий круг сыра, лениво заглядывала в окно, и неверный свет ее заставлял стекла витражей поблескивать и переливаться. Зловеще смотрели лица с фресок, освещенные тонкой паутиной обманчивого света.

Кристиан ускорил шаг и только теперь заметил, что на первой скамье кто-то сидит. Это была девушка. Лица ее он не видел. Его закрывали густые пепельно-русые волосы. Казалось, незнакомка не слышит его приближения. Все в ее фигуре, закутанной в какое-то темное одеяние, хранило черты странной неподвижности и оцепенения. Она была, словно статуя, словно один из тех мраморных ангелов, которых теперь только он разглядел в левом углу помещения.

Страх перед этим казавшимся неземным существом охватил его душу. Но он знал, что уже не может повернуть назад. Что-то притягивало его к сидящей на скамье фигуре. Ему хотелось взять ее за плечи и отбросить волосы с лица. Но он не решился на такую дерзость. Словно в полусне, движимый какой-то неведомой силой, он подошел к незнакомке и опустился перед ней на колени. Она подняла низко опущенную голову, и взгляды их встретились.

С отчаянием и диким восторгом смотрел он на ошеломительно прекрасное бледное, как мрамор, лицо, каждую черточку которого знал в совершенстве. И не потому, что в темноте ему удавалось хорошенько рассмотреть его, а потому, что оно ему постоянно снилось. И уже тогда, в своих снах, он знал, что это не человек. Наш мир не мог породить столь неземное совершенство, идеал не мог принадлежать реальности плоти и крови. Лишь небеса способны были произвести на свет эту ангелоподобную красоту, в которой, однако, чувствительная душа Кристиана сразу уловила примесь темного начала.

Его затопил ужас от близости внеземного существа. Он сидел не в силах пошевелиться, словно пригвожденный к полу взглядом бездонных глаз. Выражение лица незнакомки, однако, не было злобным или угрожающим. Его даже можно было принять за человеческое. Но инфернальную сущность выдавали глаза, похожие на таявшие в тепле льдинки, брошенные в стакан с абсентом. Казалось, их пронзительный взгляд не находил в этом помещении ничего, достойного внимания, и в то же время Крис почувствовал, что эти изумительные, сияющие молодой зеленью, глаза заглядывали ему прямо в душу.

Время для него застыло, хотя внутренний голос, затаившийся в клочке сознания, уцелевшем от этого дьявольского наваждения, шептал, что прошло всего несколько мгновений. Вселенский ужас не позволял ни моргнуть, ни перевести дыхание. Он был точно одурманен — реальность перестала существовать, и весь мир сузился до размеров небольшого помещения, где находилось существо с глазами, в глубине которых был заключен не только смысл всей его жизни, но и смысл всего существовавшего на земле.

Это могло бы продолжаться бесконечно, но внезапно лунный свет стал меркнуть. Кристиан вздрогнул и поднял голову. В витраже он увидел, как луна с неестественной скоростью закатывается за гигантскую черную тучу, которая, будто зловещий великан, с каждой секундой все сильнее разрастается на горизонте. В следующий миг из нее показалась переливавшаяся серебром зазубрина молнии, которая, словно когтями, вспорола мягкую плоть темного неба. Раздался оглушительный раскат грома, который показался Кристиану грозным предупреждением тех бедствий, которые будут следствием этой роковой встречи с ангелоподобным Люцифером, принявшим женский облик, и сердце его сжалось от еще большего ужаса. Чувствуя, что страх стремительной волной размывает эту и без того эфемерную реальность, Кристиан, не в силах отказать себе в этом, в последний раз заглянул в глаза девушки, и ему показалось, что он прочитал в них одно-единственное слово. И слово это было самым прекрасным и завораживающим звуком, который он слышал в своей жизни. Как зачарованный, повторил он благоговейно, словно кающийся имя Господа:

— Кристабель, — и снова лишился чувств.

Глава 4

Кристабель

«… людей часто неотвратимо тянет к тому, чего они боятся».

Э. Райс «Мэйферские ведьмы»

Войдя в тот осенний вечер в клуб «Серебро и метал», она сразу ощутила непонятную тревогу. На улице она не заметила ничего подозрительного. Разбавляя темные пласты ночи, там витала мрачная атмосфера, свойственная заброшенным заводам. Привычно наполняла она город духом восторженной безысходности и утешительной обреченности.

На приходящих сюда впервые переулок, в котором находился клуб, и его здание производили угнетающее впечатление. Узкая улочка, которая была образована стоявшими друг напротив друга строениями заброшенной фабрики с возвышавшимися над ними бетонными трубами, заканчивалась тупиком в виде глухой высокой стены. Раньше она служила для того, чтобы сюда не забрели посторонние. Впрочем, ее предназначение сохранилось. Главный вход был открыт для всех, но не каждый, миновав ворота и оказавшись на узкой асфальтированной дорожке между зданий из красно-коричневого кирпича, словно покрытых запекшейся кровью, мог решиться зайти внутрь. Они нависали над переулком, подавляя своим мрачным заброшенным видом. В последнем из них, с правой стороны, и находился клуб.

Внутри это было довольно просторное помещение с такими же бурыми кирпичными стенами, что и снаружи, толстыми квадратными колоннами, высокими потолками, темными туалетами и огромным деревянным баром, расположенным по правую руку от входа. Стену над баром украшал огромный череп, нарисованный серебристой и черной красками. Напротив входа находилась низкая широкая сцена, которую освещали два тусклых прожектора.

Никогда она не видела более темного клуба, чем этот, и этим-то он ей и нравился. Здесь она чувствовала себя в своей стихии. Расплывчатый полумрак не мешал каждый раз представать перед избранными посетителями во всей красе — скорее, наоборот. Так произошло и сегодня. Но было здесь и что-то еще — какое-то странное, непривычное чувство: смесь страха и надежды, тревоги и любопытства, смертельного ужаса и дикого восторга.

Здешние посетители сплошь и рядом были довольно эмоциональными созданиями, и ей нравилось улавливать исходившие от них переживания, отделять одно от другого и пристально всматриваться в каждое. Она, неспособная к глубоким чувствам, любовалась чужими; вбирала их в себя, словно купалась в очищающих водах, исторгаемых человеческими душами. Она привыкла к разнообразию сильных эмоций, скапливавшихся в этом месте. Но сегодня краем сознания отметила, что это чересчур даже для «Серебра и метала». Где-то в его недрах словно кипел котел, наполненный горячими, страстными, пожиравшими душу чувствами. Тревожило то, что она не могла уловить источник этих эмоций. А неизвестность часто означала опасность.

Но она отогнала от себя эти мысли. Не престало ей чего-то бояться. Она в гуще человеческой толпы, а по ее опыту это самое безопасное место на свете. Особенно если толпа эта находилась в клубе, где собирались неформалы всех мастей. Она знала, что здесь, в «Серебре и метале», ее принимали за свою. Но в то же время чувствовали, что она не такая, как они. Свою роль играло то, что она жила в Переулке Ангелов, а не в Мертвом квартале, как большинство завсегдатаев клуба. Этот факт делал ее в их глазах загадочным существом, снизошедшим к ним из сказочных чертогов роскоши. Немаловажным было и то, что ни с кем из них она не водила близкого знакомства, и это придавало ей еще большей таинственности. Но самое главное — большинство этих детей ночи инстинктивно угадывали то, чего никогда не уловили бы их родители или сверстники, предпочитавшие другой образ жизни. Они чувствовали исходившую от нее дымку смерти, которую сами искусственно нагнетали, одеваясь в черное и гуляя по кладбищам.

При желании она могла бы сделать так, чтобы от нее повеяло смертельным холодом, но она не хотела их пугать. Она ощущала свою общность с ними и знала, что это подлинное родство, а не мимикрия. Она была такой всегда. Задолго до того, как появилась готическая субкультура, она носила черное, производя на людей декадентское впечатление. Она выбирала темное не для того, чтобы ее приняли за свою, а потому, что ей нравился этот цвет. Она носила корсеты и кружевные юбки не с целью кого-нибудь соблазнить, а потому, что это был давно избранный ею стиль одежды. Она вела себя дерзко, и легкая усмешка редко сходила с ее губ не потому, что она хотела привлечь к себе внимание, а потому, что по-другому не умела. Она пила кровь не потому, что ей хотелось попробовать чего-то экзотического, а потому, что без нее она бы умерла.

Она — Кристабель. Она — вампир.

И какой бы острой ни была проницательность молодых людей, проводивших здесь вечера, она всегда держала ситуацию под контролем. Это позволяло ей быть уверенной в том, что догадки о ее истинной природе спрятаны глубоко в их подсознании. Даже самим себе они никогда не признаются в том, кто она на самом деле. Так уж устроен человек — и самые ярые любители темной стороны жизни, самые вдохновенные поклонники смерти, столкнувшись с нею лицом к лицу, сразу забывают о том, что читали в своих книжках, и предпочитают думать и представлять себе что угодно, кроме правды.

Без зазрения совести она пользовалась этой человеческой особенностью так же, как и другими уловками, чтобы имитировать живое существо. И она не могла найти лучшего места, чем «Серебро и метал» для утоления своих потребностей. Здесь это не требовало больших усилий.

Ее внешность не вызывала тут никаких подозрений. В этом специфическом окружении бледность никому не бросалась в глаза — все думали, что она, как и остальные, пользовалась гримом и пудрой.

Ее зеленые глаза, напоминавшие жидкие изумруды и светившиеся в темноте, как у кошки, все считали линзами. Местная молодежь очень любила этот атрибут неформального имиджа.

Ее холодная кожа… Здесь на помощь ей приходили иллюзии. Она могла создавать иллюзию всего, чего угодно, — теплых рук, горячих губ, бившегося сердца… Ее любимым трюком было создание иллюзии невидимости. Это требовало самых больших усилий, огромной концентрации силы воли, но эффект того стоил. Иногда она позволяла себе маленькое развлечение, внезапно появляясь перед тем, кого выбрала своей сегодняшней жертвой. Соблазнение, прелюдия были для нее не менее важной и приятной частью, чем непосредственно то, ради чего все затевалось.

Кроме того, эта способность была необходима ей, как воздух, для того, чтобы постоянно посещать клуб, выбирать там жертв и не вызывать никаких подозрений. Никто никогда не видел, когда она приходила и когда и с кем уходила. Свое присутствие в «Серебре и метале» она открывала лишь малой части находившихся там людей — преимущественно тем, кто был в небольшом радиусе от выбранной заранее жертвы. Большинство же видело лишь призрачную дымку, от которой веяло холодом, и принимало ее за блик от прожектора.

Однако самая главная ее предосторожность состояла в том, что она не убивала людей. Иногда она спрашивала себя, почему нет. Потому что не позволяли моральные нормы и душевные качества? Потому, что в убийствах не было необходимости? Или потому, что это было довольно опасно для нее самой? На эти вопросы у нее не было ответа…

Она всегда знала, что может насытиться небольшим количеством крови жертвы. Сначала необходимо было создать иллюзию отсутствия боли при укусе. Жертве казалось, что ее страстно целуют, она расслаблялась и полностью отдавала себя во власть новой знакомой. В этот момент Кристабель была владычицей чужой жизни, и соблазн дойти до конца всегда был слишком велик.

Пульсирующая под языком вена, словно колдовскими чарами, держала ее рот сомкнутым и не давала разжать губы. Кровь букетом алых роз распускалась где-то внутри. Она смаковала ее и облизывалась, держала на языке и жадно глотала, и чем больше крови струилось вниз по языку, тем больше букетов роз в ней расцветало. Она закрывала глаза, и перед ними проносилась вереница образов из воспоминаний жертвы — воспоминаний самых острых, самых сладких, самых неизгладимых — тех, что хранила кровь; и, отдавая ее, жертва делилась с ней самым сокровенным, что ей удалось пережить за свою короткую жизнь. Кристабель могла бы бесконечно смотреть и впитывать в себя эти картинки. Но каждый раз в нужный момент она заставляла себя остановиться. Неимоверным усилием воли прерывала она испытываемое ею наслаждение, когда кровь расплавленной медью струилась по ее внутренностям, согревая и делая счастливой.

