Бесплатный фрагмент - Хочу скандала!

Глава 1. Писающий мальчик

Скажите, только честно: вы мечтали в детстве о приключениях? Глупый вопрос? Кто же в детстве не мечтает об этом? Все мечтают… А вот и нет! Я, к примеру, совершенно, абсолютно, ну никогда просто не мечтала ни о каких приключениях. Росла тихой, домашней девочкой и более всего на свете боялась потрясений, способных вмешаться и пошатнуть хрупкий уют моей скромной и очень маленькой по меркам олигархических вселенных жизни. Однако судьба часто смеется над человеком, пусть даже и самым безобидным, подсовывая ему на жизненном пути все новые и новые испытания. На мне же она, кажется, и вовсе развлекалась по полной программе, отрядив уготованные мне приключения не на пору юности и даже молодости, когда на приключения имелись и силы, и желание, а на время зрелости, чего уж там таить, в которое я шагнула некоторое время назад, сама того и не заметив. Впрочем, обо всем по порядку…

Приключение мое, как и полагается приличным приключениям, началось с неприметного факта, который я благополучно упустила из внимания как раз в тот момент, когда следовало его заметить и предотвратить то, что скоро стало непредотвратимым. Помню я те события смутно, лишь то, что около полуночи три молоденькие, но безумно уставшие за долгий рабочий день продавщицы собрались закрывать магазин. И тут перед носом одной из них неожиданно распахнулась входная дверь. В нее, мешая друг другу, кое-как, боком одновременно протиснулись две дамы среднего возраста с подозрительно раскрасневшимися лицами и съехавшими набок, а кое-где и растрепанными прическами. Одной из этих дам, к великому моему стыду, была я. Второй, как показали дальнейшие события, оказалась Танька Дракина — моя бывшая одноклассница, с которой я не виделась до того дня благополучных лет десять и которую, на свою беду, совершенно случайно повстречала на улице всего за несколько часов до описываемых событий.

Со временем я как-то подзабыла, что Танька всегда была несносной, неспокойной особой, этакой сорви-головой в юбке. Вернее, в мини-юбке, поскольку даже во времена нашей внешне невинной молодости она находила в себе достаточно смелости и даже в какой-то степени бесстыдства, чтобы следовать самым последним веяниям западной моды. Помню, она получала за свою приверженность моде справедливые, по тем, конечно, временам, упреки окружающих. То ли дело сейчас. Теперь-то Танька своими ляжками точно никого бы не удивила. Скорее, напугала бы. Но Танька есть Танька, ее уже не исправить. Пусть уже для многих вовсе не Танька, а степенная Татьяна Юрьевна, она все равно продолжала удивлять. Или, вернее, шокировать. Впрочем, я забегаю вперед.

Сразу оговорюсь, что в тот день, говоря языком телепрограммы «Чрезвычайное происшествие», ничто не предвещало дурного. День выдался обычным. Ни намека не было вокруг о том, что через несколько часов в жизни моей произойдут разительные перемены, и я из рядовой провинциальной законопослушной женщины превращусь в преступницу международного масштаба, которую будут разыскивать лучшие блюстители закона и порядка в Европе…

Поднял меня, как обычно, будильник в семь утра. Распахнув пошире прикрытое на ночь окно и впустив цветочную июльскую свежесть в комнату, я влезла в легкий халат и тапочки, бодренько прошлепала в ванную. Привела себя в порядок, передислоцировалась в кухню, приготовила завтрак и оставила его на столе вместе с запиской для своих еще дрыхнущих мужиков — мужа Виктора и двух сыновей: Дениса и Сережки. С чистой совестью отправилась на работу. Настенный календарь показывал третье июля 2002 года.

Оказавшись на улице, я тут же отогнала мысль добираться до работы на общественном транспорте. Погода стояла изумительная, солнце ласкало и убаюкивало своим нежным теплом. Природа будто ошиблась и перенесла кусочек южного мягкого климата в нашу более суровую центральную полосу. На работу можно было не торопиться, я и не торопилась, шла легким, прогулочным шагом. Во-первых, потому, что дети отдыхали на каникулах, и мы, преподаватели Центра внешкольной работы, могли какое-то время отдохнуть от них, предаваясь праздному рабочему безделью. Во-вторых, накануне начальство пригрозило в полном составе укатить на планерку к своему начальству в Брянск, и нагоняй в случае опоздания все равно не от кого было получать. Ну и, в-третьих, до отпуска оставалось всего три дня, отчего на душе было светло и радостно. Словом, на работу я шла не как обычно как на каторгу, а с приподнятым настроением и даже, кажется, что-то напевала себе под нос.

День в необременительных предотпускных хлопотах пролетел незаметно, и в шесть вечера я все в том же приподнятом настроении отправилась домой, все еще ни сном, ни духом не догадываясь о том, что ожидает меня впереди. Предложи мне кто-нибудь пари на миллион долларов, я бы непременно поставила на то, что, в лучшем случае, меня в тот вечер ожидает приготовление ужина. Ну, может, еще телевизор в полглаза и несколько десятков страниц какого-нибудь остросюжетного романа перед сном. Все…

Вечером, когда я вышла с работы, к остановке подкатил рейсовый автобус. Ну почему в тот момент я не прислушалась к голосу разума и не села в тот автобус?! Тогда бы, почти наверняка, спокойно доработала бы неделю и ушла в законный отпуск. Увы, какой-то черт дернул меня пойти пешком. Погода проклятая, что ли, соблазнила?..

Ушла я, естественно, недалеко. Без приключений сумела добраться только до центральной городской площади. И там вдруг, никогда прежде этого не делала, решила полюбоваться фонтаном! Только подумайте! Ведь тысячу, а может, миллион раз раньше спокойно проходила мимо этого единственного в городке памятника архитектуры, никогда не останавливалась и не любовалась. Нечем было там любоваться. К тому же от данного, пардон, сооружения зевак отпугивало, пардон, болотное зловоние, исходившее от лужи, зеленевшей в блюдце фонтана. Включали его раза два в год, по большим праздникам — отцы города старательно экономили бюджетные средства. Или рассовывали их по своим карманам. В любом случае, в тот вечер фонтан, как обычно, не работал.

Почему я свернула к нему, до сих пор не пойму. Это, видимо, одна из тех тайн Вселенной, которую не может раскрыть современная космология. Настроение у меня, что ли, было настолько прекрасным, что захотелось немного чего-то не очень прекрасного? Останавливаться у фонтана я все же не рискнула, поскольку противогаза у меня с собой не имелось. Просто сбавила шаг, задержала дыхание и скосила на фонтан один глаз. А что вы хотите, каждый любуется достопримечательностями, как может. Так бы и продефилировала мимо, если бы меня неожиданно не окликнул чей-то голос, показавшийся мне знакомым.

— Натка, Козлова, неужели это ты?!

Я остановилась как вкопанная и удивленно оглянулась по сторонам. В радиусе метров тридцати от меня никого не было. Немногочисленные прохожие находились достаточно далеко от меня, чтобы их голос прозвучал так ясно и отчетливо. Да они и не обращали на меня ни малейшего внимания. Однако я могла поклясться, что слышала, как меня кто-то окликнул, да еще и по девичьей фамилии Козлова, хотя я уже не один год носила фамилию мужа — Селезнева.

С немым укором и подозрением я посмотрела на каменное изваяние в центре фонтана. Это было произведение искусства давно умершего ваятеля — что-то вроде помеси знаменитого писающего мальчика и Самсона, разрывающего пасть льва. Правда, лев скорее напоминал драную кошку-переростка, этакого рахитичного акселерата от дикой природы, страдающего туберкулезом, которая к тому же еще и визжала оттого, что писающий мальчик, увлекшись своим занятием, случайно наступил ей на хвост. Живодер напоминал мифического Самсона лишь по первичным половым признакам. В остальном он скорее производил впечатление не мужа, но мальчика, капризного и избалованного, абсолютно обнаженного и с роскошными пушкинскими кудряшками на огромной и неправдоподобно идеально круглой голове.

То ли от визга кошачьего, то ли от какого другого восторга, мальчик весело и длинно пускал струю воды из… сами понимаете откуда. Говорят, что до войны он пускал воду изо рта, да и рахит, пардон, кошка, тоже пускала струйку из пасти. Однако то ли оккупантам не понравился такой способ развлечения оккупированных жителей, то ли они посчитали, что это не очень экономно, но, вроде бы, по приказу тогдашнего бургомистра мальчика немного переделали. С тех пор он и стал страдать энурезом, а после войны лечить его не стали, так и оставили.

После войны люди взялись за восстановление разрушенных домов, а когда добрались до мальчика, у них, видимо, не поднялась рука что-то менять. Да и опасно это было — мальчик мог развалиться на части, ведь от роду ему было к тому времени уже лет сто. Правда, нашлись и те, кто углядел в мальчике, судом уцелевшем при бомбардировках, не только буржуазную заразу, но и пособничество оккупантам (раз он уцелел), хотя мальчик понуро стоял и никого не трогал. Предмет раздора, естественно, никто и ни о чем не спросил. После жарких споров мальчика все же оставили в покое, тем более что дело свое он выполнял довольно неплохо.

С годами он постарел, а в местной казне по совпадению иссякли деньги на его шалости, и с некоторых пор мальчик, пардон, писал только по большим праздникам, как я уже отмечала это выше. В тот злополучный для меня день праздника никакого не было, и каменный мальчик лениво и неуклюже придерживал измученную кошку за разинутую, словно в широком и неохотном зевке, пасть и косил на меня недобрым хмурым взглядом.

Кроме него, в фонтане никого не было. Однако не успела я отвернуться и продолжить свой путь, как меня снова нагнал грозный оклик:

— Козлова, ты что, не узнаешь меня?!

Я обернулась, пораженная до глубины души. Вокруг по-прежнему ни одной живой души на расстоянии, которое мог бы свободно покрыть человеческий голос. Только каменный мальчик по-прежнему высился метрах в пяти передо мной.

Я окинула его внимательным взором и неуверенно ответила:

— Это вы мне?

— А кому же еще, дура ты стоеросовая, — вежливо ответил мальчик, не разжимая губ и все с той же заметной ленцой разрывая кошкину пасть. — Неужели не узнаешь меня?

Вопрос был глупым. Мимо мальчика я, почитай, уже лет пятнадцать чуть ли не каждый день прохожу. Естественно, он был немного мне знаком. По крайне мере, внешне.

— Как же, узнаю, — настороженно ответила я. — Только раньше мы с вами не разговаривали. Я вообще редко с памятниками и фонтанами разговариваю. Характер, видимо, не тот. К тому же я давно не Козлова, а Селезнева, я ведь замужем…

— Ну, ты даешь, Козлова-Селезнева, — восхитился мальчик. — С твоим чувством юмора только на эстраду… Слушай, подруга, никак не могу отсюда выбраться. Помоги мне, пожалуйста.

Изумлению моему не было предела. Мальчик, что и говорить, сумел меня удивить. Мало того, что он разговаривал, притом не очень вежливо, так еще и, простояв в фонтане не весть сколько лет, вдруг возжелал из него выбраться.

Мысли мои были настолько хаотичны и лишены здравого смысла, что я недовольно фыркнула и встряхнула головой. Должно быть, меня настигли галлюцинации. Может, сказалась не ушедшая еще в ночь жара и стаканчик холодного пива, втихаря проглоченный мною за обедом? Ох уж эти вредные привычки, пора от них избавляться!

— Ты что, плохо слышишь? — рассердился мальчик. — Что мне, по-твоему, до скончания века тут сидеть?!

Голос прозвучал настолько нетерпеливо и грозно, что я, абсолютно не осознавая, что делаю, храбро перешагнула через парапет и ступила в теплую болотную водицу, погрузившись в нее примерно по щиколотку. Хорошо еще, что у меня на голую ногу были надеты легкие летние босоножки, иначе наверняка испортила бы нормальную обувь. Впрочем, будь на мне другие штиблеты, я бы, возможно, миллион раз подумала, прежде чем лезть в болото на выручку фонтану-болтуну.

Приподняв двумя руками легкую сатиновую юбку, я смело приблизилась к мальчику, и только подойдя поближе, увидела, наконец, того, кто, оказывается, со мной разговаривал. С обратной стороны, скрытая от моего взора изваянием и устало привалившись к мальчику спиной, на небольшом выступе-постаменте сидела до боли знакомая мне и прилично одетая женщина. Рядом с нею стояла сумочка и бежевые кожаные туфли. Босые ноги дамы болтали по воде, штанины светлых брюк были закатаны почти до коленей. Судя по задумчивому взгляду и близко сведенным на переносице зрачкам, дама была под шафе.

— Здорово, Селезнева, — радостно осклабилась она, для пущего эффекта приветливо помахав мне рукой.

— Здорово, — растерянно ответила я, машинально поправив на плече ремешок сумочки и ощупывая даму любопытным взглядом.

— Спорим, ты меня не помнишь, — радостно заулыбалась дамочка, совершив безуспешную попытку подняться со своего сидения.

Это получилось у нее не лучшим образом. Когда она почти встала на ноги, ее массивный круп сыграл с ней злую шутку и увлек ее за собой в воду, в которую дамочка, на зависть фигуристкам сделав в воздухе пируэт, с шумом плюхнулась мягким местом. Она тихо ойкнула и крепко выругалась. И тут я ее сразу узнала.

— Танька, Дракина! — восторженно завопила я, чем вызвала у нее новый приступ умиления.

— Да, это я, — ответила она, гордо вскинув кверху первый подбородок, а за ним и второй. — Не спрашивай, как я здесь оказалась. Судьба… Лучше помоги мне выбраться из этой ловушки. И кто их только тут понаставил? Фонтаны — на каждом шагу!

