Бесплатный фрагмент - Карменсита

«Есть у тебя жена по душе? не отгоняй ее».

(Сир. 7:28)

Часть первая

Глава 1

1

Ощутив на себе чей-то внимательный взгляд, Ланин всплыл из сна.

Точнее, не из сна; спать всерьез удавалось только на кровати. А на лежаке турецкого пляжа, раскинувшись после купания, он погружался в какое-то зыбкое сумеречное состояние.

Разморенный морем, Ланин вроде бы спал, поскольку видел нечто нереальное. И в то же время слышал плеск волн и шорох прибоя, стрекот парапланов, многослойные голоса и кваканье телефонов, и крики разносчиков снеди. Эта какофония звуков — навязчивых, но потусторонних, не мешающих полудреме — рождала ни с чем не сравнимое ощущение отдыха.

Но витая на границе яви, Ланин почувствовал, на себе женский взгляд.

Это не удивило. На турецкий берег женщины являлись с разными целями.

Одни вывозили к морю своих отпрысков. Таких Ланин ненавидел, поскольку терпеть не мог детей и считал, что их надо загнать за колючую проволоку, чтобы не мешали отдыхать нормальным людям.

Другие проводили две недели в праздности, вдалеке от магазинов и кухонных плит. Эти заслуживали уважения.

Третьи стремились провести отдых не только с пользой, но и с удовольствием: пускались в сексуальные авантюры, какие невозможны на месте постоянного жительства. Они вызывали разные чувства, которые трансформировались по мере возраста.

В первые годы после развода, которым закончился непродолжительный и неудачный брак, Ланин восхищался подобными женщинами. Их тела падали в руки сами — как созревшие яблоки, которым не требовалось даже дуновение ветерка.

Потом все постепенно сгладилось. Женщин в жизни хватало, а покоя — нет. И с определенного момента ловить яблоки он стал избирательно. Во всяком случае, не позволял ничего, что осложнило бы жизнь даже на одиннадцать дней — двенадцать ночей на беззаботном курорте.

А теперь, когда ходики жизни незаметно натикали сорок восемь лет, Ланин смотрел на мир с легкой опаской. Не существовало на свете ничего, что может остановить женщину, жаждущую секса. Пересечение орбит грозило непредсказуемым результатом, а покой окончательно переместился во главу угла.

Но, конечно, внутренний настрой не проявлялся снаружи. Поэтому женщины рассматривали Ланина с той же жадностью, как и прочих одиноких мужчин.

Женские взгляды были ему известны. Они казались естественными, но тоже менялись с течением времени. Предмет интереса определялся настроением, царящим в обществе — вернее, непрерывно смещающейся гранью между дозволенным и недозволенным.

Когда-то, еще в прошлом веке, в фокусе интереса оказывались бицепсы, трицепсы и прочие части тела, не имеющие отношения к цели отношений. Сейчас все сделалось простым и явным. Оценивая мужчину на пляже, женщины смотрели не на то, что видно, а на то, что спрятано.

Ланину было чем похвастаться. Предмет, который жена именовала «орудием воспроизводства» — хотя, к счастью, никого не воспроизвел — у него превосходил стандартные параметры.

В этих местах прибрежная полоса была перекрыта для посторонних, побережье разделено. «Ларисса Клаб», как и все отели, имел свой огороженный пляж, не отличался от прочих, однако искательницы приключений не знали границ, переходили — или переплывали — из закутка в закуток и ласкали вожделеюще-обещающими взглядами.

Многие ходили топлесс, предлагая сразу себя оценить. Отели считались «семейными», однако за голую грудь турки не штрафовали. Они понимали суть ситуации: нынешние дети были настолько подкованы в порнографии, что какие-то тетки, всего лишь прохаживающиеся по песку в одних трусиках, их не волновали.

В России, конечно, все обстояло иначе. Но ни один здравомыслящий человек там не отдыхал, Турция была на порядок комфортней.

Этим летом Ланин вообще не отвечал на позывы, в отпуске хотелось отдыхать.

Отдых в последние годы означал для него возможность есть, спать, без фанатизма купаться в море. Днем лежать в тени полосатого зонтика, вечером сидеть на остывающем лежаке и смотреть на чаек, которые черными штрихами летели куда-то далеко: в неведомые края, где садилось неспешное вечернее солнце. А уже перед сном можно было пройтись несколько километров туда и обратно по пешеходной набережной.

Он был счастлив отрешенным покоем, женские взгляды скользили поверх и не трогали. Отдыху осталось всего половина, эти дни стоило впитать как можно глубже.

Сегодня удалось занять хорошее место на краю дощатой дорожки, ведущей от моря к пресному душу. Соседний лежак был сломан: поднятое вертикально, изголовье не опускалось, не давало возможности растянуться. Поэтому около Ланина никто не суетился и не копошился слишком громко, нирвана оказалась полной. И все-таки даже здесь какая-то женщина его потревожила.

Очнувшись, Ланин увидел, что на него смотрит не женщина и даже не девушка, а просто девчонка.

Нескладная, худощавая она выглядела лет на шестнадцать, если не на четырнадцать. Густые волнистые волосы неопределенного цвета эффектно рассыпались по плечам. Современный купальник-бикини был разрисован цветами всех цветов. Открытые чашечки бюстгальтера подчеркивали сильно оформившиеся выпуклости, трусики на двух завязках спускались ниже некуда.

Ни здесь, на пляже, ни в ресторане эту девчонку он не видел. Вероятно она прилетела утренним рейсом и сразу выбежала к морю, пока родители устраиваются в отеле.

Девчонка туманно улыбалась и рассматривала Ланина с головы до ног. Он закинул ногу на ногу, прикрывая причинное место. Расшатанный пластиковый лежак насмешливо скрипнул: ему было известно и не такое.

По дорожке, треща досками, прошагала женщина, телесам которой позавидовала бы актриса Зоя Буряк — толкнула девчонку локтем и даже не заметила. Та повернулась и пошла прочь.

Сзади трусики были еще мизернее, чем спереди. Девчонкина попка оставалась практически голой.

— Kurradi kurat! — пробормотал Ланин.

Эстонское ругательство, популярное в студенческие времена, вылетело по непонятным причинам.

Можно было еще подремать: до обеда оставался почти час.

2

— …Дед-Мороз,

Горбатый пес,

Что ты мне опять принес?!

Старый дурень с бородой —

Глуп, как пуп, хоть весь седой!

Вздрогнув, Ланин открыл глаза.

На соседнем лежаке сидел нынешний курортный приятель Валера — его ровесник, писатель из Санкт-Петербурга. Они познакомились в один из первых вечеров на прогулке, теперь общались каждый день.

Основой приязни оказался тот факт, что сам Ланин когда-то учился в Петербурге. И разговор позволял окунуться в молодость: они вскользь вспоминали одни и те же места, улицы, парки, дома…

Кроме того, у них обнаружилась полная коллинеарность воззрений. Это казалось странным, поскольку Ланин не знал оборотной стороны литературного процесса, а писатель ничего не смыслил в той сфере, где вращался он. Но тем не менее они за несколько дней сблизились так, словно давным-давно были рядом, потом расстались, теперь заново обрели друг друга.

Лексикон писателя восхищал. Он всегда был красочен в выражениях, а в минуты внутреннего неравновесия сквернословил, как какой-нибудь дальнобойщик.

«Сиден Резорт», в котором отдыхал Валера, располагался вплотную к «Лариссе Клаб», отделенный дорожкой под сенью высоких деревьев с серебристой корой. Из своего окна писатель мог видеть, как Ланин шагает на пляж, тащится с пляжа, идет гулять или спать. Но, в отличие от скромненькой «Лариссы», роскошный пятизвездочный «Сиден» имел режимную территорию со шлагбаумом при входе. Пляж его тоже был закрытым, вместо пластиковых лежаков стояли деревянные шезлонги, а один из рядов образовывали балдахины с широкими турецкими диванами. Песок там чистили так, что каждое утро он выглядел новым.

Однако Валера не сидел целый день на своем люксовом берегу: время от времени заходил сюда, еще чаще бегал в отель, чтобы посетить один из бесплатных баров. За время знакомства Ланин ни разу не видел писателя трезвым, тот начинал пить с раннего утра — вероятно, имея свой запас — и заканчивал, когда все бары уже закрывались. При этом он почти беспрерывно курил

Вот и сейчас Валера сидел на краешке покосившегося лежака и сквозь сигаретный дым доносился запах джина — единственно приемлемого в этих местах, неразбавленного напитка. Сам Ланин пил умеренно, но предпочитал крепость и качество.

— Ты что такой вздрюченный, Валерка? — спросил он. — Не по сезону вспоминаешь Пиздец-бабая.

— Кого?! — изумленно переспросил писатель.

— «Пиздес-бабай» по-нашему, по-татарски — дед Мороз.

— А, ну да… Забыл. Ты же виртуальный татарин. И в самом деле — пиздес-с. Из издательства вернули книгу.

Валера выпустил большое облако дыма.

— Прямо сюда, в Турцию? — уточнил Ланин.

— Нет, конечно. В России. Узнал по интернету.

— Ну да, ты же тут постоянно в сети.

— А у вас что, нет вай-фая?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Может, и есть. Я не пользуюсь. Дома по должности вынужден постоянно быть на связи. Причем в основном с такими личностями, что век бы их не видеть и не слышать.

— Да, ты рассказывал о своей работе.

— Поэтому на отдыхе отключаю телефон. Как пересек границу — меня больше нет. И пошли все нахер.

В проем парапета, отмеченный незакрывающимися воротцами, вошла молодая женщина с грудью, которая украсила бы рекламу фабрики силиконовых имплантов. Писатель проводил ее долгим взглядом.

— Ну, так возвращаясь к нашим мутонам, — напомнил Ланин. — Что там у тебя с книгой? за что вернули?

— А, с книгой…

Валера встрепенулся.

— Суки-бляди-проститутки!

Столбик пепла упал на песок, он чисто автоматически растер его подошвой сланца.

— В общем, этот роман я написал еще в Литинституте. Потом чуть-чуть подправил. В начале нулевых получил за него премию на конкурсе «Российский Декамерон».

— Декамерон? То есть там эротика?

— Да. И очень жесткая. Правдивая история девчонки, которая выросла в брежневскую эпоху. Круглая сирота, жила с бабушкой, дубинноголовой коммунисткой. Не имела понятия ни о чем, касающемся реальной жизни. Ее изнасиловали в школе, потом еще и еще, потом залетела, жизнь пошла колесом…

Писатель вытащил очередную сигарету.

— …Позже я эту вещь даже продал на экранизацию. Сериал сняли — правда, от моего текста почти ничего не осталось. Еще позже роман вышел отдельной книгой. Сейчас вот решил переиздать, заодно поправить по мелочам, заменить обложку. И — на тебе!

Зажигалка щелкала впустую. Вероятно, в ней закончился газ. Валера бросил и ее и сигарету в глиняный горшок, стоящий тут вместо урны.

— С времен первой публикации все изменилось. Согласно федеральному закону от две тысячи шестнадцатого года, подростки не имеют половых органов. Все гладкие, как куклы. И только когда секундная стрелка перескочит на ноль часов восемнадцатого дня рождения, у мальчиков одномоментно вырастает хуй, а у девочек раскрывается пизда. Причем они сразу знают, что это такое и как им пользоваться.

— Какие уроды приняли такой закон? — сказал он.

— А то ты не знаешь, кто их у нас принимает. Отребье человечества: бывшие бандиты и фигуристы… И еще престарелая космическая блядь, которая когда-то обосралась на орбите.

— Согласен. Я их никого даже знать не желаю. Абстрагировался. Не читаю газет, не слушаю радио, телевизор не подключен к кабелю, смотрю только фильмы, которые сам скачал.

