Бесплатный фрагмент - Каникулы в Нью-Йорке

Каникулы в Нью-Йорке
Глава 1. Рай напротив парка

Я приехал в Нью-Йорк в начале мая. Было жарко, но не лето — липкий воздух с вокзала уже нёс в себе запах бензина, жареной еды и мусора. В руках у меня был чемодан, в голове — похмелье. Чемодан весил меньше, чем голова.

На вокзале толпа шла во все стороны сразу. Все знали, куда идти, кроме меня. Я взял такси. Таксист не сказал ни слова, только кивнул, когда я назвал адрес. В зеркало он не смотрел. И правильно: я сам не хотел видеть свою рожу.

Из окна такси Нью-Йорк выглядел как гигантский балаган. Рекламные щиты, сияющие витрины, уличные торговцы, мужчины в костюмах, женщины в платьях, бездомные с картонками. Всё это перемешивалось в один поток, и у меня было чувство, что город специально показывает витрину, зная, что внутри всё гниёт.

Такси обошлось дороже, чем я хотел. Почти половина наличных улетела в десять минут пути. Добро пожаловать в Нью-Йорк.

Дом напротив Центрального парка оказался старым. Никакого блеска, никакой романтики. Пожелтевшая штукатурка, трещины, запах сырости и табака. Турист сказал бы: «О, это автентика». Для меня это было просто дерьмо, которое никто не ремонтировал слишком долго.

У входа сидела женщина в халате. Она курила, и пепел падал ей прямо на грудь. Смотрела на меня так, будто знала, чем всё закончится.

— Новенький? — спросила она. Голос хриплый, будто её лёгкие были из песка.

— Похоже на то.

— Добро пожаловать в рай напротив парка. Здесь воздух дорогой, а люди дешёвые. — Она затянулась, закашлялась и выпустила дым.

Я кивнул и пошёл внутрь.

На втором этаже дверь моей квартиры скрипнула так, будто ей неприятно меня впускать. Комната была крошечной. Матрас, стол, стул, маленькая кухня, ванная с облупленной плиткой. Окно выходило на Центральный парк. Люди платят бешеные деньги за вид на парк. Для меня это был просто набор деревьев. Вид не спасает. Вид не лечит.

Я бросил чемодан, сел на матрас и открыл бурбон. Первый глоток сказал мне: «Ты снова всё испортил, парень».

Позже я вышел за едой. В Нью-Йорке еда — либо для богачей, либо для собак. Я выбрал лапшу в коробке и банку дешёвого пива. На углу работал магазин с грязными окнами и продавцом, которому было плевать, сколько у тебя денег — лишь бы хватило.

Возвращаясь, снова увидел женщину в халате. Она всё ещё курила. Казалось, что сигарета у неё одна, вечная.

— Ну что, нашёл своё счастье в городе? — спросила она.

— Счастье кончилось раньше, чем деньги.

Она хмыкнула.

— Тогда ты впишешься. Здесь у всех так.

Я остановился.

— Вы здесь давно?

Она рассмеялась, как будто я спросил, видела ли она динозавров.

— Я тут дольше, чем эти стены. Видела, как приходят и уходят. Никто не задерживается. Одни мечтают, другие спиваются. К какой категории ты себя относишь?

Я сделал глоток пива прямо из банки.

— Посмотрим.

— Да-да. Все так говорят.

Она затянулась и посмотрела наверх.

— Вот там у нас маленькая принцесса, — сказала она, кивая на окна второго этажа. — Думает, что город создан для неё. Но город всех ест одинаково. Только быстрее тех, кто слишком красив.

Я не стал спрашивать, кого она имела в виду. Я и так знал.

Когда поднялся на второй этаж, услышал музыку. Дверь напротив была приоткрыта. В дверях стояла девушка. Та самая. Волосы растрёпаны, глаза сияют. Она держала бокал вина, смеялась сама с собой, танцевала босиком.