Я протянула ей руку, помогла подняться на ноги, прихватила ее сумочку и туфли и с трудом выволокла Таньку из фонтана. Она обнимала меня пухлой рукой за шею, висла на мне и восторженно визжала в самое ухо:

— Дай же я тебя поцелую!

Как могла, я сопротивлялась, и только благодаря этому мне удалось выбраться на сушу не целованной. Ступив на твердую почву, Танька продолжила попытки облобызать меня и неожиданно стала трезветь прямо-таки на глазах. В ее взгляде вспыхнул огонек разума, слова стали связываться в осмысленные предложения, а движения становились все увереннее и крепче. Будто избавившись от дурного влияния писающего мальчика-живодера, она стремительно превращалась в другого человека.

— Селезнева, какими судьбами?! — воскликнула Танька после того, как с огорчением поняла, что поцеловать меня ей все же не удастся.

Сказала она это таким тоном, будто я не в фонтане ее нашла, а нежданно-негаданно заявилась к ней домой в гости.

— Вообще-то, я с работы иду, — простодушно ответила я. — Я тут каждый день хожу. А вот ты какими судьбами здесь оказалась? Если не ошибаюсь, ты в последнее время жила в Москве…

— Я и сейчас там живу, — беззаботно махнула она рукой. — Точнее, жила. Сейчас живу здесь. В смысле, в Карачеве, а не в фонтане. Это я так, освежиться, ты не думай, — хохотнула она и тут же цепко схватила меня за руку. — Слушай, есть потрясающая идея! Давай куда-нибудь сходим! Отметим встречу.

— Хорошо, только тебе, для начала, надо обсохнуть и переодеться. Так что топай домой, дай мне номер твоего телефона, я обязательно тебе позвоню.

— Ты что, обалдела? Я уже высохла, не мокрая я. Я еще никогда в жизни не была такой сухой, честное слово. Вот клянусь тебе… Какой еще телефон, что ты выдумываешь?! Идем немедленно. Я тут одно такое местечко надыбала, закачаешься!

— Нет, не могу. Меня мужики дома ждут, мне их кормить надо.

— Ничего, подождут, человек без еды может месяц жить, а мужики, говорят, еще дольше, — безапелляционно заявила Танька, решительно схватив меня и за вторую руку. — У тебя люди — человеки? Тьфу ты, не то говорю. У тебя человеки — мужики? Снова не то… Если у тебя мужики — человеки, то они могут месяц жить без тебя и без еды. Или еще дольше. Их у тебя сколько? Трое?! Вот видишь, значит они могут целых три месяца без еды и тебя жить… В конце концов, сколько лет мы с тобой не виделись? Десять? Вот видишь, есть повод. У нас юбилей. Десять лет, как не виделись. Сама подумай, такое случается только раз в жизни. Когда мы еще с тобой десять лет не увидимся? Только через двадцать лет… Нет, я столько ждать не могу. А вдруг вообще никогда не увидимся? Представляешь, выйду завтра на улицу, а меня самолет собьет!

— Ты что, верхом на метле из дома выходишь?

— Ну не самолет, так какая-нибудь другая гадость. Цунами, например, как в Азии.

— У нас океана нет, а речка вот-вот пересохнет. Если тебя цунами и накроет, так только из ванны или из этого фонтана. Ты просто туда с разбега не ныряй…

— Я же серьезно, — обиженно надула она губы.

— Еще скажи, что тебя заживо сожрет стая озверевших божьих коровок или до смерти затопчут муравьи. Тань, может, все же не стоит, — совершила я последнюю попытку отделаться от ее общества. — Посмотри на себя, ты же едва на ногах стоишь.

— Кто, я?! — взревела Танька таким голосом, что, показалось, даже писающий мальчик вздрогнул и нервно подпрыгнул в фонтане. — Да никогда в жизни я не стояла так твердо на ногах, как сейчас, вот клянусь тебе! Это я просто так хожу, походка у меня такая, понимаешь?

— Конечно, понимаю: походка а-ля «мы из центрифуги» и прическа «жертва Хиросимы».

— Что, нравится? — гордо подбоченилась она, прикоснувшись рукой к своим растрепанным, длинным белым волосикам так осторожно и благоговейно, словно прическа ее была соткана из безумно дорогих, тончайших, хрустальных нитей.

— Еще бы, всегда о такой же мечтала, — ответила я, с сомнением оглядывая воронье гнездо после бомбежки на ее голове. — С мастером не познакомишь?

— Это я сама делала, — горделиво подбоченилась Танька, снова тронув свои, надо признать, густые и достойные зависти, вьющиеся волосы. — Решено, идем немедленно.

И она силком потащила меня в ближайший бар…

Глава 2. Мы играем в казино

Последующие несколько часов, надо признать, запомнились мне тем, что было очень весело. У Таньки оказалось при себе немало денег, которые она тратила с невероятной скоростью, легкостью и упорством. Она совершала дорогие заказы и раздавала щедрые чаевые официантам, которые, судя по обалдевшему и лучившемуся счастьем выражению их лиц, вообще такие чаевые получали впервые в жизни. Одуревшие от неслыханной удачи, они носились между нами, барменской стойкой и кухней, как угорелые, сменяя поднос за подносом, блюдо за блюдом, бокал за бокалом. При этом пытались произвести впечатление прекрасно вышколенной и профессиональной прислуги, что получалось у них, откровенно говоря, не очень.

Парни и девушки, переодетые в официантов, явно были родом из деревни, лишь недавно перебрались в город, и вышколенную прислугу, в лучшем случае, видели только в кино. Впрочем, о чем это я? Я ведь тоже вышколенную прислугу видела только в кино. Но все равно забавно было наблюдать за тем, как один из официантов, молоденький парнишка полутора метров от полу до макушки и с огромным бугристым носом, занимающим большую часть лица, заискивающе улыбался перед Танькой, смущенно шаркал ножкой и говорил: «Шершу я вам!». Это он так чаевые выманивал. Пару раз Танька порывалась сунуть ему свою длань для поцелуя. Потом она разозлилась на то, что бедолага, в очередной раз расшаркавшись ножкой, потерял равновесие и уронил на пол две заказанные нами телячьи отбивные. Сей факт так расстроил Таньку, что она клятвенно пообещала пареньку лишить его зрения вилкой, после чего несчастный официант перестал «шершать» перед ней и благоразумно уступил место коллеге.

Нам с Танькой на это было ровным счетом наплевать. Мы веселились от всей души. Поначалу мною владело чувство неловкости за то, что я не могу позволить себе хотя бы на равных с бывшей разошедшейся одноклассницей тратиться на заказы, ибо мой семейный бюджет был гораздо скромнее здешних цен на некоторые блюда. Но потом, после нескольких выпитых бокалов вина и стаканов пива (пора завязывать с вредными привычками, говорю, и никому не советую их заводить!), напряжение отпустило меня. Я расслабилась и позволила Таньке сорить деньгами, тем более что было видно — деньги у нее есть.

Танька и не стеснялась. Накачавшись мартини под самую завязку, она, тем не менее, довольно твердо стояла на ногах, а главное, ее возбужденный мозг каждую минуту рождал новые потрясающие идеи. Сначала она хотела на спор с официантом (другим, а не тем «шершуном») выпрыгнуть в окно. Они спорили на сто долларов, что Танька переломает себе кости. Вернее, Танька-то была уверена, что не переломает, а официант в ее сверхспособности наивно не верил. Напрасно моя одноклассница уверяла парня в том, что она умеет летать, еще с детства. Мол, это у нее врожденное, может, даже наследственное.

Взобравшись на подоконник, она чуть было не исполнила свою угрозу сигануть вниз. Ее вовремя сняли оттуда два официанта, не занятых в пари и не поверивших в то, что в ее роду имелись супермены. Тогда Танька взялась за другую забаву. Она потребовала у персонала трубку для стрельбы дротиками, пропитанными ядом кураре. Когда ей такую не нашли, Танька вырвала из меню лист, свернула из него требуемую ей штуковину, после чего стала через оную мастерски плеваться фисташками в других посетителей бара. Гаубица получилась отменная, словно Танька всю жизнь только тем и занималась, что сворачивала из разодранного меню трубки и плевалась из нее в окружающих. Ее выстрелы были поразительно точны и неизменно приводили Таньку в ребячий восторг.

От суда Линча ее спасло только то, что это занятие ей быстро наскучило. Тогда Танька, громко икнув, тяжело влезла на стол. Там она начала вертеть массивным крупом, обтянутым заметно побуревшими брюками, и тщетно старалась двигаться в такт музыке, звучавшей в баре. Вскоре просто танцевать ей наскучило, и Танька решила показать стриптиз.

Она долго и упорно возилась с молнией на брюках, а я отчаянно висла на ее руках. Кто-то нетерпеливо аплодировал ей, а какой-то дедуля в дальнем от нас углу схватился за сердце. Позже я узнала, что это был владелец бара, дороживший до того дня репутацией лучшего в городе питейного заведения.

Поняв, что продемонстрировать собравшимся стриптиз не удастся, Танька распахнула пасть и завыла, то есть запела. От ее истошных воплей «Ой, мороз, моро-о-оз!!!» кровь стыла в жилах. Если бы я не находилась под влиянием определенного количества принятого на грудь обезболивающего, то наверняка сама бы выбросилась в окно.

В половине десятого вечера к нам с выражением смертельной муки на лице, словно от очень сильной зубной боли, подошел тот самый дедуля, что из-за Таньки перенес, судя по всему, мини-инфаркт. Владелец питейного заведения, низко склонившись над нашим столом, загадочно улыбнулся и заманчиво прошептал:

— Не угодно ли дамам посетить наше казино?

Естественно, дамам было угодно. Дамы находились в таком состоянии, что с радостью отправились бы и в аэропорт, ловить сачками взлетающие самолеты. Гораздо позже мы сообразили, что хитрый мужик просто-напросто хотел избавиться от нашего общества. Сделать это насильно он не рискнул, и потому прибег к незамысловатой уловке. Наживку дамы заглотали с готовностью. Узнав о том, что в Карачеве есть казино, Танька запрыгала от восторга. Отныне ее не интересовали более ни стриптиз, ни прыжки из окна. Она жаждала игры.

Признаться, червячок сомнения в тот момент все же бередил мою душу. Я смутно помнила о том, что мне пора домой, что меня ждут голодные мужики, но с другой стороны, врожденное любопытство толкало вперед, на подвиги и приключения. Внутри вскипала волна негодования. Как это так, в Карачеве, оказывается, есть казино, а я о нем до сих пор ничего не знаю!

Владелец бара подозвал одного из официантов и что-то шепнул ему на ухо. Тот послушно кивнул и умчался в кухню.

— Вас проводят, — галантно поклонился дедуля и так же вежливо, но чересчур уж неискренне, добавил. — Приходите еще, мы всегда вам рады.

В сопровождении официанта мы выбрались из бара на улицу, но далеко не ушли. К подъезду подкатило такси, переодевшийся в «штатское» официант по очереди затолкал нас в машину и отвез в некий, как мне показалось, роскошный особняк.

Нас почему-то провели не в дом, а в подвал. Вернее, в помещение, расположенное под первым этажом. Оно выглядело так прилично, что подвалом его язык не повернулся бы назвать. Обставлено помещение было с простой роскошью и роскошной простотой. В нем располагалось несколько круглых столов, покрытых зеленым сукном, два бильярдных стола. Вдоль стены тянулась барменская стойка, за которой сновал, естественно, бармен. Должно быть, хозяин подпольного заведения насмотрелся американских фильмов.

На входе низенький плешивый мужичок в кожаной жилетке, накинутой поверх легкой желтой рубашки с коротким рукавом, с вежливым поклоном отобрал у нас по сто рублей, мамой поклявшись, что ровно столько стоит вход в лучшее казино города Карачева. Танька в очередной раз заплатила и за меня, и мы вошли в зал.

Народу там было так много, что не всем хватило места за игровыми столами. Большинство присутствующих праздно слонялись по залу, ожидая своей очереди. Лица, в основном, были мне незнакомы. Подавляющая часть из них недвусмысленно указывала на принадлежность к преступному сообществу. Остальные подозрительно смахивали на чиновников.

В казино было накурено, вот уж чего я совсем не люблю и всем не советую курить. Табачный дым стелился по залу, отчего у меня тут же воспалились глаза и закружилась голова. Я бы с огромным удовольствием выбралась наружу. Увы, Таньке в казино понравилось. Она с воинственным кличем бросилась к ближайшему столу. Я понуро поплелась следом. Приключения продолжались.

Человеком я всегда была азартным, но средств на утоление жажды наживы легким путем у меня никогда не имелось. Все в семью, как говорится. Поэтому я решила просто поболеть за Таньку. Поскольку мы оказались единственными дамами в казино, ей тут же освободили место и объяснили, что народ играет в классический покер. По выражению лица Таньки, я поняла, что это ей ровным счетом ничего не говорит.

Похоже, она плохо представляла себе, что такое «классический покер». Но разве такой пустяк мог остановить ее в тот момент?! Она вытащила деньги с непозволительной готовностью и солидным веером разложила купюры перед собой на столе. При виде такого богатства, четверо сидевших за столом мужиков заметно оживились, восторженно зацокали языками и приняли Таньку в игру.