— Правильно делаешь, Гена.

Писатель кивнул.

— Россия — высокоблядственная страна с глубокими моральными устоями. Здесь ложь возведена в абсолют. Власть изовралась до такой степени, что уже сама себе верит. Но граждане живут нравственно. В другом романе у меня герой размышляет: «Одноклассник, бывавший в Таиланде, говорил, что влагалища азиаток узкие, как у девочек-подростков, и секс с ними невероятно приятен». Мандарасня забанила: «детское порно». О прочем вообще речи нет. Тут сейчас бы не издали «Лолиту».

— Лолиту? — переспросил Ланин.

— Да. В целом Набоков как писатель — говно. Да и роман можно читать только до половины, потом начинается такая нудятина, что Чернышевский отдохнет. Но «Лолита» — это прорыв. Раскрытие проблем, которые прежде замалчивали. А теперь в России замолчат навсегда. И это… грустно.

— Грустно, конечно. Особенно для тебя, писателя.

— И еще как. Хотя чему удивляться? В России никогда не было свободы слова — или хотя бы мысли. Идеология вместо знаний, лозунги вместо эмоций, химеры вместо реальности. Даже старый дурак Толстой кончил бы плохо, не будь графом. Сейчас еще хуже. Российский писатель сидит с кляпом во рту и в наручниках.

— Выразительную картину рисуешь, Валера!

Теперь через воротца, на ходу освобождаясь от бюстгальтеров, вбежала стайка девчонок. На вид им не было восемнадцати.

— И что самое ужасное, Гена, что самое ужасное!

Валерий взмахнул руками.

— В этой блядской стране непредсказуемо не только будущее, но даже прошлое. Все законы имеют обратное действие. Что вчера было разрешено и публикабельно, сегодня подпадает под запрет. В недалеком времени здесь будет запрещено все, кроме «Тимура и его команды». А из современного — только всякие хобиты-ёбиты и пиздалищные римейки «Гарри Поттера». Беззубая проза домохозяек.

— Очень тебе сочувствую, — сказал он. — Как, в самом деле, жить настоящему писателю?

— В целом получается, что никак. Сегодня плохо, завтра будет еще хуже. А послезавтра наступит полный пиздец. Вот у нас сейчас какой год?

— Восемнадцатый.

— Так вот, Гена, попомни мои слова, еблеть. Где-нибудь в двадцать втором или в двадцать третьем мы будем вспоминать, как хорошо было в восемнадцатом. Как те самые раки, которых варят в притче у Ремарка.

— Должно быть, так и будет.

Ланин вздохнул. Жизнь — непростая, хоть и довольно обеспеченная — на данный момент устоялась. Карьера достигла вершины, при разумном взгляде на природу вещей позволяла стричь купоны. Но что-то подспудное говорило ему, что в любой момент все нынешнее может рухнуть и вернуть к подножию — от которого в пятьдесят лет уже вряд ли удастся подняться.

— Сейчас еще можно кое о чем писать, — продолжил друг. — А вот, к примеру, запретят писать о сексуальных меньшинствах!

— А ты что, пишешь о педерастах?

Уже вроде бы хорошо узнав Валеру, Ланин не переставал удивляться разнообразию его интересов.

— Педерасты сидят в Думе. Я пишу о людях нетрадиционной ориентации. В их среде такие человеческие драмы, что российским чурбанам даже не снились.

— Надо бы почитать твои книги.

— Давай тебе скину…

Писатель вытряхнул сигарету, но вспомнил, что остался без зажигалки, сунул обратно.

— …Ах да, ты же не в сети.

— Не надо ничего скидывать! Просто скажи, где их найти и как купить.

— Ты мой друг, ты не должен ничего у меня покупать!

— Как раз и должен, потому что друг, — возразил он. — Ты живешь литературой, а я при деньгах.

— Да, я живу… вернее, пытаюсь жить. Хотя у меня есть мечта.

Закрыв глаза, Валера потряс головой, словно что-то от себя отгоняя.

— Какая?

— Книг у меня много, целых девяносто девять.

— Нич-чего себе! — изумился Ланин. — Я не прочитал столько, сколько ты написал!

— А толку-то… В общем, мечтаю дописать сотую, юбилейную — и все права скопом продать какому-нибудь зарубежному издательству. Чтобы вышли без купюр. Только никак руки не доходят заняться этим всерьез.

— А что, Валера, за рубежом будут читать по-русски?

— За рубежом, Гена, столько русскоязычных читателей, что ты даже не представишь. Отсюда свалили все, кто мог.

— Ты пожалуй, прав, — сказал он. — Россия — страна не для людей. Мои сокурсники, которые уехали сразу после университета, живут прекрасно. Их образование там востребовано. В отличие от меня тут.

— То-то и оно. Русские читатели — в Америке или в Германии. В крайности, в Израиле. Будут покупать, а издательство платить роялти.

— Дай-то бог, Валера, дай-то бог.

Солнце выглянуло из-за зонтика. Ланин передвинулся в тень, лежак невесело заскрипел.

— Ну ладно, мне пора, — сказал писатель. — Подруга купается, сейчас вылезет на берег.

— Твоя прекрасная полячка? — догадался он. — Забыл, как ее зовут? Зюша?

— Каша, то есть Катаржина. Ее тут уже нет, кончилась путевка. Теперь у меня Леа. Она немка. Жаль, уезжаю.

— Когда?

— Завтра, Гена. Уже завтра. Так что сегодня надо напипириться так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитую жизнь.

— Смотри, не напипирь себе что-нибудь нехорошее!

Ланин усмехнулся.

— Не волнуйся, все под контролем.

— А вообще, Валерка, ты меня поражаешь!

— Чем?

— Когда я учился на матмехе, у нас была поговорка: «Кто не курит и не пьет, у того всегда встает». И наоборот. То есть отрицание посылки отрицает результат. А ты дымишь, как бронепоезд. И вечно пьян, как Хемингуэй. Но при том еблив, как сорок Пушкинов!

— Насчет Хемингуэя в точку. Он говорил, что писать надо пьяным, иначе ничего дельного не напишешь. А насчет еблив — тут я, это… эксепцио…

Писатель махнул рукой.

— …Слаб я в латыни. В общем, исключение, которое подтверждает правило во всех прочих случаях.

— Ну ладно тогда, ёпкайся дальше, исключение!

Ланин поднялся с лежака.

— А я пойду на обед. В нашей «Ларисе» туго с хорошими местами. Не знаю, зачем сюда поехал. Расслабился перед отпуском, а эта блядь Танька, знакомая из турагентства, всучила путевку. Видимо, за отель давали большой бонус от оператора. Хотя мог бы взять что получше.

— Видишь ли, Гена… — задумчиво проговорил Валера. — От судьбы не уйдешь, а она всегда найдет. Раз ты оказался в «Ларисе» — значит, это зачем-то нужно. А про получше — если будем живы, давай следующим летом состыкуем планы, купим путевки в «Акант Кволити» — это пять звезд с плюсом, «ультра олл инклюзив», в баре есть не только местная бурда, но и привозные напитки. Возьмем два соседних номера, будем через день меняться девчонками.

— Будем, Валерка, будем.

Меняться он не собирался, но нарисованная перспектива сияла, как солнце.

— …Morgen!

В проход шагнула рослая, коричневая от солнца девица, из каждой ноги которой можно было сделать Валеру целиком. Весь ее наряд составляли узкие купальные трусики в красную, голубую и желтую полоски. Тяжелые булкообразные груди свисали до живота, огромные соски — почти незаметные на фоне загара — были проколоты пирсингом с блестящими шариками на концах. По всему телу извивались разноцветные амуры, черти, змеи.

Вежливо поклонившись, Ланин выбрался на дорожку. Писательская подружка дружелюбно улыбнулась, с грохотом опустилась на лежак, выставила чудовищные колени. Валера опустил руку на татуированное плечо.

— Слушай, — спохватился Ланин. — Если ты завтра уезжаешь, можем уже не увидеться. Как твоя фамилия? или псевдоним? Чтобы я мог найти твои книги!

— Роз-гин, — ответил писатель. — Валерий Розгин. И это не псевдоним. Хотя я еще никого не выпорол.

— Главное, чтобы не выпороли тебя, — невольно сказал он.

— Я есть только в Биг-Буке! — донеслось вслед. — Только там, помнишь, да?

3

В ресторан Ланин пришел, как всегда, к самому началу обеда. Здешние турки экономили электричество, не включали кондиционеров, и в зале стояла невыносимая духота. Приемлемые условия были только на небольшой открытой террасе. Он знал все это и потому спешил оказаться в первых рядах.

Прихватив по пути несколько булочек, которые тут заменяли хлеб, Ланин прошел к столику у самого края, возле чугунной решетки. Процедура борьбы за жизненное пространство была отработана до мелочей. Прежде, чем идти за едой, следовало дождаться соседей по трапезе. Постояльцы «Лариссы» в основном были русскими — беспардонными и толстокожими, как носороги. Какое-нибудь семейство, состоящее из крашеной мамаши, отца с золотой цепью и пары сыновей-дочерей могло в его отсутствие оккупировать весь стол, невзирая на то, что одно место занято тарелкой.

Он откинулся на высокую спинку стула. После часов, проведенных на воздухе и дополненных морским купанием, очень хотелось есть. Терпеть осталось всего несколько минут.

— …Простите, у вас свободно?

Супружеская пара лет сорока — явно из вновь прибывших, еще не освоившихся в обстановке и потому преувеличенно вежливых — возникла бесшумно, стояла скромно. Ланин поднял глаза.

Женщина была коротко подстрижена, густые плотные волосы имели энергичный цвет венге. Нижняя часть одежды скрывалась за обрезом стола. Но под белой футболкой не имелось бюстгальтера, через нее просвечивало все, что не принято показывать. Эта женщина, невзирая на присутствие мужа, с первых минут на турецком берегу решила взять быка за рога.

Мужчина был одного роста с нею. Длинными волнистыми волосами, несовременно лежащими на плечах — а еще больше овалом лица, выступом подбородка и даже рисунком узких сомкнутых губ — он напоминал Бенджамина Франклина, каким его изображают на стодолларовых банкнотах. Глаза из-под нешироких очков в металлической оправе смотрели по-доброму.

— Свободно, — он кивнул.

— Присаживайся!

«Франклин» отодвинул стул перед женой.

— Нет-нет!

Она взмахнула рукой, на запястье рядом с синим браслетом «Лариссы» сверкнула тонкая золотая цепочка.

— Я сяду рядом с мужчиной! Если он, конечно, не против.

— Он не против, — ответил Ланин. — И даже «за».

Не дожидаясь мужа, женщина сама устроилась на соседний стул.

Кремовые шорты были короткими, бледные бедра мягко расплылись по сиденью. Ворот футболки на секунду отвис. Он невольно увидел голое тело и уходящую вниз ложбинку, где тоже что-то поблескивало.

Это входило в стандарт российских туристок, приезжавших к морю в золоте, а потом сетующих, что его потеряли. Немки украшали себя демократично: пластиковыми бусами или какими-нибудь фенечками.

Темные соски на немалых белых полушариях торчали напряженными шишечками, как будто хозяйка только что выбралась их моря. Женщина вызывала одновременно и восхищение и сочувствие.

Мужчина опустился напротив нее, поерзал, усаживаясь удобнее, взглянул с улыбкой.

— Давайте знакомиться!

— Геннадий, — ответил Ланин, привстал и протянул руку.

— Даниил!

Ответное пожатие было мягким, входило в уютный облик нового знакомого.

— Не убивай мудрецов Вавилонских, — сказал он. — Я открою царю значение сна!

— Что-что? — спросила женщина. — Это откуда?

— Из Библии.

— «Эклезиаст»?

