Бесплатный фрагмент - «Канцелярит» как псевдопроблема

Предисловие

В словоупотреблении существует явление, которое принято называть словами «канцелярит» и «канцеляризм». Борьбу с ним ведут и филологи, и литературные редакторы, и копирайтеры. Причём дошло до того, что у некоторых блогеров-копирайтеров даже звучит в названиях роликов: «канцеляризмы — зло». Однако при внимательном рассмотрении оказывается, что за утверждением о существовании «канцеляризмов» не стоит никаких серьёзных исследований. Слово «канцелярит» придумал Корней Чуковский, и он же обозначил это как проблему. Позднее данную тему пыталась развивать Нора Галь. Но ни у Чуковского, ни у Галь нет сколько-нибудь серьёзных оснований самого существования этой проблемы, Их позиция в отношении «канцелярита» больше основана не на аргументации, а на эмоциях по поводу неприятия всего того, что они «канцеляритом» называют. А называют они этим словом не одно и то же.

В данной книге произведён подробный анализ позиций К. Чуковского и Н. Галь по данной проблеме, дан разбор того, что они пытаются приводить в качестве аргументов. Также показано, что на самом деле стоит за проблемой «канцелярита» и откуда, возможно, это исходит.

Что такое «канцелярит»?

Сначала уточним понятия «канцелярит» и «канцеляризм». «Канцелярит» — это в целом явление проникновения «канцелярского» языка в публичное пространство. «Канцеляризмами» же называют конкретные слова и речевые обороты, взятые из «канцелярской» сферы, к которой относятся разного рода деловые бумаги: инструкции, приказы, постановления, законы и подзаконные акты, деловая переписка и т. п. Примеры того, что относят к канцеляризмам: вышеизложенное, нижеследующее, таковой, нельзя не признать, активизация, аннулировать, рентабельность, согласно, вопреки, уведомляем, в целях, со стороны, в ответ, во исполнение, принимая во внимание, имеет место, ставим в известность, доводим до вашего сведения. надо отметить, необходимо признать и т. д.

Борцы с канцеляризмами призывают полностью убирать их не только из обыденной речи, но и вообще из публичного пространства: из публицистики, художественной литературы, научных текстов (особенно научно-популярной литературы). Не должно быть канцеляризмов ни на телевидении, ни на радио, ни на сайтах компаний, ни в рекламе. Им отводится лишь место официального документооборота. Так вкратце выглядит проблема «канцелярита».

Однако разные стили языка не разделены непроходимой стеной, они между собой взаимодействуют, и из одного стиля всегда что-то проникает в другой. Вроде бы это нормальное явление. Но почему же «канцелярский» язык призывают жёстко отгородить от других стилей? Что плохого в том, что подобные слова и обороты проникают в нашу речь? Почему с этим нужно бороться?

Часто звучит, что вся суть канцеляризмов лишь в том, что они делают речь более многословной и сложной, ибо всё то же самое можно было бы сказать более коротко и более простым языком. Однако даже бегло пробегаясь по тем словам, что относят к «канцеляризмам», можно заметить, что в некоторых случаях канцеляризмы, наоборот, сокращают число используемых слова. Взять, например, слово «вышеизложенное» — ведь оно специально придумано, чтобы не повторять всё то, что было сказано ранее. А как сказать это более по-простому? Разве что «то, о чём я уже говорил». Но это шесть слов вместо одного!

Для того, чтобы разобраться более детально в проблеме «канцелярита», нужно обратиться к истокам борьбы с этим явлением. А всю эту борьбу затеяли Корней Чуковский и Нора Галь. Разберём подробнее их претензии к «канцеляриту».

Корней Чуковский

а) Введение понятия «канцелярит»

Термин «канцелярит» был введён К. Чуковским в его книге «Живой как жизнь», вышедшей в 1962 году (хотя нападки на «канцелярские» обороты, присутствующие в речи, содержатся и в более ранних работах Чуковского). Он называет это «тяжким недугом» и яростно призывает всех на борьбу с ним:

«Русскому языку не нанесли существенного ущерба ни проникшие в него иностранные слова… ни студенческий, ни школьный жаргоны. Гораздо сильнее тот тяжкий недуг, от которого, по наблюдению многих, ещё не избавилась наша разговорная и литературная речь. Недуг этот в тысячу раз зловреднее всяких жаргонов, так как он может привести — и приводит! — нашу современную речь к худосочию, склерозу и хилости. Имя недуга — канцелярит» [10. с. 175].