Давным-давно она поняла, что несколько глотков крови влюбленных в нее юношей равнялись десяткам почти досуха выпитых жертв, которые не испытывали к ней ничего, кроме страха и отвращения. Негативные эмоции так же разжижали кровь, как ее насыщала любовь. Кровь бродяг она пила, как воду, почти не чувствуя удовольствия и вкуса; она только дразнила, но не насыщала. Кровь же юных жертв была квинтэссенцией их жизни, их надломленных душ, их пылких сердец, пропитанных восторгом и обожанием.

Многое зависело от настроения. Иногда она делала несколько глотков и останавливалась. Она чувствовала, что представление на сегодня окончено. Временами же она пила до головокружения. В такие моменты она как никогда отчетливо понимала, что может выпить всю кровь, заключенную о хрупком человеческом теле, что ей не составит никакого труда оставить от него только бесполезную оболочку. И чаще всего такая дикая жажда просыпалась в ней после посещения церкви. В очередной раз испытав разочарование и не утолив своего страстного томления, она вновь хотела почувствовать себя всесильной королевой Пурпурного Города, повелительницей жизни и смерти. Ей нужно было отыграться на ни в чем не повинном существе. И чем больше крови она выпивала, тем более могущественной и неодолимой себя чувствовала. Но в последний момент по спине пробегал резкий холодок, и все ее существо охватывало дурное предчувствие. Еще не совершив преступление, она уже испытывала горечь раскаяния. И мысль о том, что это чувство больше никогда ее не покинет, заставляла в ужасе отшатнуться от жертвы.

Наутро ее ночные спутники чувствовали головную боль разной степени тяжести — в зависимости от того, какое настроение у нее было вчера, — а также саднящее покалывание в шее, но она знала, что они списывали эти неприятные ощущения на похмелье и страстные поцелуи, подаренные таинственной незнакомкой. Многие из них после проведенного вместе вечера влюблялись в нее еще сильнее. Если вдруг впоследствии она случайно попадала в поле их видимости и ловила на себе восторженно-просительный взгляд, она создавала иллюзию исходившей от нее угрозы, и они не решались подойти к ней. Всем им она внушала, что встреча с ней должна держаться в строжайшей тайне, и никто не мог преодолеть силу ее воли. Постепенно приключение стиралось из их памяти и становилось призрачной дымкой, каковой была она сама. Она никогда не была ни с кем больше одного раза. Это было бы опасно для здоровья и самой жизни ее жертв, а значит, грозило ей разоблачением. Да и хрупкую юношескую психику она не хотел подвергать такому удару, как безответная влюбленность.

Разумеется, никто из них не превращался в вампира. То были лишь раскрученные Голливудом байки; так же, как и якобы способности летать, лазать по совершенно гладким стенам и потолку, превращаться в летучую мышь, туман и в других животных и субстанции. Все ее таланты, даже умение делаться невидимой, были, скорее, психологического, а не физиологического характера. Она умела очаровывать, читать мысли и создавать иллюзии, но ведь некоторые люди тоже умеют все это. Кто знает, останься она человеком, она, быть может, также обладала бы этими умениями, но, возможно, в меньшей степени. Люди используют такие способности только для забавы, время от времени; она же пользовалась ими каждую ночь, чтобы получить то, без чего не могла продлить свое существование. Когда речь идет о жизни и смерти, приходится оттачивать свое мастерство до механического навыка, ведь цена слишком высока. Только так можно было выжить.

К тому же дар этот действовал не на всех одинаково. Те, кто обладал сильной волей и твердостью характера, не сразу позволяли прочесть свои мысли или окружить себя иллюзиями. Многое зависело и от возраста жертвы. Подростки больше, чем взрослые, подвержены любому влиянию, они более открыты и недисциплинированны. Расслабляющая атмосфера клуба и хорошая порция выпивки делали свое дело. Выпивка никогда не вредила и ей самой. Она могла пить не только кровь. Она могла есть. Все, что угодно, — даже чеснок! Святая вода, распятия и серебро были из той же оперы небылиц, распространяемых литературой и киноиндустрией. Они заставляли ее усмехаться и повторять про себя:

— «Выдумки, мой друг. Вульгарные выдумки сумасшедшего ирландца».

Глава 5

Встреча

«Зло парализует нас, пока мы его не распознаем».

Г. Бёлль «Крест без любви»

Кристиан открыл глаза и обнаружил себя на кровати Анжа. К нему склонились перепуганные лица друзей. Как оказалось, он потерял сознание, и они около получаса приводили его в чувство.

— Полчаса? А мне показалось, это длилось несколько минут, — вырвалось у него.

— Что длилось? — удивленно спросил Анж.

Кристиан не стал отпираться и описал друзьям оба своих видения — пожар, охвативший город, и прекрасную незнакомку в странном доме с витражами и свечами.

— Я ее знаю, — едва шевеля губами, заключил свой рассказ Кристиан.

— Что? — в один голос воскликнули Анж и Тэйн.

Ему хотелось кричать, упасть на колени, кататься по полу, но он едва мог пошевелить пальцем — он физически ощущал, что на него навалилось что-то, чего он не в силах вынести. Он молчал и беспомощно смотрел на них. Тэйн подошел к нему вплотную и начал трясти его за плечи.

— Повтори, что ты сейчас сказал, — произнес он, до боли стискивая непривычно горячие запястья Кристиана и пристально глядя ему в глаза.

— Я лучше покажу, — ответил тот голосом обреченного и встал с кровати…

Он шел в сторону «Серебра и метала», игнорируя расспросы друзей, спешивших следом. В глубине души он понимал, что будет лучше, если он попытается вычеркнуть из памяти сегодняшний вечер и больше никогда не переступит порога клуба, потому что случившееся слишком запредельно, слишком ужасающе для человеческой психики. Но он знал, что теперь в любом случае не сможет спать спокойно. Судьба не оставляла ему выбора…

…На следующий день он отказался встать с кровати и пойти в колледж, как дядя ни будил его. Он был уверен, что не поймет ни слова из того, что будут говорить преподаватели. Его мучили головная боль и похмелье. Вчера в клубе, снова увидев незнакомку из своего видения, он напился до беспамятства. Она весь вечер флиртовала с каким-то типом, а ближе к полуночи они оба каким-то незаметным для Криса образом исчезли. Всю ночь он повторял терпеливо слушавшим его Тэйну и Анжу свой рассказ о видении, которое было словно средоточием всех тех снов о ней, которые снились ему в последние пять лет, — с тех пор, как он переехал в Пурпурный Город. И лишь недавно, месяц назад, в день своего рождения, он встретил в клубе девушку из плоти и крови, как две капли воды похожую на неземную фею из его сновидений. Эта встреча и обрадовала, и повергла в шок, и он никому не смел рассказать о ней. Но теперь, после того видения, которое было слишком ярким и правдоподобным, чтобы быть сном; после того, как незнакомка снова предстала ему в своем настоящем облике — не как прекрасная земная девушка, какой он видел ее в клубе, но как неземной ангел его сновидений, хотя это был не сон; — после того, как открыла ему свое имя, он больше не мог держать все это в себе.

Придя домой на рассвете, он грезил ею до полудня, вновь и вновь шепча ее имя. Ни будильник, ни уговоры дяди Адлэя не могли заставить его открыть глаза и расстаться с желанным образом. Наконец, он проснулся сам, томимый каким-то бессознательным побуждением. Оно же заставило его как можно скорее покинуть дом. Он и сам не знал, куда идет и чего ищет; знал лишь, что оставаться в четырех стенах не может, — иначе просто сойдет с ума.

Стоял пасмурный осенний день. Небо было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, которые время от времени прорезали серебристые трезубцы зловещих молний. Казалось, еще немного и они заденут готический шпиль церкви, который, словно навстречу ненастью, устремился в негодующие небеса. Церковь, четко выделявшаяся на их грязно-сером фоне, будто была покрыта буро-коричневыми пятнами засохшей крови. Угрюмым и мрачным стражем возвышалась она над отринувшим Бога городом, словно радуясь ненастью и предрекая ему новые, более страшные, несчастья.

Сотни раз он проходил мимо этого мрачного здания, настоящего предназначения которого толком и не знал. Оно слилось для него с окружающим пейзажем, и он воспринимал его как часть здешнего ландшафта. Но сегодня все было иначе. Его вдруг нестерпимо потянуло к нему. Он обошел здание кругом, убедившись, что все двери наглухо заперты. Тогда он сел на заднее крыльцо, представлявшее собой деревянный прямоугольник, где они с друзьями часто проводили вечера. Образ Кристабель заполнил все его мысли, и он погрузился в мечтательные грезы.

С самого утра туман окутал город, не выпуская его из своих холодных объятий, дождь то начинал идти, то прекращался, а потому сгущавшиеся сумерки подкрались незаметно. Оторвав невидящий взгляд от своих ботинок, Кристиан посмотрел вдаль. Он увидел быстро приближавшуюся фигуру. Еще не разглядев черты лица, он уже знал, кто это, и сердце его подпрыгнуло от радостного ужаса. Это была она — фея его снов.

Когда она поравнялась с крыльцом, он сидел все там же, не в силах отвести от нее взгляд. Глаза их встретились. Девушка замерла. Кристиан понял, что настала решающая минута, и, если он снова, как в своем видении, ничего не скажет и не сделает, образ незнакомки растает, словно дымка, словно ее здесь никогда и не было.

Он уловил в ней какое-то едва заметное движение, как будто она и впрямь собралась продолжить свой путь. Не раздумывая больше ни секунды, он вскочил с места и прерывающимся голосом сказал первое, что пришло на ум:

— Не уходи.

Незнакомка удивленно посмотрела на него. Он застыл под пристальным взглядом бездонных глаз. Ее волосы при дневном свете оказались пшенично-золотистого цвета. Свободно рассыпавшись по плечам, их упругие локоны доходили ей до пояса. Лицо правильной овальной формы с бледной, словно бумага, кожей носило изумительно прекрасные черты. Особенно выделялись на нем выразительные глаза в обрамлении пушистых ресниц, подведенные темно-серыми тенями. Одета она была в короткую куртку из черного драпа с множеством молний и слишком легкую для такой погоды и длинную сетчатую юбку русалочьего силуэта. Воротник куртки был поднят, и на фоне темной ткани ее кожа выглядела особенно белой и нежной.

— Мы знакомы? — спросила она ровным голосом, в котором от Кристиана, однако, не ускользнула слабо дрогнувшая нотка.

— Нет, но я видел тебя во сне. То есть в клубе… Да, в клубе, — Кристиан окончательно смешался и запутался в словах, не зная, что говорить и как удержать ее.

Ему показалось, что, когда он сказал о клубе, она вздрогнула. Однако она сохранила прежнее спокойное выражение лица и тут же откликнулась:

— Припоминаю. Ты был с двумя юношами, вы сидели у бара и пили виски.

В ее словах слышалась легкая усмешка. Кристиан был поражен до глубины души. Он ни на секунду не мог представить себе, что она его заметила. Ему стало стыдно, что она видела его, глушившего алкоголь стакан за стаканом.

— У нас был небольшой праздник, — как будто оправдываясь, сказал он.

— Это было заметно, — снова усмехнулась девушка.

