Бесплатный фрагмент - Калейдоскоп иллюзий

Предисловие

Наша жизнь похожа на игру в калейдоскоп — никогда не знаешь, какая картинка выпадет в следующий момент, но ты все равно постоянно крутишь корпус игрушки с интересом, в ожидании новых впечатлений. Как бы ты ни планировал завтрашний день, стекляшки в зеркальном лабиринте выпадут по-своему.

Рисунок твоей жизни будет зависеть от того, в какие цвета ты окрасишь каждое мгновение, прожитое тобой. От твоих мыслей, воспоминаний. Если каждый день в твоей голове крутятся одни и те же мысли, то картинка калейдоскопа будет показывать одно и то же, в разной интерпретации. Можно застрять в этих мыслях, подчинить им себя и даже погубить свою жизнь из-за них, считая, что они единственно верные. А что если мысли в твоей голове не твои? Что если это голоса твоих родных или тех, кому ты доверял? Готов ли ты создавать узор своей жизни из иллюзии?

Рассказы из сборника Татьяны Володиной «Калейдоскоп иллюзий» словно застывшие узоры зеркальной игрушки в руках Судьбы. Они выхватывают кусочки жизней героев, показывая нам, как мысли и переживания создали тот или иной сюжет. Как слова, сказанные в детстве, навсегда застряли в голове и повлияли на жизнь. Как навязчивые желания могут стать причиной гибели других людей. Как простые действия могут казаться невыполнимыми, но впоследствии мы смеёмся над ними.

«Калейдоскоп иллюзий» — не первое литературное творение Татьяны Володиной, но в этом сборнике сконцентрировались многие темы, которые она раскрывала в своих предыдущих произведениях. Поиск себя, выстраивание личных границ, желание любить и быть любимой. Герои идут к счастью разными дорогами, у кого-то путь тернист, кто-то сам создает себе преграды, строя из своих иллюзий непроходимые дебри. Кто-то может решить, что мир огромен, а его проблемы — это всего лишь песчинки в бескрайнем океане жизней. А кто-то чувствует, что весь мир сейчас в одной комнате. И каждый будет прав.

Хочется отметить неповторимый стиль автора, глубокое видение простых, казалось бы, вещей, умение легко рассказать о сложных переживаниях. Особая фишка Татьяны — неожиданный поворот сюжета и интеллектуальный юмор.

Искренне завидую читателю, который держит сейчас этот сборник в руках. Сегодня в вашем калейдоскопе иллюзий добавится несколько новых ярких осколков!

Ольга Блохина

Часть первая. В твоей голове

Человек

— Да что ты за человек такой?!

Женя очень долго не могла ответить на этот вопрос, звучавший рефреном всё её детство и юность. Вопрос был риторическим, как она поняла позже, и нёс в себе только одно — необходимость родителей высказаться, излить эмоции вовне, но она всерьёз пыталась найти на него ответ. Каждая брошенная в раздражении фраза падала на девочку точно и неотвратимо, как сосулька с крыши, проникала в сердце, нанося очередной удар, который она не знала, как отразить. Она уже привыкла к мысли, что с ней что-то не так, и искренне хотела разобраться, почему она не такая, как того хотят родители.

«Что я за человек такой, если постоянно расстраиваю маму с папой? Что я за человек, если не смогла хорошо закончить школу? Что я за человек, если не могу заработать достаточно денег, чтобы жить так же хорошо, как некоторые из моих знакомых? Что я за человек, если не понимаю, чего в жизни действительно хочу? Что я за человек, если до сих пор не замужем и не обзавелась детьми?»

«Что я вообще за человек? И человек ли?»

Вопрос тянул за собой друзей, родственников и просто знакомых, и они, как незаконные иммигранты из Средней Азии, постепенно заселяли голову Жени, устраивали там беспорядок, антисанитарию и время от времени — шумные праздники. Женя понимала, что постепенно сходит с ума, что жильцы распоясались уже до того, что скоро выселят её с её же собственной жилплощади. И это было страшно.

После очередного скандала с родителями по поводу их недовольства её работой и матримониальным статусом Женя вылетела из квартиры пулей и рванула куда-то в мир, совершенно не понимая куда. Вопросы в голове голосили на пять октав, не меньше. «Что я за человек? Что я за человек? Что я?.. ЧТО??»

Она бежала сквозь людское море, огибая встречных, но не осознавая этого. Бежала прочь, словно могла убежать от голосов в голове, от родительского недовольства, от собственного недовольства тем, что происходит с ней и её жизнью.

«Что я такое?! И почему я — такая?!»

На обзорной площадке было немноголюдно. Она забралась на парапет с ногами, выдержав расстояние подальше от воркующей влюблённой парочки, — они раздражали её. «Почему у меня этого нет? Чем я не такая? Что со мной не так?!» Она сжалась в комочек, притянув ноги к груди, вытерла отчего-то мокрые щёки дрожащими ладонями, устремила взор туда, где в полутьме плыла над городом золотистая дымка зажигающихся фонарей. Хотелось раствориться в ней и не думать больше ни о чём. Хотелось забыть о неурядицах, проблемах, её вечном несоответствии ожиданиям других и своим собственным.

«Что я за человек?!»

— Что, хреново? — негромко спросил рядом низкий мужской голос.

Она повернула голову на звук. Мужчина чуть старше неё, длинноволосый, с аккуратной рыжеватой бородкой и пронзительно-синими глазами, сидел метрах в полутора, так же обнимая колени одной рукой, а в другой держа стаканчик с кофе.

Женя пожала плечами: всё и так было понятно. Потом подумала и всё-таки ответила:

— Есть немного.

Незнакомец кивнул головой, перевёл взгляд с девушки на панораму города.

— Я тоже сюда прихожу, когда хреново. Тут думается лучше и мысли правильные в голову приходят, — доверительно сообщил он.

— Ко мне правильные приходят редко, — криво улыбнулась Женя. — Чаще всякая шушера является.

— Да ну, — отмахнулся «сосед». — Так не бывает. Мне кажется, вы строги к себе. Вы не похожи на глупую.

Женя посмотрела на него с недоверием. Если это способ завязать знакомство, то не самый удачный. Обычно парни говорят комплименты в подобных случаях. А это… Если это комплимент, то какой-то слишком закрученный.

— Спасибо, — всё-таки ответила она. — Но это действительно так. Мои мысли — мои скакуны…

Он улыбнулся и протянул руку.

— Меня Евгением зовут. А вас?

Женя вздрогнула, пожимая широкую жёсткую ладонь.

— И меня, — пролепетала она.

Мужчина замер на миг, потом расхохотался.

— Интересно вы выразились, — сказал он. — Очень приятно, Женя. Кофе хотите?

Она помотала головой.

— Нет, спасибо.

В голове опять зашевелились «жильцы». «Что ему от меня надо? Он, наверное, считает меня нормальной. И разговаривает как с нормальной. А я не такая. И какой смысл разговаривать, если он всё равно узнает, какая я, и общаться не захочет. Зачем я ему сказала, как меня зовут?»

— Я, наверное, мешаю вам, Женя, думать вашу «шушеру»? — Голос был чуть насмешливым, но очень добрым.

Она снова пожала плечами.

— У каждого бывают трудные периоды, — продолжал Евгений медленно, задумчиво, тихо, голосом вводя Женю в некое подобие транса. — Кажется, что весь мир против тебя, все и вся ополчились, а ты стоишь такой, один в поле воин, и не знаешь, что со всем этим делать…

Золотое марево над городом качалось и плыло. Приятный голос рядом звучал тепло и удивительным образом сочетался со всей окружающей картинкой, словно был её неотъемлемой частью, принадлежал ей безраздельно. Женя машинально качала головой в такт словам нового знакомого.

— Но это не значит, что мы неправильные. Это просто течение жизни. Такое бывает. И проходит…

— Вы думаете? — переспросила она.