При всём этом Чуковский не даёт чёткого и недвусмысленного определения канцелярита, т.е. он не пишет: «Канцелярит — это…» Поначалу он просто приводит примеры проникновения в речь канцелярского языка. Некоторые из них, возможно, и являются таковыми: данный, ввиду, за неимением, лимитировать, мероприятия, объект и др. Однако далеко не всегда критика Чуковского уместна. Например, он критикует «выпали осадки» вместо «прошли дожди», «головной убор» вместо «шапка», «верхняя одежда» вместо «пиджак». С чего он взял, что вышеназванные выражения канцелярские, т.е. возникли в недрах канцелярий? Вот скажем, употребление словосочетания «головной убор» М. Ю. Лермонтовым в стихотворении «Булевар», написанном в 1830 году:

О, верьте мне, красавицы Москвы,

Блистательный ваш головной убор…

Встречается данное словосочетание также и у других классиков, например, у И. А. Гончарова («Фрегат», «Паллада»), у Ф. М. Достоевского («Идиот», «Преступление и наказание»). Они все канцеляристы? Они заимствовали язык канцелярий? Пишут неправильно? А как правильно должен был написать Лермонтов: «Блистательная ваша шапка»?

Словосочетание «выпали осадки», как считается, придумали студенты-химики (в результате химической реакции образуется осадок), и оно странным образом стало популярным. То есть оно возникло как разговорное (похоже, шутливое), а уже потом перешло и в официально-деловой язык. Тем самым здесь не разговорная речь заимствовала нечто из официально-деловой, а наоборот. Чуковский же подобное даже не предполагает: если он видит одно и то же слово в разговорной речи и деловой, то для него всегда первоисточником является речь деловая.

По поводу выражения «верхняя одежда». Когда Лермонтов использует слово «чухи» (в поэме «Демон»), то в своих комментариях указывает, что это «верхняя одежда с откидными рукавами». А как он должен был сказать, если не употреблять здесь слово «верхняя одежда»? Есть «одежда», которая делится на «верхнюю» и «нижнюю», далее уже идут разновидности верхней и нижней одежды. И далеко не всегда нужно конкретизировать, о какой именно одежде идёт речь. И обратное — более общее определение позволяет показать принадлежность одежды к той или иной группе (что и продемонстрировано у Лермонтова). И Чуковский предлагает от этого отказаться? Как же тогда, например, объяснить другому, что такое «чухи»? Кроме того, опять же, нет никакого доказательства, что словосочетание «верхняя одежда» возникло именно в канцелярском языке.

Вместе с тем Чуковский пытается отнести к канцеляриту и то, что к нему явно не относится. Приведём несколько примеров этого. Слово «конфликтовать» — Чуковский услышал его в устах одного дачника и даже посчитал нужным написать об этом в книге в качестве примера «канцелярита». Но ведь это разговорное слово — в словарях оно так и отмечено. А в официальном документообороте пишут «находиться в конфликте», «состоять в конфликте» и т. п. Получается, под вывеской борьбы с канцеляритом, Чуковский критикует и использование в разговоре разговорных слов. Само же слово «конфликт», от которого и происходить простая разговорная форма «конфликтовать», появилось в русском языке в середине XIX века — оно заимствовано от немецкого «Konflikt».

Также под критику попадает словосочетание «заострим вопрос», произнесённое посетителем ресторана в разговоре с официантом. Рассказывая об этом как о чём-то неслыханном, Чуковский даже говорит: «Я слышал своими ушами» [там же, с. 184]. Но разве в деловых бумагах пишут «заострим вопрос»? Это образное выражение — заострить можно карандаш, но не вопрос. Чуковский критикует канцелярские выражения за отсутствие образности, но одновременно критикует в речи эти самые образные выражения… И такие выражения рождаются никак не в канцелярских кабинетах, ибо официально-деловой стиль как раз избегает образности, это художественный приём, и зародиться выражение «заострим вопрос» могло либо в разговорной речи, либо в художественной. Вместе с тем в устной деловой речи это выражение встречается…

