Бесплатный фрагмент - Карманный Лес

Королева Карманного Леса

История

Жили-были Эви и Алекс. Они были мужем и женой и любили друг друга, какое-то время — искренне. Алекс был компьютерным художником. А Эви — совершенно обычной девушкой… Для тех, кто не знал, что на самом деле она Королева Карманного Леса. А не знал об этом ровным счетом никто, кроме обитателей самого Леса. Они любили и уважали Эви, и не в последнюю очередь за то, что она очень бережно относилась к своим владениям, хотя могла их и раздавить мановением руки. И в жизни не маленькая, в Лесу Эви становилась просто огромной: любое дерево умещалось у нее на ладони, а местные холмы не могли соперничать с выпуклостями ее тела. В Карманном Лесу Эви была могущественной волшебницей, а в обычном мире — просто волшебницей, но об этом тоже никто не знал. Ее Первый Министр по Лесным делам, древесный страж Трикс, часто спрашивал у Эви, почему она не расскажет свой секрет хотя бы мужу. Она же неизменно отвечала:

— Ой, ну что ты! Я тут такая огромная! Представь, что будет, если Алекс придет сюда и окажется ростом с мой палец. Ему же будет очень неприятно!

Что же до предложения рассказать мужу хотя бы про свои волшебные способности в обычном мире, то ответ был такой:

— Не стоит, он же сам художник! А это значит, почти волшебник. Вдруг его заденет, что я умею колдовать.

Так они и жили. И чем больше Эви хотелось от Алекса любви, тем скучнее ему с ней было. Такую любовь он мог найти где угодно.

Как-то раз Алекс вернулся домой очень довольный. Эви спросила его, что такого хорошего произошло. Он рассказал, что бродил по городу и случайно встретил друзей. Они чудесно погуляли вместе. Что за друзья? Ну, пара знакомых девушек. Девушек… А позже Эви читала новости на компьютере, и увидела рассказ одной знакомой о том, как они договаривались о прогулке с Алексом, той самой. Он соврал. Эви пришла к Алексу и спросила его:

— Ты соврал мне? О том, что вы встретились случайно?

Алекс помолчал, глядя в сторону, потом ответил:

— Да. Извини.

Это был первый раз, когда он соврал ей.

Эви лежала на взморье в Карманном Лесу и плакала. Трикс сидел рядом с ее огромной ладонью и гладил пальцы Эви своими руками-ветками. Он вовсе не собирался защищать Алекса, но очень хотел утешить Королеву.

— Ваше Величество, он же признался! Значит, он еще любит вас!

— Еще?! — отчаянно всхлипывала Эви.

Время шло, но лучше не становилось. Эви вовсе не собиралась душить Алекса своей любовью. Ей казалось, что она просто молча страдает. Но Алекс идиотом не был. Он многое видел, и ему казалось, что его душат. Любовью. Он не хотел обижать Эви, но и задыхаться тоже не хотел. Он видел многое, но в Эви видел только ее любовь к себе. Как будто ничего другого в ней и не было, даже самой Эви.

В один злосчастный день Эви сделала то, что клялась себе не делать никогда: она заглянула в переписку на компьютере между Алексом и одной из его подруг. Эви знала, что поступает плохо, что так нельзя, что это подрывает доверие между ними, что добром это не кончится… Но ничего не помогало. И добром оно не кончилось.

— Что мне теперь делать, Трикс?! — шептала она, сидя скрестив ноги в седловине между двумя горными вершинами Карманного Леса и порождая десятки новых ручьев своими слезами. — Я не могу не поговорить с ним об этом! Не могу!!! Только не после того, что я увидела!

— Что вы увидели, Ваше Величество? — расстроенно спрашивал Трикс, пытаясь взобраться на вершину одной из гор, чтобы избежать зарождающегося селя.

Эви молчала и вспоминала. Она увидела нежность, много нежности и стремление к близости. То, чего она не видела по отношению к себе уже очень давно.

— Мне придется признаться ему, Трикс…

— В том, что вы наша Королева? — с надеждой переспросил древесный страж, впиваясь корнями-ногами в камни посреди горного потока.

— Да нет же, дубина! — фыркнула Эви. — В том, что я читала его переписку! Нам же надо будет объясниться!

И они объяснились. Формально Алекс простил Эви. Неформально не смог ответить ни на один ее вопрос. Да, он так общается с подругой. Да, он иначе общается со своей женой. И что теперь?

Тогда все закончилось ничем. Время шло, и в Карманном Лесу начали болеть деревья, потому что Эви было очень плохо. Но она знала, что значит быть Королевой. Забота о своих владениях придала ей сил, и однажды она вызвала Алекса на разговор. Вышло очень коротко.

— Ты меня любишь? — спросила Эви.

— Не знаю, — ответил Алекс.

— Ты хочешь со мной остаться? — спросила Эви.

— Не знаю, — ответил Алекс.

И они решили взять паузу. Две недели полной свободы: Эви ничего от Алекса не ждет, не спрашивает, где и с кем он проводит время, ни о чем его не просит. Алекс и так никогда не спрашивал жену о подобных вещах. Большую часть из этих двух недель Эви провела в Карманном Лесу. Она лежала в холмах, и ее заполняла пустота. Даже слез не было… Так, на маленький ручеек. Трикс не трогал свою Королеву, просто сидел рядом. И вдруг у Эви под самым носом вырос цветок, совсем как подснежник, но ярко-алый. Потом еще один, пронзительно-синий. Снова алый. Несколько золотисто-желтых.

— Что это, Ваше Величество? — спросил Трикс, лишь на секунду опередив Эви, которая собиралась задать тот же вопрос своему Первому Министру. Пришлось отвечать ей… И ответ пришел:

— Это надежда, — сказала Эви. В этот момент она почувствовала надежду на новую любовь. Сначала робко, но минуту спустя ей вдруг невероятно сильно захотелось влюбиться. В кого-то, но не в Алекса. Все пространство под деревьями на мили вокруг покрылось ковром разноцветных подснежников.

Алекс все-таки оказался трусом. Он так и не смог предложить Эви расстаться. Ей пришлось сделать это самой. Он лишь согласился. Друзьями… Хотя следующие несколько месяцев ей от одного его вида хотелось плакать. Потом прошло. Мало по малу, Карманный Лес исцелился, и Эви снова влюбилась.

Десять лет спустя Эви валялась на мшистой прогалине в своем Лесу и болтала с Триксом.

— Ваше Величество, когда вы уже расскажете ему о нас?

— Опять ты за свое, Трикс? Я уже пообещала тебе, что через годик приведу сюда дочку!

— Юная принцесса, Ваше Величество, это замечательно. Но ваш муж…

— Да помню я, помню! Не повторять прошлых ошибок, показать ему настоящую меня…

— Вот именно, Ваше Величество! Ведь настоящая вы — здесь!

— Ой, будет тебе, Трикс. Здесь — не больше, чем там. И про «там», кстати, он уже знает!

— Так за чем же дело стало? Приведите его сюда!

— Ты его плохо знаешь, Трикс. Он тут просто испугается. Причем, не моих размеров, а самого Леса. Я должна его подготовить, вот и все.

— Ну-ну, готовьте…

Трикс был бы настроен более скептично, но поляны разноцветных подснежников все еще цвели в самых укромных уголках Карманного Леса.

Послесловие

Т: Ваше Величество, ваш чай! Вы думаете, эту историю стоит закончить именно так?

Э: Почему бы и нет, Трикс. У каждой истории должна быть завязка, кульминация, развязка… и конец. Желательно, счастливый.

Т: Но ведь мы с вами еще здесь, и Лес вокруг нас, и ничего еще не кончилось.

Э: Do you believe in life after love…

Т: Простите, Ваше Величество?

Э: Это из песни. Перефразируя на наш случай, веришь ли ты в жизнь после конца истории?

Т: Вы еще спросите, верю ли я в вас!

Э: Вот и хорошо. Значит будем жить дальше. И вообще, пойдем прогуляемся! Давно я не обходила весь Карманный Лес по порядку.

Т: О, королевский смотр! Только, Ваше Величество, если вы решили и правда обойти весь Лес…

Э: Ну ты и зануда, Трикс! И не вздумай никого предупреждать! Посмотрим, где что проросло.

