Бесплатный фрагмент - Канонарх

Канонархъ

Начало гонений

Отец Прохор, один из последних насельников разорённого Вышинского монастыря в Тамбовской епархии, жил во времена, когда небесная благодать таяла под тяжестью лихолетья. В 1920-е годы обитель закрыли. Братия разбежалась, укрывшись в близлежащих селах, продолжая жить по строгим монашеским уставам. В ту страшную пору, когда испанка безжалостно свирепствовала, братия, невзирая на власти, провела Крестный ход с Казанской иконой Божьей Матери. Безбожники арестовали иеромонаха и саму Вышинскую Святыню. Местные жители, услышав о надругательствах, восстали, стремясь спасти свою святыню. Служители режима открыли огонь, но народ, исполненный веры, шёл вперёд, призывая на помощь Заступницу: «Матушка, выручай!» По завету игумена отца Августина, некоторые монахи, обосновавшись в селах, поддерживали друг друга. Обитель превратили в колхоз, но Рождественский собор оставался открытым для служений до 1938 года.

Так закончилась монастырская жизнь для многих монашествующих того времени. Многие исчезали, кого-то отправляли в ссыльные лагеря, некоторых расстреливали на месте или душили в камерах ГУБЧКа.

После закрытия обители иеромонах Прохор остался никому не нужным, да и идти ему было некуда. На некоторое время он поселился недалеко от Выши и жил там у одной старой вдовы, но начались облавы и ему пришлось покинуть убежище. Долго скитался Прохор по сёлам и деревенькам, иногда ночуя под открытым небом, молясь Матери Божией, чтобы управила его на белом свете по воле Божьей. Однажды в сонном видении он услышал сладчайший глас Царицы Небесной, возвещающий ему идти в окрестности родного села.

В Покровке Мучкапского уезда Тамбовской губернии жили родственники отца Прохора, но обременять их в это нелегкое время он не хотел. Побрёл батюшка со своим скудным скарбом в сторону родного села и решил поселиться в лесу. В стареньком подряснике, потёртом ватнике и кирзовых сапогах он шёл в основном ночью, чтобы не попадаться лишний раз на глаза местным жителям. После разорения монастыря и расстрела прихожан, боялся отец Прохор людей, стараясь избегать столкновения с ними. Всё в тот момент перевернулось в его сознании, сердце было не на месте от происходящего на родной земле. Мысли путались, слёзы лились из глаз, и лишь молитвой он снова брал верх над страхом: «Господи! Боже мой! Да будет воля Твоя Святая во мне грешном! — твердил он, — Помоги мне, укрепи на сем скорбном земном пути.» Воскрешая надежду, он направился в сторону родного села, непокорный жизненным соблазнам.

Часть первая

Детство и юность

Детство и юность отца Прохора прошли в родной Покровке. Сюда его предки переселились из Московских пределов в малозаселённый Тамбовский край в конце 16 века, когда Русь накрыла волна великого голода. Бояре отпускали крестьян на вольные хлеба, и именно так юго-восток Тамбовского края начал заселяться. В семье Пётр, так звали отца Прохора в миру, был старшим среди девяти детей. Разница в возрасте была большая, потому, Пётр был для своих младших братьев и сестёр ещё и воспитателем, и нянькой. Папа, Фёдор Романович, был из батраков и дома бывал очень редко. Нанимался он трудягой там, где лучше платят и работал, не покладая рук. Лишь сезонно выбирался глава семьи домой в Покровку, чтобы принести скудный заработок и повидать родных сердцу супругу и детей.

Был у них и небольшой надел с домиком, где царила простота: земляные полы, печка посередине и занавески, делившие избу на две комнаты. Вернее, на два угла. В красном углу висели венчальные иконы Спаса и Богоматери, охраняя мир домашнего очага. В большой комнате стоял огромный стол, за которым семья собиралась за немудрёную трапезу. Чугунок со щами да краюха домашнего хлеба с луком составляли обед крестьянской семьи. Выпечка домашнего хлеба было особым делом. Дети сидели на закопчённой печке и ждали, когда мамка вынет деревянной лопатой (садником) огромный каравай из печи. Потом она смазывала его специальной сбитой жидкостью и ставила под полотенце остывать. Когда же хлеб остывал, детям отрезали корочку и посыпали солью. Не было ничего в жизни вкуснее того деревенского хлеба.

Когда Петя подрос, то стал батрачить с отцом и надолго уходил в чужие люди. Возрастал он здоровым, крепким парнем. В свободное время хаживал на деревенские кулачки, да и порой выставляли его в первых рядах. Был он крепок телом и высок ростом, а кулак имел размером с буханку. Бывало, выйдет вперёд, встанет, руки в боки. И не видать за ним никого. Была и скотинка кое-какая в хозяйстве. Летом выезжали всем семейством на сенокос. Если батя был дома, то он вставал во главе, а за ним остальные братья да дядья и косили траву. Пока мужики косили да скирдовали, бабы готовили обед на костре. Ходили по грибы, по ягоды, которых было в окрестных лесах вдоволь. Иногда нанимались пасти стада коров и овец.

Однажды с Петром, когда ему было лет десять, произошёл такой случай. Погнали они с братьями пасти огромное стадо овец на луга. Когда пасли овец далеко от дома, то там, на открытом воздухе, и ночевали. Так и в тот раз, заснули. Стадо спокойно почивает и собаки спят. Вдруг, кто-то толкает Петра в бок и шепчет: «Петя, вставай, волки! Петя, волки!» А Пётр с братьями спят без задних ног. Тогда уже более строгий голос будильщика, в приказном тоне громко сказал: «Пётр, поднимись и разбуди собак, волки идут!» Мальчишка открыл глаза. Ничего не понимает, толи сон толи явь, но ведь кто-то же будил его и чувствуются ещё эти толчки в боку. Вскочил Петя, разбудил собак, затем братьев и давай стадо объезжать и громко кричать, чтобы отпугнуть стаю голодных волков. И увидел он вдалеке человеческий силуэт, который постепенно поднимался на небо и исчезал в лунном свете. Волков отогнали и спаслись этаким Божественным чудом. Так и говорил он потом всем, что спас их от верной смерти Иисус: «Христос, — говорит, — приходил! Точно говорю! Видел я Его, как поднимается на небо от того места!» С тех пор, юный пастух стал захаживать в Церковь. Стал Богу молиться, и зародилась в нём мысль посвятить себя на служение Ему. Тогда же и дал Петя обет Богу, чтобы в свое время уйти ему из мира и принять ангельский чин, монашество. Пока был юн да молод, веровал, молился, в дом Божий ходил, а как подрос, так и забывать стал спасение Господне. В храме стал реже бывать. Дело молодое, женихаться, да морды бить, водку пить, да гармошку слушать. Но всему в жизни приходит конец.

Война

Пришла пора, и призвали Петра в армию, по случаю начала Отечественной войны. Служил он в сухопутных войсках, воевал храбро и мужественно, да и случай на фронте напомнил ему о данном Богу обещании.

Война, сама по себе это шок, стресс и горе. Человек может сойти с ума, струсить, или наоборот переломиться в другую сторону и, не боясь смерти, героически сражаться за Родину. Пётр смерти не боялся, но в первом бою понял, насколько близка она костлявая. Был человек, и нет. Рядом бежали солдаты, мужики с которыми вместе вшей кормили в окопах да баланду ели, а тут пуля дура сразила. Хорошо если сразу наповал, а то ведь взрывом снаряда отрывало ноги и руки. Валяется такой бедолага без ноги или руки, кровь брызжет во все стороны и орёт он так, что волосы на голове шевелятся. Бегут бойцы. Огонь шквальный, пули свистят, крики, взрывы. Можно умом тронуться. На войне молятся все, даже те, кто в Бога не верил. Так произошло и с Петром, только он-то веровал, да про обет свой Богу данный забыл. Тут и произошла в нём перемена. Видя весь этот ад на земле, понимал Пётр, как скоротечна жизнь в такой мясорубке. Молился он постоянно. Твердил Иисусову молитву даже во сне, когда удавалось выкрасть пару часов для отдыха.

На второй год войны немцы применили химическое оружие, заставшее врасплох наши войска. После химической атаки на позициях началась паника. Люди стали задыхаться от хлора, слезились и вылезали наружу глаза. Это продолжалось несколько часов, которые действительно показались адом тем, кто выжил в этом ужасе. Пётр получил сильнейшее отравление, ему удалось убежать из эпицентра заражения воздуха. Глаза у него слезились после этого всю жизнь и постоянно чесалась кожа на руках и шее. Морально такой поворот в войне повлиял на многих солдат и офицеров, в том числе и на Петра. После госпиталя отправили его в запас по состоянию здоровья и наградили медалькой. Добирался солдат до дома на перекладных, но большую часть пути прошёл пешком. Хорошо ему дышалось на свежем воздухе. Как же стал ценить жизнь отставной солдат, славя Бога за своё спасение и приходя мыслями к исполнению данного им обета. Много времени было у него, чтобы прийти к такому решению. Много размышлений было о монашестве и дальнейшей жизни. Так и порешил Петр: «Пока домой, повидаю родных да отосплюсь, а там и в путь-дорожку тронусь. Пойду в Киево-Печерскую Лавру, по святым местам пройдусь, отцов духоносных повидаю. Коли есть воля Божья на сие решение, знать так тому и быть.» За пригорком показалось родное село и маковка с крестом на местной Церкви. Радостно зашагал Пётр, подбадриваемый запахами родного края и видами знакомых улочек с причудливыми избушками.

Родня

Идя по родному селу, радовалось сердце Петра, что сохранил его Господь и дал возможность выбраться живым из жерлова войны. Увидит он через мгновение родных сердцу родителей, братьев, сестёр и дорогих друзей.

Цвела деревня, весна вступила в свои права, и нежно припекало солнышко. В какой-то мере расслабился Пётр и уже не помышлял о том, что вскоре предстоит покинуть отчий дом навсегда. Радость человеческая, временная, втягивает новоначальных, кои намереваются посвятить себя Богу. Вот уже и плетень, его руками сделанный. Показались и знакомые плодовые кустарники, яблоня в цвету, а из-за кустов вырисовывалась родная избушка. Первым, кого он увидел, был Павел. Братец, сидевший верхом на коньке, пытался залатать прохудившуюся крышу. Вскинув кудрявую голову, он опять опустил её, но словно ужаленный пчелой, снова поднял и впился взглядом в того, кто подходил к дому. Он чуть не упал с крыши, узнав в человеке, одетого в серую шинель, отрастившего усы и бороду, родного брата: «Мамань, маманя, — кричал Пашка, одновременно слезая с крыши дома, — Петька, живой! Маманя!» — продолжал орать Пашка, и уже бежал со всех ног к брату. Из дома послышались крики, визг детей, которые старались, кто быстрее, выбежать навстречу старшему брату.

