Бесплатный фрагмент - Катька Мазила

Вода в Москве-реке была темно-коричневая, с маслянистыми разводами, жуткая вода. Перегнувшись через парапет, Катька пристально разглядывала ее, словно могла увидеть в ней что-то необыкновенное, громадную чешуйчатую тушу Несси, например. Никакой туши видно не было, плавал мусор, и только.

В коричневой жиже, которую и водой-то трудно было назвать, она видела себя, Катьку Мазину, видела мертвой, бледной, с синими пятнами на коже. Смрадный запах разложившейся плоти, бывший когда-то ее плотью, достиг ее ноздрей, заставил сморщиться в болезненной гримасе ее худенькое личико, до того живо разыгралось у нее воображение.

— Что это вы задумали, девушка?

Она резко оглянулась. Перед ней стоял мужчина лет тридцати семи или восьми. Темноволосый, чисто выбритый, в джинсовом, дорогом костюме и черной майке под ним.

— Фат и прилипала! — неизвестно почему тут же решила Катька.

Прилипала смотрел на нее смеющимися карими глазами, чуть-чуть прищурившись, но смотрел пристально и ждал ответа на свой вопрос.

— Привет! — не нашла ничего лучшего, как поздороваться с ним Катька.

— И тебе того же! — насмешливо ответил он и дурашливо поклонился.

Катька насупилась. Незнакомец протянул ей руку.

— Пойдем?

Катька сначала вложила свою руку в него и только потом спросила.

— А куда?

— Какая разница? Куда-нибудь, главное, что в жизнь, а не в реку, не так ли?

На столь удивительную проницательность Катька не реагировала, она разглядывала роскошное авто, почти бесшумно подъехавшее и остановившееся возле них. Дверь машины открылась, но никто не показался из нее. Она беспомощно оглянулась на незнакомца.

— Ну, что же ты? Вперед!

Ехали недолго и вскоре оказались у дверей небольшого ресторана. Подталкивая ее в спину, хотя она и не думала сопротивляться, нечаянный кавалер проводил ее к столику, стоявшему недалеко от эстрады, даже стул ей отодвинул, вот какой вежливый попался!

Тотчас подскочил лощеный официант, подал папки с меню. Катька свою папку отодвинула, на что ее спутник ободряюще ей улыбнулся.

Да, она не обедала сегодня, и про завтрак тоже ничего вспомнить не могла, но есть не хотела.

— Пиво здесь есть? — повернулась она вдруг к официанту.

— Пиво? — заметно растерялся официант, — д-да, есть, точно есть. Вам какое?

— Мне ирландское, крепкое, темное, большой бокал, к нему карпаччо, ветчину по-болонски, маринованные грибы и маслины. Пока все.

Официант принялся строчить в своем блокнотике, и она победно глянула на своего спутника, тот старался подавить смех.

Нечаянный ее спутник заказал себе белое вино, устрицы и фуа гра. Знакомиться он явно не торопился.

Только начав смаковать второй бокал, незнакомец решил предать гласности свое имя.

— Меня зовут Владислав, ты можешь звать Владом, но только, ради Бога, не Владиком, в крайнем случае, согласен на Славу.

Она согласно кивнула головой.

— Славик, очень приятно, а я Катя.

— Хорошо, давай о главном, сколько?

Она сделала большие глаза, хотя поняла уже, о чем он толкует. Первым побуждением было возмутиться, крикнуть, что она не проститутка, но вряд ли бы он ей поверил.

— Там видно будет, — дипломатично заявила она.

Кровать была устрашающих размеров, прямо стадион, а не кровать, и покрывало на ней было атласным, чего Катька не любила. Она подумала, что надо бы его снять, а ну, как Влад вздумает начать на нем, она тогда живо скатится на пол.

Влад понял ее по-своему.

— В кровать потом, давай-ка лезь в ванную, да вымойся как следует, надеюсь, мне повезет, и ничего страшнее трихомоноза у тебя нет.

— Надейся, — злорадно посоветовала ему Катька. Как только она скрылась, Влад достал из прикроватной тумбочки какие-то таблетки и проглотил одну из них, подумал и проглотил вторую.

Девочка была какая-то странная, не похожая ни на одну из категорий легко доступных девиц, но долго ломать над этим голову он не стал.

Как только Катька нагишом появилась в спальне, он одним движением швырнул ее на кровать, хорошо, что уже разобранную, и крикнул ей: — ну, теперь держись!

Натиск у мужика был такой, словно он своим телом старался пробить брешь во вражеской крепости, не считаясь ни с какими потерями. Когда же он поднялся и пошел в ванную этаким свежачком, она напоминала рыбу, вытащенную из воды и сильно скучающую по своей стихии.

Влад только еще появился на пороге, а она уж шмыгнула мимо него в душное и влажное нутро ванной комнаты. Ей нужно было прийти немного в себя, холодная вода лучшее средство для этого, и она терпела ее так долго, как только смогла. Розовая, с блестящими глазами показалась она перед ним. На этот раз сразу набрасываться он не стал, решил рассмотреть нечаянное и временное свое приобретение.

Фигурка у Катьки оказалась невысокой, худенькой, но без раздражающей костлявости. Грудь, а вернее, грудки были размером с ее кулачок.

— Ну и как? — спросила Катька, соскучившись стоять молча.

— Ничего, годится.

Второй раунд прошел у них вничью, но на это потребовалась вся Катькина ловкость, все умение ускользать, или, наоборот, поддаваться, когда противник этого совсем не ждет. Оба оказались измотаны, на лбу и шее Влада блестели капли пота, ее же тело гудело как набат.

— Ловкая ты, оказывается штучка! Больно?

— Нет, — солгала она.

— Врешь ведь, больно, я знаю, но за то я тебе и деньги плачу.

«Вот ведь экий садист попался! — подумала Катька, глядя ему в спину, — мало ему причинять боль, так нужно еще, чтобы я в этом призналась».

Третий бой измотал ее всерьез, она тяжело с всхлипом дышала, и «добренький» Влад разрешил ей поспать. Проснувшись, она с удивлением заметила, что уже утро, и не раннее, Влада рядом не было. Не успела она озаботиться его отсутствием, как он вошел еще с капельками воды на коже.

— Надо же, проспал до самого утра, давно я так не уставал, — добродушно и с оттенком восхищения не то ею, не то самим собою, родимым, проговорил он.

Она рассматривала его в свою очередь. Широкая грудь, крепкие ноги, чистая, загорелая кожа, мускулы так и перекатывались под ней, только на знак его мужского достоинства она глянула с отвращением.

— Ну что, поехали дальше?

— Ага, умный какой! Сначала душ и завтрак, а там посмотрим, я тебе не олимпийская чемпионка по троеборью!

— Да ладно, ты лучше, — с легкой насмешкой отозвался Влад, — кстати, сколько тебе лет?

Катька насторожилась.

— Ну и вопросик, может тебе еще и паспорт показать?

— Что, такой большой секрет?

— Да нет, какой еще секрет? Мне двадцать, скоро двадцать один будет.

— Хорошо сохранилась, я думал, что тебе не больше семнадцати.

— Что, одних малолеток любишь? — поддела она его, проходя мимо.

Завтрак пришлось готовить ей, он ничего, кроме бутербродов предложить не мог, а домработница, по его словам, была в краткосрочном отпуске.

— Давай, я хоть омлет сделаю что ли, чего сухой хлеб жевать?

Омлета им оказалось мало, пришлось еще и бутерброды есть, настолько оба проголодались.

— Ты вообще чего утопиться-то собиралась? — спросил он ее словно невзначай.

— А тебе не все равно?

— Меня твои драматические истории не интересуют, но не могла бы ты отложить свое утопление дня на два, или даже три? Да, пожалуй, три дня мне вполне хватит. А там топись в свое удовольствие.

— Ты считаешь, что во мне столько сладости, что тебе целых три дня понадобится? А если и трех не хватит? — На это он только пожал плечами.

— Хватит болтать, мой посуду и в постель!

К обеду, когда он оставил ее, наконец, в покое, она моментально уснула, настолько была измотана, даже на стройке она так не уставала.

— Чертов ублюдок, чтоб ты сдох, садист проклятый! — пробормотала она, сворачиваясь клубком в полусне, и услышала его смех издалека, или это уже был сон?

Проснувшись, она почувствовала на лице какую-то тряпку, и с криком отбросила ее.

— Что с тобой? Чего ты орешь как укушенная? Это всего лишь одежда.

— Но это не моя одежда, — возразила она, глядя на пестрый ворох.

— Теперь уже твоя, надевай, поехали.

— Ты же сказал, три дня? — изумилась Катька очередной неожиданной перемене в своей судьбе, ей припомнилась коричневая стылая вода, и она поежилась.

— Мне надоело дома сидеть, да и есть хочется, поехали, проветримся немножко, заодно и подкрепимся.

Костюм, который он ей купил, прикинув на глаз размер, оказался впору. Но вот обувь оказалась велика.

— Не беда, — отмахнулся Влад, — сейчас заскочим и поменяем.

Действительно, заскочили и поменяли.

— Ну, как тебе здесь?

Она сморщилась, не собираясь кривить душой.

— Я думал, ты здесь себя увереннее будешь чувствовать, а ты у нас, оказывается дама высокого полета!

— Не люблю летать, у меня от высоты голова кружится, — огрызнулась она.

— А если травку? — она не сразу поняла его, а, поняв, отказалась, не ее это стиль.

— Странно, травку не куришь, пьешь мало, да и то все больше пиво.

— Да, не повезло тебе, — рассеянно отозвалась Катька, с любопытством осматриваясь.

Поесть спокойно им не дали, подсели два каких-то мужика, знакомые Влада, заговорили с ним о делах. Потом Влад отлучился, сказал, что на пять минут, а не было его больше пятнадцати.

Остаток вечера прошел великолепно, никто им больше не докучал, и они то ели, то танцевали, не пропуская ни одного танца.

— Хорошо! — не удержалась она от восклицания.

Влад согласно кивнул, прижал ее к себе и шепнул, — а в постели будет еще лучше.