Т: Как скажете, Ваше Величество. А здесь уже точно все сказано? В этой истории?

Э: Что ж, давай проверим! Оп-па!

Т: Осторожно, ваш чай!

Э: Спокойно, Трикс, я просто гадаю на чаинках. Если в этой истории осталось что-то недосказанное, они подскажут.

Т: Вы умеете читать по чаинкам? Ваше Величество, вы просто кладезь талантов!

Э: Да кто угодно умеет. Сам посмотри. Вот же, вполне понятно написано.

Чаинки

Я бы хотела немного сойти с ума

И погрузиться в заплаканно-сладкий сон.

Я бы хотела смотреть, как идет весна,

В солнечный свет завернувшись со всех сторон.

Деревом стать и расти, расти, расти…

Счастливо впитывать морось ли, снег, туман.

Вместе с умом скинуть ношу и не нести

Груз из долгов, обязательств и старых ран.

Просто дышать мокрым ветром, растить листву,

Видеть, как уступает рассвету тьма.

И предаваться бессмысленно баловству.

Я бы хотела немного сойти с ума.

Старшая сестра

Часть 1. Идущая сквозь тени

Т: С чего начнем смотр, Ваше Величество?

Э: С самого края. Думаю, это будет логично.

Т: Вы… про Лес На Границе?

Э: Именно. Надо нанести визит вежливости Госпоже Костей. Если так подумать, любой Путь должен с Неё начинаться и Ей заканчиваться.

Т: Она, несомненно, будет польщена вашим визитом! Но что, если Старуха занята?

Э: Я уже вижу, что Старуха занята. Будь иначе, здесь было бы лето.

Т: Да, в сугробах Лес На Границе выглядит непривычно. И не особо гостеприимно. Может, стоит зайти попозже?

Э: Нет, я хочу знать, что тут происходит. Не беспокойся, Трикс, мы не помешаем. Просто посмотрим из-за деревьев. Видишь, кто-то идёт…

История

Я думала, что сгорела. Все так думали. Но вечность запредельной боли закончилась, и я оказалась ночью в зимнем лесу. Может, мать и сестра тоже здесь? Должна ли я их найти? Тот ли это лес, по которому блуждала Василиса? Нет, ведь было лето. Когда мы погнали ее за огнем, стояла полная звезд ночь конца августа. Нелли, моя младшая сестренка, жаловалась тогда, что мать не права. «Ты подумай, Дара! Ночью, да в лесу! Такая романтика! Василиска так скорее себе жениха найдет, чем мы, сидя в этом загородном сарае!». Нелли, конечно, дурочка — ночью в лесу темно и страшно, несмотря на звезды. А что Василиса и правда пойдет к Ней, никто не подумал.

Этот лес был другим. Нетронутый снег сугробами обнимал землю, и тень протоптанной тропинки выделялась четко, как днем. Деревья спали в снежных подушках, каждая веточка словно светилась кружевами инея. Совсем как мои спицы той ночью. Стояла жутковатая неестественная тишина. Я переступила с ноги на ногу и с облегчением услышала скрип снега — я не оглохла. И все-таки, я умерла?

Я должна была умереть. Заслуженно или нет, такова была Её кара. Но сейчас я вижу и слышу, чувствую, как под теплую зимнюю одежду пробирается слабый морозец. У меня есть руки, и я поправляю ими волосы, выбивающиеся из под шапки. У меня есть ноги, и я делаю шаг вперед по тропинке. А почему не назад? Оглядываюсь — сзади тропинки нет, только спрятанные под снегом заросли можжевельника. А еще сзади очень страшно. Оттуда я пришла, из мира жгучей боли… Спереди тоже страшно, но лучше уйти отсюда подальше.

Я шла по тропинке, тревожно оглядываясь. Что бы ни произошло, я еще дышу. А значит без толку стоять на месте. Василиса рассказывала про всадников. Может, я тоже их встречу? Нет, вряд ли. Все будет как всегда, и мне не достанется ничего из того, что было у Василисы. Ни красоты, ни таланта, ни материнского благословения. На глазах вскипели слезы, но тут не от кого было их прятать, и я позволила им течь. Мать ненавидела, когда мы с сестрой плакали. Можно было все что угодно, но не плакать. Нельзя было плакать, когда нас сравнивали с красавицей Василисой. Нельзя было плакать от досады, когда у нас что-то получалось не так ловко, как у нее. И мы перестали что-либо делать, пробовать, учиться… Только злились, ведь злиться было можно. Здесь, в застывшем зимнем лесу злиться не на кого. Не на кого перевалить боль и обиду. Зато можно плакать.

Тут же мне захотелось не просто заплакать, а сесть в сугроб и разрыдаться в голос. Но страх оказался сильнее. Может, это и не Василисин лес, но без Неё точно не обошлось. А значит нельзя останавливаться и лучше не шуметь. Мало ли… А еще как будто стало холоднее. Я не дурочка Нелли, понимаю, что сугробы уютные, только когда смотришь на них из окна теплого дома. Конечно, красавица Василиса на моем месте не замерзла бы так быстро — это мы тощие да хлипкие, чуть что чахнем. Хотя не стоит сравнивать, кто бы что делал на чужом месте. Досравнивались. Василисе досталось от нас. Нам досталось от нее. А прямо сейчас достается мне. Только что?

Я ускорила шаг, стало немного теплее. Мокрые от слез щеки покалывало морозом. Среди заиндевелых берёз замелькали ёлки. Потом тропа пошла под уклон вниз, и вскоре меня окружал настоящий дремучий ельник. Стало гораздо темнее. Весь снег достался верхушкам, а у корней его почти не было. Под ногами уже не поскрипывало, а шуршало, сапоги утопали в многолетней опавшей хвое.

Погодите-ка! А где тропа? Я огляделась. Путеводная тень пропала, растворилась между еловых корней и редких островков снега. Зато я заметила туман. Он поднимался откуда-то снизу, из-за склона. Еле заметный, но вездесущий, он светился потусторонней зеленью. Это точно Она! Значит все-таки я иду тем же путем, что Василиса! Пусть без куколки и без всадников. Легче от этой мысли не стало, только страшнее.

Зачем мне все это? Ведь мне было светло и от спиц. Я просто хотела жить и радоваться, как все. Вырасти пусть не в красавицу, но хотя бы в симпатяшку. Найти жениха, который не сбежал бы после первого разговора с моей матерью. Зажить своим домом — не дворцом, просто домом. Своим. Завести большого белого кота… Всегда хотела кота. Если не думать о материнском презрении, то Бог с ней с этой красотой и женихом. Дайте мне свою избу и белого кота. Проще простого, у отчима были деньги… Но нет, я должна была сгореть, а теперь иду к Ней. Может, Она просто убьет меня еще раз, и все наконец закончится? От этой мысли почему-то стало не страшнее, но больнее. И слезы снова залепили глаза.

Без тропы я не знала, куда идти. Но уклон подгонял уставшие с непривычки ноги, и я просто пошла вниз, к сердцу тумана. Небо чуть посветлело. Сверху что-то прошуршало, и мне за шиворот упал снег — белка. Точно посветлело! Иначе я бы не разглядела ее. Такая миленькая!

— Здравствуй! — обратилась я к белке. — Не подскажешь, в какую сторону к… Ну, ты понимаешь, к кому.

Белка прострекотала что-то и, грациозно скользнув по стволу, скрылась в еловой тьме.

— Спасибо, — пробормотала я на всякий случай, хоть ничего не поняла. Жаль, что никто не учит старших сестер белечьему языку.

Еще посветлело. Захотелось пить. Потом заныл живот. Ноги болели уже давно. Нет, так не пойдет. Бесконечно блуждать по зимнему лесу — не вариант. У меня просто кончатся силы, и всё. Мне это не нужно, но похоже я все-таки иду к Ней. Куколки нет, всадники не показываются. Как найти дорогу? Я вспомнила, как в самом начале оглянулась и почувствовала, что сзади страшнее. Другого путеводителя нет.

