Бесплатный фрагмент - Карусели дьявола

Пролог

Валентина Сергеевича я встретил случайно. К тому времени он несколько лет занимался только бизнесом. Знакомство у нас было шапочное. Кроме нескольких общих знакомых нас ничего не связывало. Одним из них был мой одноклассник. Валентин Сергеевич вдруг вспомнил о нем и принялся пересказывать истории, которые я слышал от самого Михаила.

Откровенно говоря, мне было скучно и неинтересно слушать их. Но он закончил с очередной историей и взялся за следующую. Вычерчивал на салфетке расположение комнаты Михаила в общежитии и говорил, изредка посмеиваясь:

— Вот здесь стояла его кровать. От кровати до двери десять шагов не больше. Если бы он встал и сделал хотя бы один лишний шаг, его бы убили уже тогда. Ты был у него в гостях в то время?

— Не довелось, — в этот момент я пропустил что-то в его рассказе.

— Там такая ниша была, — он постучал перышком ручки по схеме. — Не знаю, зачем при советах так строили. Чтобы подслушивать соседей, что ли? В общем, не знаю. Но люди ставили в этих нишах диваны и кровати. Очень удобно, кстати… Когда к нему постучались, он откликнулся и начал тапочки искать. А пол — деревянный, старый. Половицы скрипели безбожно! — Валентин Сергеевич коротко рассмеялся: — До сих пор помню их скрип… Понимаешь, Миша с ноги на ногу возле кровати переминается. А впечатление такое, будто он уже к двери подходит. Киллер ему: «Миша!», тот в ответ: «Да?» И ему дверь разносят картечью… В ней дыра была с твою голову! Этот болван засунул в эту дыру ствол, сделал еще несколько выстрелов и убежал. А Мишка забился в угол ниши, и его не задело! Понимаешь?

— Повезло! — добавить мне было нечего.

— Да, тогда повезло, — Валентин Сергеевич снова побарабанил перышком по схеме. — Но его все равно этим накрыло! От судьбы не уйдешь.

— Он умер, что ли?!

— А ты не знал?!

— Нет! Как на Кубань уехал, так ни сном, ни духом.

— Да. Уехал на Кубань.

В этот момент он вдруг явственно отстранился от всего. Смотрел на меня и, словно, не видел. Продолжалось это несколько мгновений, но пауза показалась мне продолжительной. Как будто собеседник собирался сказать еще что-то, но так и не решился.

— Не знаю, какой черт принес его обратно в город, — уже невнятно пробормотал он. — Нашли его через два дня после приезда в сквере на проспекте Ленина.

— Я даже не слышал об этом, Валентин Сергеевич! Замотался.

— Ну да, — снова кивнул тот. — Мы все замотались. Внезапно.

Я посмотрел в окно. К слову сказать, совсем недавно я вспоминал о Михаиле. Как-то вскользь и даже с неприязнью (в свое время он едва не втянул меня в скверную историю), но все же вспоминал. А его уже и в живых нет.

— Вот и начинаешь задумываться о вещах необъяснимых, — тем временем говорил Валентин Сергеевич. — А когда доходишь до сути происходящего, понимаешь, что на самом деле ничего не понимаешь.

На этот раз я промолчал, просто не успевал за ним.

— Потому что понять это невозможно. И слов таких я не знаю. Это как возмездие за все, что уже сделал, и даже за то, не сделал еще. Даже еще не думал о чем-то пагубном, а на тебя уже обрушился гнев божий.

— Его убили? Это месть?

— Скоропостижная смерть по официальной версии. И болезнь приплели. Но я не сомневаюсь… Конечно, его убили. Та история многим аукнулась. Кто-то за решетку попал. Кто-то головы лишился. А кто-то в гору пошел. Но без Миши ничего этого не случилось бы.

— Жаль его, — пробормотал я. — Умер молодым.

— Извини плохие новости принес. Мне пора. Всего хорошего! — Валентин Сергеевич протянул руку на прощание.

— Берегите себя.

Я проводил его взглядом. Сел за столик и принялся смотреть в окно на городскую сутолоку. По дороге струился автомобильный поток. И такой же поток пешеходов затопил тротуары. Все куда-то спешили и казались очень деятельными. Как статисты на съёмочной площадке.

— Оратория оглашенных, — пробормотал я.

И захотелось мне взглянуть в глаза того, кто вызвал череду событий, эхо которых до сих пор не растворилось во времени.

Спустя час я расплатился с таксистом и открыл калитку дачного поселка Сосновый Бор. Сюда я частенько наведывался несколько лет назад, когда собирал материалы для одной из книг. Не успел я закрыть калитку, как на крыльцо сторожки вышел подтянутый парень и без обиняков спросил:

— Вы к кому?

— К знакомому. А что такое, пропуск нужен?

— Пока не нужен. Так к кому вы?

Я почувствовал профессиональный интерес и остановился напротив него.

— Вы спрашиваете об этом всех гостей?

— Да, — кивнул он.

Лет ему было около тридцати. И на сторожа он не походил. Совсем.

— Сколько же вам платят за такое беспокойство?

— По крайней мере, документы покажите, — вместо ответа озабоченно произнес он.

— Даже не подумаю, — усмехнулся я.

Он сделал шаг вперед и спустился ступенькой ниже.

— Покажите документы. Я просто запишу вашу фамилию в журнал.

— А если бы я приехал на такси?

— Я бы остановил машину на въезде и проверил обоих, — он спустился еще на одну ступеньку. — Просто покажите мне документы или скажите к кому направляетесь.

— К Селиверстову, — ответил я.

Продолжать запираться и играть словами было не только бессмысленно, но и чревато. Я понял, что этот человек не отступится. И понял, откуда он.

— Петр Анатольевич ждет вас? — все так же насторожено спросил он.

— Нет, я хотел сделать сюрприз. Но не судьба.

— Я сейчас позвоню ему. Скажите свое имя.

Я назвался. Сторож вернулся в дом и через минуту постучал в окно:

— Проходите!

Мне только и осталось, что покачать головой и пробормотать: «Ну и ну!»

Обустраивал поселок народ зажиточный. Дома были капитальными в два-три этажа. От пролетарских коллективных садов этот поселок отличался как небо от земли. Впрочем, и здесь случались неприятности. На одной из улиц я заметил пепелище, слова другого не подберешь. Словно, здесь не пожар случился, а геенна огненная разверзлась. А наверняка случались и кражи, и драки, и более тяжкие преступления. Подумав об этом, я усмехнулся — на ум сразу пришел американский фильм «Особо тяжкие преступления» И в тот же миг почудилось мне, что поселок тоже рядится под мирное, уединенное местечко, как главный герой фильма — человек обаятельный, но как выяснилось позже — редкостный изверг. Померещились мне бурные и даже трагические истории, которые могли произойти здесь. А через мгновение фантазия разыгралась уже не на шутку. Мелькнуло перед глазами едва ли не с десяток историй с модным нынче криминальным подтекстом.

Тем временем Петр Анатольевич ждал меня возле крыльца.

— Здравствуйте! Хотел как снег на голову свалиться. Не получилось!

Я прошел за калитку, подмечая в Селиверстове перемены.

— Здравствуй, дорогой, здравствуй, — он сделал навстречу несколько шагов и неожиданно обнял меня.

«Сдал старик, — понял я. — Раньше он себе такого не позволял, хотя и солдафоном не был».

— Знал, что появишься, — тем временем говорил он. — Проходи. Помянем Михаила.

А вот в доме все осталось по-прежнему. Я знал, что хозяйка его умерла два года назад. Но порядок в комнатах был идеальный. Мы прошли на кухню. Пока он дожидался моего появления, успел накрыть на стол. И еще я заметил на полочке под иконкой стопку с водкой, накрытую горбушкой черного хлеба. И совсем уже неожиданно горло мое перехватило острой болью.

— Садись возле окна, — говорил Селиверстов, пододвигая стул. — Продрог с дороги. Погода мерзкая! Но мы это поправим.

Он налил в свою стопку водку и потянулся за моей.

— Спасибо, Петр Анатольевич. Мне нельзя, — отказался я. — Не употребляю.

— Закодировался? — знакомо усмехнулся он.

— Боже меня упаси — доверить голову мозгоправам!

— А помянуть по-русскому обычаю?

— Воздержусь.

— Хотя бы сок выпей, — он поставил передо мной запотевший стакан с соком.

Какое-то время мы сидели молча.

— Ну, земля пухом! — наконец сказал Селиверстов и встал. Я последовал его примеру. — Жаль, молодым умер. В расцвете, как говорится.

Я пригубил сок и спросил:

— Вы расскажете, что произошло тогда на самом деле? Ведь ни Михаил, ни вы всей правды так и не сказали.

Селиверстов снова усмехнулся:

— Чтобы ты через полгода книжку накатал? Мне это не нужно.

— Боитесь?

Я сел за стол и отодвинул стакан с соком в сторону.

— Мне бояться нечего. Да и терять тоже нечего.

— Меня один вопрос всегда ставил в тупик, — сказал я. — Почему Михаил отказался от всего на самом взлёте? У него складывалась блестящая карьера. Почему?.. Почему?! Сейчас вы уже можете ответить.

— Неужели ты так и не понял? — вопросом на вопрос ответил Селиверстов.

— Я вам не чета. Не сподобил меня бог — читать между строк.

— А ты не скромничай, тебе не к лицу. Просто сопоставь факты. Улавливаешь связь?

— Премудростям вы учили не меня, а Михаила… — я осекся.

— Дошло, наконец, — усмехнулся он. — Миша был человеком дела. И человеком чести! Офицером, присягнувшим родине и народу. Он до конца оставался оперативником.

— Мистификация, значит.

— Не мистификация, а очередная операция, — уже с неприязнью процедил Селиверстов сквозь зубы. — Не было позорного увольнения. И скандала не было. И Кубани тоже не было, — он снова плеснул себе. — И его теперь тоже нет.

Я закрыл глаза ладонью и покачал головой.

— Что же вы за люди такие, если посылаете друг друга на смерть?

— Вот тут ты не прав, — сказал Селиверстов. — Он сам шел вперед и не спасовал, когда пришло время.

— Вы еще о чувстве долга вспомните, — усмехнулся я, краем сознания понимая, что в этот момент упускаю что-то очень важное.

— А почему, нет?! — Селиверстов посмотрел на меня. — И долг, и офицерскую честь никто не отменял. Кто сказал, что все это осталось в прошлом? По телевизору покажут кучку проворовавшихся негодяев в погонах. А такое впечатление, что все люди в погонах — негодяи! Я читал твою книгу. Миша рукопись привозил. Ты почти все переврал, но конец мне понравился. Потому что мы не были монстрами. Не были героями, но и чудовищами тоже не были.

— Я изменил концовку.

— Напрасно. Значит, в твоей книге не осталось ни слова правды.

— Я к вам не за критикой приехал, — огрызнулся я.

— А больше нам разговаривать не о чем. Ты понял все, что успел. А я сказал все, что хотел.

Я вышел из-за стола и прошел в прихожую:

— Если я чем-то задел вас по неосторожности, простите.

— Да подожди ты, — остановил меня Селиверстов. — Я ведь тебя все-таки ждал. Возьми вот фотографию на память, — он протянул мне конверт.

Я открыл его и вытащил снимок. На нем был запечатлён Михаил при параде и при регалиях.

— Подполковник, значит, — пробормотал я.

— Да. Посмертно полковника дали. И заметь, сколько наград. Родина своих героев не забывает.

— В каком же вы звании, Петр Анатольевич?

— Много будешь знать — плохо будешь спать, — в ответ усмехнулся Селиверстов.

Он проводил меня до крыльца и снова обнял, словно мы расстались добрыми друзьями. Я простился со стариком и вышел на дорогу. Нужно было вызвать такси. Я вытащил из кармана мобильник, набрал номер диспетчера. Но как только поднес трубку к уху, сразу все понял.

Мне никогда не понять героев, для этого нужно быть из их племени.

— Ах ты, старая ты сволочь, — прошептал я, вспомнив фразу, выпавшую из контекста нашего разговора. — Миша-Миша, — вздохнул я, слушая длинные гудки в трубке. — Зачем ты выбрал этот путь?

— Такси «Город», — отозвался диспетчер. — Я вас слушаю.

— Будьте добры, пришлите машину на тридцать первый километр. Дачный поселок Сосновый Бор. Я буду ждать возле ворот.

— Заказ принят. Вы знаете цену?