— Ты новенький, — сказала она. Это прозвучало как диагноз.

— Вроде того.

— Я Кейт. — Она протянула руку, но вторая всё ещё держала бокал, и несколько капель упали на ковёр.

— Николас.

Она рассмеялась.

— Слишком серьёзное имя. Надо будет придумать тебе что-то полегче.

Я стоял секунду, слушал шум из её квартиры — голоса, смех, музыка. Потом открыл свою дверь и ушёл внутрь. Сел на матрас, открыл пиво. В окне напротив Кейт всё ещё смеялась. Нью-Йорк смеялся вместе с ней. А я пил.

Глава 2. Роза и её сигареты

Утро началось с запаха жареного масла и табака. В доме не было будильников. Здесь будили чужие запахи. Я встал, выпил воды из крана. Вода была тёплой, как будто кто-то уже пользовался моим утром до меня.

Кофе я купил внизу. Ларёк, где мужчина в бейсболке молчал и смотрел на меня, как на ещё одну пустую кружку. Бумажный стакан обжёг пальцы. Кофе был чёрным и кислым. Нью-Йорк любит продавать кислое под видом бодрости.

Роза сидела у входа, как будто не вставала со вчерашнего вечера. Халат, носки, шлёпанцы. Сигарета — продолжение руки.

— Выжил, — сказала она и кивнула на мой стакан.

— Пока да.

— Не радуйся. Этот дом пережил людей повеселее тебя.

Я сел на порог рядом, так, чтобы дым шёл мимо лица. Не помогло.

— Вы вообще спите? — спросил я.

— Курю. Это экономит время. — Она щёлкнула пеплом. — И нервы.

— На что здесь нужны нервы?

— На двери, которые не открываются, на людей, которые не меняются, и на город, который притворяется будущим.

Мы помолчали. Во дворе кто-то ругался на собаку. Проехала мусорная машина. Железные зубы города скрипнули, как будто он дожёвывал чей-то вчерашний праздник.

— Слушай, новенький, — сказала Роза. — У нас три правила. Не делай вид, что ты лучше всех. Не обещай, что исправишься. И не проси у этого дома любви. Он не умеет.

— А если я всё-таки попрошу?

— Тогда купи пепельницу побольше. Любовь здесь горит быстро.

Я сделал глоток кофе. Он стал холодным. Я поднялся.

— Я вернусь.

— Все возвращаются, — сказала она. — Некуда уходить.

Я решил пройтись по району, чтобы понять, где здесь притворяются, что живут. Квадратные кварталы, одинаковые лица. Центральный парк в мае был зелёный, как обложка школьной тетради. Люди бегали в шортах. Собаки выглядели богаче своих хозяев. На лавке мужчина в костюме ел банан и читал новости в телефоне. Рядом женщина кричала в трубку на кого-то, кто виноват был во всём.

Город был бодр и свеж, как реклама воды. Я — нет. Я сел на край скамейки, которого не касалось солнце. Скамейка была липкой. От жары или от людей — не важно.

В витрине напротив продавали кроссовки, стоившие половину моей аренды. Я подумал, что если их купить, то ходить станет легче. И сразу понял — нет. Просто будет дороже.

Я вернулся на улицу с едой, где бodega держалась на скотче и молитве. Внутри пахло луком, пивом, стиральным порошком и кошачьим кормом. Парень за стойкой спросил, не нужен ли мне лотерейный билет.

— Нет, — сказал я. — Мне повезло в другой жизни.

— Тогда кофе? — Он кивнул на термос, переживший три войны.

— Уже пил. Хватило.

Я купил бутерброд с яйцом и сыром. Бумага промокла жиром ещё на кассе. На стене висела доска с объявлениями. Репетитор по математике. Доставка на велосипеде. «Ищу соседа, который не шумит и платит вовремя». Я усмехнулся. Внизу от руки: «Утерян серый кот, отвечает на имя Луи. Вознаграждение». Я подумал: коты здесь получают больше внимания, чем люди, которые теряют себя.

