Три года назад я написал рассказ «Восточная война», в нём я, как мог, рассказал о военных действиях на Камчатке, во времена глобального военного конфликта между Российской империей и коалицией в составе Британской, Французской, Османской империй и даже …Сардинского королевства! (1853–1856 годов).

Санкт — Петербург. Зимний дворец. Декабрь 1851 года

— Вы это читали? — обратился к министру иностранных дел самодержец, бросая на стол депешу русского посола в Париже графа Киселёва.

— О перевороте второго декабря?! — конечно, и, неоднократно. Осмелюсь высказать своё мнение. Сие донесение привело меня в восторг…

— Согласитесь, он же совершеннейший молодец, — перебил его Николай Первый, и подойдя к окну стал рассматривать снующих по площади людей:

— «Главное в том, что этот принц-президент истребил и революционеров, и ненавистных либералов».

— «Одним ударом Луи Бонапарт убил и красных, и конституционных доктринёров. Никогда бы им не воскресать!» — поддакнул царю министр.

Семь месяцев спустя

Донесения из Франции всё больше и больше расстраивали царя, его любимец,

победитель революционеров и всякого прочего сброда, более не желал довольствоваться тем, что получил; этому выскочке, теперь, потребовалась корона; правитель Франции отныне желал стать монархом «божьей милостью»!

— Ну, и что нам надлежит делать? — при этих словах Николай Первый вручил Нессельроде письмо, полученное из Вены от австрийского министра Буоля.

— «Признать Луи-Наполеона императором, увы, придётся. Однако следует дать понять ему: монархи других великих государств не считают его равным себе. Ибо новоиспечённый французский король — ненаследственный! Так как актами Венского конгресса далёкого 1815 года династия Бонапартов была исключена из престолонаследия!» — машинально прочёл тот и, выждав минуту, доложил:

— Наш посол граф Киселёв, несколько раз, в самых ласкательных выражениях, пытался отговорить Луи-Наполеона от этой опрометчивой затеи. Но, увы, безрезультатно.

— «Монархи божьей милостью» не могут его считать вполне равным себе.

Он, хоть и родственник того Наполеона, которого мой брат взашей выгнал из России и гнал аж до столицы Франции, но не может считаться монархом наследственным! — Николай первый поднял палец вверх и продолжил:

В акте Венского конгресса 1815 года чётко прописано, что династия Бонапартов исключается из французского престолонаследия!

Когда будете составлять ему поздравительное письмо, по поводу коронации, извольте употребить обращение — не «государь и дорогой брат», а «государь и добрый друг», и никак иначе!

Мы с вами не имеем права оскорбить память того судьбоносного Венского конгресса!

Январь 1853 года. Версаль. Собрание приближённых в Галереи битв.

Император Луи-Наполеон пребывал в прекрасном настроении. И повод для этого был, и ещё какой. Его дипломатам удалось уговорить султана Османской империи, Мехмеда Али-пашу отнять ключи от Вифлеемского храма (церковь Яслей Господних) и Иерусалимского храма (церковь Гроба Господнего) у греческой православной общины, которым те принадлежали не одну сотню лет, и демонстративно её тамошним католикам.

— Знатный щелчок по носу российского императора, заступника всех угнетённых православных! Впредь будет знать, кто ему «брат», а кто просто, «добрый друг» и это только начало! Вот увидите, я, вместе с вами, ещё возьму у него реванш, за Березину и за казаков в Париже! — произнеся эти слова как тост, он первым осушил свой бокал с шампанским, предлагая всем присутствующим немедленно последовать его примеру.

— И ещё: организуйте мне встречу с послами Англии и Сардинии, полагаю, что настала пора сколачивать коалицию для охоты на русского медведя.

Санкт-Петербург. Зимний дворец. Тоже время

— «Тем самым было грубо попрано закреплённое несколькими договорами право Российской империи на покровительство Православия в Турции», — Закончил читать свой доклад Карл Нессельроде и захлопнул папку и положил её на стол перед императором.

— И какие будут предложения? — буркнул Николай Первый, не поднимая головы и не отрываясь от чтения бумаг.

— Ваше Императорское Величество, полагаю, что проблема с ключами много серьёзней, чем кажется на первый взгляд, надо немедленно…

— Я не об этом вас спросил! Кого предлагаете послать в Стамбул? Чтобы он незамедлительно решил вопрос о скорейшей передаче ключей их законным владельцам?

— Наш посланник в Константинополе Владимир Титов в особом меморандуме на имя великого визиря убедительно доказал, что права Иерусалимской православной церкви восходят ещё к временам Восточной Римской империи. Более того, к документу были прикреплены более полтора десятка фирманов (указов), однозначно доказывающих права православных, верующих на две эти святыни…

— Вы меня слышите, князь? — император поднялся с места, — я ещё раз, повторяю! Кого, конкретно, пошлём к султану, для скорейшего решения этой проблемы?

Сдаётся мне, что война не за горами! Тем более что русская армия сильна как никогда, да и Пруссия с Австро-венгрией нас обязательно поддержат, зря что ли, наши бравые солдаты, несколько лет назад, подавили там Венгерский мятеж и спасли императора от позора, а, возможно, и от виселицы или новомодной гильотины. Да и Франция с Англией вряд ли за Турок станут заступаться, что им надо от «этого больного человека Европы?!»

— Позволю предложить на должность нашего спецпосланника кандидатуру Александра Сергеевича Меньшикова, правнука того самого, Петровского — нерешительно предложил министр, полагая, что царь немедленно отклонит эту кандидатуру.