Павел подбежал и бросился в объятья Петра: «Живой, садовая голова, живой! Слава Богу!» — приговаривал Пашка, то разглядывая, то обнимая помятого войной брата. Подбежали и остальные. Дети один меньше другого, дёргали Петра за рукава и полы шинели. В сторонке, вытирая кончиком платка свои глаза, стояла мама, Марья Ильинична. Пётр снял с головы папаху, нежно обнял любимую маму и прошептал: «Маманя, не плачьте! Живой же я, живой! Полно, полно Вам.»

Пашка подвёл к Петру девушку с ребёнком на руках и радостно представил: «Супруга моя, Марфа! Вот уже и чадо народили, окрестили Анатолием.» Пётр поклонился Марфе, а потом, улыбаясь, стал разглядывать лежащего на руках младенца: «Хорош мужичок! Ой, хорош!» — похвалил мальчика Пётр, и кинулся обнимать остальных сестёр и братьев. Все гурьбой пошли в дом, а Пётр стал расспрашивать Пашку:

— Ну, как вы тут? Батя где?

— Да что тут может измениться? Всё по-прежнему, — ответил Пашка. Отец, батрачить стал реже. Здоровье, говорит, уже не то, что раньше. Так вот дома стал чаще бывать. То дрова мочалит, то овец пасёт.

— Ну, а ты то, чем промышляешь?

— А я вот по дому, а когда и батрачить тоже ухожу, — коротко ответил Пашка, и они вошли в дом.

Накрыли стол из того, чем Бог послал. Пётр вынул из мешка свой паёк, да разных подарков, что по дороге накупил на солдатское жалованье. Брату Пашке подарил свой портсигар с папиросами и прибавил: «Держи, брат! Пусть у тебя будет на память обо мне. Я-то курить совсем бросил, а тебе, наверное, самый раз пригодится.»

Привёз Пётр несколько кусочков сахара для ребятишек, чаю, и что самое важное, это пуховый платок для мамы. Платок ему удалось купить на барахолке сразу после госпиталя. Марья Ильинична покраснела как девица, расплылась в улыбке, а потом, накинув его на плечи, заплакала и прильнула к плечу старшего сына.

Сели они всей семьёй за стол, откушали. О том, о сём говорили. Вспоминали детство Петино, да отца добрым словом вспомнили. Но, глава семьи, как чувствовал, что говорят о нём, и что дома ждёт его радостная новость, не заставил себя долго ждать и уже поднимался на порог дома.

Радости Фёдора Романовича не было предела. От увиденного живого сына, пустился он в пляс, да так лихо, что дети стали водить вокруг него хоровод и дёргать за рубаху. Пётр и Фёдор Романович крепко обнялись и вышли на улицу для разговоров. Отец, чувствуя, что сын о чём-то недоговаривает, начал первый:

— Ну, здравствуй сын! Надолго ты, Петя?

— Не знаю, батя! Как Бог даст! Отдохнуть хочу, в себя прийти, а там видно будет, — ответил Пётр и продолжил:

— Решил я, батя. Обещал Богу. Да и после того, что я видел на фронте и на себе испытал, жить в миру у меня нет ни малейшего желания. Да и обещал я, надо исполнить.

— Ну, ты сынок не спеши. Отдыхай, отсыпайся. Может, крышу перекроем пока ты дома. А там, воля Божья, — вздохнул Фёдор Романович и перекрестил сына.

— Отец, не знаю, как с мамой поговорить, может подсобишь, подготовишь её? — ласково попросил сын отца, и они вместе вошли в дом.

Всё было Петру знакомо, всё родное, как будто и не уходил никуда из дома. Может, и не было этих военных действий, не было смертей человеческих и не ходила она, костлявая, рядом. На следующий день пришли к Петру его дружки бывшие. Посидели они за столом. Вспоминали юность, посмеялись, водки выпили, да песни пели, а как ушли, загрустил Пётр, закручинился. Тяжко ему стало от мысли, что покинет он дом родной, но совесть вопияла душе его о данном обещании. Когда все уснули, уединился он для молитвы в сенцах. Молился, благодарил Бога за милости Его, за родителей, за братьев, сестёр. Плакал о грехах своих, о мыслях, приходящих к нему от врага рода человеческого.

Паломничество

Недолго гостевал дома отставной солдат Пётр и, спустя пару месяцев, засобирался в дорогу. В планах у него было, как и прежде, посещение Киево-Печерской Лавры, оттуда попасть в Святогорскую, а затем, если сподобит Господь, посетить и преподобного Сергия Радонежского в Троицкой лавре.

— Побыл бы ещё, Петенька, — уговаривала сына Марья Ильинична, — чего ты спешишь-то, сынок? Авось успеешь для мира умереть.

— Мама, ну полно Вам уговаривать меня. Вернусь я ещё после паломничества домой. Бог даст, свидимся, — ласково ответил Пётр и, обняв, поцеловал худощавые руки матушки.

В сенцах послышался кашель Фёдора Романовича. Войдя в светлицу, он что-то бормотал, ворчал, и это придавало ему смешной вид. Он, как барабан глухо громыхал своим престарелым басом, и, не поднимая головы, громко пробубнил:

— Ну, ты мать не расслабляй его перед дорогой-то! Он мужик взрослый, не мальчик-чай. Сам знает, что делает.

— Всё нормально, бать, — ответил Пётр и, закинув за плечи мешок, прибавил, — Благослови на дорогу.

Отец размашисто перекрестил своего сына-первенца, обнял и резко отвернулся, как бы вытирая рукавом намокшие глаза. Перекрестила Петра и мама Марья Ильинична и хлюпая, отошла в сторонку. Пожал руку брат Павел. А остальные братья и сёстры подходили и грустно целовали его на прощанье, протяжно твердя: «Возвращайся скорее!» Так уж растрогало Петра это прощание с родными что, выходя из дому кошки скребли на душе, и от этого хотелось выть. Взяв себя в руки и настроившись на молитву, зашагал он по петлявшей деревенской дороге.

Долго шёл, пересекая широкие поля и луга, сокращая путь лесом по просеке. Иногда проходил, соседние деревни и сёла, крестился, останавливаясь у храмов и поклонных крестов. Много разных мыслей прилетало в голову во время молитвы, но более всего вспоминал он, как будучи мальчишкой, посещал церковные службы у себя в селе или в Мучкапе. Как-то заметил его священник, когда он подпевал во время Литургии, стоя у клироса, жадно глазея на певчих.

Петя был неграмотный, но благодаря батюшке, стал читать, писать, и видя способности мальчика, с ним начали заниматься пением. У Пети был звонкий дискант, и пока он учил нотную грамоту, ему доверяли на Богослужении возглашать глас или стих очередной стихиры. Так и занял он в Церкви место канонарха.

Канонарх — церковнослужитель, возглашающий перед пением глас и строчки из молитвословия, которые вслед за возглашением поёт хор.

В древности по причине бедности монастырей, не дозволявшей иметь богослужебные книги в нужном количестве экземпляров, а также по причине малого числа грамотных между певцами, вошло в обычай пение священных песнопений под диктовку. Маленькому Пете нравилось новое призвание и думалось ему, что всю жизнь он будет славить Бога своим сладкозвучным голоском. Потом он стал подрастать, изменился его тембр, который огрубел от переходного возраста, да и мир начал засасывать юного клирошанина в свои грешные сети. Всё реже бывал он на службах, а потом и вовсе перестал посещать храм. Совесть свою успокаивал тем, что теперь ему приходится выполнять много работы по дому, а вслед за этим вообще сделался батраком. Работать Петру действительно приходилось много. Вставал чуть свет и до ночи работал с отцом, постигая батрацкую долю. За этими воспоминаниями приходило к Петру и покаяние, и сожаление, и благодарность Богу, что не оставил его и направляет ноги к спасению.

Где пешком, где на телеге подвозили путешественника. Вообще на Руси всегда относились с уважением к странникам. Как по Евангелию, так здесь исполнялась прямая заповедь, потому народ Божий и примечал таких людей, служил для них странноприимцем. Вера в людях жила на Руси, несмотря на бедность, на превосходство высшего класса. Стремился человек русский к святости. Верил, что любит Господь тех, кто трудится день и ночь не покладая рук.

Киево-Печерская Лавра и старец Алексей

Сбылась давняя мечта Петра побывать в Киево-Печерской Лавре. Добрался-таки, наш герой до Киева и уже подходил к возвышающимся белым стенам монастыря. Киево-Печерская Лавра — это великая православная святыня, которая была основана преподобным Антонием на двух живописных холмах правого берега Днепра. В 11 веке на этом месте находился большой лес, куда часто отправлялся для уединенной молитвы священник Илларион из села Берестова, располагавшегося неподалеку. Здесь он выкопал для себя пещеру, в которой собирался жить в аскезе и служении Господу. Но после его назначения митрополитом Киевским в 1051 году, схимническое уединение пришлось оставить. В этот период в столицу прибыл монах Антоний с Афона. Ему не понравился уклад местных монастырей и поэтому он решил поселиться в пещере Иллариона. Молва о дивном монахе, поселившемся вблизи Киева, разошлась по окрестностям, что привлекло к нему учеников. После постройки первого храма, Антоний удалился на соседний холм и обустроил там ещё одну пещеру. Весть о святом старце Антонии и его учениках распространилась на всю Русь. Многие приходили в обитель, чтобы положить начало монашескому деланию и спасению души. Много пережила Печерская Лавра трагических моментов за сотни лет своего существования. Сменялись правители, духовные руководители, но умножалась братия, а Церковь Христова приобретала в их лице святых молитвенников. В пещерах почивают такие святые, как Антоний и Феодосий — первые основатели и начальники обители, преподобные Варлаам, Алипий иконописец, Нестор летописец, Агапит — врач печерский, Моисей Угрин, Илия Муромец и множество других отцов.