Она отмахнулась, сейчас даже напоминание о предстоящих каторжных работах не могло испортить ей настроения.

Утром Влада не было, вместо него была записка, мол, ешь, отдыхай, не скучай без меня, занят делами, буду после обеда. Записка вызвала у Катьки ликование. Она долго нежилась в постели, потом почти столько же в ванне. Позавтракав, села перед телевизором, он был громадный, и ей давно уж хотелось прилипнуть к нему хоть на часок. Соскучившись по зрелищам и безделью, она смотрела все подряд, смеялась над мультфильмами, переживала за героев в каком-то детективе, кажется, показывали одну из серий бесконечных «Ментов». Влад, вернувшийся в пятом часу, застал ее перед телевизором, жующей пустой хлеб, больше уже ничего не осталось, и заливающейся хохотом при виде потешных приключений мультяшных персонажей. Заметив своего повелителя, Катька смеяться перестала, поскучнела. Безапелляционным тоном он велел ей одеваться.

— Опять в ресторан? — уныло поинтересовалась она.

— Много вопросов задаешь! Давай быстрее, мне некогда!

На этот раз он привел ее не в общий зал, а в отдельный кабинет ресторана, где Влада с нетерпением ждали каких-то три мужика. Мужчины принялись обсуждать скучные дела, а Катька занялась разглядыванием стен, увешанных картинами.

— Мазня! — припечатала она мысленно.

Через час она окончательно заскучала, но говорильне не предвиделось конца.

В какой-то момент, подавив очередной зевок, она обратила внимание, что Влад сидит красный и растерянный, значит, переговоры зашли в тупик. Мужик, которого Влад уговаривал, сидел недовольный и уговариваться никак не желал.

Катька моментально начала строить ему глазки, хотела помочь Владу, к тому же развлечься можно было, а то она уж носом стала клевать. В этой древней науке она была не так уж, чтобы сильно сведуща, но, вспомнив, как это делала Лелька-птенчик, кое-чего смогла добиться. Мужик размяк, стал запинаться. Влад, от которого не укрылись Катькины происки, подмигнул ей и усилил натиск. Через несколько минут они уже подписывали какие-то бумаги.

— Я подписываю только потому, что у меня есть похожая дочь, тоже озорница, хоть куда! — оправдался размякший мужик перед своими спутниками, а может и перед собой.

Возвращаться сразу домой не стали, и хорошо, что не стали, дома съестного ни крошки. На всякий случай она этот факт довела до сведения Влада.

— На обратном пути заедем, напомни мне.

— На каком обратном пути?! — возмутилась Катька, — мы, наверно, поздно возвращаться будем, все магазины уже давно закроются!

— А круглосуточные на что? Деревня!

В общем, вечер оказался совсем неплохим. Про необходимость заехать в магазин она начисто забыла. Влад сам вспомнил, заехал в какой-то большущий магазинище с подземной парковкой, очень даже удобная штука. Зато в самом магазине она набрала столько товара, что он даже удивился.

— Куда ты столько тащишь? Уже две тележки нагрузила, или рассчитываешь еще на недельку подзадержаться?

Катька покраснела, она совсем забыла, что срок ее пребывания под крышей у Влада заканчивается, один день только остался.

Отсутствовал сегодня Влад совсем недолго, пришел веселый, как она потом учуяла, не только веселый, но и навеселе. К ней почти не приставал, так, разочек один, что было удивительно. Выпил еще виски, и ей предложил, она с возмущением отказалась. Он захихикал, валялся на диване полуголый, расслабленный. Катька подошла к нему с нерешительной миной.

— Ну, я это, пойду?

— А ты куда это лыжи навострила?

Катька затопталась, потупила взгляд.

— Три дня ведь сегодня вечером кончаются! Ты же сам говорил.

— Говорил, — благосклонно согласился хозяин-барин, — но вечер еще, можно сказать, и не начался, к тому же он мой, я пока тебя еще не отпускал.

— А когда отпустишь?

— Когда отпущу, тогда и отпущу. Что ты так нервничаешь, уж ты-то точно об этом первая узнаешь, — и он хохотнул, довольный собой и своим юмором.

— Это нечестно! Мы договорились, ты обещал заплатить через три дня, а сам волынишь, денег жалко?

— Ах, какая же ты жадная до денег, оказывается.

— Я честно отработала эти деньги, ты ни разу не пожаловался, что я отлыниваю, не так ли?

Если бы у Катьки было хоть что-то за душой, или возможность куда-то пойти, разве она стала бы так перед ним унижаться!

— Деньги я тебе дам, не волнуйся. Трое суток еще не истекли. Меня вот что интересует, скажи мне, откуда ты явилась?

Она уставилась на него в недоумении, не улавливая сути вопроса.

— Ну, что ты таращишься? Разве я спросил у тебя что-то необыкновенное? Из какого места ты приехала, где твоя родина?

— Здесь я родилась, в Москве, стало быть, и родина моя здесь, ниоткуда я не приезжала!

— Странно, а у меня создалось впечатление, что пойти тебе совершенно некуда.

— Угла своего у меня нет. Потому и деньги мне так нужны.

— Тебя что, родители из дома выгнали? Чем же ты так допекла их? Вроде бы пить не пьешь, не наркоманка, может, только на передок слабовата, так это не беда, по нынешним-то временам!

Катя угрюмо на него посмотрела, рассказывать о себе она не любила.

— Нет у меня родителей, я сирота, в детском доме выросла.

— В таком случае у тебя должен быть угол, хотя бы комната в коммуналке, детдомовским дают, я знаю.

— Кому-то, может, и дают, а кому-то догоняют и еще дают! Я до десяти лет с матерью жила, а последний год еще и с отчимом, квартира у нас была, конечно. Да только как мать машиной насмерть сшибло, меня сразу в детдом отдали, отчим отказался от меня. Квартиру он как-то ухитрился на себя оформить, я уж школу заканчивала, как он ее продал жуликам каким-то, я и концов не нашла.

Сунулась, а мне говорят, что я, мол, за квартиру денежки получила, и спрашиваю еще чего-то. Бумагу мне в нос стали тыкать, на ней роспись моя стоит, да только бумагу эту я первый раз видела. А в бывшей нашей квартире люди какие-то живут, меня и на порог не пустили.

Влад задумчиво смотрел на нее.

— Да, что и говорить, государство наше не только прекрасно, но и удивительно, чиновникам ободрать сироту, это как плюнуть! И ничего никому за это не будет, вот что интересно! Ни один чиновник не слетит со своего места, не потеряет ни в зарплате, ни в пенсии, ни единого рубля!

— При чем тут какие-то чиновники? Это отчим гад!

— Отчим твой не голубок, что и говорить, да только без помощи чиновников такие делишки не делаются, вот в чем закавыка. Закон такой есть, чтоб сирот не обижать, и площадь им выделять. Ладно, живи пока у меня, а там видно будет. Деньги твои я тебе дам. Три тысячи зеленых хватит на твой аппетит?

Она кивнула. Если и в самом деле даст столько, то можно снять жилье, устроиться на работу хоть какую-нибудь, руки у нее есть, заработает себе на хлеб.

— А после детдома где жила? — последовал весьма неприятный для нее вопрос.

— В разных местах перебивалась, — ответила она уклончиво, а сама подумала: — как же, держи карман шире, так я тебе и расскажу всю свою подноготную!

Он смотрел на нее с ленивой улыбкой, опять устроившись на диване с ногами.

— Так договорились мы с тобой? Или все-таки топиться пойдешь?

— Сначала деньги давай!

Он взял со стола, видно давно заготовленный, конверт и подал ей.

Она недоверчиво заглянула в него, правда, доллары, и немало!

— Это еще не все! — окончательно осмелев, звонким голосом предотвратила она его намеренье опять улечься.

— Ты часом не спятила от счастья при виде денег? — уже без тени улыбки осведомился Влад.

— У меня есть условия, — упрямилась Катька.

— Ты мне ставишь условия?! Забавно!

Она закусила губу.

— Если я у тебя буду жить, как ты предлагаешь, у меня обязательно должно быть свободное время, хотя бы три часа в день, мне нужно.

— На что же тебе это время, на панели подрабатывать?

— Ты кроме постельных дел и в голове ничего не держишь. Время мне нужно, чтобы рисовать, ясно тебе?

— Я правильно тебя услышал? Или мои уши обманывают меня? — и он постучал себя по уху.

— Да, рисовать, писать. Я художница!

Он скривил губы, изображая усмешку, каковой у него не было, он был слишком удивлен для этого.

— И давно ты это придумала?

— Ничего я не придумывала! — загорячилась Катька, — я закончила Суриковское училище, и меня там хвалили, между прочим!

— Где же твои картины, художница ты моя?

Он коснулся самого больного ее места.

— Все мои работы пропали, у меня же нет жилья, где бы я их могла хранить, и мастерской нет, она мне не по карману.

— Все, все пропали?

— Нет, две должны быть точно целы, я их продала.

— Вот как, даже покупали тебя? Правда, я сам был свидетелем, как покупали совершенную ерунду, но это звучит все же убедительнее.

Детский дом ее ошеломил, это было что-то до такой степени незнакомое, что ввело ее в состояние полного отупения и онемения. Она не отвечала ни на какие вопросы, ни на что не реагировала, сидела неподвижно на том месте, куда ее сажали, даже расширенные зрачки ее не мигали. Пока взрослые решали, что с ней такой можно сделать, и не отправить ли ее в детдом для умственно отсталых, дети успели дать ей кличку «матрешка».

Нашлась какая-то добрая, или просто умная душа, посоветовала оставить ребенка в покое, де сам когда-нибудь придет в норму. Теперь, спустя годы, ей кажется, что в норму она так никогда и не пришла, нельзя же, в самом деле, считать нормой постоянное, изматывающее чувство страха и неуверенности в завтрашнем дне? Это постоянный стресс какой-то, а не норма.