— Пророк Даниил.

Даниил продолжал улыбаться. Он то ли не читал Писания, то ли, наоборот, привык к параллелям.

— А я Лариса.

— Лариса?!

Вспомнились недавняя мысль Валеры насчет незряшного пребывания в «Лариссе». Имя совершенно случайной, стохастической женщины подтверждало его слова.

— А что вы так удивились?

Она хитро усмехнулась.

— Ларисой зовут вашу жену?

— Нет. Мою жену звали Ольгой… то есть почему «звали» — зовут. Жива, слава богу, просто уже давно не жена.

Никаких намерений относительно этой женщины не имелось. Свой семейный статус Ланин обозначил чисто автоматически, как привык делать много лет.

— Просто удивительное совпадение. Лариса отдыхает в «Ларисе». Будь писателем, я бы это обыграл.

Новые знакомые легко рассмеялись шутке. Они понравились, с такими можно было провести за этим столом оставшиеся до конца завтраки, обеды и ужины. Оставалось надеяться, что на последнее место не придет кто-то уж слишком неприятный. Впрочем, опыт показывал, что туристы-одиночки ведут себя приемлемо.

— Вы сегодня прилетели? — спросил он. — Я вас раньше тут не видел.

— Сегодня, да, — ответил Даниил. — Утренним рейсом.

— На завтрак не успели, — добавила Лариса.

— Зато по-нормальному успели на обед, — сказал Ланин. — В «Ларисе» это проблема. Придете поздно — и мест не будет, и еды почти не останется.

— А вы, Геннадий, старожил? Я сразу поняла, как вас увидела.

— Типа того. Могу просветить в мелочах.

— Просветите, будем рады, — очки блеснули радостно. — А то мы тут не сориентировались.

— Я уже сказал. Еды тут немного, приличных мест еще меньше. В зале сидеть невозможно, там — как в хамаме. Приходить надо к самому открытию, успеть захватить столик на воздухе, вроде этого. Если заняли вместе с кем-то, за едой надо ходить по очереди. Кто-то должен стеречь места.

— Понятно.

— Мы с вами познакомились, можно скооперироваться. Кто первый приходит, занимает стол на всех.

— Хорошая идея. Конечно, скооперируемся!

Лариса кивнула. До Ланина донеслась волна туалетной воды. Вероятно, она надушилась еще в России: здесь парфюмерные ароматы не держались.

— Я вот тарелку принес, но все равно всем уходить опасно. Вернемся — а тут уже сидят и меняют памперсы. Кто пойдет первым, вы или я?

— Мы не пойдем, — ответил Даниил. — Так что можете идти, постережем ваше место.

— Нам все принесет дочь, — пояснила Лариса. — Дома мы о ней заботимся, в отпуске — она о нас.

— Дочь? — переспросил он. — Получается, вас трое?

Похоже, перспектива остатка дней разворачивалась радужно. Никто четвертый не угрожал, дочь приличных родителей была лучшим вариантом

— Да, нас трое, — Лариса кивнула. — Папа, мама и она.

— Студентка второго курса, — уточнил Даниил.

— Совсем хорошо.

Это в самом деле было хорошо. Дочь-студентка вообще не могла ничем помешать.

— Тогда я пошел.

Ланин поднялся, прошел в ресторан, пробился к раздаче. Россияне толпились возле макарон и яичниц: даже за границей они оставались верны своей убогой домашней еде.

Он не смог сделать выбор между жареными почками и тушеной рыбой, взял того и другого, добавил еще рукколы. Вкус блюд не сочетался, но порция джина, принятая в промежуток, могла очистить восприятие.

Перед новоявленными знакомыми стояла большая тарелка с горой арбузных ломтиков. Фрукты тут присутствовали в меньшем разнообразии, потому заканчивались быстрее. Студентка, как ни странно, избрала верную тактику: сначала принесла десерт, потом пошла за существенной едой.

— Вы откуда прилетели? — спросил Ланин, раздумывая, не сходить ли и ему за арбузами.

— Мы живем в Сартамаке, — ответила Лариса. — Есть такой паршивый городишко. Но прилетели, ясное дело, из Уманова, больше аэропортов там нет. А вы откуда?

— Я как раз из Уманова.

— Значит мы почти земляки! Только вы столичный житель.

— А я в Уманове когда-то учился, — сказал Даниил. — В университете.

— В каком именно? — уточнил он. — Сейчас каждая заочная шарашка — университет.

— В единственном на тот момент, государственном. Который на улице Фрунзе.

— Улица уже давно не Фрунзе. Теперь Вакиля Залидова, переименовали в честь башкирского фашиста.

— Да, я знаю.

— Башкирьё скоро даже Луну переименует в какую-нибудь Ай-Балду.

— Не любите башкир?

Лариса понимающе усмехнулась.

— Не люблю, — Ланин кивнул. — Погрузить бы их всех в скотовозы и отправить обратно за Урал, откуда выползли. А здесь вернуть Умановскую губернию, как было при царях. Любить башкир можно, только лежа на пляже в Акапулько. Хотя там — мексиканцы, такая же…

Он проглотил слово, которое было уместно в разговоре с писателем Валерой, но никак не с этими людьми.

Даниил был сама добропорядочность. Да и Ларисина полуголая грудь легко объяснялась. Бюстгальтер мог насквозь пропотеть в трансфертном автобусе, а распаковаться и достать купальник не было времени. Соски же встали сами по себе, потершись о шершавую ткань.

— …Но у тех хоть язык красивый. «Ихо де путо», звучит как признание в любви. Не то, что у этих — «ылсын-былсын, хыргынЫ-дыргынЫ»…

— Вы, наверное, тоже там учились? — продолжил Даниил.

— Нет, я учился в Ленинграде.

— В Ленинграде? — переспросила Лариса.

— Я попал в разлом эпохи, — ответил Ланин. — Одной ногой остался на одном краю, другой — на другом. Поступал в Ленинградский университет, а окончил Петербургский.

— Интересный исторический парадокс, — сказал Даниил.

— Но поскольку упыря Петра не люблю еще больше, чем душегуба Ленина, город для меня остался Ленинградом.

— Еще интереснее. А я вот в Умановском университете выучился, теперь работаю в Сартамакском филиале.

— Данил у нас серьезный человек, — пояснила Лариса. — Светило науки.

— А вы кто?

— Я?

Она повела плечами. Груди перевалились под футболкой, соски торчали даже в профиль. Возможно, догадки насчет неудобств трансферта были неверными, и отсутствие бюстгальтера имело иную причину.

— Я — заурядный врач. Ничем не примечательный завгинекологией городской клинической больницы.

— Вы чем занимаетесь, Геннадий? — добродушно спросил Даниил. — Кто вы по специальности?

— Я компьютерщик. Точнее, когда учился, отделение называлось «кибернетика», сейчас такое слово отмерло. Но работаю в другой области. Я — директор автоцентра «МВ».

— Какого центра?

— «Мерседес Бенц».

— Можете дальше не объяснять, — сказала Лариса. — Я понимаю, а Данилу все одно — что «Мерседес», что «Жигули». Он в машинах не разбирается, даже водить не умеет.

Даниил в очередной раз улыбнулся — по-детски обезоруживающе. Как видно, он понимал свою суть и ничуть не тяготился.

— А вы молодец, Геннадий. Работа, должно быть, хорошая.

— Очень хорошая, — подтвердил он. — Владельцы холдинга не пойми кто и где — вероятно, живут в Испании или в Швеции. Но фирма татарская, головной офис в Казани. Так что от башкир не завишу. И начальники — не москвичи. Тоже радует.

Почувствовав затылком чей-то взгляд, Ланин обернулся. Давешняя девчонка медленно пробиралась между столиками, балансируя двумя подносами, ловко поставленными один на другой. Сейчас на ней были белые шорты и черная футболка с надписью «DO it AGAIN!» поперек груди.

— А вот и наша Карменсита! — радостно воскликнул Даниил.

— «Кармен-сюита»? — не расслышав, удивился Ланин.

— Не сюита, а Кармен-сита, — ответила Лариса. — Наша дочь. Ее зовут Кармен. Так папа назвал.

— Любите Бизе? — спросил он.

— Нет, безе не люблю, — Даниил покачал головой. — Прилипают к зубам. Лучше эклеры.

«Светило науки», выучившийся в областном университете, остался на ином уровне, чем Ланин, который за пять ленинградских лет впитал в себя такой объем общечеловеческой культуры, что иногда казалось, что он взорвется изнутри.

Девчонка подошла, опустила свою сборку на стол. Увидев Ланина, она смутилась — но всего лишь на секунду. Потом сняла верхний поднос и принялась деловито расставлять еду.

— Это вам, — сказала она, подавая ему тарелку с арбузом. — Мама попросила прихватить.

— Спасибо, — коротко ответил Ланин.

Разобравшись с тарелками, девчонка села рядом с отцом. Одета она была приличнее, чем мать: натянувшись, черная футболка обрисовала жесткие чашечки бюстгальтера.

— Ты, должно быть, вундеркинд? — спросил он. — Поступила в четырнадцать лет?

— Знакомо. Все так думают, — Лариса засмеялась. — Кармен выглядит школьницей, хотя ей давно восемнадцать.

— На кого учишься? На дизайнера или на психолога?

— На экономист-юриста.

— Знатно, — Ланин усмехнулся. — В неправовом государстве с разваленной экономикой — самая востребованная специальность.

— Выйдет замуж и диплом не понадобится, — сказала Лариса. — Учится на бюджете, так что будет не жалко.

— Папсик подсуетился, — добавила Кармен.

— Твой папа молодец, — сказал он.

— Стараюсь, — скромно отозвался Даниил.

— Ну что, всем приятного аппетита, — сказала Лариса.

Воцарилось молчание, застучали вилки.

— Кармен, надо же… — пробормотал Ланин.

Он едва не прошептал «вашу мать», но все-таки удержался.

— Что еще одно совпадение? — Лариса усмехнулась.

— Нет, просто когда-то знал одну Кармен.

— Правда?

— Но это было так давно, что как бы и неправда.

— Как интересно!

— Да ничего особенного.

Он вздохнул. Это и в самом деле осталось в далеком-далеком прошлом.

Студентом Ланин успел побывать бойцом «интеротряда» — в последний год безбедного существования ГДР возил песок и подавал кирпичи на какой-то стройке в Дрездене. В бригаде, кроме русских, имелось несколько немок — без них оказалось бы невозможным общение с прорабом. Одну из них звали Кармен: современные немцы любили давать дочерям иностранные имена.

Она была нескладной, изломанной, с маленьким бюстиком и вечной поволокой в глазах. Однако аура имени брала верх над внешностью, девчонка влекла его сильнее, чем Гизелла с роскошными бедрами или Сабина с грудью, как у кариатиды.

Тем счастливым летом в том самом беззаботном Дрездене Ланин пережил одно из главных открытий жизни. Оставаясь девственником, он наконец увидел обнаженную женщину.

Во время дружеской попойки в общежитии, где разместился отряд, немец из штаба бригад, хорошо говоривший по-русски, сообщил, что в городе есть нудистский пляж и даже нарисовал на бумажке план, как доехать на трамвае до песчаного карьера, где он находится.

Надо ли говорить, все четырнадцать дней, пока они трудились в Дрездене прежде, чем отбыть экскурсантами в другие города, Ланин после работы мчался в тот карьер. Голых женщин там было столько, что хватило бы на роту изголодавшихся солдат. Но ему казалось мало. В мечтах Ланин грезил, что однажды они поедут туда всей бригадой.

Бригада, конечно, никуда не поехала. Да и Кармен вряд ли собиралась раздеваться в обществе русского, принадлежащего к иной культуре. Но то осталось какой-то занозой в памяти.

— Выпить ничего не взяли, — сказал он, закрывая тему.