Первым делом посетил путешественник главную святыню Лавры, Успенский собор. После этого он поспешил в ближние пещеры, которые были под землёй на глубине 10—15 метров, а протянулись аж на 400 метров. Так же Пётр прошёл в дальние пещеры, спускавшиеся в недра земли ещё глубже. Удивлённый, поражённый ходил Пётр по святой земле и дивился великолепием построек и был как бы вознесен духом во время пребывания в пещерах. Благодать Божественная покрывала всё его существо и не хотелось ему в этот момент покидать святыню. Стоял он так охваченный горячим движением сердца, в котором творилась молитва и благодарение Творцу о Его великих милостях к нему грешному. Никуда не хотелось идти, о чём-то думать, спешить, а просто желал пребывать там. Чувствовал Пётр, как дух этих стен, который пропитан молитвами и подвигами преподобных отцов проникает в него, охватив всё его сознание. Слёзы сами собой покатились из его очей. Подходя к мощам преподобных Печерских, просил он каждого о благословении на исполнение данного когда-то обета, о помощи и заступничестве о нём пред Престолом Господним.

Сподобился Пётр посетить Голосеевского старца Алексия, подвижника Киево-Печерского. Словно ждал его старец, отправив за ним послушника на монастырский двор.

— Это Вы, бывший служивый из Тамбовской губернии? — спросил послушник, подойдя к Петру.

Пётр оторопел, сердце забилось часто, и он смог лишь вымолвить:

— Ааа, да! Так точно… с Тамбовской… я.… служивый!

— Батюшка Вас дожидается, — улыбаясь, сказал послушник и продолжил, — Идите за мной.

Пётр так сильно занервничал, что слышал, как сердце билось в ушах. Даже на фронте не было у него такого страха, как сейчас. Это как будто встреча со святым, да и почему, как будто, это так и было. Послушник провёл Петра по тёмному коридору и постучал в одну из дверей:

— Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас.

— Аминь, — послышался тихий голос старца, и они вошли в светлую келью.

— Ну, здравствуй, канонарх Церковный! — приветливо и довольно живо произнёс батюшка, и благословил Петра.

Паломника словно кипятком обдало. Петру в голову сразу пришли мысли:

— Ну, всё, пропал я. Теперь батюшка всё знает обо мне, прозорливый он и сейчас же должен меня прогнать от себя.

Пётр, недолго думая, рыдая, кинулся старцу в ноги, приговаривая:

— Отче святый, прости мя грешника! Хочу исправить путь свой.

— Исправишь! Знаю, всё знаю, иначе и не был бы сейчас здесь, — утешал батюшка Алексей, поднимая палец вверх, — Настрадался ты милок. Хватит воевать-то, теперь надо и другому Царю послужить, Царю Небесному. Обезверились людишки, с ума посходили. Много крови прольётся в России. Храмы поколеблются, кресты с куполов послетают и.… кровь, кровь, кровь… — старец застонал от этих слов, качая головой и закрыв глаза, стал креститься, словно вымаливая прощение тем злодеям, коих он видел с кровавыми руками.

— Отче святый, — обратился к батюшке Пётр, — что же мне делать? Куда податься, где подвизаться благословите?

— Где родился там и пригодился. На родину иди Петя, там обитель обретёшь. Там она, на Высоком, на Высоком, — батюшка говорил, тяжело дыша и благословив Петра, добавил, — Господу угодно, чтобы ты служил Богу, талант свой не зарывай. Ну, всё, ступай, а я отдохну немного.

Поцеловав руку старца, перекрестившись на образа, Пётр низко поклонился и удалился из кельи. Не помнил он, как выходил из братского корпуса и направился на выход из обители, только ноги сами понесли его исполнять всё сказанное ему старцем. Верил он, что именно Господь Своим промыслом привёл его в эти места и устроил эту дивную, судьбоносную встречу.

Обитель преподобного Сергия

Не помня себя от радости, бойчее зашагал наш паломник в обратную сторону, строго решив посетить Лавру преподобного Сергия Радонежского в Сергиевом Посаде, что близ града Москвы. Не было уже страха о неизвестном будущем, после посещения им старца Алексея. Слова его до сих пор звучали в ушах, в сердце и сознании. Не знал тогда Пётр, что же это за обитель такая на Высоком, да ещё и в родных краях Тамбовских. Думал да гадал, где она находится и решил спросить об этом у лаврских монахов. Длинная дорога не страшила его. Вёрсты пролетали в молитвенном рассуждении и воспоминании о святынях Киева. Пешком Пётр преодолевал десятки вёрст в день, останавливаясь на почтовых станциях, чтобы перекусить и попить кипятку. Иногда заставала ночь под открытым небом и тогда воин Христов разжигал костёр, чтобы согреться и отогнать бродячих животных. Ужинал, молился и ложился возле костра, восполняя силы крепким сном. Утром на рассвете вставал, благодаря Бога, и снова выдвигался в дорогу. Несколько месяцев заняло это путешествие в Киев и обратно, но только уже в Московские пределы.

Подходя к обители преподобного Сергия, Пётр остановился на высоком холме, восхищенный от увиденного пейзажа. Перед взором странника открывалась невиданная доселе картина. На другом холме через низину открывался вид белокаменных стен Троице-Сергиевой Лавры, купола которой играли в утренних солнечных лучах, и это видение вселяло в Петра радость и утешение. От увиденного великолепия захватывало дух будущего монаха. Спустившись вниз и поднимаясь к стенам монастыря, Пётр удивлялся величию вековых стен. Будто вросший в землю великан раскинул свои огромные объятья и всем своим существом принимает входящих в него. Войдя в ворота обители, наш путешественник был поражён фресками жития преподобного Сергия. Как всё явственно он видит сейчас и сопоставляет с тем житием, которое читал в детстве. Вот Варфоломей (так звали преподобного Сергия до монашества) встречает небесного монаха в роще и берёт у него благословение. А вот картина, изображающая Варфоломея и брата его Петра, рубящими сосны и строящими кельи в дремучем лесу. Преподобный и дикий медведь, пришедший от голода к Сергию. А дальше святой Сергий и множество птиц. Голос говорил Сергию о множестве учеников, что они умножатся так, как эта огромная стая. Дивился всему этому Пётр и не верил своим глазам. Всё происходило, будто во сне. Народ входит и выходит из Монастырских ворот целыми толпами. Такое количество паломников сразу Пётр ещё не видел. Даже в Киеве такого не было. Тут же стояли художники, писавшие голубые купола Успенского собора, монахи и студенты, снующие тут и там. Барышни, господа и крестьяне, кого здесь только не было. На мгновенье Пётр растерялся и не знал, что же ему делать дальше и куда идти. Он окликнул первого попавшегося студента семинариста и спросил:

— Уважаемый! Будьте любезны, я здесь впервые. Скажите, где здесь святые мощи отца Сергия?

— Ой, спешу я дяденька! — ответил семинарист, но видя, что человек в растерянности, спросил, — А Вы что ж, не знаете, что сегодня торжества преподобного?

— Ох, брат ты мой, да я с этим путешествием в числах и днях совсем потерялся, — ответил Пётр, почёсывая затылок.

— Да-да, 25 сентября преставление преподобного Сергия, — отчеканил студент, и продолжил, — Вон, толпа стоит, это Троицкий собор, там мощи игумена Земли Русской.

— Спаси тебя Бог, мил человек, — поклонился Петр уже убегающему пареньку в подряснике.

Огромная толпа молящихся стояла около Троицкой Церкви, в которой совершалась Божественная Литургия.

Пётр помялся, погладил свою бороду и решил пробираться в храм: «Ну, как Господь даст! Насколько преподобный пустит, настолько и продвинусь», — пробормотал наш паломник и двинулся по направлению к храму.

Как по маслу протискивался он между людьми, будто они его и не замечали. Вот он уже и около бокового входа. Со высоты своего роста видел Пётр раку преподобного и стоящего у изголовья мощей иеромонаха, читающего записки. Видно было иконостас и солею на которую, из открытых Царских врат в лучах света, выкатывал кадильный дым, клубясь и растворяясь в народе. Слышалось пение братского хора, исполнявшие мелодичную Херувимскую песнь. Фон Богослужения дополняли звон кадильных бубенцов и слова молитвы, произносимые архиереем. Пётр, практически ничего не предпринимая, каким-то чудным образом влился, словно по течению, внутрь храма. Здесь было душновато, но это не отвлекало его от молитвенного настроения. Во время пения Херувимской песни, архиерей обычно долго поминает стоя у жертвенника, вынимая частички из служебной просфоры. На каждую частичку он прочитывает имя, которое в конце Литургии будет омыто Честною Кровью Иисуса Христа. В это время Пётр вспоминал своих родных, мамку, батю, братьев, сестёр, дядьёв и племянников. За каждого он просил Всемилостивого Спаса, чтобы по молитвам преподобного Сергия, Он управил каждого по Своей воли.

Совершился Великий вход, Святые Дары поставили на Престол и архидиакон, выйдя на амвон, стал возглашать ектенью. Подошло время пения Символа Веры, когда весь храм и весь народ, стоявший на улице, протяжно грянули вместе с архидиаконом: «Веееруюю! Во Единого Бога Отца Вседержииитееляяя…!» Это было непередаваемо. От услышанного пения, пошли мурашки по спине и голове. От полноты чувств он не мог открыть рот, чтобы петь вместе со всеми. Это был восторг неизреченный! Он не знал, толи он на земле, толи на небе. Душа его трепетала и ликовала от великолепия Православного Богослужения. Весь Евхаристический канон Пётр стоял на коленях и просил, молил Господа о Его великой милости к нему и ко всему люду русскому.

Пока ждали Причастия, вышли несколько батюшек из алтаря, чтобы исповедовать тех, кто не успел по каким-либо причинам этого сделать. Поспешил и наш паломник к одному из священников. Подойдя на исповедь, Пётр представился, изложил свои грехи перед батюшкой, а после отпустительной молитвы сложил руки, чтобы взять благословение. Священник, улыбаясь, перекрестил Петра и спросил:

— С каких краёв будешь, раб Божий?

— Из Тамбовских, отче! — быстро ответил Пётр и добавил, — Ходил в Киевскую Лавру, и вот потом сюда.

— Вот как бывает, и я из Тамбовских, — радостно возгласил батюшка. Ты подожди меня после службы, хочу расспросить тебя о Киеве.

