Бесплатный фрагмент - Кангюй. Три неволи

Николасу Симс-Вильямсу (Nicholas Sims-Williams), профессору, исследователю арийского («бактрийского») языка и государственной организации Кангюя

---

Кто знает, может, то, что мы зовём

Кончиной, есть начало новой жизни,

А жизнь есть смерть?

Еврипид

174 год до нашей эры, конец весны, Паталипутра

— Вы только представьте себе, сколько рабов может подарить нам эта щедрая страна! — Властительный муж лет сорока пяти снимает с головы сияющий бронзовый шлем в виде головы слона с хоботом и бивнями, указывает им на огромный город, лежащий перед ним на возвышении. Две сотни человек в эллинских облачениях внимают благосклонно говорящему. — Рабы! Вы только вспомните, как нам не хватает рабских рук в Бактрии! Обильные шахты лазурита заброшены, тучные пшеничные поля превращаются без полива в пустоши, некому ткать прекрасные ковры в мастерских. Богатства Бактрии преумножат люди Инда. Здесь сотни деревень будущих рабов. Кто говорил про нескорое окончание кризиса с Шунга? Не ты ли, бесстрашный стратег Креонт? Кризис давно закончился, и в нашу пользу. Где провидец Скамандр? Твердил ты, вельможа, про бесконечность похода. Ну вот, полюбуйся — пройдена бесконечность! Позади трудные годы. Поход окончен. Забудьте про тревоги, засады, битвы и штурмы. Враги повержены. Ещё одно совсем незначительное усилие, каких-то два-три месяца осады, и враги будут полностью сокрушены. Эллины, наслаждайтесь заслуженным триумфом! Процветание нашей державы навсегда обеспечено. Вот он, сладостный миг победы!

---

Я, базилевс Деметрий Непобедимый, свершил своей храбростью и отвагой завоевания в Индии больше, чем великий Александр. Отец мой, твоя заветная мечта сбылась. Возлюбленная Бактрия расширилась до Каписы, от Каписы до Таксилы и от Таксилы до Паталипутры. Отныне вся империя Маурьев принадлежит династии…

Продолжить блистательную речь властителю не даёт рослый соматофилак, он что-то шепчет Деметрию, при этом часто оглядывается назад, в сторону печального босоного странника в выцветших запылённых чёрных одеждах и с такой же чёрной дорожной сумой в руках. Деметрий оборачивается к страннику, наклоняет набок голову, прищуривает глаза, с недовольным видом морщит лоб, очевидно, пытаясь опознать незнакомца. Свита ловит перемену настроения властителя и подражает базилевсу во всём, даже в позе. Устанавливается неловкая тишина. Ждут слов Деметрия.

Властитель делает два шага по направлению к страннику. Тот же отчего-то спешно принимается развязывать узел своей сумы. Тугой узел с трудом поддаётся трясущимися от волнения рукам. Раскрытая дорожная сума вырывается из рук странника враждебно настроенными соматофилаками. Из её недр вынимается некий сосуд, тщательно перемотанный белой тканью. В той обвёртке сосуд передаётся базилевсу. Деметрий снимает ткань, на свет появляется, о чудо, роскошный золотой ритон эллинской работы.

— Церемониймейстер! Ты ли это? — Властитель делает предположение, тоном, однако, неуверенным.

— Он это! Он! — тут же охотно поддерживают мнение базилевса сановники из свиты.

Странник снимает войлочный петас, улыбается открытой улыбкой, но его радость совсем недолгая, измождённое лицо быстро искажается страданием, на глазах выступают слёзы.

— Как ты загорел, друг. Тёмным стал от светила. Сразу тебя не опознать. Исхудал до костей. Голодал в странствиях? Морщинами покрылся. Волосы твои поседели. Ну же, оглашай долгожданные новости из Бактр. Кто тебя послал на Инд? Моя мать? Или Евтидем Второй, молодой мой соправитель? — Деметрий поощряющее похлопывает по плечу странника.

Босоногий странник виновато роняет ниц голову, его тело содрогается от рыданий. Среди свиты раздаются ядовитые смешки. Кто-то неизвестный сравнивает церемониймейстера с «хромым воробьём, вовремя прилетевшим за чужой славой». Базилевс крепко обнимает церемониймейстера за плечи. Раздаётся «вести у меня, властитель, очень дурные». Смешки осмотрительно обрываются, а царственные объятия распадаются. Посланник из Бактрии принимает благопристойную позу, громко произносит новости, и с каждым его словом Деметрий мрачнеет.

— Хайре, мой всевластитель. И да хранят тебя боги в несчастьях, непобедимый Деметрий. В державе твоей возмущение народов. Смута в Бактрии! Кровопролитие небывалое! Мятежом охвачена столица. Но и сатрапии не остались верными тебе, о справедливый властитель. Беззаконие учиняется повсеместно в державе твоей. Словно хворь заразная, разом бунт охватил и мирных прежде обывателей. Крепись же, мой базилевс! Матушку твою, царицу, без суда мятежники обвинили в тяжких прегрешениях. Искала несчастная базилея спасения у храма Артемиды. Держалась руками за статую богини. Страх перед богами не удержал мятежников от задуманного. Ворвались и в храм нечестивые люди! Попрали священное пространство. Осквернили жилище богини. Разняли кинжалами мятежники руки царицы, выволокли из храма и толпой растерзали несчастную прямо у алтаря богини. Кровью невинной залили алтарь. Ужасное злодеяние! Тело казнённой с поношениями выставили на агоре посреди торговых рядов. Теперь птицы терзают плоть убиенной. Клятвы на верность восставшими попраны, как попран ими божий страх. Мистофоры гарнизона Бактр предали в смуте нашего соправителя Евтидема Второго, примкнули к мятежникам, открыли им ворота столицы. Не осталось преданных людей у Евтидема, потому Евтидем бежал тайно из дворца. Где теперь твой соправитель, что он предпринимает для восстановления порядка, мне неизвестно, ибо поспешил я в первый же день мятежа к тебе. Базилевс, уверяю тебя, никто меня не посылал на Инд к тебе с донесением, потому как не было никого у власти в тот страшный день. К довершению бедствий, и без того немалых, вторглись в Бактрию с севера кочевники-усуни. Пали Великие Стены Бактрии, мой властитель. Варвары предают огню нещадно твои сатрапии. Благоденствию державы пришёл конец. Горе безмерно моё!

Странник сбивается и горько рыдает. Печальные известия с далёкой родины лишают властителя дара речи. Деметрий багрово краснеет, покрывается потом, на могучей шее выступают вены. Кто-то из сановников подносит властителю платок. Деметрий утирает с лица пот. Услышать такие печальные новости не ожидал никто из присутствующих. Словно бы бездна Аида внезапно разверзлась перед собранием и окатила храбрых мужей дыханием смерти. По выражениям лиц ближайшее окружение базилевса охватывает смятение. Устанавливается скорбная тишина. Гнев синедриона остаётся невысказанным. Сиятельные мужи плотно обступают базилевса и церемониймейстера.

— Кто истинный зачинщик мятежа, доподлинно известно? — после длительной паузы вопрошает Деметрий рыдающего.

— Евтидем Второй, брат твой низложен и отрешён от правления гнусным Евкратидом, тем, что был на службе у тебя меридархом, а позже стал и сатрапом Туривы. Хитроумный меридарх подбил сатрапов на мятеж во время осенних празднеств. Посулами склонил к измене и династов. Евкратиду в дерзостях его преступных покровительствовали магистраты из числа аристократов-македонян. Буле Бактр безо всяких возражений предоставляло Евкратиду всё, что он требовал. Опирался же в мятеже Евкратид на многотысячный отряд беглецов из Сирии, что привёл в Бактрию из Маргианы проксен самого Селевка. Именно сатрап Евкратид — истинный зачинщик смуты. Все несчастия от гордыни его безмерной проистекают.

— Ах вот как зародилось бедствие в Бактрии! За Евкратидом стоит коварный Селевк! — Деметрий потрясён новыми подробностями мятежа. — Имя проксена сирийского знаешь? Как определили, что это настоящий проксен, а не гнусный самозванец?

— Мой базилевс, ты не поверишь, кто был тем проксеном. Проксеном из Великой Сирии стался бактриец Аргей, сын Ореста, того самого Ореста, что служил главным казначеем. Невероятно пронырливый юнец выслужился в Сирии в краткое время аж до звания первого друга базилевса. Определённо именно для разжигания смуты Аргей был подослан к нам коварным Селевком. Тот же Селевк снабдил Аргея знаками отличия, как то: фибулой серебряной синедриона дел Великой Сирии, роскошными пурпурными одеждами с широкой золотой полосой, пышным золотым венком ценою немалой в двадцать талантов. Такие отличия важного сановника не подделать нищему бродяге!

— Сын Ореста? Жив? Почему? — Властитель недоверчиво переспрашивает церемониймейстера, оглядывается назад и кому-то позади себя отправляет вопрос: — Погиб же сын Ореста на охоте в горах? Встреча с медведем была для него роковой.

— Неверны те слухи, мой базилевс, — горячо возражает церемониймейстер. — Присутствовал я во дворце на приёме Евтидемом проксена. Проксен имя своё и имя отца своего при мне называл. Прибыл проксен не один, а с сотоварищами, македонянами и эллинами из Маргианы. Внешне Орест очень похож на отца своего, покойного казначея. Подлая миссия проксена сирийского увенчалась полным успехом. Мятеж Евкратида — злокозненные происки Селевка. Горестей Бактрии желают могучие враги!

Церемониймейстер вновь рыдает.

— Где Дерда? — Слёзы скорби осушаются царским платком. Церемониймейстер тихо всхлипывает, тяжело вздыхает и продолжает горестным тоном:

— Дерда, по очевидности, сгинул первым во смуте. Читал Евтидему Второму последнее письмо Дерды. Много строк было в нём. Печально звенели печати на глине. — Церемониймейстер показывает руками размер свитка послания. — Дерда сообщал об опасных волнениях в гарнизонах Великой Стены. Писал Дерда Евтидему без надежды, прощался, заверял в преданности. Просил сохранить память о нём.

— Что, и Дерду казнили? — чуть не кричит базилевс.

Церемониймейстер в ответ молча кивает головой. Ярость переполняет Деметрия. Властитель собирается было продолжить дознание вестника, но позади свиты раздаются иные, не эллинские голоса.

— Панчалы и матхуры не должны прознать про наши ужасные бедствия, — полушёпотом обращается Деметрий к свите. Сурово-непроницаемыми становятся лица знатных мужей.

Деметрий принимает благодушный вид. Обменявшись с союзниками короткими замечаниями о будущей осаде, базилевс покровительственно обнимает запылённого церемониймейстера за плечо, напевает бравую походную песенку. В сопровождении свиты удаляется в полевой лагерь армии, где у казначейских повозок происходит совет синедриона. Церемониймейстер напрягает память, оглашает в подробностях последнее письмо Дерды Евтидему. Раздосадованный Деметрий садится в походное кресло, предлагает высказаться всем желающим. Мрачным, серым, неживым, словно бы изваяние скорбящего, выглядит базилевс, пребывающий в тягостных раздумьях. После десятого оратора на словах «ожидает нас в Бактрии длительная осада столицы, ибо меридарх многоопытен» Деметрий прерывает молчание. По жесту правой руки выступающий, главный казначей армии, замолкает. Не вставая с кресла, базилевс обращается сразу ко всему синедриону:

— Гегемоны, вельможи, мнения разделились. Половина из вас говорила за разделение армии на две неравных части. Другая половина говорила про сохранение армии единой. Все же выступавшие сошлись во мнении на скорейшем возвращении в Бактрию.

Немедля гул голосов разражается вокруг сидящего. Всяк пытается оспорить мнение оппонента. Базилевс подзывает соматофилака, приказывает принести камешки для голосования. Последний выступавший становится главой комиссии по подсчёту голосов. Синедрион голосует. Во время подсчёта чёрных и белых речных камней Деметрий возобновляет беседу с церемониймейстером.

— Ты один добирался ко мне? — интересуется Деметрий.

— Нет, базилевс, не один я прибыл к тебе, со мной сын и трое преданных слуг. В одиночку я бы не осилил опасную дорогу. — Чиновник восстановил пошатнувшийся дух, говорит уже без слёз, голосом твёрдым и ровным.

— Сын, говоришь, с тобой прибыл ко мне. Где же он? Почему ты его не привёл? — рассеянно вопрошает властитель.

— Не пропустила сына охрана. Потому как не опознали меня, несчастного, в жалких рубищах… — сетует горюющий странник.

— …А что же стало с моим сыном и моей женой? — резко обрывает базилевс церемониймейстера.

— Евтидем Второй обещал позаботиться о них, так говорил мне соправитель, когда расставался с ним во дворце в первый день мятежа. — И на этот тяжёлый вопрос есть надлежащий ответ у чиновника.

— Мой сын и моя жена под опекой Евтидема? — тяжело вздыхает Деметрий. — Ненадёжный у них опекун. Почему ты, мой лучший друг, не позаботился о моей семье? Где было твоё разумение? Как же так вышло, что их нет сейчас рядом со мной?

— Не кори меня, базилевс. Я старался как мог. Не в моих было силах спасти твоих близких, — оправдывается, извиняясь, странник. — Евтидем не позволил, мою просьбу о спасении пресёк, едва только о Стратонике и Менандре я заикнулся. Что мог я противопоставить соправителю? Одни лишь только увещевания. Не в моих полномочиях было тайно силой вызволять царскую семью из дворца.

— Что предпринимал Евтидем во время мятежа? — В вопросе Деметрия различимо сомнение. — Неужто бездействовал только?

— Волнения соправитель считал незначительными. До самого последнего дня настаивал: он-де сам подавит мятеж. Гнева твоего очень боялся Евтидем. Потому-то и вестовых не послал к тебе за подмогой. Веровал слепо Евтидем в благодарность народов династии. Не хотел замечать возросшего могущества врагов. Пьянству предавался чрезмерно. В нескончаемых попойках был весел безумно.

— Замечал я и раньше слабость к вину у Евтидема. При мне он был, однако, благоразумен, справлялся со своим увлечением.

— С раннего утра начинались те знаменитые попойки, мой базилевс. Симпосиями благочинными их не назовёшь. Всех участников стремился перепить наш соправитель. Соревнования в пьянстве редко заканчивались пополуночи. — Церемониймейстер решительно возражает, внезапно краснеет, осекается и замолкает.

— Продолжай! — властно требует Деметрий.

— Но не попойки погубили твоего Евтидема! Пытался задобрить врагов соправитель назначениями в свой синедрион, — льются потоком слова манерой загодя подготовленной речи. — Добротой против злости — именно таким удивительным манером намеревался укротить гордыню строптивых македонян Евтидем. Всё ждал соправитель некоего великого чуда. Словно трусливый мальчишка стоял Евтидем с полным ведром воды и давал исподволь разгореться пожару. Неблагоразумно медлил твой соправитель, базилевс. Не внимал мудрым советам Евтидем. Твой свиток наставлений не открывал. Был очень самонадеян. В тех ожиданиях чуда упустил Евтидем краткое время, удобное для тайной расправы над врагами. Чуда, однако, не произошло. Пожар разгорелся. Враги почувствовали слабость соправителя. И празднества пышные не помогли Евтидему удержать власть. Неблагодарная толпа так называемых сограждан, попировав за щедрыми столами Евтидема, тут же переметнулась к дерзновенному самозванцу Евкратиду и его наглым оборванцам-сирийцам. Евкратид же, не встречая преград своему честолюбию, щедро раздавал должности и привилегии. Горше преступлений Евкратида только слабость людская. Возможность быстрого обогащения прельстила мерзкие души черни. Предательство стало обычным явлением тех шести праздничных осенних дней. Предполагаю только самое худшее в дальнейшей судьбе несчастливца Евтидема Второго.

Скорбный вердикт церемониймейстера молчаливо одобряется базилевсом. Сановник прижимает выцветший петас к своей груди. Вид у говорящего страстный и честный. Теперь босые ноги странника вызывают не насмешки, а сочувствие.

— Раздумывая в долгих странствиях о произошедшем, осознал я, что ещё до мятежа утратил соправитель царскую диадему. Добротой не исправить давние пороки. Вот в чём была главная ошибка твоего наивного брата, Деметрий. Там, где надо было рубить головы, Евтидем щедро награждал. Мятежное буле надменно посмеялось над царскими наградами. Наглецы искали медь под серебром. Много унижений снёс Евтидем. Был я тому свидетелем. Прости же меня за честность, властитель, но в такое отчаянное время лучшее лекарство — это правда. — Деметрий на этих печальных словах согласно кивает головой. — Что же до царицы и наследника, будем молиться за жизни твоей драгоценной семьи, базилевс. Боги по нашим горячим молитвам и жертвам обильным не покинут семью твою и обязательно спасут близких твоих. В Бактрии осталось ещё очень много людей, искренне преданных династии. Эти достойные предоставят царице и наследнику надёжное укрытие до возвращения твоего.

— Да-да! Истину говоришь. Будем надеяться на счастливый исход. Спасутся мои родные! Конечно, спасутся, не случится иначе. Есть кому озаботиться о них в Бактрии. Не тебя, верного служаку, надлежит мне распекать злыми упрёками. Вовсе не ты заслужил моего порицания. Не прибудь ты по собственному почину на Инд, не узнал бы я важных новостей. Судьба коварная смеётся надо мной. Какова же её неудержимая сила! Слишком много славы для смертного? Ужели и боги ревнуют ко мне? Я одержал столько славных побед. Я победил могучих врагов. Никто не смог оспорить моих притязаний на владения Маурьев. Ты застал меня у самых стен вражеской столицы. А в это самое время… время великого триумфа нашего оружия, — Деметрий горько усмехается, — в моей любимой Бактрии творится невиданное доселе бесчинство. Эх, Евтидем, брат мой своевольный! Что ты наделал, несчастный! Почему не следовал воле моей? Я же отставил тебе подробное наставление! Столько смертельных ошибок совершил Евтидем за краткое время правления! Нет, не предатель Евкратид, зачинщик бесчинств, а Евтидем Второй, мой брат, бражник недалёкий. Это по его вине смута разразилась в державе. Горе мне! Прекрасная Бактрия оказалась в руках разбойников. — Деметрий разглядывает искусный ритон, водит задумчиво ладонью по рельефным бокам. Тихо сам себе проговаривает: — Вот он, немой свидетель деяний безумца. Всё, к чему прикоснулся неудачник, поражено заразным недугом. Не желаю предаваться скорби о юном глупце. Забыт Евтидем! Сгинул во тьму, и нет его более. — Внезапно изменившись в лице, базилевс вручает драгоценный сосуд церемониймейстеру. — Прими награду за верную службу. Благодарю тебя, преданный друг, за столь важные известия.

Чиновник благодарит властителя. Со словами «щедрость твоя бесконечна» золотой ритон из царского дворца Бактр вновь оказывается там же, где он и пребывал до того, в просторной чёрной дорожной суме, перемотанный белой материей.

— И его голос тоже учтите. — Базилевс кивает в сторону церемониймейстера.

Глава комиссии произносит результат подсчёта голосов.

— С его очень ценным голосом, — главный казначей презрительно оглядывает расстроенного босоного странника, — триста восемьдесят голосов за раздел армии на две части и сто двадцать голосов за сохранение армии единой. Проголосовали все.

Деметрий поднимается с кресла. Нет более мрачного уныния на царственном лице, перед сановниками прежний властитель, властный и решительный.

— Будет так, как разрешил мудрый синедрион Бактрии. Разделим армию на две равные части. Слонов не возьму. Оставлю их в Индии, здесь они нужнее, да и замедлят слоны передвижение. За соправителя оставляю брата своего. Он будет охранять индийские приобретения до моего возвращения. Новой столицей державы временно станет Таксила. Тем, кто уходит со мной восстанавливать порядок, — мужи, отбываем на родину завтра на восходе. — Деметрий поднимает голову к небу, ему иронично и горько отправляет: — Шунга, враг мой, возрадуйся, я отступаю! Отступаю не от страха пред оружием твоим, отступаю лишь по одному только подлому предательству подданных моих. В этой военной кампании, Шунга, тебе несказанно повезло. Возблагодари за спасение своё вероломного Евкратида. Не печалься, враг мой, я обязательно вернусь. Вот только усмирю Бактрию и сразу вернусь. Твоя восхитительная Паталипутра ведь немного подождёт до моего скорого возвращения?

С теми словами властитель уходит со стратегом правого фланга, главным казначеем и церемониймейстером в свою палатку. Их четверых сопровождают соматофилаки. Оставшийся синедрион оформляет необходимые приказы для армии.

---

Тремя месяцами ранее. 174 год до нашей эры,

конец зимы, Бактрия

— Скажи, почему именно меня ты выбрала из всех претендентов? — Высокий муж крепкого сложения, лет двадцати пяти, по виду из эллинизированных бактрийцев, ломает сухие ветви, подкидывает их в разгорающийся костёр.

— Мидас, я оценила твою преданность. За время, что тебя знаю, ты никогда не возражал против моей воли. — Юная красивая дева усаживается у костра, манерно поправляет серую накидку.

— Алкеста, ты… ты… ты и вправду моя невеста? — Мидас не в силах поверить своему счастью.

— Конечно, Мидас, я твоя невеста, — утвердительно отвечает прекрасная дева.

Мидас тянется поцеловать Алкесту, но та ловко уворачивается от губ.

— Вот так всегда. Только по-твоему и исполняется, — недовольно вздыхает Мидас.

— Меж нами уговор. Его тебе напомнить? — Алкеста отодвигается подальше от настойчивого ухажёра.

— Нет, не стоит. Я всё помню: прибудем в долину храмов, принесём жертвы богам, у храма Артемиды призовём богиню в свидетели, принесём клятвы, справим скромную свадьбу в присутствии жриц, даруем храму серебро.

— После свадьбы я стану твоей женой, Мидас. Ты прекрасно запомнил наше брачное соглашение. Всё ж не зря ты трижды клялся мне у алтаря всемогущего Зевса.

Мидас огорчён отказом девы, но смиренно подчиняется её воле. В костре громко трещат дрова. Дева вздрагивает от резкого звука, оглядывается по сторонам. Запряжённые лошади недовольно фыркают, мотают головами, стоя повязанными у ствола молодого ясеня. Вечерние сумерки уступают место ночи. Туман стелется по земле, делая костёр незаметным.

— Скажи, Алкеста, а тебя не мучают сомнения? — Мидас не предпринимает более попыток к сближению, и дева пододвигается ближе к пламени.

— Какие сомнения? — Алкеста вытягивает руки к костру, нежится от тепла. — О чём ты говоришь?

— Столько смертей произошло на наших глазах. Столько известных семей пострадали. Были ли мы всегда правы в конфликте? Зачем мы сражались? А может быть, ошибались мы, принимая жестокие поспешные решения? Нельзя ли было нам поступать по-иному…

— …Как по-иному? — зло прерывает Мидаса Алкеста.

— По-иному, ну, скажем, миром, без кровопролития, в судах улаживая споры. — Новая партия веток пополняет костёр.

— Никогда не слышала от тебя речи слабака. Про суды заговорил! Мирными спорами смертельную борьбу назвал. — Дева недовольно встаёт и выставляет руки в бока. — Что случилось, Мидас?

— Боюсь засыпать. — Мидас быстро поднимает глаза на Алкесту, встречается с девой взглядом и отводит глаза.

— Снятся мертвецы? — надменно с насмешкой вопрошает Алкеста.

— Снятся товарищи, те, что погибли в первые дни противостояния. Во снах они живые, не мертвецы, — продолжает откровения Мидас. — Э-эх! Всех до единого из гетерии я потерял.

Алкеста резко встаёт, уходит к лошадям, возвращается же с занятыми руками. Дева держит за волосы две человеческие головы и конопляную верёвку.

— Ты меня обвиняешь в горестных несчастиях или их? Не ты ли ещё недавно назывался моим женихом, Мидас?

Перед Мидасом выставляются отрубленные головы. Юноша брезгливо морщится.

— Алкеста, зачем ты их увезла с собой? Лучше бы взяла что-нибудь полезное, съестное. Сейчас бы поели. Головы эти похорони, прошу. Пусть обретут покой убиенные. Не желаешь руки пачкать, так я вырою могилу.

— Головы эти, Мидас, да будет тебе известно, дороже любой еды. Зачем храню их? И ты это спрашиваешь меня? Чтобы останки врагов всегда напоминали мне о горе пережитом. — Алкеста разматывает верёвку. Злится уже всерьёз. — Их, мёртвых, допроси, не меня, почему враги желали лютой смерти нам.

— Что ты собираешься делать? — Мидас заполучает в руки один конец конопляной верёвки. — О нет! Только не это!

— Помолчи! — шипит недовольно Алкеста. — А то ненароком разуверюсь в тебе, жених.

Верёвка продевается в пустую глазницу отрубленной головы.

— Хорош был рассол. Нет разложения.

— У-у-у! — тихо стонет Мидас. — Алкеста! Это же ужасное варварство! Как ты можешь так поступать?

Алкеста не слышит стонов Мидаса. Верёвка прочно скрепляет и вторую мёртвую голову.

— Поддержи, да крепко держи, не урони! — привычно командует дева и вновь уходит к лошадям.

— У тебя есть ещё голова? — удивлённо восклицает ей вслед Мидас.

— Не одна! — радостно отзывается Алкеста. — Две головы!

— Да неужели?! — Мидас не разделяет радость девы.

Перед женихом выставляются новые трофеи.

— Их я помню. Они с первых стычек. Да? Кажется, этот — стражник цитадели. Младший гегемон. Всё в красном шарфе хаживал чинно. Звали его… напрягу я память… сейчас… вертится на языке… ну же… а и вспомнил — Финей!

— Ну да, конечно же, Финей! Что нравится мне ещё в тебе, Мидас, помимо твоей преданности, так это твоя замечательная цепкая память. Помнишь ты всё. Гордись собой, Мидас!

Алкеста орудует кинжалом, проделывая нужные отверстия в головах. В короткое время все четыре отрубленные головы образуют ужасное украшение на шее одной из трёх лошадей. Но Мидас не гордится собой.

— Память моя — наказание моё, — грустит Мидас. — Говорил же тебе — кошмары меня завсегда навещают. Разговаривать с ушедшими, трапезу разделять, обниматься, а наутро мокрым в поту пробуждаться? Лучше и вовсе быть беспамятным. Одиноко мне без погибших товарищей. Чувствую себя сиротой. Как просыпаюсь, так сразу хочется рыдать от боли. Не думал, что встречу зрелость в мучениях.

— Не говори, как старик, всё одно да и то же! Про утраты и кошмары не тверди. В ночи духи бродят. Увидят костёр. Услышат речи твои. Не привлекай к нам несчастья. Радостным будь. — Алкеста откровенно груба, насмешливым тоном трунит над женихом и не пытается разделить чувства Мидаса. — Новых товарищей уже скоро найдёшь. Наберись-ка терпения. Возьмёшься привычно за торговлю. Вступишь в гетерию соседней сатрапии. Вот и прибудут в копилку друзья. Да пусть же друзья твои будут очень влиятельными. С такими быстрее в гору пойдёшь. Всем угождай людям, что при власти, пронырой будь, блюди интерес свой, друзей обирай похитрей — так и станешь богатым. Ты теперь нищий, Мидас, не о кошмарах ночных надобно тебе горевать, подумай о деле торговом, как семью свою содержать.

— Старик? Я? Да, ты права, Алкеста, чувствую себя стариком, — горюет Мидас. — Найду ли хороших товарищей? Это совсем не вопрос — это пытка. Нет мне утешения. Дружбы хорошей, старинной лишился. Тех друзей, что были с малолетства, мне не найти. Таких друзей не купишь в торговой гетерии. Пресмыкаться пред богачами ты мне предлагаешь? Разве я нищий? Серебро в четверть таланта отдал тебе на сохранение. Нет, я не нищий, Алкеста. Буду я спать, дорогая невеста. Забуду на миг про заботы. Кошмар, не приходи, а приди сон чудесный! Разбуди в полночь, сменю тебя. Веток, прошу, не жалей, пусть костёр не потухнет. Туман сырой, липкий. Зря мы в лесу расположились. Место противное, хоть и скрытное. — Мидас мостится у ствола поваленного дерева. Устало закрывает глаза. — Ужасный был день, впрочем, как и прошлые тоже. Очень надеюсь, что наши злоключения закончились.