Она подошла к подножию крыльца, и Кристиан увидел изящные носки черных лаковых сапог, показавшиеся из-под ее словно сотканного из вечерних сумерек одеяния. Грациозно цокая каблуками, она поднялась на пару ступенек, изящно обвила рукой перила и посмотрела на Кристиана снизу вверх своими большими зелеными глазами, в которых искрились и плясали капельки абсента. Крис не знал, что сказать. Он понял, что она больше не собирается уходить, и от этого открытия сердце его сладко и радостно забилось. Пытаясь не выглядеть молчаливым истуканом, он снова заговорил о первом, что пришло в голову:

— Каждый год мы с друзьями отмечаем день нашего знакомства. Вчера исполнилось пять лет со дня нашей первой встречи. Мы всегда стараемся придумать что-нибудь необычное. На годовщину, например, мы собрались на кладбище и пили кровь друг друга.

На этот раз он отчетливо увидел, что девушка вздрогнула и даже отпрянула от него. Он понял, что напугал ее этим странным рассказом, и, медленно подойдя к верхней ступеньке, поспешил объяснить:

— В смысле мы порезали пальцы, смешали кровь с вином и выпили в знак того, что мы стали братьями по крови. В каждом из нас теперь есть частичка друг друга.

Он видел, что эти слова не только не успокоили незнакомку, но взволновали еще сильнее. Ее лицо выражало замешательство, и Крис снова испугался, что она сейчас уйдет, уйдет по его вине, потому что он все испортил. В отчаянии он позвал ее:

— Кристабель!

Тотчас лицо ее утратило все эмоции, взор стал спокоен и ясен. Казалось, она совсем не удивилась, что он знает ее имя. Он боялся, что сейчас она спросит, откуда оно ему известно, и придется рассказать о своем видении, что опять наверняка ее испугает. Тогда она точно уйдет. Но вместо этого она спросила:

— Как тебя зовут?

Он представился.

— Кристиан… Принадлежащий Богу, — с загадочным выражением произнесла Кристабель.

Крис не понял, о чем она, но на всякий случай согласно кивнул и улыбнулся.

— Разве твои родители верят в Бога? — вдруг спросила она.

Кристиан по-прежнему не улавливал ход ее мыслей, и в этот раз мотнул головой отрицательно.

— Тогда почему они дали тебе такое имя? — продолжала расспрашивать собеседница.

Он с удивлением обнаружил, что она стоит напротив него, и ее рука на перилах лежит всего в паре сантиметров от его. Он не заметил, когда она преодолела разделявшие их ступеньки, хотя все время смотрел на нее. Ему безумно захотелось взять в руки маленькую ладонь, затянутую в черную кружевную перчатку с открытыми пальцами, но он сдержался. Ее близость кружила голову, и он с трудом подбирал слова, чтобы ответить на и без того непростые вопросы:

— Это не родители. Моя мать умерла при родах… Когда рожала меня. Отец к тому времени исчез в неизвестном направлении. Я попал в приют, и там меня так назвали. Я не знаю, кто и почему.

— С кем ты живешь сейчас? — задала очередной вопрос Кристабель.

— С дядей, братом мамы. Когда мне исполнилось четырнадцать, он объявился в приюте и забрал меня.

— А где он был все эти годы?

— Он искал меня.

— Вот как… Тебе нравится жить с дядей?

— Да. После того, как он забрал меня, мы сразу переехали сюда из того городишки, где умерла моя мать и где я рос в приюте. Дядя Адлэй как-то сказал, что их родители были очень строгими, поэтому, осмелившись покинуть Пурпурный Город, она совершила героический поступок.

Кристиан и сам не знал, зачем все это рассказывал, но под пристальным взглядом зеленых глаз это получалось как-то само собой, почти помимо его воли.

— А ты хотел бы отсюда сбежать? — снова спросила Кристабель.

Крис удивленно посмотрел на нее. Он испытывал странное ощущение, что она прочитала его тайные мысли.

— Да, — обреченно произнес он, понимая, что бессмысленно что-то скрывать. — Мне нравится Пурпурный Город, его парки, архитектура. Даже Мертвый квартал не вызывает во мне такого сильного отвращения, как у местных. Но вот жители… Я не хочу к тридцати годам стать нытиком и занудой, который ненавидит себя за то, что палец о палец не ударил, чтоб что-то поменять в своей жизни.

— Но ведь твой дядя не такой?

Ее слова звучали скорее как утверждение, а не вопрос, и Кристиан снова был шокирован проницательностью этой загадочной девушки.

— Не такой, — подтвердил он. — Но это потому, что он успел повидать мир, познать жизнь. Хотя и не любит вспоминать свое прошлое.

— Чем он занимается сейчас?

— Владеет местной заправкой. Я помогаю ему и часто вижу людей, которые думают, что весь смысл жизни в том, чтобы поспать, поесть, напиться до бессознательного состояния или обкуриться. Я так не хочу. Я боюсь…

— … что, окончив колледж, займешься семейным делом и превратишься в человека, единственной ценностью которого является заправка в Мертвом квартале.

Это точно был не вопрос, а констатация факта. Кристиан снова пристально посмотрел на Кристабель. Он не мог перестать удивляться ее проницательности. Он поймал себя на мысли о том, что рассказал ей — девушке, с которой разговаривал в первый раз в жизни, — все самое личное и сокровенное о себе, не испытывая при этом той обычной неловкости, которая преследовала его в подобных разговорах с кем бы то ни было. Это вышло настолько естественно, что Крис осознал все только после того, как замолчал. Ему стало жутко и одновременно радостно — он не ожидал, что его так легко поймут. Щемящее чувство благодарности заполнило его сердце.

— Мне так легко говорить с тобой, как будто мы знакомы всю жизнь, — признался он.

— Ты честный и добрый, — сказала Кристабель и вдруг открыто улыбнулась ему милой девичьей улыбкой.

— Ты тоже, — не задумываясь, ответил Крис.

Ее улыбка исказилась, превратившись в горькую усмешку.

— Давно мне никто такого не говорил, — задумчиво, будто обращалась к самой себе, произнесла она.

— Значит, твои друзья не очень-то проницательны, — попытался пошутить Кристиан.

— У меня нет друзей, — быстро сказала она.

— Ты могла бы завести сотню друзей, если бы захотела, — убежденно произнес Крис.

Прошло несколько секунд, и он уже не ждал от нее ответа, как вдруг она сказала:

— Может быть, ты и прав, но я не уверена, что мне это нужно.

— Ты любишь одиночество? — догадался он.

— Да, — тут же отозвалась она. — Когда я встречаю интересного человека, мне порой хочется с ним общаться, проводить время, но в тоже время меня пугает, что я уже не смогу принадлежать себе до конца. Наверное, это звучит эгоистично. Просто я настолько привыкла к одиночеству, что мне трудно представить кого-то рядом с такой нелюдимкой, как я.

— Лично мне трудно представить кого-то более обаятельного, чем ты, — признался Крис.

— Ты совсем не знаешь меня, — все с той же усмешкой заметила она.

— Ты напоминаешь мне Мариуса, — вдруг понял он и сам не заметил, как сказал это вслух.

— Правда? И чем же?

Его приятно удивило то, что она сразу поняла, о ком идет речь. Значит, она тоже любительница вампирских историй.

— Тем, что ценишь свое одиночество, — собравшись с мыслями, ответил он. — Когда мне нравятся какие-нибудь слова в книге, я всегда выписываю их в блокнот. Эту цитату из «Крови и золота» я запомнил наизусть: «… я остался совершенно один — в полном одиночестве… и не надеялся уже обрести… спутника. Возможно, истина заключалась в том, что мне и не хотелось общества».

— А у тебя хорошая память, — сказала Кристабель, явно пытаясь поменять тему. — Не удивлюсь, если ты, как Арман, читаешь книги, просто листая их.

— Да какой из меня Арман? — засмеялся Кристиан, в глубине души польщенный сравнением.

— Очень даже неплохой. Впрочем, ты прав. Арман слишком испорченный и слишком древний, — в тон ему ответила Кристабель. — Скорее, ты Никто.

— Кто? — не понял Крис.

— Герой Поппи Брайт.

— Возможно, — согласился он, опуская глаза.

— «Он не признавал их мир. Там не было ничего, что могло бы его взволновать или тронуть, — ничего, что он мог бы назвать своим. Иногда он задумывался о том, а есть ли вообще для него место в мире за пределами его комнаты, есть ли на свете такой человек, который смог бы стать близким ему и кому он сам смог бы стать близким. Кому он нужен? Кому он еще будет нужен?»

Кристиан был ошеломлен тем, насколько точную цитату подобрала Кристабель, чтобы описать его, и решил не остаться в долгу:

— Все мы отчасти Никто. «Если ты привык быть один, это еще не значит, что тебе это нравится».

— Ты же говорил, что я, как Мариус, не ищу ничьего общества, а теперь говоришь, что мне, как Никто, не нравится быть одной, — заметила Кристабель.

Кристиан на несколько секунд растерялся, но, посмотрев в ее глаза, в глубине которых плясали лукавые искорки, сказал:

— Одно другого не исключает. Многие люди, которым не нравится быть одним, не ищут ничьего общества. Они просто не надеются найти то, чего хотят.

Кристабель продолжала наблюдать за ним как бы со стороны. Крису казалось, что она сканирует его мозг и его душу.

— Мне пора, — вдруг сказала она, и, развернувшись, начала быстро спускаться с крыльца.

Это застало его врасплох, и в первые мгновенья он стоял ошеломленный, не зная, что ему делать. Во время разговора с Кристабель он почувствовал ту близость душ, которая связывает их, словно нитями, вводя человека в блаженно-расслабленное состояние. Кристабель так резко и внезапно оборвала эти нити, что он ощутил почти физическую боль, которая вывела его из равновесия. Наконец, он собрал все силы и крикнул ей вслед:

— Надеюсь, еще увидимся?

Он хотел сказать совсем другое. Слова вырвались сами собой. В одно мгновенье он понял, как сильно будет страдать, если после этого разговора, после той близости, которую он почувствовал, он, как и раньше, будет лишь смотреть на нее издалека. Смотреть, не решаясь подойти. Смотреть, как будто ничего и не было, как будто все это ему приснилось.

Кристабель тут же обернула к нему свое прекрасное лицо и улыбнулась — немного насмешливо, но дружелюбно.

— Конечно, — сказала она.

Какое-то щемящее чувство до боли пронзило его душу. Оно полностью затопило его, жидким огнем разливаясь по телу, пульсируя в крови, сладостной болью пронзая нервы. Он подумал, что жил только ради этого единственного слова. В тот миг он мог бы умереть с улыбкой на губах. И прежде, чем он успел опомниться, она с серьезным выражением произнесла:

— Будь осторожен, Кристиан.

Эти слова удивили Криса, вернув его с небес на землю, и ему отчаянно захотелось спросить, что это значит, но он чувствовал, что больше не может злоупотреблять ее вниманием. Казалось, она прочла вопрос в его глазах, потому что добавила:

— Вот-вот начнется ливень.

Кристиан не был уверен, что изначально она имела в виду дождь, но ему не оставалось ничего другого, как кивнуть и попрощаться. Он смотрел, как ее силуэт растворяется в серой мгле тусклого осеннего вечера, и не сводил с него взгляда, пока он полностью не исчез. Только теперь он заметил, насколько сильно замерз. Но душу его грело обещание новой встречи.

Глава 6

Поле невинности

«Отчаяние внушает и кротость, и тревогу, иногда оно бывает даже чуть ли не сладостным — этакая преданность тому утраченному, чего на самом деле и не было».

Г. Бёлль «Крест без любви»

Кристиан потерял покой — он мог думать и говорить только о Кристабель. Тэйн называл его влюбленной истеричкой, а Анж только сочувственно качал головой. Но Кристиану было все равно. Он вспоминал о словно выточенном из мрамора лице, о волшебных, мерцавших жидким зеленым пламенем глазах, о чудном мягком голосе, окутывавшем, словно бархат. Он готов был часами рассказывать взахлеб о самой главной, как он выражался, в его жизни встрече, чем вводил Анжа и Тэйна в ступор. Они никогда не видели его таким взволнованным и таким влюбленным. От его прежних спокойствия и уравновешенности не осталось и следа.