Но с ума она все-таки не сошла, даже не отупела окончательно, что для обстановки детдома почти подвиг. Хотя нравы там царили, как и в каждом детском коллективе, которому недостает заботы и тепла, жесткие, а подчас и откровенно жестокие. Но все-таки дом этот был продвинутым, там широко внедрялись разные кружки и занятия в них весьма поощрялось. Когда Катюша немного освоилась, вышла из ступора, стала говорить, отвечать на вопросы и даже посещать школьные занятия, ей настоятельно предложили выбрать кружок себе по вкусу.

Сначала она робко заглянула в театральный, несколько раз она была когда-то с мамой, учительницей музыки и большой театралкой, в театре на детских спектаклях, и ей не то, чтобы очень понравилось, но заинтересовало. Вот и сейчас ей смутно подумалось, что может быть, именно в театральном кружке ей будет хорошо и спокойно.

Только спокойствия в тот момент она и искала, тихого места, где можно отсидеться от массы жестких требований и указаний, которые так тяжко навалились на ее неокрепшую психику. Да только место она выбрала неправильно, послушав, как кричат и чуть ли не завывают юные актеры на крохотной сцене, какие строгие приказы им отдает какой-то страшный дядька из зала, она убежала оттуда со всех ног.

Следующим кружком, в который она отважилась пойти через день после неудачного опыта, была изостудия. Она даже не вошла, а только заглянула в приоткрытую дверь, и увидела, как в залитой светом комнате тихо сидят по одному за столами и что-то делают дети. Невысокая женщина, задумчиво улыбаясь, ходит в проходах, ни на кого не кричит, никого ничего не заставляет делать, только смотрит, наклоняясь, и продолжает улыбаться.

Катя тогда навек влюбилась в искусство рисования, ей показалось, что это именно та гавань, где возможно не только отсидеться от жутких условий жизни, но и отплыть со временем в прекрасную страну, страну удивительного, ни на что больше не похожего волшебства, превращающего обыденную, серую жизнь в пиршество света и красок!

Теперь она зачастую ходила с руками в цветных карандашных, а потом и красочных пятнах. Неудивительно, что прежнюю, случайную кличку сменила другая, вполне заслуженная ею, кличка на все времена «Катька Мазила», а если учесть, что фамилия ее была Мазина, то появление именно этой клички было просто неизбежно.

Надежная эта гавань оказалась совсем не такой простой, как казалась поначалу. Не давалось ей рисование, хоть плачь! Уж как преподавательница Алла Михайловна ни билась с нею, ни одной даже самой простенькой картинки не получалось, все у Катюши было кривобоким. Не могла она провести ни одной ровной линии, и ориентация в пространстве тоже, мягко говоря, хромала. Алла Михайловна, придя к выводу, о полной неспособности девочки к рисованию, посоветовала ей для ее же блага, найти себе другое занятие, где она смогла бы выявить свои способности.

Катюша пришла в ужас, ее хотели лишить того единственного, чем она дорожила в своей крохотной жизни, она заплакала. Преподавательница, имея мягкое сердце, махнула рукой, пусть сидит, ни от кого не убудет, если девочка и дальше будет малевать свои неказистые картинки. Так Катюша просидела в полном небрежении около трех лет.

Может быть, она сама бы махнула на себя рукой, поверив в свою полную неспособность к любимому искусству, но сменилась руководительница кружка, Алла Михайловна ушла на пенсию, пришла другая, молодая и строгая.

Кружковцы стали недовольно шушукаться, к строгостям они не привыкли, баба Алла, как они ее про себя звали, поощряла и хвалила их на каждом занятии, а эта, Варвара Николаевна, смотрит и губы поджимает, ни словечка ласкового не скажет, одно слово: Баба Яга! Даже признанных фаворитов не похвалила ни разу, а Костику сказала, что способности у него есть, но если он хочет двигаться вперед, надо больше стараться.

Видимо, уходящий руководитель кружка довел свое мнение о каждом до сведения вновь пришедшего. Варвара Николаевна в первую очередь изучала работу тех учеников, которые считались лучшими, изучала придирчиво, не торопясь, поэтому до Катюши очередь дошла нескоро, она и ученицей-то не считалась, так, сидит какая-то неудачница.

Когда преподавательница взяла в руки ее работы, то сжавшаяся девочка, молилась про себя об одном, чтобы ее не выгнали из кружка без права когда-либо туда вернуться.

— Что это? — недоуменно рассматривая ее работы, произнесла Баба Яга.

Кругом зашумели, задвигались, стали охотно пояснять, что Катька Мазила рисовать не умеет, просто Алла Михайловна жалела ее и не выгоняла.

— Ты много рисуешь? — спросил строгий голос оцепеневшую в ожидании неминуемой катастрофы девочку.

— Да, я очень люблю рисовать, очень, только у меня не получается, — и она подняла умоляющий взгляд на своего предполагаемого палача.

Вокруг них откровенно веселились и хихикали остальные ученики, счастливые тем, что гроза разразилась не над ними.

— А вот это у тебя кто, волшебница?

— Да, да, волшебница, — закивала обрадованная девочка, еще никто и никогда не мог определить, что у нее там намалевано.

— Весьма оригинальная манера у тебя, Катюша, весьма! Ты далеко можешь пойти, если не изменишься в угоду вкусам других, на тебя, я думаю, будут сильно давить, держись, дорогая, настоящий художник не имеет права быть слабым, только сильным и никак иначе!

Такое неожиданное напутствие получила неудачница Катька Мазила от строгой преподавательницы, которая поддерживала ее и все последующие годы, вселяла веру в собственные силы. Она же помогла, как умела: советами, отбором рисунков, поступить в художественное училище имени Сурикова.

Катя поступила, не без сомнений и споров членов приемной комиссии, но поступила, ее приняли!

Теперь ей казалось, что дальше будет все в ее жизни легче и лучше, ох и наивная! Недолго, впрочем, эти иллюзии ее тешили, в училище были свои трудности. Не все преподаватели относились к ней с пониманием, рисунок ей все так же не давался, и педагог по этому предмету буквально издевался над ней. Чем уж она так ему не глянулась, почему вызывала такую бурю негативных эмоций, трудно сказать.

Факт тот, что испитой, довольно тихий до этого мужичонка, вдруг сделался черным демоном для Кати, демоном-гонителем. Она молча терпела его издевательства, глотала слезы, но не жаловалась. Пожаловался кто-то еще, или просто случайно директор училища зашла к ним как раз в тот момент, когда он проводил очередной сеанс публичных издевательств над учащейся первого курса Катей Мазиной.

Директор, женщина закаленная и многое повидавшая, пришла, однако в ужас, прервала жуткий «урок» и увела за собою виновного педагога. Наедине она его здорово отчитала, и предупредила, что если еще раз он проштрафится, она его тут же уволит.

Хоть зарплаты педагогов в училище оставляли желать много лучшего, она знала, что никаких других источников существования у бедняги не было. Внушение настолько на него подействовало, что мужик запил, не вышел на работу, а на четвертый день беспробудного пьянства повесился у себя в туалете на вентиляционной решетке.

Шуму в училище по поводу сего прискорбного события было много, кто обвинял директора в слишком жесткой критике, повлиявшей на несчастного, а кое-кто и Катю. Катя опять точила слезы, когда ее никто не видел, осунулась вконец, но училище не бросала. Вездесущая директриса как-то, то ли увидела ее страдания, то ли догадалась о них, зазвала Катю в свой кабинет и объяснила ей все толком. Она сказала, что человек этот так давно пил, так много хлебнул в жизни всякого, большей частью вследствие своей же пьянки, к тому же остался совершенно один, и психика его была в столь неустойчивом состоянии, что требовался сущий пустяк, чтобы произошла трагедия.

— Иногда в горах громкий возглас может вызвать страшный обвал, вот так и здесь произошло. Не надо винить себя, ты ни в чем не виновата, это могло случиться из-за чего угодно.

Хотя бы в этом плане ей стало легче жить, но оставались другие проблемы, главной из которых являлся голод. Стипендия была так мала, что прокормиться на нее даже по самым скромнейшим меркам было невозможно. Остальных кормили родители, но ее кормить было некому. Были, правда, еще два ученика, которым никто не помогал, одна девочка на их курсе, и мальчик, вернее, молодой человек курсом старше. Нужда свела их вместе, они зарабатывали где, и чем только могли, не умирать же с голоду!

По сравнению с этой проблемой, проблема скученности, шума и гама общежития, когда нельзя ни на миг остаться одной, поразмышлять о чем-нибудь, нормально отдохнуть хотя бы ночью, казалась уже и не проблемой, в какой-то мере она привыкла к ней в детдоме, но там было порядка больше, дисциплина строже. Куда хуже ею переживалась распущенность и свобода нравов, царящая в этом прибежище муз.

В детдоме она не успела развратиться, поскольку жила только в иллюзорном мире искусства, потому и убереглась, к тому же слыла дурнушкой и тихоней, никто не польстился на нее. Совсем другое дело в общежитии, где она уже не казалась со своей задорной мордочкой шаловливого бесенка некрасивой, наоборот, перешла в разряд привлекательных.

Невинность свою она потеряла быстро, где и с кем, не помнит, спиртное, которого обычно было немало, отвратительно действовало на нее, ей становилось плохо, она ничего не соображала, не могла дать отпор, а деликатностью манер, ясное дело, никто из здешних не отличался.

Благодаря особенностям своего организма, плохо воспринимающего дешевое пойло, она не спилась. Испытав столь плачевные последствия вечерних попоек, когда все вскакивают утром и бегут на занятия, а она головы не в состоянии поднять от подушки, от алкоголя она стала отказываться. Дружный коллектив не замедлил заклеймить такое поведение, ее стали обзывать предательницей, а потом и сторониться, но это не сломило ее упорства, она пришла сюда учиться, вот и будет учиться, ни на что другое нет у нее ни сил, ни времени, ни желания.

После училища, когда она только, только стала ощущать себя человеком, почти расправила отрастающие крылья, оказалось, что трудности еще только начинаются. Работы не удалось найти, хоть сколько-нибудь приемлемой, жилья как не было, так и нет. Едва не умерев с голоду, переночевав несколько раз на вокзале, Катька оказалась, в конце концов, в общежитии строительной компании, в которую устроилась маляром-штукатуром, еще и брать ее не хотели, пришлось умолять.