Я закрыла глаза и стала поворачиваться по солнцу, прислушиваясь к ощущениям. Тут страшно, тут тоже, и тут… А вот тут — меня аж затрясло! Очень хотелось отвернуться, но я пересилила себя и открыла глаза. Иного пути нет. Давай, Дара, глаза боятся, а руки… то есть ноги… Я сделала только три шага, когда в рассветных сумерках сквозь ельник блеснуло что-то оранжевое. Я вытерла с щек слезы и пошла на свет.

Место было ровно таким, как рассказывала Василиса. Но черепа с горящими глазами пугали не так сильно, как сложенный из костей забор. Местами на костях осталась плоть. Если бы не мороз, тут бы, наверно, жутко пахло. Я пошла вдоль забора, не в силах сдержать болезненное любопытство. Вот не просто кость, а целый фрагмент скелета — ребра, тазовые кости и одна нога. В грудную клетку напиханы другие кости. Наверно, его череп где-то там наверху, сверкает огненным взглядом. Бедняга! Разобран по частям, обречен быть стражем… Тут начнешь глядеть со злостью.

А вот и ворота. Закрыты. Рядом с забором снега совсем не было — только опавшая хвоя и прелая листва. Я сгребла небольшую кучу и уселась на нее. От земли исходило приятное тепло. Пахло осенним лесом. Я слишком устала, чтобы и дальше бояться. Будь что будет. Это не сугроб, так что я отвоевала у судьбы маленькую победу.

Я устроилась спиной к воротам. Во-первых, не хотелось лишний раз смотреть на мертвый забор. Во-вторых, Василиса говорила, что впервые увидела Её, выходящей из леса. Но все конечно же пошло наперекосяк. Я почти задремала, когда сзади раздался пронзительный скрип, больше похожий на визг. Я в панике развернулась, да так и застыла на четвереньках — ноги от ужаса сковала слабость, и хорошо, что только ноги. Ворота были распахнуты наружу. За ними в свете зарождающегося дня расстилался большой захламленный двор с колодцем. Дом, напротив, выглядел маленьким и неуместно уютным. Но главное — в воротах стояла Она. Её Василиса не описывала… Но тут и правда слова не просто подобрать. Она была высокой — выше обычного человека, даже несмотря на огромный горб. Очень старая, вся в морщинах, но при этом невероятно красивая. На длинных, до колена, седых волосах местами лежал лишайник, а местами плесень. Платье выглядело так, будто Ей кто-то когда-то велел прийти не голой и не одетой — она словно обмоталась полотном из тряпья и веревок. А глаза… Нет, тут слов не хватит.

Я смотрела на Неё, Она на меня. Я стояла на четвереньках, Она опиралась на посох. По небу вдруг пробежала волна света — где-то далеко из-за горизонта показалось солнце. Она глянула на небо, недовольно фыркнула и заговорила со мной:

— Тебе чего?

Вопрос меня огорошил. Мне — чего?! Я умерла, оказалась в лесу, дошла досюда… С другой стороны, и правда, а что мне нужно-то?

— Здравствуйте! — выдавила я. Ладно, глупее, чем сейчас, мне уже не выглядеть. — Я не знаю, что мне нужно. Но мне больше некуда было идти.

— Что, еще одна благословленная на сказку? — Она сморщилась, как будто у нее заболел зуб. Единственный. — Мне тут такие не нужны! Смерти ищешь?

— У меня нет никакого благословения, — честно призналась я. — И кажется, вы уже меня убили. Так что я скорее ищу жизни.

Она как-то странно встряхнулась и посмотрела на меня внимательнее. Подошла ближе, стала принюхиваться. Я попробовала встать на ноги, и у меня получилось. Ноги дрожали. Оказывается, черепа успели погаснуть и теперь выглядели скорее грустными, чем злыми.

— Верно говоришь, — сказала, наконец, Она. — Жалеешь о том, как вела себя с той, благословленной?

Я поняла, что речь про Василису, и призадумалась. Ясно было, что отвечать нужно честно.

— Не жалею. Как могла, так и вела себя. Жалею, что все так вышло.

Она кивнула. Пожевала губы. Еще раз кивнула.

— Значит так, тут зима, все спят. Но работу я для тебя найду. Можешь зайти на двор и выполнить задание. Выполнишь — дам тебе, что хочешь. Не выполнишь — убью. Можешь развернуться и идти на все четыре стороны.

— А куда здесь можно пойти? — осторожно спросила я.

— Ты на мертвой стороне. Куда не пойдешь — одни мертвые.

Я на мертвой стороне… Значит все-таки умерла. Вряд ли тут найдется домик с белым котом. В горле колом встали слезы. Нечестный выбор!

Она молча ждала, я пыталась задавить обиду. Так и не смогла, но зато удалось справиться с ногами. Я прошла мимо Неё так близко, что почувствовала запах — такой же прелый с примесью гнили, как в осеннем лесу. Зашла на двор.

— Из колодца не пей и не мойся, — прозвучало за спиной. — У дома бочка, из нее воду брать можешь. На столе накрыто — ничего не трогай. В кладовке мыши — они с тобой поделятся. Двор разбери: все кости — в кучу у забора, всю посуду — к бочке, да вымыть, потом подметешь. Дом вымети, да полы вымой, но мебели на касайся. На лестницу ногой не ступай. Вечером вернусь, проверю.

Я обернулась и увидела, как Она уходит. Вроде идет не спеша, опирается на посох. Но словно скользит над землей: шаг — и у ёлок, еще шаг — зашла в лес, последний шаг — скрылась из виду.

Весь страх остался за воротами. А вот усталость никуда не делась. Я пересекла двор и тут же нашла бочку. Рядом с ней стояла скамейка, на крючке висел ковшик. Я напилась и осмотрелась. Во дворе было тепло, как поздней весной. Шапку и полушубок долой! А теперь засучить рукава и взяться за то, чего я в жизни никогда не делала — за приборку.

Солнце уже стояло в зените, а я все еще бродила по двору, находя то кости, то черепки. На крыльцо вдруг выскочил толстый черный кот и призывно замяукал. Кошачьему языку старших сестер тоже не учат, но тут ошибиться было невозможно. Я подошла и протянула руку погладить, но кот увернулся и подошел к стоящим на крыльце мискам. В одной миске была пара косточек, а вторая пустовала. Я взяла ковшик, зачерпнула из бочки воду и налила в миску. Кот тут же принялся жадно пить. Я уселась рядом на крыльцо.

— Знаешь, — обратилась я к коту, — такими темпами мне до вечера точно не управиться.

Кот согласно мяукнул сквозь чавканье.

— А если я не успею, Она меня убьет.

Согласное мурканье.

— С другой стороны, если так подумать, я же уже мертва. Чего мне терять?

Кот оторвался от питья и посмотрел на меня. Очень выразительно, но я ничего не поняла.

— Ладно, успеть не успею, но хотя бы честно смогу сказать напоследок, что не сидела без дела. — Я обтерла лицо водой из бочки и вернулась к разбору двора.

Долго ли, коротко ли, но день подошел к концу. И я, конечно же, не успела. В нарастающей панике я помыла часть собранных по двору плошек. Не домыла, бросила. Нашла в доме сразу за порогом очень красивую метлу, но сообразила, что двор надо мести не ей. В кладовке валялся веник. Еще там были мыши, и они честно принесли мне целую кучу огрызков хлеба и сыра. Я спросила, не помогут ли они мне с домом, но не разобралась в ответном писке. Подметя половину двора, я глянула на клонящееся к закату солнце и бросилась в дом. Подметать пол, не касаясь мебели, оказалось очень трудно. За этим Она меня и застала. Я так устала, что даже не испугалась, услышав визг ворот. Просто села на пол посреди комнаты с накрытым столом и стала ждать.

Она остановилась в дверях и с мрачной улыбкой осмотрелась. Потом хлопнула в ладоши. Сметенный в кучу мусор исчез, как и веник — прямо из моих рук.

— Не успела ты, — сказала Она.

— Знаю, — ответила я. Слова давались с трудом, в горле застряла странная смесь равнодушия, паники и предвкушения.

— Теперь я тебя убью.

— Не убьете. Я уже мертва.

Она зашла в дом, закрыла за собой дверь, поставила посох рядом с метлой и подошла ко мне.

— Догадалась, хитрая? — Она наклонилась, взяла меня за руку и потянула. — Вставай уж, да садись, как положено. Поговорим.