— Пожалуй…

Он ещё говорил что-то очень правильное, и Женя в какой-то момент неожиданно осознала, что поддерживает разговор, отвечая ему не менее правильными словами, которые идут у неё от самого сердца. Странно. Непонятно. Как у неё, такой неправильной, рождаются умные, верные мысли?

Потом она всё-таки приняла у него стаканчик и отпила несколько глотков уже остывшего, но оттого не менее вкусного кофе и вспомнила, что где-то в рюкзаке завалялся сникерс. Они съели его напополам, по очереди глотая кофе из стаканчика и глядя вниз на город, золотой в наступившей густой тьме.

Мысли в голове сидели тихо, с интересом наблюдая за происходящим.

Расстались они уже далеко за полночь. Евгений проводил Женю до дома, и они всё говорили, говорили, говорили. О том, почему люди такие, какие есть, и что можно сделать, чтобы понять себя. О том, что иногда не получается то, что делаешь, и это злит и иногда лишает уверенности в себе. О том, как сами люди умеют сожрать себя изнутри похуже иной болезни. О том, что нужно делать, чтобы вернуть себе себя. О жизни. О людях вокруг. О тепле и близости.

И Жене так непривычно было, что её не пытались обидеть, унизить, выбить почву из-под ног, что происходящее казалось ей сном.

Несколько дней после знакомства девушка думала о том, почему и как оказался этот умный и тёплый человек в нужное время в нужном ей месте. То ли ангел-хранитель позаботился, то ли Небесной Канцелярии надоели её страдания и причитания, то ли она всё-таки заслужила хотя бы несколько часов понимания…

А потом он позвонил, хотя она уже и не ждала. И это тоже было тепло и удивительно.

— Слушай, — набравшись смелости, начала Женя, — а почему ты заговорил со мной? Чем я привлекла внимание? Я же не выглядела красивой или интересной. Или ты любишь ущербных?

Евгений помолчал немного, и когда девушка уже решила, что он уйдёт от ответа, наконец сказал:

— Да нет… В тот вечер меня самого придавило так, что я всерьёз задумался, а не покончить ли со всем этим к такой-то матери? Если сигануть вниз с площадки, катиться будешь долго, и костей не соберёшь потом…

Женя ахнула, прижала ко рту вмиг похолодевшую ладонь, удерживая вскрик ужаса. Евгений? Он не выглядел убитым жизнью, он был такой спокойный и уверенный! Как? Неужели и у него тоже?..

— А потом я увидел тебя, и ты действительно выглядела неважно. Как будто на себя со стороны взглянул и понял, что нужно подойти, помочь, поговорить… Вот и поговорил…

— Так ты тогда не меня уговаривал? — поняла девушка. — Себя!

— И себя тоже. И тебя. Обоих. Кажется, уговорил. Себя так точно. А тебя?

— И меня. Кажется.

Молчание затянулось, только дыхание в трубке давало понять, что рядом есть кто-то, пусть и связанный с тобой только ненадёжной ниточкой сотовой связи.

— Давай увидимся снова, — попросил он. — Нам много о чём нужно ещё поговорить.

— Конечно! Я только за.

Условившись о новой встрече, Женя положила трубку и сама себе не поверила. Вопросы всё ещё жили в голове, но, пожалуй, впервые за долгое время ей казалось, что она сможет найти на них ответы. И на тот, единственный, самый важный.

Что я за человек?! Я — просто человек. Че-ло-век.

Человек женского пола по имени Женя подпрыгнул на месте и побежал в киоск, покупать ещё сникерсов.

Мой манипулятор

Он прощупывал мои границы с самого начала знакомства. Дёргал за ниточки, чтобы проверить, кукла я или человек. Бил наугад, ища мои болевые точки. Иногда зло шутил. Время от времени ставил меня в такие ситуации, когда всё моё существо должно было сгруппироваться, чтобы выкрутиться, выбраться, сохранить себя.

С самого начала он вёл себя абсолютно так, как любой другой на его месте, но гипертрофированно, на грани фола. Да и за нею тоже.

Я выдавала те реакции, которые казались мне правильными. На нарушение границ на заставе по тревоге вставал дополнительный наряд и выдворял нелегала ещё на стадии нейтральной полосы. Ниточки, за которые он дёргал, оказались ведущими в основном к его же собственным рукам и ногам. Максимум, что он смог «дёрнуть» во мне, — это чувство юмора, которое не могло спать, видя такие настойчивые попытки создать мини-театр кукол. Тоже мне Карабас-Барабас недоделанный!

Болевые точки находились не там, где он ожидал, так что его удары встречали или улыбку, или вежливое недоумение. Когда я была в плохом настроении, то и ответные удары. А стреляла я всегда кучно, в голову. Злые шутки натыкались на мои собственные, с налётом чёрного юмора, но очень смешные. И тут уже его очередь была выбирать: искренне посмеяться вместе со мной или терпеть то, как смеются над ним.

В созданных им ситуациях моё существо, сгруппировавшись, начинало кувыркаться, становилось в «берёзку» или «мостик», а иногда, недолго думая, садилось на поперечный шпагат.

И он всё никак не мог понять, почему я никогда на него не обижалась…

Когда он женился, я посмеялась над иронией судьбы. Его избранница была красива, ухожена, улыбалась его шуткам, обижалась, когда он был в дурном расположении духа. Она читала глянцевые журналы и знала триста сорок семь различных способов добиться от него того, чего ей хотелось. А он хвастался ею перед своими друзьями и по выходным время от времени удирал от неё на рыбалку. Счастливая семья, как ни крути.

Я не обиделась, когда однажды ночью он позвонил мне, злой, пьяный, и заплетающимся языком спросил:

— Что со мной не так? Почему ты так и не стала моей?

Как я должна была ответить? Вряд ли он понял бы, если бы я объяснила, что нельзя выйти замуж за того, кто является более ранней, молодой версией тебя. Все его манипуляции, игры, попытки сделать больно, чтобы я зацепилась за него хотя бы так, через страдания и зависимость, — это было слишком знакомо и давно пройдено, изучено, принято и прощено в себе самой. Вряд ли он понял бы, что никогда я не дала бы ему того, чего он так от меня хотел, как ни разу не давала до того. Игры в психологическое садо-мазо — это не то, чего я хотела от жизни.

— Ты никогда не просил меня об этом, — ответила я. — Все в тебе «так». Иди спать, пожалуйста.

Он не звонил больше. Мне говорили общие знакомые, что с женой он по-своему счастлив. Они, кажется, договорились о правилах игры и культурно и очень современно любят друг другу мозг. Они нашли друг друга.

А я частенько вижу его, смотрящего на меня глазами тех, кто вновь и вновь прощупывает мои границы. Не старайтесь, границы на замке.

С чистого листа

Открыть глаза. Подняться.

Поднять-ся. Поднять себя.

Себя — это кто? Я. Кто — я? Не знаю. Я.

Я не знаю, кто это — я, но знаю, что я — есть. А значит, я могу подняться.

Могу. Только не так быстро. Тело не слушается, свет режет глаза.

Тело? Глаза? Что это? Тело — это часть меня. Или только то, в чём Я. Непонятно. Непонятное. Но оно мне нравится. Хоть и больно.

Больно. Это я понимаю. Больно. Больно телу. Или мне? Нам. Больно рукам, ногам, груди… Я помню, что это. Где это. Больно.

Но нужно подняться.

Почему нужно? Я не знаю. Но чувствую, что нужно. Я чувствую. Тело чувствует. Оно есть.

Подняться. Встать. Ровно, уверенно, несмотря на боль. Прищурить глаза, чтобы суметь посмотреть увидеть. Увидеть свет.

