Бесплатный фрагмент - Кайдзю-хоррор

Литературный клуб «ХОРРОРСКОП»
представляет

Из России с ужасами. Кайдзю-хоррор

Все права защищены. Только для частного использования. Коммерческое и некоммерческое воспроизведение (копирование, тиражирование, распространение, сдача в прокат, переработка, использование идей и персонажей, публичное исполнение, передача в эфир, сообщение для всеобщего сведения по кабелю, доведение до всеобщего сведения в сети Интернет) без разрешения правообладателя запрещены.

© Авторы, текст, 2021

© Олег Хасанов, составление, 2021

© Владимир Григорьев, иллюстрация для обложки, 2021

Компьютерная вёрстка Олег Хасанов

Предисловие редактора

Одним из первых фильмов, которые я посмотрел на большом экране, был «Кинг-Конг жив» Джона Гиллермина с незабываемыми спецэффектами Карло Рамбальди. Мне было тогда семь лет. Фильм настолько меня потряс, что когда в тот вечер я вернулся из кинотеатра домой, у меня из носа хлынула кровь.

Фанатом «кайдзю» я не стал. Да и не знал, что существует такой поджанр. Я просто полюбил фантастические истории.

С огромными монстрами на экране я позже сталкивался не раз — «Кинг-Конг» 1976 года, Зефирный Человечек в «Охотниках за привидениями», «Годзилла» Роланда Эммериха и «Монстро». С восторгом посмотрел версию «Кинг-Конга» Питера Джексона. Конечно, ни один из этих фильмов не тронул меня так, как тот первый фильм в детстве, но все эти фильмы мне нравятся.

Думая над темой очередной антологии, я перебрал более ста поджанров хоррора. Хотелось сделать что-нибудь оригинальное, чего пока не было на русском языке. И тут в подкасте This Is Horror я услышал интервью с мексикано-американским писателем Дэвидом Боулзом, который рассказывал о своём романе в жанре «кайдзю». Меня это заинтересовало. С фильмами про чудовищ исполинских размеров я давно был знаком, но книг этого жанра на полках российских книжных магазинов было мало — раз, два и обчёлся. Кроме новеллизаций фильмов про Кинг-Конга ничего на ум не приходит.

Я стал искать информацию о «кайдзю» в литературе. Комиксы на эту тему издавались и в 70-е, и в 80-е, и в 90-е. Они продолжают издаваться и по сей день, а вот с прозой не всегда всё было просто.

Эта ниша пустовала очень долгое время. В 90-е годы выходила серия романов Марка Черазини «Годзилла возвращается», но после четвёртой книги её прикрыли из-за плохих продаж. Пятый том был написан, но так и не был опубликован. Прорыв случился в 2012 году, когда Джереми Робинсон опубликовал роман «Проект «Немезида». Несмотря на предложения от крупного нью-йоркского издательства, автор решил опубликовать книгу самостоятельно. Книга имела большой успех. Автор положил начало новому литературному поджанру «кайдзю-триллер» и запустил целую серию книг о всевозможных гигантских чудовищах. А тут и «Тихоокеанский рубеж» Гильермо дель Торо и «Годзилла» Гарета Эдуардза подоспели, и начался серебряный век «кайдзю».

Сравнительно недавно в фильмах про гигантских монстров засветились Джейсон Стейтем и Дуэйн Джонсон. Сейчас можно найти даже книги на тему выживания в мире «кайдзю», а это свидетельствует о том, что поджанр добился всё-таки культового статуса.

Даже в России начали потихоньку работать в этом жанре: в 2017 году вышел комикс «Продукты 24» — отечественная постперестроечная кайдзю-драма про гигантского робота из ларьков, сражающегося с чудовищем из панельных домов в России начала 90-х.

А теперь перед вами первая в России антология кайдзю-хоррора. В русской литературе ужасов уже были большие чудовища, но настолько исполинские пробудились ото сна только сейчас! Я подобрал для вас рассказы от двенадцати русскоязычных писателей, которые заставят вас поверить, что человек — отнюдь не последнее звено в пищевой цепи.

Олег Хасанов

3 февраля, 2021 г.

Дмитрий Костюкевич ЧАЙКИ

Дмитрий Костюкевич — белорусский писатель, работающий преимущественно в жанре хоррор. Им написано пять романов и более сотни рассказов. Значимыми публикациями являются романы «Этика Райдера», «Пропавший астероид» (написанные в соавторстве с Алексеем Жарковым) и ежегодное попадание в антологии серии «Самая страшная книга». Редактор литературного раздела вебзина DARKER. Лауреат премии «Мастера ужасов 2020» в номинации «Лучший рассказ/повесть русскоязычного автора».

— Руслан! Не корми их! — Тётя Маша схватила Русю за тонкое запястье, тот едва не выронил печенье; поджал губки, глянул жалобно на меня.

Я погладил сына по волосам: ничего страшного, такой у тёти Маши командирский характер, резкий, не терпящий возражений, привыкай, маленький, мы здесь в гостях.

— За кормление чаек штрафуют. Совсем спасу нет, ничего не боятся, из рук могут вырвать.

Жирная морская чайка прохаживалась по пляжу в трёх метрах от нас. Никогда не видел таких огромных: хорошо им на Балтийском море, и не беда, что кормить запрещают. Нырнул, вынырнул с полным клювом. Да и туристов облапошить — раз плюнуть. Своё урвут.

— Сейчас у них сезон размножения, — сказала тётя Маша, неприязненно глядя на чайку, — им птенцов надо кормить. Вот и наглеют.

Птица жадно щёлкнула жёлтым, изогнутым на конце клювом; на подклювье зрело, словно ягода или капля крови, красное пятно. Чайка подступила на несколько перепончатых шажков.

Руся вжался в мою ногу, спрятал печенье за спину. Не судьба крылатому рыбаку отведать новополоцкого лакомства (печенье осталось с дороги). И поделом: кормить этого монстра как-то расхотелось. И так, видать, неплохо живут на моллюсках, креветках и отбросах.

Я псикнул, взмахнул рукой. Чайка тонко крикнула и взмыла. Над жёлтым мелким песком, а затем над мокрой прибрежной полосой заскользила длинная широкая тень.

— Ого, — я присвистнул, — вот это размах.

— До двух метров бывает, — учительским тоном (она и вправду работала до эмиграции в Германию учительницей) сообщила тётя Маша. — Я читала.

Я взял телефон и спросил у гугла о морских чайках. Открыл ссылку «Нападение чаек на людей», пробежал глазами. «Одно из объяснений агрессивного поведения чаек — муравьиная кислота. Наевшиеся летающих муравьёв чайки пьянеют и становятся смелыми…» Я спрятал телефон. Наклонился к Русе и шепнул на ухо. Он оживился, поднял на тётю Машу любознательные глазки.

— А как будет чайка по-немецки?

— Мёвэ, — ответила тётя Маша, растягивая «ё».

— Мёвэ, — повторил Руся.

Я не удержался и снова потрепал русые волосы: умничка он у меня, ещё бы со сверстниками больше общался, в социум интегрировался… ранимый ведь очень, трудновато ему будет в школе.

— Ещё одна! — воскликнул Руся.

Чайка уселась на ограждение трибуны, которую возвели по случаю какого-то праздника. Рядом опустилась вторая. Тёмные отметины на голове и кончиках крыльев, белоснежное брюшко, жёлто-зелёные лапы, короткий хвост. Упитанные птички, хорошие… хорошие… слово показалось неуместным.

— Они тут гнёзда на крышах вьют, — очередной факт от тёти Маши. — Умные, как собаки. Одни отвлекают, имитируют нападение, а другие спокойно подлетают и хватают еду. И, главное, чаще всего у детей.

— В сговоре работают, — сказал я.

— Чайки — это собаки? — спросил Руся.

Тётя Маша терпеливо и обстоятельно объяснила.

Я достал из сумки фотоаппарат, поработал зумом и запечатлел клювастый профиль.

Руся уже рвался в море.

Тётя Маша улеглась на полотенце, в купальнике и кофточке.

— Писали, что неделю назад чайка напала на женщину. Голову исклевала, лицо поцарапала.

Я подумал, что пятилетнему ребёнку эти подробности ни к чему, но привычно промолчал. Мы здесь в гостях (начинало звучать как мантра). Впрочем, сомневаюсь, что наши отношения сложились бы иначе в том же Новополоцке, откуда тётя Маша с дядей Ромой уехали двенадцать лет назад. Властные женщины не меняют моделей поведения.

Тётя Маша и дядя Рома — родители моего школьного друга. Их семья укатила на ПМЖ за кордон по еврейской программе; друг пропал с радаров, а год назад объявился, нашёл меня в социальных сетях. Пригласил в гости. Я, к собственному удивлению, дал добро. Да и Ксюха, супруга, насела — дуйте в Росток, Руслану полезен солёный воздух. Поехать с нами Ксюха не смогла — не согласовали отпуск на лето.

И вот мы с Русей в славном ганзейском городе. Добрались на поезде до Берлина, оттуда до Ростока, на вокзале нас встретил дядя Рома. Закинули чемодан и рюкзаки домой, сели с тётей Машей на электричку до Варнемюнде, бывшего рыбацкого, а ныне курортного городка, и теперь любуемся подпирающей безоблачное небо Балтикой.

С самим школьным другом я так и не встретился — тот внепланово улетел в питерскую командировку, но заверил, что мама и папа примут, разместят, познакомят с городом. Так и случилось. Казалось, что не было этих двенадцати лет. Дядя Рома по-прежнему беспрерывно шутил, чем сразу понравился Русе; тётя Маша руководила и наставляла.

— Долго в воде не играй, — напутствовала она. — Прохладно ещё. Понял, Руслан?

Руся опустил глаза, кивнул.

— Молодец. Когда вернёшься, тебя будет ждать конфета.

— Что надо сказать? — спросил я у сына.

— Спасибо.

— Пожалуйста, — удовлетворилась тётя Маша.

Я глянул на трибуну. Ограждения опустели. Огромные «мёвэ» кружили над лежаками и игровыми площадками.

Побережье изгибалось серпом, и на всём протяжении — люди, зонты, шезлонги. Где-то там, на острие, загорали нудисты. Немцы в этом вопросе более раскованные. А ещё помешаны на тату. Бич молодёжи, как сказала тётя Маша. Разрисовывают себя вдоль и поперёк.

Справа от нас тянули коктейли две немки с тату практически на всех открытых солёному воздуху и жаркому солнцу местах. Одна худенькая, красивая, вторая полненькая, с волосами цвета болотной тины.

Слева занимался йогой мужчина за сорок, поджарый, носатый. Плавные движения, закрытые глаза, тёмные шорты, белая футболка. Девушки кивали на йога, посмеивались.

Между нами и пенной кромкой воды стоял обгоревший до болезненной красноты папаша, с улыбкой наблюдая, как его чадо рушит чужой песочный замок.

Кучка подростков — тёмненькие, мусульмане, поди, — курили кальян.

Тётя Маша разговаривала с соседкой, у которой чайка украла бутерброд. Девушка приехала из Грузии работать — больше я не слышал, погнал с Русей в его первое море.

Через десять минут я чуть ли не силой вытянул Русю из солёного счастья. Сигналом стали посиневшие губы сына. Сам я толком и не поплавал — страховал Русю во время схватки с волнами.

— Оботри его, — распорядилась тётя Маша, — трусики сухие надень и панаму.

Вот бы сюда Ксюху, подумал я. А самому подальше отбежать и залечь поглубже — чтобы не зацепило взрывом.

— Мы прогуляемся.

Тётя Маша кивнула, приподнялась на локтях над полотенцем, стряхнула песок с края и принялась отчитывать по телефону дядю Рому: почему забыл дать пляжный зонт, да и ведёрки-лопатки ребёнку не помешали бы. Бедный дядя Рома… Хотя почему бедный? Ему комфортно… он ведь такой неприспособленный с виду, мягкий и добрый, так напоминает… меня.

Я внутренне усмехнулся.

— Ну, куда отправимся, путешественник?

— К домику спасателей!

— Договорились.

Между отдыхающими петляли узкие тропинки. Я выискивал взглядом камни необычной формы, чтобы порадовать Русю. То тут, то там попадались обнажённые выше пояса молоденькие и не очень фрау, видимо, не добравшиеся до ареала нудистов. Светловолосая да пышногрудая делала селфи, рядом пил пиво её парень.

Я сосредоточился на камнях, подобрал похожий на птичье крыло, хотел позвать Русю, но не нашёл взглядом. Сердце ёкнуло, крепкая жила болезненно потянула его вверх, но тут впереди мелькнула красная панама, и всё закончилось.

Ох и паникёр, выругал я себя, и ведь не выключишь гиперопеку, не переломишь — каждый раз одно и то же.

Руся крутился у двухэтажной будки спасателей, заглядывал в распахнутую настежь дверь — там мыльно блестели половицы, крупная девушка в шортах и тенниске орудовала тряпкой. В голову лезли всякие глупости, связанные с Памелой Андерсон в сериале «Спасатели Малибу». Я мотнул головой, на автомате сунул камешек в карман плавательных шорт, забыв показать Русе.

Вверху зашумело, захлопало.

Чайка опустилась на перила смотровой площадки и гордо замерла на фоне одинокого облачка.

— Мёвэ, мёвэ, мёвэ, — позвал я, как зовут голубей: «гули, гули, гули».

Чайка зыркнула на меня чёрными бусинками глаз. Я нащупал в кармане камень, на всякий случай.

— Пап, а как эти штуки называются?

— Какие?

— Вот те… как жилеты, только не жилеты. Спасатели с ними ходят.

Руся показал внутрь помещения. Наконец я понял, о чём он.

— Не помню названия. — Я расстроился: папа должен знать всё. Хотел спросить у гугла, но телефон остался в сумке (Интернет-роуминг — единственное, что я утаил от Ксюхи во время поездки). — Эта штука — как спасательный круг. Поплавок, кажется… Спасатели кидают его тем, кто тонет, а потом вытягивают на берег.

Руся дослушал и рванул за угол — заметил пляжный квадроцикл.

Я оглянулся: где там тётя Маша? Ушли мы довольно далеко; ориентиром была трибуна.

Руси возле пляжного транспорта не оказалось. Наверное, нашёл себе новую цель для исследований, хотя… квадроцикл ведь!

Я обошёл строение, очутился у открытой двери и начал беспокоиться.

Голос побережья изменился. Стал неспокойным, истеричным. Я мысленно отмахнулся — не до этого.

Руси нигде не было.