Печальный Мидас, пригревшись у костра, забывается крепким сном. Таким крепким, что не замечает, как Алкеста тайно развязывает лошадей и уводит их в ночь. Со словами «прощай, плаксивый недотёпа» дева вскакивает в седло, погоняет лошадей. Спящий остаётся один у костра. Алкеста же, покинув речную низину, продолжает путь при полной луне. Из колючих зарослей облепихи выбирается на царскую широкую дорогу. Следует по ней до рассвета. На рассвете уставшая дева замечает на дороге скопление всадников. Усталость сменяется волнением. Не менее десятка спешившихся и конных усуней в бронзовых доспехах преграждают дорогу.

— Разведчики? Продромы врага? Здесь? Но ведь город, богатый город остался уже далеко позади. — Алкеста в нерешительности останавливается. Оглядывается назад. Ищет спасительного укрытия. Но поздно. Предрассветная темнота озаряется восходящим светилом. Усуни замечают одинокую наездницу, указывают руками на деву.

— Я пропала! Варвары меня жестоко убьют, — шепчет Алкеста, направляет лошадь прямо на всадников. В руках девы появляется ксифос. На ксифосе бранные зарубки и следы давней крови. — Будь что будет! Если судьбой этим утром положена смерть, то приму смерть на дороге. Прощай, любимый Аргей! Теперь уж только в Аиде встретимся, мой милый!

Расстояние до усуней стремительно сокращается. Неожиданный манёвр одинокой наездницы удивил всадников. Всадники и пешие замирают на месте. Когда же Алкеста сравнивается с вооружёнными разведчиками, случается необъяснимое чудо. Усуни рассматривают украшение из четырёх человеческих голов, раскачивающееся на шее лошади девы, и… расступаются перед Алкестой. Алкеста, не веря своим глазам, преодолевает живую преграду легко, словно бы это были не опасные варвары, а ночной туман. Перед девой открывается пустая дорога.

— Я свободна! — шепчет счастливо Алкеста. — Горести мои стались позади. Аргей, ты слышишь меня! Ты помогаешь мне! Ты заботишься обо мне! Благодарю тебя, любимый!

До полудня Алкеста не встречает ничего, достойного внимания. Обычно полная телег, царская дорога необыкновенно пустынна. В полдень дева останавливается. Царская дорога поворачивает на юг, в соседнею сатрапию. Впереди на низком холме, среди высоких стройных серебристых тополей, виднеются черепичные крыши эллинских строений. К холму ведёт проторённая колея.

— У меня есть серебро. У них есть еда и кров.

Алкеста прячет портупею с ксифосом в складках одежды, направляет лошадей прочь с государственной дороги в сторону холма. Её путь лежит среди поля. Чьими-то заботливыми руками тщательно убраны и собраны в кучи камни, в каналах приятно журчит вода.

— Что тут росло? — задаётся вопросом дева. Смотрит на соломинки у поля. — Пшеница. Значит, здесь живут эллины. Что ж, с эллинами я быстро сторгуюсь и на ночлег.

Из-за тополей появляется глинобитная стена в рост всадника. Виднеются верхушки фруктовых деревьев. Но за высокую стену, увы, не заглянуть. Дева объезжает часть стены. Лая сторожевых собак не раздаётся. Поместье удивительно безмолвно.

— Бежали от варваров? — задаётся вопросом дева. — Беда! Еду здесь я не добуду.

Вот и крепкие резные ворота, обращённые на восток, ворота не закрыты. На одной из створок полосы запёкшейся крови. Из глубины двора раздаётся лошадиное ржание. Алкеста въезжает в ворота. Становится понятным молчание псов. Псы убиты. Их тела лежат сразу у ворот. Преданные защитники встретили смерть отважно первыми. За воротами у столба запряжённая парой лошадей повозка, наполовину нагруженная скарбом домашним. Прочие тюки, ковёр свёрнутый и мешки, обсыпанные мукой, старательно выложены у колёс. Вокруг повозки в скорченных позах валяются пять трупов работников или рабов. Их окровавленные неподшитые экзомисы щедро утыканы переломанными расписными тростниковыми стрелами.

Никто не встречает гостью. Алкеста спешивается, привязывает лошадей за другой столб, у колодца. Умывается. Наполняет корыто. Даёт лошадям воду. Осматривается по сторонам. Четыре строения поместья, смыкаясь стенами, образуют правильный квадрат. Дальнее от ворот самое высокое строение — хозяйский двухэтажный дом. Его добротную черепичную крышу и видела дева с царской дороги. Нападение врага застало хозяев за приготовлениями к бегству. Хозяин дома, по одеждам эллин, лежит у порога дома в луже крови, с разрубленной надвое головой. Рядом в проходе виднеются два или три женских тела.

— Не пойду туда. Ни к чему мне чужие страдания.

Алкеста намеревается было заняться хозяйской телегой и лошадьми, но слышит слабый женский стон из строения справа, по виду амбара для сена. Достав из портупеи ксифос, гостья тихо перебегает двор, с ксифосом наперевес осторожно заглядывает в амбар. На полу среди связок соломы лежит дева лет четырнадцати-пятнадцати, в сильно изорванных когда-то белых нарядных с вышивкой одеждах. Между ногами девы кровь. Алкеста подходит ближе. Дева делает неуверенную попытку приподняться на руках, но руки подводят, и дева рушится на солому.

— Пить! — жалобно просит на койне дева.

— Сейчас принесу. — Алкеста тотчас выбегает из амбара, подбегает к телеге, достаёт из неё нарядную пелику и возвращается с ней, уже полной воды.

— Кто ты? — Дева тянет руки к пелике.

— Алкеста, дочь Стасиппа, из Александрии. Хотела выменять у вас еду, — представляется гостья, бережно усаживает деву, приставляет сосуд к трясущимся губам.

Дева жадно прикладывается к пелике, долго пьёт, не в силах унять жажду. Хозяйской дочери сильно досталось, её лицо покрыто синяками и затекло, на теле глубокие порезы, грязные ссадины, прочие следы недавних побоев, кровотечение между ног не останавливается. Кровь повсюду на остатках одежд и соломе.

— Не уходи! Побудь со мной, побудь, пока не умру, — просит несчастная. — Я, Псамафа, умоляю тебя. Не оставляй меня. Мне очень страшно.

— Ты не умрёшь, милая Псамафа, — заверяет гостья.

— Умру. Я это твёрдо знаю. — Дева оседает и ложится на солому. Её веки смыкаются. — Сегодня ночью и помру. Кровь покинула меня. Мне жутко холодно.

— Я позабочусь о тебе. — Алкеста встаёт. — У вас остался хлеб?

— Не знаю, — шепчет несчастная. Стучит зубами от озноба. — Алкеста, скажи, у тебя есть монеты?

— Нет у меня монет. Я убежала из родного города. Откуда у меня монеты? — сокрушённо качает головой гостья.

— Там, в доме, на кухне, у очага, под камнем треугольным спрятаны монеты. — Дева открывает глаза, стонет, поднимает руку, указывает ей в сторону хозяйского дома. — Возьми их, как я умру, похорони нас по обряду эллинскому. Прошу тебя.

Алкеста оглядывается на телегу, рассматривает пять трупов. На труп садится большой чёрный ворон, постукивает клювом по лицу мертвеца, довольно каркает.

— Вас очень много. У меня на всех не хватит сил.

— Прошу, Алкеста, похорони. Очень хочу встретиться со своей семьёй. Положи мне монету на язык. Харону нужна оплата. Перевозчик не пустит меня на лодку. Что тебе стоит, Алкеста! Монетку на язык. Только-то и всего.

— Хорошо. Я обязательно выполню твою просьбу.

— Поклянись, — требует шёпотом несчастная.

— Именем розовощёкой девы клянусь похоронить тебя по обряду отеческому. Харон получит оплату. Ты встретишься со своей семьёй на Стиксе.

К словам клятвы Алкеста поднимает правую руку.

— Благодарю тебя. — Силы покидают несчастную, она смолкает, забывшись без сознания.

Алкеста выходит из амбара.

— Ну вот, съестного я не нашла. Зато разыскала заботы тяжкие.

Нехотя Алкеста подходит к порогу хозяйского дома. Закрывает нос платком, с молитвой переступает через трупы, осторожно входит в дом, оказывается в небольшом внутреннем дворике.

— Нарядный у тебя, Псамафа, домик. Колонны, мозаика, росписи, лестница, двери. Вот и алтарь домашних богов имеется.

Поперёк проёма кухни лежит нагое истерзанное женское тело. У трупа выбит левый глаз и оторвано ухо. Из груди торчит рукоять кухонного ножа. Кровь широкой полосой ведёт на кухню. «Ох и крепко кому-то досталось! Кухарка, наверное, невольница, и её не пощадили», — говорит сама себе Алкеста. Входит на кухню. На столе лежит разрезанный двухдневный белый хлеб, ещё не покрывшийся плесенью. Рядом разбитый кувшин с мёдом, на тарелке кусок сыра. Позабыв о цели визита, гостья усаживается за стол и принимается за еду. Хлеб, сыр и мёд съедаются без остатка. В открытой амфоре у потухшего очага обнаруживается неразбавленное вино.

— Псамафа! Я нашла твои монеты. Сейчас ты согреешься. Посмотри, что принесла. Ну же, открывай глаза, подруга!

Довольная Алкеста входит в амбар с одеялом в одной руке и амфорой в другой. Трясёт амфору, вино громко плещется о стенки сосуда. Псамафа, однако, не отвечает. Лежит молча, на правом боку, зажав руки между ног. Изо рта девы вывалился язык и стекает пена. Гостья печально выдыхает, приставляет амфору у опоры амбара, бросает недовольно одеяло у ног несчастной. Уходя, Алкеста хлопает себя по лбу.

— Ах да! Я же обещала тебе. Сколько раз мне ещё предстоит это проделать?

Алкеста нехотя возвращается к Псамафе, вкладывает серебряную монету на язык, уложив тело в благопристойную позу и подвязав деве нижнюю челюсть белой ленточкой, взятой с её же нарядов, произносит над умершей похоронную молитву.

— Псамафа, я переночую в твоём доме? Ты не возражаешь? Ты не будешь беспокоить меня враждебным призраком? Я же ведь исполнила твою последнюю просьбу? Ну да, конечно, не до конца исполнила, признаю. Потерпи только ночь, дорогая Псамафа. А вот утром, на рассвете, я обязательно подожгу тут всё. Огонь за меня исполнит погребальный обряд. Чем не погребальный костёр? Правда-правда! Сущая правда! Ты сгоришь дотла, Псамафа, тут много сена и перекрытия деревянные. Вон какие могучие столбы, они будут очень долго гореть. Мне надо добраться до долины храмов. Раскрою тебе свою тайну. Никому не говорила. Тебе же откроюсь. Я беременна, Псамафа. Мне обязательно надо родить в священном месте. Во мне плод счастливой взаимной любви. Я буду молиться богиням, восславляя щедрость твою, Псамафа. Договорились?

С теми словами Алкеста закрывает глаза Псамафе, накрывает её с головой одеялом.

Неволя первая. Алкеста

Глава 1. Маленькое дельце

Месяцем ранее. Александрия Эсхата

Утро

Занавес повозки откидывается, в темноту внутреннего пространства летит басовито с надеждой:

— Ну вот мы и дома!

— Теперь ты перестанешь связывать меня? — слышится в ответ из глубины повозки.

— Ах да! — Довольный собой Стасипп распоряжается: — Эхем, развяжи мою дочь.

— И не подумаю, — отзывается рядом сидящий возничий.

— Что? — удивляется Стасипп, тут же кричит на возничего: — Да как ты смеешь мне возражать!

— Так и посмею. Днями и ночами с тобой я в дороге. Устал верёвки тянуть. Не кричи на меня, не раб я тебе, я эллин свободный, — спокойно отвечает возничий, демонстрирует руки Стасиппу. — Велико же терпенье моё! Все руки искусаны твоей дочерью. Места живого нет. Этот укус совсем свежий, вчерашний. До кости зубами достала. Будет с меня змеиных укусов. Не пойду! Неприятное это занятие — лишать кого-то свободы! Дочь твоя рядом, тут, недалече, управишься быстро.

Стасиппу не остаётся ничего делать, кроме как печально вздохнуть и самолично начать развязывать Алкесту. Вскоре место рядом с Эхеем занимает довольная дева.

— Хайре, родина! Давно меня не было. Ничего в Александрии не изменилось. Тополя всё такие же стройные. Всё так же приятно журчит в канале вода.

Повозка въезжает в тополиную аллею. Деревья такие высокие и так часто посажены, что голыми ветвями полностью заслоняют невысокое зимнее солнце. На дороге появляются путники, всадники, гружёные телеги. Мычат запряжённые волы, покачивают рогами. Алкеста грустно усмехается:

— Как прежде здесь неторопливо, вот только я переменилась, мой ритм стал иным, быстрее. Дом наш ты сдал в аренду. Где мы будем жить, отец? Не в повозке же этой противной?

Выглядывает Стасипп, в его руках серебряная фибула.

— Эхем, скоро будет постоялый двор Иалиса, Алкеста знает его. Там и остановимся на постой. Ты довольна? — С последним вопросом Стасипп исчезает в повозке.

— Чем довольна, отец? — Алкеста с надменной улыбкой принимает восхищённые взгляды двух юношей, всадников-эллинов.

Стасипп не отвечает. В повозке шум, кряхтение, падение сапог. Распоряжается Алкеста:

— Здесь поверни, возничий, на герме придорожной. Видишь подворье и повозки? Туда и правь, это и есть заведение Иалиса.

Через некоторое время появляется надушенный Стасипп, одетый в свежий наряд. Обращается Стасипп недовольно и требовательно к Эхему:

— Не останешься ты в постоялом дворе, предаваясь безделью. Вино пить тебе не позволю — утро вином не встречают. Лошадей распряги, напои, пойдёшь со мной. Займёмся важным делом.

— Не отдохнуть мне совсем? У-у-у! Смертельно устал я, — жалостливо тянет возничий. — А как же с ней поступить? — Эхем кивает на Алкесту. — В бега не подастся? Без пут же?

— Иалис присмотрит за ней и повозкой. Не твоя то забота. — Стасипп тянет за гиматий дочь. — Поди, спрячься от солнца. Ты у меня белорукая. Ни к чему тебе рабский загар.

— Меня оставляешь Иалису? — Насмешливая Алкеста уступает место отцу. Из глубины повозки раздаётся обещанием: — А я возьми да и скройся!

— Дальше тополиной аллеи не убежишь. Закончились мои тюремные хлопоты. — Стасипп смеётся. Эхему достаётся дружеское похлопывание по плечу. — Дельце занятное нам предстоит. Долги выбивать — шуметь, стыдить, грозиться, унижать, раздавать тумаки. Чем, скажи, не веселье? Согласись, достойное времяпрепровождение! А как выселим арендаторов из моего дома, так сразу рассчитаюсь с тобой за услуги в дороге. Всё сегодня получишь сполна. Обещаю. За дельце накину сверху драхму серебром.

— Драхму накинешь? Правда? Не обманешь? — «Смертельно усталый» Эхем оживает.

— Не обману. Проявишь радение в тумаках, получишь двойную оплату, — заверяет Стасипп.

— Ну, за драхму с тобой хоть куда! Много ли они тебе задолжали, хозяин?

— Много, Эхем. Три года ничего не платили, а если накинуть неустойку по договору, к неустойке добавить обыкновенный торговый процент за три года… — Стасипп загибает пальцы левой руки. — Выйдет без малого с пять мин серебром. Вот наглецы! Думали, я в столице позабуду про их долг, не приеду в сатрапию. Наглецы обманулись! Не с тем связались, ушлые ловчилы! Приехал законный домовладелец, верните долг!

— Пять мин! — Эхем удивлённо присвистывает от размера долга. — Как за таким тяжёлым серебром и не приехать?

— А вот и товарищ мой Иалис! — Стасипп указывает на группу чинно беседующих мужей среднего возраста в белых войлочных петасах.

— Который из них? — интересуется возничий.

— Долговязого лысого старика с противной рыжей бородой видишь? Это Иалис. Сколько раз его просил обрить эту ужасную огненную бороду, так и не обрил.

Повозка резко останавливается. Стасипп чинно сходит на землю. Хозяин постоялого двора первым узнаёт старого знакомого, раскрывает руки для объятий.

— Вы только посмотрите, кто ко мне пожаловал! Не обманывают ли меня глаза? Ты ли, Стасипп, сын Хармина?!

— Я, это я! — отвечает на бегу Стасипп. — Хайре, Иалис, дружище! Ты всё такой же! Не изменился.

Двое старинных знакомых сжимают друг друга в объятиях. Приветствия затягиваются. Стасипп кряхтит. Из повозки выпрыгивает ловко, по-мальчишечьи, Алкеста, разминает затёкшие ноги. Иалис наконец-то отпускает Стасиппа. Тихо шепчет:

— У нас в твоё отсутствие многое не к лучшему переменилось. Этих ты не знаешь. Новые люди, из Мараканды. Красавица твоя дочь. Уезжала ребёнком. Теперь же роскошная птица. Очень взрослая девица. Не запозднился ли ты с её замужеством? — И уже громко, обернувшись к приятелям по беседе: — Знакомьтесь, досточтимые мужи, перед вами могучий столичный торговец, богач, приближённый Евтидема Второго, выходец из нашей скромной сатрапии. Как высоко тебя, Стасипп, вознесла богиня Тихе!

Мужи проговаривают почтительно «хайре» и представляются. Завязывается разговор, провинциалы-землевладельцы после нескольких фраз о состоянии царской дороге и о статмосах на ней вопрошают Стасиппа о главном, их беспокоящем.

— Получили недавно от знакомцев известие тревожное. — Муж худощавый, скуластый, гладко обритый, лет сорока, впивается немигающим взглядом в Стасиппа. — В Бактрах-де серьёзные волнения, Евтидем Второй низложен, бежал из столицы. На помощь к мятежникам в столице спешат с севера кровожадные варвары. Деметрий занят всецело многонаселённым Индом, и Бактрия отеческая ему уже не интересна. Власти Евтидемидов пришёл конец. Грядёт долгая-долгая смута. Несчастная Бактрия будет поделена на несколько царств. Всяк теперь сам за себя. Так ли это?

— Правда и ложь смешались в одно, вышло мутное пойло. Отравиться можно тем пойлом. Известна истина, и тебе я её напомню: непроверенным слухам, особливо от знакомцев, верить нельзя. — Стасипп принимает важный вид. Отвечать подробно не спешит.

— Где же правда, а где ложь? — взволнованно вступает в беседу муж, покрепче в сложении, постарше, в сединах. — Евтидем Второй не разослал приказов. Я вот топарх, и я не знаю, что мне делать в подобное неопределённое время. Ждать приказа? Жить нам как прежде, мирно? Вооружаться? Идти на столицу с отрядом? Или сатрапию мне охранять от вторжения варваров?

— Не на ногах события важные государственные обсуждают, — улыбается многозначительно Стасипп. — Вы меня пригласите на вечернюю обильную трапезу, а я вам за хорошим вином многое, так скажем, — Стасипп хитро подмигивает новым знакомым, — весьма интересное открою. Человек я непростой, приближённый, с поручением прибыл тайным.

— Без утайки поведаешь? — Муж дородный, недоверчивый, с видом упрямого спорщика, словно бы сделку заключает со Стасиппом.

— Ну, половину правды вы и так знаете без меня. А секретную половину никогда без меня не узнаете. — Стасипп оборачивается к Иалису. — Мне твоя помощь, дружище, нужна.

— Долги, как всегда, выбивать? — проявляет завидную сообразительность хозяин постоялого двора.

— Их самые! Маленькое дельце! Пустяк по меркам столичным. Пять мин серебром задолжали мне поселенцы в доме моём, — сетует Стасипп. — Наглецы не выполняют данного обещания. Пришлось забросить дела столичные, лично приехать за долгом.

— Если есть законный договор, то и я помогу. — Четвёртый муж, самый молодой из участников беседы, лет тридцати, с квадратным подбородком, выправки военной, вступает в разговор.

— Есть договор, как не быть! Заключён договор письменно, при трёх свидетелях, в четырёх копиях. Одна копия хранится в архиве буле полиса, другая копия — в храме Зевса, его жрецы выступали свидетелями. Всё исключительно по закону, — заверяет с честным видом Стасипп.

— Встречаемся вечером у Иалиса. Будет тебе угощение, важный Стасипп. Выставлю на симпосий самое лучшее в Александрии вино. Не мутное пойло, им не отравишься. Но только с тем условием, что будешь ты многословным с нами и честным. — Топарх протягивает руку.

— Я всегда честен со своими друзьями. — Стасипп крепко пожимает руку чиновнику. — Ты, случаем, не из Мараканды, топарх?

— Из Мараканды! — сияет довольно чиновник. — Угадал. Мы, верно, раньше там и встречались?

Стасиппа и Иалиса покидают все, кроме мужа, вызвавшегося помочь в «маленьком дельце».

— Кем по занятиям будешь ты? — Стасипп восхищён бравой выправкой нового знакомого. — Имя твоё, не обижайся, я не запомнил. Прости, переживания недавние память мою прохудили.

— Амфитрион, сын Промаха. Македонянин. — Новый знакомый и не думает обижаться. — Из гарнизонов Великой Стены. Служил под началом фрурарха Скирона, в третьем фрурионе, старшим гегемоном. Уволился, осенью, в этом году, подался с места службы домой. Клер отцовский кормит меня. Точнее, будет кормить.

— Значит, ты опытный воин? Гегемон, ну я так и подумал, когда увидел тебя. Готов оплатить твою помощь, Амфитрион, сын Промаха. Где же твой ксифос?

— Не скрою интереса в твоём деле, Стасипп, — весело отзывается Амфитрион. — С монетой у меня туго, поиздержался на скот, недавнее моё приобретение. Пара оболов мне не помешает. Ксифос в сундуке запер. Нужен и ксифос? Будет сражение на пять мин?

— Понимаю тебя я, служивый. Монеты мелкоразмерные не составят проблемы. Я, как ты понимаешь, не беден. Возьми ксифос свой для острастки. Лишним оружие не будет.

Амфитрион удаляется. У строения остаются Стасипп и Иалис. Владелец постоялого двора скороговоркой шепчет тревожно Стасиппу:

— В полисе нашем стасис злобно-кровавый назревает. Вовремя ты возвратился.

— Не может быть! — Стасипп удивлён безмерно. — Никак меридарх Евкратид подослал к вам из столицы опасных людей?

— Нет, таковых я не видел. Ты первый из Бактр, кто пожаловал к нам. А нам, знаешь, и без Евкратида смутьянов хватает своих.

— За что стасис у вас разгорелся? — Обеспокоенный Стасипп пристально смотрит в глаза Иалиса.

Владелец постоялого двора мрачен до черноты ночи. Его голос дрожит от негодования.

— Началось помутнение умов с шутки безобидной на агоре. В пустяковом споре про возраста людские и их недостатки сошлись представители двух известных семейств. Победил молодой эфеб, заносчивый малый, его оппонент, магистрат в сединах, проиграл. Пошумели они изрядно в тот день. Разменивались умными изречениями. Истину не искали, оскорбляли друг друга заковыристо. Много было свидетелей, делали ставки зеваки. Пошумели и разошлись. Осмеяли проигравшего старика-магистрата. Подвёл его язык, заплетался в споре. С кем не бывает после попойки? Событие будничное, рядовое. Да мало ли споров бывает на агоре? Спор меж тем не забылся и получил нежданное продолжение. Полис разделился на две филы — «молодых» и «старых». Разделение вышло, однако, совсем не по возрастам, а по наглости. Наглые так называемые «молодые» большей частью не из эллинов, недовольных, что их не приглашают в буле, а из пришлых эллинизированных варваров. Как осла ни обряжай, лошадью он от попоны нарядной не станет. Варвары рвутся к власти. Уши ослиные варварские длинные. Мало варварам дарованных прав. Подавай им должности почётные в буле. «Платим налоги, храмы в празднества украшаем, службу несём». Бесстыдно так они говорят. Старые сплошь из богачей, первых людей Александрии, магистратов и землевладельцев. Вот в чём стасис. Понимаешь?

— Может быть, всё миром обойдётся? Не ко времени стасис. — Стасипп утирает пот со лба. — Пойти им на небольшие уступки? Избрать, скажем, магистратом одного из этих молодых смутьянов? Дайте ему фибулу магистрата, пусть покрасуется в коме.

— Не обойдётся. Никто должности своей не желает уступать. Молодые крови хотят. — Иалис показывает на шарф вокруг шеи. — Как увидишь синий, какой угодно синий в одеждах, знай, перед тобой «старые добрые люди». Если красный или алый — то молодые. Держись от них подальше.

— Что, и драки случались между синими и красными? — Стасиппу не удаётся унять пот ладонью. В руке бывшего богача появляется, о удивление, тёмно-синий платок. Иалис хлопает по плечу друга.

— Я знал, что ты с нами Стасипп.

— Это совпадение, — возражает Стасипп.

— Совпадений не бывает. — Иалис довольно смеётся, но довольно скоро мрачность возвращается к хозяину постоялого двора. — Две драки случились. Обошлось без увечий. Молодые по численному превосходству и внезапности нападения побили двух пожилых магистратов и их прислугу.

— Магистратов били? Ну это противозаконно! — восклицает негодующе Стасипп.

— Ночами тёмными нападали, подло из засады. Орудовали дубинами. Нападавших по темноте не опознали. — Иалис вытягивает худую шею, впивается немигающим взглядом в товарища. — Так ты с нами, Стасипп?

— Я же бывший магистрат, Иалис. Ты что, позабыл моё прежнее звание? Конечно, я с вами. Сейчас что-нибудь синее надену.

Иалис расцветает. Появляется Амфитрион. У отставного старшего гегемона на боку покачивается ксифос в потёртой портупее, на голове вместо белого петаса тёмно-серая армейская македонская кавсия.

— А он из каких? — кивает на Амфитриона Стасипп.

— Этот вояка — очень странный малый, молчун, живёт на краю хоры, не желает ни к кому примыкать. «Человек я новый у вас, склоки ваши мне непонятны, рою канал оросительный. Семью бы свою накормить досыта. Это главная моя забота. Помогите с каналом». Так он мне намедни сказал. На него никто особых надежд не строит. Прочие из тех мужей, кого ты видел сегодня, из нашей партии синих, стариков то есть.

— Ожидаешь ты опасное дельце, Иалис? Восстание в Александрии? Так, что ли?

Но новые вопросы Стасиппа остаются без ответа. Подходит Амфитрион, и Иалис принимается с ним обсуждать высокие цены на зерно. Удручённый Стасипп подзывает к себе Алкесту. Хозяин постоялого двора размещает гостью в «самых лучших покоях заведения», наказывает кухарке накормить «Алкесту обильно, как та того пожелает». Слуги Иалиса, три раба, принимаются разгружать повозку столичного гостя. Стасипп, Иалис, Амфитрион и Эхем верхом на лошадях Иалиса покидают постоялый двор, направляются в Александрию. Алкеста остаётся у повозки одна, ровно до того самого момента, как четверо мужей скрываются за поворотом.

— Позвольте представиться. — Алкеста оборачивается на приятный юношеский голос.

Перед ней широкоплечий юноша, эллин, лет восемнадцати, с открытым лицом в правильных чертах. Зимний ветерок треплет каштановые густые волосы длиной отличительной по плечи. Алкеста не отвечает, осматривает невежливо незнакомца с головы до ног. На юноше новый темно-зелёный шерстяной плотный гиматий поверх алого короткого хитона. На ногах высокие чёрные дорожные сапоги. Довершает наряд ярко-красный шарф, повязанный на шее сложным пышным узлом.

— Вы молчите. Я вам неприятен? — Юноша хоть и настойчив, но улыбается наивной, почти детской улыбкой.

— Вы не поприветствовали меня, как то полагается приличиями, — холодно отвечает Алкеста.

— Ну что вы! Я поприветствовал, и неоднократно, вежливо «хайре» двойным, когда повстречал вас на дороге. Был я с товарищем. Припоминаете нас? Я Филострат, сын Пиндара.

Алкеста иронично усмехается.

— Филострат, вы так, право, причудливо одеты. Что на вас? Это александрийская мода? Я пытаюсь сосчитать количество цветов в вашем смелом наряде. Зелёный, чёрный, алый, красный. Четыре цвета. Не много ли цветов для обычного дня? Вы отчего-то обожаете красный? Вы, наверное, на какую-то битву идёте?