В таком экзальтированно-восторженном настроении прошла неделя. Каждый вечер Кристиан ходил в «Серебро и метал» и сидел там до закрытия. Кристабель не появлялась. Он терялся в догадках. Неужели она избегает его? От этой мысли становилось жутко. Но с чего бы ей это делать? Разве он, Крис, такая значительная персона, чтобы из-за него она меняла свой привычный образ жизни? Может, она опасается, что он будет приставать к ней, боится его назойливости? Может, почувствовала, что Кристиан потерял голову, и не хочет своим присутствием усугублять положение, надеясь, что он забудет ее и все утрясется само собой? А, может, после рассказа о питье крови она и вовсе считает его сумасшедшим и предпочитает держаться от него подальше? Эти догадки, одна хуже другой, терзали разум и заставляли сердце разрываться на части от тоски. Он забросил колледж, свои книги и фильмы, и только музыка не давала ему окончательно сойти с ума. Казалось, это единственная в мире сила, которая его действительно понимает и сочувствует ему.

Каждую ночь ему снилась Кристабель, и пробуждение всегда сулило горькое разочарование. Когда он открывал глаза и понимал, что не увидит лукавую, но в то же время добродушную усмешку на чувственных, бледно-розового цвета, губах, не увидит пронзительный взгляд изумрудных глаз, на дне которых таилась загадка, ему становилось нестерпимо больно. Ее глаза не давали ему покоя ни во сне, ни наяву. Их глубокий чуть насмешливый взгляд с пляшущими в самой середине огоньками прожигал насквозь, заглядывал в самую душу. Казалось, она видит в ее глубине самые потаенные уголки, различает там такое, в чем бы он, Крис, не признался даже самому себе. Он вспоминал, как несколько раз поспешно отводил глаза при встрече, потому что физически не мог выносить на себе этот взгляд дольше нескольких секунд. Он чувствовал, что еще мгновение, и он растворится, просто утонет во влажной зеленой глубине этих глаз.

За всю свою жизнь он не переживал столько эмоций, сколько за ту неделю. Особенно он терзался в сумерки, когда к его моральным страданиям добавлялись и физические. Теперь у него еще сильнее кружилась голова, он почти задыхался, глаза слипались, но спать из-за стучавшей в висках боли он не мог. Казалось, кто-то в его мозгах молоточком отстукивал имя Кристабель. И однажды, в такой предзакатный час, когда он чувствовал невыносимое томление в сердце, а сознание находилось на зыбкой границе сна и яви, под покровом его закрытых век возник заветный образ. Однако это видение разительно отличалось от той девушки из плоти и крови, с которой он недавно познакомился. То была не живая усмехавшаяся Кристабель с задорным огоньком в глазах, какой запомнил он ее в их единственную встречу.

Неожиданно лицо ее предстало таким, каким было в первом видении, — бесстрастным, словно мраморное, с безжалостным гипнотизирующим взглядом холодных немигавших глаз настолько яркого цвета, что, казалось, зрачки сделаны из камней, искусно вставленных в глазницы. То было не лицо живого человека, а застывшая маска, отпечатанная самой смертью. Холодный пот выступил на лбу Кристиана, и он усилием воли заставил себя открыть глаза.

Парень долго сидел на кровати, обхватив колени. Снова и снова представляя себе то, что увидел своим внутренним взором, он поймал себя на том, что теперь мысль о смерти неразлучна с образом Кристабель. Это новое мрачное представление погнало его прочь из дома.

Около часа Кристиан бродил по узким улицам Мертвого квартала, не обходя лужи и грязь, даже не смотря под ноги. Он не мог сфокусировать свой взгляд ни на чем. Это было слишком сложно. Сил хватало только на то, чтобы курить одну сигарету за другой и слушать музыку. В плеере играла его любимая группа Katatonia. Он всегда слушал ее, когда ему было плохо. Особенно эту меланхоличную музыку тянуло послушать осенью, когда сама природа умирала и в воздухе витала атмосфера безнадежности и упадка. Не зря же существует мнение, что это самая депрессивная группа на планете.

Он всей душой отдался музыке, которая затрагивала его сейчас еще сильнее, чем обычно. Началась его любимая песня Ghost оf the Sun, и когда ее первые слова —

The thin darkness here,

Not strong enough to make you appear, —

раздались в плеере, они, словно ржавым ножом, прорезали его душу, прошлись по той открытой сочащейся ране, что зияла там сейчас.

Отдавшись одному-единственному чувству — слуху, — он и сам не заметил, как ноги привели его в место, которое более всего соответствовало его душевному настрою, — на кладбище. Это был давно заброшенный погост с романтично-лживым названием Поле невинности, находившийся за Переулком Ангелов. Кристиан часто приходил сюда один или с друзьями, привлекаемый здешней атмосферой покоя и умиротворения. Теперь она была нужна ему как никогда.

Он сел на поваленное между могил старое дерево и задумался. Мозг пылал, словно в лихорадке. Даже холодные порывы ветра не могли остудить ее. Лицо и руки превратились в ледышки, но он не ощущал этого, так как внутри него горело пламя, которое ничто не могло потушить, даже начавшийся дождь. Кристиан надел на голову капюшон балахона, натянул рукава на ладони и долго сидел, сжавшись в комок и обнимая себя руками. Дождь почти не попадал на него, так как прикрытием ему служила листва поваленного дерева. Его трясло не столько от холода, сколько от мысли о том, что он больше не в силах ждать, сам не зная, чего.

Вспышки молний время от времени озаряли серые плиты надгробий и силуэты крестов. Он смотрел на окружавшую его мрачную величественную картину, прославлявшую тленную красоту, и думал о том, что в смерти нет ничего страшного и отталкивающего. Люди привыкли воспринимать ее как нечто отвратительное, как лишающий рассудка ужас, и в этом они не правы. Только такие, как он, истинные дети ночи, могут понять, что в смерти есть та темная запредельная красота, находящаяся за гранью сознания, за рамками обыденных представлений о добре и зле. Смерть — ни то и ни другое, она по ту сторону этих чисто человеческих понятий. Она — как природа. Как высшая сила, которая не подчиняется человеку и не укладывается в его представления об устройстве мира, в его нравственные рамки. Смерть не аморальна, скорее, она равнодушна.

Однако в представлении общества смерть — Зло. Из книг он знал, что Зло тоже может быть прекрасным. Однако, отдавшись во власть своих ощущений и инстинктов, он не чувствовал, что от Кристабель исходила какая бы то ни было угроза. По крайней мере, для него, для Кристиана. Лишь одну вещь он знал наверняка — она прекрасна. Самое прекрасное существо, которое он когда-либо встречал. Он должен быть благодарен судьбе за встречу с той, кто стала олицетворением бесполого героя его детских и юношеских грез — сначала абстрактного и безликого, примерявшего маски Лестата, Армана или Зиллаха, а потом вполне определенного, обладающего прекрасными чертами лица и изумрудными глазами.

И даже если ощущения обманывают его и ему грозит смертельная опасность, он не отступится. Он умрет с улыбкой на губах, зная, что жил не зря. Уж лучше прожить короткую, но яркую жизнь, чем много лет влачить унылое одинокое существование, ненавидя весь мир за то, что он такой пресный, такой скучный, а люди вокруг настолько жалкие и приземленные, что, даже попытайся они понять его, у них ничего бы не вышло.

И даже если Кристабель окажется посланницей смерти, он не должен этого бояться. Он вдруг вспомнил фразу о том, что на самом деле смерти нет, потому что, когда мы есть, ее нет, а когда она есть, нет нас. Пусть Кристабель есть воплощенная смерть — могло ли это напугать его?..

Глава 7

И смерть становилась не страшна

«… всякое желание есть смятение духа…»

С. Цвейг «Глаза извечного брата»

Встреча с юношей взволновала Кристабель Темпл больше, чем она того хотела. Потому что это был юноша, в глазах которого лучились огненные солнца. Юноша, который за свою короткую жизнь познал боль, одиночество и вкус крови…

Незначительное, на первый взгляд, событие нарушило упорядоченный образ ее существования. Нужно было уединиться и все обдумать. У нее нередко бывали периоды, когда она не покидала свой дом неделями, полностью оборвав контакты с внешним миром. Тогда она запасалась кровью животных, которую умела добывать на рынках в мясных отделах, и наслаждалась покоем и одиночеством. Иногда ей необходимо было отдохнуть от мира людей. Так случилось и теперь. Только в этот раз ей был необходим не отдых, а передышка для того, чтобы привести свои мысли в порядок. Она понимала, что эта случайная встреча недостаточно резкий повод, чтобы выбить ее из колеи, но ничего не могла с собой поделать.

По натуре Кристабель не была домоседом. Променяв целый мир на один-единственный его уголок, в душе она так и осталась вечной странницей. Она слышала зов Мертвого квартала и покидала Переулок Ангелов, чтобы удовлетворить желание тех, кто в немом крике призывал ее, тех, кто хотел пройти по острию ножа и познать неизведанное.

Но она была счастлива, что есть место, где она могла отдохнуть от своей кровавой охоты; место, где можно оставить купленные ею книги, одежду, сувениры, даже если она уедет отсюда и никогда не вернется. Этим местом был ее дом — Лиловый особняк с высокими металлическими воротами, которые, будто копья, устремили вверх свои стальные наконечники. Под кровлей и над массивной широкой дверью притаились каменные фурии. Окна-фонари с кованными стальными решетками, повторявшими конструкцию ворот, смотрели на Мертвый квартал будто бы с угрозой. А больше всего Кристабель нравились остроконечные башенки по бокам крыши, которые делали дом похожим на средневековый замок.

Внутреннее убранство также производило немного сказочное впечатление. Просторный холл, обставленный высокими мраморными статуями и увешанный огромными прямоугольными зеркалами в узорчатых серебряных рамах, вел в большую гостиную, стены и пол которой были задрапированы черным бархатом. На окнах висели того же цвета бархатные портьеры, которые чаще всего были плотно задвинуты, поэтому даже в редкие солнечные дни здесь царил сумрак, который слегка рассеивало пламя свечей в высоких серебряных и чугунных канделябрах, расставленных тут и там. Массивная резная мебель черного дерева, расписной потолок с огромной хрустальной люстрой и камин из черного мрамора довершали убранство комнаты.

Справа от гостиной находилась отделанная по последнему слову техники кухня, сверкавшая хромом и черным кафелем, а слева был кабинет, заставленный книжными шкафами, с двумя глубокими плюшевыми креслами и огромным столом красного дерева. Из гостиной на второй этаж вела узкая винтовая лестница с коваными стальными перилами. Там была спальня, половину которой занимала кровать с пурпурно-красным балдахином. Туалетный и журнальный столики, платяной шкаф, комод, трюмо и полочки с безделушками были сделаны из черного мрамора, инкрустированного красным поделочным стеклом и полудрагоценными камнями. На этих полочках была вся ее жизнь, все годы путешествий в виде статуэток и пепельниц, подсвечников и свечек, ракушек и камешков, вееров и масок, светильников и ламп, благовоний и ваз, выуженных на свет Божий из камер хранения по всему миру. Наверное, в душе она всегда знала, что когда-нибудь непременно обзаведется своим домом, а потому и накапливала все это хозяйство. Также на втором этаже была небольшая спальня для гостей, которая неизменно пустовала и служила кладово-чердачным помещением. Здесь она хранила вещи, которые ей разонравились или совсем не сочетались по стилю с отделкой дома, а также то, что ещё не успела распаковать. Десятка лет было бы мало для того, чтобы рассортировать и расставить все то, что она накупила во время своих странствий.