Горло перехватило, сердце потянуло — уже не одна жила, а три, пять…

Справа и слева орали. По песку проползла тяжёлая широкая тень. Я не задрал голову, не обернулся на крики — взгляд цеплялся за красный мяч, красный рюкзак, красные плавки… Глаза обманывали мозг, рёбра стискивали дрожащие слабые внутренности.

— Руся, — позвал я, второй раз обегая домик спасателей. — Руся! Руслан!

Наткнулся на треклятый квадроцикл.

Кто-то закричал. Визгливо, тяжело, по-бабьи.

Да что же там происходит?! Я дёрнул головой.

Полная пожилая фрау тыкала в небо пальцем, её бульдожьи щёки тряслись. Всё новые и новые головы обращались к отмеченным перстом толстухи небесам.

Я проследил за взглядом толстухи, желая быстрее покончить с этим и найти сына. Ведь не мог же далеко уйти, наверное, на батуты или горку позарился…

Руся висел под кривым, приплюснутым по бокам клювом гигантской чайки. Его маленький круглый рот открывался и закрывался — так бывало, когда Руся сильно пугался. Выбежал однажды на дорогу, и его обдало автомобильным гудком, визгом тормозов. Ни крика, ни слёз, только — хлоп, хлоп, хлоп.

Птица — чёртова мёвэ — была просто огромной, нереальной. Не чайка, а андский кондор из «Детей капитана Гранта». Нет, больше, размашистее. Доисторическая птица — пелагорнис или… но всё равно слишком маленькая, чтобы поднять в воздух ребёнка! Моего Русю! Но она поднимала… Как такое возможно? Что это — магия или антигравитация?

Чайка натужно набирала высоту: то проваливалась вниз, то рывком шла вверх. Рывок, падение. Рывок, падение. С добычей. С моим сыном. Какой-то мужик подпрыгнул и попытался схватить Русю за ногу, но не достал. Птица летела вдоль берега, но могла в любой момент податься в море. С головы Руси свалилась панама, красным пятном спланировала на песок, будто рана без тела.

Я сорвался с места. Побежал за чайкой, крылья которой слегка изгибались в полёте (из-за чёрных перьев крылья казались обгоревшими), а острый крючок клюва впился в ворот футболки сына. Кажется, я что-то кричал, грозил балтийской воровке.

Глаз Руси я больше не видел — мёвэ всё-таки повернула к воде. Ещё чуть-чуть, и она…

Плохо соображая, я схватил первое, что попалось под руку, и запустил в чайку.

Складное кресло описало в воздухе дугу и опустилось прямо на спину птицы. Ударило по крыльям и хребту. Я даже подпрыгнул от неожиданности и радости. Хотя радоваться было рано.

Жёлтый клюв раскрылся. Руся упал в воду.

И тут же исчез в набегающем гребне.

Я рвался к нему, пробивался сквозь холодную, пружинистую воду, стараясь не потерять из виду место падения. Уверял себя, что там неглубоко, Русе по шею, молился, чтобы — каким-то чудом — он не запаниковал, не хватанул воды, не…

Я плакал и таранил море. Ещё несколько метров. Совсем немного.

На краю рассудка мелькнул какой-то вопрос, но тут же исчез в осклизлых водорослях. Пляж остался позади — немой и несуществующий для меня.

Я нырнул, открыл глаза, увидел бледное пятно и врезался рукой в спину Руси. Выскочил, потянул…

У меня на груди, головой через плечо, он закашлял, а потом заплакал.

— Пап… па… всё будет хорошо?

— Конечно, маленький. Всё закончилось. Теперь всё будет хорошо.

Я развернулся к берегу и понял, что поспешил с обещаниями.

Пляж атаковали чайки.

Размашистые крылья тяжело били по воздуху. Птицы пикировали на людей, щипали и долбили клювами. Две чайки подняли в воздух мальчика лет семи или восьми, тот кашлял и дёргал руками и ногами. У меня не осталось для него жалости, не осталось ни для кого, кроме Руси.

Над головой девушки в оранжевом купальнике парила здоровая чайка. Налетала, клевала и царапала. Девушка подняла руки, чтобы защититься, закричала, её долговязый друг подпрыгнул и саданул птицу кулаком, но та не отступила. Чайку поддержал молодняк (чёрные клювы, полосатые тела): птенцы набросились на парочку с истошным, похожим на тявканье криком.

Ударила волна, мои колени подогнулись, и я понял, что стою и пялюсь на пернатый ад. Точно так же стояли те, кто оказался в море, когда Руся упал в воду… Почему никто не кинулся его спасать? — вопрос, который ускользнул от меня несколько минут назад.

Они смотрели на берег. На свихнувшихся мёвэ, которые позарились на человечину. Кто-то пытался укрыться в воде от пикирующих с неба чаек.

Ручки Руси так сильно обвили мою шею, что я задыхался, но попросил о другом:

— Закрой глаза, маленький.

— Давно закрыл, — серьёзно ответил он. — А почему плохая птичка на меня напала?

— Она перегрелась на солнце, — пошутил я, но, разумеется, было не до смеха. Тем ни менее, как мне показалось, Руся хихикнул в плечо. Мне бы его смелость…

Хотелось последовать примеру сына и закрыть глаза. Не видеть, как чайки выдирают сочные яркие куски из лица лежащей на спине рядом с перевёрнутым шезлонгом девушки. Не видеть, как люди в плавках и купальниках несутся к шеренге аккуратных отелей (там, на балконах, тоже бесновались чайки, трепыхались вокруг жалких фигурок, словно пчёлы вокруг горящего улья), наступают на упавших, падают сами, визжат. Не видеть, как ползёт навстречу большеносый йог: футболка на спине разодрана, глаза широко раскрыты, но слепы — искалечены клювами.

Не опуская Русю на песок, я нагнулся и поднял сложенный зонт. Им, как палкой, согнал с затылка мужчины чайку. Большего сделать для него не мог.

Сверху стремительно опустилась тень, чиркнула по голове. Принесла боль. Я пощупал над правым виском. На пальцах осталась кровь. Гадина вырвала у меня клочок скальпа.

Под ногами мельтешило. Глаза щипало от соли. Я с трудом различал, где ступаю. Скомканное полотенце, раздавленный пластиковый стакан с розовым зонтиком на зубочистке… Толстуха распростёрлась между рядами крытых шезлонгов. По ней топтались чайки — рвали, выклёвывали тату. Жуткий аврал. Толстуха конвульсивно подёргивалась всей своей ощипанной окровавленной тушей. Зелёные волосы слиплись от крови.

Небо кричало и яростно грохало.

Я спрятал голову Руси у себя на груди. Обнаружил в руке зонт — раскрыл его, спрятался с сыном. Это не остановило чаек, но теперь они рвали не меня, а нейлон. Бились в купол.

Я на несколько секунд потерял ориентацию в пространстве — оказался лицом к каменному волнорезу, закрутился, не зная, где искать тётю Машу и искать ли вообще. Главное — вынести Русю… спасти…

Тётя Маша нашла нас сама.

— Сюда! За мной!

Она потянула меня за локоть, невысокая, решительная, целеустремлённая. Левая сторона её лица была испачкана кровью, налипшим песком. Впервые за бесконечные минуты кошмара я искренне уверовал, что всё будет хорошо. Взгляд тёти Маши не принимал возражений.

— Куда? — выдохнул я.

— К маяку!

Старый маяк приносил городу два евро с человека. Мы собирались обследовать достопримечательность завтра.

— Пап, птицы улетели?

Руся слышал, что нет, но я соврал:

— Почти.

— Я хочу к маме.

Я тоже хотел.

У мужчины на деревянных мостках птицы украли лицо. По кусочку. Склевав глаза, выбили несколько зубов.

Я оглянулся, наверное, чтобы не смотреть на распростёртые тела, и сразу пожалел об этом.

Сердце едва не вывалилось изо рта, как выдал однажды Руся.

Между побережьем и горизонтом неподвижно стоял на волнах корабль. С кроваво-красной надписью на борту: «GOTTX». Судно напоминало ржавый хоппер с мачтами-крестами, над которыми кружили чайки. Сотни, тысячи. Несколько особей были просто титаническими, толкиновские орлы.

Ужасная туча.

Она кричала. Бесовским, острым звуком, в котором слышались и хохот, и плач, и хныканье, и дверной скрип.

Одни птицы стремились к туче, другие — вылетали из неё в сторону берега. На пир.

Засмотревшись, я споткнулся. От падения уберегла тётя Маша.

Дверь маяка не поддавалась. Тётя Маша забарабанила в неё крепкими кулачками. Она кричала — на немецком, на русском, — лупила и пинала дверь.

И та открылась.

Сухопарый седобородый старик впустил нас внутрь, запер на металлический засов.

Я опустил Русю на пол. Сполз по стене.

Внутри было ужасно тесно. В колодце помещались лишь стол и стенд с сувенирами. По стенам ползла узкая винтовая лестница, на которой ещё надо было постараться, чтобы разминуться.

— Можно открыть глаза? — спросил Руся.

— Да, — выдавил я, словно более длинный ответ мог меня добить. Руки висели плетьми. В горле клокотало.

Сын посмотрел на меня — в его глазах был страх, самый сволочной страх на свете, страх ребёнка.

Высоко над головой зазвенело стекло. Чайки бились в узкие оконца, атаковали смотровые площадки.

Тётя Маша что-то выясняла у старичка-смотрителя. Хотела знать, в каких условиях придётся держать оборону.

Нутро маяка освещали круглые лампы. Свет был жёлтым, больным.

Сколько осталось до заката? И что он принесёт?

В голове крутилось чёрное, маслянистое, чуждое: GOTTX.

Тётя Маша поставила рядом сумку; между наспех запиханными вещами торчал мой телефон.

Я достал его и спросил у гугла, когда ложатся спать чайки.

Максим Кабир
ЭСКЁ

Максим Кабир — русскоязычный украинский писатель и поэт. Пишет прозу в жанре хоррор. Рассказы Кабира входили в различные жанровые антологии, в авторские сборники «Призраки» и «Психопомпы». Он — автор семи романов, в том числе опубликованных «Скелетов» и «Клювов», новеллизации «Пиковая дама». На счету Кабира девять поэтических сборников. Последний на сегодняшний день — «Нежность» — вышел в пражском издательстве «Oktan Print» в 2021 году. Стихи Кабира публиковались в СНГ, США, Чехии, Грузии, Израиле и других странах.

1.

Ветер дул с Ледовитого океана, и казалось, что по заливу движутся призраки. Выходцы из вечного холода, из мёртвой земли, из белого ада. Бесплотные фигуры, скопище кристаллических мух, они шествовали, огибая вмёрзшие в лёд катера, запрокинувшие носы буксиры, железные игрушки мнимых хозяев побережья, ржу загнувшегося морского вокзала. Как мотыльки, как страшные насекомые, они плыли к посёлку, вкопанному в мёрзлую почву севера, непотребные души тех, кто никогда не жил, никогда не рождался и не умирал среди торосов и голубых льдин. В свете негасимых фонарей они притворялись обычной порошей.

Посёлок наполнялся тенями. Незваные гости оккупировали бессмысленно широкие улицы, а вокруг клокотало великое ничто, вихри и снега, и в пустотах под настом шуршали обглоданные кости.

Ветер дул, как в отверстия флейт, в окна брошенных пятиэтажек, перебирал свои сокровища: отрывные календари, забухшие фотоальбомы, журналы с умершими и спившимися звёздами телеэкрана на обложках. В туалетах, в запертых комнатах выли призраки. Заиндевевшие зеркала отражали мрак.

Багряное зарево отметило горизонт; тонкая полоса закатной крови отделило тундру от неба цвета снега. Зарево истончилось и потухло, заключив мирок в чёрный кокон. Солнце сгинуло одиннадцатого ноября, и наступила полярная ночь.

А в ночи наступила смерть.

2.

— Ляпота! — Аркадий Вересаев вынырнул и прижался грудью к бортику продолговатого бассейна. Уцепился за прорезиненный край, зафыркал, вытряхивая воду из ушей.

В молодости он воротил нос от книг, но переступив сорокалетний рубеж, начал штудировать словари. Даже выписывал новые для себя слова: «метафизика», «дольмены», «абстракция». Он не собирался останавливаться на достигнутом (а достиг он многого) и прокачивал интеллект перед выходом на следующий уровень. На большую арену. Утром Вересаев положил в копилку слово «жовиальный». Тот, кто любит жизнь.

Аркадий Юрьевич любил жизнь: жадно, как любят её все российские чиновники. Как дети едят торт: не боясь запачкаться, руками, выбирая самое вкусное, слизывая кремовые розочки.

Бабушка-хохлушка говорила: «первый хлопец на деревне, а в деревне три двора». Точно про него, пусть не три двора, пусть чуть больше — зато первый, самый уважаемый. Глава ПГТ, он был избран большинством голосов на прямых выборах в две тысячи двенадцатом, переизбран городским советом в семнадцатом, и за свою каденцию успел немало. Например, построил этот прекрасный бассейн. Критики, сопливые оппозиционеры, талдычили, что в Койске нет больницы, что к педиатру приходится ехать на материк; Вересаев заверял: спорт — залог здоровья. Плаванье — лучшее лекарство.

Иногда бассейн — подарок несмышлёным избирателям — запирали, чтобы глава администрации мог отдохнуть от рутины. Расслабиться в одиночестве… или не в одиночестве, как сейчас.

Лампы под потолком цедили приглушённый свет. По воде скользили блики. Из панорамного окна открывался головокружительный вид. Первозданный пейзаж заполярного круга, снежные поля нагорий и чернеющие ущелья, ползучие покровы, стекающие языками по кручам, будто белая лава. Архитектор спроектировал здание так, чтобы посетители бассейна наслаждались природой, чтобы глаза не мозолили заброшенные пятиэтажки, маячащие на севере Койска или свалка металлолома на побережье. Способами добраться до цивилизации были аэропорт и зимник, а летом, когда болота пожирали дорогу, — море и аэропорт.

Непромокаемые часы отмеряли полдень, но солнце не встало из-за гор. Вчера наступила полярная ночь. Дни до января пятьсот жителей Койска проведут в сумерках.

Вересаев решил, что будет скучать по этой дыре. Покинув Койск, обретя, наконец, долгожданный кабинет в администрации Красноярска, он вспомнит фиолетово-красные всполохи над ледниками, пламя северного сияния, и обронит скупую слезу…

По кафелю зацокали каблуки, отвлекли. Вересаев крутнулся в подогретой воде.