— Да, цена меня вполне устраивает, — ответил я, машинально оборачиваясь.

Селиверстов стоял на дороге и смотрел мне вслед. Я помахал ему рукой на прощание и ускорил шаг. Мне не терпелось выбраться из этих мест.

---

1. Вечерняя волна

— «В продаже имеется свежее куриное яйцо. Отдел номер пять рад приветствовать покупателей…» — женский голос манящей волной проплыл по супермаркету.

В торговом зале от покупателей было тесно. То тут, то там к опустевшим прилавкам подвозили продукты. От ярких упаковок и разноцветных наклеек рябило в глазах.

— «Наш супермаркет проводит трехдневную акцию на снижение стоимости следующей группы продуктов и товаров…»

Шел одиннадцатый час утра. По большей части покупателями были люди преклонного возраста и домохозяйки. Для многих из них прогулка в магазин уже давно стала возможностью лишний раз перекинуться парой слов со знакомыми и незнакомыми людьми.

— Кофе, кофе, кофе… — высокий горбоносый мужчина лет сорока задумчиво разглядывал полки с жестяными банками и упаковками с кофейным зерном. — Сколько же его здесь… Девушка! — он привлёк внимание миловидной шатенки, стоявшей неподалеку. — Простите за беспокойство. Я кофе не пью. И супруга моя предпочитает хороший зелёный чай. Но вечером к нам должна приехать тёща — дама из Саратова. А она жизнь без кофе не представляет! Не могли бы вы посоветовать какой-нибудь хороший сорт? Телевизионной рекламе я как-то не доверяю.

В ответ она улыбнулась:

— Извините, я тоже не пью кофе.

— Жаль, — покачал головой мужчина. — Что ж, в таком случае куплю «Нескафе»! Да уж, реклама работает.

Тем временем девушка подошла к полкам с диетическими продуктами. Она была очень красивой шатенкой высокого роста и сразу производила впечатление.

Спустя четверть часа она вышла из супермаркета с покупками и направилась к парковке.

На дворе стояла поздняя осень. Деревья давно сбросили листву и больше всего напоминали хмурых стариков, стоявших вдоль тротуара. Холодно не было, но в воздухе пролетали редкие снежинки. Все вокруг говорило приближении зимы.

Девушка села в ярко-желтый «жук» — «Фольксваген» и медленно выехала со стоянки. Вслед за ней с небольшим разрывом выехали еще две машины. Неторопливой кавалькадой они проехали несколько кварталов и свернули в массив новостроек.

Девушка своего сопровождения не заметила. Но водитель следующего за ней автомобиля — выбиравший кофе для тёщи, поглядывал в зеркало заднего вида и улыбался тонкими бледными губами.

Шатенка оставила машину во дворе одной из высоток.

— Здравствуйте, тётя Вера, — поздоровалась с пожилой соседкой. Та сидела на скамье возле подъезда.

— Здравствуй, Анечка! Здравствуй, милая!

Машины ее соглядатаев припарковались бок о бок. Обе были черного цвета, с тонированными стеклами. Любитель кофе развернулся и, не отрываясь, смотрел на окна другой машины. В этот момент его лицо было бесстрастным, и он почти не мигал.

— Я знаю, что это ты — старый дьявол, — прошептал он.

И водитель второй машины улыбнулся, словно услышал его.

А шатенка по имени Аня поднялась на седьмой этаж. Не снимая пальто и не разуваясь, прошла на кухню, бросила на стол пакеты с продуктами и включила телевизор. Прошла в спальню, включила автоответчик и только после этого вернулась в прихожую.

— Дочка, как ты? — донеслось из спальни. — Почему не отвечаешь?

— Привет, мама, — поздоровалась она с автоответчиком.

— Аня, обязательно перезвони. Нам нужно поговорить.

— Хорошо, мама.

И невольно поморщилась, когда включилось следующее сообщение.

— Аня, я хочу увидеться с тобой. Давай, поговорим спокойно. Жду тебя в два часа в «Арлекино». Давай забудем обо всем. Мы взрослые люди. Я так хочу увидеть тебя. Целую… Жду…

— Прости, Хасанчик. Но нет!

Она аккуратно повесила пальто на вешалку, сняла сапоги и, разминая ноги, прошла в ванную комнату. Включила воду и вдруг замерла, разглядывая полку под зеркалом. Здесь вперемешку с ее косметикой стояла пена для бритья и флаконы с мужским парфюмом. В этот миг по краю ее сознания проплыла очень ясная мысль: судьба ее и Хасана должны были переплестись так же, как перемешались их вещи на этой полке. Она села на краешек ванны и неожиданно пригорюнилась. С кухни доносилось бормотание телевизионного ведущего. В спальне снова включился автоответчик. Кажется, снова звонила мать.

За студийным столом сидели трое: Бикташев Хасан, друзья называли его Ханом; Храмцова Ирина или Белочка; и Шпарак Андрей, к нему со школьной скамьи приклеилась кличка — Шпак. Они перебивали друг друга, едва сдерживая хохот:

— И катился Колобок дальше по своей дорожке, — тараторил Шпарак.

— А в это время Лисичка-сестричка, ничего не подозревая, бежала себе по лесу вприпрыжку! — Миндалевидные глаза Ирины на самом деле напоминали сладенькие глазки мультяшных лисиц.

— Это судьба, судьба! — сочным баритоном вещал Хасан.

— Ярко светило солнышко. И Колобок, напевая свою песенку…

— «Я от бабушки ушел! И от дедушки ушел!» — хриплым фальцетом запел Хасан.

Кирилл Иванов, ведущий «Вечерней волны», поставил стакан с чаем на стол и красноречиво покачал головой. В отличие от него, собравшиеся за стеклом покатывались со смеху. Выступления этой троицы всегда превращались в стендап-шоу.

— И вдруг лисичка почувствовала запах, — детским голоском пролепетала Храмцова.

— Съестного! — рявкнул Шпарак. — Она почувствовала запах Колобка!

— «И от Зайца ушел! И от Волка ушел!» — продолжал напевать Хасан.

Иванов снова покачал головой и посмотрел в окно. На город медленно опускались вечерние сумерки. Город утонул в море огней. Они расплескались от горизонта до горизонта. «Огни любви и надежды, — думал Иванов, глядя на них. — Как много света и уюта дарят они. Родители возвращаются с работы, целуют любимых детей: „Как успехи в школе?“ Кто-то получил двойку, кто-то хорошую отметку, кто-то подрался, кто-то влюбился. Но на самом деле все счастливы, особенно дети. Для них пока что все в радость. Пока что для них родители — самые лучшие и самые добрые люди на свете. Жизнь еще не отравила их недоверием, корыстью, предательством…»

— «Ам-ням-ням!» Только и сказала Лиса! — рявкнул Бикташев.

— Тут и сказке конец! — объявил Шпарак. — А кто слушал — молодец!

— А кто скушал, еще больше молодец! — добавил Хасан.

— Мораль сей сказки, дети, такова, — назидательно произнесла Храмцова.

— Не пойте и не прыгайте! Не стойте, не пляшите! Там, где идет строительство или подвешен груз!!! — перевирая слова из «Пластилиновой вороны», пропел Шпарак.

— И самое главное — не разговаривайте с незнакомцами! — кивнула Ирина.

— И с незнакомками, — поддержал ее Бикташев.

— Вот такой вот — конец! — объявил Шпарак. — Пока-пока!

У них отключили микрофоны и запустили по каналу блок коммерческой рекламы.

Хасан посмотрел на коллег и усмехнулся:

— Все, мальчики и девочки! Рабочий день закончен! Спасибо за труд!

Они вышли из студии и остановились за стеклом.

— Время зимних каникул не за горами, — говорил в микрофон Иванов. — Туристическое агентство «Баттерфляй» предлагает горожанам великолепный отдых в горах Чехии! — бархатный голос ведущего «Вечерней волны» обволакивал слушателей гипнотическими грезами. — Лучшие зимние курорты Европы — ждут вас!

— Неплохо получилось, да?! — Шпарак вынул из кармана сигареты и предложил Ирине.

Они закурили. А Хасан выбил на ладонь две подушечки жевательной резинки — курить он бросил несколько лет назад.

Ирина делала неглубокие торопливые затяжки и смотрела на Иванова за студийным столом. Для его сегодняшней программы она приготовила очерк о странах Скандинавии.

— Ирина, ты идешь? — Хасан тоже смотрел на Иванова.

— Нет, я задержусь. Хочу послушать, как Кирилл Андреевич озвучит мой текст.

— Милая, оставляю тебя с неохотой. Но что ж поделать, — Шпарак потянулся к ней, но Храмцова ловко увернулась от поцелуя. — Хотел бы я быть Ивановым, — сказал он Хасану уже на улице.

Бикташев задумчиво посмотрел на него, но ничего не сказал.

— А с тобой-то что?! — спросил тот. — Не зубоскалишь, не ёрничаешь… Аня?.. И именно, но не только лишь поэтому, я предлагаю ресторацию! — уже совсем другим тоном объявил Шпарак. — Предлагаю, как следует напиться и забыть обо всем! В который уже раз!

— Нет, дружище! Мы пойдём другим путем!

— Плохо, Хасанчик! Очень плохо! — усмехнулся Шпарак. — Накручиваешь себя! И совершенно напрасно!

— Ладно уже! — оборвал его Хасан. — Удачного вечера! И не забывай, завтра в одиннадцать в студии! Похмелье — не отговорка!

— Хватит уже, командир! — отмахнулся Шпарак. — Я вообще прогуливал?! Тебя подвезти?

— Нет, я пешком.

— Дело хозяйское, — снова усмехнулся Шпарак. — Будь здоров!

В машине он замер, словно оцепенел. Только изредка поигрывал желваками на скулах.

— Ничего, командир, — наконец вышел из ступора, — скоро сочтемся!

И включил радио, приемник был настроен на «Вечернюю волну».

— «Вечер только начинается, дорогие радиослушатели, — растекался по салону бархатный голос Иванова. — Наш с вами разговор только начинается. Но в этот момент мы сидим за одним большим семейным столом: наше старшее поколение — бабушки и дедушки, нынешние папы и мамы, сыновья и дочери, братья и сестры, внуки и внучки. Ведь это так прекрасно — любить и быть любимыми…»

Шпарак неожиданно закрыл лицо руками и упал на руль.

— Ира, Ирочка, почему?! — прошептал он. — За что ты меня так? Ведь я тебя люблю… Люблю…

— «Это такое счастье — быть рядом с близкими людьми, — растекался над городом бархатный голос Иванова. — Каждую минуту ощущать их любовь и поддержку…»

— Аня, — Хасан облокотился на металлический корпус таксофона. — Ответь мне, пожалуйста. У меня уже батарейка в мобильнике «сдохла». Ань, ну сколько можно? Твой характер я знаю. Давай мириться… Я не пойму, что за кошка между нами пробежала… У тебя появились новые друзья, новые подруги. Может, дело в них? Я не знаю… Конечно, у тебя всегда найдётся, с кем меня сравнивать. Я не так богат, не так умён, не так красив, как твои новые знакомые. Но у меня есть то, чего нет у них. Я жизнь за тебя отдам, Аня! И это не просто красивые слова…

И он говорил еще что-то. Говорил так, чтобы на том конце провода ему наконец поверили и сняли трубку с рычага. Он говорил, тщательно подбирая слова. Говорил, игнорируя желающих позвонить с того же таксофона. Они приходили и уходили. А он все говорил и говорил, уже понимая, что разговаривает сам с собою. Потому что автоответчики для подобных излияний не приспособлены. А короткие гудки в трубке он не хотел замечать.

Последний из желающих поговорить оказался самым настойчивым.

— Слушай, друг, — наконец, не выдержал он. — Мне нужно сделать один короткий звонок. Я тебе жетончик отдам, ты свой разговор позже закончишь.

— Да отвали ты! — бешено глянул на него Хасан и еще плотней прижал трубку к уху.

— О’кей…

— Что ты там бормочешь?! — Хасан бросил трубку на рычаг и резко повернулся к нему. — Что ты лезешь не в свое дело?!

— Спокойней, дружище, — мужчина оглянулся по сторонам. Впечатление бойца он не производил.

— Урод! — Хасан бросился на него, схватил за грудки и отшвырнул на газон. — Сволочь!

Случайные свидетели подняли крик, какая-то женщина вызвала милицию. На крики из сквера выскочила компания подростков, они с жадным любопытством наблюдали за происходящим. А Хасана как кипятком обдало.