— Я не пью, — сообщил Даниил, взглянув кротко.

— Совсем-совсем?

— Совсем-совсем.

— Данил у нас — ангел, скоро вырастут крылья, — комментировала Лариса. — Сошел с иконы: не пьет, не курит, не матерится. А вот я бы выпила.

— Что вам принести?

— Того же, что пьете сами. Доверюсь вашим знаниям.

— И мне принесите тоже, — сказала Кармен.

— Тебе еще рано, — отрезала мать. — Вода есть — вот и пей.

Единственным достоинством «Лариссы» было то, что напитки не иссякали до конца обеда. Ланин сходил в бар, взял два стаканчика джина.

— За начало нашего отдыха, — сказала Лариса. — И за наше приятное знакомство.

Даниил и Кармен подняли свою воду, стекло глухо стукнуло.

— Крепко!..

Лариса закашлялась, передернула плечами, встряхнула головой.

— …Но здорово!

— И еще как здорово, — согласился он, опять вспомнив Валеру.

— Голову сразу повело, родилось предложение.

— Какое? — поинтересовалась Кармен.

— Давайте оставим испанские церемониалы. Перейдем на «ты»! А то как-то официально.

— Что верно, то верно, — обрадовался Даниил. — На работе с утра до вечера по имени-отчеству. Надоело, надо отдохнуть.

— Согласен, — сказал Ланин.

— Я тоже могу на «ты»?

Кармен хитренько хихикнула, взглянув на него.

— К тебе не относится.

— Для тебя он дядя Гена, — уточнил Даниил. — И на «вы».

— Какой, нафиг, «дядя Гена»?! — взвилась девчонка. — Если хотите, я за Геннадия даже замуж могу выйти!

— И еще как можешь, — подтвердил он. — Сейчас доедим арбузы, через ресепшен «Белласана» выйдем на бульвар Сюлейман Демирель и возьмем такси до мечети Хазан Кемер. Там совершим никах, вернемся в Россию мужем и женой.

Лариса хмыкнула, но ничего не сказала.

— Я согласна, — сказала Кармен.

Даниил промолчал: он, похоже, был невосприимчив к шуткам.

— Так вот скажите, Геннадий…

Махнув рукой, Лариса поправилась:

— Скажи, Геннадий. Какие тут есть развлечения? Чем ты занимаешь свободное время?

— Развлечений мне хватает дома, — Ланин пожал плечами. — Здесь в свободное время я купаюсь, ем и сплю.

Теперь засмеялась девчонка.

— Но, насколько знаю, тут достаточно автобусных экскурсий. Магазин мехов и ювелирная лавка, еще сувенирный супермаркет по дороге. Потом какие-то зеленые водопады, где можно заказать только что выловленную форель. Ну и, конечно, древний город — хотя туда можно за час дойти пешком. Но днем жарко, а вечером темно.

— Интересно про пешком, — сказала Кармен.

— Вас русскоговорящий менеджер с утра не пытался развести на все это списком?

— Пытался, — призналась Лариса. — Такая въедливая хохлушка, хуже репья. Вцепилась, не стряхнешь. Мы подписались на самую дорогую экскурсию.

— Какую? — уточнил Ланин. — В Израиль на самолете, за шестьсот долларов?

— Нет, мама решила поехать на рудник Клеопатры.

— Не рудник, а родник, — поправил он. — И не родник, а бассейн. Точнее, система бассейнов с какой-то особой водой. Говорят, омолаживает. Вроде бы в Памуккале?

— Ну да, Памуккале, — сказала Лариса. — На два дня, с ночевкой там.

— Ты тоже едешь? — спросил Ланин, с усмешкой взглянув на Кармен.

— Вот еще! Больно надо мне лететь на море, чтобы два дня трястись в автобусе! Я и так молодая. Папсик с мамсиком уедут, а я тут погуляю на свободе.

— Я т-тебе погуляю! — Лариса погрозила кулаком. — Экскурсия нескоро, успею познакомиться с какой-нибудь семейной женщиной, оставлю тебя при них.

— Лучше привяжи к батарее, — предложила девчонка.

— Батарей в Турции нет — а то бы, ей-крест, привязала!

— Насчет «погуляю», кстати, — сказал он. — Вот это мое единственное развлечение. Тут пешеходная зона, полоса вдоль берега, мимо всех отелей. В один конец километра четыре, если не пять. Прекрасное покрытие, приятно ходить босиком. Освещено, есть разметка можно даже метры считать. Я каждый вечер хожу, потом сплю как убитый.

— А вот это здорово! — воскликнула Кармен. — Мам, пойдем гулять? Вдоль всех отелей, сегодня вечером?

— Я устала, вечером буду лежать, — Лариса поморщилась. — Дальние прогулки — без меня.

— А мне нужно кое-что почитать, надо узнать начет вай-фая, — сказал Даниил, хотя его не спрашивали.

— С дядей Геной вон погуляй. Если он тебя, конечно, возьмет!

— Вы меня возьмете, Геннадий? — ангельским голоском спросила девчонка.

— Возьму, — ответил Ланин. — После ужина пойдем.

4

Огни «Лариссы» остались позади. Кроны деревьев ажурно вырисовывались на фоне густо-синего неба. Сквозь сплетения ветвей чуть проглядывали светящиеся окна «Сидена», нависшего с другой стороны.

Знакомые места казались совершенно иными, чем при свете дня. Запахи проявились сильнее, звуки приглушились.

— Ой, что это?!

Кармен вскрикнула, замахала руками.

— На меня кто-то напал!!!

— Никто на тебя не напал, — успокоил он. — Это летучие мыши.

— Мыши??!!!

— Мыши. Но летучие. Они тут живут.

— Где?

— Где спят днем, не знаю. А вечером летают здесь. Ты же видишь эти деревья?

— Сейчас ничего не вижу, — сказала девчонка. — Днем что-то видела. А какие это деревья?

— Я не знаю, как они называются, — ответил Ланин. — Спросить не у кого. Но на них растет нечто съедобное. Похоже и на сливы, и на инжир, но ни то, ни другое, что-то чисто турецкое. Вот мышки и прилетают кормиться.

— А зачем она хотела меня укусить?

— Не собиралась она тебя кусать. Просто задела на лету.

— Ну да, правда, — согласилась Кармен. — Именно что задела. Чем-то мягким, как бархат.

— У нее такие крылышки. Это твой первый вечер, поэтому испугалась. Привыкнешь, мышки — местная достопримечательность.

— А они большие, да? Как вороны?

— Маленькие. С твою ладошку. Летают быстро, как чертики. Но если внимательно смотреть, можно увидеть на фоне неба.

— Здорово. Надо будет посмотреть.

— И еще тут есть голуби, — сказал он.

— Голуби?

— Да. Почти как наши, только совсем серые. И не воркуют, а кричат, как ослы. Не видела днем?

— Слышала. Думала, это у кого-то такая стремная сигнализация!

Подсвеченная отельными огнями, пешеходная полоса уходила в туманную бесконечность. Здесь кипел ежевечерний праздник, пытающийся подменить жизнь — серую и беспросветную.

— А вот что я хотела у вас спросить.

— Спрашивай, — ответил Ланин.

— Я за обедом наговорила целую кучу ерунды. А как, на самом деле, мне вас называть? Дядей Геной, или…

— Как хочешь, так и зови. От перемены имени ничего не изменится.

— Тогда…

Поток гуляющих по берегу был обычным. Люди шли отовсюду: и туда и обратно. Они двое не выбивались из общей массы.

— …Тогда все-таки просто Геннадий.

— Просто Геннадий, — подтвердил он. — И сними сланцы, по этой дороге приятно идти босиком.

— И в самом деле, — сказала девчонка. — Даже не думала, что так приятно.

— Давай, я их понесу. А ты иди, дыши полной грудью.

— Но вы же не нанялись носить мои сланцы!

— Не нанимался, это так. Просто я мужчина, а ты — женщина, — возразил он. — Ну, то есть девушка…

— Кто я, уточнять не будем, — перебила Кармен.

— …И я могу за тобой поухаживать.

Кармен взмахнула руками — худыми и длинными. Кому-то предстояло быть обнятым ими. Ланин с неожиданной, болезненной остротой ощутил свой возраст.

В советских фильмах насаждали мысль о том, что любую «пору жизни» надо принимать благодарно. Дотянув до нынешних лет, Ланин пришел к выводу, что жить надо только молодым. С уходом молодости жизнь теряла смысл.

Будь он сейчас на тридцать лет моложе, имелась бы возможность любви — ну, по крайней мере, интереса — со стороны девчонки. Но, с другой стороны, окажись обратно молодым, он стал бы опять нищим и безнадежным.

Клин выпадал отовсюду, с какой бы точки зрения не подумать. Вероятно, думать не стоило вовсе. Следовало просто радоваться этому вечеру: прибрежной полосе, сверкающей огнями, и ощущением радостного конца света.

— Даже не верится, что я целых две недели не увижу около себя этих Сартамакских рож, — мечтательно проговорила Кармен.

— Рад за тебя, — сказал Ланин. — Но это тебе только кажется. Ты просто никого еще не рассмотрела. Нормальные лица найдешь в дорогих отелях, где живут немцы, поляки, другие цивилизованные нации. А наша «Лариса» — отстойная помойка. Тут живут только русские. Самарские, рязанские, пермские, челябинские. Но самые поганые морды — это московские. Выползки из Черкизова и Гольяново, мнящие себя москвичами. Таких людей, как твой папа, тут больше нет. А вообще насчет рож…

— А вам что — нравится мой папа? — перебила девчонка.

— Конечно. Умный, интеллигентный человек. Приятно общаться.

— Ну да, я его тоже люблю, — с какой-то странной интонацией в голосе сказала она. — Так что там дальше? про рожи?

— Про рожи?.. — рассеянно переспросил он, сбитый с толку вопросом про Даниила. — Ах да, про рожи. Ты же знаешь, кем я работаю?

— Не знаю. А кем?

— Ну да, конечно. Рассказывал твоим папе с мамой, пока ты ходила за едой. Я директор автосалона «Мерседес». Продажа и авторизованный сервис.

— Вот это да!

Кармен воскликнула восхищенно.

— Крутые тачки?!

— Круче некуда. Но это неважно, — Ланин махнул рукой. — Представь, с кем приходится работать! Как думаешь, кто может купить новый «Мерседес»? И не просто купить, а потом еще обслуживаться — как говорят, «у официалов» — где все запчасти оригинальные и каждая гайка стоит десять евро? Твой папа, к примеру, сможет?

— Папа, точно, не сможет.

— Тот-то и оно. Контингент, с которым приходится общаться — это чиновники и воры. Что в России одно и то же. Вот уже рожи так рожи, всем рожам рожи.

— Надо же, а я о таком никогда даже не думала.

— Признаюсь честно. Иногда хочется взять пулемет и всех их покосить, до такой степени противны!

Девчонка кивнула.

— Ну ладно, хватил о грустном, — сказал Ланин. — Мы гуляем и радуемся вечеру. Смотри, сколько тут огней. Ты когда-нибудь такое видела?

— Нет, даже не думала, что так бывает. Спасибо, что взяли меня гулять.

— Может, что-нибудь хочешь, Кармен? Апельсиновый фреш, мороженое?

— Но это же чужие отели! Разве нас туда пустят?

— В отели не пустят, но тут полно баров за кэш. Можем зайти в любой.

— И вы что, будете за меня платить? С какой стати, я вам кто?

— Не за тебя платить, а тебя угощать, — поправил он. — И ты мне сейчас — спутница, с которой идти приятнее, чем одному.

— Так давайте и поговорим, — сказала она. — А фрэш за кэш… подождет, там будет видно.

— Поговорим, конечно.