Под обед я пошёл искать работу. Это косвенно называлось «отправить два письма и зайти в три места». В первом месте сказали: «Оставьте резюме». Во втором: «Мы перезвоним». В третьем: «Вы слишком старый для стажировки и слишком пустой для чего-то серьёзного». Я не спорил. Зачем? Люди редко ошибаются, когда говорят гадости. Они в этот момент честные.

На углу я сел под кондиционер, который капал вниз, как будто плакал надо мной. Открыл телефон. В ящике три письма. Реклама, спам и «к сожалению, в данный момент мы не можем…» Я закрыл телефон и посмотрел на свои ботинки. Они пережили два города и один развод. Пора менять и то, и другое. Я не знал, с чего начать.

Прошёл мимо бара, который открылся в полдень, как врач, и принимал больных до полуночи. На стекле висела табличка «Happy Hour». Я подумал: счастливый час — это когда не пьёшь. Зашёл внутрь.

Бар был пуст. Бармен протирал стойку медленной тряпкой, которая знала слишком много историй.

— Что будешь? — спросил он без интереса.

— Пиво. Любое.

— Любого не держим. Держим то, что есть. — Он поставил бутылку. — Откуда?

— Из соседней клетки.

— Долго пробудешь?

— Как получится.

— Всегда так отвечают те, кто останется.

Мы молча пили моё пиво. По телевизору бежали люди в форме, бросали мяч. Комментатор кричал так, будто от этого что-то зависело.

— Там у вас напротив девчонка громкая живёт, — сказал бармен, будто не глядя. — Смешная. То ли учится, то ли играет. Иногда приходит сюда с компанией. Пьют сладкое. Оставляют чаевые, как будто мир им даёт сдачу.

— Кейт, — сказал я.

— Ага. — Он кивнул. — Осторожнее с такими. Они светят ярко и недолго.

— Я просто сосед.

— Самые опасные слова на земле.

Я допил и ушёл, оставив один доллар. Было мало. Бармен кивнул так, будто понял.

В подъезде снова пахло дымом. Роза считала ступени, выпуская кольца, каждое на номер выше.

— Ну? — спросила она. — Город уже успел тебя обмануть?

— Он даже не обещал.

— Значит, ты умнее большинства.

Она подвинулась, приглашая присесть. Я сел.

— Вы говорили про принцессу, — сказал я.

— Про Кейт? — Роза щёлкнула пеплом. — Она шумит, потому что боится тишины. Таких слышно за квартал. Слышно и видно.

— Слышно, да.

— Она хорошая, — сказала Роза неожиданно мягко. — Просто не умеет держать себя в руках. А город любит такие руки. Он кладёт в них всё и сразу, а потом отбирает, когда человек улыбается. Самый удобный момент.

Я посмотрел на окно второго этажа. Штора шевельнулась. Мне показалось, или оттуда пахнуло вином и духами.

— Вы её опекаете? — спросил я.

— Я? — Роза усмехнулась. — Я не опекаю никого. Я только курю и доживаю свой дом. Кому повезёт — тот научится на моих словах. Кому нет — научится на своих ошибках. Обычно второй вариант.

Она достала новую сигарету. Старая ещё горела.

— Вы не устали? — спросил я.

— А ты? — Роза посмотрела прямо. — Ты ведь тоже не спишь. Пьёшь, читаешь, смотришь в окно. Жалость к себе — худший наркотик. Дешёвый и всегда под рукой.

— Я не жалею себя.

— Конечно. Ты просто переехал в город, который не любит тебя, и назвал это новой жизнью.

Я хотел возразить. Передумал.