— Папа! Папа! — подбежала к лежавшему девочка лет двенадцати и расплакалась. — Папа, что с тобой?!

Хасан резко отпрянул от них. И расталкивая зевак, бросился по тротуару в сторону окраин. Вслед ему полетели пивные бутылки. Разочарованные подростки улюлюкали и свистели. Им очень хотелось посмотреть драку.

Хасан бежал до тех пор, пока ноги не подкосились. Дышал он тяжело и прерывисто, но именно это усилие отрезвило его. Сейчас он хорошо понимал, что последние недели выбили его из колеи. С каждым днем он терял вместе с самообладанием и человеческое достоинство. Но поделать с собой ничего не мог. Он был одержим своей подругой.

В этот вечер ноги сами вынесли его к дому любимой. Он остановился посреди двора, посмотрел на освещенные окна ее квартиры и вновь почувствовал отчаянье.

— Господи, — прошептал он. — Аня, как же я тебя люблю.

Хасан сел на скамейку возле ее подъезда и притих. Время подходило к полуночи. Было так тихо и спокойно, что мыслями Хасан невольно вернулся в недавнее прошлое, когда в его отношениях с Аней царили любовь и согласие.

— Почему все рассыпалось? — прошептал он. — За́мок из песка.

Все изменилось, когда Аню пригласили на должность редактора в одно из популярных реалити-шоу. Хасан сразу же почувствовал наступление скорых и нежелательных для себя перемен. Подругу он пытался убедить в том, что телевизионное шоу — это безвкусно, навязчиво и пошло. Но в ответ она говорила:

— Ты ведь знаешь, как трудно пробиться наверх. И вот меня заметили. А ты не рад.

— Я рад. Но ты забудешь меня. На гребне волны новых знакомств и богатых спонсоров.

— Прекрати! Ну зачем ты так?! Все не так, как тебе кажется… Всего то год. Может быть, полтора. А может, и того меньше. За это время и ты своего добьешься. Ведь так это и бывает. Мы так много говорили о будущем, милый. Вот оно! Будущее уже здесь!

— Здесь ты и я. Когда мы вдвоём, мне больше ничего не нужно.

— А мне нужны Питер и Москва! Хасан, я не могу всю жизнь провести на отшибе!

И он пытался подыграть ей. На людях шумно радовался ее успеху. Поначалу их приглашали на междусобойчики и корпоративы. И все бы ничего, но вместо маленького шага навстречу новому миру — он привычно высмеивал этот мир. И на фуршеты ее стали приглашать без него. А однажды она не вернулась с очередной вечеринки.

— Мы должны расстаться. Я люблю другого. Он меня понимает. Он замечательный человек. Ключи оставь в прихожей. Дома меня не будет несколько дней. Надеюсь, глупостей ты не наделаешь. И будешь вести себя по-мужски…

Ее голос медленно остывал в динамике телефона. Хасан снова и снова слушал голосовое сообщение. До тех пор, пока его не прорвало:

— Что?.. Что ты говоришь?! Что… ты… говоришь?! Ты — лжешь! Ты себе не веришь… Как я могу поверить твоим словам?! Ведь у тебя никого нет! Нет этого доброго и милого, этого замечательного человека! Нет его… Потому что этот человек — я!

Конечно, она не собиралась с ним ничего обсуждать. Вообще, как оборвало. Ни телефонных звонков, ни случайных встреч. То есть, он стремился поговорить с ней, но она тщательно избегала любых контактов.

— Какой же я дурак, — прошептал Хасан, снова пережив все это в мгновение ока.

Он посмотрел на ее окна.

— Чудный вечер, — из задумчивости его вывел приятный мужской голос. — Такой вечер будит воспоминания и надежды. Такой вечер редкость, он хорош сам по себе.

— Что? — Хасан с неприязнью посмотрел на собеседника. Это был соглядатай Ани, высокий горбоносый мужчина из супермаркета. — Чего тебе?

— Я беспокоюсь за вас, Хасан Хаснулович. Беспокоюсь за вас, за Анну Витальевну… Ей угрожает серьезная опасность, Хасан Хаснулович.

— Не понял! Ты кто такой?!

— Я из службы безопасности телекомпании, в которой с недавних пор трудится Анна Витальевна. Она — человек новый. А это моя работа — проверять новых людей. Очень многое остается за рамками резюме.

Он сел на скамейку рядом с Хасаном. Тот развернулся и какое-то время разглядывал его в упор.

— И ты подозреваешь ее в криминале. Аню? Смешно.

— Такая работа. Хотя криминал это не о ней. И это факт. Я знаю о ваших с ней отношениях, Хасан Хаснулович.

— А вот это уже не твое дело! — оборвал его Хан.

— А вы меня послушайте для начала. Потом выводы будете делать. Вашей подруге угрожает очень серьезная опасность.

— Об этом ты уже говорил. Давай конкретней.

— Анне Витальевне угрожает серьезная опасность, — снова повторил тот. — Не напрягайтесь вы так. Я не вас имею в виду.

— Бред какой-то. Как тебя зовут?

— Будем знакомы. Матвей, — собеседник протянул для пожатия руку. — Хасан Хаснулович, я пытался предупредить Анну Витальевну о грозящей ей опасности. Но она мои доводы посчитала нелепыми. Посудите сами, можно ли в чем-то подозревать Кирилла Иванова?

— Кого? — переспросил его Хасан.

— Вот видите, — усмехнулся собеседник. — Если вы так реагируете на мои слова, то можете представить себе реакцию Анны Витальевны. А ведь это не шутки. Ей грозит очень серьезная опасность. Иванов — настоящий маньяк. Как бы дико это не прозвучало. А объектом его маний стала ваша подруга.

— Бывшая подруга, — нахмурился Хасан.

— Вы ведь в курсе, что у Иванова несколько лет назад погибли жена с дочерью.

— Да, — кивнул Хасан. — Страшное дело.

— Взгляните на эту фотографию. Ничего не замечаете?

Хасан встал со скамьи и прошел под козырёк подъезда.

— Кто это?! — дрогнувшим голосом спросил он.

— Это дочь Иванова. Удивительное сходство с Анной Витальевной, не так ли? Кирилл Иванов так бережно, так трепетно относился к своей семье, что большинство из его коллег абсолютно ничего не знали ни о его жене, ни о его дочери. И наверняка не хотели знать. У всех свои дела, проблемы, свой маленький мир. После их гибели похожая фотография стояла в вашей студии много дней. Если бы вы хоть раз взглянули на нее. Но ни вы, ни ваши коллеги, — он резко осекся.

— Говорите, Матвей, говорите, — Бикташев уже с нетерпением посмотрел на него.

— Какое-то время я должен был приглядывать за Анной Витальевной. И оказалось, что не только я наблюдаю за ней.

— А кто еще? Иванов?! Аню нужно предупредить! Предупредить сейчас же! — Хасан вскочил со скамьи.

— И что вы ей скажете?

— Фотографию покажу. Ты расскажешь все как есть. Она тебя знает.

— Но я уже сделал это, — усмехнулся Матвей. — Результат — нулевой. И я объяснил вам, почему он нулевой.

— Что же делать? Как быть?

Хасан оглянулся на окна любимой. В этот момент страх за нее и сумятица в голове почти лишили его рассудка.

— Вы знаете, как погибла семья Иванова?

— Как-то страшно. Не помню уже.

— Они погибли в пожаре. В загородном доме Иванова. Они жили там постоянно. У Иванова было еще две городские квартиры. В одной он жил сам, в другой брат супруги. После гибели жены и дочери Иванов заново отстроил дачу, а квартиры продал. Теперь он живет за городом постоянно. Живет на пепелище… Он похитит вашу подругу, Хасан Хаснулович. Я уверен в этом на сто процентов. Он похитит ее и будет держать как птицу в клетке.

— Это какой-то кошмар! Что мы можем сделать? Нет, не так! Что мы сделаем прямо сейчас, Матвей?!

— Вы поможете мне? Я не смогу все сделать в одиночку. Работа не позволяет — слишком много обязанностей. Анна Витальевна моими словами пренебрегла. Милиции нужны веские доказательства, а не беспочвенные подозрения. Если бы я мог обойтись своими силами, мы бы сейчас не разговаривали.

— Что мне нужно сделать?

— Быть поблизости от нее. Пока это все. Если сможете, поговорите с ней. Быть может, вас она услышит.

— А если поговорить с Ивановым? Припугнуть его.

— А вот этого делать не нужно. Только спугнете. Он затаится, но от планов не откажется. Сто процентов. Это я вам гарантирую. Просто будьте поблизости от Анны Витальевны. Пока этого будет достаточно.

— Матвей, — Хасан протянул собеседнику руку. — Спасибо. Ты же жизнь человеку спас.

— Не стоит благодарностей, Хасан Хаснулович. Не ради славы, либо корысти я делаю это. Нам все зачтется на том свете, ведь и я не без греха, — он пожал Хасану руку. — Желаю вам удачи. Всего доброго!

— До свидания, — Хасан посмотрел ему вслед и прошептал: — Это какой-то кошмар.

Он размышлял еще с минуту. Потом подошел к домофону и набрал номер ее квартиры. Он был уверен в том, что Аня еще не спит. И она ответила:

— Кто там?

— Аня, это — я.

— Хасан, оставь ты меня в покое!

— Аня, нам нужно поговорить. Всего десять минут! Я объясню тебе все и уйду!.. Уйду, если ты отпустишь меня, — прошептал уже про себя.

В этот момент в нем с новой силой вспыхнула надежда, что еще не все потеряно и опасность, нависшая над ней, вновь их сблизит.

— Аня, я прошу всего несколько минут!

— Хорошо, — отозвалась она. — Поднимайся.

Она дожидалась его на лестничной площадке. Хасан посмотрел на приоткрытую дверь квартиры.

— Здравствуй, милая, — он с трудом сдержался от попытки схватить ее и поцеловать в губы.

— Здравствуй. Что тебе нужно?

Он снова посмотрел на приоткрытую дверь.

— Ты не одна?

— Нет.

Хасан на мгновение закрыл глаза:

— Наверно, это даже к лучшему. Мы можем зайти к тебе? Разговор не для посторонних ушей.

— Нет, поговорим здесь. Зачем ты пришел?

— Аня, тебе грозит опасность. Поверь мне, это не уловка и не мои выдумки. Сегодня я разговаривал с человеком из вашей студии. За тобой следят, тебя хотят похитить!

— О чем ты говоришь? Зачем все это, Хасан?! — она отступила от него на несколько шагов, в ее глазах читалось отчаянье. — Просто оставь меня в покое! Забудь обо мне! И этот кошмар закончится. Для нас обоих закончится.

— Он сказал, что ты не поверишь, — кивнул Хасан. — Ему ты тоже не поверила! Но Иванов обезумел от своего горя! Аня, ты должна увидеть фотографию его дочери!

— Кто обезумел? — переспросила она. — Иванов?.. Иванов хочет меня похитить?! С которым я едва знакома и говорила всего пару раз… Хасан, что с тобой? Ты уже пугаешь меня.

— Верь мне! — Хасан схватил ее за руку. — Если ты не поверишь нам, произойдет что-то страшное! Господи, я так боюсь за тебя… Поговори еще раз с Матвеем. У него есть фотографии, у него есть доказательства!

— Какой Матвей, какие доказательства?! — она вырвала руку и забежала в прихожую. — Если ты не уйдешь, я вызову милицию!

— Милая, я тебя прошу: поговори утром с Матвеем. Обязательно поговори с ним. Он тебе все объяснит. Только поговори с ним.

— Да не знаю я никакого Матвея! — выкрикнула она. — Уходи! И не приходи больше! И не звони! — и захлопнула дверь.

В этот момент Хасан испытал такое горе, словами не передать. Словно небо обрушилось на землю, и случились все беды, предреченные человеку.

— Что же мне делать? — прошептал он.

Какое-то время он стоял возле ее двери. И в какой-то момент понял, что она наблюдает за ним в дверной «глазок».

— Хорошо, — кивнул Хасан. — Аня! — она наверняка слышала его. — Дай мне поговорить с твоим другом. Если я не могу достучаться до тебя, может до него достучусь. Если он тебя на самом деле любит, он все для тебя сделает. Я тебя прошу, открой дверь… Эй, мужик! Если ты мужик — открой дверь! — он принялся стучать в дверь кулаком. — Открывай! Нам нужно поговорить! Открывай, Аня! Открывай, блять!