Я могу видеть свет. Я могу видеть отступающую тьму. Я могу видеть небо. И свои руки, исцарапанные, в засохшей крови, с обломанными ногтями.

Я могу видеть. И чувствовать. И стоять. И это уже много. И мне хорошо от этого.

Я знаю, что такое хорошо. И что такое больно. Я знаю, что такое знать.

Слова приходят сами собой, по мере того как я чувствую, или вижу, или слышу. И я удивляюсь тому, что знаю, что значит то или иное слово. И тому, что знаю, что такое слова.

Я слышу. Шорох и шёпот травы под неуверенными шагами. Шум ветра. Тихий хриплый стон — чей? Неужели мой?

— — Мой? — произношу через силу, выталкивая слово из сухих, непослушных губ, второе имя которым — боль. Больно.

Удивляюсь звуку голоса. Неужели этот голос — мой?

— Мой? — повторяю снова. Через боль. Через удивление. Через страх.

Страх? Новое слово. Что это? Слушаю себя. Пробую на вкус слово, чувство.

Вкус? Да, у меня есть ещё и вкус. Странный, неприятный, но необъяснимо притягательный, кажущийся знакомым и… Просится новое слово — «родным». Не понимаю, но как только произношу его вслух, значение приходит само собой.

Что это за вкус? Родство. Жизнь. Близость.

Кровь. Моя кровь. Губы разбиты, оттого и кровь.

Поднимаю лицо к свету. Облизываю губы сухим языком. Боль. Но за ней чувствую ещё что-то.

Слова! Мне очень нужны слова! Что я чувствую?

Ветер в лицо. Прохлада. Облегчение. Боль стихает. И приходят слова.

Надежда. Вера. Сила. Движение. Жажда.

Жажда движения?

Иду навстречу солнцу, ветру, надежде.

А внутри бьётся и бьётся звук, вкус, чувство. Жизнь.

Сердце.

Я постепенно узнаю себя и то, что вокруг меня. Через слова. Через чувства. Через движение. Через боль.

Я не знаю, кто я. Но я есть, и пока этого достаточно. Остальное придёт, я знаю это. Чувствую.

Для начала — просто быть.

Одиночество

Серое многослойное небо, опустившееся на город, давит своей массой так, что трудно дышать. Промозглая сырость обволакивает со всех сторон пародией на теплый уютный плед, кутает, пробирает до самых внутренностей. Холодно. Мерзко. Противно.

И очень одиноко.

Иду, продираясь сквозь серость и сырость, с ощущением того, что нет никого больше в этом мире, только я и смутные тени, бродящие где-то рядом, в клубящемся ничто, так близко, что можно дотянуться рукой. Но рука хватает пустоту, усугубляя гнетущее чувство одиночества.

Прячу сомнения под капюшон куртки, поднимаю драпировки снуда до самых глаз. Согреться. Спрятаться. Не дать серости проникнуть внутрь. Дойти. Попросить о помощи. В кармане — «вечная» записная книжка с номерами телефонов и прозвищами вместо имён. Они все у меня записаны под прозвищами. Я называю их по именам только лично, наедине. Так повелось.

Мне очень нужна помощь. Я запуталась, потерялась в серой бушующей пустоте. Мне не выстоять одной. Мне очень нужна тёплая рука, острое слово, уверенный взгляд, твёрдое плечо и пара рюмок водки. И мощный пинок в нужную сторону. Я не могу понять, где она, эта сторона. Я заблудилась.

Телефонная будка. Горсть жетонов. Отгородиться от наступающей серой мглы собственной спиной. Уткнуться носом в записную книжку. Близоруко щурясь, найти нужный номер, набрать холодными пальцами комбинацию цифр на видавшем виды телефонном аппарате. Жетон звякает о металлические внутренности. И почти сразу — ответ в трубке. Но не тот, которого я ждала.

«Я не смогу помочь тебе, прости. Я женюсь. Она не хочет, чтобы я с тобой общался». Умник.

«Ты же знаешь, ты сильнее меня. От меня тебе не будет пользы». Третий.

«Он переехал. Навсегда. Не звоните сюда больше». По номеру Варяга.

«Прости, малыш. Я сам во тьме. Нам не встретиться». Горец.

«Я уезжаю. Через час в аэропорту. Давай на будущей неделе, когда вернусь. Позвони, ладно?» Медведь.

Помощи нет. Нет. Нет. Нет…

Записная книжка подходит к концу. И отовсюду — нет… Все они, бывшие такими близкими, разные, непохожие друг на друга, но сильные и верные, становятся вдруг в какой-то миг чужими, далёкими, неприступными и холодными.

И одиночество подкрадывается ближе, протягивает холодную, словно у мертвеца, руку, гладит по щеке, замораживая одинокую слезу, неторопливо сползающую к тоскливо опущенному уголку рта. Одна. Одна в этом сером влажном тумане. Одна в этой серой туманной жизни. Одна.

Подожди… А как же Стрелок? Судорожно листаю книжку раз, второй, по алфавиту, с начала, с конца… Его там нет. Нет даже намёка на его существование. Но я же помню! Помню его! Как?

Прижимаюсь лбом к холодной, исписанной неприличными словами стенке кабинки. Вспоминаю. Стрелка никогда не было в моей жизни. Он только приснился мне. Мечта. Сон. Где-то там, в других измерениях, не в этой жизни.

Одна.

Одна в наступающей отовсюду серой страшной субстанции, притворяющейся туманом.

И так жутко, грустно, больно, что больше не сдерживаю рвущегося из груди стона.

…

Просыпаюсь. Ночь. Тихо. Крепкая рука рядом. Тёплое плечо. Ровное дыхание. Ты не приснился мне, Стрелок. Ты есть. А значит, я никогда больше не буду одна.

Дело о мозгоправе

Я вообще случайно наткнулся на эту историю. Старый приятель позвонил, попросил о встрече. Ну знаешь, из тех, с кем на соседних горшках сидели в детском саду, потом в футбол за одну дворовую команду играли, за девчонок дрались. Когда повзрослели, дорожки разошлись немного. Он в бизнес подался, хорошо у него получилось, а я вот, сам видишь… Судмедэкспертиза — наше всё.

В общем, попросил он прощупать одну странную смерть. Ну, как странную — смерть как смерть, самоубийство, если точнее. Женщина в речку с моста сиганула. А на дворе март — не самое лучшее время купаться. Любой скажет — самоубийство. Дамочку муж бросил, переживала тяжело, даже к психологу стала ходить — ну, знаешь, как оно у них бывает. А вот не помог, получается, психолог…

Ну, кажется, ясно всё. Депрессия накрыла, один выход — самоубиться. И мне поначалу так казалось. Только не мог я отказать приятелю, сестра это его, понимаешь? Не хотел он верить в то, что всё так просто… И, как оказалось, прав был.

*

— Добрый день. Проходите, присаживайтесь.

Анатолий Маркович радушным жестом указал на удобное кресло напротив, на котором до этой женщины сидели десятки его прежних пациентов. От их тел — тяжёлых и невесомых, высоких и миниатюрных, молодых и пожилых — на окрашенной в тёмный, почти чёрный оттенок коже образовались уютные складочки и потёртости, вызывающие почти у всех посетителей ощущение спокойствия и доверия.

Это было кстати, облегчало ему работу — почти всегда. И сейчас, кажется, тоже — визитёрша, неуверенно отводя глаза, скользнула в кресло, уселась с прямой спиной, но от его взгляда не скрылось то, как она неосознанно стала искать более удобное положение. И пяти минут не пройдёт — расслабит спину, обопрётся на мягкую спинку кресла и будет рассказывать. Впрочем, он мог бы ручаться, что знает, о чём именно.