— Так вот, Геннадий, что хотела спросить. Кем была та Кармен?

— Та Кармен?

— Ну да. Которая осталась в далеком прошлом, как вы сказали за обедом. Мне хотелось расспросить, все-таки редкое имя. Но вы как-то замяли. Вам неприятно рассказывать?

— Ну…

Ланин пожал плечами.

— …Насчет приятно-неприятно… Вот тебе сейчас восемнадцать лет.

— Почти девятнадцать, если точно.

— Неважно, все равно немного. В твоем возрасте отношение к прошлому одно. А в моем — другое. К тому же то было почти тридцать лет назад. Мне тогда было двадцать. А теперь уже близко к пятидесяти. И то, что когда-то было, вызывает…

Он замялся, сомневаясь, стоит ли раскрывать глубинное отношение к сути вещей. Но чистый поток жизни шагал рядом и был готов принять, растворить и унести прочь любую горечь.

— …Лишь тоску да печаль, как пелось в одной песне моей юности.

— Вы были в нее влюблены, да?

— Не знаю, — признался Ланин. — Не знаю вообще, применимы ли такие категории. Это было в Германии — точнее, в ГДР — в интеротряде, где я работал на стройке. Та Кармен была немкой из нашей бригады.

— Немкой?!

В голосе девчонки прорвалось неприкрытое разочарование.

— А я-то думала — испанка, как настоящая Кармен.

— Настоящая Кармен была цыганкой. А немка или не немка — какая разница? Вот ты русская, но Кармен. Не имя красит человека, а человек украшает имя. Разве нет?

— Разве да.

Небо стало совсем ночным, отельные огни делали темноту какой-то пронзительной.

— А она была красивая? та Кармен?

— Скажу тебе честно: не помню, — он вздохнул. — Ничегошеньки не помню. Было и ушло. В те времена никто еще не думал, что появятся сотовые телефоны. Цифровых фотоаппаратов тоже не было, щелкали на черно-белую пленку. Я что-то снимал, уже в Уманове проявлял, печатал. Виды, дома с фахверком, мост через Эльбу. Потом, в Лейпциге — памятник битве народов, в Берлине — остров музеев, Курфюрстендам… А на работе не фотографировал. Ни одного снимка той Кармен нет.

Про нудистский пляж, про мысли о разных возможностях, которые там могли появиться, Ланин умолчал. Тема была слишком двусмысленной, девчонка могла неправильно понять. А ему не хотелось разбрасывать намеки, которых не имелось.

— Помню одно. Кармен носила красную кофточку, — добавил Ланин. — Это осталось в памяти. И больше ничего.

— Больше ничего… — задумчиво проговорила Кармен. — Интересно, а что у вас останется от меня? если останется?

— Останется, — успокоил он. — Как ты принесла мне арбуза. Я был потрясен.

— Да уж! Великое, конечно, потрясение.

От отелей к морю неслась разнородная музыка. Как ни странно, она создавала не сумятицу звуков, а нечто новое и почти гармоничное, чему было место на этом праздном побережье.

Кармен молча шагала рядом. Этот необязательный, ни к чему не ведущий разговор, похоже, что-то затронул в ее душе. Факт казался странным. В девчонкином возрасте следовало думать о парнях, а не вникать глубоко в проблемы человека, вот-вот переходящего в категорию «пожилых».

И в то же время было неожиданно приятно. У себя в городе, погруженный в работу на выживание, Ланин фактически не имел друзей. Были, конечно, отдельные люди, с которыми можно посидеть за бутылкой-другой или даже выехать на шашлыки. Но подобное общение скользило поверху, несло внешнее удовольствие, не задевая ничего серьезного. Такой стиль являлся оптимальным — безопасным, спокойным, предсказуемым.

Но сейчас вдруг почудилось, что он кому-то интересен не как почти всемогущий директор пафосного автоцентра, а как человек. И еще сильнее протиснулась досада на то, что никогда уже не быть молодым.

— Ты не устала? — спросил Ланин, разряжая молчание. — Наверно, хочешь спать? В Сартамаке сейчас второй час ночи.

— Еще нет. А куда мы, вообще, идем?

— До конца пешеходной зоны, там стоит кафе. Кебаб-хаус, не помню, как называется: то ли «Парнас», то ли «Алмаз». Выпьем по чашке кофе и в обратный путь.

Глава 2

1

Пляж шумел и галдел, как обычно. Но это казалось существующим в параллельном пространстве. С новыми друзьями они заняли четыре лежака. Было уютно и даже как-то по-семейному.

Даниил расположился на крайнем: подняв изголовье, что-то читал на планшете. Без очков он стал еще больше похож на легендарного Бенджамина, изобретателя громоотвода. На противоположном краю устроилась Кармен. Подставив себя ветерку, она что-то слушала через наушники и одновременно натыкивала СМС на смартфоне.

Ланин и Лариса сидели лицом к лицу на внутренних лежаках. Он уже постелил на продавленный турецкий матрас свое мягкое египетское полотенце, но никак не мог улечься. Ларисин купальник — красный, украшенный белыми цветами с желтыми сердцевинками — подчеркивал белизну ее тела и хорошо сочетался с прической, отблескивающей только что откованным металлом.

Соски не проступали сквозь жесткие чашки бюстгальтера, но они остались на своих местах и, вероятно, были такими же твердыми, как когда темнели сквозь футболку. Кругом мельтешили женщины, никуда не исчезли любительницы стиля «топлесс», чьи детали можно было разглядеть без догадок. Однако находиться около красивой полуголой женщины, почти соприкасаясь с ней ногами в узком проходе, и думать о каких-то других явилось бы верхом глупости. Писатель Валера сказал бы по этому поводу что-нибудь матерное и был бы прав. Те ходили там, Лариса сидела здесь, на расстоянии вытянутой руки, и от нее пахло горячим телом. Он не планировал каких-то поползновений, но все оставалось однозначным.

Достав из необъятной пляжной сумки флакон с солнцезащитным кремом, Лариса вертела его в руках, собираясь натереться.

— …Ага, а если вот так…

Голос Даниила всплыл из другой реальности: оттуда, где нет женщин — ни голых, ни одетых — а есть лишь какая-то работа, не отпускающая даже на отдыхе. Лишь сейчас Ланин заметил, что он не только читает, но и что-то пишет.

— Послушай, Гена, а кто ты по жизни?

Лариса бросила крем на лежак, смотрела внимательно.

— Я — человек.

Он усмехнулся. Глупый вопрос не требовал умного ответа.

— Вижу, что не бронтозавр. Я имею в виду, кем работаешь?

— Геннадий торгует «Мерседесами», — раздался из-за спины голос Кармен.

Девчонка, похоже, обладала кошачьим слухом, различала голоса даже сквозь беспроводные затычки в ушах.

— Да, точно, ты говорил вчера за обедом. После перелета мысли не собирались в кучку.

— Не извиняйся, — Ланин махнул рукой. — С нашей разницей поясов удивительно, что мы вообще еще дышим.

— Этточно! — подтвердила девчонка, хотя как вчера вечером, так и сегодня утром была бодра.

— Так что тебя интересует место моей работы?

— Раз ты связан с автомобилями, то, наверно, понимаешь в технике?

— Ну…

Он пожал плечами, оторвал глаза от круглых Ларисиных коленок.

— …Ракету на Луну, конечно, запустить не смогу. Но знаю, какие болты нужно подтянуть перед стартом.

— Зачетно сказано! — опять вклинилась Кармен.

— А в чем проблемы, Лариса?

— У нас в номере не работает кондиционер. Вчера жужжал, сегодня — нет. Турок на ресепшен не понимает по-русски. Может, там просто отключился какой-нибудь рубильник? Надо посмотреть. Даник у нас — ботаник.

— О, так ты биолог? — спросил Ланин, взглянув на Даниила. — На чем специализируешься? На рыбах или на птицах? Или пишешь статью о летучих мышках, по теме местности?

— Нет, я историк.

— Историк он, историк, — подтвердила Лариса. — Великий человек. Кандидат наук и доцент. Дописывает докторскую. Защитит — станет профессором. Ботаник в смысле, что не Данила-мастер. Контакт с техникой ему противопоказан.

— Что есть, то есть, — добродушно сказал Даниил.

— Все технические проблемы в доме решаю я. Если Даня попытается ввернуть лампочку, заклинит так, что колбу придется разбивать, а цоколь вытаскивать пассатижами.

— Ты молодец, — похвалил он. — Знаешь термины: «колба», «цоколь», «пассатижи». И правильно употребляешь.

— А куда деваться? Спасение утопающих.

Лариса без нужды поправила волосы. Ланин невольно отметил, что ее подмышки гладко выбриты.

— Так вот, Гена. Раз заговорили… Может, сходишь со мной сейчас, посмотришь этот кондиционер прежде, чем пойду скандалить к менеджеру.

— Сейчас? — переспросил он.

— Ну да. Пять минут туда, пять обратно. Взглянешь и скажешь.

Он вздохнул. Выходить из тени, шагать туда-сюда по прокаленному асфальту не хотелось. Но что-то говорило, что игнорировать просьбу не стоит. Почему это было так, Ланин не знал, лишь чувствовал.

Не дожидаясь согласия, Лариса встала. Обтянутый ромашками лобок замаячил перед глазами. Горячим телом запахло еще сильнее.

— Ладно, пошли, — сказал он и взял шорты.

Растряхнув сложенное парео — полупрозрачное, с голубыми и зеленоватыми волнами — Лариса обернулась, завязала спереди узлом.

Лежак, на котором раскинулась Кармен, стоял ближе к выходу на дощатую дорожку. Когда Ланин протискивался мимо, девчонка подняла голову и сказала:

— Удачно сходить! Вам обоим.

2

Лариса уверенно ступала впереди, он шагал вслед за ней. Ничем не прикрытая, на белой спине сияла застежка бюстгальтера. Стальная, она была какой-то хитрой, украшенной резными узорами.

Попадись навстречу Валера, он не преминул бы сделать неверный вывод и от души порадоваться за Ланина.

Но писатель был уже на полпути к аэропорту Антальи. Навстречу попадались только запоздавшие пляжники: матери с детьми, мужья с женами, женщины с курортными партнерами, парни в поиске девиц и девицы в поиске парней. На Ланина и Ларису все посматривали удивленно, некоторые даже оборачивались: в такое время все шли только к морю, а не от моря.

Над голубоватым, в стиле раннего Корбюзье, порталом «Лариссы» о чем-то шелестели пальмы. По обеим сторонам стояли римские воины в туниках и плащах, с копьями и круглыми щитами. По вечерам их подсвечивали: левого синим, правого — красным. Сейчас оба уныло белели.

Турок на ресепшен не поднял головы. Ему все надоело точно так же, как этим двум гипсовым копьеносцам.

3

В темноватом коридоре было душно.

— Ну давай, показывай свой кондиционер! — сказал он.

— Постой, Гена!

Лариса взглянула виновато.

— В номере, где живут две женщины, творится черт знает что.

— И что же может быть такого?

Ланин усмехнулся.

— Везде валяются всякие лифчики и трусики. Подожди, приберу, потом зайдешь.

— Жду, — покорно сказал он. — Раз уж пришел.

Замок принял ключ, проскрежетал и щелкнул. Лариса скрылась.

Из соседнего номера вышли две девицы в купальниках, еще более неприличных, чем у Кармен. Трусики одной из них имели разрез, через который выглядывала наголо выбритая срамная складка. Минуя Ланина, обе переглянулись и дружно захихикали. Он не отреагировал.

— …Заходи!..

Желтая лакированная дверь приотворилась, Ланин шагнул в номер.

В нос хлынул спертый запах косметики, в глаза ударил свет. Он все-таки рассмотрел широкую кровать у стены и узкую кушетку в углу, стандартные для варианта «два плюс три».