Филострат на мгновение становится очень серьёзным. Алкеста, напротив, широко улыбается надменной улыбкой. Дева готова вот-вот рассмеяться.

— Я вас не задела? Простите, я из столицы, из Бактр, я не владею провинциальной модой. О! И у вашего товарища тоже красный бант. Вы так похожи. Вы, случайно, не братья?

При слове «братья» к юноше возвращается прежнее расположение духа.

— Так вы будете из самих Бактр? А мне показалось, я где-то уже ранее видел вашего родителя. — Филострат поправляет «бант» на шее. — Красный цвет — наше отличие.

— Вот как? Отличие? — откровенно трунит над юношей Алкеста. — Вы состоите в филе красных провинциалов?

— Я вас немного поправлю — в филе молодых состою. — Филострат не обидчив. — Да, мы глушь. От нас ужасно далеко до столицы. А вы мне не назвались, красивая столичная дева.

— Алкеста, дочь Стасиппа. Эллинка. Ни в каких разноцветных филах повес я, увы, не стою. — Насмешливость девы передаётся юноше.

— Хотите поучаствовать в нашем тайном собрании? — неожиданно предлагает Филострат.

— В очень-очень тайном? — иронично уточняет Алкеста.

— Именно, тайном-секретном. — Филострат не хочет замечать очередной поддёвки столичной красавицы.

— Пришлите мне письменное послание, если, конечно, вы умеете писать. А я подумаю над вашим предложением. — Алкеста накидывает на голову чёрный платок, всем своим видом даёт понять, что разговор закончен.

— Куда мне прислать остракон? — очень вежливо вопрошает восхищённый Филострат.

— В дом мой родительский, в Александрии. Вы найдёте его.

Алкеста удаляется, не попрощавшись. Её издали почтительно приветствует дородная кухарка, улыбается, обхаживает, препровождает в комнату. Юноши, немного постояв, удаляются.

— Ты видел её? Алкеста! Имя такое же восхитительное, как и владелица. К нам прибыла столичная красавица с коротким визитом. Да-да, ты не ослышался, мой дорогой Гиппас, дева прибыла с отцом из великолепных Бактр. Ах, как она удивительно прекрасна! Как сложена, изящна! Её глаза, в них можно утонуть! Как выговаривает холодно слова! Столичные манеры! — Филострат делится восторгом со своим приятелем. Тот же молча протягивает две мелких серебряных монеты другу.

— Что это? Зачем? — недоумевает Филострат.

— Ты забыл? Мы же спорили, что ты узнаешь её имя. Ты узнал, а я проиграл, — угрюмо отвечает приятель Филострата.

— Оставь себе, Гиппас. Ну какие монеты! То в шутку было пари. — Радость переполняет Филострата. — Я пригласил Алкесту на наше собрание филы.

— Алкеста? Позволь! У нас же в филе дев нет, — недоволен решением Филострата приятель.

— Нет? Ну так будет! Мы же фила молодых. У нас иные порядки заведены, чем у старомодных стариков. Довольно жить по их допотопной мерке. Всё переменяется в полисе по воле нашей. Ты бы слышал голос Алкесты. Она сама мелодия празднеств! Ах, столица! С ней не сравнятся провинциалки. Бактры — мать городов! Прекрасная Алкеста станет украшением нашей филы.

— Какое ещё украшение? — Гиппас воздевает руки к небу. — Что за каприз внезапный! О чём ты говоришь? О перстне золотом или о приезжей неизвестной деве?

— Нам жрица в филу нужна. — Филострат говорит тоном серьёзным. — Станет Алкеста жрицей богини Тихе. Удачу филе принесёт. Вот увидишь.

— Утром девицу увидел, перемолвился с ней ничтожной парой слов. Вы спросите, каков итог того пустякового разговора? Влюбился наш Филострат без памяти. — Гиппас фыркает. — Уже про удачливых жриц говорит. Спуталось у тебя всё, товарищ. Бактры, красавица, голос, манеры. Что за вздор! Я тебя просвещу. Ты очарован вовсе не девицей, а столицей.

Восхищённый Филострат и его недовольный приятель запрыгивают на лошадей и покидают постоялый двор Иалиса.

---

Полдень

— Не может быть! Стасипп? Ты ли это или это твой призрак ко мне явился? — Седой магистрат, пребывающий в почтенном возрасте, откладывает в сторону объёмный свиток городских расходов, поднимается со скамьи буле.

— Хайре, Капаней! Я это, я! — Стасипп спешит с объятиями к магистрату. — Вы никак все сговорились? Одинаковым образом приветствуете меня.

Стасиппа приветствуют ещё трое магистратов помоложе Капанея, но тоже в благородных сединах.

— Что тебя привело к нам, в Александрию? — вопрошает Капаней, предлагает место гостю на скамье магистратов.

Стасипп оглядывается на Иалиса, потом на рядом с ним стоящего жреца храма Зевса. Шепчет таинственно, важно:

— Тайная миссия у меня, магистрат. Послан я к вам базилевсом Евтидемом Вторым. С расспросами повремени до вечера. Собираемся у Иалиса, тайно, вечером.

Стасипп достаёт тёмно-синий платок, укладывает его себе на левое плечо. Магистраты, завидев платок, печально вздыхают.

— Неужто про наши провинциальные неприятности донесли самому базилевсу? Или Иалис тебе разболтал опрометчиво про проделки молодёжи? — Капаней осуждающе смотрит на хозяина постоялого двора, но тот качает головой, возражая. Стасипп молчит. Капаней обращается к товарищам-магистратам: — Тайная миссия Евтидема Второго? Как вам такое?

— Раз я прибыл в родной полис с важным государственным поручением, то улажу попутно и личный вопрос.

— Какой личный вопрос? — Капаней хмурит брови. — Может, мне срочно созвать буле полиса? И ты нам всем огласишь волю базилевса? А как же сатрап? Ты уже встречался с ним?

— Наберись терпения, товарищ. — Тёмно-синий платочек покидает плечо и прячется в складках одежды. — Буле полиса созывать не стоит. Про сатрапа я не ведал. Широкая огласка повредит общему делу. Кто знает, может, и в буле есть ненадёжные люди, как тот бывший гегемон, что стоит за стенами у лошадей?

— Что ж, придержим вопросы до вечера. Но сатрапа я оповещу. Тайно, как ты пожелал. — Капаней постукивает пальцами по лавке магистратов. — Говори, Стасипп, про личное дело.

Столичный гость указывает обеими руками на жреца. Тот и оглашает магистратам:

— Три года назад Стасипп заверил в моём присутствии соглашение об аренде своего дома. Ноне же желает взыскать Стасипп арендную плату с арендаторов, ему причитающуюся, а также неустойку за ненадлежащее исполнение договора и выселить из дому тех поселенцев. Всё законно, и всё по условиям письменного соглашения.

— Ты хочешь, чтобы я лично огласил волю закона беспамятным арендаторам? — вопрошает сурово Стасиппа Капаней.

— Я как бывший магистрат этого славного полиса прошу тебя об этом небольшом одолжении, — подтверждает довольный собой Стасипп.

— Стасипп, я отказал бы любому другому просителю и поставил бы его в длинную очерёдность, но вот ради прежней дружбы со столичным снобом, — магистрат растягивает слова, выговаривает с обидой, — забывшим в шумных Бактрах на нескончаемых пирушках о друзьях детства, я отложу очень важные неотложные подсчёты и так и быть… сделаю тебе одолжение — прогуляюсь до арендованного дома.

— Капаней-Капаней! Неправду говоришь! Не позабыл я о вас! — Стасипп резво вскакивает со скамьи. — Поминал я о вас в молитвах.

— В молитвах? И только-то? А где щедрые дары старинным товарищам? — На лице почтенного магистрата появляется обида. — Как уехал покорять столицу, так от тебя не прибыло ни одной амфоры на полисные празднества. Позабыл ты про Александрию, нехорошо, Стасипп, нехорошо. Если б не прозорливый базилевс, так никогда бы ты и не приехал нас навестить.

— Дары я регулярно посылал, каждый год аккурат на большие дионисии, да только ушлые воры, видно, не довезли их до вас. Выпили или продали дары… Воры, не я, — с честным видом заверяет магистратов Стасипп.

— Ну хорошо, поверим на слово! Будет с нас и твоего сегодняшнего появления. Надеюсь, вечером ты сообщишь нам достойные внимания известия.

Капаней принимает из рук писаря серый гиматий с большой белой полосой по низу, знак отличия магистрата, нахлобучивает до бровей серый петас.

— У тебя есть товарищи для выполнения постановления? Или мне призвать жезлоносцев?

— Есть у Стасиппа товарищи! — радостно вступает в беседу Иалис, услужливо протягивает магистрату его чиновничий посох. — Я Стасиппа надёжный товарищ!

Когда Стасипп и Капаней покидают под руку здание буле, магистрат шёпотом в дверях спрашивает визитёра:

— Евтидема Второго изгнали из столицы? То правда? Люди не лгут?

— Правда. Не лгут, — так же шёпотом возвращает Стасипп. — Изгнали мятежники соправителя.

Магистрат печально выдыхает, указывает посохом на Амфитриона.

— Ты его называл неблагонадёжным?

— Его самого.

— Он не ненадёжный, он вдали проживающий. День пути до его заброшенного клера. Не стоит прежде времени отказываться от дальней хоры.

Капаней приветствует добродушного Амфитриона. Чинной процессией во главе с Капанеем мужи направляются к арендному дому. По пути магистрат начинает беседу о провинциальной родне Стасиппа.

— Помнишь дядю родного? Менесфея?

— Как не помнить? Помню я Менесфея. — Стасипп делает попытку перевести разговор на другую тему. — Эта зима, верно, будет долго-холодной? Как по приметам сложилось?

— Про погоду не говори — пустое. Зима как зима. Менесфей помирает. Ты его навести перед отъездом. Простись. Прощения у него испроси.

— Отчего это я должен прощения у него испросить? Ссору обидную первым он начал. Он меня проклинал, прилюдно смерти жестокой от железа мне пожелал. В храмах богам приносил жертвы в честь такого «приятного события». — Стасипп пренебрежительно отмахивается рукой. — Я с дочерью прибыл, я не один. О ней должен я позаботиться. Времени нет у меня на примирение глупое.

— Вот и дочь дяде покажи. Не убудет с тебя, Стасипп. Помирает Менесфей, ты не слышал? Неважно, кто из вас первым начал. Ссору принято в таком случае завершить. Негоже дяде твоему уходить в царство Аида с обидой. Злость Менесфея убытками встанет тебе. Помяни моё слово! Отпусти Менесфея примирённым.

Стасипп недовольно фыркает. Магистрат останавливается, звонко стукает посохом по камням мощения.

— Не согласишься — я поверну немедля к своей скамье в буле, сяду на неё и буду заниматься подсчётами до вечера. Ты же пойдёшь сам оглашать волю полиса.

Остальные члены процессии тоже останавливаются, взирают с негодованием на Стасиппа.

— Закончу ссору. Не гневайся, Капаней. Пусть будет, как ты пожелал.

— Дочь свою Менесфею представь. Пусть замирение будет полным, — требует сурово Капаней, вновь ударяет посохом магистрата по камню.

Совсем не ожидал Стасипп такого сурового вердикта прямо посреди улицы.

— Хорошо, не гневись! Выполню твоё требование — представлю Алкесту Менесфею. Обещаю тебе, магистрат. Боги свидетели моим словам.

Капаней смягчается, возобновляет прогулку.

— Наконец-то это свершилось! Мало было нам близкородственных свор. Ненужное то, Стасипп. Не юнец ты глупый из красных. Хвала мудрым богам, уладили маленькое дельце!

Позади Стасиппа и Капанея раздаётся отборное сочное проклятье «красным и тем продажным, кто с ними блуждает» в исполнении Иалиса. Капаней оглядывается назад. Иалис смолкает. После трёх поворотов мужи оказываются перед свежеокрашенными в ярко-красный воротами. Хозяин постоялого двора с радостью набрасывается на правую створку ворот, тарабаня по древу руками и ногами что есть сил. Ворота открывает невзрачный подросток. Стасипп тут же хватает его за ворот подшитого экзомиса, тащит к себе, приблизив, отвешивает подростку сильную оплеуху. Испуганная жертва нападения передаётся на попечение Амфитриону.

— У нас твой сын! Выходи! Да не прячься! А не то будет сын твой плакать! — довольным голосом кричит в открытые ворота Стасипп.

Появляется полный мужчина, эллин, обритый налысо, лет тридцати с небольшим, в кожаном фартуке. В его руках наполовину расписанная пелика.

— Где мои деньги, ловкая кисточка? — сразу без предисловий кричит Стасипп. — Удумал меня обмануть? Мошенник! Не на того напал! Меня не проведёшь! Приехал я из Бактр за долгом твоим.

---

— Не надо меня выселять! Ждал твоего доверенного для передачи оплаты, — протестует арендатор дома. — Должен тебе три мины серебром. Долг небольшой. Деньги при мне. Могу прямо сейчас оплатить. Возрадуйся, Стасипп! Много внёс я улучшений ценой на несколько мин: стены узором украсил, потолки побелил, мебелью собственноручной работы наполнил пространство. Дом твой пустой, дом неуютный и грязный стал домом чистым, уютным и обжитым. Теперь это и мой дом, Стасипп.

— Поздно детский лепет нести! — вопит в голос разгневанный хозяин дома. — Добрые люди, вы только что сами слышали — этот сумасбродный наглец не только попирает общепринятую добропорядочность в делах, но и намеревается присвоить чужую недвижимость под видом каких-то смехотворных улучшений! Теперь это мой дом? Как это твой? Что за чудовищная наглость! Нет-нет! Этот дом никогда не станет твоим! Это мой дом, только мой! У меня есть документы на владение. Что есть у тебя? Кисточка? Не притязай на чужое! Убирайся, подлец, из моего дома! Расписал он, видите ли, потолок. А кто тебе вообще разрешил уродовать стены чужого арендованного дома? Я тебе не разрешал. Не было таких условий в нашем с тобой письменном соглашении.

— Ограбление среди белого дня происходит! — возражает арендатор.

Магистрат поднимает посох — положенное время спора истекло, оглашает сухим холодным официальным тоном волю буле Александрии. Жрец храма Зевса демонстрирует собравшимся прохожим свиток соглашения об аренде. Зеваки дружно встают на сторону раскрасневшегося, утирающего платком пот, тяжело дышащего Стасиппа. Арендатор повержен «жестокостью закона». Немногим позже начинается принудительное выселение из дома. Хозяин дома удерживает с арендатора и его плачущего семейства «всё имеющееся у должников имущество в счёт погашения накопленного долга и разумного процента по тому долгу». Наполовину расписанный сосуд и кисть выхватываются из рук растерянного художника торжествующим Иалисом. С противным гаркающим хохотом машет кистью перед лицом художника хозяин постоялого двора.

— Не нравится мне этот ядовитый модный цвет. Пугают яркостью ворота, видны с соседнего квартала. Кисточка здесь клиентов принимал, а я здесь намерен покойно жить. Завтра поутру перекрашу ворота в синее. Старое приличное по духу мне милее, — заверяет магистрата в благонадёжности Стасипп, вступает во владение обновлённым домом.

Глава 2. Прогулка по агоре

— Алкеста, пробудись! Я вернул наш дом! Хвали меня, дочь! — едва распахнув дверь комнаты постоялого двора, изрекает Стасипп. — Дом наш стал краше. Покрашены стены. Узоры в спальнях пущены с потолка до пола. Мебели прибыло много всякой и разной. Тебе понравятся улучшения. Уютно и дорого выглядит наше жилище. Расписан андрон. Со столичным вкусом наш захолустный дом.

На лице девы появляется любопытство. Алкеста приподнимается с ложа. Откидывает одеяло, садится. Стасипп тут же вкладывает в руки дочери тугой кошель.

— Что это? — рассеянно принимает данное дева, откладывает в сторону кошель, поправляет причёску, смотрит в бронзовое зеркало.

— Ты подкинь! Пусть раздадутся волшебные звуки. Ну же, хорошенько потряси! О, как я люблю их глухое бряцанье! — Стасипп отнимает у дочери зеркало, подпрыгивает с ним на одной ноге, неуклюже изображая ритуальный танец жриц. Поёт басом в закопчённый потолок: — Зачем мне Бактры, когда есть Александрия!

Алкеста нехотя развязывает кошель, высыпает часть его содержимого себе на колени. На свет появляются серебряные драхмы и оболы.

— Помнишь, говорил тебе, что восстану из пепла? Помнишь? Случилось то моё обещание в самые первые дни горестного путешествия в Александрию.

— Позабыла я тот разговор. Не помню ни первых, ни последующих дней. — Алкеста равнодушно ссыпает монеты обратно в кошель. — И что с того, мой родитель?

— А вот что — только вернулся я в родную Александрию, ха-ха, и сразу деньги добыл! Сразу целых шесть мин серебром полновесным. Легко деньги достались! Взятки никому не давал! Клятвы страшные не приносил у храма. Дельце прибыльное на пустячной болтовне провернул. Своё слово я сдержал. Любит меня этот город. Местные боги покровительствуют мне. Так-то, дочь. Пусть и переменчива судьба, но заботу добрых богов злому року никак не пересилить. Возьми-ка эти монеты, ступай на агору, прикупи нам съестного, хлеба, мяса вяленого, вина и воды. На днях подыщу нам кухарку искусную, будет кому нам стряпать еду. Вкусно поесть я люблю. — Стасипп наклоняется, доверительным тоном шепчет на ухо дочери: — Мы ещё вернёмся в столицу. Да-да! Обещаю, обязательно вернёмся! Вернёмся не проигравшими, вернёмся победителями. На Евтидема Второго я больше ставку не ставлю. Предал он меня. Отступился от филы сторонников. Метался в мятеже. От страха дрожал. Слабоволен для правления Евтидем. Кукла нарядная, кукла безвольная он. Настоящий правитель Бактрии, конечно же, Деметрий Непобедимый. Осенью Деметрий прибудет с войском, восстановит порядок в державе, осадит столицу, и я так сразу без колебаний-сомнений поддержу старого доброго базилевса. Есть у меня один план хитроумный. Не расскажу я тебе, преждевременно то, но знай, уже этим вечером начинаю кампанию по нашему возвращению в Бактры. Окупятся старания с лихвой. Увидишь мой триумф, дорогая Алкеста! За верность династии вернут мне и отнятый дом, и богатое поместье. А всех этих ничтожеств, то бишь бродяг сирийских, заживо закопаю. Будут трупами сады мои удобрять. О да, Бактры познают мою справедливость!

Стасипп встаёт в позу оратора, выпячивает грудь, подтягивает живот, смотрит с блаженной улыбкой куда-то в потолок. Тщеславие переполняет Стасиппа. Алкеста покидает ложе, с видом печальным уходит прочь из комнаты. Где-то за дверью раздаётся её приятный мелодичный голос:

— Эхем! Запрягай лошадей, умелый возничий. Уезжаем в Александрию. Поможешь мне с домом.

Алкеста подходит к повозке, с ней, пыльной, шёпотом тихо ведёт доверительную беседу:

— Надоел ты мне, безголовый старик! Опостылел до самого худшего, до отвращения. Не могу слышать твои наставления. Где твоя мудрость, Стасипп? Снова и снова твердишь ты про обогащение. Деньги-деньги! Только одно у тебя на уме. Серебро заменило душу тебе, мой родитель. Ради звонких монет готов ты на всё. Страсти твои мерзки, жаждой наживы одной ты движим. Ей и живёшь. Забери эту страсть, что останется у тебя? Боги, которых ты поминаешь? Радение, забота о близком? Ничего у тебя не останется! Бродяги сирийские? Заживо закопаю? Дом и поместье? Об имуществе утерянном ты только страдаешь? Сердце у тебя пустое-жестокое, отец. Ах, как же ты противен, Стасипп! Есть иное богатство, родитель, тебе незнакомое! Глупый-глупый старик, я богата и без твоего серебра, познала я истинное чистое чувство. Вот оно, богатство настоящее. Дороже мне чувство любви любого злата и серебра. Сердце моё переживаньями переполнено, и ожиданьем живу я. Хоть ты и выкрал меня, но богатство моё тебе не отнять. Жажда наживы — разве сравнится она со страстью любовной? Нет, не сравнится. Кошель твой пуст, хоть и полон, нет в нём отрады! Не сломил ты меня путами. Горести я преодолею достойно. Воля крепка. Придумаю план похитроумней, чем твой. Сбегу от тебя, родитель, обещаю, сбегу. Сбегу ещё раньше твоего победного возвращения в Бактры. Люблю я безумно Аргея. Любовь — смысл жизни моей. Меня замуж насильно не выдашь! До сватовства не дойдёт. Не дочь я тебе, Стасипп. Не дочь. Нет ничего меж нами общего, кроме ненависти кровной. Несчастная невольница я в твоём заточении, безголовый старик.

Эхем запрягает лошадей. Алкеста понуро-уныло занимает привычное место внутри повозки. Плотно задёргивает полог печальная дева. Не радует солнечный зимний день Алкесту. Опытный возничий уверенно правит, дорога Эхему теперь хорошо известна. У ворот городского дома Алкесту встречает незнакомый муж с военной выправкой.

— Хайре, столичная красавица! Имя моё — Амфитрион. Бывший я гегемон Великих Стен, не пугайся, здесь я по воле отца твоего. — Отставной гегемон помогает покинуть повозку Алкесте. В правой руке Амфитриона массивная дубина. — Насилу дождался я вас! Солнце меня припекало, пить мне хотелось, а ворота покинуть нельзя. Твой родитель обещал мне оплату за услуги.

Алкеста оборачивается на возничего. Эхем молча жестом правой руки подтверждает правдивость слов говорящего.

— Сколько тебе должен родитель? — вопрошает мрачная дева и снимает тугой кошель с тонкого пояса.

— Ой, да сущая пустяковина, и оплатой-то её не назовёшь. Пара оболов. Приму и бронзой. — Амфитрион прищуривает глаза, оценивает немалый размер содержимого кошеля у девы.

Алкеста, заметив его взгляд, быстро отсчитывает не два, а три обола серебром, вкладывает монеты во влажную ладонь Амфитриона.

— Вы можете идти по своим делам, старший гегемон.

— Я-то, конечно, уйду. Дел у меня много своих. Кто же будет сторожить ворота? — Амфитрион, заполучив вожделенную оплату, совершенно забывает отметить щедрость Алкесты. — Неужто дом без защиты оставите? Тут и пса нет. Вдруг прежний владелец вернётся за имуществом? Видел его утром. Уходил он отсюда очень недовольным. Обчистил до нитки его ваш родитель.

— Правду служивый говорит, — поддерживает Амфитриона Эхем. — Вот вы на агору отлучитесь со мной, а тот пройдоха, арендатор то бишь бывший, завладеет нашей столичной повозкой, сложит на неё в нашу с вами долгую отлучку имущество, какое сможет, и всё…

— …Что всё? Договаривай, возничий. — Алкеста ловко вынимает ксифос из ножен Амфитриона, со странной улыбкой осматривает отполированное железо.

Эхем замолкает, поражённый действиями девы. Столичная дева держит мужское оружие так, словно бы вспоминая старую привычку. Говаривать за Эхема приходится Амфитриону.

— А случится далее вот что. Умчится на повозке ушлый вор. Художником он назывался. Где его потом искать? В горы подастся. Искать — не сыскать! Вас родитель пожурит за пропажи. Сплошной по итогу приключится убыток. И в чувствах ваших тоже. Горевать — не горевать! Зачем вам такие развлечения? За пару ничтожных оболов буду я до вечера позднего ваш дом сторожить. Вы же сможете провести время приятно, как вам будет угодно. Александрия Эсхата — полис большой, обойдите мастериц по нарядам, кружева посмотрите, долгое время пролетит незаметно.

— Ох и добротна наша повозка! — охотно поддакивает бывшему гегемону возничий. — Бортами повозка крепка. Колёса большие. Смазаны оси. Ровно идёт повозка по царской дороге. Уж мне ли не знать! Не скрипит чрезмерно. Такую повозку будет жаль потерять. За утрату Стасипп не пожурит, а сурово накажет. Крику-то будет! Ух и мастак на оскорбления Стасипп! Такие пожелания иной раз проговаривает, я не смогу такое и удумать. Наговорится — за розги возьмётся. Вздует вас родитель. Злость от обиды — она такая, дюже саднит, её только руками унять.

Алкеста, налюбовавшись вдоволь серым вечно голодным железом, вкладывает ксифос назад в ножны.

— Приму твои услуги, Амфитрион. Два обола назначу тебе к уплаченным трём. Возничий свидетель. Эхем-болтун, ты слышишь? Платить буду вечером, на закате.

Алкеста собирается было пройти внутрь дома, но Амфитрион недовольно громко перестукивает дубиной по мостовой. Дева останавливается, надменно взирает на отставного гегемона.

— Тебе мало оплаты моей? — недовольно бросает Алкеста.

— Оплаты твоей мне довольно. Опусти же меня прежде заката. Сделай одолжение, столичная красавица, очень прошу! Приглашён ещё поутру я родителем твоим на славную пирушку. Состоится симпосий на постоялом дворе Иалиса. В беседах важных людей желаю принять я участие. Вдруг что узнаю нужное мне? Будь милосердной, Алкеста! Городские ворота закроют на закате, полис уже не покинешь. Мне бы добраться до постоялого двора вовремя. Опаздывать не принято у добрых людей.

— Хорошо, пусть и в этот раз будет по-твоему, до заката ты получишь оплату. — Алкеста напускает на себя строгий вид. — Амфитрион, охранять у меня — это работа. Дубину положи себе на плечо, не стой, гегемон, истуканом у закрытых ворот, работай, ходи вдоль ограды чинно, прохожих пугай, окликай. — Алкеста, закончив с Амфитрионом, властно-грубо обращается к Эхему: — Распрягай лошадей, телегу выставь во внутреннем дворе. Поторопись! Мы идём на агору, возничий.

Алкеста наконец входит в дом, охает восхищённо от произошедших изменений. Позади неё раздаётся не менее удивлённое и восхищённое от Амфитриона:

— Девица-то любит покомандовать!

— Дочь Стасиппа, его порождение, — отвечает тому Эхем. — А ещё любит бранное железо. Ну и пристрастия! Не дева, а муж. Впервые такое я вижу.

— Будешь болтать на посту, гегемон, уменьшу оплату, — отзывается эхом из внутреннего двора.

Амфитрион и Эхем обмениваются многозначительными взглядами.

— Зубы острые у неё. Будь осторожен. Погляди, как мне в дороге досталось. Шрамы как после сражения, — бурчит шёпотом Эхем, демонстрирует знакомому многочисленные сходные полукруглые отметины на руках.

---

Амфитрион резво закидывает на плечо дубину, нарочито громко насвистывая мелодию, принимается ходить вдоль ограды дома Стасиппа. Эхем заводит повозку в открытые ворота. Недолго любуется Алкеста мебелью и росписями. Взяв три плетёные корзины, дева покидает дом в сопровождении возничего.

— Неси корзины, увалень! Кто из нас кто? Я не кухарка, и я не рабыня. Забылся ты, верно, малый? Напомнить? — С теми словами Алкеста всучивает поклажу Эхему, накидывает на голову платок, первой быстрым шагом идёт по улице. — Так-то лучше, наёмный работник! Иди от меня ровно на шаг позади.

Не доходя двух кварталов до шумной агоры, дева слышит вежливый оклик тонким женским голосом. Алкеста, недоумевая, останавливается, оглядывается по сторонам. К ней с противоположной стороны улицы спешит Филострат. Завидев Эхема с пустыми корзинами, юноша представляется первым возничему:

— Филострат, сын магистрата Пиндара, имел честь разговаривать с девой Алкестой на постоялом дворе Иалиса.

Эхем в ответ недовольно бурчит что-то неразличимое. Юноша пользуется проволочкой сопровождающего и начинает беседу с девой.

— Алкеста, вы за едой собрались на агору?

— Вы угадали, Филострат. — Дева одаривает юношу лёгкой улыбкой. Насмешничает добродушно: — А вы, оказывается, можете и женским голосом умело говорить?