Выражение «а что касается…», согласно Чуковскому, «необходимо в тех казённых бумагах, которые подписывал почтенный сенатор» [там же, с. 183]. Но это опять промах, ибо в «казённых бумагах» так не пишут, там пишут «а относительно…» или «а в отношении…» Уже на основании только одних этих примеров можно поставить вопрос о компетенции Чуковского как языковеда…

После множества приводимых Чуковским примеров он делает обобщение, говоря, что все эти случаи «определяют собой ярко выраженный процесс вытеснения простых оборотов и слов канцелярскими» [там же, с. 188]. Обратим внимание, что выражение «определяют собой ярко выраженный процесс вытеснения» как раз хорошо подходит для иллюстрации канцелярита. Избавляясь же от канцелярита, фраза должна звучать примерно так: «во всех этих случаях простые обороты и слова вытесняются канцелярскими». Получается, Чуковский борется с канцеляритом, применяя язык канцелярита. И это далеко не единственный случай.

Наиболее пропитана канцеляритом восьмая глава его книги под названием «Наперекор стихиям». Например, там звучит: «утвердилась ответственность», «небывалыми темпами», «управлять процессами формирования», «повысить всеми возможными средствами», «не проявило надлежащей активности», «особенно упорно и настойчиво» и т. д. При этом сама глава начинается с критики использования в речи слова «ляжь». Как указывает Чуковский, нужно говорить «ляг», а если из уст звучит «ляжь», то этим обозначается «отпечаток тёмной силы» и «низкий уровень духовной культуры» [там же, с. 241]. Однако слово «ляжь» — это просторечие. Просторечия же не употребляются в литературном тексте, но вовсю присутствуют в разговорной речи. Чуковский же набрасывается в данном случае на женщину, сказавшую «ляжь» своему пуделю. Он предлагает в разговорной речи употреблять язык литературный? Но это путь прямо противоположный всей его борьбе с «канцеляритом». Обычная речь как раз более эмоциональна, потому в ней и употребляются просторечия, обладающие экспрессивностью. Чуковский же, по сути, как раз и борется с отсутствием экспрессивности и эмоциональности, свойственной канцелярскому языку. Вместе с тем он сам просторечия применяет даже в литературном тексте, например: брехня, писака, лодырь и др. Самому делать то, что он сам же яростно критикует — это в духе Чуковского…

Канцелярит у главного борца с таковым присутствует и в его более ранней работе «Высокое искусство». Приведём пример:

«Заботясь главным образом о формальном соблюдении всех имеющихся в подлиннике ритмических схем, она пыталась втиснуть в эти железные рамки всю сумму поэтических мыслей и образов Шелли, воссозданных в русском стихе» [9, с. 84].

Как то же самое сказать не по-канцелярски? Можно, например, так:

«Стремясь соблюдать ритмические схемы подлинника, она пыталась втиснуть в них поэтичные мысли и образы Шелли»

Тот, кто борется с каким-то негативным, по его мнению, явлением, должен сам показывать пример того, как должно быть. Но у Чуковского этого нет: он сам вовсю применяет то, с чем так отчаянно борется.

Но что же именно Чуковскому не нравится в «канцелярском» языке? Почему он отвергает заимствование слов и оборотов из делового языка в разговорную речь? Если обобщить его позицию, то получается следующее.

Во-первых, этот язык многословен (употребляется много ненужных слов). И Чуковский здесь даже приводит примеры. Посмотрим на некоторые. Выражение «приглашённые гости» — а разве могут быть не приглашённые? Могут, и их называют «незваными». Так что пример неудачный. «Важнейшая основа» — любая основа важна, не бывает неважной основы. Но опять неудачно, ибо здесь употреблено слово «важнейшая», а не «важная». Все основы важны, но среди них могут быть самые главные. «Достигнутые успехи» — нет успехов недостигнутых. Но снова пример неудачный, ибо «недостигнутые» успехи всё же бывают и их именуют «будущие» — выражение «будущие успехи» всегда в ходу. «Имеющиеся ошибки» — а разве есть «не имеющиеся»? «Полученные предложения» — а есть неполученные? В обоих последних выражениях критикуемые слова относятся не к каким-то абстрактным ошибкам и предложениям, а к тем, о которых уже шла речь. Если сказать просто «ошибки» и «предложения», то не будет сделано уточнение, а сказать «ошибки, о которых шла речь» или «предложения, о которых уже упоминалось» — это слишком длинно. А потому здесь «канцеляризмы» не ведут к многословию, а наоборот — с ним борются. Таким образом, Чуковский даже нормального примера увеличения слов при использовании канцеляризмов привести не может, хотя такие примеры есть, и мы ещё будем на эту тему говорить…