Священник быстро развернулся и уже скрылся за дверью алтаря. Началось Причастие Святых Христовых Тайн. Весь народ в храме пел: «Тело Христово примите, Источника Бессмертного вкусите!» Причастившись, наш паломник чувствовал себя самым счастливым на свете человеком и именно в этот момент почему-то подумал: «Вот бы умереть в таком состоянии, вот оно счастье, покой внутри, радость в душе, внутри Бог и я в Боге!» Вышел он на улицу, закусывая просфорой, и направился к источнику святой воды, чтобы напиться. Литургия уже закончилась. Один из служивших архиереев проповедовал с амвона, восхваляя подвиги и труды преподобного Сергия. Народ на монастырской площади стал постепенно рассеиваться, а Пётр уселся на освободившуюся лавочку и стал ждать батюшку. Не заметил уставший странник, как на мгновенье задремал от множества радостных событий. Увидел он во сне, никого иного, а именно преподобного Сергия. Будто ходит он среди молящихся паломников в храме и прикладывает свои руки кому на голову, другому на руку или ногу, а иному на грудь. Дошла очередь до Петра и Сергий, взяв его под руку, повёл в алтарь. Показывая на Престол Божий, преподобный сказал: «Вот — Святая Трапеза! Но не видят люди, что происходит на ней во время Божественной Литургии. Мало кто понимает и предстоит Богу со страхом и трепетом. Дерзай, чадо!» На этом сон закончился и Пётр, открыв глаза, увидел улыбающегося батюшку, треплющего его за плечо.

— Раб Божий! Вот так сон богатырский! — засмеялся добрый священник.

Пётр стал извиняться что, не дождавшись, заснул, но тот успокоил его и сказал:

— Давай-ка пройдёмся с тобой по Лавре, а ты расскажешь мне о своём паломничестве в Киев.

Батюшка, сцепив руки под рясой, медленно пошёл по дорожке, ведущей в сторону трапезного храма, а Пётр шёл рядом и начинал свой рассказ. Всё как есть изложил он спутнику о своём путешествии, и когда дошло до благословения старца Алексея, отец остановил его и задумчиво произнёс:

— На Высоком? А не наша ли это Выша?

Пётр удивлённо спросил:

— Какая Выша, Ваше преподобие?

— Ну как же, неужели ты ни разу не был на Выше? Вышинский Успенский монастырь, что в Шацком уезде? — опять чему-то улыбаясь, воскликнул батюшка.

— Больше никакой обители на Высоком у нас в губернии не знаю. Точно Выша, — добавил священник.

У Петра от этих слов началось волнение в груди, и он стал расспрашивать о монастыре:

— Значит в Шацком уезде? А как же мне поступить в сию обитель?

Батюшка, чуть не подпрыгнул от удовольствия:

— А я, братец, эконом этого монастыря. Игумен наш, отец Ипатий сильно болен, вот я и решился с его благословенья на Богомолье поехать в Сергиев день. Значит так, как соберёшься идти на Вышу, вспомни обо мне. Пребудешь, спрашивай непременно меня. Пётр стоял, словно завороженный и не верил своим ушам. Ну, как же так может быть, всё легко и просто, задавал он себе этот вопрос. Услышав, что батюшка предложил ему свою помощь, тут же спросил:

— Отче, простите, а как же Вас величать?

— Иеромонах Августин, эконом Вышинской обители. Дайка, я тебе записочку напишу, вдруг меня не будет на месте, — бойко ответил батюшка и, достав из карманов рясы блокнот и карандаш, начал писать на спине собеседника. «Вот так чудо, — думал Пётр. Вот так паломничество!» Всё сложилось по воли Божьей и по молитвам, коими взывал он к Нему, прося явить Свою волю. После разговора и знакомства, отец Августин повёл Петра к мощам преподобного Сергия, которые по просьбе батюшки открыли. Пётр, сделав земные поклоны, приложился к святым останкам игумена Земли Русской. На прощанье отец Августин подарил Петру свои монашеские чётки и, благословив, добавил:

— Ты уж не затягивай Пётр с удалением из мира, иначе море житейское захлестнёт тебя! Выбор сделан!

Они попрощались по православному обычаю, и странник двинулся в обратный путь, дивясь всему, что с ним произошло за этот короткий период времени. Направлялся наш паломник в своё родное село, чтобы отдохнуть, попрощаться с родными и отправиться на благословенный монашеский путь в Вышинский мужской монастырь.

Последняя исповедь

Летели версты под ногами паломника Петра. Легко шлось ему с молитвой и мыслями о будущей жизни.

— Как оно всё будет, -рассуждал он, — Добрый ли игумен управляет обителью? Смиренная ли братия? Хорошо, если бы взяли меня на то дело, которое умею.

Тут вспомнились ему детские годы послушания в сельском храме. Как постигал он нотную грамоту, учил церковный устав и читал по-церковнославянски. Шествуя с такими рассуждениями, вдруг показалось страннику, будто кто-то движется справа от него. Он резко повернулся и увидел в половине версты от себя скачущий на большой скорости тарантас, запряжённый двумя лошадями. Кучер пытался остановить взбесившихся животных, уже стоя в отчаянии, он натянул на себя поводья, но лошади не слушались и неслись на верную гибель. Видно было ещё одну мужскую фигуру, которая пыталась встать в повозке. Пётр окинул взглядом местность и увидел, что впереди скачущих лошадей, по всей видимости, овраг. Всё это пролетало со скоростью света и ему ничего не оставалось, как перекреститься и простонать:

— Господи помилуй!

Тарантас исчез с поля зрения. Пётр понял, что произошло ужасное. Они улетели в овраг. Он со всех ног бросился бежать к тому месту, где исчезла повозка, и увидел такую картину. Разбитая бричка смешалась с лошадьми, которые страдая от боли переломанных ног, жалобно ржали. Кучер лежал окровавленный на той стороне оврага и, видимо, был уже мёртв. Об этом говорил торчащий из его груди обломок деревянной оглобли. Окинув глазами весь эпицентр трагедии, он услышал чей-то стон, исходящий из-под лошадей. Подойдя ближе, Пётр увидел человека, придавленного животным. Всё тело мужчины находилось под мёртвой лошадью, и лишь голова торчала из-под туши. Пётр, насколько мог, высвободил из-под гнёта беднягу, у которого изо рта пошла кровь. Его грудная клетка и рёбра были раздавлены и, возможно, сломан позвоночник. Страдалец еле дышал, но был в сознании.

— Пить, дайте пить! — еле слышно, через боль промолвил он.

Пётр достал военную фляжку и, смочив водой платок, смазал губы умирающего страдальца.

Переводя дыханье, мужчина начал просить Петра принять его последнюю исповедь.

— Прими, добрый человек, исповедь мою. Очень надо мне уйти без этого груза, — тяжело выговаривал слова бедняга, — Я ведь монах. В прошлом монах, а пред Богом-то ведь всегда им был, да только забыл я о своих обетах, — переводя дыханье и глотая воздух, продолжал умирающий монах. — Ушёл я в мир. Обиделся на игумена из-за пустячного дела. Возгордился. Как же, образование, воспитание, а меня отхожее место выгребать поставили. Так и ушёл. Бросил параман с крестом на стол игумену и пошёл домой. Он мне в дорогу кричал, чтобы вернулся. Даже на колени встал передо мной, а я был непреклонен. Дверью хлопнул и был таков. Дома обрадовались моему приезду: как же, не было целых 5 лет! За это время я и монахом успел стать, но и возгордиться успел. Жизнь понеслась весёлая. Враг рода человеческого радовался тому, что покинул я обитель и всё давал мне к познанию греха. Начал пить, гулять, играть в карты. Денег всегда было много, откуда и сам не знаю. Вернее, знаю… Догадываюсь сейчас, то был выкуп за мою душу. Потом решили родители меня женить.

Умирающий инок тяжело говорил и время от времени просил смочить водой ссохшиеся губы.

Сказано — сделано. Венчались. Потом Господь и ребёночка послал. Да вскоре умер первенец мой. Только сейчас понимаю, что я всему виной. Супруга молодая с ума сошла, а я со страшной силой стал гулять да упиваться вином, не выходя из трактиров и борделей. Прости меня, Боже Милосердный! Ты же видишь мое сердце: не хотел я так! Не хотел!

Монах зарыдал, но от боли и содрогания груди полилась изо рта кровь, и он на время умолк. Пётр, многое повидавший на войне пришёл в ужас от всего происходящего и едва мог переварить в уме то, чем делился с ним умирающий.

— Тяжко мне, — открыв глаза продолжил бедняга, — Умираю я. Так вот, ехал я в Церковь, хотел покаяться местному батюшке, да посоветоваться. Знакомец он мой, отец Михаил, благословлял меня в свое время в монастырь. Да вот, настигла меня, обогнала косая. Ты уж сходи до него, в село, здесь недалеко уже. Расскажи ему всё-всё, как есть.

У окровавленного мужчины средних лет, наполовину придавленного лошадью, началась предсмертная агония. Он уже бредил и звал Петра, хватая за одежду. Пытался надышаться, глотая воздух, но сломанные ребра, которые видимо, проткнули лёгкие, не давали ему этого сделать.

— Моё имя Макарий, монах Макарий, отпусти мне грехи мои. Прости! Помоги мне! — на последнем издыхании промолвил Макарий.

Пётр, не был священником, потому только и мог сказать со скорбью:

— Отпускаются тебе грехи твои, во имя Отца и Сына и Святого духа!

Как только проговорил он эти слова и перекрестил умирающего, монах сделал три последних вздоха, как бы приподнялся, вдруг замер и вытянувшись испустил дух. Пётр рукой закрыл его смотрящие в вечность глаза и заплакал. Ему было жалко этого бедного человека, которого он по роковому стечению обстоятельств, встретил и у которого принял последнюю исповедь. Пётр понимал, что неспроста Господь устроил эту встречу. Это как напоминание ему, как знак Божественной любви к нему и к умершему монаху Макарию, который сподобился излить последнюю исповедь будущему священнику.

Придя немного в себя, Пётр накрыл тела погибших нашедшейся одеждой из тарантаса и побрел искать отца Михаила, о котором ему рассказал умирающий. За пригорком показалось село, и блеснул купол Церквушки: «Ну вот, наверное, здесь,» — прошептал уставший путник и зашагал к храму.

На Церковной двери висел замок, а около домика брехала привязанная собака.

— Есть, кто живой? — окликнул Пётр.