И вот теперь, укрывшись в этой современной крепости, она лежала на своей огромной кровати и пила вино из хрустального бокала. Мысли ее витали далеко, а на лице застыло мечтательное выражение. Снова и снова представляла она себе встреченного ею на крыльце церкви юношу, и вдруг поняла, что его лицо самое красивое из всех, что она видела за последние годы. В «Серебре и метале» она всегда выбирала самых красивых молодых людей. Таких там было немало, но по сравнению с красотой Кристиана их красота была слишком приземленной. Такое одухотворенное лицо было лишь у мраморных ангелов в церкви. Черные, залитые лаком, торчащие в разные стороны волосы и пирсинг в брови и губе не могли испортить этого впечатления. Эти детали его имиджа, скорее, делали из него современного падшего ангела.

И этот ангел боялся ее. Когда она впервые заглянула в голубые, похожие на озера, глаза, на дне которых плавал страх, она поймала себя на мысли, что ей хотелось бы, чтобы эти глаза смотрели на нее с другим выражением. И в то же время его страх возбуждал в ней самую темную сторону ее «я», которую она, как ей казалось, давно загнала в самые глубины подсознания, — тогда, когда перестала убивать.

Ее манило то, что была в нем какая-то обреченность. Она видела, что он готов к самому ужасному, что может с ним случиться, и ее поразила эта покорность. В его глазах она прочла ангельскую невинность и девственную чистоту. Он казался ребенком. Его неловкость, стеснение, робкие взгляды и детская открытость вызывали симпатию.

Но за всей доверчивостью и простотой стояла огромная внутренняя сила, которую она сразу почувствовала. Он смог выпить чужой крови. Он смог обрести себя после многих лет полного одиночества. Он смог признать свои страхи и посмотреть им в глаза.

Когда он рассказывал о своем рождении, о дяде, о неприятии здешнего закостенелого уклада жизни, Кристабель легко проникала в его мысли и воочию видела образы из воспоминаний Кристиана.

Вот маленький мальчик в приюте — светлом большом помещении со множеством детей и игрушек. Но он все время один, его не интересуют ни игрушки, ни сверстники, ни воспитатели. Только на уроках он обращает свой мысленный взор на то, что ему говорят. Он сосредоточивает его не на своем внутреннем мире, как обычно, а на получаемых знаниях, потому что чувствует, что, если обретет их, если будет много читать, то найдет возможность узнать какую-то другую жизнь и навсегда избавиться от этой, которая была ему ненавистна. Другие дети не обижают его, но сторонятся, потому что не понимают, — не понимают ни его прилежности на уроках, ни любви к чтению, ни пристрастия к рок-музыке.

Вот его дядя — немногословный, слегка угрюмый на вид владелец местной заправки. Только при виде Кристиана лицо его озаряет радость, на губах появляется мальчишеская улыбка, а в глазах вспыхивают веселые искорки. День, когда он забрал Криса из приюта и привез в Пурпурный Город, был самым счастливым в жизни обоих. Кристиан был рад уехать из места, где он никого не любил и сам никем не был любим. Он уже не надеялся увидеть кого-то из своих родных, думая, что все о нем забыли, что он не нужен никому в целом свете. Именно эти мысли и одинокая жизнь в приюте научили его надеяться только на себя.

Что касается дяди Адлэя, то Кристабель поняла, что он чувствует перед Кристианом вину за всех взрослых, которые разочаровали его, — за умершую мать, за сбежавшего отца и за себя — потому что был в тюрьме, потому что не смог найти его сразу. Он стремился искупить эту вину всеми способами, а потому позволял Кристиану решительно все: пирсинг, крашеные волосы, вещи из рок-магазина. Он потакал ему и его друзьям во всем. Он разрешал им ночевать у них дома, когда те не хотели предстать в нетрезвом виде перед родителями, делал для них подарки и был всеобщим любимцем. Кристиан стал смыслом его жизни; он знал, что дядя Адлэй любит его всей душой. Кристиан платил ему тем же, старался не волновать и помогать по дому и на заправке. Они были единственными родными людьми друг у друга и, понимая это, дорожили вновь обретенной семьей.

Вот Кристиан на заправке у дяди. Его тошнит от запаха бензина, от красных физиономий клиентов, от их прокуренных голосов, отпускавших грубые шуточки по поводу его андрогинной внешности и готического имиджа. Он ненавидит их мелкую ничтожную жизнь. Это не просто жизнь маленьких людей, а жизнь злобных, завистливых, подлых маленьких людей, потому что это маленькие люди Мертвого квартала. Кристиан подозревает, что этот район носит такое название, потому что его обитатели и правда мертвы. Они уже давно умерли внутри, но продолжают жить по инерции, преследуемые насущными потребностями, которые не дают им умереть физически. Кристиан боится, что, если останется в этом прогнившем месте, то станет одним из них.

Только его друзья и дядя не дают ему сойти с ума. А еще фильмы и книги, мечты и стремления, тяга к знаниям и путешествиям. С одной стороны, он обрел некое подобие умиротворенности, найдя людей, которые разделяли его увлечения, видя красоту во тьме и тьму в красоте, однако даже они до конца не понимали его самых заветных желаний. Но Кристиан не винил их за это — он привык к непониманию и не стремился никому ничего доказать. Он наслаждался их веселым обществом, а грустить и предаваться меланхолии предпочитал в одиночестве, глядя из окна на окутанный чернильной влагой Мертвый квартал, на темное небо, на зажигавшиеся звезды и мерцавшую луну, которые были безмолвными свидетелями его ночных грез.

Все эти картины одна за другой мелькали перед мысленным взором Кристабель, потому что Кристиан неосознанно хотел этого. Почему-то ему было важно, чтобы она его поняла. Конечно, он не знал, что она читает мысли, но казалось, что, если бы и знал, то не сопротивлялся бы. Возможно, он почувствовал в ней родственную душу, потому что она тоже была одинока и так не похожа на других. Его проницательность не могла не уловить в ней нечто чуждое его миру, миру живых.

Однако ей не удалось прочитать в мыслях Кристиана, откуда он знает, как ее зовут. Называя ее по имени, он полностью заблокировал свой разум. Он сделал это невольно, сработал какой-то подсознательный рефлекс, но, тем не менее, это произошло и поразило ее. Никогда среди смертных она не встречала такого умения закрывать свои мысли. Она поняла, что есть в этом мальчике нечто особенное, с чем ей никогда не приходилось сталкиваться. И потому он так привлекал ее. Потому ей так хотелось попробовать его крови. Но он был слишком хорош для нее.

Она выбирала тех, кто был склонен к мазохизму, кто не дорожил своей жизнью и был готов добровольно отдать ее воплощение — кровь — тому, кто мог ее принять. Таких в Мертвом квартале было множество.

Кристиан был другим. Жажда жизни бурлила в нем так же, как в ней бурлила жажда крови. Она твердо решила, что никогда не причинит ему зла, хотя ее темная сущность вопила об обратном. Кристабель хотела его крови, как не хотела крови ни одного существа на свете. Она казалась ей священным нектаром, который был еще более желанен, так как был запретен. Но стоило ей заглянуть в его глаза, как она поняла, что не сможет поступить с ним жестоко.

Эти глаза заставили ее говорить то, за что сейчас было мучительно стыдно. Куда делись осторожность, предусмотрительность и рассудительность, которыми она всегда так гордилась? При разговоре с Кристианом у нее было ощущение, будто она шла по краю глубокой пропасти, и один неверный шаг мог убить ее. Теперь же, когда эмоции немного утихли, инстинкт твердил ей, что она в смертельной опасности. Она говорила себе, что, если будет такой же внимательной и осторожной, как обычно, то с ней ничего не случится. Но внутренний голос кричал об угрозе, призывая держаться подальше от этого парня и не попадаться ему на глаза. И в то же время она знала, что у нее нет сил бежать.

Быть может, она слишком устала влачить одинокое противоестественное существование в кромешной тьме ночи, за которой нет ничего, кроме пустоты, пропитанной запахами крови, разложения и смерти. Только кровь и тьма, только холод и одиночество. Но это были те нерушимые столпы, на которых зиждилась ее странная жизнь. За ними она всегда могла укрыться от всего мира. Эта мысль наполняла блаженным покоем, который был так нужен в ее вечных скитаниях. А теперь, впервые за много лет, к этому ощущению примешался страх. И это был один из самых сильных страхов — страх перед неизвестностью.

Но страх был смешан с обещанием какого-то неизведанного ощущения. Именно его уловила она в «Серебре и метале» накануне встречи с Кристианом. И теперь она знала, что оно исходило от него. В его мыслях она прочитала воспоминание о вечере в клубе, когда он сидел с друзьями, пил виски и наблюдал за ней. Значит, он и правда видел ее там. А она его нет. Как странно. Обычно все наоборот…

Одна мысль об этом ощущении наполняла душу сладостным восторгом. Из ледяной бесконечной тьмы, которая стала ее второй сущностью, въевшись во внутренности и кости, оно манило во тьму мягкую и бархатную, нежно окутывавшую, баюкавшую и нашептывавшую на ухо слова утешения. Оно вело к чему-то неизведанному, чего она всегда ждала, не надеясь, однако, обрести; к чему-то, о чем, сидя в церкви, мечтала втайне от самой себя при свете холодных звезд.

Сама судьба привела ее к этому прекрасному юноше, когда неведомый дух снова выманил ее, заставив поспешить в церковь. Определенно, вмешались какие-то сверхъестественные силы, а значит, что бы она ни делала, ничего уже не изменить. Значит, и бояться теперь бессмысленно.

Кристабель думала так, и сама смерть становилась не страшна. Ведь она была озарена светом, который мог растопить самый сильный холод и изгнать самую кромешную тьму. И пусть он спалит дотла, оставив лишь горстку пепла. Она, как никто другой, знала, что солнце может быть столь же опасно, сколь милостиво и прекрасно. В этом его отличие от вечно холодной и равнодушной луны, всегда готовой омыть кожу своим тусклым полусветом, не требуя ничего взамен. Свет солнца же мог ослепить и испепелить дотла. Таким светом были озарены его глаза. За этим светом крылось то самое ощущение. Едва уловимое, полузабытое, слишком человеческое…

В тот вечер Кристабель не пошла в церковь, сразу поспешив в «Серебро и метал». Она испытывала жажду, но так и не утолила ее. Она почувствовала, что у нее нет сил на то, чтобы расслабиться, улыбаться и мило болтать. Встревоженная и голодная, она ушла домой ни с чем, не дождавшись закрытия клуба. Дома голод дал о себе знать еще сильнее. Обычно она не спала до рассвета, даже если приходила домой среди ночи, — тогда она читала. Но в этот раз ей было не до книг. Только к утру она забылась тревожным сном. Ей снилось огненное солнце. Его пламеневшая ярость заставляла кожу пузыриться, покрывая ее бесчисленными ожогами, из которых шел пар. Давно она не видела во сне такие реалистичные кошмары.

И тогда она решила сбежать. Как только сумерки сменила тьма, она ушла в пригород. Там она пила кровь, не брезгуя ни животными, ни бродягами. Она чувствовала, что тела подростков, из которых она пила понемногу, уже не могут удовлетворить ее запредельную жажду. Она по-прежнему не убивала, но пила в огромных количествах. Она хотела насытиться, хотела пресыщения, хотела, чтоб ее тошнило от одной мысли о крови. Только тогда она могла вернуться в Мертвый квартал, не подвергая никого смертельной опасности.

Днем она спала в одном из склепов Поля невинности, а ночью выходила в пригород на охоту. Никакого заманивания жертвы, никакого флирта, никакой игры. Гурман и эстет внутри нее протестовали, а зверь, казалось, полностью пробудился и ликовал. Только ночь. Только жажда. Только охота. Только кровь. Ничего лишнего. Примитивная жажда и такое же примитивно грубое ее утоление без всяких изысков. Казалось, она мстила самой себе за все те элегантные ночи, когда она в облике прекрасной готичной нимфы знакомилась с юношами и, окутав их разум иллюзиями, наслаждалась каждой каплей их крови.