— Леночка…

Брюнетка двадцати трёх лет от роду встала у окна. Она успела принять душ, смыть с себя въедливую сперму главы администрации. В сапожках, колготах, юбке-карандаше… но полностью голая выше пояса, она вновь взбудоражила любовника.

«Эрекция, — подумал Вересаев, — это так жовиально!».

Сильному, упитанному, здоровому мужчине претило всё, что связано со смертью, с болезнью и увяданием. После похорон он ни разу не навестил могилы родителей и бабушки, хотя последняя обрела покой совсем рядом, на крохотном кладбище. Русские закапывали русских в мёрзлый грунт за рыбозаводом, а коренное население везло мертвецов в тундру.

— Куда ты? — Вересаев поманил из воды, прочёл во взгляде Лены с трудом маскируемую брезгливость, но не обиделся. Лена была обручена, собиралась переехать с женихом в Дудинку. Жених охотился, она зарабатывала на веб-камерах, когда Интернет не пропадал, а пропадал он периодически. Лена нуждалась в деньгах и лишь потому раз в неделю ложилась под чиновника. У разведённого Вересаева таких Лен будут сотни.

— Мне пора, — Лена потупилась, очаровательно скромна и в то же время бесстыдна; соблазнительно колыхнулись наливные груди с тёмными овалами сосков. И этот бюст достался какому-то неотёсанному охотнику!

— Одевайся теплее.

— Угу. — Лена наклонилась за бюстгальтером, сорванным в приступе страсти. За её спиной, за окном, извивалось что-то тёмное.

Глава администрации приоткрыл от удивления рот.

— Лена…

Пластик, выдерживающий напор шквального ветра, разорвался, как бумага. Стеклопакет лишился прозрачности, в разлом хлынул пронизывающий холод.

«Не божет мыть», — подумал Вересаев, перепутав слоги.

Пластик выпал, и тень бесшумно скользнула в помещение. На глазах Вересаева Лена взлетела в воздух, повисла над полом, ошарашенно замычав. Что-то схватило её, словно куклу… Красивое девичье личико исказилось, сморщилось. Хрустнул позвоночник. Лена сложилась пополам, затылком к заднице, кожа её живота лопнула, выпустив из чрева сизые пузыри кишок.

Убийца отшвырнул искалеченную девушку, легко, как тряпку.

Вересаев отплывал, глотая хлорированную воду. Замигали лампочки, помещение поплавком нырнуло во мрак, всплыло, снова нырнуло. На фоне ущелий и холмов к Вересаеву приближался сам ужас. Порождение вечной мерзлоты и всего, что чуждо жизни и жовиальности.

Брызги оросили кафель. Сначала вода. Потом кровь.

Глава Койска вопил, умирая.

Бассейн окрасился багровым.

3.

Днём Койск казался городом-призраком. Не только опустевшие хрущёвки на возвышенности, но и улицы внизу, оба района, Рыбозавод и Центральный, выглядели нежилыми. Да и кому вздумается жить в этих обледенелых домах, стоящих на сваях, как на курьих ножках? В посёлке без больницы, церкви, стоматологии, АЗС (бензин привозили под заказ кораблями в период навигации), без множества вещей, привычных на материке…

Но присмотритесь внимательнее: пёс глодает свежие кости у магазина «Северянка»… Хибара из гофрированного железа оглашается песней Софии Ротару… Триколор реет на сером здании администрации, бывшем окружкоме КПСС…

Койск ещё жив. Просто тих и малолюден этим ноябрьским днём, как и любым другим днём, кроме праздничных дат. Небо над ним тёмное, траурное, низкое: камень добросишь.

Стоя на перекрёстке, шестнадцатилетний Тимур обращался сразу к ста тридцати зрителям и получал явное удовольствие, словно был создан для сцены; сценой служили ступеньки средней Койской школы.

— Приветствую всех! Спасибо, что присоединились и продолжаете присоединяться! Я вижу здесь Москву, Питер, Пермь… привет, Минск! Я веду трансляцию с полуострова Таймыр, в двухстах километрах от меня — Северный полюс! На градуснике минус семь — достаточно тепло. — Тимур взъерошил светлые волосы под капюшоном. — Но к вечеру обещают похолодание. У нас два часа пополудни, значит, в столице — десять утра. Не удивляйтесь. Настала полярная ночь. — Он повёл камерой смартфона вокруг, чтобы подписчики увидели небо и горящие фонари на высоченных мачтах. — Не совсем темно, а как сумерки, да? — Он вернул себя в кадр, одарил далёкие уголки России и СНГ отрепетированной перед зеркалом улыбкой. — Прошлый раз я обещал устроить для вас экскурсию по родному городу. Мы его городом называем, но это посёлок. Готовы? — Ему ответили змейкой из смайликов. — Итак, — воодушевился Тимур, — позади меня — школа, в которой я учусь в выпускном классе. Привет моим педагогам — Лидии Ивановне и Розе Михайловне! Извините, если что не так. Школа самая обычная, как везде, учатся тут человек сорок плюс малыши из детского сада «Морозко», садик тоже внутри. Кто может, детей отдаёт в Дудинку, в интернат. Одиннадцатиклассников пятеро.

Тимур спустился со ступенек закрытой — была суббота — школы. Перечислил фамилии одноклассников: Бузько, Миронова, Акатьевы, и добродушно охарактеризовал каждого, не упомянув, что тайно влюблён в Марину Миронову. Тимур переселился на полуостров четыре года назад. Раньше жил в Республике Хакасия. Маму убила почечная недостаточность, и отец (родители развелись давно) забрал мальчика к себе. Помог справиться с горем и влюбил в бескрайние просторы Таймыра.

— Туда. — Тимур прицелился телефоном в холм, утыканный заброшками. — Я вас уже водил. Сегодня прогуляемся в сторону моря, повезёт, покажу, как работают наши полярники.

Он двинулся к серо-коричневым высоткам — высотками тут величали семиэтажки. Широкие проходы между постройками утром очистили от снега. Свет в окнах отмечал жилые квартиры. Большинство подъездов были законсервированы, бетонные лестницы упирались в заколоченные двери. Население Койска стремительно уменьшалось после закрытия порта и Рыбозавода; охота и рыбалка остались чуть ли не единственным способом сводить концы с концами. Папа Влада Бузько, батрачил на Вересаева, бизнесмена и по совместительству главы посёлка. Его фирма перепродавала в Дудинку рыбу. Папа Марины был полицейским, а у сестёр Акатьевых вообще не было отца.

— Проспект Полярников, — Тимур отрекомендовал подписчикам центр Койска. — И площадь имени Шестидесятилетия Октября.

Он повертелся, надеясь, что далёкие зрители будут впечатлены размахом, простором площади. Справа терялись в дымке главпочтамт и краеведческий музей, в котором работал отец Тимура, а Тимур делал домашнее задание под оскаленным чучелом белого медведя. Слева сгрудились Дом культуры, ЗАГС, отделение «Московского индустриального банка», магазины «Эльдорадо» и «Евросеть». В сердцевине площади задрал нос ЯК-76. Отлетавший своё истребитель стал памятником советским труженикам тыла в годы Великой Отечественной войны.

Рассказывая о самолёте, Тимур обнаружил, что связь прервалась, и он талдычит в пустоту; пустота подвывала ветром и потрескивала морозцем. На периферии прокатил вездеход. Чертыхаясь, Тимур создал новую трансляцию.

— Простите, сеть у нас постоянно лагает. Давайте пойдём в бухту.

Снегоуборочная машина возвела вдоль тротуаров сугробы в человеческий рост. Афиша рекламировала спектакль «Счастливый рогоносец», труппа приезжала в ДК из Краснодара. Колеи петляли по снегу, высотки сменились гаражами и домишками, словно держащимися на пуповинах проводов. Кресты телевизионных антенн хранили хижины от темноты, рыскающей за чертогом цивилизации. С пригорка Тимуру — а следом сжимающим телефоны фоловерам из разных, более приветливых, точек планеты — открылся вид на бухту. Плавный спуск, поросший жалким кустарником, вмурованные в снег мостки. На въезде — ещё один памятник, стела, посвящённая подвигу участников оленно-транспортных батальонов в годы Великой Отечественной войны.

— Красиво, скажите, — Тимур продемонстрировал белоснежную зыбь: льдины под толстой шубой, спичечные мачты бесхозных корабликов. Енисейский залив, Карское море, окраина Ледовитого океана.

Летом — в суровом, в плюс четыре градуса, августе — тут повсюду торчали палки и рейки, валялись бочки и цистерны, ржавели баркасы. Тоскливо кричали чайки, паря над чёрными замшелыми валунами. Малёхонький посёлок за девяносто лет умудрился загадить берег. Бревенчатые мостки нависали над топью, сквозь вывороченные доски виднелись мусор, трубы и грязные клочья стекловаты. Газопровод проложили по земле, чтобы не рыть сцементированную почву.

Осень прятала продукты жизнедеятельности под снегом. Не грех показать людям похорошевшую после метели бухту. Тимур и сам загляделся на залив. Будто пелена укутала мозг, погрузила в транс.

Ветер дёргал огрызки сетки-рабицы и пролезал воришкой в давно разграбленные домики с красной плотью кирпича под оскальпированной штукатуркой. Тимур сонно подумал о мраке без начала и конца, о дантовском Аде — сюжет Данте ему пересказывал отец. Мгла сгущалась за вмёрзшими в лёд буксирами, за подъёмным краном с раскорячившимися опорами, манила, монотонно пела…

Тимур мотнул головой, прогоняя наваждение. Увидел, что телефон смотрит глазком камеры в снег, приподнял его. Потёр костяшками веки.

— Ну, пошли дальше?

Фоловеры присылали вопросы: о волках, ценах, о полярной ночи. Тимур объяснял, карабкаясь в гору, под высоковольтными проводами, под небом, осиротевшим без солнца.

Жизнь на полуострове в корне изменила его. Друзья детства из Абакана не узнали бы, и дело не в том, что хлипкий мальчуган повзрослел и возмужал. Заполярье перековывало души, переписывало программу… И пусть через полгода Тимур уедет: учиться, строить будущее на материке… Как бы банально это не звучало, Койск останется с ним навсегда.

— Мы зайдём поздороваться с полярниками и подкормим Буранчика. Я прихватил в магазине сосиски.

Полярная станция представляла собой ряд построек на южной оконечности посёлка. Радиометеорологический центр, геофизическая обсерватория, столовая для сотрудников, офисы сезонников и биолога, спортзал плюс библиотека. На станции могли заночевать путешественники, добравшиеся до Карского моря. Тимур знал, что вчера в посёлок прибыли двое японских туристов, но они поселились в центре. За неимением отеля или хостела, администрация Койска отремонтировала несколько пустующих квартир, превратив в гостиничные номера. Японцы нередко наведывались сюда, для них это был нырок во времени: из высокотехнологического будущего в законсервированный советский мирок. Отец водил гостей по музею, пригождался его беглый английский.

— Буран! — Тимур притопнул ногой. Ветер усиливался и создавал вихри, снующие за постройками. Холодало. — Иди сюда, мальчик, с тобой хотят познакомиться.

Пёс не окликался. Тимур пошёл к домику под красной гофрированной крышей.

— Наверное, обедают. Ау…

Он постучал, толкнул, дверь начала открываться, но упёрлась во что-то.

— К вам можно?

Никто не ответил. Тимур толкнул сильнее, дверь поддалась.

Фоловеры из Украины, Беларуси, Казахстана, из той части России, где днём всходило солнце, два подписчика из Чехии и один из Канады, увидели разрушенную столовую, пол, усыпанный деревянной трухой, снегом и кусками пластика. В задней стене домика зияла дыра, словно грузовик протаранил кирпич. Сквозняк обдувал щёки остолбеневшего Тимура. Мальчик отражался в поверхности металлического подноса, валяющегося под ногами. Тут же лежали сломанные лыжи и выпотрошенный мужской пуховик. В горле Тимура запершило.

— Они… это…

Сзади заскрипел снег, и Тимур обернулся резко. Он надеялся обнаружить на площадке добродушного сейсмолога, начальника станции, услышать, что полярники затеяли ремонт. Но в объектив камеры попало плоское и круглое лицо, обрамлённое мехом капюшона. Петька Китаец, который на самом деле был не китайцем, а представителем тюркского этноса, малочисленной Койской общины долган. Тимур осознавал, что кличка попахивает расизмом, но Китайцем — за глаза (расистский каламбур) — Петьку называли и соседи, и папа Тимура. Говорили, предки Петьки были шаманами. Сам он шаманил в котельной и приторговывал самогоном. Если бы ветер дул в сторону Тимура, наверняка донёс бы сивушный запашок.

— Дядь Петь. — Забыв про фоловеров, Тимур опустил телефон. — Там стены нет…

Китаец обвёл мальчика мутным тяжёлым взором и шевельнул толстыми губами.

— Эскё забрал их. Эскё заберёт всех.

4.

В свои пятьдесят Ольга Сафронова была удивительно красивой женщиной. «Желанной», — подумал сержант Купчик и покраснел до просвечивающего сквозь редеющую шевелюру скальпа и кончиков рыжих волос. Купчик стеснялся детского своего румянца, ранней залысины, и сизого, с холодины, носа, и своей фамилии, а при Сафроновой стеснялся в три раза больше. Будто просканировав сержанта профессиональным взглядом, Ольга узнала бы, что дылда Купчик влюблён в неё с младых ногтей, что, не смотря на разницу в годах, он писает кипятком, грезя об эффектной врачихе, и мастурбирует, выбирая категорию «милфы» на «Порнхабе». Подростком он выдумывал различные причины, чтобы попасть в приёмный покой. Здесь пахло хлоркой, йодом и марлевыми бинтами, и, главное, духами Сафроновой.

— Опять ты? — добродушно спрашивала молоденькая тогда ещё докторша тринадцатилетнего Купчика.

— Ольга Анатольевна, горло болит.

Она приказывала ему открыть рот и разглядывала гланды, легонько касаясь пальцами тощей мальчишеской шеи, ставила градусник и цокала языком, выясняя про тридцать шесть и шесть, выписывала рецепт, который он бережно хранил рядом с другими рецептами.

Прошло много лет. Купчик вырос, отслужил в армии, начал лысеть, и одноклассники, дразнившие его «Копчиком» в основном спились. Но в присутствии Сафроновой сержанта так же бросало в пот, и пубертатные фантазии возвращались.

— Опять ты? Ну, раздевайся, горе луковое. Трусы снимай, а как же. Будем тебя лечить…

Купчик сморгнул грёзу.

Ольга Анатольевна сидела на кушетке в коридоре фельдшерского пункта. Её пальцы впились в потрёпанную дерматиновую обивку, глаза оторопело цеплялись за полицейского. Купчик уловил характерный запах корвалола.

— Давайте начнём сначала. — Сержант постучал ручкой по чистому, в клеточку, блокнотному листу. — Вы были здесь одни?

В Койске числилось три медработника (не считая врача полярной экспедиции), кроме Сафроновой — две медсестры предпенсионного возраста. Слегка запинаясь, словно от пары бокалов шампанского, Ольга Анатольевна пояснила, что медсёстры в отпуске.

— Они пришли час назад. — Сафронова прикусила губу. — Ввалились сюда, девушка пищала, как резанная.

— Не наши? — спросил Купчик.

— Я же говорю, туристы. Японцы, девушка и мужчина.

— Продолжайте.

— Мужчина очень бледный. Всё время молчал и хватался за живот. Девушка кричала.

— Кричала что?

— Откуда я знаю? Я ни бельмеса по-английски. Японка показывала на живот парня, на часы. Поторапливала, смотрела на выход, будто их преследуют.

— Интересно, — сказал Купчик. Он понятия не имел, что в эту секунду коллеги изучают окровавленный кафель общественного бассейна и разбитое окно. Он думал о бюсте врачихи, выделяющемся под вязаным свитером.

— Это ещё не интересно, — заверила Сафронова. — Я пыталась разобраться, какую именно боль и где чувствует пациент, спрашивала, что он ел, нет ли хронических заболеваний, но девушка верещала, а японец просто молчал и тяжело так дышал. И что мне делать? Это может быть и холецистит, и панкреатит, и язва. Но я склоняюсь к отравлению, они оба выглядели неважно. Приехали из Страны восходящего солнца, чтобы сдохнуть в Койске! Я говорю: надо вертолёт вызывать. Даже вспомнила слово: геликоптер. И тут, — Сафронова приоткрыла рот, Купчик увидел таблетку валидола на её языке и почти родил эротический сюжетец по этому поводу, но врачиха отрезвила: — И тут его вырвало. Японца, говорю, вырвало, фонтан блевотины. Я такого не видела раньше. Сколько же он слопал? И там… там… — Сафронова поперхнулась, сглотнула таблетку. — Я смотрю… на них смотрю… они ноги в руки… и бежать. Я только услышала, как мотор заревел.

— Вы номера записали?

— Да не видела я машины!

— То есть? — Сержант нарисовал на пустом листе вопросительный знак. — Они наблевали и уехали?

— Купчик, — устало произнесла Сафронова. — Ты зайди туда и сам глянь, а?

— Да. — Сержант спрятал блокнот. — Так мы и поступим.

Он открыл дверь в приёмный покой и занёс ногу, но ступня зависла в воздухе, прежде чем медленно шлёпнуться на порог. Купчик взялся за дверной короб, а другой рукой взялся за голову.

«Фонтан» — мягко сказано. Широкая полоса полупереваренной пищи и желудочного сока стелилась от кушетки до противоположной стены. Купчик вспомнил фильм, напугавший его в детстве, про одержимую дьяволом девочку. Коричневатая жижа подсыхала на рабочем столе, на папках с документами. Досталось плакатам, пропагандирующим зарядку и здоровый образ жизни. Кусочки еды попали в карикатурного алкаша и перечёркнутую маковую головку. Сержанту захотелось полюбоваться японцем, умудрившимся блевануть столь мощно.

«Жрут свои суши, — подумал он, — а нормальную еду уже не воспринимают».

Купчик сделал осторожный шажок к кушетке, на которой сидел школьником, скрестив ноги, чтобы скрыть эрекцию.

Его глаза вылезли из орбит, а мятная жвачка прилипла к верхним молярам в распахнувшейся пасти. Отныне, смутно понял Купчик, фельдшерский пункт не будет ассоциироваться у него с сексом.

На вздувшемся линолеуме в полосе рвотных масс лежал человеческий палец. Дистальный фаланг с остатками кремового лака на ногте.

5.

Глеб Миронов переселился в Койск десять лет назад. Он скрывался от дьявола.

Дьявол обитал в его голове, но Миронов заметил, что чем дальше он от родного города, от Казахстана, тем реже мучают галлюцинации. Когда встал выбор между разводом и переездом, Мироновы выбрали второй вариант. В Койске жила тёща Глеба. В Койске можно было начать всё с чистого листа.

Это были хорошие десять лет. Миронов бросил пить и дослужился до капитана. Наладились отношение с Юлей. Дочь взрослела, из смешной квакушки превратилась в настоящую красавицу. Скоро уедет учиться на материк, а Мироновых ждёт тихая старость в заснеженной глуши… Покойная тёща говорила, что на Таймыре особенные сопки: залезешь на них, и всю жизнь видно, до самой смерти.

Наверное, Миронов смотрел не туда.

Дьявол вернулся в первый день полярной ночи. У дьявола было имя: Ким Ескалиев. У дьявола был автомат.

Весной девяносто девятого Миронов пошёл в армию по контракту. Он служил на казахстанско-китайской границе. Погранпост располагался в горах. Там не было никакой дедовщины, и никто не измывался над тихим замкнутым Ескалиевым, никто не смеялся над его картавостью. Солдаты гоняли браконьеров и граждан КНР, собирающих лечебные травы, и писали воодушевлённые письма близким. Сирота Ескалиев писем не писал, свободное время он проводил, играя с овчаркой, которую тоже убил. Перерезал ей горло ножом уже после того, как хладнокровно прикончил восемь военнослужащих и егеря. Он выпустил три обоймы из «Калаша». Сначала часовой. Потом сонные и безоружные сослуживцы. Трупы облил бензином и поджёг. Мобильный пост сгорел дотла.

Что руководило Ескалиевым, так и не выяснили. Его обнаружили в день государственного траура, объявленного Назарбаевым в связи с инцидентом. Ескалиев дошёл до чабанской зимовки в двадцати километрах от места массового убийства и там застрелился из пистолета Макарова. Предсмертной записки он не оставил.

Часовым в ту страшную ночь был контрактник Миронов. Ескалиев отвёл его подальше от лагеря и выстрелил в упор. Пуля пробила плечо и столкнула часового в двадцатиметровую пропасть. Падение (и деревья внизу) спасли ему жизнь. Ескалиев поленился лезть в лощину, чтобы проверить пульс и добить товарища.

Перед тем, как спустить курок, Ескалиев сказал:

— И буду подобен дьяволу. И жизнь вечную обйету.

Он повторял это снова и снова, плюгавый Ким Ескалиев. В госпитале, прячась за занавесками. Дома, из-под кровати. В автобусе, в толчее, склоняясь синими губами к уху Миронова.

Миронову снились погибшие пограничники: фельдшер с черепом, взорвавшимся под градом свинца. Сгорающий заживо инструктор-собаковод. Повар-срочник, изрешечённый пулями, но продолжающий кричать.

Ескалиева он видел наяву.

— Капитан!

Миронов вздрогнул, отворачиваясь от залитого кровью бассейна. В разбитое окно врывался пронизывающий ветер. Метель скрадывала пейзаж, исчезли в белой пурге ущелья, хотя до них было рукой подать. Бассейн в посёлке с полутысячным населением — абсурдная расточительность, но сюда любила ходить Марина. Его дочь плавала в искусственном водоёме, который теперь был красным от крови — не различить расчерченных дорожек на дне. Словно в нём выпотрошили свинью. Но где останки свиньи?

— Капитан. — К Миронову приблизился сержант Маутин, рослый детина в ушанке. — Я связался с родителями этой Лены… Елены Рябцевой. Она ушла из дому утром и не возвращалась.

— Отличненько, — пробурчал Миронов, хотя отличненького было мало. В который раз он обвёл взглядом помещение.

Полицию вызвал сторож. Он утверждал, что глава ПГТ Вересаев пропал из бассейна, вместе с гражданкой Рябцевой, несомненно, его любовницей, что в здании выбито окно, и кровь везде.

Не нужно было служить в органах семнадцать лет (а Миронов служил), чтобы понять, что в бассейне произошло убийство. Но где же трупы?

В голову Миронову лез нелепый образ: голый Вересаев проламывает стеклопакеты и уходит в тундру, у него на руках — убиенная (из ревности?) девушка.

Но снаружи не было никаких следов. Они изучили снег.

Миронов дотронулся до пульсирующей вены на виске. Тупая боль нарастала в черепной коробке. За спиной Маутина то формировалась, то исчезала тень.

В Койске служило пять сотрудников органов внутренних дел: четыре участковых уполномоченных и представитель отдела по вопросам миграции. Четырёх полицейских хватало, чтобы обеспечивать порядок. Здесь не случалось громких преступлений, квартирных краж, грабежей, не было наркомании. Если кто-то и покупал на материке марихуану, он тихо выкуривал её дома. Полиция занималась пьяными драками, незарегистрированным оружием и семейным насилием. Школьный сторож Толик Козлов, выпивая, лупил супругу, но та же супруга через час слёзно умоляла выпустить драчуна из каталажки. В здании РОВД располагалась клетка для буйных задержанных, и без Толика и пары алкашей, её замок давно бы заржавел.

Основной заботой койской полиции были не люди, а звери. В их обязанность входило защищать граждан от белых медведей. Как только мишка забредал в посёлок, включалась сирена, стражи порядка садились в вездеход и шумом прогоняли залётного. Год назад Маутин приютил в РОВД медвежонка. Марина с одноклассниками кормили его сгущёнкой и печалились, когда приёмыша отправили в Новосибирский зоопарк.

Койск был дырой, но дырой, в которой любое преступление раскрывалось за час. Четверо полицейских на двести тысяч квадратных километров от акватории Ледовитого океана до ближайшего населённого пункта — вполне достаточное количество.

Но сегодня утром, отдёрнув душевую шторку, Миронов увидел дьявола. Призраки прошлого нашли его тут, в двухстах километрах от Северного полюса. В умывальник струилась тёплая вода (вода текла постоянно, тонкой струйкой, чтобы не заледенела канализация). Из спальни Марины пела Карди Би — страшная бездарность, по мнению Миронова, но Миронов уважал вкусы дочери. В ванне, в форме и фуражке, стоял Ескалиев. На плече его болтался автомат.

— Подобен дьяволу, — сказал призрак.

Миронов зажмурился и сосчитал до десяти. Затем залез под душ в пустую, конечно, ванну.

Он подумал, ловя пересохшим ртом струи из лейки, что перемены грядут, тревожные перемены под небом без солнца.

Спустя несколько часов позвонил охранник бассейна, а в процессе осмотра места преступления звякнул Купчик, известил, заикаясь, что некий турист выблевал в фельдшерском пункте человеческий палец и смылся.

Миронов надеялся, это последние дурные новости на сегодня.

Он ошибся. Сильнее он ошибался разве что в девяносто девятом, беспечно шагая к краю пропасти за рядовым Ескалиевым.

6.

В четырнадцать двадцать Марина Миронова вышла из подъезда, чтобы выгулять единственного в Койске той-терьера. Температура падала, ветер толкал в спину, натриевые лампы на мачтах доблестно сражались с полумраком. Под подошвами уггов скрипел снег, перемешанный с солью. В наушниках Билли Айлиш пророчила всем хорошим девочкам ад, а Марина была хорошей девочкой.

Тина мелко тряслась в меховой шубке и тявкала.

Марина обогнула родную панельку, водружённую на сваи. Койск застраивался с учётом ураганных ветров — дома возводились так, чтобы микрорайон имел здание, защищающее собой другие сооружение, стену, перекрывающую сильный воздушный поток. Отсюда — пятнадцать минут до школы по прорезанной в снежных завалах тропинке. Если бы в торце дома были вырублены окна, они выходили бы на холм, утыканный запломбированными пятиэтажками.

«В смысле пропали?» — набросала Марина сообщение. Варежка болталась на верёвочке, голая рука мёрзла, но Марина не замечала холода. Она переписывалась с одноклассником. Тимка Латынин — симпатичный паренёк, но какой-то… провинциальный? Влюблён в неё по уши, думает, она не знает… Марина планировала поцеловаться с Тимкой на выпускном — французский поцелуй, но не больше.

«В прямом!» — написал Латынин. В смысле, в смысле прямом. — «На станции ни полярников, ни Буранчика, здесь дыра огромедная в стене, всё перевёрнуто вверх дном!».

«Да ладно», — написала Марина. Решив, что это не похоже на Тимку — разыгрывать таким способом, стёрла и написала: «Ты моему папе позвонил?».

«Конечно. Он уже едет».

«А ты там? Иди домой».

«Тут я. Ещё китаец бродит вокруг и, по-моему, у него белка».

Тина залаяла и метнулась обратно к дому. Марина выпутала ноги из поводка, рассеянно сменила маршрут.

«Я вспомнил про экспедицию Дьявола», — написал Тимка. Исправил своеволие Т9:

«Дятлова*».

«Ну тебя», — написала Марина.

Он шла за Тиной, глядя в телефон. Если бы она подняла голову, то увидела бы того, кто этим утром убил главу Койска и забрал полярников. Того, кто стоял на холме и смотрел на посёлок.

7.

Тимур рассказал о случившемся за обедом. Он черпал ложкой куриный суп и говорил взахлёб. Отец слушал, нахмурившись, теребя в руках очки.

— Я, конечно, не эксперт, — сказал Тимур полушёпотом, — но, по-моему, стену выбили снаружи. Вся столовая в осколках кирпича.

— Можно мне ещё раз посмотреть?

Тимка вытер пальцы об олимпийку и передал отцу телефон. Михаил Латынин, гладковыбритый, лысый, как колено, поводил бегунком, пролистывая экскурсию по городу и бухте.

— …и подкормим Буранчика, — услышал Тимур собственный голос из динамика. — Я прихватил в магазине сосиски.

Не надо было смотреть на дисплей, чтобы перед глазами встала разгромленная столовая, поднос на полу, порванная куртка. Он снова подумал о перевале Дятлова. Тимура не страшили фильмы ужасов, но прошлым летом аудиокнига про инцидент с советской тургруппой его действительно напугала. Он слушал чтеца и представлял заснеженные горы, что-то тёмное, крадущееся в ночи за туристами. Какой-нибудь бог манси или снежный человек…

Дятловцы разрезали брезент, спешно покидая палатку. А может убийца вспорол полог…

Ага, и разобрал по кирпичикам стену, пока люди спокойно завтракали. Тимур встал, чтобы насыпать добавки. От стресса разыгрался аппетит.

— Эскё забрал их. Эскё заберёт всех.

Бессвязным бормотанием Петьки заканчивался ролик. Тимур не успел даже попрощаться с подписчиками или подытожить эфир.

— И ты вызвал полицию?

— Сразу же. — Тимур прожевал хлебную корку. — Что такое эскё?

— Ничего. — Отец скрипнул стулом. — Персонаж долганских сказок. Китаец в своём стиле. Удачно похмелился с утра.

— Ладно. А куда полярники подевались?

— Уверен, этому есть объяснение. — Отец отложил телефон и позвенел ключами. — Будь другом, Тим, посиди в музее. У нас туристы в городе, ежели придут, набери меня.

— А ты куда?

— Узнаю, не нужна ли Миронову помощь.

Тимур новь подумал о высоте 1079, горе Холатчахль, по-мансийски «Гора мертвецов». О мёртвых туристах-лыжниках. Они лежат у костра, раздетые до нижнего белья. Людмила (или Любовь?) Дубинина стоит на коленях, опираясь о скалу. Колеватов и Золотарёв обнялись, грудь к спине.

Фантазия заменила дятловцев на хорошо знакомых полярников.

Но ведь где Койск, а где Урал? Да и мистики никакой не существует в помине, и всему на свете, как говорит отец, есть научное объяснение.

Дверь хлопнула, и в квартире сразу стало темнее, а вместо научных объяснений пришли самые дикие версии.

Окна захлёстывало снегом. Ветра рыскали между зданий, бетонных изб на курьих ножках. Мрак уже укоренился в Койске, но сотовая связь пока ещё работала, и сплетни расползались посредствам спутников, болтающихся в космосе, таком же безжалостном, как Северный полюс. Сторож бассейна рассказал жене об исчезновении Вересаева, а та рассказала подругам. Ольга Сафронова, фельдшер, позвонила медсестре, которая позвонила невестке, и так далее. О пропаже койских полярников знало больше сотни человек в разных странах Европы. В музее, на фоне медвежьего чучела, Тимур создал трансляцию и обсудил случившееся с подписчиками. Фоловер из Харькова рассказал о мерячении. Мерячение или арктическая истерия — это массовое помутнение сознания, наблюдающееся среди аборигенов Сибири и проживающего там русского населения. Обезумевшие люди начинают подражать словам и жестам окружающих, неконтролируемо петь и плясать, а, бывает, уходят в бреду по направлению к северу или к Северному сиянию.

Тимур представил, как полярники, едва одетые, покидают базу и шествуют по тундре, Буранчик — во главе.

Он поблагодарил фоловеров и отключился. Бродя по пустому музею, он ломал голову над загадкой, но ответ на вопросы был совсем рядом.

Его, ответ, узнали родители непутёвой Лены Рябцевой, девушки, убитой в бассейне на глазах Вересаева. Правда, поделиться истиной они не смогли бы. Рябцевы шли к гаражам, чтобы взять вездеход и поехать в РОВД, но никуда они не поехали, и ветер швырял от гаража к гаражу помпон, сорванный с женской шапки.

Истину узнал рыбак, карабкавшийся по мосткам и не успевший ойкнуть. И кошатница, вышедшая к мусорным контейнерам подкормить питомцев — не вернувшаяся домой.

Был выходной, жители Койска пересиживали вьюгу у телевизоров. Чуть больше четырёхсот человек (счастливчики гостили на материке). За час под фонарями у школы прошагали три пешехода. Они не поинтересовались, почему лают дворняги, и не оторвали взгляда от тропы. Не посмотрели на холм — чего они там не видели?

И то, что стояло на холме, заметили не местные, а парень из Минска, пользователь под ником tinker89x. Именно он написал Тимуру:

«Мужик, в твоём сегодняшнем ролике. 2 минута 13 сек. Что это выглядывает из-за крыши?».

8.

Дед Михаила Латынина, директора краеведческого музея, переехал на север сразу после войны, по доброй воле переехал, с женой-декабристкой. Строил порт и бараки, предшественники панелек. Посёлок основали на двадцать лет раньше. Первые полярники описывали в дневниках, как по привязанному канату, вслепую, добирались от домика к домику, а ураган швырял булыжники.

Отец Латынина по крупицам собирал материалы, музейные экспонаты, интервьюировал представителей исчезающих народов: энцев, нганасан, эвенков. Сохранилась запись, сделанная со слов пожилого оленевода, о великанах, живших у залива, и не позволявших племенам селиться здесь. Под записью в амбарной тетради есть рисунок, выполненный детской рукой: гигант, шагающий через тундру. Иллюстрацию нарисовал маленький Миша.

Михаил Латынин пошёл по стопам отца и глубоко в душе сожалел, что Тимур — счастье, свалившееся на голову в сорок лет — покинет Таймыр. Все покидали, в поисках тепла, карьеры, денег. Латынин искренне надеялся, что за четыре года настоящего отцовства исправил ошибки прошлого, по крайней мере, попытался.

Тёмным ноябрьским днём Латынин стоял возле полярной станции. На сердце скреблись кошки.

Служебный «УАЗ-ТРЭКОЛ» сверкал проблесковым маячком. Территорию огородили лентой. Мощные фонарики лучами прорезали сумрак. Было что-то особенно тревожное в гуле ветра, в пляске призраков, порождённых вьюгой, во мраке, плывущем с океана. Миронов не пустил директора на станцию. Приходилось издалека наблюдать за действиями стражей порядка. Латынин был уверен: они понятия не имеют, что делать. Топчутся, создавая видимость работы.

По дороге к станции Латынин встретил Петьку Китайца. Долган ковылял, будто в трансе. Водочный транс — привычное для него состояние, но сегодня было что-то ещё во взгляде оператора котельной. «Будто мертвеца увидал» — кажется, так писали в готических книгах?

— Ну что там, Петь? — спросил Латынин.

— Эскё, — сказал Китаец, не сбавляя шаг, проходя мимо под оледеневшими проводами. — Эскё поел и скоро снова поест.

— Сказочки это…

Косматые брови Китайца съехались на переносице.

— Он забирает вождя. Потом шамана. Потом он забирает всё племя.

От столовой к обсерватории прошагал капитан Миронов в расстёгнутой настежь куртке.

«Эскё, — подумал Латынин, — богатыри со змеями вместо рук. Не их ли ищет капитан в метели?».

9.

Миронов не стал бы заносить в протокол, но всё походило на то, что семерых людей похитили инопланетяне. Марсианская тарелка пробила здание и высосала полярников вместе с собакой, как до этого высосала Вересаева и Рябцеву. А как прикажете ещё объяснить стену, выбитую так, словно по ней долбанули тараном? Отсутствие следов на снегу?

Почему, когда кирпич рушился, никто не выбежал из столовой? Они что, так увлеклись гороховой кашей, тушёнкой и крекерами? Или марсиане ошарашили молниеносностью?

Бабах! — и звук, будто всасывают спагетти…

В других постройках мирно работала аппаратура, компьютеры чертили графики и мониторили состояние окружающей среды, мигали лампочки, дремал ноутбук — перед тем, как испариться, его владелец смотрел на Ютубе «Камеди-вумен». Исключением была геофизическая обсерватория. Полиция обнаружила разбитое окно, пол, усеянный осколками, и капли крови на разобранной аэростатной платформе. Отсюда теоретическое НЛО забрало седьмого полярника. Его коллеги ушли позавтракать и провалились сквозь… стену. Шесть подносов в снегу и кирпичном крошеве. Шесть курток. Нетронутая еда в собачьей миске.

И треклятый Петя Китаец.

Разве не подтверждает безумную теорию его пьяный лепет? Китаец тыкал пальцем в небо, твердил о людоедах и пучил глаза.

«Видел что-то?».

«Видел, видел!» — и опять тарабарщина, и жесты в сторону туч.

Но Китаец — алкаш. А за озвучивание подобных мыслей можно лишиться погон…

Ветер, проникая в пробоину, раскачивал лампочку на голом проводе, тени метались по хламу. Миронов вышел из столовой — опасался, что сгусток тьмы, ошивающийся у буфета, окажется дьяволом. В голове стучал отбойный молоток.

Как назывался тот корабль с пропавшей командой? «Мария Селеста», вроде так.

Китайца Миронов отпустил к чёрту — допросит, как проспится. Куда он денется? Улетит, ха-ха?

А лучше, пусть Китайца допрашивают другие. Будь это американский сериал, из Вашингтона прислали бы умненьких фэбээровцев, а местный увалень-шериф умыл бы руки. Миронов посмотрел в небо, словно ожидал увидеть вертолёты с эмблемой ФБР. Сержант Маутин звонил на материк, но о воздушных перелётах в такую погоду речь идти не могла. Помощь прибудет, когда распогодится. Судя по прогнозам синоптиков, даже не завтра.

Миронов огляделся. Богачёв фотографировал сугробы, двигаясь чуть ли не на пуантах — капитан наорал, чтобы подчинённые не топтали улики. Маутин с важным видом изучал залепленный снегом стенд. Четвёртый полицейский Койска, Купчик, в одиночку расследовал «дело о блюющем японце». Будто мало Койску инопланетян.

— Может, всё-таки мишка? — Маутин кивнул на стенд. Ксерокопия под стеклом инструктировала посельчан: «В связи с участившимися случаями появления белых медведей, просим соблюдать меры безопасности». И дальше по пунктам: не подкармливать, не пытаться сфотографироваться с медведем, не оставлять у подъездов мусор, не ходить по одному после двадцати ноль-ноль. Под фотографией Умки был указан номер телефона участкового.

— Может, и медведь, — согласился Миронов. — Но летающий.

— Почему нет, — улыбнулся сержант. — Пендосы в лаборатории вывели…

Миронов никогда бы не подумал, что станет просить Бога о трупах. Но он просил. Трупы бы всё объяснили. Вересаев задушил любовницу, она напоследок пырнула его пилочкой для ногтей. Полярники подрались, ремонтируя столовую. Пробегающий мимо японский турист съел сдуру чей-то палец.

Кровь без трупов — скверное дело. Отрубленный палец без пострадавшего — тоже. Весной Койск обзавёлся наконец-то моргом. Модульный морг прислали из Красноярска. Для проведения вскрытия оттуда же прилетал судмедэксперт. Кого бы Миронову отвезти в покойницкую, под замотанный целлофановой плёнкой кондиционер?

— Вы в порядке? — обеспокоился Маутин.

«Естественно. Девять человек пропало, а в посёлке рыскает иностранный гражданин с каннибальскими наклонностями. Я в порядке».

— Мигрень, — сказал он вслух и надавил пальцами на глазные яблоки. Под веками расцвели красные бутоны. Заныло плечо. В ушах шелестело, будто не метель, а пламя. Миронов опасался, что обернувшись, увидит вместо столовой пылающий погранпост и обугленного, но живёхонького Ескалиева в огне.

Завибрировал телефон.

На противоположном конце посёлка, на проспекте имени Ленина, сержант Купчик прижимал к уху телефон, а в другой руке стискивал неизменный блокнот. Квартира, в которой он стоял, использовалась как гостиничный номер. Её вчера вечером арендовали граждане из Японии, зарегистрировавшиеся под общей фамилией Такарада. Арендовали на неделю, и женщина, занимающаяся уборкой, пока не видела, какой сюрприз оставили ей туристы.

Пыльная люстра источала тусклый свет, одна лампочка перегорела в плафоне. Тень Купчика ползла по паласу к серванту-горке. Дверцы и стекло в серванте заштриховали маркером. Чёрными закорючками были исписаны обои, подоконник, окно, плинтус, межкомнатная дверь из ДВП, линолеум и потолок.

Приоткрыв рот, Купчик разглядывал тысячи иероглифов, которыми постояльцы изрисовали гостиную.

10.

Такарадой, Акирой Такарадой, звали актёра, прославившегося игрой в старой серии фильмов про Годзиллу. Настоящая фамилия японских туристов была Араи. Фельдшер Сафронова охарактеризовала Фуми Араи, как «девушку», хотя Фуми в этом году исполнилось сорок. Выглядела она действительно молодо.

Если бы у Фуми оставались силы, она бы ликовала.

«Получилось! — утомлённо думала она. — Получилось, чёрт подери, мы выбрались!».

Фуми свернулась комочком на пассажирском сидении. Койск исчез в метели, будь он неладен. «Тойота Хайлакс» неслась по арктической пустыне. Фары подслеповато тыкались в снежную мглу, отвоёвывая несколько жалких дзё дороги. Впереди, сзади и по бокам копошился мрак. Тёмное небо опустилось низко-низко. Словно автомобиль не двигался, а застрял в рождественском шаре. Такой шар стоял на полке в квартире Фуми. Ей нравилось встряхивать его и любоваться искусственным снегом. При мысли о родном Саппоро, сердце сжималось.

Рёхэй Араи впился пальцами в рулевое колесо. Бескровные губы шевелились. Захотелось обнять его, успокоить, но мышцы отказывались подчиняться. Фуми съёживалась, таяла в мужской куртке-милитари. Действие обезболивающих проходило, и боль простреливала руку до локтя, будто рука побывала в осином гнезде.

— Всё хорошо, — прошептала Фуми и слабо улыбнулась брату.

Он не ответил. За весь день он не проронил ни слова.

«Мы поступили правильно», — подумала Фуми.

За двойными стёклами автомобиля бушевал ветер. Двигатель был укутан одеялом, решётка радиатора проложена войлоком. Предосторожности соблюдены, зря Фуми боялась, что машина не заведётся, шины станут квадратными на морозе, что Койск не отпустит гостей.

Араи неслись к материку. Фуми выискивала в метели очертания аэропорта. Конечно, крошечный аэропорт сегодня закрыт, а то они могли бы запрыгнуть в рейсовый АН-26 и дать дёру по воздуху. Пересадка в Норильске, и через семнадцать часов они бы вышли в Токио…

Зимник скользил под колёса бесконечной лентой конвейера. Сотни километров пустоты, льда и камня.

— Всё хорошо, — повторила Фуми, смыкая веки.

Сон опустился на плечи тёплым тяжёлым пледом. Ей снилось бомбоубежище, зарешёченные лампы, испуганные люди, жмущиеся друг к другу. Лица в саже и пыли. Мама обняла Фуми, а Фуми обняла огромный и тугой мамин живот, защищая нерождённого братика (она уверена, что будет братик). Живот мамы — это тоже бомбоубежище.

Дети хнычут на руках родителей. Соседский мальчишка посасывает хвост игрушки, прямоходящей пластмассовой черепахи. Фуми видела фильм, в котором эта черепаха летает и плюёт огнём. Фуми отворачивается от мальчика. Она думает, что папа остался наверху, и баба, и дед. Сквозь толщу бетона она слышит, как рушится деревня, и домики складываются под гигантской пятой. Как мир превращается в руины.

Фуми проснулась от резкого толчка.

Где мы? Уже приехали? Это Норильск?

В белом мареве вырисовывалось панельное здание, стоящее на сваях. Дом, в котором они снимали жильё. Койск.

Фуми вскрикнула раненной птицей.

— Зачем? — ахнула она. — Зачем ты вернулся?

Рёхэй посмотрел на Фуми воспалёнными, совершенно безумными глазами, и она поняла, что брат никогда не станет прежним. По подбородку Рёхэя сочилась слюна.

Зло нельзя обмануть. Жертва должна быть полноценной, без оговорок.

Рёхэй отворил дверь и канул во тьму. Будто вывалился из самолётного люка. Даром Фуми звала, срывая голос. Брат возник вновь в свете фар, в припадочном танце снежинок. Он повернулся к машине спиной, он лихорадочно сдирал с себя одежду: куртку, кофту, джинсы, термобельё. Избавившись от трусов, он вскинул над головой руки и побежал навстречу ветру.

— Рёхэй! — Фуми выскочила из арендованного автомобиля. Перед глазами маячил мальчик с клыкастой черепахой в кулачке. «Так было нужно» схлёстывалось с «что мы наделали?». Слёзы замерзали на щеках. Фуми оскользнулась, упала, поднялась, опять упала.

Брат пропал.

На четвереньках Фуми поползла обратно к «Тойоте». Завизжали тормоза, в лицо полетели холодные грязные комья. Фуми растянулась на сугробе. Около «Тойоты», перпендикулярно дороге, криво припарковался полицейский автомобиль. Долговязый парень в синей цигейковой шапке топал по наледи. Он был изумлён не меньше Фуми.

— Рёхэй! — отчаянно закричала Фуми. Подняла руку ладонью к полицейскому. — Моему брату нужна помощь!

Озабоченную физиономию копа покрывали веснушки, столь неуместные в заполярном ноябре. Он лепетал по-русски, кажется, пытался успокоить. Исчерпав лимит последних сил, Фуми осела на снег. Полицейский взял её за кисть, уставился на маникюр, сделанный ещё в Саппоро. Кремового оттенка лак.

Рыжие брови полицейского полезли на лоб. Он подтянул к себе другую, левую руку Фуми.

Руку, на которой не доставало указательного пальца.

11.

Расхристанный, без шапки, мальчик, бежал по проспекту Полярников. Он спотыкался и падал, но тут же вскакивал, яростно жестикулируя.

— Сюда! Скорее! Пожалуйста! Вы такого никогда не видели! Все сюда!

На губах мальчика играла полоумная ухмылка. Он пробежал мимо ЗАГСа, ДК и банка, и устремился в сторону Рыбозавода. Из магазина «Евросеть» высунулся привлечённый криками консультант. За мальчиком пронёсся на полной скорости вездеход.

«Началось».

Слово вспыхнуло в сознании Тимура неоновыми буквами, хотя он понятия не имел, что могло начаться. Заснеженная площадь, самолёт ЯК-76, афиша спектакля — всё казалось каким-то фальшивым, словно истлевший холст с намалёванным очагом. Сквозь дыры в холстине проступала реальность, и у Тимура стыло сердце под рёбрами.

Проехал второй вездеход.

Тимур запер музей и сбежал по обледеневшим ступенькам. Зазвонил телефон.

— Ты уже слышал? — Марина Миронова захлёбывалась от эмоций.

— Слышал? Про что?

Из подъездов выбегали люди, на ходу застёгивали куртки и поправляли шапки. В трубке мама Марины возражала дочери, приглушённо требовала сидеть дома.

— Встретимся у школы, — шепнула Марина, отключаясь.

— Что происходит? — спросил Тимур запыхавшегося соседа.

— Херня происходит, — сказал сосед. — Конец света.

Тимур прикусил изнутри щеку. Обогнул вместе с остальными высотку. Здание было законсервировано, иначе его жильцы увидели бы первыми.

На расчищенном тротуаре у школы собралось полсотни человек, и люди прибывали. Такие столпотворения в Койске случались лишь на праздники. Тимур подумал о стихийном митинге, предположил, что ворюгу Вересаева свергают. Но почему тогда не у администрации, а здесь?

Тимура поразило безмолвие толпы. Словно, вливаясь в неё, взбудораженные люди теряли дар речи. Только собаки лаяли, и плакал младенец на руках молодой мамочки.

Тимур засёк, приближаясь, одинаковые золотистые курточки одноклассниц, близняшек Акатьевых, узнал врачиху Сафронову, математичку Лидию Ивановну, слесаря по кличке Губка Боб. И все они — все пятьдесят или больше человек смотрели на возвышающийся за школой холм.

Тимур посмотрел туда же.

Первые несколько секунд мозг отказывался обрабатывать информацию. Это было слишком (гротескно) … Тимур не подобрал правильного слова. Слова исчезли, как полярники со станции. Он онемел.

Это стояло на холме, среди заброшек. Величественное, жуткое. Незамеченное, но у всех на виду, как пресловутое письмо в детективе Эдгара По.

Ему не было названия ни в одном современном языке, но долгане называли его эскё.

В центре Койска, над Койском, стояло, не шевелясь, существо, высотой с девятиэтажный дом. Живое существо. Немыслимое.

Крыши заброшенных зданий едва доставали до его пупка. У существа был пупок величиной с кратер, и Тимур заторможенно подумал о матери, породившей это. У существа были ноги — две колонны, толстые и короткие — короткие относительно туловища, но не относительно жилого модуля, вмёрзшего в снег у великанских стоп. У существа был живот, напоминающий барабан, и впалая грудь без сосков, и гладкая розовая кожа, и пропорции то ли младенца, то ли борца сумо. Подбирая сравнения, Тимур словно подталкивал заиндевевший от шока мозг, заставлял его работать.

Дворняги лаяли, ребёнок кричал. Женщина потеряла сознание и упала на снег; всем было плевать. Кто-то спросил сипло:

— Что это за хреновина такая?

Тимур закрыл и снова открыл глаза, но исполин никуда не делся.

Тридцатиметровая фигура в метели отрицала всё, что знали люди о материальном мире, всё, чему их учили в школах. Они чувствовали себя крошечными и жалкими, букашками, которых сметёт полярный ветер. Они построили дома и провели электричество, улюлюкая, отгоняли медведей от жилищ и стреляли волков. Но из арктического мрака явился гость. Явился в посёлок и встал среди бетонных коробов.

В рот Тимура залетали снежинки. Он щёлкнул челюстью. Не услышал, как подошла Марина, как ойкнула и обмякла, прислонившись к стоящим сзади зевакам.

Белая мгла обволакивала великана. Взгляд Тимура карабкался по сморщенным гениталиям (они больше, чем я, — шарахнула мысль), по шарообразному животу, по какой-то вогнутой, что ли, грудине. К лицу там, в поднебесье.

Лучше бы он этого не делал.

Лицо существа перечёркивала вертикальная щель. Она разделяла пополам дряблую плоть, отличную от эластичной шкуры на ногах и туловище. Щёки (можно это так назвать?) свисали волнистыми наростами и гребешками до самых плеч и ниже, точно мантия. Тимур подумал о старушечьей вагине. Почему-то стало легче — пускай совсем чуть-чуть. Воздух хлынул в пересохшее горло, Тимур сумел дотянуться до Марины и взять её за рукав.

Лишившаяся чувств женщина очнулась, поползла на карачках прочь, не оглядываясь.

Существо дышало: складки чуть заметно набухали и опадали. Эти признаки жизни сводили Тимура с ума. У гиганта отсутствовали волосы и уши, а единственный глаз сидел глубоко в капюшоне, образованном складками шкуры, в верхней части щели (это его рот?). Глаз был полуприкрыт наслоениями плоти. Выпуклый, цвета слоновой кости, не меньше воздушного шара, на котором Тимур как-то раз поднимался в небо в Хакасии.

— Я не могу смотреть! — простонала Марина. — Не могу на это смотреть!

Он она смотрела. Все смотрели.

Собаки скулили, ребёнок плакал. Подъехали полицейские «УАЗы», вышли участковые и папа Тимура. Сержант Маутин врезался в сержанта Богачёва, и оба упали. Никто не обернулся. Какая разница, что творилось вокруг? Какая уже разница?

Гигант задрал руки над круглой головой. Они терялись в облаках, будто существо было атлантом и поддерживало небесную твердь. Часть рук, находящаяся в видимости, напоминала множество канатов, скрученных в один супер-канат. Вернее, в два.

Вот, на что смотрели, цокая зубами и подрагивая, жители Койска.

Затем какой-то подросток с телефоном растолкал взрослых, чтобы выбрать лучшее место для съёмки, и Тимур тоже вынул смартфон.

12.

Ничего не происходило. Не считая того, что уже произошло.

Миронов подумал о дикарях, впервые увидевших испанскую флотилию на горизонте. Но у дикарей не было видеокамер.

Лес рук вырос постепенно, мобильники прицелились в исполина. Теперь он будет не только в их памяти — до самой смерти — но и на жёстких дисках их компьютеров, и в сети.

Исполин стоял среди пятиэтажек, напоминающих дырявые коробки с подарками. Просто стоял.

Толпа зароптала, зашушукалась. Хор изумлённых голосов. Мамочка, вскинувшись, принялась утешать ребёнка. Губка Боб, койский слесарь, вынул из кармана флягу и хорошенько приложился к горлышку.

— Что это такое?

— Как он там оказался?

— Если пришёл из тундры, почему мы не слышали?

— Сколько же в нём метров?

— Он настоящий?

Миронов отвёл от холма взгляд. Гигантская фигура вызывала тошноту. Она была абсолютно неправильной.

— Капитан, — из ноздри сержанта Богачёва свисала зелёная сопля. — Это же не взаправду?

Миронов промолчал.

— Это массовая галлюцинация, — заявила убеждённо Лидия Ивановна, преподававшая у Марины математику. Миронов отыскал взглядом дочь. Она стояла поодаль, держала за руку младшего Латынина.

— А может, это динозавр? — предположил Губка Боб.

— Сам ты динозавр, — сказал кто-то.

В толпе захихикали. Смех удивил Миронова до глубины души.

— Массовая галлюцинация — это вариант, — сказала какая-то женщина.

— Вы чего, — упрекнул упитанный парнишка, не сводя с исполина глазок камеры. — Это 3D-модель, ну. Голограмма.

— В натуре, голограмма, — хлопнул себя по лбу Губка Боб.

— Граждане, — Миронов кашлянул. Повысил голос: — Товарищи!

Он пошёл сквозь толпу, поднялся на школьные ступеньки. С десяток человек сместили телефоны в его сторону, но большинство продолжало смотреть на холм.

— Прошу минуту внимания!

— Внимание! — рявкнул здоровяк Маутин. Ропот стих. Притихли даже бесхозные псы.

— Спасибо, — сказал Миронов. — У нас, как вы видите, ЧП.

— Да уж видим, — криво ухмыльнулся бородатый рыбак.

— Что это такое, вы знаете?

— Да, что?

Толпа загалдела.

— Не знаю, — сказал Миронов, перехватывая взгляд дочери. — Ни малейшего понятия. Но, я не исключаю, оно опасно.

Толпа ответила шепотками. Из округлившихся ртов вылетали облачка пара.

— Я живу в Койске десять лет. — Миронов вытер рукавом губы. — Вы мне все, как родные. Я не хочу вам лгать. Сегодня девять человек пропали без вести. Полярники. И наш глава, Вересаев, пропал. — Он вскинул руку, предупреждая панику. — Я уверен, мы скоро их найдём. — Вот и солгал, минуты не прошло.

— Получается, оно их забрало?

— А кто же ещё!

— Но оно не двигается.

— Да голограмма это!

— Господа! — Миронов подумал о табельном Макарове, без дела пылящемся в сейфе в его кабинете. — Расходитесь по домам. Держитесь парами. Дома вы в безопасности.

— Вы звонили на материк?

— На материке в курсе. — Очередная ложь. — Идите домой и скажите соседям, чтобы не выходили на улицу. Ольга Анатольевна!

— Я здесь! — откликнулась доктор Сафронова.

— Поедете с нами в участок. И вы, Миша.

Директор музея кивнул.

— Да, ещё, — Миронов тщательно подбирал слова. Это было тяжело, учитывая, что за спиной, на холме, стояло тридцатиметровое чудовище. На тарелке каких размеров оно прибыло сюда? — В посёлке находится турист, японец. Он ведёт себя неадекватно, скорее всего, он наркоман. Будьте осторожны, он может быть агрессивен.

— Час от часу не легче, — сказала Лидия Ивановна.

Посыпались вопросы. Извиняясь, Миронов сошёл со ступенек. Поманил дочь.

— Ты в порядке, крошка?

— Пап, что происходит? — Марина прижала к щекам кулачки.

— Я пробую разобраться. Ступай к маме. Пусть Тимур тебя проведёт.

— Хорошо.

Миронов чмокнул дочь в лоб и поспешил к автомобилям. Он задумался, надо ли включить оповещающую сирену, но решил подождать. Вой сирены лишь сильнее напугает посельчан.

Ветер поднялся до двадцати метров в секунду. Снегом занавесило холм, но циклоп был слишком большим, чтобы исчезнуть из поля зрения.

«А он смотрит на нас? Этим страшным жёлтым глазом без зрачка?».

— Лёш, — обратился Миронов к Маутину. — Оставайся тут. Чуть что — звони. А ты, — он посмотрел на Богачёва, — патрулируй посёлок. Откопай мне этого сраного япошку.

— Есть, сраного япошку, — козырнул Богачёв. — Глеб Ильич…

— Чего? — нервно спросил Миронов.

— Можно фотки… фотки этого в интернет выложить?

— Размечтался, — фыркнул Маутин. — Сети нет.

13.

Суть участковый изложил по дороге от фельдшерского пункта к РОВД. Латынин и Сафронова слушали, не перебивая. «УАЗ» пронёсся пустынными улицами и врылся носом в сугроб у одноэтажного здания. Районный отдел находился на Партизанской (в Койске отродясь не было партизан), рядом с дизельной электростанцией, круглые сутки снабжающей Койск электричеством.

Торопясь за капитаном, Латынин прокручивал в голове слова долгана: «Эскё забирает вождя, потом шамана, потом — всё племя». Вождь — глава ПГТ. Современные шаманы — учёные-полярники. А племя — это они, жители посёлка.

В приёмной дежурил рыжий сержант Купчик. Он искренне обрадовался компании, особенно докторше. Отпер ключом дверь, и все четверо вошли в тесную комнату без окон. На стене в отслоившейся синей краске висел календарь, изображающий мышей в цилиндрах. За столом сидела женщина в куртке-милитари. Под покрасневшими глазами набухли мешки, губы растрескались, но она всё равно была хорошенькой, как та актриса из «Ангелов Чарли».

— Это она к вам приходила утром?

— Она, — кивнула Сафронова, открывая аптечку. Японка послушно протянула медику левую руку. Сафронова размотала бинт, наложенный участковыми, и Латынина замутило. От указательного пальца осталась одна фаланга, сквозь бурую корку проступала кость. Японка, белее снега, наблюдала за действиями врача.

— Кровотечения нет, — сказала Сафронова. — Уже хорошо. Но существует опасность заражения. Её бы в больницу…

— Нас бы всех — в больницу, — сказал Миронов.

Латынин пробурчал извинения и покинул кабинет. В коридоре он прислонился к отштукатуренной стене. В желудке плескалась желчь, съеденная ватрушка с брусникой просилась выйти. На сетчатке отпечатался гигантский силуэт незваного гостя.

Что если Китаец прав? И северный эпос не врал и не преувеличивал?

Латынин подумал о земляном олене, чьё изображение висело в музее. Рогатый полузверь, полурыба, настолько громоздкий, что земля не выдерживала его веса, и там, где он ходил, возникали ручьи и реки. Наука говорила, что народы севера придумали Земляного Оленя, знакомясь с остатками мамонтов. Но наука отрицала существование тридцатиметровых великанов. Ошибочно считала голубого кита самым большим не вымершим животным.

Вдруг в былые времена по Сибири рыскали земляные олени с бивнями, рогами и рыбьими хвостами? Как там Достоевский сказал, или кто: «Если Бога нет…»? Перефразируя: «Если исполин стоит на холме в Койске, всё позволено».

— Миша.

Латынин вздохнул полной грудью, отряхнулся от побелки и толкнул дверь.

Японка пила воду, удерживая стакан здоровой рукой. Перебинтованную кисть прижала к животу. Полицейские и доктор отстранились.

— Мы тут всем участком — троечники, — сказал капитан. — Кэпитал оф зе Грэйт Британ. Будешь переводчиком. Спроси, как зовут её и её парня, и какую наркоту он принимал.

Латынин почесал лысину. Сел за стол. Японка смотрела на него чистыми карими глазами. Выглядела опустошённой и смирившейся.

— Привет. — Он старался, чтобы голос звучал спокойно и дружелюбно. — Я — Михаил. Майк.

— Фуми.

— Очень приятно, Фуми. Вы из Японии?

— Да, из Саппоро.

Латынин подумал, что она старше, чем кажется на первый взгляд.

— Вы приехали сюда с парнем? С мужем?

— Рёхэй — мой младший брат.

— Как ваша фамилия?

— Акаи.

— Фуми, ваш брат или вы вместе… вы принимали запрещённые препараты? Что-то употребляли? Пили?

— Нет. Мы были трезвыми.

— Он съел ваш палец? — В горле запершило.

— Он съел мой палец, — сказала Фуми.

Выслушав перевод, капитан положил перед женщиной мобильник. Она лишь мельком взглянула на экран и отвернулась. Миронов сфотографировал исполина из окна машины. Руки в облаках, вертикальная пасть, окантованная складками…

— До её приезда мы жили, как у Христа за пазухой. Она как-то связана с этим. Она знает, что это за херь?

— Вы знаете, что на фото? — продублировал Латынин вопрос.

— Да.

Сафронова и Купчик переглянулись.

— Оно живое? Настоящее?

— Более чем.

— Нам нужны ответы.

Фуми взвесила на ладони стакан, всмотрелась в его грани.

— Вы знаете, что такое «кайдзю»? Видели фильмы студии «Тохо»?

Он покачал головой.

— Кайдзю, в переводе с японского, означает «странный зверь». Есть целые жанры: кайдзю эйга, дайкайдзю. Фильмы про гигантских монстров. Мотра, Гамера, Радон, Годзилла.

— Я знаю Годзиллу, — сказал Латынин.

— Годзилла — это кайдзю. И это не выдумки.

Латынин прошерстил память. Киношный Годзилла спал на дне Тихого океана, его пробудили испытания водородной бомбы. В чёрно-белом фильме с устаревшими спецэффектами он крушил игрушечную железную дорогу. Латынин кашлянул.

— Я знаю, что вы думаете, — сказала Фуми. — Но это правда. Я посвятила жизнь изучению кайдзю. Засекреченные институты работают по всему миру. В США, Норвегии, Китае, в Канаде.

Латынин перевёл на русский и не услышал от капитана наводящих вопросов. Он попросил продолжать.

— Кайдзю появляются приблизительно раз в тридцать лет. Они приходят из ниоткуда и сеют разрушения и смерть. Сотни погибших, десятки сотен. В девяностом году кайдзю стёр с лица земли четыре деревни. Мне было десять, и я была там.

— Я ничего об этом не слышал.

Фуми улыбнулась мрачно.

— Ещё бы. Японское правительство сделало всё, чтобы выдать трагедию за последствия цунами. В шестидесятом это было землетрясение, — она многозначительно закатила глаза. — И в тридцатом. Выживших очевидцев ставят перед выбором. Молчание за деньги или психушка. Мне предложили третий вариант. Работать на спецслужбы. Искать места, где кайдзю появится снова.

— Что вы нашли? — спросила Сафронова, выслушав перевод.

— Не много. Практически ничего о самих кайдзю. Мы догадываемся, что их порождает наша планета. Кто-то говорит, из-за экологии, кто-то — что таким способом Земля борется с перенаселением. Но три последних раза кайдзю выбирали Японию. Не Индию, Индонезию или Китай. И потом. — Фуми наклонилась к столу. — Они приходили всегда. Сколько существует человечество.

— Мы бы слышали! — Сафронова затрясла шевелюрой. — Такое нельзя скрыть!

— Это даже не НЛО, — сказал Миронов. — Не маленькие тарелочки в небе.

— Серьёзно? — Улыбка Фуми стала высокомерной. — Вы полагаете, кто-то поверит в гигантского монстра, а не в землетрясение, выброс газа, лесные пожары и массовое помешательство? По-вашему, спецслужбы не придумают убедительную версию, почему обезлюдел посёлок в заполярье?

По спине Латынина побежали мурашки. Он не желал верить этой женщине, но на улице Юбилейной стояло, подпирая лапами облака, одноглазое чудо-юдо.

— А как же видео? — спросил Купчик.

— Да, — согласилась Фуми. — Сегодня у всех есть гаджеты. А ещё есть приложения, способные создать любого монстра. Скептицизм на службе мирового правительства. Они постараются уничтожить улики, но даже если что-то попадёт в сеть… По интернету гуляет десяток роликов с настоящими кайдзю. Свидетели писали книги, давали интервью. У них есть Ютуб-каналы с сотней подписчиков, где они рассказывают правду. Всем плевать. — Она стукнула дном стакана о столешницу.

— Куда деваются монстры?

— Уходят. Испаряются, забрав как можно больше жертв. Их пребывание на земле может длиться десять часов или сутки. В легенде австралийских аборигенов упоминается бог, который жрал людей шесть лун подряд.

— Хорошо! Но вы говорите не о двух-трёх инцидентах, даже не о десяти. Кто скрывал улики в Средневековье?

— Никто, — Фуми пожала плечами. — Вы разве не читали сказки о драконах?

— Оно не выглядит, как дракон. — Латынин посмотрел опасливо на мобильник капитана.

— Оно всегда разное, — сказала Фуми. — В зависимости от региона оно выглядит и действует сообразно местным верованиям. Греки знали кайдзю в образе титанов, лестригонов и гекатонхейров. Кельты — в обличье фомор и турс. Были библейские нефилимы, левиафаны, славянский Змей Горыныч, куйва у народов крайнего севера. Мой кайдзю походил на варана величиной с атомный крейсер.

«А в Койск, — подумал Латынин, — наведался эскё из фольклора долган».

— Я не понимаю, — сказал он вслух. — Что вы здесь делаете? Что с вашим пальцем?

Фуми пошевелила искалеченной кистью.

— Много лет, — сказала она, — мы с братом занимались кайдзю. В институте и отдельно, сами. На… внеклассных занятиях.

— Втайне от тайной организации?

— Верно, Майк. Институт подходит к кайдзю с научной точки зрения. Мы пробовали мистический подход.

— Это как?

— Религиозные практики. Способы воспрепятствовать рождению кайдзю.

— У вас получилось?

— Нет. Не существует такого способа. Но мы нашли ритуал, с помощью которого можно вызвать кайдзю.

— Зачем? — опешил Латынин. Капитан потребовал перевод.

— Майк, — спокойно проговорила Фуми, — если в своей квартире вы обнаружите тикающую бомбу, часовое устройство, отмеряющее последние секунды, как вы поступите?

— Убегу.

— Но если в квартире будут ваши близкие? Грудные младенцы, которых вы не сможете вынести разом, старушка-мать, инвалид-отец?

Не догадываясь, к чему клонит Фуми, Латынин сказал:

— Я выброшу бомбу в окно.

Она удовлетворённо щёлкнула пальцами.

— Иначе говоря, переместите бомбу в другое место.

Челюсть Латынина отвисла безвольно.

— Вы… это сделали? Вы перенесли монстра в Койск?

— Мы провели ритуал. Чтобы он появился здесь, а не в Японии. Чтобы спасти наших сограждан.

Она не дрогнула, когда ознакомленный с переводом, сержант принялся лупить ботинком в стену.

— Твари! Суки бездушные! А мы не люди? У нас нет детей? Мы — скот, по-вашему?

Капитан молчал, просверливая взглядом линолеум. Сафронова положила руки на погоны Купчика:

— Перестань. Это не поможет.

Сержант выдал неполиткорректный монолог в адрес Азии, но прекратил пинать стену.

— Пусть закончит, — процедил Миронов.

— Я правильно понимаю, — повернулся Латынин к Фуми. — Вы решили, что если он придёт сюда, то не придёт к вам?

— Так и есть. Мы хотели свести потери к минимуму, и выбрали малонаселённый посёлок в глуши.

— Не пустыню Сахару? — Латынин почувствовал, как кулаки сами сжимаются. — Не безлюдные океанские просторы?

— Он не пришёл бы без жертв, — короткий, честный ответ.

— И в чём суть ритуала?

— Не важно. Это будет слишком сложно для вас. Всё случилось не так, как мы планировали.

— А по-моему, — сказала Сафронова презрительно, — именно так.

— Вы планировали сбежать, — утвердительно сказал Латынин.

— Да, — Фуми не отвела взгляд. — Но та тьма, с которой мы играли… она вселилась в Рёхэя. Он обезумел и напал на меня. Откусил палец. Я читала заклинания, истекая кровью, и брат вроде бы пришёл в себя. Но ненадолго. Теперь — он часть кайдзю.

— Бог существует, — вырвалось у Латынина: присказка в устах атеиста.

— Уверена, что нет, — сказала Фуми.

— Спроси эту суку, — произнёс капитан, — знает ли она обратный ритуал.

— Нет такого ритуала, — терпеливо сказала Фуми. — Кайдзю уйдёт, когда насытится.

— Вы говорите о разрушениях, — сказал Миронов. — Но оно просто стоит. У этой Годзиллы паралич.

Захотелось врезать кулаком в белоснежные зубы Фуми и размазать улыбку бессердечной всезнайки по её лицу.

— Оно вас изучает. Оно питается знаниями, поедая мозги. Оно хочет понять, как устроено ваше общество. После оно вас убьёт. — Фуми ухмыльнулась. — Меня тоже.

14.

Ветер на берегу Карского моря задувал внезапно, сопровождаясь снежными вихрями. Атмосферное давление падало, как камень в колодец, и в течение часа скорость ветра могла достигнуть сорока метров в секунду с порывами до восьмидесяти метров. Стихия изолировала Койск от всего мира на несколько суток, а то и на две недели.

Две недели у подножья живой глыбы, дышащей статуи с располовиненной гнусной мордой.

«Перестань, — одёрнул себя Тимур. — Военные уже едут к нам».

Метель размыла грандиозную фигуру среди заброшек. Мысли о колонне бронетранспортёров на зимнике придали сил. Но лучшим источником энергии сейчас была Марина. Худенькая, бледная, с белыми прядями, выбившимися из-под шапки, она цеплялась за Тимура, окольцевала его запястье рукой в варежке.

Она сказала, что не хочет идти домой.

— Но почему? — Тимур так же не желал её отпускать.

— Сложно объяснить. — Опушённые морозцем ресницы затрепетали. Глаза Марины были синими, взрослыми, напуганными. — Дома я не буду его видеть. — Она мотнула головой на холм.

— Но ты говорила…

— Пока я его вижу, я хотя бы знаю, что он там. Что не бродит по городу.

Тимур сглотнул и обнял Марину за плечи. Она прижалась спиной к его груди.

— Какой же он… страшный.

— Уродливый, — сказал Тимур. — Как обезьянья жопа.

Марина невесело хмыкнула.

Толпа рассосалась. Граждане то ли законопослушно разбрелись по квартирам, то ли пошли искать другое место для обзора: к пожарной части, например. Ретировались собаки. У школы коченели на холоде самые стойкие, человек десять. Губка Боб, Лидия Ивановна, задиристый десятиклассник Коля Исаёнков, незнакомые Тимуру женщины средних лет. У машины курил угрюмый сержант Маутин.

— Я когда на него смотрю, — сказала Лидия Ивановна, одна из тринадцати педагогов Койска, — кожу как иголками колет.

— А у меня желудок бурчит, — сказала маленькая пухлая дама в очках.

— Вдруг он радиоактивный? — Губка Боб завинтил крышечку фляги.

— Какие вы наивные, — скривился Исаёнков. Битый час он пытался присоединиться к сети и стать героем интернета. — Спецэффекты не отличите от реальности?

— Твой спецэффект, — сказала дама в очках, — слопал Вересаева.

— Вересаев пропал, — возразила Лидия Ивановна.

— Держи карман шире — пропал! Это мой зять полицию вызвал, там весь бассейн кровью залит. Скажите, сержант.

Люди повернулись к Маутину.

— Ничего не знаю, — буркнул полицейский. — Сказано вам: домой идите.

— Глупые вы, — подала голос худая женщина, доселе бормотавшая себе под нос и не участвовавшая в споре. — Вам явлено — а вы, слепые, не разумеете.