— Так-так, — дежурный по райотделу снова перелистнул его паспорт и как верблюд выпятил нижнюю губу. — Бикташев Хасан Хаснулович, семьдесят восьмого года рождения. Ты посмотри, и прописка городская имеется! Что же ты, Бикташев, хулиганишь по ночам? Твои деяния на мелкое хулиганство тянут. Я не судья, но думаю, что тебе, Бикташев, недельку общественно-полезного труда выпишут. Я бы выписал, жаль не судья.

— Я должен поговорить со следователем, — Хасан потер саднящую от удара скулу.

— Ты радуйся, что освидетельствование не подтвердило факт алкогольного или наркотического опьянения. И радуйся, что наши законы по отношению к таким деятелям стали мягче. Так что отделаешься всего лишь штрафом.

— Я должен поговорить со следователем.

— Бикташев, прекрати бузить! Иначе…

— Что иначе? Следователя давай, — упрямо повторил Хасан.

Дежурный хмыкнул:

— Усугубляешь свое положение, Бикташев, — он окликнул человека, как раз появившегося в дежурной части: — Потапов! Гражданин хочет поговорить с тобой! Задержан за дебош.

Следователь скользнул по Хасану цепким взглядом.

— Бикташев Хасан Хаснулович, семьдесят восьмого года рождения, — повторил дежурный уже для него.

— Хорошо, следуйте за мной, — кивнул тот.

— Вещички твои пока здесь полежат, — дежурный проводил их взглядом.

За окном царила ночь. Милиционер повздыхал немного, подумав о чем-то своем, потом достал термос и налил в стакан черный кофе.

— На заработках?

Тем временем Потапов и Бикташев поднялись на второй этаж.

— Нет, — отозвался Хасан. — Родился здесь и всю жизнь прожил.

— Всю жизнь? — усмехнулся Потапов. — Чем занимаетесь?

Они остановились возле кабинета в конце коридора. Потапов открыл дверь и щелкнул выключателем:

— Проходи. Присаживайся возле стола. Так чем занимаешься, я не понял?

— Руковожу творческой группой на радиостанции «Вечерняя волна».

— Да? Уже интересно, — Потапов сел напротив него и закурил. — Так что там о работе?

— Работаем небольшими юмористическими радиоспектаклями. Разогреваем публику перед основным вечерним эфиром.

— Юморист, значит? Слышал я ваши радиоспектакли, — кивнул он. — Забавно. Значит, работой своей доволен?

— В общем, да, — в тон ему кивнул Бикташев.

— В таком случае, к чему эксцессы? Хулиганство, дебош.

— Я вам все объясню. Вас, простите, как по имени-отчеству?

— А ты, Хасан Хаснулович, не очень наблюдательный, да? — усмехнулся Потапов. — На дверях кабинета висит табличка с фамилией и должностью. Потапов Дмитрий Алексеевич, — он протянул ему визитку. — Ну давай, изложи красочно.

— Очень близкому для меня человеку грозит опасность.

— Уже интересно, — пробормотал Потапов. — И серьезная опасность?

— Да, очень серьезная. Этого человека, эту девушку хотят похитить. Тот, кто решил ее похитить, больной человек. Маньяк!

— Давайте-ка, по существу, Хасан Хаснулович, — Потапов снова перешел на «вы». — О ком именно идет речь? Назовите мне имя девушки и имя предполагаемого злоумышленника.

И Хасан рассказал ему все, и даже больше. Изложил Потапову все подозрения, появившиеся у него за последние два часа. Изложил все аргументы, пришедшие в голову.

— Негусто и недостоверно, — покачал головой следователь, когда он закончил. — Неудивительно, что ваша подруга вам не поверила.

— Бывшая подруга, — глядя в пол, пробормотал Хасан.

— А это уже не так важно, — Потапов оценивающе посмотрел на него и повторил: — Негусто и недостоверно… Вы уверены в том, что вас не разыгрывают? Прецеденты были.

— Нет, это не розыгрыш.

— А жаль. Идемте, я провожу вас. — Потапов вышел из-за стола. — Что я могу сказать? Штрафа вам не избежать — это факт, — говорил он, закрывая дверь кабинета. — В следующий раз будьте аккуратней.

— Но вы хоть как-то отреагируете на мои слова? — Хасан резко остановился посреди коридора.

Потапов тоже был вынужден остановиться.

— Вот что, Хасан Хаснулович. Я уверен, в скором времени вы поменяете точку зрения. Вам нужно немного успокоиться и прийти в себя.

— Я вас не понимаю.

— Хасан Хаснулович, сейчас вы взвинчены и почти не осознаете своих действий. Поверьте моему опыту, сейчас вам нужно успокоиться. Если события получат дальнейшее развитие… Если вы окажетесь правы. Мы будем определенно знать, кто замешан в похищении.

— Вы меня не успокоили, — заметил Хасан.

— Таково реальное положение вещей, — ответил Потапов. — В данный момент резкие движения нам абсолютно ни к чему. Согласитесь, что это разумно. А сейчас идемте. Вам нужно отдохнуть. И у меня останется пара часов для отдыха.

Они спустились в дежурную часть. Потапов забрал у дежурного документы Бикташева.

— Хасан Хаснулович полностью осознал свою вину и чистосердечно раскаялся в содеянном, — пояснил он дежурному. — Административного штрафа будет вполне достаточно.

— Я так и думал, — кивнул дежурный, позевывая. — Ночь тянется, как резиновая.

— Темная ночь, — Потапов вышел на крыльцо вслед за Хасаном. — Постарайтесь обойтись без приключений.

— Выглядишь неважно, — усмехнулся Шпарак при встрече. — А со мной пить уже зазорно?!

— Я не пил. Бессонница, — ответил Хасан.

Они отошли к окну.

— А я вчера славно оттянулся, — ухмыльнулся Шпарак. — Утром проснулся и понять ничего не могу.

— Как тебе Иванов? — перебил его Хасан.

— В смысле? — слегка опешил Шпарак и снова принялся ухмыляться во весь рот: — Хасанчик, я девочек люблю!

— Да я не об этом, дурак. Как человек, что из себя представляет?

— Друг и товарищ! — голос Шпапрака сделался глумливым. — Старший товарищ. Мэтр! Почти Познер. А в чем дело? Сковырнуть решил Кирилла? Правильно, молодым везде у нас дорога, а стариков на почет!

— Хорош блажить! — оборвал его Хасан. — Ты в курсе, что его семья погибла?

— Ну да, все были в курсе, — кивнул Шпарак. — Что случилось-то?

— Пока ничего… Ладно, идем работать.

— Да-да! Конечно, работать! — Шпарак выбил из пачки вторую сигарету, прикурил и жадно затянулся табачным дымом. — Дурак ты, Хан, — пробормотал ему вслед. — Всегда был дураком и дураком помрешь. И даже не поймешь от чего.

Тем временем Хасан поднялся в студию. Дневной блок вел Олег Чернышев, неунывающий сорокалетний брюнет. В этот момент он как раз общался со слушателями. Хасан прошел мимо стекла, в знак приветствия поднял руку. Чернышев в ответ показал «рога дьявола».

— Как вы говорите? — разносился его голос из динамиков. — У зоопарка юбилей?! Семьдесят пять лет… Кто бы мог подумать?! Спасибо вам за добрые вести, Ангелина Ивановна!.. Вот видите, дорогие радиослушатели, оказывается, городскому зоопарку в этом месяце исполняется семьдесят пять лет. Я даже затрудняюсь сказать, как бы это звучало в переводе на супружескую жизнь. Зоопарк вместе с городом уже семьдесят пять лет! По-моему, это неплохой повод для семейного похода в зоопарк. Ангелина Ивановна, мы благодарим вас за эту крайне полезную информацию. Честно говоря, я и понятия не имел, что в нашем городе намечается небольшой юбилей. А вот, кстати, подошло время новостей! В студии Екатерина Романова! Чем порадуете нас, Катя?

Сидевшая рядом с ним блондинка средних лет включила свой микрофон:

— Здравствуй, Олег. Новостей сегодня много. И я думаю, что некоторые даже порадуют наших слушателей.

— Что же, начало многообещающее, — кивнул Чернышев и показал Малаховой, что уходит на перекур.

— В нашем городе начинаются реставрационные работы на самой старой улице, богатой историческими памятниками, — тем временем говорила она. — Городская администрация намерена вложить в этот проект…

— Как дела? — Чернышев обменялся с Хасаном рукопожатием.

— Как сажа бела, — отозвался тот.

— Ну да, все посыпалось.

— В смысле?

— Олег! — окликнул Чернышева ассистент режиссера. — Время!

— Ладно, мне смену заканчивать, — Чернышев похлопал Хасана по плечу. — Ты держись. Бывает.

— Хасан! — окликнул ассистент режиссера уже его. — Зайди к Иван Иванычу.

С утра день стоял невзрачный, серенький. Небо было затянуто сумрачной облачной пеленою. Но в тот момент, когда Хасан подошел к кабинету Ивана Иваныча, в окна брызнули ослепительные солнечные лучи. Хасан зажмурился от неожиданности и открыл дверь.

— Доброе утро! Звал?

— Ты присядь, в ногах правды нет, — режиссер был коренаст, бритоголов и спортивен в свои шестьдесят с хвостиком. — Какая кошка пробежала между тобой и Ивановым?

— Не понял?

— Ты статус Иванова знаешь. Он — художественный руководитель авторской программы. Сам выбирает темы, контент и помощников. В вашем «Часе активного досуга» он больше не нуждается.

— То есть?

— То есть он закрыл ваш «Час»! Ты бы уже наладил с ним отношения. У Кирилла есть чему поучиться, — он картинно выдержал паузу, но ответной реплики так и не дождался. — Шпарак с Храмцовой уже влились в его команду. И ты не теряй времени… Хотя, есть еще один вариант: отдохни два-три дня. Что-то ты неважно выглядишь. А после приступай к обязанностям моего помощника. Это не самая плохая работа. Как знать, может дорастешь до полноценного руководителя. Не вечный же я на самом деле!

— Что же сегодня день такой поганый, — пробормотал Хасан.

— Ты подумай-порешай. На поклон к Иванову ты не пойдешь. Я тебя знаю. А предложение мое — щедрое. Три дня даю на размышление. Свободен!

— Я подумаю, — кивнул Хасан. — Обязательно подумаю.

— И я тебя прошу, не устраивай скандал. Держи себя в руках. Я понимаю, у тебя и без того проблем хватает. Просто это не твой год, сынок, — он пожал на прощание руку. Ладонь у него была крестьянская — широкая, как лопата. — Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Может, все это к лучшему, парень.

— Может быть. Ладно, увидимся.

В этот момент солнечные лучи вновь порвали завесу снеговых туч над городом. Солнце полыхнуло подобно молнии, и в поднебесье раскатился далекий гром. Хасан на мгновение закрыл глаза, словно увидел все это ясно, как на ладони. Словно постиг в этот миг всю хрупкость человеческого мира.

Собеседник смотрел на него так, словно давным-давно познал это.

— Сволочь ты! — Хасан навис над Шпараком.

— А ты полегче все-таки! Тебе же все равно было. И я тебе говорил. Кажется… И не раз говорил! Но ты же плевал на всех. А вот Кириллу не плевать… Так что угомонись. Сегодня у нас последняя гастроль! С Кириллом я договорился! Уйдем под звуки фанфар!

— Пошел ты со своими фанфарами! — Хасан едва сдержался, чтобы не влепить Шпараку по сытой самодовольной харе. — Да пошли вы все!

— Вали-ка ты сам к такой-то матери! — Шпарак проводил его взглядом, оправил помятую одежду и улыбнулся почти блаженно. — Недолго музыка играла, — шептал он, разглядывая свои белые пухлые руки. — Недолго.

А Хасан выскочил на улицу. Резко выдохнул, почти выплюнул из груди воздух, пропитанный ложью и предательством. И стремительно пошел прочь. В этот момент в нем боролись два беса: один манил со дна бутылки, а второй просто кривлялся и гримасничал.

— Суки продажные! — бормотал он под нос, поминая напарников недобрым словом.

Время перевалило за полдень. Навстречу ему нескончаемым потоком шли пешеходы. Но в этот момент все они, и пожилые, и юные, были для него на одно лицо. Словно весь мир превратился в пристанище Шпараков.