— Слышишь, новенький, — сказала она тише. — Здесь есть простой трюк. Если хочешь выжить — придумай, ради чего вставать. Хоть самое тупое. Пачка сигарет. Чашка кофе. Серия в телефоне. Что угодно. А если будешь вставать ради того, чтобы кого-то спасать, — утонешь первым.

— Я никого не спасаю.

— Скажешь это через месяц ещё раз. И посмотрим.

Город за дверью шумел. Скорая, сирена, мужик ругался с таксистом, кто-то смеялся слишком громко. Нью-Йорк разговаривал всеми голосами сразу. Он был старше каждого из нас и моложе всех вместе.

— Мне идти, — сказал я. — Попробую ещё найти работу.

— Попробуй. И купи нормальную еду. — Роза кивнула на мой пакет. — От этой лапши скоро будешь светиться в темноте.

— Это хоть будет что-то необычное, — сказал я.

— Не здесь, — ответила она. — Здесь всё обычное.

Вечером я вернулся без работы и с двумя письмами «к сожалению». Третье письмо было от старого знакомого: «Если ты в городе, заходи. Может, есть подработка». Там был адрес где-то в Мидтауне. Я подумал «потом».

В окне напротив светили гирлянды, как будто там было Рождество, хотя был май. Музыка прыгала, как шарик на резинке. В дверях появлялась Кейт, исчезала, снова появлялась. Люди входили и выходили. Город входил и выходил вместе с ними.

Я стоял у своей раковины, ел суп из банки. Он был солёный и металлический. Вкус детства для тех, у кого его не было.

Кто-то постучал. Три коротких, один длинный — ритм сигареты.

— Открой, — сказала Роза за дверью. — У тебя воняет.

Я открыл.

— Суп, — сказал я.

— Не оправдание. — Она прошла внутрь, как инспектор, и открыла окно. С улицы влетел гул. Парк шумел листьями, машины ругались фарами. — Учись проветривать. Здесь всё портится быстрее, чем успеваешь привыкнуть.

Она потушила сигарету в моей пепельнице и сразу достала новую.

— Ты ведь пишешь, — сказала она. Это не было вопросом.

— Иногда.

— Пиши каждый день. Иначе город перепишет тебя. А у него стиль ещё хуже твоего.

Я усмехнулся. Она посмотрела на меня так, будто пыталась решить — стоит ли дальше тратить слова.

— И ещё, — сказала Роза, — не смотри долго в то окно. — Кивок в сторону Кейт. — У города есть привычка показывать тебе желаемое напротив. Чтобы ты захотел. А потом вышел на улицу и забыл, зачем шёл.

— Я просто сосед, — сказал я.

— Сказал каждый утопающий.

Она ушла. Я остался у открытого окна. Сигаретный дым ещё держался в комнате. Я выпил стакан воды. Посмотрел на блокнот. Открыл. Написал: «Рай напротив парка. Ад внутри».

Снизу кто-то крикнул: «Закрой дверь, дурак!» Я и не открывал. Это был Нью-Йорк. Он кричал кому-то другому. Или мне. Здесь это одно и то же.

Я сел на матрас, выключил свет и слушал, как дом дышит. В коридоре смеялась Кейт. Внизу кашляла Роза. На улице тянулись сирены. Я подумал о том, что у каждого из нас есть свой способ не спать. У меня — блокнот. У Розы — сигареты. У Кейт — музыка и смех. У города — мы.

Ночь не закрылась. Она просто стала плотнее. Я уснул позже, чем хотел. Проснулся раньше, чем смог.

Утром Роза снова сидела на своём месте. Я спустился за кофе.

— Видишь, — сказала она, не глядя, — ты уже знаешь, где тебя найдут.

— Кто?

— Те, кто нуждается. И те, кто уничтожит.

— Вы говорили про три правила, — напомнил я.

— Я их не меняю. — Она щёлкнула пеплом. — Но иногда добавляю четвёртое.

— Какое?

— Если услышишь, что кто-то стучит к тебе ради спасения, — открой. Но помни, что потом дверь придётся закрыть. Иначе дом останется без воздуха.