Год проработала она там, жуткий год, когда не было ни места, ни времени любимому занятию, два карандашных портрета своих коллег, сделанные наспех, вот и все ее достижения за тот год. Платили вроде бы не так уж мало, она собиралась копить, чтобы снять хоть на какое-то время отдельную конурку, где можно было бы рисовать, но надежды не сбылись, проживала все, что удавалось заработать, то ли жить она не умела экономно, то ли общинная жизнь не способствует рациональной трате денег.

Готовить, то некогда, то не на чем, хватаешь в магазинах полуфабрикаты, а они только с виду дешевы, и в общей сложности влетают в немалую копеечку. Сядет в общаге есть одна, обязательно кто-нибудь на халяву присоседится, не прогонишь ведь, сама голодала, знает цену вовремя поданному куску, так и пролетают денежки. К тому же не старуха она столетняя, одеться ведь тоже хочется, пусть не фирменная одежда, на рынке купленные джинсики, кофточки, сапожки немало стоят. Ничего не скопила, ни рубля. Тут и подвернулись ей «птенчики».

Она бродила по магазину, глазея на все подряд, как иные ходят по музеям. Одна из кофточек, вроде бы, простенькая, но такая приятная, глаз не оторвать, особенно надолго приковала ее внимание. Мысленно она уже надела ее на себя, прошлась по коридорам общежития.

— Очень приличная вещь, у тебя, я вижу, вкус неплохой, хочешь куплю ее тебе?

Катька оглянулась. Рядом с ней стояло неземное создание, с невинным взглядом неправдоподобно голубых глаз из-под целого леса густых ресниц. Светлые волосы завитые какими-то жгутиками, обрамляли ее белоснежное, хрупкое личико, которое навевало мысли о драгоценном старинном фарфоре.

Даже страшно становилось при мысли, как такое существо, сотканное не иначе, как из лепестков роз и лунного света может жить на грешной, жестокой земле. Все это быстро пронеслось в голове у Катьки, она взяла себя в руки и ответила отказом на неожиданное предложение.

— Ну, почему же? — настаивала та, — деньги у меня есть, мне было бы приятно, потратить на тебя хоть малую их часть. Доставь мне такое удовольствие!

— Нет, не надо, — выдавила из себя Катька, — мне эта кофточка вовсе и не нравится, так просто смотрела.

Помимо странного предложения, ее смущало, что незнакомая девица, хоть и говорит вежливо, даже изысканно, тем не менее, стала сразу тыкать ей, словно они давно знакомы, что-то пренебрежительное почудилось ей в таком непринужденном общении.

— Тогда найдем другую кофточку, разреши я сама тебе выберу, у меня хороший вкус, обычно все хвалят, — продолжила девица, сверля ее пристальным взглядом, противоречащим смыслу произносимых слов.

— Лелька, ты чего застряла тут? — обратился к девице, незаметно подошедший молодой человек.

Он был ей под пару, не менее красивый, молодой, хорошо и модно одетый, самоуверенный.

— Да вот, хочу девушке кофточку подарить, а она отказывается, — ответила Лелька, не отводя от Катьки взгляда, и было что-то такое неназванное, подспудное в ее словах, что мороз пробежал по коже у Катьки, и оборвалось что-то в душе.

Парень уставился на Катьку так, словно собирался просветить ее своим взглядом как рентгеном насквозь.

— Да-а, — проговорил он медленно и тихо, — кофточку подарить ей надо, очень было бы неплохо.

— Может быть, они оба сумасшедшие? — мелькнула спасительная мысль.

Потом Катька и сама не могла себе объяснить, как она поддалась на уговоры этой сладкой парочки, пошла к ним в гости, а потом задержалась в их доме, словно бездомная кошка, которую подобрали, вот она и живет, пока не выгнали.

«Птенчики» были детьми богатых родителей, два года, как женаты, и за этот недолгий срок обычный супружеский секс успел им наскучить, казался серым и неинтересным. Для того чтобы вновь сделать свои ощущения острыми и волнующими им требовался кто-то третий. Поисками этого третьего они и были заняты все свободное время, которого у них было больше, чем нужно.

Лелька не работала и не училась, называла себя замужней дамой и домохозяйкой, невзирая на то, что до этого самого домашнего хозяйства и пальцем не касалась. Левчик числился где-то студентом, наверно, на платном отделении, потому как занятиями себя не затруднял.

Когда Катька впервые попала в дом к «птенчикам», то озиралась кругом с большим любопытством, неприкрытая роскошь впечатлила ее юную, непривычную ни к чему подобному душу.

— А зачем вам второй туалет? Неужели краны и вправду золотые?

То и дело задавала она им наивные, и оттого смешные вопросы. Пока она слонялась по четырехкомнатной квартире, раскрывая в удивлении рот, Левчик сумел накрыть маленький столик на колесиках. Лелька валялась на диване, задрав ноги, для оттока крови от них, как она туманно поясняла, ничего не делала, только ныла и грызла ногти, была у нее такая странная привычка.

— Прекрати! — шлепнул ее по рукам молодой и заботливый муж, — сядь, поешь, а не то выпорю, как в прошлый раз. — И он помахал зажатой в руке маленькой, но явно сноровистой плеткой, к большому ужасу Катьки.

То, с каким удивлением и страхом взирала она на это орудие домашней тирании, очень развеселило «птенчиков». Лелька пришла в полный восторг и даже соизволила поесть. Катька от угощения отказываться и не думала, когда еще доведется попробовать икры, а тут и красная и черная, да еще рыба всякая и мясо тонюсенькими ломтиками, ешь, не хочу! Пока она насыщалась, стараясь не набрасываться на деликатесы, чинно сидя на краешке дивана, Лелька времени даром не теряла. Ела она мало, «я клюю, как птичка», призналась она, притворно смущаясь, но другой, совсем необычный голод был у нее неутолим. Левчик просто обожал ее за то, что она была ненасытна и неутомима в поисках разнообразных наслаждений.

Никогда еще Кате Мазиной не приходилось попадать в такую ситуацию, ни о чем подобном она даже не слышала. Поэтому все первое свое посвящение в сексуальные «изыски» она провела почти в ступоре, пока парочка от души забавлялась ею.

Немного пришла она в себя, когда они занялись, наконец, друг другом, рыча, воя, кусаясь и катаясь по полу, сминая и пачкая длинный ворс ковра. Как-то все сразу встало на свои привычные места в голове у неискушенной Катьки. Глядя на забавляющуюся парочку, она поняла раз и навсегда, что не какие-то возвышенные желания владеют ими, а обыкновенная похоть, умноженная бездельем, пресыщенностью и пустотой мозгов.

— Тоже мне, птенчики!

Процедила она презрительно, с тех пор только так и звала их в глаза и за глаза. Тем не менее, она не сбежала от них в первый же вечер с криками отвращения и ужаса, потому, что ей удалось договориться с ними. Она им понравилась, поэтому они в два голоса просили остаться, пожить у них. Катька согласилась, поставив несколько условий.

Если им нравится хлестаться плетью, сказала она им, пусть хлещутся на здоровье, ее они трогать не будут, это было первое условие. Вторым условием было то, что она не заменит им домашнюю работницу и никакой работы по дому делать не собирается. Третьим условием было требование иметь свободных два-три часа в день, для собственных занятий. Условия были приняты.

Работу Катьке пришлось бросить, потому что новые «занятия» проходили большей частью именно в дневное, рабочее время, ночью «птенчики» либо спали, либо обходились без ее участия. О работе она не очень жалела, а вот о полном отсутствии денег даже очень.

Да, у нее была более чем приличная крыша над головой, она ела что хотела, и сколько хотела, она меньше уставала физически, имела больше сил для творчества, даже комната у нее была своя, отдельная, от чего она была первое время в большом восхищении, подобную роскошь ей и представить раньше было трудно.

Свободными у нее были самые лучшие для живописи утренние часы, ребята раньше двенадцати, а то и часу дня не вставали. Последние, бывшие у нее деньги, она истратила на холст и краски. Денег у своих молодых хозяев, чьей сексуальной рабыней она, по сути, являлась, Катька просить не решалась, а сами они были слишком эгоистичны, чтобы думать о ком-либо, кроме себя, драгоценных.

Первые два месяца жизни у них, она была настолько счастлива, что может заниматься любимым делом, что мало обращала внимание на то, чем приходилось ей платить за это счастье. А платить приходилось.

«Птенцы» были ненасытны, частенько покрикивали на нее. Лелька, скорая на злость и расправу, пару раз даже закатила ей увесистую затрещину. Протест против затрещин Катька выразила только словесно, тем самым почти согласившись с ними. Но когда Левчик, войдя в раж, огрел ее очень больно плеткой, она пришла в такое неистовство, что легко выдрала ее у него из руки и прилично отходила обоих.

Она-то думала, что после такого поступка, ее если и не выгонят с большим скандалом из дома, то поостерегутся применять злополучное орудие к ней. Реакция хозяев была весьма оригинальная, вскрикнув в первый момент от возмущения, Левчик, а за ним и полоумная Лелька пришли в полный восторг, кинулись друг на дружку, возбудившись поркой настолько, что целый час не размыкали неистовых объятий.

Чокнутые, больше ничего не скажешь! После этого происшествия, ребята стали просить ее о повторе, но она не соглашалась, ей было противно. Одно дело хлестать направо и налево в большом гневе, и совсем другое делать это осознанно, с целью причинить боль, пусть даже им это нравится.

Со временем и кое-какую работу по дому ей все же пришлось делать. В основном ее заботы касались готовки завтрака и хождения по магазинам, причем последнее занятие давало ей пусть маленькие, но деньги. Они не были щедры, эти ее заносчивые, до мозга костей испорченные хозяева, но хорошо есть хотели, поэтому посылали в магазин ее, домработница не всегда находилась под рукой.