За дверью дома, что-то щёлкнуло, и показалась фигура крупного, бородатого мужчины.

— Кто таков? Чего хотел? — спросил Петра бородатый хозяин.

— Мне нужен отец Михаил, — ответил Пётр.

— А на кой он тебе сдался? — продолжал интересоваться бородатый.

— Дело есть срочное, весточка у меня для него, — сказал Пётр и посмотрел на заходящее солнце.

— Сейчас подойду, я отец Михаил, — ответил батюшка и пошёл к калитке, чтобы впустить Петра.

Пётр рассказал отцу Михаилу, всё, что увидел, что услышал и добавил:

— Отче, уже смеркается, если тела не заберём, хищники растерзают.

Отец Михаил запряг лошадь, и они вместе поехали к оврагу. Пока ехали, батюшка расспросил странника, кто он, откуда и куда путь держит. Пётр рассказал священнику всё без утайки, да и нечего было скрывать.

— Да, Божий промысел это, Петя! Так и не придумаешь, идёт человек, паломник, и тут такое. В голове не укладывается. — удивлялся отец Михаил и добавил, — Всё неспроста.

Подъехав к оврагу, они вытащили бездыханные тела наверх, собрали кое-какие вещи и, погрузив на телегу, поехали в село.

От печали к радости

Отец Михаил оказался добродушным сельским священником, служивший раньше в городе, но за какую-то провинность был сослан на дальний приход. Пётр прожил у него пару дней, пока тот управился с извещением родителей умершего барского сына. Отпев беднягу, отец Михаил отправил гроб с покойным на его родину с приехавшим экипажем. Скорбел батюшка о погибшем монахе Макарии. Много лет назад на одном из Лаврских праздников они познакомились и стали часто общаться. Юный барин уверовал и настолько прикипел к Церкви, что решил посвятить себя Богу в монашеском чине. Отец Михаил долго отговаривал его: — Барин, подумай хорошенько, а то, как бы потом рвение не обернулось бедой. Но видя упрямство, благословил раба Божьего. Так и вышло: слова батюшки стали пророческими относительно его дальнейшей жизни. После пяти лет монашеских подвигов, возгордился отец Макарий и ушёл из обители. Ну, а дальше всё, как в исповеди заблудшего монаха

Помолились, поскорбели, а делать было нечего, таков был промысел Божий. Пётр поделился и рассказал отцу Михаилу свою историю жизни. Слушая повествование странника, отец Михаил удивлялся всё тому же Божественному промыслу и действию Святого Духа в путях благих и верных. На прощанье, отец Михаил достал из тумбочки под красным углом вещицу, аккуратно завёрнутую в льняную ткань. Перед глазами Петра лежало небольшое дорожное или требное Евангелие в деревянном окладе с вырезанными иконочками Христа и апостолов евангелистов, а также украшенными разноцветными камешками. Вещь была безумно дорогая. Отец Михаил с жалостливым лицом передал подарок Петру и грустным голосом сказал:

— Вот, возьми! Евангелие это для меня очень дорого. Мне его подарил в свое время мой духовный отец, архимандрит Поликарп. Теперь же, возьми сию драгоценность и поминай отца Поликарпа об упокоении и меня грешника, пока во здравии.

Пётр хотел было возразить, что не готов принять такой подарок, но батюшка перебил его и добавил:

— Ты знаешь, Господь просто так ничего не делает. В дом ко мне ты неслучайно попал, да и дело неслыханное сотворил о тебе Господь. Будешь служить, молись и вспоминай нас. Видимо, очень уж угоден ты Вседержителю.

Петру ничего не оставалось, как только поклониться и с благодарностью попросить молитв. Взяв дорогой подарок, Пётр медленно перекрестился, поцеловал Евангелие и, завернув, засунул его за пазуху. Он сложил руки для благословения и произнёс:

— Благослови отче, в дорогу и не откажи в молитвах обо мне грешном. Как бы мне самому не впасть в искушение.

Отец Михаил ласково посмотрел на будущего монаха и, перекрестив, возгласил:

— Благословение Господне на тя, всегда ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Они обнялись и Пётр, выйдя из дома, снова двинулся в дальний путь.

Всё происходившее с путешественником только укрепляло его в намерении исполнить задуманное и уже имевшее благословение. Сильный духом, закалённый в боях, он твёрдо переносил все невзгоды и потрясения, происходившие с ним на нелегком пути. Теперь с ним был дар доброго пастыря отца Михаила — Святое Евангелие, которое Пётр всегда хранил на груди, и бывшее для него великим утешением. Останавливаясь на пути, чтобы отдохнуть, он доставал своё сокровище и читал, благодаря Бога. В его обычное молитвенное правило теперь входило обязательное прочтение одной главы Евангелия. С таким настроением и молитвой легко шествовал наш странник и подходил к родному селению. На дворе стояла поздняя осень. Чернозёмные поля расползлись под небесными хлябями и затрудняли путь. Холодный ветер с изморозью уже пробирал до нитки и заставлял Петра идти быстрее. Спать под открытым небом становилось зябко, потому странник старался достичь какого-нибудь селения и попроситься на ночь. Вечерело. За горизонтом показались соломенные крыши деревенских домов, с тянувшимися ленточками печного дыма. Пётр обрадовался и, перекрестившись, зашагал к первому дому. Подойдя к избе, он постучался, окликнув хозяев:

— Есть кто?

Из дома послышался голос мужчины:

— Кого надо? Сейчас выйду.

Дверь щёлкнула засовом, и на пороге показался щупленький мужичок лет тридцати пяти, одетый в белугу и широкие штаны.

— В такую погоду все дома сидят, щи лопают, — улыбаясь, ворчал хозяин.

Промокший насквозь странник улыбнулся и жалостливо протянул:

— Ага, от щей, я бы сейчас точно не отказался.

— Ты откуда такой? Вымок весь… Заходи, — осторожно, но ласково спросил мужчина.

Пётр прошёл в избу, разулся, повесив мокрые портянки поверх сапог, и открыл дверь в светлицу. Перекрестившись на красный угол, он поклонился хозяину и всем, кто был в комнате. Супруга хозяина суетилась возле печки, стряпая незатейливый ужин. Три девчушки с косичками играли в куклы на лавке возле сундука. В доме было тепло, сухо, со стола потягивало чем-то вкусным, от чего у Петра закружилась голова, и он присел на стоявший у стены огромный сундук.

— Ты не хворый случаем, странник? — подметил хозяин.

— Нет-нет, просто очень устал и промок. Иду издалека, — устало отвечал паломник.

— Давай тогда знакомиться, — расплылся в улыбке хозяин дома, — Я Иван, а это супруга моя Настасья. Вот, пополнение ждём со дня на день.

Анастасия поклонилась, прижав руку к груди и ласковым голоском промолвила:

— Присаживайтесь к столу, вечерять будем.

У Петра было ощущение, что он попал в рай на земле. Как же хорошо ему было сейчас, в доме у этих простых людей. Видно, что жили они не очень-то уж и бедно, по сравнению с его семейством. Изба новая, полы деревянные, печка недурная, да и хозяин видно, что мужик рукастый, деловой. Иван скомандовал и супруга с девочками все, как один выстроились около стола и смотрели на красный угол. Отец семейства прочитал молитву «Отче наш…", и все уселись за большой стол.

— Расскажи-ка нам, гость дорогой, — обратился к Петру хозяин, — Откуда путь держишь, где бывал, хаживал. Кого видел, да куда направляешься?

Странник, прихлёбывая щи и закусывая хлебом с луком, начал свой рассказ

Поведал он про Киево-Печерскую и Троице-Сергиеву Лавры, да и всё, что с ним приключилось в последние дни. Вспомнил он и старца Алексея, и эконома Вышинского отца Августина, да добрейшего батюшку отца Михаила, который подарил ему сокровище бесценное. Он потянулся рукой за пазуху и достал свёрток. Хозяева любопытно глядели на Петра, наблюдая, как тот бережно открывал завёрнутую вещицу. Когда он показал, что это резное Евангелие, работы какого-то великого мастера, Иван от удивления даже присвистнул. Они как по команде все перекрестились и попросили странника прочитать им из Писания, хотя бы главу. Пётр согласился. После окончания ужина, они выстроились возле икон, и будущий монах прочитал вслух главу из Святого Писания

Пришло время, отходить ко сну. Хозяин постелил страннику на широкой лавке и пожелал хорошенько выспаться. Пётр сразу же погрузился в глубокий сон, но среди ночи он проснулся от каких-то звуков. Ему казалось, что где-то вдалеке разговаривают люди, и вот он слышит:

— Настасьюшка, потерпи милая. Сейчас Лексевна прибежит, — раздавался голос Ивана.

— Ох, ой, ай, — слышался взволнованный голос Настасьи, — Не могу я больше.

Пётр приоткрыл глаза, и в это время на пороге появилась смешная тётка в полушубке, и с корзинкой обмотанной белым полотенцем.

— Ляксевна, скорее, воды отошли! — кричал хозяин.

— Всё, дальше мы сами. Иди вон! Молись, папаша! — грозно приказала Лексевна, а Иван, повернувшись к иконам и, увидев, что гость проснулся, направился к нему.

— Петя, Божий ты человек. Помоги! Жена рожает. Давай помолимся. Ведь три девки уже, помолись, чтобы сына Господь дал.

Пётр улыбнулся, перекрестился и они, подойдя к иконам стали молиться. Молитвослова не было, но Пётр читал то, что знал на память. Канон покаянный, некоторые псалмы такие как пятидесятый и девяностый, Да Воскреснет Бог…, и ещё множество разных молитв. В конце он достал Евангелие и читал несколько глав вслух, пока Настасья не разрешилась от бремени. Раздался детский крик новорождённого, а Пётр и Иван часто крестились, ожидая результата. Вышла Лексевна и, вытирая руки сказала:

— Девка у тебя, Иван! Как назовёшь?

Иван изменился в лице и, пятясь, присел на лавку.

— Как девка? — удивлённо спросил он, — Ведь мы уже и избу новую поставили, и опять?

— Радуйся, что здоровенькая и красивая, вся в мать, — продолжала повитуха, — Нашёл, о чем печалиться.

— Так ведь четвёртая! Где же справедливость то? — обиженно ответил Иван.