— Артисты из труппы приезжие научили. — Филострат гладит себя по горлу. — Вы в нашем полисе недавно… — прерывает беседу, чтобы поприветствовать знакомого в красном платке на шее.

— … и снова вы угадали. — Алкеста очаровательно улыбается Филострату.

Юноша от улыбки вздрагивает, забывает об ответном приветствии другого знакомого, и тоже с красной повязкой.

— …Потому… потому… Как вы божественно красивы! Я никого… никогда… нигде… Я бы хотел вам порекомендовать самых лучших в Александрии торговцев съестного.

— Самых лучших? — жеманно тянет Алкеста, весело играет глазами.

— За них готов я поручиться… Превосходная снедь… Клейма известные и всё такое…

Юноша окончательно сбивается, смущается, густо краснеет. Теперь Филострат отчего-то очень внимательно смотрит себе под ноги. Алкеста, довольная произведённым эффектом, тоже смотрит себе под ноги и под ноги же иронично вопрошает знакомого:

— Вы, верно, обронили кошелёк? Ну, тогда вам надо смотреть назад, а не вперёд.

— Кошель? Монеты? Ох, ну что вы! Вовсе нет, мой кошель при мне.

Филострат находит в себе силы оторвать глаза от мостовой и встретиться взглядом с Алкестой. Столичная дева сияет надменно-гордой улыбкой. Филострат любуется Алкестой, забывает, кажется, обо всём на свете, неловко оступается и чуть не падает на мостовую. Проделав два несуразных шага в сторону, изрядно помахав руками, юноша восстанавливает равновесие. Алкеста смеётся.

— Что с вами? Вы не пьяны?

Позади Алкесты откашливается Эхем. Смущённый Филострат поправляет одежды.

— Кажется, вы хотели пригласить меня на собрание филы? — предлагает тему беседы Алкеста. Наивным голосом вопрошает: — Припоминаю, ваша фила — синих платков?

— Красная, — уточняет Филострат, быстро оглядывается на Эхема, прикладывает указательный палец к губам.

На агоре у хлебных рядов Филострат встречает группу повес в красных повязках, бесцеремонно хлопает поочерёдно знакомых по плечам и спинам, чуть позже представляет их Алкесте. Перед девой стоят четверо совершенно не схожих внешне мужчин, все как один из обеспеченного сословия.

— Знакомься, Алкеста, вот этот высоченный, — Филострат указывает обеими руками на крепкого мужа, лет двадцати пяти, по виду из эллинизированных бактрийцев, — Мидас. По занятиям… кем ты считаешь себя, Мидас?

— Я торговец, — отвечает Мидас. — В гетерии торговой состою.

— Уже он не торговец, — продолжает радостно Филострат. — Маслодельню недавно на наследство купил мой шустрый товарищ. Большую, с прессами и складами. Конопляное масло высшего сорта вот-вот выставит на агору. Обещает и лён подавить. Теперь ты маслодел, Мидас! Производитель. Клеймо не придумал личное для отличия своего товара от прочих? — Филострат крепко обнимает за плечи товарища. — Любит Мидас поразмыслить на разные темы. Иной раз ну очень, правда, занудно.

Мидас пытается что-то возразить Филострату, но юноша переходит ко второму знакомому. Жилистый подвижный муж, эллин среднего роста, лет тридцати, при пышной причёске из чёрных как смола кудрявых волос, с любопытством рассматривает Алкесту.

— Это Кефал, душа нашей компании. — На Алкесту взирает цветущий здоровьем, приятный лицом эллин лет тридцати. — Где Кефал, там веселье! Выдумщик и затейник. По занятиям скучный мукомол. Дюжина мельниц да двадцать умелых рабов — гордость Кефала. Ходят ослы кругами днями и ночами на мельницах тех, зерно в муку перетирая.

Кефал, в отличие от Мидаса, не пытается опротестовать своё описание. Алкеста очень сдержанно улыбается Кефалу.

— Фаэтон лучезарный! — стискивает Филострат не то подростка, не то щуплого юношу, лет восемнадцати самое большее, треплет его по коротко остриженным каштановым волосам. — Победитель гонок на колесницах. По занятиям ну просто богатый бездельник.

Фаэтон беззаботно громко смеётся. Филострат переходит к последнему мужу. От его мрачного вида Алкеста становится серьёзной.

— Это Главк! Не смотри, что он хмурый. Это его застарелая деловая привычка, и только. Алкеста, под этой суровой маской скрыто дитя. Дитя чистосердечное, преданное товарищам. Наш Главк не раздумывая умрёт за дружбу. Прав ли я, мой старинный товарищ?

Меж тем Главк внешне никак не похож на дитя. Эллин среднего роста, плотно сбитый, с мощным торсом и короткой шеей, Главк напоминает скорее встревоженного быка. Сходство с быком усугубляют большие, навыкат, глаза, раздутые ноздри, нос с горбинкой. Ушей у Главка не видно, уши скрыты кучерявыми волосами, такими же по завиткам, как у Кефала. Алкеста переводит взгляд с Главка на Кефала. Филострат ловит этот переход и торопливо возражает:

— Нет-нет! Они не братья, как ты могла подумать, дорогая Алкеста. Только в волосах их малое сходство. Главк — известный виноторговец. У него отличный, да что там, просто великолепный виноградник.

— У меня самое лучшее вино! — басом могучим самодовольно отзывается Главк. Бахвалится, играет густыми бровями: — «Твоё вино — гордость нашей сатрапии» — именно так давеча при свидетелях мне говорил сам сатрап нашей сатрапии. Из Мараканды ко мне приезжают за вином ценители.

— Я рада за вас, Главк, — с милой улыбкой отвечает Алкеста.

— Это самые лучшие мои товарищи. В филе красных все вместе состоим, — заканчивает знакомство торжественным тоном Филострат.

Устанавливается долгая пауза. Мужи откровенно любуются девой, а дева делает вид, что вспоминает, что ей необходимо купить на агоре. Рядом громко недовольно вопит чей-то осёл. Мужи дружно вздрагивают от неожиданности.

— Алкеста прибыла с отцом из столицы, — восхищённо проговаривает Филострат. — Поможем приезжей столичной деве с покупками? Собьём для красотки цены?

Неловкость долгой паузы тут же снимается. Мужи называют имена лучших мясников, кулинаров, поставщиков фруктов и специй. Всяк из них готов лично оплатить съестное «столичной воспитанной деве». Алкесту проводят по многообильному хлебному ряду, останавливают напротив благообразной седой старушки, эллинки, лет сорока с небольшим.

— Самый вкусный хлеб в Александрии у Деяниры. — Главк приветствует торговку. — Рекомендую её лепёшки с мёдом, душистые. К вкусному хлебу у меня заготовлено подходящее по сочетанию молодое вино с моего, конечно, виноградника. Выберете её хлеб, и тогда вино не будем смотреть на агоре. Вышлю вам амфору сегодня же.

Слова Главка с готовностью подтверждают трое сторонних прохожих. Алкеста следует предложенному, три лепёшки и круглый каравай отправляются в корзину к Эхему. Главк не даёт Алкесте расплатиться, оплачивает сам её выбор. То же самое повторяется во фруктовом ряду и в ряду сырном. Агору Алкеста покидает с полностью набитыми съестным корзинами. На шее у Эхема раскачиваются несколько связок из сушёных фруктов.

— Какая замечательная состоялась прогулка! — Дева негромко смеётся. Перебирает ожерелья из сушёных фруктов. — Да-а-а! Кто сказал, что это захолустье? Это обитель самой доброты. Щедрые люди живут в Александрии. Запомни их имена, Эхем: Филострат, Мидас, Кефал, Фаэтон и Главк!

— Эк повезло нам сегодня! Чудеса, да и только. Бесплатную ношу приятно нести, — пыхтит довольно Эхем. — Только-то и всего поулыбались вы, и на тебе — бери задаром всё что ни пожелаешь. Лепёшки, пирог, хлеб, сыр, чеснок, травы и фрукты! А ещё вино отменное обещали прислать. Чудеса — жадные люди расщедрились! Их рожи очень недобрые. У-у-у, как злобно смотрели они на других исподлобья! Зубы казали кому-то. Щедрость у таких-то совсем не в привычках. Прижимистые богачи, да они за обол любого удавят! А тут сразу и амфору пузатую дорогущую им не жаль. Сколько стоит амфора отборного вина в Александрии? С тетрадрахму, наверное? О, и тетрадрахму они подарили! Никак наваждение колдовское тайное вы на богачей навели, дорогая хозяйка? Чем дальше от столицы, тем люди поприличней? Обитель доброты в глуши? Нет, не похоже на то. Обитель хищников неотёсанных, грубых, дремучих. Приличия им незнакомы. Как они на вас смотрели! Вожделели, ели глазами! Ну и вы, хозяйка, не промах, ой как хитры. Коротко же было ваше представление, а последствие оцените! Последствие-то ого-го! Еле как последствие в три корзины вместилось! Мне бы ваш дар заколдовывать, был бы сытым я завсегда.

Глава 3. Симпосий

Поздний вечер. Постоялый двор Иалиса

Стасипп в сопровождении Амфитриона входит в самое большое помещение постоялого двора, андрон хозяина. В андроне собралось около двадцати мужей, все как один из богатого сословья. Мужи переговариваются друг с другом, стоят спинами к входной двери. Никто не замечает вошедших, никто, кроме Иалиса. При проявлении гостей Иалис хлопает в ладоши, призывая собравшихся к тишине. Тишина довольно быстро устанавливается, мужи поворачиваются лицами к вошедшим, однако Стасиппа и Амфитриона никто из них не приветствует. Странная невежливость озадачивает столичного гостя. Стасипп теряет благодушие, хмурится.

— Стасипп, я пригласил на симпосий сатрапа сатрапии, — громко говорит Иалис в белый потолок андрона. — Досточтимый Тиресий, сын Нелея, тебе открывать пирушку.

— Мы не знакомы, Стасипп, сын Хармина. Так познакомимся! Я из Мараканды прибыл в ваш полис.

К гостю выходит муж, эллин, роста слегка выше среднего, сложения крепкого, лет тридцати пяти, при пышной шевелюре волнистых чёрных волос. На Стасиппа сатрап взирает ясным проницательным взглядом, протягивает правую руку для рукопожатия. Гость с готовностью пожимает обеими руками руку сатрапа. Только теперь собравшиеся приветствуют Стасиппа, совершенно забывая в тех приветствиях об отставном гегемоне. Пристыженный невниманием Амфитрион удаляется в дальний угол помещения. Более его не видно. Слуга подносит собравшимся нарядные расписные ритоны с разбавленным вином. После положенных рукопожатий и объятий сатрап обращается важно к Стасиппу:

— Говорят, ты привёз новости важные из столицы.

Устанавливается тишина, и никто из мужей не вспоминает о вине. Все смотрят на Стасиппа. Гость говорит тоном таким печальным и гнетущим, что всякие улыбки исчезают с лиц.

— Сатрапы на предпоследнем дне празднеств подняли мятеж. Никто из них не поддержал базилевса, даже мирные династы и те отложились по смуте. — Стасипп обводит взглядом каждого, словно бы проверяя на честность. — Отправил меня несчастный Евтидем Второй к вам с тайным поручением. Перед тем как отбыть в Александрию, решил я навестить товарищей своих и с ними прибыть к вам. Едва я прибыл в поместье, как нас осадили мятежники. Угрозами и грабежом они не ограничились. Был штурм. Пробился я один к вам, благодаря поддержке богов милосердных и мужеству своему вырвался из горящего поместья. Товарищи мои погибли вместе с семьями.

Раздаются удивлённые вздохи. От такого вступления сатрап опускает голову. Стасипп же, приободрившись, продолжает тоном уже гневным:

— Зачем говорю про дела личные, когда прибыл к вам официально? Смута каждого коснётся из вас. Не скроетесь в глуши, выжидая лучшего времени. Не будет лучшего времени! Знайте, магистраты, в смуте первыми погибают лучшие, преданные династии люди. Те, кто сгорел заживо в том поместье, были крупными столичными торговцами зерном. Злые языки говорят, торговцы подлостью славятся, не имеют храбрости, верность — слово пустое для них, ну что ж, вот вам яркий пример, опровергающий досужие домыслы. Героями пали мои товарищи по столичной торговой гетерии. Неравны были силы. На каждого из нас в момент внезапного штурма приходилось по двадцать врагов. Двадцать на одного! Жестокое вышло сражение. Стрелы и камни закрыли от нас небосвод. Оружия у нас было мало, ибо никто из нас в каких-то ста стадиях от Бактр не ожидал военных действий. Дрались мы как львы, враги упрямо лезли на крышу по лестницам, копья наши ломались, рабы нас подло покинули, рыдали жёны, кровь лилась из ран…

— …Ты говорил про тайное послание. — Сатрап прерывает речь Стасиппа.

— Евтидем Второй приказал полису и сатрапии встать на его сторону. Вторжение варваров необходимо встретить и отразить имеющимися у сатрапии силами. Таково послание базилевса. Мне же поручено властителем надзирать за исполнением. Разделите и вы тяготы военного времени.

Сатрап становится задумчивым, более не задаёт никаких вопросов. В беседу вступает магистрат.

— Где сейчас базилевс? — Капаней вопрошает дрожащим голосом.

— Евтидем Второй набирает армию для отражения вторжения варваров. Варвары более заботят нашего властителя. До полной победы над ними на мятежников, засевших в столице, базилевс не будет тратить драгоценные силы. А потому глупая смута затянется на год или на два.

— Мудрое решение Евтидема Второго, — отзывается сатрап. — Дерда, я слышал, командует гарнизонами Великой Стены. Он поведёт сборную армию на варваров?

— Огорчу тебя я, Тиресий. Смута охватила и гарнизоны. — Глаза у сатрапа, и не только у него одного, становятся большими от удивления. — Дерду казнили. Гарнизоны Великой Стены на стороне мятежников. Меридарх Евкратид превратил гарнизоны в личную армию. Предатели повсюду! Не на кого более опереться базилевсу в Бактрии. Порядок в державе порушен. Каждый сам за себя в это время худое.

Раздаётся хоровое «о-о-ох!». Смятение воцаряется в андроне. Мужи отчаянно жестикулируют, поднимают такой гвалт, что всякие слова становятся в шуме неразличимы. Сатрап подходит близко к Стасиппу, шепчет на ухо:

— Евтидем же не думает, что я на стороне восставших?

Стасипп многозначительно смотрит в голубые глаза Тиресия, ответно шепчет на ухо сатрапу:

— Теперь каждому из нас надо лично собственными заслугами доказывать правящей династии верность.

Сатрап поднимает над головой руки и хлопает в ладоши. Где-то на десятом хлопке гвалт смолкает.

— Сейчас, пока вы орали, посланник базилевса сказал мне очень важные слова. Повтори им, Стасипп. А вы, крикуны, придержите языки за зубами!

Магистраты вняли требованию высшего должностного лица сатрапии, с каменными лицами сохраняют тишину. Стасипп громко произносит:

— Теперь каждому из вас надо лично собственными заслугами доказывать правящей династии верность. Это слова не мои, а базилевса Евтидема Второго.

Слова Стасиппа производят должное впечатление, мужей посещает важная торжественность. Сатрап говорит, смотря на собравшихся, обращаясь, однако, не к ним, а к Стасиппу:

— Посланник Евтидема Второго, я скажу слово в свою честь. В заговоре прочих сатрапов не состою, верен династии. Не поехал я в Бактры на царские празднества по весомой причине. Сильно я простудился, заболел, горело тело моё от жара внутреннего. Если бы не старания лекарей, помер бы я. Свидетели моих слов — эти достойные люди. Я не лгу, подтвердите!

— Правда то, сатрап умирал от простуды, — первым заверяет слова говорящего магистрат Капаней. Прочие же поднимают утвердительно правые руки. — Вылечил Тиресия лекарь по прозвищу Ксист из варваров-горцев.

— Ты, — Стасипп касается правой руки сатрапа, — истинный прорицатель из мифа. Имя тебе дали родители совсем неспроста. Окажись ты в те дни роковые в столице, так я бы с тобой живым не говорил бы сейчас.

— Хвала всемогущим богам! — выкрикивает кто-то из собравшихся.

Мужи вспоминают про вино. Ритоны было поднимаются вверх, но тут кто-то громко поминает про Амфитриона:

— А где отставной гегемон?

Магистраты оборачиваются к дальнему углу андрона, где недавно был замечен Амфитрион. Но ни в том, ни в каком-либо ином углу комнаты Амфитриона не находится. Иалис вызывается отыскать пропавшего участника симпосия, уходит с масляным светильником во тьму, а Капаней плотно затворяет дверь андрона на засов, встаёт у засова с видом сторожа.

— Амфитрион не по нужде отлучился! — ругается магистрат на посту. — Он худое замыслил.

— Пока вы шумели, кое-кто определился со стороной в смуте, — выговаривает сатрап мужам. — Помните слова Евтидема Второго? Предатели повсюду.

— Помчался к Евкратиду Амфитрион, — качает головой Стасипп.

Кто-то из магистратов высказывает предложение «найти и казнить беглеца». Его поддерживают: «Отрядим поутру отряд, изловим Амфитриона с семейством». Но обсуждения прерываются раздражённым хлопками сатрапа.

— Кажется, вы пропустили из новостей самое главное. — Тиресий поднимает голос. — В такое страшное время не о полисе надо распекаться, а о державе! Давайте подумаем, как помочь базилевсу отразить вторжение и подавить мятеж. Что у нас есть в Александрии? Отличный гарнизон из восьмисот обученных торакитов и полная ила македонян-ксистофоров. Я покидаю сатрапию, иду на соединение к базилевсу.

Сатрапу тут же принимаются в несколько голосов решительно возражать. Среди прочих мнений часто звучат «Оставь нам воителей», «Всех не забирай» и «Диомеда в стратеги Александрии». Тиресий смотрит на Стасиппа, оглашает окончательное решение:

— Довольно перечить! Общегосударственный интерес для меня важнее спокойствия в Александрии. Хилиарх Диомед уходит со мной. Мне он нужнее. Из гарнизона оставлю вам неполную сотню из хворых, опытного гекатонтарха приставлю к ним. Этой сотни вам будет достаточно для ночных караулов на стенах. В вашем распоряжении, магистраты, весь арсенал сатрапии. Распорядитесь им мудро. Вооружите политов и тех свободных неэллинов, кого сочтёте достойным оружия. Не желаю выслушивать возражения. Вечные спорщики! Спорите друг с другом до драк. Ничего подобного не видел нигде в Бактрии. Забудьте про разновозрастные разногласия. Двух войн в доме общем для вас недостаточно? Вас много, жители славного полиса. Сплотитесь! Наберётся у вас ополчения на две грозных хилиархии. Упражняйтесь! Привыкайте к дисциплине. Выполняйте команды. Носите оружие. Дружно строем ходите у стен. На подготовленных враг не наступит. А в стратеги полисного отряда вам надлежит избрать, конечно же, мужа достойного, крепкого не телом, а умом…

Сатрап стискивает в объятиях Стасиппа, покидает симпосий, ни с кем не попрощавшись. Засов андрона с громким стуком падает на камни пола. Мужи смотрят на Стасиппа ободрённо. Стасипп, откашлявшись, привычно берётся за дело оратора. Гость говорит уверенно, даже властно, словно бы уже избран на должность стратега.

— Сила армий — в единстве. Сейчас многие из вас укажут на разделение полиса на красных и синих. Мне хорошо известно противостояние в Александрии. Но ведь так обстояли дела в мирное время. Оппоненты порядка, узнав про вторжение варваров и мятеж в столице, прекратят давнюю вражду. Ибо никто из разумных людей не пожелает драться на виду неприятеля. Предлагаю вооружить из арсенала и красных. Тем доверием расположим к себе смутьянов из эллинской прежде всего молодёжи…

— …Ты нам не стратег, Стасипп! — выкрикивает зло кто-то из магистратов. — Тиресий тебя не назначил.

— Стасипп — посланник базилевса, и только! — поддерживает крикуна неизвестный из дальнего ряда.

— На стратега Александрии годится только местный муж! — Недовольство магистратов возрастает.

— Где его свиток с печатями от базилевса? — Извечная подозрительность выплёскивается на гостя тоном гневным, обиженным.

— Он тайный доверенный, — ему отвечают твёрдо из первого ряда. — Некогда было Евтидему Второму в смуте свиток писать.

— Будем избирать стратега? — Капаней поворачивается спиной к ошеломлённому Стасиппу.

Дар речи покидает оратора. Гость остаётся стоять, широко открыв рот. На его глазах магистраты единодушно избирают в стратеги «мудреца Капанея». Капаней, приняв поздравления, вспоминает про Стасиппа, вручает ему со словами «Выпей, товарищ, за моё назначение» свой ритон, полный вина. Стасипп унижен и повержен. Появляется Иалис. Его светильник погас, Амфитриона с ним нет.

— Магистраты, — Капаней прикладывает правую руку к груди, — как избранный вами стратег предлагаю вооружить только нашу филу синих. Смутьянам из красных оружие из арсенала сатрапии не выдавать! Старые обиды не прощаются. Неважно, кто смутьян — эллин или эллинизированный, он не получит благоволения буле. Пусть нас будет не тысяча, а несколько сотен. Несколько сотен надёжных политов предостаточно для долгой осады. Как только вооружимся хорошенько, так сразу пойдём разоружать смутьянов. Изымем всё, что найдём. Кухонные ножи, топоры признаются опасным оружием. Смута в Александрии закончится навсегда!

Собравшиеся поддерживают стратега шумно-довольно.

— Что здесь происходит? — шёпотом осторожно вопрошает Иалис у Стасиппа.

— Глупцы губят полис, — ему отвечает Стасипп.

Два товарища покидают симпосий недовольными. Магистраты не замечают их ухода. Шум в андроне поднимается до уровня гвалта. Стасипп оглядывается на открытую дверь андрона, в сердцах говорит Иалису:

— Как изменился полис за три года! Близкие люди стали чужими. Ничего мне тут не добиться. Выставлю на ближайшие торги дом свой. Продам за цену любую первому охочему, подамся-ка в Мараканду, подальше от этих глупцов!

— Ой, не стоит, дружище! Ты в гневе, а гнев — плохой советчик. — Хозяин постоялого двора принимается многословно отговаривать Стасиппа от «ужасно скоропалительной затеи». Стасипп успокаивается, отходит на десяток шагов от шумного места.

— Стасипп, погоди! — раздаётся со спины. Стасипп и Иалис одновременно оборачиваются на голос.

Их нагоняет знакомый по утренней встрече чиновник, топарх.

— А, это ты, топарх, — Тянет с усмешкой Стасипп. — Что, и тебя выгнали злобные магистраты?

— Нет, не выгнали, я сам их покинул. Они и вправду злые. Делят меж собой новые должности военного времени. — Топарх улыбается Стасиппу добродушно. — Что будешь делать, тайный посланник?

— Дом буду продавать, — грустно тянет Стасипп. — Продам и уеду.

— Перестань мелочиться, товарищ, — машет рукой топарх. — Про дом позабудь! Я вот свой заброшу, с семейством примкну к отряду сатрапа. Никакие мины серебра не спасут ни тебя, ни меня от смуты. С сатрапом, согласись, всё ж будет вернее. Должность свою сохраню.

— Так и забросишь? — недоверчиво прищуривает глаза Иалис.

— Так и заброшу! — уверяет без тени сомнений топарх.

— Отдай мне скотину на сохранение? — предлагает весело Иалис. — Приплод будет оплатой?

Но веселье его исчезает с ответом чиновника.

— И ты про приплод! Скотину родне оставлю на попечение. Лучше тебя за нею присмотрят. А ты, дорогой, подумай лучше о варварах. Пораскинь головой. Заведение твоё прибыльное стоит далеко от стен полиса. Кого первым разграбят варвары? Правильно, угадал, таких, как ты. От них дёшево не откупишься, всё заберут у тебя, да и жизни лишат напоследок. Им развлечение славное — тебе пытки и смерть.

Иалис мрачнеет.

— Не упусти, тайный посланник, отличный момент для спасения. Момент может оказаться последним. Нутро меня никогда не обманывало. Давно мне тревожно. Не знал, как поступить. Благодарю тебя, Стасипп, за новости. Разрешил ты все мои сомнения. Гелиайне, Стасипп! Разумность твоя для меня очевидна. Очень надеюсь завтра увидеть тебя среди отряда сатрапа.

Топарх развязывает кошель, отсчитывает на ощупь монеты, вручает Иалису плату за постой, удаляется в темноту ночи. Чуть позже до Стасиппа и хозяина постоялого двора доносится лошадиное ржание и стук копыт.

— Думаешь, варвары доберутся до Александрии? — Иалис берёт Стасиппа за локоть.

Из андрона доносится дружный хохот. Стасипп поднимает голову к звёздному небу и ему печально изрекает:

— Доберутся или нет, не имеет никакого значения. Этой ночью, Иалис, боги определят победивших и проигравших. Смута синих и красных — уже не словесная забава. Эти старые, выжившие из ума глупцы вот-вот нанесут смертельную обиду обидчикам. Помутнение разума у буле. Не под силу мне изменить гибельное положение дел. Полис потонет в крови. Топарх прав. Неглупый малый этот попечитель комы. Надо спешно бежать! Брошу я дом. Жизнь мне дороже.

Иалис тянет к себе Стасиппа за локоть.

— Не могу я взять и бросить полис! Постоялым двором я живу. От отца он мне достался. Столько сил я вложил в заведение! Крышу недавно обновил. Ничего с потолка не течёт. Справил новую конюшню на два десятка лошадей. Вот уеду, кому это хозяйство достанется? Бродягам? Всё растащат воры, ничего не оставят. А мне нищим-голодным слоняться без дела в Мараканде? Нет, извольте! Буду тут, никуда не уйду. Как-нибудь обойдётся! Щедрые жертвы и молитвы беды отвратят. Боги услышат, внемлют, заботу проявят. Смута и варвары мимо неприметно пройдут.

Стасипп молчит, молчат и звёзды. Иалис, ничего не добившись от приятеля, уходит к магистратам в андрон. Гость из столицы остаётся стоять один под сияющим небосводом. Но недолго стоит в раздумьях отвергнутый Стасипп. Подозвав к себе работника постоялого двора, дав ему два обола, он получает во владение бронзовый заступ и окованную медью деревянную лопату. Пообещав удивлённому работнику «вернуть поутру, ничего не сломав», столичный гость скрытно уезжает куда-то по извилистой тропе в сторону заснеженных гор.

Глава 4. «Милый дядюшка»

На рассвете Эхем с руганью открывает ворота.

— Сейчас открою и надаю тебе тумаков, попрошайка, ох и поплачешь ты за стук в мои ворота… — Обещания возничего обрываются. За воротами стоит усталый Стасипп в мокрых грязных одеждах. Держит хозяин за узду лошадь. Эхем уступает дорогу Стасиппу.

— Помой заступ и лопату. Намажь их маслом лампадным. Пусть выглядят без употребления.

Стасипп снимает с лошади некий тюк размером с тушку козы.

— Хайре! Вы с охоты, хозяин? — Эхем пытается перехватить ношу, но Стасипп отстраняется. Возничий радостно сообщает новость: — Еды раздобыли вчера на агоре.

— Много лишнего не болтай, — устало произносит Стасипп, несёт ношу в кухню. — За мной не ходи, у ворот оставайся.

— Не болтай? Лишнего? Да я только его поприветствовал, он же сразу обидел меня. У кого-то впотьмах украл козу. Ну и дела! Разбойник. Ничем не гнушается. И на мелкую кражу способен. А мне говорил «Я магистрат», — бормочет под нос Эхем, затворяет ворота. — У кого я служу? И зачем?

Закончив с лошадью, Эхем подкрадывается тихо на цыпочках к кухне, но дверь распахивается прямо перед носом любопытного слуги. Эхем вздрагивает от неожиданности. На пороге кухни стоит абсолютно нагой Стасипп. В руки Эхема без промедления переходят грязные одежды.

— Ты же за ними пришёл, а, услужливый малый? — вопрошает насмешливо Стасипп.

— Пойду к прачкам, хозяин, — выдыхает печально Эхем. — Денег мне не дадите? Вдруг прачки в кредит не возьмут?

— Ступай-ступай. Ворота не отворяй. Через них перелезь. Некогда мне, ванну себе я готовлю.

— Перелазить через ворота? Я не мальчишка, хозяин.

На жалостливые причитания Стасипп даёт две старинные почерневшие драхмы возничему.