Хасан резко остановился возле ларьков. Со стеклянных витрин смотрел на него помятый, невыспавшийся субъект, заросший недельной щетиной. Это был он. Хасан несколько мгновений смотрел на свое отражение, потом подошел к ларьку:

— Банку крепкого пива, любого! Лучше две! И пачку сигарет покрепче!

Он расплатился и тут же приложился к банке. Пил жадно, захлебываясь, в пять глотков осушив ее.

Снова подошел к ларьку:

— Зажигалку!

Закурил и затянулся так же жадно, как пил пиво до этого. После второй затяжки на его глаза словно заслонку опустили.

Семья Бикташевых перебралась в этот город из Дагестана полвека назад. Дед Хасана — пламенный коммунист Магомед Бикташевич в молодости сделал стремительную карьеру по партийной линии. А к тридцати годам по направлению очередного пленума ЦК КПСС был переведен в эти края для усиления партийного аппарата. Во времена «хрущевской оттепели» в советском обществе началось брожение, и партия решила зацементировать фундамент государства делами своих лучших сыновей. Так Бикташевы пустили корни в метрополии. Плодовитость кавказцев дело известное. К тому времени, когда Магомед Бикташевич очнулся на смертном одре, его многочисленные отпрыски уже трудились в системе городского управления, в прокуратуре, в сферах торговли и образования.

Хасан был первенцем четвертого сына Магомеда. Трудно сказать, насколько творческой и артистичной была его натура. Но его своенравие и упрямство были известны всем. На Руси о таких издревле говорят: «Без царя в голове!» Его безудержное желание жить только по своим прихотям к двадцати восьми годам привело к душевному кризису, разрыву с любимой женщиной и проблемам на работе.

И вспомнив все это, Хасан внезапно почувствовал себя паршивой овцой в отборном стаде. Его родственники были как на подбор целеустремленной и несгибаемой пехотой. Они знали и ясно видели свои вполне достижимые, осязаемые цели. И в отличие от него привыкли их добиваться.

— А я слабый, — прошептал он. — Пиздец какой слабый… Потому что ты — моя слабость… А если у человека есть хотя бы одна слабость, он — слабый… Прости меня, Аня… Я не уберег тебя… Я устал и сдался… Будь, что будет… Ведь нам уже не быть вместе… И трахает тебя самый замечательный… Самый добрый человек на свете… Добрый, блять… Сука…

Прохожие уже оборачивались на него. Он был рослым и заметным в толпе. И как все кавказцы казался прирожденным буяном. А в состоянии пьяного отупения что-то бормочущий под нос, и вовсе вызывал у окружающих тревогу. Но он вовремя заметил, что люди начали оборачиваться и шарахаться от него, и взял себя в руки.

Хасан зашел в первый попавшийся продуктовый, купил водку, закуску, после чего сел в такси и уехал домой.

Из событий этого дня он запомнил немного. Ходил по квартире из угла в угол, бормотал что-то бессвязное, пил водку, варил пельмени и смотрел телевизор. Показывали волнения в Киргизии, заторы дальнобойщиков на литовских границах, выборы в Конгресс США и Билла Гейтса.

— Зачем мне все это? — бормотал он. — Зачем мне Конгресс США? Зачем мне знать, как евреи обстреливают палестинские города? Зачем мне знать, что Хусейна казнят? Это очень забавно, потому что все это я уже знаю… Это дерьмо я вижу всю свою жизнь… И все это сейчас нам не поможет. Да это вообще никому не поможет… Не поможет рану перевязать, лепешек напечь, зайца убить в лесу… А еще я знаю, что ничем не могу помочь ей. Я не могу помочь. И евреи в Палестине тоже не могут… Потому что она мою помощь не примет… А меня сдаст ментам… Но ведь были времена, когда помощь навязывали силой. Дед мой, царствие ему небесное, просто остановил бы ее по дороге домой, выволок из машины и бросил на заднее сиденье к себе. И он был прав! Сто раз! Нет, двести раз — прав!.. Кунаки мои, где вы?!

А потом снова пил водку и время от времени проваливался в забытье.

За окном незаметно иссяк дневной свет. На город опустился вечер.

Хасан сидел в одних трусах перед телевизором. В тарелке на журнальном столике сохли пельмени. Он выпил и кивнул:

— Дедушка! Я так и сделаю! Чем я хуже тебя?!

Прижал к уху мобильник.

— Шпак! — рявкнул на всю квартиру, когда тот ответил. — Приезжай ко мне! Немедленно!

— Ты обалдел, что ли, совсем?! — возмутился Шпарак. — Я еще работаю!

— Да, конечно! Фанфары! — расхохотался Хасан и рявкнул громче прежнего: — Ты мне мозг не выноси! Жду!!! — дал «отбой» и выругался: — Я вам устрою фанфары, мать вашу! Вы у меня еще попляшете! — на экране телевизора бесновался известный сатирик. — Это истерика! — сказал ему Хасан. — Мужик, у тебя истерика! Истерика во время чумы!

Он не знал, сколько прошло времени между телефонным звонком и приездом Шпака. Час, два, может быть, три часа.

— Вот это номер, командир! — зло и радостно рассмеялся Шпарак, увидев его состояние. — Значит, я был прав! — он потряс возле уха литровой бутылкой. — Я всегда прав, когда дело касается бухла и расслабона!

— Нет! — грозно выкрикнул Хасан. — Пить мы не будем! Пока не будем… Напьемся потом. После дела!

— После какого дела? — насторожился Шпарак.

Хасан посмотрел на него мутными глазами и взял за отвороты пальто.

— А я тебе сейчас все расскажу! — он потянул собутыльника на диван и, уже забыв о своих же словах, разлил по стаканам водку. — Братан, я должен ее спасти. Нет, мы должны ее спасти! Мы!!! Ты меня понимаешь?

— Нет, — Шпарак почувствовал холодок от его озлобленного взгляда.

— Правильно! И не должен понимать! — ухмыльнулся Хасан. — Потому что ты ничего не знаешь! Ни!.. Че!.. Го!..

И он рассказал ему все о ночном незнакомце, о разговоре с Аней, о разговоре со следователем Потаповым. Все как на духу выложил. И вдогонку изложил план действий.

— Ты рехнулся?! — Шпарак побледнел от страха. — Я на такое не пойду! — он схватил бутылку и налил стакан до краев. — Ты бредишь! Чтобы Иванов?! Да никогда не поверю… Иванов — маньяк… Ты чё вообще несешь то? — выпил залпом и уставился на Хасана: — Тебя же обманули, провели вокруг пальца! Лучше подумай, чего они от тебя хотят… Именно этого пиздеца они от тебя хотят!.. Нет, ты на меня даже не смотри! Я на такое не подпишусь!

— И черт с тобой! — внезапно озлобился Хасан. — Сволочь!

— А ты все-таки полегче! — Шпарак тоже сбычился, хотя в его взгляде сквозил страх.

— Вали отсюда!.. Мрази! Какие же вы мрази!

— Хан, ты лучше проспись, — уже миролюбиво пробормотал Шпарак. — Утро вечера мудреней. А утром я тебе позвоню, и мы обо всем поговорим на трезвую голову…

Он вороватым движением забрал свою бутылку и проскользнул в прихожую.

— Да пошел ты, — процедил сквозь зубы Хасан.

Именно в этот момент он почувствовал себя непотребно пьяным. И именно в этот момент на него девятым валом накатило пьяное разочарование. Он снова плеснул в стакан водку и выпил залпом. Пьян он был до такой степени, что вместо экрана телевизора видел бесформенное пятно. Продолжалось это недолго. Спустя минуту он завалился набок, уже не чувствуя, как проваливается в сумеречное сновидение.

— Хасан, это ты? Зачем все это, Хасан?! — голос у прикованной к кровати женщины дрогнул.

Она попыталась сдернуть с глаз повязку, но у нее это снова не получилось.

— Аня, девочка моя! Хорошая моя! Наконец-то!

Она почувствовала легкое прикосновение к своим волосам. Почувствовала прохладную уличную свежесть, запах дорогого одеколона и аромат дорогого табака.

— Кто вы?! Вы — не Хасан! Но я вас знаю…

— Аня, — к ее волосам снова прикоснулись. — Верь мне. Просто верь. Остальное поймешь позже.

— Но я знаю вас. Знаю. Что вам от меня нужно? Что?! — ее голос снова дрогнул.

— Все будет хорошо, девочка моя. Теперь все будет хорошо.

— Снимите с меня повязку, снимите наручники, — попросила она.

— Хорошо, — после короткой паузы ответил похититель. — Повязку я уберу. Пока только повязку.

Аня снова почувствовала прикосновение его рук, глубоко вздохнула и открыла глаза. Но ее ждало разочарование, в комнате царила темнота. При всем желании она не могла различить сидевшего рядом с ней человека.

— Девочка моя, я так ждал этого часа, — он погладил ее по щеке. — Больше с тобой не случится ничего плохого.

— Да что же вам от меня нужно?!

Пленница внезапно выгнулась колесом и забилась всем телом. Только сейчас она поняла, что ноги у нее тоже скованы.

— Нет-нет! Прекрати! Прекрати сейчас же!

Услышала она и вновь почувствовала на своем лице его твердые пальцы. На нее снова надели повязку.

— Будь ты проклят! — простонала она. — Будь ты проклят… — и в тот же миг поняла, почему узнает этот красивый бархатный голос. — Кирилл Андреевич, это вы?!

— Да, Аня, это я, — отозвался похититель.

Услышав это, Аня оцепенела от ужаса, от невозможности происходящего с нею здесь и сейчас, и всего что говорил ей накануне Хасан об Иванове.

— Аня, у нас есть только два пути. Или ты успокоишься. Или я вколю тебе успокоительное. Для твоего же блага, чтобы ты не навредила себе.

— Хорошо, Кирилл Андреевич, — она сглотнула комок, застрявший в горле. — Я успокоюсь, я уже успокоилась.

— Хорошо, дочка, — Иванов снова погладил ее по щеке. — Хорошо. Отдыхай. Я оставлю тебя ненадолго. И еще одно, Аня. Называй меня папой.

Он аккуратно притворил за собой дверь и улыбнулся.

— Господи, — прошептал беззвучно. — Спасибо тебе, Господи!

Он вышел на крыльцо и полной грудью вдохнул сырой холодный воздух. Времени было далеко за полночь. Луна запуталась в плотных облаках, от этого ночная тьма казалась густой и осязаемой. Она царила повсюду, это был ее час. И у мужчины на крыльце ото всего этого, от пережитого только что разговора и от невыразимого никакими словами чувства любви и нежности плавилось сердце. Он снова чувствовал уже забытые приливы любви к самой последней божьей твари.

— Боже-боже, — нашептывал он все также беззвучно. — Это и есть чудо твое… Это и есть жизнь.

Для него это не было пустым звуком.

Он вернулся в дом. В гостиной за лакированным столом сидела Ирина Храмцова. Перелистывала альбом с репродукциями полотен старых мастеров. Когда Иванов появился в комнате, отложила его в сторону.

— Теперь ты доволен? — спросила она.

Иванов подошел к ней, встал на колени и поцеловал руку.

— Спасибо! Счастье мое не передать словами.

— Любовь моя! — она тоже соскользнула со стула на пол и встала перед ним на колени. — Я люблю тебя! Нет ничего, что бы я для тебя не сделала.

А в это время их пленница плакала в непроницаемой тьме глухой комнаты.

Спустя час Иванову позвонил Шпарак.

— Кирилл Андреевич, — задыхаясь от страха, выпалил он. — Хасан все знает! Он знает все!

— Это что-то меняет? — Иванов слегка отстранил от своего лица алчущие губы любовницы, и она принялась целовать его грудь.

— Меняет?.. О чем вы вообще?! — истерично выкрикнул Шпарак. — Вы что не понимаете? Он знает все!

— Ты думал, обещанное так легко получить? Ты знал на что идешь. Перестань трястись от страха. Ты знаешь, что делать. Мы все знаем, что делать.

— Но, Кирилл Андреевич…

— Ты знаешь, что должен сделать! Шаг за шагом, — оборвал его Иванов. — И больше не звони мне. Увидимся утром.

Он отключил телефон и расслабился. Ирина была ненасытна.

В девять часов утра возле подъезда Бикташева остановились две легковушки. Из них вышло несколько человек. Они без суеты направились в подъезд. Сидевшие на лавочках старухи сразу почуяли неладное. Один из приехавших показал им удостоверение работника милиции и кратко изложил суть дела:

— Бикташева Хасана знаете?.. Выходил из дома?.. Я вас попрошу покинуть это место!