Пётр, улыбаясь, подошёл к хозяину дома и, положив руку ему на плечо, сказал:

— Иван, ну что ты печалишься, дорогой? Какие твои годы, даст тебе Господь и сына. Жинка твоя здоровая, молодая, родит тебе казака. Благодари Бога за то, что есть и радуйся. Ему виднее, что нам потребно, ведь в жизни может произойти всё что угодно, — продолжал утешать Ивана странник.

Иван успокоился. Может со слов Петра, а может действительно предался воле Божьей, но когда Лексевна вынесла ему маленький свёрточек, на лице его промелькнула улыбка, и он нежно взял дочурку на руки.

— Да, ты и правда красавица, — воскликнул с восторгом Иван и попросил Петра придумать имя новорождённой.

— Божий человек, ты появился в моём доме в день рождения этой малютки, тебе и называть её, — радостно взывал довольный папаша.

Пётр задумчиво нахмурил брови, будто, что-то вспоминая и с умным видом проговорил:

— 9 ноября — память преподобной Матроны Цареградской.

— Так тому и быть. Аминь? — обрадовался Иван.

Лексевна забрала малышку и понесла кормить к Настасье, а счастливый супруг, подойдя к занавеске, заглянул внутрь. Роженица лежала и кормила грудью маленькую Матрону. Увидев мужа, она ласково посмотрела на него и, улыбнувшись, дала понять, что ей надо отдохнуть. Довольный папаша подошёл к печке, ласково поправил одеяло спящим на ней старшим дочуркам. Повернувшись к Петру, тихо сказал:

— Да, правда, твоя, гость дорогой. Смотрю вот на них и умиляюсь. Помощницы растут. Бог даст и богатыря родит мне Настасья, а если нет, воля Божья. Действительно… Разве можно тут огорчаться, у некоторых вообще нет деток, а уж как они скорбят, да завистливо смотрят.

На улице уже светало. Хозяин предложил страннику кипятку с вареньем, а Пётр засобирался в дальний путь. До дома оставалось совсем немного. За день он хотел уже преодолеть это расстояние и ночевать у родителей. Помолившись перед образами, он низко поклонился хозяину дома и стал прощаться:

— Благодарю тебя, мил человек за хлеб-соль, за ночлег! Благословенье и милость Божья пусть всегда пребудут в доме твоём. Дай Бог здоровья роженице и Матронушке. Ну вот, почти кумовья мы теперь. Буду молиться за вас.

— Петя, любушка, может, остался бы ещё на денёк? Уж больно уютный ты человек. Вот появился ты и радость в доме явилась, — уговаривал гостя загрустивший Иван.

— Пора, пора мне, дорогой! Надо к родителям, а там уже и снова в путь-дорогу, — ответил странник и, поклонившись, направился к выходу.

Холодный рассвет бодрил странника. Туман белой пеленой окутал деревню и на лужах появился первый ледок. Сверху, сквозь тучи и дымку белого молока, прорывались солнечные лучи, радуя галдящих птиц. Вновь запетляла грязная дорога, то переходя в лесную просеку, то перекатываясь по чёрным полям. Пётр затянул свою привычную молитвенную песню и на сердце от этого сделалось тепло. Радовался он всему, что с ним происходило, снова и снова благодаря Сердцеведца Господа, усматривающего движения его сердца и подавая жизненные примеры. Весь день шёл он по знакомым местам, и уже виднелась вдали родная Покровская церковь.

Зимовка

Родные уж и не чаяли увидеть Петра живым, но спустя несколько месяцев он всё же перешагнул порог родительского дома. Всё было по-прежнему, да только показалось ему, что родители сильно постарели. На слезах мама. Как всегда, молчалив отец, лишь иногда бубня свои причитания. Жалко было покидать сыну престарелых родителей, но надо было исполнить обет и благословение. Решил Пётр перезимовать, а по весне уже идти на Вышу. В один из солнечных дней, которые редко бывают в ноябре, решил Пётр с отцом и братом перекрыть крышу.

— Пока сухая погода, надо бы успеть до дождей и морозов, -начал говорить Пётр отцу.

— Надо бы! Ты скажи, когда покинешь то нас? — искоса смотрел отец на старшего сына и будто ждал подвоха, — А то живём не знаем, какие там мысли у тебя в голове роятся.

— Думаю, по весне, а там как Бог даст. Батя, не думай, я в обузу не буду.

— Дурья башка. Ды, разве, я об этом думаю? Обуза, — Фёдор Романович сплюнул и начал сыпать курам, — Цыпа-цыпа-цыпа.

— Прости, бать. Не хотел, обидеть, — разводя руки в стороны, умолял сын отца.

— Ну, ладно. Будя, будя. Давай-ка за лошадкой сходим. Солому надо привезти от Палыча.

Дело у мужиков спорилось, работа кипела. С раннего утра трудились они и старались дотемна успеть закончить кровлю. Грязные, уставшие, но довольные работой сидели отец с сыновьями на скамейке, прислонившись к дому.

— Ну вот, слава Богу! Закончили, — вытирая пот со лба, выдохнул Фёдор Романович, — Я там с Палычем договорился, баньку он нам истопил. Попаримся!

Отец обнял руками своих старших сыновей Петра и Павла и радостно засмеялся:

— Ха-ха-ха, дожил, вон каких орлов вырастил. Ну-у, готовы под мой веник спины подставить?

— О-ох, хорошее дело, батька, — кричал Пашка.

— Посмотрим, кто кого отхлещет, — прикрикивал Пётр.

— Принимай работу, мать! А мы к Палычу, — скомандовал Фёдор Романович и войдя в избу начал собираться.

Марья Ильинична, приложив руку ко лбу, оглядывала новую кровлю. Бегали вокруг ребятишки, лаяли от радости собаки, и такая навалилась на Петра тоска от всего этого. Так ему хорошо было. Понимал он, что уходить скоро, а вот оставить их жалко.

— Родители стареют, как они без него будут? — думал Пётр. Ну да, Пашка мужик в доме, сам уже отец, помогает. Ох, ну что ж так ломает-то, Господи?

Пётр перекрестился, глубоко вздохнул и улыбаясь на детвору, кинулся их обнимать, да целовать.

— Эх, вы ж мои милые. Ну давай, кто кого? — радуясь кричал старший брат.

Понимал он, что не просто всё. Враг рода человеческого будет стараться сделать ещё невыносимей расставание с семьёй. В глубине сердца Пётр всегда творил молитву, просил Господа, чтобы укрепил его сердце и волю.

Баня у Палыча была довольно большая, втроём они вполне умещались в парной. Отец уложил на лавки сыновей и попеременно двумя вениками хлестал покрасневшие спины.

— Уф-ф, уф-ф, — дышал Фёдор Романович, -А-а, ага-а, всю дурь выбью, всю хворь прогоню.

— Давааай, батя, даваааай! — кричал Пётр.

— Парку то поддай, ещё поддай, — вторил Пашка.

Пётр распаренный выскочил на улицу и плюхнулся в прудик, специально сделанный для этого дела. За ним пулей вылетел и Пашка, ныряя в холодную воду. Разгорячённые тела их остудились в ледяной воде и они, вбежав в предбанник, стали наливать себе чай. Пахло душистой мятой, зверобоем и душицей. Аромат трав разносился по всей бане и дурманил голову. Отец с сыновьями распивали вкусный чай с сухарями, мирно беседую на душевные темы. Пётр рассказывал им о своих путешествия, дивных встречах и замечательных людях, коих он встретил на своём пути. Пашка слушал, открыв рот от удивления, ему и не снились такие чудеса. Всё, рассказанное братом, было словно в сказках, в былинах или в сновидениях. Только от бабушки слышал он о монахах, больших монастырях или же от странников, которые частенько захаживали к ним переночевать. А здесь брат, родной человек, повидавший всё это сам, испытав все тяжести дальнего паломничества, вещает об этих чудесах. С превеликим интересом слушал сына Фёдор Романович, прихлёбывая из блюдца травный чай. Иногда переспрашивая, удивлялся и качая головой причмокивал:

— Даааа, чудеса, чуу-деее-сааа!

Выпал первый снег. Побелели поля, покрылись леса белой шубой. Птички с красной грудкой стали стайками прилетать к кормушке и озорно клевать зёрнышки. Пётр колол во дворе дрова, а младшие братья подбирали их и носили в дом, складывая у печки. Маманя варила обед, а невестка Марфа нянчилась с маленькими детьми. Изо дня в день продолжалась зима, тянувшаяся долгие месяцы. За время пребывания в родном селе, Пётр стал посещать Богослужения в местной церквушке Покрова Пресвятой Богородицы.

Настоятель отец Пётр с радостью принимал отставного солдата, бывшего в детстве канонархом в этом храме. Подолгу общались они на духовные темы. Рассказывал батюшка будущему монаху священнику о благочестии, о подвигах древних отцов, толковал он ему и Священное Писание. Всё это складывал Пётр в своём сердце, храня заповеди Господни и помня о своём обещании, данном Ему. На службах Пётр пел, читал на клиросе, а иногда и алтарничал. Всё это было ему в радость, в утешение. Чувствовал он себя в храме Божьем, как в родном доме. В свободное от службы время он ходил по дворам, нанимаясь колоть дрова или помогая по хозяйству. За это ему платили крупой, мукой, иными продуктами, порой дровами, а иногда и во славу Божью, то есть, бесплатно. Всё заработанное нёс в дом, чтобы не быть в обузу родителям с кучей детей. Прошли большие Рождественские праздники, Богоявление, Сретение. Начинался Великий пост, и на улице уже пахло весной. Великий пост — это время покаяния, начало новой жизни, время подвигов и слёз о грехах. Пётр решил испытать себя этим постом, приготовить, что называется, генеральную исповедь: вспомнить всё, что было плохого, грешного, пересмотреть всю свою жизнь. Покаяние — это изменение жизни. На исповеди человек открывает грехи и даёт обещание пред Крестом и Евангелием более не делать того, в чём исповедовался. После войны сознание Петра очень изменилось. Он чётко осознавал своё желание переменить жизнь к духовному направлению и посвятить себя Богу. Посещение Киево-Печерской Лавры и старца Алексия, от которого получил благословение идти на Вышу. После — удивительная встреча с иеромонахом Августином в Троице-Сергиевой Лавре. Все эти события настолько укрепили Петра в его решении, что никакие обстоятельства не могли уже отвлечь от мысли о монашестве. Однажды, будущий монах открыл древний патерик (поучения святых отцов, жития святых) и прочитал там следующее: «Если бы люди знали, какое это блаженство, — быть монахом и какое блаженство ждет монаха, если он будет достоин Царства Небесного, то все пошли бы в монахи. Но если бы люди знали, какая духовная брань, какие искушения и скорби ждут монаха, — не пошел бы никто…»

Монашество — это счастье, но это и крест. Без терпения скорбей, без ежедневного добровольного мученичества, не будет спасения монаху, не будет и воскресения со Христом. Начались дни Великого поста, и вся Церковь на первой седмице (неделе) была полна прихожанами, особенно вечерами, когда читался Великий покаянный канон преподобного Андрея Критского. В храме гасится свет и лишь свечи в руках молящихся и лампады пред образами горят, стараясь насытить церквушку светом. Священник вышел на середину храма. Запел хор:

— По-мооош-ник и по-кро-виии-тель…, — батюшка начал читать канон. Первые покаянные куплеты врезаются в уши, и поневоле начинаешь представлять те страшные картины, которые описывает в своем творении преподобный Андрей, — Где начало нынешних моих рыданий? Приди плоть моя, откройся Создателю, оставь прежнее безумие, и принеси Богу покаяние.