— Сдачу от прачек мне принеси. Себе удержи за поход три обола. — Стасипп грозно насупливается, Эхем удаляется к воротам. Ему в спину раздражённо летит: — Пусть незаметно поштопают там, где порвалось. Поторопи их. Долго ждать я не буду. Отглаженное завтра принесёшь.

Эхем складывает грязное в мешок, перелазает с помощью лестницы через ворота. За воротами раздаётся громкий крик «Вора поймали!». Следом за криком вопит и кто-то голосом Эхема: «Не бейте меня, я не вор!». В ворота отчаянно барабанят. На стук спешит Алкеста. Дева вся в чёрном, в её правой руке короткий кинжал. Открыв ворота, Алкеста застаёт порядком избитого возничего в окружении трёх незнакомых людей. Точнее, двух незнакомых мужей седовласых, в возрастах почтенных, и улыбчивого Фаэтона позади них.

— Хайре, дева! Этот субъект и в самом деле ваш слуга? — обращается вежливо к Алкесте один из седовласых мужей, тот, что слева.

— Эхем, наш возничий, — подтверждает Алкеста. — Не вор он!

Эхема отпускают. Возничий отряхивается, взваливает на спину мешок, со словами «Брошу службу постылую» хромает по пустой улице.

— Хайре, Алкеста! — машет рукой Фаэтон. Выдаёт скороговоркой загодя заготовленное: — Дочь Стасиппа, ты прекрасна сегодня, впрочем, как и вчера.

На юношу недовольно оглядывается муж седовласый, тот, что справа.

— Ты откуда знаешь девицу столичную? — строго спрашивает Фаэтона муж.

— Филострат познакомил вчера на агоре, отец!

— А Филострат откуда знает девицу? — продолжает распрос муж, тот, что слева.

— Ой, а этого я не знаю. Вы у него сами спросите, — не растерявшись, отвечает Фаэтон.

Родитель Фаэтона находит нужным представиться Алкесте.

— Капаней, магистрат, пришёл за Стасиппом.

— Магистрат Пиндар, отец Филострата, — называется муж, тот, что слева. Указывает взглядом на кинжал: — Убери, он не пригодится.

Появляется босой Стасипп в простом белом экзомисе. Поприветствовав сухо пришедших, предлагает магистратам пройти в дом.

— Что привело вас ко мне? — по дороге в андрон обращается Стасипп к Капанею.

— Так я и знал! — Капаней жестом педотриба берёт Стасиппа за левое ухо. — Ты позабыл про обещание?

— Обещание? Примирение с Менесфеем? Не позабыл. — Стасипп со второй попытки высвобождается от хвата Капанея.

— Кто тебе этот дом вернул? — Капаней останавливается у домашнего алтаря и укладывает правую руку на алтарь.

— Ты, — тихо признаётся Стасипп.

— Оденься в приличное. Немедля пошли примиряться, — властно распоряжается Капаней. — И вот что, Стасипп. Был я вчера у Менесфея. Поговорил о тебе с умирающим. Сжалился Менесфей, готов тебя принять. — Капаней играет глазами. — А если ты как следует подготовишь речь примирения, покаешься в нужных словах, то, возможно, Менесфей подобреет, изменит завещание, включит тебя в число наследников.

— Не может быть! — восклицает Пиндар. — Менесфей так прямо и сказал?

— Не сказал, но дал мне понять. — Капаней поглаживает рукой алтарь. — Умирающий как узнал про твою дочь, попросил её привести. Понимаешь, к чему всё это?

— Понимаю, ты хочешь награды, Капаней, — улыбается во весь рот Стасипп.

— У Менесфея из прямых наследников только ты и остался. — Пиндар по-заговорщицки недобро усмехается.

— Одна десятая часть от того, что тебе перепадёт по завещанию, — твёрдым голосом быстро выговаривает Капаней.

— Можешь и не мечтать. — Стасипп смеётся. — Мне ничего, кроме ужасных унижений, от Менесфея не перепадёт. Речь готовить? Ха-ха! Уже представил, как он меня проклянёт и будет глумиться. Менесфей очень острый на язык. Вам от него тоже немало достанется.

— Вы все свидетели! — Капаней укладывает обе руки на алтарь. — Стасипп пообещал мне одну десятую часть от наследства Менесфея.

— Только от той его части, что достанется мне, старый плут! — разумно поправляет утверждение магистрата хозяин дома.

— Одевайся и пошли, а то он помрёт и не изменит завещания. — Капаней указывает рукой на экзомис Стасиппа. — Смени это рубище. Напомадься. У тебя есть масло приятно-пахучее?

Стасипп оглядывает себя со стороны.

— Чем вам не вид просителя примирения? Таким я скорее вызову сострадание. А маслом приятно пахучим пусть пахнет моя дочь. Она молода и красива.

Стасипп обувается в башмаки, накидывает поверх экзомиса потрёпанный серый гиматий. Все ожидают Алкесту. Дева выходит надушенная, как того потребовал отец. Оставив Фаэтона охранять пустой дом, магистраты, Стасипп и Алкеста направляются к умирающему. По дороге Стасипп шепчет дочери:

— Я откопал спрятанное сокровище. Сегодня вместе с отрядом сатрапа отбываем в Мараканду. Тут делать более нечего.

Алкеста удивлённо поднимает брови, но ничего не произносит.

До Менесфея идти оказывается долго. Умирающий разместился не в городском доме, а в поместье, в ближней хоре полиса. Позади крепостные ворота, слева остаётся порт и маяк, дорога идёт вдоль широкого, в полёт стрелы, полноводного Танаиса в сторону заснеженных гор. Алкесте нравится прогулка, дева вполголоса напевает весёлую мелодию, в то время как магистраты и Стасипп живо обсуждают «несметные богатства» умирающего. Наконец где-то после десяти стадиев, пройденных от крепостных ворот, показывается добротный каменный двухэтажный дом с черепичной крышей. Правильный квадрат сплошь до самой крыши увит плющом. Окна, а точнее, бойницы в решётках благоразумно расположены только по второму этажу. Очертаниями жилище богача очень напоминает цитадель, для полного сходства не хватает башни на входе и парапетов. Вокруг дома-цитадели разбит правильный, в линиях, фруктовый и малиновый сад. В удалении от поместья видны ухоженные поля. Привычных серебристых стройных тополей рядом с домом нет.

— Где александрийские тополя? — интересуется Алкеста у Пиндара.

— Менесфей их вырубил. Ненавидит он тополь, — неодобрительно качает головой Пиндар и указывает на обочину дороги. — Раньше, давным-давно, здесь была приятная тенистая аллея. Его отец посадил, тополя поднялись, отец умер, сын, Менесфей то есть, срубил дерева. Я ещё застал ту замечательную аллею.

— Причина порубки проста. Не переносит тополиного пуха наш Менесфей, — поясняет деве магистрат Капаней. — Плачет, пухнет от пуха. Странно, не правда ли?

Мужей ждут. Слуга, из рабов, с грустным лицом встречает гостей у ворот дома. Предлагает какой-то горячий тёмно-зелёный напиток, разлитый в деревянные скифские кружки. Никто, кроме Алкесты, не принимает предложенного.

— Что это? — Стасипп заглядывает в кружку в руках у Алкесты.

— Сладкий настой травяной. — Алкеста делает глоток. — Очень приятный. В нём мята и горный мёд. Будешь?

— Нет, извольте, — морщится брезгливо Стасипп.

Умирающего мужи застают во внутреннем дворе, лежащим на кровати, укрытым несколькими одеялами. Белый лицом измождённый муж лет шестидесяти неподвижно смотрит на безоблачное зимнее небо. Капаней обходит кровать, встаёт у изголовья, поднимает голову к небу и ему громко отправляет:

— Отличная погода сегодня, Менесфей!

— Не кричи, — тихо приказывает умирающий. — Кого ты привёл ко мне, Капаней?

Появляется солидного вида управляющий из несвободных. Властного вида рослый широкоплечий муж приподнимает с кровати Менесфея, подкладывает тому подушки. Умирающий полулёжа огладывает гостей. На Алкесте взгляд Менесфея останавливается надолго. К изголовью кровати подходит Стасипп.

— Хайре, дядя!

— Хайре, племянник. — Менесфей вновь и вновь возвращается взглядом к Алкесте. Стасипп его не интересует. — С чем пожаловал?

— Прощения твоего хочу испросить. — Стасипп снимает с головы белый петас. Прижимает дорогой убор к груди. — Не держи на меня обид. Прошлое давай позабудем.

Умирающий обращает взор на Стасиппа, разглядывает его наряд, тихо скрипит:

— Что ты обрядился под нищего?

— А я нищим и стал. — Стасипп утирает слезу. — В Бактрах меня разорили люди коварные. Македоняне проклятые!

— Ну, так тебе и надо, племянник. Есть справедливость в мире. — Голос умирающего становится заметно бодрее. — Ты примером своим это и доказал.

Стасипп с раздражённым видом оборачивается на магистратов.

— Говорил я вам, будет он надо мной насмехаться. Так и вышло!

Менесфей на кровати не то смеётся, не то кашляет. Магистраты сурово смотрят на Стасиппа, тот вынужденно продолжает «речь примирения»:

— Прости меня, дядюшка. Это я во всём виноват. Не стоило мне тебя оскорблять.

Менесфей находит в себе силы обрадоваться. На его лице появляется кривая саркастическая улыбка.

— Я тебе денег не дам, не старайся, Стасипп. Можешь идти, я тебя не держу. Кто ты, дева?

Алкеста подходит к Менесфею. Во взгляде умирающего появляется интерес.

— Я Алкеста, дочь Стасиппа. — Дева высоко поднимает скифскую кружку с напитком. — За ваше здоровье, милый дядюшка! Выздоравливайте.

Алкеста скидывает с головы шаль. На свет появляются чёрные волосы, старательно уложенные в высокую причёску. Вокруг девы витает благоухающее невидимое облачко. Умирающий делает глубокий вдох, улыбается, но теперь нежной, искренней улыбкой.

— Лай! — подзывает к себе управляющего Менесфей. — Вынеси меня в сад. Хочу поговорить с красавицей наедине.

Волю Менесфея исполняют проворно. Трое рабов осторожно перекладывают костлявое длинное тело на носилки. Умирающего укрывают одеялами и куда-то бережно несут. Алкеста вопросительно оглядывается на отца, тот машет рукой, шепчет: «Иди-иди». Дева послушно следует за носилками, следом за ней шагает Лай. Во фруктовом саду обнаруживается любимое место хозяина поместья — полукруглая, с резными колоннами беседка. Рабы ставят носилки на деревянный стол и удаляются прочь за колонны. Лай остаётся стоять в ногах Менесфея. Алкеста с кружкой в руках подходит к изголовью.

— Покажи мне руки, — просит умирающий.

Дева передаёт кружку Лаю, послушно исполняет просьбу. На запястьях Алкесты позвякивают серебряные и бронзовые браслеты работы эллинских и варварских мастеров.

— У тебя следы от пут. Я не ошибся? — шепчет Менесфей.

Алкеста сдвигает браслеты. Браслеты раскрывают тайну девы. Появляются легко узнаваемые красные полосы. Дева улыбается.

— Отчего ты радуешься? — Менесфей прищуривает глаза.

— Точно такие же на моих ногах. Радуюсь я краткому мигу свободы. Пришла к вам с визитом, в поместье и заточенье моё прервалось… на краткое время, конечно.

— Ты меня не обманываешь? — Менесфей сомневается в правдивости услышанного.

Алкеста снимает короткий девичий сапог, поднимает подол, щиколотка подтверждает её слова. Умирающий тягостно вздыхает:

— Мерзкий тип мой племянник.

— Не буду жаловаться на горькую долю свою. С вашего разрешения подышу благодатью в прекрасном зимнем саду.

Но умирающий настроен на откровенность.

— Ты ведь ненавидишь этот город, Алкеста? Я угадал?

— Ненавижу! — искренне и честно отвечает дева. — Верно вы угадали.

— А почему? — вдаётся в расспросы «милый дядюшка».

— Страстно я влюблена. Избранник мой остался в Бактрах. Отец выкрал меня с празднеств, увёз в эту богами забытую глушь, чтобы замуж меня выдать насильно. Как я могу любить этот или какой-нибудь иной город? Мечтаю сбежать к своему любимому.

— Как зовут твоего избранника?

— Вы сейчас мне подмигнули. Не ошиблась ли я? — Алкеста прислоняется бедром к столу. Наклоняется поближе к лицу умирающего. — Аргей, сын Ореста. Македонянин. Аристократ. Отец его служил главным казначеем при базилевсе Деметрии. Мой возлюбленный лично спас десять тысяч эллинов из парфянского плена. Вывел их из Маргианы.

— Хорош твой избранник Аргей. Правильный выбор. Одобряю. — Менесфей улыбается. — На что ты готова ради своей любви?

— Готова я сжечь этот город дотла, только чтобы сбежать из неволи к Аргею. — Алкеста серьёзна, в её лице решимость.

— Сожги. Прошу тебя. — Менесфей подзывает к себе Лая, что-то шепчет на ухо. Дева отходит деликатно в сторону. Лай смотрит на Алкесту, часто кивает головой. Закончив с управляющим, Менесфей взглядом подзывает к себе гостью.

— Лай — надёжный человек. Он поможет тебе во всех твоих начинаниях. Дай мне слово, что ты отпустишь его на свободу после того, как обретёшь свободу сама.

Сложное предложение даётся легко умирающему. Алкеста вглядывается в глаза Менесфея, тихо шепчет:

— Лай станет свободным. Знаю я, как правильно оформлять парамане. Какая причина вас заставляет мне помогать?

— Эти завистливые мерзавцы делали мне больно всю мою жизнь. Исключительны они в душевной гадости. Их подлости нету границ. Всюду мне подставляли подножки. Капканы на меня расставляли. Смерть детей и жены — их дело рук. Горе моё не измерить! — Менесфей смотрит враждебно в сторону поместья. — А вот теперь, когда я умираю, мои мучители заявились за моими богатствами. Радуются смерти моей, предвосхищают. Мечтают делёжкой заняться. Вечно голодные псы! Ничтожные шавки, подхалимы лживые, отравители и убийцы, вам ничего от меня не достанется.

— Милый дядюшка, вы же знаете старинную мудрость: завидовать — признавать поражение? Вы победили врагов их завистью.

Умирающий от слов Алкесты улыбается широкой довольной улыбкой. Продолжает, однако, как прежде, зло и раздражённо:

— Пусть же прах врагов витает над моей могилой! Выполнишь моё последнее пожелание, прекрасная дева? Сожжёшь этот полис?

— Вы мне из царства мёртвых поможете? — Алкеста странным вопросом не думает шутить с «милым дядюшкой». — Я одна не смогу такое грандиозное провернуть. Я же слабая дева! На деяние сие мне от вас высшая сила нужна.

— Ты меня не отпустишь в Аид? — Умирающий громко цокает жёлтыми зубами.

— Как сожгу этот полис, уходите покойно в царство мёртвых. До того славного момента оставайтесь со мной, мне помогайте. — Алкеста прикладывает правую руку к груди умирающего. — Головёшки Александрии Эсхаты станут вам погребальным костром.

Умирающий улыбается очень блаженно.

— Тень моя пребудет с тобой до победы. Обещаю, дева! Можешь смело рассчитывать на помощь призрака. Призраки, говорят, могут и духов на помощь к себе призывать. Ну, тогда и местные духи встанут на нашу с тобой сторону. Духов и призраков надо кормить особыми жертвами. — Менесфей под одеялами находит пальцы девы. — А теперь иди, мой мститель. Мне надо выправить напоследок завещание.

Полдень

— Куда это ты собрался, Стасипп?

Два неразлучных товарища, магистраты Пиндар и Капаней, застают гостя из столицы за окончанием сборов. Столичная повозка нагружена до самого верха домашним скарбом, а Стасипп пакует последний мешок. Рядом с отцом стоит печальная Алкеста.

— Уезжаю надолго, проведать друзей в Мараканде. Сатрап зачислил меня интендантом в обоз. Должность ответственная. Отвечаю я за рацион воинства. Буду всякому мил я по животу. Так-то! — Стасипп удачно пристраивает мешок по левому борту повозки. Протягивает руки магистратам. — Будем прощаться? Обид у вас на меня, надеюсь, нет?

— Повремени, товарищ, с отъездом. Новости у нас к тебе весьма благоприятные. — Пиндар, проговорив, смотрит неучтиво-пристально в сторону Алкесты.

— Новостей с меня уже предостаточно, — зло отвечает Стасипп. — Доброту вашу вчера сполна оценил. Счастливо оставаться!

— Твоя дочь обворожила Менесфея. — Капаней улыбчив и добродушен. — Твой дядюшка, Стасипп, полностью переписал завещание в её пользу. Деве достанется всё! Знаю точно, текст не читал, жрецы из храма Зевса мне сообщили по секрету. Менесфей обставил наследство условиями странными, сумасбродные прихоти мне его непонятны. Алкесту можно по его завещанию выдавать замуж не иначе как только по её согласию. При чём тут вообще Менесфей? Алкеста твоя дочь, не его.

Стасипп поворачивается сначала к изумлённой Алкесте, потом к Эхему.

— Так мне выводить повозку, хозяин? — Возничий пропустил появление магистратов, по прибыванию в андроне в его руках сложенный коврик.

— Стасипп, мы тут с буле, — Пиндар добавляет в голос торжественности, — вчера, когда ты нас покинул, решили восстановить тебя в прежней должности магистрата. Завтра получишь у храмов полагающиеся тебе регалии.

— В полночь у Иалиса назначили тебя… — Капаней потирает себя по лбу, словно пытается что-то вспомнить. — …Вот беда! Много выпил вина за своё назначение. Ты мне не поможешь, Пиндар?

— Как не помочь? Помогу! — охотно приходит на помощь товарищ. — Стасипп назначен смотрителем арсенала сатрапии.

— Вспомнил! — Капаней ударяет себя по лбу. Выходит звонко. — Главный… да, главный ты смотритель арсенала сатрапии. Должность, как ты понимаешь, ответственная, хлопотная, почётная, хоть и невысоко оплачиваемая.

— Ты не шутишь? — вопрошает Капанея изумлённый Стасипп.

— Не понял тебя. Ты про должность? Или про несметные богатства Менесфея? — уточняет после лёгкой заминки магистрат.

Столичный гость молчит, не поясняет. Капаней и Пиндар переглядываются между собой.

— Конечно-конечно, Стасипп, ты не беспокойся. Оформим письменно твоё восстановление в правах полита и на должность магистрата одним указом. — Пиндар прикладывает обе руки к груди. — Указ выйдет при печатях и подписях. Огласим на агоре. Порядок старинный соблюдём до мелочей.

— Нет, я про наследование богатств Менесфея. Ты не шутишь? — Стасипп густо краснеет, на его лбу выступает пот. — Что-то мне жарко стало. Эхем, принеси-ка мне воды.

Магистраты принимаются поздравлять счастливого Стасиппа. Эхем приносит остатки вина. Трое магистратов пьют неразбавленное вино прямо из кратера. Алкеста поднимается на второй этаж. Дева, обняв руками колонну, тихо шепчет в голубое небо:

— Благодарю тебя, милый дядюшка Менесфей! Хоть и незнакомый ты мне человек, добрая у тебя душа. Жалко, что застала тебя, мой спаситель, только при смерти. Но встреть я тебя в лучшее время твоё, подружились бы мы? Не узнать мне ответа. Несчастья нас породнили, Менесфей. Как взглянул ты на меня, так душу родную увидел. Чудно то. Никогда не говорил мне отец про кровное родство. Знакомство наше неслучайно. Верую, то богини надоумили тебя вызволить меня, несчастную, из неволи. Именно так, не иначе. В божественном провидении кроется тайна твоего внезапного предрасположения. Боги нам покровительствуют. Ну так выполним же замышленное, дорогой мой Менесфей! Не уходи в царство Аида, повремени, будь рядом со мной. Пусть воля твоя и моя вместе сольются. Призраком встань за спиной. Советы мудрые подавай. Веди к победе меня, Менесфей! Совместно, усилиями общими, город этот, неволю твою и мою, превратим в головёшки.

Глава 5. Странное завещание

Через день

— Менесфей помер, — врывается в кухню Стасипп.

— Ну так что с того? — равнодушно отзывается Алкеста, тесто на пару с кухаркой мешая.

— Жрецы храма Зевса за тобой пришли. Хотят огласить волю покойного.

— Пусть тебе огласят. Я хлеба приготовляю, разве не видишь? — Алкеста продолжает с прежней силой месить тесто.

— Отложи занятие! — Стасипп недоволен упрямством дочери.

— И не подумаю. — Алкеста убирает тыльной частью кисти руки локон, выбившийся из-под платка. Мука появляется полосой и на лбу, и на кончике носа.

Препирательства прерывает жрец. Дородный муж в зрелых годах, эллин, в длинных, до полу, белых одеяниях, почтительно оттесняет от дверного проёма взбешённого Стасиппа, входит на кухню. В руках гостя объёмный свиток с храмовыми печатями.

— Ты ли Алкеста, дочь Стасиппа? — обращается жрец к деве.

Кухарка перенимает у Алкесты ровный ком теста.

— Я и есть Алкеста, — отзывается дева. У Алкесты из украшений только белая пшеничная мука.

— Видишь ли ты, дочь Стасиппа, этот свиток? — Жрец постукивает свитком по кухонному столу.

— Вижу, — подтверждает дева.

— Ну так вот. Это не просто свиток, это воля моего лучшего товарища Менесфея. Два дня тому назад клятвенно обещал я ему, что приведу тебя к его телу и над телом оглашу завещание в присутствии слуг и рабов. Ты же не думаешь, что я, выборный жрец полиса Александрии, посмею нарушить взятые на себя обязательства?

В дверях появляется второй жрец, точная копия первого.

— Мне надо собраться и привести себя в порядок. — Алкеста показывает жрецу руки.

— Ни к чему долгие сборы. Гиматий накинь, и пойдём. Не замёрзнешь. Сегодня очень тепло. Не зима, а ранняя осень. — Жрец оглядывается на дверь.

Второй жрец вполголоса предлагает первому решенье проблемы:

— Пригласить жезлоносцев?

— Думаю, втроём со строптивицей управимся сами.

Главный жрец вопросительно смотрит на Стасиппа. Стасипп кивает головой. Эхем приносит Алкесте отцовский гиматий и шаль. В сопровождении жрецов и отца Алкеста покидает дом, так и не помыв от теста руки. Дорога до поместья отлично знакома всем участникам процессии. На этот раз столичная дева сосредоточенно печальна и не поёт. Долгий путь проходит тягостно, без разговоров. У ворот поместья шествующих встречает выстроившаяся в два неравных ряда прислуга Менесфея. Ряд первый мужской, превосходит ряд женский, в нём десять рабов разных возрастов, от шестнадцати до тридцати. Ряд женский состоит из пяти дев. Две из них — белолицые эллинки, остальные трое — загорелые до черноты рабыни. Раздаётся разноголосое «хайре». Жрецы и Стасипп проходят в дом, где и их встречает управляющий поместьем, Лай. Алкеста задерживается у построения слуг, медленно обходит как женский ряд, так и мужской, узнавая имена и вглядываясь в лица.

— Хайре, хозяйка! — учтиво первым приветствует Лай деву, тем громким приветствием повергая прочих слуг в растерянность.

Алкеста гордо поднимает голову, читает короткую молитву, с молитвой входит в дом Менесфея. Лай протягивает деве синий платок, указывает взглядом на лоб. Алкеста вытирает со лба остатки муки. Жрецы оглашают у тела покойного его волю. Дева на редкость рассеянна, часто оглядывается по сторонам, долгим списком имущества не интересуется. Однако её рассеянности приходит конец на словах завещания «никто не имеет права принуждать Алкесту к вступлению в брак против её воли, покуда она проживает в поместье». Дева широко улыбается, сначала скидывает с себя шаль, а потом и развязывает головной платок. С тем победным видом дева внимает заключению главного жреца.

— Итак, по условиям завещания всё своё имущество покойный Менесфей передал «под разумное владение Алкесте, дочери Стасиппа».

Стасипп от удивления краснеет, задыхается, грузно погружается в кресло, услужливо предложенное управляющим. В завещании отдельно в самом конце указано «право на обязательное высвобождение из рабства управляющего Лая на условиях нового владельца поместья». Жрецы поздравляют Алкесту, вручают ей копию свитка завещания, прощаются, чинно удаляются. В дом входят магистраты Капаней и Пиндар. В их руках высушенные цветы и мешочки с благовониями. Этими подношениями магистраты одаривают Алкесту, подходят к умершему, прощаются с телом.

— Какое, право, странное завещание! — придя в себя, не стесняясь присутствия покойного, в голос восклицает Стасипп. — Менесфей, ты начудил!

Стасиппу подносят свежую воду в ритоне, и он замолкает. В тишине слышны его частые глотки.

— Ты утолил жажду, родитель? — Алкеста передаёт цветы и благовония Лаю, упирает руки в бока. — Ну, тогда тебе больше не надо сидеть в моём кресле. Не изнашивай мою мебель, родитель.

Стасипп недовольно поднимает брови.

— Лай, мой управляющий, помоги слабому старику покинуть дом мой. Гелиайне, почтенные магистраты, прощу прощения за скорые проводы, мне надо спешно приступить к организации похорон достойного Менесфея. После заката я предам покойного земле. Не смею вас задерживать, достойные мужи!

Магистраты недоумённо переглядываются меж собой. Говорит Пиндар:

— Алкеста, хм, мы, конечно, уйдём, но, может быть, кому-то из нас стоит хотя бы несколько дней пожить в доме Менесфея.

— Для каких целей вы хотите пожить в моём доме?

— Ты останешься тут одна, вокруг тебя будет столько незнакомых людей. — Пиндар указывает на рабов у ворот.

— Ах вот про что вы! — смеётся Алкеста.

Меж тем Лай добросовестно выполняет порученное, силой помогает упирающемуся Стасиппу покинуть «столь замечательное хозяйское кресло».

— Рабов много, они большей частью мужского пола. Мало ли что может случиться! В таком окружении насилия не миновать, — продолжает увещевание Пиндар. — А так мы поможем тебе первое время справиться со сложным хозяйством. Ты, наверное, и писать-считать не умеешь? Мы посчитаем тут всё за тебя. Опись проверим. Ошибки найдём.

— Вы забыли добавить, магистрат — не в убыток себе, — продолжает смеяться надменно Алкеста.

— Что-что? — непонимающе переспрашивает Пиндар.

— Пойдём, она хочет сама во всём разобраться. — Капаней благоразумно прерывает намечающуюся ссору. Магистрат берёт под руки разгневанных Стасиппа и Пиндара, выводит их обоих к воротам. От ворот доносится голос Пиндара:

— Нет, ну правда, я не расслышал. Она смеялась. Я не глухой.

Алкеста подзывает к себе Лая, приказывает уверенно:

— Закрой ворота. Никого больше мы не принимаем сегодня. Пригласи в дом слуг.

Управляющий выполняет порученное послушно-прилежно. Два ряда выстраиваются перед Алкестой во внутреннем дворе. Дева сразу подходит к двум девам, эллинкам. Тоном властным их вопрошает:

— Вы кухарки?

— Да, госпожа, мы кухарки. Готовим отменно. — Эллинки прикладывают руки к груди. — Наши похлёбки наваристы и жирны.

Алкеста ловит насмешливый взгляд одной из эллинок. Эллинка не опускает глаза. Наследница тут же становится злой. Вопрошает сердито:

— Вы получили оплату за работу свою?

— Менесфей нас рассчитал перед смертью. — Теперь улыбаются нагло обе кухарки.

— Ну, тогда убирайтесь! — Алкеста сопровождает ответ жестом, указуя левой рукой направление на ворота.

Улыбки с лиц исчезают.

— Кто же вам будет готовить? — вопрошают в голос кухарки.

— Не нуждаюсь более в ваших услугах. Переедание вредно телу и духу, — надменно поучает Алкеста бывших кухарок. — Голод же надёжно укрепляет характер. Жених мне часто повторял.

Две эллинки с грустным видом покидают поместье. Алкеста обращается к Лаю:

— Оставшиеся — это рабы? Не так ли, управляющий?

— Именно так, госпожа.