Я кивнул. Понял ли я? Нет. Но кивнул.

В окне напротив мелькнула Кейт. Увидела меня. Помахала. Это было слишком просто. Я помахал в ответ. Это было ещё проще.

Роза усмехнулась, не оборачиваясь:

— Смотри не захлебнись.

Я поднял кофе. Он снова был кислым. Но теперь я знал, зачем встал. Хоть на сегодня. Написать. Посмотреть. Не утонуть.

Город передвинулся на шаг ближе и сделал вид, что этого не было.

Глава 3. Девушка в окне

Я проснулся от того, что в коридоре гремела музыка. Было ещё утро, но кто-то напротив решил, что ночь — это круглосуточная привилегия. Я посмотрел в окно: Центральный парк шумел зеленью, люди бегали, собаки тащили хозяев. Жизнь кипела. Моя жизнь лежала на матрасе и пахла бурбоном.

Я открыл окно. Из квартиры напротив вылетел смех. Настоящий, яркий, такой, который раздражает, если у тебя нет сил. Я зажёг сигарету, но она быстро погасла от сквозняка. Я выругался и закрыл окно.

Внизу снова сидела Роза. Конечно, с сигаретой. Я спустился за кофе, но она перехватила меня взглядом.

— Соседи сверху решили, что у них каникулы, — сказала она.

— У меня каникул нет.

— Значит, ты в проигрыше. Тут выживают только те, кто умеет притворяться, что жизнь — вечеринка.

Я купил кофе и какой-то кекс, который на вкус был как картон. Вернувшись, я услышал, как хлопнула дверь напротив. Музыка стихла. В коридоре появилась она — та самая. Девушка в окне.

На ней были джинсовые шорты и футболка с пятном вина. Волосы растрёпаны, глаза блестят. Она держала бокал, хотя было всего десять утра.

— Привет, сосед, — сказала она. Голос звонкий, как колокольчик, но с хрипотцой.

— Привет.

— Ты вчера не заглянул. У нас было весело.

— Я слышал.

— И? — Она прищурилась.

— И решил, что веселье умеет жить и без меня.

Она рассмеялась.

— Меня зовут Кейт.

— Николас.

— Николас? Серьёзно? Ты выглядишь как Ник. Или даже Кол.

— Пусть будет Николас.

— Ладно. — Она сделала глоток вина. — Ты пьёшь?

— Иногда.

— Тогда приходи сегодня вечером. У нас снова вечеринка.

Я пожал плечами. Она не ждала ответа. Уже разворачивалась, уже снова смеялась. Дверь захлопнулась, и я остался с кислым кофе и холодным кексом.

Днём я пытался писать. Открыл блокнот, написал три слова: «Нью-Йорк пахнет мусором». Потом дописал: «и женщинами, которые убегают от себя». Потом перечеркнул.

С улицы доносился крик торговцев: «Пицца, пицца, горячая пицца!» Сирены, автобус, чья-то ссора. Я закрыл блокнот и лёг.

Проснулся вечером. В окне напротив светили гирлянды, музыка била в стены. Кейт танцевала босиком. В её квартире было полно людей: парни в футболках, девушки с бокалами. Смех, крики, запах вина долетал даже сюда. Я сидел в темноте и смотрел.

В дверь постучали. Три коротких удара, потом один длинный. Я узнал этот ритм.

— Открывай, — сказала Роза. — Ты опять сидишь в темноте?

Я открыл. Она вошла, села на стул и закурила.

— Соседка твоя напротив — огонь. Но огонь всегда ищет бензин.

— Вы про Кейт?

— А про кого ещё. — Роза затянулась. — Смотри аккуратнее. Молодость умеет тянуть за собой. Но редко знает, куда ведёт.