Во-вторых, согласно Чуковскому, «канцелярский» язык скрывает истинные мысли и чувства. Однако никаких примеров скрытия «истинных мыслей» он не приводит. Одновременно возникает вопрос: а разве с помощью простого разговорного языка нельзя скрывать свои истинные помыслы? Конечно же, можно… В общем, обвинение в скрытии истинных мыслей, является совершенно пустым и необоснованным. А вот в отношении скрытия чувств, Чуковский прав — действительно, это язык безэмоционален. В деловой речи эмоции излишни, а потому такой язык там необходим. Но и в обыденной жизни очень часто нужно абстрагироваться от эмоций, и безэмоциональный язык здесь сильно помогает.

В-третьих, Чуковский говорит, что этот язык абстрактен. Однако зачастую он как раз более конкретен, ибо «канцеляризмы» зачастую имеют уточняющее значение — эту тему мы также ещё затронем.

В итоге получается, что борьба с «канцеляритом» сводится к замене безэмоционально-абстрактного языка на эмоциональный и конкретный, к искоренению безэмоциональности и абстрактности. Абстрактность и сухость «канцелярского» языка Чуковский называет мертвечиной, а эмоционально-конкретный язык — живым. Вот отсюда и название книги Чуковского «Живой как жизнь».

Чуковский утверждает проникновение в речь канцелярского языка, но никак это не доказывает! А в доказательстве нуждается сам тезис о том, что так называемые «канцеляризмы» возникли именно в канцелярском языке, ведь если они там употребляются, то это ещё не значит, что они там и возникли. Чуковский говорит, что канцелярский жаргон (он называет это «жаргоном») расцвёл в литературе примерно с 20-х годов (XX века). А раньше его не было? Дело в том, что те слова и обороты, которые Чуковский причисляет к канцелярским, вовсю присутствуют в более ранней русской литературе, и мы на этой теме ещё подробно остановимся.

b) Эмоциональный язык К. Чуковского

Чуковский призывает к эмоциональному языку, который он сам именует «живым». Тексты же самого Чуковского буквально пронизаны эмоциями, и эти эмоции — отрицательные. Во многом это следствие его психотипа, а именно — ярко выраженной экстенсивной критичности.

Он говорит, что в учебниках литературы конкретное должно преобладать над абстрактным, а живая образность над унылой рассудочностью [10, с. 227], что школьников нужно увлекать эмоциональной, увлекательной, взволнованной речью [там же, с. 215]. Претензии звучат не только к тем, кто пишет, Чуковский говорит и о читателях, чей идеал «побольше рутинных, трафаретных, бескрасочных слов, никаких живописных и образных» [там же, с. 80]. Канцеляристы требуют обесцвеченную, обескровленную речь.

Проведём параллель с фотографией. Лишь чёрно-белая фотография претендует на роль искусства, а в цветной фотографии искусства, по сути, нет — лишь зрелище. Почему так происходит? Потому, что цвет затмевает мысль художника, его замысел. Когда на первый план выходит зрелище, то искусство разглядеть трудно. Но вот представим, что в жанре фотографии появляется свой Чуковский, который начинает везде и всюду кричать, что чёрно-белая фотография обескровлена, что в ней убраны все краски жизни, что монохромную фотографию нужно всячески искоренять… И если пойти на поводу этого, то фотография как искусство исчезнет. Но то же самое и в литературе. Любая экспрессия в тексте затмевает мысль. А без мысли чтение литературы превращается в пустое времяпровождение. Лишь в бульварной литературе, лишённой глубокой мысли, воздействие на читателя ведётся экспрессивным путём, классическим же литературным произведениям экспрессия является чуждой.

Когда в попытках убедить другого на первый план выходит эмоциональное воздействие, то на самом деле не ставится цель убедить, а ставиться цель заразить другого своими эмоциями. В науке не должно быть места этому. Наука должна строится на аргументации. Именно потому «канцелярский» язык, применяемый в том числе и в науке, стремится нивелировать эмоциональный фактор. Хочешь что-то доказать — приводи аргументы, но без эмоций, чтобы эти аргументы можно было хорошо рассмотреть. Любая экспрессия здесь излишня, она лишь мешает делу.