— Этого наглеца и нахала?! — на лице самодержца появилась улыбка, — ну, что же, пусть едет, и как можно быстрее. Я распоряжусь, чтобы ему, в качестве весомого аргумента выделили наш новейший паро-броне фрегат. А вы подготовьте для него подробные инструкции: вести себя во дворце султана предельно вызывающе и требовать… э… много чего, но в первую очередь… ключи от храмов!

***

И российский эмиссар в точности выполнил поручение. Сразу же, по прибытии в Стамбул, заявил, что восточный этикет его не интересует и снимать головной убор он ни перед кем, он не собирается, кланяться султану тоже.

В специально заниженную дверь, ведущую в тронный зал, вошёл, сильно накренившись назад, но всё же не наклонив голову, и с порога заявил:

— Российская империя уведомляет вас, что отныне все христиане, будь то православные, католики или протестанты, находятся под покровительством русского царя, и вправе требовать от него защиты, в случае любого, даже самого малого посягательства!

А не буде сие исполнено — то буде война!

***

Спустя три дня паро-броне фрегат, со всем дипломатическим корпусом на борту ушёл обратно в Россию.

Дипломатические отношения были разорваны, и российские войска вошли в дунайские княжества.

Крымская война началась.

1856 год. Версаль

Полномочный представитель России, начальник Третьего отделения Собственной её императорского величества канцелярии и шеф жандармов Алексей Орлов, расхаживал по роскошному залу, ожидая аудиенции у Наполеона Третьего.

Задача, которую поставил перед старым князем недавно взошедший на престол Александр Второй, была не из лёгких:

Во-первых, добиться подписания мира! Ибо Россия, почти что исчерпала ресурсы для её продолжения, и, во-вторых, — сделать так, чтобы цена этого мира Была, для нашей империи, как можно более низкой.

***

Несколько минут спустя он уже беседовал, тет а тет, с французским императором убеждая того, что врагом его страны является не Россия, а Англия, и чем больше заплатит его страна за мирный договор, тем более могущественнее, станет Великобритания! Вечный соперник, а зачастую, и враг всех французов.

— Ваше Высочество, ну, посудите сами, сколько раз великая Франция воевала с этими островными выскочками, только одна столетняя война чего стоила. Ещё ваш великий предок Наполеон Бонапарт начал свои походы лишь для того, чтобы создать континентальную блокаду, направленную против англичан…

— Довольно. Убедили, — оборвал его монарх, — можете мне поверить, на парижских переговорах, мои люди будут на вашей стороне! В старушке Европе в конце концов должно быть равновесие сил. Иначе всевозможным войнам не будет числа.

***

Через несколько дней в столице Франции был заключён мирный договор, согласно которому:

Россия обменяла захваченную у турок крепость Карс с «прочими частями оттоманских владений, занятых российскими войсками». (В прочие земли входили: Баязет, Ардахан, Кагызман, Олты и позиции в пять с половиной километров км от Эрзрума) на оккупированный Севастополь, балаклаву, Камыш, Керчь, Еникале, Кинбурн, «а равно и все прочие места, занятые союзными войсками».

Все военнопленные должны быть возвращены в свои страны.

России запрещалось иметь военный флот на Чёрном море. (К тому моменту его и так не было, он был потоплен в Севастопольской бухте, дабы не дать кораблям врага в неё войти!)

Каждая страна имела право иметь всего по два судна на реке Дунай.

Турция не имела права вмешиваться в дела союзников.

***

Статья тринадцатая запрещала также царю и султану создавать на побережье военно-морские арсеналы и крепости.

К этому судьбоносному документу также прилагалась конвенция о проливах Босфор и Дарданелы, подтверждавшая их закрытие для иностранных военных кораблей в мирное время.

***

Английские газеты того времени писали:

«Мы, прочем, как и наши читатели, прочитав условия мирного договора, пребываем в полном недоумении, кто же выиграл войну, союзники или всё же русские?!»

Антиподы1

«Чины сделались страстию русского народа». Озабоченный лишь продвижением по службе, дворянин «входит в свет безо всяких основательных познаний, <…> всякая мысль для него нова. Он не в состоянии ни поверить, ни возражать»;

***

«В России домашнее воспитание есть самое недостаточное, самое безнравственное; ребёнок окружён одними холопами, видит одни гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести»;

***

А так как в России всё продажно, то и экзамен сделался новой отраслию промышленности для профессоров»;

А. С. Пушкин. 15 ноября 1826 года. Село Михайловское.

На официальный заказ от императора Николая Первого2.

***

В 1831 год. В Государственный совет записка от императора Николая первого:

«О некоторых правилах воспитания молодых людей…»

***

Детей от 10 до 18 лет обучать только в России, а за нарушение лишать возможности поступать на государственную службу. Исключением может быть только разрешение самого Николая I по очень веским причинам;

***

С отъезжающих за границу брать подписку, что их дети не будут обучаться за пределами России.

21 апреля 1832 год. Зимний дворец

Сенатор Серге́й Семёнович Ува́ров уже в который раз, измерял шагами приёмную императора Николая Превого, дожидаясь своей очереди. Перебирал в уме все возможные прегрешения, за что мог быть вызван «на ковёр». Таковых не прослеживалось. Разве что некоторые стычки с поэтом Пушкиным, но ведь было за что. Нельзя же, всё как есть, спускать с рук, пииту, пусть даже и первому в империи!