Десять минут спустя моя одноклассница спустила десять тысяч рублей, что-то около трех моих месячных зарплат. Это ее только раззадорило. Заметив, что я льну к ее плечу и что-то все время подсказываю, она решительно сунула мне две тысячи рублей в руку и отправила играть за соседний столик. Пришлось подчиниться. Тем более что и мной к тому времени прочно овладел азарт. В картах я немного соображала, и надеялась хоть немного вернуть проигранного Танькой. Чтобы нам игралось веселее, Танька то и дело заказывала себе и мне, по примеру других игроков, мартини.

Вскоре я настолько адаптировалась к всеобщей суматохе зала и табачному дыму, что начала различать вокруг знакомые лица. Вот и мэр города промелькнул, недовольно нахмурившись и строго поглядев на меня. Будто вспоминал, где мог видеть мою персону. А вот и начальник милиции. Ну и директор одного из разваливающихся «колхозов», который все последние годы уверенно шел к своему финансовому краху. Не директор шел, конечно, а колхоз.

Со мной за столом играли незнакомые мне люди. Судя по их внешнему, лоснящемуся и круглому виду, они были не из бандитов, что существенно облегчало мою задачу. Проиграв рублей пятьсот, я постепенно втянулась в игру, начала подмечать едва заметные элементы волнения на физиономиях противников и стала понемногу выигрывать. Мартини, вопреки всем предупреждениям Минздрава, оказал на меня благотворное влияние, помог окончательно расслабиться, и к одиннадцати часам я уже была в солидном выигрыше.

Наверняка, я бы затем все так же легко и спустила бы, но тут за соседним столиком поднялся невообразимый шум. Я обернулась и увидела, что это бузит Танька. Она взобралась на стол и, заняв выгодную позицию, с преобладающей высоты пыталась придушить одного из своих соперников — крепко сбитого детину с огромными бицепсами и косым шрамом, спускавшимся от уголка левого глаза по щеке до подбородка. Шея у детины была такая, что Танька не могла ее обхватить двумя руками. Поэтому она перестала его душить и принялась рвать на нем волосы. Это тоже получалось неважно, ибо волосики на парне были стрижены очень коротко. Удивительно, но парень почти не сопротивлялся. Ему, похоже, тоже было очень весело.

Представление длилось несколько секунд. Невесть откуда выскочившие охранники ловко подхватили под мышки мою пьяную одноклассницу и вывели ее из зала. Пришлось и мне следовать за ней. Я сгребла со стола выигранные деньги в сумочку, которая набилась так туго, что едва закрылась. Мимоходом поклонилась на выходе плешивому мажордому в жилетке и выскочила на улицу.

Секьюрити проводили нас до ворот и дождались, пока не подъедет кем-то предусмотрительно вызванное такси. Один из дюжих парней услужливо распахнул перед нами дверцу машины. Почему мы так и не уселись в такси и не отправились спокойно по домам, до сих пор остается для меня загадкой. Как бы то ни было, вместо этого мы куда-то потащились пешком, и следующим ярким проблеском в моей памяти стал этот проклятый магазин, в который мы зашли, чтобы купить Таньке сигарет, которыми она себя нещадно травила, и еще по бутылочке пива.

К тому времени Танька по дороге успела не только исполнить весь репертуар всех знакомых ей русских народных песен, погнаться за дворовой шавкой, которая сначала по глупости пыталась погнаться за Танькой, до смерти напугать копавшегося в кустах в поисках бутылок местного «пивнаря» и показать несколько неприличных жестов проезжавшим мимо милицейским машинам. А еще она успела что-то пролепетать мне на ухо насчет огромной суммы денег, которую она собирается заработать в ближайшем будущем.

Признаться, в тот момент мне было не до богатств. Мои мечты были связаны с домом. Хотелось скорее добраться до него, скинуть опостылевший жакет и рухнуть в кровать. Эту радость я не променяла бы ни на какие богатства мира. Однако рядом со мной все еще находилась Танька. Я считала своим долгом проводить ее до дома, хотя понятия не имела, где она живет. Спросить об этом у самой Таньки почему-то не догадалась, а потому до сих пор не могу взять в толк, куда именно мы так упорно и смело шли тем поздним вечером.

Скоро мы оказались на окраине, прошли несколько «бедных» кварталов и вышли в престижный квартал, где сплошь и рядом высились шикарные особняки. Времени было около полуночи, но в некоторых окнах еще горел свет. Узнав, что здесь живут местные толстосумы, Танька, расстроенная проигрышем, предложила побросать по окнам домов камнями. Идея почему-то пришлась мне по душе. Хорошо, что мы не сумели докинуть до окон ни одного камня. Правда, Танька все-таки умудрилась раззадорить несколько дворовых кобелей и сбить с забора метким выстрелом неосторожно вскочившую на него кошку.

Это вызвало у моей спутницы неописуемую бурю восторга, и она в награду захотела пива. Тут у нее еще и сигареты почти закончились. Написав напоследок на одном из заборов губной помадой: «Нас здесь не было!», Танька потащила меня в ближайший торговый павильон, чьи огромные окна-витрины призывно горели в конце квартала. Когда мы ввалились в магазин, нас попытался остановить грозный окрик.

— Мы закрываемся, — раздраженно брякнула из-за прилавка одна из продавщиц, неприязненно разглядывая нежданных посетительниц. Она как раз готовилась закрыть кассу.

На миг застыв у порога, мы с подругой обменялись возмущенными взглядами, удивленные таким непочтительным отношением к своим пусть и немного нетрезвым, но все же персонам. Почуяв в воздухе приближающуюся грозу, все три продавщицы как по команде вытянулись перед нами в немом ожидании. Помявшись в дверях, мы весело захихикали и, переглянувшись для надежности еще разок, нетвердыми шагами приблизились к прилавку.

— Что празднуем? — охрипшим от чрезмерно принятой дозы алкоголя, почти мужским, низким, голосом, спросила Танька у продавщиц, которые ошалело вылупились на ее взлохмаченную, выкрашенную в почти девственно белый цвет, шевелюру.

— Вы че, глухие? — строго повторила Танька, старательно насупив выщипанные брови. — Что празднуем, спрашиваю?

Строй продавщиц, привыкших к разного рода выходкам посетителей, такого, судя по всему, еще не видывал, и потому заволновался, коллективным умом решая, что на такой вопрос можно ответить, чтобы не пострадать.

— А мы встречу празднуем, — икнув, натужно выдавила из себя Танька и дружелюбно улыбнулась.

— Поздравляем, — нерешительно промямлила одна из продавщиц. — Простите, но если хотите что-нибудь приобрести, выбирайте побыстрее. Мы закрываемся.

— Щас, закрываются они, — протестующее подняла руку Танька, повернувшись ко мне и навалившись пышной грудью на прилавок, чтобы не упасть. — Натка, ну-ка покажи им.

Я не поняла, что именно надо показать. Тогда Танька объяснила более доходчиво.

— Покажи им Кузькину мать!!! — заорала она так, что все три продавщицы одновременно вздрогнули, словно от грохота разорвавшегося неподалеку снаряда. — Слушайте внимательно, дорогие мои. У нас есть деньги, и мы хотим кое-что купить. У вас ведь есть кое-что?

Старшая на вид продавщица растерялась.

— Смотря, что вы имеете в виду…

— Нет, ты посмотри, они над нами еще и издеваются, — наигранно усмехнулась Танька, снова обращаясь ко мне.

От этих слов и ее безумного блуждающего взгляда мне стало не по себе. Поэтому я попросила Таньку уйти.

— Что?! — взревела она и снова повернулась к продавщицам. — Уйти и оставить их одних? Ни за что! Дорогуши, у вас есть вафли в томатном соусе? Не-ет?… Почему? Отстань, Натка, я хочу вафли в томатном соусе. Хорошо, а огурцы в шоколаде есть? То-о-о-же нет? Это что у вас, супермаркет или диетическая столовая?

С каждой секундой Танька расходилась все больше. Ее и без того багровое лицо еще гуще наливалось кровью, глаза метали молнии, а рот, казалось, изрыгал пламя. С огромным трудом мне удалось за руку оторвать ее от прилавка и оттащить к двери. Там она вновь уперлась всеми четырьмя конечностями. Вскинув на меня взгляд своих огромных, небесной синевы, глаз, она растерянно захлопала веками, капризно сложила пухлые губки и твердо и непреклонно произнесла:

— Хочу скандала!

Больших трудов мне стоило выпроводить ее за дверь. На улице Танька и думать забыла о скандале. Теперь ее занимали другие заботы.

— Хочу пи-пи, — как малый ребенок, захныкала она.

Недалеко от магазина располагался жилой дом, перед забором которого стройным рядом тянулась живая изгородь. Кусты показались Таньке подходящим местом для того, чтобы осуществить свою мечту. И она потянула меня за собой в изгородь, которая, при ближайшем рассмотрении, ей почему-то не понравилась. Танька важно заявила, что не собирается обдирать себе одно место об эти колючки, мол, в этом мире полно и других кустов, менее колючих, и потащила меня дальше в поисках подходящей флоры. Мы обошли дом кругом, и вроде бы, нашли кусты помягче. Забравшись в них, пардон, исполнили то, за чем пришли.

И как только собирались оттуда выйти, случилось то, что в корне изменило нашу жизнь. Сначала послышались голоса. Мы испуганно замерли. Сработал инстинкт самосохранения и чувство стыдливости: как бы не засекли! Не сговариваясь, мы притихли и дышать старались через раз. Голоса меж тем приближались. Плотная стена кустарника скрывала смысл слов, но ясно было, что разговаривают между собой несколько мужчин. Мне показалось, что их было двое, и говорили они, отчего-то, полушепотом.

Судя по нарастающему звуку, мужики шли по двору к въездным воротам, которые располагались в непосредственной близости от нас. Перед воротами стоял грузовой фургон, похожий на те, в которых перевозят мебель. Дверцы фургона были распахнуты настежь, это было хорошо нам видно в ярком свете почти полной луны.

У меня даже сердце екнуло, когда я увидела вышедших из ворот мужиков. Их, в самом деле, оказалось двое. Был, правда, и третий. Мужики волочили его за руки по земле. Судя по тому, как безжизненно болталась голова третьего мужика, и беспомощно загребали землю его ноги, он пребывал без сознания. Другие мужики, тяжело отдуваясь, закинули его в фургон, перебросились парой слов и вернулись в дом. Только когда стихли их голоса, мы с Танькой обменялись впечатлениями.

— Ты видела? — возбужденно зашептала она, проламываясь с громким треском ко мне сквозь кусты. — Кажется, тут мужика убили.

— Типун тебе на язык, — ужаснулась я, внутренне холодея и стремительно трезвея.

— Мамой клянусь, убили, — жарко шептала Танька. — Видела, как они его тащили?

— Может, он просто пьяный, — предположила я.

— Если бы был пьяный, они бы его не тащили, они бы его дома оставили, отсыпаться, — возразила Танька, и в ее словах был свой резон. — Или положили бы в кабину. А они сунули его в фургон.

— Не говори глупостей, — дрожащим голосом ответила я. — В Карачеве трупы в фургонах не возят.

— А в чем возят, в каретах? — съязвила Танька. — Так, следуй за мной.

Она тут же развернулась и, к моему великому ужасу, направилась прямиком к машине. Я пыталась остановить ее, но с тем же успехом можно было заставить верблюда лазать по деревьям. Танька не обращала на меня внимания. Она заявила, что должна проверить, жив мужик или мертв. Иначе, мол, она заснуть не сможет. Мне было страшно и, в общем-то, все равно, что там случилось с этим мужиком. В тот момент мной еще владело желание жить. Но в Таньке играло безрассудство. Не прошло и полминуты, как она оказалась у фургона и позвала за собой меня. Конечно, я могла бы остаться в кустах. Но в тот момент это показалось мне более страшным, чем вместе с Танькой заглядывать в фургон.

Страх выгнал меня из укрытия, и через секунду-другую я уже топталась рядом с Танькой. Мы напряженно всматривались в темноту фургона, но, как назло, не могли ничего разглядеть. Должно быть, мужика закинули далеко внутрь.

— Говорю же, он пьяный и сам заполз в угол, — предположила я, но Танька придерживалась другой версии.

Она жаждала приключений, и ей показалось бы верхом несправедливости, если бы мужик оказался не мертвым, а просто пьяным. Поэтому она решительно отпихнула меня в сторону и бесстрашно залезла в фургон, быстро скрывшись в темноте.

— Нашла, — донесся до меня секунду спустя ее возбужденный шепот. — Лежит и не шевелится, голубчик!

И тут за моей спиной, в непосредственной близости, раздались чьи-то быстрые шаги и приглушенные голоса. Судя по всему, по двору к фургону бежали те самые мужики, встреча с которыми никак не входила в наши планы. Страх молнией пронзил мое тело. Я шепотом окликнула Таньку, но она то ли не услышала меня, то ли не захотела услышать. Ситуация становилась критической. Я чувствовала: еще мгновение и мужики меня засекут. В принципе, в этом не было ничего страшного. Подумаешь, две пьяные бабы проходили мимо фургона и из чистого любопытства заглянули внутрь. Не убивать же их за это.

Но внезапно сработал инстинкт самосохранения, и я, совершенно не отдавая отчета в своих действиях, тоже запрыгнула в фургон. Там сначала наткнулась на лежавшего на полу мужика, затем на стоявшую подле него на коленях Таньку, и только успела зажать ей рукой рот, как перед фургоном выросли две массивные фигуры. Нам были видны только их темные силуэты, лиц разглядеть мы не смогли. Мы отползли вглубь фургона, туда, куда лунный свет, к счастью, не доходил.