Я встала, и Она толкнула меня на стул, который я с таким тщанием обходила. Прошлась по комнате, прикосновением зажигая свечи. Я только сейчас поняла, что пыталась подметать в полумраке. Она уселась в кресле у очага, сплела свои длинные коричневые пальцы и задумчиво вздохнула.

— Сказки про тебя нет, Дара. — Я не представлялась, но не удивилась. — Тебя тут быть не должно, и мне до тебя дела нет.

— Мне не привыкать, — сказала я и поняла, что это правда. Похоже, здесь невозможно лгать.

— Но есть законы, которые я не могу нарушать. — Её желто-зеленый взгляд завораживал. — Ты знаешь, что отвратительно умеешь наводить порядок?

— Вообще не умею, — подтвердила я. — Никогда этим не занималась.

— Ну а что ты умеешь? — спросила Она. — Я должна дать тебе задание, ты должна его выполнить лучше всех. Что мне тебе поручить?

Я подумала про Василису, и в носу защипало. Я привычно наклонила голову, чтобы спрятать слезы, но они не пришли — усталость помогла сдержаться.

— Ничего я не умею лучше всех. Немного вяжу, вышиваю криво, готовлю совсем плохо.

— Ну-ка посмотри на меня, — велела Она, и я послушно подняла взгляд. Минуты тянулись, в Её глазах мелькали золотые искорки. Пришел черный кот и запрыгнул Ей на колени.

— Вижу, что не врешь. — Она снова вздохнула. — Что же с тобой делать?

— Давайте я останусь у вас, — предложила я. — Буду работать, научусь чему-нибудь…

— Ну нет! — с досадой воскликнула Она. — Этого еще не хватало! Материнского благословения нет, так моего просишь?

Я промолчала в ответ. Мне такое в голову не приходило, но у сказок свои законы.

— А скажи мне, Дара, коль я дам тебе жизнь, что ты сделаешь?

Ответ пришел сразу. В конце концов, я целый день об этом думала.

— Найду отчима. Он добрый, не прогонит. Попрошу у него поселить меня где-нибудь. Кота заведу, белого. Научусь чему-нибудь. С домашними делами и рукодельем у меня плохо. Зато с грамотой нормально. — На этом мои размышления остановились, поэтому я замолкла. Вообще, произнесенное вслух, все это звучало очень глупо. — В общем, буду жить-поживать, — добавила я смущенно.

Но Она не засмеялась и даже не улыбнулась.

— Хорошо, отпущу тебя жить в долг.

— Это как? — Горло опять свело от волнения.

— А так. Дашь мне слово научиться делать что-то лучше всех. А как научишься — вернешься ко мне да выполнишь мое задание. Не справишься — убью.

Я глубоко вздохнула, пытаясь унять сердцебиение.

— Я… Это очень… Спасибо. А если, как надо будет возвращаться, я испугаюсь и не приду? Или надо будет еще дать слово, что вернусь?

— Не надо. Не ты вернешься, так твоя дочь. Или ее дочь. Я никуда не тороплюсь.

— У меня будет дочь?

— Скорее всего. Сложно чему-то по-настоящему научиться за одну короткую жизнь да без куколки. Так что придется за несколько. — Она усмехнулась, но как-то грустно. — А ты что, за меня беспокоишься? Что я без долга останусь?

— Просто хочу, чтобы все было по-честному. — пробормотала я. — Не хочу вас подвести, как сегодня.

Тут Она рассмеялась, мелодично, звонко, как молодая девушка.

— Ты что, все еще думаешь, что для меня тут трудилась, без помощи да надежды? — Она погладила кота. — Черный мне все рассказал. Ему вообще нравятся те, кто о нем заботится.

— Ладно, надоела ты мне, несказочная Дара. Ступай в печь.

— В печь?! — У меня от страха сорвался голос. Неужели опять гореть?

— Дурочка ты, все-таки, — Она столкнула кота и встала во весь свой нечеловеческий рост. Горб пропал. На меня смотрела молодая, очень красивая женщина. Только глаза были теми же. — Лезь в печь! Как услышишь хлопок, вылезай. Выйдешь во двор — глотни из колодца, да иди со двора. В лесу будет тропа, иди по ней, да не оглядывайся. Выйдешь к вашему дому.

— А что потом? — Я подошла к печи и открыла дверцу. Внутри было пусто, холодно и черно.

— Потом живи. Учись. Рожай дочь. Учи ее жить. И учиться.

— А когда придет пора долг возвращать? Как тебя найти?

— Ты знаешь, как. Просто войди в лес и иди в ту сторону, где страшно.

Я шла по ночному лесу. Яркие августовские звезды освещали мне путь. Я дышала, сердце моё билось. Теперь я не сомневалась, что жива. Больше, чем когда либо прежде. А ведь я этого тоже не умею — жить. Может, именно это мне и научиться делать лучше всех? А если не успею, то передать дочери. Смастерить куколку и передать.

Чаинки

Здесь темно. Только свет луны,

Только музыка под руками.

Я зашла с другой стороны.

А могла бы идти веками,

Сожалея и дорожа,

Признавая, не принимая,

От мучительных снов дрожа,

И подушку сквозь дрожь обнимая.

Но я выбрала темноту,

Поворот, пианино звуки.

Да, другую дорогу, не ту.

И дрожать перестали руки.

Только выбрав ее, поняла,

Что по прежним путям шагая,

Это тоже ведь я была.

Я, такая же, не другая.

Я просыпаюсь

Часть 1. Идущая сквозь тени

Т: Я никак не могу понять, мы уже выходим из Леса На Границе или еще заходим в него?

Э: О, это верный признак того, что мы В нем.

Т: Вам виднее, Ваше Величество. Но разве мы здесь еще не закончили?

Э: Это как посмотреть. Я готова двигаться дальше, но кажется просто так отсюда не выйти.

Т: Это была ловушка?!

Э: Ну что за подозрения! Вовсе нет. Просто законы границ. Нельзя пересекать их просто так туда-сюда. И если так подумать, в этом есть смысл — нечего шляться без дела.

Т: Очень мудрое утверждение, Ваше Величество. Но мы же не шляемся — у нас королевский смотр! И как нам его продолжить?

Э: Давай посмотрим… О! Видишь башню? Думаю, выход где-то там!

Т: Вы думаете или знаете?

Э: Трикс, не будь занудой! Пойдем посмотрим.

История

Я просыпаюсь и открываю глаза. Вокруг все серое — грубые каменные стены, закопченные балки теряются в тенях. Свет проникает в помещение через окно, и он тоже серый. Лежать на жесткой лавке неудобно, и я встаю. Подхожу к окну. Нет ни стекла, ни рамы, просто проем в сумерки. Кажется, я нахожусь в башне. В башне, окруженной высокой каменной стеной. Перед стеной пустой мощеный камнем двор. За стеной холмистая пустошь, заросшая грубой травой и мелким колючим кустарником. Вдалеке горизонт терзает цепочка горных пиков. Низкое небо устлано серыми тучами так, что не понятно: утренний это сумрак или вечерний. Возможно, тут всегда так.

Я оглядываюсь и вижу деревянную винтовую лестницу, проходящую через центр круглой комнаты. Больше тут нет ничего, только голая лавка, на которой я проснулась. Путь наверх и путь вниз выглядят одинаково не привлекательно. Но надо куда-то идти. А кстати, почему надо? Ответа я не знаю, но меня одолевают противоречивые чувства. С одной стороны, вокруг разлиты тишина и покой, как будто серость дарит мне давно желанное отдохновение. С другой стороны, где-то в районе сердца тикают часы: количество ударов ограничено, задано, отмерено…

Мне хочется осмотреться, и я поднимаюсь наверх. Еще одна круглая комната, но здесь окна больше и выходят на четыре стороны. Хотя первое, что я замечаю, это дверь, в которую упирается следующий виток спирали лестницы. Автоматически я продолжаю подниматься, останавливаюсь перед дверью — она закрыта. Тяжелая такая дверь из темных досок, окованная сталью. Дверная ручка в виде крыла. Нажимаю ее — заперто. Дверь не поддается ни на меня, ни от меня.