— Здравствуйте… — Голос женщины был неуверенным, тихим. — Мне Вас посоветовали… Моя подруга ходила к Вам, и ей стало лучше… Она Вас очень хвалила… Ну, и я… вот…

— Не волнуйтесь. — Анатолий Маркович добавил в собственный голос мягкости и доверительности. — Нет ничего страшного в посещении психолога. На Западе сейчас все так делают. И я рад, что к нам тоже это веяние добралось, и всё больше людей идут со своими проблемами туда, где им смогут помочь. К специалистам.

— Вы поможете мне? — Глаза у женщины оказались светло-карими, с крапинками зелени.

— Конечно, помогу, — кивнул мужчина. — Я для того здесь и нахожусь, чтобы Вам помочь. Расскажите, что у Вас произошло… — Он заглянул в только что заведённую папку, где пока была только одна сиротливая распечатка. — Ирина. Что тревожит Вас?

*

Я воспользовался служебным положением, конечно. И отчёт о вскрытии посмотрел, причём несколько раз, — ничего необычного там не было. Как и следовало ожидать, свело мышцы судорогой от холода и пошла наша дамочка на дно, а уже там захлебнулась. Всё. Никаких наркотиков в крови, на удивление чисто всё было. Даже не выпила перед прыжком для храбрости. Видимо, сильно прижало бедолагу.

Вполне логично было поговорить с её психологом, что мы и сделали. Ну, не сам я, конечно, ходил, попросил приятелей из оперов ещё раз пообщаться. Тот вроде пошёл навстречу. Рассказал, что ходила она к нему пару месяцев более-менее регулярно, иногда на неделю пропадала, когда хуже становилось, потом приходила снова, работали… Короче, ничего интересного. Плохо было ей, одним словом. То ли так она любила этого своего бывшего, то ли просто слабой очень была — непонятно.

И ещё психолог сказал, что с самого начала видно было, что она в любой момент может или из окна шагнуть, или в петлю. А он сделал всё, что мог, чтобы этого не произошло, но оказался не в силах помочь.

Я тогда не очень понял, что меня насторожило. Только пару дней спустя до меня дошло. Приятель мой, брат жертвы, говорил про её ребёнка, мальчишку, которого она, по его словам, очень любила и ради которого согласилась пойти к специалисту, привести нервы в порядок.

И что получается, очень любила и бросила в итоге одного? Может быть и так, конечно, всё бывает, но вряд ли она уже была за шаг до суицида, когда пришла на консультацию в первый раз. А мужик-то известный в городе спец, он не мог так лохануться с диагнозом. Значит, соврал? А зачем?

*

Ирина была теперь его любимой клиенткой. Анатолий Маркович готовился к каждому визиту женщины тщательно, продумывая вопросы, которые будет ей задавать, набрасывая схемы, просчитывая варианты развития беседы. От каждого приёма он ждал совершенно определённых результатов, и почти всегда получал их. Психика Ирины оказалась удивительно податливой, она отзывалась на его ходы, и психолог был уверен, что итогом их совместной работы будет именно то, что он задумал.

Он с большим удовольствием вёл записи — и официальные, которые уже сделали файл пациентки симпатично пухленьким, и личные, для себя, настоящие, где он описывал абсолютно всё, что касалось женщины. И эти записи были для него интереснее и увлекательнее любого детектива — он считал, что до такого ни один, даже самый талантливый, писатель никогда не додумался бы. Никто не мог быть так же гениален, как он сам.

*

Знаешь, что его подвело в итоге? Я тебе отвечу. Нетерпение. Или он просто не смог совладать с собой. Хотя наши спецы-мозгоправы говорят, что он сам хотел, чтобы его поймали. Может, и правы они, чёрт его знает. Но то, что он поспешил, — факт.

Я всё ещё вяленько ковырялся в этом деле, где не было ничего, кроме растрёпанных чувств приятеля и моего желания сделать для него хоть что-нибудь. Что там найдёшь? Мои подозрения? Неверие брата в слабость сестры? Ну, навёл справки про этого мужика, поспрашивал людей. Ну, нашёл случаи суицида среди его пациентов. Но ведь это не преступление. Значит, у людей серьёзные проблемы были, не помогли им походы к психологу, бывает…

Только вот моё внимание к его делам сыграло нам на руку. Пару месяцев спустя ещё одна из его клиенток погибла. И её смерть тоже оказалась связана с водой. Поехала с мужем отдыхать и утонула в бассейне. Крику, конечно, поднялось, шуму, визгу. Но состава преступления опять не нашли — списали на несчастный случай. Плавала плохо, ну и не справилась. Никто ж её насильно не топил.

Знаешь, что меня в этой смерти ещё больше насторожило? Типаж. Она была такой же невысокой шатенкой за тридцать с карими глазами и проблемами в личной жизни, как и предыдущая. Они и с мужем-то на отдых поехали, чтобы побыть вдвоём и попытаться всё наладить. И опять гибель в воде. Что говоришь? Подозрительно? Вот и я так подумал.

Ну, и начал копать.

*

Последний визит Ирины был распланирован до мелочей. Она уже не владела собой. За эти месяцы их общения она стала не человеком — марионеткой в его руках. Она уже готова была выполнить всё, абсолютно всё, что он приказал бы ей. Но он действовал по-прежнему тонко, изящно, получая удовольствие от каждого хода в этой страшной и прекрасной игре.

Анатолий Маркович смотрел на исхудавшую бледную женщину, сидящую в уютном кожаном кресле, и видел в её карих глазах близкую смерть. Большего наслаждения сложно было представить, разве что находиться рядом, когда она сведёт счёты с жизнью. Но это нельзя — слишком опасно. Как бы ни была прекрасна смерть жертвы, рисковать из-за неё собственной жизнью он не был готов.

— Спасибо Вам, Анатолий Маркович, — заученно произнесла она, поднимаясь. — Будьте здоровы.

— — Прощайте, Ирина, — холодно сказал он, движением руки отпуская её и замирая в предвкушении, словно жених у брачного ложа.

Когда в местных новостях рассказали о прыгнувшей с моста женщине и даже показали запись с чьего-то мобильного телефона, волна удовольствия пронзила его с головы до ног.

— Хорошая девочка, — пробормотал он, вытирая слёзы, выступившие на глазах. — Послушная девочка.

*

Столько интересного мы с коллегами нарыли на этого психолога, что сами уже были не рады. Знаешь, сколько всего находится, если знать, где искать, куда смотреть? А потом оглядываешься и думаешь: ну как можно быть таким слепым? Оно же всё практически на поверхности лежало, только руку протяни и бери.

Психолог-то наш прекрасный оказался маньяком. Самым натуральным. Только среди его пациентов мы насчитали двенадцать эпизодов серии. Оно и понятно: пара суицидов в год среди пациентов уважаемого специалиста, через кабинет которого проходят десятки человек, а потом и сотни, — разве это статистика? Кто на это внимание обратит?

Вот и не обращали. А между тем с собой кончали почему-то только кареглазые шатенки за тридцать, которые приходили к нему с проблемами в личной жизни. И умирали все только через воду.

Жуть? Вот и я говорю — жуть жуткая. Мужик-то профессионал оказался, каких поискать. Тоненько так, постепенно мозги промывал клиенткам. Доводил до суицида профессионально, стопроцентно. Тебе такой гарантии ни одна бабка на приворот не даст, а этот на смерть давал, гад. Таких бы профессионалов в тыл врага забрасывать — и открытой войны не надо. Всех бы довёл до ручки, мать его ети…

Кстати, про мать. Угадай, откуда ноги росли, как оказалось? Ага, именно оттуда. Покопались мы в его личном деле — и всё на свои места встало. Он когда совсем пацаном был, от них отец ушёл. И ладно бы просто ушёл, так удрал с какой-то молодухой, даже не попрощался. Оставил мальца с матерью. А мать очень тяжело всё переживала, истерила всё время, на пацана орала, била, когда плакал… Потом обнимала, прощения просила. А когда накатывало — опять истерики, крики. Пить начала. Ну а ты знаешь, как оно бывает, когда баба пьёт…

А потом утонула пьяная в ванне. Пацана в детский дом. Там много чего прошёл, конечно, — никому такого не пожелаешь.

Да, ты правильно понимаешь. Не сама мать утонула. Он помог. И все эти годы помогал — то одной, то другой. Оттуда и типаж его жертв. Каждый раз в их лице маманю топил. Псих, чтоб его.

Интересно, что с ним дальше случилось? Ничего хорошего. Экспертиза признала вменяемым, так что в дурке отсидеться не вышло.

*

Сокамерники подняли тревогу только поутру, когда тело уже окончательно остыло. Анатолий Маркович лежал на полу в неестественной позе, выдающей боль и мучения. Рубашка на груди была влажной. Позже судмедэксперт констатировал смерть от утопления. Кружки оказалось достаточно. Говорят, при нужной сноровке утонуть можно даже в ложке.

*

Так что вот. Закрыли тогда это дело за смертью обвиняемого. А я тебе так скажу: не верю я этим мозгоправам. Раньше не верил, а после того дела так и вовсе перестал. И если сделают нам, как грозятся, обязательными ежемесячные походы к психологам, я лучше рапорт напишу и на пенсию, чем позволю кому-то у себя в голове копаться. Я ж не баба с проблемами в личной жизни, верно?

Атлант

«Так больше не может продолжаться. Это нужно прекратить. Раз и навсегда», — думала она, сидя рядом с ним на корточках в мерцающей полутьме городской ночи. Он был совсем рядом, только руку протяни, — привычный, знакомый каждой своей черточкой, каждой линией, каждой тенью и звуком. Такой знакомый, что она даже с закрытыми глазами и в полной мгле нашла бы дорогу к нему — казалось, к нему ведут все дороги мира.

Любила ли она его? Скорее нет, чем да. Её чувство было чем-то иным, не любовью. Нечто пахнувшее зависимостью и болезнью, сиявшее неоновыми сполохами порока. Нечто вязкое и тягучее, затягивающее и опутывающее сотней гибких щупалец. Нет, не любовь. Даже и близко не любовь. Но она погрязла в этих отношениях, провалилась по самую шею, и сейчас чувствовала, как ее засасывает ещё глубже — туда, откуда вырваться уже будет невозможно.

Любил ли он её? Точно нет. С его стороны это было… А что это было с его стороны? Он никогда бы не признался, даже если бы она спросила. Она и не спрашивала его, но в последнее время всё чаще задавала этот вопрос самой себе. Наверное, это было в его природе — тянуть к себе таких, как она. Он, казалось, был создан именно для этого. Именно таким девушкам он был желаннее всего, милее, притягательнее. Такой безупречный тандем: искуситель и жертва. Он зовёт, она не может ускользнуть. Он просто не мог быть другим. Он был собой и этим медленно, сладострастно и тягуче убивал её.

И она это понимала.

Это понимание не возникло сразу, в одно мгновение. Оно росло, и крепло, и занимало всё больше места в её сознании. «Так больше нельзя. Это зашло слишком далеко. С этим нужно что-то делать», — без конца пульсировало в её мыслях вот уже несколько недель. Но он был всё таким же притягательным, таким же желанным. Он так манил, что она не могла, просто не могла отказаться от ещё одного свидания, уговаривая себя, что оно последнее, и больше такого не будет. Никогда. Ни за что. Ни-ни. В конце концов, хозяйка она своему слову или нет?

Но потом было ещё одно, и ещё, и ещё…

Она запуталась в чувствах, эмоциях, страстях. Она запуталась в себе. Её разрывало на части от желания снова быть с ним и от страха, что он окончательно погубит её. Она страдала и тянулась. Она мечтала и винила себя за это. Она считала часы и минуты до новой встречи…

«Но больше так нельзя. Нет. Хватит. С меня довольно», — решила она наконец.

Он не произносил ни слова, только в темноте было едва слышно его тихое ровное дыхание.

— С меня хватит, — уверенно сказала она и встала. — Этому нужно положить конец. Я решила. Я начинаю новую жизнь. Слышишь? Ты больше не соблазнишь меня. С этой ночи я сама себе хозяйка и ты мне не указ.

Решительным шагом она направилась к выходу. Он остался позади — шикарный двухметровый блондин, плечистый, внушительный. Красавец. Атлант.

Она оглянулась и шумно выдохнула, глядя, как в полутьме ровно горят светодиодные индикаторы на его верхней панели.

— Больше никаких ночных походов к холодильнику, понял ты меня? — ещё раз проговорила она вслух и вышла из кухни с твердым намерением на это раз сдержать данное себе обещание.

Лето было не за горами.

(НЕ) любовь в Городе

Этот Город стал тесен для нас двоих.

С тех пор, как ты ушёл, я задыхаюсь. Мне не хватает воздуха, словно, уходя, ты забрал с собой не только моё сердце, но ещё и часть объёма лёгких прихватил. Что, в общем, неудивительно — в школе ты учился еле-еле, и с анатомией у тебя неважно.

Я не могу прийти в себя с той минуты, как ты бросил мне самые страшные слова в моей жизни. «Ты надоела мне. Больше здесь делать нечего. Разбирайся сама».

Вот и разбираюсь теперь. Со своей жизнью. Со своей болью. Со своей любовью-нелюбовью. Ношу в груди тянущую пустоту на том месте, где когда-то билось любящее сердце.

Мне сказали, время лечит. Чёрта с два! Куда ни пойду, вижу влюблённые пары, голубков, сердечки, цветочки. Даже памятники любят друг друга, обнимаются, держатся за руки. Даже росписи на стенах — о любви.

А я умираю от ненависти к тебе и от тоски по твоим рукам. Жажду для тебя такой же боли, как та, что ты причинил мне, и возвращения наших чувств и нашего счастья — того самого, что улетело от нас, растворилось, словно утренний туман.

Я сумасшедшая? Вполне возможно. Покажи мне женщину, которая бы сохранила рассудок в таких условиях!

Я хочу зажмуриться и не видеть, как всё кругом кричит о любви и напоминает о тебе. Я хочу перестать чувствовать — не будет любви, но не будет и боли. Я хочу снова стать здоровой.

Но мысль о том, что ты ходишь по одним улицам со мной, видишь те же самые картинки, дышишь тем же воздухом, заживо сжигает меня…

Каким богам молиться, чтобы прекратить эту пытку? На какой край земли убежать от навязчивости чужого счастья? Как разорвать оковы этого — ставшего таким злым и тесным — Города?

От себя-то не убежишь…

Под землёй

Ей повезло, она работала под землёй, а не на поверхности. Наконец-то. После стольких долгих лет в свете софитов она ушла в тень и теперь искренне этим наслаждалась. Наслаждалась неприметной ролью, тишиной, безлюдьем и спокойным, неторопливым течением жизни.

Кто бы мог подумать, что она пойдёт на это? Кого угодно спроси ещё пару лет назад — никто бы и в страшном сне не увидел её на теперешнем месте. Даже она сама. Всё же вроде было прекрасно. Вообще сама жизнь была прекрасной, от и до. Каждый шаг, каждое действие — всё было отлично. Никаких тебе встрясок, никаких по-настоящему серьёзных трудностей, бед. Казалось бы, живи и радуйся.

Она и радовалась. С самого детства всегда на людях, в перекрестье глаз — любующихся, восторженных, откровенно восхищающихся и даже ненавидящих… Но и ненависть — это тоже было внимание, и она купалась в нём. Пела в вокальной студии, участвовала в драмкружке, играла в лапту за школьную команду, ездила на олимпиады и занимала призовые места…

Потом был вуз, в который она поступила, выбрав специальность собственным решением, а не по советам родителей или педагогов. И там снова всё легко давалось. Специальность была интересной, интересно было погружаться в знания, искать новое и находить, пробовать себя и искать границы собственных возможностей… А ещё она снова пела, участвовала в конкурсах, играла в КВН, даже самого завидного парня на курсе отхватила себе в бойфренды. Чего ещё желать?

После выпуска осталась на кафедре, преподавала, ушла в науку ещё глубже. Аспирантура, научные конференции, статьи, исследования. И тоже вроде всё хорошо, гладко… А что научный руководитель подкатывал и делал неприличные предложения — так это факультетские байки, не более того. Разве ж может такой умный и ответственный дядька позволить себе подобное в отношении перспективного кадра?

Защита кандидатской. Замужество. Ребёнок. Работа в декрете, благо современная жизнь богата на возможности. Новые исследования, статьи, конференции, слёты… И всё так хорошо, так гладко, так красиво…

Когда она пропала, не сразу хватились. Никто даже не поверил, что она может пропасть. Позвонили мужу — он удивился. Как это — не ходит на работу? Как это — не отвечает на звонки? Вон же она, дома. Она и была дома — занималась ребёнком, что-то там делала, но за дверь выходить отказалась категорически. До криков, истерики, обмороков и попыток разбить собственную голову о стену.

Муж упрятал её в клинику неврозов, на работе подробности скрыли: зачем же портить репутацию факультета и кафедры сошедшей с ума сотрудницей, тем более уже добившейся определённых успехов в научной и преподавательской области? Пришлось уволить — с уклончивой формулировкой «по соглашению сторон».

Не сразу после выписки смогла она рассказать о том, что произошло. Слушая «исповедь», муж покрывался холодным потом и мысленно всё задавал и задавал себе один и тот же вопрос: «С кем я, чёрт побери, вообще живу?!» Сам бы он никогда не подумал, что такое возможно.

Отбитый на всю голову интроверт, всю жизнь выдававший себя за экстраверта. Человек, которому вбили в голову, каким правильно быть, — и пришлось следовать установке. Она была абсолютно и непререкаемо уверена в том, что нужна людям только такой — лёгкой, успешной, всё знающей и всё успевающей, крутящейся в гуще народа и событий, генерирующей эти события и сияющей. Только такой она имела право на жизнь.

Дурацкая детская установка. Теперь уже сложно было понять, как именно её умудрились в этом убедить, но ведь убедили же. И она жила всю жизнь именно так — показать всем, какая хорошая, чтобы иметь право жить в этом мире.

Но в детстве никто не рассказал, что у славы и внимания бывают оборотные стороны. Что будут люди, которые захотят сделать её своей, и с этим не всегда просто будет справиться. Что постоянно ломать себя, чтобы заслужить право на существование, окажется не так просто. Что привычка быть на людях выработается, но неотделимым от неё окажется уже привычный страх и отторжение.

«Я должна нравиться всем — но меня так это достало!»

И в один «прекрасный» день цунами накрыло. И чёртов научрук с его приставаниями и наглостью в профессиональной сфере. И постоянная суета. И вечная необходимость ломать себя. И детский страх, что если не будешь такой, «как надо», никто не подарит любви и тепла. И ощущение, что с каждым днём теряешь и теряешь себя, становишься всё меньше, исчезаешь, а твоё место уверенно занимает двойник — тот самый, который и поёт, и танцует, и в лапту, и кандидатскую, и на конференции… Захотелось только одного — уйти куда-нибудь далеко под землю, закопаться, и чтобы никто не трогал, не подходил, не заговаривал и вообще на время забыл о её существовании.

Так люди и попадают в психушку.

Впрочем, закончилось всё относительно благополучно. Ей повезло. Муж оказался сильнее, чем сам о себе думал. И любил её, как выяснилось, совсем не за то, за что её принято было любить. Он помог ей устроиться в архив, где она тихо и спокойно работала теперь в хранилище среди пыльных томов, подшивок газет и документов, в неярком свете и тихом шорохе систем кондиционирования. На то, чтобы снова найти себя, собрать по кусочкам и решить, как жить дальше, ей нужно было время. И ещё спокойствие. И муж подарил ей это всё.

Ей определённо повезло.

Что таится в темноте

Ночь. Тишина. Город погружается в сон. В одном из домов светится неярким светом окно. За окном — мама и малыш.

— Мамочка, не выключай свет, пусть горит!

— Малыш, но уже пора спать.

— Я буду спать, свет пускай горит. Я боюсь спать в темноте.

— Не нужно бояться. Ты просто будешь спать, а темнота — охранять твой сон.

— Мама, а вдруг там кто-то есть, в темноте? Вдруг кто-то сидит там и смотрит на меня, пока я сплю? Вдруг там страшные монстры? Или инопланетяне? Или волчок пришёл из лесу кусать меня за бочок? А может, там Бабай? Или Баба Яга?

— Там никого нет, малыш. В темноте нет ничего такого, чего не было бы при свете.

— Правда?

— Правда.

— А если есть?

— Нет. Правда нет. Темнота не страшная, малыш. Она уютная. Она как мама — обнимает, качает, убаюкивает, чтобы ты сладко спал до самого утра. А детки растут во сне. И ты встанешь утром сильным, бодрым и весёлым.

— Правда?

— Конечно.

Тёплая улыбка матери топит лёд страха, и малыш закрывает глаза, улыбаясь в ответ.

Ночь. Тишина. Малыш смотрит на тихо догорающие звездочки на потолке. Внезапно из коридора раздаётся громкий мяв, потом звук падения чего-то тяжёлого и сдавленный крик: «Пшла вон, зараза!» Он вскакивает и бежит на звук, забыв о том, что боится темноты.

— Мамочка! Мама! Что случилось?

— Ничего, малыш.

— А почему ты на полу и что за звуки это были?

Мать со смехом обнимает малыша и прижимает к себе, поглаживая ему спинку.

— Помнишь, я говорила тебе, что в темноте нет ничего страшного?

— Помню.

— Так вот, я была не совсем права. Кое-что там всё-таки есть.

— Что?

— Самое страшное в темноте — это твоя мама. Особенно когда она случайно наступает на кошку. Всё остальное — так, мелочи. Тебе совсем нечего бояться, малыш.

Серебристый смех малыша сливается со смехом матери. И даже кошка приходит к ним на руки. И во тьме засыпающего Города не остаётся больше ничего страшного.

Так ждать…

Пройти по краю. Измождённая, с сухими потрескавшимися губами. С волосами, в которых переплелись огонь и пепел. С худыми жилистыми руками, привыкшими сдерживать порывы, прятать вспыхивающие искры в сплетениях длинных пальцев, украшенных кольцами с непропорционально крупными для них камнями.

Остановиться. Посмотреть на заходящее солнце зоркими глазами, с каждым днём выцветающими, теряющими ту колдовскую, пугающую синеву, что он так любил когда-то. Сморгнуть набегающую слезу, мотнуть упрямой головой. Сжать зубы — до скрежета, до боли. Встретить наступающую тьму с высоко поднятой головой.

День, казавшийся непроходимым в лучах зарождающегося рассвета, прошёл. И ты выжила. Теряя кусочки неверной памяти в борьбе за каждое мгновение, ты выжила. И дождалась последнего луча ушедшего дня.

Но не дождалась того, чего так хотела дождаться.

И всё равно…

Завтра снова будет ещё один долгий день, который обязательно покажется вечностью. И снова не будет надежды на то, что ты сможешь пережить его. Но переживёшь.

Вздрагивая от каждого звука знакомого имени, которым зовут другого. Выдавливая по капле улыбку в ответ на улыбки знакомых. Сдерживая чувства привычными холодными пальцами. Не смотрясь в зеркало. Не плача. Не стеная.

Пугаясь того, что, возможно, уже сама не человек, а только тень.

Но переживёшь.

Ожидая. Зовя. Веря.

Кто знает, на что способна твоя вера и любовь? Может, в далёкой ледяной пустыне, куда тебе нет дороги, он почувствует твоё горячее дыхание? Как жаль, что ты все равно об этом не узнаешь…

Миром правит…

Михаил всегда знал, что не свободен и никогда не будет. Все эти разговоры о том, что нужно стремиться к свободе от предрассудков общества, от мнения окружающих, от собственных убеждений и страхов, от сценариев, заложенных в голову в детстве или вообще до рождения, он считал глупостью, потому что точно и определённо знал: даже самый высокопоставленный человек, обладающий огромной властью, зависим от чего-то, что им управляет.

Или кто.

Вот этот — ставленник определённой группы людей, пекущийся о её интересах, и он сделает всё, что ему велят покровители: украдёт, подставит, обманет, убьёт, устроит кризис или развяжет войну.

Этот выглядит здоровым и цветущим, но на самом деле страдает от бессонницы и панических атак, а потому вся его жизнь завязана на таблетках, которые он ест на завтрак, обед и ужин, без которых просто не сможет функционировать.

Вот эта красавица вызывает зависть у представительниц своего пола и огненное желание — у представителей пола противоположного, но и она не хозяйка себе. Она панически боится хода времени, а потому всё делает и делает пластические операции, которые скрывают возраст. Впрочем, и это не спасёт её, потому что время не обмануть.

Этот зависим от денег, этот — от славы, этот — от наркотиков. А эта милейшая и нежнейшая девушка — от любви и одобрения близких.

Михаил знал: все зависимы и все управляемы. Нужно только правильно определить, за какую ниточку дёрнуть. И это было его работой. Он зарабатывал на жизнь тем, что проводил частные расследования, досконально изучал жизнь своих подопечных и находил ту слабость, ту «несвободу», которую его клиенты потом использовали в своих интересах. Честная, но вместе с тем грязная профессия, сродни ремеслу патологоанатома: вскрыть, разобрать на детали, изучить и поставить диагноз. Работа, которую он делал точно и качественно. Работа, в которой он был профи.

Сегодня днём Михаил закрыл очередной контракт. Все материалы по делу, как обычно, передал клиенту в приватной обстановке — большую кучу компромата на известную женщину-политика, в последнее время получившую большую популярность у народа и обещавшую стать серьёзной головной болью для определённых кругов. Расследование показало, что навертела деятельная мадам прилично дел, но главной её несвободой оказалась, просто и банально, проблемная дочь, блудное дитя, наркоманка и преступница. Имея под рукой чудную девицу, мамочкой мог управлять кто и как угодно, вертеть во все стороны, как дешёвую проститутку, готовую на всё ради пары монет. Даже скучно.

Сколько таких историй было в его послужном списке, сколько болевых точек, ниточек управления! Он столько всего видел, что уже почти ничему не удивлялся. И даже тому, что им тоже пытались управлять, искать пути влияния, не удивлялся — таковы были издержки профессии. Однако эти попытки остались в прошлом, а он всё ещё у дел. И будет у дел, пока людьми можно будет управлять, — а значит, всегда. Всю жизнь.

Да и вряд ли кто-то сможет влиять на него напрямую, даже если действительно узнает его слабое место.

Михаил открыл запотевшую бутылку пива, только что извлечённую из холодильника, отрезал большой ломоть свежего бородинского хлеба и щедро намазал его майонезом. Деньги, которые принесла ему работа, открыли мужчине массу различных удовольствий, какие только можно было купить в этом мире, но не смогли стереть из его головы воспоминания о полуголодном существовании его трудного детства. Всегда и до сих пор им управлял только один страх — остаться голодным. Ну, и ещё майонез, конечно: именно он казался изысканнейшим лакомством в те далёкие времена и остался им по сей день.

Мужчина откусил от бутерброда внушительный кусок и с наслаждением откинулся в кресле, жуя и запивая пивом. Нет свободы и быть не может. Миром правит майонез. Определённо.

Тьма не вечна

Ночь темна. Ты смотришь вперёд — там только мрак и тени. Оглядываешься назад — тьма подступает, давит, словно гонит тебя. Туда, прочь, к краю. Тьма кругом, только жёлтый разбитый фонарь луны, тусклый и унылый, равнодушно смотрит с неба. Ему всё равно, пропадёшь ты в этой тьме или выживешь.

Иногда кажется, вокруг тебя только ночь и одиночество, и люди, оказывающиеся рядом, — лишь бездушные двойники этой грязно-жёлтой луны. Им всё равно, кто ты такой и что с тобой происходит. Ты протягиваешь руку во мрак — и ловишь только пустоту. Нет теплой руки в ответ. Ты зовёшь — а отзывается только эхо, такое же измученное одиночеством, как и ты. Ты пытаешься наощупь найти путь, который вывел бы туда, где сияет день, но нащупываешь только густой и плотный мрак. И пути нет.

Такое бывает.

В такие минуты, часы, дни всё не так и не то. И ты — будто вовсе не ты. И сил не хватает. И весь тот свет, что сиял в глубине твоего сердца, словно гаснет, задавленный страшной и хищной тьмой. И ты почти сдаёшься. Ты уже готов шагнуть в эту тьму и раствориться в ней.

Что же делать, если нет в этом мире больше ничего, кроме неё?

Тебе кажется, ты уже нашёл ответ. Один шаг — и не нужно будет страдать. Тьма ласково примет в свои объятия, растворит в себе, и больно уже не будет. И не будет одиночества, потому что ты будешь частью чего-то большого, чего-то намного больше тебя самого.

Ты не прав. Ты уже часть чего-то большего. Ты — часть этого мира. А мир — намного больше тьмы. Мир настолько велик и разнообразен, что вмещает в себя и тьму, и свет, и еще миллион миллионов различных хороших и плохих штук. Зачем ты видишь только одну его часть?

Вокруг тебя ночь. Такое бывает. Но у каждой ночи есть конец. Всегда после ночи наступает утро. Тьма исчезает, убегая от ярких и тёплых лучей восходящего солнца. А солнцу не все равно. Оно живёт во тьме бескрайнего космоса, но находит невероятный кайф в том, чтобы рассеивать ее, как делает бесконечное множество его братьев и сестёр.

И после этого ты считаешь, что одинок, что никому не нужен? Даже солнце любит тебя. А люди… Никто не любит тебя, говоришь ты? А ты точно у всех спросил? А ты сам любишь себя?

Я уверена, что любишь. И, словно солнце, позволишь свету внутри тебя снова гореть, не позволишь тьме победить. Не нужно идти ей навстречу. Давай просто дождёмся, когда наступит рассвет. Если хочешь, я останусь с тобой.

Почему?

Потому что я тоже прошла испытание тьмой. И я не выдержала его. Но я всё ещё здесь, потому что рядом оказался человек, знающий правду про тьму и одиночество, свет и тепло.

Я не оставлю тебя. И ты тоже себя не оставляй.

Смотри, вон там уже светлеет небо. Тьма не вечна.

Часть вторая. Множественность миров

Proud of being Russian

Раннее утро. Аэропорт. Стою в небольшой группке разношёрстных людей, проходящих пограничный контроль. Пришлось взять билет на ближайший рейс до Минска — напрямую до Москвы отсюда самолёты не летают, так уж сложилось. Ну, вы сами знаете, российская угроза, санкции и все такое.

Скучно, сонно, всю ночь тряслась в автобусе, мечтаю только о том, чтобы быстрее завалиться спать, пусть даже это будут три часа в кресле. От скуки наблюдаю за тем, как общаются с доблестными пограничниками мои будущие соседи. То ли кажется, то ли вправду, но впереди меня — сплошь иностранцы. Так ли это? А вот сейчас и проверим. Чего их только несёт в Минск? Что они там забыли в такое время года?