Одна фигура была значительно выше другой, примерно на полторы головы, зато низенький отличался более крепким телосложением. Он был широк в плечах, и, на мой взгляд, обладал парой-другой килограммов лишнего веса. Толстым я бы его назвать не решилась. Скорее, он производил впечатление крепыша, сбитого из накачанных мускулов, слегка обтянутых жирком. А вот второй был громилой. Я с уважением подсчитала, что он, должно быть, обладал ростом примерно под метр девяносто, если не выше. На этом мои умозаключения закончились, поскольку ситуация оставалась напряженной.

Внутренний голос подсказывал, что не стоит выдавать свое присутствие. Колокольчик внутри меня тревожно звонил, наполняя мою душу нехорошими предчувствиями. Даже Танька, словно что-то почувствовав, присмирела и сидела молча, не совершая больше попыток скинуть мою руку со своего рта.

Тем временем мужики, к нашему счастью так и не заглянув, как следует, в фургон, с шумом захлопнули дверцы, и мы остались в полной темноте. Потом заработал мотор, и фургон тронулся с места.

Глава 3. Жмурик по кличке Мокрый

По мере того, как страх наполнял наши души, из наших организмов выветривался алкоголь. По крайней мере, из моего он точно улетучивался, хотя лучше бы этого не делал, поскольку на смену ему угрожала явиться нудная головная боль.

Мы сидели на двух больших деревянных ящиках, прислоненных к задней стенке фургона, и продолжали гадать, жив наш спутник или нет. Танька клятвенно уверяла, что щупала у него пульс и не нащупала его. Я ей не верила. Не то, что она щупала, в этом я нисколечко не сомневалась, ведь Танька не из тех, кто побрезгует кого-то щупать. Не поверила тому, что она ничего не нащупала. В ответ она предлагала мне пощупать самой. Я отвечала, что щупать ничего не собираюсь, что вообще ничего не щупаю у чужих мужиков, особенно по ночам. Танька идиотски хихикнула и пообещала, что этот мужик мне ничего не сделает. Даже рукой не тронет. А мне от этого стало дурно.

Потом Таньку осенило. Ей страстно захотелось курить, и она вспомнила, что у нее в сумочке лежит зажигалка. Прикурив предпоследнюю сигарету, она машинально извинилась передо мной за причиняемые мне табачным дымом неудобства, и осветила нашего спутника огоньком зажигалки. Как только колеблющееся пламя выхватило из темноты смертельно-бледное лицо мужика, из моей глотки вырвался непроизвольный крик. Я его узнала. Это был мужик по кличке Мокрый — местный криминальный авторитет по фамилии Мокрецов, человек широкой души и тела. При росте примерно в метр семьдесят он весил, по-моему, килограммов 130—140, обладал широкой площадью лица и мощной, бычьей шеей.

В городе о нем говорили всякое. Все знали о том, что он зарабатывает на жизнь незаконным путем, но точно никто не знал, как он это делает. И что это за путь такой никто не знал, тем более незаконный. Словом, эта фигура являлась ходячей загадкой.

Вроде бы, Мокрый был каким-то смотрящим, как-то уверял меня в этом старший сын Денис. Честно говоря, я плохо разбираюсь в терминологии, и понятия не имею, кто такой смотрящий. Немного зная грамматику русского языка, я вполне логично предположила, что смотрящий куда-то или за чем-то смотрит. На этом мои умозаключения теряли логическую нить. Я не понимала, куда и зачем может смотреть бандит, да еще и умудряется при этом неплохо зарабатывать.

Дела Мокрого меня вообще мало интересовали. Мне никогда не доводилось с ним встречаться лично, наши пути не пересекались, и мы даже ни разу не разговаривали, хотя он и был примерно моих лет. В лицо я его, конечно, знала. Все-таки он, несмотря на криминальное настоящее, слыл весьма примечательной личностью. В нашем городке столь тучных людей немного, так что отличить Мокрого от простого смертного я могла с легкостью.

Выглядел авторитет так, что у меня сложилось впечатление, будто он скорее мертв, чем жив. Его запрокинутая назад голова беспомощно болталась в такт встряскам фургона на ухабах, а взгляд широко распахнутых и остекленевших глаз впивался в темный потолок. Мне стало жутко и захотелось выпить. Танька, словно угадав мои мысли, молча протянула мне трехсотграммовую фляжку, которую выудила откуда-то из недр своего оранжевого кардигана, надетого поверх светлой блузы с вышитым на груди сердечком.

Во фляжке оказался превосходный коньяк, оказавший на меня весьма благотворное действие, хотя медики считают, что кроме вреда алкоголь ничего принести не может. Не буду с ними спорить, но в тот момент меня, по крайней мере, перестал бить болезненный озноб, головная боль тоже убралась, и мне снова стало казаться, что все вокруг прекрасно и замечательно. Танька тоже глотнула из фляжки и шумно выдохнула.

— Кажись, жмурик. Что будем делать?

Лично я предпочла бы немедленно бежать, даже если бы для этого пришлось на ходу выпрыгнуть из грузовика. Но двери оказались надежно заперты снаружи, в чем я убедилась лично, безуспешно в них потыкавшись. Так что мой план никуда не годился.

— Если он жмурик, значит, его убили те жлобы, — обхватив руками голову, вслух размышляла Танька, пока я тщетно пыталась пилочкой для ногтей пропилить в дверце фургона дырку. — Если они его убили, значит, у них были на то причины. Если он, как ты говоришь, местный бандит, значит, жлобы тоже бандиты, только не местные. Потому что местные его не стали бы убивать, побоялись бы. Вопрос: почему они его убили? За что? Наверное, из-за денег. Другой вопрос: почему они его не оставили дома? Наверное, чтобы замести следы. Нет тела — нет дела. Вопрос: куда они его везут? Зачем? Наверное, хотят закопать тело или утопить. Натка, а что, наша речка Снежка еще не обмелела?

— Обмелела, — тяжело отирая со лба пот, раздраженно ответила я, ибо пилочка уже пребывала на последнем издыхании, а дырки в дверце не видно было и в помине. — Можешь быть уверена, что в нашей речке утопить кого-либо практически невозможно. Вот отравить водой из нее можно запросто, но утопить там Мокрого… Скорее, Снежка из берегов выйдет. Не, не вариант. Если бы я была бандитом, я бы труп в Снежке не топила.

— Мокрому отравление уже не грозит, — с сомнением произнесла Танька, окинув оценивающим взглядом жмурика. — Значит, они его закопают, сожгут на костре или растворят в кислотной ванне.

То ли от этих слов, то ли от чрезмерного усердия, но моя пилочка сломалась, и я, донельзя раздраженная потерей единственной своей пилочки, вернулась к Таньке.

— Постой, если они собираются избавиться от тела Мокрого, что же они сделают с нами, когда нас обнаружат? — осенила меня неприятная догадка.

— То же, что и с Мокрым, — мрачно отозвалась из темноты Танька. — Не знаю, как ты, но лично я выбрала бы ванну с кислотой. Две секунды боли и все. На костре дольше, а в могиле умирать вообще страшно… Это я на случай, если нас живьем закопают. Да и скучно так умирать. Хотя, с другой стороны, после кислоты в гроб тебя уже не положат. И макияж можно испортить… А ты как хочешь умереть?

— Красиво, — раздраженно буркнула я. — Чтобы вокруг было много цветов, и играл виолончелист.

— Виол… вило… виноло… ончелист? — удивилась Танька, спьяну выговорив это слово только с пятого раза, да и то неправильно. — Какой еще вионолончелист?

— Хромой и одноглазый, какие еще виолончелисты бывают… Представь себе, что я ни разу в жизни не слышала живой звук виолончели. Обидно будет умереть, так и не услышав.

Моя шутка не нашла отклика у подруги, и мы надолго замолчали. Я — потому, что мною овладели грустные мысли, а Танька банально задремала. Она так утомилась за день, что даже непосредственная близость неживого человека не мешала ей сладко похрапывать, привалившись спиной к стенке фургона. В моей же голове один за другим зрели планы бегства и счастливого спасения, и каждый из них был отчаяние предыдущего. В конце концов, я остановилась на самом кровожадном. Как только фургон остановится, и жлобы откроют его дверцы, мы с Танькой выскакиваем, как ниндзя, застаем их врасплох и приемами карате и всяких других дзюдо отбиваем им почки и другие сопутствующие органы. План был гениальным, я подсмотрела его в заокеанских боевиках. Правда, осуществить его мешал один маленький пустячок. Ни одна из нас не знала приемов карате. Нет, в теории я, конечно, некоторые приемы представляла, только не совсем отдавала себе отчет в том, как буду со своей вечно ноющей поясницей задирать ноги выше головы.

На очередном ухабе фургон тряхнуло так сильно, что Танька проснулась. Спросонья повертев головой по сторонам, она продрала глаза и тихо простонала:

— Где я?

— В Караганде, — беззлобно отозвалась я. — Дорогуша, если ты забыла, то напомню тебе, что мы едем в неизвестном фургоне, в неизвестном направлении с известным трупом.

— Какой кошмар, — обречено простонала в ответ Танька. — А я думала, мне все приснилось…

И тут произошло непредвиденное, то, что до сих пор ярко стоит у меня перед глазами. Труп Мокрого вдруг громко чихнул и приподнялся на локтях. Наш с Танькой визг слышали, должно быть, даже в Австралии. Наверное, не одну сотню кенгуру вспугнули мы в ту секунду с насиженных мест. К счастью, каким-то чудом ничего не услышали жлобы в кабине фургона.

Наш синхронный крик напугал Мокрого до смерти. В свете пламени Танькиной зажигалки он казался нам посланником из потустороннего мира, а мы, должно быть, представлялись таковыми ему. Моя спутница так испугалась, что инстинктивно взбрыкнула ногой и угодила каблуком туфли прямиком по носу Мокрого. Бандит тут же вырубился, с глухим стуком рухнув обратно на пол.

— Что это было? — выбивая зубами барабанную дробь, прошептала Танька, погасив зажигалку.

— Мокрый ожил, — так же тихо и с не меньшей долей ужаса в голосе ответила я.

— Не может быть, я же сама его щупала, — не поверила Танька.

— Значит, не там щупала.

— Да? А где, по-твоему, надо было щупать? У него такой слой жира по всему телу, что никакого пульса не найдешь… Слушай, а может, это рефлекс? Я где-то читала, что трупы могут самопроизвольно двигаться…

— Но ведь не настолько самопроизвольно, — жарко возразила я. — К тому же они не чихают, даже самопроизвольно.

Пособачившись, мы пришли к выводу, что пациент, возможно, не так уж и мертв, как нам сначала показалось. Танька вновь чиркнула зажигалкой и посветила мне, пока я пыталась привести в чувство экс-труп, отчаянно отхлестав его по щекам. Мокрый после нескольких оплеух пришел в себя, но, увидев над собой меня, глухо охнул и снова лишился чувств.

— Чего это он? — удивилась я. — Опять самопроизвольно двигается?

— А ты на себя посмотри, — холодно посоветовала Танька, протянув мне крохотное карманное зеркальце и посветив зажигалкой. — Вылитая лахудра. Такое увидишь, не так закричишь. Молись, чтобы у него сердечный приступ не случился.

В зеркало на меня глядел кто-то неопределенный. По крайней мере, при свете зажигалки трудно было угадать в отражении человека. Я вернула зеркало хозяйке, и вновь принялась за оживление трупа. На этот раз процедура прошла более успешно. Мокрый открыл глаза, нашел в себе силы, чтобы не испугаться и не закричать, и даже сделал нам предостерегающий жест, приложив палец к своим губам, чтобы мы молчали.

— Где я? — только и спросил он.

Нам и самим было бы интересно узнать ответ на этот вопрос, о чем мы не преминули сообщить бандиту.

— Где она? — последовал его следующий вопрос, окончательно поставивший нас в тупик.

— Кто она? — одновременно спросили мы, удивленно переглянувшись.

— Княжна, — с трудом выдавил из себя бандит. — Где княжна?

— Бредит, — убежденно заявила Танька. — Или сбрендил. Милый, какая еще княжна? На дворе революция давно прошла, все княжны благополучно перемерли или выехали на ПМЖ за границу.

Мокрый от этих слов окончательно ошалел и начал молить нас никому не отдавать княжну.

— Обещайте, что если вы ее найдете, то никому на свете не отдадите, — рыдал он, как малый ребенок.

— Конечно, не отдадим, — приговаривала Танька, ласково поглаживая Мокрого по бритой голове. — Как же мы отдадим княжну, когда у нас самих дома ни одной княжны нет. Разве можно в хозяйстве без них обойтись?

— Что она мелет? — изумленно спросил у меня авторитет, но я только и могла, что неопределенно пожать плечами.

Мало того, что ситуация, в которой мы оказались, выглядела, по меньшей мере, глупой и нелепой, так еще и мои спутники активно упражнялись в недоступном мне остроумии.

— Княжну нельзя отдавать в чужие руки, ведь она такая хрупкая, нежная и изящная, — продолжать вещать Мокрый. — Я лично нес ее на руках. А теперь ее хотят у меня отобрать. Только фига с два они ее найдут.

— Не найдут, — послушно вторила ему Танька. — Пусть даже и не стараются. Мы эту княжну так перепрячем, что сами потом не найдем.

— Меня, наверняка, замочат, — доверительно сообщил нам Мокрый, а потом порадовал нас еще больше. — И вас замочат. Они всех мочат.

— В сортирах? — догадалась Танька. — Так это спецслужбы!

— Везде, и в сортирах тоже, — на полном серьезе ответил Мокрый и снова пристал к нам со своей княжной. — Им нужна только княжна. Ради нее они готовы на все!

— Даже прокатиться с крутой горки на велосипеде без сидения? — не выдержала я.