От такой напористости оперативника у старух пропал дар речи. Они шустро поднялись с лавочек и засеменили к соседнему подъезду. Оперативник же по рации перекинулся с коллегами парой фраз и замер возле входной двери.

Спустя пять минут из подъезда вывели Бикташева, расхристанного, с подбитым глазом и кровоточащей ссадиной на правой скуле. Он еще пытался отбрыкиваться, но перевес был на стороне оперативников.

— Господи, — принялись перешептываться старухи. — За что же его?

— В тихом омуте черти водятся

— Ничего себе, в тихом!!! Он надо мной живет! Сколько раз участковому жаловалась!

— И что же это делается?!

Тем временем общими усилиями Хасана посадили в машину. Опергруппа также незаметно исчезла со двора, оставив зевак в тягостном недоумении.

Николай Николаевич Ефимов выпустил клуб табачного дыма и посмотрел в окно. В воздухе пролетал рыхлый желтоватый снежок. Время приближалось к полудню, но казалось, что утро только начинается. Ефимов отвернулся от окна и снова затянулся ядреным табачным дымом. Он курил только папиросы. Но делал это так, словно смаковал превосходные, самого высокого качества кубинские сигары. Он и курить начал именно с папирос, насмотревшись на Владимира Высоцкого в роли Глеба Жеглова. Вот и сейчас, разглядывая задержанного, попыхивал заломленной в двух местах папиросиной.

До этого момента он говорил много и долго, и сейчас отдыхал, как боксер в перерыве между раундов.

— Советую дать признательные показания, — еще раз повторил он. — Сознайтесь в содеянном, Бикташев. Сознайтесь! Вам это зачтется.

— Меня подставили, — сквозь зубы процедил тот.

Ефимов заметил, что недавний злой задор у Бикташева уже иссяк.

Он потушил папиросу в пепельнице и слегка перегнулся через стол:

— Кто тебя подставил, Бикташев? Назови имена. Кому это нужно?.. Потому что я знаю, что нужно тебе, Бикташев. Об этом говорят все, кто тебя знает. У тебя с Лазаревой были интимные отношения, а потом вы расстались. После этого ты преследовал ее. И свидетелей этому: считать не пересчитать. Бикташев, ты лучше бога моли, чтобы мы нашли ее живой и здоровой… Где ты держишь похищенную тобой гражданку Лазареву?! — неожиданно рявкнул он.

— Ты меня слышишь вообще?! — в голос ему завопил Хасан. — Вызови следователя Потапова из сорок девятого отделения. Вызови Потапова!

— Я из тебя душу выну, — пообещал ему Ефимов. — Я вызову свидетелей твоего преступления! И посмотрю, что у тебя найдется против их слов! Ты готов услышать правду?!

— Правду?! Я тебе всю правду выложил! — завопил Хасан пуще прежнего. — Выпусти меня! Выпусти!!! Я тебе все сказал!!! Я же вас, ментов, предупреждал! — он рванулся, едва не вырвав спинку стула скованными руками. — Аня! Аня!!! Это вы, суки-менты, виноваты! Выпусти меня, сволочь! Только я могу ей помочь! Только я!

В два часа пополудни его снова привели на допрос. Сейчас дознавателей в кабинете было несколько, но допрос и очную ставку снова проводил Ефимов.

— Успокоились, Хасан Хаснулович? — спросил он. — В таком случае приступим. При первой встрече, Хасан Хаснулович, я поставил вас перед неоспоримыми, доказанными фактами вашей причастности к похищению. Возможно, причастности к еще более тяжкому преступлению против гражданки Лазаревой Анны Витальевны! Свою причастность вы отрицаете, — он несколько секунд смотрел на Хасана, словно ждал от него признания в содеянном. — В таком случае, приступим к дальнейшим следственным мероприятиям. А именно к очной ставке! Войдите, Андрей Сергеевич.

Спустя мгновение, улыбаясь и слегка раскланиваясь с собравшимися, появился Шпарак.

— Присаживайтесь, Андрей Сергеевич, — Ефимов принялся наговаривать на диктофон: — Проводится очная ставка с целью уличить Бикташева Хасана Хаснуловича в факте особо тяжкого преступления против гражданки Лазаревой Анны Витальевны, совершенного им в ночь с восьмого на девятое ноября двух тысячи шестого года. Очная ставка проводится между гражданами Шпараком Андреем Сергеевичем и Бикташевым Хасаном Хаснуловичем в присутствии свидетелей и понятых в полном соответствии с Законом Российской Федерации. Итак, Андрей Сергеевич, что вы имеете донести до сведения следствия по этому делу?

— В общей сложности с Хасаном Бикташевым я знаком пять с половиной лет, — как по писаному начал говорить Шпарак. — Не могу сказать точно, сколько лет Бикташев был знаком с Лазаревой. Но я постоянно подмечал, что его отношения с Анной Витальевной носят маниакальный характер!

— Что ты несешь, Шпак? — Хасан смотрел на него с отвращением. — Что ты мелешь?.. Но ничего, мы еще встретимся, еще поговорим.

— Прошу занести это в протокол очной ставки! — рьяно выкрикнул Шпарак. — Бикташев мне угрожает!

— Занесем, Андрей Сергеевич, — успокоил его Ефимов. — Обязательно занесем. Продолжайте.

— Бикташев всегда был неуравновешенным человеком. Психопатом, можно сказать, — на Хасана Шпарак больше не смотрел. — А после разрыва с Лазаревой и вовсе с катушек слетел.

— Вы знаете о причинах их разрыва? — уточнил следователь.

— Конечно! Это все знают! Аня — женщина умная. Ее карьера вверх пошла. А Бикташев, кто?! Балласт! Самый настоящий балласт! Разумеется, его коробило, что у Ани все складывается удачно. А потом они стали реже видеться. У нее завязались новые знакомства. Не такие обременительные, надо полагать. Он же ревновал ее к каждому столбу! Он же кавказец, самодур!

— Ну ты и паскуда! — Хасан смотрел на Шпарака уже с ненавистью.

— Ничего-ничего! — ощерился тот. — Сколько ниточке не виться, а конец все равно будет.

— Вы еще что-то можете добавить по этому делу? — Ефимов выжидающе смотрел на него.

— Конечно! Перед похищением Лазаревой, то есть вчера вечером, у меня состоялся разговор с Бикташевым. Но вы поймите, он был пьян, и я немного выпил. Я просто не придал значения его словам. А оказалось, что Бикташев запланировал похищение. И меня подбивал!

— Сволочь ты, Шпак! Сука продажная! — казалось, Хасан испепелит его взглядом.

— Был этот разговор, Хан?! — снова рьяно выкрикнул тот. — Был!

— Андрей Сергеевич, давайте вернемся к изложению фактов, — пресек их перепалку Ефимов.

— В общем, Бикташев сказал мне, что жизнь без Лазаревой для него невыносима. И попросил одолжить машину. Я спросил, зачем ему понадобилась моя машина? Он сказал, что поедет на встречу с Аней. Что он уже договорился с ней. И добавил, чем их разговор не закончится, она все равно останется с ним. И вид у него был совсем уже нездоровый. Тогда я этому значения не придал. А сейчас думаю, что он ее убил! Вот что я думаю. Он же псих! Она ему наверняка отказала. И он ее убил! А никакого похищения не было. Он сам все выдумал для отвода глаз. Алиби себе готовил.

— Ты же все врешь, паскуда! — выкрикнул Хасан. — Он же все врет!

— Кирилл Андреевич, отпустите меня, — Аня отвернулась к стене.

Она чувствовала невыносимый стыд и унижение. Она только что оправилась в «утку». После чего Иванов ухаживал за ней — за взрослой женщиной, как за грудным ребенком.

— Что ты говоришь, Аня? — Иванов погладил ее по голове. — Дочка, ты не представляешь, какое это счастье вновь обрести тебя. Я взял отпуск. С сегодняшнего дня во всем мире только ты и я.

— Кирилл Андреевич, я прошу вас. Я вас умоляю. Отпустите меня.

— Аня, несколько лет назад в этом доме случилась страшная беда. И все, что было мне дорого, погибло в огне. Говорят, что ад находится где-то под землей или даже в другом мире. Но теперь я точно знаю — ад не где-то там — он отверзается в сердце, когда иссякает последняя надежда. Я был там, дочка. Я знаю, что такое — ад. Я находился в нем вечность. Но потом ты вернулась в наш мир. Однажды я зашел в студию и увидел тебя… Ты ничего не помнишь о прошлой жизни, ведь ты вернулась с того света. Ты забыла меня, ты забыла, что когда-то жила в этом доме за городом. Ты просто позабыла все. И я отстроил все заново. Чтобы ты вспомнила, когда вернешься ко мне. Бог вернул тебя. И сейчас тебя не отнимет даже дьявол!

— Кирилл Андреевич, вы бредите! Вам нужна помощь.

— Очень скоро ты все вспомнишь. Я помогу тебе. Память вернется. Немного терпения, и ты вспомнишь все. Вспомнишь этот дом и все замечательные дни нашей жизни. Я помогу тебе сделать это, — Иванов вынул из кармана шприц. — Не бойся, дочка, это не наркотик. Это лекарство поможет тебе вспомнить все.

— Нет, не надо, — забилась в силках Аня. — Не делайте этого! Нет!

В этот же самый момент Шпарак окликнул на улице Храмцову.

— Ты светишься от счастья, — он сделал очередную попытку поцеловать ее. Но она привычно увернулась от поцелуя. — Ирина, — в этот момент Шпарак боялся поднять на нее глаза. — Неужели ты хотела только этого?

— Да, — кивнула она. — Я люблю его! И сделаю для него все!

— Но ради тебя я тоже пойду на все. А этот старик обманет тебя. Он нас обоих обманет.

— Он не старик. Он как бог, — она вплотную придвинулась к нему. — А ты… Ты на самом деле верил, что я буду с тобой?

— Я и сейчас верю.

— Я не хочу тебя видеть. Но ты нужен ему. А мне ты просто противен! Как же ты противен мне, Шпак! — и добавила уже совсем другим тоном: — Ты знаешь, что делать дальше. Кирилл Андреевич взял отпуск. Связь с ним держи только в экстренном случае. Прощай. И держись от меня подальше.

Она села в машину и уехала, оставив собеседника наедине с его демонами.

— Значит, держись подальше… — прошептал Шпарак. — Сучка…

В этот момент в его сердце любовь обратилась в ненависть.

На коротком свидании с отцом Хасан сказал:

— Меня подставили. Есть двое, и только они смогут это доказать. Один работает в службе безопасности ОблТВ. Второй работает в Сорок девятом отделении следователем уголовного розыска. Его фамилия — Потапов. Я разговаривал с ним за сутки до похищения Ани. Отец, найди этих людей.

— Хорошо, — кивнул Хаснул Магомедович. — А ты держись. И не такое в жизни бывает.

— Им меня не сломать. А вы не верьте всему, что будут говорить. Все это — ложь! А пока я здесь, настоящий преступник на свободе. Отец, я прошу тебя, найди Потапова! Найди Матвея, вот фамилию его я не знаю.

— Я найду обоих! Ты следователю все рассказал?

— Конечно, но он меня не слушает. Им удобней все свалить на меня!

— Им нужно время, чтобы разобраться во всем, — отец похлопал его по руке. — Но мы тоже не сидим сложа руки. Завтра тебя выпустят под подписку о невыезде. По сути, у них нет ничего, кроме наветов и клеветы.

— Дядя Хаснул, время! — наблюдавший за ними милиционер постучал по циферблату часов. — Я и так рискую!

— Да, Алик, да, — кивнул Бикташев-старший. — Спасибо, дорогой. Жду вас с Фатимой в гости!

Милиционер улыбнулся:

— Скоро все утрясется. Все закончится благополучно.

Был вечер второго дня. С севера тянуло холодом. Сумерки навалились на город в мгновение ока и все вокруг заволокло сизой дымкой. В шесть часов вечера зажглись уличные фонари. Их скупой свет делал небо еще сумрачней. В семь часов вечера отец Хасана встретился с Потаповым. В восемь часов вечера Иванов включил радиоприемник, настроенный на «Вечернюю волну». Еще через час Шпарак уронил пьяную голову на кухонный стол. В десять часов вечера в камере Хасан почувствовал такую безысходность, что ему захотелось заплакать. А в одиннадцать очнулась Храмцова.