Ладно, спускаюсь и обхожу окна. Я и правда в круглой башне. Стена тоже замыкается в круг, и прохода в ней нет. Во дворе с невидимой прежде стороны обнаруживается небольшой круглый пруд с зеркалом черной воды. У пруда растет полу-облетевшая осенняя ива. На поверхности застыли крапинки листочков.

За стеной же, куда ни посмотри, все та же пустошь, завораживающе бескрайняя. Там, где на горизонте нет гор, земля сливается с небом. Спокойно, но слишком пусто.

— И что же мне делать? Куда идти? — спрашиваю я сама себя, не ожидая ответа. Но получаю его.

— Пути два, наверх или наружу, — тихий шипящий голосок принадлежит пауку, сидящему на ступеньке винтовой лестницы на уровне моей головы.

— Простите? — Со мной заговорил паук. И почему я не удивлена? Может быть, потому, что проснулась в загадочной башне посреди серых пустошей?

— Я сказал, что пути два, — Паук говорит еле-слышно, но он такой большой — почти с ладонь — что я не отваживаюсь подойти ближе. — Наверх, в дверь. Или за стену. И на твоем месте, я бы выбирал поскорее.

— Но дверь наверху заперта.

— Да, это так.

— И в стене нет прохода. Она слишком высокая, чтобы перелезть.

— С тобой не поспоришь! — Голос паука ухмыляется.

— Ну и зачем мне что-то выбирать, если я не могу воспользоваться своим выбором?! — Мою грудь вдруг сжимает какое-то новое чувство. Страх? Да, это он. Но не перед пауком — перед отмеряными ударами сердца.

— С чего ты решила, что выбор должен быть прост? — спрашивает паук. Мне кажется, или он подрос?

— Ты… ты поможешь мне? — Слова вырываются сами собой.

— Помогу, — отвечает паук и прыгает.

Он прыгает прямо мне на грудь и при этом вырастает до невероятных размеров. Внутри взрывается боль, я отшатываюсь и… выпадаю в окно. Как так?! Я же стояла далеко… Не важно, сейчас умру… Больше я ни о чем не успеваю подумать.

Я просыпаюсь и открываю глаза. Вокруг меня танцует свет. Сощурившись, я осматриваюсь. Солнце блестит на поверхности пруда, играя рябью между водяными лилиями. Я невольно улыбаюсь. Подо мной зеленая шелковистая трава. Я сажусь и чувствую необычайную легкость, как будто здесь меньше гравитация. А может это просто от свежего напоенного зеленью воздуха и невероятно синего неба.

Башня стоит тут как тут, совсем рядом. Только теперь я смотрю на нее снизу вверх. Стены заросли мхом. На крыше видна каменная лестница, уходящая в небо. Та же ива у пруда, только нарядно-серебристая. К сожалению, стена вокруг башни тоже осталась на месте: высокая и неприступная.

Я поднимаюсь и иду к башне. Вот и вход — простая арка. Нижний ярус пуст — круглая комната без окон с лестницей посередине. Поднимаюсь и попадаю в комнату с одним окном и лавкой. Нет, вовсе не лавкой — широкой кроватью с балдахином и на вид уютной постелью. У окна стоит круглый столик. На нем кувшин с каким-то бордовым напитком, хрустальный бокал и большой серебряный ключ с головкой в виде крыла. Ключ? С крылом?! Я хватаю ключ и бегу вверх по лестнице…

Она сломана — дальше третьего этажа не подняться. Дверь призывно украшает стену в двух метрах над головой.

— Как же так? — вырывается у меня.

— Все правильно, — отвечает сидящая на подоконнике большая черно-желтая бабочка.

— Это снова ты? — довольно глупо спрашиваю я и невольно прижимаюсь к сохранившейся части лестницы.

— Да, — Бабочка шевелит крыльями, но и только.

— Зачем ты меня убил?

— Я обещала тебе помочь, — говорит бабочка голосом паука, — и я помогла. Ты нашла ключ.

— Но не могу его использовать — снова, — фыркаю я.

— Это все казуистика, — не вполне понятно замечает бабочка. — Ты можешь. И даже понятно, как. Надо только вернуться. Но ты, кажется, не поняла, что я дала тебе оба ключа.

— Нет, — признаюсь честно. — Впрочем, я не пробовала искать в траве у озера.

— У озера — да, но не в траве. — Бабочка взлетает. — Придется еще подсказать.

Я сжимаюсь от страха, но бабочка вылетает в окно. Следя за ней взглядом, я вижу вокруг башни за стеной нарядное лесное море. Заросшие соснами холмы тянутся до горизонта. Вдалеке видно довольно большое то ли озеро, то ли разлив реки, вьющейся по низинам. Красиво! Но если вдуматься, не менее пустынно, чем в прошлой версии башни.

Я спускаюсь в комнату с кроватью, подхожу к столику и нюхаю жидкость в кувшине. Это вино. Судя по запаху, хорошее — Карменере, откуда-нибудь из Центральной Долины. Может, напиться, забраться в постель и выспаться на год вперед?

Сердце чувствительно бьет о ребра, напоминая о своем сроке. Дрожащей рукой я наливаю вино в бокал. Нет, я не буду напиваться. Просто глотну для храбрости.

Вино нежной горчинкой раскатывается по языку и проскальзывает в горло. Приятно… Нет! Легкое жжение в одно мгновение перерастает в оглушающую боль.

— Яд! — хриплю я, царапая занемевшее горло. Чертова бабочка! Как?!

Я просыпаюсь и открываю глаза. Вокруг знакомо серо. А ногам незнакомо мокро. Внезапная паника подкидывает меня, вскакиваю. Я проснулась на самом берегу пруда, холодного и черного пруда, усеянного засохшими ивовыми листочками. А ноги мои были в воде. Сейчас с пижамных брюк стекает вода и скапливается в стылые лужицы на каменной плитке. Босиком на камнях холодно. Тут вообще холодно.

— И что все это значит? — кричу я, обращаясь к башне и своему жестокому помощнику.

— Ну, берешь второй ключ? — вопрошает паук с ветки ивы.

— Какой к черту… — начинаю я и замолкаю. Ключ — это подсказка, а подсказка — это ключ. Второй раз я просыпаюсь именно на берегу пруда. Почти что в пруду.

— Выход за стену в пруду? — спрашиваю я.

— В самой глубине. — Теперь паук звучит самодовольно.

— Значит, теперь я могу сделать выбор, — размышляю я вслух.

— Да, уже самое время.

— Но как мне выбрать? Что ждет за дверью? А что за стеной?

— Ты уже все видела, — почти неслышно бормочет паук и начинает уползать к трещине в морщинистом стволе ивы.

— Эй, постой! — кричу я, шлепаю мокрыми ногами по камням к островку сухой земли вокруг дерева… Но поздно, паука уже нет.

— Что я видела? Что? — Серая башня игнорирует мой отчаянный стон.

Что ж, надо что-то делать. Открыть дверь ключом гораздо проще, чем прыгать в пруд, да еще и на самую глубину. Выйдя в дверь, я попаду на крышу башни. Там каменная лестница, которая ведет… в никуда. К небу? На небо? Как-то это слишком метафорично. За стеной хотя бы есть холмы, кусты, горы. А может быть лес, река, озеро. И что я там буду делать, на этих пустынных просторах?

— Жить… — эхом в голове откликается пруд.

— Если уж жить, то приятнее в солнечной и зеленой башне с уютной постелью. — бормочу я.

— Как хочешь…

Я иду к башне и поднимаюсь на самый верх. Ключ у меня в руке. Он точно подходит к двери. Возьми и открой. Поднимись по дюжине каменных ступеней. Шагни в небо. Это так просто. Проще всего. Грудь сжимает уже привычная боль. Рука сама несет ключ к замочной скважине, вставляет его…

И оставляет там. На одном дыхании, перепрыгивая через две ступени я несусь вниз. Лестничная спираль кружит голову. Вылетаю из башни и с разбегу прыгаю в пруд, в самый центр черного зеркала в трещинах листьев.

Холодно, нечем дышать, грудь болит… Темно, так темно…

Я просыпаюсь и открываю глаза. Надо мной смутный силуэт в белом. Слышно ритмичное электронное пиканье. Почему-то оно успокаивает. Тут гравитация выросла раз в десять — пошевелиться решительно невозможно. Но и не хочется — лежать удобно. Мне тепло.