Наркотики и алкоголь в крови жертв делали Кристабель еще более ненасытной. Подобно пьянице, она ушла в запой и никак не могла остановиться. Раз за разом она почти полностью опустошала десяток тел, но на следующую ночь ей было нужно вдвое больше. Зверь внутри нее был разбужен. И она знала, что этого не произошло бы, если бы не встреча со странным мальчиком, пробудившим в ней неутолимую жажду. Одна-единственная встреча…

Глава 8

«I have waited for you always»

«Тот, кто любит, всегда в выигрышном положении. У него нет выбора — любить или нет. Он в согласии со своими чувствами. Надо только победить свой страх».

А. де Куатьэ «Поединок со смертью»

Почувствовав отвращение к себе и своей слабости, она остановилась. Отмывшись и отчистившись, лежа на своей широкой кровати с бокалом вина в руке, Кристабель Темпл снова стала воплощением аристократического декаданса. Но затишье длилось недолго. Мысли о его крови делали вино безвкусным. Зверь и не думал сдаваться. Она оделась и устремилась в пригород.

На город спускалась ночь. Она шла быстро, стараясь не смотреть по сторонам и не думать ни о чем. Миновав Переулок Ангелов, она вдруг почувствовала запах — самый сладкий, самый дурманящий, самый прекрасный запах, какой когда-либо вдыхала. Она знала, что таким манящим может быть только запах свежей крови…

Окутанная мраком, она ступила на Поле невинности — именно оттуда шел притягивающий аромат. Пройдя вдоль ряда могильных плит, она обнаружила поваленное дерево, на котором сидел Кристиан. Ее острое зрение сразу выхватило сверкавшее в его руках лезвие, которым он наносил себе неглубокие раны на запястье. Сочившиеся из них капли крови и издавали тот дурманивший запах, который она почуяла по дороге в пригород.

И тут ей открылась истина. Она так жаждала его крови только по одной причине — Кристиан любил ее, любил самой страстной, всепоглощающей, жертвенной любовью, на какую только было способно его пылкое сердце. Именно это чувство она уловила в «Серебре и метале». При встрече именно оно плескалось в самой глубине его глаз, но она не распознала его, потому что оно было забыто ею много лет назад. Так неожиданно подтвердилось давнее открытие — вкус крови зависит от чувств, которые испытывает жертва. Это знание определяло предпочтения Кристабель, заставляя выбирать не бездушную охоту на незнакомцев, а изящное соблазнение красивых юношей, в глазах которых читалось обожание.

Однако даже их кровь никогда так не пьянила ее одним своим запахом, ибо они испытывали влюбленность, а не любовь. Теперь она была уверена, что по сравнению с кровью Кристиана их кровь была водой. Они использовали ее не меньше, чем она их, видя в ней ту, кто могла бы скрасить их одиночество на ближайшую ночь. Кристиан же любил ее по-настоящему.

Она боялась даже представить, какого это — попробовать на вкус настоящую любовь, ощутить сначала на своем языке, а затем и внутри себя жар влюбленного сердца; восторг и обожание, переполнявшие душу; страсть, распарывавшую вены. Ощутить, как сама любовь пульсирует на кончике языка, а потом разливается по всему телу. Вероятно, нет ничего слаще крови тех, кто любит тебя, потому что эта кровь и есть сама любовь.

Лихорадочно прокручивая в голове эти мысли, Кристабель не сводила глаз с сидевшего среди могил юноши. Странное же занятие он себе избрал. Она ведь была уверена, что он не склонен к мазохизму. Что заставило этого милого парня заниматься самоповреждением? Неужели безответная любовь?

Кровь на запястье Кристиана искрилась тысячами маленьких молний. Кристабель сглотнула. Правильней всего сейчас было бы продолжить путь в пригород, но она была не в силах пройти мимо. Бесшумно приблизившись сзади, она тихо проговорила:

— Весьма интересное занятие, особенно для такого места и времени.

Кристиан вздрогнул и обернулся. Чистыми голубыми глазами смотрел он на нее, силясь что-то сказать. Она легко перелезла через поваленное дерево и села с ним рядом.

Кристиан боялся пошевелиться. Он разглядывал ее лицо, не в силах отвести глаз. Он любовался пушистыми изящно изогнутыми ресницами, бросавшими длинные тени на бледные щеки; тонким изгибом бровей; правильной формы носом и четко очерченными бледно-розовыми губами. Вероятно, сама Афродита запечатлела на этих устах божественный поцелуй, отчего они стали такими совершенными и соблазнительными. Это лицо казалось ему таким родным и близким, как будто он знал его всегда, и вместе с тем оно было настолько божественно прекрасным, что могло принадлежать только ангелу или эльфу.

Кристабель, словно для того, чтобы ему было лучше ее видно, легким небрежным движением заправила за ухо длинную золотистую прядь волос, и он увидел, что в ее левом ухе три прокола — два внизу, где красовались небольшой черный крестик и череп с глазами из маленьких красных камушков, и один вверху, куда было вставлено серебряное колечко. Его охватило какое-то щемящее чувство всепоглощающего восторга.

Внезапно до него дошло, про какое именно занятие сказала Кристабель. Он покраснел до корней волос, быстро спрятал лезвие в карман и натянул рукава балахона до костяшек пальцев.

— Я и сам не знаю, что на меня нашло. Никогда раньше не резал себе руки. Я всегда ношу с собой лезвие, потому что ночью в Мертвом квартале небезопасно. Правда, никогда не доводилось пускать его в ход. Никогда, до сегодняшней ночи. Не подумай, что я суицидник-неудачник или позер, который пускает себе кровь ради поддержания готического имиджа, — попытался объяснить он.

— Знаешь, несмотря на весь твой мрачный имидж, ты самый светлый человек, которого я встречала, — сказала Кристабель, и на ее губах вдруг заиграла мягкая улыбка.

— Видимо, ты слишком много общалась с жителями Мертвого квартала, — иронично усмехнувшись, ответил Кристиан.

— Возможно. Но сейчас речь не о них, а о тебе. Несмотря на все твои старания казаться темным, на самом деле внутри тебя только свет, — уверенно проговорила она.

— Только никому не рассказывай. Пока что мне удавалось удачно маскироваться, –пошутил Крис.

— Просто остальные не так проницательны, как я, — то ли в шутку, то ли всерьез ответила Кристабель.

— Да куда уж им, — рассмеялся Кристиан.

— Возможно, они не в силах понять тебя при всем желании.

— Возможно, им просто все равно.

На несколько секунд повисло молчание. Чтобы нарушить его, Кристиан, пытаясь придать голосу как можно больше веселости, спросил:

— А тебе не страшно ночью ходить одной по кладбищу?

— Нет, — серьезно произнесла Кристабель, — здесь тихо и спокойно, особенно ночью. Трудно найти лучшее место для прогулок.

— Как говорится, бояться нужно живых, — помолчав, добавила она.

— Почему-то мне кажется, что ты никого не боишься.

— Не боюсь. Но и не доверяю.

— Мне ты можешь доверять, — неожиданно для самого себя выпалил Кристиан. — Я всегда буду охранять твой покой, словно паж прекрасной принцессы.

Она чуть слышно усмехнулась и быстро посмотрела на него. В этот момент к дереву подошла кошка. Кристиан погладил ее, и она начала тереться о его колени и мурлыкать. Ее лоснящаяся шерсть дымчатого цвета поблескивала в темноте. У нее были необычайно красивые глаза чистого голубого, как небо, цвета.

Кристиан любил животных. В своем районе он знал всех бездомных кошек и собак. Они с дядей Адлэем каждый день выносили им еду, гладили и ласкали их. Крис всегда был уверен, что в глазах кошек, как в зеркале, отражаются все их мысли и чувства, которые те, несомненно, имеют. Он готов был поверить, что души нет у некоторых людей, а у кошек она должна быть непременно. Иначе, как объяснить, что они понимают все, что им говорят? Кристиан решился озвучить эти мысли вслух, и Кристабель ответила:

— У меня никогда не было домашних животных. Я могу только поверить тебе. Тем более, понятие человеческой души всегда было для меня загадкой, и здесь я не могу спорить, так как сама ни в чем не уверена.

— В чем именно ты не уверена?

— Я не знаю, что можно считать непреложным доказательством того, что у того или иного живого существа есть душа. Все мы мыслим, испытываем чувства и эмоции, но разве это о чем-то говорит? Я согласна с тобой в том, что не у каждого homo sapiens есть душа. Если верить религии, то каждому из нас Бог дал бессмертную душу. Значит, в Его власти и забрать ее.

— Значит, ты веришь в Бога? — удивился Кристиан.

— Я верю, что мы не одни во Вселенной, и есть какая-то сила, которая способна зажечь искру в каждом из нас.

— И в судьбу ты тоже веришь? — спросил пораженный Крис.

— Да, отчасти. Но что такое судьба? Когда человек рождается, звезды находятся в определенной комбинации, предопределяя некоторые черты его характера и самые значительные события, которые с ним произойдут. Остальное зависит от самого человека, от тех самых заложенных черт. Кому-то везет — его характер идеально подходит для того, чтоб жить так, как ему хочется. Но чаще всего приходится много работать над собой. Да и что такое «как хочется»? Кому-то может захотеться так, отчего сотням других будет плохо. А все потому, что души в нем почти не осталось.

— То есть ты считаешь, люди поступают плохо с другими людьми, потому что у них нет души? — спросил Кристиан.

— Все не так просто. Если человек все еще жив, значит, какая-никакая душонка в нем сидит. Другое дело, жива ли она, осталась ли в ней та искра, которая была зажжена при его рождении. Свобода выбора на самом деле подчиняет нас, делая рабами своих страстей и заставляя забыть о душе. Так что судьба не такая уж плохая штука. Я просто верю, что всегда возможны несколько вариантов развития событий. Например, сейчас мы сидим с тобой на этом кладбище, хотя наша встреча является случайностью. Возможно, события начали развиваться так только потому, что кто-то очень сильно этого захотел.

Кристиан вздрогнул. Ему снова показалось, что Кристабель читает его мысли.

— Думаешь, я этого захотел?

— Думаю, да.

— Откуда ты знаешь, чего я хочу?

— У тебя глаза, как у кошки.

Кристиан не знал, что значили эти слова, и никак не мог подобрать правильный ответ на них. Кристабель тем временем продолжила:

— Давно я не встречала в Мертвом квартале таких, как ты. Да и не только в Мертвом квартале. Если ты хочешь сохранить свою душу такой же незапятнанной, как сейчас, то беги от меня. Пока все не зашло слишком далеко, у тебя есть возможность сказать «нет».

— Все уже зашло слишком далеко, — едва слышно проговорил Кристиан. — Ты сейчас говорила про свободу выбора, но у меня ее нет. Как только я увидел тебя, поговорил с тобой, у меня не осталось возможности сказать «нет». Ничто не заставит меня отказаться от тебя. Я был обречен с самого начала. Может, это тот случай, к которому подходит выражение «от судьбы не уйдешь».

— Если я твоя судьба, то тебе не очень повезло, — горько усмехнулась Кристабель.

Кристиана ранила эта усмешка, но тот факт, что она не пыталась отрицать очевидного, не делала попыток уйти, приободрил его.

— Я ничего не могу тебе обещать, — продолжала Кристабель. — Я живу одним днем и не знаю, что будет завтра. Сейчас я с тобой, и мне не хочется уходить. Я знаю, что рассуждаю как законченная эгоистка, поэтому подумай еще раз, надо ли тебе все это.

— Ты, кажется, не поняла, — ответил Крис. — В отличие от тебя, я уверен в том, что и завтра, и послезавтра буду хотеть лишь одного — видеть тебя, говорить с тобой, быть с тобой. Я откажусь от тебя, только если ты сама попросишь меня об этом.

— Договорились, — улыбнулась Кристабель, заглядывая ему в глаза.