Кающийся человек сравнивает свои беззакония с Адамовым грехопадением, изгнанием из Рая с Евой праматерью. Приводит в пример святых ветхозаветных и новозаветных, чтобы, подражала им, душа искала милости Божьей. Тут и там слышны всхлипы молящихся богомольцев. Кто-то делает земные поклоны на каждый тропарь (куплет) песни. От этого слышны грохоты обуви и шуршание одежды. Каждый стоящий в храме, слыша покаянные слова, в мыслях своих просит Господа о помиловании, о прощении, чтобы направил Милостивый Владыка ноги их на путь праведных дел и не вспомнил зла. Припоминают они свои грехи и сокрушаются, мотая головами и проливая горькие слёзы. Ещё вчера всё село весело гуляло масленицу, пеклись блины, дымили пузатые самовары, и весело играла тальянка, а сегодня началась другая жизнь у православного человека. Так и в жизни, сегодня ты счастлив, весел и полон сил, а завтра, быть может, не встанешь с постели. Умирают не только старые, но и юные, молодые, здоровые, крепкие люди, которые, казалось бы, полны энергии. Потому стояли они и молили Бога о милости. Не все доживут до Пасхи — всякое может приключиться. Но здесь и сейчас происходит тайна примирения человека с Богом. В этот момент, Пётр вспомнил умирающего молодого барина, а вернее монаха Макария, у которого он принял последнюю исповедь. Он истово перекрестился и нахмурив брови закрыл глаза и промолвил: «Гооооо-спо-ди! Прости его, ведь он всей душой любил Тебя, а искушения вытерпеть не смог, прооостии его!» Так стало ему жалко молодого заблудшего монаха именно в этот момент, когда сам он находился в покаянном состоянии. Он, вспомнив о нелепости и внезапности этого случая, умолял Господа не попустить нечаянной смерти ему. Враг может закрутить так, что замкнутся глаза пеленой гордыни, тщеславия и всё, понесёт так, словно по речке в весеннем разливе, разбивая о льдины и стараясь погубить твою душу.

— Душа моя, душа моя, не спи, восстань из погибельного сна греховного, — твердил себе Пётр, — Держись Спасителя и спасёшься.

Четыре вечера продолжалось пение Великого покаянного канона. В пятницу по обычаю была общая исповедь в храме, а в субботу первое Причастие на полной Литургии. Все домашние Петра также приходили на канон, а после исповеди Причащались Святых Христовых Тайн.

Пасха

Весь Великий пост Пётр испытывал себя сухоядением, целомудрием и старался, как можно чаще, бывать на Богослужении. Встав поутру, перекрестившись, поблагодарив Бога за то, что открыл глаза от сна, он шёл умываться и вставал на утреннюю молитву. В его правило входило прочтение утренних молитв, которые он читал на память. Одной кафизмы из псалтири и главы Евангелия из сокровенной книги, которую подарил ему отец Михаил. Так же не забывал Пётр читать молитвы о здравии родных, близких ему людей, за всех тех кои заповедовали ему молиться о них. После этого поминал и отошедших с этого света в мир иной. Молиться он уходил в коморку, которая располагалась в сарае. Чтобы никому не мешать и самому не отвлекаться, запирался молитвенник в убогой келейке, кладя поклоны пред старенькими образами при свете лампады. Там же уединялся он для чтения книг, которые давал ему настоятель Покровского храма. Часто размышляя о Боге, Пресвятой Богородице и многих святых, Пётр как бы мысленно переносился своим сознанием в те далёкие времена, сам проживая, сопереживая тем или иным событиям. Очень нравилось ему читать жития угодников Божьих, а потом вечером перед сном рассказывать их маленьким братьям, сёстрам и племянникам. После молитвенного правила садился перекусить, а потом выходил на двор управиться по хозяйству. Бежал к соседям колоть дрова, наносить воду из колодца. Если была служба в храме, то неукоснительно следовал церковному уставу — шёл на Богослужение. Иногда, сидя в своей хибарке, мастерил что-нибудь из дерева. Вырезал крестики, кораблики, свистульки и раздавал ребятишкам. Незаметно закончился Великий пост и началась Страстная седмица. На страстной неделе происходят Евангельские события, связанные со страданием Господа нашего Иисуса Христа. Праздник Входа Господня в Иерусалим, который предшествует Страстной неделе в воскресный день, показывает, насколько Иисус стал знаменитым в народе иудейском. Люди снимали свои одежды и постилали их на землю, когда он въезжал в Иерусалим на осле. Они кричали: «Осанна Сыну Давидову! осанна в вышних! Благословен идущий во имя Господне!» Они встречали Его, как царя. Думали, что Он освободит их от гнёта римского. Но Господь шёл на вольное страдание. Он всё знал заранее. Он умывает ноги ученикам перед Тайной Вечерей, но не многие поняли это. А один из учеников, называемый Иуда Искариот, пошёл к первосвященникам и предложил им предать учителя. Господь на Вечери говорит ученикам:

— Один из вас предаст меня!

Как нависшая давящая туча на небе преследовала тяжесть молящегося Петра всю Страстную неделю. Все эти события настолько впились в его душу, проникли в сердце, в сознание, что Пётр практически ничего не ел в эти дни. Ежедневно он бывал на Богослужении, молился, читал Евангелие у себя в каморке, прокручивая в голове происходящее в Иерусалиме. Он видит скорбящего Христа, который по-человечески боится тяжких страданий, но, как истинный Сын Своего Отца, он вверяет себя в волю Отчею. Молится на камне до кровавого пота и с решительной готовностью направляется навстречу Иуде-предателю. Происходит поцелуй неблагодарного ученика, которым предаётся Сын Человеческий. Остальные апостолы разбегаются кто куда, и лишь Иоанн и Пётр следуют за арестованным Христом. Далее допрос Иисуса первосвященниками, отречение Петра при первых криках петухов. Всё это чётко видит читающий Евангелие Пётр. Из глаз его текут слёзы. Он и раньше читал эти строки Священного Писания, но именно сейчас, когда вся Церковь вспоминает эти дни и усердно молится, на сердце, на душу будущего монаха накатила скорбь. Как хотелось ему помочь, хотя бы понести Крест Христов, и следовать рядом с Богородицей Девой Марией, поддерживая Её на этом пути. Как хотелось ему просто быть рядом с Богом, или, наверное, даже больше того, хотелось быть в Нём, в Боге. В сердце канонарха горел огонь, огонь Божественной любви. В храме во время чтения 12 страстных Евангельских текстов в Великий Четверг, дрожал голос у возглашающего стихиры Петра. Сердце переполняли чувства жалости, скорби, любви к невиновному Иисусу Богочеловеку. Толпа, которая кричала «осанна», теперь кричит: «Распни! Распни Его!» Страшные слова неблагодарного еврейского народа. Пилат умывает руки, не желая быть причастным к смерти праведника. Но он мог бы остановить расправу, чем спас бы свою душу. Христа бичуют, издеваются, бьют по лицу, плюют на него и смеются. Потом взвалив на плечи его Крест, ведут к месту казни, на Голгофу. Рядом с Иисусом распинают и двух разбойников, один из которых просит помянуть его во Царствии Небесном. Благоразумный разбойник, как поёт о нём Церковь. Наш Спаситель умирает на Кресте, произнеся лишь одно слово: «Свершилось.» Да, через страшное преступление совершилось искупление человеческого рода. Омылся грех Адама Кровью Сына Человеческого.

Великая пятница: вынос Плащаницы и погребение. Всё это происходило в мрачной обстановке. Вся Церковь, все люди скорбели об умершем на Кресте Боге. Но вот началась Великая Суббота. Именно в этот день, в ночь Воскрес Христос. Первые, кто узнал об этом, были жёны мироносицы, которые купили ароматы, чтобы пойти рано поутру и помазать Тело Иисуса. Они шли и недоумевали, кто же отвалит им огромный камень от дверей пещеры, в которой было положено Тело Христово. Подойдя к гробу, увидели они, что огромный камень отвален от входа и войдя в пещеру встретили Ангела, сидящего на том месте, где должен был лежать Иисус. Ангел возвестил им, что нет Иисуса среди мёртвых, и, как обещал Он, воскрес в третий день. Мироносицы, не помня себя от радости и удивления, бросились бежать, чтобы быстрее сообщить ученикам.

«Тщетна вера наша, если Христос не воскрес» — так сказал апостол Павел, который прошёл полсвета, проповедуя Христово Воскресенье. Он же был восхищен на третье небо и слышал там глаголы неизреченные. Видел то, что око человеческое никогда не видело при жизни на земле. Именно там, он узнал о том, что человеку даже на ум не придёт — именно это Господь уготовал любящим Его. Великая Суббота сменяет скорбь человеческую на истинную радость. Как мать забывает боли, которые имела при родах, видя, как растёт и укрепляется духом ребёнок, новая жизнь, новый человек, так и забывается скорбь при виде Воскресшего Христа.

Ровно в полночь начинается Пасхальный крестный ход. Священнослужители в алтаре запевают тропарь 6 гласа «Воскресение Твое Христе Спасе…», и на третьем пении выходят из алтаря, направляясь к улице. Весь народ, держа в руках свечки, идёт цепочкой за священником вокруг храма. Пение усиливается, уже все поют слова Воскресной стихиры. Обойдя вокруг храма и став в притворе священник изрядно покадив, берёт крест с трикирием в руку возглашая:

— Слава Святей и Единосущней и Животворящей и Нераздельной Троице…!