Незаметно мысли перенесли его в далёкую юность. Вспомнилось как он, сын одного из адъютантов самого легендарного Григория Потёмкина, однажды взял да и изложил русскую национальную идею, состоящую всего из трёх слов: «Православие. Самодержавие. Народность». Много лет тому назад, именно он стал инициатором создания общества «Арзамас». Тогда в него вошли самые что ни на есть вольнодумцы, некоторые из которых позже примкнули к декабристам. И совсем ещё юный Пушкин не раз бывал на их заседаниях, помнится, читал сказку «Руслан и Людмила». А почему мы тогда назывались «Арзамасцы»? Ах да, вспомнил. В конце наших жарких споров всегда на стол подавали жареного гуся «По-арзамаски». Жаль, конечно, что в восемнадцатом году «Арзамас» развалился…

— Извольте-с пожаловать в кабинет! Его высочество вас ожидает — прервал его воспоминания секретарь, распахивая огромную дубовую дверь.

***

— Есть несколько вопросов, на которые я желал бы услышать ваш ответ, — при этих слова самодержец поднялся с кресла и подошёл к окну, взглянув на площадь и людей, снующих внизу:

— Итак, первое. Признайтесь честно, как вы относитесь к господину Пушкину и его сочинениям?

— Весьма положительно — без раздумья ответил Уваров, — год назад я перевёл на французский язык его поэтические творения: «Бородинская годовщина» и «Клеветникам России». За что получил от автора благодарность, следующего содержания: «Мне остаётся от сердца благодарить вас за внимание, мне оказанное, и за силу и полноту мыслей, великодушно мне присвоенных вами»3, — Серге́й Семёнович хотел ещё что-то сказать, но император его перебил:

— Достаточно, перейдём к следующему вопросу. Сколько лет мы с вами знакомы?

— Давненько, ещё ваш покойный брат нас знакомил, — нерешительно ответил Уваров, лихорадочно соображая, зачем император затеял этот разговор и куда он клонит.

Меж тем самодержец продолжал:

— Карамзин и Сперанский, и многие другие. Все, все горячо рекомендуют именно вас на эту должность.

— Кка-ку-ю?! — почему-то заикаясь поинтересовался сенатор.

— А разве я не сказал?! Сейчас поясню. Вся наша система образования ориентирована на запад. Учат из рук вон плохо! Настало время с этим что-то делать! Вот вам записка господина Пушнина, шестилетней давности, почитаете на досуге. Там, очень дельно, всё изложено. Посему я желаю, чтобы в нашей империи образование, наконец, стало системным и… патриотическим! Кому, кроме вас, сей воз тащить, не знаю. Подумайте и, соглашайтесь. Ныне министр народного просвещения в летах, немалых. С годик послужите его товарищем4, а потом, с божьей помощью, и возглавите всё ведомство!

С чего начнёте? Поделитесь с царём? — Николай Павлович подошёл к растерявшемуся Уварову и по-отечески его обнял.

— Надобно резко увеличить количество государственных гимназий. Далее — пришло время в Киеве открыть университет. Город развивается, следовательно, нужны местные образованные кадры. А в действующих университетах надобно увеличить штат профессоров, и в первую очередь наших, русских, но прошедших стажировку в лучших учебных заведениях Европы! Стране также надобны различные технические училища, коих по пальцам перечислить можно. И ещё обсерваторию, оборудованную по последнему слову техники…

— Ну, это вы уж лишку загнули, — Николай Первый улыбнулся, — казённые деньги да на заморские стекляшки?! Звёзды, что ль считать?! Впрочем, готовьте реляции, будем рассматривать. А сейчас ступайте с богом, я рад, что вы согласились взвалить на себя этакую ношу.

Уже стоя в дверях, Уваров обернулся, — и ещё цензура. Она должна быть закреплена за министерством.

— Но ведь есть же — Бенкендорф с его третьим отделением?! Или вы считаете, что он не справляется?! — хорошее настроение государя стало улетучиваться, и он насупив брови бросил:

— Пишите! Всё пишите. Если убедите — передадим и цензурный комитет в ваше ведомство. Была бы только от этого польза.

3 декабря 1832 года. Кабинет Уварова в Министерстве просвещения.

Серге́й Семёнович, в который уж раз перечитал письмо, пришедшее накануне.

«Президент Российской Академии А. С. Шишков обратился к членам Академии с предложением избрать в действительные члены Академии пять человек:

1) «Титулярный советник А. С. Пушкин

2) «отставной гвардии полковник» П. А. Катенин,

3) «директор московских театров» М. Н. Загоскин,

4) протоиерей А. И. Малов,

5) археограф Д. И. Языков.5»

В голове всплыла недавняя обида, заключающая в том, что этот кандидат в академики, минуя его ведовство, добился таки, разрешения на издание своей газетёнки «Дневник», в Министерстве внутренних дел!

Взял перо, макнул его в чернильницу, да так и застыл с ним. Решил ещё раз прочитать документ от начала до конца:

«Так как в голосовании этого предложения приняло участие менее двух третей членов Академии, в соответствии с Уставом остальным членам Академии были посланы извещения о произведённой баллотировке с просьбой «дабы благоволили прислать в Академию свои голоса в особой запечатанной записке»6.

***

«15 декабря 1832 года», — на этом документе всё же появилась лаконичная подпись Уварова: «согласен», благодаря которой, поэт Александр Сергеевич Пушкин стал действительным членом Российской Академии Словесности!

Четыре месяца спустя

Из распоряжения по Министерству народного образования:

«Первое. Творения академика Пушкина цензурировать «на общем основании», без всяких на то привилегий!

Второе. Исключить из поэмы данного автора восемь стихотворных строк. Без разъяснения причины!»

***

Поэт негодовал. И причина этого заключалась не столько в министре, сколько в издателе, которому текст был уже продан и за него получен нешуточный гонорар — по десять рублей за строчку! Творчество Александра Сергеевеча оценивалось весьма недёшево!

Министерство народного просвещения.

— Ваше сиятельство, Серге́й Семёнович, как можно-с, целых два катрена исключить, из самого Пушкина, — невысокого роста цензор, переминался с ноги на ногу и заискивающе заглядывал в глаза грозного начальника:

— Господи помилуй, ведь скандал будет аж на восемьдесят рубликов. Поэт такого ни за что не простит, до царя-батюшки самолично дойдёт…

— Угомонитесь! — Оборвал его Уваров. В этом здании за всё отвечаю я! И таково моё последнее слово! Коль он у нас первый поэт империи, то так уж и быть! Разрешаю публиковать сей опус, но только без этих строк! Так и передайте… Пушкину. Не нравится, пусть идёт, жалуется… хоть, — при этих словах хозяин кабинета недвусмысленно поднял палец вверх.

***

Александр Сергеевич встречаться с министром не стал, но придя к цензору потребовал, чтобы вместо вычеркнутых строчек, там были проставлены точки, в количестве равном исключённым буквам.

Пусть издатель заплатит мне за эти точки, коль я их сочинил, а вы вымарали!

***

Издатель выкладывать кровные рубли за знаки препинания — отказался.

Александр Сергеевич, на попятную не пошёл и своего добился. При помощи и поддержке друзей, и поклонников его таланта, поэма была напечатана, причём в первоначальном варианте, без какого-либо вымарывания неугодных цензору сток!

Но, после этого вяло текущая вражда между Уваровым и поэтом вышла на новый уровень.

Из дневника АС. Пушкина. «10 апреля (по новому стилю) «О проведённом накануне вечере у Уварова («скука смертная»! )

***

В светских салонах шушукались:

— Несмотря на всяческую неприязнь, наш Пушкин снизошёл до очередной встречи с министром. Хлопотал за Гоголя, хотел, чтобы тому предоставили кафедру всеобщей истории во вновь открывавшемся Киевском университете.

— И представляете, кафедру таки, предоставили, и даже в самой столице.

— А писатель, неблагодарный, маленько попреподавал, а потом взял да и уехал.

***

Пушкинскую «Историю пугачёвского бунта» Николай Павлович прочитал лично, откорректировал некоторые моменты и одобрил к публикации. Книга вышла в свет.

Но Уваров, где только мог, критиковал это издание:

— Как можно такое публиковать? Это же форменное безобразие! Вот ежели бы сей опус проходил через мой цензурный кабинет, то я бы ни за что! Невзирая на все прошлые заслуги автора!

Из дневника АС. Пушкина.

«Февраль 1835 года. « В публике очень бранят моего Пугачёва, а что хуже — не покупают! Уваров — большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении… Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя! Царь любит — да псарь не любит!»7

Год спустя

В провинциальном Воронеже, тяжело заболел один из богатейших людей империи, граф Дмитрий Николаевич Шереметев.

Светских салонах начались пересуды на тему:

— Дни его сочтены и кому же достанется несметное богатство вельможи?

— У бедняги наследников, по прямой линии, не просматривается!

***

Уваров, женатый на одной из сестёр Разумовских, мать которой доводилась родной тёткой Шереметеву, посчитал себя претендентом на огромное состояние и приказал незамедлительно опечатать Петербургский дом Шереметева.

Рассуждал примерно так:

— Мало ли что! Пока будут хоронить покойного графа, да поминки устраивать, так и из имения вынесут всё самое ценное. С этой челяди — станется!

Однако граф Шереметьев внезапно взял да и… поправился.

Этим тут же воспользоваться Александр Сергеевич, сочинивший и опубликовавший оду «На выздоровление Лукулла».

***

А между тем наследник твой, Как ворон к мертвечине падкий, Бледнел и трясся над тобой, Знобим стяжанья лихорадкой. Уже скупой его сургуч Пятнал замки твоей конторы; И мнил загресть он злата горы В пыли бумажных куч.8

***

В обществе новое сочинение Пушкина произвела эффект разорвавшейся бомбы.

И без того натянутые отношения между поэтом и министром перешли в разряд открытого противостояния.

Министерство народного просвещения.

— Вызовите ко мне этого… Пушкина! Желаю объясниться с ним лично!

— приказал Уваров стоящему по стойке смирно секретарю.

— Осмелюсь поинтересоваться, — может быть всё же послать бумагу, с приглашением, посетить наше ведомство. Человек ведь известнейший, как бы чего дурного не подумал, — чиновник много лет служил в министерстве и боялся, что в случае чего, крайним могут сделать именно его.

— Делай, как велено! — или забыл, что за всё что здесь происходит, перед императором отвечаю лично… я!

***

О чём беседовали два этих антипода, нам доподлинно не известно. Но после их встречи, поэт обратился к всесильному шефу жандармов с письмом:

«Моя ода была послана в Москву без всякого объяснения. <…> Всякого рода намёки тщательно удалены оттуда. <…> В образе низкого пройдохи, скупца, ворующего казённые дрова, подающего жене фальшивые счета, подхалима, ставшего нянькой в домах знатных вельмож, и т. д. — публика, говорят, узнала вельможу, человека богатого, человека, удостоенного важной должности. <…> Мне не важно, права публика или не права. Что для меня очень важно, это — доказать, что никогда и ничем я не намекал решительно никому на то, что моя ода направлена против кого бы то ни было».

Министр просвещения также обратился к Бенкендорфу, прося у того защиты от зарвавшегося поэта, «нанёсшего ему оскорбление не столько частному лицу, сколько сановнику, занимающему крупный пост в государстве».

Пришлось Александру Сергеевичу отправиться на ковёр и к начальнику Третьего отделения.

***

«Александр Сергеевич! Я обязан сообщить вам неприятное и щекотливое дело по поводу вот этих ваших стихов. Хотя вы назвали их Лукуллом и переводом с латинского, но согласитесь, что мы, да и всё русское общество в ваше время настолько просвещено, что умеем читать между строк и понимать настоящий смысл, цель и намерение сочинителя!»9

***

После этого случая министр с поэтом более не разговаривал, но, затаив злобу, попытался отомстить Пушкину даже после его кончины.

***

Николай Первый узнав о последствиях дуэли, приказал издать, за казённый счёт, полное собрание сочинений Александра Сергеевича, а все доходы от продажи оного передать семье убиенного.

Уваров противиться воле государя не мог, но потребовал, чтобы каждая сточка будущих книг прошла через возглавляемый им цензурный комитет!

К чести самодержца — он повторного вымарывания текстов не допустил. Книги увидели свет в первоначальной редакции.

***

Прошли годы. Пушкина помнят все, Уварова — только историки. Но вот высказанная им триада «Самодержавие. Православие. Народность!». Нет, нет, да и промелькнёт на страницах журналов или всплывёт на каком-нибудь сайте, всё помнящего интернета.

1 — Антипо́д — противоположные, противостоящие.

2-https://dzen.ru/a/XDsiwmGtrQCq8A4

3-https://aif.ru/society/history/pravoslavie_

4 — В царской России «Товарищ министра» означало «заместитель министра».

5 — https://proza.ru/2019/08/04/1148

6 — https://proza.ru/2019/08/04/1148

7 — https://feb-web.ru/feb/pushkin/chr-abc/chr/chr-4523.htm

8 — https://www.culture.ru/poems/5021/ysclid=lynxy2ynu134648068

9 — https://dzen.ru/a/YGDLVL3lgBeqv5YV?ysclid=lymsykei8t565

«Без лести предан»

«В октябре 5 числа усадища Гарусова у помещика Андрея Андреева сына Аракчеева сын Алексей»

Из записи в метрической книге «О рождающихся, 1769 года»

***

В столице он — капрал, в Чугуеве — Нерон:
Кинжала Зандова1 везде достоин он2

г. Краснодар. Весна 2024 года.

Не знаю у кого как, но у меня точно есть глаз на затылке. Не верите? Нужны доказательства? Пожалуйста. Вот прямо сейчас за моей спиной стоит племянница Катя. Бесшумно, уподобившись кошке, вошла в мой кабинет и ждёт, не дождётся, когда я закончу стучать по клавишам компьютера, чтобы обсудить со мной «вопрос, не терпящий отлагательства и, от которого зависит, если не судьба планеты Земля, то уж точно будущее учащейся одиннадцатого класса Екатерины Емельяненко».

— Дядь Саш, ну ты скоро? — наконец, не выдерживает моя близкая родственница, — ты же всё знаешь, а наша училка — нет. Вот и даёт задание узнать, почему Пушкин ненавидел Аракчеева и писал на него злющие эпиграммы, а тот его за это, даже на дуэль не вызвал?

— Всё знает интернет, и твой любимый гугул, он так и зовётся — всезнающим, — не поворачивая головы, отвечаю я, наивно надеясь, что мне сегодня всё-таки удастся закончить рассказ.

— Гуляш стынет, и я чай твой любимый 95-й, да ещё с жасмином заварила, — стреляет из «тяжёлой артиллерии Катюша», прекрасно зная, что венгерским блюдом я ещё могу пожертвовать, а вот ароматно пахнущим зелёным чаем, ни за что!

***

— А ты знаешь, что после реформ Алексея Андреевича Аракчеева русскую артиллерию прозвали «богом войны», а всю систему организации «орудийной службы», даже после его кончины, ещё много лет называли «аракчеевской».

— Не-а. Про казармы его имени где-то читала, там ещё говорится, что у офицеры, служившие в таких казармах — поселениях, считали это, самой настоящей, ссылкой и подавали рапорты о переводе в другие воинские подразделения, а в случае отказы, подавали прошение об отставке.

А почему ты про артиллерию вспомнил?

— Да потому, что ты сейчас, палишь в меня, из всех главных калибров, — выключая компьютер и, вставая с кресла, отвечаю я:

— Знаешь ведь, что между работой и чаем, я всегда и однозначно, выберу второе!

Вторая половина восемнадцатого века. Маленькое поместье Гарусово (всего-то девятнадцать (!) душ крепостных) поручика, в отставке, Андрея Андреевича Аракчеека.

— Алёша, скажу честно, — отец, строго, по-военному, посмотрел на сына, — кроме тебя в семье ещё десяток детей имеется, но ты наша опора и надежда. Вижу — из тебя будет толк. А посему, с завтрашнего дня у тебя будет учитель, увы, не из города, должон понимать, денег у нас мало, почитай, совсем нет. Однако и наш сельский священник Павел Максимович

(к стати — родной дед нашего Дмитрия Ивановича Менделеева!)

тебя много чему научить сможет. Познавай науку прилежно, от занятий не отлынивай, ибо планируя я, по достижении тобой нужных лет, отправить тебя во вторую столицу, дабы там ты выучился на чиновника, и далее делал карьеру по гражданской линии, ибо с армией, в нашем роду, как-то не ладится. Я вот, к примеру, даже до капитанского чина не удосужился дослужиться.

Увы, желанию отца не надо было сбыться. И виной тому, не успеваемость Алексея, мальчик учился хорошо и науки познавал с завидным упрямством, а дети. Его сверстники.

Так уж вышло, что однажды семейство Аракчеевых отправилась в гости к соседскому помещику, капитану в отставке. И тот, познакомил Алексея со своими отпрысками — кадетами военного училища.

До поздней ночи, Алёша, с упоением слушал рассказы мальчишек, о стрельбе из самых настоящих пушек, о чистке ружей и о сложнейшей военной науке.

После возвращения домой сын заявил родителям, что ни по какой гражданской линии он не пойдёт, и во что бы то ни стало, будет офицером.

Из воспоминаний А. А. Аракчеева:

Мне казались они какими-то особенными,

высшими существами.

Я не отходил от них ни на шаг.

1783 год. Алексею исполнилось четырнадцать лет.

К чести отца, он переубеждать сына не стал и отправился, вместе с ним,

на долгих3 лошадях в Санкт-Петербург, подавать документы в тамошний кадетский корпус.

Решения о зачислении ждали… полгода! Из дома денег не присылали, совсем. Фактически… нищенствовали.

И окончательно отчаявшись, в один судьбоносный день, младший Аракчеев, подкараулил директора «Соединённой артиллерийской и инженерной дворянской школы»Петра Ивановича Мелиссино и бросился к нему в ноги, со словами:

— Ваше превосходительство, нет сил более ждать, приказа о зачислении. Ещё в январе все бумаги, как полагается, подали бумаги, а нынче на дворе уже июль, знойный. Дабы сюда добраться, четырёх коровушек продали. Верите, даже три рубли, у самого митрополита выклянчили. Нынче же денег, на проживание более нет совсем, остаётся только лишь одно, на паперть идти, христа ради милостыни просить! Иначе помрём, с батюшкой, с голоду.

Седовласый генерал с удивлением посмотрел на юношу, велел идти за собой, тотчас же велел издать приказ о зачислении.

(Много лет спустя, став властным сановником, Аракчеев всегда помнил об этом случае, и никогда не уходил домой, оставив у себя на столе непрочитанные послания.

Всенепременно накладывал резолюцию на каждое, точно в день его поступления. Будь то объёмистый доклад или всего лишь записка в три слова!)

***

Учёба Алексею давалась нелегко, но, помня, что назад в деревню ему дорога заказана и, обладая завидным упорством, он быстро освоил все мудрёные науки и даже стал немного подрабатывать, обучая сыновей Салтыкова военному делу и фортификации.

Был назначен заведовать учебной библиотекой, из которой, его стараниями, через некоторое время пропала вся литература, кроме узконаправленной.

«Дабы сие прочитав — смуту не разводить!»

***

Успешного выпускника Аракчеева оставили в училище, приказа преподавать кадетам математику. Там же написал свою первую научную работу «Краткие артиллерийские записки для наставления унтер-офицеров».

Но блестяще начатая карьера быстро оборвалась.

Выявились факты его жестокого обращения к своим подопечным.

Выручил из беды граф Салтыков.

Однажды по требованию наследника престола Павла Петровича, «дать ему расторопного офицера» он порекомендовал, закончившего с отличием, выпускника училища Алексея Аракчеева, «как весьма знающего артиллерийское дело».

«Вступительный экзамен», принимал лично Павел. Будущему самодержцу понравились обстоятельные и чёткими ответы молодого офицера, и тот был зачислен в штат свиты наследника престола.

***

Жилось во дворце молодому офицеру весьма несладко. Он даже спал, не раздеваясь, дабы, в любой момент предстать перед наследником по всей форме экипированным.

И Великий князь это заметил и оценил, назначил Аракчеева комендантом Гатчины, а затем, поручил ему командование всеми своими сухопутными войсками.
1796 год. Зимний дворец. Кабинет императора Павла Первого.

Самодержец расхаживал по комнате, теребя свой подбородок и о чём-то сосредоточенно думая. Наконец, остановился у окна, кинул взгляд на площадь, полную людей и, не оборачиваясь к стоящему по стойке смирно секретарю, начала диктовать:

Первое — назначить комендантом столичного града.

Второе. Присвоить звание майора гвардии Преображенского полка!

(По традиции звание полковника носил сам император).

Третье. Наградить орденом святой Анны 1-й степени.

Четвёртое. Пожаловать оному лицу баронское достоинство.

Пятое. Вдобавок к пункту три наградить ещё и орденом святого Александра Невского.

И наконец, шестое — подарить две тысячи крестьян и имение в любой губернии на его выбор.

Записал?! Клади на стол, я сейчас же сей документ подпишу.

Но Ваше Высочество, — там не указана фамилия. Кого именно…

— Как кого?! — оборвал секретаря император, — мог бы и сам догадаться! Учителя моего сына Александра… Алексея Андреевича Аракчеева!

Весна 2024 года. Кухня нашего дома.

«По наружности Аракчеев похож на большую обезьяну в мундире. Он был высок ростом, худощав и жилист; в его складе не было ничего стройного; так как он был очень сутуловат и имел длинную, тонкую шею, на которой можно было бы изучать анатомию жил, мышц и т. п. Сверх того, он как-то судорожно морщил подбородок… Из записок генерал-майора Николая Саблукова

Катюша кончила читать, с минуту помолчала, а затем с вызовом продолжила:

— Когда его бывший ученик, а ныне император Александр Первый поручил Аракчееву организацию военных поселений, то тот довёл это дело до полнейшего абсурда. За малейшие проступки виновных подвергали жестоким телесным наказаниям.

В этих поселениях расходовались целые возы розог, а бедные поселенцы были вынуждены работать с утра до вечера, под пристальным, под надзором начальников! И правильно писал о нём Пушкин, он-то не боялся сатрапа:

Всей России притеснитель,

Губернаторов мучитель

И Совета он учитель,

А царю он — друг и брат.

Полон злобы, полон мести,

Без ума, без чувств, без чести,

Кто ж он? Преданный без лести,

……………..4

Последнюю строчку приводить не буду, она, вообще, нецензурная!

***

Я молча поставил пустую пиалу на стол, поднялся и поманил девушку за собой в кабинет.

Там открыл одну из моих многочисленных папок и протянул Екатерине:

— Читай, только очень внимательно. Аракчеев был педант до мозга костей. Записывал буквально всё, с чем ему приходилось иметь дело. Документ бесспорный, фотокопия из Государственного архива.

«Книга приказаний 1896 года» — прочитала вслух племянница — но ведь это же ещё задолго до создания поселений.

— Катя это не важно, интересен сам факт, что если бы какому-то подчинённому, когда-либо было нанесено увечье, данный факт обязательно нашёл своё место в подобном документе. Ты не отвлекайся, читай, нам ещё пушкинскую эпиграмму предстоит разобрать, — произнеся эти слова, я вывел на экран монитора герб Аракчеева.

А Екатерина продолжила:

— Объявлено выговоров — двадцать два!

— Произведено: Три вычета из жалования и два ареста.

— Иключение во флот, одно!

— Под суд отдан одни (!) солдат, за побег!

***

Как видишь, ни одного случая тяжёлых телесных наказаний здесь не отражено. Конечно, есть всё же вероятность, что Алексей Андреевич об этом специально умалчивал, но согласись, на него это совсем не похоже.

Теперь давай разберём его фамильный герб, — я пододвинул к девочке стул, чтобы она могла рассмотреть изображение во всех деталях.

Видишь внизу слова «Без лести предан». Так вот, их вписал сюда сам Павел первый. И знаешь за что?! За то, что кроме крепостных крестьян, более никаких материальных подарков от сильных мира сего не принимал, более того, аккуратно извлёк и передал в казну бриллианты из рамки портрета Александра Первого, который был ему торжественно вручён, уж не помню по какому случаю.

— Ну, раз он был такой честный и правильный то почему же не вызвал Пушкина на дуэль за эту эпиграмму? — Катя с возмущением вскочила со стула, — в те годы, все об Аракчееве плохо говорили, а всех обмануть нельзя!

— Давай начнём с того, что поэт зашифровал в этой последней строке имя не просто одной из женщин высшего света, а конкретно любовницы генерала — Настасьи Шумской. Дело было в том, что эта девушка была крестьянкой, то есть из «подлого и бедного» сословия, раньше подобные отношения не были позволительны никому! Даже людям из самого ближнего круга.

И ты совершенно права, эпиграмма — более чем весомый повод для дуэли, тем более что поэт нанёс оскорбление не лично Алексею Андреевичу, а всему его роду, возведённому в графское достоинство!

Согласись, даже сейчас, в наш просвещённый век, подобные слова… равносильны пощёчине.

Но нашему Пушкину несказанно повезло — оскорблённый им человек был педантом и поклонником воинского устава, который категорически запрещал поединки. Это, во-первых. А во-вторых, и это уже моё личное мнение, Аракчеев был военным до мозга костей и умел стрелять без промаха, то есть у господина поэта против него не было ни одного шанса. А на банальное убийство генерал был явно неспособен.

И в-третьих, вот тебе ещё одна цитата Александра Сергеевича.

Узнав о смерти Аракчеева, поэт написал своей жене: «Об этом во всей России жалею я один — не удалось мне с ним свидеться и наговориться».5

И заешь, почему произошла такая метаморфоза?! Да потому что первая эпиграмма написана задиристым и заносчивым восемнадцатилетним парнем, а строчка из письма — повидавшим многое, в этой жизни, мужем.
***

1 — немецкий студент, убивший консервативного писателя, занимавшегося травлей студенческих организаций.

2 — В 1819 году появляется двустишие

3 — то есть не меняя уставших лошадей, на промежуточных станциях, на свежих- отдохнувших.

4 — https://ru.wikipedia.org/wiki/

5 — https://aif.ru/society/history/general_arakcheev_-_um_chest_i_sovest_imperii_poverte_hotya_by_pushkinu?ysclid=lz9ct47l37423158424

Бабушка строго режима!

Год назад исполнилось 250 лет со дня рождения Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, «самой знаменитой бабушки в русской литературе».

***

«Жалко бабушку — он её ни во что не жалеет. Несчастная, многострадальная. При свидании всё расскажу. И ежели бы не бабушка, давно бы пропал…»

***

«И что ещё несносно — что в его делах замешает других, ни об чем не думает, только об себе, и об себе неблагоразумно. Никого к нему не пускают, только одну бабушку позволили, и она таскается к нему, и он кричит на неё, а она всегда скажет — желчь у Миши в волнении».

