Бесплатный фрагмент - Караван

Об авторе и замыслах его книги

Федорцов Валерий Викторович, родился в 1957 году в селе Залесянка Самойловского района Саратовской области. В 1983 году окончил Саратовский юридический институт. Более 25 лет прослужил в органах внутренних дел УВД (ГУВД) Волгоградской области, из которых 17 на оперативной работе. Затем 15 лет пребывал на государственной гражданской службе в Администрации (Правительстве) Волгоградской области. Ветеран МВД, подполковник в отставке. По выходу на пенсию занялся написанием книги (исторического романа) «Караван». В ней повествуется о причинах противоречий между великими державами средневековья, Золотой Ордой (Улуг-Улусом*) и империей Тимура (Тамерлана) (Тураном*), приводившим к конфликтам между ними. В частности, рассказывается о борьбе правителей этих стран за транзит товаров по одной из ветвей (северной или южной) трансконтинентального торгового маршрута, связывавшего страны Европы, Малой Азии и Северной Африки с Индией и Китаем, известного в истории как Великий шелковый путь. Пересекая территорию одной из этих держав, каждая из названных ветвей приносила в казну соответствующей страны немалые доходы. Попутно, автор пытается раскрыть роль личностей в истории, на примерах деятельности лидеров данных государств, и отобразить систему факторов, повлиявщих вдальнейшем на гибель этих держав. Идея написания произведения у автора возникла ещё в 1986 году, в период его служебной командировки в Узбекистан. Там, по воле случая, автор познакомился с некоторыми историческими документами конца XIV века по данной тематике. Впоследствии, по мере возможности, им продолжал осуществляться сбор необходимых материалов и информации из различных источников, в целях написания настоящей книги.

Главные герои романа, посланцы известного средневекового правителя и полководца Тимура (Тамерлана). Так, в те годы, назывались его лазутчики (шпионы), которые под прикрытием торговцев, служилых людей, различного рода миссионеров и т.п., проникали во все сферы жезнедеятельности, как Золотой Орды, так и других стран мира, внося немалый вклад в победы названного завоевателя. Деятельность этих людей подтверждена историческими фактами и документами, а методы их работы не менялись ещё со времён «египетских фараонов». Они используются и современными спецслужбами многих стран мира. В романе много реально живших исторических персонажей, а образ ряда героев взят из образов реально живших в те годы и ныне живущих современников, в том числе, имевших отношение к описываемой деятельности. О её особенностях, методах и значении автору известно не понаслышке. Он многие годы сам имел непосредственное отношение к подобной деятельности в процессе оперативной работы в системе органов внутренних дел.

Автор благодарит специалистов (прежде всего ВГСПУ, ВолГУ, ВАГС), литературоведов, историков и простых граждан, которые по мере возможностей и различными методами помогали ему в работе по сбору материалов и информации, а также оказанию методической и консультативной помощи в процессе работы над настоящей книгой.

Часть I:
Поход Тохтамыша на Москву и меры посланческой миссии Тимура не упустить своей выгоды от этого события

Глава 1: «По секрету всему свету»!

Вдалеке из-за горизонта показался Самар*. Вокруг него расстилалась пелена, образуемая в результате испарения реки в летнюю знойную жару. Проделав нелёгкий путь от Сарая* по Старой сакме*, проходившей по засушливым степям левобережья Итиль*, путники горели одним лишь желанием, поскорее добраться до этого города, где намывшись и наевшись, устроиться хотя бы на суточный привал. Но их эмир* думал совершенно иначе. На краткосрочный привал, для того чтобы отобедать, они конечно здесь остановятся, но не более того. Ему было велено сделать всё от него зависящее, чтобы следовавшие с ним люди добрались до мест их назначения как можно скорее. А звали этого эмира*, Байондур.

Перед самым отъездом сюда, Байондур был вызван в Алт-Сарай* на очередную шуру*, проводимую его царём Тохтамышем. Тот, в последнее время всё чаше стал проводить подобные мероприятия по причине начала подготовки к предстоящему военному походу на Москву. Однако, на этот раз, собрание шуры* было посвящено не Московскому походу, а якобы «необходимости похода ордынского войска в Адарбайкан* для усмирения, негодующих там, местных меликов*». Кроме того, здесь также было принято решение по предстоящему выступлению одного из недавно сформированных и находивщихся в непосредственном подчинении ордынского царя* тумена*. Он, под командованием недавно перешедшего на ордынскую сторону Едигея, должен был отбыть в город Сыгнак*, под предлогом защиты юго-восточных рубежей Улуг-Улуса*. На этом шура* и закончилась. После того, как все участники шуры разошлись, и в диванхане* остались лишь Тохтамыш с Али-Беком, туда пригласили. Байондура. Он назначался в качестве временного эмира* над десятком кешиктенов* и придаваемого им для охраны, кошуна* аскеров*, из числа прибывших накануне из Бельджамена воинов улусбека* Бек-Пулада. Охранение предоставлялось из расчёта, даха* аскеров, на одного кешиктена*. Али-Бек, в присутствии Тохтамыша, довёл до Байондура смысл его, с придававшемися кешиктенами*, миссии. А задачи перед этими людьми ставились следующие: совместно с аскерами* булгарского улусбека Сабана и джете*, которых наймут для этих целей люди царских советников Урлука-Тимура* и Ак-Буги*, у торговых причалов булгарского города Казан* захватить торговые суда урусовских* купцов. После этого, перебив тех самых купцов и уже не нужных после завершения захвата джете*, нужно будет отправить вплавь захваченные корабли в города Арбухим* и Симбер*, для переправки на правый берег Итиль* ордынского войска. Затем, взять и удерживать под контролем, до завершения той самой переправки, причалы на реке Итиль*, что в названных городах. А одному из кешиктенов*, необходимо будет, по прибытию в город Мохши* Наровчатского улуса*, передать улусбеку* Урусчуку пайцзу* ордынского царя*, о прибытии Наровчатского тумена* в Симбер*, для участия в походе на Москву. Непосредственно кешиктену* Бек-Туту, повелевалось возглавить манкылу* Булгарского тумена* под командованием эмира* Сабана. Он должен был быть готовым заменить того, если Сабан ещё раз допустит непростительную оплошность, наподобие той, что была им допущена во время сражения с урусами*, на Саснак-Кыры*. После перевоза ордынского войска в Арбухиме* и Симбере*, кому-то из указанных кешиктенов*, надо будет организовать переправку по воде в Хаджи-Тархан* освободившихся кораблей урусовских купцов. Другим же из них, взять и удерживать под контролем причалы по обоим берегам Самарского перевоза, до завершения прохождения мимо них вниз по течению Итиль*, тех самых судов. В завершении всего, Байондуру нужно будет заблаговременно встретить, по пути следования из Сарая*, некоторые формирования ордынского войска и сообщить ордынскому царю* о готовности городов Арбухима* и Симбера, переправить на правый берег Итиль* ордынское войско по его прибытию. До прибытия в Самар*, Байондур должен был держать в секрете от других членов миссии данное повеление Тохтамыша. Объявить же каждому из них свою задачу, он должен был лишь по прибытии в Самар*.

Вопрос о том, кому из своих нынешних попутчиков поручить какое задание, для Байондура оставался открытым. Конкретную задачу от Али-Бека он получил лишь к отношении Бек-Тута. После переправы через Итиль*, тот придавался в помошь Сабану. Это значило, что он должен будет следовать вместе с Байондуром, вначале в Булгар, а оттуда в Казан. Остальных же, Байондур должен был распределить по местам назначения сам. Ведь кто как не он знал, на что способен каждый из этих кешиктенов. За долгий путь следования, пока кошун* добирался до Самара*, Байондур в памяти перебрал каждого из своих основных попутчиков:

— С Бек-Тутом всё ясно. По поводу него получены прямые указания не только Али-Бека, но и самого царя*, менять которые он не вправе;

— Кутлук-Бек! Это сын торговца, имевшего с десяток судов на Итиль*. Но семейное дело Кутлук-Бека интересовало мало, и он нашёл своё призвание в ратном деле. Взять его с собой, Байондуру посоветовал Шихмат*, недавно назначенный Тохтамышем эмиром* над кешиктенами*. Пожалуй, совет дельный. Кто, как не Кутлук-Бек хоть как-то разбирается в речном судоходстве? Ему и вести захваченные суда до Арбухима*, ну а дальше, до Хаджи-Тархана*;

— С Дарханом-нойоном* тоже всё примерно ясно. Он родственник улусбека* Наровчатского улуса* Урусчука. Последний там же командует туменом*. А потому, Дархана необходимо направить в Мохши*. Ему туда ехать сам бог велел. Вот и пускай едет;

— Сарыбек вместе с Иландуром кыпчаки*. Особо ничем никогда не отличались. Так себе, тихие середнячки. В каких либо самовольных проступках тоже замечены не были. В среде кешиктенов* над ними обычно насмехались, шутливо называя «ни рыбы, ни мяса». За ними в самый раз закрепить переправу с Арбухима* на Симбер*. Пусть себе «помирают» там от скуки, пока не прибудут суда. Главное, чтобы не проявляли самовольство, или ещё того хуже, не отлучились в самый неподходящий момент к каким нибудь бабам. Не хватало, чтобы к каким нибудь ушкуйникам в плен угодили. Стыдобы не оберёшься;

— Нахал и Хула конгураты*, любимчики Али-Бека*. Среди кешиктенов* ходят упорные слухи, что именно эти двое внедрены в их среду, чтобы «поглядывать» за товарищами, а потом втихую, «сливать» всё «нужное» Али-Беку. Чтож, как говорят, «дыма без огня не бывает». Наверное, этим и обясняется то обстоятельство, что Нахал, выпив лишка, может пойти и отобрать у своих соотечественников любую понравившуюся ему вещь. Что же касается инородцев, то отловить и обесчестить у тех, чью либо жену или дочь, для него это, как говорили, «в порядке вещей». И подобная наглость ему всегда сходила с рук, в то время когда другого, за подобное, могли не только сурово наказать, но даже казнить. Хула же постоянно над всеми насмехался, вплоть до самих Али-Бека и ордынского царя*, обзывая тех нелестными словами и стараясь вовлечь на свою сторону своих сослуживцев. Были случаи, когда некоторые поддавались на эти уловки, и делали то же, что и он. Только впоследствии, это «каким-то образом» становилось известно Али-Беку, или его приближённым джандарам*, после чего несчастного болтуна ждал зиндан*, с вытекающими из этого последствиями. Хулу же, за этот же проступок, как будто не замечали, и ему всё сходило с рук. Поэтому, наученные горьким опытом кешиктены, старались просто игнорировать его подстрекательства и держаться от Хулы как можно дальше. В среде же не только кешиктенов*, но и среди эмиров* и аскеров* ордынского войска, утвердилось устойчивое выражение «хулить», тоесть за глаза непристойно отзываться о ком либо;

— Дербет* Балтабай был слишком простоват. А выпив изрядно кумыса, или немного вина, он по своей душевной простоте мог разболтать кому угодно, даже чужому, любую тайну. Почему такого человека включили в состав его миссии, Байондур никак не мог взять в толк. Наверное, чтобы в случае неудачи было на кого свалить, думал он. А значит, этого человека нужно будет при первой же возможности «сбагрить» от себя подальше. Оставлю ка я его на Самарском перевозе*, подумал Байондур, а ему в придачу оставлю кого нибудь из алибековских. Займу их делом! Вот только кого? Как говорится «из двух зол выбирают меньшее». Разумеется для себя! А значит меньшее, пожалуй, будет Нахал. То, что он может сотворить, его же и компрометирует, а следовательно, его и как «подставу» можно использовать, если всё сделать «по умному». А вот длинный язык Хулы, к делу не «пришьёшь». Поэтому, пусть Хула остаётся на Самарском перевозе*, «посматривает» за Балтабаем, а при необходимости, и доносит на него. «А донос, это дело государево»! — вспомнив изречение Али-Бека, подумал, улыбаясь Байондур;

— Последним оставался Дурбай, тоже достаточно «тёмная лошалка». Этот кешиктен*, ранее был эмиром* и командовал хазаром*. Но впоследствии, за мародёрство и казнокрадство, он лишился всего и был передан «на милость» кази аскару*. Однако за Дурбая вступились влиятельные родственники, среди которых был даже один известный карачи-бек*. Они «подсуетились», заплатили кази аскару* хороший бакшиш* и Дурбай, избежав суда, был переведён кешиктеном* к ордынскому царю*. Для последжучидовской Орды*, с её родоплеменными укладами, то была типичная ситуация. Тут уж ничего не поделаешь! За таким как Дурбай, тоже «глаз, да глаз нужен», подумал Байондур, но «выше одного места не прыгнешь», а потому, пусть за ним поглядывает Нахал и если что, «доносит» прямо Али-Беку. А значит, к сожалению, придётся взять его с собой. Это единственный вариант, где можно «и рыбку съесть, и ещё кое-что сделать», подумал Байондур.

Между тем, шествие приблизилось к окраине левобережной части Самара. Казалось, что этот город просто создан для того, чтобы путникам, после изнурительной дороги, сделать тут остановку и передохнуть от усталости. Здесь Байондур, поочерёдно подъехав к Хуле и Нахалу, тихим голосом, чтобы не слышали остальные, объяснил им задачу по поводу Балтабая и Дурбая. Те недовольно поморщились, но возражать не стали.

Подьехав к перевозу, миссия переправилась на паромах на правый берег Итиль*, и Байондур с Бек-Тутом, оставив старшим Дархан-нойона*, отправились на поиски вали* Самара*. Долго им этого делать не пришлось, и вскоре Раис, как звали вали*, предстал перед высокими гостями. Он поприветствовал прибывшех, как того требовал этикет, а затем поинтересовался, чем может быть полезен столь дорогим гостям.

— Мы очень устали в пути и хотели бы перекусить, помыться, как следует, и немного передохнуть с дороги, — ответил Байондур, — Но долго я и мои люди здесь задерживаться не намерены.

Раис хотел было пригласить гостей в собственный бек-сарай*, но когда услышал, что в составе миссии десять кешиктенов*, а у каждого из них ещё по десятку аскеров*, передумал. Гости, они конечно почётные, подумал вали*, но их пребывание здесь, даже не на долго, повлечёт немалые расходы, которые потом никто не возместит. Он стал быстро соображать, кому из местных баев* навязать «дорогих гостей» и неожиданно вспомнил об урусовском купце Семёне. Урусу* конечно, это не понравиться, но и деваться ему будет некуда. Урусы*, народ в Орде* бесправный, а потому, если этот торгаш не согласится, вали*, в лучшем случае, отберёт у него всё нажитое, а в худшем, даже представить страшно. Ахдос* всегда займёт сторону ордынца*. А потому, пусть этот урус* благодарит Всевыщнего, и его Раиса лично, что ему здесь предоставлено так вольготно жить и торговать. Где бы он ещё имел столь значительные барыши*, как не на маршруте Великого щёлкового пути*? Вон, какой себе сарай* отгрохал! А зенджиров* вокруг неисчислимое множество! И потом, «урусы* нынче не в почёте», поэтому, верепениться перед ордынцами* не в его интересах. Пусть раскошеливается, как у них там говорят «подобру, поздорову», не то вообще всего лишится. К тому же, у него ещё и баня неплохая имеется, а путники хотят помыться.

— Я бы пригласил дорогих гостей к себе, — начал исповедываться перед Байондуром и Бек-Тутом Раис, — да только сарай* у меня слишком мал. Не сарай*, а торак* какой-то. Вали* Раис сам живёт скромно. Но есть у меня один торговец, у которого богатство немереное. А торговец этот, очень гостеприимный. Ведите сюда своих людей, отправимся к нему в гости, а я предупрежу этого куркуля* заранее, чтоб встречал гостей.

Предупреждённый о прибытии незваных гостей, купец Семён подобной вести не обрадовался. Не зря у него на Руси бытовала пословица, «незваный гость, хуже татарина». Да только на этот раз, и незваными гостями были всё те же татары*. Всё один к одному! Но что поделаешь, перечить вали*, было «себе дороже». Отправляя сюда, Великий князь Московский ему строго наказывал держаться в Самаре* любой ценой, а для этого необходимо было всеми «правдами и неправдами» избегать конфликтов с местной верхушкой. Потому, купец Семён, безропотно согласился сделать всё, что от него потребовали люди вали*. Подобные встречи «незваных гостей» Семёну приходилось обслуживать и ранее, но не в таком количестве. Однако делать было нечего, и Семён дал распоряжение своим людям ставить и накрывать столы, топить баню и готовиться к «радушному» приёму ордынцев*. Ну что же, решил для себя купец, «чему быть, того не миновать», а может ещё из этих гостей можно будет и что-то полезное «вытянуть». Семён пригласил к себе Салимбега и обговорил с ним все ньюансы их поведения во время посещения торака* купца «непрошеными гостями». Решено было для начала, постараться их споить. У пьяных, как известно, развязывается язык, и с них можно вытащить что-то ценное для себя и для дела, ради которого русская миссия здесь и находилась. Напившись, ордынцы конечно могли устроить бузу, переловать мебель, а то и покалечить кого либо, из дворовых людей Семёна. Зато сильно пьяные они скорее угомонятся и уснут, а слегка подвыпившие начнут требовавать женщин, которых купцу взять было негде. И что тогда ожидать от этого воинства, одному богу известно!

— Салам алейкум! — поприветствовал, стоя на крыльце, входившех во двор гостей Семён, — Прошу дорогих гостей располагаться и к столу. Отведайте, чем бог послал. А скоро и банька будет готова. Попаритесь с устатку после дальней дороги.

Несмотря на ограниченность времени, прислуга уже накрыла, что можно было наскоро приготовить на столы, и приступила к жарке мяса, а также других горячих блюд. Начала топиться и баня.

— Ва алейкум, — промолвил в ответ за всех Байондур и, взглянув на купца суровым взглядом, добавил, — Вообще-то, неплохо было бы сначала людей помыть, а уж потом сажать за столы!

— Ничего, — примирительно ответил Семён, — баньку в два счёта не подготовить. Это непреложная истина. А твои люди вон как проголодались! Вы ведь всю дорогу на сухом пайке, не так ли? Пусть твои люди перекусят маненько, по чарке вина хряпнут. Это никак не повредит, а к тому времени и банька истопится. Жаркое тоже в один миг не сготовишь, а вот пока напаритесь, и оно будет готово.

— Ладно торговец, — согласился Байондур, — Делай как знаешь. Вот только моих молодцов не спаивай. Не то беды накличешь, и от них, и от меня вдобавок.

— А спаивать то и нечем, воевода, — ответил купец, назвав эмира* кешиктенов* на русский манер, — Вон, вас какая арава! По чаше вина до баньки, да по паре после, а оно и закончиться. Ты думаешь у меня его так уж и много? Это тебе не корчма*! Его из местных продуктов не сделаешь. Потому, приходится покупать у южных купцов, проезжающих мимо. А они народец ушлый, дерут втридорога. Поэтому, вина много не напасёшь. А что три чаши для твоих быков? Это так, тьфу!

— Насчёт моих людей, полегче, — фыркнул Байондур, — Они не буки*. Они у меня настоящие чулбарсы* и чул буриси*.

Тем временем прибывшие ордынцы набросились на еду. Простые аскеры*, может быть и не сделали бы этого без ведома Байондура, но пример подали кешиктены*, которые не стали дожидаться разрешения их эмира*. Тон в этом задали Нахал и Хула. Как конгураты*, они считали себя «белой костью» среди таких же кешиктенов*, как они. Байондур, как кыпчак*, для них был всего лишь выскочкой, по воле фортуны, а может по чьему либо недоразумению, поставленный в этом походе над ними эмиром*. А коли так, не заглядывать же ему в рот, даже по таким мелочам? Байондур это прекрасно понимал, а потому старался не обострять отношения с подобными сослуживцами, да ещё и «по мелочам». «Себе выйдет дороже», думал он. В таких случаях, Байондур, лишь нахмурив брови, старался демонстрировать «гробовое» спокойствие, сохраняя тем самым перед присутствующими своё собственное лицо. В таких случаях он вспоминал Тимура и сожалел, что служит не у него. Тот давно у себя покончил со всякими там родоплеменными традициями и издержками за разного рода проступки, а то и просто неуважение к его амирам*. Карал он беспощадно, не беря во внимание ни родословные провинившехся, ни их чины, и даже прежние заслуги.

Похватав самые аппетитные куски балыка и проглотив их почти не разжёвывая, Нахал и Хула схватили кубки с вином, предназначавшиеся хозяином застолья для Байондура и Бек-Тута. Они тут же опрокинули их себе в глотки. Байондур с Бек-Тутом постарались не заметить и это, взяв медные чаши, из которых пили даже не кешиктены*, а простые аскеры*. Больше всего им было неудобно перед этим торгашом урусом*, который в сложившейся ситуации, начинал понимать, кто в этой «компании» ордынцев* истинный хозяин положения. Байондур и Бек-Тут продолжали сохранять на лицах «хорошую мину при плохой игре», а пиршество между тем продолжалось. Дурной пример, как известно, заразителен. Глядя на Нахала с Хулой и при молчаливом попустительстве Байондура с Бек-Тутом, остальные ордынцы*буквально выхватывали «из под носа» друг друга «куски» пожирнее. Как бы они из-за этих «кусков» не попрошибали головы друг другу, в сердцах подумал Семён. Во дворе торака* появился запоздавший вали* Раис. Увидев происходящее, он всё понял, и встав в стороне, подозвал к себе Семёна. Они сели рядом с Байондуром и Бек-Тутом и стали обсуждать свои текущие дела, также делая вид, что не понимают происходившего. На крыльце торака* как из под земли вырос семёновский назир* и объявил, что баня готова. Однако тут же добавил, что всем места не хватит, а потому в неё мыться могут заходить по десять-пятнадцать человек. Первыми, словно наперегонки, к бане бросились всё те же Нахал и Хула, а за ними следом старались не отстать Балтабай и Дурбай. За этой четвёркой последовали остальные кешиктены*, кроме Байондура и Бек-Тута, которые, «проглотив и эту пилюлю», продолжали сидеть и делать вид, что ничего особенного не происходит. Хотя места в бане ещё оставались, никто из остальных аскеров*, пойти мыться с кешиктенами* не решился. Остальные стали спокойно ждать своей очереди. Кешиктены* мылись долго и шумно. Наконец, намывшись, они стали выходить из бани, покрытые какими-то белыми льняными накидками, которые у Семёна звались простынями.

— А что значит простыни? — спросил у Семёна вали*.

— Это означает, что сия вещица, просто кусок материи, — ответил купец, — То есть простынь, это простая вещь.

Когда все кешиктены*вышли из бани, на столы стали подавать жареные и варёные блюда. Кешиктены* ни у кого не спрашивая разрешения, сразу же принялись за них. Другие аскеры* стали предлагать пойти помыться следующими Байондуру и Бек-Туту. Согласись последние на это, позора им было бы не избежать, так как получалось, что вверенные им люди, ни во что не ставят своих собственных эмиров*, хоть и временных. Чтобы сохранить «лицо», этим двоим ничего не оставалось, как в этот вечер вообще остаться немытыми. Простые же аскеры*, не могли себе позволить пойти мыться раньше своих эмиров*. Сложилась тупиковая ситуация, которая грозила остаться непомытыми всем остальным. Но войдя в сложившееся положение, выручил Сёмён. Он встал и объявил всем присутствовавшим, что согласно русским обычаям, старшие воеводы, а ордынские эмиры* Байондур и Бек-Тут приравнивались именно к ним, должны позаботиться сначала о благе своей дружины, к которой приравнивались присутствовавшие аскеры*, а потом только собственных удобствах. Исходя из сказанного им, выходило, что вначале должны помыться ордынские аскеры*, а эмиры* это должны сделать в последнюю очередь, когда будут чистыми все остальные.

— Вы все находитесь на территории жилища русского купца, — заканчивал свою речь Семён, — А потому, на территории моего дома действуют обычаи Руси, согласно которым я здесь хозяин и устанавливаю русские порядки. Поэтому в баню пойдут, вначале простые воины, а затем на правах хозяина я, и со мною трое ваших воевод.

Семён показал на сидевшех рядом Байондура, Бек-Тута и вали* Раиса. В этот момент все были в душе благодарны купцу за то, что тот нашёл достойный выход для их всех из создавшегося здесь тупикового положения.

— И последнее, — в конце добавил Семён, — Мыться мы будем возможно долго и упорно, так как к тому времени все уже помоются, и мы никому мешать не будем. Вино, а скорее всего корчму* будем пить тоже в бане. Это тоже старый русский обычай. А чтобы гостям не было скучно, вместо себя я оставляю своего назира* Салимбега, или просто Салима, кому как удобнее его называть. Он ваш соотечественник и думаю, что вы найдёте с ним общий язык.

— Разделившись на группы по двадцать человек, ордынские аскеры* поочереди пошли мыться в баню. Конечно же, баня для двух десятков одновременно была тесноватой, но привыкшие постоянно терпеть все тяготы и лишения службы ордынские воины, этого как-то не замечали. Мылись довольно быстро, так как каждый из них понимал, что эмиров* нельзя заставлять долго ждать, пока намоются простые аскеры*. Кешиктены* для них примером не были, так как этих людей в ордынском войске в лучшем случае неуважали, а в худшем ненавидели и презирали, как презирают в любой армии мира своих собратьев, пользующихся, в отличии от остального подавляющего большинства, привилегированным статусом и положением.

Накупавшись, аскеры* сели за столы и продолжили трапезу. А Семён как и обещал, увёл Байондура, Бек-Тута и Раиса в баню, прихватив с собой вина и корчмы*. Аскеры* вели себя достаточно тихо, чего не скажещь о кешиктенах*, которые о чём-то весело балагурили. Нахал знаком руки подозвал к себе Салимбега.

— А что уважаемый, вино уже закончилось, — спросил он, ехидно улыбаясь, — Или если поискать, найдётся ещё что-то.

— Если поискать, что-то найдётся, — ответил Салимбег, — Только не вино, а кое-что покрепче. Вино действительно закончилось.

— Тем более вели подать, если крепче, это ещё лучше, — сказал Нахал, — Сейчас попробуем, что вы тут за пойло придумали.

— Оно чересчур крепкое и моментально валит с ног, — начал пояснять Салимбег, — Ваш воевода запретил подавать вам на стол этот напиток. Вам ещё очень далеко ехать и пьяным будет очень тяжело переносить дорогу.

— Это я здесь решаю, что подавать, а что не подавать, а не этот куман* Бабудур, — стукнув кулаком по столу, вскричал Нахал, — Тащи! Кому сказал!

Салимбег что-то сказал прислуге и те стали носить и ставить на столы кувшины с корчмой*. Пирщество продолжилось, но вскоре подавляющее большинство, и кешиктенов*, и аскеров*, были настолько пьяны, что не могли стоять на ногах и внятно разговаривать. Больше всех был пьян, конечно же Нахал. Он поспорил с Сарыбеком и Иландуром, что перепьёт их обоих, и нужно отдать ему должное, Нахал это пари выиграл. Однако в результате этого, он теперь валялся в пыли, рядом со столами, и совершенно без чувств. Ещё хоть как-то держались на ногах и могли говорить что-то членораздельное Балтабай и Хула.

— Послушай, уважаемый, — обратился Хула к Салимбегу, — Как так получается, что ты, можно сказать почтенный ордынец*, находишься в услужении у этого неверного и недостойного уруса*, да обрушит на него свою немилость Всевыщний.

— Да потому и служу, что так было угодно Всевышнему, а вместе с ним и нашему Великому царю* ордынскому, — соврал собеседнику Салимбег.

— Не мог Всевыщний допустить, чтобы правоверный пошёл в услужение к неверному, — вмешался Балтабай, — Неправильно всё это, не по закону.

— Кроме услужения урусу*, на меня ещё одна тайная миссия возложена, — продолжал Салимбег, — Великий ордынский царь* должен знать всю правду, что творится на его второй по значению переправе. А знать он это должен, не только из уст продажных вали*. Кроме того, нужно втихаря приглядывать и за этим урусом*. Урусы*, народ ушлый, за ними глаз да глаз нужен. Или я в чём-то не прав?

— Безусловно прав, — ответил Балтабай, — Только не похож ты на удалого яширин хабарчи*, а больше похож на жалкого калеку. Если ты действительно тот, за кого себя выдаёшь, у тебя под мышкой должна быть нужная татуировка. Покажи нам её, тогда поверим.

— Татуировки у меня естественно нет, да и быть не может, — стал оправдываться Салимбег, — По татуировке меня бы здесь давно вычислили бы. Наколоть такую татуировку, это всё равно, что повесить на грудь табличку с надписью, «я яширин хабарчи» и думать, что её никто не видит.

— Он совершенно прав, — принял сторону Салимбега Хула, — О том, что этот человек яширин хабарчи*, должен знать лишь тот, кто его сюда прислал, иначе толку с такого яширин хабарчи* будет как с таки* молока. А ты уважаемый, где столько ран нахватал?

— На Саснак Кыры*, — ответил Салимбег, — Я заслужинный «аскарбек Саснак жанг майдони*». Сражался там под предводительством беклярибека* Мамая. Мы с ним соплеменники.

— Ах, так ты мне ещё и почти кержак*! — обрадовался, услыхав сказанное Хула, — Уважаю киятов*. Вы наши самые близкие братья ещё со времён Покорителя вселенной*. Неуважаю, и даже презираю, одного лишь Мамая. Это не кият*, это неправильный кият*. Он сеял смуту среди нас, ордынцев*. Он бездарно профукал урусам* туфанги*. По его «милости», мы теперь должны у них это оружие отвоёвывать, не имея такового у себя. Неизвестно, сколько наших славных эмиров* и аскеров* сложат головы теперь под стенами Москвы.

— Ладно, хватит хулить покойника, — перебил его Балтабай, — И так всем известно, что Мамай был хунукдан*, эшакдай ужар*, безмозглый куйкор и конченый така*. Да и разговаривать нам потише не мешало бы. В этом тораке* большая часть прислуги урусы*, а мы про грядущую войну с ними чирикаем. Упаси господь, кто-либо услышит. Ты мне лучше вот что скажи, Салим. Мы у твоего саида* уруса сможем на жительство остановиться? А то в караван-сарае* нас клопы с блохами сожрут.

— Насчёт прислуги, не беспокойтесь, — ответил Салимбег, — Они все, кроме своего родного, больше ни одного другого языка не знают. А насчёт остановки здесь на постой …! Ведь ваш эмир* говорил, что вы вскоре отсюда уедите. А где ваши лошади? Вы ведь не пешком сюда из самого Сарая* пришли?

— Остаёмся только мы двое, я и он, — Балтабай показал пальцем на Хулу, — Остальные завтра по любому уйдут. Мы же здесь пробудем, пока Тохтамыш не переправит своё войско на правый берег Итиль*, а отобранные у урусовских торговцев в Казане* корабли, не проследуют через нас к Хазарскому морю*. Вот остальные из нашего кошуна* и направляются в Казан*, чтобы захватить суда и помочь нашему царю* переправить войско. А лошадей наших, ваш вали* в ближайшем караван-сарае пристроил. Там их и покормят, и отдохнуть дадут. Вот такие брат дела получаются! Только смотри, чтоб об этом, ни одна блоха не узнала.

— Разумеется, — пообещал Салимбег, — Но я не совсем понял, куда это наш Великий царь*, да ещё и с войском проследовать хочет?

— Он за нами следом идёт изгоном* на Москву, — ответил Балтабай, — Москвачей* необходимо наказать за Саснак Кыры* и неуплату выхода*, а также кражу у нас самого страшного во вселенной оружия.

— Ладно, двоих я вас здесь устрою, не проблема, — успокоил кешиктенов* Салимбег, — А теперь давайте на посашок, как говорят урусы*, и спать. Я вас сейчас сразу и на лучшие места устрою. А эти, ваши, пусть кормят комаров на улице.

Салимбег подал каждому из своих собеседников по кубку, из которых обычно пьют лишь разбавленное вино, наполнил эту посуду на три четверти корчмой*. Для себя же взял аналогичный кубок, но заранее наполненный водой.

— У нас на посашок принято пить до дна, — сказал он гостям и с затяжкой опрокинул свой кубок. Хула с Балтабаем конечно уже знали, что корчма*, в отличие от вина, очень крепкий напиток. Однако, в том состоянии, в котором они на тот момент находились, им никак не хотелось уступать первенство этому, искалеченному войной и судьбой «аскарбеку Саснак жанг майдони»*. Они ведь целые кешиктены*, а не какие нибудь простые аскеры*, которые теперь валяются на земле по всему двору. Хула с Балтабаем также, следом за Салимбегом осушили свои кубки, тем самым доведя себя до «полной кондиции». Назир* взял их обоих под руки и отвёл в одно из лучших помещений для ночлега, где те сразу же уснули мертвецким сном. После всего этого, Салимбег взял два заранее приготовленных для этих целей, аккуратно вырезанных обрывка бересты, достал раствор приготовленный на коре дуба, смоле и саже, а затем сильно заострённой палочной написал мелкими старославянскими буквами. Этот алфавит, он при помощи Семёна успел освоить совсем недавно. Сообщения на обеих кусочках бересты были совершенно одинаковы и гласили следующее:

«Хан Тохтамыш идёт войной на Москву. Манкыла* уже здесь, войско переправится следом». «Хаким».

Взяв написаное, Салимбег поднялся на голубятню. Там он поймал двоих голубей, и обе берестяные «записки» обмотал вокруг правых ног пойманных птиц, закрепив их тонкими, но крепкими нитками. Сделав это, назир* на мгновение призадумался. Прежде чем выпускать этих птиц в полёт, Салимбег должен был уведомить своего саида* Сёмёна, за которым было последнее слово в подобном решении. Но купец находился с ордынскими* эмирами* и здешним вали* в бане. Процедура купания затягивалась, так как баня этим гостям, наверное понравилась. А ко всему прочему, они с собой взяли вино с корчмой* и закуску. Значит, сидеть в парилке эта «компания» может до темноты. В темноте же, как известно, не один ямской голубь* не покинет голубятни, так как ночью эти птицы ничего не видят, а поэтому и не летают. Взвесив всё это, Салимбег аккуратно вылез с птицами в руках из голубятни, огляделся по сторонам и поочерёдно подбросил голубей в воздух. Птицы замахали крыльями и вскоре исчезли из виду, унеся с собой в далёкие края бесценные донесения. Салимбегу лишь оставалось помахать им рукой.

Напарившись вдоволь в бане и «приняв на грудь» изрядное количество вина с корчмой*, Семён с Раисом, Байондуром и Бек-Тутом, выбрались наружу, закутанные в льняные простыни. Во дворе семёнова торака*, перед ними открылось «потрясающее» зрелище. По всему двору кучами валялись спящие ордынцы*. От них так разило корчмой*, что хоть нос затыкай. Особенно неприглядным был вид у валявшегося в грязи Нахала. Тот лежал лицом прямо в единственной на весь двор небольшой яме с жидкой грязью. Вышедшие из бани тоже изрядно выпили, но пьяны были не до такой степени и вполне могли «держать себя в руках».

— Как он туда попал? — c недоумением пожал плечами Семён, — Эта грязь у меня единственная во дворе, и та его.

— Кака* всегда грязь найдёт, — брезгливо поморщившись, ответил Бек-Тут, — Благодарю тебя Всевыщний, что освободил меня от дальнейшего куча* с этими кончеными, моральными хунукданами*. Аллах Акбар*!

— Вот это ты заговорил! — с удивлением посмотрел на него Байондур, — Никогда бы не мог подумать, что у тебя подобное мнение о нас, доблестных царских кешиктенах*, где ты и сам ещё пока служишь?

— Далеко не о всех, — стал уточнять Бек-Тут, — Кешиктены* есть двух видов, настоящие и конченые*. Нахал с Хулой, конченые.

— Тогда добавь к ним Дурбая с Балтабаем, для полноты картины, и тогда всё будет правильно, — хихикнув, добавил Байондур, — В семье говорят, не без хунукдана*, а уж в армии, тем более! Здесь, как говорят некоторые, сам бог велел!

— На это можно было-бы закрыть глаза, — продолжил высказывать своё недовольство Бек-Тут, — если бы этих хунукданов* были единицы, а то только здесь у нас их ровно пополам. Зачем только берут в кешиктены* всяких родовитых отпрысков? От них пользы, как от таки* молока. Везёт же некоторым армиям, где эмиров* и аскеров* ценят лишь по заслугам! Как у Тимура, например!

— Всплюнь! — перебил его Байондур, — Ты что, служил у Тимура? У этого выскочки свои «тараканы», а в его армии такие бывают «заморочки», что нам с тобой, подобные и не снились! Разве что другого рода. А вне войска, это вообще что-то! В Кук-Сарае*, например, всеми делами заправляет Сарай Мульк-ханум*. Это не женщина, это настоящая ав-гай*, которой просто невозможно никогда и ни в чём угодить. Ей не смеет перечить абсолютно никто. Даже сам Тимур предпочитает ей повиноваться беспрекословно, включая случаи, когда та не права. Попробовали бы, к примеру, Шикербек-ага-хатун*, или Урсыгбек-хатун, рот открыть против Тохтамыша! Представить себе не могу, что бы с них осталось. Да что там говорить? Тимур даже аг-тамгу* сам издать не может, каждый раз посылает чопара* к никчёмному развратнику Саюргатмышу*, чтобы тот заверил её. А что толку, что он каждый раз после возвращения из походов казнит проворовавшихся сахиб-диванов*, которых сам же до этого и назначал. Парадокс, но те не только не перестают растаскивать казну, а воруют ещё в разы больше. И такого …! Так что, везде брат хорошо, где нас с тобой нет!

— Я тут вас послушал, и хотя язык ваш пока до конца не освоил, но основную суть вашего «базара» понял, — вмешался в разговор Семён, — У нас, русских, такая же херня! У нас отношения с сынами боярскими*, их зятьками и прочими маракушами*, в некотором роде похлеще ваших. Так вот, эта самая непутёвщина, тоже уже большинству нормальных людей, как кость в горле. Все это понимают, что-то пытаются сделать, но довести до ума не могут. Мешает, как у нас принято говорить, «круговая порука».

— Ну, про вашу «круговую поруку», я тоже уже знаю, — перебил его Бек-Тут, — бывать на Руси приходилось. Хочу тебя немного поправить. Эта ваша «круговая порука», в сравнении с нашей, ещё так, невинные можно сказать «цветочки». По этому поводу, я даже чем-то вам, урусам*, в какой-то мере завидую.

Вали* Раис вначале в разговор не вмешивался, но даже будучи достаточно пьяным, сообразил, что эту тему «базара» нужно либо сменить, либо вообще прекратить всю эту болтовню.

— Уважаемый, — обратился он к Семёну, — А почему твои люди дозволили гостям так напиться, что те из достойных воинов смогли превратиться в настоящих как*?

— Что мы могли зделать? — опередил с ответом Самёна Салимбег, — Здесь всем заправлял вот он.

Салимбег показал рукой на спящего Нахала.

— Корчму* его люди, те, что спят в тораке*, тоже без нашего ведома нашли и попили, — продолжил оправдываться назир*, — Попытайся наши люди их хоть как-то остановить, ордынцы* бы с них «шашлык» сделали.

— А откуда у тебя во дворе эта лужица взялась? — перевёл Раис разговор на Семёна, — Твой двор, всегда ведь чистотой славился?

— Виноват! — стал оправдываться Семён, — Мои люди давича не уследили, вот из зенджира*, где содержаться каки*, и натекло. Сам не предполагал, что так далеко утекёт эта нечисть.

Раис ещё раз взглянул на спящего лицом в луже Нахала, и как-то неестественно поморщился.

— Этому нужно умыть морду, да переложить в надлежащее место, — дал он распоряжение Семёну, — И, наверное, начнём расходиться, вы же сами говорили, что чем быстрее уйдёте, тем лучше? А мне ещё нужно зайти в караван-сарай*, посмотреть, как там ваших коней объустроили и дать там кое-какие распоряжения по поводу завтрашнего дня.

Вали* ушёл, а купец, устроив у себя в тораке на ночлег Байондура и Бек-Тута, вышел к Салимбегу, чтобы узнать от того последние возможные сведения, которые он мог получить в результате общения с гостями.

— Ну что, есть хоть что нибудь чуточку интересного? — спросил купец своего назира*.

— Есть, да ещё настолько ценные, что Москве теперь с нами не расплатиться никаким серебром! — ответил тот, — Оказывается, наши гости, это манкыла* самого ордынского царя* Тохтамыша. Она следует в Казан*, чтобы захватить там русские торговые корабли и пригнать их сюда для оказания помощи царю*, переправить на наш берег его многочисленное войско, которое, как я предполагаю, вышло из Сарая* и изгоном* следует в нашу сторону.

— Ты ничего не перепутал? — недоверчиво посмотрел на него Семён, — Ты представляешь, что значит отправить на Москву недостоверное донесение! А если всё это не подтвердится? С нас обоих головы слетят, и никто нас с тобой спасать не станет.

— Отчёт я себе даю, — уверенно ответил Салимбег, — Если наше донесение не подтвердиться, это будет конечно очень плохо. Но если всё это так, как мне сказали эти, сразу два ордынца! А мы с тобой, зная о том, промолчим, будет востократ хуже.

— Ладно, готовь донесения, — распорядился купец, — А завтра, как только расцветёт, отправим повозарей* в Москву, сегодня уже почти стемнело, голуби не полетят.

— Двух птиц с донесениями я уже отправил, — сообщил Салимбег, — Завтра, значит, отправим ещё парочку для надёжности. У нас запас московских ямских голубей* ещё остался.

— Да как ты посмел самовольничать, — вспылил на него Семён, — Я же тебя сто раз предупреждал. Без моего ведома, ты голубей отправлять не должен. Как с тобой ещё разговаривать?

— Я боялся, что о птицах вспомнит вали*, — оправдывался назир*, — Он мог вспомнить о голубятне, ночью прислать людей, и нашим птицам бы, просто поотрывали бы головы. Он у меня как-то даже интересовался, зачем у нас голубятня? Может, это было просто любопытство, а может ему про голубиный повоз*, что-то известно? Что тогда?

— Вздор какой-то, тебе вечно всякие небылицы мерещатся, — продолжал возмущаться Семён, — Ладно, подготовь донесения и иди поспи. Как говорят у нас на Руси, «утро вечера мудренее».

Утром, лишь только начала расцветать, Бек-Тут вышел во двор оправиться по лёгкому. Отправив естественные надобности, ордынец* зевнул пару раз и осмотрелся по сторонам. Его взгляд остановился на голубятне, где на насестах ещё безмятежно спали голуби. Бек-Туту на тот момент уже было известно о разного рода, голубином повозе*. Если этих птиц сейчас выгнать из голубятни, подумал он, а среди них есть ямские*, то они непременно улетят туда, откуда их сюда привезли. Остальные же, немного полетав, вернутся домой, то есть на эту же самую голубятню. Устрою ка я этому урусу* в благодарность за приют небольшой подарок, оставлю его без ямских голубей*, если среди этих птиц, конечно, таковые есть. Если нет, тоже ничего страшного. Это будет выглядеть, как моя детская шалость и ничего большего. Если этот урус, живя здесь, ничего худого не делает, и такового не замышляет, какой ему от этого вред? Его голуби покружат какое-то время над Самаром*, и прилетят обратно на свои насесты.

Бек-Тут по лестнице, стоявшей рядом, поднялся на голубятню и выгнал птиц на улицу. Голуби разлетелись в разные стороны, а ордынец* спустился вниз и пошёл в торак* досыпать дальше.

Когда уже совсем расцвело и солнце начало медленно, но верно подниматься вверх по небу, из торака* вышли Семён и Салимбег. Они не мешкая, сразу же направились к голубятне. Семён поднял голову и увидел, что голубятня, возвышавшаяся над крышами зенджиров*, была пуста.

— Лихо кто-то сработал, — проговорил купец, обращаясь к Салимбегу, — Это пожалуй, тот самый редкий случай, когда вечер оказался мудрее утра. И чтобы я без тебя делал? Ну, что же Салим, поздравляю с первой победой. Семён с Салимбегом разбудили свою прислугу, которая стала готовить завтрак для гостей. Когда тот был готов, люди купца начали ставить съестное на столы, перешагивая при этом через ещё не проснувшихся ордынцев*. Первым из гостей проснулся Байондур. Он зашёл в баню, обмылся ещё не остывшей за ночь водой, и выйдя на улицу, обратился к Семёну.

— Сегодня выпивки не подавать ни по одному глотку, — строго вымолвил Байондур купцу, — Иначе, покараю пополной.

— Я бы возможно и рад был вас угостить на похмелье, да нечем, — стал оправдываться Семён, — Вчера твои люди всё, подчистую выпили.

Следующим, среди ордынцев проснулся и вышел во двор Бек-Тут. Он, протерев глаза, поднял голову и поглядел на голубятню. Некоторые из местных голубей уже налетались, и вернувшись, сидели кто где.

— Красивые птицы, — вымолвил он, а затем, обращаясь к купцу, спросил, — Твои?

— Это мой назир* увлекается, — спокойно, как ни в чём не бывало, ответил Семён, кивая на Салимбега. Больше о голубях никто не вспомнил.

Байондур начал будить своих кешиктенов*, а те стали поднимать всех остальных. Ордынцы по очереди спешно умывались в бане и садились за столы завтракать. Вид у всех был потрёпанным. После перепития накануне, у них болели головы, но похмелиться никто не подавал. Понемногу и втихую от всех, Семён похмелил лишь Байондура и Бек-Тута, которые выглядели посвежее. Единственно, что в какой-то мере могло спасти незадачливых выпивох, так это поданный на столы рассол от солёных огурцов и помидоров. Его ордынцы мигом весь попили и продолжили поедать в основном солёные огурцы с помидорами. Не съеденные, они просто растаскивали из бочек по своим походным сумкам.

— Что они делают? — спросил Салимбег Семёна, — Им же дальше ехать по безводной степи! Они что, совсем спятили?

— А это уже их проблемы, — нехотя махнул рукой Семён, — Пусть едут хоть …, «на хутор бабочек ловить», нам то, что от этого? Лишь бы отсюда скорее убрались.

Оставалось лишь решить вопрос об устройстве на постой в тораке* у Семёна, Балтабая и Хулы. Купец от подобных постояльцев был не в восторге, но обострять отношения с ордынцами*, тоже было не в его интересах, а поэтому он, скрипя сердцем, согласился.

После завтрака, Байондур в тораке* собрал кешиктенов* и каждому из них поставил заранее намеченную задачу, при этом роздав каждому соответствующую пайцзу* ордынского царя* Тохтамыша. Далее, каждому из этих людей предстояло ехать своей, заранее определённой дорогой, которая им стала известна лишь в Самаре* от Байондура.

Кешиктены* и рядовые аскеры* стали покидать «гостеприимный» двор купца, направляясь к соседнему караван-сараю*, где были оставлены на ночь их лошади. Последними, этот торак* покидали Байондур и Бек-Тут, а перед ними, забрать своих лошадей ушли Балтабай и Хула. Им предстояло вернуться и остаться здесь на постой, как и было обговорено.

— Рахмат* тебе торговец, — промолвил на прощанье Байондур, — Дорога нам предстоит нелёгкая. Едем по улусам* войско нашему царю* собирать. Война намечается кровавая, с очень далёким, но «солнечным» Адарбайканом*.

Купец Семён, как бы соглашаясь, кивнул ему головой и пожелал удачи, после чего они попрощались окончательно.

Глава 2: Оригинальная идея Бури

Сопровождаемая Дин-Ахмедом и находившимися при нём людьми, миссия Буги прибыла Шевырляйский стан Кудеяра. По прибытии, уйгур познакомил их с Салифаном, которого Кудеяр оставил вместо себя, на время своего отсутствия. Тот выделил путникам землянки, в которых миссионеры засположились в ожидании главного здесь человека, так как никто, кроме Кудеяра, ни Бугу, ни Бури, для ведения любых переговоров и решения дальнейших дел миссии, не устраивал.

Куда отлучился из стана Кудеяр, никто из здешних обитателей, путникам сообщить не мог. Они, толи боялись наказа своего предводителя, толи на самом деле ничего не знали. Говорили лишь, что скоро должен вернуться. Но скоро, понятие растяжимое, и его можно трактовать как угодно. Казалось, что для здешних обитателей, вообще не существует каких-либо единиц измерения: ни времени, ни расстояния, а лишь весьма условно, пройденного пути. Особенно, это обстоятельство угнетало Бугу, которому, чем быстрее, тем лучше, нужно было попасть в Москву. Бури же угнетало лишь то, что он, «до поры, до времени», также не мог покинуть стана, и поохотится совместно с джете*, так как будет не совсем прилично, если Кудеяр вернётся, а его, в тот момент, на месте не окажется. Ещё Бури не давал покоя вопрос, как лучше составить необходимый хабар* в Москву, чтобы его там восприняли всерьёз, и Буге безоговорочно поверили. Деятельность хабаргири*, и в частности хабарчи*, для него была в новинку. У Тимура ему пришлось нести свой куч*, лишь в качестве амира-ал-яргу* и наоборот, вылавливать этих самых хабарчи*. Работал он конечно лихо, но грубо, а потому, не всегда эффективно. Главным критерием успеха, Бури считал страх. Если, мол, человека запугать, то он выдаст всё. Как говорил один из его яргу*, урянхаец* Тохуджар, изощрённая пытка — царица успеха. Но, последний год службы в качестве амира-ал-яргу*, показал Бури, что это далеко не так. Если у душмана* чересчур весомый мотив, и он страшно ненавидит своего врага, то ему эти пытки, как для слона укус назойливой мухи. Ради своего Амира-ал-умара*, он и сам бы, наверное, выдержал любую пытку. Сам Шериф Барака*, им раньше постоянно вбивал в головы, что на подобные жертвы способны лишь славные, и непобедимые аскары* Великого амира* Тимура. О воинах же его противников и прочих чужеземцах, духовный наставник чагатайцев* отзывался, как о никчёмных ахмоках* и трусливых чиябури*. Но, затем Бури убедился, что так бывает не всегда. Для этого предоставился наглядный случай. Во время пыток одного из своих же амиров*, о котором загодя узнали, что тот являлся яширин хабарчи* из Могулистана*. Вскоре, этот амир* был схвачен его яргу* при передаче чопару* хабара* для чурибаши* душмана*. И что только Бури с этим амиром* не делал! Приставлял калёное железо к различным частям его тела, раздробил конечности рук и ног, мазал солью открытые раны, выдрал один глаз. Однако тот задержаный, перенеся адские муки, не произнёс ни слова, пока не умер во время пыток. А позже выяснилась причина такого поведения амира*. Оказывается, после распада Чагатайского улуса* на две страны, Мавераннахр* и Могулистан*, большая часть его родственников, осталась проживать в Могулистане*. Но сам амир*, на тот момент служил в Бухарском кошуне* Мавераннахра* и таким образом, оказался в войске другой страны. Впоследствии же, между этими странами разразился военный конфликт. Тимур вторгся в Могулистан и занял селение, где жила семья амира*. Озверевшие гулямы* Тимура замучили и убили всех его родственников, не пощадив ни стариков, ни жён, ни детей. Причём сделали это, совершенно без каких либо причин, просто ради забавы. Вот тогда-то амир*, и начал мстить Тимуру, таким вот оригинальным образом. Он прекрасно понимал, что одного хорошего айгокчи*, бывает достаточно не только для того, чтобы выиграть одно или несколько крупных сражений, но и уничтожить полностью целое войско противника. Не добившись в тот раз от амира* ничего, Бури решил поглядеть, приготовленный тем для передачи душману*, написанный им же хабар*. Там, как показалось Бури, была какая-то несуразица и «абракадабра»*, из содержания которой амир-ал-яргу* так ничего и не смог понять. Бури сначала хотел сжечь этот кусок когаза*, но подумав, передал его на всякий случай Умару-Шейху. Тот же, в свою очередь, отдал этот клочок чин-афсургану*, находившемуся на службе у Тимура при Кук-Сарае*. Тот, «поколдовав» над хабаром*, вернул его назад Умару-Шейху. Но, вернул он уже текст донесения, который был зашифрован в этой, по тогдашнему мнению Бури, «абракадабре»*. Там были полные сведения о составе тимуровского войска, вторгшегося в Могулистан*. Сбоку, в правом верхнем углу, были указаны, толи клички, толи прозвища источников информации в стане Тимура. Однако, расшифровать их, китайцу оказалось уже не под силу. По этому поводу, Тимур тогда пригласил к себе Бури, и показав ему расшифрованный хабар*, недовольно посетовал.

— Амир-ал-яргу* должен, прежде всего, шевелить мозгами, а лишь потом махать кулаками и саблей, — а затем, немного подумав, добавил, — Ещё один такой прокол, и я «решу», что с тобой делать дальше, соплеменничек. Мне кажется, ты здесь, не на своём месте.

И тут на тебе! Не успела начаться война с Хорасаном, как он, Бури, «проморгал», ещё одного айгокчи*, того самого Кара-Кончара. В результате, на него «повесили» неоправданные потери войска при взятии Фусанджа. Как результат, Бури вынужден «пресмыкаться» перед каким-то богословом Камол ад-Дином и этим чужеземцем Бугой. Но в следующий момент, Бури будто осенило. А что, если хабар*, который Буга повезёт в Москву, написать по образцу, что была написана та «абракадабра»*, но сделав это, проще и умнее? На свою память, Бури не жаловался. Он начал припоминать, как могулистанец оформлял тот злополучный хабар*, внося по памяти, в него коррективы и несколько упрощая на случай, если люди у Адама Москвалика* глупее тех чин-афсурганов*!

Пока ещё не стемнело, Бури пригласил к своей землянке того самого уруса*, которого прошлым летом, перепутав с топчи*, насильно вывез сюда из Москвы. За год проживания здесь, Игнат Тюфягин успел на уровне примитивного разговора, даже освоить кыпчакский язык. В стане он ухаживал за отловленными джете* тонбовскими волками*, содержащимися в специально построенных для них зинданах*. Зинданы* были сдвоенными, разделёнными решётчатыми щитами. В результате этого, можно было перегонять тех зверюг, из одного зиндана* в другой. Это делалось для того, чтобы делать там периодически уборки. Кормили волков, в основном, начинавшим портится мясом диких животных, которых джете*, в избытке отстреливали в здешних лесах.

— Зачем они этих зверюг живыми держат? — недоумевая, спросил у Игната Бури, — Им что, мясо девать некуда?

— Мясо, может и есть куда девать, — ответил Игнат, — Да только шкуры у этих тварей больно ценные.

— Эти облезлые, на тухлом мясе? — продолжал недоумевать Бури.

— Традиция, держать живыми тонбовских волков*, существует с древних времён у здешних мокшей*, — продолжил урус*, — Чтоб ты понял, расскажу одну историю. Когда на мокшанские земли пришли монголы, царь мокшей* Пуреш, во избежание кровопролития, присягнул на верность хану Батыю. Но тот велел царю, вместе с его войском, примкнуть к монголам и участвовать в походе на Европу. Один из воевод Батыя, Субэдэй, использовал мокшей* на самых трудных участках сражений, в результате чего войско Пуреша сильно поредело. Перед одним из сражений, Пуреш попросил Субэдэя дать его воинам передохнуть, чтобы сохранить хоть малую часть своих воинов. Субэдэй пообещал, но обманул царя мокшей. Вместо отдыха, воины Пуреша были разоружены, и большая их часть была перебита. Пуреш, вместе с его сыном Атамасом, также были казнены Субэдеем. Узнав об этом, дочь царя Нарчат, собрала из мокшей* ещё одно войско и начала мстить монголам, нападая на их тылы. Хан Бытый направил целый свой тумен*, чтобы уничтожить Нарчат и её воинов. Перед боем с монголами, мокши* порезали волков, а их свежие шкуры напялили поверх своих кольчуг. Когда дружины Нарчат сблизились с монгольским войском, кони воинов Батыя словно взбесились. Они перестали слушаться всадников, сбрасывая их с сёдел и затаптывая копытами. Оказывается, все лошади, кроме здешних мокшанских, заранее обученных мокшами* или эрзя*, терпеть не могут запаха здешних тонбовских волков*. От свежих же, вывернутых наизнанку шкур, этот запах становится сильнее вдвойне. Кони сразу становятся бешенными и теряют всякий рассудок. Они совершенно перестают слушать своих хозяев, сбрасывают их, затаптывают копытами, а затем сами убегают.

— Можешь дальше не продолжать, — прервал его Бури, — Я уже имел удовольствие прошлым летом испытать это на себе. Помнишь, когда мы с тобой были ранены? Когда меня уложили на носилки, кони тоже взбесились от запаха шкуры. Из-за этого, моим людям, пришлось отказатся от того, предлагаемого трофея.

— Уж как тут забудешь! Особенно то, как по твоей милости я здесь оказался. Дали бы мне возможность с тобой поквитаться? Али ты бы струсил, один на один на клинках? Позабавим этих дикарей?

— Это мы всегда успеем. А теперь нужно подумать, как тебя отсюда вытащить. Я тебя сюда затащил по ошибке, запомни, не по злому умыслу. Я тебя и отсюда постараюсь вытащить. Но для этого ты поможешь мне ещё одно доброе дело сделать.

— Что это ты вдруг раздобрился? — удивлённо посмотрел на Бури Игнат, — С каких это пор, бусурманин* вдруг, проникся чувством долга, как у вас принято говорить, к неверному?

— И чувством долга, кстати, тоже, — спокойно ответил Бури, — Мы с тобой оба воины, и если между нашими странами нет войны, а её между ними нет и надеюсь не будет, то и мы должны помогать друг другу из чувства воинской солидарности. Кроме того, у нашех с тобой Великих амиров*, теперь есть общий враг. Это Орда*. Ты думаешь, мы в эти болота из чистого любопытства приехали? Да пропади они пропадом, вместе со здешними волками! У меня имеются вполне достоверные сведения о коварных замыслах ордынского царя* по отношению к вам, но я не знаю, как лучше это донести да ваших нойонов*. Их, кажется, обоих Адамами зовут? Вот ты мне и поможешь, заодно тоже перед ними покаешься за свой проступок, сделав и для своих нойонов* доброе дело.

— За что я должен каяться? — начал возмущаться Игнат, — Сюда я попал не по своей воле, а по твоему коварству. Я предан делу моей страны и моему князю. Об этом вся Москва знает, и если надо, за меня вступится мой знакомый княжеский дружинник. Я не обязан ни перед кем искуплять вину, которой за мной нет.

— Тихо, тихо, тихо, — стал успокаивать его Бури, — Остынь. Что касается твоего здесь пребывания, то пить надо было меньше. А я в этой заморочке, как у вас любят говорить, лишь сделал своё дело, тоесть, как воин выполнил свою задачу. А что мне поставили её именно такой, так это уже не моё дело. На это у меня есть мои амиры*, а им всегда виднее. Моё дело не обсуждать, правильно ли они поступают, а выполнять. У вас в Москве, я думаю, что поступили бы так же, а не иначе. Или я не прав?

Игнат промолчал.

— Теперь по поводу твоей вины, — продолжил Бури, — Если бы вы, в своём кабаке, не нажрались до какиного* визга, подобного не случилось бы. Настоящие воины не должны себе этого позволять. Я не говорю, что в войске должны все быть трезвенниками. Зачастую хмель даже помогает в бою. Но напиваться до такого? Что же касается твоей вины вообще, так мне это совершенно не интересно. Это ты своим нойонам* будешь объяснять и доказывать, что ты не «верблюд», и тем более, не двугорбый. Ещё не факт, что они тебе поверят. Так что, виноват ты, или не виноват, а вину искуплять всёравно придётся! Тут как не крути, а деваться тебе, теперь уже не куда!

— Что от меня требуется, — успокоившись, и косясь из под лобья, спросил Игнат.

— Вот это, другой разговор, — поменяв тон беседы, продолжил Бури, — Ты вашей грамоте обучен?

— Умею, и читать, и писать, и считать, — ответил дружинник.

— Тебе надо будет написать донесение о коварных замыслах царя* Тохтамыша по поводу войны с вами, то есть, с урусами*, а наш человек передаст его вашим нойонам* в Москву, — пояснил суть задуманного Бури.

— А кто мне в Москве поверит? — засомневался Игнат, — Да и почему ты сам, или твои люди, не можете этого сделать?

— Тебе, естественно, никто не поверит, — стал объяснять ему Бури, — А вот если донесение будет написано от третьего лица и оформлено надлежащим образом, как это делается в диван-арзе* Алт-Сарая*, думаю, что поверят непременно. Сами же мы это сделать никак не можем, по одной простой причине. Ни я, ни мои люди, не владеем вашей грамотой. А если мы напишем по своему, или поарабски, боюсь у вас в Москве, не смогут его прочесть. Тогда какой смысл подобное донесение посылать? Иначе, я давно бы это сделал и без тебя.

Рассказывая, каким способом оформляются донесения дружиннику, Бури всё выдумывал на ходу. Он сам не имел понятия, каким образом оформляются подобные документы, и не только в ордынском* Сарае*, но и в его родном Самарканде. Бури вынес из своей землянки два листа когаза*. Один из листов, он протянул дружиннику, а второй оставил себе для черновых набросок и записей. Для написания текста донесения, у посланца* были заранее подготовлена соответствующая жидкость из дубовой коры и золы от костров, а также птичьи перья. Самое трудное для Бури, было диктовать Игнату тюркские слова, которые тот должен был воспроизводить на когазе* славянским шрифтом. Пока эти люди составляли донесение с использованием разных языков, ими было испорчено несколько листов драгоценного когаза*. Ведь этот товар, караваном Кутфи доставлялся в Сарай* из далёкого, но родного для посланца* Самарканда. После долгих «мучений», донесение в Москву было готово. Бури облегчённо вздохнул и вытер выступивший на его лице пот. Он ещё раз перечитал собственное, на ходу придуманное творение, воспроизведённое на когазе*, этим тугодумом Игнатом. Рождённое в неимоверных муках, данное донесение выглядело следующим образом:

Достопочтенным нойонам*

А.М. и А.Т. ад-яшири*.

Хабарчи* «Доброхот».

Принял Зотли Бука*.

Хабар №…

При встрече, аксборот манбаи* сообщил, что в ближайший месяц ожидается военный набег ордынского царя* Тохтамыша на земли урусов*, в частности, на непокорный и мятежный Московский улус*. Этот набег, Тохтамыш хочет провести как кару за позор, постигший Орду* после поражения от урусов* в битве на Саснак Кыры*, их отказ от уплаты выхода* Орде*, и для возвращения стреляющего огнём оружия, которое, по мнению ордынского царя*, московские урусы* украли у ордынцев* в ходе той самой битвы.

В данный момент по всей Орде ведётся сбор войска для набега. Состав войска Тохтамыша, его вооружение, количество скота и провианта, а также другие важные сведения, будут сообщены дополнительно.

«Доброхот»

Исх*: Выявить точную дату выступления в поход ордынского войска, а также в каком месте и как оно будет переправляться через Итиль*. Сообщить имена эмиров* и нойонов*, участвующих в походе.

«Доброхот»

Игнат ушёл к себе, а Бури, спустившись в свою землянку, запечатал донесение в конверт и опечатал. Бросив конверт на столик, он завалился отдыхать, так как сильно устал, провозившись с урусом*. Но сразу уснуть у Бури не получалось. Он всё думал, что можно сделать ещё, чтобы запутать следы, на случай, если это его «послание» попадёт не в те руки. Попутно с этим, Бури хотелось подстроить маленькую каку* тем тимуровским советникам Тохтамыша, которые, как ему казалось, вели себя в отношении него, слишком высокомерно. Поразмыслив немного, он кое-что всё-таки придумал. Но уже наступила ночь, и Бури решил отложить всё до утра. В своё время, когда он «гостил» в Москве, Бури как-то понравилась поговорка урусов*, что «утро, вечера, мудренее». Лишь после этого, он, помолившись, уснул.

Проснувшись утром и проглотив нехитрый завтрак, которым его угостили джете*, Бури направился на поиски Дин-Ахмеда. Тот был занят снятием шкуры с убитого этой ночью джете*, тонбовского волка. Когда же наконец уедет этот Буга, с завистью глядя на тушу поверженного зверя, подумал Бури. Ему не терпелось поохотиться на этих зверюг, взяв реванш за прошлогоднее фиаско. Но лишние проблемы, даже по мелочам, ему тоже были не нужны, поэтому Бури решил потерпеть. Буга, хотя для него теперь и не указ, но всё же, тем не менее …!

— Ас-саляму алейкум* кержак*, — обратился он к Дин-Ахмеду, — Поздравляю с очередной победой над царём здешних угрюмых лесов и непролазных болот. А вот я себе предоставить подобной радости, оказался не в силах!

— Какой я тебе кержак*? — хмуро отозвался Дин-Ахмед, — Ва-алейкум ас-салям. Говори без предисловий, зачем пожаловал. Ты ведь просто так, поговорить по человечески, не подойдёшь?

— В чём у тебя на меня обида? — спросил у него Бури, — Я же тебе ничего плохого не сделал. Наоборот, я тебе глубоко благодарен за своё прошлогоднее излечение. Если бы не ты, меня бы давно уже съели здешние земляные черви!

— Я не на тебя в обиде, я вцелом на чагатайцев* в обиде, — пространно пояснил Дин-Ахмед.

— Так я же не чагатаец*, я барлас*, — попытался отшутиться Бури, — Какие ко мне могут быть претензии?

— А не один ли хрень, что в бок, что по боку? — не унимался Дин-Ахмед, — Ладно. Давай ближе к делу.

— Согласен, коли тебе так угодно! — решил не раздувать конфликт Бури, — Ты читать и писать на своём родном, уйгурском языке умеешь? Или уже разучился, пока здесь живёшь?

— Этому делу обучен давно, — ответил уйгур, — Но тебе то, какое до этого дело?

— Послание небольшое написать нужно и именно на уйгурском, — пояснил Бури, — Я заплачу. Динара* хватит?

Дин-Ахмед аж встряхнул головой. Заработать целый динар* за какое-то паршивое послание! Конечно, нужно соглашаться.

— Я согласен, — ответил он, — А что, Алимжан этого сделать не смог?

— Алимжан кыпчак*, — ответил Бури, — А мне нужно, чтобы послание было на уйгурском языке. В диван-арзах*, и Сарая*, и Самарканда, дела ведутся на уйгурском языке. Но разговаривают и там, и там, соответственно, на кыпчакском*, и чагатайском*. Такие вот у нас дела!

Здесь, конечно, Бури слукавил. В Мавераннахре делопроизводство также велось на чагатайском* языке, но откуда об этом мог знать Дин-Ахмед? А послание это, или скорее донесение, Бури вовсе не думал направлять в Самарканд. У него созрел свой план действий, и в соответствии с ним, были некоторые свои, на этот счёт соображения, известные только ему одному.

— Ладно. Давай приступим прямо теперь, — произнёс Дин-Ахмеед, бросив при этом шкуру и начав мыть руки, — Иначе, с этой тварью мне ещё предстоит повозиться как следует.

Так же как и Игнату, Бури долго и упорно пришлось объяснять Дин-Ахмеду суть этого письма и метода его написания. Хорошо хоть черновики, использованные с Игнатом, он не успел порвать и выбросить. Они, при подготовке нового послания, Бури были использованы вторично. Кроме того, и Дин-Ахмед оказался более понятливым и подготовленным к подобному делу писцом, чем полуграмотный и туго соображающий Игнат. «Послание» было подготовлено гораздо быстрее, и в нём сообщалось:

Достопочтенному Щиту Ислама,

мирзо Умару-Шейху, ад-яшири*.

Хабарчи* «Доброхот».

Принял Зотли Бука*.

Хабар №…

При встрече, аксборот манбаи* сообщил, что в ближайший месяц ожидается военный набег ордынского царя* Тохтамыша на земли урусов*, в частности, на их непокорный и мятежный Московский улус*. Этот набег, Тохтамыш хочет провести, как кару за позор, постигший Орду* после поражения от урусов* в битве с Мамаем на Саснак Кыры*, отказ от уплаты Московским нойоном* Адамом выхода* Орде*, и для возвращения стреляющего огнём оружия, которое, как считает ордынский царь*, московские урусы* украли у ордынцев* в ходе этой самой битвы. Тохтамыш считает, что урусы* будут не готовы оказать ему серьёзного сопротивления, так как много своих воинов, они потеряли в той самой битве с Мамаем на Саснак Кыры*.

В данный момент по всей Орде ведётся сбор войска для набега. Состав войска Тохтамыша, его вооружение, количество скота и провианта, а также другие важные сведения, будут сообщены дополнительно.

«Доброхот»

Исх*: Выявить точную дату выступления в поход ордынского войска, а также в каком месте и как оно будет переправляться через Итиль*. Сообщить имена амиров* и нойонов*, участвующих в походе.

«Доброхот»

Расплатившись с Дин-Ахмедом, Бури, как и накануне, запечатал донесение в конверт, опечатал печатью, и бросил его рядом с вчерашним. Он даже повеселел, любуясь на сочинённое в эти два дня творчество. Бури даже сам не ожидал, что может до такого додуматься. Чем я хуже Омар Хайяма*, размышлял он над написанным. Я ещё покажу, что умею не только саблей махать, да владеть навыками джандара*! Жаль только, в Кук-Сарае* это не смогут оценить! Теперь, когда случайно или по делу зашедшие к нему в землянку спрашивали, что находится в тех запечатанных конвертах, посланец* в шутку отвечал: «Философские рубаи одинокого Бури»*. Но эти «рубаи» ещё должны были попасть к своим адресатам. Здесь всё дело было в том, что если его первое донесение предназначалось прямому адресату, то второе должно было уйти не по адресу, и предназначалось совершенно другим людям. Было бы даже одновременно, и очень смешно, и не менее грустно, если бы второе послание дошло до указанного на нём адресата.

Минуло более десяти дней, но Кудеяр попрежнему не появлялся. В стане стали волноваться, а не случилось ли с ним чего недоброго? Спокойным оставался лишь Салифан, которому, наверное, было заранее известно местонахождение главаря разбойников. Это обстоятельство, не осталось без внимания Бури. Но ему, в отличие от Буги, предстояло оставаться в этих болотах независимо, будет здесь в стане Кудеяр, или нет. А потому, Бури о своих соображениях, ни с кем не делился. Чтобы его как-то развлечь, Салифан пригласил Бури на волчью охоту. Узнав, Буга был не в восторге от того, что тот, хоть и временно, но до возвращения Кудеяра покинет стан. Однако на этот раз, Бури ему намекнул, что если стан покидает Салифан, то прибытие главаря джете*, уж точно не ожидается.

На этот раз охота оказалась удачной. Под «чутким руководством» Салифана, и выполняя все его требования и рекомендации, Бури на этот раз подранил стрелой, а затем изловчившись, добил матёрого тонбовского волка*. Лошадь для охоты, ему также предоставил Салифан, и она не шарахалась, и не бесилась от запаха этого свирепого хищника. Усталый, но довольный, Бури вместе с Салифаном, следуя впереди кортежа охотников, вернулись в Шевырляйский стан. Спереди Бури, через холку его лошади, свисал на обе стороны добытый им трофей. У него, как никогда, в этот день было приподнятое настроение. Эти лесные джете*, кроме набегов на станы ордынцев*, а также селения мокшей*, рзя* и урусов*, занимались ещё и промыслом этих самых тонбовских волков*. Они научились у мокшей* выделывать шкуры этих зверей. Выделанные шкуры затем, продавались за хорошую цену в основном урусовским купцам, или обменивались у них на оружие и всякий провиант. Последние, на этот товар ещё «накручивали» цены и перепродавали дальше, в том числе за кордон. Всё это сегодня Бури узнал от Салифана между делом, во время пребывания на охоте. Значит, охота будет не последней, мечтая, думал он.

По прибытии на место, охотники узнали, что в стане находится их главный «вожак» Кудеяр, который, как оказалось, поделав свои дела, вернулся на пару дней раньше намечавшегося срока. Шествие вьехало на территорию стана, где участники охоты стали распрягать лошадей и определять по назначению добычу. К Бури подошёл Алимжан и сообщил, что Кудеяр с Бугой ожидают его в землянке этого, как тот выразился, одамана* казмаков*.

— Ас салам алейкум*, — поприветствовал Кудеяр Бури, когда тот зашёл в землянку, — Можно поздравить с удачной охотой?

— Ва-алейкум ас-салям*, — не обращая вунимания на искажении в его приветствии, ответил Бури, — Рахмат! Охота прошла великолепно. Сегодня я наконец-то поквитался с этими вашими чоно*, за прошлогодний тот самый позор.

— Подожди, рано празднуешь победу! — приободрено стал поправлять его Кудеяр, — Вот когда этих зверюг голыми руками давить научишься, вот тогда только станешь настоящим волкодавом. А мы тебя научим, не сомневайся! А пока присаживайся рядом, мы сейчас заканчиваем.

— Рахмат*, — ещё раз поблагодарил его Бури, — Я обязательно освою ваше искуство. Для меня это большая честь.

Бури присел рядом с собеседниками и молча, стал слушать их разговор, одновременно пытаясь понять, что уже успел до его прихода, Буга рассказать Кудеяру. Из их беседы, посланцу* стало ясно, что Буга успел тому рассказать почти всё, что требовалось; и о целях их миссии, и о Гузель, и о том, чего наконец, ждут посланцы* Тимура от кудеяровских «казмаков», и как будет осуществлятся за это с ними расчёт, о способах снабжения Кудеяра оружием и деньгами, а также о том, что может пригодиться во благо обеих сторон. Судя по настроению Кудеяра, всё предложенное Бугой, того устраивало. Были некоторые неясности по поводу установления места пребывания Гузель. Буга старался страстно и правдоподобно врать Кудеяру о том, что часть их миссии, в том числе его, Кудеяра люди, Чембар и Вождя, только и заняты тем, чтобы найти исчезнувшую невесту этого разбойника. Тем не менее, чисто по внешнему виду определить было невозможно, верит ли Кудеяр россказням Буги. Он несколько переигрывает, сделал вывод Бури, глядя на Бугу. Чересчур правдоподобное враньё, тоже настораживает и ему перестают верить. Человек не может знать всё досконально, особенно о тех событиях, где он вовсе не являлся непосредственным участником. Это Бури усвоил для себя с тех пор, как стал амиром-ал-яргу*. В некоторых даже случаях, Буге следовало бы ссылаться на неосведомлённость, в чём-то сомневаться, отвечать, что «это требует дополнительной проверки» и прочее. В таких случаях, люди могут поверить даже большей лжи, чем она есть на самом деле. Но вроде бы в целом Кудеяр ему поверил, это уже хорошо, а дальше будет видно. Главное, что Буга своим отчётом перед Кудеяром, избавил от этого неблагодарного дела его, Бури. Если бы миссионеры по прибытии на Шевырляй застали здесь Кудеяра сразу, то Буге пришлось бы как можно скорее отбыть в Москву. Тогда подобный диалог с этим джете* пришлось вести уже Бури, чего он не особо-то и желал, да и не вполне был подготовлен. Не зря в прошлый раз, знающие люди в Москве говорили, что правдиво врать, у бродников* в крови, а Буга и есть бродник*.

— Не лучше бы тебе у нас заночевать? — спросил Бугу Кудеяр, — Завтра с утречка и на свежачка отправился бы в дорогу?

— Спасибо, — ответил Буга, — Но я и так сильно задержался, нужно навёрстывать упущенное.

— Ну что же, счастливого пути, — понапутствовал его Кудеяр, — Надеюсь, ещё увидимся.

— Где послание, которое я должен передать …, — неожиданно обратился Буга к Бури, вспомнив о прежних напутствиях и договорённости.

— Сейчас мигом принесу, — ответил тот и убежал к себе.

Забежав в свою землянку, Бури схватил лежавший сверху конверт и выскочив на улицу, вручил его Буге. Взяв послание, тот пошёл собираться в дорогу, а Бури окликнул Кудеяр.

— Послушай, посол. Ты не будешь против, если мы наш разговор перенесём на завтра? — спросил он у Бури, — А то, сегодня ещё дел не впроворот, да и устал я с дороги.

Бури согласился.

— Не забыл, кому ты его должен передать послание? — ещё раз переспросил Бури Бугу перед самым отъездом последнего. Запомни ещё раз. Ты должен передать его только двум людям …!

— Помню, — перебил его тот, — Память пока не подводит. Адаму Москвалику*, или Адаму Тюряю*.

Буга попрощался с Бури и членами своей миссии, Кудеяром и остальными джете*, после чего вскочив на коня, вместе с двумя аскарами* сопровождения, и выделенным одаманом* проводником, направился дальше, в направлении Москвы. Посмотрев им вслед, пока всадники не исчезли из виду, Бури разыскал Эрке. Теперь, когда Буга уехал, настало время избавиться и от этого «соглядатая» Камол ад-Дина, каковым его считал Бури. Одновременно с этим, можно попутно сделать и ещё пару нужных дел; запутать следы уже начатого им дела, и подставить этих, зарвавшехся тимуровских юлэров*, из окружения ордынского царя*. Причём сделать это, можно будет «одним махом», используя людей, которые и догадываться не будут, что творят. Тоесть, как таких любил называть Умар-Шейх — «болванов»*. План этого дела, у Бури уже был готов и практически начал осуществляться.

— Ну как, не освоился ещё на новом месте? — начал он издалека разговор с Эрке.

— Осваиваюсь понемногу, — ответил тот, — Ты в следующий раз не возьмёшь меня с вами на охоту? Я тоже хочу померяться силами со здешними волками.

— Боюсь, что охоту теперь придётся отложить на долго, — медленно, как будто перебирая каждое слово, стал объяснять Бури, — Назревают серьёзные дела и придётся несколько поменять наши планы. В связи с этим, и тебе придётся поручить важное дело, которое ты начнёшь осуществлять завтра же с утра. Ты готов?

— Я давно готов занятся настоящим делом, — ответил Эрке, — Только мне пока таковых не доверяют. Что я должен буду сделать?

— Вот как-раз и будет для тебя первое и серьёзное дело, — ответил Бури, — Как у тебя с памятью? Ты должен будешь запомнить с точностью всё, что я тебе сообщу и беспрекословно выполнить моё повеление. Сумеешь выполнить, будешь зачислен боха-дуром* в хабаргири* Великого амира*. Не справишься, извини, ты никому нужен не будешь.

— С памятью у меня всё в порядке, — ответил Эрке, — Говори, что я должен сделать?

— Завтра утром я тебе вручу очень ценный пакет. Ты положешь его в кожаный, плотно закрывающийся ранец, чтобы не промок во время дождя, и должен будешь любыми путями и средствами доставить его в Бельджамен*. Караван-сараями* и другими постройками для ночлега, я тебе пользоваться запрещаю. Ночевать будешь на улице, выбрав для этого какой нибудь лесочек. При следовании, будешь пользоваться не самой сакмой, а держась её немного в стороне. Днём в караван-сараи*, умёты*, и прочие селения и станы, заезжать можешь, но ненадолго, и лишь для того, чтобы приобрести себе еды. Ночью, под открытым небом, спать не опасайся, если к тебе вздумает подобраться какой человек или зверь, твоя лошадь его обязательно услышит и начнёт фыркать. Лошади очень чуткие. Заводную* лошадь не бери, с ней будут лишние проблемы, а это тебе ни к чему. Но, и свою тоже береги, сильно без надобности не гони. Загонишь, останешся без лошади. Сумеешь ли, где либо, своровать другую, неизвестно. А если своруешь, то выдашь себя, и неизвестно, сумеешь ли ты уйти от погони. Денег на запасную лошадь дать не могу, дам лишь на провиант. Ещё неизвестно, сколько и для каких целей они мне здесь понадобятся вдальнейшем. Запомни! Ранец, твои враги, или кто-то другой, могут снять с тебя лишь с мёртвого. Оружие с собой бери на своё усмотрение, но только такое, которым ты хорошо владеешь. Если же попадёшь в ситуацию, где негде будет купить еды, надрежишь вену лошади и напьёшься её крови прямо из вены. Я так понял, вам, кайсахам*, хорошо известно как это делается. Потеря литра, или полутора, крови, для лошади ничто, можешь ехать дальше, но не гнать. В Бельджамене* найдёшь Саримсака, передохнёшь у него денёк, и вместе поедете в Сарай*. Одному тебе там делать нечего, тебя могут остановить, и тогда всё пропало. У Саримсака же имеется нужная пайцза*, с которой вам не должны нигде препятствовать в передвижении по Орде*, и везде пропускать, главное, через переправы. В Сарае поселитесь в караван-сарае* Ашулук*. Это наш караван-сарай*. Саримсака там все знают, он их тоже. Будете жить в этом караван-сарае*, и интересоваться торговцами и чопарами*, которые намерены следовать в Самарканд. Они должны быть не обязательно из вашего караван-сарая*. Когда вы таковых найдёте, узнайте, когда точно, те будут покидать Сарай*, чтобы следовать в Самарканд. В день отправления, тебе нужно будет подбросить в тюки, али ещё куда нибудь, этим путникам тот самый пакет, который я тебе завтра дам, но только так, чтобы те, кому ты подбросишь, даже не догадывались о его у них нахождении. После этого, вам с Саримсаком, необходимо будет проследить, чтобы эти путники обязательно покинули пределы Сарая*. Далее, Саримсак пусть отправляется в Ашулук* и занимается своим делом. Ты же, найди на улицах Сарая* какого нибудь ордынского амира*. Желательно, чтобы при нём были ещё, и его аскары*. Этому амиру, нужно будет сообщить весть, что якобы тебе, от торговцев, на каком нибудь базаре*, случайно стало известно о том, что накануне, Сарай* покинул самаркандский караван или чопар*. При них же, спрятано что-то тебе неизвестное, но якобы запрещённое для вывоза ордынским царём*. Чтобы тебя не схватили, и не кинулись проверять как следует, нужно будет сделать перепуганный вид и попросить амира*, принять срочные меры к задержке этого каравана, или чопара*. При этом, ты должен будешь описать, как выглядят убывающие путники, их тягловая сила и поклажа. Сам же скажешь, что ты являешься яширин хабарчи* и спешишь в Алт-Сарай*, чтобы сообщить о караване или чопаре* куда следует. Проделав всё это, тебе необходимо будет явиться в Ашулук*, предупредить Саримсака, что всё в порядке, и он пусть дальше занимается своим делом. О пакете же, и кому ты его подбросил, Саримсак знать не должен. Скажи, что я, и Камол ад-Дин, велели ему всё делать так, как ты скажешь и не задавать тебе ни каких лишних вопросов. Записку, в подтверждение твоих слов, я ему напишу, а ты в Бельджамене* передашь. Ты же в Ашулуке*, переоденешься и исчезнешь из Сарая* по своему усмотрению. До самой осени ты ни мне, ни посланцу* Камол ад-Дину нужен не будешь. Можешь этим воспользоваться и поискать своих родственников, да погостить у них. Всё понятно?

— А зачем всё это делается? — спросил Эрке.

— «Много будешь знать, скоро состаришься»! — бросил Бури Эрке, а затем, выдержав момент, объяснил, — Ты успел послужить в ордынском войске, но тебя там так и не научили не задавать лишних вопросов. В армии, амир* знает, что делает, а вот его аскарам*, этого знать не полагается. Они лишь обязаны, безоговорочно выполнять его приказы. А мы с тобой приравнены к армии. Теперь тебе всё ясно?

— Яснее и быть не может! — ответил Эрке.

— Вот и молодцом, — попытался взбодрить его напоследок Бури.

Рано утром позавтракав, Эрке собрался в дорогу. Бури принёс ему обещанный кожаный ранец, и прямо при нём положил туда запечатанный бумажный пакет. Этот ранец, посланец* помог одеть отъезжающему на плечи отъезжающему.

— Постарайся тонбовские леса миновать засветло, — сказал он на прощание Эрке, — Здешние волки очень свирепые, но они, обычно охотятся по ночам, а днём отдыхают и спят.

Эрке в знак согласия кивнул головой, а затем, запрыгнув на лошадь, потрусил рысцой из стана, пока не исчез из виду.

— А со мной, когда вопрос решаться будет? — спросил у Бури незаметно подошедший сзади Игнат, — Ты, кажется. обещал? А обещания нужно выполнять! Не так ли?

— Подожди, не всё сразу, — ответил ему Бури, — Решим вопрос и с тобой. А пока ты мне ещё будешь нужен, и возможно скоро. Да и знать теперь заранее, как наше послание твои нойоны* в Москве воспримут, нам с тобой тоже не помешало бы. Подготовим их к твоему возврату, вот тогда и уедешь.

Глава 3: Странствия посланца Камол ад-Дина

Прежде чем попасть в Булгар, Камол ад-Дин решил, что было бы полезным навестить Мохши* и Самар*. Первый, являлся центром улуса*, откуда должен был выступить целый тумен* для соединения с войском Тохтамыша и дальнейшего совместного следования с ним изгоном* на Москву. Командовать этим туменом должен был улусбек* Наровчатского улуса*, эмир* Урусчук. Непосредственно в Мохше*, Камол ад-Дина никто не ждал. Если он и принимал участие в московском походе, то лишь опосредованно, будучи как бы частным лицом. Ставкой Тохтамыша, на него возлагалась прежде всего задача по установлению отношений с ушкуйниками*, для участия тех в захвате купеческих судов урусов* в городе Казан*. В ходе же дальнейшего московского похода, Камол ад-Дин должен был оказать помощь в заполучении чагатайцами* тех самых туфангов*, которые предполагалось захватить ордынцами*, у поверженых москвичей. В этом были заинтересованы лично, назначенные Тимуром главные советники ордынского царя*, Урлук-Тимур* и Ак-Буга*. Именно Ак-Буга* попросил Камол ад-Дина, между делом «заглянуть» и в Мохши*, чтобы посмотреть там на обстановку, а также знать общее состояние дел в Наровчатском улусе*. Основной же задачей посещения второго города, являлось осуществление сбора сведений об обеспечении бесперебойной деятельности второй по величине в Орде* переправе через реку Итиль*, называемой Самарским перевозом*. Это не в меньшей степени интересовало чагатайцев*, и в частности Ак-Бугу*. Там Камол ад-Дин должен был встретиться со своим аксборотом берувши*, под псевдонимом «Аким» (он же «аскарбек Саснак жанг майдони», булгарин Салимбег). Тот, в свою очередь, должен был проинформировать Камол ад-Дина о состоянии этого перевоза на данный момент, а также сообщить сведения об интенсивности движения ордынских* и иноземных караванов через данную переправу. Времени у посланца*, конечно было в обрез, так как без него, в Казане*, не могло начаться дело по захвату торговых судов урусов*, в котором немалая доля «работы» отводилась ушкуйникам*. А с ними связь мог держать, лищь только Камол ад-Дин, о чём должны были предупредить находившихся в «Булгаре»*, ордынских эмиров* и кешиктенов*.

Сопровождаемая десятком ушкуйников*, миссия Камол ад-Дина въехала в Мохши*, где остановилась на однодневный отдых в караван-сарае* Наровчат-Уйнинг*, который располагался в предградье столицы улуса*. Этот караван-сарай* был достаточно большой. Он располагался у Самарской сакмы*, соединявшей крупные и значимые урусовские города и улусы* с Самарским перевозом*. Учитывая это обстоятельство, помещения данного караван-сарая* никогда не пустовали. Но на этот раз, свободные места для расселения миссии Камол ад-Дина нашлись в достаточном количестве. Пока члены миссии начали устраиваться в караван-сарае*, ушкуйники*, попрощавшись, незаметно «растворились» в предместьях города. Устроившись сам, и устроив членов своей миссии, посланец* направился осматривать город. Больше всего Камол ад-Дина заинтересовала цитадель*. Вначале он обошёл её вокруг, а затем, через Западные ворота зашёл внутрь неё. Крепость находилась на мысе, где небольшая речушка впадала в более широкую. Получалось, что сухопутный подход к цитадели* был лишь с западной стороны. В этом месте, вдоль крепостной стены, был вырыт ров, примерно с фарасану* длиной. Крепость имела шесть башен, высотой от четырёх до шести кулачей*. Но проезжей была лишь одна, западная башня. По очертанию строений, Камол ад-Дин смог понять, что в городе имеется су-агызу* и суваг татах*. На улицах были также построены фонтаны с питьевой водой. Чигирь* располагался за пределами цитадели, на реке что поуже, но в этом месте была протока, и течение здесь было сильнее обычного. Оно-то и вращало водяное колесо. Камол ад-Дину бросилось в глаза наличие большого числа печей, для обжига кирпича. А когда он подошёл к крепостной стене, чтобы ознакомиться с особенностями кирпичной кладки, то заметил, что на всех кирпичах без исключения, стояли штампы-печати их изготовителей. Самым красивым зданием в городе, была, наверное, джамия* Урус-хана, когда-то обосновавшего в этом городе свою временную столицу государства. Камол ад-Дину это уже было известно от своих прежних спутников по миссиям, а потому, в излишних расспросах горожан, по данной тематике, он не нуждался.

Обойдя в цитадели* всё что можно, посланец* «заглянул» в эмират улуса*, чтобы познакомиться со здешнеми иренами*, и по возможности получить ещё и от них, нужные ему дополнительные ценные сведения. Перед отъездом, Ак-Буга* снабдил Камол ад-Дина ханской пайцзой*, показав которую, посланец* мог не опасаться, что его заподозрят в чём либо незаконном и арестуют, как какого-нибудь тагнуула*.

— Камол? Ты ли это? — неожданно раздался голос откуда-то сбоку, когда Камол ад-Дин вошёл в помещение эмирата*.

Посланец* увидел подавшего голос человека, но никак не мог вспомнить, кто это и где он его раньше встречал.

— Ас-саляму алейкум, — поприветствовал он незнакомца и задал ему встречный вопрос, — Мы разве знакомы? Если да, то откуда мы можем знать друг друга?

— Ва-алейкум ас-салям, — ответил на приветствие незнакомец, — У тебя ведь есть друг, которого зовут Байондуром. А я его сослуживец, кешиктен* Дархан-нойон. Мы с тобой знакомы с момента встречи в караван-сарае* Таш-Кичу*, где вы с Байондуром встретились летом год назад. Ну а оттуда, мы вместе следовали до летней ставки нашего царя* в Заяре*. Помнишь?

Тут Камол ад-Дин наконец вспомнил собеседника. Дархан был среди кешиктенов* Байондура, которые сопровождали его при доставке Тохтамышу в Заяр* «ценного» послания элчи* Ак-Ходжи*.

— Теперь вспомнил, — ответил Камол ад-Дин, — А здесь ты как оказался? Опять с Байондуром «путешествуете»?

— Нет, на этот раз я один, — ответил Дархан, — Со мною лишь небольшое охранение, величиной с даху*. Я сюда направлен из Сарая*, чтобы уведомить улусбека* Урусчука* о немедленном сборе Наровчатского тумена* и следовании на соединение с основными силами Тохтамыша. Соединившись, все вместе идём в поход дальше.

— А где у вас намечено соединение с Тохтамышем? — c удивлением спросил посланец*, — Царь* же собирался в поход на Москву?

— Вот мы вместе и пойдём дальше на Москву, — ответил Дархан, — А для соединения, нам следует прибыть в Симбер* и там ожидать подхода Тохтамыша с основной частью войска.

— Что-то я вашей тактики не понимаю? — ещё больше удивился Камол ад-Дин, — Зачем тумен* гнать в Симбер*, если оттуда на Москву вновь придётся идти через Мохши*? Не лучше ли подождать Тохтамыша здесь и сберечь силы воинов?

— Это делается, чтобы ввести в заблуждение урусов*, — ответил Дархан, — Тут наверняка найдутся доброхоты, которые сообщат в Москву о движении войск. Вот и пусть сообщают, что войско вышло и направилось совершенно в другую от Москвы сторону. Слухи об этом, мы уж пустили. Люди уже трезвонят. Но одной болтовни мало. Всё это должно быть подкреплено действиями. Вот мы и решили действовать! А ты по какому случаю здесь? Всё ищешь своё неведомое оружие, или мастера, которого у тебя похители неведомые «шайтаны»?

— Я проездом, — ответил Камол ад-Дин, — Теперь вот следую в «Булгар». А задачи прежние, поиски туфангов*.

— Это те, которые огненными стрелами стреляют?

— Они, самые!

— Тогда тебе нужно с нами. Вот возьмём Москву, и будут эти самые туфанги*, и нам, и вам. А без Москвы, ты вряд ли, где их ещё отыщешь?

— Я это уже понял. А в Москве с вами, я тоже непременно буду, можешь не сомневаться. Мне просто, деваться уже некуда. Туфанги* нужно, хоть из-под земли достать! И ещё одно дело! Ты не подскажешь, с кем можно побеседовать, кто хорошо местный фолклёр знает? Всякое-разное разузнать, о земле, о селениях, о людях?

— Это мы устроим! А насчёт фолклёра. У меня пожалуй лучший весемесь садомочи* имеется. Знает всё. Ты кстати, с кем сюда прибыл?

— Cо мной два таваджи*, повашему кешиктены*, и даха* аскаров*. Сейчас все в караван-сарае* скучают.

— Мы только вчера пригнали ясырок*, чтоб следовали с нами в поход и развлекали аскеров*. Я распоряжусь, и их доставят туда, куда скажешь. Вы, кстати, в каком караван-сарае* остановились?

— Наровчат-Уйнинг*. А ясырок*, вы не в Турклере* ли случайно приобрели?

— Случайно, не в Турклере, а не случайно, именно там и закупили.

— В таком случае, когда в следующий раз будешь там, привет мой «пламенный» Доруку.

— А ты что, и с ним знаком?

— Да имел как-то несчастье познакомиться, но слава Аллаху, не лично. Но если появилась бы возможность, я бы эту «гниду», своими собственными руками удавил.

— На счёт удавить, ты подожди, не «харахорься». У меня, с этим «прохиндеем» тоже свои счёты, но и кое-что интересное есть. Чтобы его «сосватать»*, вполне хватит. Если получится, будет нам он как кунча* служить, и «носиться» у нас на посылках. Это я тебе, как нойон* обещаю.

— Сочту за честь, если ты мне не «по ушам ездишь»*, за мной будет «должок». А когда ты меня со своим весемесь садомочи* познакомишь?

— Прямо сейчас и познакомлю, пойду, распоряжусь насчёт ясырок для твоих людей, а потом вместе пойдём и послушаем весемесь садомочи*.

Дархан ушёл, а Камол ад-Дин остался его ждать. Через некоторое время ордынец* вернулся и сообщил, что по поводу ясырок*, всё, как догаваривались, в самом лучшем виде. Но насчёт остального, возникли кое-какие неувязки. Дело в том, что Дархана срочно затребовал Урусчук, и у собеседника есть лишь немного времени, чтобы познакомить Камол ад-Дина с весемесь садомочи*. Они покинули эмират* и вышли на улицу, где встретившимся были поданы три лошади. Две предназначались для Камол ад-Дина с Дарханом, а треться была заводной*. Они вскочили на коней, и Камол ад-Дин, придерживая за поводья заводную лошадь, поскакал трусцой следом за Дарханом, но чуть отставая от него. При этом, Дархан понимал неудобства посланца*, а потому и сам «трусил» не спеша.

— Куда мы едем? — спросил Камол ад-Дин кешиктена*.

— Ко мне в торак*, — ответил тот, — Буду знакомить, с кем обещал.

— У тебя что, здесь имеется даже свой собственный торак*?

— Даже не торак*, а целый сарай*, с собствеными су-агызу* и суваг татахом*, да ещё небольшим фонтаном во дворе.

— Откуда он у тебя взялся?

— Получил в наследство от родителей. Они ведь у меня не абы кто! Отец из семьи знатных тюркизированых монголов, а по материнской линии, я потомок самой мокшанской царицы Нарчат. Поэтому и имя у меня с приставкой нойон*.

— А откуда у мокшей цари? В моём представлении, это первобытные люди, которых только монголы и осовременили. А учитывая, что у меня целых два аскара* мокши*, мне кажется, что это лесные аттилоподобные существа, которых явно обидели их боги, дав максимум физической силы, и минимум мозгов. Я к ним пытался присмотреться, и мне кажется, что эти мокши считают, что произошли они от самого Аттилы*.

— Как бы сказал мой назир* из урусов*, «Федот, да не тот», — с ухмылкой начал Дархан, — Мокши* действительно были одним из народов многоплеменного союза хунну*, последним каганом* которого, являлся Аттила*. Он завоевал почти весь мир. Но, ещё при жизни, Аттила* поделил свою огромную державу на улусы*, завещав каждый из них, одному из многочисленных своих сыновей. Погиб же он от руки кумай*, которая зарезала его, когда тот пытался насильно овладеть ею во время любовных утех. После смерти отца, между сыновьями Аттилы* начались межусобные распри, и его огромная держава распалась на мелкие части. Образовалось множество мелких царств, в основном по племенным признакам. Мокшанское царство было одним из них. Его столицей был город Нуриджан, который при монголах стал называться Мохши*, от видоизменённого наименования народа здесь проживающего. Это тот город, в котором мы с тобой теперь находимся. Так вот, с момента прихода в эти края монголов, их предводитель Бату-хан решил присоединить Мокшанское царство к своему улусу*. Мокшанский царь Пуреш, видя что его войско значительно уступает монгольскому, чтобы спасти своих людей от полного уничтожения, согласился с предложением Бату-хана на присоединение своего царства к монгольскому улусу*, при этом выторговав у Бату для себя и своего сына Атамаса титулы монгольских нойонов. После этого, войско Пуреша влилось в объединённое монголо-татарское войско под командованием асосий эмира* Бату-хана, урянхайца* Субэдэя, по прозвищу «барс, с отгрызённой лапой». Оно направилось завоёвывать европейские страны. Воины царя Пуреша, в основном использовались Субэдэем как манкыла*, из-за чего несли большие потери. Учитывая это, перед одним из боёв с келарами*, Пуреш попросил Субэдея дать его воинам передышку для отдыха и переформирования. «Барс, с отгрызённой лапой» согласился, но при этом велел мокшанам сдать оружие, под предлогом, что оно необходимо тем, кто их заменит в бою. Воины Пуреша так и сделали. Однако ночью, на них напали кешиктены* Субэдэя и почти всех перебили. При этом, Пуреш и Атамас были казнены как хыянэтче*. Узнав об этом, дочь Пуреша, по имени Нарчат, в отместку за отца и брата собрала здесь ещё одно войско из мокшан, и стала громить монгольские тылы. Высланное против неё Бату-ханом монгольское войско, долго не могло справиться с восставшими. В сражениях против монголов, Нарчат использовала и свой собственный метод ведения боя, который был в диковинку даже повидавшим всё во время многочисленных войн монголам. Перед боем, её воины надевали на себя шкуры, только что ободранных волков местной породы, издающих специфический запах, а потом бросались на монголо-татар в атаку. Лошади мокшей* к этому запаху были заранее приучены и вели себя спокойно. А вот воинам хана Бату, запах был не привычен и даже наводил страх. При сближении противников, кони монголов вдруг начинали беситься, не слушаясь команд своих всадников. Они сбрасывали монголов с сёдел, затаптывали их копытами, а затем наутёк мчались подальше от места сражения. Но однажды, многочисленному войску Бату-хана, удалось окружить и прижать дружины Нарчат к реке. Мокши сражались отчаянно, но силы были не равны, и почти все они погибли. Чтобы не попасть в плен к монголам, Нарчат со своим боевым конём бросилась в реку, где под тяжестью доспехов, они утонули вместе. Бату-хан был восхищён поступками Нарчат. Он назвал её женщина боха-дур* и приказал похоронить Нарчат с воинскими почестями, а её детям выдал охранные ярлыки* и пайцзы*, оставив за ними титулы нойонов*. Восхищался поступками Нарчат и Узбек-хан, который став в Орде царём*, временно перенёс из Сарая* в Мохши* свою столицу. А сделал он это потому, что боялся оставаться в Сарае*, так как занял там царский трон после убийства наследника ордынского престола Тохты, и казнил ещё сто двенадцать чингизидов*, отказавшихся предать веру отцов и дедов ради ислама. Перебравшись сюда, Узбек вначале перенёс из Увека* в Мохши* столицу улуса* «Сартака», а потом разделил этот улус на два. В первом оставил прежнее название и вернул старую столицу — Увек*. Отделившую же часть, назвал именем царицы Нарчат, но на ордынский* лад. Образовался новый улус*, который стал называться «Наровчат»*. Вместе с тем, хотя в ярлыках* об этом молчали, но на период правления в Орде* Узбека*, Мохши* фактически превратился в столицу не только Наровчатского улуса*, но и всей необъятной Орды* в целом. Потом Узбек, провозгласил в этом городе ислам государственной религией Орды*. Но когда он умер, его сын Джанибек, вместе с матерью Тайтуглы-хатун, вновь вернулись в Сарай*, а Мохши* стал постепенно ветшать. Лет пять назад, за этими стенами пытался укрыться очередной свергнутый ордынский хан Тагай. Но следующий, очередной правитель Орды* Арабшах, взял эту крепость приступом. Он убил Тагая и разрушил город. После этого, Мохши* восстанавливается до сих пор. Вот такая удивительная история этого города, пережившего и взлёты, и падения.

За увлекательным рассказом Дархана, время пролетело быстро, и путники подъехали к тораку* нойона*.

— Действительно сарай*! — с задором восхитился Камол ад-Дин.

Из ворот торака* показалась очень красивая, стройная девушка, одетая в национальный наряд. Она, улыбаясь приятной улыбкой, подошла к Дархану.

— Знакомься! — предложил тот Камол ад-Дину, — Это и есть тот самый весемесь садомочи*, о котором я намекал. Моя сестра Ламзурь. В моё отсутствие, она полновластная хозяйка этого сарая*. Так что, как говорится, прошу любить и жаловать.

— Салям алейкум! — поприветствовал незнакомку посланец, а затем представившись, добавил, — Камол ад-Дин, можно просто Камол. Рад познакомится со столь прелестной красавицей, сияющей как яркая звезда на летнем голубом небосводе.

— Ваалейкум, — ответила девушка, повидимому имевшая представление об мусульманском этикете, — Я рада, что у моего брата, такие прекрасные друзья.

— Сожалею, но я должен вас покинуть, — стал виновато оправдываться Дархан, — Меня ждёт куч*. Если сумею освободиться, ещё застану вас здесь, если нет, проводишь её до селения один, — закончил он, обращаясь уже к Камол ад-Дину, — И не вздумай обидеть сестрёнку, иначе, достану, хоть из под земли.

Сказав это, Дархан стегнул своего коня и ускакал в город. Камол ад-Дин и Ламзурь остались одни.

— Пойдём в горницу, — пригласила она посланца внутрь торака*. Ты, наверное, очень устал, пойдём, помоешься с дороги, а я тебя накормлю.

Следом за Ламзурь, Камол ад-Дин вошёл во двор торака*, держа за уздечки двоих скакунов. Во дворе были заняты хозяйственными работами несколько бедновато одетых людей. Повидимому, это была челядь* Дархана, про себя подметил посланец*. Внешне, они никак не походили на коренных жителей Мохши*, ни на кыпчаков*, ни на мокшей*. Один из них подошёл к Камол ад-Дину, и взяв у него обеих лошадей, отвёл их куда-то за угол торака*. Ламзурь и посланец* вошли внутрь уйнинга*. Там девушка дала Камол ад-Дину расшитый всякими узорами рушник* и показала помещение, где тот мог помыться. Пока он мылся, Ламзурь приготовила еду и поставила на стоявший в горнице стол.

— Обед, а может ужин, кому как угодно, уже готов, — сказала девушка, когда посланец, после мытья вошёл в горницу, — Прошу к столу. Как говорят здесь, «чем богаты, тем и рады»!

Камол ад-Дин сел за стол и принялся за трапезу.

— А про какое селение говорил Дархан, куда я тебя должен сопроводить? — спросил по ходу трапезы посланец.

— Селение, где я живу, находится примерно в трёх фарсахах* от этого города, — ответила Ламзурь, — Я там живу вдвоём со своей мамой.

— Как же так? — удивился Камол ад-Дин, — Дархан, кажется, говорил, что у него умерли оба родителя?

— Правильно, — ответила Ламзурь, — У Дархана нет родителей, они умерли. А у нас с ним, общим был лишь отец. И тот меня признал лишь перед самой смертью. Свою жену, мать Дархана, он пережил. А законный сын у него был лишь один. Это Дархан, который нёс постоянно, где нибудь куч*, и дома бывал очень редко. По молодости, отец был слишком любвиобильным, а потому успел обесчестить почти всех своих смердячек*, закупок*, холопок* и тем более, женщин из челяди*. Детей на стороне, у него осталось столько, что он и сам их всех не знал. Но он их за детей не признавал, в том числе меня. Моя же мать была у него холопка*. Но он хотя бы знал меня, так как мать у меня была красавицей, и он часто навещал её. Погостив немного, он брал мать силой, а потом, бывало даже, избив её напоследок, уходил не попрощавшись. Она же его терпеть не могла, так как по молодости пропал её любимый человек, который однажды пытался за неё вступиться. Но что моя мать могла против этого сделать, когда она была у отца на правах какой нибудь вещи? Однако за несколько лет до смерти, отец сильно заболел и почти слёг. Его жена, как я сказала, к тому времени уже умерла, а Дархан был привязан к кучу*, который он нёс в Сарае*, у самого Великого хана* или царя*. Тут-то отец про меня и вспомнил. Он дал нам с матерью вольную, но за это я должна была жить на два уйнинга*. Его титула я тоже не получила. Теперь меня холопы* считают конозкой*, а беки с нойонами, холопкой. А я, ни то, ни другое. Но зато, мне «до смерти» был рад Дархан. Ведь у него наконец-то появилась «законная», признанная даже отцом, сестра. Когда же отец умер, Дархан попросил меня присматривать и за их тораком*. Ведь сам он почти всегда в отъездах. Он даже разрешил мне здесь жить со своей матерью, но та отказалась переезжать в уйнинг*, принадлежавший когда-то её тирану. А вот я его за это, хоть и осуждала, но простила. Он ведь мой отец! А кроме того, мне всегда очень хотелось, чтобы меня наконец, перестали называть выродком, и обращаться со мной так, как отец когда-то, обращался с моей матерью, да и не только он один. Тебе, иноземец, этого не понять. Чтобы понять холопку*, нужно ею побыть. Вот так я попала сюда и теперь продолжаю жить на два уйнинга*. То здесь, то там, у моей матери. Разрываюсь, как могу. Но здесь, для всех, я как бы нойонка*, а там, продолжаю оставаться холопкой*, хотя меня и перестали, все кому не лень, обижать и трогать. Брат же мой, человек относительно добрый, он помогает даже тем моим братьям и сёстрам, которых отец так и не признал. Но это ведь и его братья с сёстрами тоже!

— Постой, — перебил её Камол ад-Дин, — Я уже успел побывать в вашей стране во многих местах. Изучил нравы, обычаи и даже наречия многих проживающих здесь народов. А потому, я заметил, что в разговоре тобой употребляются выражения отнюдь не кыпчакского происхождения, а ещё кое каких народов. Если не секрет, скажи, кто ты есть на самом деле? У тебя, вроде как, немного от мокшанки*, немного от урусовки*, но мне кажется, что ты, ни та, ни другая.

— А ты наблюдательный, — рассмеялась Ламзурь, — Я действительно, ни то, ни другое. Мы даже с братом, если всё разложить по кровям, представляем разные народы. Получается, что я арджанка*. Слыхал, что нибудь о таких?

— Нет. А действительно, кто такие, эти арджане*? — спросил Камол ад-Дин, — Расскажи мне о твоём народе. Я о нём, впервые слышу.

— Арджане*, были вторым народом в Мокшанском царстве, — начала рассказ Ламзурь, — С мокшами жили в мире и согласии. Но когда пришли на эти земли монголы, мохши сразу признали зависимость от них. Арджане* же монголам не покорились и отступили на север в леса, откуда стали оказывать завоевателям сопротивление. Но земли этих лесов, уже были заняты другим народом, урусами*. Это, как его теперь называют, Суздальско-Нижегородский улус*. Арджанам* естественно, пришлось к урусам* приспосабливаться. Наш народ принял от урусов* их веру, смешались наши языки. Поэтому, теперь в нашем языке стало так много русских слов, которыми пользуюсь и я. Но не всем пришлись по душе устои, обычаи и культура урусов*. Поэтому, часть нашего народа ушла на восток, где осела за рекой Итиль*. Другая его часть, поселилась на Южном Урале. А третья, вернулась на прежнюю родину, которая тепрь зовётся не Мокшанским царством, а Наровчатским улусом* монголо-татарской Орды*. Здесь нас тоже переименовали, и стали звать эрзянами*. Такие вот дела получаются!

Ламзурь принесла и налила Камол ад-Дину вина, которое тот с удовольствием выпил. С дороги, он достаточно проголодался и теперь с удовольствием уплетал всё, что было на столе, при этом, не переставая рассматривать и слушать свою собеседницу. Красивое, слегка луноликое лицо, что-то среднее, между славянкой и монголкой, длинные волосы, красивые, большиватые для подобного типа лица глаза. В довершение ко всему, ещё и приятный, певучий голос. Выпив же вина, посланец* ещё и расслабился. Его вдруг стала одолевать в отношении неё какая-то страсть.

— А расскажи теперь ты что-нибудь о себе, — попросила Ламзурь посланца, — Дархан почему-то о тебе никогда и ничего не рассказывал. Я от него, только сегодня услышала впервые твоё имя. Среди его иноземных же друзей, в основном только турклары* да уйгуры, а ты, насколько я понимаю, ни тот, ни другой.

Девушка, также с интересом рассматривала Камол ад-Дина, и по её лицу было заметно, что посланец* ей также нравился. Она уже привыкла к тому, что друзья брата обращались с женщинами; либо строго, придерживаясь мусульманского этикета, либо безмерно льстили. Камол ал-Дин же старался держаться наравных, чего она никогда не видела даже общаясь с мужчинами немусульманских вер, например урусами*.

— Дархан и не мог обо мне, что либо рассказывать, — сказал Камол ад-Дин, — Мы с ним видимся всего третий раз в жизни, а общаемся тоже впервые.

— Так вы оказывается, и не друзья, вовсе? — c некоторым удивлением спросила Ламзурь, — Со стороны-то и не скажешь! А я посчитала, что ты один из лучших друзей Дархана, как например Кутлук, или Байондур. По крайней мере, со стороны так выглядело, особенно, когда вы сегодня сюда подъехали. А вообще у Дархана ещё не было такого, чтобы его другом становился едва знакомый человек!

— Друг моего друга, тоже друг! — стал отшучиваться Камол ад-Дин, — Мы с Байондуром дружили ещё с медресе*, а вот он меня, уже с Дарханом познакомил. Так что, среди его друзей, я тоже не случайный человек.

— А Байондур что, учился в медресе? — удивилась Ламзурб пуще прежнего, — Вот уж на кого не думала! Если Байондур имам*, то я тогда, живу в Симбере*. С Байондура имам*, как с меня заводная лошадь*. А ты, получается, имам*.

— Он вовсе не имам*. Он несостоявшийся имам*. А это, у мусульман, не одно и то же.

— Ты о ком? О себе, или Байондуре?

— Да оба мы из неудавшихся …! Только Байондур сейчас ордынский кешиктен*, а я туранский посланец*.

— А посланец, это что? Что-то наподобие элчи*, или ещё что очень слитшком важное?

— Можно сравнить и с элчи*, — начал объяснять Камол ад-Дин, — Только обязанности несколько иные. А семья у меня купеческого сословия. Вот только я в отца не пошёл.

— Так значит ты не воин? А Дархан к тебе относится с уважением, словно к настоящему воину.

— У нас в стране, посланцы* приравнены к воинскому сословию, потому Дархан меня таковым и считает.

— А мне уже собираться пора. По темноте ехать не хочется. Ночью от здешних волков покоя нет. Ты ведь меня проводишь?

— Про здешних волков я уже наслышан. А провожу я тебя непременно. Мне и Дархан наказал, Да и самому мне не хочется, чтобы так хорошо начатое между нами знакомство, столь быстро закончилось.

— Ты посиди здесь, а я пойду, и переоденусь, — сказала Ламзурь и встав, ушла в другую горницу, задёрнув за собой лишь дверную занавеску. Дверь, при этом, осталась открытой.

Вначале Камол ад-Дин сидел, и молча, безучастно смотрел в пол. Затем, повернув голову в сторону двери в другую горницу, увидел, что занавеска закрыта неплотно, и между её краем и дверной стойкой осталась щель. Через неё была видна сложенная из кирпича широкая суфа*, накрытая перинами и покрывалом. Из любопытства, посланец* повернулся в полоборота и приблизив голову к занавеске, через щель заглянул дальше внутрь. По другую сторону суфы*, задом к Камол ад-Дину, стояла полураздетая Ламзурь. Она возилась с одним из предметов своей одежды. Посланец* некоторое время продолжал рассматривать девушку, любуясь её обнажённым телом. Затем, в его душу словно вселились шайтаны*. Камол ад-Дин вдруг сорвался с места, заскочил в горницу, где стояла Ламзурь, схватил её в охапку и вместе с ней повалился на суфу*. Другой раз, он возможно этого и не сделал бы, но повидимому свою роль сыграло выпитое вино. Кроме того, само по себе полуобнажённое тело такой красавицы, как Ламзурь, да при подобных обстоятельствах, врядли бы оставило какого мужчину равнодушным. Так, или иначе, но дальнейшие события стали развиваться по наиболее предсказуемому в таких обстоятельствах сценарию. Камол ад-Дин целовал Ламзурь в щёки, губы, шею, грудь и другие части тела. Нащёптывал разные нежные слова, признаваясь в любви. Перепугавшись, девушка пыталась от него отбиваться и умоляла прекратить и не делать этого. Но ничего не помогало, так как силы были явно не равны. Остававшаяся на ней одежда слетела молниеностно. Мимоходом, не прекращая начатое, он разделся и сам. В процессе завязавшейся борьбы, Камол ад-Дин ловко раздвинул Ламзурь ноги и оказался между них. Он ввёл свой мужской орган в её плоть и начал быстрые движения задней частью своего тела. Ламзурь застонала, но в этой ситуации и сопротивление уже потеряло всякий смысл. Совершив три, или четыре акта, посланец*, наконец удовлетворился содеянным. Он откинулся на бок и закатил глаза в потолок. Девушка также продолжала лежать на спине и учащённо дышала, не говоря ни слова.

— Извини, если сможешь, — наконец сказал он её, — Не знаю, что на меня нашло. Я сам не ведал, что творил. Шайтаны* попутали. Можешь взять мой кинжал и сделать со мною всё то, что однажды возлюбленная сделала с Аттилой*. Видит Всевыщний, я этого заслужил.

Начала в себя приходить и Ламзурь.

— Во-первых, она не была возлюбленной, а была всего лишь кумай*. А во-вторых, я не способна буду убить человека, даже если он сотворил со мною такое, а может, и ещё хуже.

— Тогда, меня убъёт твой брат, он ведь меня предупреждал …!

— Ладно, не бойся, я ему ничего про тебя не скажу. Только тебе сегодня, показываться ему на глаза не советую. Сегодня ты в себя прийти ещё не сумеешь и своей внешностью себя выдашь. Он сразу догадается, что тут что-то не то. И тогда от него ничего хорошего не жди. Одного такого турклара*, он даже, за подобную попытку, без головы оставил. Не представляю, что он может сделать с тобой. А вот меня, тебе всё равно придётся проводить. Не смотря на содеяное, эта обязанность, с тебя не снимается.

— Да, да! Это непременно, — стал суетиться Камол ад-Дин, — А с твоим братом, мы тоже всё «честь по чести» уладим. Как только мы с ним вернёмся из московского похода, я сразу попрошу у него твоей руки. Клянусь как воин, я на тебе женюсь, только не могу этого сделать сейчас. Моя миссия завтра должна отправиться дальше, в Самар*. Мои люди сейчас ожидают меня в караван-сарае*. Ты уж извини, что так получается, если можешь.

— И ты, после этого, всё ещё продолжаешь мнить себя воином? — ухмыляясь, сплосила Ламзурь, — Дело даже не в том, что ты сделал со мной. Я сама виновата, что дала тебе повод, не закрыв дверь на засов. Но как ты, считающий себя воином, равным по положению моему брату, так вдруг с перепугу, мог раскрыть мне, смазливой девучёнке, все свои секреты. Теперь даже я знаю, что вы с братом, и само-собой ордынским ханом*, идёте войной на Москву. Там тебе нужно что-то важное, иначе, правитель твоей страны, не послал бы тебя просто так, за тридевять земель. Или я не права? Что молчишь?

— К сожалению, права, — ответил посланец, — Что тут ещё можно добавить к сказанному?

— Ну, раз уж добавить нечего, тогда собираемся, — сказала девушка.

Камол ад-Дин и Ламзурь поочереди помылись, и быстро собрались в дорогу. Затем, предупредив челядь, что сегодня никто из них возвращаться сюда не будет, выехали верхом на лошадях в селение, где жила мать девушки. Добрались они туда, когда уже начало темнеть.

— Сегодня тебе возвращаться назад уже не стоит, — посоветовала Ламзурь посланцу*, — Если что, против стаи волков ты сделать ничего не сможешь, пусть ты будешь, хоть трижды лихой. По ночам, здесь волки полные хозяева жизни. Так что, рисковать не стоит. Вернёшся завтра, рано поутру. Ведь твои люди без тебя не уйдут? Не так ли?

— Люди то не уйдут, да только уйнинг* у вас здесь чересчур маленький, — ответил Камол ад-Дин, — Где ты меня уложить спать собираешься?

— Ляжешь у меня в горнице, — ответила девушка, и сделав паузу, добавила, — Насладишься мною ещё раз. Произошедшее назад всё равно не вернёшь. А какая разница, один раз мы с тобой согрешим, или два. Только на этот раз, прошу обращаться со мной как с возлюбленой, а не кумай*, или ясыркой*.

Эта ночь у посланца* вышла действительно незабываемой. Нежные поцелуи и ласки сыпались с обеих сторон. Уснули лишь под утро. Но спать пришлось не долго. Запели утренние петухи, возвестив о начале нового дня. Камол ад-Дину очень не хотелось уезжать, но этого требовали интересы куча*, и задерживаться дальше не было никакой возможности.

— После Москвы, я тебя всё равно найду и женюсь, — пообещал он при расставании ещё раз. — Попробуй только не дождаться! Достану из под земли. Не поможет и брат.

— Ничего не получится, — ответила Ламзурь, — У нас с тобой ведь разные веры. И потом! У тебя ведь уже есть жена. Или я не права?

— Жена у меня всего одна, а моя вера позволяет иметь четыре, — ответил самаркандец, — А твоя вера мне не помеха. Ты, как я понял, исповедуешь ишонч*. Мусульманам жениться на представительницах вашей веры не возбраняется.

— Всё равно не зарекайся, — был ответ девушки, — Как говорят мудрые люди, «поживём, увидим»!

Камол ад-Дин поцеловал на прощание Ламзурь, и вскочив на своего коня, ускакал в город, оставив девушке заводную лошадь. Всю дорогу он прокручивал в голове различные варианты встречи с Дарханом. Держаться спокойно, и очень спокойно, чтобы этот кешиктен* не заподозрил что-то неладное, успокаивал он себя. Сейчас, главное, «похорошему разойтись» с Дарханом и поскорее уехать из этого города, а там, потом всё сгладится. А с Ламзурь, он ещё встретиться и обязательно заберёт её к себе. Подругому теперь, просто быть не может! Только бы Дархан ничего не испортил сгоряча, и тогда, всё будет правильно. Такие мысли терзали посланца всю обратнукю дорогу.

Прибыв в караван-сарай*, где располагались члены его миссии, Камол ад-Дин сразу же обратился к смотрителю, чтобы узнать последние новости. Они оказались для посланца, как нельзя лучше. Оказывается, перед его прибытием сюда, в караван-сарае* успел побывать чопар* от Дархана. Он забрал ясырок* и велел передать Камол ад-Дину своё извинение за то, что слишком занят, а потому, не сможет проводить посланца*, как подобает настоящему исламскому воину при проводах своего брата*. Это, очень даже было «на руку» посланцу*, так как встречи с Дарханом, Камол ад-Дин больше всего желал избежать. А к тому времени, члены его миссии уже успели пазавтракать, собрать вещи, запряч лошадей, и теперь ждали возвращения своего саида*, то есть, его самого. Проверив ещё раз готовность спутников к дороге, Камол ид-Дин, как и полагается саиду*, дал последние команды, и миссия тронулась в путь.

Прошло ещё несколько дней, пока миссия Камол ад-Дина не добралась к уже знакомому посланцу* по прошлому году, городу Самару*. Переправляться на левый берег путники не стали. Поспрашивав горожан, они устроились в первом попавшемся здесь караван-сарае*, с вполне экзотическим для этих мест названием, Кара-Бургут*. А назывался он так потому, что был отстроен на возвышенности, откуда просматривался почти весь город. С одной стороны от него, находился крутой спуск. И строение это, как бы напоминало большую, чёрную птицу, сидящую на краю скалы.

Перекусив, и оставив в караван-сарае* вместо себя мокшу Чембара, Камол ад-Дин отправился в город. Ему не терпелось встретиться с Салибегом и его новым саидом*, имени которого посланец* не мог вспомнить. От них нужно было узнать последние новости о делах, творившихся на данный момент в этом городе. Мест проживания этих людей, посланец*, конечно же не знал, а потому, надеялся всё это узнать путём расспросов местных жителей. «Хоть бы они здесь закрепились и никуда не съехали», — как заклятье, прокручивалось в уме Камол ад-Дина. Но вначале, даже сам не понимая зачем, он спустился вниз к переправе посмотреть, что там изменилось за прошедшие с прошлого года времена. Увиденое на этот раз, несколько впечатлило посланца*. Четыре парома, по два в куждую сторону, перевозили через Итиль* караваны. По обоим берегам, то там, то здесь, стояли и сидели неболььшие группы людей и наблюдали за происходящим. Камол ад-Дин спустился поближе к помостам. Возле одного из них стояли четыре человека, с виду, вероятно паромщики. Они, по всей видимости, проштрафились и получали взбучку ещё от одного, скорее всего, здешнего распорядителя. Когда выяснение отношений между ними закончилось и «распорядитель» отошёл, посланец подошёл к «паромщикам».

— Откуда караваны? — спросил он, — обращаясь сразу ко всем стоявшим.

— Один, кажется, генуэзский, а второй, если я не запамятовал, из Византии, — стал пояснять один из паромщиков.

— И много вам их за день переправлять приходится?

— Когда, как! — вмешался второй, — Вчера вообще завал был. Двенадцать оттуда и восемь туда.

Он показал рукой в сторону другого берега реки.

— Сегодня, поменьше.

— А среди вас урусы* имеются? — спросил Камол ад-Дин.

— На паромах, у нас тут почти все урусы*, — ответил третий, — В том числе, и все мы.

— А откуда вы будете? — стал расспрашивать посланец* дальше, — Я имею в виду города и улусы*.

— Мы, четверо, из Нижнего, Рязани и Твери, — ответил тот же.

— А московские люди, среди вас есть?

— Тоже хватает, но в нашей смене нет, — ответил четвёртый.

— В городе много урусов* живёт?

— Каждый четвёртый, — опять ответил третий, — Мы же тебе сказали, что тут переправа, а паромщики, в основном русские. Это не только у нас. У Тура-Тура* тоже, почти сплошь наши люди. Разве заставишь куманов* канаты туда-сюда таскать?

— Если вы урусы*, то откуда кыпчакский язык так хорошо знаете? — не унимался Камол ад-Дин.

— Тут поживёшь, да погорбатишься на паромах, тогда не только кыпчакский выучишь, собак понимать будешь, — недовольно пробурчал опять первый.

— Тогда ближе к делу, — решил посланец* направить разговор в более конкретное русло, — Тут какой нибудь купец из Москвы живёт.

— Тут десяток купцов из Москвы живёт, — уточнил третий, — Как его хоть зовут?

— Да вот, забыл как назло, — сделав незадачливое лицо, произнёс Камол ад-Дин, — А имя Салим, вам, о чём нибудь говорит?

— Салимов, здесь, как собак не резаных! — опять вмешался второй, — Тебе какой Салим нужен? Cалим-башмачник, Салим-суконник, Салим-кузнец, или Салим- …?

— Ба-ал-да! — перебил приятеля четвёртый, — Видишь, перед тобой иноземец с самого Востока? Ему, наверное, нужен Салим-шпион? А это Семёнов Салим! Ну, того самого Семёна, что купец из Москвы. Он живет вон по тому, третьему порядку, тридцать сезьмой по счёту, толи терем, толи хоромы. А ещё голубятню держит.

Паромщик махнул посланцу вверх рукой, показывая, куда следует идти, чтобы найти место жительства того-самого купца Семёна.

— Точно, этого купца Семён зовут! — теперь уже вcпомнил и Камол ад-Дин, — А что значит, эти терем-хоромы?

— Пойдёшь, найдёшь и сам увидишь, — сказал четвёртый паромщик.

— А откуда вам известно, что Салим шпион? — опять не унимался посланец*, — У него что, на лбу написано?

— Да кто же об этом «ветеране Куликовской битвы» не знает! — опять ответил четвёртый, — Об этом весь город знает. Салим же голубей ямских* держит! Иногда к ноге такую бересту присобачит, что бедного голубя аж жалко становится. Так и смотри, нога у бедной птицы оторвётся. Не знают об этом только те, кому наоборот всё знать полагается. Например, ханские ярыжники, или яргушники*, без корчмы* не выговоришь.

— Ну а про них, откуда вам всё это известно? — удивился посланец Камол ад-Дин.

— О-о-о-о! Так здесь вообще большим грамотеем быть не нужно! — с каким-то даже восторгом, стал пояснять второй, — Вон глянь в ту будку-сторожку! Там два борова спят. Нажрались корчмы* с утра. Здешние базарят*, что их сюда прямо от хана прислали, сторожить наши паромы. Здешние, мол дармоеды, с этим не справляются. Так эти два яргушника поселились ни где-нибудь, в блохитном каравай-засране, а в сарае* того самого купца Семёна. Там от них, прислуга уже плачет, потому как эти, «достопочтенные» дармоеды, лишь жруть, пьють, сруть, да с хозяина за свой приють, ещё и бакшиш* беруть.

— А вы не слышали? — спросил у них Камол ад-Дин, — Вас гости большие посетить в ближайшее время не намерены? Например, ордынский царь*, или кто из его свиты, например?

— Не-е-ет! — ответил третий, — В этом случае, нашего вали*, из Сарая заранее уведомили бы. А если знает вали*, то знает и весь Самар*. Так здешний народ молвит.

— Так ведь у вали* от народа могут быть и секреты? — пожал плечами посланец.

— У нашего вали*, как шило в мешке, никакие секреты в тайне не держатся, — пояснил тот же паромщик, — Перед народом, он словно индюк, слова лишнего не молвит, только клокочет что-то себе под нос. А как с кумай* на ложе попадёт, что нужно, и не нужно, всё выболтает.

— Постой, — притихшим голосом обратился к нему первый паромщик, — А ты помнишь, этот Балтабайка, с Глебкой-суздальским базарили*, о каком-то походе на Москву? Хан* ведь у нас своё войско только переправить и сможет? На других переправах, для этого целого лета не хватит? А Хулушка ещё и своих бездарных эмиров* за тот поход поносил, говорил, что он им «боком выйдет».

— А кто такой этот Глебка-суздальский, — поймал его на слове Камол ад-Дин, — Какое он имеет отношение, к этим, как вы их зовёте, яргушникам?

— Ну почему же только здесь? — поморщившись, вмешался второй, — Туратурская* покруче нашей будет, да по Первой сакме*, и до Москвы ближе. Чё ему сюда тащиться? А про Глебку, ты лучше яргушников сам спроси, а заодно, и кем он им доводится.

— Рахмат! — поблагодарил посланец* паромщиков и направился к их будке, чтобы переговорить с теми самыми, прибывшеми сюда «на усиление», ордынскими кешиктенами*.

Он подошёл к помещению и заглянул вовнутрь. Кешиктены* не спали, а играли небольшими костяшками в какую-то, неизвестную Камол ад-Дину азартную игру на деньги. Выглядели они действительно, как с глубокого похмелья. Складывалось впечатление, что происходящее на переправе, этих двоих вообще никак не интересует. Учитывая ситуацию, посланец* решил, что это самый подходящий момент, что-либо «выцедить» из этих двоих, для себя полезное.

— Ас-саляму алейкум бесстрашным воинам Великого ордынского царя*! — попривуетствол он Балтабая и Хулу.

— Массалям, — хмуро ответил ему Балтабай, давая понять, что посетителю он не рад, а потому, целенаправленно нарушает этикет. Хула же лишь нехотя взглянул на незнакомца и промолчал.

— Вообще-то, я как и вы мусульманский воин, и служу, в том числе ордынскому царю*, — попытался ответить на недоброжелательный тон собеседников Камол ад-Дин, и добавил, тем самым сохраняя своё лицо, — Вот моя пайцза*, в соответствии с которой мне вверена проверка несения куча* во всех без исключения, ордынских воинских станах*, в том числе, у вас, в Самаре*.

— Иди и проверяй, кто тебе нужен, — ответил Балтабай, — К нам-то, зачем пожаловал? Мы не самарцы, и вообще, к ним не имеем никакого отношения. Так что, милости просим, откланяться, и не мозолить нам глаза. Видишь, мы заняты?

— Как ты смеешь? — пытался его урезонить Камол ад-Дин, — Согласно пайцзы* ордынского царя*, я обязан проверить несение куча* во всех воинских станах*, на всём пути следования от Сарая* до Булгара, включая вас. Это не моя прихоть. Так повелел сам царь* Тохтамыш. Я вижу, у вас здесь полный бардак*. Кто ваш эмир*? В дальнейшем я буду теперь, разговаривать только с ним, о вашем недостойном поведении. Согласно пайцзы*, вы мне обязаны беспрекословно повиноваться. А вы, что себе позволяете? На каком основании, вы так себя ведёте?

— Послушай, иноземец, — вмешался Хула, — Я не знаю, кто ты? Но ты не татарин*, и на этом основании, я тебя посылаю «на хутор бабочек ловить», как любят выражаться у нас казмаки*, и вон те паромщики. Согласно нашех пайцз*, мы никому и ничего не обязаны. Эмира* над нами тоже нет. Мы сами себе эмиры*. Был тут некоторое время назад у нас эмиром* один придурок, куман* Байондур, но мы его сбагрили в Булгар*. Так что, ищи его там, если очень нужен. Свою же пайцзу*, можешь засунуть себе в одно место. Не заставляй меня показывать, куда именно. Тебе же будет хуже. У тебя, своя пайцза*, у меня своя пайцза*. И последнее! Когда будешь следовать дальше в Булгар*, тебе никак не миновать нашей переправы. А поэтому, не забудь прихватить для нас бакшиш*, так сказать, за причинение душевного расстройства. Кроме того, за перевоз на ту сторону, заплатишь тоже в двойном размере, чтобы впредь не было соблазна беспокоить почём зря достопочтенных ордынцев*. Так что, до скорой встречи, чужеземец!

— Ну, я это так не оставлю, куманы* поганые*, — вскипел посланец*, — Я вам покажу, кто из нас татарин*! Какую надо иметь наглость, чтобы даже именем нашего народа бравировать!

— Это, какого такого вашего! — возмутился Балтабай, — Ты вообще, кто такой есть, чужеземец, какого рода-племени? Мы с тебя сейчас, всю твою погану спесь в два счёта вытряхнем.

— Кажется, я раскусил этого паршивого наглюка, — посмотрев на посланца словно на блоху, промолвил Хула, — Он, похоже, из страны того самого самозванца-выскочки, забыл как его* зовут, на «ч» как-то.

— Чучмек значит, — подсказал Балтабай.

— Коли чучмек, значит пусть и будет чучмек, — заскалил зубы Хула, — Слушай, чучмек, сделай так, чтоб я тебя не видел, не то сейчас киличами* по башке и в Итиль*, рыбам на прокорм. Паромщики полюбому кипиш* поднимать не будут. Им не до наших разборок. Так что, чеши отсюда, и не забудь при переправе для нас бакшиш* приготовить. Не то, сбросим с парома, и скажем, что так и было. Свидетельствоать за тебя против нас, здесь всё равно никто не станет. Ты понял, или тебе ещё на каком нибудь языке объяснить?

— Да пошли вы …! — сказал напоследок Камол ад-Дин и быстрым шагом стал удаляться от этого места. Он понял, что дальнейшее усугубление конфликта, ни к чему хорошему для него не приведёт, а кроме того, для посланца* здесь может стать губительным любой подобный конфликт с ордынцами*.

Пройдя по указанному паромщиками порядку улиц, Камол ад-Дин отыскал нужный ему торак* Семёна. На его счастье, и купец, и его назир* Салимбег, оказались дома. Поприветствовав своих прошлогодних знакомых, Камол ад-Дин рассказал им во всех подробностях историю, произощедшую с ним только что, возле этого злосчастного, да будь он трижды проклят, Самарского перевоза*.

— Зря ты с ними связался, — сказал посланцу* Салимбег, — Да и зачем нужно было преждевременно ходить на перевоз? Навестил бы сперва нас, а потом уж иди, куда считаешь нужным. А с теми людьми лучше не связываться. Это же царские кешиктены*, да к тому же, ещё и родовитые. Здесь родоплеменные отношения, основа управления Ордой*. С тех пор, как ветвь джучитов* оборвалась, страну захлеснула полная родо-племенная «вакханалия», где каждый оглан* считает себя достойным занять трон верховного правителя. И наоборот, кто бы ни был верховным правителем, всегда найдутся желающие, поставить под сомнение законность занятия трона данным верховным правителем. Ну и как результат, Орда* получила более чем двадцатилетнюю смуту, которая так её ослабила, что нужны многие годы для возрождения прежней Орды*, что была при Узбеке и Джанибеке.

— Но если это будут делать с помощью таких, с которыми мне довелось иметь дело сегодня на перевозе, то эта страна, скорее погибнет, нежели возродиться, — высказал своё суждение Камол ад-Дин.

— Во время «великой смуты» все думали так же, — стал ему возражать Салимбег, — Но прошло всего два года, как воцарился Тохтамыш, и смута ведь закончилась? Почти!!!

— Замятня* то закончилась, но бардак* в этой стране, никто не отменял, в том числе, Тохтамыш, — вмешался в разговор Семён, — Но, да чёрт с ней, с этой Ордой*! Хреново только лишь то, что этот бардак* у ордынцев*, унаследовали мы, русские. Теперь же нам придётся его искоренять сотни лет, если не тысячи, потому, как нет никаких предпосылок, что вообще когда-нибудь искоренить сможем. Такие вот дела получаются!

— А что здесь делают эти, два ваших постояльца, с которыми я нынче на перевозе повздорил? — спросил Камол ад-Дин.

— Кто же их знает, разве они скажут, — пояснил Семён, — Кто говорит, переправу стеречь подсобляют. А кто, что струги* на реке караулят и считают, да бакшиш* с торгового люда дерут.

— А мне они говорили, что являются какими-то царскими яргушатниками, — добавил Салимбег, — Они якобы, ловят тех, что товар у джете* скупает, а затем перепродаёт втридорога, таких как коноз* Галиб, например, которого ты здесь чуть-чуть не застал.

— А кто такой, этот коноз* Галиб будет, откуда он здесь взялся? — cпросил Камол ад-Дин, — Его, ещё при мне, паромщики с перевоза каким-то Глебкой звали.

— Это удельный, а скорее уже безудельный княжешко с земли Суздальской, — стал пояснять Семён, — Его и на самом деле Глебом зовут. Он действительно скупает у разбойного люда краденое, да награбленое, а потом втридорога перепродаёт, словно купец. Несмотря на княжеский титул, он не стесняется скупать награбленое, даже у ушкуйников*, которые давно изрядно напакостили не только Орде*, но и русским землям тоже. Когда он здесь объявился, мы с Салимом возьми, да втихую и шепнули нашим постояльцам об этом злодее. Те его цап, да и в темницу. Только этот Глеб, больно прыток оказался. Он, говорят, нашим постояльцам хороший бакшиш* заплатил. Те его, конечно же, и выпустили. А нас, вместо него, в ту же самую темницу заперли, чтоб не ябедничали. Но пока там сидел Глеб, он им «напел», что мы якобы какие-то айгокчи*. Затем, этот наглец, и сам тоже, взял, да и поселился в моём тораке*. А эти ярыжники, словно забыли, где они живут и чей хлеб едят. Взяли, да и давай нас пытать. Мол, признавайтесь, на кого «пашите»? Особенно усердствовал тот, кого зовут Хулой. Наверное за то, что «хулит» всех подряд, даже самого ихнего царя* Тохтамыша. Но я то, человек, чай крепкий. Держался как мог, и выдержал конечно. А вот Салим, духом слаб оказался, да и война с нами его искалечила. Вот он и не выдержал. Взял, да и рассказал Хуле всё, что делал и не делал, а также то, что правда и неправда, в том числе про наши здесь шпионские дела. Хула его послушал, и велел написать всё на ихнем пергаменте*. Когазом*, кажется, зовётся. Салим конечно взял, да и написал не только то, что мы уже с ним сделали, но и то, что ещё только собираемся делать. Хорошо ещё, что написал он это всё на русском языке. Сказал яргушникам, что по кыпчакски и уйгурски писать не умеет. А Хула с Балтабаем, не знают русского языка, и понятное дело, ни писать, ни читать порусски, тоже не могут. Но, они и передали Салима, вместе с его писаниной, тому-самому Глебу, велев ему прочитать написанное. Глеб прочитал про себя, да как засмеётся! Те конечно спросили, что там написано. А Глеб им и говорит: «До чего только эти урусы* не додумаются, лишь бы вам, бакшиш* не платить»! После этого нас для начала выпороли хорошенько нагайками, а потом велели заплатить бакшиш*, после чего выпустив из темниц на волю. А ещё, кроме всего, с каждого из нас яргушники взяли слово, что впредь мы, возводить ни на себя, ни на Глеба, напраслину не станем. Иначе, сказали они, наказание будет ещё более суровым. А Глеб, со своими людьми, после всего, что произошло, преспокойно уехал в Мохши*. Перед отъездом, он сам нам об этом сказал. Такие вот дела получаются!

— Странные они люди, эти яргушники? — добавил к сказанному Салимбег, — Говоришь им правду, не верят. Начинаешь врать, верят беспрекословно. Пойми их попробуй! Теперь, после того случая, нас все горожане шпионами кличут, и сами же высмеивают за это. А что такие люди служат у самого ордынского царя*, так слава Всевышнему, что их у Тохтамыша, пока, надеемся, только двое. Было бы больше, совсем бы худо пришлось ордынскому царю*!

— Очухайся*, — перебил его Семён, — Я в первый день после бани говорил с одним из их эмиров*. Так он мне в тайне поведал, что таких как наши постояльцы, у Тохтамыша уже ровно половина. Поэтому, как он выразился, ордынский царь* сейчас, «балансирует на грани». А если, таких как эти, в его окружении станет большинство, тогда не то, что ихнему царю*, всей Орде будет хана*. А вот лучше от этого бардака станет, или ещё хуже, так это, как в народе говорится, «бабушка надвое сказала».

— Кстати! — сказал купцу с назиром* Камол ад-Дин, — У Тохтамыша в Орде*, пока ещё нет настоящих яргу*. Он, ещё только, замышляет создать у себя целый кул* этих страшных людей, как сделал это у себя мой Амир-ал-умар. Если бы Балтабай и Хула действительно были настоящими яргу*, или как вы их зовёте — яргушники, вам бы, вместе с этим Глебом, из темницы не выбраться. А эти ваши постояльцы, они всего лишь царские кешиктены*. Это, что-то наподобие московских старшах дружинников Адама Москвалика*, или личной охраны того же ордынского царя*. Но хрен редьки, как здесь говорят, не слащек!

— Однако, чужеземец, мой тебе совет, — сказал Семён, — Не связывайся ты больше с этими, нашими постояльцами. Не дразни ихнее самолюбие и слабоумие. А завтра, дуй* через переправу, пока они ещё спать будут. А Салим с вечера, их попоит, чем следует. Иначе, они с тебя ещё и бакшиш* приличный затребуют.

— Я и так собирался отбыть пораньше, — ответил Камол ад-Дин, — А за предложение, задержать этих юлэров*, рахмат*. Я сделаю так, как вы мне советуете. А теперь, расскажите мне о движении чужеземных караванов через перевоз, я, собственно, за этим сюда и приехал. И за это же, от меня деньги получите, а также, каким образом будет налажена между нами связь.

— И тут бакшиш*, только в отличие от них, мы не платить, а получать будем, — засмеялся Семён, — Ну а насчёт переправы и караванов, так это тебе пусть Салим поведает, он всеми делами занимался, а я вас пока оставлю.

— Ну почему сразу бакшиш*? — хитровато улыбнулся посланец*, — У нас в Самарканде, это помягче, и как-то поприличнее называется — хабар*. Значит, платить я вам тоже буду — хабар* за хабар*.

Семён отошёл по своим домашним делам, оставив Камол ад-Дина со своим назиром* Салимбегом наедине. Салимбег рассказал посланцу о примерном ежесуточном движении караванов через Самарский перевоз*, какие примерно товары перевозятся этими караванами, и в каких они направлениях, а также, в каком количестве направляются дальше по различным ордынским сакмам*. Какой размер ежедневной тамги* собирается с этих караванов и как производится её сбор. Кем и как осуществляется охрана этой переправы, и какие, на взгляд Салимбега, как бывшего аскера*, допускаются просчёты в её организации. Как и кем охраняются проходящие через перевоз караваны. Какие и сколько судов, ежедневно проплывает по реке Итиль* мимо переправы, что известно о перевозимом на них грузе, и как организована охрана этих судов. Здесь посланец*, возможно к своему собственному удивлению узнал, что проходящие по реке Итиль* мимо Самарского перевоза суда, ни для контроля, ни для перевалки грузов, ни для сбора тамги*, не останавливаются, а наоборот, стараются пройти мимо переправы как можно скорее.

— В этом есть свой смысл, — пояснил Камол ад-Дину Салимбег, — Здесь нет столпотворения из судов, что улучшает пропускную способность переправы для всех сухопутных караванов. Движение, как паромов, так и кораблей, здесь приходится регулировать, чтобы избежать столкновений между ними. Для этого существуют алдакчи*, которые постоянно двигаются на своих лодках вдоль движения паромов и в случае приближения к ним судов, смотрят, кого лучше пропустить первым, а кого остановить, чтобы переждал. Так же происходит и на Туратурской переправе*, что возле Тортанллы*. А перевалка грузов с кораблей, их разгрузка, а также сбор с них тамги*, и всё остальное, что связано с плаванием судов по Итиль*, Саре* и Тану*, в Орде* осуществляется на специально построенных для этого, многочисленных причалах ордынских городов, таких как: Казан*, Симбер*, Арбухим*, Укек*, Бельджамен*, Сарай-Калмук*, Сарай ал-Джедид*, Хаджи-Тархан*, Кок-Тан*, Саркел* и Азак*. Охрана Самарского перевоза* осуществляется и днём, и ночью. Но ночью, когда луна маленькая, или её на небе нет, и когда пасмурно, если лодка или судно плывёт вдоль реки по течению, то с берегов его вообще заметить невозможно. Поэтому-то, ушкуйники* и проплывали мимо основных охраняемых переправ, незамечеными. Ордынцы пытались устраивать ночные караулы на лодках. Но джете* словно знали, когда те были на воде, и пережидали ночи поблизости у берегов, используя всякого рода заросли и прочие маста, где можно укрыться. Утром же, когда начинало рассветать, караульные уплывали, чтобы поспать. Утром ведь всем известно, как спать хочется! Вот тут-то, джете*, уже засветло и плыли спокойно мимо переправы туда, куда считали нужным.

После завершения беседы, Камол ад-Дин оплатил Салимбегу, заработанный тем улуф*. К собеседникам подошёл Семён. Камол ад-Дин, распрощавшись с обоими, отправился в свой караван-сарай*, чтобы приготовиться к дороге и выспаться перед ней.

— Ты ему про московский поход Тохтамыша и наш голубиный ям*ничего не рассказывал? — cпросил у Салимбега Семён.

— Это его не должно касается, — ответил назир*, — Да он об этом и не спрашивал. Хотя если бы и спросил, не его ума это дело. Пусть идёт, как любят говорить здещние казмаки*, «на хутор бабочек ловить».

— Правильно сделал, — одобрил сказанное купец, — Чем меньше будет знать, тем крепче будет спать.

Проснулся Камол ад-Дин, когда только-что начало светать. Миссионеры перекусили наскоро приготовленным завтраком и отправились в дорогу. Когда переправлялись на левый берег, ордынских кешиктенов* на переправе не было. Значит, Салимбег сдержал своё слово, подумал посланец*. По дороге в Булгар*, он обдумывал произошедшее. На переправе Камол ад-Дин получил ещё один для себя урок. Он впервые попал в ситуацию, когда ниже его по положению «аскары»*, не выполнили его требования, да ещё и обозвали самыми непристойными словами, «ни за что, ни про что», чего в войске его Амир-ал-умара* представить было немыслимо. Но ведь таким образом, эти «хамы» и секретов ему никаких не выдали, хотя если бы поступили так, как требуют законы куча*, эти сведения в обязательном порядке оказались бы у него, айгокчи* душмана*. Вот тебе и законы бардака*, как у них тут говорят! Из этого, Камол ад-Дин даже сделал вывод. Если этими самыми законами бардака* научиться управлять, то это будет управляемый бардак*, к которому даже самый подготовленный и обученый во всех отношениях душман*, окажется не готов и проиграет. Его ведь самого, достаточно хорошо научили работать в самых экстремальных и безвыходных ситуациях, а вот в бардаке*, нет. Ну что же, будем учиться и этому, решил для себя посланец*, поглядев вдаль.

Глава 4: В Москве получили тревожные известия

До Москвы, Буга добрался без каких либо осложнений. Город продолжал жить своей размеренной жизнью не подозревая, что где-то, в далёкой отсюда Орде*, для него уже уготована беда. Безмолвная весть об этой беде, теперь находилась у Буги, но он не торопился с ней расставаться, так как то, что здесь довольно скоро случиться, для него сейчас не имело никакого значения. Для этого города, он всегда был чужеземцем, как и город для него. Буга любил относительный комфорт, который, как он считал, обеспечен ему одинаково в любом городе, и в любой стране. Если он и включался в какое-то дело, то исключительно ради получения материальной выгоды. Где платят, там и Буга. И какая ему была разница, быть ли на стороне ордынцев*, чагатайцев*, или снова урусов*. Прошлая служба Орде* оставила его хоть и не совсем уж безнадёжном положении, но всё-таки, калекой. Однако. основным его «куском хлеба», всегда оставались мозги. Слишком богатым он никогда не был, но и не бедствовал. Так себе, тихий середнячок. Обрадовался, когда, наконец, фортуна и к нему повернулась лицом. Это, когда Буга устроился к чагатайцам*, на казалось бы, самое подходящее для него место. Думал, что это уже навсегда. Но на тебе! Чагатайская миссия оказалась подложной. Она, как оказалось, только прикрывается торговыми делами, а на самом деле шпионит за своим же союзником в лице Орды*. Буге не совсем было понятно, как мог Тимур, посадив Тохтамыша на ордынский трон*, чтобы эта страна была ему преданным и благодарным союзником, одновременно, этому же союзнику, продолжать пакостить. Кроме этого, Буга никак не мог понять и то, раскусили ли его как человека эти чагатайцы*, кому он теперь служит? Дейстительно ли ему, так безоговорочно верят? Ведь он ихнему послу, этому, пока ещё «зеленоватому» и до конца не понимающему жизни Камолу, не скрывая намекал, что служит лишь ради денег, не более того. Он не может быть предан их делу также беззаветно, как сам этот посланник, или посланец*, как у них его там зовут. Тем более, как его заступник*, бесстрашный Бури, этот бесшабашный рубака-парень. Но одно дело, когда тебя иногда используют «на подхвате», при выполнении чисто технической разовой работы, а совсем другое, когда поручают особо ответственные дела, наподобие того, что ему поручего теперь, собирать тайные сведения об этих, будь они неладные, туфангах*. Ведь при малейшех же неувязках и подозрениях, ему эти урусы* голову снесут. Он даже охнуть не успеет. И ради чего всё это? Во имя блага его будущих поколений, которых у Буги нет, и вероятно никогда не будет? Тогда зачем? Нет, что-то тут не то! А тогда что? Может этот Камол прислал его специально для того, чтобы отвлечь внимание урусов* от своего настоящего лазутчика, и использует как «болвана»*? В этом, пожалуй, есть здравый смысл, подумал Буга. Отсюда и те разногласия, что возникают между Камолом и Бури. Буге теперь уже точно известно, что «дуют они, не в одну дуду», этот хитрооркий* Камол, и слишком уж прямой, и несколько твердолобый Бури. Нет уважаемые, хазаретянина ещё никто не перехитрил! Вот только что можно предпринять, для того чтобы, как сказали бы наши уважаемые иудеи, «и рыбку съесть, и ещё кое-что сделать»? А сделать нужно, пожалуй вот что! Пока отнести урусам* это послание и постараться у них же спрятаться за спинами. Необходимо пересидеть эту «первобытную трудность» и хорошенько осмотреться. А дальше, время покажет, что потом делать. Не зря же предки хазары говорили, что «всё гениальное, просто». Вот и пойду по самому простому пути. А с урусами*, за это послание посоветуюсь, как тем же чагатайцам*, на счёт туфангов*, если понадобится, потом «по ушам ездить»*. Кстати, за донесение, с урусов* можно ещё и мзду слупить.

Обдумав, казалось бы, всё до мелочей, Буга направился в белокаменную московскую цитадель*, где обратился к страже с просьбой, чтобы его непременно представили кому-то из здешних нойонов* с именами Адам. Прожив до этого достаточно долго в Москве, он прекрасно знал и настоящие имена этих людей, но решил не называть их на русский манер, а назвал так, как тех звали ордынцы*.

— Передайте, что уменя для них важная весть из Сарая*, — сказал он дружинникам, — Говорить буду только с теми, кого назвал. С другими не стану. А ещё у меня с собой важное донесение. Отдам дёшево, всего два рубля* серебром. Если же просьбу мою не выполните, то пожалеете. Но, особенно пожалеют те, кого я назвал. Меня же, в этом случае, больше не найдёте и не увидете, хотя искать будете долго, упорно и бесполезно.

Но дружинники московского князя, своё дело знали не хуже Буги. Они тут же схватили его, скрутили и поместили в темницу. При этом, дружинники не забыли обыскать этого незнакомца и найти при нём конверт с каким-то письмом на непонятном шрифте.

Препроводив Бугу в острог Ризоположенской стрельницы* и поблагодарив за бдительность своих дружинников, боярин Иван Собакин, ведавший стражей кремля, отпустил их восвояси. Сам же он, направился к Боровицкому холму в Княжеский двор*, где проживал и вёл государственные дела Великий князь Московский Дмитрий Иванович, которого теперь звали Донским. Перед тем, как направиться к князю, Собакин ещё раз вынул письмо из конверта, но из той писанины на иноземном языке, также ничего понять не мог. Боярин решил немедля поставить в известность Великого князя. Вдруг в этом послании и на самом деле окажется что-то ценное, хотя и принёс его человек, с виду больше походивший на юродивого. На счастье Собакина, Великий князь Дмитрий Иванович, вместе с мужем его сестры Дмитрием Михайловичем, находились в княжеских палатах, где обсуждали какие-то важные государственные дела. Личный стражник Московского князя, тут же доложил ему о прибытии боярина, и того сразу же пропустили в палаты. Войдя, Собакин низко поклонился князю.

— Здорово боярин! — поприветствовал его князь, — С какой вестью пожаловал, доброй, али худой?

— Пока и сам не знаю, Великий князь, — ответил Собакин, — Не смог разобрать, письмо написано поиноземному. Но одно ясно, что оно может быть ценным для всех нас. Написано письмо на каком-то, неведомом нам пергаменте*, и печать на нём иноземная. А принёс его человек, с виду похожий на юродивого, но имеющий наглость просить за него, целых два рубля* серебром. Он упоминал твоё и Дмитрия Михайловича имена на бусурманский* лад. Сказал, что больше ни с кем, кроме вас двоих, разговаривать не будет. Ну, я его взял за шиворот, да и поместил в острог, а сам бегом сюда, прямо к вам.

— Где это письмо? — cпросил Дмитрий Михайлович.

— Вот оно, — ответил боярин, и протянул воеводе письмо.

Боброк взял, посмотрел на написанное внимательно, и также ничего не поняв, передал письмо князю.

— Тут действительно написано на иноземщине, да ещё непонятно на какой? — сказал он, обращаясь к Дмитрию Ивановичу.

— Мне что-то такая писанина откуда-то знакома, — ответил Дмитрий Донской, — Похожими знаками в Сарае* пишутся ярлыки*, которые нам сюда присылают. У нас же есть толмач*, который те ярлыки* переводит. Сегодня он должен быть здесь. Эй, слуга, пойди-ка сюда!

Вошёл княжеский слуга и поклонился до пояса князю.

— Калистратыч, голубчик, — обратился Дмитрий Иванович к слуге, — Пойди. Пригласи толмача*, что переводит ярляки* с уйгурского. Пусть посмотрит, может это письмо тоже написано на том же языке? Или, каком ином, но из тех, что он знает?

Слуга покинул палаты, занявшись поиском нужного человека. Через некоторое время он вернулся обратно, приведя с собой переводчика.

— Махмудин! — обратился Донской к толмачу*, — Посмотри, не знаком ли тебе язык, на котором написано это письмицо?

Толмач* взял письмо и внимательно его осмотрел.

— Написано понашему, по уйгурски, но некоторые слова, не из нашего языка. Мне бы над ним посидеть, да «поколдовать» немного. Я бы вам перевод на вашем, на славянском принёс.

— Тогда, поди ка голубчик, позанимайся им, сколько нужно, — сказал князь Дмитрий толмачу*, — Нам не к спеху. Мы тебя здесь подождём.

Толмач вышел, но следом за ним из палат вышел и Дмитрий Боброк-Волынский. Через некоторое время они вернулись совместно. Письмо, вместе с листом из бересты*, на котором был написан перевод на русский язык, находился в руках Боброка. Его глаза выражали явное удивление и недоумение. Он обратился к Дмитрию Ивановичу.

— Нам надо сначала обсудить вдвоём. Тут такое!!!

— Благолдарю за службу, — произнёс Донской в адрес Собакина и толмача-уйгура, — Вы пока, можите быть свободными. Но далеко не уходите, можете ещё нам понадобиться.

Боярин и толмач* ушли, а воевода передал перевод письма князю. Там было написано следующее:

Достопочтенному Щиту Ислама,

мирзо Умару-Шейху, особо-секретно.

Лазутчик «Доброхот».

Принял Племенной Бык.

Донесение №…

При встрече, тайный осведомитель сообщил, что в ближайший месяц ожидается военный набег ордынского царя Тохтамыша на земли русских, в частности, на их непокорное и мятежное Московское княжество. Этот набег, Тохтамыш хочет провести, как кару, за позор, постигший его страну, после поражения от русского войска в битве с Мамаем на Куликовом поле, отказ от уплаты Московским князем Дмитрием, дани его стране, и для возвращения, стреляющего огнём оружия, которое, как считает ордынский царь, русские воины московского войска, украли у ордынского войска, в ходе той самой битвы. Тохтамыш считает, что русские будут не готовы оказать ему серьёзного сопротивления, так как много своих воинов, они потеряли в той самой битве с Мамаем на Куликовом поле.

В данный момент по всей Орде ведётся сбор войска для набега. Состав войска Тохтамыша, его вооружение, количество скота и провианта, а также другие важные сведения, будут сообщены дополнительно.

«Доброхот»

Задание: Выявить точную дату выступления в поход ордынского войска, а также, в каком месте и как, оно будет переправляться через Итиль (Волгу). Сообщить имена воевод и князей, участвующих в походе.

«Доброхот»

— Что всё это может значить? — спросил у своего шурина Дмитрий Иванович, — Ты, что об этом думаешь?

— А что тут думать? — ответил Дмитрий Боброк, — Тут, пожалуй, всё яснее ясного. Это же, ни что иное, как тайное донесение одного из лазутчиков Аксак-Тимура*, внедрённого в ставку ордынского царя* Тохтамыша, своему правителю. В нём сообщается о том, что Орда* собирает своё войско и намерена пойти на нас войной. А это уже, не какие нибудь противоречивые голубиные «воркованья», которые мы успели получить пару дней назад! Это куда серьезнее! Тимуровский лазутчик не станет понапрасну вводить в заблуждение своего правителя! Тот ему за ложное донесение, в один момент голову с плечь снимет. Он даже охнуть не успеет. А самому Тимуру будет недосуг, так это сделают его люди. У них руки очень длинные, достанут хоть из под земли, хоть с небес.

— Но оно ведь предназначено кому-то другому? Причём здесь Тимур? — спросил князь, — И причём здесь доброхоты всякие, или племенные быки? Да и зачем Тимуру вести, о нашей с Ордой* войне? У него ведь своих хлопот хватает!

— Умар-Шейх, это сын Аксак-Тимура*, — начал пояснять Дмитрий Михайлович, — Поэтому, наверное, именно он у этого правителя занят всякими шпионскими делами. Не может же сам Тимур успевать, и вести в походы войско, и собирать «сплетни» от лазутчиков! Быки и доброхоты, это же прозвища лазутчиков всяких мастей; и тех, кто добывает сведения, и тех, кто их собирает и передаёт дальше. А донесение о нашей с Ордой* войне, Тимуру, наверное, нужны потому, что его давно интересуют наши пушки и тюфяки*. Он даже лазутчиков своих сюда присылал год назад. Ты же помнишь?

— А напомни ка мне воевода! — спросил Дмитрий Иванович, — Что там с нашими голубями получается?

— До сего дня, голуби принесли противоречивые вести, — ответил Боброк, — Из Самара, что Тохтамыш должен подойти к перевозу и переправившись, идти на нас, на Москву. Из Мохши*, что их тьма* Урусчука, выступила к Симберу*, для переправы в Арбухим* и участия в войне с какими-то южными соседями. Из Тортанллы*, что Хозтороканцы*, также перешли на левый берег для участия в войне на юге Орды*. Пока что, всё. Но донесение, что лежит перед нами, говорит о большей важности сведений из Самара*. Оно же, указывает нам на то, что пора менять методы службы наших лазутчиков. Их должно быть больше в ставках наших недругов. Мы же их навтыкали в основном на дорогах, переправах и городских базарах*. Если будем делать как этот Аксак-Тимур*, то у нас не будет тех противоречивых донесений, таких, как мы теперь получаем через голубей. Хотя и от старых методов, тоже отказываться не следует. В войнах, говорят, все средства хороши.

— Тут ещё вот что интересно, — задумчиво произнёс князь, — Как это донесение попало к нашему юродивому арестанту?

— Так это мы у него, теперь и спросим! — ответил воевода, — Калистратыч, позови Ивана, — крикнул он слуге.

— Звали? — войдя, спросил Собакин.

— Вот что, Иван, — обратился к нему князь, — Возьми пару дружинников, да приведи ка сюда этого юродивого, как ты его назвал.

Собакин ушёл и через какое-то время привёл в палаты Бугу.

— Как тебя зовут, мил человек, — обратился к нему Дмитрий Михайлович, — Кто ты, где живёшь и зачем сюда пожаловал.

— Зовут меня Бугой. Я бродник*, но последнее время проживал в Сарае*. Сюда привёз донесение, которое мне для вас передал один хороший человек, и которое теперь, вот у него, — Буга показал на Собакина.

— Послушай, мил человек, — продолжил допрос Боброк, — Или ты нам расскажешь всю правду, и ничего, кроме правды, или нам придётся отрубить тебе голову. Так что, выбор у тебя невелик. Мы хотим знать следующее. Что тебе известно о том донесении, которое ты привёз сюда, где ты его взял, и почему решил нам его именно продать, а не просто взять, и известить нас о том, что здесь написано. Говори коротко, но ясно. Нам пустые рассуждения хвилософа не нужны.

— Мне нет смысла утаивать от вас что-либо, — начал пояснять Буга дрожащим голосом, так как сказанное Дмитрием Михайловичем, его не на шутку напугало,

— Донесение это, писал ваш бывший дружинник. Зовут его Игнат Тюфяков, или Тюфянов, который сейчас в плену. Ухаживает он там, за живыми волками. Писал он его под диктовку другого человека, который и велел его доставить сюда вам. Этот человек тайно служит правителю по имени Тимур. Он и пленил того дружинника в Москве. Написано там должно быть о том, что Тохтамыш намерен пойти на вас войной. Откуда он это знает, тот человек мне не сказал. Сказал лишь, что Орда* является врагом, как вашей страны, так и его. О том, чтобы продать вам это послание, тот человек мне не велел. Это сделать, я решил сам, так как нуждаюсь в деньгах и мне не на что жить. Вот пожалуй и всё. Сказать мне вам больше нечего.

— А ты читал само это послание? — cпросил у Буги князь.

— Нет, я хотел его прочитать, но конверт был так опечатан, что вскрыть его, не порвав при этом, было невозможно, — пояснил Буга.

Неожиданно, в палаты, словно влетев, вошёл Василий Непряда. Он что-то хотел было срочное сказать князю, но увидев Бугу, осёкся.

— Какими судьбами! — спросил он, глядя на Бугу, — Ты что здесь делаешь? Давненько же мы не виделись?

— Ты что, его знаешь? — с удивлением спросил Боброк.

— А кто его в Москве не знает, — ответил Василий, — это бродник* Буга. Раньше он жил в Москве, был проводником и водил отсюда караваны в разные ордынские города. Знает обычаи многих народов Орды*, служил в ордынской коннице, знает многие языки. Год назад отсюда исчез. По рассказам торговцев, его иногда видели в Сарае*. Я его в последний раз видел тоже в Москве. Он отсюда увёл тот самый самаркандский караван и больше не появлялся.

— Вот это уже другое дело, — заулыбался Дмитрий Михайлович, — А ты, оказывается, не такой и простой, как нам здесь прикидывался? Что ты теперь скажешь? Есть, ещё чего важного добавить?

— Добавить к сказанному мне больше нечего, — ответил Буга, — Всё, что мог, я уже сказал.

— И это последнее, что ты можешь сказать?

— Совершенно верно! — ответил, стараясь держаться стойко, Буга.

— И ты нам рассказал всю правду и ничего не утаил?

— Клянусь господом! — сказал Буга и перекрестился, — Вот вам крест.

— Скажите мне люди праведные, — обратился Боброк к Собакину и Непряде, — Вы хорошо знали Игната Тюфягина?

— Как самих себя, — в один голос ответили оба.

— Калистратыч! — крикнул Боброк слуге, — Кликни-ка сюда Махмуда!

Через какое-то мгновение, в помещение вошёл толмач* Махмудин.

— Что вы можете сказать? — обратился Дмитрий Михайлович ко всем присутствующим, — Тюфягин может изъясняться на уйгурском языке?

Непряда, Собакин и Махмудин отрицательно закивали головами.

— А теперь все четверо подойдите к столу, — вновь обратился воевода к присутствующим, — Тебя, это особо касается! — показал он рукой на Бугу.

Все присутвствовавшие подошли к столу и склонились над написанным по уйгурски письмом. Пододвинулся поближе к нему и князь.

— Это писал дружинник Тюфягин? — задал вопрос Боброк.

— Нет! — первым ответил Непряда, — Это не его рука. Я его руку знаю. Да и написано оно не понашенски.

— Игнашка? Да ну-у-у! — повеселел Собакин, — Он на нашем-то пишет как маракуша*! Его каракули я бы узнал точно, хоть на каком!

— Так, по уйгурски может написать лишь уйгур, и то не каждый, — сказал своё слово Махмудин.

Один только Буга стоял молча. Он не знал, что сказать. Буга и сам не мог понять, что могло произойти. Он точно знал о том, что пленник Игнат писал под диктовку заступника* самаркандского посланца*, это донесение специально для московского князя и его главного воеводы. Но как могло у них оказаться это письмо на совершенно другом языке, и знать бы, что в нём написано? А между тем, все присутствующие повернулись и молча, уставились на Бугу, вероятно ожидая, что скажет он. Единственным, здравым смыслом, что мог сейчас витать в голове Буги, являлось то, что Бури мог в спешке перепутать конверты. Здесь Буга был прав. На самом деле всё так и было, но об этой путанице ещё никто не знал, в том числе и сам Бури. Но Буга не мог знать и полном замысле самаркандца. Поэтому, у него оставался без ответа и другой вопрос — зачем Бури вёз с собой в этот шевырляйский лес тот пакет, что теперь лежит на столе, перед князем и его воеводой? О содержании данного письма Буге также не было известно. Ему оставалось теперь только одно, продолжать играть с этими урусами* «в тёмную», то есть ссылаться на перепутанный тем «доброхотом» пакет, а там «куда кривая вывезет». Если в этом же письме окажутся те же сведения о готовящейся войне, которые Бури просил Бугу передать урусам*, но с другим донесением, написанным рукой этого неудачника Игната, то можно считать, что Буге, на этот раз, невероятно повезло. Урусы*, по крайней мере, оставят его в живых.

— Долго ты ещё, будешь играть в молчанку? — прервав затянувшуюся паузу, спросил Боброк у Буги, — Что ты на этот раз скажешь в своё оправдание?

— Вероятно самаркандец, который меня сюда послал, перепутал пакеты, — начал рассуждать Буга, — Другой причины я предположить не могу. Но почему вы мне не верите? Я говорю, сущую правду, клянусь господом! Что мне ещё сделать, чтобы вы, наконец, мне поверили? Мне легче было выбросить этот пакет, и никто бы ничего не узнал, да и у меня бы не было никаких проблем.

— Уточни сначала, каким господом? — перебил его Боброк, — А ещё нам уточни вот что. В каком таком месте, наш похищенный дружинник, писал под диктовку твоего самаркандца это послание, и как вы с ним в то место попали?

— Я принадлежу той же вере, что и вы, — начал оправдываться Буга, — А послание, ваш дружинник писал в стане* разбойника Кудеяра, что в тонбовских* лесах и болотах. Когда в прошлый раз мы отправились из Москвы, этот Игнат был ранен тамошними волками, потому его и оставили у Кудеяра, чтобы вылечить. На этот раз, мы с самаркандцем Бури вернулись в тот стан* ещё раз. Там мы и нашли уже выздоровевшего, вашего дружинника. Он у разбойников выращивает в ямах волков, а те, сдирают с них шкуры и продают, в том числе вам и за кордон. Шкуры у тех зверей ценные. А попали мы в этот раз, по велению главного самаркандского посланника Камола, что тот раз приводил миссию в Москву. Мне было велено, после Кудеяра, следовать сюда, а Бури остаться там, чтобы ждать указаний Камола. Тогда Бури и велел Игнату написать это послание, что бы вы это чтиво, сами прочесть смогли.

— Так значит, второго самаркандского посланника Бури зовут? — уточняя, молвил Боброк, — Послание это, Игнат при тебе писал?

— Нет. При его написании я не присутствовал, и даже не знал, что это именно он его написал, пока тот, ночью, перед моим отъездом, сам мне о том не поведал, — ответил Буга.

— А в Москву тебя на этот раз, зачем Камол решил послать? — не унимался воевода.

— Cобирать сведения о туфангах*, — выпалил Буга и осёкся. Ему не нужно было упоминать о туфангах*, что могло для него трагически кончиться. Буга с ужасом посмотрел на князя с воеводой. Эта реплика не осталась незамеченной всеми присутствующими. Они, с какими-то странными гримасами, переглянулись между собой.

— И опять, туфанги*, туфанги, туфанги! — взявшись за голову обеими руками, задумчиво произнёс Дмитрий Донской.

— Так Бури тоже в прошлом году был здесь с Камолом? — спросил у Буги Василий Непряда.

— Да, был, — ответил Буга, — Это он в тот раз похитил вашего дружинника Игната. Он был нужен, как умеющий стрелять из этих, злосчастных туфангов*.

— Как он выглядит? — опять спросил Непряда, — Опиши поподробнее.

— Высокого роста, хорошо сложен, плечи широкие, глаза карие, волосы тёмные, почти чёрные. На левой брови шрам, на кисти правой руки длинный шрам, от мизинца, до соединения большого пальца с кистью. На кисти левой руки, след от ожога, — закончил Буга.

— Я провожал из Москвы всю самаркандскую миссию, в том числе этого человека, — Непряда показал князю с воеводой на Бугу, — Потому, с уверенностью могу сказать, что среди членов этой миссии, описанного им человека не было. Иначе, по таким приметам, я бы его, безусловно, запомнил.

— Ты когда брешишь, себя хоть слышишь*? — вновь обратился к Буге, Дмитрий Боброк, — Послушай, какой ты нам сейчас «ахинеи» наговорил! Самаркандская миссия в прошлом году прибыла в Москву, чтобы каким-то образом получить здесь туфанги*. Тут вопросов нет. Не получив, того, что хотели, миссионеры похитили княжьего дружинника Тюфягина, который, якобы, умеет стрелять из туфангов*. Интересно, зачем он нужет самаркандцам, если туфанги*, те всё равно не добыли? Пойдём дальше. Раненого Тюфягина, самаркандцы оставляют разбойникам служить у тех «псарём» и кормить волков. Опять непонятно. Зачем его воровать, чтобы потом оставить каким-то лесным чучелам? Те что, своих бы «псарей» не нашли? Не получив туфанги* сами, самаркандцы посылают за ними в Москву ни кого нибудь, а первого встречного проводника караванов «сомнительного происхождения». Опять вопрос. Зачем? У Аксака-Тимура что, перевелись настоящие лазутчики? Дальше, больше! Самаркандский лазутчик, добыл из под самого носа у ордынского царя* очень важные и особо-секретные сведения. Но, почему-то, не стал отправлять их в ставку своего правителя в Самарканд, а взял на болота к мало кому известному лесному татю*, к которому он, неизвестно зачем приехал. Наверное, поохотиться на тех самых тонбовских волков*. Опять неувязка. Зачем такие сведения нужны на болотах? Потом почему-то, тимуровский лазутчик вдруг сжалился над русскими князьями и решил с ними поделиться бесценными тайными сведениями о коварных планах Тохтамыша. С чего бы это вдруг? Дальше. Этот самый супер-лазутчик, ничего лучшего не придумал, как взять и передать переписанные иным языком сведения не кем нибудь, а своим же лазутчиком, которого самаркандцы тайно направляют в Москву для сбора сведений об имеющемся здесь секретном оружии. Опять вопрос! Аксак-Тимур что, оглупел окончательно? Ну и последнее. Самаркандский лазутчик, прибывший сюда, чтобы шпионить за нашим огнестрельным оружием, а заодно и известить нас, русских, о коварных планах Тохтамыша, обнаглел до такой степени, что решил ещё с нас, за сведения, переданные самаркандцами, содрать деньги, и причём, немалые. За чужой-то пакет! Отсюда вывод. Среди нас, кто-то полный идиот. Вопрос, кто? Мы, здесь присутствующие, Тимур и его команда, или ты, считающий себя самым умным хазаретянином*, — сказав это, Боброк показал на Бугу, — Ну так кто здесь потвоему идиот, а кто за идиотов других «держит»?

Буга растерянно молчал, стараясь подобрать хоть какие-то слова оправдания, чтобы внятно ответить Дмитрию Михайловичу.

— Ладно, — не стал дожидаться ответа Боброк, — Не будем «толочь воду в ступе» и «переливать с пустого в порожнее». В расход его, и нечего попусту цацкаться!

— За что-о-о-? — буквально завопил Буга.

— Было бы за что, вообще бы повесили! — произнёс боярин Иван Собакин, — А мы тебе, всего лишь голову отрубим.

Собакин с Непрядой подхватили Бугу подруки и попытались тащить на улицу.

— Стойте! — остановил их Дмитрий Донской, — Казнить мы его всегда успеем. Этот человек нам принёс ценнейшие вести, благодаря которым у нас есть возможность спасти себя и свой народ от гибели, а мы его за это, ещё и казним. То, что он наговорил, это конечно полная чушь, но он это мог «наплести» и от волнения, и от перепуга. Да мало ли причин! Если бы он был настоящим лазутчиком и желал нам зла, он бы так подготовился, что «комар носа не подточил» бы. А мы с вами, никогда, и ни за что бы, его не «раскусили». А потому, повелеваю! Поместить этого человека в острог до выяснения обстоятельств. Тех, что он нам поведал, и не только! Относиться с арестантом бережно, не трогать его и пальцем, да кормить, как знатного человека. Пусть он будет у нас, своего рода почётным пленником. А сейчас, уведите его в острог, и делайте, что я сказал.

Собакин и Непряда увели Бугу в острог, а там, отвели ему более просторное помещение с окном на солнечную сторону. Буга перевёл дух. Кажется, пронесло!!! Он ещё живой, и это пока, самое главное. Вот тебе и «яргу»* нойона* Адама Москвалика*, о которых ему по пути в Москву, намекал самаркандец Бури*. Он вспомнил и про одну притчу, которую пытался «вбить» ему в голову этот самаркандец. Заключалась же она в том, что для людей их службы, мало выполнить задачу, или сделать другое «доброе дело». За содеянное, тебе возможно, даже своим же, придётся ещё долго, упорно и бесполезно, как выразился Бури, доказывать, что ты не индюк, да при этом, ещё и не сопливый.

А тем временем, оставшись вдвоём, князь Дмитрий Иванович Донской, и его воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, продолжили обсуждение полученных от Буги вестей. Двумя днями ранее, весть о возможной войне, принёс ещё и один из голубей, прилетевший из города Самара*. Её, с этой птицей, направил «засланный» в Москву булгарин Салимбег. Теперь же, эта весть, имела уже более весомое подтверждение.

— Если бы мы получили весть, действительно написанную рукой Игната, я бы ей ни за что не поверил, — признался воевода князю, — А то, что мы имеем сейчас, вызывает куда большее доверие.

— Ну вот, — усмехнулся Дмитрий Донской, — А ты человека, за такую, не имеющую цены весть, чуть было на казнь не отправил.

— Да это так лишь! Я его, всего-то и пытался лишь припугнуть для острастки, — оправдывался Боброк, — С крыльца, я Ивана с Василием непременно бы вернул. Просто проверил этого несчастного «на вшивость».

— Ничего себе проверочка! — покачал головой Дмитрий Иванович, — Человек, чуть разрыв сердца не получил!

— А как ещё истины добиваться в нашем-то деле? — оправдывался Дмитрий Михайлович, — Здесь ещё и не до такого додумаешься, ради дела-то! Разве я не прав?

— Возможно, ты и прав, — согласился с ним Дмитрий Иванович, — Только нам теперь, уже надо вновь собирать наши потрёпанные дружины, да готовить встречу «незваному гостю» Тохтамышу. Другого тут не дано!

Глава 5: События в торговом городе Казане

Когда Камол ад-Дин со своими спутниками прибыли в Булгар, то Байондура, с его кешиктенами*, там уже не было. Ещё по пути следования в этот город, им были направлены в Арбухим* и Симбер* соответственно, кешиктены* Иландур и Сарыбек, со своими дахами*. По прибытии же в Булгар*, Байондур передал царский фарман* улусбеку* Сабану. В нём указывалось, что Сабан, во главе Булгарского тумена*, должен был заблаговременно прибыть в Арбухим* и там, не переправляясь через Итиль*, ожидать прибытия основных сил Орды*, под непосредственным командованием Тохтамыша. По прибытии к городу, Сабану было велено распустить среди его жителей слухи, что Булгарский тумен* будет ждать там другие, Башкортский и Тюменский тумены*. Дождавшись, они вместе должны проследовать дальше, к Сараю*. У столицы, якобы, должен будет состояться общий сбор всего ордынского войска, выступающего в поход куда-то на юг, для усмирения одного из взбунтовавшихся народов. Кроме этого, Сабану было велено выделить хазар* аскеров*, и передать его под командование вновь назначенного эмира*, булгарина Бек-Тута. Во главе этого хазара*, Бек-Тут должен проследовать в Казан*, для выполнения «важной миссии». Вдальнейшем же, он соединится с объединённым войском Тохтамыша, следующим к Москве, став у Сабана манкылой*. Сабан при этом, ознакомившись с фарманом*, поморщился. Великий царь* ему перестал доверять даже то, что теперь наверняка знают эти простые, прибывшие вместе с Байондуром, кешиктены*, так как замысел этой «важной миссии», от него был скрыт. Кроме того, Тохтамыш в его тумен*, назначил командовать манкылой* незнакомого ему доселе эмира*, но при этом, даже не посоветовавшись с Сабаном. Подобного, со времён Берке*, не позволял себе ни один ордынский правитель, включая Узбека с Джанибеком. Но после фиаско на Саснак Кыры*, Сабан прекрасно понимал своё положение. Поэтому, он безоговорочно передал в распоряжение Бек-Тута манкылу* своего тумена*. Последний, приняв командование, вместе с Байондуром и оставшимися кешиктенами*, поспешили покинуть Булгар* и отбыть в Казан*. Сабан же, продолжил спешно готовить к выступлению в поход Булгарский тумен*. Не застав Байондура, Камол ад-Дин со своим сопровождением, также не стал задерживаться в этом городе. Пополнив провиант, он сразу поспешил следом за Байондуром и Бек-Тутом.

Прибыв в Казан*, миссия Камол ад-Дина остановилась в караван-сарае* с необычным для восприятия посланца* названием — Татарстан. Глядя на арабскую вязь с названием, Камол ад-Дин невольно подумал: «Кыпчаки считают себя татарами*! Булгары стали именовать себя татарами*! А мы тогда кто»? При этом, посланец* имел в виду чагатайцев*, которых тоже принято было называть татарами*. Он прекрасно знал историю этого понятия. Войско Великого полководца и завоевателя Чингисхана делилось на монголов и татар. При этом, татарами звались все воины немонгольского происхождения. В основном, это были представители завоёванных каганом* народов, влившихся затем в войско своего завоевателя. Монголы в этом войске составляли явное меньшинство, но это была его элита. К татарам же они, относились с пренебрежением, потому и само это понятие, тогда было скорее нарицательным. Но как всё изменилось за менее чем пару сотен лет! Монголы, как таковые, почти растворились среди завоёванных ими же народами. Коренной улус* Угедэя, стал китайским. Там даже коренных монголов, по большей части считают такими же китайцами. В улусах* Джучи и Джагатая, даже потомки Покорителя вселенной* предпочитают называть себя татарами*, не говоря уже о живущих здесь народах. Некоторые, такие как кыпчаки, булгары и прочие, да и его, Камол ад-Дина чагатайцы*, даже гордятся новым для себя наименованием. При этом, наоборот, наименование монголы, стало нарицательным. Чисто же монгольские наименования «мужчина» и «женщина», теперь прочно закрепились в сознании большинства народов, как неприличные, матерные слова. И никто даже не утруждает себя узнать их элементарный смысл. А оставшийся четвёртый улус*, так тот лучше вообще в этом отношении не упоминать. Там или не знают, или знать не желают, не только о прошлой принадлежности к Великой державе Покорителя вселенной*, но даже и о самом Чингисхане.

Устроившись, Камол ад-Дин дал своим людям отдохнуть до утра следующего дня. В отдыхе нуждался и он сам, так как следовал со своей миссией от Самара*, буквально изгоном*, не останавливаясь даже в Булгаре, где до этого мечтал побыть несколько дней и посетить знакомых с прошлого года, местных жителей.

Рано утром посланец* разбудил Чембара с Вождей и объяснил им, как искать дорогу в селение Таш-Кичу**, где их должен будет ожидать Хлын, или кто-то другой, но знающий обоих братьев в лицо. Когда они уехали, Камол ад-Дин собрался сам и пошёл искать миссию Байондура, которая, по его представлению, должна была остановиться тоже в каком нибудь караван-сарае*. К обеду, он их обошёл практически все, но нужной для него, так и не было. Камол ад-Дин решил отыскать миссию своего приятеля, при содействии местного вали*. Он проследовал в городской эмират*, где и встретил Байондура. Тот, в свою очередь, тоже решил отыскать Камол ад-Дина, при помощи этого же эмирата*. Байондур рассказал, что прибыв в Казан*, аскеры* Бек-Тута разбили на пустынном месте на краю города стан* из отаков*. Так как поблизости караван-сараев* не оказалось, а кешиктены* Байондура хотели находиться поближе к аскерам* Бек-Тута, то нашлись отаки* и для них. Байондур предложил и Камол ад-Дину с его людьми переселиться в отаки*, но тот отказался. Причина была в том, что посланец* уже успел отправить двоих своих людей к ушкуйникам*. А этим его людям, был известен лишь караван-сарай* Татарстан. Поэтому, Чембар с Вождей, могут не сориентироваться, после прибытия от ушкуйников*, решил Камол ад-Дин. Тогда, решено было, устроить в караван-сарае* Татарстан, конного чопара* из аскеров* Бек-Тута, чтобы в случае какой необходимости, была возможность быстро предупредить эмиров* хазара* о готовности ушкуйников* к нападению на урусовских* торговцев.

Прошло четыре дня, но Чембар с Вождей не появлялись. Камол ад-Дин, Бек-Тут, Байондур, Нахал и Дурбай, ежедневно выходили и раз за разом осматривали лабазы* и уйнинги* урусовских* торговцев. Их также интересовали причалы, возле которых скопились торговые суда урусов*, близрасположенные тораки* булгар, проживавших в предместье Казанской цитадели*. В первый день «прогулки», «гостей» сопровождал, сам вали* города, рассказывая в подробностях, где и что расположено, а также, кому и что принадлежит. Мимоходом, им вали*, также пояснял, где, какие и сколько товаров может храниться в многочисленных зенджирах* на берегу Волги*. В остальные дни, эти люди уже прогуливались сами, высматривая и «вынюхивая» всё, что каждого из них интересовало. Больше всех, в этом преуспевал Бек-Тут. Ведь ему, со своими аскерами*, вскоре практически придётся «штурмовать» эти строения. Поэтому, от того, как он загодя всё разведает, зависел успех намечаемого дела. В течении трёх дней, все разведывательно-поисковые мероприятия были закончены. На четвёртый день, эти люди также вышли на прогулку, но уже скорее бесцельную. Шли они по исследованным местам, весело разговаривали ни о чём, или просто глазели по сторонам. Вдруг Бек-Тут обратил внимание на голубятню, стоявшую на крыше одного из зенджиров*. В ней с голубями возился русоволосый паренёк, лет десяти. Бек-Тут попросил своих спутников замедлить шаг, а сам по прибитой к стене зенджира лестнице, поднялся на голубятню. Его спутники прошли ешё шагов двадцать и остановились, в ожидании Бек-Тута. А тот, в это время, завёл разговор с мальчуганом.

— Тебя как зовут? — обратился он к мальчугану.

— Ивашка, — ответил парень.

— Голуби твои? Ивашка! — спросил Бек-Тут.

— Мои, — ответил паренёк, — Чьи же ещё?

— Я тоже любитель голубей, — сказал Бек-Тут, — Ты ими, случайно, не торгуешь?

— Торгую, — ответил парень, — Выбирай, какие нравятся.

Бек-Тут внимательно осмотрел голубятню и голубей. Возле одной из её стен, были смонтированы отдельные четыре клетки, в каждой из которых сидело от трёх, до пяти голубей. Остальные голуби крутились вокруг парня в общем помещении голубятни. Над ней в это время кружило ещё с десяток голубей.

— Мне нравится вон тот, рыжий, и тот, белый, — показал Бек-Тут на голубей, сидевших в клетках вдоль стены.

— Эти не продаются, — ответил парнишка, — Это голуби моего тяти. Он их даже из клеток не велит мне выпускать. Занимается с ними только сам. Мне разрешено их лишь кормить и поить.

— Почему же они такие бесценные? — спросил Бек-Тут, — Они что, золотые яйца несут?

— Золотые яйца не несут, — ответил парень, — Но свезли их сюда издалека. В этой клетке, из Рязани; в этой, из Нижнего; в этой, из Москвы; а в этой, аж из Твери.

— И зачем их из такой дали нужно было везти? — спросил Бек-Тут.

— А мне почём знать? — ответил парнишка, — Это знает только мой тятя, да старшие братья.

— Ивашка! — окрикнул парня женский голос снаружи, — Вылазь, пора домой.

Бек-Тут посмотрел наружу, откуда раздался женский голос. Возле зенджира*, где находилась их голубятня, стояла красивая девушка. К ней тут же подошёл Нахал и начал приставать, говоря всякие пошлости и хватая девушку своими руками за различные части тела.

— Он пристаёт к Марусе, моей сестрёнке, — пожаловался Бек-Туту парнишка, при этом начав вылезать из голубятни.

— Ладно! Насчёт голубей поговорим завтра, — сказал Бек-Тут, также вылезая из голубятни, — А с этим хамом, я сейчас поговорю по душам и разберусь, как следует.

Бек-Тут схватил Нахала за руку и стал оттаскивать от девушки.

— Давай отойдём в сторону и поговорим, — предложил он охамевшему кешиктену*.

— Ты что сюда лезешь? — стал «наезжать» на него Нахал, — Тебе что, больше всех надо? И вообще, кто ты такой? Ты никто, и звать тебя, никак! А я, знаешь, кто я такой есть? Да я тебя сейчас …!

Другие же ордынцы в возникший конфликт не вмешивались. Маруся, схватив Ивашку за руку, стала тоже покидать место конфликта. Нахал вырвался от Бек-Тута и попытался преследовать девушку. Но Бек-Тут вновь поймал его за одежду, не давая высвободиться из своих цепких рук. Однако, Нахал продолжал двигаться вслед за девушкой с парнишкой, волоча за себой и Бек-Тута. Все остальные потихоньку следовали за ними. Это «преследование» продолжалось значительное время, пока девушка и парнишка не подошли, вероятно. к своему дому, а потом скрылись во дворе за калиткой.

— Я завтра обязательно сюда приду и непременно её засватаю, — не унимался Нахал, высказывая недовольство в адрес Бек-Тута, — А ты занимайся своим делом и не лезь туда, куда тебя не просят, булгарин. Ты меня понял?

— Вот завтра иди и сватай, — ответил Бек-Тут, — А сегодня, ты, как раз мешаешь мне заниматься своим делом.

— Я кешиктен*, или мандалина? — никак не мог успокоиться Нахал, — Почему мне мешают всякие тут …?

Предвидя нежелательные последствия, в конфликт вмешались и остальные присутствовавшие. Байондур и Дурбай подхватили Нахала под руки и все вместе вернулись в расположение временного ордынского стана*. Камол ад-Дин же, вернулся к себе в караван-сарай*. Там ему и сообщили, что Чембар с Вождей, пока не вернулись.

Утром, когда солнце уже достаточно поднялось над небосводом, но ещё недостаточно прогрело воздух и землю, Бек-Тут разбудил слишком заспавшехся Байондура и Нахала.

— Что спать мешаешь? — недовольно хмыкнул Нахал, — Нам сегодня ведь спешить не куда?

— Ты же свататься собирался? — напомнил ему Бек-Тут, — Невесту ведь проспать можешь?

— А твоё какое дело? — недовольно промычал Нахал, — Ты теперь целый эмир*, а мы всего лишь скромные кешиктены*. Вот и занимайся своими аскерами*, а к нам не лезь. Мы теперь с тобой, как гусь и баран. У нас своя «свадьба», а у тебя своя.

— Нет уж! — возразил Бек-Тут, — Пока мы в этом городе, я среди вас катта*! Я головой отвечаю перед царём* за успех порученного нам дела. Потому, с этого момента, будете мне повиноваться беспрекославно. У меня здесь главная военная сила! Ещё кто вякнет, хоть одно слово, голову мигом с плечь снесу, а царю* доложу, что так и было.

— Постой, — с недоумением взглянул на него Байондур, — Это как же получается?

— А так и получается! — Бек-Тут встал, взял свою походную сумку, вытащил оттуда фарман* и протянул Байондуру. На фармане стояла печать самого Тохтамыша. Нахал придвинулся к Байондуру и они, молча, начали читать. В фармане* говорилось, что с момента прибытия в Казан* и до окончания следования в Арбухим*, обязанности катта* эмира* над всеми, возлагаются на Бек-Тута. Всем остальным предписывалось повиноваться ему беспрекословно. За неповиновение, Бек-Туту предоставлялось право, казнить провинившихся на месте, без каких либо разбирательств. До этого момента, о существовании данного фармана*, ничего не знал даже Байондур. Для всех остальных, этот «сюрприз» Бек-Тута, также явился полной неожиданностью.

— Ну что же, сегодня твоя взяла, — недовольно произнёс Нахал, закончив читать фарман*, — Но что ты будешь делать, когда твоя власть надо мной закончится? Мы ещё не последний день живём на этом свете?

— Для кого-то, он может стать и последним, — стал намекать Бек-Тут, — Кого-то, возможно даже завтра придётся хоронить со всеми воинскими почестями. Это война, у которой свои законы!

— Ладно, что от меня требуется? — сразу поменял тон разговора Нахал, зная крутой нрав Бек-Тута. Тот редко когда просто так «бросал слова на ветер».

— Сейчас ты пойдёшь «свататься» в дом вчерашней девушки, — начал пояснять Бек-Тут, — Делай там что хочешь. Развлекай, всех кто будет в тораке*, смеши их как клоун, обещай золотые горы. Можешь даже немного прелюбодействовать, если «невеста» тебе позволит. Не мне тебя в этом учить! Нужно сделать так, чтобы никто из них, как можно дольше, не смог выйти из уйнинга* и наведаться на вчерашнюю голубятню. Байондур тебе поможет. Это на случай, если в уйнинге* окажутся лишние люди. Нужно будет сделать что-то ещё, чтобы их остановить, пока я буду заниматься той самой голубятней. Но смотрите, за жизнь девушки и вчерашнего мальчёнки, отвечаете головой. Ясно?

— Мне будет лучше находиться в караван-сарае* вместе с Камолом, — возразил Байондур, — Возможно сегодня, от ушкуйников* вернутся его люди. А меня пусть заменит Кутлук-Бек.

— Я пойду с Нахалом, — вызвался Дурбай.

— Хорошо, — согласился Бек-Тут, — Быстро собираемся, и уходим. С голубятней, я думаю, закончу быстро. Потом вернусь сюда и буду у себя.

Собравшись, Байондур вскочил на лошадь и умчался в караван-сарай*, где проживал Камол ад-Дин. Бек-Тут, Нахал и Дурбай, пешком направились к предместью, где проживали торговцы-урусы*. Их уйнинги* и булгарские тораки*, разделяла полоса, застроенная зенджирами* урусов*. Ордынцы* подошли к нужному строению. В голубятне и рядом с ней, никого не было.

— Слава Всевыщнему, мы успели! — произнёс Бек-Тут, — Дальше ваша очередь. Делайте, как я сказал, и смотрите не осрамитесь.

— Нахал с Дурбаем ушли дальше. Подойдя к знакомому со вчерашнего дня тораку*, они вошли во двор. Дверь в уйнинг* оказалась открытой и кешиктены* без труда оказались внутри помещения. В горнице находились лишь Маруся с Ивашкой.

— Вы что, здесь совсем одни? — осведомился Нахал.

— Отец с братьями, в лабазах*, мать на базаре*, — ответила девушка, — Мы вот тоже уходить собираемся.

— Куда уходить? — начал возмущаться Нахал, — Я к ней свататься пожаловал, а она уходить? Нет уж, будем ждать родителей. Такие женихи как я, редкость. Я правильно говорю, а, Дурбай?

— Это у нас жених нарасхват, — начал вторить ему Дурбай, — Лучше, в нашем городе, ты век не сышешь.

— Родители придут только к вечеру, — ответила Маруся, — А жених мне не нужен. У меня он уже есть. А вы лучше уходите из дома, пожалуйста! Мне нужно закрывать дом. У нас с Ивашкой, ещё много дел.

— Нет у тебя никакого жениха! — сказал Нахал, ухватив девушку одной рукой вокруг пояса и усаживая её к себе на колени, — Я твой жених, единственный и неповторимый. А если ещё, кто на тебя позарится, то я его рас-с-с, и всё!

— Отпусти меня, — закричала Маруся, вырываясь из объятий Нахала, — Я сейчас буду кричать. Ивашка, сбегай и позови Асташку. Он должен быть дома. Зачем вы сюда пришли без спроса?

Парёнёк вскочил и рванулся к выходу, но Дурбай схватил его за шиворот рубахи, а затем, вытащив походную верёвку, которую всегда носил при себе, уложил Ивашку спиной на лавку, и привязал к ней. Маруся тоже попыталась вырваться из объятий Нахала, но тщетно.

— Кричи громче! — ухмыляясь, промолвил ей Нахал, — Люблю послушать, как забавно кричат хорошенькие девушки, особенно, когда имеют дело со мной впервые. А ещё больше, люблю наслаждаться, когда они беспомощно, подо мною стонут.

— Смотрю, я здесь кажется лишний, — промолвил Дурбай, — Пойду, пособираю дань с владельцев стругов*.

— Ты что, войти в долю не хочешь? — Нахал кивнул на Марусю.

Дурбай отрицательно помотал головой.

— За что же они тебе обязаны заплатить? — спросил Нахал, стараясь удерживать вырывающуюся Марусю.

— Как за что? За их «охрану» например! — ответил Дурбай, — Им легче заплатить мне пару дирхем* ни за что, чем ждать от меня ещё какие нибудь непонятные остиши*.

— Тогда, собирай сразу и на мою долю. Видишь, мне теперь, возможно, придётся содержать ещё одну, очередную кумай*, — сказал он вслед уходящему Дурбаю, а потом, вскрикнув от боли, заорал, — Ах, так ты ещё и кусаться? Ну, сейчас я тебе устрою!

Он уложил девушку на край ложе грудью и животом вниз, но так, что её ноги остались стоять на полу. Затем Нахал поднял ей задние полы юбки и припал своим расстегнутым пахом к её орке*. Прижав её руки своими, он стал делать размеренные движения взад-вперёд задней частью своего туловища.

— Отпусти. Мне больно, — кричала Маруся, но на Нахала её крики совсем не действовали, и остановить его уже не могло ништо. А вскрики девушки, теперь напоминали её громкие всхлипы и стоны.

А тем временем Бек-Тут, проникнув в голубятню, рассматривал голубей, посаженных в отдельные клетки. Он действительно знал толк в голубях и теперь отбирал самых здоровых и сильных. В каждой клетке, необходимо было выбрать по одному голубю. Выбрав их визуально, он достал из своей походной сумки четыре берестяных записки небольших размеров. Вчерашним вечером он сам наносил на них мелкими буквами совершенно одинаковые, короткие тексты. Потом он достал четыре тонкие верёвочки, и ещё раз развернув скатанную в трубочку одну из записок, внимательно полюбовался на её текст. А в них было написано следующее:

Катта* нойонам* урусов*, аль-яшир*.

Хан Тохтамыш идёт войной на ваши земли. Встречайте достойно.

Ваш преданнейший друг, Сабан.

Бек-Тут специально писал слова текста вперемешку, сразу на двух языках, кыпчакском и славянском. Он заранее предполагал, что один из урусовских нойонов*, передаст записку кому-то из хаваши* ордынского царя. А значит он, как говорили в народе, «убивал сразу двух зайцев». Наводил ещё одно подозрение на темника* Сабана, расчищая себе путь в улусбеки*, и сеял недоверие друг к другу в среде хаваши* ордынского царя*, что ему также было на руку. При этом, хыянэтче* он себя не считал, так как был глубоко убеждён, что при том бардаке*, который царил в ставке Тохтамыша, о «тайном» походе последнего на Москву, Адам Москвалик наверняка уже осведомлён.

Бек-Тут не спеша обматывал берестяные записки вокруг одной из ног отобранных голубей, привязывал их для надёжности верёвочками, а затем выпускал этих голубей на волю. Так, все четыре голубя разлетелись по разным городам урусов*, разнося бесценные вести о грядущей войне. Отпустив отобранных им ямских голубей*, Бек-Тут выгнал из голубятни всех остальных. Затем он, оставив голубятню открытой, спустился вниз и спокойно, пешком возвратился к себе в палаточный стан*, став там ожидать известий от Камол ад-Дина и Байондура.

Между тем в уйнинге*, где находился Нахал, Ивашка сумел развязать верёвку. Он выскочил из помещения и убежал искать помощь. Нахал же, так увлёкся наслаждаться плотью девственницы, что даже не заметил этого, продолжая свою утеху. Наконец, он её закончил и стал заправлять растрепавшуюся одежду. Получившая стресс Маруся, сразу не могла прийти в себя и продолжала находиться в той же позе, с оголённой задней частью тела. В этот момент в помещение ворвался её жених, вооружённый палкой. Он, не говоря ни слова, сразу набросился на Нахала. Но тот, сделав резкое движение, сумел увернуться и выхватить свою саблю. Асташка, как звали жениха, попытался с силой нанести ещё один удар палкой обидчику своей невесты. Однако, что мог противопоставить молодой парнишка, ни разу в жизни не державший в руках оружие, вооружённому до зубов, представителю отборной элиты ордынского царя*, который словно игрушками, владел любым холодным, смертоносным оружием? Поэтому, Нахал без труда выбил палку из рук парня, и как бы нехотя, пырнул его остриём сабли в живот. Асташка от боли схватился за живот и застонав, упал на пол. Добивать его, Нахал не стал, брезгливо как бы намекая, что проявляет к парню «великодушие».

— Послушай, как же мило, будет стонать подо мной твоя возлюбленная! — сказал он парню.

После этого, Нахал уложил девушку уже на спину и задрал ей подол юбки спереди. Затем он, приспустив некоторые элементы своей одежды, влез на Марусю сверху, и прижимаясь поплотнее, с наслаждением задвигал задней частью своего тела. Девушка очнулась, начала стонать и слабым голосом, опять звать на помощь. На этот раз помощь была совсем рядом. Но в сложившейся ситуации её раненый парень ничего не мог поделать с уже окончательно озверевшим насильником. Асташка лежал в луже крови, и стонал от сильной боли.

Вдруг в помощение, словно влетев на крыльях, ворвались сразу двое. Это были братья Маруси, Авмроська и Карпуха. У первого в руках находился обломок оглобли. Он не мешкая, нанёс им удар по голове Нахалу, от которого тот сразу потерял сознание. Братья стащили насильника с тела девушки, связали его, и в бессознательном состоянии вытащили на улицу. Авмроська остался охранять насильника, а Карпуша вернулся в горницу, чтобы оказать помощь Марусе и Асташке.

— Что это за зверь, у него на шее? — спросил у Авмроськи, подошедший к Нахалу Ивашка. Он разглядел на том, какое-то украшение.

На шее у Нахала, был надет значительный по размеру оберег* из золота, На этом украшении был изображён встающий на дыбы конь. На лбу того коня, красовался рог, а из под задней части живота и бедра левой ноги, торчал большой фал.

— Наверное, этот конь герб его семьи, — ответил Авмроська.

— Давай, заберём у него это сокровище? — попросил Ивашка, разрешения у брата.

— Нельзя! — ответил Авмроська, — На нём всегда останется позор нашей невинной сестры, который нам нужно теперь смыть кровью.

Пока братья разбирались с насильником за честь сестры, в караван-сарай* Татарстан возвратились Чембар и Вождя. Они поведали Камол ад-Дину с Байондуром, о состоявшейся в условленном месте, их встрече с ватманом* ушкуйников* Хлыном. Кроме того, они также сообщили, что сегодня ранним утром, ушкуйники* совершили набег на булгарское селение Таш-Кичу**. Там они перебили всех до единого жителя, а затем, стащив их трупы в тораки*, сожгли это селение дотла. Но около трёх десятков мужских трупов, ушкуйниками были переодеты в их собратьев, чтобы завтра, при нападении на урусов*, подбросить их к лабазам* торговцев. На всех трупах имеются колото-резаные раны. Хлын также просил передать Камол ад-Дину, чтобы тот, вместе с булгарскими аскерами*, на следующий день к обедне, скрытно сосредоточился вблизи причалов и лабазов*, где ожидал обговорённого с Хлыном, условного сигнала. Нападение на лабазы*, будут проходить под началом самого Хлына, а с воды на корабли, это сделает его заступник* Анфал. Обоих этих ватманов*, Камол ад-Дин уже знал в лицо. Сигнал для вмешательства булгарских аскеров* оставался прежним. Анфал не назвал братьям, что это будет за сигнал, но сказал, что посланец* его знает. Камол ад-Дин действительно обговаривал его с Хлыном. Этим сигналом должен быть поджёг сторожевой вышки. При этом, ватман* просил посланца, о способе подачи сигнала, никого и ни в коем случае в известность не ставить, особенно ордынских эмиров*.

— Так ты уже и с ушкуйниками*, действительно успел спеться «по самые, самые, не хочу»? — спросил Камол ад-Дина Байондур, — Лихо работаешь! Как тебе это удалось?

— Я же тебе рассказывал, как они у меня двоих пушкарей прошлым летом увели! — полунамёком ответил посланец*.

— Тогда, с вами всё ясно! — успокоился Байондур.

Они сели на коней и уехали в стан Бек-Тута. Тот их ждал с нетерпением. Бек-Тут сразу же внимательно выслушал Камол ад-Дина по намечавщемуся на следующий день делу.

— Ты мне не сказал, каким будет сигнал для начала нашего вмешательства? — спросил он посланца.

— Сигналов может быть несколько, в зависимости от обстоятельств и от того, кто эти сигналы будет подавать, — уклончиво ответил ему Камол ад-Дин.

Уточнять дальше, Бек-Тут не стал. Он решил, что самаркандец просто набивает себе цену, желая показать свою значимость. Ну и хрен с тобой, примазывайся, решил он в отношении посланца*.

— Может ты со своими, всё же переночуешь эту ночь у нас? — спросил Бек-Тут напоследок Камол ад-Дина.

— Нет, мне там комфортнее. А потому, до завтра. Массалям*, — попрощался с ним посланец*, и вскочив на своего коня, умчался к себе в караван-сарай*. Ему там действительно было комфортнее, а главное, не было рядом, как считал посланец, «ненужных глаз и ушей». Да и лишний комфорт, ещё никогда и никому не мешал.

«Чистоплюй», ему даже на войне комфорт подавай, подумал о Камол ад-Дине Бек-Тут. И это, элита победоностного эмира* Тимура? Затем, он ещё раз оценил ситуацию. Всё, кажется, складывалось как нельзя лучше. К сожалению, в этой «медовой бочке» присутствовала и маленькая «ложка дёгтя». До сих пор из города не вернулись кешиктены*, Нахал с Дурбаем. Что они могут там делать? Но Бек-Тут уже имел неудовольствие узнать их обоих! А потому, за них особенно не волновался. Вечером в стан вернулся Дурбай, с почти полной, набитой деньгами сумкой. Он высказал намерение, поделиться ими и с самим Бек-Тутом.

— Ты где их взял? — спросил у того, чуждый к излишествам эмир*.

— Собрал у корабельщиков за охрану, — ответил Дурбай.

— А когда и кого ты успел здесь поохранать? — спросил его Бек-Тут.

— Самим своим присутствием, получается так, что мы их охраняем, — ответил Дурбай, — А за охрану, надо платить! Разве я не прав? Может возмёшь меня к себе бакаулом*? Лучше меня, ты нигде не сышешь!

Бек-Тут молча, нехотя отмахнулся от него рукой. Что с этого Дурбая возьмёшь? Юлэр*, он и в Африке юлэр*!

— А где ты потерял Нахала? — спросил эмир*, в дополнение к ранее уже сказаному.

— Нигде не терял! — с недоумением, пожал плечами Дурбай, — Когда я оттуда уходил, он «сказку делал былью»! Нахал превращал эту смазливую девчёнку в полноценнейшую зрелую женщину. А потому, куда он нахрен денется с урусовского околотка*? Насладится молоденькой бабой вдоволь, а до утра приползёт сюда. Ему что, в первый раз, что ли?

— Ещё один юлэр* на мою голову, — пробурчал себе под нос Бек-Тут, — Только в десятикратном размере.

Между тем, Нахал сидел связанным в зиндане*, под уйнингом* урусовского торговца и здешнего старосты над купцами Никифора, дочь которого, он сегодня обесчестил. А наверху в горнице, купец Никифор, с сыновьями Карпом и Авмросимом, обсуждали, как дальше поступить с «пленником», и выходить из создавшегося положения. На полу, поджав ноги и обхватив их руками, сидела, до сих пор ещё не пришедшая в себя Маруся. Её раненого парня Астаха, родственники унесли домой, а потому, никто из здесь собравшехся не знал, что с ним теперь. Зато Никифор, уже точно знал, кем является обидчик его дочери. Положение казалось безвыходным. Если бы это сделал обыкновенный простолюдин, здесь всё было бы ясно и понятно. Никифор бы передал обидчика, джандарам* городского вали*, а те своё дело знали. Особенно, если им ешё, и бакшиш* приплатить. А здесь, целый царский кешиктен*! Он не то, что отвечать, да ещё за обиду какого-то уруса* не будет, но ещё и Никифора с его дочерью виновными сделают, как уже не раз бывало с его, купца, знакомыми. В лучшем случае, этот подонок заберёт её к себе в кумай*, а в худшем, Марусю украдут какие нибудь «неизвестные», и сгинет она неизвестно где и навсегда. Второе, было даже более вероятным. Поэтому, для подобных случаев с инородными девушками, здесь существовали неписаные порядки, «тебя насилуют, а ты терпи и молчи», да кроме родных, никому не говори. Родным, тоже лучше помалкивать и никому про этот позор не рассказывать. У таких девушек потом, остаются лишь призрачные надежды, что вдруг появится понимающий возлюбленный, который не посмотрит на твою порочность, и может быть, жениться. Но при появлении выродка, и об этом нужно было забыть. Его мать, в отсутствии собственной вины, после произошедшего, становилась изгоем на всю жизнь.

— Кто нибудь из посторонних знает, что этот подонок приходил в наш дом, — спросил Никифор у дочери.

— Да, с ним был ещё один ордынец*, — ответила девушка, — Он потом ушёл собирать дань с корабельщиков, за какую-то охрану.

— Я понял кто, — сказал купец, — Я ему тоже ни за что заплатил четыре дирхема, лишь бы отвязался. Боже, нас ведь завтра же, обязательно найдут! Что с нами тогда будет!

Купец схватился за голову. В это время в горницу вбежала женщина. Она, рыдая, начала проклинать семью Никифора, и особенно Марусю. Это была мать умершего, к тому моменту, Асташки. Девушка вжалась в колени и обхватила голову руками. Но продолжалось это недолго. В горницу вошли мужчина с молодым парнем. Они, успокаивая женщину, увели её прочь. Никифор неожиданно, тоже набросился на Марусю.

— Видишь, к чему приводит твоё своевольство? — начал он на повышенных тонах, — Сколько раз тебе говорили, откажись ты от этого антихриста Астаха. Вот тебя господь и проклял, наказав за твоё сумасбродное своеволие.

— Асташка не антихрист, — робко, дрожащим голосом, стала оправдываться перед отцом Маруся, — Стригольники*, такие же люди, как и все мы, и такие же христиане. У них только попов нет, и в церьковь они не ходят, молятся прямо на улице. А Асташка, он ведь защищал меня, как мог, не побоялся даже нападать на этого борова.

— Да как ты смеешь! — ещё больше возмутился купец, — Ты посмела защищать раскольника? Эта мерзкая ересь, хуже чем не христиане. Они ведь развратники христианской веры. Это из-за тебя, теперь, и на нашу семью свалилась божья кара!

— Батя, успокойся ради бога, — подошёл к нему Карп, — Криком делу не поможишь. Я вот долго думал и кое-что придумал. Отпускать этого ублюдка нельзя, а мы и не будем. Это равносильно, что нам всем сразу же пойти на плаху. А вот Астах, хоть и мёртвый, но сможет нам помочь. Мёртвому ведь, нет дела до земных невзгод.

— Говори короче и яснее, сынок. — стал успокаиваться его отец, — «Не тяни кота за хвост», что ты там надумал? У нас очень мало времени. Сюда в любой момент могут прийти, и не только соседи.

— Как совсем стемнеет, нужно вывезти этого борова за Волгу*. Там есть капище, где молятся стригольники*. Посреди капища, их каменный крест. Мы, с Авмроськой привяжем борова к кресту, отрежим ему рог, что между ног, и запихаем ему прямо в рот. Потом, этого борова задушим и подсмалим. На подсмаленного, напялим кабанью шкуру, что у нас валяется давно и без дела. Она уже так завонялась, что к ней даже страшно подойти. Даже, чтобы выбросить. Говорят, что для бусурман*, это самый страшный позор. А завтра, отправим Ивашку, к его знакомому, очень важному саиду*, который хотел у нас купить голубей, но помешал этот негодяй. Боров, вчера тоже приставал к Марусе, но тот саид* за неё вступился, не дав в обиду. Вот мы ему и скажем, что видели, как в отместку за Астаха, стригольники* увезли нашего борова за Волгу*, чтобы принести в жертву своему богу. Бусурмане* ведь в обрядах ереси не разбираются, они думают и впрямь, что на том капище, приносят в жертву богам живых людей. Вот и пусть найдут там нашего борова, а что будет потом, нас не касается. Мы и борова накажем, и с антихристами покончим.

— Так вот кто выпустил моих голубей! — почесав затылок, многозначительно произнёс купец.

— Родненькие мои! У вас что, совсем помутнился разум? — взмолилась девушка, — Ордынцы* же уничтожат не только семью Асташки, но и всех живущих здесь стригольников*. За что им такое? Они ведь тоже люди, хоть и другой веры! Придумайте что нибудь другое, вы же можете если захотите! А стригольников* я вам в обиду не дам. Я завтра же пойду к вали* и расскажу ему всю правду.

— С ума сошла глупая девчонка! — произнёс Никифор, — Авмроська, закрой её в чулан. Пусть ночьку переночует с мышами, авось одумается.

Авмросий схватил Марусю за руку, и потащил в чулан. Девчёнка заверещала, начала сопротивляться, молить отца с братом этого не делать, но ничего не помогло. Закрыв сестру в чулане, Авмросий вернулся назад.

— Времени у нас больше нет, — напомнил купец, — На улице и так ночь. Вытаскивайте борова из зиндана* и быстро, погнали на берег. Накиньте на него мешок, на всякий случай!

Братья вытащили Нахала из подвала и потащили к берегу Волги*. Он, то упирался, то притворялся, что не может идти, но тщетно. Силёнок у братьев тоже хватало. Сзади них шёл купец и нёс изрядно провонявшуюся шкуру когда-то убитого им дикого кабана. На берегу Волги* у купцов Никифоровых, так звали их семью, была своя лодка. Они подошли к ней, отвязали и усадили туда Нахала. Насильник лишь пытался что-то невнятно мычать, так как в его рту торчал кляп, а рот был накрепко завязан тряпкой. Лодка отчалила от берега и направилась к противоположному берегу широкой реки.

— Ну что, вы там без меня справитесь? — спросил Никифор сыновей и бросил в корму лодки шкуру.

— Не волнуйся батя, непременно справимся! — успокоил его Карп, — Возвращайся домой и смотри за Маруськой, чтобы не дай бог, чего не натворила по глупости.

Эта ночь была достаточно светлой, так как диск луны на небе был закрыт всего наполовину. Лодка скользила по волнам, не спеша продвигаясь по направлению к другой стороне Волги.

А в это самое время, Маруся беспомощно билась в чулане. И в тот момент было непонятно, что её здесь пугает больше, боязнь за судьбу семьи её возлюбленного, но уже мёртвого Асташки, или мыши, которые пищали буквально у неё под ногами. Скорее всего, и то, и другое.

— Сестрица, ты что там делаешь? — раздался снаружи голос Ивашки.

— Братик, миленький, открой меня. Мне здесь очень страшно, — стала упрашивать Маруся брата, — Тут уйма мышей.

— Тебя кто здесь запер? — спросил братишка свою сестру.

— Сначала открой, потом скажу, — ответила Маруся.

Ивашка отодвинул засов на дверях чулана. Девушка выскочила наружу и крикнула брату, — Я сейчас вернусь.

Мигом выскочив на улицу, она бросилась к реке. Но на половине пути, девушка услышала тяжёлые шаги и спряталась в густой траве. По походке, она узнала отца. Но на этот раз, Марусе повезло. Купец прошёл мимо неё ничего не заметив, и пошёл прямиком к дому. Девушка, пользуясь достаточным лунным светом, отыскала лодку своего возлюбленного Асташки. Она отвязала её и веслом оттолкнулась от берега. Лодка Асташки была гораздо легче Никифоровской. Раньше, Асташка часто катал на ней свою возлюбленную по ночной реке, где они вместе любовались звёздами на небосводе. Маруся быстро начала грести веслом, и лодка быстро помчалась к другому берегу широкой реки.

Тем временем, её братья уже привязали Нахала к каменному кресту. Нахал понял, что он может стать жертвой ритуального убийства и стал сильно дёргаться, а ещё сильнее, мычать. Ночью, это мычание казалось особенно громким, поэтому, чтобы как можно меньше привлекать внимание случайных рыбаков, которые могут случайно оказаться рядом, Карп накрыл голову Нахала провонявшейся шкурой кабана. Капище находилось в береговой овражной расщелине, заросшей всякой кустарной растительностью. Братья, видя состояние Нахала, решили дать ему как можно больше времени помучиться перед неминуемой смертью. Авмроська отправился на склон расщелины собирать сушняк для «поджарки» насильника. Рядом уже были кем-то собранные дрова, но покрупнее. Используя их, Карп развёл рядом костёр. Он развёл его в таком месте, чтобы дым от костра валил прямо через голову Нахала. Для острастки, он подбросил в огонь ещё и сырой травы. Пламени, в костре стало меньше, зато сильно повалил густой дым и Нахал стал задыхаться. Он сильно раскашлялся, но кляп во рту и повязка вокруг головы, не давали, не то что дыхать, но даже нормально кашлять.

— Остановитесь, я вас очень прошу! — вдруг неожиданно раздался голос Маруси, — Мы будем прокляты богом. Мы же вместе с этим подлецом будем гореть в аду.

Девчёнка попыталась палкой разбросать костёр, но Карп не давал ей этого делать. Вдруг, где-то сверху раздался голос Авмроськи.

— Бегите к реке и плывите прочь, — кричал он сестре и брату.

Карп с Марусей подняли головы. В лунном свете было видно, что на верхней кромке, по обоим сторонам расщелины, мелькает множество теней. Потом, на вершине появились несколько теней, держащих тусклые факелы. Тени стали спрыгивать с крутых склонов расщелины и бежать в сторону капища.

— Нечистая сила, — крикнул Карп Марусе, — Бежим к лодке.

Они вдвоём побежали к берегу. Подбежав к воде, брат с сестрой своей лодки не нашли. Но рядом стояли какие-то две большие, и ранее отсутствовавшие лодки. Они были с длинными и загнутыми вверх оконечностями на носах и кормах. Карп даже сумел рассмотреть на носу одной из них, что-то похожее на вырезанную из дерева голову медведя. К их с Марусей счастью, рядом с этими лодками, никого из людей не было.

— Точно нечистая сила, — крикнул он сестре, — Плыви быстрее на тот берег, а я помогу брату.

Маруся бросилась в воду, а Карп вернулся назад искать Авмроську. Он окрикнул брата и прислушался. Тот отозвался где-то сбоку, но достаточно далековато. Карп сделал несколько шагов в его сторону, но упал, сражённый насквозь стрелой в правую грудь. Маруся же, продолжала плыть, но переплывать столь широкую реку ей пришлось впервые. Нужно было экономить силы, тем более, что её никто не преследовал. Но девушка часто и бестолково махала руками, словно переплывала с кем то наперегонки маленькую речушку, шириной не более пары десятков саженей. Она доплыла почти до середины реки, как вдруг почувствовала, что судорогой, ей свело правую ногу. Что делать, Маруся не знала, продолжая движения лишь левой. Но тут предательски свело и вторую ногу. Девушка, вскрикнув от отчаяния, погрузилась с головой в воду и пошла ко дну.

Авмросий же сумел выскочить к берегу чуть выше по течению. Он также наткнулся на берегу, на доселе, им невиданные лодки. На его счастье, людей возле них тоже не было. Он подошёл к одной из них и попытался в одиночку столкнуть одну из лодок в воду. Но одному, это оказалось не под силу. Авмроська, как и его брат, также успел рассмотреть на корме этой лодки, вырезанную из дерева, продолговатую голову медведя. О тех медведях, что живут во льдах, в урусовском околотке* не одинажды рассказывали новгородские купцы, и показывали рисунки с их изображением. Со стороны берега, в темноте отчётливо послышался топот ног приближающихся сюда людей. Авмроська прыгнул в воду и поплыл к другому берегу.

А в это самое время, его тяжелораненого брата подхватили неизвестные люди и привели на капище. Там уже вовсю полыхал большой костёр. Нахала, эти люди отвязали от креста, но рук не развязывали, а лишь вытащили кляп изо рта. Нахал сидел на каменном кресте, раскинув ноги по обе его стороны. Рядом с ним, на пне сидел другой человек, поменьше Нахала, но судя по фигуре, намного лучше него сложенный. Как понял Карп, этот человек допрашивал Нахала. Это был, ватман* ушкуйников* Анфал Никитин. Эщё на подходе, раненый Карп, по обрывкам речи Нахала, понял, о чём они толкуют. Насильник его сестры рассказывал неизвестному человеку (Анфалу) о том, что стал жертвой безбожников, которые хотели принести его в жертву ихнему богу. Он начал умолять неизвестного человека, развязать ему руки. Карп догадался, что здесь разбойники, а этот человек, их главарь. Но зачем они здесь, Карп никак не мог взять в голову. Он понимал, что с такой раной и без помощи лекаря, врядли доживёт до утра, но его больше беспокоила судьба сестры и брата. Сумеет ли переплыть реку Маруся, и добрался ли до неё Авмросий? Карпа положили рядом с костром на виду у Анфала, а Нахал сидел к нему спиной, и вообще не видел, кого принесли. Так как Анфал был родом из Новгорода, то отлично знал, что это за крест, кто такие стригольники*, и чем они занимаются. Он сразу понял, что если этого «несчастного» сюда и принесли, какие либо безбожники, или многобожники для совершения своего обряда, то только не стригольники*. Но кто они такие, он пока ещё не разобрался. Дослушав до конца тот «бред», который нёс Нахал, Анфал обвёл взглядом собравшихся возле него людей. А те, в свою очередь, ждали, что скажит их ватман.

— Совсем пошла в разнос, обнаглевшая новгородская дерьмократия, — выпалил он, — До самого Казана* добралась!

Нахал сразу воспринял сказанное, как намёк на то, что собеседник принял его сторону и обрадовано воскрикнул, — Ну чтож вы стоите, развязывайте!

— Ни в коем случае! — собрав все силы и хрипя от раны в лёгкое, закричал Карп, — Он вас обманет. Это джандар* самого ордынского царя*. Он здесь по очень важному и тайному делу.

Анфал внимательно посмотрел на Нахала. Судя по одежде, это действительно могла быть «важная птица» из Сарая*. В отличие от простых ушкуйников*, Анфал узнал от Хлына, что ордынцы* хотят их использовать для нападения на купеческие корабли, а потом, вместе с оставшимися торговцами, уничтожить. Знал он и о намерениях некого посланника, из далёкой страны, «ватмана» Темирбека, о котором так много ходит слухов по всем базарам* ордынских, да и не только, городов. Нужно бы расспросить этого несчастного, пока не подох, что ему известно о готовящемся завтра деле.

— Ты кто такой есть? — обратился Анфал к Карпу, — И что здесь делаешь в ночь-то глухую?

— Зовут меня Карпом, — хрипя, начал отвечать тот, — Я сын казанского купца Никифора. Мой отец, здесь ещё и староста среди местных купцов. А сюда я приплыл, чтобы казнить этого подонка, который обесчестил мою сестру. Вот я и хотел его поджарить как поросёнка, а потом одеть в кабанью шкуру и оставить стервятникам. Мне лишь жаль, что так всё случилось, и я не смог этого сделать.

— Я и сам вижу, что он конченый негодяй, — ответил Анфал, — А ты оказывается, смелый человек, купцов сын! Не побоялся в одного, пленить этого верзилу, да ещё забрести с ним для казни в такую глушь?

— Он врёт! Он был не один, — завопил Нахал, — Тут, где-то спрятались его брат-отрок и красавица-сестра. Поищите их. Далеко они уйти не могли.

— Не верь ему, он врёт, — с силой выдавил Карп, — Я здесь, абсолютно один. А его, не вздумайте развязывать. Он вас обманет и удерёт.

— Брешите вы оба, — сказал Анфал, — А ватману брехать, нехорошо! Я ведь, могу и обидеться! Отпускать же я никого не собираюсь. Анфал свидетелей не оставляет, ни плохих, ни хороших, ни правых, ни виноватых, ни старых, ни малых. Зарубите это себе на носу! Просто так, я никого не казню. Но!!! Если ты купцов сын выживешь, что врядли, то у тебя одна дорога, к нам в ушкуйники*. А тебе, царский холуй, если хочешь жить, придётся мне послужить. Но вначале ты мне расскажешь всю правду, зачем ты, и такие как ты, приехали в Казан*, и что собираетесь делать дальше. Если соврёшь, а я кое-что уже знаю, мы сделаем то, что не успел купцов сын. Свинная шкура, у нас осталась. Отрока и девчёнку мы сейчас найдём. Нука братва лесная! Кто из вас первым найдёт девчёнку, тому я отдаю её до утра понаслаждаться. Это вполне справедливо! Да, купцов сын? Ты что, уже неживой?

Анфал подошёл ближе и толкнул голову Карпа носком ноги. Та, безжизненно откинулась в другую сторону. Карп был мёртв.

— Жалко! — произнёс Анфол, — Он бы нам ещё понадобился. Ну чтож, ищите тогда его брата с сестрой. Моё слово, остаётся в силе.

Большая часть ушкуйников разбежалась по кустам искать предполагаемых родственников умершего.

— А ты, что притих, давай рассказывай! — напомнил Анфал Нахалу.

— Я об этом ничего не знаю, — попытался уйти от ответа кешиктен*, — Цель прибытия сюда, известна лишь нашему эмиру* Бек-Туту. Мы люди подневольные и не должны знать о задумках своих эмиров*.

— Разве я тебя спросил, знаешь ты, или не знаешь? — задал вопрос Анфал, — Меня это, совершенно не интересует! Я велел тебе всё честно рассказать. Второй раз, вопрос повторять не буду. А коли ты ничего не знаешь, тогда, как я обещал, мы продолжим экзекуцию. Думаю, это тоже будет очень даже полезно и справедливо.

Анфал взял из костра наполовину обгоревшую палку, и её горящим концом, вставил через одежду, в орку* Нахалу. Тот дико вскрикнул от боли, и подпрыгнул на кресте.

— Не надо! — закричал он истощным голосом, — Пощадите меня! Вы что, не люди? Я всё расскажу, как есть.

— Он вспомнил, что мы, оказывается, тоже люди! — ехидно усмехнулся Анфал, — А он тогда кто? Но, насчёт желания рассказать, это уже совсем иной разговор! Надеюсь, ты помнишь, что врать нехорошо, а ты уже, два раза соврал. Третьего, уважаемый, я тебе позволить не могу. Меня мои люди, просто уважать перестанут. Давай, начинай. У нас мало времени, и так с тобой бестолку провозились тут …!

— Сюда мы прибыли, чтобы отобрать корабли у торговцев-урусов*, — сбивчиво начал Нахал, — Нам, в этом, должны помочь ушкуйники*. Потом, этих ушкуйников*, а с ними и торговцев, Бек-Тут должен будет истребить, как никому не нужных. Запомните, это поручено Бек-Туту, а ни мне! Он особо ненавидит всяких джете*, и очень жестоко с ними расправляется.

— Не надо философии, мы не греки, — поправил его Анфал, — Давай дальше.

— Захваченные корабли, мы должны перегнать в Арбухим*, — продолжил Нахал, — Туда, подойдёт с войском Тохтамыш. Он идёт воевать на Москву. Поэтому, мы переправим его войско на правый берег в Симбер*. Переправа между этими городами слабая, и по ней войско будет переправляться очень долго. Поэтому, Тохтамышу и понадобились корабли урусов*. Когда войско будет переправлено, корабли по течению будут сплавлены в Хаджи-Тархан*, где из них будет создана торговая флотилия, которой у Орды* до сих пор пока нет. Для сплавки кораблей в Хаджи-Тархан*, сюда прибыл кешиктен* нашего царя*, Кутлук-Бек, который раньше был алдакчи* и знает толк в этом деле. Все ценные товары, которые будут захвачены на кораблях и в береговых лабазах* торговцев, этими же кораблями будут доставлены в Сарай-Калмук*, а оттуда переправлены в Сарай*. Доставить их туда сразу, этими же кораблями, возможности нет. Кутлук-Бек говорит, что на реке Саре*, много отмелей, где большие суда не пройдут, сядут на мель. Тохтамыш же идёт на Москву, чтобы наказать урусов* за Саснак Кыры*, где те разбили беклярибека* Мамая.

— Довольно! — прервал его Анфал, — Дальше, уже философия. Она, нам не интересна. За то, что рассказал, мы пока оставуляем тебе жизнь. Ну а дальше, как будешь себя вести. Я тебя, назначаю крестоносцем. Да не дёргайся ты так! Что шарахаешься не по делу? Веры менять тебе не надо. Будешь, следовать с нами туда, куда понадобиться и тащить за собой этот каменный крест, на котором сейчас сидишь. И как тебя ещё после при этом называть? Ты теперь и есть крестоносец, в прямом смысле! А чтобы ты, ничего худого не задумал и не пытался сотворить, например, удрать, за тобой будет посматривать наш надёжный человек. Пахом, подойди сюда!

Из толпы, стоявших полукругом ушкуйников* вышел огромного роста и телосложения верзила. Он подошёл к Анфалу с Нахалом.

— Это теперь, твой «ангел-хранитель», — представил Пахома Анфал, — Слушайся его во всём, и не вздумай «дёргаться». Мало того, что он может из тебя шашлык сделать, он, кроме всего прочего, единственный среди ушкуйников*, как это у вас называется? Вспомнил, болавоз*. Он ялдонит всё живое, что только движется. Если будешь плохо себя вести, он в тебя так свою ялду впендюрит, мало не покажется. Пахома может выдержать разве что его собственная ослиха, да и та, при случке с ним, потом долго орёт от ужаса «и-а, и-а». Так что имей это в виду! А твоя ослица, Пахом, пусть помогает этому чудаку на букву «мыслете»*, крест таскать, иначе мы его надорвём раньше времени, а он нам ещё понадобится. Тягловая сила никогда и никому не была лишней.

Стоявшие полукругом люди, разразились весёлым хохотом.

— Ну а теперь, всем всё приготовить, и ждать моей команды, — обратился он к своим ушкуйникам*.

Тем временем Авмросий, переплыв через Волгу*, прибежал домой к отцу, и всё рассказал о случившемся за Волгой*.

— Где ты в последний раз видел Карпуху с Маруськой? — спросил у него Никифор.

— Я их только слышал, — ответил тот.

— Где это было? — переспросил купец.

— Они кричали с берега и звали меня к себе. Но я не мог к ним пробраться. Между нами было много этих, страшных людей, и я сразу кинулся в реку.

— Ясно, они могли ещё ждать, пока ты уже плыл сюда, — сказал Никифор, — Побудь здесь с Ивашкой, а я пойду, покараулю их на берегу.

Купец прибежал на берег Волги*. Он долго бегал вдоль берега, присматривался к воде и всматривался в другой берег. Кроме тихого всплеска волн о берег, Никифор ничего больше не слышал. Когда он ещё раз внимательно всмотрелся в очертания противоположного берега, то ему показалось, что вдоль круч, действительно мерцают едва заметные огоньки, и их, не так уж и мало! Покричав ещё немного, купец потерял всякую надежду дождаться своих детей, и вернулся домой.

— Ты помнишь своего благодетеля-голубятника в лицо? — спросил он у Ивашки.

Передумав к тому времени всё что можно, Никифор решился на последний рискованный шаг, обратиться за помощью к тем самым ордынским аскерам*, что расположились в стане, на краю города. «Двум бедам не бывать, а одной не миновать», вспомнил купец известную пословицу. Он, теперь начал обдумывать, как лучше соврать ордынцам*, если начнут распрашивать, об ихнем негодяе и его голубятне. Задумок было несколько, но какая из них предпочтительней, купец впопыхах не мог определиться.

— Я его запомнил, — не сразу, но ответил Ивашка.

— Тогда бежим в стан, — сказал Никифор детям, и добавил, — Сразу, все втроём.

Они прибыли в ордынский стан* и спросили у караульных, где найти ихнего «большого человека». Ивашка стал описывать, как тот выглядит.

— Он у себя в алычаке*, — сказал один из караульных, не дожидаясь, пока тот закончит описание. Одновременно, караульный указал рукой на шатёр эмира*. Через мгновение, все трое буквально влетели внутрь, да так, что караульный на входе, даже не успел сделать какого либо движения, чтобы их остановить.

В этот самый момент, в середине шатра находились Бек-Тут с Кутлук-Беком, обсуждая дела на завтра.

— Это ещё кто такие? — выкрикнул Кутлук-Бек, — Кто разрешил?

— Оставь их, — успокоил его Бек-Тут, — Кое-кого я уже знаю. Просто так эти люди сюда прибыть не должны. Значит, что-то у них действительно случилось серьёзное, или непоправимое.

— Случилось! — воскликнул Никифор, — И может случиться куда хуже, если вы, ордынцы*, не примете меры.

— Переведи дух и расскажи толково, — посоветовал ему Бек-Тут, — Что у вас там случилось?

— В городе разбойники, — начал купец, — Когда ещё были сумерки, они возле причалов кораблей схватили одного вашего, и двоих моих сыновей с дочерью. Посадили их в лодку, и увезли на тот берег. У вашего на шее оберег* такой, из золота, да рогатым конём. На том берегу, они их привели к каменному кресту стригольников*, где пытали. Но вот он, смог от них сбежать и приплыть обратно, — Никифор указал на Авмроську, — А до этого днём, те тати* расхаживали вдоль причалов и лабазов*, и что-то высматривали. Соседский парень Асташка, пытался у них выяснить, что эти тати* тут делают. Так те на него напали и ранили саблей в живот. Он, вот только что умер у себя дома.

Немного придя в себя, Никифор понял, что складно врать, у него не совсем получается. А эмир* спокойно смотрел на купца. О завтрешнем нападении ушкуйников* Бек-Тут конечно знал, но то, что они так бестолково поступят, тем самым обнаружив себя, для эмира* было невдомёк и естественно нежелательным, как и все прочие нежилательные неожиданности. Бек-Тут обдумывал, что ответить посетителям и делать дальше. Неожиданно в шатёр вошёл его ясаул* и сообщил, что эмира* хочет видеть только что вернувшийся из побывки, сотник Бек-Ярык, который был родом из какого-то пригородного селения. Эмир* велел отпускника в шатёр не пускать, а подождать снаружи. Затем, он велел Кутлук-Беку присмотреть за посетителями, а сам вышел из шатра.

— Что случилось? — спросил эмир* Бек-Ярыка.

— Беда, — ответил сотник, — Я узнал от родни, что сегодня утром ушкуйники* напали на селение Таш-Кичу**, что в пяти фарсахах* от Казана*. Они перебили всех жителей, а само селение сожгли дотла. К Таш-Кичу**, они приплыли по речке, что течёт через это селение со стороны вятских лесов, а уплыли по ней же, но в сторону Волги*.

Глава 6: Головные боли Исы-Бека и признания Насреддина.

Перед самым началом похода Тохтамыша и его войска на Москву, из Самарканда в Сарай ал-Джедид* вновь прибыл Насреддин. Но был он не один. Вместе с ним, Умар-Шейх направил молодого, но талантливого тимуровского амира* Нур ад-Дина. Тот был специально отозван из похода Тимура в Мазандаран* для участия в московском походе в составе ордынского войска. Нур ад-Дин должен был, наблюдая со стороны, оценить уровень боевой подготовки данного войска, при взятии достаточно укреплённой крепости. При этом, он также должен был заимствовать у ордынцев* наиболее приемлемые методы штурма крепостей, которые будут обороняються от натиска штурмующих, имеющимся у их защитников огнестрельным оружием. С этой целью, Умар-Шейх велел амиру*, пребывать в Орде* инкогнито. Он перевоплотился в торговца Вули, якобы закупающего для нужд войска Тимура, пеньку. Это являлось хорошей ширмой для того, чтобы вмсте с ордынским войском отправиться в земли урусов*, где данный товар производился в избытке. Насреддину же при этом, ставилась лишь одна задача, препроводить Нур ад-Дина к месту назначения, то есть в город Сарай ал-Джедид*. Чтобы меньше привлекать к себе внимание, Умар-Шейх велел им добираться до ордынской столицы без вооружённого сопровождения. Но так как одиночное, и даже путешествие по голодной степи парой, были делом неоправданно рискованным, то Насреддину с Нур ад-Дином было рекомендовано добираться в Сарай ал-Джедид*, присоединившись к попутному каравану, который обязательно сопровождался бы, хотя бы слабым охранением. По прибытии в Сарай*, Нур-ад-Дин должен был связаться с посланцем* Тимура Камол ад-Дином, а тот уже вывести его на Урлук-Тимура*, или Ак-Бугу*. Те же, в свою очередь, и должны были решить вопрос отправки «Вули» с ордынским войском к Москве. Однако, прибыв в Сарай ал-Джедид*, чагатайцы, Камол ад-Дина там не застали. У Нур ад-Дина оставался другой вариант, данный Умар-Шейхом на крайний случай. Он должен был обратиться к Ак-Буге* напрямую. В то же время, Насреддин об этом варианте ничего не знал, да и знать был не должен.

Поселившись, как было заранее обговорено, в караван-сарае* Ашулук, Насреддин посоветовал сопровождаемому напарнику, поискать другой вариант. Он вознамерился обратиться к уже знакомым ему до этого, влиятельным ордынцам*. При этом, Насреддин имел в виду Ису-Бека, при посредничестве которого, принимал под своё командование тумен* его брата Едигея*. Нур ад-Дин согласился, оговорив при этом, что тоже попробует кое-что предпринять. На следующий день, Насреддин отправился в город на поиски Исы-Бека. Воспользовавшись этим случаем, Нур ад-Дин в свою очередь направился искать бек-сарай*, в котором проживали тимуровские советники ордынского царя*, Урлук-Тимур* и Ак-Буга*. Связавшись с последним, «Вули» узнал, что оба советника царя* также намерены отправиться в московский поход.

— Нельзя ли обеспечить для меня в ордынском войске хотя бы место простого аскара*? — спросил Нур ад-Дин у Ак-Буги*.

— Ну и зачем нам это надо? — ответил царский советник, — Тебя в первом же бою может сразить какая нибудь шальная стрела, а мы за это будем в ответе? Кому это нужно? Лучше я возьму тебя к себе простым нукером*, и будешь наблюдать за боем сколько угодно вместе со мной. Давай только придумаем тебе какое нибудь имя!

— Мне его уже дал сам Умар-Шейх. Теперь я Вули.

— Вот и прекрасно, — согласился Ак-Буга, — Готовься к походу.

Нур ад-Дин вернулся назад в Ашулук, где отдахая с дороги, стал дожидаться Насреддина. А тот, тем временем, как и хотел, разыскал Ису-Бека. Проблем при этом, не возникло. Зная, что Иса-Бек является здесь амиром-темником*, или по ордынски эмиром-темником*, Насреддину не составило труда установить места дислокации сарайских туменов*, что были подчинены непосредственно царю* Тохтамышу. Он также знал, что два из них, были сформированы совсем недавно, и причём на базе тех частей тимуровских туменов*, что не пожелали вернуться к Великому амиру* из Хаджи-Тархана* и Маджара*. Один тумен*, достался Тохтамышу в наследство от прежних правителей Орды. С другим же туменом*, под командованием как раз Исы-Бека, царь* прибыл в Сарай* из Сыгнака*, где до этого успел побыть правителем Синей Орды*. Кроме этого, Насреддину также стало известно, что один из вновь сформированых туменов*, под командованием Едигея*, Тохтамыш направил в Сыгнак*, для охраны южных рубежей Орды*. А второй, такой же, под командованием Казанчи, на днях должен отправиться с ним в московский поход. Теперь, будет чем отчитаться и перед Умаром-Шейхом, подумал Насреддин! Вскоре он отыскал кош* тумена* Исы-Бека, и явился к нему в алычак*. Темник был на месте.

— Ас-саляму алейкум! — поприветствовал его Насреддин, — Рад видеть тебя в полном здравии.

— Ва-алейкум ас-салям, — ответил Иса-Бек, с удивлением посмотрев на чагатайца*, — Какими судьбами в наших краях?

— Я здесь по делам нашей торговой миссии, — начал выдумывать на ходу Насреддин, — Я оставил прежний куч* и теперь занимаюсь торговлей, снабжаю вашу страну когазом*. Наша миссия называется «Самарканд ак-когаз»*, может, слышал о такой?

— Немного приходилось, — ответил Иса-Бек, а затем спросил, — Если у тебя ко мне дело, то скажи какое? Иначе, я собираюсь отбыть в город.

— Дело тоже есть, — ответил Насреддин, — Не мог бы ты пристроить к вашему маршевому войску, одного моего соотечественника? Он хотел бы поучаствовать в походе на Москву и получить там определённый опыт.

— А он хоть знает, что такое военный куч*? — cпросил Иса-Бек, — Для его обучения, времени совсем не осталось.

— Да, он был аскаром*, и в том самом тумене*, который твой брат передал мне в Маджаре*. Но тогда, он предпочёл уйти со мной, а не оставаться с Идигу*. Теперь же, его как и меня, «попросили» из войска Великого амира*, и он подыскивает, чем зарабатывать на жизнь.

— А за что тебя-то уволили? — поинтересовался Иса-Бек.

— За то, что привёл Тимуру тумены* не в полном составе, — ответил чагатаец*.

Иса-Бек посмотрел на него с недоверием. Надо бы арестовать этого, вполне возможного айгокчи*, да передать его, если не самому Али-Беку*, то хотя бы одному из его людей. Но учитывая предпоходное состояние ордынского воинства, врядли кто, с ним всерьёз будет возиться! Тем более, с представителем дружественной на данный момент страны. Кроме того, у Исы-Бека и своих «головных болей» хватало. Перед отбытием в Сыгнак*, резкое недовольство высказал его брат Идигу*. Тот расчитывал, что в благодарность за уход от Тимура, Тохтамыш его определит если не в столице, то по крайней мере, где нибудь вблизи неё. Но что ему придётся последовать в дальнее приграничье, Едигей* и в страшном сне не мог себе предположить. Кроме того, странным образом повёл себя Койричак*, за которого, в своё время, перед ордынским царём* лично поручился Иса-Бек. По велению Тохтамыша, тот должен был следовать в Сыгнак* вместе с Идигу* и своим племянником Тимуром-Кутлугом*, которому Идигу* покровительствовал. Но зная, что те его сильно ненавидят, Койричак начал предпринимать всё от него зависящее, чтобы туда не поехать. На одной из ездовых скачек он упал с лошади, и якобы сильно повредил себе ногу. Происходило это действо при зрителях. На время лечения, Койричак* куда-то исчез и не появлялся до тех пор, пока Едигей, со своим туменом* и Тимуром-Кутлугом*, не покинули Сарай ал-Джедид*, удалившись от столицы Орды* на полдесятка дневных переходов. Появившись, Койричак стал просить Ису-Бека, похлопотать за него по поводу участия в московском походе. Основами военного искуства Койричак овладел в должной мере и теперь, якобы, ему хотелось проявить себя именно в этом походе. Но у Тохтамыша по поводу него, были свои планы. В первую очередь, царя* не устраивала возможная преждевременная гибель этого оглана*. Оставлять его в столице, тоже было нельзя. При поддержке такого устомон* уркак тулки*, каким был темник* Хасан-Бек-сарай, тот мог без труда занять даже царский трон. Поэтому, когда Иса-Бек пошел к Тохтамышу хлопотать за этого оглана*, царь* обругал темника* «на чём свет стоит». Койричаку* же, он приказал поступить в распоряжение темника Казанчи* до окончания похода, то есть, определил его в резерв. И тут вдруг вновь появился «старый знакомый* с «подмоченной» репутацией, да ещё, по крайней мере, очень странной и «сомнительной» просьбой. Ему, Исе-Беку, только и не доставало того, чтобы ещё раз хлопотать перед хаваши* царя*, о взятии на службу в их войско, «кота в мешке»*. Этому не бывать, решил темник*.

— Теперь, этого сделать не получится, — отказал в просьбе Иса-Бек, — У Тохтамыша и его хаваши*, перед походом чрезмерная подозрительность к инородцам. Царю* и его иренам*, во всех неордынцах мерещатся айгокчи*. На службу к Тохтамышу, нужно было поступать заблаговременно, когда ему это предлагалось.

Распрощавшись с темником*, Насреддин вернулся в караван-сарай*.

— Ничего не вышло, — сообщил он Нур ад-Дину.

— Уже ничего и не надо, — ответил тот, — У меня всё получилось.

— Как тебе удалось? — cпросил его Насреддин.

— Очень просто, — зевнув, ответил Нур ад-Дин, — Я нанялся к ним нукером*. Мне-то, какая разница?

Прошло ещё дней десять, пока к Сараю ал-Джедиду* подошёл Хозтороканский тумен* улусбека* Яглы-Бия. Собственные силы Тохтамыша, заявленые им для похода, с нетерпением ожидали хозтороканцев в стане возле города. Соеденившись, ордынское войско, возглавляемое самим Тохтамышем, двинулось в поход по Старой сакме*.

После отбытия Нур ад-Дина, Насреддин продолжал проживать в Ашулуке, ежедневно слоняясь по караван-сараям* Сарай ал-Джедида* в поисках попутного каравана, который следовал бы в Самарканд. Обходил он их дважды в день, утром и вечером, а в оставшееся время, бесцельно слонялся по городу. Лишь через неделю, ему наконец-то улыбнулась удача. Из «Башкорта»*, туда двигался караван, «доверху» гружёный недавно собранным мёдом и воском. Насреддин договорился с хозяином каравана, взять его с собой в качестве попутчика, а заодно, и включить в охрану данного шествия. Купец согласился, но предупредил, что караван задержится в Сарае* всего на сутки. Чагатаец* должен прибыть в караван-сарай* Кок-Тан, где остановились путники, утром, и как можно раньше. Насреддин так и сделал. Но торговцы ещё долго готовили караван в дорогу. Мёд был залит в ёмкости из обожжённой глины, которые аккуратно ставили в деревянные приспособления, а лишь потом навешивали их, на уже стоявших на ногах бактрианов*.

— Бедные животные, — посетовал Насреддин, — Тащить в такую даль, такой груз!

— Это, ещё что! — промолвил купец, — Вот на обратном пути, действительно помучимся!

— А что будет на обратном пути? — поинтересовался чагатаец*.

— На обратном пути будет стекло, — ответил купец.

Ничего не сказав, Насреддин лишь покачал головой. Этим торговцам уж точно никак не позавидуешь! Стекло действительно было хлопотно транспортировать, так как товар был очень хрупким и требовал много хлопот. Но дело это, было стоящим. Его производство освоили не везде, а требовалось данного товара, всё больше и больше. Его, в больших количествах, научились делать в Китае. В достаточной мере производство этого изделия освоил и Мавераннахр*. Во времена хана Джанибека, выплавка стекла, а также изготовление из него посуды и других вещей, было налажено даже и в Орде*. Однако, во времена «замятни»*, о нём забыли. С приходом Тохтамыша, было решено вновь восстановить его производство. В Сарае ал-Джедиде*, и других городах Орды*, даже оставались печи, где стекло производилось, однако, по всей стране невозможно было найти ни одного стеклодува, который бы смог помочь восстановить это ремесло. Приходилось закупать этот товар втридорога в других странах и везти сюда. При этом, бой стекла при его транспортировке, тоже был немыслимым.

Пока купеческие торговцы возились со своей поклажей, Насреддин несколько раз проверил и переложил свою, которую должна была везни его заводная* лошадь, оставшаяся от Нур ад-Дина. Мимоходом, чагатаец* заметил, что кроме него, в караване как-то странно суетиться ещё один человек, не характерной для большинства караванщиков внешности. Вначале Насреддин подумал, что к ним хочет присоединиться ещё один попутчик, но посуетившись между верблюдами, тот незаметно исчез, сделав это также быстро, как и при появлении. Наконец караванщики закончили своё дело, и караван тронулся в путь.

А человеком, появлявшимся возле каравана, был ни кто иной, как Эрке. Он приметил Насреддина ещё в караван-сарае* Ашулук, где также остановился, прибыв с Саримсаком из Бельджамена*. Однако здесь, он старался не попадаться чагатайцу* на глаза. Кайсак заблаговременно выяснил, что Насреддин тоже из Самарканда, но не знал, когда тот отправиться в обратную дорогу. Эрке также, только один раз и в полдень, обходил все караван-сараи* города, пока в Кок-Тане не нашёл тот, что ему был нужен. Разузнать день и время отправления в путь на Самарканд, большого труда для него не составило. Прибыв с Насреддином почти в одно и тоже время к Кок-Тану, Эрке начал приглядываться, куда ему лучше сунуть послание, переданное для этой цели Бури. Но он не нашёл ничего лучшего, как подбросить конверт в короб из кожи, висевший с левой стороны на седле заводной лошади Насреддина. К его счастью, чагатаец*, успев несколько раз проверить поклажу, больше тот короб не открывал. Он занимался другими делами.

Когда караван двинулся в путь, Эрке какое-то время выжидал, давая возможность шествию уйти подальше от города. Когда по его расчёту, шествие удалилось бы на расстояние, примерно равное полутора десятков фарасан*, Эрке начал ходить по Сараю*, выискивая подходящих всадников в одеяниях эмиров*. Следуя с улицы на улицу, он оказался возле Алт-Сарая*. Там Эрке, и улыбнулась удача. Мимо Алтын-Ота* проезжали два всадника, в одеяниях которых просматривалась близость к самому царю*. Один из них был уже в возрасте, а другой сравнительно молодой. За ними следовала даха* аскеров*, повидимому их охранение. Не мешкая, Эрке бросился прямо под коней, ехавших впереди эмиров* и замахал руками. Всадники с силой потянули на себя поводья, заставив своих коней остановиться.

— Тебе что хунукдан*, жить надоело? — выкрикнул тот, что постарше.

Это был, ордынский темник* Иса-Бек.

— Я бегу сюда, — стал сбивчиво выдумывать на ходу Эрке, при этом показывая рукой на Алт-Сарай*, — Но я могу не успеть. Они могут уйти. Помогите их задержать. От города они далеко уйти не могли. Это самаркандский караван. В нём запрещённый Великим ханом* груз. Быстрее. Задержите. А я пока сообщу, кому следует.

Иса-Бек, и ехавший с ним рядом эмир-сотник Булан-Бек, переглянулись между собой. Они не могли понять, о чём это им пытается сообщить этот юноша, судя по физиономии, кайсачёнок*.

— Я Никдула, — назвался первым, пришедшим на ум именем Эрке, и продолжил, выдумывая на ходу, — Я назир* караван-сарая* Кок-Тан. Там сегодня ночевал караван, направляющийся в Самарканд. В него загрузили товар, запрещённый для вывоза нашим ханом*. Я не знаю какой, но подслушал об этом разговор между главным купцом и ещё каким-то саидом*, который следует с караваном. При мне, в наш караван-сарай, приходил ещё один неизвестный и передал тому саиду* пакет, который тот положил к короб, что на заводной лошади. Задержите их, а я пока сбегаю, да сообщу, куда следует. Мне было велено сообщать сюда всё, что будет известно о худых делах в караван-сарае* Кок-Тан. Не теряйте времени, иначе они уйдут очень далеко, и вы их больше не догоните. Скорее же, поспешите!

Не успел Иса-Бек что либо сказать в ответ, как парень сорвался с места и убежал, скрывшись за углом Алт-Сарая*. Темник* пытался осмыслить произошедшее. Если в том, что наговорил этот юноша, есть хоть доля правды, то дела могут быть и в самом деле плохи, подумал Иса-Бек. Какой, интересно, запрещённый ханом* товар, мог вывозить этот караван? И тут, темник* вдруг вспомнил про «китайский снег»*, вокруг которого было наделано много шума.

— Ничего себе! — выкрикнул темник*, — Их действительно нужно догонять!

— Что случилось, — спросил его Булан-Бек, — Я что-то ничего не могу понять? Что происходит?

— Сейчас поймёшь, — бросил ему Иса-Бек, — Послушай, ты у меня совсем недавно. Тебя здесь никто не знает. Я тебя представлю, как яргу* Али-Бека. Нужно будет обыскать один караван, а делать это могут только яргу*. Вот и сойдёшь за него. Нужно посмотреть, с каким товаром следует интересующий нас караван. Но это не всё. С караваном, кроме купца, следует посторонний саид*. В коробе его заводной лошади должно быть послание. Нужно его найти и посмотреть о чём оно. Ты всё понял?

— Понял, мой повелитель, — ответил Булан-Бек, — Сделаю всё, в наилучшем виде.

— Тогда, вперёд! — приказал темник*, — Только действуй посмелее и без излишних оглядок на меня, чтобы всё выглядело правдоподобно. Яргу* не очень преклоняются перед эмирами*, даже такой величины, как я.

Иса-Бек стегнул лошадь, и вместе с сопровождавшими его людьми, поскакал вдогонку за караваном. На ходу, он ещё раз обдумал принятое решение. Темнику* очень не хотелось связываться с этим караваном. Хотя Тохтамыш и велел никому не давать и не продавать этот «китайский снег», но Тимур считался его как бы «приёмным» отцом, с людьми которого не принято было обращаться, как со всеми остальными. Получалась, своего рода двоякая и безвыходная ситуация. Если этот караван действительно везёт «китайский снег», а Тохтамышу станет известно, что Иса-Бек, будучи заранее предупреждённым, не принял должных мер к его задержанию и изъятию «товара», ни чего хорошего от ордынского царя* ждать не приходилось. Если же ожидаемого товара в караване не окажется, темника* обвинят в самоуправстве и недружилюбии к союзникам. Тоже ничего хорошего! Вот Иса-Бек и выдумал фокус* с участием «яргу»*, которых у Тохтамыша в Орде* на тот момент вообще ещё не существовало, и кошун* которых, ордынский царь подумывал создать, лишь вдальнейшем. По задумке темника*, роль «яргу»* в данной ситуации, должен был сыграть его эмир* Булан-Бек, на которого, в случае неудачи, Иса-Бек хотел переложить за это ответственность. Сотник же, стал эмиром* лишь недавно. Он был вообще не сведущим в вопросах подобного рода, а потому, даже с некоторым азартом взялся за выполнение возложенной на него миссии.

Не смотря на заверения Эрке, что на Самарканд караван вышел из города совсем недавно, погоня за ним заняла значительный промежуток времени. Не смотря на тяжесть груза, бактрианы* довольно быстро, размеренным шагом двигались по степи, удалившись при этом от Сарая ал-Джедида* на значительное расстояние. Каково же было удивление Исы-Бека, когда в том саиде*, который пристал попутчиком к каравану, оказался уже хорошо знакомый ему, тимуровский, толи амир*, толи посланник, толи и в самом деле «торговец», по имени Насреддин. Появление преследовавших их ордынцев, вызвало, как у чагатайца*, так и у владельца каравана, удивление. Они были абсолютно уверены, что все находившиеся при караване люди, ничего противозаконного не совершали. Но при этом, купец подозрительно посмотрел на Насреддина, полагая, что именно он стал причиной возникшего недоразумения. Не просто же так, сарайский вали* отправил за ними погоню, да ещё во главе с самим темником*? Сейчас он, наверное, корил себя за то, что согласился взять с собой этого иноземца в дорогу. Насреддин понял причину создавшегося положения на свой манер. А потому, решил взять инициативу ведения переговоров с преследователями, на себя. Но у него, в свою очередь, также закралось недоверие к купцу. Вдруг, тот и в самом деле завязан, в каких нибудь, махинациях? Однако, надежду на быстрое разрешение создавшегося положения, на подсознательном уровне вселяло то обстоятельство, что этими преследователями руководил его «давний» знакомый, который, как до сего момента считал Насреддин, должен бы был замещать самого ордынского царя* на период московского похода.

— Ас-саляму алейкум, — дружелюбно обратился он к Исе-Беку, — Что за недоразумение? Почему ты нас задерживаешь? Что противозаконного сделали эти люди?

— Ва-алейкум ас-салям, — холодно ответил на приветствие темник*, — Мы получили неприятное, но вполне достоверное известие, что этот караван везёт запрещённый к вывозу из Орды* товар. Мы обязаны его обыскать и проверить.

— Какой ещё запрещённый товар? — вмешался испуганный купец, — Я никогда запрещённых товаров не возил. Это, какое-то недоразумение.

— Караван везёт «китайский снег», — твёрдо ответил Иса-Бек, — Я обязан вернуть караван в Сарай* и закрыть вас в зиндан* до возвращения царя* и Али-Бека. А там, разбирайтесь, как хотите.

Сказанное темником, повергло купца и чагатайца* в шок. Первый точно знал, что ничего, кроме мёда и воска, в караване нет. Однако, допускал, что один из чанов, ему дорогой могли подменить. Другой наоборот, считал, что сказанное ордынским амиром*, вполне может соответствовать действительности, и тогда им обоим неминуемая смерть. Тимур, такого как он, Насреддин, защищать не станет. К тому же, и отношения у него с Великим амиром* далеки от идеальных. Нужно было и впрямь, что-то делать, и Насреддин не придумал ничего лучшего, как …!

— Послушай, — обратился он к Исе-Беку дрожащим голосом, — Обыск займёт много времени. А каравану нужно добраться до следующего караван-сарая* засветло. Ночью оставаться в степи опасно. Может, мы тебе заплатим, как следует, и разойдёмся?

— Ты что, хочешь «купить» ордынского эмира*? — повысил на него голос Иса-Бек, ещё больше уверовав в то, что в караване действительно недозволенный к вывозу груз, — Да тебя только за это следует обезглавить на месте. И потом, ты предлагаешь мне бакшиш*, даже не стесняясь присутствия рядом ордынского яргу*, у которого на эти дела прав гораздо больше, чем даже у меня, эмира-темника*.

Насреддин с ещё большим испугом посмотрел на сидящего рядом на лошади Булана-Бека. Он прекрасно знал, что из себя, представляли эти люди у Тимура. Когда их возглавлял соплеменник Великого амира*, барлас* Бури, можно было хоть в какой-то мере рассчитывать на справедливое разбирательство. Но когда того сменил урянхаец* Тохуджар, который даже не умел ни писать, ни читать, такие надежды рухнули окончательно.

— А что, у Тохтамыша тоже появились свои яргу*, — неуверенно спросил чагатаец*.

— Недавно! — коротко, но уверенно ответил темник*.

Тут Булан-Бек, до этого безучастно наблюдавшей за происходящим, вдруг вспомнил, что ему велел делать Иса-Бек перед тем, как начать преследование каравана. Он молча, слез с лошади, и подошёл к одному из бактрианов*.

— Положи его, — распорядился Булан-Бек, обращаясь к одному из караванщиков.

— Если он ляжет, то подняться с таким грузом не сможет, — ответил караванщик, — Придётся снимать груз, поднимать верблюда на ноги, и заново подвешивать груз.

— Ты что, предлагаешь мне лезть каждому из них на спину? — повысил голос Булан-Бек, — Снимай тогда груз со спины и ставь его на землю, чтобы я смог посмотреть.

Погонщику пришлось положить верблюда на колени. Булан-Бек открыл крышку одного из чанов, понюхал в нём содержимое, а затем, сунув внутрь руку, мокнул палец в мёд и облизал. Потом он стал открывать каждый из чанов, заглядывать в них и обнюхивать. Осмотрев груз на этом бактриане*, Булан-Бек распорядился положить следующего. А у провереного, караванщики сняли со спины груз, вновь поставили верблюда на ноги, и снова начали крепить этот груз на боках животного. И так продолжалось с каждым верблюдом. Булан-Бек терпеливо совал в каждый чан свой палец, а затем медленно облизывал его. На проверку ушла уйма времени. А Иса-Бек сидел верхом на своей лошади и наблюдал за происходившим со стороны. Наконец досмотр каравана был закончен.

— В караване «китайского снега» нет, — промолвил Булан-Бек, а затем, подойдя к купцу, добавил, — Донос был ложным. Можете заканчивать грузить товар и следовать дальше. Счастливого пути!

Купец с облегчением перевёл дух. Он подошёл к караванщикам и что-то тихо начал им говорить. Те поняли своего саида* с полуслова. Не упел Булан-Бек поправить упряжь на своей лошади, как к ним с Исой-Беком подошли два караванщика и передали два кувшина с отборным мёдом. По небольшому горшку с мёдом получил и каждый из их аскеров*. Что тут скажешь! Восток, всегда являлся Востоком. Дело это тонкое! Восток без бакшиша*, это неправильный Восток! Не взять бакшиш*, здесь испокон веков считалось неуважением к человеку. Эмиры* тоже не были исключением. Куч*, кучем*, а бакшиш*, как говорится, никто не отменял! Эмиры начали прикидывать, как удобнее пристроить кувшины с мёдом. А тем временем Насреддин, не привлекая к себе лишнего внимания окружающих, тихонько влез в седло своего коня и попытался незаметно покинуть место, где стояли ордынцы. Однако, «ни с того, ни с сего», фыркнула его заводная лощадь*, привлеча внимание Булан-Бека. Тот взглянул в её сторону и остановил взгляд на кожаном коробе, о котором в городе, говорил неизвестный молодой человек. Сотник подал Насреддину знак рукой, чтобы тот остановился. Ничего не подозревавшей чагатаец* выполнил это требование. Булан-Бек подошёл к заводной лошади и открыл кожаный короб, привязанный к левой стороне седла. Долго копаться в коробе сотнику не пришлось. Ничем не прикрытый конверт лежал почти сверху. Булан-Бек взял его и вытащил оттуда исписанный лист когаза*. Он развернул лист и посмотрел на текст, который был написан незнакомыми буквами и на неизвестном эмиру* языке.

— Что там такое? — спросил Иса-Бек у Булана-Бека.

Сотник молча протянул ему найденную писанину. Темник*, в свою очередь, внимательно посмотрел на текст, но также ничего понять в том писаннии не смог.

— Такими буквами пишут, кажется урусы*, — задумчиво произнёс Иса-Бек. Но их языка, я, к сожалению, не знаю. Могу лишь помочь найти нужного нам тарджумана*.

---

— Причём здесь, какието урусы* и я? — вновь засуетился Насреддин, — Мне вообще неизвестно, как оно ко мне попало. Неужели вы думаете, что если бы я вёз с собой какой нибудь яширин* хабар*, то не спрятал бы его надёжнее? Это какое-то недоразумение! А мне необходимо ехать дальше. Меня ждут в Самарканде.

— Сожалею, но тебе придёться вернуться с нами в Сарай*, — сказал Булан-Бек, — Да не волнуйся ты так! Переведём твоё «недоразумение». Если там ничего крамольного нет, ты завтра же отправишься с другим караваном. Видишь, я же отпустил этот караван, когда убедился, что здесь ничего незаконного нет?

— Я этот караван ждал неделю, — пытался разжалобить сотника Насреддин, — Неизвестно, сколько придётся ждать следующего. Ведь в сторону Самарканда, караваны следуют не каждый день, а для проживания в караван-сарае* необходимы немалые средства, с которыми я и так поиздержался.

Он жалобно посмотрел на Ису-Бека, надеясь заручиться его поддержной. Но темник*, сделав непроницаемое лицо, хранил молчание. Дальнейшие попытки договориться с ордынцами*, результатов не дали. Насреддина препроводили обратно в Сарай*. Прибыв в кош*, где размещался тумен* Исы-Бека, Булан-Бек поместил Насреддина в зиндан*, а сам отправился за обещанным темником*, нужным тарджуманом*. Перевести эту писанину, для царского тарджумана* особого труда не составило. Вскоре он предоставил Булану-Беку перевод текста на кыпчакском языке. А написано в этом переводе было следующее:

---

Достопочтенным нойонам*

А.М. и А.Т. (возможно

Адаму Москвалику и

Адаму Тюряю), ад-яшири*.

Хабарчи* «Доброхот».

Принял Зотли Бука*.

Хабар №…

При встрече, аксборот манбаи* сообщил, что в ближайший месяц ожидается военный набег ордынского царя* Тохтамыша на земли урусов*, в частности, на непокорный и мятежный Московский улус*. Этот набег, Тохтамыш хочет провести как кару за позор, постигший Орду* после поражения от урусов* в битве на Саснак Кыры*, их отказ от уплаты выхода* Орде*, и для возвращения стреляющего огнём оружия, которое, по мнению ордынского царя*, московские урусы* украли у ордынцев* в ходе той самой битвы.

В данный момент по всей Орде ведётся сбор войска для набега. Состав войска Тохтамыша, его вооружение, количество скота и провианта, а также другие важные сведения, будут сообщены дополнительно.

«Доброхот»

Исх*: Выявить точную дату выступления в поход ордынского войска, а также в каком месте и как оно будет переправляться через Итиль*. Сообщить имена эмиров* и нойонов*, участвующих в походе.

«Доброхот»

Прочитав написаное, сотник вначале даже растерялся. Ведь перед ним лежал настоящий яширин хабар*, написанный настоящим хабарчи*! Раньше Булан-Беку часто приходилось о таковых только слышать, но иметь дело пришлось впервые. Немного придя в себя, он начал размышлять, что с этим делать дальше, но сразу ничего не мог придумать. Потом вдруг вспомнил, что ещё не успел доложить Исе-Беку, хотя обязан был сделать это в первую очередь. Схватив донесение, Булан-Бек что было сил помчался в алычак* темника*. Тот, в этот момент, его уже с нетерпением ждал.

— Ну что там у тебя? — спросил Иса-Бек почти вбежавшего к нему сотника, — Есть что-нибудь интересное?

Булан-Бек молча, протянул ему два листа. На одном было само донесение, на другом его перевод. Иса-Бек взял перевод и молча, начал читать. Он перечитал текст несколько раз, обдумывая, что всё это может значить. Что это яширин хабар*, сомнений не было. Но темник*, как и сотник*, столкнулся с подобным делом впервые в жизни. Всю свою жизнь он был неплохим боевым эмиром*, в задачи которого входило учить аскеров* воевать, а также вести их в бой самому. За это, он дослужился до эмира-темника*, чем непременно гордился. Он привык видеть и побеждать врагов в открытом, честном бою. Иса-Бек мог заранее, без особого труда распознать, на что способен его душман*, и исходя из этого, рассчитать не только свои силы, но и своих подчинённых. Это позволяло ему выигрывать не только отдельные сражения, но и целые военные компании. Но это, когда враг на виду, и ты знаешь его в лицо, да ещё, тебе известно о нём заранее достаточно много. Но когда, этот враг скрыт среди таких же как ты, клянётся тебе в верности, называет тебя своим кунаком*, и даже спасает тебе жизь в открытом бою, но в то же самое время, «сливает»* на тебя душману* всё о твоих планах и возможностях, из-за чего от тебя потом не останется и «мокрого места»! Вот таким-то, Иса-Бек даже не знал, как противостоять вообще, и что противопоставить. До данного момента, ему это было и не нужно. Для подобных дел, в Орде* у Тохтамыша был Али-Бек. Но теперь он, как и царь*, в походе. За себя никого не оставил. Когда вернётся, известно одному лишь Всевыщнему. Выступая в поход, Тохтамыш перед всей своей хаваши* объявил, что Иса-Бек остаётся в Сарае* для обеспечения сохранности его трона, а это означало, что с Исы-Бека будет спрос абсолютно за всё, что будет происходить в столице Орды* в отсутствие царя*. И тут, на тебе! Утечка тайных сведений, и судя по всему, из диван-арза* самого Тохтамыша. Если бы Али-Бек был на месте, темник* немедля передал бы ему и перехваченный хабар*, и того, у кого его изъяли. Но теперь, Али-Бек уже далеко, посылать ему вдогонку чопара*, вместе с письмом и задержанным, глупо. Нужно разбираться на месте самому и основательно. Тохтамыш половинчатого результата не потерпит. Итак, что у них с Буланом-Беком имеется на руках? А на руках у них письменное тайное донесение, и тот, кто его вёз. Изложенная в нём тайна, о решении начать войну, предназначена конкретно Адаму Москвалику* и его шурину воеводе. Написана она тоже, на славянском языке, потому как иного, в Московии* просто могут не знать. Но почему-то чагатаец*, кстати, в недавнем прошлом тимуровский амир-темник*, вёз её в совершенно ином направлении. Зачем? Тимуру, Насреддин, мог сообщить это и на словах. Тимуру, с его проблемами, до какой-то далёкой Москвы вообще, казалось бы, не должно быть никакого дела. Хотя стоп! Там ведь самаркандцы пытались обзавестись огнестрельным оружием! Прислали даже сюда и туда специальную миссию. Но какое отношение к ней имеет это донесение? Cкорее всего, в этом деле кто-то, что-то, перепутал. А вот кто, и что, сейчас необходимо выяснить. Иса-Бек ещё раз внимательно посмотрел на Булана-Бека. Тот всё это время сидел молча, ожидая решения старшего.

— Ну что же, — наконец произнёс темник, — Начнём с допроса задержанного. Ты когда нибудь допрашивал?

Иса-Бек и так понимал, что этот вопрос для его сотника неуместен.

— Нет, — ответил Булан-Бек, — Не приходилось. Меня учили воевать и командовать аскерами*, а не допросам.

— В этом нет ничего сложного, — ответил Иса-Бек, хотя и сам, тоже никогда этим не занимался, — Спрашивай его всё подряд, что считаешь нужным. Если будет говорить то, что нам действительно нужно, заставляй его, записывать всё им сказанное собственноручно. Если нет, бей и пытай, пока не заговорит. Я буду рядом, где нибудь в соседнем помещении, и если что, вмешаюсь, пока ты его совсем не убил. Потом начну допрашивать я, но похорошему. И так, поочереди. Ты для него будешь злой яргу*, а я добрый. Глядишь, у нас с тобой, что-то, да получиться.

Оба эмира* отправились в зиндан*. По прибытии, Булан-Бек разместился в пыточной, а Иса-Бек в соседнем помещении. По велению последнего, в пыточную привели Насреддина. Сотник предложил ему сесть, а несущий здесь куч* джандар*, встал позади «узника». При виде орудий пыток, того сразу начало бросать в дрожь.

— Р-разоб-брались? — спросил он у Булана-Бека, — К-когда, б-буд-дите в-вып-пускать м-меня н-на в-волю?

— Когда будешь себя хорошо вести, тогда и отпустим! — ответил Булан-Бек, — А пока, прочитай перевод своего письма, — он протянул чагатайцу написанное.

Насреддин начал читать текст. Он сразу понял серьёзность своего положения, но не мог взять себя в руки, чтобы избрать линию поведения. У него изъяли улику, при помощи которой, могли запросто обвинитъ его, как айгокчи*, и казнить без всяких дальнейших разбирательств. Но он ведь, на самом деле не имел к этой писанине, совершенно никакого отношения, и не знает, как она к нему попала! За что же его в этом случае казнить?

— Ну что ты на это скажешь? — спросил Булан-Бек, — Надеюсь, тебе не нужно объяснять безвыходность положения? Поэтому, говорить будешь только правду, и ничего, кроме правды.

— Я в-всё п-понял, — ответил Насреддин, — Й-я д-дейст-твит-тельно н-не з-знаю от-ткуда он-но у м-меня в-взял-лось.

— Разве я у тебя спрашивал, знаешь ты, или не знаешь? — перебил его сотник, — Я хочу знать, кто тебе его передал, и что велел с ним делать? Ты же обещал, что будешь говорить только правду?

— Й-я ск-казал ч-чтист-тую п-прав-вду. Й-я в-всег-гда г-говор-рю т-толь-льк-ко п-прав-вду. З-зач-чем м-мне в-врать, чт-то с эт-того т-толк-ку. Й-я н-не з-знаю от-тку ….

Договорить Насреддину не дали. Стоявшей сзади джандар* ударил его кулаком в правое ухо, да так, что тот слетел на пол. Затем, этот детина, ударил его ногой в живот. Насреддин лёжа, согнулся от боли, но в этот момент, сзади подошёл Булан-Бек и ударил его ногой в нижнюю часть спины, в то место, где расположена печень. В глазах чагатайца* сразу потемнело и он начал терять сознание. Но удары, продолжали сыпаться с разных сторон. В пыточную вошёл Иса-Бек и попросил остановить затянувшуюся «экзекуцию».

— Вы что, его убили? — глядя на неподвижно лежавшего на полу чагатайца*, cпросил он у присутствовавших, — Срочно позовите лекаря. Кто вас заставлял это делать?

— Да мы его так, лишь слегка припугнули, чтоб не врал, — стал оправдываться Булан-Бек.

— Какой с трупа толк, — ответил ему темник, — А нам, «кровь из носа», надо узнать об айгокчи* в царской ставке, иначе, мы с тобой можем оказаться у Али-Бека в таком же положении, как этот несчастный.

— Но за что? — воскликнул Булан-Бек.

— Было бы за что, вообще бы повесили! — ответил Иса-Бек.

В это время, подошёл лекарь и осмотрел избитого.

— Кости целы, разрывов нет, — успокоил он темника*, — Жить будет! Скоро придёт в сознание.

Лекарь покинул пыточную. Иса-Бек обошёл вокруг лежавшего, и подойдя к Булану-Беку, сурово посмотрел ему прямо в глаза.

— Пытки отставить, — приказал он, — Есть более надёжные методы. Когда очухается, нужно поставить его посреди пыточной, руки привязать к чему нибудь врастяжку, и пару дней не давать спать. Задавать ему одни и те же вопросы, но ответы игнорировать, и правильные, и лживые. Через пару дней позовёте меня. Я с ним поговорю сам. Посмотрим, как он будет себя вести!

Булан-Бек оказался исполнительным служакой, готовым точно и безоговорочно выполнить волю вышестоящего эмира*. Он с брутальной настойчивостью принялся «обрабатывать» задержанного, не задумываясь о целесообразности творимого им деяния. Руки Насреддина привязали в растяжку к потолку, но таким образом, что тот вроде бы и не висел, но до пола доставал лишь передними частями стоп своих ног. Получалось, что он как бы стоял на цыпочках. Запястья рук, также сильно не затягивали, давая возможность поступления крови к кистям и пальцам. Джандары* отвязывали его лишь дважды в день по нужде, а кормили всего один раз. Но воду, ему давали всегда, как только «пленник» начинал её просить. Правда, поили подсоленной, от чего пить хотелось ещё больше. После пулученых побоев, у Насреддина болело всё тело, но ещё хуже давали о себе знать, от подвешенного состояния, руки и ноги. Джандары* находились с ним в пыточной поочереди. Ежедневно, примерно на час, в пыточную заходил Булан-Бек и устраивал чагатайцу странный допрос. Разнообразием вопросов он не изобиловал. Но странным было то, что абсолютно никаким ответам Насреддина, Булан-Бек не верил. Насреддину казалось, что его ответы вообще Булан-Бека не интересуют как таковые. Вот он посетил задержаного в третий раз. Значит тот «висит» уже третий день. Но Насреддину казалось, что прошла уже целая вечность. Если в момент задержания, он чего-то боялся, почему и заикался, то теперь ко всему была полная апатия и равнодушие. Единственно, о чём мечтал чагатаец*, это побыстрее умереть, чтобы весь творящийся с ним кошмар наконец-то закончился. Булан-Бек обошёл вокруг полуживого тела, толком не зная сам, с чего начать очередную «экзекуцию».

— Так кто тебе передал это донесение? — начал он у уже набившего оскомину вопроса.

— Я бы сказал, но честно говорю, не знаю, — слабым голосом начал отвечать Насреддин, — Скажи, кого назвать, и я назову, а так я не знаю.

— Я тебя не спрашиваю, знаешь ты, или не знаешь, я спрашиваю, кто тебе передал это донесение? — вновь спросил его сотник, — Тебе что, очень понравилось здесь висеть?

— Посланец Амир-ал-умара* Камол ад-Дин, — решил назвать имя своего единственного знакомого в Сарае* человека Насреддин.

— Ответ неправильный, — промолвил Булан-Бек, — Спрашиваю ешё раз. Кто передал тебе это донесение?

В этом случае, сотник знал, что говорил. Накануне, Иса-Бек велел ему выяснить, кто из чагатайской миссии, осуществляющей свою деятельность под вывеской «Самарканд ак-когаз», находится в Сарае*, и когда появлялись здесь в последний раз. Булан-Бек обратился, к имевшиму репутацию знающего, «всё и вся», Шамсудину. Тот ему пояснил, что «уртак»* Камол ад-Дин, накануне похода на Москву, был направлен чагатайскими и одновременно ордынцами иренами* по торговым делам к урусам*. Попутно, он должен там собирать сведения об огнестрельном оружии — туфангах*. Из этого, Булан-Бек сделал вывод, что чагатайский* уртак* Камол ад-Дин, одновременно является ордынским айгокчи*, о чём сотник и доложил Исе-Беку. Понятно, что после этого, Булану-Беку совсем не хотелось, чтобы Насреддин упоминал имя тимуровского посланца*.

— Я не знаю, как его зовут, но он большой и толстый, — едва слышным голосом, соврал чагатаец*, вспомнив, что в донесении упоминался какой-то «племенной бык», а значит, и чагатайский айгокчи* должен быть бычеподобным.

— Наконец-то, я услышал кусочек правды, — сказал Булан-Бек и покинул пыточную.

Что за люди, подумал Насреддин, говоришь правду, не верят, начинаешь врать, принимают за правду. В пыточную вошёл Иса-Бек.

— Смотрю я на тебя уважаемый, неважно ты выглядишь! — с иронией промолвил темник*, — Не понимаю, чего ты добиваешься? Ну замучает тебя до смерти наш молодой и шибко прыткий «яргу»*, кому от этого cтанет легче? О том, что ты был у нас, и держался здесь с достоинством до последнего, как настоящий герой, Тамербек* никогда не узнает. Твоё тело, мы отдадим иноверцам, что проживают в Сарае* наравне с ордынцами*. И сбросят они его в скотомогильный зиндан*, куда бросают своих подохших как*. Ты этого хочешь? Ты же подобного не заслужил, не правда ли? Мало того, ты наоборот, заслужил того, чтобы сейчас командовать туменом*, где нибудь сражаясь в Мазандаране*. А что ты получил в награду от Тамербека? Неужели ты сам не видишь, что твой амир*, всего лишь случайный выскочка, которому до поры, до времени, благосклонна фортуна. А если он проиграет, хоть одно сражение? Что с ним и вами будет? Но с ним-то ладно, он заслужил. А вы …? Чем вы провинились перед Всевыщним?

— Что я должен сделать? — едва слышным голосом, прошептал Насреддин.

— Рассказать мне о себе всю правду, и ничего кроме правды, — твёрдо сказал Иса-Бек.

— Я хочу говорить правду, но меня никто не слышит, — ответил Насреддин, — Лучше добейте меня, я не хочу больше жить.

— В рай захотел? — сказал Иса-Бек, — А добить мы тебя всегда успеем!

— Я согласен и в ад, там и то будет легче, чем у вас, — тихонько, промямлил чагатаец*.

— Ладно, дам тебе последний шанс, — «смилостивился» Иса-Бек, — Но за это, ты мне не только сообщишь о себе и том, что знаешь правду, но и напишешь обо всём собственноручно.

— Я согласен, — из последних сил вымолвил Насреддин, — Дай только возможность прийти в себя, иначе в таком состоянии, я не смогу этого сделать.

Иса-Бек подозвал к себе джандаров*.

— Задержаного накормить, но давать понемногу, иначе, после голода он может в ад пешком уйти, — начал давать распоряжения темник*, — Поить нормальной водой, лучше родниковой. Я пришлю сюда лекаря, пусть приведёт его в божеский вид. Через пару дней навещу, — пообещал он напоследок и покинул пыточную.

Через два дня Иса-Бек, вместе с Буланом-Беком, вновь посетили зиндан*. Джандары* привели им Насреддина. Он в значительной мере был приведён в нормальный, человеческий облик, начав приходить в себя после недавних «экзекуций». Но когда в помещение зашёл Булан-Бек, Насреддин мошенально бросился от него в сторону и съёжился, словно собачёнка, которую загнали в угол и продолжают бить толстыми палками.

— Расслабся, — успокоил его Иса-Бек, — Если будешь хорошо себя вести, он тебя больше не тронет. А теперь рассказывай, перебивать не станем, вопросы будут потом.

Насреддин рассказал ордынским эмирам* о том, что после того, как он привёл из Орды* под Бухару два неполных тумена*, попал к Тимуру в немилость. Вместо того, чтобы сделать его темником*, как Тимур обещал ранее, он назначил Насреддина всего лишь посланцем*. Но по сравнению с другими посланцами*, такими например как Камол ад-Дин, на самом деле его используют как уртона*, для доставки донесений из Сарая* в Самарканд, и естественно, обратно. Эти донесения Насреддин получал в Сарае* непосредственно от тимуровского посланца* Камол ад-Дина, хотя по его предположению, тот сам их добывать не мог, так как это могло быть известно лишь хаваши* ордынского царя*, куда этот посланец не был вхож. В Сарае*, он останавливался лишь в караван-сарае* Ашулук, принадлежавший самаркандской торговой миссии «Самарканд ак-когаз»*, торгующей здесь бумагой, стеклом и прочими товарами, которые в Орде* делать не умеют. Насреддин предполагает, что сведения, доставляемые им в Самарканд, Камол ад-Дин получает не от кого иного, как от баш шурави* ордынского царя*, Урлук-Тимура* и Ак-Буги*. Насколько известно Насреддитну, без этих двоих, Тохтамыш не принимает ни одного решения. Но, не смотря на то доверие, что оказывает им ордынский царь*, эти люди подстрекают всякого рода джете*, для совершения теми набегов на караваны, движущиеся по северным сакмам* Великого шёлкового пути, через территорию Орды*. На этот раз, Насреддин прибыл в Сарай* лишь с одной целью, препроводить сюда тимуровского амира* Нур ад-Дина, мутахассиса* по штурму крепостей. Тот, под видом неизвестно чьего нукера*, ушёл в поход на Москву, а Насреддин должен был вернуться в Самарканд. Самому следовать через голодную степь* опасно, поэтому он и решил пристать к попутному каравану. Тот злосчастный конверт ему, скорее всего. подбросил в караван-сарае* Кок-Тан неизвестный молодой человек, который перед отправкой «вертелся» непонятно зачем возле каравана. Насреддин описал в подробностях, как он выглядел. Почему донесение оказалось на языке урусов*, чагатайцу* неизвестно. Он предполагает, что этот «сопляк» всего лишь курьер, который должен был направить хабары* сразу двум получателям. Но что-то пошло не так, и тот, испугавшись, всё поперепутал. Кроме того, он вероятно должен был договориться с Насреддином о доставке конверта кому следовало, но «подросток» опять испугался, и просто подбросил его «попутчику», мол если найдёт, сам разберётся куда доставлять. Другого объяснения, у Насреддина не было. Если ему сейчас поверят, он готов служить ордынскому царю* также верно и безупречно, как до этого, служил Тимуру. При последних словах, Иса-Бек с Булан-Беком с улыбками на лицах, внимательно посмотрели друг на друга.

После того, как Насреддин закончил рассказ, Иса-Бек серьёзно задумался. Похоже, что на этот раз, чагатаец* сообщил всю как есть правду, абсолютно ничего не утаив. Это как обрадовало темника*, так и несколько озадачило. Иса-Бек понимал, что докладывать царю* и Али-Беку* всё, в том виде, как изложил им Насреддин, нельзя. Всё замалчивать, тоже. Неизвестно, кем является этот «хабарчи»*, что известил их о караване. Вдруг провокатор! Нужно найти какое-то половинчатое решение, чтобы как говорят в народе, «и рыбку съесть, и ещё кое-что сделать», решил темник*.

— На этот раз, я тебе охотно верю, — сказал он Насреддину, — Но записывать в таком виде твой рассказ нельзя.

— Почему? — с долей какого-то отчаяния, произнёс чагатаец*, — Ведь я, как и обещал, выложил всю правду?

— Кому нужна, эта твоя правда? — пояснил Иса-Бек, — Если я доложу царю* всё как ты изложил, то нас, здесь сидящих, втроём подвесят ногами к потолку, и будут медленно, но уверенно, сдирать с нас шкуры для барабанов.