Алкеста громко обращается к рабам:

— Встаньте вокруг тела покойного. Встаньте кругом плотным, без зазоров. Не хочу, чтобы слова мои улетали мимо ваших ушей.

Рабы молча выполняют пожелание Алкесты. Дева обходит круг, кое-где лично смыкает ряд. Наконец удовлетворённо цокает языком, встаёт у макушки головы Менесфея. Алкеста укладывает с почтением обе ладони на лоб покойного, спокойным голосом вещает, обводя взглядом каждого из присутствующих:

— Перед вами лежит достойный человек. Два дня тому назад он огласил мне своё тайное желание. Кто из вас хочет стать свободным? Таковые поднимите кулак правой руки.

Поднимают кулаки все. Алкеста поворачивает голову к Лаю.

— Все подняли? Я не ошибаюсь?

— Да, все, и я в том числе, — отвечает управляющий.

Из складок одежд Алкеста вынимает кинжал, передаёт его ручкой Лаю.

— Вскройте грудину Менесфея. Достаньте мне его сердце.

Раздаётся испуганное многоголосое «о-о-ох». Лай проверяет остроту заточки железа, проверив, исполняет поручение Алкесты. Из груди покойного извлекается сердце. Алкеста принимает мёртвую плоть. Без дрожи поднимает дева к небу сердце Менесфея. Кто-то падает в обморок. Упавшую быстро приводят в чувство пощёчинами, поднимают под руки.

— Пусть каждый из тех, кто желает стать свободным, подойдёт ко мне и повторит за мной клятву.

Первым по старшинству положения подходит управляющий. Лай серьёзен и торжественен. Приняв от Алкесты сердце, он смотрит в лицо покойному, ему и повторяет вслед за Алкестой клятву.

— Клянусь тебе, Менесфей, — произносит нараспев Алкеста, Лай выслушивает и произносит дословно, — перед богами и присутствующими выполнить последнюю волю твою. Я буду твёрд в претворении замысла твоего, Менесфей. Я не поддамся трусости и не дрогну перед лицом врагов могущественных и сильных. Ибо я сильнее врагов духом. Если я дрогну и сбегу, пусть меня накажет призрак твой мстительный и боги за нарушение данной клятвы.

Лай передаёт сердце Менесфея следующему несвободному. Клятва последовательно повторяется вплоть до упавшей в обморок. Когда подходит её очерёдность, рабыня отказывается принимать сердце. Опустив голову, сникнув, подневольная тихо рыдает. Алкеста поднимает с носилок свой кинжал, даёт его рядом стоящему рабу, подростку лет шестнадцати. Тот принимает кинжал, непонимающе смотрит то на управляющего, то на Алкесту.

— Убей её, — тихо произносит Алкеста.

Подросток хлопает веками, кинжал в его руке дрожит. Лай делает попытку взять оружие в свои руки, но Алкеста пресекает попытку.

— Назови имя своё, — обращается дева к подростку.

— Навплий. — Испуганный подросток дрожит уже всем телом.

— На кого сейчас обращён кинжал мой, Навплий? — Тон в словах Алкесты спокойный.

— На Киллу. — Кинжал вот-вот выпадет из руки Навплия.

— Её зовут Килла? Какое странное совпадение! Ну что ж, Килла так Килла. Погадаем и бросим жребий. Представь себе, Навплий, что перед тобой сейчас стоит вовсе не Килла, а, скажем, воплощение твоей собственной трусости, той самой унизительной трусости, что держит тебя в рабстве. Представил?

— Представил. — Навплий водит глазами от Киллы до Алкесты и обратно.

— Расправь плечи, Навплий. Подними подбородок, — приказывает громко Алкеста.

Раб выполняет приказ. Кинжал больше не пытается выпасть из руки.

— Навплий, твоё рабство началось с того момента, когда ты признал его. И покуда ты будешь признавать рабство, рабство твоё будет продолжаться. Можно оставаться свободным, будучи рабом. Так говорят философы Стои расписной. Но можно стать рабом, будучи в рабстве, поясняют они. Свободный в рабстве или раб в рабстве? Каков будет твой выбор? Перед тобой, Навплий, не Килла, а твоё душевное рабство. Начни освобождение от рабства прямо сейчас. Убей в себе трусость. Пусть душа твоя станет свободной! Подойди, Навплий, к Менесфею, взгляни в глаза его закрытые.

Раздаются шлепки босых ног по камням мощения.

— Менесфей хоть и эллин свободнорождённый и прожил жизнь формально свободным, тоже был рабом при жизни. Он сам мне так признавался при нашей встрече. Кто обратил свободного эллина Менесфея в рабство? Этот полис его поработил. Богатство стало золотой клеткой для Менесфея. Да-да! Менесфей был рабом собственного богатства. Вам это не приходило в голову? Не смог Менесфей порвать с богатством и уйти от него. Терпел Менесфей нескончаемо обиды от других богачей и магистратов, страдал Менесфей, дрался, унижался, задабривал обидчиков, мстил им при удобном случае как мог, в страданиях бесконечных душевных продолжал Менесфей жить в полисе и никуда не уходил из Александрии, потому как охранял Менесфей от врагов — нет, не личную свободу, а богатство своё, то есть клетку рабскую свою золотую. Страдал Менесфей, терзался, приумножал богатство и не хотел доставлять бегством радость врагам. Споры-обиды-тяжбы-ругань-проклятья. Как вам песня такая? А? Невесёлая жизнь была у хозяина вашего Менесфея.

— Он и вправду такое признание высказал тебе? — шёпотом изумлённо обращается к Алкесте управляющий Лай.

— Именно так и сказал Менесфей мне. Слово в слово. Теперь посмотри на меня, Навплий.

Навплий хоть и повернулся к хозяйке, но избегает смотреть Алкесте в глаза.

— Навплий, ты слышал, что предлагали мне магистраты и отец мой?

Алкеста вновь говорит спокойно и твёрдо. Рабы внимают деве, широко открыв рот и выкатив глаза.

— Они предлагали вам пожить у вас в доме, дабы охранять вас от нас.

— Навплий, а я не вняла уговорам и отослала добровольных защитников. Как ты думаешь почему?

— Потому… потому… — Навплий запинается и замолкает. Подросток теряет осанку и вновь мелко дрожит.

— Расправь плечи! — кричит Алкеста. — Отвечай!

Подросток перестаёт дрожать и вспоминает утраченное положение плеч.

— Вы отослали магистратов, потому что вы смелая и мы… мы не опасны.

— Это вы-то не опасны? — Алкеста во весь голос смеётся. — Вы только что выпотрошили мертвеца. Достали из его груди сердце, принесли на том сердце клятву страшную. Вы сотворили из мирного покойника Менесфея голодного беспокойного злого призрака и собираетесь с тем страшным созданием жить совместно в одних стенах! В каждом из вас после клятвы обитает частичка призрака. После таких кощунственных деяний вы не опасны? — Алкеста вновь смеётся. — Вы очень-очень опасны! Вы злые колдуны. Вы демоны Ночи всечёрной! Суд полиса плачет над вами! Охо-хо! Ведуны жутких призраков.

Лай поворачивается к Алкесте, внимает её словам с благоговейным почтением. Алкеста, вдоволь насмеявшись, упирает руки в бока, надменно поднимает голову, обращается сразу ко всем собравшимся:

— Осталась я тут одна среди вас, опасных рабов-колдунов, потому что я такая же несвободная, как и вы. Хоть я и эллинка и это прекрасное поместье принадлежит мне, я пребываю в жуткой неволе. Отец выкрал меня на празднествах базилевса, разлучил с любимым. Увёз меня из столицы сюда. Так поступают только с беглой рабыней. Страдаю я от муки любовной. Это пытка ужасная, ежечасная, каждодневная. Сердце моё разрывается от боли. Нет боли моей успокоения. Засыпаю и оказываюсь с любимым. Просыпаюсь — и нет его. Терзания невыносимые. Аргей, я люблю тебя! — Алкеста утирает слёзы. — Вам понятны мои чувства? Разлучали ли вас когда-нибудь против вашего желания? Мучились ли вы от прерванной любви? — Рабы дружно кивают головами. Столичная дева продолжает с жалостью в голосе: — Хотела бы я сбежать из Александрии в Бактры. Прямо сейчас сесть на коня, исчезнуть как можно скорее, галопом скакать. Да только погоню за мной отрядят. Награду охотникам за поимку назначат. Нагонят меня и вернут. — Алкеста показывает рабам следы от верёвок на руках. Нет на деве драгоценных браслетов, чтобы прикрыть синяки и кровоподтёки. — Менесфей, магистрат, освободился из неволи посмертно, он теперь призрак, я же заточена в клетке золотой. Невольница я, оттого мне с вами не страшно. Мы с вами люди родные по сути вещей. Я ваша защита, а вы — моя.

Лай прикладывает обе руки к груди, низко склоняется перед Алкестой. То же самое повторяют за ним и другие рабы. Пред девой склонились все, кроме Киллы. Килла не смотрит по сторонам, Килла смотрит себе под ноги.

— Навплий, ты хочешь стать свободным? — вопрошает Алкеста, твёрдо смотря в глаза подростку.

Навплий в ответ часто кивает головой.

— Убей в себе трусость. Действуй, ты дал клятву. Бей, да не бойся. Призрак поможет тебе!

Подросток скрипит зубами, сжимает кинжал, поворачивает к рыдающей рабыне, наносит сильный удар кинжалом под дых. Раздаётся ужасный вопль. Подросток поворачивается к Алкесте, та указывает взглядом на мужа, стоящего у ног покойного. Подросток подбегает к выбранному, передаёт тому кинжал. Раненая зажимает живот руками, рушится на колени перед Алкестой. Напрасно Килла молит о снисхождении. Второй удар приходится в лопатку. Алкеста указывает рукой на рабыню, закрывающую себе уши руками. Избиение Киллы продолжается до тех пор, пока каждый из клявшихся не наносит по удару. Тринадцать ранений принимает Килла. Большинство ударов оказываются не смертельными. Израненная рабыня лежит у ног Алкесты, стонет, сучит ногами, истекает кровью. Лай намеревается прекратить мучения Киллы и добить её. Но хозяйка поместья вынимает из его руки кинжал и сама добивает рабыню твёрдым ударом меж рёбер по левому боку. Стоны прекращаются с последними посмертными конвульсиями. Алкеста стоит над телом несчастной. В её лице нет страха или сострадания.

— Теперь болтливая трусиха Килла ни на кого не до-не-сёт, — обращается к рабам Лай.

— Пришло время огласить тайное желание покойного Менесфея. — Алкеста воздевает руки к небу, словно бы обращается к богам. — Несвободные, нам с вами предстоит… сжечь этот город дотла!

Радостные крики тут же оглашают внутренний двор поместья. Шумно ликуют все из собравшихся. Лай улыбается, утирает ладонью слёзы с глаз. Слышится весёлая песенка «Готов я умереть за это счастье». Рабы обнимают друг друга. Кто-то прыгает, кто-то танцует, кто-то рукоплещет покойному. Алкеста осматривает свой кинжал. С кинжала стекает бордовая кровь Киллы. Намерение девы понимает Навплий.

— Позвольте, хозяйка. Я мигом кровь вытру. Ваш кинжал станет чистым. Я даже смажу его. Будет беззвучно ножны клинок покидать.

Алкеста передаёт оружие Навплию, тот убегает резво к воротам. Дева вспоминает про сердце, поднимает мёртвую плоть с носилок, мгновенно воцаряется тишина. На Алкесту взирают с почтением и ждут её слов.

— Как заведено хоронить в семье Менесфея? — Вопрос адресуется Лаю.

— У Менесфея была жена и двое детей. Дети умерли в детстве от болезней. Жена от горя помешалась и… — Лай замолкает, немного подумав, продолжает тоном холодным: — И хозяин отравил её как-то ночью. Всех троих сожгли на погребальных кострах. Пепел в урнах хранится в семейной гробнице, в некрополе Александрии.

— На закате сложим костёр. На костре сгорит она. — Алкеста смотрит на бездыханное тело рабыни. — В урну отправится её прах. А нашего любимого Менесфея…

Появляется подросток, в его руках смазанный кинжал.

— …у нас заготовлен гроб, вполне подходящий под его размер, — продолжает прерванное Лай. — Гроб не подписан.

Алкеста передаёт сердце Менесфея Лаю, хорошенько вытирает руки об одежды покойного, вкладывает кинжал в ножны.

— Тело Менесфея никогда не покинет стены этого дома! — громко провозглашает Алкеста. — У нас с покойным был уговор. Я отпущу его в царство Аида, только когда этот полис сгорит.

Никто из рабов не протестует и более не падает в обморок. Дева продолжает властно:

— Достаньте внутренности умершего, разложите их в сосуды. Засыпьте их солью. Защитника Менесфея поместите в тот гроб, про который ты мне говорил. Монету в рот покойному на язык не класть.

— Может, внутренности и сердце погрузим в солёный раствор? — предлагает осторожно Лай. — Лучше они сохранятся до погребения.

— Мудро сказал. Так и сделай. — Алкеста указывает на сердце. — Его в сосуд понарядней укрой. Ритуальный, с ликами богов. Есть таковой у богача Менесфея?

— Найдём, — обещает Алкесте Лай.

Алкеста удаляется в андрон. Во внутреннем дворе после её ухода воцаряется суета. Часть рабов отряжается управляющим на подготовку погребального костра, часть занята уборкой следов убийства, рабыню омывают, на домашнем алтаре разгорается огонь. Сам же Лай и трое мужей заняты разделкой трупа Менесфея.

Алкеста садится на ложе в андроне, тихо шепчет сама себе:

— Прочь сомнения! Нет у меня пути назад. Страшные клятвы принесены. Жертва невинная пала. Сердце похищено у мертвеца. Высшие силы пребывают со мной. Отныне я мститель. Запуганы рабы. Готовы следовать за мной без возражений. Есть на кого опереться. Действовать надо без промедлений. Теперь только свобода или смерть. Что предпринять для начала?

Алкеста впадает в задумчивость. Раздаётся деликатный стук. В андрон рабыни вносят масляный светильник, расписанный мастос на подставке с разбавленным вином, поднос с тёплой лепёшкой и прозрачным мёдом. Алкеста благодарит, тщательно омывает руки с мылом, после молитвы принимается за еду.

Ближе к вечеру приготовления к похоронам заканчиваются. Покойного Менесфея помещают в гроб, посыпают тело обильно солью и хвоей, по указанию хозяйки гроб прячут в подвале, заставляют его амфорами. Внутренности в простых сосудах, все, кроме сердца, прячутся там же, на полках среди мешков проса. Сердце же с молитвами посыпают драгоценными благовониями и размещают в серебряном кратере старинной работы. Разместив, заливают соляным раствором, закупоривают плотно по размеру выпиленной деревянной пробкой. Пробку заливают сверху расплавленным пчелиным воском. Кратер Алкеста уносит в спальню Менесфея на втором этаже, где и размещается сама. Как только светило уходит, погребальный костёр поджигает Лай, вокруг него привычно кругом выстраиваются рабы. Стоят с каменными лицами. Молитвы не произносятся. Никто не просит прощения у убитой. Много позже к несвободным присоединяется Алкеста во вдовьем чёрном. Заканчивается трудный день. Костёр догорает, рабы собирают кости и прах в урну. Дева незаметно шепчет управляющему:

— Разбуди меня перед рассветом. Сосчитаем работников поместья.

Лай выполняет просьбу Алкесты. Тихо спустившись по лестнице, они вдвоём у алтаря разжигают светильник.

— С кого начнём? — интересуется управляющий. — С женской половины или мужской?

— С женской.

Лай проводит хозяйку к комнате рабынь. Небольшая комната проживания прислуги расположена рядом с кухней. Алкеста резко распахивает дверь. Рабыни проснулись и одеваются. При виде хозяйки кланяются.

— Женщины все на месте, — довольным тоном сообщает Алкесте Лай. — Никто не сбежал. Мужская часть расположена у конюшен. Нам придётся обогнуть дом.

Однако огибать дом не приходится. Прямо у ворот дома хозяйка застаёт рабов мужского пола. Мужи выстроились в ровную линию, в их руках инвентарь — мотыги, лопаты, вилы. Алкеста считает вслух:

— …Пять, шесть, семь…

— Можете не считать, дорогая хозяйка. Десять! — вставляет своё веское слово управляющий. — И у мужчин никто не сбежал. Рабы наличествуют точно по списку. Мы преданы вам, спаситель.

Алкеста запоздало проговаривает громкое «хайре», поёживается от холода, задувает светильник, уходит довольной наверх, в бывшую спальню Менесфея. Под её ногами раздаётся противный скрип половиц.

— Заменим сегодня, — кричит в спину Лай.

— Не стоит. Пусть скрипят как скрипели.

— Точно так же мне всегда говорил покойник Менесфей, — поддакивает улыбающийся Лай.

Рабы без понуканий добровольно принимаются за привычную работу. Поместье оживает радостными песнями про добрую судьбу. Восходит светило. Начинается первый день мести.

Глава 6. Первые утраты

В то же самое время. Арсенал сатрапии

— Стасипп, ты теперь ответственный за вооружение. Интендант арсенала! — Пиндар торжественно вручает магистрату небольшой свиток с печатями буле и массивный бронзовый ключ длиной в три четверти локтя. — Вступай в новую должность. Как только солнце поднимется над крышами, к тебе прибудут первые три сотни с гегемонами. У каждой сотни по телеге пустой. Выдай оружие скрытно. Пусть телеги твои люди накроют шкурами. Шкуры тоже имеются в арсенале в избытке. И да помогут нам боги!

— Подожди про богов. — Стасипп смотрит на Пиндара взволнованно. — У арсенала слабая охрана. Десяток хромых воинов. Больные, едва могут стоять на ногах. Разве этого достаточно для предотвращения хищений? Давай выставим полсотни. Перемести воинов из цитадели в арсенал.

— И тем перемещением привлечём к арсеналу ненужное внимание? — перебивает Стасиппа Пиндар. — Где убудет, там не прибудет. Цитадель опустеет. Дальше — хуже. Воины промаршируют по улицам под авлосы, волнение людское поднимется. Возмущаться будут, обзываться противно, махать кулаками. Ты этого хочешь, интендант? Лучшая защита арсенала — тайна.

— А где стратег? Почему он не пришёл?

— Занят сборами Капаней. Про три отряда я тебе говорил. Понимаешь? — Пиндар постукивает кулаком по груди новоиспечённого интенданта. — Не до тебя занятому стратегу. Ночь он не спал, людей обходил, совещался. Ну всё, прощай, мне надо спешить. Дела-дела!

— В арсенале вёлся учёт? — Стасипп придерживает Пиндара за края одежд, не даёт поспешно уйти, как того хочет последний.

— Вёлся, как ему не вестись. Три раба закреплены за арсеналом, кто-то из них счетовод. Я имён не знаю. Ты пойди и сам во всём разберись. В арсенале свой архив ведётся. Там в пыльном архиве описи накопленного имущества по годам ты найдёшь. Счётную комиссию из магистратов создавать ради твоего спокойствия не будем, не намекай, попомни про скрытность. Всякие недостачи с этого дня — твоя ответственность.

Пиндар высвобождает одежды от хватки Стасиппа, не прощаясь, уходит.

— Недостачами угрожал! Про спокойствие моё говорил. Зачем? — Стасипп несколько раз хлопает себя по бёдрам. Задумчиво бормочет под нос: — Что значат его слова? Суд буле меня ожидает после истечения срока полномочий? О! А и верно! Вернётся сатрап, проверит арсенал. Штраф наложат на меня за недостачи. Вот что замыслили! Оберут! Разденут меня донага.

Звук хлопков привлекает внимание стражника. Стасиппа окрикивают странным невнятным голосом. Магистрат подходит к воротам арсенала, трясёт перед смотровой прорезью свитком и ключом. Ворота со скрипом отворяются.

— Ну, хоть здесь меня сразу признали.

Перед Стасиппом открывается странное зрелище — стражник с узлом гегемона на груди обнимает за плечи полуголую девицу, по виду порнаи. От обоих сильно разит вином.

— Ой, ты кто? — произносит гегемон. — Думал, мои люди возвернулись.

— Никак отбытие сатрапа отмечаете? — грубовато интересуется у стражника Стасипп, широко распахивает ворота. — Я новый интендант арсенала. — Стасипп указывает ключом на девицу. — Ты, голая, убирайся отсюда! Будете перечить — выпорю обоих за нарушение порядка. На тебя, гегемон, штраф наложу. Есть у тебя лишние деньги?

Упоминание штрафа отрезвляет стражника. Порнаи удаляется, ворота затворяются. Новый интендант будит рабов, с ними вскрывает сундуки с архивом. Стасипп садится на сундук, разматывает свиток, вчитывается в опись. Появляется недовольный гегемон. Стасипп поднимает глаза.

— Что тебе надо?

— Я один на посту. — У гегемона заплетается язык.

— Где твои люди, пьяный гуляка? — Стасипп сверкает от гнева глазами. — Сегодня важный день. Выдаём оружие. Тайно.

— Раздача? — Гегемон качается на ногах.

— И только филе синих. — Стасипп прикладывает палец к губам.

— Мне надо собрать подчинённых, — медленно выговаривает гегемон.

— Собери же немедля! — Ключ интенданта указывает гегемону на ворота.

Гегемон, шатаясь, покидает арсенал. Ворота закрываются. За ними слышится шлепок тела о мостовую, за шлепком раздаются сочные ругательства.

— Интендант, мы, кажется, остались на сегодня совсем без охраны, — озвучивает очевидное раб-счетовод.

— Пиндар — идиот! — шепчет в гневе Стасипп и шумно печально вздыхает. — В буле полиса собрались одни ослы.

Пиндар, словно бы услышав нелестные слова о себе, возвращается.

— Ты рассержен, Стасипп? — Пиндар улыбается широкой улыбкой. Шутит: — Опытным глазом недостачу нашёл? Обрадую тебя — к арсеналу движется первый отряд. Спешат!

— Пиндар, дорогой, оглянись! Охраны у арсенала нет. Как мне сберечь от толпы вверенное мне оружие?

Магистрат осматривает двор перед зданием.

— Может, попрятались где от тебя? — продолжает шутить Пиндар. — Ты такой суровый. Жуть! Как бы от важности не лопнул.

— Перестань надо мной потешаться, Пиндар! — Стасипп багровеет. — Гегемон пьяный тут хаживал с голой порнаи, десяток свой распустил по домам. Пренебрежение службой надо строго карать. Срочно пришли воинов с цитадели. Гегемона без оплаты уволить за пьянство. Будет другим неповадно!

— Не волнуйся, я мигом управлюсь. — Магистрат удаляется. — Будет тебе охрана, интендант. Ты только не шуми. Помни про тайну.

Стасипп усаживается на сундук, лохмат волосы, пытается вспомнить, где он остановился в перечне свитка. Раб у ворот зовёт к себе интенданта. Стасипп подходит к воротам со свитком, к полной неожиданности встречается с группой из трёх десятков молодых повес во главе с Филостратом. В руке Филострата дубинка. Дубинка ударяет в ворота.

— Ты кто такой? — Филострат тянет на себя створку ворот арсенала. — Что это тут замышляется?

— Я интендант арсенала! — Стасипп тянет створку в свою сторону. — Я магистрат!

— Интендант? Магистрат? — Филострат оглядывается на товарищей. От них раздаётся злое «стукни его по голове».

— Воры бьют магистрата! — кричит Стасипп что есть сил.

— Кто это воры? — не убоявшись крика, надвигается на Стасиппа Филострат. — Это ты нас так назвал?

— Вы все и есть воры. Ограбить хотите мой арсенал! — Стасипп вынужденно отступает во двор арсенала.

— А с каких это пор арсенал сатрапии стал твоим личным? — Филострат не в шутку замахивается на Стасиппа дубинкой.

В этот момент разбирательств на улице появляется телега, за ней сотня мужчин в синих цветах. Пустая телега громыхает колёсами по камням мощения. Повесы забывают про Стасиппа, поворачиваются в сторону звуков. Интендант арсенала резво ищет спасения у сундуков архива. Филострат с повесами преграждает дорогу телеге. Телега останавливается. С места возничего спрыгивает некий муж, всякая скрытность первым отрядом утрачена. Возничий представляется:

— Я избранный стратег полиса! Пропустите телегу!

— Поглядите, у нас объявился не только интендант арсенала… но и целый стратег полиса! Кто его выбрал? Не узнаю тебя, самозванец, — гогочет Филострат. — Имени своего он не назвал.

В темноте утра лица стратега не видно. Филострат с дубинкой наперевес сближается с Капанеем. Из рядов первого отряда на помощь стратегу спешат пятеро крепких мужей. Без размышлений Филострат набрасывается на подмогу стратега. Над головами мелькает белая дубинка. Раздаётся ругань, стоны и крики. Атакующему Филострату отвечают кулаками и ногами. Повесы не остаются в стороне от происходящего, бросаются в драку. В суете происходящего из толпы дерущихся раздаётся пронзительный крик:

— Остановитесь! Вы убиваете моего отца! Отец! Мой отец!

Драка останавливается. Обе стороны расступаются. Фаэтон поднимает на руки неподвижного Капанея. Капанею серьёзно досталось в уличной драке. Пробита голова, вырван клок волос, выбит левый глаз, свёрнут набок нос, лицо залито кровью. Фаэтон от горя вопит и рыдает, с отцом на руках покидает место драки. С его уходом прерванная драка возобновляется с прежним рвением. Но силы у сторон неравны, несмотря на задор и злость, повесы, одержав несколько побед, вынужденно отступают.

На стук ворота арсенала открывает Стасипп. Время драки потрачено интендантом не зря. На голове магистрата железный шлем-кавсия, на теле кольчуга, в правой руке ксифос. В арсенал входят первыми раненные в драке, уже после них въезжает пустая телега. В первом отряде, кроме раненых, есть и смертельно убитые. Их троих вносят последними на руках. На улице остаются следы недавнего противостояния — обрывки одежд, выбитые зубы, частые следы крови. Во дворе арсенала мужи предаются горю. Стасипп стоит молча в стороне с мрачным видом. На него обращаются взоры горюющих.

— Говорил я, не надо скрытно от полиса вооружаться, — размахивает Стасипп ксифосом. — Всех надо вооружать открыто, по спискам, на агоре. Выдать то действо за праздник прав и свобод политов.

— Когда это было? — кто-то гневно кричит в спину Стасиппу. — Врёшь ты! Не верьте ему.

Стасипп оглядывается. В воротах арсенала Пиндар с подкреплением. Десяток бравого вида воителей позади него с любопытством рассматривает результаты драки.

— А не вру я! — не смущается интендант арсенала. — Вспомни, наглый Пиндар, ночь звёздную три дня тому назад, постоялый двор Иалиса. Кто отвергнул план мой на отражение варваров? Кто предпочёл сплочению фил раздор кровавый? Ты и твой товарищ Капаней! Где он? Не вижу его.

— Умирает Капаней, — отвечает Стасиппу кто-то из раненых мужей.

— Сын унёс Капанея домой. Я видел, — дополняет печальную новость другой раненый.

— Не может того быть! — Пиндар хватает себя за волосы, приседает там, где и стоял.

— Вот к чему привели ваши глупые приготовления! Четверо убитых. Много раненых. В полисе злость. — Стасипп с тоном проклятия завершает спор.

Пиндар, сидя на корточках, в горе молчит. Из нестройных рядов первого отряда раздаются голоса: «Продолжай, Стасипп», интендант арсенала продолжает гневно и страстно:

— Мужи! Мир в полисе поколеблен, но не всё безнадёжно! Предлагаю искать примирения с противоположной филой. Переговоры — наш путь во спасение.

— Это они первыми на нас напали! — кто-то из раненых возражает Стасиппу. — Требую отмщения за увечья!

Протестующего раненого заставляют замолчать его же товарищи. Интендант арсенала продолжает, указуя на возражавшего ксифосом:

— Из-за таких упрямцев и происходили кровавые смуты! Не будьте дикими ослами! Будьте разумными людьми! Смиритесь с ранами. Станьте в мудрости выше нападавших. Вы же их намного старше! Глупцы молодые, драчуны азартные, не понимают, что натворили. Повзрослеют — поймут. А может быть, и уже поняли? Отошли от драки, раскаиваются? Придут к нам с повинной? Ну, в таком случае простим их. Похороним погибших, примиримся, забудем обиды. Сплотимся, мужи! Варвары вторглись в державу. Им помогает изнутри меридарх Евкратид. Базилевс Евтидем изгнан из Бактр. Положение наше незавидно — мы столкнулись с двойной угрозой. Надо спасать Бактрию, мужи. Зачем нам безумные раздоры в такое опасное время? Справимся со смутой и без гарнизона сатрапа.