— Даже на это, — подумав, серьезно ответил «смотрящий». — Это люди Сереги Сиплого, брянского авторитета. Он давно на меня зуб точит. А за ним такая братва столичная стоит, что даже мне страшно становится.

— И что же нам теперь делать?

Мокрый долго молчал.

— Вы должны спасти княжну, — решил он, наконец. — Вы — стопудовые тетки, я вам верю. Фуфлить не будете?

Танька что-то промычала в ответ, а я, польщенная званием стопудовой тетки, все еще раздумывала над тем, буду ли фуфлить или нет. Возможно, размышлять мне было бы проще, если бы я хотя бы отдаленно представляла себе, что это такое. Так я наверняка не знала, буду ли фуфлить. Кто знает, может, я уже фуфлю, абсолютно о том не подозревая. Но Мокрого, похоже, удовлетворила моя реакция. Он посчитал, что фуфлить я не буду.

— Только вам я скажу, где спрятана княжна, — он перешел на заговорщицкий шепот. — В моей спальне на кровати под матрасом есть тайник. Надо поднять матрас и отодвинуть в сторону дощечку. Княжна там, внутри потайного ящичка.

— Да что ты все заладил: княжна, княжна, — раздраженно отозвалась Танька. — Кто она вообще такая, эта княжна? Твоя жена, что ли? А зачем ты держишь ее под матрасом?

— Дура, — безнадежно простонал Мокрый.

— И ты ее за это под матрас?! — ахнула Танька. — За то, что твоя жена — дура?

— Это ты дура, говорю, — беззлобно прояснил ситуацию Мокрый.

— А я тебе щас как дам в глаз, — спокойно пообещала ему Танька и обиженно отвернулась.

— Иди сюда, — внезапно велел мне Мокрый, а когда я приблизила свое лицо к его лицу, он схватил меня за руку и подтянул к себе еще ближе.

Я испуганно вскрикнула, полагая, что бандит замыслил что-то нехорошее по отношению ко мне. Но только собиралась залепить ему горяченькую оплеуху, как он вдруг вложил мне в руку небольшой ключ.

— Береги его как зеницу ока, — потребовал он, сжимая мой кулак своей огромной клешней.

И тут грузовик притормозил и заметно сбавил ход. Мы замерли и навострили слух. Фургон как будто подъехал к месту назначения, остановился.

— Так, это, скорее всего, мой дом, — быстро зашептал нам Мокрый. — Слышите, кобель брешет? Это мой пес, я его по голосу узнал. Значит, сейчас меня в дом отведут и пытать будут.

— Как это? — испугалась я.

— Утюгом и паяльником, это самые эффективные средства, — мрачно предрек Мокрый и вдруг взвыл отчаянным голосом. — Я им ничего не скажу, и вас не выдам. Но обещайте, что бы ни случилось, спасти княжну!!! Промедленье смерти подобно!!!

С этими словами он подполз к дверцам фургона, велев нам прятаться за ящиками. Несмотря на то, что наше сознание еще в достаточной степени было затуманено алкоголем, нам все же хватило ума подчиниться и выполнить его требование. Только мы успели скрыться за ящиками, как дверцы фургона распахнулись, и внутрь запрыгнул один из жлобов. Двинув Мокрому ногой под ребра так, что тот жалобно застонал, он вежливо справился у нашего бандюги, готов ли тот умереть сразу или ему требуется еще полчаса на последнюю молитву. Наш ответил, что уже помолился, завещание написал и готов на все сто процентов.

После этого несуразного и пробирающего до нервной дрожи диалога жлобы спустили Мокрого на землю, подхватили его под руки и уволокли в неизвестном направлении, закрыв дверцы и оставив нас в одиночестве.

— Вот мы и в западне, — прошептала откуда-то сбоку Танька, и мне стало по-настоящему страшно.

Глава 4. В поисках княжны

История человечества знает не один пример безрассудной храбрости, толкавшей людей на совершение героических подвигов. Но она знает также и достаточное число других примеров, когда подвиги совершались из трусости или от недостатка ума, по случайному стечению обстоятельств или пьяной лавочке. Знает, но помалкивает об этом.

В ту июльскую ночь история обогатилась новым примером безрассудной глупости, сыгравшей роковую роль в судьбе двух не совсем трезвых на тот момент женщин.

Оставшись в одиночестве, мы, как и полагается женщинам в такой ситуации, сначала испугались, а потом решили принять для храбрости по пятьдесят граммов. У Таньки оставалась еще половина фляжки коньяка, который удачно вписался в композицию из всего выпитого нами до этого. Коньяк расслабил нас и придал нам сил и небывалой храбрости. Как только он достиг наших желудков, жлобы нас с Танькой совершенно перестали пугать.

— Куда это все ушли? — растерянно вещала в темноте Танька. — Разве бар уже закрывается?

Из сказанного ею я сделала гениальный вывод о том, что Танька вновь была пьяна. Себя-то я считала кристально трезвой. Но стоило мне подняться на ноги, как они тут же изменили мне. Меня повело в сторону, и я даже врезалась в стенку фургона. Так что запомните хорошенько — алкоголь вреден даже в малых дозах.

— Я же говорила, закачаешься, — полусонно хохотнула Танька, проследив мою траекторию.

Мне стоило большого труда привести свой вестибулярный аппарат в относительно нормальное состояние. Потом то же самое проделала Танька. Когда мы обе почти твердо держались на ногах, наступило время побега.

Дверцы фургона, на наше счастье или несчастье, теперь уже и не знаю, оказались не заперты. Жлобы, уходя, лишь прикрыли их. Мы, наоборот, слегка приоткрыли их и в образовавшуюся щель оглядели окрестности. Фургон был подогнан к въездным воротам в особняк. За забором все реже и ленивее лаяла собака. Больше ничто не нарушало тишину и очарование дивной июльской ночи.

Одна за другой мы выбрались из фургона. Я устояла на ногах, а Танька, естественно, плюхнулась на мягкое место, выругалась и поднялась. Тут бы нам и задать стрекоча, обратиться по пути в милицию и спасти человека. Но коньяк в наших умах говорил другое.

— Мы должны ее спасти, — внезапно заявила Танька, уставив на меня взгляд своих громадных, наполненных здравым смыслом не больше, чем у коровы, глаз.

— Кого? — не поняла я.

— Княжну, — спокойно объяснила Танька.

— А, ну да, — почему-то согласилась я, и мы попытались перелезть через забор.

Нельзя назвать тот забор неприступным. В высоту он не превышал двух метров. Самый обыкновенный забор, сколоченный из плотно подогнанных друг к другу толстых дубовых досок, выкрашенных в темный цвет. Любой мальчишка только посмеялся бы, увидев перед собой такую преграду. Но мы-то были не любыми! Тем более, не мальчишками.

Препятствие мы преодолевали примерно так. Сначала минут пять безуспешно пытались подтянуться на руках. Подпрыгнув, нам удавалось зацепиться руками за верхний край забора. Сложнее было с подтягиванием — мы висели на заборе, словно две сардельки, безуспешно дрыгая в воздухе ногами. Потом Таньке в голову пришла гениальная мысль. Она заявила, что кто-то кого-то должен подсадить, и опустилась на четвереньки.

— Лезь мне на спину, — приказала она.

Я подчинилась и залезла. Танька тут же рухнула под моей тяжестью, после чего мы отказались и от этой мысли. Стало понятно, что массу Таньки я тоже не выдержу. Мы же не цирковые акробаты, в конце концов, нас никто этому не учил, не готовил годами.

— Если бы мы в детстве не прогуливали уроки физкультуры, то сейчас запросто спасли бы княжну, — подытожила Танька.

Услышав нашу возню, за забором снова оживилась собака. Она вдруг залаяла так свирепо и громко, что в доме немедленно распахнулась парадная дверь. Нас с Танькой от забора как ветром сдуло. Мы забежали за фургон и притаились. Только когда выходивший из дома жлоб цыкнул на сразу присмиревшую собаку и снова закрыл за собой дверь, мы покинули свое укрытие.

— Зайдем с тыла, — решила Танька, оценив обстановку, как это когда-то, должно быть, проделывал Суворов.

Мы обошли усадьбу кругом и обнаружили незапертую калитку. Ободренные неслыханной удачей, бесшумно проникли во двор и без проблем отыскали заднюю дверь дома. Подергав за ручку, убедились, что удача скоропостижно покинула нас. Заднюю дверь временные или настоящие хозяева дома закрыть не забыли.

— Придется лезть через окно, — вздохнула Танька, продолжая дело Суворова, который не ушел от Измаила, а решительным штурмом взял эту неприступную крепость.

И мы принялись искать подходящее окно. Не подумайте чего, но не в каждое окно может пролезь такой человек, как я. Или как Танька. Окна ведь разные бывают. Нам требовалось окно широкое, да еще и расположенное на небольшой высоте от земли. А главное, оно должно было быть открытым, поскольку опыта взламывания окон у нас не имелось.

Фортуна, видно, крутилась перед нами волчком. Нужное окно, отвечающее всем нашим требованиям, отыскалось довольно быстро. За ним не было света, оно было открыто и располагалось так низко, что не надо было даже подтягиваться.

Первой в него полезла Танька. Она была мощнее, наглее и пьянее меня. И если все это вкупе и толкало ее на подвиги, то я уже некоторое время следовала за ней исключительно из чувства дружбы и врожденного любопытства. Танька проникла в дом и помогла проделать то же самое и мне.

Мы очутились в какой-то комнате. Танька чиркнула зажигалкой и осветила унитаз у своих ног.

— Поздравляю, — прошептала она мне на ухо. — Мы в сортире.

Это сразу навеяло на меня воспоминания про «вас замочат», и я потребовала немедленно двигаться дальше. Памятуя о том, что нам необходимо отыскать спальню, в которой под матрасом томится несчастная принцесса, пардон, княжна, мы сошлись во мнении, что у такого богатого и недалекого человека, как Мокрый, спальня должна располагаться на втором этаже и тоже рядом с туалетом. Чтобы далеко не бегать, все-таки человеком он был тяжелой комплекции.

Приоткрыв дверь, мы выглянули наружу, провели рекогносцировку местности, ощупав взглядом пустынный и темный коридор, и короткими перебежками, прижимаясь к стене при каждом шорохе, двинулись в сторону лестницы. По пути Таньку вновь разобрало беспричинное веселье, она то и дело идиотски фыркала себе под нос, несмотря на мои красноречивые знаки, и суетливо прикрывала себе рот рукой, поглядывая на меня озорным взглядом. Мы благополучно достигли единственной по коридору плотно закрытой двери со стеклянными, замутненными вставками, за которой горел свет. Остановились и прислушались. Из-за двери доносились сдержанные голоса. Должно быть, именно там в эту минуту пытали несчастного Мокрого.

Тут вновь ожила моя врожденная любознательность. Я на цыпочках подкралась к двери и приложила к ней ухо, делая Таньке знаки не шуметь. Из-за двери продолжали доноситься голоса, но до моего слуха они долетали обрывочными фразами.

— Говори, где княжна?!… паны… спрятал… сколько тебе обещали заплатить?… — слышалось из-за двери. — Кто она?… прячешь… куда… когда… номер… колись, гад…

Голоса перемежались глухими шлепками. Должно быть, Мокрого били по лицу. Это немного отрезвило меня. Я оторвалась от двери, кивнула Таньке, и мы почти бегом бросились к лестнице и пулей взлетели на второй этаж. Там было темно, и мы остановились отдышаться.

— Надо срочно звонить в милицию, — предложила я.

— Ты что, какая милиция! — зашикала на меня подруга. — Это же обыкновенные бандитские разборки. Милиция может помешать. Лучше давай княжну спасем.

Видимо, я все еще плохо соображала, потому что согласилась с подругой. И мы отправились спасать набившую оскомину княжну.

Спальня отыскалась там, где мы ее и ожидали увидеть — рядом с санузлом. Света в ней не было, и у меня екнуло сердечко, когда Танька безрассудно щелкнула выключателем. Представляю, какой эффект произвело бы наше появление на того, кто имел бы счастье в этот момент мирно почивать в тамошней кроватке. Две раскрасневшиеся незнакомые бабы с осоловелыми глазами и сбитыми, растрепанными прическами запросто бы произвели эффект разорвавшейся бомбы. Но в спальне никого не оказалось. Тем не менее, из соображений безопасности мы все же свет выключили и добрались до кровати на ощупь. В не зашторенное окно косо падал серебристый лунный свет, которого нам хватало, чтобы уверенно передвигаться по комнате, ни на что не натыкаясь и держа друг друга в поле зрения.

Перед кроватью Танька неожиданно начала отвешивать нечто вроде гремучей смеси книксенов и реверансов.

— Ты чего, сдурела? — удивилась я.

— Кланяйся, кому говорят, — шепнула мне ненормальная подруга. — Не забывай, что перед нами царская особа.

Хотя ничего царского я перед собой по-прежнему не видела, на всякий случай тоже отвесила кровати несколько неумелых поклонов.

— Все, — устав, решила Танька. — Давай ее освобождать.

Совместными усилиями мы скинули с кровати матрас и принялись за поиски тайника. Одна из дощечек поддона сдвинулась с места и отошла в сторону. Танька оттолкнула меня и полезла рукой внутрь.

— Какое маленькое отверстие, — недоуменно сказала она. — Как же туда княжну могли запихнуть?

— Ну что, есть? — нетерпеливо спрашивала я, пока она, напряженно сопя, шарила рукой в недрах кровати.

— Не-а, нету тут никакой княжны, — огорченно ответила она. — Может, он ее в шкаф перепрятал, а нам забыл об этом сказать?