Все его тело вдруг охватил трепет от сладкого чувства, вызванного тем, что он находился так близко к этому прекрасному божеству. Кристиан закрыл глаза, нашел в темноте руки Кристабель и нежно сжал ледяные пальцы. Он поднес к своему лицу ее изящные ладони и начал согревать их дыханием.

Кристиан мог бы сидеть так до утра. Да что там до утра, хоть до скончания времен. Он зарылся лицом в чудесные мягкие волосы Кристабель, пахнувшие ягодами и дымом. Никогда в жизни не ощущал он такую близость ни к одному человеку. Он чувствовал себя настолько защищенным и укрытым от всех бед, что не понимал, как жил раньше, рассуждал о чем-то, считал себя взрослым и во всем разбиравшимся, не познав этого чувства. Внутри него поселился какой-то дурацкий оптимизм, что все будет хорошо.

Постепенно из его головы исчезли все мысли. Он знал только, что никогда не забудет этой ночи. Есть такие моменты в жизни, которые остаются в памяти навсегда. Кристиан перестал рассуждать, он только чувствовал. Чувствовал надежность, покой и наслаждение. Никогда до тех пор не испытывал он эти чувства одновременно.

Это была лучшая ночь в его жизни. Все те ночи, когда он сидел в своей комнате, глядя в окно и чувствуя непонятную тоску и томление по чему-то заведомо несбыточному и далекому, были лишь предисловием к ней. Все те одинокие часы, проведенные в, казалось, химерических мечтах обрести что-то ценное, что-то такое, что останется с ним навсегда, были платой за то счастье, которое он испытывал сейчас, — близкое и осязаемое, но в то же время такое хрупкое и от того еще более драгоценное.

Он осторожно вставил один наушник в ухо Кристабель и включил плеер, в котором продолжала играть Katatonia. Грусть исчезла из его сердца, но он решил, что музыка любимой группы — самый подходящий фон для такого момента.

So I found you,

Found a way all through

The quiet cold of inner darkness.

And now that you’re here,

It becomes so clear,

I have waited for you always,

— пел меланхоличный голос, и глаза Кристиана увлажнились, потому что эти слова как нельзя лучше выражали его чувства и мысли, — он действительно ждал Кристабель всю жизнь. Во всех прочитанных книгах и просмотренных фильмах он видел ее образ, который всегда витал над ним, погружая бытие в сумрачную тень своих черных крыльев. Он искал эту тьму, которая слилась бы с его собственной, с его одиночеством и страхами. Он искал этот холод, который соединился бы с его собственным, с его оледеневшей в вечной тоске душой. Теперь, найдя все это, он знал, что минус на минус дает плюс, и только рядом с такими же тьмой и холодом, его собственные смогут превратиться в свет и тепло, которых хватит для того, чтобы согреть их обоих.

Глава 9

Вечер в «Серебре и метале»

«Почему человек не может довериться этому миру, другому человеку, своей любви? Из-за слабости. Ведь довериться — это что значит?.. Стать открытым. А для этого сила нужна, внутренняя. Доброта».

А. де Куатьэ «Поединок со смертью»

Крис, Тэйн и Анж проводили вечер в «Серебре и метале». Сидя за своим любимым столиком в углу, они пили пиво. Разговор крутился вокруг Кристабель. Через час после открытия она пожаловала и сама. Подойдя к ним и поздоровавшись, она села на свободный стул рядом с Кристианом. Тот испытал двоякое чувство. С одной стороны, сердце затопила горячая волна отчаянной радости. С чувством облегчения он подумал о том, что она больше не скрывается от него. И еще ему было очень приятно, что она сама к ним подсела. Естественность и простота в ее поведении не могли не вызывать симпатию. Она вела себя как всякий, встретивший здесь знакомых.

Однако, как ни странно, это-то и задело его. После проведенного на кладбище вечера он ожидал от нее какого-то особенного волнения, того будоражащего восторга, который теснил его собственное сердце и который он едва мог скрывать. А она была мила и спокойна, как будто между ними никогда и не было задушевных разговоров, объятий в темноте и трогающей сердце духовной близости. Но он не хотел все портить, не хотел признаваться даже самому себе, что его обижает эта ее изящная сдержанность. В конце концов, может быть, она не из тех, кто привык проявлять свои чувства на людях. Может быть, она стесняется его друзей, учитывая ее слова о том, что она закрытый человек, которого тяготит общество.

Но вскоре Кристиану пришлось отбросить это успокаивающее предположение. Она была здесь, рядом, на соседнем стуле, но ни разу не посмотрела на него. Она сидела совершенно прямо и в ее поле зрения попадали только Тэйн и Анж. Она очаровательно улыбалась его друзьям и мило с ними болтала. Ему казалось, что она обращается только к ним двоим, не замечая его присутствия. Сам же он, снедаемый детской обидой, не вступал в разговор принципиально. Наконец, он не выдержал. Не в силах больше ни единой секунды выносить это ранящее душу отчуждение, он взял под столом ее руку в свою. Кристабель позволила это сделать, но через некоторое время мягко высвободилась. Это озадачило и расстроило Криса еще сильнее. Он вгляделся в ее лицо и заметил, что у нее было слегка рассеянное выражение, а взгляд, наоборот, казался слишком сосредоточенным, как будто устремленным на толпу с какой-то целью, как будто что-то там высматривающим. Или кого-то.

Теперь Кристиан был в этом почти уверен. Его хорошее настроение улетучивалось с каждой минутой. Он подозвал официанта и попросил принести ему виски. Друзья выразительно на него посмотрели, и лишь у Кристабель был вид, будто ничего не происходит. Выпив залпом содержимое стакана, он поставил его на стол и случайно задел локтем. Стакан упал на пол. Маленький кусочек стекла откололся от края. Поднимая стакан, Кристиан порезал палец. Тонкой струйкой потекла кровь. Кристиан смотрел на нее, как завороженный. И впервые за вечер он почувствовал на себе внимательный взгляд Кристабель. Крису почему-то стало не по себе, и он не осмеливался поднять на нее глаза. Но потом он подумал, что, может, это его единственный шанс обратить на себя внимание, и встретился взглядом с немигающим, будто застывшим, взглядом Кристабель. Для Кристиана весь мир тотчас сузился до ее непроницаемого лица без тени улыбки и потемневших глаз, пристально смотревших на него. Он почувствовал, как по коже бегают мурашки, а волоски на руках встают дыбом. Впервые от Кристабель исходили флюиды скрытой опасности, и Кристиан буквально кожей ощущал их.

Вдруг Кристабель поднялась и, бросив неопределенное «еще увидимся» всем присутствующим, встала и быстро смешалась с толпой.

— Вы, что, уже успели поругаться? — спросил Анж.

— Нет, никакой ссоры не было, а она все время вела себя так, как будто видит меня впервые, как будто я вообще пустое место! Она на вас и то больше обращала внимания, чем на меня, — ответил Крис, внутри у которого все кипело от непонимания и обиды.

— Похоже, вы по-разному воспринимаете ваши отношения, — высказался Анж.

Ему не хотелось еще больше огорчать Кристиана, но и молчать об очевидном он не мог.

— Крис, мне кажется, нам лучше пойти домой, — заговорил Тэйн. — Нечего тут сидеть и ожидать, что она соизволит к тебе подойти. Где твоя мужская гордость?

— Я не хочу домой, — упрямо сказал Крис и заказал еще виски.

Он сидел, уставившись в стакан. Ему было стыдно смотреть друзьям в глаза. После всех его уверений, что Кристабель самая лучшая девушка на свете, что он, наконец, нашел родственную душу, она дала ему отворот-поворот у них на глазах. Он не хотел видеть Кристабель, находившуюся в одном с ним помещении, но не рядом; Кристабель, вдруг ставшую такой далекой и чужой.

Уловив шепот друзей, Крис был вынужден поднять глаза. Он увидел, что они что-то бурно обсуждают, больше используя для этого жесты, мимику и стрельбу глазами, чем слова. Он понял, что они от него что-то скрывают, и выразительно кашлянул. Ребята поняли, что он застал их врасплох, посмотрели друг на друга, как бы совещаясь, кто скажет Крису правду, и, наконец, Анж отважился:

— Только не оглядывайся.

— Да что, черт возьми, происходит? — воскликнул Крис.

— Кристабель возле барной стойки с каким-то парнем, — быстро, без всякого выражения произнес Тэйн, стремясь как можно скорее сбросить с себя прискорбную обязанность сообщать подобную новость.

Конечно же, он оглянулся. Пристально всмотревшись, Кристиан увидел, что парень довольно красив, а его черты показались ему смутно знакомыми. Его как током ударило, когда он вспомнил, при каких обстоятельствах он встречал его раньше. Он видел его здесь, в «Серебре и метале», с Кристабель. Он видел их вместе, когда они с Кристабель еще не были знакомы. Это был удар ниже пояса. Он еле сдержался, чтобы не зарыдать, — боль и необузданная ярость целиком затопили его. Кровь прилила к лицу, и он почувствовал, что оно пылает огнем. Было ощущение, что чья-то сильная рука сдавливает ему горло, перекрывая доступ кислороду. В то же время он отдавал себе отчет в том, что у него нет никаких прав на Кристабель, и он всеми силами старался скрыть свою глупую ревность. Больше всего на свете Кристиану хотелось вскочить с места и убежать домой, и лишь откуда-то взявшаяся некстати гордость удерживала его от такого детского, на его взгляд, поступка.

За столом повисло неловкое молчание. Ребята впервые оказались в столь неловкой ситуации и понятия не имели, что сказать. Наконец, естественная злость возобладала над необычайностью момента, и первым не выдержал Тэйн:

— Вот дрянь!

— Перестань, — еле слышно произнес Кристиан.

— Это ты перестань! — не унимался Тэйн.

— Чего перестать? — не понял Крис.

— Вести себя, как брошенная домохозяйка!

— Правда, Крис, виски и косые взгляды в их сторону тут не помогут, — вмешался Анж. — Собери всю свою гордость, веди себя по-мужски.

— Вам легко говорить, — ответил Кристиан.

— Поверь, совсем даже нелегко, — сказал Тэйн.

— Но вы не знаете, что такое предательство. И, надеюсь, никогда не узнаете, потому что единственное, чего я сейчас хочу, — это умереть.

— Прошу тебя, Крис, не делай глупостей, она того не стоит, — попытался успокоить его Анж. — Постарайся сделать вид, что тебе все равно. Возможно, увидев, что ты ведешь себя как ни в чем не бывало, она, наконец, начнет тебя уважать.

Кристиан с удивлением посмотрел на друга. Он не ожидал от неопытного Анжа таких советов.

— С чего ты взял? — спросил он.

— По себе знаю, — ответил тот. — Когда мы с Тэйном были маленькие, он любил прятать от меня мои вещи. Чем больше я плакал и просил его отдать их, тем больше он был доволен собой. Но когда я начинал игнорировать его и делать вид, что эти вещи мне совершенно не нужны, он сам бегал за мной, уговаривая меня забрать их. Я понимаю, это не совсем одно и то же, но, по-моему, принцип игнора действует во многих ситуациях.

— Ладно, я понял, — сказал Крис, — буду сидеть тут и делать вид, что у меня все замечательно.

Он действительно решил выйти из этой мерзкой ситуации с наименьшими потерями и сохранить хоть какое-то достоинство. Потом, вспоминая о случившемся, он понял, что ему это ни на йоту не удалось. Как только он приготовился следовать совету Анжа, случилось непредвиденное. Это было худшим из того, что могло произойти в этой и без того мерзопакостной истории. В его чувствительные глаза попал сигаретный дым, они начали ужасно щипать, и у него потекли слезы. Друзья знали, что с ним такое бывает, и начали дуть ему в глаза, но это не помогало. Хуже всего было то, что, когда Крис вытирал слезы, он увидел боковым зрением, что Кристабель с отрешенным видом смотрит в его сторону. Видимо, она обратила внимание на то, что за их столиком началась какая-то подозрительная активность. Рядом с ней все еще стоял тот самый парень. Он что-то увлеченно говорил, не замечая, что Кристабель смотрит на Криса. В конце концов, Анж и Тэйн вывели Кристиана на улицу, потому что слезы текли из его глаз не переставая. Там Крису стало лучше. Когда они повернули назад к клубу, то столкнулись в дверях с Кристабель. Та взяла Кристиана за локоть и сказала:

— Можно тебя на минутку?