— Приходит в себя, вот и хорошо, — Спокойный женский голос.

В поле зрения появляется вторая фигура в белом… Врач, два врача в белых халатах.

— Ты молодец, теперь все будет хорошо, — говорит мужчина с добрым лицом за курчавой бородой. — Кризис миновал.

Миновал, думаю я. Кризис миновал. Эти слова никак не хотят складываться в смысл. Но я отчетливо понимаю, что сделала правильный выбор.

Чаинки

Как бы стать свечой в темнице?

Как бы стать звездой над морем?

В час нужды любимым сниться,

Птицей поднимать над горем,

Маяком светить сквозь ночи,

Быть тропинкой под ногами,

Сделать трудный путь короче,

Камни заменить лугами,

В каждой капельке прибоя

Отразить все грани света…

Как бы быть самой собою,

Если я уже — все это?

Останавливая время

Часть 1. Идущая сквозь тени

Т: Вы были правы, Ваше Величество! Башня стала выходом.

Э: Ну конечно, я была права — это же мой Карманный Лес. Как иначе?

Т: Но есть же та Комната у Топи. Вы говорили…

Э: Ох, не напоминай! А ведь туда тоже придется зайти!

Т: Может, не надо?

Э: Надо, Трикс, надо. Но не сейчас. Сейчас башня перенесла нас в Многоликий Город.

Т: А, так это он! Мне показалось, что тут слишком… как бы это сказать… обыденно. Обыденно для Многоликового.

Э: Просто один из ликов. А тебе не кажется странным, что дождь не идет?

Т: Как это, не идет? Вот же он… А…

Э: Вот именно. Дождь есть, но он не идет. Что же тут происходит?

История

Приближались сумерки, и время стало замирать. Стих ветер, оставив полуголые ветки с редкими бурыми листьями вытянутыми на юго-восток. Стихло шуршание пожухлых камышей, замолкли отголоски недалёкого Города. Остановились ручейки и мутными зеркалами застыли лужи. Последним, как всегда, загустел и замер воздух, вморозив в себя дождь. Вэл искренне полагала, что если бы не воздух, дождь продолжал бы падать, двигаться вместе с ней, вопреки неподвижному времени. И сейчас, пробираясь сквозь сумрак и оставляя за собой коридор в завесе ледяных капель, она почти слышала их живую мольбу: «Пустите нас, освободите!». К сожалению, Вэл ничем не могла помочь дождю. Вообще-то, было только одно волшебство, которое она умела делать: когда с востока наползали вечерние сумерки, ей удавалось остановить время для всего мира, кроме себя самой. Ну и, видимо, несчастного запертого дождя.

Поначалу было очень весело: делать что угодно и сколько угодно! Некоторые предметы позволяли забрать себя в остановившееся время, и Вэл часами читала книги, гуляла по городу и по музеям, даже готовилась к экзаменам и списывала ответы… Только выспаться не получалось. Стоило ей заснуть, как время тут же пускалось течь с нормальной скоростью. Насытившись простыми радостями жизни, Вэл стала искать другие проявления волшебства вокруг себя, но ничего не нашла. Она и её дар править сумерками были уникальны — и абсолютно одиноки. Ещё спустя некоторое время Вэл поняла, что этот дар не давал ей вообще ничего, кроме бесконечных поводов для одиночества. Она не стала умнее, красивее или сильнее. Мысль о супер-геройстве и спасении мира разок забрела ей в голову, но не нашла, за что зацепиться, и трусливо ускользнула в небытие.

Со временем, или без него, но со всем можно свыкнуться. И Вэл свыклась со своей бесполезностью. Она жила одна, а с людьми предпочитала общаться тогда, когда они превращались в застывшие статуи. Особенно ей нравилось, играя со временем, ловить их со смешными выражениями лиц, а потом гадать, что значит та или иная гримаса. Когда лицо неподвижно, не так просто отличить смех от оскала, зевок от крика… Впрочем, по прежней жизни Вэл помнила, что и при подвижном лице это не всегда просто. Иногда, когда ей становилось грустно, она заглядывала в маленький бар рядом с метро. Там за стойкой работал молодой парень, помладше её. Вэл не знала его имени, но он был её любимцем, поскольку «умел» застывать с совершенно неподражаемыми физиономиями. С точки зрения Вэл они были знакомы уже несколько лет, и уже несколько лет он без труда поднимал ей настроение.

А когда тоска подступала особенно близко, Вэл сбегала из Города и приходила на берег моря. Здесь, где бесформенный каменный пляж зарывался в подгнивший тростник, у заброшенной и покосившейся рыбачьей избушки можно было, растягивая сумерки, вообразить, будто она тут ни при чём — просто так устроен мир. В этом мире всегда полутень, и тишина, и она, и, может быть, кто-нибудь ещё… Сегодня Вэл не просто ушла из Города, а сбежала, мечтая никогда не возвращаться. Мечта была глупая — она прекрасно знала, что вернётся, никуда не денется. Но в эти сумерки, привычно проскальзывая под прилавком у ног застывшей во времени продавщицы, чтобы аккуратно набрать с полок еды, она заметила мышь. Нет, Вэл не боялась мышей и брезгливости по отношению к ним не испытывала. Но ей вдруг представилось, как эту мышь замечает продавщица. Она завизжит, или хотя бы отскочит, тогда мышь заметит кто-то из посетителей, весть дойдёт до санитарной комиссии и магазин закроют. Всех продавщиц уволят, а ту, что заметила злополучную зверушку ещё и подвергнут жестокому общественному порицанию. Они останутся без работы, с детьми и пьяными мужьями на руках. Будут от отчаянья кричать на детей и на мужей, и у первых будут психические травмы, а у вторых — сердечные приступы. А вон та старушка больше не сможет покупать здесь хлеб и масло, а вон тот старичок — свой творог в маленьких дешёвых банках. Других магазинов они не знают, да и ходить далеко, и им придётся либо надрываться, либо умереть с голоду. А хозяину магазина предъявят уголовное обвинение и повесят на него вину за все отравления в окрестностях за последний год, и он от ужаса покончит с собой, оставив жену и маленькую дочку.

Всё это промелькнула перед мысленным взором Вэл за несколько мгновений, и она подумала: может, убрать отсюда мышь? Выкинуть её на улицу, подальше от магазина, пока никто не видит? Уж это она может! Но вряд ли эта мышь здесь единственная. Что же — переловить их всех? Но она же не кошка… Или когда магазин закроют, таскать еду для ходивших сюда прежде стариков? Но их же не мало, да и не знает она, где они все живут! А что делать с продавщицами и их семьями? Надеяться, что хозяин магазина решит вешаться в сумерках, и перерезать верёвку? И если уж на то пошло, как быть со всеми бедными, старыми и немощными в других районах города? Так много вокруг несчастных мелочей! И ведь во всех этих мелочах она может помочь! Или не может? Но ведь должна! Или не должна? А может просто так и остаться в вечных сумерках, ничего не решая? Но когда-то ей понадобиться уснуть…

В панике и ужасе Вэл выскочила из магазина и понеслась прочь, как будто за ней гнался кто-то, кроме её собственных мыслей. Как будто ей и правда не хватало времени. Уже за пределами Города она поняла, что запыхалась, как никогда прежде, что устала продираться через дождь, что слёзы кончились. Остановилась, закрыла воспалённые глаза и принялась натужно вдыхать неподвижный воздух, прислушиваясь к тайным жалобам дождя. Потом наклонилась к капельной завесе перед собой и оставила в ней отпечаток своего лица: высокий лоб, вздёрнутый нос, полные губы… Отёрла с лица ожившие, выпущенные на свободу капли. Ожившие… нет, уж в чём она не виновата, так это в том, что не в состоянии спасти от плена времени весь дождь. Так ведь?

Вэл привычно шла к морю, к заброшенной избушке. Сумрак клубился вокруг неё, тишина укутывала так нежно, словно пыталась спрятать от жутких мыслей. Мокрые ветви завораживающе расчерчивали мрачное небо. Вэл пробиралась сквозь дождь, сквозь звонко потрескивающие под её руками кусты, по лопающимся под ногами зеркалам луж, и её любимый сумрак принимал её в себя, растворял постепенно ужас, отодвигал на неопределённый срок любое решение. «Я люблю тебя. Я подарю тебе столько времени, сколько тебе понадобится,» — шептал ей сумрак, и она ему верила. Только снова почему-то стали течь слёзы, с неотвратимым спокойствием, тихо-тихо.