Сначала она честно выкладывала всю сдачу на кухонный стол, но хозяевам все как-то недосуг было убрать мелочь в кошелек, она валялась на столе, падала на пол. Она перестала ее отдавать, никто этого так и не заметил. Иногда оставалось всего несколько рублей монетками, но время от времени и бумажки оставались, это радовало Катьку, переставшую стесняться, денег за ее труды и заботы по-прежнему никто не думал ей предлагать. Так и проходила ее жизнь: светлая, радостная в творчестве, и отвратительная во всем остальном.

День этот начался хорошо, Катька встала рано, работа пошла, и она успела закончить третью картину. Картины были небольшими, но она никогда не тяготела к монументальности, ухитряясь выразить на небольшом кусочке холста все, что она хотела. Уже два дня охламоны ее не трогали, заняты были сами собой.

Краем уха она слышала, что они раздобыли какое-то новое зелье, и теперь с энтузиазмом экспериментировали над собой. Они, должно быть, просто не знали, чем им заняться от безделья. Встали они уже после часа, зевая, потянулись в душ и на кухню. Еще часа два в доме было тихо, но как только домработница закончила уборку и покинула квартиру, они разорались там у себя. Катька прислушалась, вроде бы ее зовут, надо идти. Вздохнув, она поплелась к ним.

Так и есть, оба голышом валяются на громадной кровати, вот только глаза у них ей не понравились, какие-то совсем мутные, бессмысленные. Лелька, завидев ее, шумно задышала, обняла, стала срывать халат. Началась обычная процедура, надоевшая до оскомины в зубах: поцелуи, лизанье, на этот раз довольно быстро перешедшие в щипки. После одного из щипков, довольно болезненного, Катька отвела Лелькины руки от себя и попыталась встать, но та вдруг завизжала так, словно ее режут на кусочки, яростно набросилась на нее и стала царапаться и кусаться, словно взбесившаяся болонка. Левчик захихикал и присоединился к жене, вдвоем они быстро одолели ее сопротивление, и начали бить и мучить так, как будто задались целью непременно убить ее сегодня.

Сколько продолжалось это избиение, Катька не знает, она потеряла сознание после удара головой о стену. Очнулась на полу, вся избитая и истерзанная, в крови, парочка садистов валялась неподалеку, сладко посапывая во сне, видно большое удовольствие получили! Преодолевая тошноту, она кое-как встала, с большим трудом смыла в ванной с себя кровь, и уже опять теряя сознание, едва доплелась до кровати. Провалялась она в ней три дня безвылазно.

Врача к ней, естественно не позвали, наоборот, заперли в комнате, поставив, как заключенной ведро, чтобы могла справить нужду, кувшин с водой, пакет молока и полбатона хлеба, чтобы с голоду не подохла. Через три дня ее открыли, мило справились о здоровье, и даже не стали заставлять что-либо делать, само милосердие, а не «птенчики». Еще несколько дней она залечивала свои раны, ждала, пока синяки и кровоподтеки сойдут, даже в магазин не выходила, писала свою четвертую вещь.

Работала яростно, быстро. Стало отчетливо ясно, что милые бездельники, приютившие ее, добродушные шалопаи и прожигатели жизни, по настоящему опасны. Они не убили ее на этот раз не потому, что пожалели, просто не сумели, псих, налетевший на них, быстро слетел, но нет никакой гарантии, что не убьют в следующий раз.

Нужны были деньги, чтобы уйти от них, сами они ей денег не дадут, она уже прозондировала этот вопрос, смутно надеясь, что после жуткой сцены они просто обязаны чувствовать себя виноватыми перед ней, и, может быть, дадут небольшую для них сумму, ведь денег у них куры не клюют! Последовал отказ, жесткий и равнодушный.

Как только Катька смогла выйти из дому без опасений испугать своим видом прохожих, она отправилась в заранее присмотренное местечко, прихватив две, из своих четырех работ. В закутке, составленным боковиной магазина и палисадником какого-то офиса, но на бойком месте, возле станции метро, разномастные художники продавали свои творенья.

Пристроилась к ним и Катька, содрогаясь в душе от волнения и страха, что не купят ее работы. На нее неодобрительно покосились, здесь все друг друга знали, давно уж терлись в этом месте, а она была новенькая. Подошел какой-то тип, нисколько не похожий на художника, скорее уж на спортсмена какого-нибудь, поинтересовался, как давно она торгует, Катька честно призналась, что пришла сюда первый раз. Тип явно потерял к ней всякий интерес, отошел и больше даже не смотрел в ее сторону, хотя не ушел, все чего-то терся возле художников, к некоторым из них подходил, разговаривал с ними. Но это она поначалу обращала на него внимание, потом забыла и думать, когда некий человек равнодушно скользящий взглядом по рядам выставленных на продажу полотен, увидел ее работы и вдруг загорелся. Катька ясно увидела в его глазах неподдельный интерес и еще удивление, пожалуй.

Он долго, молча, ни о чем ее не спрашивая, стоял и смотрел, потом взял в руки «маленького ангела», как она называла для себя эту свою работу, спросил о названии, вскинул брови, когда услышал про ангела, хмыкнул и сказал, что берет. Катька собиралась просить за него пять тысяч рублей, когда пришла сюда, но, простояв без толку какое-то время, и услышав, что сосед продает свои работы за копейки, приуныла и решила, что больше тысячи просить не будет. Теперь, когда ее маленький шедевр собрались купить, она растерялась сначала, а потом вдруг бухнула:

— Десять тысяч рублей!

Мужик кивнул.

— Хорошо, я бы и больше за нее дал, но тебя никто за язык не тянул, сама назвала цену.

Он отсчитал ей деньги, которые она поспешила спрятать в карман джинсов, предвкушая скорое освобождение от «птенчиков», и ушел, но через полчаса, примерно, вернулся и купил вторую ее картину тоже за десять тысяч. На этот раз он даже ни названия, ни цены не спрашивал, молча отсчитал ей деньги, ту же сумму, что и первый раз, взял картину и ушел.

Ошалевшая от везенья и счастья Катька, стала прятать денежки, опасаясь держать их на виду, но спрятать ей не дали, подошел давешний «спортсмен», выкрутил ей руку и легко, играючи, отобрал все деньги, ни рубля не оставил. Все произошло так быстро, что она даже охнуть не успела, а он уже отходил от нее не торопясь, вразвалочку. Не думая ни о чем, она бросилась за ним, он ее даже не ударил, просто отбросил прочь как ненужную вещь. Когда она поднялась с земли, его уж и след простыл. Она посмотрела горестным взглядом на собратьев по ремеслу и искусству, кое-кто отводил глаза, а кое-кто и хихикал.

Потерянная возвращалась она в постылую квартиру, но к концу пути ей удалось немного взять себя в руки и приободриться. Ей не хотелось показывать своего горя людям, от которых нельзя было ждать сочувствия. Кроме того, мысль, что у нее есть еще две работы, причем гораздо лучше, грела душу и заставляла надеяться на будущее, можно ведь пойти в другое место, не везде же такие подонки крутятся?!

Квартира встретила ее взрывами болезненного хохота. Опять эти придурки обкурились, поняла она, и поспешила в комнату, отведенную ей, чтобы забрать свои работы и уйти. Куда идти она не знала, но куда-нибудь подальше от этих извергов, второго избиения она не переживет.

В комнате ее глазам представилась картина, от которой сердце замерло, а потом сорвалось с места и ухнуло вниз. Работы ее были искромсаны ножом и валялись на полу никому ненужными лохмотьями. Все, почувствовала она, это все, жизнь кончилась!

Тем не менее, остатков этой самой жизни ей хватило, чтобы пойти на кухню и разбить там все, что могло биться. Несмотря на ужасающий шум и грохот, который она производила, никто не вышел посмотреть, что это она там делает. Посуды ей показалось мало, она сломала кофеварку, миксер, грохнула об пол микроволновку, ухитрилась испортить посудомоечную машину и стиральную тоже.

В довершение симфонии разрушительства, она в гостиной тяжелой пепельницей разбила телевизор. Ей по-прежнему никто не мешал, очевидно, хозяева находились в невменяемом состоянии, она с удовольствием трахнула бы чем-нибудь увесистым по их глупым головам, но убить человека она не могла, даже таких совершенно ненужных, вредных и опасных человеков, как «птенчики».

Уходя, она оставила дверь нараспашку, пусть заходит к ним кто хочет. Вечер она провела, бесцельно бродя по городу, ночь на вокзале, с утра возобновила свои бессмысленные блуждания. Какая-то тоска невиданная, беспокойная гнала ее с места на места, не давая ни покоя, ни возможности подумать, решить что-нибудь. Именно она, эта тоска и привела ее на мост, где на нее наткнулся Влад.

И теперь повторялось все то же самое, он взял ее в дом как приблудную собачку, он пользуется ее телом, и плевать ему тридцать три раза на бессмертную ее душу, а она, обладательница этой самой души ведет себя как дура! Условия какие-то выдвигает! Чем они ей помогут, эти условия? Ничем. Она и раньше их выдвигала, однако оказалась на мосту. Ладно, теперь уж будь, что будет.

Вещь не получалась, Катька меняла освещение, подходила к ней так и этак, но ничего не выходило, она бесилась, швыряла кисти, снова подбирала их и суеверно что-то шептала над ними, просила прощения за свой срыв.

Влад несколько раз приходил во время работы, то в один день, то в другой, вроде как бы невзначай. Разумеется, Катьке это не нравилось, но запретить она ему не могла. В один из очередных приступов ее отчаяния он вдруг промолвил, «эй, дитя природы! Нет смысла бросаться на полотно очертя голову, ты подумай лучше, что ты хотела выразить, как только разберешься с этим, все у тебя наладится».

Она огрызнулась злобно, чтобы не говорил под руку, не мешал ей. Влад не обиделся, хмыкнул, покрутил головой и ушел. После его ухода, она отложила кисти и задумалась, может, он прав? Посмотрела с сомнением на полотно. Изображенная на нем женщина, уже отчетливо проступающая сквозь нагромождение мазков, была неуловимо похожа на Лельку, но в отличие от подлинной Лельки совершенно безжизненна.