— Вообще-то мы заняты, — сообщил Анж.

— Чем? — с усмешкой спросила Кристабель.

— Это не твое дело, — сказал Тэйн.

— Да, конечно, но обещаю, что не задержу Кристиана надолго. Может, он все-таки сам решит, что ему делать?

Крис вздрогнул. Он уже принял решение вести себя непринужденно, и у него тут же потекли слезы, поэтому меньше всего ему хотелось сейчас что-то решать. С одной стороны, он был зол и обижен. Но эти чувства превосходила ненависть. Он ненавидел себя за то, что допустил все это, — за то, что позволил обращаться с собой, как с комнатной собачкой; за то, что так безгранично доверял Кристабель, хотя на то не было никаких оснований. Они были едва знакомы, у Кристабель была репутация легкомысленной особы, а люди, как известно, не меняются — тем более, так быстро, тем более, к лучшему. Но больше всего Крис ненавидел себя за то, что был настолько ею очарован, что даже этот поступок Кристабель, хотя и разочаровал его, нисколько не повлиял на его чувства, а если и повлиял, то, скорее, усилил их. Теперь, когда Кристабель была с кем-то еще, Кристиану больше всего на свете хотелось быть с ней. И это была та самая другая сторона, которая перевесила, поэтому Крис сказал ей:

— Давай отойдем.

В молчании они сделали несколько шагов в сторону. Кристабель прислонилась к стене спиной, спрятав ладони в карманы черной шипованной куртки, надетой нараспашку. На ней были кружевные леггинсы с рисунком, имитирующим чулки, высокие сапоги со шнуровкой на платформе и толстом каблуке и туника с принтом в виде большого креста. Кристиан стоял напротив, скрестив руки на груди, невольно любуясь ею.

— Что с тобой случилось? — участливо спросила Кристабель.

— Дым попал в глаза. Ты позвала меня поговорить об этом? — нетерпеливо ответил Крис.

— Не только.

— Я тебя внимательно слушаю.

— И что ты хочешь услышать?

— Ничего!

— Не обманывай хотя бы себя и не делай вид, что все нормально, — сказала Кристабель спокойным голосом. — Я же предупреждала тебя, что может случиться всякое. Я думала, мы друг друга поняли, а оказалось, нет.

— Почему же нет? Ты же сама сказала, что я сделал вид, что ничего не случилось. Чего тебе еще надо? — срывающимся голосом ответил Кристиан.

— Я не хочу, чтоб из-за меня ты чувствовал себя плохо, — все так же сдержанно проговорила Кристабель.

— То, что я чувствую, — не твоя забота. Разве я тебе что-то высказывал? Разве мешал наслаждаться обществом твоего старого знакомого?

Голос Кристиана кипел от возмущения. Он не понимал, зачем вообще ведется этот разговор.

— Вообще-то, да.

Кристабель была само хладнокровие.

— Каким же образом? — прищурив глаза, спросил Крис.

— Ты плакал, — смотря на него в упор, ответила Кристабель.

— Ну, извини, что не успел спрятать слезы и помешал тебе наслаждаться обществом старого друга. Надеюсь, я не слишком расстроил твои планы на ночь? — язвительно спросил Кристиан.

— Вот видишь, ты злишься. Я думала, ты взрослый, и воспримешь все более адекватно, — ответила Кристабель.

— Я пытался. Но теперь я понимаю, что не хочу играть по твоим дурацким правилам. В отличие от некоторых, я не желаю прятать свои чувства и делать вид, что все хорошо.

— Это не игра, Кристиан. Это жизнь, взрослая жизнь.

— Знаешь, меня бесят твои намеки на то, что я еще ребенок, — не удержался Крис от новой вспышки злости. — Мы с тобой ровесники, и не надо делать из себя опытную снисходительную взрослую.

— Дело не в возрасте, а в твоем поведении. Если бы ты был взрослым, ты бы понимал, что нет лучшего способа выжить в этом мире и жить в нем с наименьшими потерями, чем скрывать свои чувства.

В голосе Кристабель слышалась неприкрытая грусть, но он был тверд и решителен.

— Спасибо за урок, — горько усмехнулся Кристиан. — Но позволь мне учиться на своих ошибках. Можешь считать меня ребенком, дураком, кем угодно, но я предпочитаю идти своим путем, а не следовать твоей проверенной схеме.

— Это не схема, это правда жизни. Я всего лишь предостерегаю тебя, потому что меньше всего на свете хочу, чтоб тебе было больно.

В ее голосе Кристиану послышались ласковые нотки, и это окончательно вывело его из себя.

— Так зачем ты делаешь мне больно?! — закричал он, не в силах больше скрывать свои чувства за острыми словечками.

— Считай это небольшой проверкой, — невозмутимо ответила Кристабель.

— Что? Какой еще проверкой? Ты, что, специально все это сделала, чтоб проверить мою реакцию? — воскликнул он.

Чего-чего, а такого поворота Крис явно не ожидал.

— Да, — глядя ему в глаза, сказала Кристабель.

— Ты же знала, как мне будет неприятно. Ты говоришь, что не хочешь делать мне больно, но на самом деле тебе плевать на меня.

— В том-то и дело, что не плевать, — спокойно говорила Кристабель, будто не замечая его ярости. — Если б мне было плевать, я бы здесь не стояла.

— Тогда зачем ты это устроила?

— Я же уже сказала, проверяла твою реакцию.

— Ну, прости великодушно, что не прошел твою проверку, — с сарказмом ответил Кристиан.

— Ты повел себя не так, как мне хотелось бы, но меня радует, что ты не сдаешься, — неожиданно сказала Кристабель. — Что можешь отстаивать свою позицию и имеешь свой взгляд на вещи. Сегодня передо мной открылась новая грань твоей личности, которая меня приятно удивила. Я считала тебя более мягким и податливым чужому влиянию.

— Ну, хорошо, а как же тот парень? — спросил Кристиан, делая вид, что не обратил на ее комплименты никакого внимания. — Ты ведь просто использовала его в своих целях. Кто ты после этого?

— Законченная эгоистка и последняя сволочь, — усмехнулась Кристабель. — Я этого и не отрицаю. И таких, как я, миллионы. Поэтому я пыталась преподать урок, чтоб уберечь тебя от настоящих потерь и разочарований.

— Жизнь невозможна без потерь и разочарований, — устало проговорил Крис. У него не осталось сил на то, чтобы злиться. — Даже если я тебя и потеряю, я буду наслаждаться каждой секундой, проведенной с тобой. И пусть потом мне будет в десять раз больнее от того, что я так доверял тебе.

— Кристиан, ты удивительный человек. Я уже говорила, что таких, как ты, — открытых, чистых, добрых — очень мало. Я боюсь, что не смогу быть всегда рядом, поэтому ты должен уметь разбираться в людях и держать свои эмоции при себе.

— С одной стороны, я понимаю, — ответил Крис. — Я и правда ненавижу себя за то, что так доверял тебе. Если б я не был настолько тобою очарован, если б мог контролировать свои чувства, мне не было бы так плохо, когда я увидел тебя с другим. Но с другой стороны, это… это же ты! Я не могу контролировать ничего, что связано с тобой. Это выше моих сил.

— В том-то и дело, что чем сильнее привязанность, тем осторожней надо быть, — заметила Кристабель.

— Я тебя разочаровываю, понимаю, но я так не могу. Я живу настоящим, и я не хочу думать, как больно мне будет потом из-за того, что я так сильно к тебе привязался. Пусть я умру от этой боли, мне все равно. Это будет достаточной платой за то счастье, которое я испытаю с тобой.

— Это того не стоит, поверь, — грустно улыбнулась Кристабель и погладила Кристиана по щеке.

— Это решать только мне, — твердо сказал Крис, пытаясь не обращать внимания на прикосновение прохладных пальцев. — Это моя жизнь, и, если я хочу загубить ее, никто не может отнять у меня этого права. Здесь явно вмешалась судьба, потому что у меня нет ни сил, ни желания сопротивляться тому, что происходит.

— Кристиан, ты даже не представляешь, во что ввязываешься, — пробормотала Кристабель, отворачиваясь и качая головой.

Ее голос стал более мягким, а взгляд выражал растерянность.

— Кажется, я понял, — вдруг осенило Криса. — Своим дурацким поведением ты хотела обидеть меня. Думала, после такого я не захочу тебя видеть. По-моему, ты хочешь казаться хуже, чем есть на самом деле. Ты ждала, что я возненавижу тебя, правда?

— Ну, я бы не удивилась такой реакции и не стала бы тебя переубеждать, — сдержанно ответила Кристабель.

— В этом-то и все отличие между нами: я готов бороться за тебя, идти на все, чтобы быть с тобой, а ты принимаешь все так, как есть, не пытаясь что-либо изменить. А еще говорила, что не веришь в судьбу и что выбор всегда за тобой!

— Это и был бы мой выбор, — холодно сказала она.

— Но почему? — воскликнул Кристиан. — Потому что я тебе не слишком-то и нужен? Скажи, как есть! По-моему, сейчас самый подходящий момент для такого признания. Хуже уже не будет. Если я для тебя всего лишь очередное увлечение, скажи мне об этом сейчас. Не бойся, я переживу это, и тебе не придется чувствовать себя виноватой.

— С очередным увлечением не выясняют отношения после двух случайных встреч, — усмехнулась Кристабель. — Дело в том, что, встречаясь со мной, ты подвергаешь себя опасности.

— Я уже слышал про все эти разочарования и боль, которые мне предстоят. И сказал все, что думаю по этому поводу. Дело ведь не только в этом, да? Скажи мне, — настаивал Крис.

— Все, что нужно, ты уже знаешь, — ответила она и, как показалось Крису, как-то загадочно посмотрела на него. — Пойдем в клуб, ты замерз.

Кристиан не сдвинулся с места. Если бы дядя Адлэй сейчас видел его лицо, то сказал бы, что он надулся, как снегирь. Он понимал это, но ничего не мог с собой поделать. У него тут же возникла странная мысль сопротивляться во что бы то ни стало. Может, дело было в его уязвленной гордости, и он решил показать, что слово Кристабель для него не закон, что он не будет делать все, что та скажет.

— В чем дело? — спросила она.

— Как я теперь зайду туда после всего, что было? — привел более-менее подходящий, как ему показалось, аргумент Кристиан.

— Не обращай ни на кого внимания. Ты со мной! Пошли! — с этими словами Кристабель взяла Криса за руку, в несколько шагов преодолела расстояние до двери, открыла ее и подтолкнул его внутрь.

Когда они проходили мимо стойки бара, тот парень все еще был там. Кристабель подошла к нему, сказала несколько слов на ухо, тот кивнул и улыбнулся. Хотя Кристиана даже сейчас трясло от ревности, он подивился выдержке парня. А потом ему даже стало его жаль, ведь Кристабель была с ним, с Крисом. Когда он осознал это, его пронзила радость с легким послевкусием боли. Такое чувство бывает, когда долго болел, а потом выздоравливаешь: ты рад, что болезнь, наконец, позади, но ее тень все еще витает над тобой, не давая насладиться выздоровлением в полной мере. Он еще раз посмотрел на парня и увидел, что тот сидит, рассеянно улыбаясь. Это дома, лежа в постели, он почувствует всю горечь и боль выбора не в свою пользу, а сейчас слишком близко еще легкое прикосновение счастья, чтобы сожалеть о нем.