Из-за зарослей прибрежного можжевельника выглянуло подёрнутое неподвижной рябью море, сухие камыши, лёгкий туман, зависший над галькой, и покрытый мхом угол избушки. Вэл замерла: сквозь щели под крышей просвечивали тёплые оранжевые отблески, будто кто-то развёл в избушке костёр. Отблески играли на мокрых досках крыши и вспыхивали на застывших дождевых каплях. Костёр горел. Вэл механически, как во сне, пошла вперёд, обогнула можжевельник. Сквозь щели в двери костёр был виден ещё четче, и он на самом деле горел. Затаив дыхание, Вэл толкнула дверь.

Лицом ко входу, отделённый от неё костром, на грязных досках пола сидел пожилой мужчина: черные брюки, белая рубашка, чёрная куртка, белые волосы, чёрные усы. Он грел руки у костра и внимательно смотрел на неё. Очевидно, что он был вне потока времени, как и она.

— Кто вы? — хрипло спросила Вэл, с трудом вспомнив, как произносятся эти простые слова.

— Я — инспектор, — спокойным басом ответил мужчина.

— Инспектор? Вы инспектируете? Меня? — Что-то такое исходило от этого мужчины, что к Вэл стремительно возвращалась, казалось, почти позабытая способность шевелить языком, произносить слова вслух.

— Сложно было догадаться? Да, вас, — улыбнулся Инспектор. — Заходите, погрейтесь у костра.

Вэл вошла прежде, чем осмыслила этот завуалированный приказ. Постояла, потом тоже села на пол. Удивление постепенно сменялось жгучим любопытством, но она никак не могла сформулировать ни одного вопроса.

— Вы ведь думали, что одна обладаете какими-то особенными способностями? — скорее риторически спросил мужчина. Кажется, он читал её мысли. Впрочем, может, это его особая способность.

Вэл кивнула.

— Это не вполне так. — Инспектор протянул руку, прямо из воздуха достал сухую ветку и подбросил её в огонь. — Вас выбрали, дали вам вашу способность, а дальше пошёл испытательный срок. Вас испытывали, и сегодня, наконец, вы постигли ту истину, по достижении которой испытание считается законченным: в мире столько горя и страдания, что помочь всем невозможно. Так?

Вэл нахмурилась:

— Ага. Только дурацкая какая-то истина…

— Ну знаете! — Инспектор неожиданно встал, и Вэл автоматически тоже вскочила. — Если вы ещё не постигли, так я могу попозже прийти!

— Постигла! Я постигла! Честное слово! — неожиданно растеряв всю хрипоту из голоса, воскликнула Вэл. Она испугалась, что Инспектор уйдёт и бросит её на пороге всего волшебного и необычного.

— То-то же, — сухо бросил Инспектор, усаживаясь обратно. Не похоже было, что он и правда собирался уйти. — Так вот, по постижении Истины, вы переходите на новый уровень, вам открывается тайна смысла ваших способностей и даются некоторые дополнительные умения. В вашем случае, было решено предоставить вам контроль над животными, поскольку вы проявили прискорбное пренебрежение общением с людьми. А также умение уводить с собой во вневременные сумерки некоторых избранных живых существ. Это понятно?

— Понятно, — ответила Вэл. — А что с тайной смысла?

— Тут всё очевидно! Цель ваших способностей — помогать людям.

— А как же быть с этой вашей… простите, нашей истиной?

— Как-как… Вы ж её постигли, должны понимать — помогать надо не всем, а некоторым. Кстати, это первый случай на моей памяти, когда одарённый постиг истину чисто теоретически. Обычно она приходит после многих лет тщетных попыток спасти всех-всех. А вы просто уникум!

— Опять уникум, — расстроено пробормотала Вэл. Инспектор уставился на неё с глубоким непониманием. При этом у него появилось ужасно забавное выражение на лице, и Вэл пожалела, что не может ещё раз остановить здесь время.

— Ладно, не важно… Так я не одна такая?

— Нет, в других районах действуют другие одарённые. Все они обладают разными способностями, потому вы с ними и не встречались. Всех не спасти всё равно, но в одиночку — это вовсе бессмыслица.

— Это понятно. Только вот скажите, как я должна выбирать, кому помогать, а кому нет?

— Это ваше дело — как хотите, так и выбирайте. — Инспектор поднялся с пола, опустил руку к огню, пламя стало постепенно сходить на нет.

— Эй, погодите! Я так не смогу! — опять испугавшись, что её сейчас бросят, воскликнула Вэл. — Я… Я не знаю!… Я что же, должна каждый день принимать всякие кошмарные решения? Этому жить, а тому нет?! Я не справлюсь…

— Если подойти к делу с умом, то уверен — до таких крайностей не дойдёт. — Инспектор остался совершенно невозмутимым. — К тому же вы никому ничего не должны. Не хотите — не принимайте. Я лишь сообщил, что у вас есть полное право принимать такие решения.

— Право?

— Ну да. Любое ваше решение будет оправданно.

— А….

— Я пошёл? Или ещё какие-то вопросы?

— Э…

— Ну?

— А что будет в том магазине с мышью?

— О, там будет ровно то, что вы предположили. Кстати! Чуть не забыл — это ещё один ваш новый дар. Вы можете предвидеть будущее.

— Только не это…

— Ну-ну, — Инспектор укоризненно смотрел на Вэл, пока она не извинилась. Потом обогнул сырую кучку углей, оставшуюся от костра, и направился к двери. А Вэл, вдруг спохватившись, бросилась ему вслед с очередным вопросом:

— Погодите! А я должна ото всех скрывать свой дар и всё остальное?

Черно-белый мужчина уже раздражённо оглянулся:

— Я же сказал, что вы никому ничего не должны. Хотя я бы посоветовал соблюдать определённую секретность. Супермены долго не живут. До следующей инспекции. — Инспектор вспыхнул зелёным пламенем и исчез.

Вэл стояла в неизменных сумерках, слушала тишину и жалобный шёпот дождя. Взгляд её блуждал по далёкому затуманенному горизонту. Вдруг ей захотелось, чтобы всё вокруг ожило. В конце концов, будь что будет! Пронизывающе дохнул ветер, радостно бросились к земле капли, задрожали деревья, волна с кошачьим шипением облизала берег.

«Заведу себе кошку, — решительно подумала Вэл. — Подберу с улицы — тоже доброе дело. Двух кошек. И собаку. Двух. Мне же дали новую способность, про животных… Я смогу с ними справиться». Вэл неторопливо пошла к Городу. «И выгоню всех мышей из того магазина. А у санитарного инспектора украду все свидетельства и документы — ничего он не закроет». Под ногами непривычно чавкали живые лужи, над головой переплетались в играх ветра ветки, ласково расступался лёгкий подвижный воздух. И только сумерки здесь были такие же, как во вневременье.

У первых домов Города Вэл встретил насквозь промокший серый котёнок. Как будто специально ждал!

— Значит, тебя и возьму, — улыбнулась ему Вэл, и зверёк проворно вскарабкался по руке ей на плечо. — Надеюсь, ты не против компании?

Тогда она ещё не знала, что каждому одарённому положено два спутника: любящий и любимый. Не знала, но в голове у неё всё крутилась неотвязная мысль, вытесняя кошек, собак, мышей, старушек, старичков, детей и домохозяек. Мысль, что ей просто необходимо узнать имя того паренька из бара.

Вэл шла по Городу, оставшемуся совершенно прежним, мимо тех же весёлых и грустных людей, мимо заливаемых темнотой подъездов и золотисто разгорающихся окон. Шла и думала о том, что в ней изменилось. Дело было вовсе не в дурацкой Истине. Просто теперь она знала, зачем всё это.

Чаинки

В одиночестве листья тихонько шуршат

И грезят ушедшей зимой.

В одиночестве люди куда-то спешат…

Куда-то, но лишь не домой.

В одиночестве ветер бездумно поет

Все тот же старинный припев

И срывается с крыш в неизбежный полет,

Нигде никого не согрев.