Задумавшаяся Катька поймала себя вдруг на том, что грызет ногти, совсем как та, чокнутая. Ну да, она пытается изобразить Лельку нормальным человеком, потому у нее ничего и не получается. Надо что-то одно выбрать, либо порочная девка и практически ненормальная, либо это не Лелька. Теперь она работала, словно одержимая.

Да, Влад выполнил свое обещание, он, видимо, не был мелочен, отвалил ей три тысячи долларов. Еще совсем недавно, она схватила бы их и была такова! И, наверное, это было бы гораздо правильнее, чем оставаться тут. Но ехидный внутренний голос моментально начал нудеть, что это не сумма, снять на какой-то срок квартирку на них можно, но уж тогда никакого творчества, надо будет быстренько устраиваться на работу, и вкалывать, вкалывать, чтобы иметь возможность питаться и платить за жилье.

В процессе работы, когда пристально вглядываешься в полотно, ты его видишь и как бы не видишь, выхватывая взглядом ту частность, которая тебе нужна, но в целом вещь не воспринимаешь. Поэтому, когда Катька кончила вещь и поглядела на нее уже совсем другим взглядом, то даже испугалась немножко.

На нее смотрела с недобрым прищуром живая Лелька, загадочно и цинично усмехаясь. Ангельская внешность осталась при ней, но под ней, сквозь нее выступала ее настоящая, дьявольская сущность. Как это удалось сделать, она и сама не знала, и наплевать, что не знала, ведь удалось, вот в чем победа.

Постучав для приличия, вошел Влад, он всегда стучался, прежде чем войти в комнату, которую определил ей как студию, уважение оказывал что ли? Катька кивнула на картину, сообщив, что закончила ее. Он смотрел долго, неотрывно, когда повернулся, наконец, в глазах сквозило удивление.

— А ты, оказывается, не без способностей! Мне кажется, я знаю девицу, это не Ольга Ступишина случаем? Ее еще зовут Лелькой. Я хорошо знаком с ее отцом, та еще скотина и сволочь. Она или не она?

Катька пожала плечами, стараясь выглядеть равнодушной.

— Это Лелька, но ее фамилия Доппер, она замужем.

— Точно, точно, она же замуж выскочила за какого-то слюнявого щенка, это наверняка его фамилия. Значит, она. Что ж, судя по тому, как ты ее изобразила, она от своего папеньки недалеко ушла, как говорится, яблочко от яблони… а яблонька-то изрядно червивая, это уж я точно знаю. Эта вещь мне нравится, я бы ее купил. Но ты, наверное, выставить ее хочешь?

— Где я ее выставить могу? Если только в окне, больше мне негде.

— Но ты же где-то выставлялась раньше? Ты же мне говорила, что две твои вещи были куплены.

Катька опустила голову, воспоминание о краткой ее удаче, сопровождавшейся тут же большой неудачей и позором, все еще жгли ее.

— На улице я с ними стояла, где всякие уличные художники тусуются, там их и купили. Кто меня пустит в галерею или выставочный зал? Это надо иметь большие знакомства, да и деньги, наверное, тоже.

Он задумался. Она ему не мешала, ждала плодов его раздумий, вдруг он найдет для нее какой-нибудь выход?

— Не буду тебя чересчур обнадеживать, но я попробую пробить одно место, где можно выставляться. Но одной картины мало, пиши еще, время у тебя есть. Я ведь не слишком часто отвлекаю тебя?

— Да нет, не слишком, — пролепетала она, пытаясь понять, шутит он, или вправду собрался ей помочь.

— Но задаром я ничего делать не буду, — вдруг заявил Влад, разрушив благостное представление о себе.

— Но у меня же ничего нет! Во всяком случае, ничего своего. Телом моим ты и так уже пользуешься, я уж и не знаю теперь, мое оно или твое?

— Давай так: ты мне картину, а я тебе возможность выставляться?

Обрадованная Катька закивала головой.

По-прежнему она составляла сексуальную утеху для Влада, и все-таки она чувствовала, что он относится к ней не так, как прежде. Говоря высоким стилем, он увидел в ней человека. Самое приятное для Катьки, однако, заключалось в том, что дома он стал бывать куда меньше. То ли у него какие-то осложнения в бизнесе были, которые требовали немало времени и сил, то ли раньше он себе послабление давал, но факт тот, что приходил он теперь поздно вечером.

Домработница вышла из своего загадочного отпуска, присутствие Катьки в доме приняла весьма неодобрительно, но зато все, что надо делала. Катька своими ушами слышала, как прислуга ворчит и ругает на все корки хозяина, натащил, мол, в дом всякую шваль! Это она ее так называла.

Никаких скидок и поблажек себе теперь Катька не делала, работала тщательно, оценивала придирчиво. Работа не шла, летела, и сама Катька как бы порхала вокруг мольберта в ореоле света и собственных фантазий. Она принялась за портрет Влада, почему-то изображая его в виде древнеримского воина.

— По-твоему я такой грозный? Мне кажется, что ты мне здорово льстишь! — Вот все его слова по-поводу портрета.

Из четырех ее работ отобрали только две, но она не стала расстраиваться, все равно это удача. Взяли портрет Лельки и «мечтающую девушку», которую она тоже рисовала по памяти, с бывшей коллеги по малярному делу, девицы хорошенькой, но очень уж глупой. Естественно на портрете не было никакого намека на глупость, та дуреха даже не узнала бы себя в этом нежном, мечтательном лице с широко открытыми глазами, кажется, ждущими чуда и любви.

Портрет провисел всего два дня, как на него нашелся покупатель. Катьке причиталась только половина суммы, но это составляло целых пять тысяч долларов, и она была в восторге, еще никогда у нее не было таких больших, по ее разумению, денег. Она их сразу с бережливостью скопидома положила в банк, пополняя счет, открытый для нее Владом.

После выставки Влад притащил ей небольшую газетку, где была статья с обзором выставки, и где осторожно хвалили обе ее картины, похвала была скупа, но она была! И это первое, если не считать похвал преподавательницы, поощрение наполнило ее таким теплым чувством, словно полузабытая мать воскресла вдруг и погладила ее по голове.

— Чем ты все недовольна? — раздраженно спросил Влад, — две твои картины пристроены, через пару, тройку месяцев я тебе организую еще одну выставку, теперь это будет легче, поскольку ты уже заявила о себе, как о художнике. Что ты еще хочешь?

Катька опустила голову, она всего лишь попросила у него позволения съездить на экскурсию по Золотому Кольцу. Ему бы даже не пришлось за нее платить, она бы сама за себя заплатила, ведь она теперь не нищая! Наверно, надо было как-то не так ему говорить об этом. А она бухнула, что скучает.

— Я хочу впечатлений, — упрямо заявила она, отстаивая свое право, право художественной натуры на разнообразие жизни.

— Ах, впечатлений! — всплеснул руками Влад, — мало тебе, бедняжке, впечатлений, оказывается!

— А какие, какие у меня впечатления? — разозлилась в свою очередь Катька. — Работа, да секс с тобой, вот и все мои впечатления!

— Ладно, будут тебе впечатления.

Катька огляделась вокруг, сохраняя непонятную, напряженную мину на лице.

— Это все наше? — повела она рукой.

— Конечно, это наш с тобой номер, — не понимая ее состояния, и оттого слегка раздражаясь, процедил Влад, — тебе он не нравится?

Она вытаращила глаза.

— Конечно, нравится, только все непривычно. Я думала, номера в гостинице маленькие, а он вон какой огромный! А там что? — ткнула она рукой в сторону золотистых фестонов вздуваемой ветром занавески.

— Там балкон, выйди, посмотри, — предложил он ей, забавляясь ее детской наивностью.

Катька вышла на балкон и через секунду оттуда донеслись ее восторженные повизгивания.

Когда он вышел вслед за ней, она благодарна ткнулась головой ему в плечо, не находя слов, чтобы выразить свою радость. Поглазев на роскошные виды, она заторопилась переодеваться.

— Зачем? — удивился Влад, когда она достала из чемодана купальник, — сейчас на обед пойдем, потом надо отдохнуть немного, успеешь еще в него влезть. —

— А купаться когда? Я так хочу искупаться в море! — жалобно попросила она, прекрасно зная, что он подразумевает под послеобеденным отдыхом, и негодуя на него за это. Он рассмеялся, уж очень уморительной показалась ему ее рожица умоляющая и рассерженная одновременно.

— Купаться будешь позже, сейчас самое пекло, ты сразу обгоришь.

— Не обгорю, мы же крем взяли, — отозвалась она неуверенно.

— Это с твоей-то кожей? — Фыркнул Влад.

— Что тебе не нравится в моей коже? Кожа как кожа.

Обед в ресторане произвел на нее впечатление, дело было вовсе не в качестве блюд, публика ее удивила. На улице было за тридцать, жарко и влажно как в бане, но женщины не только разоделись в пух и прах, но и нацепили на себя бриллианты. За соседним столиком сидела тощая женщина лет тридцати пяти, бриллиантов на ней не было, но зато шею обтягивало три ряда жемчужных бус, а на руках красовались кружевные митенки.

После обеда состоялся запланированный Владом «отдых», от которого в такой жаре Катька изрядно устала, но полежала мало, всего полчасика, ужасно хотелось на море. Шутка ли, потрогать морскую воду, войти в нее, услышать прибой!

— Выходи из воды, посмотри ты уже вся синяя!

— Ничего и не синяя, — стуча зубами, заявила Катька.

Дальше он с ней препираться не стал, шагнул в воду, где на мелководье уже больше часа барахталась совершенно счастливая Катька, вытащил ее и, сунув себе под мышку, прошагал по галечному пляжу и опустил на лежак. Продолжая хохотать, она вырывалась из его рук, а он вытирал ее полотенцем, изрядно взлохматив волосы.

— Ах, какая трогательная, семейная сцена! Заплакать от умиления можно!

Ядовито прозвучало рядом с ними, и они синхронно обернулись, и так же синхронно сморщились, не увидев ничего хорошего.