Потеряв интерес к кровати, Танька переключила внимание на платяной шкаф. А я, напротив, прильнула к кровати и запустила руку в тайник. Никакой княжны там тоже не нащупала, зато отыскала коробку, размером примерно с три положенных друг на друга средней величины книги в твердом переплете, которую с превеликим трудом извлекла наружу. Она еле пролезла в отверстие тайника, так что было непонятно, каким образом ее вообще туда умудрились запихнуть.

— В шкафу ее тоже нету, — еще больше огорчилась Танька. — Поищу в тумбочке.

— В тумбочке?! Ты в своем уме, как целая княжна может поместиться в тумбочке? — воскликнула я, но Танька пропустила мои слова мимо ушей.

Пока она рылась в прикроватной тумбочке, я отошла к окну, пытаясь при свете луны рассмотреть свою добычу. На деле коробка, извлеченная мною из кровати, оказалась шкатулкой. Даже скорее не шкатулкой, а ларцом, деревянным и очень красивым. Крышка его была инкрустирована резьбой и каким-то металлом, который на миг в сиянии Селены показался мне золотом. Возможно, так оно и было на самом деле, но при скудном освещении ночного небесного светила убедиться в этом наверняка не было ни малейшего шанса.

Ларец оказался довольно тяжелым, весом килограмма в полтора, из чего я заключила, что внутри него что-то есть. Попыталась открыть, но крышка оказалась закрыта на ключ. Пришлось возвращаться к кровати и вновь погружаться в ее недра. Увы, ключа я там не нашла. И тут меня осенило: ведь в фургоне Мокрый отдал мне на хранение какой-то ключ. А вдруг это тот самый ключ, от ларца! Оставалось только вспомнить, куда я его сунула.

Я села на кровать и задумалась. В принципе, спрятать ключ могла только в одном месте — в своей сумочке. Но, порывшись в ней, ключа не нашла. Да и деньги, выигранные в казино, мешали. Карманов на одежде у меня практически не было, так, один крохотный кармашек для платочка на жакете, да и тот был пуст. Куда же я могла сунуть проклятый ключ? Неужели я его потеряла?

— Нашла! — неожиданно и восторженно заорала Танька, вынырнув из глубин тумбочки.

— Что? Ключ? Или княжну?

— Виски! — воскликнула подруга, победоносно размахивая обнаруженной бутылкой над головой.

— Тьфу ты! — только и сплюнула я, а Танька тут же откупорила найденную бутылку и жадно припала к ее горлышку.

— Тань, может, хватит? — сказала я, наблюдая за тем, как она глотает виски лошадиными порциями. — Это же вредно.

— Уф, — тяжело выдохнула она и занюхала виски рукавом. — Гадость какая-то, а столько разговоров: виски, виски! Да это же самый обыкновенный самогон, только за сто баксов. Хочешь попробовать?

Она по-братски, точнее, по-сестрински протянула мне бутылку, но я наотрез отказалась от спиртного. И без того выпила сегодня больше положенного. Наверное, годовую норму выполнила. Всего населения города.

— Ну, как хочешь, — пожала плечами Танька и вновь жадно припала к бутылке.

Слова ее становились все бессвязнее, язык заплетался все с большей силой, а в движениях появилась опасная плавность — предвестник состояния, которое опытные алкаши именуют «Game over». Поэтому я решилась на крайние меры. Подошла к Таньке и отняла у нее бутылку.

— Давай возьмем ее с собой, — заныла Танька, и мне пришлось уступить ее уговорам.

Танька откопала где-то хозяйственный пакет и сунула туда бутылку. Я добавила в пакет свой ларец, после чего мы вновь вспомнили о княжне. Бедняжка, ее-то мы так и не спасли!

— Может, мы не в ту спальню зашли? — неуверенно предположила я.

— Думаешь, тут много спален? — спросила Танька, ожесточенно размахивая руками перед своим лицом. — Это же не Европа… Черт, ты не знаешь, откуда здесь столько мух?

— Ни одной не вижу.

— Да вот же они, целый выводок, — настаивала Танька, размахивая руками, словно мельничный ветряк.

— Это не мухи.

— А кто тогда?

— Черти, — раздраженно объяснила я. — Зеленые такие чертики. Но не волнуйся, от виски такое иногда случается.

В ответ Танька обиженно засопела и перестала размахивать руками. Тем не менее, ее взгляд подозрительно ощупывал пространство перед собой.

— Слушай, — озарило меня. — Помнишь, Мокрый велел нам искать княжну в его спальне? А вдруг это не его спальня?

— Намекаешь на то, что это спальня его жены? — насторожилась Танька.

— Ты чего, если у него княжна в кровати замурована, откуда взяться жене! — вскричала я безо всякой логики и призвала подругу прислушаться к голосу разума, правда, не сумев закончить фразу, и ограничившись простым: «Прислушайся!».

Танька послушно прислушалась. Со двора доносился лай собаки.

— Хочешь сказать, это спальня его собаки? — удивилась она.

— Нет, — ответила я, теряя терпение. — Хочу сказать, что это не его спальня, не его кровать и не его дом!

— Что значит не его дом? А чей же он тогда?

— А с чего ты взяла, что это его дом? — парировала я. — Может, нас в какой-то другой дом привезли, почем я знаю. Вспомни, как мы с Мокрым встретились. Его притащили из какого-то дома. Может, это и был его дом.

— Но он же сам нам сказал, что это его дом.

— Он мог ошибиться. Он находился в состоянии шока.

Мои аргументы заставили Таньку задуматься.

— Проверить это можно только одним способом, — заявила она после небольшой паузы. — Надо спуститься вниз и спросить об этом у Мокрого.

Бредовая и опасная идея отчего-то пришлась мне по душе. Видно, зеленые чертики руководили не только Танькой. Мы вернулись к выходу из спальни, Танька распахнула дверь и внезапно сказала, обращаясь к кому-то, кого я из-за ее спины не видела:

— Здрасьте — меня покрасьте! Вы к нам? А то мы уже уходим…

Я боязливо выглянула из-за ее плеча и едва не лишилась чувств. На пороге спальни, скрестив руки на груди, стоял жлоб-коротышка. И на редкость гадко нам улыбался…

Глава 5. Пытки и старый добрый допрос

Коротышка щелкнул выключателем, и спальню залил неправдоподобно яркий свет. От неожиданности мы с Танькой попятились назад и отошли к самой кровати. Коротышка уверенно последовал за нами, плотно прикрыв за собой дверь. Широко расставив ноги, он, как нам показалось, очень-очень долго стоял в одной неподвижной позе и смотрел на нас так, будто под микроскопом изучал невиданных микробов. Он словно впервые в жизни попал в зоопарк и тщетно пытался понять, откуда у жирафа ноги растут. Мы в долгу не остались и вперились в него не менее любознательными взглядами.

На вид коротышка представлял собой помесь платяного шкафа и недоразвитой гориллы, переболевшей в детстве церебральным параличом. Он был коротко стрижен, обладал покатым, выпуклым лбом и некрасивыми большими глазами навыкате, близко сидевшими по обе стороны от явно не раз сломанного, широкого и приплюснутого, как у многих боксеров, носа. Квадратный, покрытый трехдневной щетиной, подбородок лишь усиливал неприязненное ощущение. По всему было видно, что от избытка интеллекта этот товарищ не страдал.

Коротышка или Зырик, как тут же окрестила я его про себя, был удивительно широк в плечах, мускулист и вообще на вид крепок. Одевался он в полном соответствии с тем образом, который представлял. На нем были надеты легкие тренировочные синие брюки-трико с белой надписью над левым карманом «ADIDAS», новенькие кроссовки и белая футболка в обтяжку с волосатой, почти человечьей, мордой, изображенной на груди. Несчастная футболка, казалось, вот-вот порвется под напором напряженных, вздутых мышц.

Портрет дополняла массивная золотая цепь на бычьей шее и печатка благородного же металла на безымянном пальце правой руки. Вот этой-то печаткой он и ткнул в нашу сторону.

— Вы кто такие? — очумело спросил он густым, прокуренным басом.

Пока Танька напрасно напрягала извилины, искренне пытаясь вспомнить, кто мы такие, я сделала это за нее и смело ответила, повторяя слова, сказанные Мокрым еще в фургоне:

— Мы — стопудовые тетки!

Зырик от моего ответа, похоже, ошалел еще больше.

— А че вы здесь делаете? — растерянно спросил он.

— Фуфлим понемногу, — ответила я, окончательно входя в роль.

— Не, я не понял, че это мы тут делаем! — неожиданно взорвался Зырик, и я поняла, что понятливость, догадливость и сообразительность крайне редко, если не сказать никогда, не посещали его большую, квадратную голову.

С таким типом шутки были плохи. Неровен час, не так поймет, глядишь, и за пистолетом потянется. Хотя откуда у него пистолет? Одежды на нем — самый минимум, нигде не видно кобуры, нигде ничего не выпирает. Я про пистолет, конечно. Может, он прячет пистолет под штаниной, на щиколотке? Я в кино видела, многие бандиты и полицейские в Америке так делают. А чем наши хуже? Но нет, опять же, не его ума уловка. Скорее всего, товарищ безоружен.

И данный факт дарит нам некоторые шансы на побег. Об этом я шепнула на ухо подруге, но та вдруг тряхнула головой, как веселая кобыла, и захихикала. Зырик же вместо пистолета вытащил из кармана трико выкидной нож, о котором я почему-то не подумала. Лезвие с легким угрожающим щелчком выскочило из рукоятки со скоростью молнии и заставило нас с Танькой одновременно испуганно вздрогнуть и обняться от страха.

— Короче так, тетеньки, следуйте за мной! — приказал парень таким тоном и так выразительно взмахнул ножом, что мы повиновались ему безропотно.

Храня гордое молчание, мы спустились на первый этаж и вошли в ту комнату, мимо которой чуть ранее благополучно прошмыгнули. Это оказалась довольно просторная гостиная с самым обычным для отечественных жилищ набором предметов интерьера. Здесь стоял большой кожаный диван, два кресла, стенка, уставленная книгами и фарфором, на стенах висели картины, по углам стояли этажерки и вазоны с цветами, напротив дивана располагался дорогой на вид домашний кинотеатр.

Но главными предметами интерьера в ту минуту были три человека, которые при нашем появлении одновременно повернули головы в нашу сторону. Похоже, что изумление, написанное на их лицах, по крайней мере, на двух из трех, было искренним.

Мокрый стоял посреди комнаты на коленях, рядом с небольшим журнальным столиком. Его лицо было изуродовано следами недавних побоев: правый глаз заплыл, левая скула разбита, из левой же рассеченной брови сочилась кровь, тонкой струйкой стекавшая по пухлой щеке к вздувшимся и кое-где лопнувшим от ударов губам. По всему было видно, что Мокрый от пережитых побоев находится в глубокой прострации. Его даже покачивало из стороны в сторону, и казалось, что достаточно одного легкого толчка, чтобы он окончательно потерял способность ориентироваться в пространстве, а то и вовсе рухнул бы на пол.

Над Мокрым возвышался, судя по всему, его мучитель — тот самый второй жлоб, которого я тут же мысленно окрестила Оглоблей. Он действительно был очень высок, никак не меньше ста девяноста сантиметров ростом, а лицом и статью поразительно напоминал запомнившиеся из учебников истории картинки первобытных людей. Если Зырик хоть как-то тянул на современного человека со скидкой на занятия боксом, то Оглобля словно перенесся в наше время через не одно тысячелетие. Ума в его глазах светилось еще меньше, чем в глазах коротышки. Зато свирепости плескалось в них в несколько раз больше.

Третьим персонажем оказался еще один знакомый нам человек. То, что он нам знаком, я поняла сразу, но поначалу никак не могла сообразить, где могла его видеть. Потом вспомнила, шрам помог, который тянулся с левой стороны лица от края брови через всю щеку к подбородку. Этого человека Танька несколькими часами ранее пыталась придушить в подпольном казино. Жаль, что не придушила. По крайней мере, сейчас бы мы не оказались в столь щекотливом положении.

Мужик со шрамом тоже был довольно крепок на вид, но от своих, по всей видимости, подчиненных отличался природной изящностью. Если в Зырике и Оглобле чувствовалась прямо-таки звериная, первобытная сила, то в их вожаке сила казалась совершенно иной, затаившейся и мягкой, словно у тигра, изготовившегося к прыжку. И главное, она совершенно явно была подчинена достойному уму.

Если бы не шрам, этого экземпляра можно было бы назвать красавцем. Он тоже был коротко стрижен и, судя по всему, был натуральным блондином, хотя брови у него темные, под стать глазам, будто сотканным из черного бархата. Мужественные скулы, нос и подбородок гармонировали с чувственным ртом, а шрам хотя и не красил, но добавлял элемент пикантности к его внешности. Одет он был довольно просто, в обыкновенные синие джинсы и плотную светлую рубашку с закатанными по локоть рукавами и тремя расстегнутыми верхними пуговицами, открывавшими оловянный крестик, висевший на его мощной шее на обычной же суровой нити.

Когда мы вошли, вожак не смог скрыть своего изумления. Видимо, он тоже нас узнал. По крайней мере, одну из нас, поскольку тут же щелкнул двумя пальцами и знаком велел коротышке подвести нас к нему поближе.

Он сидел в одном из кресел, метрах в двух перед стоявшим на коленях Мокрым, легко закинув ногу на ногу. В руке он держал тонкую коричневую дымящуюся сигарету, на правом подлокотнике кресла стояла небольшая серебряная пепельница, явно позаимствованная у хозяина дома, то есть, у Мокрого. В том, что этот дом принадлежал именно ему, лично я уже не сомневалась. Хотя бы потому, что на одной из стен в гостиной висел его портрет, выполненный во весь рост.