Одиночество топит сердца в тишине,

Глаза прячет в сумерки сна.

И танцуют багровые тени в вине,

Что выпьешь сегодня до дна.

Уличная фантазия

Часть 1. Идущая сквозь тени

Т: А куда это все пропали? Ваше Величество, это была смена Лика?

Э: Похоже, что так. Как забавно! Улицы и дома такие же, но людей нет…

Т: Появись вокруг заросшие небоскребы, было бы похоже на постапокалипсис.

Э: Заросшие небоскребы — это, конечно, очень романтично. Но слишком банально для Многоликого Города. Здесь что-то другое.

Т: О, смотрите, кто-то идет по улице…

Э: Да, кто-то идет. А кто-то наблюдает. Кто-то… Трикс, быстрей, прячься!

Т: Ваше Величество, вы о чем? Нас же никто не видит.

Э: Черт, это приколы Многоликого — могут увидеть! А тут ни в коем случае нельзя вмешиваться!

Т: Не понимаю…

Э: Заткнись и прячься! Пока он не… Не важно, сейчас поймешь!

История

В некоторые моменты забыть про всё проще, чем в другие. Яни шла по улице города, а Город на Неве видел очередной сон. И какой яркий! Никогда ещё прежде призраки автомобилей не издавали столь узнаваемый запах бензина. Никогда не звучали так отчётливо голоса прохожих. Четверо мужчин с пивом в руках и одна полная девушка стояли у скамейки. Ещё один мужчина, явно из той же компании, в нескольких шагах от товарищей разговаривал по сотовому телефону, сухо и ожесточённо. Яни обошла его прежде, чем поняла, что делает. Обошла, хотя могла бы пройти сквозь… Сон Города затягивал неудержимо, но надо было оставаться на грани, прислушиваясь и присматриваясь, но не вливаясь.

Днём было хорошо — очень спокойно. Обычный день из поздней весны, с ярким солнцем и сырым прохладным ветром. По пустым улицам гуляла тишина, которую не тревожил даже отдалённый вой гунгаров. Твари охотились до полудня, и Яни пережидала гон дома, не желая тратить силы на бессмысленные схватки с кровожадными хищниками. Хоровой рык и чей-то отчаянный визгливый вопль засвидетельствовали окончание охоты, и наступила тишина — самое время для очередной прогулки. И никаких тебе снов и призраков — честные пустые дворы, слепые окна домов, молчаливые проспекты, распахнутые двери общественных заведений… Некогда общественных. Опять же, никаких тебе выживших местных. Боятся высунуть нос наружу после гунгаровой охоты. И правильно делают. Яни в жизни не встречала никого бестолковее этих людей, чудом переживших Исход, и по каким-то причинам не желающих покинуть опустевший Город. И ладно бы только опустевший! Так ещё и захваченный всякой новомодной живностью и нежитью, из которых гунгары порой могли бы показаться самыми милыми.

Не будь у Яни тут Дела, она бы не задержалась в Городе ни на минуту. Но Дело было. Дневная прогулка прошла совершенно спокойно, но и тем самым, совершенно бессмысленно. С приходом сумерек Город встревожился и стал вспоминать. Сколько Яни за этим ни наблюдала, каждое воспоминание начиналось по-разному. Помнится, в первый раз она шла в самом центре, посреди прямого и широкого, как меч викинга, проспекта. Шёл дождь, всё вокруг было окутано унылым серым саваном. И вдруг мир взорвался звуками, мгновенно вытеснившими ненавязчивый ропот капель: гудение сотен автомобильных двигателей, рёв мотоцикла, взрыв полу-пьяного хохота вперемешку с заливистым соло на саксофоне! Секунд десять спустя стали проступать очертания фигур, машин и людей. Потом разгорелись огни фонарей и вывесок, окончательно вытеснив дождь.

В первый раз было сложнее всего, но и проще. Проще, потому что Яни только что пришла в Город. Она знала его историю, представляла себе повадки новорожденного эгрегора, готовилась к встрече. Проще, потому что образ живого леса и дружеские напутствия коллег ещё горели яркими маячками и в сердце, и в разуме. Сложнее, потому что сон Города ошеломлял. И Город не просто спал, он намеренно вспоминал, страстно желал вспомнить что-то очень важное… и затягивал в свои образы всех, кто мог этому воспоминанию помочь. Любого, кто нёс какой-то огонёк реального настоящего знания.

Яни видела этих людей после — самое жуткое, что она тут видела. Несчастные выжившие выбирались из своих берлог, и вдруг — вокруг них прежний мир, с его суетой, бытовыми делами, ежедневными заботами. Такой привычный образ, такой яркий… Мимо прошёл знакомый, приветливо поздоровался. Как тут не поверить? И они верили. Живые люди верили в реальность призраков, даже не призраков — воспоминаний. Ходили в магазины, расплачиваясь за еду с пустыми прилавками. Некоторые приходили на работу: к десяти утра в офис, чтобы там включить компьютер, что-то делать на нём восемь часов с перерывом на обед, даже переживать по этому поводу. А потом такие захваченные сном Города безумцы заболевали. Там, внутри сна, всё казалось им логичным, хоть и печальным. Некоторые умирали в окружении воображаемых родственников. Некоторые, и их было особенно жаль, за мгновение до смерти просыпались…

Вообще-то, это и стало тем самым Делом, из-за которого Яни уже месяц как жила в Городе. Исход пришёл в эти земли слишком рано. Эгрегор сформировался, и был готов пробудиться, но не успел. Город уже научился видеть сны, вспоминать, даже желать чего-то… Но ещё не осознал себя, не пробудиться окончательно. А когда не стало большей части людей, источник духа иссяк. Город завис между памятью и осознанием, между нагромождением образов и личностью. И ситуацию следовало сдвинуть с мёртвой точки. Эгрегор мог оказаться склочным, страшным занудой, безрассудным романтиком, слишком бессмысленным, или наоборот, чересчур могучим. Но что угодно было лучше полуразумной амёбы, превращающей собственных жителей в зомби. С этим согласились все члены Инициативной Группы, как и с тем, что щекотать пятки Городу на Неве должна отправиться именно Яни. Разошлись лидеры надежды человечества в методах. Недельный спор окончился решением предоставить оперативному агенту полную свободу действий. В переводе с официального языка на человеческий, такое решение означало, что Инициативная Группа понятия не имеет, что делать с недопробуждёнными эгрегорами. Яни велели импровизировать, экспериментировать и не стесняться в средствах — идеальные условия для образования локального хаоса.

В результате всё свелось к ежедневным прогулкам и наблюдениям. Яни присматривалась к воспоминаниям, пытаясь найти что-то, что послужило бы источником энергии. Или, быть может, нечто сдерживающее, что в дни Исхода не позволило Городу пробудиться. Иногда воспоминания были яркими и очень реальными. Иногда они принимали облик блёклых чёрно-белых фантомов. Или даже выглядели плоскими картинками. Иногда снов не было совсем. И чаще всего, в солнечные дни. Тогда Город выглядел тем, чем являлся — километрами пустых каменных домов и поросших травой тротуаров. Так было во время сегодняшней прогулки.

Вечером Яни вышла из дома, уютной и довольно обжитой на общем фоне заброшенности квартирки, чтобы раздобыть еды. Дело проще простого — дойти до ближайшего супермаркета и набрать полный рюкзак того, что ещё не сгнило, не стухло и не было съедено кем-то другим. Яни не боялась ходить по улицам ни днём, ни ночью. Призраки опасны только для тех, кто в них поверит. Всякие твари, вроде гунгаров или крысюков, в действительности примитивны в своих агрессивных повадках: их можно убивать или усмирять, но проще всего с ними не пересекаться. А выжившие люди… Известно, что человек опаснее любого зверя, даже сверхъестественного. Но местные мародёры уже успели оценить Яни по достоинству и вряд ли стали бы нападать на единственного человека, способного удалить из организма любой яд или вылечить искусанного вурдалаками. Яни четырежды предлагали присоединиться к разным бандам и общинам — она четырежды настаивала на своём нейтралитете. Ей попытались угрожать — она отказалась лечить. На этом распри закончились обоюдовыгодным мирным договором.