Стасиппа дружно поддерживают. В этот момент единения мнений к воротам арсенала прибегает мальчишка-гонец. Крикнув «Стратег Капаней помер от ран», мальчишка стремительно убегает. Горе Пиндара не знает границ. Муж медленно встаёт, стенает, потеряв всякий интерес к происходящему, уходит вслед за юным гонцом. Стасипп провожает взглядом Пиндара, первым замечает готовящееся нападение. На улице быстро собирается толпа молодёжи. В руках повес камни и палки.

— К оружию! — вопит что есть сил Стасипп, бежит к зданию арсенала.

Десяток воителей из цитадели принимает порцию метко пущенных камней. Воители валятся с ног. Толпа с яростью набрасывается на упавших и терзает их. Мужи первого отряда растерянно поднимаются. Скорого продолжения уличной драки никто не ожидал. При виде происходящего речи про замирение сами собой забываются. Рабы открывают двери арсенала, Стасипп раздаёт копья и щиты. К моменту вторжения толпы повес во двор арсенала у половины первого отряда уже на руках оружие, с ним мужи защищаются. То, что происходит далее во дворе, обычной уличной дракой не назовёшь.

Против камней и палок обращены длинные копья. Отразив щитами поток из разновеликих камней, первый отряд ломаными шеренгами сминает первых атакующих. Стасипп властно требует «решительно наступать». Отряд переступает через трупы, пронзает копьями застывшую в оцепенении плотную толпу. Толпа приходит в движение, но не для спасительного бегства, повесы не сдаются, отчаянная схватка возобновляется теперь уже и с кинжалами. Стасипп организует вторую часть первого отряда и с правого фланга обрушивается на врага.

Это перелом. Недолгое сражение окончено. Начинается кровавое избиение. Немногим из атакующих удаётся улизнуть из внутреннего двора. Раненых безжалостно добивают. Спустя короткое время во дворе арсенала лежат четыре десятка искромсанных окровавленных трупов. Кто-то из защитников арсенала на своё безутешное горе опознаёт в убитых дальних и близких родственников. Гнев у мужей уходит, приходит горькое осознание произошедшего. Поёт сальпинга на цитадели. Полис просыпается. К арсеналу прибывают люди в чёрных облачениях. То женщины разных возрастов. Со стенаниями они выносят из двора арсенала одно за другим тела павших. Зимнее солнце поднимается выше крыш. В открытые ворота арсенала входит второй отряд. В пустую телегу загружают убитых со стороны защитников, оружие. Подвигами в схватке не гордятся. Первый отряд в полном составе молчаливо покидает арсенал.

— Что здесь произошло? — К Стасиппу подходят гегемоны второго отряда, то седовласые магистраты буле.

Интендант арсенала в красках пересказывает произошедшее. Называет имя зачинщика драки. Проклинает «пьяницу гегемона стражи и его скверную порнаи». Голос Стасиппа дрожит от пережитого. Закончив повествование, интендант показывает магистратам ключ и свиток.

— Вовсе не так я представлял первый день своей должности! Мирное у меня занятие, а вместо счётов пришлось ксифосом махать. Как мне скрыться от вражды?

Стасиппу сочувствуют. Рабы арсенала вспоминают про горестное известие о смерти Капанея. Магистраты советуются меж собой, назначают Стасиппа «временным стратегом, до момента переизбрания». Интендант арсенала становится полномочным стратегом военного времени.

Полдень. Поместье Менесфея

— Хозяйка, к вам посетитель. Вам помочь?

Лай застаёт Алкесту в андроне. Дева расставляет ложа. Уже образованы два правильных триклиния. В дальнем правом углу андрона выставлен на столике серебряный запечатанный кратер. Алкеста закачивает перестановку, смотрит на управляющего.

— Кто он?

— Филострат, сын Пиндара. Так он назвался. Один, без слуги. Не вооружён. По виду эллин, лет двадцати пяти, под глазом синяк. Вижу впервые. У нас в поместье этот Филострат никогда ранее не бывал. Прибыл посетитель с дарами. Что прикажете делать?

Алкеста усаживается в кресло, накидывает на голову шаль. Расправляет складки, как всегда, чёрных похоронных одежд. Надевает на шею короткий кинжал, прячет оружие на теле, за хитоном.

— Пропусти Филострата ко мне. Принеси два светильника. Стань за дверью, будь готов ко всему, если тебя позову.

Лай кивает головой, удаляется. За дверью раздаются шаги, в комнату входит Филострат, за ним две служанки с масляными лампами. В тёмном андроне становится светло. Служанки удаляются, дверь андрона за ними закрывает управляющий.

— Хайре, столичная красавица! — торжественно произносит юноша. В его руках корзинка с сушёными фруктами и небольшая расписная пиксида.

С подношений даров и начинает беседу учтиво Филострат.

— Наше знакомство вышло немного сумбурно. Был я с пустыми руками. — Филострат выставляет к ногам Алкесты корзинку с фруктами.

— Отнюдь! Знакомство было приятным. Вы не отпустили меня с пустыми руками с агоры. Я по достоинству оценила щедрость вас и ваших друзей. Снедь предложенного выбора оказалась отменного вкуса.

Алкеста предлагает занять Филострату кресло напротив. Юноша протягивает Алкесте пиксиду. Усаживается в предложенное кресло. Хозяйка дома не спешит открывать пиксиду, ждёт пояснения.

— Примите от меня скромный подарок.

— За что подарок?

— Ищу я вашей дружбы, Алкеста, — учтиво отвечает Филострат. Оглянувшись на дверь, негромко продолжает: — В полисе произошло потрясение. Я с товарищами возвращался поутру с пирушки и у арсенала попытался предотвратить самоуправство враждебной филы старых.

— Синих то есть? — уточняет Алкеста.

— Да-да! Синие попытались вооружиться. Не скрою, я давно ожидал чего-нибудь подобного с их стороны. Но покуда в полисе находился мудрый сатрап, синие остерегались поступать опрометчиво. Я с товарищами попытался — нас было около десяти против трёх сотен — урезонить синих. Нам удалось их отогнать от арсенала. Храбрость была нам в том деле порукой. Потом я покинул товарищей и поспешил с несколькими друзьями за подмогой. С первой попытки синим не удалось пробиться к арсеналу, но как только я и мои гегемоны ушли, синие неожиданно напали на другой улице на моих товарищей, а вы помните, дорогая Алкеста, моих друзей оставалось у арсенала меньше десятка. Враг во второй попытке упорством и численным превосходством одолел моих товарищей.

— Их не убили? Ваших товарищей? — Алкеста сильно взволнована.

— Нет, товарищи отступили разумно. Потом к ним прибыло первое подкрепление, и храбрецы решили отбить арсенал у синих. Всё бы у них получилось, если бы они дождались меня и гегемонов. Но мои товарищи поспешили, в поспешности не учли того важного изменения в силах, что безоружные синие к тому моменту хорошенько вооружились в арсенале. У моих товарищей из оружия были палки и камни, с ними они пошли храбро на копья и ксифосы. Безумная отвага у моих товарищей, я вам честно скажу. Такая у нас фила.

— Какой ужас! — Алкеста прикрывает лицо руками.

— Почти все мои товарищи погибли в жестоком неравном сражении. Они дрались как львы. Горжусь ими!

Алкеста молча сокрушённо качает головой. Видом печальным скорбит по утратам.

— Когда я подоспел с главным подкреплением и гегемонами, всё было уже кончено. Арсенал полностью захватили синие. События утра я вам рассказал.

Алкеста открывает пиксиду. На дне круглой коробочки лежат бусы из лазурита. Дева вынимает украшение, рассматривает его в свете лампы.

— Это мне? — Алкеста поднимает высоко брови.

— Это вам, — утвердительно отвечает Филострат.

— Но ведь ваш дар синего цвета. Символ филы старых — тоже синий. Вы находите такое совпадение уместным? Особенно после жестоких боёв у арсенала?

— Я не подумал про цвет, когда подбирал вам подарок, — извиняется Филострат. — Лазурит не участвует в нашем конфликте. Лазурит — просто драгоценный камень. Только и всего.

— Что вы хотите взамен от меня? — Алкеста складывает бусы назад в пиксиду. — Ваш подарок — дорогостоящий. Я не могу его принять, не узнав от вас его истинного предназначения.

— Я ищу вашей благосклонности, это первая причина. Вторая причина — мне нужно место для тайной встречи с товарищами по филе. Ваше поместье, которое вы унаследовали от Менесфея, как нельзя лучше подходит для этой цели.

— Вот как? Место для тайной встречи? — Алкеста находит взглядом серебряный кратер. Ему и отправляет: — Я не возражаю.

— Поймите меня правильно. Ранее мы с гегемонами встречались в поместье Фаэтона. Но сегодня… — Филострат тяжело вздыхает. — В первом бою за арсенал погиб отец Фаэтона, и мой товарищ… это печально… отказался от дружбы и филы.

Филострат протягивает Алкесте остракон, исписанный неровными строчками. Алкеста приближает к лампе остракон, читает вслух послание:

— Филострат, моего отца убили у меня на глазах. Страшное горе постигло меня. Я был неправ, вступив в твою филу. Прощай навсегда. Забудь про меня и забудь про товарищество со мной. Я твой враг. Страшись моей мести. Подпись — Фаэтон, сын Капанея. Восемь строк в послании. — Алкеста протягивает Филострату остракон. — Так, значит, магистрат Капаней — отец Фаэтона? Не знала такой подробности.

Филострат принимает назад остракон.

Алкеста встаёт. Встаёт и Филострат.

— Можете всецело рассчитывать на мою поддержку. Когда вы хотите провести тайную встречу гегемонов?

— Сегодня в полночь.

— Сегодня в полночь моё поместье к вашим услугам.

Филострат благодарит Алкесту, покидает довольным андрон. В комнату входит Лай.

— Призрак помогает нам. — Алкеста улыбается. — Лай, ты слышал речи хвастливого недоумка?

— Да, госпожа, слышал я каждое слово его.

— Недоумок, вот беда, не сказал, сколько будет гостей. Мне надо самой догадаться. Подготовь-ка угощений и вина на… скажем, на… десять, десять голодных мужчин. И вино откупори не самое лучшее. Среднего качества им будет вполне предостаточно. Есть ли у нас мёд?

— Мёда горного у нас бочка.

— Ну так добавишь в вино, на своё усмотрение, дабы лишнюю горечь с кислинкой убрать.

— Будет исполнено. — Лай нежным голосом шепчет: — Может быть, мне кратер почистить пастой для серебра? Вижу я черноту на боках.

— Вместе почистим, мне тоже есть что призраку высказать руками.

— Как пожелаете, дорогая хозяйка.

Лай и Алкеста с почтением взирают на тускло поблёскивающий серебряный сосуд в углу комнаты.

Глава 7. Тайная встреча

Полночь. Поместье Менесфея

— Посмотрите, какой восхитительный кратер для вина нам приготовила хозяйка. — Филострат направляется к дальнему углу, но его деликатным тоном останавливает Алкеста:

— Прошу вас ничего не трогать без разрешения в моём доме.

Филострат извиняется, садится на дальнее ложе, спиной к серебряному кратеру. В андрон входят Главк, Кефал и Мидас. Главк бодр и энергичен, Мидас решителен, часто жестикулирует, но вот Кефал откровенно мрачен и вял. Лай вносит приготовленное вино, раздаёт ритоны пришедшим. Алкесте отдельно подносится скифская кружка с непонятным горячим напитком. Филострат воздевает ритон к потолку, громко объявляет:

— Гегемоны филы молодых, поприветствуем нового участника филы, достойную Алкесту! Да здравствует жрица богини Тихе!

Алкеста против «почётного назначения» не протестует. Мужи поднимают ритоны, делают первый глоток в честь хозяйки. Филострат торжественным тоном продолжает:

— Победа близка. Обсудим план действий на завтра…

— …Хватит! Довольно! — прерывает Филострата Кефал. — По твоей воле погибли товарищи. Впору скорбеть, а не строить планы победные.

Филострат поднимается с ложа.

— Чем ты не доволен, Кефал?

— Для чего погибли двадцать два моих товарища? — Кефал упрекает Филострата, глядя тому прямо в глаза.

— Погибли они совсем не напрасно. — Филострат не смущается упрёка, отвечает голосом спокойным. — Полис на нашей стороне. Боем у арсенала мы склонили чашу весов в нашу сторону. Все только и говорят про злонамеренность буле. Магистратов никто не хвалит. Называют на агоре магистратов предателями интересов полиса. Погибших называют отчаянными свободолюбцами. Разве не такого к себе отношения мы добивались?

— Ты знаешь, а я видел, как ты первым ударил дубинкой отца Фаэтона. — Кефал забывает про вино. Его лицо выражает неприятие.

Филострат оглядывается на Алкесту, но дева хранит холодное безучастное выражение лица, спором не интересуется.

— Я не видел в темноте, кто это был. Он назвался стратегом, принялся командовать, угрожать нам расправой.

— Нет, ты видел, кого бил! Рядом я стоял. Пытался тебя образумить. Но ты вырвался из моих рук. Учинил драку. — Кефал обращается к товарищам. Товарищи молчат. Никто из них не готов к разразившейся ссоре. — Филострат намеренно ударил Капанея дубинкой и выбил тому глаз. Капаней не намеревался драться с тобой. Капаней хотел мирно разойтись. Именно так всё и обстояло. Ты убил Капанея! Филострат, тебе совсем не жаль Фаэтона? Ты разбил сердце своему товарищу. Дружище Фаэтон сейчас скорбит и горюет. Ты жестокий человек, Филострат!

— Гнев уйми! Слова подбирай! Не выбивал я ему глаз. — Филострат теряет терпение, бледнеет от гнева, но, сделав усилие, сдерживается. Говорит тихо и твёрдо: — Добрый я человек. Увечье Капанею нанёс кто-то другой. Нас там было с десяток. Может быть, в свалке стратегу наваляли его неуклюжие подчинённые? Нет у тебя доказательств моей вины. Ты болтун, алчущий славы. Ради славы ты сеешь раздор.

— Болтун? Я? — Кефал встаёт. — Какая слава? Какой раздор? Правда тебя раздражает! Я утверждаю, что именно ты, Филострат, и есть истинный зачинщик не только этого проигранного боя, но и прочих безумств. Раздор в полисе восходит не к моим, а к твоим амбициям, и только твоим. Куда ты нас ведёшь, Филострат? С пустякового спора начали, «фила-фила молодых дерзновенная» нам ты говорил, «дружба-товарищество», потом учинил ты драки — все потешались над избитыми голыми магистратами, а вот теперь перешли мы по наущению твоему к кровавым побоищам. Ну и над чем сейчас будем потешаться? Над погибшими товарищами? Или над их похоронами? Путь твой гибельный. Проиграли мы окончательно старикам.

— Для чего ты мне постоянно возражаешь, приятель? — Филострат наклоняет голову. Теперь он походит на разъярённого быка, готового вступить в схватку.

— Больше тебе я не приятель. Не состою я в твоей филе! Гетерия моя достойных мукомолов Александрии не с тобой. Охладись! — Содержимое ритона выплёскивается в сторону лица Филострата.

Кратким мигом позже юношу окатывает светло-рубиновое вино. Раздаётся чей-то громкий «о-ох». Филострат фыркает, мотает головой, идёт на Кефала, драки не миновать. Но товарищей вовремя разнимает Главк, встав горой между ними и выставив в сторону руки. Кефал, не попрощавшись, уходит. В дверях гость возвращает пустой сосуд Лаю. Двери андрона затворяются. Воцаряется гнетущая тишина. Алкеста покидает кресло, подходит к Филострату, протягивает тому полотенце. Филострат утирает вино с лица.

— Пора взять штурмом цитадель, — произносит громко Алкеста. — Какой гарнизон в цитадели?

— Гарнизон слабый. Пятьдесят больных, их по негодности к службе не взял сатрап, — отвечает деве Главк.

— Не пятьдесят. Я подслушал разговор двух гегемонов. В цитадели тридцать воинов и два гегемона. Остальных магистраты переместили в арсенал.

— Остальных — это сколько? — вопрошает Алкеста у Главка.

— Сорок воителей. — Главк отвечает деве как равной.

Филострат, опешив, молчит.

— Немедля этой ночью всеми имеющимися у вас силами берите цитадель полиса. — Алкеста не предлагает, но уже командует, обращаясь к Филострату.

— Кем ты была в Бактрах, красавица? — вопрошает молчавший до того Мидас.

Товарищи дружно оборачиваются к Мидасу, потом к Алкесте.

— Состояла я в филе меридарха Евкратида, — отвечает гордо Алкеста. — Выполняла опасные поручения. Участвовала в отражении нападения на дом проксена Великой Сирии, добывала секретные сведения для филы, пела в хоре сирийском девичьем. Вам тоже стоит поскорей определиться, на чьей стороне окажется ваша фила синих. В цитадели имеется оружие?

Вопрос Алкесты выводит Филострата из задумчивости.

— В цитадели много оружия. Ты права, Алкеста, будем атаковать цитадель.

— Ты предлагаешь нам выступить за Евкратида? — Мидас поднимается с ложа. Смотрит, однако, не на Алкесту, а на Филострата. — Но ведь это государственное преступление. Измена базилевсу карается смертью.

— А что, столичная дева права. — Филострат поднимает правую руку с полотенцем. — Шутки со стариками-магистратами закончились. Добровольно они власть в буле не уступают. Евкратид нам поможет. За меридарха Евкратида! Да здравствует новый базилевс!

— Выступаем против династии? А вдруг сатрап возвернётся от Мараканды? — Главк сомневается, смотрит на Филострата. Филострат обнимает за плечи товарища. Нежно произносит:

— Сатрап не возвернётся. Базилевс сатрапа призвал на подмогу. Полис оставлен нам на разграбление. Бери что захочешь! Хочешь — башню, хочешь — порт, хочешь — цитадель. В буле заседают трусы. Трусы вокруг нас! Разве ты не видишь их страх? Всё получится, вот увидишь, Главк. Цитадель достанется филе синих без потерь. Дерзость — лучшее наше оружие. — Филострат отправляет смущённому Мидасу приподнято-бодро: — И твою гетерию вооружим. Будет у каждого из твоих торговцев по надёжному копью и щиту. То-то будем мы биться с врагом! Не с камнями и парками на агору пойдём.

Товарищи прощаются с Алкестой, покидают шумно андрон. Филострат уходит последним. Шепчет в дверях виновато:

— Извини нас за прискорбную ссору в доме твоём. Приятно поговорить я желал, произвести на тебя впечатление хорошее. Недостойно вышло. На Кефала что-то нашло. Дух безумия в него вселился. Никогда раньше не был одержимым Кефал. Наговорил какие-то несуразности. Сбежал как трус, без поединка. Прости его и нас. Ты великолепна, Алкеста!

— Кефал пожалеет об оскорблении, тебе нанесённом, — гордо отвечает Алкеста.

Гости уходят, за воротами раздаётся стук копыт.

— Алкеста, что прикажете делать с угощением? Два запечённых барашка остывают. — Лай виновато указывает в сторону кухни.

— Знаешь ли ты, где расположены мукомольни Кефала? Верно, где-то рядом с ними должны быть и мучные склады? — Алкеста тянется к кошельку на ремне. Жест хозяйки не остаётся незамеченным для управляющего.

— Саботаж или диверсия? — вопрошает загадкой Лай.

— Поджог. — Алкеста развязывает кошелёк и достаёт монеты. — Хорошо ли горит готовая мука?

Лай выставляет вперёд левую руку. Алкеста поднимает брови.

— Не стоит, хозяйка, с оплатой. Монеты мне не нужны. Мне нужна свобода. Ради свободы я готов на всё.

Хмурый Лай уходит к конюшням, там у стойл отбирает троих мужей, и они вчетвером седлают лошадей. В руках у каждого из рабов по три заготовленных неподожжённых факела. Лай берёт с собой огниво и кувшин с маслом. Четыре тени покидают поместье Менесфея.

Алкеста обращается к оставшимся рабам:

— Выставьте столы во внутреннем дворе. На них расставьте посуду. Двух барашков держите горячими. Как вернутся наши, меня позовите.

Хозяйка поместья поднимается по лестнице с серебряным канфаром. Половицы под её ногами не скрипят.

В середине ночи Алкесту вежливо будят две служанки.

— Вернулись? — Алкеста вскакивает, так, словно бы и не спала.

— Да, хозяйка, — смиренно кланяется служанка, протягивает деве гиматий, носки и сапоги.

Быстро надев на босые ноги короткие изящные сапоги, Алкеста в одном чёрном хитоне спускается по лестнице. Спускаясь, Алкеста считает собравшихся. Внизу стоят Лай и трое уехавших с ним, позади них прочие рабы. В руках Лая и мужей, отобранных им, нет факелов. Никаких следов ранений не имеется. Алкеста успокаивается, с середины лестницы спускается уже медленно. Служанка догоняет хозяйку, накидывает на её плечи гиматий.

Лай улыбается, оборачивается назад, обводит руками мужей.

— Никто не убежал.

Рабы улыбаются. Улыбается и хозяйка.

— Лай, скажи, у нас в доме имеется оружие? — Во дворе холодно. Алкеста с головой укутывается в гиматий.

— Как ему не быть. Имеется. Попрятали мы оружие от магистратов. Дабы они не изъяли на нужды филы синих.

Алкеста молчит, ждёт продолжения.

— Вам огласить опись военного имущества?

Алкеста кивает.

— Менесфей ждал нападения. Кого? Воров, как он мне пояснял. Но не воров боялся Менесфей. Буле каждый день проклинал на закате. Заготовил хозяин, простите, бывший хозяин дротики, пращи и камни, копья и кинжалы, пару луков и две сотни стрел тростниковых к ним. Нас заставлял с оружием регулярно после трудных работ упражняться. Лично Менесфей надзирал те упражнения. Наказывал строго за нерадение. Часто мокрыми розгами лично порол за конюшней. Мне тоже иной раз доставалось. Приговаривал при наказании: «Оружие — это свобода». Обучены мы не хуже лёгкой застрельной пехоты.

— Нападение произошло? — интересуется Алкеста.

— На моей памяти ни единого раза. — Лай недоумевающе смотрит на столы и посуду, но вопросов не задаёт.

— Пехота моя застрельная! Достаньте оружие, что попрятали, и упражняйтесь как раньше. Лук один отдайте мне. Кто был лучшим из вас по части лука?

Лай кивает кому-то позади Алкесты.

— Я лучшая с луком, дорогая хозяйка.

Алкеста оглядывается назад.

— Полидора имя моё. — На Алкесту взирает снизу вверх скромная дева лет четырнадцати.

— Ты? — Алкеста придвигается ближе к служанке. — Ты умеешь управляться с тугой тетивой? Сними платок.

Большие серые глаза — единственное украшение сильно загорелой девы. Служанка покорно снимает платок, появляются светлые, соломенного цвета, чистые волосы, очень коротко остриженные.

— Почему у тебя такая причёска? Только гетеры носят такие.

— Хозяин так захотел. — Полидора избегает смотреть Алкесте прямо в глаза. — Волосы ему цветом не нравились. Пеплом волосы посыпал. Из дома на солнце, в самое пекло, без платка выгонял. Напоминала я хозяину дочь ушедшую. Горевал Менесфей о семье. Чернота его утешала.

— Менесфей в гробу обитает. Здесь всё отныне только моё. Чернота меня не утешает. Чернота меня злит. Отрасти волосы по грудь. Кутай лицо по глаза в белый платок. Меньше на солнце бывай. Кожу свою отбели. Я так хочу. Как станешь белой — напомнишь мне подругу столичную. Нарисую тебе на щёки веснушки для полного сходства. Лай, второй лук отдай Полидоре, пусть упражняется с ним. Высоты не боишься? С крыши стрелы по мишеням пускай. — Алкеста подходит к столам. Постукивает по ним пальцами ритмично. — Накрывайте столы! Где барашки? Где лепёшки? Выносите угощения от филы синих для вас.

Служанки убегают на кухню. Алкеста садится во главе стола. Лай шепчет ей на ухо:

— Горят склады и мельницы Кефала.

Хозяйка молчит, никак не проявляет чувств. Лай бледнеет, кусает губы, давит в себе обиду. Рабы расставляют еду на столе. Алкеста первой отрезает себе кусочек от бедра. Управляющий принимает от хозяйки нож, продолжает разделку туши. На тарелке у каждого из рабов появляется кусок мяса. Служанки разливают в кофоны похлёбку. Алкеста произносит короткую молитву в честь «богов и духов, что помогают людям в делах праведных». Пиршество открыто. Рабы шумно благодарят «щедрую благонравную хозяйку», поздравляют друг друга с «достопамятным событием». Но едва участники доходят до середины наваристой похлёбки, как в ворота поместья стучат. Навплий резво убегает к воротам и возвращается с каким-то почерневшим от гари мужем с кнутом в руках, по виду эллином, по занятиям, очевидно, надсмотрщиком. Алкеста поднимается из-за стола. Эллин приветствует деву в чёрном, обращается к ней уважительно:

— Простите, что отрываю вас от утренней трапезы, не видели ли вы, случаем, поджигателей?

— Каких поджигателей? — Алкеста непонимающе морщит лоб. — Каким случаем?

— Мельницы и склады Кефала подожгли люди лихие.

Алкеста шумно горестно выдыхает, прикладывает ладони к щекам, раскачивает головой из стороны в сторону. Сочувствие делает вестового разговорчивым.

— Псов отравили отравленным мясом. Беззвучно подпалили и скрылись невесть куда. Рабы-сторожа проморгали гнусный поджог. Спали, дурни! Растяпы! Ну да сами себя наказали за нарушение порядка. Угорели сторожа в закрытых амбарах. С девкой продажной веселись, не заметили, как заперли их. Наблюдали за ними скрытно, готовились загодя, знали порядки — вот тому объяснение. Кто-то разбойников нанял, девку к сторожам подослал, завистники, да? Нажил Кефал завистников. Видать, удачен был не в меру Кефал? А злопыхатели ныне того — ядовитые змеи, ни перед чем не останавливаются. Пали нравы. Переменились и люди, и погода. При чём тут погода? А при том. Подгадали люди лихие ночь для преступления. Ветер холодный с Танаиса дует. Искры от амбаров повсеместно разносит. Так-то! Огонь подобрался и к дому Кефала! Не одолеть пожар. Вёдра бессильны. Мало нас, хоть и с соседями вместе и сообща. А супротив такого могучего бедствия и тысячи рук мало. Кефал станет бездомным. Где будет искать приют мукомол? Кто ему возместит убытки? Хоть бы руки на себя от горя не наложил…

Перечислению бедствий нет конца.

— Сколько их было? — вопрошает у вестаря удручённо Алкеста.

— Кого? — не понимает вопроса болтливый эллин с кнутом. — Соседей?

— Да тех лихоимцев?

— А! Лихоимцев? Десять их было. По следам насчитали. Босые и в сапогах. Следы не повторялись. И на конях быстроногих те опасные люди. Варвары горных племён, они это, безо всяких сомнений.

— Ужас! Десять! Это огромная банда! — Алкеста обращается к Лаю: — На псов не стоит надеяться. Видишь, их травят. Псы нас не спасут. Раздай людям кинжалы, пусть ежечасно охраняют поместье. Благодарю тебя, добрый человек, за предупреждение. Спать как прежде беспечно мы не будем отныне.

Эллин прощается с Алкестой, проговаривает Лаю «красивая у вас хозяйка, береги её, вторую такую не сыщешь», отбывает дальше искать следы «банды поджигателей». Ворота за вестником закрываются. Хозяйка поместья улыбается довольно. Говорит тоном загадочным с управляющим:

— Именно с этого момента я доверяю тебе, Лай. К твоим словам приложено весомое подтверждение. Слово без доказательства ведь звук пустой. — Лай улыбается довольно. Алкеста продолжает торжественным тоном жреца на награждении, чуть не поёт, растягивает хвалебные слова: — Храбрец! Разбойником тебя восславляли. Славно же ты поработал, честняга! В андроне осталось вино для мужей из синей филы. Дурни они и не стоили стараний. Пусть достанется тебе полный канфар. Выпей вино, Лай, за призрака-покровителя. Угощайся, достойный! Деяния свершённые — гордости твоей прибавление!