— Шеф, смотри, кого я нашел, — гордо отрапортовал Зырик, спрятав выкидной нож обратно в карман. — Эти тетки на втором этаже терлись. Я в сортир шел, а они там в спальне тусовались. Че с ними будем делать?

Шеф задумчиво потер подбородок и уставился на нас пристальным взглядом хищно сузившихся глаз. В его натуре вообще угадывалось что-то хищное. Он неторопливо затянулся, выпустил дым через ноздри и только после этого произнес:

— Здравствуйте, дамы. Очень приятно встретиться с вами еще раз. Позвольте представиться. Меня зовут Сергей, для друзей просто Сиплый. Позвольте узнать ваши имена.

— Таня, — смущенно гыгыкнула моя спутница, которая, похоже, плохо понимала, что происходит.

— А вас как зовут? — перевел на меня внимательный взгляд Сиплый.

— Дульсинея, — брякнула я первое, что пришло в голову.

— Это ваша фамилия? — холодно поинтересовался Сиплый, затянувшись сигаретой в очередной раз. Жаль, курение убивает неотвратимо, но медленно, подумала я еще тогда.

— Нет, фамилия Тобосская, — тут же нашлась я. — Дульсинея Ивановна Тобосская, потомственная алкоголичка, из аристократов, разумеется. Может, слышали обо мне? Я тут в парке каждый день пустые бутылки собираю. Меня там каждая собака знает. И каждая ворона. Иногда мне кажется, что они специально ждут меня и терпят, чтобы нагадить мне на голову. Это доставляет им удовольствие.

— Что ж, ценю ваше чувство юмора, — ядовито улыбнулся Сиплый и галантно затушил сигарету в пепельнице. — Дульсинея… Не хотите называть имя, и не надо. Никто принуждать не будет. Присаживайтесь, прошу вас.

Он указал рукой на диван.

— Спасибо, но нам пора, — торопливо ответила я. — Очень приятно с вами познакомиться, но у нас дела, знаете ли. Еще корову надо подоить и мужа выгулять. Вернее, наоборот… Идем скорее, дура.

Последние слова я скороговоркой прошептала на ухо Таньке, но та и не подумала сдвинуться с места. Как завороженная, она пялилась на Сиплого, а глаза ее постепенно наливались кровью. Похоже, к ней возвращалась память. Только этого мне не хватало. Если она вспомнит нанесенную ей в казино обиду и кинется на Сиплого, утро наверняка придется встречать у райских ворот.

— Присаживайтесь, — более стром тоном велел Сиплый.

Пришлось подчиниться. Я схватила Таньку под руку и, словно колоду бесчувственную, поволокла ее к дивану. Мы уселись рядышком. Я сидела, сохраняя на лице выражение идиотки от рождения. Мне казалось, что только такая манера поведения может спасти нам жизнь. Не было сомнений в том, что на наших глазах совершается преступление. Правда, пока я точно не знала, какое, но то, что мы уже стали свидетельницами похищения и пыток человека, было очевидно.

Я не знала точно, за что именно убивают случайных свидетелей, но, глядя в суровые и полные немой решимости лица Зырика и Оглобли, мысленно поблагодарила Всевышнего за то, что в комнате присутствует еще и Сиплый. Судя по всему, с ним можно договориться. Для этого я и решила сыграть роль полной идиотки, притвориться, что ровным счетом ничего не понимаю, что я простая деревенская дурочка, к тому же дурманенная чрезмерными возлияниями. Насчет последнего и притворяться не нужно было, все и так читалось на моем лице.

Танька играла свою роль бесподобно, хотя сама вряд ли об этом догадывалась. После виски ее глаза еще больше сошлись на переносице и отказывались возвращаться в места постоянной дислокации. Она то и дело ковыряла в носу, нарушая правила этикета, что-то мычала вполголоса и производила впечатление неполноценной дамочки. Лучшего и желать было нельзя.

— Так кто вы такие, и что здесь делаете? — снова спросил Сиплый, когда мы устроились на диване; про Мокрого он, похоже, ненадолго забыл.

— Ничего не делаем, просто колядуем, — объяснила я уставилась на него честным взглядом.

— Это в июле-то? — усмехнулся Сиплый.

— Ну да, мы заранее, чтобы не опоздать, — ответила я и двумя руками отпихнула в сторону Таньку, которая внезапно узнала во мне давнюю подругу и полезла ко мне целоваться.

— Натка, почему нам до сих пор не принесли заказ? — громко воскликнула она, будто прозрев, и строгим взглядом окинула комнату. — Эй, ты, где наше виски? Я хочу виски!

Стоявший в дверях Зырик, пальцем в сторону которого ткнула Танька, нервно вздрогнул и недоуменно взглянул на шефа. А Таньку, что называется, понесло. Она внезапно вскочила на ноги и начала наматывать круги вокруг пребывающего в прострации Мокрого и по-прежнему стоявшего подле него Оглобли. В пути она скороговоркой повторяла, что все мужики — сволочи, а все бабы — дуры.

— Мадемуазель, не сочтите за труд, вернитесь, пожалуйста, на место, — вежливо попросил ее Сиплый.

Но «мадемуазель» и ухом не повела. Она остановилась подле Зырика и подозрительно осмотрела его с головы до ног.

— Это ты, Тарантино?! Где тебя черти носили? — неожиданно заорала она, так, что Зырик снова нервно вздрогнул, попятился к двери и судорожно потянулся к карману за ножом.

Благо, Танька тут же оставила его в покое и бросилась к Оглобле.

— Так, — приказала она ему. — Мне двойную текилу, чизбургер и зубочистку.

Потом она перешла к Мокрому, встала перед ним на колени и заглянула ему в глаза.

— Папа, прости меня, я больше никогда не буду бить Колю Пузанова, — совершенно натурально всхлипнула она.

Затем Танька вскочила на ноги, подбежала к одному из стоявших в углу вазонов, выдернула оттуда искусственные цветы и стала орать в вазон, с удовольствием прислушиваясь к собственному эхо:

— У-у-у, ау-у-э-а!!! Кто там?! У-а-э-ы!!! Что вы там делаете? Вылезайте скорее!

Первым нервы предсказуемо сдали у Зырика.

— Сиплый, можно я ее замочу?! — взмолился он, но Сиплый нетерпеливо от него отмахнулся.

— Погоди, все бы тебе мочить, — недовольно фыркнул он и бросил взгляд на наручные часы. — Время уже почти два, а мы еще ни черта не знаем.

Он знаком велел Оглобле вернуть Таньку на диван, а у меня спросил:

— Что это с ней?

— Да дура она, — стараясь придать лицу выражение предельной искренности, ответила я. — От рождения тупая, как пробка. Это у нее наследственное. У нее мать была дура, бабушка и бабушка бабушки. Это у них по женской линии передается, семейная традиция.

— А, по-моему, она просто пьяна, — заметил Сиплый.

— Да-а? — непомерно удивилась я. — Никогда бы не подумала. Знаете, она ведь вообще не пьет.

Сиплый понял, что над ним издеваются, и угрожающе посмотрел на меня.

— Хотя, наверное, рюмочку-другую она сегодня пропустила, — тут же смиренно согласилась я.

Ответ вполне удовлетворил Сиплого, и он велел плеснуть моей подруге в стакан виски. Зырик с готовностью выудил из серванта самый большой стакан и до края наполнил его виски из бара. Дважды уговаривать Таньку не пришлось. Она жадно выхватила из рук Зырика стакан и одним махом опрокинула в себя его содержимое. «Контрольный выстрел» оправдал себя на все сто процентов. Секунду спустя глаза у Таньки закатились, и она тяжело повалилась на диван. Ее богатырский храп тоской отозвался в моем сердце. Похоже, я осталась одна, наедине с бандитами.

— Кто вы? Его жена, родственница, любовница? — быстро спросил Сиплый, кивнув в сторону на Мокрого.

— Нет, я его бабушка, только троюродная, — ответила я и тут же осеклась под тяжелым взглядом бандита. — Если честно, впервые в жизни его вижу.

— Как интересно, — глубокомысленно хмыкнул Сиплый. — А вот мне почему-то кажется, что вы меня обманываете.

— Ну что вы, и в мыслях не было. С вами я кристально честна и откровенна. Сложно врать, когда знаешь, что тебя за это могут отправить на свидание с предками, которые скончались за сто лет до моего рождения.

— Не хотите говорить? Хорошо, тогда мы спросим у него.

Сиплый кивнул, и Оглобля залепил оглушительную оплеуху до этого не принимавшему никакого участия в происходящем Мокрому. Похоже, бугай перестарался, потому что толстяк охнул и рухнул на спину. Лежа на полу, Мокрый беззвучно шевелил губами, словно пытался что-то сказать. Сиплый бросил сквозь зубы что-то не очень приятное в адрес громилы и тут же сорвался со своего места, пал на колени и склонился над несчастной жертвой. Но, похоже, так ничего и не услышал.

— Что? Что ты сказал, повтори, — требовал Сиплый, напрягая слух. — Княжна? Что княжна, где княжна? Великая… Так, так, так, продолжай. В два часа позвонит пан Мара, понял. Сказать ему, чтобы он шел… Куда?! Ты что, гнида, издеваешься?! Что? А ну колись, червь навозный, я знаю, что ты хочешь все бабло прикарманить. В последний раз спрашиваю, где княжна?

И тут случилось совершенно непредвиденное. Мокрый, собрав воедино остаток сил, слегка приподнялся на локте и свободной рукой указал на меня. Сиплый проследил за его рукой и впился в меня жадным взглядом.

— Так что, княжна — это она? — возбужденно воскликнул он.

И тут Мокрый столь же неожиданно перевел указующий перст на мирно похрапывающую Таньку.

— Ничего не понял, княжна — это она? — переспросил Сиплый, имея в виду уже мою подругу, которой в эту минуту дела не было до земных забот.

Но Мокрый уже ничего не мог пояснить. Выдавив улыбку, он дружески похлопал по щеке Сиплого и испустил дух.

Глава 6. Два миллиона евро на кону

Внезапная смерть Мокрого без преувеличения потрясла меня до глубины души. С тихой тоской в душе я думала о том, что не повстречай я по пути Таньку, которая наверняка назавтра и не вспомнит, что творилось сегодня, то была бы давным-давно дома, спала бы сейчас тихо-мирно в своей постели, отработала бы еще два дня и спокойно ушла бы в отпуск.

Но прошлого не воротишь, как говорится. Вот и приходилось мириться с тем, что происходило вокруг. А положение, надо сказать, складывалось архисложным и неприятным. Я находилась неизвестно где, в доме какого-то бандита, в компании сомнительных личностей, только что на моих глазах убивших человека, с беспробудно пьяной подругой, за которую чувствовала ответственность, сама сначала оглушенная спиртным, но немного уже протрезвевшая и очень напуганная.

Не будь я до этого выпившей, наверняка, сейчас бы лежала на полу без чувств, ибо нормальный трезвый человек от увиденного и пережитого мог бы лишиться чувств и сознания, и никто его за это бы не осудил.

Меж тем события продолжали развиваться не самым благоприятным для нас образом. Оставив Мокрого лежать на полу, Сиплый отошел к окну и закурил. Видимо, он еще в детстве решил уйти из жизни из-за экземы легких. Вожак какое-то время стоял к нам спиной, пуская дым прямо в стекло и словно забыв о нашем существовании. Зырик и Оглобля, неодобрительно и недружелюбно посматривая в мою сторону, отошли в дальний от меня угол, тоже закурили и о чем-то тихо переговаривались.

Я по-прежнему, ни жива, ни мертва, сидела на диване и незаметно щипала Таньку за толстый зад. Хотела ее разбудить. Но та отказывалась подавать признаки разумной жизни и продолжала безмятежно храпеть. Наконец, Сиплый вернулся из страны грез в реальный мир. Он повернулся ко мне лицом и впился в меня цепким взглядом. Похоже, я теперь интересовала его больше всего на свете.

— Так ты — княжна? — спросил он, снова нервно взглянув на часы. Видимо, время его поджимало.

Я тоже бросила машинальный взгляд на большие настенные часы, висевшие на стене за домашним кинотеатром. Стрелки показывали без пяти минут два часа ночи. Мои мужики, наверное, волнуются и места себе не находят. А может, безмятежно спят, кто их знает.

— Я спрашиваю, княжна ты или нет? — повторил Сиплый.

— Нет, я всего лишь прынцесса, — язвительно ответила я, хотя и понимала, что подобная тактика может лишить меня головы. Но слова сами вылетали из моего рта — я нервничала, а когда я нервничаю, то всегда начинаю глупо и неудачно шутить.

— Какая еще принцесса? — растерялся Сиплый.

— Занзибарская! С бубном и ручной обезьянкой.

Сиплый рывком вынул из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет и вновь закурил. Похоже, он тоже начал нервничать, а это не входило в мои планы. Меня бы больше устроил спокойный, нежели нервный бандит.

— Издеваешься? — догадался он.

— Ага, издеваюсь, — пришлось согласиться мне.

— Почему? Ты смелая или тупая? Я ведь в любой момент могу тебя замочить, понимаешь?

— Ага, смелая, тупая, понимаю, — кивнула я, поочередно соглашаясь со всеми его словами. — Только если ты меня убьешь, то лишишься княжны. Понимаешь? Больше княжны ты не увидишь.

— Так ты княжна! — его лицо впервые за вечер осветила мягкая улыбка.