Я посмотрел в окно. Кейт смеялась, подбрасывая волосы назад. Парень пытался её обнять, она увернулась и подняла бокал. Её смех бил по ушам, даже если окна были закрыты.

— Ты ведь пойдёшь, — сказала Роза.

— Нет.

— Тогда будешь смотреть из окна. А это хуже.

Она оставила окурок в моей пепельнице и ушла. Я налил себе бурбон, выпил. В окне напротив Кейт встретилась со мной взглядом. На секунду. Она подняла бокал, как будто тост. Я тоже поднял свой стакан.

Мы выпили вместе. Но каждый в своей клетке.

Глава 4. Бар на углу

Я не пошёл на вечеринку. Вечеринки — для тех, кто ещё верит, что ночь о тебе что-то помнит. Я повернул в другую сторону и спустился к бару на углу. Туда, где свет желтее, чем в больничном коридоре, и люди разговаривают с бутылками так, будто те им что-то отвечают.

Дверь поддалась с первого толчка. Внутри было прохладнее, чем на улице. Бармен протирал стойку тряпкой, похожей на старую карту: вся в пятнах, и ни одна точка не обещает выхода к морю.

— Вечер, — сказал он, не поднимая глаз.

— Пиво, — сказал я. — Любое.

— Любого не держим. — Он кивнул на холодильник. — У нас есть настоящее и достаточное.

Я выбрал бутылку, которая стоила меньше моей гордости. Он поставил её на стойку, подвинул тяжёлую пепельницу, будто понимал, что мне понадобится место для привычек.

В телевизоре над баром шёл бейсбол без звука. Комментаторы махали руками так, будто уговаривали мёртвого вернуть мяч. В углу двое мужчин молча играли в пул. Шары катились, как дни — без сюжета.

— Новенький? — спросил бармен.

— Второй день.

— Поздравляю. Дальше будет однообразнее.

— Это хорошая новость.

— Не знаю. Некоторые здесь приходят ради неожиданностей, а получают стабильность. Другие приходят за стабильностью и получают себя. Это хуже.

Я сделал глоток. Пиво оказалось холодным и честным. Оно не обещало ничего, кроме следующих пяти минут без мыслей.

— Имя? — спросил бармен.

— Николас.

— Я — Фрэнк. Если будешь приходить часто, импровизировать с именем не будем. Люди запоминают простое.

Дверь скрипнула. Зашла женщина с бледным лицом и слишком красной помадой. Села у стены, заказала джин с тоником и долго смотрела в телефон, как в окно, где море, но кораблей нет. Фрэнк налил ей щедро, она не улыбнулась.

— Я видел тебя вчера, — сказал он, как будто продолжал разговор, который мы не вели. — Ты стоял на светофоре и смотрел на парк.

— Наверное.

— Парк — как аквариум. Если у тебя нет собственного кислорода, долго не продержишься.

У стойки появился парень в рубашке, еле вылезшей из-под пиджака. Галстук был завязан злостью. Он заказал два шота текилы, выпил сам и ушёл в туалет. Возвращаясь, задел плечом чей-то стул, извинился и сел на место, будто предпочёл бы исчезнуть.

Фрэнк посмотрел на меня:

— Работаешь?

— Формально — нет. Пытаюсь.

— Понимаю. У нас здесь много «пытающихся». Они сидят справа. Те, кто уже перестал — слева. Ты пока посередине.

— Посередине ненадолго.

— Верю, — сказал он. Сказал так, как говорят «здорово» человеку в гипсе.

Я достал телефон, проверил почту. Пусто. Открыл блокнот, написал одну строчку: «Бар — это библиотека для тех, кто разучился читать». Показалось банально. Зачеркнул. Налил себе остаток пива в рот.

Дверь снова скрипнула. Вошли трое: парень с аккуратной бородой, девчонка в белой рубашке, ещё один — с веснушками и пустыми глазами. Они взяли стол под телевизором, заказали коктейли, которые звучали как имена собак. Смех их был лёгкий, как крышки на пластиковых стаканчиках.