Молодая пара с неопределённо-европейскими паспортами. Рыжий парень и темноволосая девушка. Странно, но притягательно смотрятся вместе. Пограничник улыбается, задает какие-то не слышные мне, скорее всего, дежурные вопросы. Те что-то отвечают, улыбаются в ответ.

Не успеваю заметить, когда на их место становится высокий, плечистый, смуглый парень, поминутно зевающий. Паспорт тоже европейский, но этот явно прибыл из каких-то мест южнее, чем его предшественники. Ну, или его предки прибыли — как вариант. Он тоже имеет короткую беседу с поминутно улыбающимся сотрудником за стойкой, уступает место следующему. Теперь уже заразившись, начинаю зевать я.

О! А это у нас какие люди, да ещё и без охраны! Американец. Живой. Самый настоящий. Тебя-то чего несет в братскую Беларусь, дружочек? Кем бы ты мог быть? Явно работаешь, не отдыхаешь, только вот кем же? Журналист? Финансист? Торговец? Или просто приключений ищешь на постсоветском пространстве? Ты только глянь, как растянулась улыбка пограничника! Э, родной, потише, рот порвётся, будешь на Джокера похож. Или на Гуинплена. Уж не знаю, что предпочтительнее. Сотрудник перекидывается с подданным США несколькими репликами, обменивается широченными улыбками и отпускает с миром.

И вот тут подхожу я.

Пограничник улыбается ровно до того момента, когда я, привычно поздоровавшись, кладу перед ним документы. Всё. Пропал парень. Он еще пару секунд — видимо, по инерции — пытается удержать на губах улыбку, но сразу видно, что ему «вера не позволяет». Ещё несколько коротких мгновений — и попыток улыбнуться больше нет. Всем видом он показывает, каких усилий ему стоит со мной общаться.

— Добрый день, мэм. Возвращаетесь домой?

— Добрый день. Нет, лечу к друзьям. Домой позже.

— Работали? Отдыхали? — А самого аж корёжит.

— Работала.

Секундное замешательство. Смотрит прямо мне в глаза. Видимо, как-то это касается его лично.

— А в Крым по пути залететь не желаете?

Не удержался. Профпригодность у тебя ни к чёрту, дорогой. Я б тебя высекла и заставила картошку чистить в Маке целую неделю. Наивный. Думаешь, меня интересует твое мнение?

— Нет, благодарю. Не по пути, да и сезон не тот. В Крыму летом хорошо, особенно в конце, в бархатный сезон. Приезжайте, не пожалеете.

Смотрит на меня, молчит. Наверное, ударил бы, если бы мог. Что ж вам так мозги-то промыли, милый ты мой? Скрипит зубами, пытается выдавить улыбку. Кажется, что-то даже получается.

— Всего вам… — Секундная пауза. — … недоброго. За то, что вы творите по всему миру.

— А вам всего доброго, товарищ, — специально произношу последнее слово по-русски. — Несмотря ни на что.

Отдаёт мне паспорт.

Ну вас к чёрту, господа. Я всё равно proud of being Russian. Несмотря ни на что. Что бы вы там ни думали обо мне и моей стране.

Неотвратимость

Три.

Они врываются в дом посреди ночи, как в дешёвом боевике, которые мы смотрели в «лихие девяностые». Эх, было времечко, чёрт подери!.. Или как в старом кошмаре, который то и дело выворачивает наизнанку мои сны вот уже который год. Жуткий такой… Если бы я верил в ту ахинею, которой так увлекается невестка, я бы сказал, что это генная память прадедов. Повторяющийся цикл, когда одно и то же происходит и с предками, и с потомками.

Впрочем, моим потомкам это не грозит — по крайней мере, на два поколения вперед. Об этом я позаботился. Они далеко. Они надежно защищены от всего.

Меня силой выдергивают из постели, наотмашь бьют по лицу, потом ещё раз, а девочка, согласившаяся скрасить сегодня моё одиночество, в ужасе вжимается в изголовье кровати, и сквозь алую пелену боли её милое личико кажется мне зловещим, как усмешка суккуба.

Да ладно, я и так знаю, что меня ждёт. Пощады не будет.

Они тащат меня вниз, к выходу, я не сопротивляюсь. Это должно было случиться.

— Что, сука, приятно? — с недоброй ухмылочкой говорит подтянутый сухощавый мужик — по виду, их главный. — Доигрался, тварь! Ты нам за всё ответишь! — И снова бьёт, на этот раз в солнечное сплетение, и я задыхаюсь от боли.

Впрочем, терпеть осталось недолго. Я потерплю.

Два.

— Нет, это ты не понимаешь. — Я качаю головой и в который раз внимательно смотрю на своего собеседника. — Если я сказал, что груз будет отправлен, он будет отправлен. С тобой или с кем-то другим. Мне не интересно, кого при этом придется купить. Мне не интересно, сколько времени на это придется потратить. И мне совсем уж похер на твои моральные принципы. Это. Нужно. Сделать. И точка.

Парень ершится, вздрагивает от моего тона, словно впервые слышит и видит меня. Словно впервые занимается переправкой оружия по моему приказу — по моим же собственным каналам, кстати. Как грёбаная гимназистка, мать её!

— Но ведь из этого оружия будут убивать наших ребят! — Голос помощника взвивается, потом тухнет, ломается, как у подростка.

Я встаю и медленно подхожу к нему.

— Если мы этого не сделаем, убьют нас. — Говорю очень тихо, на пределе слышимости. — И наших близких.

Он опять вздрагивает.

— А если мы это делаем, мы в шоколаде, — добавляю почти шёпотом, и он странно переходит в шипение. Странно и головокружительно чувствовать себя змеёй. — У нас деньги и влияние. Ещё больше, чем сейчас. И благодарность от НЕГО. Понимаешь?

Молодой мужчина смотрит на меня, как заворожённый. Он понимает. Слишком хорошо понимает, кажется. А у меня ощущение змея, гипнотизирующего кролика, всё усиливается. Чёрт, как же это приятно!

— Хорошо, я понял. — Он медленно кивает. — Когда крайний срок?

Один.

— Сашка, ну не ломайся ты, как просяной бублик на поминках! — Макс шутливо толкает меня в плечо. — Это ж совсем не страшно. Мы никого не будем убивать, мы только заберём деньги. Все останутся живы, нужно только припугнуть как следует.

Мне страшно. То, что предлагает приятель, для меня за гранью допустимого. Но как осточертела эта бедность, вечно пьяный батя, замученная мать, у которой два состояния — отключка и истерика. А эти гады жируют, вкусно жрут, пьют, и бабы у них — первый сорт. Мне бы денег раздобыть — многое стало бы проще…

— Сань, ну чё? Ты с нами?

Я смотрю на Макса во все глаза. Он старше, опытнее, он башковитый и очень хитрый. У него обязательно все пройдёт как по маслу. А если отказаться, все бабки пацаны поделят без меня. В том, что бабки будут, я не сомневаюсь.

— Я с вами, Макс, — говорю тихо, но уверенно. Чёрт, еще бы не заметили, как от волнения стучат зубы. Впрочем, старший приятель, кажется, верит. И я повторяю — чтобы убедить самого себя:

— Я с вами.

Ноль.

Скоро боль закончится. Нужно потерпеть еще немного.

Интересно, а если бы отмотать все назад, поверил бы я Максу снова? Поверил бы. Без вопросов. И похер на чьи-то там принципы.

Да стреляй ты уже скорее, сво…

Перезагрузка

Пятница. Вечер. Поскольку зима, то вечер — примерно равно ночь. Темно. Фонари. Снег валит прямо в лицо, залепляя стекла очков, каким-то немыслимым образом попадает за воротник, где мгновенно тает. Шея тут же становится мокрой и холодной. Бррр…