— Нет, я ее придворная дама, — соврала я и ткнула пальцем в Таньку. — А княжна она. Я ей подаю туалетную бумагу в постель и кофе в туалет. Вернее, наоборот, но это не важно. Главное, что это она у нас голубых кровей.

Сиплый перевел взгляд на Таньку и задумался. Судя по его виду, он не особенно верил моим словам. Уж слишком мало походила Танька на княжну, даже в двадцатом колене. Сложением и манерой поведения она могла бы сойти разве что за жену председателя колхоза, но никак не за княжну. Я и сама это прекрасно понимала, но мне необходимо было выиграть время. Главное, сейчас сохранить свою бренную жизнь и жизнь подруги, а там будь что будет!

Сиплый лихорадочно размышлял, то и дело поглядывая на часы. Возможно, будь у него больше времени, он бы раскрыл обман, но сейчас бандит находился в жестком цейтноте. Решение надо было принимать немедленно.

— Хорошо, я тебе поверю, пока, но если узнаю, что ты меня обманула, пеняй на себя, — пригрозил он и вернулся в свое кресло.

Ровно в два часа ночи зазвонил домашний телефон. До этого мы целую вечность просидели в напряженной тишине, поэтому мелодичный звонок радиотрубки больно резанул по ушам и нервам нашего неформального собрания. Нервничала не только я. Бандитам тоже было не по себе.

Зырик предупредительно поднес радиотрубку Сиплому, и тот ответил:

— Пан Мара?… Нет, это не пан Мокрый. Это пан Сиплый… Сип-лый, вы не ослышались. Боюсь, что теперь этим делом занимаюсь я… Он не может говорить… Потому что он умер… Естественная смерть… Да, умер от старости, не выдержало сердце… Полчаса назад… Княжна? Да, она у меня… Да, в целости и сохранности… Как она выглядит?

Тут Сиплый зыркнул в мою сторону. Потом с сомнением окинул взглядом Таньку.

— Очень хорошо выглядит… Да, как живая, — протянул он с удивлением. — Живее не бывает… Привезти ее к вам? Нет, в Польшу я не поеду. Уж лучше вы к нам… Два миллиона?!… — тут Сиплый аж в кресле подпрыгнул и покрылся испариной, а такой счастливой физиономии, какая появилась у него в тот момент, я никогда в жизни ранее не видела. — Евро?!!… Когда ее вам привезти?… Так, записываю адрес, диктуйте…

Он торопливо выудил из другого нагрудного кармана рубашки небольшую записную книжку с ручкой и, прижав трубку плечом к уху, принялся что-то торопливо записывать, иногда переспрашивая своего собеседника. Очевидно, он разговаривал с неким польским гражданином и между ними, возможно, возник небольшой языковой барьер.

— Доказательства? — переспросил Сиплый. — Описать ее?… Ну, какая она? Она такая… такая вся из себя…

— Изящная, — шепотом подсказала я, вспомнив, как незадолго до смерти описывал княжну Мокрый.

— Изящная, — послушно повторил за мной оживившийся Сиплый.

— Хрупкая, — подсказывала я.

— Хрупкая, — вторил он мне, как попугай.

— Нежная…

— Нежная… Есть ли у нее на пальце кольцо?… Сейчас посмотрю…

Сиплый прикрыл микрофон трубки рукой и вылупился на меня. Я честно продемонстрировала ему свои руки. Никаких колец, включая обручальное на них не было. Я вообще не люблю носить украшения, чтобы не провоцировать маньяков и не давать шанса начальнице лишить меня премии под предлогом того, что я и без того вся в золоте и бриллиантах, ну или цацках, как она говорит. А обручальное колечко, с разрешения мужа, не ношу после того, как едва не потеряла его на работе, когда мыла руки — оно чуть не ускользнуло в раковину. У Таньки пальцы тоже оказались чистыми, без каких-либо следов кольцевания.

— Нет у нее никаких колец… Понял… Через два дня, замок… Добже? А, понял, да, добро!

Он отключил телефон и швырнул трубку Зырику.

— Боже мой, я богат, — прошептал он с видом сладкого идиота и воздел руки к небесам.

Я тоже возвела очи, читая молитву о спасении.

Сиплый после телефонного разговора совсем потерял разум. Он вскочил с места, потому что не мог больше ни секунды сидеть спокойно. От его былой холодности и рассудительности не осталось и следа. Он бегал по комнате с безумными глазами, орал, что теперь он богат, что он всех кинет, в том числе и какого-то Коку, и уедет туда, где его никто и никогда не найдет. Несколько раз Зырик и Оглобля пытались узнать у него, как прошли переговоры, но он недовольно шикал на них, и они тут же обиженно смирнели в своем углу.

Пробежав по комнате кругами километров пять, Сиплый притормозил у серванта, выудил оттуда два хрустальных фужера, открыл бар и покопался в нем с видом знатока. Минуту спустя он уже открывал бутылку шампанского. Пробка вылетела с громким хлопком, ударилась в потолок и рикошетом пробила дыру в окне, но Сиплый и глазом не моргнул. Не жалея ни напиток, ни ковер, на которой шампанское, пенясь, потоком лилось из бутылки, он щедро наполнил фужеры доверху, не обращая внимания на шипящую и падающую на пол белыми хлопьями пену.

Один фужер он протянул мне, второй оставил себе и торжественно произнес тост:

— За княжну!

Я тоскливо покосилась на Мокрого. Присутствие мертвого человека не придавало мне ни сил, ни хорошего настроения. Держаться мужественно помогали только критические обстоятельства. Сиплый понял, в чем дело и велел своим громилам унести труп из комнаты. Те послушно выполнили приказание, и только после этого я решилась поднять бокал вместе с Сиплым. Да и то, только потому, что того требовали обстоятельства.

— За княжну! — снова провозгласил Сиплый и осушил фужер до дна.

Я едва пригубила шипящий напиток, успев по достоинству оценить тонкий вкус шампанского. Давненько мне не приходилось пробовать такой качественный продукт.

— Значит так, — начал давно назревшую беседу Сиплый, усевшись в кресло передо мной и закинув ногу на ногу; он снова закурил, но теперь движения его стали свободными и расслабленными, чувствовалось, что былое напряжение оставило его. — Значит так, план такой. Сейчас мои люди подготовят машину, вы с подругой забираетесь в фургон, и мы все вместе поедем к пану Маре. Там я передам вас ему, получу свои деньги, и мы благополучно расстанемся. Окей?

— О-би, — раздраженно ответила я. — Прости, но я никуда не поеду.

— Что?! — взревел Сиплый. — Как это не поеду? А как же мои два миллиона? Пан Мара сказал, что готов заплатить за княжну два миллиона евро, это не шутка. Да я за такие деньги!… Ты мне это прекрати, не поедет она… Поедешь как миленькая, иначе…

— Иначе что? — ледяным тоном спросила я, чувствуя, что инициатива медленно, но верно переходит в мои руки. Ему ведь нужна княжна, без княжны он свои два миллиона евро не получит. А кто из нас с Танькой настоящая княжна, поди разберись.

— Иначе…, — замялся Сиплый и вдруг весело расхохотался. — Иначе я отшлепаю тебя по одному месту! Как маленькую, самой же потом стыдно будет!

— Только попробуй, — невозмутимо отозвалась я, снова пригубив шампанское. — Тебе нужны два миллиона? Если да, ты должен заботиться обо мне, как о собственной дочери. И о моей подруге тоже. Ты должен нас холить и лелеять.

Сиплый озадаченно хмыкнул.

— Вернее, заботиться как о своей жене или сестре, или матери, или собачке, не знаю, кого из них ты любишь больше всего, — поправилась я. — Короче, ты должен холить и лелеять меня и мою подругу, следить, чтобы ни один волос не упал с наших голов.

— С какой такой стати?

— Как это с какой? — изумилась я. — Неужели хочешь привезти пану Маре полудохлую княжну? Сомневаюсь, что он отвалит тебе два миллиона за тухлый продукт, срок годности которого стремительно подходит к концу. Скорее, он врежет тебе по шее.

— Но причем здесь ты? Ты ведь сама сказала, что ты — всего лишь придворная дама, а княжна — это она! Не очень-то ты мне и нужна.

Я ответила кокетливой улыбкой.

— Мало ли что может ляпнуть пьяная дама.

— Ничего не понимаю, — озадаченно потер подбородок Сиплый. — Хочешь сказать, что… Так, скажи прямо: кто из вас княжна?

— Сам догадайся.

— О-о-о!!! — взвился Сиплый и в негодовании сжал кулаки так, что побелели костяшки его пальцев. — Только дай мне шанс, и я пристукну тебя.

— Два миллиона евро, — пропела я, напоминая ему о бонусе.

Он заскрежетал от досады зубами и решил зайти с другой стороны. Но перед этим подозвал к себе вернувшихся громил и что-то прошептал им на ухо. Они послушно кивнули и вышли из комнаты. Не знаю, что они там делали, но ощущение сложилось такое, будто парни волокли по полу что-то тяжелое.

— Хорошо, скажи, если не секрет, что ты за княжна такая, — попросил Сиплый, вновь пришедший в хорошее расположение духа. — С чего это вдруг какой-то польский господин желает выложить за тебя такие громадные деньги?

— Любит он меня, — томно вздохнула я. — До беспамятства. Нравлюсь я ему уже много лет.

— Ага, попалась! — Сиплый радостно потер руки. — Значит, княжна это все-таки ты! А твоя подруга — никто и звать ее никак! Она мне не нужна, будем избавляться от нее.

Я испугалась, что сейчас он возжелает придушить мою подругу, тем более что ему было, за что с ней поквитаться. Достаточно вспомнить неприятный эпизод в подпольном казино.

— С чего ты взял? — как можно более спокойно парировала я. — А вдруг я тебя обманула? Представляю физиономию пана Мары, когда ты привезешь ему меня, которую он и знать не знает, и сообщишь, что собственными руками придушил его возлюбленную.

Лицо Сиплого отразило мучительную работу мысли. Он явно пребывал в растерянности. С одной стороны, в его руки сами собой плыли два миллиона евро, для провинциального бандюгана просто невероятная сумма, с другой — в его распоряжении очутились две взбалмошные русские бабы, одна из которых явно была лишней. Только вот догадаться, какая именно из них лишняя, он не мог. А посему ему только и оставалось, что холить и лелеять нас обеих одинаково, иначе он мог вытянуть не тот лотерейный билет.

Меня же мучили совершенно иные раздумья. В отличие от Сиплого, я отлично знала, что ни я, ни Танька никакого отношения к княжне не имеем, а значит никто и никогда не выложит за нас два миллиона евро. Да если бы за меня кто-нибудь предложил такие деньги, меня тут же продали бы в рабство родные дети! Хотя, надеюсь, у них все же хватило бы совести не делать этого.

Как бы то ни было, а вступила я в очень опасную игру, из которой следовало выбираться как можно скорее. Положение осложнялось тем, что открой я Сиплому правду, он бы наверняка нас не пожалел. Если за нас никто не заплатит, а мы к тому же еще и стали свидетельницами убийства, то какой ему прок оставлять нас в живых? Выведут нас в чистое поле и придушат по-тихому. Потом по телевизору покажут трупы, в газете опубликуют некролог, и все, прощай, жизнь земная! Такой поворот событий не вязался с моими планами на будущее, в которых, в частности, фигурировала наклевывающаяся покупка в кредит микроволновки.

Вот и приходилось беззастенчиво врать. Где-то в глубине души я надеялась, что нас кто-нибудь да спасет. Во-первых, я не явилась вовремя домой. У моих мужиков должно хватить ума и сообразительности начать меня искать. Там, глядишь, и до милиции добрались бы. Во-вторых, Мокрый вряд ли жил один. Если бандиты Сиплого не перестреляли всю его семью, то оставалась надежда на то, что кто-нибудь из домашних вернется и обнаружит здесь нас.

Одновременно неумолимая логика подсказывала, что мои надежды лишены оснований, иначе Сиплый не вел бы себя так спокойно. Но человек так устроен, что ему нужно во что-то верить. Без веры человек сдувается и гибнет. Я верила, и потому раз за разом твердила Сиплому, что мы с Танькой для него теперь сродни собственной жизни — такие же единственные и неповторимые.

Чтобы утвердить его в этом мнении, я даже придумала и рассказала ему одну очень красивую легенду о том, что когда-то мой род (или Танькин) был очень влиятелен и знатен в Польше, и только в годы войны нас насильно вывезли в сибирские лагеря. А теперь на родину вернулся последний отпрыск княжеского рода, безумно богатый человек пан Мара, который начал разыскивать свою родню и выяснил, что осталась у него одна-единственная кузина, великая княжна, то есть я или Танька. И вот за то, чтобы воссоединить род и вернуть его на историческую родину, он и готов выложить такие бешеные деньги.

Сиплый слушал меня, раскрыв рот. По мере того, как я все более красочно описывала ему лишения, которые довелось испытать на себе моим предкам в сибирских лагерях, его шрам все больше багровел. Что означал этот признак, я тогда еще не знала. Позже выяснила, что означал он недоверие.

— Постой, но зачем он платит такие деньги? — изумился Сиплый. — Разве он не мог прислать тебе письмо или позвонить и пригласить тебя к себе? Думаю, за такие деньги ты немедленно сорвалась бы отсюда со всей своей родней.

— Ну, я просто не все тебе рассказала, — пришлось мне выкручиваться, продолжая сочинять на ходу. — Понимаешь, этот пан Мара довольно темный тип. На самом деле он — колумбийский наркобарон.

— Ну да? — усомнился Сиплый.