Сам же Чуковский делает свою речь экспрессивной с помощью просторечий и бранных слов, награждая ими тех, с кем не согласен. В отношении канцелярита, например, у него звучит: канцелярская пошлость, тошнотворная чушь, бездарная чушь, густопсовый сумбур, мертворождённые чиновничьи вычуры, казённая брехня, мертвечина. Канцеляристов же он обзывает следующими словами: злостные очковтиратели, бюрократические лодыри, равнодушные писаки, душевные уроды, бездарные люди. Представьте, что научные дискуссии, повинуясь Чуковскому, станут таковыми… Между тем сам Чуковский пишет в своей книге, что его упрекали за использование в текстах следующих слов: подлюга, шиш, дрыхнуть, чавкает, пакостный, сиволапый, на карачках, балда, дрянь. Однако использование подобных слов он защищает, называя это «живым» языком. Получается, «канцеляризмы» для него даже хуже бранных слов — первое напрочь отрицается, а второе даже приветствуется.

Тому, у кого есть серьёзные аргументы в адрес собственной позиции, не нужно пытаться привлечь внимание к себе за счёт бранных слов. Более того, такие слова окажут ему медвежью услугу, ибо будут услышаны лишь они, а не аргументация. Никакой серьёзной аргументации у Чуковского нет — лишь одни эмоции. Хотя сам он в отношении других пишет:

«И всё-таки было бы очень невредно, если бы „профаны“ — а к ним я охотно причисляю себя — не судили о языке наобум, с кондачка, по субъективному впечатлению, по капризу невежества, а пытались бы обосновать свои оценки какими-нибудь — пусть самыми элементарными — принципами» [там же, с. 258].

Но, во-первых, обосновывать нужно не принципами, а аргументами. Во-вторых, сам Чуковский как раз и судит по «субъективному впечатлению» и «капризу невежества»…

Приведём несколько показательных примеров «живого» языка Чуковского.

Пример первый. Чуковский набрасывается на литератора, который в своей статье написал «овладение школьниками прочными навыками» [с. 209]. Он называет это «измывательством над живой русской речью», а автора обзывает «убогим». Всё дело в скоплении творительных падежей. Чуковский говорит, что «даже пятиклассники знают, что скопление творительных падежей приводит к таким бестолковым формам» [там же, с. 210], и тут же звучат три примера, иллюстрирующие это: «Картина написана маслом художника», «Герой награждён орденом правительства», «Он назначен министром директором». Может показаться, что Чуковский здесь прав. Но нет. Дело в том, что у критикуемого им автора сначала идёт ответ на вопрос «кем?», а потом — на вопрос «чем?», и никакого смыслового искажения это чередование не вносит. А в приведённых примерах идёт совершенно другая последовательность ответов на вопросы. В первом и третьем примере идёт сначала ответ на вопрос «чем?», а потом «кем?», во втором — дважды ответ на вопрос «кем?». Так что дело не в самом по себе скоплении творительных падежей, а в порядке чередования ответов на вопросы. И этого Чуковский не видит.

Пример второй. По ходу своей критики использования лишних слов Чуковский пишет:

«Только тёмные люди не знающие, что эмоция и чувство — синонимы, позволяют себе говорить эмоциональные чувства. И форму морально-этический могли ввести в обиход только неучи, не знающие, что моральный и значит этический» [там же, с. 289].

Но пять же: прав ли он в своих обвинениях? Разберём это. Чувства делятся, в первую очередь, на внешние и внутренние. Внешние — это зрение, слух, осязание, обоняние, вкус. Внутренние чувства не сводятся к одним лишь эмоциональным состояниям. Также существуют, как минимум, ещё эстетическое чувство и интуитивное. Эмоциональные же состояния делятся главным образом на чувства, эмоции и аффекты, однако их зачастую называют одним словом: либо «чувства», либо «эмоции» — и только в таком случае они выступают как синонимы. Вообще же чувство отличается от эмоции тем, что не рвётся наружу и обладает большей степенью длительности, эмоция же требует быстрой разрядки, после которой тут же угасает; если же не дать выход эмоции, она переходит в чувство.