Тут же начинает петь тропарь Пасхи:

— Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!

Подхватывает хор, а в это время батюшка христосуется со всеми прихожанами:

— Христоооос Воскрееесееее!

Все дружно и громко отвечают:

— Воиииистину Воскрееесеее!

В воздухе летает множество невидимых Ангелов, на сердце такое счастье, такая радость, что вот сказали бы: «Сейчас умрёшь!» И ответил бы: «С радостью, с Господом Воскресшим!» Такое настроение Пасхи передается в этот момент на всех прихожан, на всех, кто ждал этого момента, кто сопереживал страдающему Христу. Воистину Христос Воскрес!

Прощание

Ярко и славно встретили Красную Пасху. Радостное настроение было всю Светлую седмицу. Всю неделю трезвонили колокола на звоннице, и слышался задорный детский смех:

— Ещё, ещё хотим!

Наш герой канонарх водил деревенских детей на колокольню и учил звонить. На Светлой неделе по уставу Церковному разрешалось звонить круглые сутки всем желающим. А детям-то это было в диковинку. Пётр очень любил детей, потому собирал их со всего села и вёл в храм. Они бежали, дёргая его за рукава и, перебивая друг друга, спрашивали о разных небылицах, которые рассказывали им мамки да бабки.

— Дядь Петь, а дядь Петь, скажи, а правда черти от колокольного звона разбегаются?

— Знамо дело, уши затыкают и проваливаются сквозь землю, ей Богу, — с серьёзным видом отвечал Пётр.

— Ух тыыы, прааав-дааа, — открывали от удивления рты мальчишки.

Пока шли, он рассказывал им о Христе, о Божьей Матери, о святых угодниках. О чудесах, кои они совершали, и о том, что нам необходимо стремиться подражать их житию.

После таких разговоров, уроков колокольного звона, некоторые из детворы стали чаще приходить на Богослужения и с любопытством смотрели, как дядя Петя читает, поёт вместе с певчими, алтарничает. Будущий пастырь старался открыть детским сердцам Христа Бога, любящего всех людей, важность посещения храма и Причащения Святых Христовых Таин. Дома всё было по-прежнему, но видел Пётр, как мама Марья Ильинична частенько, глядя на него, глубоко вздыхает и всхлипывает. Как-то раз, подсел сын к дорогой своей мамочке и стал утешать её:

— Мамаша, родная Вы моя, не надо убиваться ради меня. Что ж, лучше было бы, если бы я голову свою на войне сложил, и уже черви доедали бы меня?

— Ды что ты, Господь с тобой, — перекрестившись, изменилась в лице Марья Ильинична.

— Так вот, я и говорю, спас меня Господь-то! Ведь если бы ни Он, ни молитвы Ваши, не видать бы мне белого света. Потому и вспомнил я на фронте об обещании, которое дал Ему ещё в мальчишестве. Помните, может?

Когда мы с Пашкой овец стерегли, да волки на нас напали? Ведь явился Он ко мне. Даааа! Никто иной, именно Иисус явился, — говорил Пётр, улыбаясь во все свои усы.

Марья Ильинична ласково смотрела на сына и тихо произнесла:

— Понимаю, сыночек, всё понимаю, но… сердце материнское, оно ведь… Мужик ты уже давно, борода вон, голова с проседью, войну прошёл, а для меня всё равно чадо родное.

— Для меня и для всех вас будет лучше, если я буду там, мама. Душу спасать надо, а кто нас вымолит?

Тихо вёлся разговор сына с матерью. За окном ярко светило ласковое весеннее солнышко, ребятишки играли с котятами во дворе, а те, что постарше, помогали по хозяйству Фёдору Романовичу. Пришло время Петру покинуть отчий дом, исполнить благословение. Вечером за столом собралась вся семья от мала до велика. Помолившись, благословив трапезу, глава семейства первым зачерпнул большой деревянной ложкой из чугунка, отхлебнув немного, дал добро, и все остальные ложками наперебой налетели на вкусно пахнущую еду. Фёдор Романович ласково смотрел на детей, приговаривая:

— Ешьте, ешьте, пузыри.

Во время трапезы обычно никто не говорил, соблюдая священную тишину. С этим в семье было строго. Закончив вечерять, отец позвал старшего сына на улицу:

— Пойдём-ка, покурим, посидим.

Выйдя на улицу и вдохнув теплого весеннего воздуха, Фёдор Романыч присел на завалинку и закурив самокрутку, начал разговор:

— Значит решил? Завтра уже уходишь?

— Да, батя. Пора мне. Тяжело мне с вами расставаться, но надо. Понимаешь ли ты меня? — Пётр повернулся к отцу, ища его одобрительного взгляда.

— И понимаю, и нет. Тяжко без тебя будет, но да что тут галдеть. Решил, значит иди до конца.

Сын прислонился, толкая плечом в плечо отца и ободрительно сказал:

— Батя, Бог даст, ещё свидимся мы на этом свете. Буду молиться за род наш.

— Сынок, вот что скажу тебе. Ты уж коли решил, так до конца иди, слышишь, до конца, чтобы не случилось. Как бы там жизнь не повернулась, а своему убеждению не изменяй. Богу не изменяй, не предавай. Хоть бы и смерть угрожала, ты уж её видел и не раз. Не бойся ничего. Знаю я, что служба Богу самая тяжелая, но и самая любезная для души. Молиться завсегда трудно и многим непосильно. Тебя Господь призвал, вот и будь верен до конца.

Не ожидал старший сын таких слов и наставлений от родного отца. Удивляясь услышанному, обнял он кучерявую, седую голову Фёдора Романовича и прошептал:

— Спасибо, отец.

— Довезу тебя до Мучкапа, а дальше сам. Лошадь, вон, Палычь одолжил, — пробубнил отец, и они вошли в дом.

Долго ещё они сидели, беседуя обо всём на свете, будто и не было Петра дома все эти дни. Марья Ильинична, скорбно, но в то же время ласково смотрела на первенца своего и вздыхала. Запоминала его глаза, брови, морщинки в уголках глаз, чудно закрученные усы, переходящие на впалых щеках в густую бороду. «А вдруг и не увижу больше никогда, — думала мать, — Вдруг приберёт меня Господь. Ох, да не дай Бог, с Петенькой что случится в дороге! Гоооо-спо-ди, спаси и сохрани его!» Она истово крестилась и, не давая сыну повода подумать что-то дурное, натянуто улыбнулась.

— Петенька, ты уж там береги себя в дороге-то. Как будешь на месте, письмецо отпиши, — заботливо проговорила Марья Ильинична и, встав со стула, стала нервно поправлять воротник его рубахи.

Когда все улеглись, Пётр достал своё Евангелие и начал читать там, где открылось, главу от Марка: «Аще кто хощет по Мне идти, да отвержется себе, и возьмет крест свой и по Мне грядет.» Петра словно окатили холодной водой. Он и раньше читал эти строки, но так как сейчас, на него они не действовали. Он встрепенулся, открыл глаза шире и будто понял что-то ещё.

— Господи, даже сейчас Ты напоминаешь, чтобы я не обернулся вспять. Благодарю Тя, Боже мой! — Пётр закрыл глаза и ещё несколько минут шептал благодарственные глаголы.

Его покинули сомнения в правильности выбора. Во что бы то ни стало, он не отступит от задуманного. Долго ещё горела лампадка перед старыми образами и возносилась молитва будущего монаха. Спал Пётр совсем немного, лишь пару часов, и уже на рассвете начал собираться в дальний путь. Проснулся Фёдор Романович, чтобы, как обещал, сходить за лошадью и подвезти сына до уезда. Собирались молча. В доме повисла грустная тяжесть расставания. Пётр оглядел родные стены, образа, большой стол за которым они часто собирались всей семьёй. Знакомую с детства печку, правда изменившую свой вид за долгие годы. На мгновенье он вспомнил, как ещё подростком помогал отцу перебрать, расширить и поставить новую печь. Мамины чугунки, ухваты, незатейливая посуда. Он перекрестился, перекрестил спящих братьев, сестёр, всех кто был в доме и вышел на улицу. Рассвет радовал душу, яркое солнце вставало и лучи освещали привычный сельский пейзаж. Вот подъехал и отец на телеге, но сзади Петра заскрипела дверь и выбежала Марья Ильинична.

— Сыночек, -окликнула она и бросилась на шею Петра.

— Мама, поспали бы ещё, — он обнял мать и внутри у него защемило.

— Береги себя, родной мой сыночек, — она перекрестила сына, вытирая другой рукой слёзы, — С Богом.

Пётр резво прыгнул на телегу. Отец понукал лошадь, тронул, и они уже ехали по цветущей Покровке. По прибытии в Мучкап, отец с сыном распрощались как могли, по-мужски, но Фёдор Романович только добавил:

— Помни, сынок, что я вчера сказал тебе. До конца!

Они почеломкались, обнялись, и наш странник направил свои ноги в сторону Шацкого уезда в Свято-Успенскую Вышинскую обитель.

Моршанск

Бодро шагал наш богомолец по Тамбовской земле, пересекая поля, леса, проходя вброд мелкие речушки, приближаясь к своей заветной цели. Днём он проходил большие расстояния в несколько десятков вёрст, но на ночлег старался остановиться в поселениях.

Подходя к городу Моршанск, он ещё издалека увидел огромный возвышающийся над остальными постройками Троицкий собор. Его купола блестели золотом на ярком весеннем солнышке и вдалеке слышался звон колоколов. Всё ближе и ближе приближался Пётр к белосводному гиганту, стоящему посреди небольших купеческих домов и множества мельниц, виднеющихся на окраине города. Проходя по шумному центру Моршанска, странник попал на базарную площадь и купеческие ряды. Чего только не было на торговых прилавках. Здесь продавали мясо, живую рыбу, пахло свежевыпеченными калачами. Мужичок в полушубке зазывал вилкой с квашеной капустой, стоя у деревянной бочки. В другом углу продавали живую скотину: коз, кур с петухами, гусей, уток и кроликов. Вокруг базара стояло множество запряженных повозками лошадей, дремавшими в хомутах и жевавшими сено. Жизнь кипела в городе. Ярмарка была в самом разгаре.