Рядом с ними в бикини и прозрачном парео стояла ослепительная блондинка, стройная и длинноногая. Поэтому Катькина реакция была понятна, с реакцией Влада на это неземное видение еще предстояло разобраться.

— Как ты меня нашла?

— Ты так предсказуем, что найти тебя ничего не стоило, если бы я тебя искала. В начале августа ты всегда на пару дней заглядываешь сюда, и останавливаешься в одном и том же месте, с кем бы ты ни приехал. Но я тебя не искала, кому может прийти в голову тебя искать? Ты же не алмазный король, не олигарх какой-нибудь, так, средний неудачник с завышенным самомнением.

Катьке стало понятно, что блондинка за что-то сильно зла на Влада. Видимо, это было ясно и ему, потому, что он не только не разозлился, но расхохотался.

— Узнаю твое обыкновение, никак нашла толстенький денежный мешочек на ножках, и не поленилась подойти, похвастаться мне. И все та же глупая привычка ходить в брюликах на пляж, это уже не модно, Дан.

Женщина невольно поднесла руки к ушам, где красовались сережки с крупными прозрачными камнями, но тут же опустила и приняла надменный вид.

Обсохшая Катька с большим интересом следила за перепалкой.

— Это твоя бывшая жена?

— Я не идиот, чтобы на шлюхах жениться, да и вообще, брак, это не для меня.

Почему-то ей показалось, что слова эти сказаны именно для нее, чтобы ни на что не рассчитывала. А она и так не рассчитывала! Он ей и в качестве любовника не очень нравится! И Катька вырвала свою руку из его ладони. Он на этот жест никак не прореагировал, потому, что в эту минуту собрался поздороваться за руку с каким-то знакомым.

— Хорошенькая девочка с тобой, — игриво заговорил очередной знакомый, пожирая Катьку взглядом, — не уступишь на денек?

Гневный румянец жарко выступил на ее щеках и шее, она смерила наглеца прищуренным взглядом, но осечь его не успела.

— Потише на поворотах, Никеша, что-то ты чересчур резв, — возразил ему Влад, но возразил лениво, не оскорбляясь сделанным ему предложением.

— Ты один здесь?

— Если бы! — сморщился как от зубной боли Никеша, — приходится ездить в Тулу со своим самоваром.

— Ну, пока, — хотел распрощаться с ним Влад.

— Эй, эй, постой! — всполошился Никеша, — ты, что же, так и бросишь меня на произвол судьбы?

— Так твоя судьба, не моя, что я могу с ней сделать? Разве только твою Матильду ублажить в постели?

Катька при таком обороте разговора навострила ушки и посмотрела на приятеля Влада, будет он негодовать или нет? Он не стал, правда, было заметно, что ему неприятно.

На ужин Влад заставил ее надеть узкое золотое платье. Платье ей шло, но мало того, что было узким и облегало, как змеиная кожа, так еще имело обширный вырез и разрез на боку. Катька очень удивилась, когда смогла, наконец, увидеть Матильду. Ей представлялась крупная, громкоголосая женщина с повелительными манерами, покрикивающая на мужа. Ничего подобного в действительности не было.

Женщина, представленная ей, была невысока ростом, даже ниже Катьки, имела довольно темные, вьющиеся волосы, светло-зеленые глаза, тихий голос и смущенную улыбку. Вдобавок ее звали Аней, а вовсе не Матильдой.

Катька решила сначала, что она все перепутала, и пресловутая Матильда совсем другая женщина. Но Никеша в разговоре вдруг назвал ее Матильдой, и бедной Катьке, совсем сбитой с толку только и осталось, что хлопать глазами.

— Такую кличку мне дал мой милый муж, — пояснила Аня, сжалившись над ней, — его любимая ария, которую он часто исполняет дома и в кругу друзей, это ария Роберта. Помните: «кто может сравниться с Матильдой моей?»

Ничего такого Катька не помнила, потому, что попросту не знала, ни в какую оперу она никогда не ходила. Но происхождение двух разных имен у одной женщины стало ей понятно.

— Вы долго еще здесь пробудете? — продолжила светский разговор Аня.

Катька перевела взгляд на Влада и покраснела. Она застеснялась, что даже не знает срока своего здесь пребывания, все решал Влад.

— Пару дней, — ответил тот кратко, продолжая деловой разговор с приятелем.

— Ох, уж эти мужчины! — комично завела глаза Аня, и они обе засмеялись.

Катя вдруг почувствовала себя легко с этой едва знакомой женщиной. Они обсудили погоду, пляж, меню ресторана, забавных старушек, сидящих неподалеку, все как одна в больших шляпах и с веерами.

— Вы работаете, или учитесь, Катя? — спросила вдруг новая знакомая.

Вопрос был весьма банален, поэтому Аня очень удивилась, когда Катя замялась. Та просто не знала, что говорить, не скажешь же, что ее работа быть содержанкой у Влада.

— Она художница, — подал голос Влад.

— Правда? — оживилась Аня, — а вы уже выставлялись?

Они поговорили о выставке, про которую Аня, как оказалось, ничего не слышала.

— Ах, как жаль! Я так люблю выставки.

Весь следующий день они почти не расставались, Влад даже отказался от обычной послеобеденной порции секса, чтобы совершить поездку в горы. Поездку предложил Никеша, обронив, что знает кабачок повыше, в горах, где не только подают замечательный шашлык и цыпленка табака, но и очень вкусное домашнее вино. Идею моментально подхватили, решено было ехать. Но больше всех горела энтузиазмом Катька, она горы никогда не видела, о чем и заявила с милой непосредственностью.

Ее свежесть и наивность, когда она давала себе волю, не опасаясь окрика или насмешливого взгляда, нравились Ане, видевшей далеко не первую подружку Влада, и находившей, что вот эта, совсем еще девочка, лучше и естественнее всех прежних его пассий.

Аня предупредила ее, что горы, куда они едут, это не совсем горы, лишь предгорья, пусть не ждет никаких величественных громад. Но то, что Катя увидела, привело ее сначала в бурный восторг, потом в тихое и задумчивое восхищение.

— Тебе не нравится? — удивился Влад, видя ее задумчивость, почти печаль.

— Здесь прекрасно, я хотела бы пожить тут месяц или два.

— Зачем? — развеселился он, — ты быстро бы тут соскучилась, посмотри какая глушь, и до моря далеко.

— Да, моря жаль, но здесь так живописно! Мне совсем не было бы скучно, я бы вот этот вид написала, и этот.

— Какие виды, что с тобой? Ты же портреты пишешь.

— Не только, — тихо проронила она, — не только портреты.

— Как тебе Аня? — спросил Влад ее ночью.

— После того, что говорил ее муж, я думала увидеть мегеру какую-нибудь, а она славная и добрая. Чем он не доволен?

— Ты про Никешу? — развеселился Влад, — собственно говоря, недоволен он собой, женился дурья башка, теперь расхлебывает. Говорил ему, не женись, чего тебе так просто не живется? Не послушал, куда там, любовь у него бессмертная была! А через год любовь выветрилась, одна тоска осталась.

— Да почему тоска?! — перебила его, не выдержав, Катька, — живет с хорошей женщиной, радоваться надо, а не тосковать!

Влад хмыкнул и скептически посмотрел на нее.

— У тебя, как и у всех баб, один брак на уме, как бы мужика побогаче и поуспешнее заарканить.

Катька хмуро посмотрела на него.

— Что плохого в браке?

— Да все! Туда не ходи, так не делай, с друзьями встречайся только в ее присутствии, и вечное: дай денег, дай денег! Только идиот может мириться с такой жизнью. Анька твоя распрекрасная мужу никуда ходить не дает, сама не ходит и ему не дает!

— Почему, она же нам про выставку рассказывала.

Влад только головой покрутил, услышав этот детский лепет.

— Его от всей этой интеллигентщины тошнит! Ему бы в баньку, или в кабак, да чтобы девочки веселые были, готовые радоваться жизни, а не ее смысл искать! Короче, завяз мужик в этом браке, как в болоте.

— Так развелся бы, — возразила Катька, понимая, что мораль в данном случае читать бесполезно.

Можно было бы, конечно, спросить, чего же этот Никеша не женился на такой веселой, пустоголовой девчонке, о которой тоскует? Зачем взял в жены умную, образованную женщину? Но спрашивать она не стала, предвидя, что услышит в ответ очередную глупость, выдаваемую за знание жизни.

— Не знаю, почему он не разводится, может, привык к Аньке своей, а может жалко ее. Он ведь только с виду такой ушлый, а сам кисель молочный!

В последний день Кате хотелось еще раз осмотреть все места, которые успели ей полюбиться. Нечего было и думать, что Влад согласится опять поехать в горы, он и так вчера вечером ворчал, что даже самые вкусные шашлыки не стоят такой потери времени. Замечание более чем странное, ведь он на отдыхе, на что другое нужно ему это время?

Побарахтаться в море ей удалось почти столько, сколько хотелось, но вот выбраться еще раз в город, побродить по некоторым его улицам Влад ей не дал, потащил в койку. Но перед самым отъездом Катя улизнула от своего строгого хозяина, словно собачонка, шмыгнувшая в подворотню. Влад послал ее вниз, ему вдруг захотелось пива, не пил его никогда, а тут ему понадобилось срочно, просто не мог дальше жить без глотка хорошего пива. Пока она скользила взглядом по многочисленным пивным бутылкам, отыскивая нужную марку, ее окликнула Аня.

— Ой, как хорошо, что я тебя встретила, я думала, вы уже уехали, у тебя есть несколько минут? Пойдем, поболтаем в баре за чашечкой кофе?

Катя заколебалась, соблазн был велик, но кроме грозящего ей гнева Влада, останавливало еще то, что у нее, кроме как на пиво, не было ни копейки денег, Влад ей никогда не выдавал на карманные расходы, полагая, что так он ее лучше проконтролирует.

— Пойдем, ну что ты? Я приглашаю, значит, я и плачу, — мигом догадалась о ее проблемах Аня.

Кофе оказался превосходным, она в баре, хоть он и гостиничный, была в первый раз, как-то не получалось у них с Владом заглянуть сюда.