— …А вот и я…

Лариса вышла из-за угла, выгораживающего санузел. Ни парео, ни купальника, на ней уже не было. Как ни странно, это не удивило. Ромашковый бюстгальтер валялся на кушетке, невинно смотрел в потолок белой изнанкой.

— …Запри дверь…

Послушно, как сомнамбула, он завернул головку замка. Лариса стояла около кровати, давая себя рассмотреть. Лобок, перечеркнутый следами от трусов, выглядел устало. Голову она красила; возможно, даже закрашивала седину.

Еще более усталой была грудь, размеченная отпечатками бюстгальтера.

— Ты… что? — невольно спросил Ланин.

— Я — ничего, — ответила Лариса. — Просто хочу с тобой потрахаться. Неужели непонятно?

— Понятно.

Он помедлил.

Ситуация была самой простой из возможных. Женщина предлагала себя — бесстыдно и без прикрас.

В данном случае не имело никакого значения то, что Ланин знал ее мужа и тот ему нравился. И, вероятно, еще более симпатичными могли оказаться незнакомые мужья женщин с сайтов знакомств, которые приезжали на встречу ради секса — не по его принуждению, а по своему желанию.

Жизнь была куда проще и жестче, чем русская классика, давшая метастазы в лживый соцреализм — который неустанно проклинал писатель Валера. Предложенное следовало брать тотчас. Сегодня яблоки еще падали, завтра от яблони мог остаться трухлявый пень.

Не дожив до пятидесяти, было глупо провести отдых в Турции, не отмеченный ни одной новой женщиной. Пока в теле теплилась жизнь, они оставались ее смыслом.

Кто-то когда-то сказал:

«Лучше женщины может быть лишь женщина, которую еще не познал».

И он был прав.

— …Раз понятно, так что стоишь? У нас мало времени.

— Мало времени, да.

— Или ты меня не хочешь?

— Кажется, хочу.

Он спустил шорты, слегка запутался в плавках. Скрипнул матрас. Лариса встала на четвереньки, похлопала себя по ягодицам.

— Давай так!

— Хорошо.

Одуряюще запахло женщиной. Все шло по плану — донельзя банально, клишированно веками, и то же время единственно возможно.

— Ты меня не жди, — сказала она. — В первый раз вряд ли получится. Кончай, когда захочешь.

Жена курортного знакомого и мать девчонки, с которой они гуляли по берегу, была самой обычной. Отклик его тела на ее тело оказался адекватным.

— У тебя приятный член.

— А у тебя приятная попа.

— А что ты хочешь?

Лариса хихикнула.

— Я же не бегаю по городу, как савраска. Сижу в кабинете и дрочу отчеты.

— И хорошо. Есть за что подержаться.

Между ними оглушительно хлюпало. Вероятно, звук разносился по всему коридору. Поверх Ларисиной спины Ланин смотрел на кушетку. Там по ночам тихо спала Кармен, еще не знавшая мужчины.

— Сейчас буду кончать, Лариса, — сказал он, ощутив разбухающее наслаждение.

— Кончай, буду рада за тебя.

— Кончаю…

Ланин посильнее сжал прохладные ягодицы.

— …Все. Все, Лариса, все.

Времена, когда оргазм сопровождался хрипами, криками и стонами, давно миновали. Сейчас все стало обычным физиологизмом — спокойным делом, не требующим внешней истерики.

— Рада за тебя.

Отпрянув, он сел на кровать. Матрас торжествующе заскрипел.

— Спасибо, Лариса! — сказал он. — Мне было хорошо.

— Пожалуйста. Еще приходи. Мне тоже понравилось.

В проеме между ягодиц сомкнулись красновато-коричневые губы, по бледным, размеченным сеткой вен ляжкам неторопливо потекло.

— Пойдешь в душ? — зачем-то спросил Ланин.

— Нет, некогда. Даже целовать тебя не буду: размажу помаду, придется перекрашиваться. Вернемся на пляж, в море выполощусь. Пока одеваюсь, вставь батарейки в пульт.

— Какие батарейки?! — опешил он.

— Обычные. Там, на комоде, спрятаны за телевизором. Кондиционер работает как надо, я их просто вынула.

4

Шагая вдоль главного двухэтажного корпуса «Лариссы», Ланин мысленно слышал скрип гипсовых шей. Римляне недоуменно смотрели вслед, не понимая, как могло произойти то, чего не планировалось.

Теперь они с Ларисой шли не гуськом, а рядом, как двое близких людей. Ланин ловил себя на том, что спутницу даже хочется взять за руку. Казалось странным, что столь малозначительное событие, как контакт половых органов, может кардинально изменить отношение к человеку.

Сама Лариса выглядела точно такой же, какой шла сюда. Узел парео под грудью был по-прежнему крепок, застежка бюстгальтера сияла с прежней яркостью, ромашковый зад играл с той же уверенностью. Вопреки мнению об имманентной женской непорочности, насажденному за два века бесполой русской классикой, она перенесла событие с ошеломительной простотой. Естественное оставалось необходимым, а необходимое — естественным.

Под деревьями, сомкнувшимися над дорожкой, Лариса остановилась. Было безлюдно: все пляжники уже заняли места, опаздывающие остатки толпились у лавок, раскинувшихся на пути между «Лариссой» и более дальним «Белла Сан», принадлежащим к третьей линии. Стояла тишина, по какой-то причине даже дикие голуби прекратили свои вопли. Летучих мышей тоже не было: они где-то угомонились до вечера, повиснув вниз головками, и тихо попискивали во сне.

— Послушай, Гена, ответь мне, — заговорила Лариса, глядя в упор. — Только честно.

— Отвечу, как скажешь, Лара, — ответил Ланин.

После случившегося женщину казалось дико называть полным именем.

— Хочешь — честно, хочешь — нечестно. На твой выбор.

— Нет, только честно.

На дорожке показались загорелые супруги, вдвоем тащившие какой-то невероятный надувной матрас. Лариса посторонилась.

— Честно и еще раз честно.

— Хорошо, отвечу честно, — согласился он. — Что тебя интересует?

— Ты считаешь меня блядью?

Нецензурное слово, привычное в устах Валеры, у Ларисы прозвучало спокойно и обыденно, как самое подходящее к ситуации.

— Так вот если честно…

Ланин помолчал, пережидая, пока мимо пробегут четверо подростков в одинаковых, голубых с белым, футболках какого-то спортивного сообщества.

— …Если честно. Ты — не блядь. Ты красивая женщина тридцати с чем-то лет, и…

— Спасибо за «красивую», — перебила Лариса.

Она засмеялась с видимым облегчением.

— Только ты ошибся. Мне сорок четыре года, замуж вышла в двадцать, просто Карменситу родила не сразу.

— Насчет сорока четырех ты, конечно, врешь, — дежурно возразил он.

— Даже спорить не буду. Что есть, то есть, и все мое. Но вот что хочу сказать…

— Говори.

— Если я — не блядь и ты все правильно понимаешь, то тоже скажу честно.

— Слушаю, Лара, слушаю.

— Даня — очень хороший человек.

— В том не сомневаюсь, — Ланин кивнул. — Понравился мне с первого взгляда, еще вчера в ресторане.

— Но ты представляешь, что такое быть вместе двадцать четыре года? Не то что секс — смотреть друг на друга уже не хочется.

— Верю.

Представить, как провести четверть века с одной и той же женщиной, он и в самом деле не мог. Россказни про счастливых «золотых» супругов не внушали доверия. Филемон и Бавкида существовали только в мифах.

— При том Даня хороший, очень хороший. Он действительно ангел с иконы. Спокойный и бесконфликтный. За все годы мы даже ни разу всерьез не поссорились, с ним это просто невозможно.

— Верю, — повторил Ланин.

— Но тем не менее, тем не менее…

Лариса отчаянно потрясла головой.

— …Жизнь одна и никто мне ее не вернет.

— Понятно и это.

— И вот, что хочу сказать еще.

— Скажи.

— Ты когда уезжаешь?

— Скоро.

Он вздохнул. Безотносительно всего прочего, не тянуло назад в родной город, где все осточертело до такой степени, что иной раз хотелось улететь на Луну, даже не подтягивая болтов.

— Дней не считаю, не хочется.

— Но все-таки еще немного времени осталось?

— Осталось, да.

— Так вот послушай, Гена…

Лариса помолчала. Было ясно, что она подбирает слова.

— …Ты извини, что я на тебя сегодня так налетела. Но я врач, понимаешь?

— Примерно, — ответил Ланин. — В чем суть вопроса?

— В том, что для нас, медиков, человек — прежде всего тело, а уж потом душа.

— Крепкий тезис! Я, конечно, технарь. Для меня человек — это алгоритм на биотопливе. Но до вас я тут задружился с Валерой Розгиным, писателем из Петербурга. Как выражались раньше, он — «инженер человеческих душ». Надо будет передать ему твою формулировку.

— У нас еще с института отношение к жизни простое. Без Гриновской романтики. То есть если хочется, не нужно ничего откладывать на потом.

— Теперь понимаю. И не извиняйся, не за что.

— Так вот, мне бы хотелось провести эти дни с тобой. Ну, то есть, неверно выразилась. Повторить, сколько получится, все сегодняшнее. Это, конечно, не так просто, второй раз номер с кондиционером не пройдет.

— Ты, кстати, мастерски придумала, — сказал он. — Я восхищен.

— Дальше надо все как-то организовать. Ты ведь живешь тут один?

— Один, конечно. Это женщина может взять «дабл» со спутницей, которую подобрали в турагентстве. Мужчина никого рядом не терпит.

— Точно сказано. Так значит, можно встретиться у тебя?

— Можно, конечно. Номер хуже некуда, размером с туалет в моей квартире, но для встречи подойдет.

— Подойдет даже лифт, лишь бы никто не мешал. Осталось найти время.

— Вечером не получится, — Ланин вздохнул. — Мы с Кармен уже сговорились опять погулять, а до или после будет как-то суетливо.

— О вечере нет речи, — Лариса покачала головой. — Нельзя лишать девчонку удовольствия, а мы не подростки, чтобы перепихнуться за пять минут. Это сегодня иного выхода не было.

— Это точно.

— Что ты делаешь после обеда?

— Если честно — сплю, как сурок. Час или даже два.

— Мы тоже все спим. Море и воздух — лучшее снотворное. Так может, выкроим полчаса от этого сна, и…

— Выкроим. Завтра и начнем. После обеда как проснешься, пробирайся ко мне. Блок «D», номер семьсот семь. «Семь-ноль-семь», запомнишь?

— Уже запомнила.

Из-за «Сидена» грянул многоголосый ослиный рев.

— Слушай, как здорово, Гена… Как здорово. Еще вчера даже не мечталось, а сегодня оказалось, что у меня будет несколько дней новой жизни.

— Будет, Лара, будет.

— Решение неплохо было бы отметить. В баре у бассейна. Немного выпить и покурить. Как на это смотришь?

— Я-то за, — ответил он. — Но как объясним, если задержимся? И вообще, что скажем, как я починил кондиционер?

— Это проще простого. Отошел контакт, ты стукнул кулаком по корпусу, и все заработало. А насчет задержимся…

Лариса замолчала, с тревогой потрогала свое волнистое парео.

— Я, кажется, протекла. Ты в меня столько влил. Посмотри, пожалуйста.

Она повернулась спиной, чуть-чуть нагнулась. На трусиках темнело большое мокрое пятно.

— Протекла, — сказал Ланин. — И очень сильно.

У него довольно давно не было женщины, результат на удивил.

— Так и знала. Вот дура, не догадалась вклеить прокладку. Бар отменяется. Придется сразу бежать в море. Даня-то не заметит, он парит в иных небесах. А вот Кармен видит все, что можно и чего не нужно.