Рабы возвращаются к прерванной «утренней трапезе», на столе появляется упомянутое Алкестой вино. Блаженствующий Лай разливает приготовленное вино в четыре скифские кружки, произносит славословную молитву в честь «благожелателя всесильного призрака ночных дорог».

В то же самое время. Подступы цитадели

— Главк, Мидас, разделяемся на отряды по гетериям. Ты, Мидас, с гетерией своей торговой штурмуй цитадель со стороны Танаиса, а ты, Главк, наступай со стороны главных ворот. План осады простой — два приступа одновременно. Численное превосходство гарантирует победу. Нас больше в пять раз. Не устоят хромые калеки. Тихе обязательно поможет синим. Отомстим за товарищей, павших у арсенала!

— Что же будешь делать ты, Филострат? — Мидасу явно не нравится идея обходить цитадель по узкой дороге вдоль стен.

— Мидас, ты первым иди. Как дойдёшь, пошли к нам гонца. Главк пойдёт на приступ вторым. Что до меня, буду я резервом вашим. У кого из вас получится взойти удачно на стены, к тому и направлю третий отряд на подмогу. С двумя приступами тридцати калекам не справиться.

— Тридцати двум, — поправляет Филострата Мидас, уходит к своим товарищам.

Пятьдесят юношей в синих гиматиях поднимают две длинные лестницы, составленные из четырёх обычных, уходят обходить цитадель. Главк смотрит им вслед. Как только отряд Мидаса скрывается из виду, Филострат касается плеча Главка и тихо говорит:

— Не будем дожидаться от Мидаса гонца.

— Отчего? — непонимающе вопрошает Главк.

— С той стороны цитадели замечены огни сторожевые. Будет там очень шумно. Ты главная сила, Главк. Вперёд, товарищ мой, я сразу за твоими людей поведу.

— Хитро ты задумал, Филострат. Мидасу не позавидуешь.

Главк подаёт сигнал, отряд в шестьдесят юношей в серых с синей полосой гиматиях берётся за штурмовые лестницы. Филострат выстраивает позади отряда Главка отряд резерва. Где-то со стороны реки раздаётся окрик сторожевого с башни.

— Атакуем! Бегом! — командует решительно Филострат, и два отряда устремляются со всех ног к главным воротам.

Главные ворота проявляют ледяное спокойствие даже тогда, когда Главк первым восходит на левую башню. Ему машет белым платком с соседней башни Филострат. Ночь безлунная. Охранение ворот цитадели спит, обнявшись с пустой амфорой дешёвого вина. Трёх воителей убивают ударами кинжалов. Пьяницы погибают во сне, без стонов, не проснувшись. Отряд Филострата спускается в башни ворот и захватывает их. Со стороны реки доносятся яростные крики. Одну лестницу Мидаса обороняющимся удаётся скинуть. Слышатся чьи-то проклятья.

Главк со своим отрядом устремляется на помощь торговой гетерии. Но и с его прибытием сражение на стенах не утихает вплоть до момента гибели гегемона цитадели. С гибелью храброго мужа, стоившего в рубке десятерых, отчаянное сопротивление гарнизона прекращается. Оставшихся в живых немногочисленных защитников раздевают донага, связывают по рукам и ногам и сбрасывают с башни главных ворот. Так же непочтительно поступают и с павшими. Тридцать два трупа скатываются с холма в ров. Зелёные стоячие воды рва охотно принимают кровавые подношения. Раздаётся частое бульканье. Цитадель достаётся филе синих с богатыми трофеями — складом оружия и провианта. Осмотрев арсенал цитадели, Филострат разбивает пустую амфору об пол, на большом осколке царапает ножом послание.

— Кому пишешь? — интересуется Главк.

— Алкесте. Благодарю жрицу Тихе за разумный совет.

Главк заглядывает через плечо и беззвучно одними губами читает первую строчку:

— Я люблю тебя, Алкеста.

— Не подглядывай, а то напишу с ошибками, придётся то корявое послание переписывать.

Главк выходит из склада цитадели, шепча себе многократно под нос: «Я люблю тебя, Алкеста», потом изумлённо-разочарованно добавляет от себя вопрос: «Так ты на штурм пошёл из-за любви?»

— У меня ужасные потери, Главк. — Навстречу Главку по лестнице спускается Мидас. — Свели подсчёты. Убыло убитыми с треть отряда, и ещё два десятка раненых. Кое-кто из них обязательно умрёт завтра или даже сегодня. Посочувствуй нашим утратам.

Главк сочувствует, а Мидас продолжает удручённо:

— Эти гарнизонные калеки не сдавались. Да ты и сам застал их упрямство. В самом начале штурма предлагал им сложить оружие, жизнь обещал сохранить, но не желали подчиняться они. Вояки нас не боялись, никак не давали нам вместе собраться. Беспрестанно атаковали, разобщили нас, в конце концов потеснили. Не задался мой приступ! А если бы вы не подоспели, так изрубили бы нас. Не в числе было дело, а в умении. Вовсе не трусы мы, смелости у нас в достатке, но вояки лучше фехтуют. Ох и страшно было! Руки трясутся. Не могу справиться с дрожью. Не слушаются руки — дрожат да дрожат. Гегемон цитадели на моих глазах троих ребят положил секирой. Никогда не видел ничего подобного! Ты представляешь, взял секиру и разрубил троих от макушки до паха. Одного за другим. Не веришь? Вот половинки лежат. Поди разберись, кто там кто. Поставленный удар у гегемона. Раскидали бедняги мозги по стене. Страшную смерть приняли наши соратники.

— Из-за любви, — бормочет рассеянно Главк.

— Ты что-то сказал, я не расслышал, — вопрошает расстроенный Мидас.

— Мидас, ты и твои люди — настоящие герои, — отвечает Главк, не смутившись. — Так попросил тебе передать Филострат.

— Где он? Почему не пришёл? — Руки у Мидаса и вправду дрожат.

— Филострат пишет послание нашим в полисе. — Главк указывает рукой в сторону агоры.

Мидас обнимает крепко Главка. Вдвоём они помогают накладывать раненым шины на переломанные руки и ноги. Непроницаемые свинцовые небеса сыплют снегом. Поток медленно кружащихся снежинок учащается. Снежинки касаются тёплой земли, тают, растекаются в капли и застывают на холодном ветру, сковываясь в невидимую скользкую наледь. К утру холм цитадели из глиняного обращается в ледяной. Холод зимы исподволь завладевает мирно почивающим полисом.

Глава 8. Признания в любви

Признание первое

— Снеси остракон красавице Алкесте в поместье Менесфея. — Филострат вручает трапециевидный осколок самому юному участнику штурма цитадели, жилистому подростку, эллину, лет шестнадцати. — Кикн, прошу, опровергни имя своё — не стань белым лебедем.

— Предводитель, обещаю, не достанут меня ни рукояти орудий, ни камни. — Подросток укладывает остракон в суму. — Скажи мне, достойный, почему должен я рисковать жизнью?

— Знай, Кикн, Алкеста — член нашей филы. Дева она не простая, жрица и соратница меридарха Евкратида. Меридарх Евкратид — новый базилевс Бактрии. Ты рискуешь собой ради общего дела. Послание к Алкесте — зашифрованное донесение Евкратиду. Примкнули мы к восстанию меридарха. Оценил? Называемся отныне не филой синих или филой молодых, а филой базилевса Евкратида в Александрии Эсхате. Только меридарх Евкратид и поймёт истинный смысл написанного. Понимаешь, Кикн? Не проболтай никому тайну филы! Если схватят тебя по дороге наши враги, то скажи: «Несу любовное послание, от кого — не знаю, заплатили обол за доставку», — и всё тут.

Кикн преисполняется важностью доверенного, ударяет себя кулаком по груди.

— Что мне делать, предводитель, после того как доставлю секретное донесение? Хотел бы я быть среди вас.

— Вернуться в цитадель ты не сможешь. И не пытайся. Враги утром нас осадят. Ты найди наших в полисе, к ним примкни. Ждите удобного момента для выступления. Атакуйте в спину врагов. У тебя ныне два поручения. Останься живым! Боги, оберегите Кикна от опасностей.

Перед Кикном открываются ворота цитадели, гонец резво сбегает вниз по крутому холму. Где-то посредине дороги Кикн скользит, машет руками, пытаясь вернуть равновесие. Ему это удаётся, хотя и не сразу. Кикн уверенно скользит по склону, достигает улицы, останавливается, оборачивается, машет рукой Филострату.

— Холм очень скользкий, — задумчиво проговаривает Филострат. — Этим надо воспользоваться.

В подтверждение слов кто-то позади Филострата бранится, падает на радость товарищей и снова бранится. Кикн приступает к исполнению порученного только после того, как на рассвете открывают главные городские ворота. Смешавшись с толпой работников кузнечной и гончарных мастерских, Кикн успешно покидает полис. Страже не до задержаний подозрительных подростков. Проходя мимо группы политов, Кикн ловит обрывок разговора:

— …Синие захватили цитадель.

— Быть того не может!

— Правду говорю, нагие трупы лежат на холме цитадели.

— То трупы наглых красных. Синие, храбрецы, не поддались, удерживают половину цитадели.

— Как по голым трупам определить, кто из них красный, а кто синий?

— И я о том тебе говорю…

Любопытство, увы, не удовлетворить, Кикн не может остановиться, выходит за ворота. Работники мастерских уходят в сторону порта, а Кикн спешит в сторону садов. Встав за деревьями, подросток вынимает из сумы остракон, медленно шёпотом читает ровные строки послания.

— Филострат, ты хитрец! — произносит восхищённо Кикн. — Твой остракон можно в Бактры послать, никто ничего не поймёт.

Остракон занимает место в суме, подросток выходит из сада на дорогу. С Танаиса дует холодный пронизывающий ветер. Через стадий дорога поворачивает прочь от реки. Кикн достаёт из сумы тростниковую дудочку, выдувает простую песенку. Топоту конских копыт не нарушить весёлый ритм.

— Посторонись! — раздаётся за спиной Кикна.

Подросток отпрыгивает в сторону — и вовремя, мимо проносятся пятеро всадников. Напрасно вглядывается Кикн в их одежды, из-за поднятой густой пыли и темноты хмурого утра одежды у всех кажутся серыми.

— Буду я скрытным. В поместье войду после них, — шепчет Кикн, исчезает в садах вдоль дороги. Оказавшись в садах, подросток резво бежит между деревьев, пытается не терять из виду всадников. Благодаря природной ловкости Кикну удаётся не ушибиться при беге. Быстротой ног Кикну, однако, не сравняться с лошадьми. Всадники достигают поместья раньше гонца Филострата. Раздосадованный Кикн застаёт удивительную сцену у ворот поместья. С крыш строений поместья во всадников недружелюбно метаются камни. Всадники кружатся, уворачиваются от камней.

— Алкеста, прекрати упрямствовать. Я твой отец! Я люблю тебя. Пекусь о тебе. — Грузный всадник уворачивается от камня, вопит строгим голосом: — Тут небезопасно. Приказываю тебе покинуть поместье!

На суровый приказ имеется и подходящий ответ. Во всадника отправляется камень. Камень пущен метко, и если бы всадник случайно не наклонился вбок за выпавшей плёткой, то снаряд точно угодил бы ему прямиком в голову. Агрессивное метание камней производит должное впечатление на гостей поместья.

— Стасипп, мне в руку попали. Жутко болит. Не перелом ли у меня?

— Ещё немного, и нас положат!

— Сложим колени ни за что!

— Ату! — С теми словами четверо спутников пришпоривают лошадей, дружно покидают грузного всадника, удаляются на безопасное расстояние. Удалившись, просительно увещевают:

— Довольно, Стасипп!

— Будет с тебя!

— Да оставь её тут! Ничего с ней не случится.

— Сама вернётся, когда…

Что будет «когда», не удаётся сказать говорящему. Очередной пущенный камень ударяет грузного всадника в грудь. Всадник от удара складывается пополам на лошади, нехотя покидает недобровольно ворота «гостеприимного поместья». Обстрел прекращается по музыкальной дроби в тимпан. Поместье провожает всадника криками ликования. Голосов много.

— Тебе сильно досталось? — участливо интересуются у всадника его товарищи.

— Хвала богам, несильный словил я удар. Линоторакс спас. — Раненый выпрямляется на попоне. Откашливается, грозит кулаком поместью. — Глупая дочь! В полисе восстание… Надеется спрятаться в поместье.

— Стасипп, ты сделал всё что мог.

— Не кори себя.

— Вернёмся, стратег, надо осадить цитадель.

Горюющего раненого утешают. Пятеро всадников поворачивают лошадей в сторону города.

— Стратег? Кто из них стратег? Тот толстяк, отец незадачливый? Или тот высокий? — Кикн задумчиво чешет затылок.

Ворота поместья открываются. Выбегают две девы, принимаются собирать метательные камни в плетёные корзины.

— Пойду-ка я к ним. Хоть бы не забили камнями. Не увернусь я, лошадь меня не спасёт. Вон их сколько на крыше. Пятеро с пращами. Верная смерть. Ох и опасное дело мне поручил Филострат. Лучше бы я остался в цитадели!

Кикн выходит на середину дороги, достаёт дудочку, немного поразмыслив, выдувает… тоскливую похоронную мелодию. Музыканта Кикна замечают с крыш. Ударяют звонко в тимпан, девы с корзинами прячутся за воротами. Вокруг ворот остаются лежать неубранные круглые метательные камни. Один из таких поднимает Кикн, подняв, подкидывает несколько раз. Поместье молчит, злые стрелки на крышах рассматривают подростка, но в пращи не закладывают камни.

— Кто ты? — Ворота говорят приятным девичьим голосом.

Подросток укладывает камень на землю, громко провозглашает цель визита:

— Прислал Кикна с посланием секретным Филострат. Надобно мне повидать красавицу Алкесту. Остракон у меня.

— А в суме у тебя припрятано что? — Ворота говорят мужским басом.

— Кроме остракона, дудочка, хлеба ломоть да два стёртых обола.

— Суму сними и отойди на три шага. — Голос девичий полон подозрительности.

Кикн выполняет приказ, снимает покорно суму, укладывает рядом с камнем, отходит. Ворота открываются, появляется дева с плетёной корзиной, оглядывает Кикна с головы до ног, подбегает к суме, хватает её и камень метательный, скрывается с находками за воротами.

— Мы так не договаривались! — протестует Кикн. — Вы ограбили меня. Хлеб хоть отдайте. Я голодный. Мне бы воды испить, сухо во рту. К вам, недобрым, бежал.

---

Однако к просьбам посланника ворота остаются глухими. Кикн разводит в стороны руки, чтобы скоротать ожидание, принимается собирать разбросанные метательные камни в кучу. Через некоторое время куча собрана, ворота раскрывают, к Кикну с ритоном и сумой выходит строгая дева в чёрном.

— Воду просил ты. Испей. — Дева протягивает ритон Кикну.

Подросток принимает предложенное, жадно пьёт воду.

— Какие ещё новости у тебя от Филострата? — нежно вопрошает дева посланника.

— Цитадель в наших руках. Оттуда и прибыл. Филострат ожидает скорой осады. Я единственный, кто покинул твердыню живым.

Дева улыбается, передаёт Кикну суму. Подросток быстро отрывает суму, перебирает её содержимое.

— Твои оболы на месте. Не переживай. — Строгая дева смеётся. Позади неё встают два рослых мужа-раба.

— А эти две лепёшки для кого? — отзывается Кикн.

— Для тебя. Ты же голодный. Лепёшки с сыром. — Дева собирается покинуть посланника, уходит к воротам.

— Благодарю за щедрость. Вы очень гостеприимны. Что передать мне Филострату при встрече? Может, какой остракон? Снесу тайно ваше письмо. Никто не узнает.

— Передай Филострату, мне нужны неопровержимые доказательства его доблести. Алкеста будет рада принять Филострата и его друзей у себя в поместье. После победы, конечно. — Дева замирает в воротах, задумывается на мгновение. — Хотя подожди. У меня есть приятная новость для Филострата.

Алкеста возвращается, подходит близко к Кикну. Играет коварно глазами и при этом нежно-сладко улыбается. Кикна окружает облако изысканных духов.

— Мукомольня Кефала сгорела.

Кикн отчего-то краснеет до кончиков ушей, смущённо проговаривает:

— Вы очень-очень красивая.

Дева в чёрном уходит. Аромат духов улетучивается. Рабы складывают в корзину метательные камни, сложив, прощаются с подростком, плотно затворяют ворота. Кикн набрасывается на лепёшки, съедает до крошки угощение. Поблагодарив закрытые ворота за «вкусную еду», довольный посланник похлопывает себя по животу, достаёт дудочку и уходит. Выдувает на этот раз Кикн чувственную мелодию известной любовной песни.

В то же самое время у домашнего алтаря Алкеста шёпотом читает остракон:

— Я люблю тебя, Алкеста. Нет в сердце моём места ни для кого, кроме одной тебя. Великолепная дева, выйти замуж за меня и стань женой моей. Не противься же велению души, исполни мечту, не отвергни меня. Выполню всё, что ни пожелаешь. Доблестью добуду город для нас. Клянусь тебе в верности вечной. Искренен с тобой и честен. Пусть же богини охранят надёжно Алкесту от бедствий. Филострат. Александрия Эсхата.

Признание второе

— Хозяйка, к вам новый посетитель. — Навплий заглядывает осторожно в андрон, входит, склоняется перед сидящей в кресле Алкестой. — Всадник на белом коне. Не сердитесь. Не стали мы его забрасывать камнями, потому как этот гость не опасный, без сопровождения, с дарами. Вежливо себя вёл. Не бранился. Назвался Фаэтоном, сыном Капанея.

— Знаю я Фаэтона. Каков он на вид? — Алкеста откладывает в сторону имущественный свиток Менесфея.

— Лет восемнадцать. Эллин благородный из местных. Вижу его впервые.

— Где Лай? — Алкеста проверяет что-то тайно висящее на груди.

— Лай на кухне, разбирает стену, как вы приказали. — Навплий указывает рукой на стену позади Алкесты.

— Ты меня слышишь, Лай? — вопрошает Алкеста стену.

— Я вас слышу прекрасно, хозяйка, — управляющий отзывается из-за стены. Голос управляющего хотя и глухой, но отчётливо различимый, толстая стена не сдерживает звук, как ранее.

— Остановись на этом, Лай. — Алкеста весело постукивает по стене. — Трещин на фреске не видно. Стой и слушай. Мне расскажешь потом услышанное.

— Пригласи Фаэтона. — Алкеста садится в кресло, берёт в руки свиток. — Оружие есть при тебе?

Навплий показывает хозяйке кинжал, спрятанный ловко на левом боку.

— Отлично, встанешь за дверью, если я закричу…

— …Убью любого, кто поднимет руку на вас, — с горячностью в голосе заверяет Навплий.

Через некоторое время в андрон входит Фаэтон с двумя одинаковыми кожаными мешками. Юноша приветствует Алкесту. Дева встаёт. Один из мешков шевелится и скулит.

— Вы объяснитесь? Или мне предстоит самой обо всём догадаться?

— Меня постигла невосполнимая утрата. Моего отца убили в глупой драке. Кто-то из филы синих. Вы помните отца моего, магистрата Капанея?

— Прими мои соболезнования, Фаэтон. — Алкеста принимает печальный вид. — Капанея я помню. Предлагал мне услуги твой отец. Достойный был муж.

Фаэтон встаёт на левое колено, прикладывает обе руки к груди.

— Желаю я жениться на вас. То воля родителя моего покойного. Обещал я ему перед смертью исполнить его повеление. — Юноша шумно выдыхает в потолок, из его глаз текут слёзы. — Не только отец мой так желал. Я люблю вас, Алкеста. Перед вами согласное желание двух мужей.

Алкеста принимает происходящее спокойно. Мешок скулящий сам по себе развязывается, на свет появляется неназванный гость. Крупный щенок чёрного окраса, трёх месяцев возрастом, махает хвостом, оглядывается по сторонам, бесстрашно направляется в сторону Алкесты.

— Встаньте, Фаэтон, — тихо проговаривает хозяйка дома. Алкеста склоняется к щенку, протягивает тому руки. Щенок обнюхивает руки, лижет их. Дева улыбается, поднимает щенка. Фаэтон встаёт. — Кого вы принесли?

— Прошу прощения. Он вышел без меня. Сорвал сюрприз. Отец разводил охранных собак. Страсть питал к умным псам. Это мой подарок вам, дабы напоминать вам обо мне.

— Вы сделали мне предложение, сын Капанея, но не назвали мотив сватовства.

Щенок скулит, лижет Алкесту в щёку. Дева возвращает подарок на пол. Принимает позу. Гордо смотрит в глаза Фаэтону.

— Мотив моего отца был имущественный. Честно скажу, не таясь. — У юноши честный вид. — Поместье Менесфея считается богатым. Пример ведения хозяйства рачительному мужу для подражания, так часто говаривал родитель. В друзьях Менесфея состоял мой отец. Завидовал процветанию Менесфея, что уж там скрывать…

Алкеста кивает головой.

— …Мне не нужно богатство Менесфея. По чувствам пришёл я к вам. — Фаэтон роняет голову, как повинный в преступлении. — Старший я в семье… Два брата и сестра у меня… Влюбился я с первого взгляда в вас.

— Благодарю за правдивость. — Тон у Алкесты отчуждённо-холодный.

Фаэтон от тона ответа вздрагивает и поднимает голову.

— Мне потребуется время, чтобы оценить вас и ваши слова по достоинству.

— Это отказ? — Фаэтон бледнеет до серого оттенка.

— Это начало вашей проверки. Я приму решение только после получения от вас доказательств ваших признаний. А слово без доказательства ведь звук пустой?

— Согласен с вами. — Фаэтон прикладывает правую руку к груди.

— Что в другом мешке? — Алкеста сдержанно улыбается. — Надеюсь, не детёныши сторожевой ручной змеи?

— Сторожевой змеи? Ручной? Ну что вы!

Фаэтон заметно оживает, поднимает мешок, развязывает его, достаёт пелику, закутанную в несколько слоёв ярко-зелёной ткани. Ткань разматывается, небрежно бросается под ноги. Алкесте вручается пелика, украшенная росписями беседы двух дев у городского фонтана. Хозяйка дома принимает пелику, любуется картиной на боках сосуда.

— Фаэтон, прошу вас впредь заранее оповещать меня… письменно о своём приходе.

Алкеста одаривает юношу тёплой улыбкой, взглядом даёт понять, что время визита истекло. Юноша произносит страстно «гелиайне», нерешительно покидает поместье. Алкеста входит на кухню, застаёт Лая за строительными работами. Управляющий вставил в глубокую нишу кувшин, заделывает глиной пустоты между кувшином и стеной.

— Слышал дословно, хм, неуклюжие любовные признания, хозяйка. — Управляющий спускается с табурета. — Правильно я сказал?

— Правильно. — Алкеста вручает пелику Лаю. — Кувшин в стене для чего?

На кухню вбегает щенок.

— Звук чище через кувшин. — Лай указывает на щенка. — Цвет у него замечательный.

— Лай, — Алкеста поднимает на руки подарок Фаэтона, — знаешь ли ты, как запирают призрака в могиле?

— Знаю. — Лай смотрит на щенка.

— Когда всё закончится, — Алкеста даёт щенку кусочек варёного мяса, — ты останешься здесь и запрёшь призрак в гробнице. Хорошо корми этого пса, пусть станет покрепче.

Алкеста со щенком выходит из кухни.

Признание третье

— Хозяйка, к вам сразу двадцать один посетитель. Наше скромное поместье при вашем правлении становится весьма популярным местом. — Лай пытается пошутить и развеселить хозяйку, но шутка у управляющего не получается, Алкеста остаётся печальной.

— Кто они, эти двадцать и один? — Щенок заполучает свободу. Подарок Фаэтона убегает на середину андрона, делает жёлтую лужицу.

— Уберём мокроту. — Лай забирает щенка. — Кефал и его люди… несвободные, с вёдрами.

— Пропусти. — Алкеста складывает квадратом ярко-зелёную ткань Фаэтона.

— Вы не страшитесь мести Кефала? — Лай обеспокоен. — Может, не пустим того погорельца? Отгоним от ворот, как уже отгоняли?

— Не страшусь. Пропусти. — Алкеста улыбается надменной улыбкой. — Пропусти и тех, кто придёт с ним.

— Вы очень храбры, хозяйка. — Лай выносит лающего щенка из андрона.

В дверь деликатно стучат, входит Кефал, и хотя муж умыт и не грязен, от него явственно пахнет дымом.

— Хайре, Алкеста.

— Хайре, Кефал. — Дева встаёт напротив мужа, складывает на груди руки. Лицо Алкесты непроницаемо и холодно.

— Пришёл испросить прощения вашего. — Кефал не замечает лужицу на полу, наступает в неё сапогом. Мукомол очень серьёзен. — В прошлый визит вёл я себя недостойно. Разлил вино, кричал, закатил ссору. Не хотел я вас обидеть. Гнев мой касался только Филострата, не вас. Простите.

Кефал закрывает лицо рукой.

— Наслышана я о пожаре у вас. — Алкеста садится на краешек ложа.

— Да что там пожар! — Кефал убирает руку с лица. — Утраты иные меня беспокоят. Друзей из-за ссоры лишился. Как я ошибался в людях! Магистраты коварно напали на мой дом, мстили мне за участие в филе. Хотел остаться в стороне во время бури, не вышло. Я идиот!

— Так примиритесь… — Алкеста сдержанно улыбается Кефалу, играет глазами. Её голос зачаровывает гостя. — С друзьями.

— Вы считаете, примирение ещё возможно? — В глазах Кефала появляется надежда.

— Филострат сообщил мне через посланника об удачном штурме цитадели. — Алкеста говорит с Кефалом тоном честным. — Вы привели к моему дому двадцать человек. Не правда ли?

Кефал кивает головой согласно.

— Направьтесь с ними к осаждённой цитадели. Снимите осаду, пробейтесь к Филострату, друзья простят вас.

— Отличное предложение, Алкеста! Я так и поступлю, — заверяет горячо Алкесту Кефал.

— Ступайте, поспешите, вот-вот начнётся штурм цитадели. — Алкеста вновь улыбается Кефалу. — Филострат может не устоять перед врагом.

— Да-да, я поспешу. Но перед тем как покинуть вас, хотел бы я, чтоб вы узнали о чувствах моих к вам. — Алкеста принимает горделивый вид. Кефал убыстряет темп речи. — Я вас люблю, Алкеста, с момента нашего знакомства. Сердце дрогнуло моё, понял я в огне пожара, что зря теряю дни. Хочу отдаться чувству искреннему. Вы красивы душой и телом. Не нужно мне богатство, любви я желаю. Готов для брака я. Вы мой выбор, прекрасная Алкеста!

— Запомню слова лестные. Но, право, вам в вашем теперешнем незавидном положении… погорельца не стоит предлагать наивным юным девам брак. Восстановите, Кефал, утраченное положение в обществе, и вот тогда обсудим брачное предложение. Вас ждут друзья, Кефал, они у цитадели. Выберите в этот раз правильно сторону в конфликте. Да здравствует товарищество, вспоможение и дружба!

Кефал прощается и уходит. Лужица растягивается следами сапог до двери. Лай вводит в андрон Полидору, служанка принимается старательно убирать остатки лужицы.

— Люди несвободные оставили у нас вёдра, потому как их владелец, то есть Кефал, заявил, вёдра-де в драке будут мешать. Сложил я имущество чужое в амбаре. Сорок отличных вёдер к нам прибыло. Будем пользоваться вёдрами погорельца Кефала, если понадобятся. Правильно ли я распорядился?

— Ты всегда распоряжаешься правильно, Лай. На тебя я могу положиться.

— Выдержки вам не занимать. Есть чему у вас поучиться. Обожаю вас, дорогая хозяйка! — Ободрённый похвалой управляющий удаляется, напевая весёлую мелодию.

Признание четвёртое

Поздним вечером Алкеста разжигает на домашнем алтаре огонь, смотрит на небо в ожидании луны и звёзд. Тучи никак не хотят покидать небосвод. Дева тихо поёт молитву, и чудо случается. В разрывах облаков появляется луна и яркие звёзды. Им шепчет доверительно Алкеста: