Бесплатный фрагмент - Карательная психиатрия в СССР

СССР — ГЕНОЦИД СОВЕТСКОГО НАРОДА

Светлой памяти моей мамочки

Актер Олег Басилашвили

Нынешний обыватель не знает, что это такое — шаги НКВД ночью, за твоей дверью. Его не били на допросах. Нет, у нынешнего большинства за плечами опыт совсем другой жизни. Они, эти люди, не прошли через мясорубку террора. Они имеют опыт достаточно свободной постсоветской жизни, у них загранпаспорта и выход в Интернет.

Зная ВСЁ о сталинском терроре, наши современники, его оправдывают, очевидно, надеясь, что новый террор лично их не затронет. То есть они, сволочи, согласны на репрессии, если будут «грести» ДРУГИХ.

Если ДРУГИМ будут ломать судьбы; если ДРУГИХ будут гнобить, мучить и убивать. Вот какое у нас замечательное население сегодня.

Совок совершил ужасное дело: похоже, за время своей истории он истребил почти всех, кто мог бы воспринять свободу.

Страшное дело — рабство из-под палки. Но ещё страшнее — рабство без палки. Страшен совок в ватнике. Но страшнее совок на иномарке, в импортных шмотках, отдыхающий в Европе и притом ненавидящий Запад.

Этот нынешний добровольный неосталинизм, добровольный отказ от возможности быть свободным — гораздо страшнее атмосферы 30-х годов. Он знаменует полную деградацию, возможно, уже необратимую. Это вырождение как следствие мощнейшей антиселекции, отрицательной калибровки.

Начало истории об аресте Вавилова:

Жили они там, страшно бедствуя и даже не подозревая, что Николай Иванович Вавилов (глава семьи) здесь, за высокими стенами Саратовкой тюрьмы с колючей проволокой наверху — в нескольких минутах ходьбы от дома. Елена Ивановна полтора года с методичностью обреченного посылала передачи для Николая Ивановича в Бутырскую тюрьму Москвы, где их охотно принимали.

Писатель Марк Поповский в своей книге пишет, что «выглядела жена Вавилова до крайности истощенной, одета была нищенски, в начале этой зимы Елену Ивановну вызвали в „серый дом“ — Саратовское управление НКВД. Шла она туда с едва скрываемым ужасом: ей казалось, что власти готовятся арестовать сына Юру, которому не исполнилось еще и пятнадцати. О сыне работники госбезопасности не вспоминали, зато настойчиво выспрашивали, где и когда Елена Ивановна видела в последний раз своего мужа — академика Вавилова, что она о нем знает. О том, что Николай Иванович умер, о том, что находился он все эти месяцы здесь же в Саратове, ей так и не сказали».

Николай Иванович Вавилов умер в саратовской тюрьме 26 января 1943 года. Место захоронения точно не известно. В акте о смерти сказано: «цинга, дистрофия, воспаление легких и упадок сердечной деятельности».

(для справки)

Никола́й Ива́нович Вави́лов — русский и советский учёный-генетик, ботаник, селекционер, химик, географ, общественный и государственный деятель.

Академик АН СССР (1929), АН УССР (1929) и ВАСХНИЛ [5]. Президент (1929—1935), вице-президент (1935—1940) ВАСХНИЛ, президент Всесоюзного географического общества (1931—1940), основатель (1920) и бессменный до момента ареста директор Всесоюзного института растениеводства (1930—1940), директор Института генетики АН СССР (1930—1940), член Экспедиционной комиссии АН СССР, член коллегии Наркомзема СССР, член президиума Всесоюзной ассоциации востоковедения.

…Под руководством Вавилова была создана крупнейшая в мире коллекция семян культурных растений. Он заложил основы системы государственных испытаний сортов полевых культур. Сформулировал принципы деятельности главного научного центра страны по аграрным наукам, создал сеть научных учреждений в этой области.

Умер в заключении от упадка сердечной деятельности на фоне воспаления лёгких и общего истощения организма. Учёный был арестован в 1940 году по ложному доносу и незаконно обвинён во вредительстве и связях с оппозиционными политическими группами, в 1941 году — осуждён по статьям УК СССР 58—1, 58—6, 58—11 (вредительство, помощь буржуазным организациям, подготовка или недонесение о готовящихся преступлениях) и приговорён к расстрелу, который впоследствии был заменён 20-летним сроком заключения.

КАРАТЕЛЬНАЯ ПСИХИАТРИЯ В СССР

Эпиграф:

«Карательная психиатрия в СССР была основана на предположении, что только сумасшедший может идти против общественных догм и искать истину и справедливость.» (Дмитрий Леонтьев, российский психолог)

По мнению западных экспертов, грабежи, убийства и другие насильственные преступления в Советском Союзе были менее распространены, чем в Соединенных Штатах, потому что в Советском Союзе были более крупные полицейские силы и было мало случаев злоупотребления наркотиками. Коррупция в форме взяточничества была обычным явлением, прежде всего из-за нехватки товаров и услуг на открытом рынке.

На советскую криминологию значительное влияние оказали работы сталинского прокурора Андрея Вышинского, который ввел в уголовный кодекс и следственную практику ряд мер, необычных для других правовых систем. Закон должен был восприниматься не как средство определения индивидуальной вины, а диалектически и как часть более широкой классовой борьбы. Основываясь на этой предпосылке, люди могут быть осуждены даже при отсутствии действительного преступления.

Помимо этой судебной практики, Уголовный кодекс СССР содержал ряд очень конкретных преступлений, обычно классифицируемых как «контрреволюционные», таких как контакты с иностранцами или любой другой вид оппозиции или критики коммунистической партии. В статье 70 значится «антисоветская пропаганда». Статья 83 — «Незаконный выезд из СССР». Статья 190—1 предусматривает наказание за распространение «в устной форме» «заведомо ложных» заявлений, порочащих СССР или его социальную структуру.

Спекуляция, определяемая как любая форма частной торговли с целью извлечения прибыли, также была преступлением согласно статье 154 Уголовного кодекса СССР. Статья 162 объявляет преступлением занятие «запрещенными» ремеслами или видами занятости.

Некоторые теоретики марксизма утверждали, что наиболее непосредственными причинами преступности в Советском Союзе были умственная отсталость, плохое воспитание и влияние капитализма. Это привело к новым изобретениям в области психиатрии («иллюзия реформизма», вялотекущая шизофрения), используемым в качестве инструмента репрессий против критиков.

Политическое злоупотребление психиатрией в Советском Союзе

В Советском Союзе имели место систематические политические злоупотребления психиатрией, основанные на интерпретации политической оппозиции или инакомыслия как психиатрической проблемы. Это было названо «психопатологическими механизмами» инакомыслия.

Во время руководства генерального секретаря Леонида Брежнева психиатрия использовалась для вывода из строя и устранения из общества политических оппонентов («диссидентов»), открыто выражавших убеждения, противоречащие официальной догме. Термин «философское опьянение», например, широко применялся к психическим расстройствам, диагностированным, когда люди не соглашались с коммунистическими лидерами страны, и со ссылкой на труды отцов-основателей марксизма-ленинизма — Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира. Ленинa — сделал их объектом критики.

Статья 58—10 Уголовного кодекса сталинской эпохи, «Антисоветская агитация», в значительной степени была сохранена в новом Уголовном кодексе РСФСР 1958 года как статья 70 «Антисоветская агитация и пропаганда». В 1967 году в Уголовный кодекс РСФСР был добавлен более слабый закон — статья 190—1 «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский политический и социальный строй». Эти законы часто применялись вместе с системой диагностики психических заболеваний, разработанной академиком Андреем Снежневским. Вместе они установили рамки, в которых нестандартные убеждения могут быть легко определены как уголовное преступление и впоследствии являются основанием для психиатрического диагноза.

Применение диагноза

«Антисоветское» политическое поведение некоторых людей — откровенное выступление против властей, демонстрация за реформы и написание критических книг — одновременно определялось как преступные действия (например, нарушение статей 70 или 190—1), симптомы психического заболевания (например, «иллюзия реформизма») и подвержены готовому диагнозу (например, «вялотекущая шизофрения»). В рамках диагностической категории симптомы пессимизма, плохой социальной адаптации и конфликта с властями сами по себе были достаточными для формального диагноза «вялотекущая шизофрения».

Психиатрическое заключение некоторых людей было вызвано их попытками эмигрировать, распространять или владеть запрещенными документами или книгами, участвовать в протестах и демонстрациях за гражданские права и участвовать в запрещенной религиозной деятельности. В соответствии с доктриной государственного атеизма, религиозные убеждения заключенных, в том числе хорошо образованных бывших атеистов, ставших приверженцами религиозной веры, считались формой психического заболевания, требующей лечения. КГБ регулярно отправлял инакомыслящих к психиатрам для постановки диагноза, чтобы избежать неловких публичных судебных процессов и дискредитировать инакомыслие как порождение дурного умa. Высоко засекреченные правительственные документы, которые стали доступны после распада Советского Союза, подтверждают, что власти сознательно использовали психиатрию как инструмент для подавления инакомыслия.

Согласно «Комментарии» к Закону о психиатрической помощи постсоветской Российской Федерации, лица, вынужденные проходить лечение в советских психиатрических лечебных учреждениях, имели право на реабилитацию в соответствии с установленной процедурой и могли требовать компенсации. Российская Федерация признала, что до 1991 г. психиатрия использовалась в политических целях, и взяла на себя ответственность за жертв «политической психиатрии».

Тем не менее, политическое злоупотребление психиатрией в России продолжается после распада Советского Союза и правозащитники все еще могут столкнуться с угрозой психиатрического диагноза за свою законную гражданскую и политическую деятельность.

Политическое злоупотребление психиатрией — это неправильное использование психиатрической диагностики, содержания под стражей и лечения в целях нарушения основных прав человека определенных групп и отдельных лиц в обществе. Это влечет за собой оправдание и помещение граждан в психиатрические учреждения на основании политических критериев, а не критериев психического здоровья. Многие авторы, включая психиатров, также используют термины «советская политическая психиатрия» или «карательная психиатрия» для обозначения этого явления.

В своей книге «Карательная медицина» (1979) Александр Подрабинек определил термин «карательная медицина», который отождествляется с «карательной психиатрией», как «инструмент борьбы с диссидентами, которые не могут быть наказаны законными средствами». Карательная психиатрия. не является ни отдельным предметом, ни психиатрической специальностью, а скорее представляет собой чрезвычайную ситуацию, возникающую во многих прикладных науках в тоталитарных странах, где представители профессии могут чувствовать себя вынужденными служить диктату власти. Психиатрическое заключение здравомыслящих людей всегда считается особенно пагубной формой репрессий, а советская карательная психиатрия была одним из ключевых орудий как незаконных, так и законных репрессий.

Как написали Владимир Буковский и Семен Глузман в своем совместном «Пособии по психиатрии для инакомыслящих», «советское использование психиатрии в качестве карательного средства основано на сознательной интерпретации инакомыслия… как психиатрической проблемы».

Врожденная способность к насилию

Диагноз психического заболевания может дать государственную лицензию на задержание лиц против их воли и настаивать на лечении как в интересах задержанного, так и в более широких интересах общества. Кроме того, получение психиатрического диагноза само по себе может расцениваться как угнетение. В монолитном государстве психиатрия может использоваться, чтобы обойти стандартные юридические процедуры установления вины или невиновности и позволить политическое заключение без обычной ненависти, присущей таким политическим процессам.

Сообщалось, что в период с 1960-х по 1986 год злоупотребление психиатрией в политических целях было систематическим в Советском Союзе и эпизодическим в других странах Восточной Европы, таких как Румыния, Венгрия, Чехословакия и Югославия. Практика содержания политических диссидентов в психиатрических больницах в Восточной Европе и бывшем СССР подорвала доверие к психиатрической практике в этих странах.

В Советском Союзе диссидентов часто помещали в психиатрические отделения, которые обычно называли психушками. Психушка — русское ироническое уменьшительное от слова «психиатрическая больница». Одной из первых тюремных психушек стала тюремная психиатрическая больница г. Казани. В 1939 году онa был переданa в ведение НКВД (тайная полиция и предшественник КГБ) по приказу главы НКВД Лаврентия Берии.

При Сталине, Хрущеве и Брежневе

Еще в 1948 году советские спецслужбы проявили интерес к этой области медицины. Один из тех, кто нес полную ответственность за советскую тайную полицию, довоенный генеральный прокурор и государственный обвинитель, заместитель министра иностранных дел Андрей Вышинский, был первым, кто приказал использовать психиатрию в качестве инструмента репрессий. Русский психиатр Петр Ганнушкин также считал, что в классовом обществе, особенно в период жесточайшей классовой борьбы, психиатрия неспособна не быть репрессивной. Система политического злоупотребления психиатрией была разработана в конце режима Иосифа Сталина.

Однако, по словам Александра Эткинда, карательная психиатрия не была просто наследием сталинской эпохи. ГУЛАГ, или Главное управление исправительно-трудовых лагерей, был эффективным инструментом политических репрессий. Не было убедительных требований к разработке альтернативного и более дорогого психиатрического заменителя. Злоупотребление психиатрией было естественным продуктом поздней советской эпохи. С середины 1970-х до 1990-х годов структура службы охраны психического здоровья СССР соответствовала двойным стандартам в обществе, будучи представлена двумя отдельными системами, которые по большей части мирно сосуществовали, несмотря на периодические конфликты между ними:

— первая система была карательной психиатрией. Она непосредственно обслуживала власть и власть имущих, ее возглавлял Московский институт судебной психиатрии имени Владимира Сербского;

— Вторая система состояла из элитных психотерапевтических клиник. Его возглавил Ленинградский психоневрологический институт памяти Владимира Бехтерева.

Сотни больниц в провинциях объединили элементы обеих систем.

Если кто-то тогда был психически болен, его отправляли в психиатрические больницы и держали там до смерти. Если его психическое здоровье было нестабильным, но он не болел постоянно, его и его характеристика [свидетельство работодателей, партии и других советских учреждений] отправляли в трудовой лагерь или на расстрел. Когда стали говорить о социалистической законности, было решено привлечь к ответственности таких людей. Вскоре стало очевидно, что предание суду людей, выступавших с антисоветскими речами, только усугубило положение режима. Такие лица больше не рассматривались в суде. Вместо этого их провели психиатрическое обследование и признали невменяемым.

Совместное заседание, октябрь 1951 г.

В 1950-х годах психиатры Советского Союза превратились в медицинское подразделение государства ГУЛАГ. Предвестник более поздних злоупотреблений в психиатрии в Советском Союзе, «Совместное заседание» Академии медицинских наук СССР и Правления Всесоюзной ассоциации неврологов и психиатров проходило с 10 по 15 октября 1951 года. Мероприятие было посвящено: якобы великому русскому физиологу Ивану Павлову и утверждал, что некоторые из ведущих нейробиологов и психиатров СССР того времени (в том числе Груня Сухарева, Василий Гиляровский, Раиса Голант, Александр Шмарян и Михаил Гуревич) были виновны в том, что практиковали «антипавловское», антимарксистская, идеалистическая и реакционная «наука, и это нанесло ущерб советской психиатрии.

Во время совместной сессии этим выдающимся психиатрам, движимым страхом, пришлось публично признать, что их научная позиция ошибочна, и они также должны были пообещать следовать «павловским» доктринам. Этих публичных заявлений о повиновении оказалось недостаточно. В заключительной речи Снежневский, ведущий автор политического доклада Сессии, заявил, что обвиняемые психиатры «не разоружились и продолжают оставаться на старых антипавловских позициях», тем самым нанеся «серьезный ущерб советским психиатрическим исследованиям и практике.». Вице-президент Академии медицинских наук СССР обвинил их в «прилежном поклонении грязному источнику американской лженауки». Те, кто озвучили эти обвинения на Совместном заседании, — среди них Ирина Стрельчук, Василий Банщиков, Олег Кербиков и Снежневский — отличались карьеристскими амбициями и страхом за свои позиции. Неудивительно, что многие из них были продвинуты и назначены на руководящие должности вскоре после сессии.

Совместное заседание также оказало негативное влияние на некоторых ведущих советских академических нейробиологов, таких как Петр Анохин, Алексей Сперанский, Лина Стерн, Иван Бериташвили и Леон Орбели. Их заклеймили как антипавловцев, антиматериалистов и реакционеров, и впоследствии они были уволены со своих должностей. Помимо потери своих лабораторий, некоторые из этих ученых подверглись пыткам в тюрьме. Московская, Ленинградская, Украинская, Грузинская и Армянская школы нейробиологии и нейрофизиологии на какое-то время пострадали из-за этой потери персонала. Совместное заседание на долгие годы опустошило продуктивные исследования в области нейробиологии и психиатрии. Псевдонаука взяла под контроль.

По итогам предыдущего совместного заседания Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР (28 июня — 4 июля 1950 г.) и 10—15 октября 1951 г. совместного заседания Президиума Академии медицинских наук и Коллегии Всеобщей -Союзом общества невропатологов и психиатров школе Снежневского была отведена ведущая роль. Решение 1950 г. предоставить монополию на психиатрию павловской школе Снежневского было одним из решающих факторов подъема политической психиатрии. Советские врачи по инициативе Снежневского разработали «Павловскую теорию шизофрении» и все чаще применяли эту диагностическую категорию к политическим диссидентам.

«Вялотекущая шизофрения»

«Заключение свободомыслящих здоровых людей в сумасшедшие дома — это духовное убийство, это разновидность газовой камеры, даже более жестокая; пытки убиваемых людей более злонамеренны и более продолжительны. Подобно газовым камерам, эти преступления никогда не будут будут забыты, и те, кто причастен к ним, будут осуждены на все время при жизни и после смерти» (Александр Солженицын)

Психиатрические диагнозы, такие как диагноз «вялотекущая шизофрения» у политических диссидентов в СССР, использовались в политических целях. Именно диагноз «вялотекущая шизофрения» чаще всего использовался в случаях с диссидентами. Вялотекущая шизофрения как одна из новых диагностических категорий была создана для облегчения подавления диссидентов и стала причиной самообмана среди психиатров, чтобы успокоить их совесть, когда врачи действовали как инструмент угнетения во имя политической системы.] По словам генерального директора Глобальной инициативы по психиатрии Роберта ван Ворена, политическое злоупотребление психиатрией в СССР возникло из представления о том, что люди, выступавшие против советского режима, были психически больными, поскольку не было другого логического объяснения того, почему кто-то будет выступать против социально-политической системы, считающейся лучший в мире. Диагноз «вялотекущая шизофрения» — давняя концепция, получившая дальнейшее развитие в Московской школе психиатрии и, в частности, ее руководителем Снежневским, предоставила очень удобную основу для объяснения такого поведения.

По мнению ученых, психиатры, сыгравшие основную роль в разработке этой диагностической концепции, следовали директивам Коммунистической партии и советской секретной службы, или КГБ, и были хорошо осведомлены о политических целях, для которых она будет использоваться. Тем не менее, для многих советских психиатров «вялотекущая шизофрения» казалась логическим объяснением, применимым к поведению критиков режима, которые в своей оппозиции, казалось, были готовы поставить под угрозу свое счастье, семью и карьеру ради реформистских убеждений или идеалов, которые настолько явно расходился с преобладающей социальной и политической ортодоксией.

Снежневский, крупнейший теоретик советской психиатрии и директор Института психиатрии АМН СССР, разработал новую классификацию психических расстройств, постулируя оригинальный набор диагностических критериев. Тщательно составленное описание вялой шизофрении установило, что психотические симптомы не являются существенными для диагноза, но симптомы психопатии, ипохондрии, деперсонализации или тревоги являются центральными для него. Симптомы, называемые частью «отрицательной оси», включали пессимизм, плохую социальную адаптацию и конфликт с властями, и сами по себе были достаточными для формального диагноза «вялотекущая шизофрения со скудными симптомами». По словам Снежневского, пациенты с вялотекущей шизофрией могут быть как квази-нормальные, но проявляющие минимальные, но клинически значимые изменения личности, которые могут оставаться незамеченными для неподготовленного глаза.

Таким образом, пациентам с непсихотическими психическими расстройствами или даже людям, не страдающим психическими заболеваниями, можно было легко поставить диагноз «вялотекущая шизофрения». Наряду с паранойей, вялая шизофрения была диагнозом, наиболее часто используемым для психиатрического заключения несогласных.

Согласно теориям Снежневского и его коллег, шизофрения была гораздо более распространенной, чем считалось ранее, поскольку болезнь могла проявляться сравнительно небольшими симптомами и прогрессировать только после этого. Как следствие, шизофрения диагностировалась гораздо чаще в Москве, чем в городах других стран, как сообщалось в Пилотном исследовании шизофрении Всемирной организации здравоохранения в 1973 г. Москва была городом с самой высокой в мире распространенностью шизофрении.

В частности, масштабы расширились за счет вялой шизофрении, поскольку, по мнению Снежневского и его коллег, пациенты с этим диагнозом были способны функционировать почти нормально в социальном смысле. Их симптомы могли быть похожи на симптомы невроза или принимать параноидальный характер. Пациенты с параноидальными симптомами сохраняли некоторое представление о своем состоянии, но переоценивали свое значение и могли проявлять грандиозные идеи реформирования общества. Таким образом, вялотекущая шизофрения могла иметь такие симптомы, как «бред реформирования», «настойчивость» и «борьба за правду». Как сообщил Виктор Стяжкин, Снежневский диагностировал бред реформации для каждого случая, когда у пациента «вырабатывается новый принцип». человеческих знаний, проекты академии человеческого счастья и многие другие проекты на благо человечества».

В 1960-х и 1970-х годах теории, содержащие идеи о реформировании общества и борьбе за истину, и религиозные убеждения не относились к бредовым параноидальным расстройствам практически во всех зарубежных классификациях. Ho советская психиатрия, исходя из идеологических концепций, относила к параноидальным расстройствам критикy политической системы и предложения реформировать эту систему. Диагностические подходы к зачатию вялотекущей шизофрении и параноидальных состояний с иллюзией реформизма использовались только в Советском Союзе и некоторых странах Восточной Европы.

По тайному приказу КГБ тысячи социальных и политических реформаторов — советских «диссидентов» — были заключены в психиатрические больницы после того, как им поставили диагноз «вялотекущая шизофрения», болезнь, сфабрикованная Снежневским и «московской школой» психиатрии. Снежневский, по сути, несет ответственность за советскую концепцию шизофрении с проявлением «вялого типа» «реформатором», включая другие симптомы. Эту диагностическую схему легко применить к несогласным. Снежневский долгое время подвергался нападкам как образец психиатрического насилия в СССР. Ведущие критики намекали, что Снежневский разработал советскую модель шизофрении и этот диагноз, чтобы превратить политическое инакомыслие в психическое заболевание. Ему было предъявлено обвинение в циничной разработке системы диагностики, которую можно было использовать в политических целях, и он сам поставил диагноз или участвовал в серии известных диссидентских дел, а в десятках случаев он лично подписал решение комиссии о невменяемость психически здоровых диссидентов, в том числе Владимира Буковского, Натальи Горбаневской, Леонида Плюща, Николая Плахотнюка и Петра Григоренко.

Начало тенденции к массовому насилию

От Хрущева до Андропова

Кампания по объявлению политических оппонентов психически больным и отправлению несогласных в психиатрические больницы началась в конце 1950-х — начале 1960-х годов. Как Владимир Буковский прокомментировал появление политического злоупотребления психиатрией, Никита Хрущев считал, что в социалистическом обществе невозможно иметь антисоциалистическое сознание. Всякий раз, когда проявления инакомыслия нельзя было оправдать провокацией мирового империализма или наследием прошлого, они, очевидно, были продуктом душевной болезни. В речи, опубликованной в ежедневной газете «Правда» 24 мая 1959 года, Хрущев сказал:

Преступление — это отклонение от общепризнанных стандартов поведения, часто вызываемое психическим расстройством. Могут ли быть в коммунистическом обществе болезни, нервные расстройства у определенных людей? Очевидно, да. Если это так, то будут и обиды, характерные для людей с ненормальным умом. О тех, кто на этом основании может начать призывать к оппозиции коммунизму, мы можем сказать, что их психическое состояние явно ненормальное.

Юрий Андропов (1914–1984), председатель КГБ, генеральный секретарь КПСС.

Имеющиеся сейчас доказательства подтверждают вывод о том, что система политического злоупотребления психиатрией была тщательно разработана КГБ, чтобы избавить СССР от нежелательных элементов. Согласно нескольким доступным документам и посланию бывшего генерала Пятого (диссидентского) управления КГБ Украины Роберту ван Ворену, политическое злоупотребление психиатрией как систематический метод репрессий было разработано Юрием Андроповым вместе с избранной группой соратников.

Андропов отвечал за широкомасштабное применение психиатрических репрессий с момента своего назначения главой КГБ. Он стал председателем КГБ 18 мая 1967 года. 3 июля 1967 года он внес предложение о создании Пятого управления (идеологической контрразведки) в КГБ для борьбы с внутриполитической оппозицией советскому режиму. Управление было создано в конце июля и занималось делами КГБ по всем советским диссидентам, включая Андрея Сахарова и Александра Солженицына.

В 1968 году председатель КГБ Андропов издал ведомственное распоряжение «О задачах органов государственной безопасности по борьбе с идеологическим саботажем противника», в котором КГБ призвал бороться с диссидентами и их империалистическими хозяевами. Его целью было «уничтожение инакомыслия во всех его формах», и он настаивал на том, что позиции капиталистических стран в отношении прав человека и их критика Советского Союза и его собственной политики в области прав человека с этих позиций были лишь частью широкомасштабный империалистический заговор с целью подорвать основы Советского государства. Подобные идеи можно найти в книге «Речи и сочинения» Андропова 1983 года, опубликованной, когда он стал Генеральным секретарем КПСС:

[Когда] анализируя основную тенденцию современной буржуазной критики [советской] политики в области прав человека, можно сделать вывод, что, хотя эта критика замаскирована «заботой» о свободе, демократии и правах человека, она направлена фактически против социалистической сущности советского общества…

Реализация и правовая база

29 апреля 1969 года Андропов представил в Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза подробный план создания сети психиатрических больниц, которые защитили бы «Советское правительство и социалистический строй» от инакомыслящих. Чтобы убедить своих коллег по Политбюро в опасности, исходящей от душевнобольных, Андропов распространил отчет из Краснодарского края. Было принято секретное постановление Совета Министров СССР. Предложение Андропова использовать психиатрию для борьбы с инакомыслящими было принято и реализовано.

В 1929 году в СССР было 70 психиатрических больниц и 21 103 психиатрических койки. К 1935 году это число увеличилось до 102 психиатрических больниц и 33 772 психиатрических коек, а к 1955 году в Советском Союзе насчитывалось 200 психиатрических больниц и 116 000 психиатрических коек. Советские власти быстрыми темпами строили психиатрические больницы и увеличивали количество коек для пациентов с нервными и психическими заболеваниями: с 1962 по 1974 г. количество коек для психиатрических больных увеличилось с 222 600 до 390 000. Tакое увеличение количества психиатрических коек продолжилось до 1980 года. На протяжении всего этого периода доминирующая тенденция в советской психиатрии противоречила энергичным попыткам в западных странах лечить как можно больше пациентов амбулаторно, а не стационарно.

15 мая 1969 г. было издано Постановление Правительства СССР (№345–209) «О мерах по предупреждению опасного поведения (действий) со стороны психически больных». Этим постановлением была подтверждена практика вывоза нежелательных лиц. задержание психиатрами. Советским психиатрам сказали, кого они должны обследовать, и заверили, что они могут задержать этих людей с помощью полиции или заманить их в больницу. Таким образом, психиатры выступили в роли следователей и офицеров, проводящих аресты. Врачи сфабриковывали диагнозы, требующий содержания под стражей, и не требовалось решения суда для помещения человека в психиатрическое учреждение на неопределенный срок.

К концу 1950-х годов заключение в психиатрическое учреждение стало наиболее часто используемым методом наказания лидеров политической оппозиции. В 1960-х и 1970-х годах судебные процессы над инакомыслящими и их направление для «лечения» в специальные психиатрические больницы, находящиеся под контролем и надзором МВД, стали достоянием общественности, и мир узнал о волне «психиатрического террора», которая была категорически отвергается руководителями Института Сербского. Основная часть психиатрических репрессий охватывает период с конца 1960-х до начала 1980-х годов. На посту Генерального секретаря КПСС с ноября 1982 года по февраль 1984 года Юрий Андропов проявил мало терпения к домашним недовольствам и продолжил брежневскую политику содержания инакомыслящих в психиатрических больницах.

Осмотр и госпитализация

Политическим диссидентам обычно предъявлялись обвинения по статьям 70 (агитация и пропаганда против Советского государства) и 190—1 (распространение ложных измышлений, порочащих советское государство и общественный строй) Уголовного кодекса РСФСР. Судебным психиатрам было предложено обследовать правонарушителей, чье психическое состояние было сочтено следователями ненормальным.

Практически в каждом случае диссиденты обследовались в Центральном научно-исследовательском институте судебной психиатрии им. Сербского в Москве, где лица, преследуемые в суде за совершение политических преступлений, подвергались судебно-психиатрической экспертизе. После сертификации обвиняемые и осужденные были отправлены на принудительное лечение в специальные психиатрические больницы, контролируемые Министерством внутренних дел (МВД) Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.

Обвиняемый не имел права на обжалование. Право было предоставлено их родственникам или другим заинтересованным лицам, но им не разрешалось назначать психиатров для участия в оценке, поскольку все психиатры считались полностью независимыми и одинаково заслуживающими доверия перед законом.

По словам поэта-диссидента Наума Коржавина, атмосфера в Институте Сербского в Москве изменилась почти в одночасье, когда Даниил Лунц возглавил Четвертый отдел (также известный как политический).

Раньше психиатрические отделения считались «убежищем» от отправки в ГУЛАГ. Теперь эта политика изменилась. Первые сообщения о госпитализации несогласных по немедицинским причинам относятся к началу 1960-х годов, вскоре после того, как Георгий Морозов был назначен директором Института Сербского. И Морозов, и Лунц были лично причастны к многочисленным хорошо известным делам и были печально известными злоупотребителями психиатрии в политических целях. Большинство заключенных, по словам Виктора Некипелова, характеризовали Даниила Лунца как «не лучше, чем врачи-преступники, проводившие бесчеловечные эксперименты над заключенными в нацистских концлагерях».

Хорошо задокументированной практикой было использование психиатрических больниц в качестве временных тюрем в течение двух или трех недель, связанных с празднованием Дня 7 ноября (Октябрьской революции) и Первомайского праздника, для изоляции «социально опасных» лиц, которые в противном случае могли бы протестовать публично или проявить другие девиантное поведение.

Борьба со злоупотреблениями

В 1960-х годах выросло энергичное движение протеста против злоупотребления психиатрией в СССР. Политическое злоупотребление психиатрией в Советском Союзе было осуждено в ходе Конгрессов Всемирной психиатрической ассоциации в Мехико (1971), Гавайях (1977), Вене (1983) и Афинах (1989). Кампания по искоренению политического злоупотребления психиатрией в СССР была ключевым эпизодом «холодной войны», нанесшим непоправимый урон престижу медицины в Советском Союзе.

Классификация жертв

Проанализировав более 200 хорошо подтвержденных случаев, охватывающих период 1962–1976 годов, Сидней Блох и Питер Реддэуэй разработали классификацию жертв советских психиатрических злоупотреблений. Они были классифицированы как:

защитники прав человека или демократизации;

националисты;

потенциальные эмигранты;

верующие;

граждане неудобны властям.

Сторонники прав человека и демократизации, по словам Блоха и Реддэуэя, составляли около половины диссидентов, репрессированных с помощью психиатрии. Националисты составляли примерно десятую часть диссидентского населения, лечившегося психиатрическими методами. Предполагаемые эмигранты составляли примерно пятую часть диссидентов, ставших жертвами психиатрии. Люди, задержанные только по причине религиозной деятельности, составили около пятнадцати процентов пациентов-диссидентов. Граждане, неудобные для властей из-за своих «упорных» жалоб на бюрократические эксцессы и злоупотребления, составили около пяти процентов диссидентов, подвергшихся психиатрическому насилию.

Истинная шкала репрессий

На основании имеющихся данных и материалов, накопленных в архивах Международной ассоциации политического использования психиатрии, можно с уверенностью заключить, что тысячи инакомыслящих были госпитализированы по политическим мотивам. С 1994 по 1995 год следственная комиссия московских психиатров изучила записи пяти тюремных психиатрических больниц в России и обнаружила около двух тысяч случаев политического злоупотребления психиатрией только в этих больницах.

В 2004 году Анатолий Прокопенко сказал, что удивлен фактами, полученными им из официальных секретных документов ЦК КПСС, КГБ и МВД. Согласно его подсчетам, основанным на том, что он обнаружил в документах, около 15 000 человек были заключены за политические преступления в психиатрические тюремные больницы, находящиеся под контролем МВД.

В 2005 году, ссылаясь на Архив ЦК КПСС и записи трех специальных психиатрических больниц — Сычевской, Ленинградской и Черняховской больниц, куда правозащитники получили доступ в 1991 году, Прокопенко пришел к выводу, что психиатрия применялась в качестве меры наказания. около 20 тысяч человек по чисто политическим причинам.

По словам Прокопенко, это лишь малая часть общей картины. Данные об общем количестве людей, которые содержались во всех шестнадцати тюремных больницах и в 1500 «открытых» психиатрических больницах, остаются неизвестными, потому что части архивов тюремных психиатрических больниц и больниц в целом засекречены и недоступны. Цифра от пятнадцати до двадцати тысяч политических заключенных в психиатрических больницах, находящихся в ведении Министерства внутренних дел СССР, была впервые представлена Прокопенко в книге 1997 года «Безумная психиатрия», которая была переиздана в 2005 году.

Показателем масштабов политического злоупотребления психиатрией в СССР служит расчет Семена Глузмана, согласно которому процент «душевнобольных» среди обвиняемых в так называемой антисоветской деятельности оказался во много раз выше, чем среди уголовных преступников. Внимание советских психиатров к политическим заключенным было более чем в 40 раз больше, чем их внимание к обычным уголовным преступникам. Это следует из следующего сравнения: 1—2% всех судебно-психиатрических экспертиз, проведенных Институтом Сербского, были направлены на обвиняемых в антисоветской деятельности; осужденные диссиденты в пенитенциарных учреждениях составили 0,05% от общего количества. количество осужденных 1–2% в 40 раз больше 0,05%.

По словам Виктора Лунеева, борьба с инакомыслием действовала на гораздо большем количестве слоев, чем зафиксировано в приговорах суда. Мы не знаем, сколько спецслужб находилось под наблюдением, привлекалось к уголовной ответственности, арестовывалось, отправлялось в психиатрические больницы или кого уволили с работы и всячески ограничивали в осуществлении своих прав. Объективная оценка общего числа репрессированных невозможна без фундаментального анализа архивных документов.

Сложность состоит в том, что необходимые данные очень разнообразны и не могут быть найдены в одном архиве. Они разбросаны между Государственным архивом РФ, архивом Госкомстата РФ, архивами МВД РФ, ФСБ России, Генеральной прокуратурой РФ. и Российский военно-исторический архив. Другие документы хранятся в архивах 83 субъектов Российской Федерации, в городских и региональных архивах, а также в архивах бывших советских республик, ныне 11 независимых стран Содружества Независимых Государств или трех стран Балтии. (Прибалтика).

Сокрытие данных

По словам российского психиатра Эммануила Гушанского, масштабы психиатрических злоупотреблений в прошлом, использование психиатрических доктрин тоталитарным государством были тщательно скрыты. Архивы советских министерств внутренних дел (МВД) и здравоохранения (министерство здравоохранения СССР), а также Института судебной психиатрии им. Сербского, в которых хранятся свидетельства о расширении психиатрии и правилах, регулирующих это расширение, остаются полностью закрытыми для исследователи, говорит Гушанский.

Дэн Хили разделяет свое мнение о том, что злоупотребления советской психиатрией при Сталине и, что еще более драматично, в 1960–1980-х годах остаются недостаточно изученными: содержание основных архивов по-прежнему засекречено и недоступно. Сотни досье на людей, прошедших судебно-психиатрическую экспертизу в Институте Сербского в сталинские времена, находятся на полках строго засекреченного архива в его подвале, где Глузман видел их в 1989 году. Все они отмечены числами без имен и фамилий, и любые содержащиеся в них биографические данные не исследованы и недоступны для исследователей.

Анатолий Собчак, бывший мэр Санкт-Петербурга, писал:

О масштабах применения методов репрессивной психиатрии в СССР свидетельствуют неумолимые цифры и факты. Комиссия высшего руководства партии во главе с Алексеем Косыгиным в 1978 году приняла решение о строительстве 80 психиатрических больниц и 8 специальных психиатрических учреждений в дополнение к уже существующим. Их строительство предполагалось завершить к 1990 году. Они должны были быть построены в Красноярске, Хабаровске, Кемерово, Куйбышеве, Новосибирске и других частях Советского Союза. В ходе преобразований, произошедших в стране в 1988 году, пять тюремных больниц были переданы из состава МВД в ведение Министерства здравоохранения, а еще пять были закрыты.

Спешно заметали следы массовой реабилитации пациентов, в том числе умственно отсталых (за один и тот же год из психиатрического реестра было исключено не менее 800 000 пациентов). Только в Ленинграде в 1991 и 1992 годах были освобождены и реабилитированы 60 000 человек с диагнозом психического заболевания. В 1978 году 4,5 миллиона человек по всему СССР были зарегистрированы как пациенты психиатрических больниц. Это было эквивалентно населению многих цивилизованных стран.

В Украине исследование причин политического злоупотребления психиатрией проводилось в течение пяти лет на основе государственных архивов. Повторно обследовано 60 человек. Все были гражданами Украины, осуждены за политические преступления и госпитализированы на территории Украины. Оказалось, что ни один из них не нуждался в психиатрическом лечении.

Александр Яковлев (1923–2005), руководитель Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий.

С 1993 по 1995 год в Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий разрабатывался указ президента о мерах по предотвращению злоупотреблений психиатрией в будущем. Для этого Анатолий Прокопенко отобрал подходящие архивные документы и по просьбе Владимира Наумова, руководителя отдела исследований и публикаций комиссии Эммануила Гушанского составил отчет. Он сопоставил архивные данные, представленные Гушанскому, с материалами, полученными во время его посещений, проведенных совместно с комиссией Независимой психиатрической ассоциации России, в несколько психиатрических больниц строгого режима (бывшие Особые больницы под контролем МВД). Однако когда были готовы материалы для обсуждения в Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, работа застопорилась. Документы не дошли до главы комиссии Александра Яковлева.

Отчет о политическом злоупотреблении психиатрией, подготовленный по заказу комиссии Гушанского с помощью Прокопенко, остался невостребованным, и даже Независимый Психиатрический Журнал не опубликовал его. Московский исследовательский центр по правам человека, возглавляемый Борисом Альтшулером и Алексеем Смирновым, и Независимую психиатрическую ассоциацию России, президентом которой является Юрий Савенко, попросили Гушанский опубликовать материалы и архивные документы по карательной психиатрии, но не проявили к этому никакого интереса. Публикация таких документов продиктована потребностями сегодняшнего дня и тем, насколько опасаются, что психиатрия может снова стать объектом злоупотреблений в немедицинских целях.

В свой доклад 2000 года Комиссия по реабилитации жертв политических репрессий включила только следующие четыре фразы о политическом злоупотреблении психиатрией:

Комиссия также рассмотрела такой сложный, социально значимый вопрос, как использование психиатрии в политических целях. Собранные документы и материалы позволяют говорить о том, что внесудебная процедура госпитализации в психиатрические больницы использовалась для принудительной госпитализации лиц, поведение которых власти расценили как «подозрительное» с политической точки зрения. По неполным данным, за годы Советской власти в психиатрические учреждения страны незаконно помещены сотни тысяч человек. Реабилитация этих людей ограничивалась, в лучшем случае, их исключением из реестра психиатрических больных, и обычно остается таковой сегодня из-за пробелов в законодательстве.

В 1988 и 1989 годах около двух миллионов человек были исключены из психиатрического реестра по требованию западных психиатров. Это было одним из условий повторного приема советских психиатров во Всемирную психиатрическую ассоциацию. Юрий Савенко приводит разные цифры в разных публикациях: около миллиона, до полутора миллионов человек, исключенных из психиатрического реестра. Михаил Буянов привел цифру более двух миллионов человек, исключенных из психиатрического реестра.

Теоретический анализ

В 1990 году в Psychiatric Bulletin Королевского колледжа психиатров была опубликована статья «Принуждение в психиатрии: благословение или проклятие?» российского психиатра Анатолия Корягина. Он содержит анализ злоупотребления психиатрией и восемь аргументов, с помощью которых можно легко продемонстрировать существование системы политического злоупотребления психиатрией в СССР.

Как писал Корягин, в диктаторском государстве с тоталитарным режимом, таком как СССР, законы всегда служили не цели саморегулирования жизни общества, а были одним из основных рычагов, с помощью которых можно было манипулировать обществом. поведение испытуемых. Каждый советский гражданин неизменно считался государственной собственностью и рассматривался не как цель, а как средство достижения целей правителей. С точки зрения государственного прагматизма, психически больной человек считался обузой для общества, он расходует материальные средства государства без вознаграждения и ничего не производит и даже потенциально может причинить вред. Поэтому Советское государство никогда не считало целесообразным принимать специальные законодательные акты, защищающие материальную и правовую часть жизни пациентов. Только инструкции юридического и медицинского ведомств оговаривали определенные правила обращения с психически больными и применяли к ним различные санкции.

Человек с психическим расстройством автоматически лишается всех прав и полностью зависит от воли психиатров. Практически любой мог пройти психиатрическое обследование на самых бессмысленных основаниях, а поставленный диагноз превратил его в бесправного человека. Именно отсутствие юридических прав и гарантий благоприятствовало действующей в стране системе репрессивной психиатрии.

По словам американского психиатра Олега Лапшина, в России до 1993 года не было какого-либо конкретного законодательства в области психического здоровья, кроме несогласованных инструкций и статей уголовного и административного права, приказов Минздрава СССР. В Советском Союзе любой психиатрический пациент мог быть госпитализирован по требованию его родственников или по указанию районного психиатра. В этом случае согласие или несогласие пациента не имело значения.

Продолжительность лечения в психиатрической больнице также полностью зависела от психиатра. Все это сделало возможным злоупотребление психиатрией для подавления тех, кто выступал против политического режима, и создало порочную практику игнорирования прав психически больных.

По словам Юрия Савенко, президента Независимой психиатрической ассоциации России (НПА), карательная психиатрия возникает на основе вмешательства трех основных факторов:

— Идеологизация науки, ее отрыв от достижений мировой психиатрии, партийная ориентация советской судебной психиатрии.

— Отсутствие правовой основы.

— Тотальная национализация службы охраны психического здоровья.

Система их взаимодействия носит в основном социологический характер: наличие в Уголовном кодексе статьи о клевете на государственную систему неизбежно приводит к отправке определенного процента граждан на судебно-психиатрическую экспертизу. Таким образом, карательным действием является не сама психиатрия, а тоталитарное государство с легкостью использует психиатрию в карательных целях.

По словам московского психиатра Александра Данилина, так называемый «нозологический» подход в московской психиатрической школе, созданный Снежневским, сводится к умению поставить единственный диагноз — шизофрения; психиатрия — это не наука, а такая система мнений, и люди тысячами становятся жертвами этих мнений — миллионы жизней были искалечены в силу понятия «вялотекущая шизофрения», введенного некогда академиком Снежневским, которого Данилин назвал государственным преступником.

Петербургский академический психиатр профессор Юрий Нуллер отмечает, что концепция школы Снежневского позволяла психиатрам рассматривать, например, шизоидную психопатию и даже шизоидные черты характера как ранние, отстающие в своем развитии, стадии неизбежного прогрессивного процесса, а не как присущие им черты личности. человеку, динамика которого может зависеть от различных внешних факторов. То же самое относится и к ряду других расстройств личности. Это повлекло за собой чрезвычайно расширенную диагностику вялой (неврозоподобной, психопатоподобной) шизофрении. Несмотря на ряд противоречивых предпосылок и в соответствии с традициями тогдашней советской науки, гипотеза Снежневского сразу же приобрела статус догмы, который позже был преодолен в других дисциплинах, но прочно закрепился в психиатрии.

Концепция Снежневского с ее догматизмом оказалась психологически комфортной для многих психиатров, избавив их от сомнений при постановке диагноза. Это таило в себе большую опасность: любое отклонение от нормы, установленной врачом, можно было рассматривать как раннюю фазу шизофрении со всеми вытекающими последствиями. Это привело к появлению широких возможностей для добровольных и недобровольных злоупотреблений психиатрией. Однако Снежневскому не хватило гражданского и научного мужества, чтобы пересмотреть свою концепцию, которая явно зашла в тупик.

По словам Семена Глузмана, злоупотребление психиатрией для подавления инакомыслия основано на состоянии психиатрии в тоталитарном государстве. Психиатрическая парадигма тоталитарного государства виновна в том, что она расширилась до сфер, изначально не относящихся к сфере психиатрической компетенции. Психиатрия как социальный институт, сформированный и функционирующий в тоталитарном государстве, не может быть не тоталитарным. Такая психиатрия вынуждена служить двум разнонаправленным принципам: уход и лечение психически больных граждан, с одной стороны, и психиатрическое подавление людей, проявляющих политическое или идеологическое несогласие, с другой. В условиях тоталитарного государства появились и могут снова появиться независимые психиатры, но эти немногие не могут изменить ситуацию, в которой тысячи других, воспитанные на неверных псевдонаучных концепциях и страхе перед государством, искренне поверит, что раскованное, свободное мышление гражданина — симптом безумия.

Глузман выделяет следующие шесть предпосылок непреднамеренного участия врачей в злоупотреблениях:

— Специфика в тоталитарном государстве психиатрической парадигмы жестко закрыта от посторонних влияний.

— Отсутствие правосознания у большинства граждан, включая врачей.

— Игнорирование основных прав человека со стороны законодателя и правоохранительных органов.

— Декларативный характер или отсутствие законодательных актов, регулирующих оказание психиатрической помощи в стране. В СССР, например, такой акт был принят только в 1988 году.

— Абсолютный государственный патернализм тоталитарных режимов, что закономерно приводит к доминированию архаической патерналистской этической концепции в медицинской практике. Профессиональная сознательность врача основана на практически абсолютном праве принимать решения без согласия пациента (т.е. игнорируется принцип информированного согласия на лечение или отказ от него).

— Факт удручающе плохих условий в психиатрических больницах, которые в первую очередь относятся к бедности здравоохранения и неизбежно приводят к дегуманизации персонала, включая врачей.

Глузман говорит, что, конечно, может быть другой подход к проблеме, выраженный Мишелем Фуко. По словам Майкла Перлина, Фуко в своей книге «Безумие и цивилизация» задокументировал историю использования институциональной психиатрии в качестве политического инструмента, исследовал расширенное использование государственных больниц во Франции в 17 веке и пришел к выводу, что «заключение [было] ответ на экономический кризис… снижение заработной платы, безработица, нехватка монет», и к XVIII веку психиатрические больницы удовлетворили» неизменно экономическое и моральное требование заключения».

В 1977 году британский психиатр Дэвид Купер задал Фуко тот же вопрос, который Клод Бурде ранее задавал Виктору Файнбергу во время пресс-конференции Файнберга и Леонида Плюща: когда в СССР есть весь пенитенциарный и полицейский аппарат, который может взять на себя ответственность за кого угодно, и что само по себе совершенно, почему они используют психиатрию? Фуко ответил, что дело не в искажении использования психиатрии, а в том, что это ее фундаментальный проект. В обсуждении «Конфайнмент, психиатрия, тюрьма» Фуко заявляет, что сотрудничество психиатров с КГБ в Советском Союзе было не злоупотреблением лекарствами, а очевидным случаем и «сгущением» «наследственности» психиатрии, «усилением, окостенением структура родства, которая никогда не переставала функционировать». Фуко считал, что злоупотребление психиатрией в СССР 1960-х было логическим продолжением вторжения психиатрии в правовую систему.

В беседе с Жаном Лапланшем и Робертом Бадентером Фуко говорит, что криминологи 1880-1900-х годов начали говорить на удивительно современном языке: «Преступление не может быть для преступника ненормальным, нарушенным поведением. Если он расстраивает общество, то это потому, что он сам расстроен». Это привело к двояким выводам. Во-первых, «судебный аппарат больше не нужен». Судьи, как люди закона, разбираются в таких сложных, чуждых юридических вопросах, чисто психологических вопросах не лучше, чем уголовные. Таким образом, судебный аппарат следует заменить комиссиями психиатров и врачей. И в этом ключе предлагались конкретные проекты.

Во-вторых, «Мы должны обязательно лечить этого человека, который опасен только потому, что он болен. Но в то же время мы должны защищать общество от него». Отсюда возникает идея психической изоляции со смешанной функцией: терапевтической и профилактической. В 1900-х годах эти проекты вызвали очень живую реакцию европейских судебных и политических органов. Однако они нашли широкую область применения, когда Советский Союз стал одним из самых распространенных, но ни в коем случае не исключительных случаев.

Как отмечают Владимир Буковский и Семен Глузман, среднему советскому психиатру трудно понять, как диссидент плохо приспособился к советскому обществу. В этом взгляде на инакомыслие нет ничего удивительного — в советском сознании царило конформность; общественная нетерпимость к нонконформистскому поведению всегда пронизывала советскую культуру; и порог отклонения от обычаев был столь же низким.

Примером низкого порога является точка зрения донецкого психиатра Валентина Пехтерева, который утверждает, что психиатры говорят о необходимости адаптации к обществу, оценивают уровень социального функционирования человека, его способность адекватно тестировать реальность и т. д. По словам Пехтерева, эти выступления в упор бьют по диссидентам и революционерам, потому что все они плохо функционируют в обществе, с трудом адаптируются к нему ни изначально, ни после ужесточения требований. Они превращают свою неспособность адаптироваться к обществу во мнение, что компания делает шаг вперед, и только они знают, как помочь компании реструктурировать себя.

Диссиденты рассматривают случаи личной неприспособленности как доказательство общественного неблагополучия. Чем больше таких случаев, тем легче представить их личное неблагополучие как публичное. Они кусают общество, которое их кормит, за руку только потому, что им не дают нужного места в обществе. В отличие от диссидентов, психиатры разрушают трудно сформировавшуюся оборонительную позицию у диссидентов, считая «общественное благополучие» личным. Психиатры «обезоруживали» диссидентов, заявляя, что они не должны кусать кормящую руку общества только потому, что крошечной группе диссидентов плохо на их месте. Психиатры заявляют о необходимости лечить не общество, а диссидентов, и стремятся улучшить общество, сохраняя и улучшая психическое здоровье его членов.

Прочитав книгу Виктора Некипелова «Институт дураков», Пехтерев пришел к выводу, что обвинения в адрес психиатров звучали из уст незначительной, но шумной части заключенных, которые, наедаясь пирожными, притворялись больными.

Согласно ответу Роберта ван Ворена, Пехтерев в своей статье снисходительно утверждает, что Институт Сербского был не таким уж плохим местом и что Некипелов его преувеличивает и клевещет, но Пехтерев, поступая таким образом, упускает из виду главное: условия жизни в Институте Сербского были неплохими, прошедшие там психиатрическую экспертизу находились в определенном смысле «в отпуске» по сравнению с условиями жизни ГУЛАГа; и все же всем было известно, что Институт Сербского был больше, чем «вратами ада», откуда людей отправляли в специализированные психиатрические больницы в Черняховске, Днепропетровске, Казани, Благовещенске, и это еще не все. Их жизнь превратилась в невообразимый ужас с ежедневными пытками, принудительным применением наркотиков, избиениями и другими формами наказания. Многие сошли с ума, не выдержали происходящего, некоторые даже умерли во время «лечения» (например, шахтер из Донецка Алексей Никитин).

О жизни в психиатрическом ГУЛАГе написано много книг и мемуаров, и каждый раз при их чтении нас охватывает дрожь. Советский психиатрический террор по своей жестокости и нацеленный на психически больных как наиболее уязвимую группу общества не имел ничего общего с программами нацистской эвтаназии. Наказание помещением в психиатрическую больницу было столь же эффективным, как и заключение в мордовских концлагерях, за психологическое и физическое насилие над людьми. Новейшая история СССР должна получить широкую огласку, чтобы дать обществу иммунизацию от возможных повторений советской практики политического злоупотребления психиатрией. Вопрос остается весьма актуальным.

По словам Федора Кондратьева, эксперта Центра им. Сербского и сторонника Снежневского и его коллег, разработавших концепцию вялой шизофрении в 1960-е гг., арестованных КГБ по статье 70 УК РСФСР («антисоветская агитация и пропаганда»), 190—1 («распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советское государство и общественную систему») составляла в те годы основную группу, на которую нацелился период использования психиатрии в политических целях. Именно их начали искать «психопатологические механизмы» и, соответственно, психическое заболевание, которое дало основание признать обвиняемого недееспособным, отстранить его от явки и защиты в суде, а затем направить на принудительное лечение. в специальную психиатрическую больницу МВД.

Беда (а не вина) советской психиатрической науки заключалась в ее теоретической сверхидеологизации в результате строгого требования строго исключить любые отклонения от «исключительно научной» концепции марксизма-ленинизма. Это проявилось, в частности, в том, что советская психиатрия при тоталитарном режиме считала проникновение во внутреннюю жизнь больного человека ошибочной психологизацией, экзистенционализацией. В этой связи никто не допускал возможности того, что человек может вести себя «иначе, чем другие» не только из-за своего психического заболевания, но только на основании своих моральных установок, согласующихся с его совестью.

Это влекло за собой последствия: если человек, отличный от всех, выступает против политической системы, необходимо искать «психопатологические механизмы» его несогласия. Даже в тех случаях, когда катамнез подтверждал правильность диагноза шизофрении, это не всегда означало, что психические расстройства были причиной инакомыслия и тем более, что «от этого» нужно было назначать принудительное лечение в специальных психиатрических больницах.

Что кажется важным, что психически больные могли также противостоять тоталитаризму, отнюдь не из-за своих «психопатологических механизмов», но как люди, которые, несмотря на диагноз шизофрении, сохранили моральные гражданские ориентиры. По словам Кондратьева, любой больной шизофренией мог бы быть диссидентом, если бы его совесть не умолчала.

По словам петербургского психиатра Владимира Пшизова, что касается карательной психиатрии, природа психиатрии такова, что использование психиатров против оппонентов власти всегда соблазнительно для властей, потому что, казалось бы, можно не принимать во внимание мнение человек, которому поставили диагноз. Поэтому вопрос всегда будет оставаться актуальным. Хотя у нас нет государственной политики использования психиатрии для подавления, психиатры и бывшие психиатрические номенклатуры сохранили те же быстрые рефлексы.

Как отмечает украинский психиатр Ада Коротенко, применение карательной психиатрии позволило избежать судебной процедуры, в ходе которой обвиняемый мог заявить о невозможности публичного выступления и нарушении своих гражданских прав. Постановка психиатрического диагноза небезопасна и может быть основана на предвзятом мнении. Более того, при диагностике психических заболеваний в качестве аргументов используются субъективные нечеткие диагностические критерии. Отсутствие четких диагностических критериев и четко определенных стандартов диагностики способствует применению карательной психиатрии к энергичным и одаренным гражданам, которые не согласны с властями. В то же время большинство психиатров склонны полагать, что такой неправильный диагноз менее опасен, чем не диагностировать психическое заболевание.

B случае с советскими диссидентами, которым поставили психиатрический диагноз, особенно диагноз «вялотекущая шизофрения», чтобы их вылечить вдали от общества в специальных психиатрических больницах.

По словам российского психолога Дмитрия Леонтьева, карательная психиатрия в Советском Союзе была основана на предположении, что только сумасшедший может идти против общественных догм и искать истину и справедливость.

К. Фулфорд, А. Смирнов и Э. Сноу заявляют: «Следовательно, важным фактором уязвимости для злоупотреблений психиатрией является субъективный характер наблюдений, от которых в настоящее время зависит психиатрический диагноз».

В основе политической медицины лежит принуждение, маскирующееся под лечение. Что превращает принуждение в терапию, так это то, что врачи диагностируют состояние человека как «болезнь», объявляют вмешательство, которое они оказывают жертве, «лечением», а законодатели и судьи узаконивают эти категоризации как «болезни» и «лечение». Точно так же врачи-евгеники выступали за убийство определенных инвалидов или больных как форму лечения как для общества, так и для пациентов задолго до прихода нацистов к власти.

Сас утверждал, что зрелище, в котором западные психиатры громко осуждают советских коллег за злоупотребление профессиональными стандартами, было в значительной степени проявлением лицемерия. Психиатрическое насилие, такое как люди, обычно связанные с практикой в бывшем СССР, было связано не со злоупотреблением психиатрическими диагнозами, а с политической властью, заложенной в социальной роли психиатра как в демократических, так и в тоталитарных обществах. Психиатрически и юридически пригодные для принудительной психиатрической госпитализации субъекты всегда были «диссидентами».

Как выразился Сас, «классификация рабовладельцами и работорговцами определенных лиц как негров была научной в том смысле, что белых редко относили к черным. Но это не предотвратило «злоупотребления» такой расовой классификацией, потому что (что мы называем) злоупотребление им было фактически его использованием. Сотрудничество между психиатрией и правительством приводит к тому, что Сас называет «терапевтическим состоянием», системе, в которой не одобряемые действия, мысли и эмоции подавляются («излечиваются») посредством псевдомедицинского вмешательства. Таким образом, самоубийство, нетрадиционные религиозные убеждения, расовый фанатизм, несчастье, беспокойство, застенчивость, сексуальная распущенность, кража в магазинах, азартные игры, переедание, курение и незаконное употребление наркотиков — все это считается симптомами или болезнями, которые необходимо вылечить.

Как предполагают Майкл Робертсон и Гарри Уолтер, психиатрическая власть практически во всех обществах расширяется по соображениям общественной безопасности, которая, по мнению лидеров СССР, лучше всего поддерживалась подавлением инакомыслия. По словам Гвен Адсхед, британского судебного психотерапевта из больницы Бродмур, вопрос заключается в том, что подразумевается под словом «ненормальный». Очевидно, ненормальное может быть идентифицировано как «социально неприемлемое». Если это так. В этом случае социальное и политическое инакомыслие превращается в симптом по медицинской терминологии и, таким образом, становится личной проблемой человека, а не социальным вопросом.

По словам российского психиатра Эммануила Гушанского, психиатрия — единственная медицинская специальность, в которой врачу предоставляется право на насилие в интересах пациента. Применение насилия должно основываться на законе о психическом здоровье, должно быть максимально прозрачным и контролироваться представителями интересов лиц, нуждающихся в недобровольном обследовании и лечении. При госпитализации в психиатрическую больницу по неотложным показаниям пациента должны сопровождать его родственники, свидетели или другие лица, уполномоченные контролировать действия врачей и правоохранительных органов. В противном случае психиатрия становится послушной служанкой для административных и государственных органов и лишается своей медицинской функции. Именно полиция должна приходить на помощь гражданам и отвечать за их безопасность. Только позже, после принятия соответствующих правовых мер социальной защиты, психиатр должен ответить на запросы правоохранительных и судебных органов, решив вопросы недобровольной госпитализации, вменяемости и т. Д.

В России все идет по-другому. На психиатра возложены карательные функции, он участвует в принудительной госпитализации, государственная машина прячется за его спиной, фактически манипулируя врачом. Полиция не желает расследовать преступления, совершенные психически больными. Органы дознания, получив информацию об их заболевании, очень часто прекращают расследование и не доводят его до уровня следственных действий. Таким образом, психиатрия становится прикрытием для отправления правосудия и тем самым служит источником бесправия и стигматизации как психиатров, так и лиц с психическими расстройствами. Таким образом, негативное отношение к психиатрам поддерживается государственной машиной и сопровождается агрессией по отношению к врачам, которая усиливается в периоды социальных волнений.

Владимир Буковский, хорошо известный своей борьбой против политического злоупотребления психиатрией в Советском Союзе, объяснил, что использование психиатрии против диссидентов было полезно для КГБ, потому что госпитализация не имела срока окончания, и, как следствие, были случаи, когда диссиденты были содержались в психиатрических больницах тюрем 10 или даже 15 лет. «Как только они накачивают вас наркотиками, они могут забыть о вас», — сказал он и добавил: «Я видел людей, которые в основном спали годами».

Остаточные проблемы

По мнению председателя Московской Хельсинкской группы Людмилы Алексеевой, приписывание психического заболевания известной фигуре, выступившей с политическим заявлением или актом, является наиболее значимым фактором в оценке психиатрии в 1960–1980-е гг. Практика принудительного помещения политических диссидентов в психиатрические учреждения в бывшем СССР и Восточной Европе подорвала доверие к психиатрической практике в этих странах. Когда психиатрическая профессия дискредитируется в одной части мира, психиатрия дискредитируется во всем мире.

Психиатрия полностью утратила свою профессиональную основу из-за злоупотреблений для подавления инакомыслия в бывшем СССР и так называемой программы эвтаназии в нацистской Германии. Нет никаких сомнений в том, что возможности использования психиатрии для обеспечения соблюдения социальных норм и даже политических интересов огромны. Сейчас психиатрия уязвима, потому что многие ее понятия были подвергнуты сомнению, а устойчивая модель психической жизни, границы психической нормы и аномалии утрачены, — говорит директор Московского научно-исследовательского института психиатрии Валерий Краснов, добавляя, что психиатрам необходимо новые ориентиры для проведения клинических оценок и новые ориентиры для оправдания старых терапевтических вмешательств.