— Мы все — потерянные души. Блуждаем в лабиринте вечности. Пока вечность не иссякнет. У всего есть конец. Даже у нее, — услышала она спокойный мужской голос. — Кто-то понимает это, кто-то не поймет этого никогда. Но всех жизнь учит только одному — достоинству. Но не только тому, что достойно человека или недостойно его. Но цели высшей! Если бы ты понимала это, сейчас не была в путах.

Услышав это, Храмцова дернулась изо всех сил и почувствовала веревки на руках и ногах.

— Кирилл, — с трудом выговорила она, — зачем ты со мной так? Ведь это я.

Стоявший позади нее человек склонился и прошептал на ухо:

— Ты называешь меня Кириллом. Как ты могла полюбить человека, которого считаешь своим палачом?

— Если не Кирилл. Кто ты? — всхлипнула она. — Не убивай меня. Я прошу, не убивай.

Он вышел из-за спины и сел перед ней на корточки:

— Боишься? Все верно, бойся меня. Потому что ты — волчица. И ты попала в капкан. Самоуверенная, жадная до жизни тварь! Ты сдохнешь. Скоро! Зачем тебе такая жизнь? Ни достоинства, ни морали! — он неожиданно накрыл ее лицо ладонью. — Как это произошло, Ирина? Ты была такой хорошей, такой доброй девочкой. А потом перешла на сторону зла. Заманила в капкан Аню Лазареву, оболгала Хасана Бикташева. Неужели это и есть любовь? Неужели любовь для тебя — это ненасытная тьма?

— Отпусти меня, не убивай, — снова всхлипнула Храмцова. — Кто ты?

— Кто я?.. Скоро ты узнаешь меня. Скоро мы станем самыми близкими людьми на этом свете! Как мать и дочь. Она дала тебе жизнь. Я ее заберу.

— Нет же, нет, — простонала Храмцова.

— Ирина, расскажи мне хоть что-то доброе и светлое. Расскажи, что хотела родить от Иванова. Хотела сделать его счастливым отцом. Расскажи мне хоть что-нибудь… — он вскочил на ноги: — Но нет! Ты не хочешь детей! Ты насыщала похоть! Ты жаждала напиться из этого колодца. Хотела быть рядом с красавцем Ивановым. Хотела лежать на мокрых простынях вместе со своей мечтой!

— Нет, я хотела родить от него! — выкрикнула Храмцова. — Я хочу от него детей!

— И как бы ты это сделала с противозачаточными таблетками?! — вкрадчиво спросил ее Матвей и крикнул во весь голос: — Ты лжешь! Ты — мерзкая отвратительная лгунья! Ведьма! И про своих не рожденных уже детей ты вспомнила только сейчас! И ты уже не родишь никого и никогда. Я пресеку эту гнилую ветвь. О чем ты думаешь сейчас, Ирина? Что чувствуешь? — он склонился над ней и снова зашептал на ухо: — Сейчас ты хочешь только одного — жить. Сколько ты убила своих детей, Ирина? Ты спрашивала их о желании жить?.. Нет! Я не ошибся! Вы с Кириллом — два сапога — пара. Убивать своих детей для вас — дело привычное.

— Заткнись! Заткнись!!! Что ты несешь?! — истерично выкрикнула Храмцова.

И в этот момент сквозь страх и отчаянье блеснуло ее истинное обличие, человека готового ради себя на все.

Матвей снова сел перед ней на корточки.

— Что я сказал тебе о самоуверенности? Вспомни, что именно я сказал тебе о ней? Потому что самоуверенность убьет каждого из вас! Убьет тебя! Убьет Шпарака! Убьет Кирилла! — он снова резко вскочил на ноги и, как оглашенный, завопил во всю глотку: — Мне оставалось терпеливо ждать, когда алчность сделает свое дело!!! Ирина, ты любишь музыку?!

И Матвей так посмотрел на нее, что Храмцова помертвела от ужаса.

Они находились на втором этаже старой кирпичной дачи. Ее вычурный и слегка помпезный вид, тем не менее, гармонично вписался в ансамбль особняков поскромнее. В свое время эти дачи давали партийным работникам, так что Матвей знал, куда привезти Храмцову для экзекуции. Он привез ее на дачу Бикташевых. Единственным свидетелем его злодеяний в этот вечер стал сторожевой пес соседей. Он изредка поглядывал на освещенные окна в доме напротив, его уши подрагивали. Он слышал и музыку, и сдавленную возню, и стоны, и какие-то шлепки, напоминавшие звук падающих в реку кусков глины.

Время подошло к полуночи. В ночном лесу гудел ночной ветер.

На следующий день после полудня Хасана выпустили под подписку о невыезде. Свою роль сыграли показания Потапова и деятельное участие родных братьев и племянников Хаснула Магомедовича, работавших в сфере юриспруденции.

— Но, Хасан, — почти в голос предупреждали его сродники. — Никаких резких движений! Предоставь дело следствию. Поезжай домой, отдыхай, набирайся сил. Не забывай, ты под следствием и под подпиской.

Но первое, что сделал Хасан — приехал на радиостанцию.

— Привет! Как ты? — уже на лестнице окликнул его Олег Чернышев. — Я ребятам сразу сказал, через день-два Хасана отпустят! Вообще, бред какой-то!

— Это не бред, а пиздец какой-то, — отозвался тот.

— Потолкуй с Иванычем. Храмцовой и Шпарака все равно нет.

— А где они?

— Да кто ж их знает? А Иванов в отпуске. Улетел то ли в Египет, то ли в Турцию. Алиби железное, если ты за алиби спросить пришел.

Хасан посмотрел сквозь него. Резко развернулся и сбежал вниз по лестнице.

— Вспомни тот самый день, Кирилл. Тот страшный день.

Матвей поставил стул напротив Иванова.

— Ты сошел с ума, — спокойно улыбнулся тот. — Развяжи меня сейчас же.

— А ты все тот же барин, — Матвей несильно шлепнул Иванова по затылку. — Все та же напыженная сволочь. Ты думал, что возмездие обойдет тебя стороной?

— О чем ты? До сих пор бесишься, что я квартиры продал? И тебе пришлось искать жилье. За это ты решил меня наказать?

— Нет, не за это. А за то, что ты Любу — сестренку мою и дочку ее, собственную свою дочь, Кирилл… Убил и сжег в этом доме!.. Достоинство, справедливость, возмездие! Знакомые слова?.. Ты вроде как дочку вновь обрел. Это замечательно, Кирилл. Нарочно не придумаешь! Когда-то ты сжег Любу с ее дочерью. А сейчас я сожгу тебя с твоей «дочерью».

— Не смей!!! — проревел Иванов раненым зверем, едва не выламывая скованные за спинкой стула запястья. — Только тронь ее!!! Я тебе глотку перерву!

— Вот ты и скинул маску, — Матвей снова шлепнул его по затылку. — Интересное кино получилось. Посмотрю потом. Еще не раз посмотрю, — он поправил видеокамеру на штативе. — Могу кино о своей встрече с Ириной Храмцовой показать. Тоже интересное кино получилось. Не скучное. С Ириной у нас неожиданно случилась такая насыщенная, такая познавательная беседа о гордыне человеческой, о достоинстве человеческом… Тебе понравится.

— Ты — маньяк! — прохрипел Иванов.

— Но я не такой злодей, как ты. Постараюсь быть гуманным, — Матвей вышел из комнаты. Через минуту вернулся с той же змеившейся по лицу тонкой улыбкой. — Что ты вкалываешь Анне Витальевне? Ты — волшебник. Где ты взял это зелье? Она уже на себя не похожа, — он зашел за спину Иванова и прошептал ему на ухо: — Но я разочарую тебя. Аня не твоя дочь. Свою ты — убил! Но я выполню твое последнее желание: с Аней вы умрете вместе.

Матвей снова вышел из комнаты.

Иванов какое-то время с ненавистью смотрел на приоткрытую дверь, а потом принялся биться и вырываться из своих оков. Он делал это с такой силой и яростью, что не заметил возвращение Матвея.

— Достоинство, Кирилл, достоинство, — улыбнулся тот, усаживая рядом с ним Лазареву. — Но можешь продолжать. Это даже забавно, хоть и бесполезно. Ты не открыл мне своих секретов, а я открою тебе свою тайну. Быть может, Анна Витальевна тоже ухватит что-то. Хотя вряд ли. Ты почти сделал ее овцой. По сути, это должен знать каждый. А ты все-таки мой родственник. Кирилл, умирать нужно сосредоточенно, иначе вернешься в этот мир каким-нибудь скотом. Впрочем, тебе лучшей доли не видать.

Их взгляды пересеклись. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза.

Эту безмолвную дуэль прервал шум остановившейся возле дачи машины.

— Кто таков?! Впрочем, догадываюсь, — усмехнулся Матвей. Он подошел к окну. — Ну, разумеется. Других и не ждали. Хасан Хаснулович в гости пожаловал. Но это даже к лучшему.

Он вышел из комнаты и осторожно закрыл за собой дверь.

Тем временем Хасан расплатился с таксистом и решительно открыл калитку.

Матвей наблюдал за ним из-за шторы.

Хасан направился к крыльцу. Матвей бесшумно прошел в прихожую и замер возле входной двери. На его кулаке поблескивал кастет. Но через минуту в доме хрустнуло оконное стекло. Хасан выдавил раму на первом этажа и забрался внутрь дома.

Теперь они бесшумно и почти синхронно скользили по разным комнатам, приближаясь друг к другу. Встретились в коридоре.

— Отдай мне ее, — взгляд у Хасана был тяжелый и твердый, в руке он сжимал кусок арматуры.

— Не могу. Если отдам — все пойдет насмарку. Я должен наказать его.

— Я тебе Иванова оставлю. Разойдемся краями. Мне на него плевать.

— Нет! И еще раз нет!!! — нарочито выкрикнул Матвей. Только в этот момент стало заметно, что он нездоровый человек. — Кирилл умрет, и его «дочь» тоже умрет!

— Его дочь давно уже умерла. Ты сам рассказал мне об этом.

— Зачем ты пришел? Смутить меня?! Наверно, так и думаешь! Но ты всегда был частью моего плана, — и он принялся загибать пальцы: — Ты убил на своей даче Храмцову и Шпарака — это раз. Ведь они предали тебя! И ты порезал их на куски! А потом ты пришел за Ивановым… Но к этому времени ты уже окончательно спятил! И ты убил всех: Иванова, Аню, себя — это два. И сжег дом! Этот дом снова сгорит!.. Вот как это будет, Хасан Хаснулович. А я получу все. Достоинство, справедливость, возмездие.

— Жопоболь ты получишь, сука больная, — Хасан перехватил арматуру.

— А вот это вряд ли, — прошептал Матвей и бросился на него.

— Ничего, милая, — прошептал Хасан, поднимая Аню на руки. — Все будет хорошо. Сейчас все будет хорошо.

Иванов смотрел на него с ненавистью.

Хасан вышел из комнаты. Поперек коридора лежал Матвей. Его руки были сломаны, а лицо залито кровью. Он с трудом дышал. Но в тот момент, когда Хасан перешагивал через него, открыл глаза и улыбнулся.

Хасан вышел на улицу, прошел к ажурной беседке, увитой засохшим хмелем, и осторожно посадил Аню на лавочку. Она была без сознания. Хасан укрыл ее курткой.

— Все будет хорошо, милая. Все будет хорошо, — он вытащил из кармана телефон, вызвал «Скорую помощь» и только после этого позвонил отцу. — Папа, я нашел ее на даче у Иванова. Здесь еще убийца Шпарака и Храмцовой. Тот самый Матвей. Приезжай сюда с милицией. «Скорую помощь» я вызвал, — и назвал адрес.

В это время Матвей с трудом поднялся с пола и прошел к Иванову.

— Нам не осталось ничего другого как умереть вместе, — с его головы и лица капала кровь. Он подошел к приготовленным заранее канистрам, выплюнул выбитый зуб и улыбнулся: — Это конец.

Хасан вздрогнул от громкого хлопка. Поваливший из окон дым с каждой секундой становится гуще.

— Пожарную тоже надо бы вызвать, — он сплюнул кровь и пошел к любимой.

Спустя минуту первый этаж превратился в пекло.

2. Эхо

Тело Лёни Кравченко нашли в стороне от проселочной дороги вечером девятнадцатого сентября. Нашли приехавшие за опятами грибники. С трудом дозвонились до дежурной части и остались дожидаться прибытия милиции.