— Знаешь, я тобой восхищаюсь! — выпалила вдруг Аня, заставив ее вытаращить в изумлении глаза.

— Я ведь немного знаю характер Владислава. Чтобы с ним жить, надо быть рабой бессловесной, без единой мысли в голове, а ты ведь как-то с ним уживаешься, вот я и удивляюсь.

Катя вздохнула.

— Да нет тут ничего удивительного, и уж тем более достойного восхищения. Мне негде жить, я детдомовская. Сначала жила в общежитии и работала на стройке, существовать, конечно, можно было, многие так живут, и ничего, а я не смогла. При такой жизни не может быть и речи ни о каком творчестве. В общем, я дошла до ручки, даже утопиться подумывала, тут и подвернулся Влад. Характер у него не из легких, но он дал мне возможность работать, устроил выставку, обещал еще одну. Видишь, не все так просто.

Аня задумчиво помешивала уже остывший кофе.

— Я замужем, но мое положение не намного отличается от твоего, я должна играть по правилам мужа. До замужества я работала редактором в одном крупном издательстве, мне очень нравилась моя работа, и я долго не могла успокоиться, когда муж потребовал уволиться оттуда. Ему кажется, что посещения магазинов, парикмахерских и болтовни с приятельницами вполне достаточно. Если бы не мой Аленький Цветочек, то я, может быть, ушла бы от него.

— Кто, кто? — переспросила удивленная Катя.

— Моя маленькая дочка, ей три года, зовут Аленка, а я зову Аленьким Цветочком. Отца она просто обожает, разве могу я лишить ее такой любви?

— Надо же! А мне Влад не сказал, что у вас есть ребенок.

— Так он и не знает, наверное, — хладнокровно ответила Аня. — Дома он у нас никогда не был, мы видимся только в общественных местах, куда я ребенка, естественно не беру. Разговор на эту тему тоже никогда не заходил, потому, что тема эта ему глубоко не интересна.

Катя вспомнила, с каким апломбом Влад говорил об этой супружеской паре, в полной уверенности, что все о них знает и понимает, и насмешливо покачала головой, но не Влад ее сейчас интересовал.

— Ань, скажи, а такие семейные отношения они что, вообще у всех? Никто не живет нормально?

— Да почти и нет. В большинстве семей, по моему наблюдению, один из супругов давит на другого. Нормальные семьи, это где люди уважают друг друга, ценят чувства и желания другого, но это такая редкость, я тебе честно скажу. Что, навела я на тебя уныние?

— И о чем же вы сплетничали? — ехидно спросил ее Влад, когда она наконец вернулась к нему с бутылкой пива.

— Аня рассказывала мне о своей дочке Аленке, она зовет ее Аленьким Цветочком.

— Когда же она успела родить ребенка? До брака с Никешой что ли?

— Да почему до брака?! — все-таки не выдержала и вспылила Катька, его самоуверенный тон всезнайки вывел ее из себя.

— Да потому, что не может быть у Никеши детей! Он сам мне говорил как-то, что не выносит малышню.

— Выносит, не выносит, но дочь его, ей всего три года.

Влад только воздел руки в знак того, что отказывается понимать приятеля, который говорит одно, а делает другое. Катька же не находила особых противоречий в поведении Никеши, мало ли чего не ляпнешь, особенно, когда кому-то поддакиваешь, это еще не норма поведения, а всего лишь ни к чему не обязывающий треп.

Осень наступила как-то незаметно и быстро, кажется, еще вчера смеялось лето, а сегодня падает желтая листва с раскидистых деревьев на бульваре, то и дело принимается накрапывать дождь. Мамаш с колясками мало. В коляски Катя старалась никогда не заглядывать, чтобы лишний раз не надрывать себе сердце, при том образе жизни, который она ведет, ни о каких детях мечтать даже не приходится.

Нервничая, она ходит по одному из центральных бульваров, ждет Влада, тот ведет переговоры о выставке, а вот ее туда не пригласили.

— Нечего тебе там делать, — сказал ей Влад, — подожди меня на улице.

Почти два часа ей пришлось ждать, да на это наплевать, лишь бы на выставку согласие получил!

Он получил это согласие, о чем и сообщил ей довольно хмуро.

— Что-то все-таки не так?

Он недовольно покосился на нее.

— Во всяком случае, не у тебя. А мои проблемы тебя не касаются!

Главное в том, что выставка будет через две с половиной недели, она успеет устранить мелкие недоделки, у двух картин еще рамы не готовы. Галерея другая, Влад сразу сказал, что более престижная, ее посещают сливки общества, поэтому так непросто было договориться.

За день до выставки Влад как с цепи сорвался, ударил ее по щеке. И ведь ни за что, просто она ему возразила. Что-то у него там не ладилось с его бизнесом, вот он и вымещал злость на ней. Она, было, подумала, что на выставку он с ней не пойдет, даже заикаться не стала. Одной идти страшновато, но ничего, надо привыкать, она же не маленькая девочка, к тому же Аня обещала непременно быть.

Аня пришла к самому открытию, а Влад опоздал, встреча у него важная была, никак не мог ее отменить, а может, и не хотел. Но зато после встречи он пришел довольный и веселый, словно в лотерею выиграл. Катя же к этому моменту была очень удручена. Народу пришло много, какие-то знатоки были, и она своими ушами слышала, как ругали одну из ее картин. Высокая, модно одетая девица с большими часами на запястье, в которых сверкали камушки, говорила другой девице маленькой и круглой:

— Ты только посмотри, какая беспомощная мазня! Специально все так не выявлено, нечетко, чтобы не видно было огрехов. Да я за час такую картинку наваляю!

Девица говорила громко, безапелляционно, все вокруг слышали, и никто ей не возразил. Катька вся сжалась, словно это были не слова, а плеть, больно стегнувшая ее.

Аня принялась утешать, но Катя ее не слушала, хотя еще час назад так дорожила ее мнением.

— Послушай, Катя, я с самого начала собиралась купить эту картину, потому, что она мне понравилась.

— Это ничего не значит, не утешай меня, — отмахнулась та, — ты ко мне просто хорошо относишься.

— Конечно, я хорошо к тебе отношусь, но я же не дурочка, чтобы покупать всякую ерунду на деньги, с трудом выпрошенные у мужа. — Тут Аня покраснела, ей было непросто в этом признаться.

— Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, не будучи даже знакомым, — прервал вдруг их мужчина лет сорока пяти, невысокий, с седыми висками и живыми карими глазами.

— Разрешите представиться: Нетт Александр Михайлович, скромный ценитель живописи. А вы ведь Екатерина Мазина? Очень польщен знакомством с вами, мне настолько импонирует ваша манера, что я собираюсь купить все ваши вещи, надеюсь, вы не возражаете?

— Все?! — поразилась Катя, не зная, верить ли ей этому незнакомцу.

Он улыбнулся, отчего морщинки возникли у рта и на лбу, четко обозначив его возраст, но его это не портило.

— Как все? — вдруг словно проснулась Аня, — одну покупаю я и никак не могу ее уступить.

— Какую именно?

— «Горы». У меня с этой картиной связаны хорошие воспоминания, мы с Катей там вместе были.

— Вы имеете в виду ту, где ослик?

— Нет, без ослика. Ту, где большое дерево.

— Хорошо, а я уж было испугался, что за ослика придется соперничать с такой очаровательной женщиной. Но раз вы мне его уступаете, я согласен уступить вам дерево. Но пойдемте, поскорее оформим наши покупки. Я слышал, что кое-кто еще подумывает купить вещи Мазиной.

Они отправились оформлять право собственности, а Катя осталась ошеломленная. Слишком быстро все произошло: хула и похвала. В этот момент ее и нашел Влад.

— Ну, как твои картины? Не очень тебя ругают за них? — игриво спросил он ее.

— Их уже купили, — глухо ответила ему Катька, сама боясь поверить в свою удачу.

— Не может быть! — непритворно поразился Влад, — так быстро!

И он оглядел ее с ревнивым чувством собственности, как человек внезапно обнаруживший, что владеет очень и очень ценной вещью. Слово «вещь» Катька буквально прочитала в его мозгу.

Говорят, что один раз у каждого может получиться, но если получился и второй, то это уже серьезно. У нее получилось, она художник! Вечером Влад затеял банкет в ресторане, чтобы должным образом отметить Катькину победу. Сама она, если бы он только удосужился ее спросить, предпочла бы побыть дома в покое и тишине. Одно утешало, Аня тоже была приглашена, разумеется, с мужем.

Она пришла в таком костюме, что у бедной Катьки даже дух захватило, настолько преобразила подругу эта одежда. Аня казалась уже не прежней милой и доброй молодой женщиной, а какой-то загадочной незнакомкой, притягательной и чертовски сексуальной. Никеша тоже был не таким, каким его раньше видела Катя.

Место оказалось хорошим, уютный зал, удобные столы, покрытые бледно-золотистыми, хрусткими скатертями, никаких бордовых и зеленых скатертей наискось, которые так навязчиво бросались в глаза в других местах. Лампы на столах, бра по стенам, давали достаточно света, но не ослепляли, в общем, все здесь Кате нравилось. Они расположились за столиком, пока мужчины сосредоточенно изучали винную карту, женщины шептались и хихикали.

— Добрый вечер, — услышала Катя над собой приятный, негромкий голос, — не знал, что вы посещаете этот ресторан, это мое любимое место.

И Александр Михайлович Нетт склонился, целуя ей руку. От неловкости Катя даже не покраснела, а побагровела, ибо руки ей целовали, прямо скажем, не часто.

— В чем дело?! — мгновенно ощетинился Влад, — почему вы пристаете к моей женщине?

Он намеренно выделил голосом слово «моей», словно клеймо на ней поставил. Катя покраснела бы еще больше, но больше было просто некуда. Нетт в ответ только поднял комически брови.

— Сашка, дружище! Сто лет тебя не видел, где ты бродишь? — поднялся из-за стола Никеша, принимаясь трясти руку подошедшего, он явно его хорошо знал.