Из письма Елизаветы Верещагиной её дочери Саше, по случаю пребывания М.Ю.Лермонтова на гауптвахте1

***

Несчастная, незаменимая, всепонимающая заступница, ценитель стихов и другие качества главного в жизни Лермонтова человека.

Алина Бодрова

Пятигорск. Весна 2024 год

Не знаю по какой причине, но сегодня посетителей в музее Лермонтова совсем немного. Перехожу из комнаты в комнату в одиночестве.

Вчитываюсь в развешенные по стенам документы, канувшей в прошлое, эпохи.

О Михаиле Юрьевиче кто только не писал, (даже меня, за один из рассказов, наградили памятной медалью — 200 лет поэту!) если я не ошибаюсь, есть даже отдельная часть в литературоведении — Лермонтоведение.

И в этом прекраснейшем, провинциальном музее, каких только артефактов не сыскать. А вот о Елизавете Алексеевне материалов там, увы, мало.

Ночь с 1 на 2 января 1810 года село Никольское, позже ставшее именоваться — Тарханы. Пензенской губернии.

В Новогоднюю ночь, хлебосольные хозяева, решили собрать в своём имении, соседских помещиков, дабы порадовать их маскарадом, с разыгрыванием сцен из «Гамлета».

Однако представление пошло не по тому сценарию, ибо отставной капитан лейб-гвардии Преображенского полка Михаил Васильевич Арсеньев, облачённый, согласно роли, в костюм могильщика, произнёс фразу, не сочинённую великим Шекспиром:

«Ну, любезная моя Лизанька, ты у меня будешь вдовушкой, а ты, Машенька, будешь сироткой».2

В тот момент хозяйка дома, не уделила этой фразе должного внимания, мало ли что, в сердцах, может ляпнуть муженёк, принявший на грудь пару, а то и тройку, бокалов дорогого французского коньяка.

Ну, да, — настроение у суженого сегодня — хуже некуда, и причина тому, более чем понятна, — отсутствие на празднике соседки, а заодно и любовницы, помещицы Мансыревой.

(Как выяснилось позже, супруга Елизавета, будучи старше мужа на целых восемь лет (!), узнав о похождениях мужа, отправила к ней своего человека с письмом, в котором, запретила Мансыревой не только появляться в её доме, но даже появляться вблизи усадьбы Арсеньевых!

Существует и иная версия, приведённая в записях П. К. Шугаева.

Под Новый год к Мансыревой, из заграничной службы, вернулся супруг, и посему ей Михаил Васильевич стал более не нужен!3)

***

Меж тем, глава семейства, махнув рукой всем присутствующим, поспешно покинул зал, «достал из шкафа пузырёк с каким-то зелием и выпил его залпом, после чего тотчас же упал на пол без чувств».

Слух о его кончине мгновенно разнёсся по всем комнатам, и помещики «поспешили сию же минуту разъехаться по домам».

Елизавета же, придя в себя после глубокого обморока, велела тотчас «заложить зимнюю карету и ехать в Пензу.

По прибытии в губернский город приказала похоронить мужа на кладбище (Арсеньевой, понятно, каким образом, удалось скрыть факт самоубийства. Иначе покойника не отпевали бы в церкви! И предали земле, исключительно за оградой погоста!), произнеся при этом: «Собаке собачья смерть». Пробыла она в Пензе шесть недель, не делая никаких поминовений…»4

***

Как гласит народная мудрость, «беда не приходит одна».

Четыре года спустя.

Родная кровинушка — дочь, пятнадцатилетнее «хрупкое, нервное создание», на балу, в Орловской губернии, где Мария была в гостях, влюбилась в отставного офицера Юрия Лермонтова, лечившего там, от ранений полученных в битвах с ненавистным французом.

После чего безапелляционно заявила, что намерена выйти замуж, ибо жить без этого человека, более не может!

Не известно, как на это заявление отреагировал отец, но мать выбор дочери не одобрила, ибо ясно же как божий день, — неровня он, однако, перечить не стала. Понимала, что у её кровинушка своего решения всё равно не изменит.

— Значит так! — Елизавета Алексеевна демонстративно скрестила руки на груди: — свадьбу устоим здесь, в Тарханах! И не спорь с матерью. У твого капитана, насколько мне известно, средств на покупку собственного дома, не имеется. Посему жить, тоже будете здесь. Имение большое, как-никак более четырёх тысяч десятин земли — всем места хватит! А вздумаете возражать, — оставлю без копейки! Ты меня знаешь!

***

В положенный срок Елизавета Алексеевна стала бабушкой.

(Имя для внука выбирала долго и тщательно.

(капитан Лермонтов хотел назвать сына Петром, однако затевать очередной спор с властной тёщей, не решился)

Елизавета Алексеевна не раз утверждала, что её Мишенька получил не только имя деда, но и прихватил вдобавок его характер: «нрав и свойства совершенно Михаила Васильевича». )

***

А три года спустя, помещица безутешно рыдала над гробом единственной дочери.

***

Мария Лермонтова скончалась 24 февраля 1817 года от неизлечимой в то время чахотки, на двадцать втором году жизни и нашла последнее упокоение в родовом склепе Арсеньевых.

«Под камнем сим лежит тело Марьи Михайловны Лермонтовой, урождённой Арсеньевой, скончавшейся 1817 года февраля 24 дня, в субботу; житие её было 21 год и 11 месяцев и 7 дней»5.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.