Глава 3

1

Не спеша разгоралось утро. Асфальт и камни дорожек не успели нагреться под косым солнцем. Ветерок, пролетающий над ними, еще не приносил зноя, казался почти прохладным. На веранде ресторана было приятно и почти безлюдно. В отличие от обеда, не пахло ничем слишком едким, снаружи не шел чад от жарочной поверхности, на которой днем штамповали маленькие круглые глазуньи.

Отсюда не хотелось уходить. Впрочем, его никто никуда и не гнал. Ланин не любил загорать, не был маньяком купаний. Завтрак казался началом дня, его следовало провести не спеша.

Они сидели вдвоем с Даниилом — наискосок по разные стороны стола. Лариса и Кармен задерживались.

Перед Ланиным стояла тарелка с кунжутными колечками, дымилась белая фарфоровая чашка. Это был его стандартный утренний набор. Вне зависимости от ранга отеля, кофе в этой стране всегда был отменным: вероятно, турки просто не умели испортить любимый напиток в той степени, в какой русские портили водку.

Ничего иного не требовалось. Сколько себя помнил, Ланин всегда обходился практически без завтрака, даже в недолгих полтора года брака не требовал от жены чего-то существенного. Теперь, проснувшись и побрившись, он быстро выпивал дома чашку кофе и ехал на работу, чтобы там заварить еще и съесть какое-нибудь печенье.

В Турции Ланин налегал на кунжутные колечки. В России таких не бывало, следовало наесться на год вперед. В отличие от него, Даниил любил утром подкрепиться — сейчас ждал, когда явится дочь и принесет ему целый поднос еды.

Постояльцы прибывали на завтрак, веранда постепенно заполнялась. Рыжеволосая женщина в черном бра подошла к их столику, собралась опустить рядом с Ланиным тарелку бутербродов.

— У нас занято, — остановил он.

— Ждем своих, — пояснил Даниил, с явным сожалением взглянув на ее высокие ноги.

— А где они, кстати? — спросил Ланин, отхлебнув из своей чашки.

Он любил горячий кофе, собирался выпить, пока не остынет.

Недовольно хмыкнув, женщина пошла прочь. Ее черные спортивные шорты были короче трусов, от туго накачанной задницы отскочил бы биллиардный шар.

— Возятся, — ответил Даниил. — Ты же знаешь женщин. Хлебом не корми повертеться перед зеркалом. Даже если просто сходить на завтрак, посидеть полчаса, а потом переодеться в купальник.

Кто-то посторонний, не в меру добропорядочный, назвал бы моральным уродством сидеть визави с мужем женщины, с которой возникла необременительная курортная связь — разговаривать о пустяках и делать вид, что ничего особенного не произошло.

Однако между мужчинами не было намека на напряженность. Ланин не ощущал даже капли вины перед Ларисиным мужем. Происходящее ничего не меняло.

С одной стороны, в его жизни имелось столько замужних женщин, что думать о всех обманутых супругах не хватило бы головы. А с другой, ситуация была насквозь прозрачной. Семья со всех точек зрения могла считаться образцовой. И в то же время было видно, что искра между супругами проскочила давным-давно и навсегда угасла.

Вчера под серебристыми деревьями Лариса сказала правду о себе, и Ланин ее понимал. Он понял бы Даниила, закрути тот роман с какой-нибудь женщиной — хоть с чьей-то чужой женой.

Так или иначе, Ланин позиционировал новых знакомых особым образом. Оба были хорошими, приятными в общении, милыми людьми, ему хотелось дружить с обоими. Но Даниил воспринимался по отдельности от Ларисы, а она не имела ничего связующего с мужем. Находящаяся между ними Кармен лишь усиливала ощущение разъединенности.

— Скажи мне, Геннадий, — заговорил Даниил, глядя с обычным добродушием. — Ты уже бывал в этих местах? Так подробно вчера рассказывал.

— Не обязательно летать на Луну, чтобы пересчитать ее кратеры, — он пожал плечами. — Я здесь впервые, как и вы. Но есть интернет. Перед отъездом почитал статьи, побродил по картам. Так что имею чисто теоретическое представление. А что тебя интересует?

— Это Сиде, любопытный город.

— На самом деле, как я понял, город — Манавгат. Большой, в глубине суши. Там и магазины и все прочее. А Сиде — это район. Тут, в самом конце пешеходной зоны, на маленьком полуострове. По сути, не город, а развалины: крепостная стена, ворота, какие-то колонны.

— Да, я видел рекламу. Там вроде бы есть античный театр на двадцать тысяч зрителей?

— Есть. Видел на фотографиях. Пятидесятиметровая каменная яма, на дне которой застыла кровь гладиаторов и христианских мучеников, которых разодрали львы. Ощущение там, наверное, как в газовой камере концлагеря Бухенвальд, где мне когда-то довелось побывать.

— Образно выражаешься, — Даниил покачал головой. — Та гидша, которая впарила Ларке пруды Клеопатры, расписывала, что это прекрасное место, изумительная акустика, концерты без усилителей.

— В древности не было усилителей, — сказал Ланин. — Амфитеатр сконструирован так, чтобы предсмертные хрипы слышались даже на верхних ярусах.

— Я историк, но до такого бы не додумался…

Собеседник вздохнул, проводил взглядом девчонку в розовых шортах и голубом купальном бюстгальтере, которая прошла за оградой веранды.

— …Но все-таки удивительно, у тебя такой мрачный взгляд на жизнь.

— Какова жизнь, Данил, таков и взгляд на нее, — с усмешкой ответил он. — Бытие определяет сознание, в этом классики были правы.

Кофе закончился быстрее, чем хотелось. Ланин встал, чтобы идти за следующей чашкой, но тут же опустился назад. В его отсутствие добродушный увалень мог сдать оборону какой-нибудь грудастой посягательнице на место.

Приходилось дожидаться прихода остальных.

— А у тебя плохая жизнь?

Очки удивленно сверкнули.

— Ты же вроде говорил, на хорошей должности.

— Должность хорошая, да, — Ланин кивнул. — Денег достаточно, машину обслуживаю за копейки, сижу не от звонка до звонка, свободный режим. Но чего это стоит?

Он потер лоб. Вспоминать Умановскую жизнь не хотелось. Но разговор не оставлял вариантов.

— Иное утро приедешь на работу, поднимешься в свой кабинет, включишь компьютер, возьмешь бумаги, которые принесли вчера вечером, когда я уже уехал… и думаешь: «Все, пришел последний день Помпее».

Даниил слушал, не перебивая.

— Потом, конечно, выпьешь кофе — чашку, другую, третью. Подойдешь к окну, посмотришь на небо, на птиц, которые там летают. Возьмешь себя в руки, соберешься с мыслями, разрулишь и стабилизируешь. Но время от времени хочется махнуть рукой и удалиться в Диогенову бочку, гори все белым огнем. Или наоборот — сесть в машину, отключить навигацию и ехать куда глаза глядят, пока колеса не отвалятся. У тебя не так?

— У меня не так. О бочке не думал, машины нет, — историк улыбнулся. — Кабинета тоже пока нет, я еще даже не завкафедрой. Бумаг никто не несет. Занимаюсь научной работой, пишу статьи. Читаю из года в год одни и те же лекции. Полный покой. Правда, каждую осень приходят новые студенты. И особенно — студентки. И это радует.

— Понятно.

Ланин вздохнул. Описанная жизнь не могла даже теоретически войти в его рамки. Каждый жил по-своему — и, скорее всего, не понимал другого.

— А скажи мне, Нестор-летописец, — Ланин усмехнулся, — можешь ли ты оценить, к примеру, такой факт.

— Какой?

— Франция и Германия. Два самодостаточных государства. Исторические враги, всегда были готовы уничтожить друг друга, и того не скрывали. Заслуживают уважения.

— Согласен. Это так. Что дальше?

— А возьми Россию. Наша родина — проститутка имперского масштаба. Дает всем, кому ни попадя. Прима политического борделя.

— В каком смысле?

— Берлинская Александерплатц поименована в честь того, что русские вместе с немцами били французов. А мост Александра Третьего в Париже напоминает, как русские вместе с французами били немцев, — пояснил он. — При всем том Россия колотит себя в грудь, что она — великая страна с великой историей и «своим путем», и наш паровоз никто не столкнет с рельсов, которые проложил еще Павлик Корчагин. Где логика?

— Вот они, — с детской улыбкой сказал Даниил.

— Кто? — не уловил Ланин. — Франция и Германия?

— Лариса и Кармен.

Появление женщин обрадовало. Впрочем, обернувшись, он увидел только Ларису. Вероятно, Кармен помнила свои обязанности и сразу направилась в ресторан.

Лариса сегодня была сногсшибательна, если только это шаблонное слово подходило к новому облику.

В красных туфлях на невероятных каблуках она, казалось, доставала потолок.

Вместо шортов красовалась кратчайшая белая юбка — обтягивающая, со шнурками на боках. Трудно было представить, как в такой можно ходить.

Привычную футболку заменила зеленая не то кофточка, не то майка, устроенная каким-то странным образом: с перекрученными полотнищами, полупрозрачными вставками на животе, широкими лямками на плечах и узкими бретельками на шее. Плотно сдвинутые груди отчеркнулись белыми кружевами бюстгальтера.

Довершая ансамбль, краснели крупные кораллы: в ожерелье на шее и в браслете на руке.

— Привет, — сказала Лариса и как бы случайно присела на край стола.

В недрах белой юбки на секунду показались трусики — тоже белые. Ланин не сомневался, что это было сделано для него.

— А где Кармен? — нетерпеливо поинтересовался Даниил, не обращая ни на что внимания. — Ходите бог знает сколько!

— Пошла на раздачу.

Одернув юбку, Лариса опустилась на привычное место.

Мужская природа не мирилась ни с чем. Ланин видел эту женщину в купальнике, видел вовсе без одежды. Но бедра, оголенные выше некуда, все равно притягивали взгляд, и он ничего не мог собой поделать.

— Эта Кар-мен…

Даниил снял очки, протер бумажной салфеткой, водрузил обратно.

— …Ладно, ты битый час наващивалась. Это простительно. Но она-то могла прийти. Сил уже нет, есть хочу.

— Послушай, Данил, — заговорил Ланин, разряжая обстановку. — Почему все-таки ты ее так назвал? Я думал — в честь оперы.

— Оперу я вообще никогда не слышал. Помню только, по телевизору говорили: «Халапенья из оперы „Кармен“»…

— Хабанера, — машинально перебил он.

— Ну да, кажется. Ничего не понимаю в музыке. Разве что Высоцкого иногда послушать.

Для Ланина музыка умерла после Прокофьева, эстрада — после Ахмада Захира, автора культовой «Эль бимбо». Человек, для которого Высоцкий — «музыка», обитал на другой планете.

Но он не стал комментировать. Каждый имел право на свой эстетический стандарт, а Даниил нравился, его не хотелось обижать.

— Когда я узнала, почему Даник потребовал назвать дочку «Кармен», чуть его не убила.

Лариса отодвинула стул подальше от стола, закинула ногу на ногу. Ланину показалось, что послышался треск лопающейся юбки. Однако шнурки остались на месте.

— Может, расскажешь? — сказал он.

— Я расскажу, — сказал Даниил.

— Только ты его не убивай!

— Не убью. Теперь уже бесполезно. Хотя если бы убила тогда — уже бы отсидела и вышла на свободу с чистой совестью.

— Ну так вот…

Историк положил ладони перед собой. Вероятно, он так начинал какую-нибудь лекцию — вернее, семинар, где можно говорить сидя.

— …В советское время — ужасно давно, в пятидесятые годы…

— Откуда ты знаешь про пятидесятые?! — изумился Ланин. — Тебя еще в проекте не было!