— Ужас-то какой, боженька ты мой! Какой ужас! — почти безостановочно шептала Васильева Зоя Борисовна. — Петя, ужас-то какой! Петя, ты только посмотри, что делается!

Ее супруг по большей части отмалчивался. Но в конце концов не выдержал, не вынес больше причитаний жены и выбрался из старенькой «копейки» на воздух. Едва он хлопнул дверцей, Зоя Борисовна причитать начала в полный голос. Но теперь говорила она, что на улице, то бишь в лесу, опасно, и пыталась убедить мужа вернуться в машину. В эту минуту ей было невыносимо жутко от того, что в каких-то двадцати шагах от дороги лежит мертвец. Она видела его всего несколько мгновений, но успела понять, что это был совсем еще молодой мужчина.

— Господи ты, боже ты мой, — бормотала она. — Да что же это делается?! Ой, боженька мой, боженька…

Плохо ли, хорошо ли, но Васильевы воспитали двух сыновей-погодков. Младшему было двадцать четыре, старшему двадцать пять лет. Парни у них выросли славными, добрыми и трудолюбивыми. Мать с отцом в них души не чаяли. И у Зои Борисовна сейчас сердце кровью обливалось от одной только мысли, что кто-то способен учинить подобное зло над ее мальчиками.

— Боженька ты мой, боженька, — продолжала причитать она. — Он ведь еще ничего не видел. Ой, ты ж, боже ж ты мой, да что же это делается?!

А Петр Зиновьевич, слушая, как блажит в машине жена, только хмурился — ибо попали они в очень скверную историю. В отличие от Зои Борисовны он хорошо понимал, что их неприятности только начинаются.

Спустя час на место происшествия прибыла оперативно-следственная бригада. Следователь — щеголеватый брюнет лет тридцати поздоровался с Васильевыми. Выяснил, где именно находится труп и с группой оперативников отправился через заросли папоротника на поиски тела. Увидев убитого, он мгновенно опознал его и произнес слова, совершенно не вяжущиеся с его франтоватой внешностью и манерами:

— Батюшки, да ведь это же — Лёня Сом! Самохвалов, выясни у дежурного по городу, искали родственники Леонида Кравченко или нет?

Спустя несколько минут выяснилось, что Кравченко ищут. Пропал он прошлой ночью, когда выехал на своей машине из рабочего поселка, расположенного в пятнадцати километрах от города, но домой так и не вернулся. Последней с ним разговаривала жена, это было без четверти двух ночи.

— Да, — подтвердил слова оперативника один из криминалистов. — Смерть наступила шестнадцать-тире-семнадцать часов назад от огнестрельного ранения в голову. Но стреляли в него не здесь. На траве и лесной подстилке нет ни фрагментов головного мозга, ни фрагментов черепной коробки.

— Спасибо, Юрий Сергеевич, — кивнул следователь.

— Скорей всего, застрелили в машине, — предположил невысокий, плотного сложения оперативник. — Убили на дороге, тело бросили здесь.

— Да, — снова кивнул следователь. — Вряд ли они пошли на убийство с целью завладения автомобилем Кравченко. Вот что, Андрей Федорович, пройдите по дороге вглубь леса. Возможно, мы обнаружим машину убитого здесь же.

— Понял, — оперативник вернулся на проселок к Васильевым. — Петр Зиновьевич, вам эти места хорошо знакомы?

— Да, — кивнул тот и не к месту добавил: — Известное дело! Я пацаном здесь вырос, — он внезапно разволновался, даже начал слегка заикаться: — Деревня наша рядом была. Жили мы там. А потом все в совхоз переехали. Но мы каждый год сюда за грибами ездим. Места-то знакомые, исхоженные. Вот и сегодня решили за опятами съездить. Да вот, как оно вышло.

— Петр Зиновьевич, не волнуйтесь вы так, — подбодрил его оперативник. — Не вы первый, не вы последний. Вы мне вот что скажите, как далеко дорога уходит вглубь леса?

— Да не очень! Километра на полтора. Она в карьер упирается. Там когда-то скалу рвали. Гора там раньше была. Верхушку у нее срезали, скалу, то есть. А потом породу динамитом рвали на щебенку. Дороги отсыпали. Эту тоже отсыпали. Там маслят по откосам растет видимо-невидимо. Полно там маслят. Летом. И осенью.

— А вы не могли бы меня на карьер свозить, Петр Зиновьевич? — спросил его оперативник. — Наши машины на трассе остались. Тем более, вам здесь каждый ухаб знаком.

— Без проблем! — кивнул тот, открывая дверцу со стороны пассажирского сиденья. — Зоя, пересядь назад. Сейчас съездим с товарищем следователем на Каменушку.

Притихшая было Зоя Борисовна вновь запричитала. Так с причитаниями и молитвой пересела она на заднее сиденье и блажила бы дальше, но на этот раз супруг осадил ее.

— А в каком состоянии этот карьер сейчас находится? — продолжал спрашивать его оперативник. — Он сухой или заполнен водой?

— Затоплен, — кивнул Васильев. — Но рыбы в нем нет, только малёк. Птицы по весне икру на лапах приносят. А зимой карьер до дна промерзает.

— Стало быть, он неглубокий?

— Нет, неглубокий. Метра два, может, не больше.

— Очень хорошо, — кивнул оперативник, потому что машина Кравченко на проселке так и не нашлась.

Когда они приехали на карьер, в лесу уже сгущались сумерки. Но здесь склонившееся над горизонтом солнце еще играло в зеркале воды. Все вокруг было напоено светом. И оттого казалось, что лето еще не закончилось.

— Смотрите! — Васильев протянул руку, стукнувшись костяшками пальцев об ветровое стекло.

Но оперативник уже сам увидел масляные пятна, плававшие у кромки берега.

Они подошли к воде. В мелькании солнечных отблесков на мелкой волне, трудно было что-то разобрать. Оперативник поднялся выше по косогору и кивнул. Именно это он ожидал увидеть. Метрах в трех от берега под толщей воды темнел силуэт машины. Оперативник взял в руки мобильник.

— Андрей Анатольевич, — доложил следователю, — я нашел машину Кравченко. Утоплена в карьере в полутора километрах от места, где было найдено тело.

— Хорошо, Андрей Федорович, возвращайтесь на место происшествия. Родным Кравченко мы уже сообщили о его гибели.

В пятницу двадцать второго сентября протоирей Вознесенского собора отец Сергий басовито отпевал убиенного раба божия Леонида. У православных не принято глаголить о земле Израилевой и вспоминать прочие ветхозаветные сюжеты. Священник величественно возвышался над гробом, нараспев читая отходную молитву на древнем языке, который до сих пор понятен многочисленным славянским народам. И, казалось, что покойный, с перепоясанным белой лентою челом, тоже внимает ему. В толпе провожающих всхлипывали женщины. Лёню Кравченко знали многие. Был он человеком не злым и многим в этой жизни помог просто по велению сердца. Остались у него жена и двое малолетних детей. О том и говорили в толпе, жалея загубленную молодость покойного и молодость его жены.

Священник закончил отпевание. За его спиной на солнце сверкал лакированный дубовый крест. Батюшка выдохнул последнее: «Во имя Отца, Сына и Духа Святаго. Аминь!» После чего Гена Бойко, распоряжавшийся на похоронах, кивнул мужчинам возле гроба. Они закрыли резную толстую крышку и взялись за полотенца.

В тот же миг жена покойного, словно очнулась от морока и закричала в голос. Да так неожиданно и страшно, что у одной из старушек едва не случился сердечный приступ. Когда гроб начали опускать в могилу, в толпе провожающих (а понаехало их на машинах и двух арендованных автобусах сотни полторы) принялись причитать и поминать покойного. Вдова Галина бросилась было за мужем, но ее перехватил его старший брат — Михаил. И также внезапно, словно только что пришли в себя, заволновались друзья погибшего. Пошли по кругу стаканы и бутылки с водкой. На крышку гроба полетели первые комья земли. И только мать погибшего в эту минуту осталась безучастной к происходящему. Она смотрела, как убывает земля, вынутая накануне из могилы, как размеренно и привычно работают лопатами могильщики.

— Пойдем, мама. Пойдем отсюда, — Михаил положил руку ей на плечо. — Пора уходить, иначе Гале станет еще хуже.

Мать безучастно посмотрела на него, глаза у нее были выплаканными и почерневшими от горя.

Михаил взял ее под руку и провел сквозь толпу. Уже возле машины она оглянулась, но увидела только эту толпу и верхушку дубового креста над могилой.

— Садись, мама, — Михаил открыл дверцу машины и снова взял ее под руку. — Геннадий все уладит. И без нас все сделает.

— Мишенька, — едва слышно выговорила Вероника Михайловна. — За что же нас так?!

— Я не знаю. Но выяснят все. А сейчас давай уедем отсюда.

Веронику Михайловну он посадил рядом с Галей. Женщины как обнялись на кладбище, так и проехали остаток пути. Эти злополучные дни лишили их сил. А Михаил сосредоточенно крутил баранку и старался ни о чем не думать.

Он был старше Лёни на три года. А казался еще старше своих лет. Так что люди незнакомые частенько ошибались и думали, что это его дядя по материнской линии. Был он человеком высоким и крупным, работал старшим мастером одного из участков на металлургическом комбинате в соседней области. Но не смотря на свою внушительную внешность и должность, человеком был очень спокойным и покладистым. В отличие от брата, имевшего жену и детей, Михаил семью не завел, хотя был обеспечен и женщинами интересовался, представляя собою интерес и для них. Заработанным Михаил распоряжался весьма рационально, и это была единственная черта, роднившая братьев. По характеру и внешности они казались чужими людьми. И при этом они были сыновьями своего отца — старого вора и положенца Вити Полуэктова, по кличке Сом. К девяносто второму году Витя окончательно осел в городе. Какое-то время был смотрящим, какое-то время держал общак. Когда отец объявился в их жизни, Михаил уже определился с устремлениями, заканчивал школу и собирался поступать в институт. На Михаила знакомство с отцом особенного впечатления не произвело. А Лёня очень быстро подпал под его влияние. Как Вероника Михайловна не противилась сближению отца и младшего из сыновей, поделать она ничего не могла. Ни задабривания, ни уговоры на Леонида не действовали. А отец обещал ему золотые горы.

В девяносто пятом году он купил сыну недостроенный дом на городской окраине. Так что самостоятельную жизнь Лёня начал обеспеченным человеком, у которого есть дом с машиной. Отец подарил ему и первое дело — автомастерскую. Позже он нажил семью, собственность и несколько магазинов. Мать тоже помогала сыну, она тоже была не бедным человеком. Но как любая женщина, терпевшая в молодости обиды от отца своих детей, при встрече с сыновьями забывала и об уме своем, и о достоинстве, и принималась хулить и чернить Витю Полуэктова. Если Михаил встречался с матерью нечасто, то Лёня общения с нею просто избегал, чтобы не слышать обидные слова о человеке, которого любил и уважал. Вероника Михайловна понимала свою неправоту, но так и не смогла с собой ничего поделать.

Михаил в отношения между отцом и матерью никогда не встревал. Брата он любил, иногда давал советы, которыми тот чаще всего пренебрегал, что Михаила совсем не задевало. И что бы после смерти Лёни Сома не плели злые языки, но голова у него работала отменно и слюнтяем он не был.

— Лёня-Лёня, что же ты наделал? — прошептал Михаил исконно русское, как будто покойный на самом деле рвался на тот свет. — Вот и приехали! — бодро произнес уже в полный голос, выруливая к высоким металлическим воротам.

По обе стороны от них тянулся кованый забор, за которым были разбиты цветники и высился массивный двухэтажный особняк, облицованный под плитняк серого цвета.

Вероника Михайловна выбралась из машины самостоятельно, а вот Галине понадобилась помощь. Михаил увел женщин в дом. Здесь было тихо. Детей оставили под присмотром тещи, ей нервы все равно не позволяли проводить зятя в последний путь. А с поминок народ еще не вернулся. Хотя Михаил чувствовал, что с минуты на минуту должны были подъехать отец с Валентином Полетаевым.

Михаил увел Галину в спальню на втором этаже, проверил мать. Она задремала в кресле возле окна в гостиной, забылась от этого кошмара. Он подержал ее запястье. Пульс у Вероники Михайловны был неровным, и она вздрагивала во сне.

Михаил прошел на кухню, взял в холодильнике бутылку водки и налил полстакана.

— Вот и все, брат, — прошептал он. — Прощай… — и выпил.