— У вас тут вечером шумно? — спросил я.

— Если повезёт, — сказал Фрэнк. — Иногда заносит студентов из общаги. Иногда офисных, у которых бонусы не совпали с мечтами. Иногда приходит молчание, берёт бутылку и садится рядом.

Я кивнул. В такие вечера молчание — лучший собеседник.

Дверь распахнулась шире, чем требовалось. На пороге стояла Кейт. Волосы собраны небрежно, на лице — тот смех, который гаснет позже всех. На ней была чёрная куртка поверх светлого платья. За ней — двое мальчиков, которые улыбались ей в спину. Она вошла, как ветер, и ветер вошёл вместе с ней.

— Фрэнк! — крикнула она. — Дай мне что-нибудь, что заставит забыть, как пишется слово «вчера».

— Ты его и трезвая не любишь, — сказал он и поставил перед ней бокал с чем-то розовым. — Тебя предупреждать?

— Нет, — улыбнулась она. — Я люблю сюрпризы.

Она увидела меня и махнула рукой, словно вылавливала из воды знакомое лицо.

— Сосед! Ты всё-таки выбрал жизнь.

— В баре жизни больше, чем на вечеринках, — сказал я.

— Смотря на чью. — Она села на соседний табурет, повернулась ко мне коленями. — Ты правда Николас? Не Ник?

— Николас.

— Упрямый. Мне это нравится. Пока.

Фрэнк поставил передо мной ещё одну бутылку без слов. Кейт подняла свой бокал:

— За то, что мы умеем терять время красиво.

— Я теряю его без эстетики, — сказал я. — Но ладно.

Мы выпили. Она морщилась, но смеялась. В смехе было больше музыки, чем в музыке.

— Чем занимаешься, сосед?

— Пытаюсь писать.

— Писатели всегда «пытаются». Когда они делают — мы узнаём из похоронных заметок. — Она подалась вперёд. — О чём пишешь?

— О городе, который притворяется, что у него есть сердце.

— У него есть сердце, — сказала Кейт. — Просто оно работает по выходным и сдаёт кровь за деньги.

Фрэнк кашлянул, будто смеялся. Девчонка в белой рубашке из компании у телевизора повернулась к нам, послушала полминуты, вернулась к своим.

Кейт поставила локти на стойку и огляделась.

— Здесь хорошо. Здесь можно говорить глупости и оставаться умным.

— Здесь можно молчать и оставаться живым, — добавил я.

— Ты так молчишь, что по тебе можно писать лекции, — сказала она. — Пойдём покурим.

Мы вышли. Снаружи воздух был влажный, как полотенце, которым вытирают барную стойку. Она закурила быстро, сигарета прилипла к пальцам. Я достал свою.

— Сосед, — сказала Кейт между затяжками, — у тебя такой вид, будто ты уже покончил с собой, но передумал в последний момент и теперь боишься опоздать куда-то.

— Я просто не люблю опаздывать на чужие финалы.

— Тогда не ходи на мои. — Она выпустила дым в сторону такси, которое ругалось фарами. — Я умею всё портить без свидетелей.

Мы молчали минуту. У двери стояла металлическая бочка с песком и окурками. В ней было больше историй, чем в моём блокноте.

— Ты живёшь одна? — спросил я.

— Иногда. Иногда со мной живут ночи. Иногда — люди, которые думают, что они ночи. А ты?

— Я живу с вещами, которые не хотят быть моими.

— Красиво. Глупо, но красиво. — Она улыбнулась так, как улыбаются, когда что-то уже решили. — Возвращаемся?

Внутри Фрэнк наливал мужчине в галстуке ещё один шот. Мужчина забыл, зачем пришёл. Бар помнил за него.

— Фрэнк, — сказала Кейт, — включи что-нибудь, под что можно танцевать, но не радоваться.