— Слушай, слушай! — Лариса похлопала его по руке. — Сейчас такое услышишь!

— …Существовала парфюмерная серия «Кармен». Одеколон, духи, еще что-то. И у моей мамы была пудра. Даже не ее, а осталась от бабушки. Лежала в трюмо такая белая коробочка с порошком. На крышке нарисована цыганка: в стоячем воротнике, в накидке, вся в завитках, нюхает розу и в волосах тоже розы.

— Как он описывает, ты только послушай!

В голосе Ларисы звучали снисходительные нотки. Она будто забавлялась рассказом ребенка.

— И вот я ее доставал тайком, открывал. Нюхал эту пудру… Какой у нее был запах!

Даниил мечтательно всплеснул руками.

— В то время все делали на века, парфюмерия не портилась десятилетиями. Я вдыхал и смотрел на эту цыганку, и… И казалось, это — обещание иной жизни. Которая, конечно, где-то далеко, но до нее можно дожить. Ну и… потом все сложилось. И запах, и цыганка и имя, которого я не знал.

— И ты назвал дочь в честь бабушкиной пудры, — подытожил Ланин.

— Выходит, так.

Улыбка историка была, как всегда, лучезарной.

— Ну ты… — он покачал головой. — Гигант мысли!

— Хорошо, что у моей свекрови не завалялась «Пиковая дама». Не знаю, как бы тогда этот мыслитель ее назвал. Как там звали героиню?

— Лиза, — подсказал Ланин. — И это было бы неинтересно.

— Ну наконец-то! — выдохнул Даниил. — Не прошло и года!

Кармен появилась из-за спины, поставила на стол поднос.

Она тоже преобразилась: футболка была не черной, а красной, из турецкого флага: с белым серпом месяца, охватившим звезду.

— Откуда у тебя этот вырви глаз? — поинтересовался историк. — Вроде не было такого.

— Только что купили, — ответила Лариса. — Заблажила: «Кармен должна быть в красном!» Пошли в лавку, ждали турка, пока придет и откроет.

— Молодцы, нечего сказать. Чем бы дитя ни тешилось…

Быстро брошенный взгляд девчонки был выразительным. Она всерьез воспринимала все, о чем разговаривали вчера на прогулке.

— Ладно, теперь я могу сходить за кофе, место не уйдет, — сказал он.

— Сходите, сходите, — разрешила Кармен.

Кофейный титан был пуст, пришлось позвать официанта, чтобы заправил его водой.

Когда Ланин вернулся к столу, там произошла перестановка: Лариса сидела рядом с мужем, на ее месте устроилась Кармен.

— У нас один мужчина на двоих, — пояснила она. — И мы должны меняться. Для справедливости.

Лариса выразительно хихикнула. Даниил ничего не сказал, увлеченный сосисками с кетчупом.

Сидеть не бок о бок с Ларисой, а напротив нее было тоже неплохо. Трусиков, конечно, не показалось: все скрывал стол. Зато можно было, не скашивая глаз, рассматривать ее грудь. Начавшееся случайно разворачивалось всерьез.

2

Солнце пекло уже нещадно. С Даниилом они сдвинули в один ряд ближние зонтики, образовали сплошной навес. Тень мало помогала: воздух был жарким от пластиковых полотнищ, нагревшихся сильнее, чем светлый песок.

— Ма-ам!

Кармен позвала так громко, что обернулся парень в длинных трусах, который устраивался на соседнем с ней лежаке.

— Что тебе? — спросила Лариса.

— Можно я буду загорать топлесс?

У парня выпала из рук цветастая подстилка.

— Нельзя! Загорать с голой грудью вредно. И нечего пугать дядю Гену.

Девчонка фыркнула, но не ответила — вытащила неизменный телефон и вставила наушники.

— Пожалуй, пора искупаться. Пойдем?

Ларисин вопрос прозвучал безлично. Но Ланин не сомневался, что слова адресованы ему. Кармен вряд ли горела желанием купаться вдвоем с матерью, а Даниил еще ни разу даже не подошел к морю — лежал, как обсохший кит, и что-то набирал на планшете.

— Пойдем, — ответил Ланин.

Песок обжигал, море встретило прохладой.

— Знаешь, Гена… — заговорила Лариса, когда они зашли на глубину. — Эта дурочка всколыхнула мои давние желания.

— Какие?

— Стыдно признаться.

— Не стыдись. Теперь уже все можно.

— Мне всегда хотелось позагорать топлесс, поплавать без лифчика. Но не получилось.

— Даниил не разрешает? — догадался он.

— Даниилу я давно безразлична. Ему все равно, даже если я выйду совсем голая на привокзальную площадь. Просто…

Мимо, брызгаясь и крича, проплыли дети на матрасах. Они не обращали внимания ни на кого, кроме себя.

— …Просто раньше это было не принято. А сейчас стесняюсь взрослой дочери.

— …Вы тут не утонули?

В окружающем шуме и гаме Кармен появилась внезапно, словно вынырнула из-под воды. На ней красовалась турецкая красная кепка с козырьком.

— Легка на помине, — констатировала Лариса. — Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.

— Живы, как видишь, — ответил Ланин. — Все нормально.

По тону девчонкинкого голоса было невозможно понять: смеется она, или на что-то намекает.

Хотя намекать было не на что. Они просто стояли на морском дне по плечи в воде, на расстоянии друг от друга, и разговаривали, покачиваясь от волн.

— Ладно, живите тогда, — позволила девчонка. — А я сплаваю до буйков.

— Ты не боишься? — невольно спросил он. — Так далеко?

— А чего ей бояться? — ответила Лариса. — Плавает, как лягушка.

— Почему как лягушка? А не как рыба?

— Потому что рыба привязана к воде, на суше задыхается. А лягушка — она на земле, в небесах и на море.

Бросив длинный, многозначительный взгляд, Кармен без всплеска поплыла прочь, уверенно разводя волну руками.

— Послушай, Лара, — сказал Ланин.

— Слушаю, Гена.

— Насчет того, чего тебе хотелось.

Красный кепочный затылок удалялся в направлении Кипра. Можно было говорить без экивоков.

— Так вот, Лара… — он все-таки выдержал паузу. — Смысл жизни — в удовлетворении желаний.

— Сказано круто! — воскликнула Лариса. — И, мягко говоря, не по-христиански.

— Дальше — больше. В общем, человек существует благодаря своим желаниям. Пока они есть — он жив. А когда их нет — он мертв. Теплый труп, даже если ходит, дышит…

— …Ест, пьет, писяет и какает!

— В точку. А мы еще живы. Мы живы, Ларка? Или нет?

— Вроде да.

— Так сними к черту свой лифчик! Кармен не видит, она далеко! Поплавай наконец топлесом, я его подержу.

3

Снаружи стояла тишина. Приверженцы непрерывного загорания и купания вернулись на пляж сразу после обеда, нормальные люди спали перед вторым заходом. Здесь все успокоилось. Осторожный стук прозвучал, как грохот камнепада.

Ланин вскочил с кровати, накинул простыню, под которой лежал, приоткрыл дверь. До последнего момента он не был уверен, что Лариса придет, даже не уснул, мучась нервным ожиданием. Но она пришла — оглянулась по сторонам и быстро прошмыгнула в номер.

Длинное платье было разукрашено невероятно яркими косыми красными, синими, желтыми, оранжевыми и зелеными полосами. Лариса напоминала огромного, сильно встревоженного попугая.

— Ты не станешь вешать табличку? — спросила она, опустившись на угол кровати.

— Ее у меня нет, — ответил Ланин. — Видимо, турки считают, что в одноместном номере не уединяются. Или ее просто кто-то утащил, это же отель ниже среднего уровня.

— Будем надеяться, что нас не успеют побеспокоить.

— Если и успеют — не волнуйся, я повернул ключ, горничная своим не откроет. Будет стучать. Ты успеешь одеться. И, по большому счету, обслуге нет дел, кто к кому зачем пришел.

— Я о том уже подумала…

Лариса застенчиво улыбнулась.

— …Потому и надела это пляжное платье. Оно снимается-надевается легко, через голову. За одну секунду.

— Ты молодец.

— А тебе понравилось, как я сегодня была на завтраке?

— Понравилось — не то слово, — честно признался он. — Вид у тебя был… «На море и обратно», как говорила моя покойная тетя Лена.

— Я на отдых всегда беру тонну нарядов. Чтобы поднять настроение. Сам понимаешь, какая у меня работа: целый день в халате, ничего красивого не наденешь. А тут смотрю на себя в зеркало и радуюсь.

— А сегодня я радовался, глядя на тебя.

— И это радует!

— И еще я был в восторге, как ты подразнила меня своими трусиками.

Все это оставалось подростковыми игрищами — однако наполняло жизнь смыслом, который уже начал пропадать.

— Трусиками…

Ларисин смех заполнил все пространство номера.

— …Сейчас не подразню.

— Не подразнишь? — переспросил Ланин, не улавливая темы.

— Нет. Платье плотное, снаружи ничего не видно. Пришла к тебе без ничего лишнего.

— Это радует.

— Как у тебя тесно…

Протиснувшись мимо кровати, Лариса потрогала дверь санузла.

— Это, конечно, не ваш «два плюс один», — сказал Ланин. — Но я тут только сплю.

Кто-то прошел по коридору. Всплыл и угас неприятный голос, бормочущий в телефон.

— Помоги!

Лариса подняла подол. Показались интимные волосы. Она и в самом деле пришла без трусиков.

— Узкое, самой неудобно.

Ланин стащил вверх попугаистую материю. Лариса присела на комод. Он шагнул к ней, взял в пригоршни грудь, потянулся к губам.

— …Хорошо, Гена, очень хорошо…

Голос звучал незнакомо, разнеженно.

Изловчившись, Ланин подсунул руку, нашел вход в горячие недра, толкнулся внутрь.

— …Хорошо, хорошо, ахкахорошооооо…

Комод качнулся, Лариса подалась вперед.

— …Пошли на кровать… буду кончать… пошлипошлипошли… скорей…

Толкнув Ланина на спину, она взобралась сверху, насадилась одним рывком, прижала его к матрасу.

— …Держи меня за попу, чтоб не соскользнула…

Ларисина нижняя часть была обильной и тяжелой, как Луна. Ланин еле обхватил ее двумя руками.

— …И грудь… грудь мне пососи…

— Дай мне ее. Не дотянусь.

Лариса нагнулась, сунула ему в рот твердый сосок.

— …Сейчас кончу, сейчассейчассейчас…

Кровать загремела, как самолет, идущий на отрыв — и тут же все стихло. Тело обмякло, на Ланина потекло.

— Спасибо, Генка… Не знаю, какое спасибо… Теперь можешь ты.

Он молча погладил ее грудь, живот, колени.

— Я тебя, наверно, насмерть задавила?

— Нормально, Лара, нормально.

— Ты как хочешь: прямо так, или переляжем? Или отдохнешь?

— Давай прямо так, — ответил Ланин. — Признаться честно, я сам уже на взводе.

— Я чувствую. Давай, кончай.

Снаружи опять прошли. Теперь там была женщина с ребенком, который мерзко вопил и требовал чего-то непонятного. Но это уже не волновало.

— Тебе тоже спасибо, Ларка, — сказал он. — Побежишь, или немножко полежим?

— Немножко полежим.

Ланин подвинулся к стене, высвобождая место.

— Кровати у турок, конечно, уже некуда, — посетовала Лариса, пытаясь устроиться сбоку. — Можно, закину на тебя ногу? А то свалюсь.

— Закинь, мне будет приятно.

От Ларисы пахло счастливым потом. Все ее тело казалось расплавившимся до потери форм.

— Как хорошо сегодня с тобой вышло… Ты знаешь, Гена…