— А ты, значит, разумеешь? — прищурилась Лидия Ивановна.

— Что тут разуметь? Ангел господень спустился с небес.

— Не больно он на ангела похож, — сказала учительница. — Где нимб, Галя, где крылышки?

Аргумент не подействовал на женщину. Она порылась в сумке и вынула толстенькую книжицу.

— Догрешили. Расплатимся. За содомию, за свальный грех…

— Я что-то про тебя не знаю, Галя?

Губка Боб и дама в очках засмеялись.

— Замёрзла? — Тимур помассировал плечи Марины. Никогда прежде они не были так близки физически.

— Погрей меня. — Марина потёрлась о Тимура. Он крепче сцепил руки под её шеей. Положил подбородок на её темечко.

— Какой же он ангел? — процедил Тимур, сверля ненавидящим взором циклопа. — Он огр.

— Кто?

— Великан такой из сказки.

«Эскё», — аукнулся в памяти голос пьяницы Петьки.

— Сержант, — окликнул раскрасневшийся от мороза и спирта Губка Боб. — Вы у нас тут сержант или кто? Поднимитесь туда и проверьте, глюк это или робот.

Маутин зыркнул на холм, мигом побледнев. Представил, бедняга, как карабкается к пятиэтажкам, начинённым сугробами и мусором, к остаткам вездехода и вкопанным в снег цистернам, а исполин всё ближе и ближе, прямо над головой.

— Мы ждём подмогу, — отрезал Маутин.

— Знаменитостями станем, — мечтательно потянулась Лидия Ивановна и подмигнула ученикам. — Телевизионщики набегут, Первый канал, Малахов, Ургант, и этот, лысый, старый.

— Путин прилетит, — подхватил Губка Боб.

— Скорее Медведев, — сказала Лидия Ивановна, и все, кроме женщины с книгой захмыкали. Женщина — Галя — провозгласила, тыча пальцем в текст:

— Там видели мы исполинов, сынов Енаковых, от исполинского рода, и мы были в глазах наших пред ними, как саранча, такими же были мы в глазах их.

«Саранча», — Тимур подумал о том, какими видит людишек великан. В солнечном сплетении запекло.

— Хорош, Галина, — пригрозила кулаком Лидия Ивановна. — Кончай проповедовать. Исполины, ангелы, Дед Мороз…

Ветер подвывал, как легион волков. Дымилась труба котельной. Марина сказала:

— Он шевельнулся.

— Это из-за вьюги так кажется.

— Он открыл рот. — Марина съёжилась в объятиях Тимура.

— Глядите! — закричала женщина в очках.

Теперь они все заметили. Щель в морде огра стала шире. Оголилось нечто вроде вертикальных беззубых дёсен, тошнотворно-розовых. Жёлтый глаз расширился, капюшон из складчатой плоти съехал на… лоб?

Орк опускал руки.

Поза «игрек» сменилась позой, напоминающей подсвечник с двумя рожками. Руки выползали из клубящегося мрака… и расплетались, как жгуты. Каждая состояла из множества более тонких рук… или сухожилий… или щупалец. Десяток? Нет, два, а то и три десятка с каждой стороны.

Галина упала на колени и запричитала. Тимур сильнее притиснул к себе Марину. Маутин снял шапку и прижал к губам.

Великан не двигался, но двигались его фантасмагорические конечности. Они распутывались, выплывая из облаков. Они были длиннее всего великаньего тела, всего, что Тимур мог вообразить, они никак не кончались. Полсотни метров извивающейся гибкой плоти. Километр. Два километра…

Галина билась головой о тротуар. Лидия Ивановна порывисто ухватилась за Губку Боба.

Жгуты расползались над холмом, как щупальца перевёрнутого осьминога, как стропы парашюта. Они заполонили собой небо и могли объять посёлок. Не сходя с места, великан был способен дотянуться до бассейна или столовой полярников, до каждого уголка в Койске.

Тимур увидел уплотнения на кончиках жгутов.

— Уходим! — сказал он.

Сразу три щупальца, переплетаясь в полёте, как мутировавшие воздушные гимнасты, рухнули вниз и припечатали рубероидную крышу в трёхстах метрах от школы. Загрохотало, на глазах ошарашенных людей базовая станция сотовой связи превратилась в груду шлакоблоков. Выкорчеванная антенна рухнула на снег. Отростки разрушили здание так же легко, как если бы оно было картонным. Ветер понёс пыль в лица зевак. Дом связи обеспечивал работу мобильных телефонов, и не только…

Тимур потащил Марину через улицу. Над ними кишели омерзительные нематоды. Сердце бешено колотилось в груди.

Жгут, толщиной с сосновый ствол, упал перед школой. Словно божий перст, ткнул в коленопреклонённую Галю. Периферийным зрением Тимур заметил, как в жгуте открылась… пасть? Визжащая Галя взмыла в небо, схваченная многоруким исполином: выше школы, выше пятиэтажек. Следующий жгут хлопнул по убегающим женщинам: тонны небесного ужаса. Следующий «слизал» трупы и ринулся к сержанту Маутину. Тот не сопротивлялся.

Громадная корона из щупалец расправлялась над циклопом.

Ветер листал Библию, катилась осиротевшая полицейская шапка, темнела фляга в снегу.

Жёлтый глаз гиганта замерцал. Жгуты одновременно устремились к высоткам.

15.

Юля Миронова — мать Марины и супруга капитана полиции — отложила бесполезный телефон. Ни единой чёрточки в углу экрана. На столе ждали ужина рыбник и оленья вырезка. Бубнил холодильник, стекала в раковину тёплая вода. За стеной лаял, не замолкая, той-терьер.

— Где же вы? — прошептала Юля.

Она не верила в реальность великана, о котором судачили соседи, но тревога распирала грудь. Сам факт, что подъездные бабки сплетничают о великанах, вселял безотчётный страх.

— Да заткнись ты! — крикнула Юля. И Тина внезапно заткнулась. Свалилась набок замертво: крошечное сердечко той-терьера не выдержало напряжения.

— Спасибо, — сказала Юля, полагая, что собака в гостиной просто утомилась гавкать. Что-то тёмное мелькнуло за окном…

Стекло лопнуло, и осколки забрызгали Юлю. Нечто гладкое, извивающееся, вторглось в квартиру, схватило женщину и выдернуло из кухни. Замельтешило: белый холодильник, белый пластик оконной рамы, белые снежинки. Юля повисла в метели, в десяти метрах от земли, и увидела свой дом снаружи и своё окно. Холод резал голые икры, ветер рвал волосы. Бесконечное щупальце, оснащённое пастью и зубами, удерживало Юлю в воздухе, а другие щупальца атаковали высотку. Они били прицельно в горящие окна и вынимали жильцов, как маленькая Марина вынимала шоколадные конфеты из рождественского календаря. Выскребали кричащих людей и поднимали в небо.

Юля подставила лицо ледяному ветру, воздела вверх руки. Она не чувствовала боли, и это было странно, учитывая, что обе кисти отсутствовали, предплечья заканчивались обрубками, а щупальце уже принялось за ноги.

Юля Миронова умерла в воздухе. Кровь капала на снег, выжигая красные проталины.

Когда окна взорвались, и щупальце утянуло во тьму Толика Козлова, его жена Катя запудривала синяк. Грохотал телевизор, по «Матч-ТВ» транслировали футбол, и Катя не сразу услышала шум. Но увидев разбитое окно, Толика в трусах, парящего снаружи, ползущего по ковру питона, Катя кинулась бежать. Толик всегда запирал квартиру на четыре замка, и неглупая Катя смекнула, что не успеет справиться с ними. Она ввалилась в ванную, хлопнула дверью, защёлкнула шпингалет. Здесь она частенько пряталась от пьяного мужа, но ни разу не пряталась от удава.

— Оно убило Толика? — Катя посмотрела в зеркало, облизнула губы. — Оно убило Толика!

По телу растеклось тепло. Катя прикрыла веки. Она была счастлива десять секунд, пока дверное полотно не разлетелось в щепки, пока щупальце не вцепилось в череп Кати и не оторвало ей голову.

На холме, над пятиэтажками, глаз циклопа загорелся жёлтым светом. Жгуты растягивались на километры и опоясывали посёлок, оба района, Рыбозавод и Центральный, проникали в дома. Щупальце прошло через квартиру, сожрав пенсионерку, вышибло входную дверь, проползло вниз по семи этажам, выскользнуло из подъезда и нырнуло в соседний магазин. Вопли продавщицы потонули в вое ветра и противоугонных сигнализаций.

По проспекту пробежали человек десять, щупальца лениво следовали за ними, чуть касаясь сугробов. Воспитательница из детского сада «Морозко» упала на снег и сжалась клубочком. Ей часто снилось, что она умеет летать. В тот вечер сны сбылись.

Сержант Богачёв, посланный искать япошку, жал на газ, автомобиль нёсся по обезумевшим улицам. Люди в панике кидались под колёса. Пару раз сержант кого-то сбивал, машина подскакивала на мясе и костях, но Богачёв даже не обернулся.

— Господи, Господи, Господи, — повторял он.

Над зданием главпочтамта болтались люди, словно марионетки на ниточках, только ниточки были живыми… и голодными. В облаках змеились толстые тёмные вены.

Почва ушла из-под колёс, мир накренился в лобовом стекле. Богачёв хлюпнул носом. Щупальца схватили автомобиль и поднимали его в воздух. Выше, выше, выше…

Высосав водителя — как устрицу из раковины — жгуты отшвырнули «УАЗ». Автомобиль грохнулся о фасад здания на уровне пятого этажа и рухнул на тротуар грудой металлолома. Шина, отскочив, сломала позвоночник бегущему мальчишке.

Всё только начиналось.

16.

Они бежали по туннелю, расчищенному снегоуборочными машинами. Полутораметровые сугробы образовывали ущелье. Ветер резал лицо и норовил кристаллизировать лёгкие. Тимур заткнул рот шарфом.

Какое-то время за ними бежал хвостом десятиклассник Коля Исаёнков, но обернувшись у пекарни, Тимур обнаружил позади только гулкую темноту.

— Не могу больше, — сказала Марина, задыхаясь.

— Можешь! — сказал Тимур.

Он держал её за руку и думал, что, если бы не Марина, сам лишился бы сил. Сел бы на снег и разрыдался.

С чёрных небес на дом, где жила Марина, спускались кровожадные лианы, прошивали здание насквозь. Тимуру вспомнились игровые автоматы, краны-хватайки, вынимающие мягкие игрушки из резервуаров. Дом был ловушкой, и Тимур пихнул Марину вправо. Они сменили маршрут.

— Мамочка! — Марина спотыкалась, оглядываясь. — Тина!

«Всё будет хорошо, — заклинал себя Тимур. — Приедет армия, нас эвакуируют!».

«С чего ты взял, — каркнул внутренний голос, — что в других городах не происходит то же самое?».

Тимур представил огра, стоящего на Красной площади.

Метель атаковала Койск. Исполин, не сдвинувшись с места, уничтожал посёлок. Вокруг фонарных мачт кружились гадостные тени.

Тимур и Марина пролезли под законсервированной семиэтажкой. Между сваями насыпало снега, и пришлось разгребать его, чтобы выйти на соседнюю улицу, к «Дому быта» и магазину, где продавали под запись оленину, свежую горбушу и омуль, куриные яйца втридорога и магниты с белыми медведями для туристов. В зарешёченных окнах «Северянки» мелькнул чей-то силуэт.

Тимур поволок безвольную Марину по ступенькам. Заколотил кулаками по металлическим дверям.

«Открыто», — врала вывеска.

— Тимка! — взвизгнула Марина.

Из-за залепленного снегом здания медленно и величественно выплыло щупальце. Словно голова диплодока на длинной шее.

— Помогите! — закричал Тимур.

Свет в окнах погас.

— Сволочи! — Тимур пнул по металлу ногой и встряхнул Марину, испугавшись, что она потеряет сознание. — Сюда!

Он потащил её прочь, в метель. Спустя вечность, уложившуюся в пять минут, они оказались на проспекте Полярников. Тимур нашарил в кармане ключ, выставил перед собой, как волшебную палочку, как защитный амулет. На площади не было ни души.

«Неужели оно убило всех?».

«Сколько времени понадобится едоку с полусотней рук, чтобы нанизать на полсотни вилок пятьсот горошинок?».

Ключ поскрежетал о стальную планку и провалился в замочную скважину. Дверь открылась, впуская. Тимур заперся и клацнул выключателем. Чучело медведя безразлично посмотрело на школьников. Манекен в национальном костюме нганасан выгулял по паркету тень.

— Моя мама… — Марина всхлипнула.

— Тише! — Тимур буравил взглядом дверь. Кожей ощущал, как что-то идёт из метели, по проспекту, по площади… — Пошли!

Он не стал включать в главном зале свет. Лампы в вестибюле хватало, да и за четыре года он наизусть выучил расположение предметов. В полумраке проступали очертания печки-камелька, резных саней, сёдел кочевников. Под стеклом хранились ритуальные кубки, стрелы и луки, черепа бизонов. Стены украшали картинки динозавров, мамонтов, ископаемых носорогов.

Треск дерева застал беглецов возле чума. Макет традиционного тюркского жилища папа Тимура изготовил собственноручно. Конической формы, двухметровый, покрытый нюком, то есть, оленьими шкурами, чум мог приютить двоих подростков. Тимур впихнул Марину в его нутро, юркнул следом и успел сказать: «Молчи!».

Входная дверь распахнулась.

Тимур обнял Марину и прижал ладонь к её губам, запечатав крик. Смотрел в её расширившиеся голубые глаза. Зубы Тимура стучали; он стиснул челюсть и скосил глаза.

Сквозь отверстия в пологе он видел дверной проём. Уголок, посвящённый сталинским лагерям: фотографии, арестантская роба, колючая проволока, список репрессированных и реабилитированных жителей района.

Щупальце бесшумно вползло в зал.

Но оно совсем не походило на щупальце, скорее на рептилию. На огромного удава. Его… туловище?.. было гладким и розовым, как кожа младенца, толщиной с два пожарных гидранта. Уплотнение на конце оказалось мордой. Более тёмное, шишковатое, твёрже камня… способное пробить кирпич и разрушить центр сотовой связи.

«Зажмурься», — мысленно попросил Тимур Марину. Он слышал, как бьётся её сердце. Его собственное сердце самоубийственно прыгало в грудной клетке.

Чудище медленно втекало в музей, растягивалось резиной. Тимур не заметил ни глаз, ни ноздрей. Только пасть. Бронированная голова каймана венчала омерзительно-розовое туловище.

Тимур любил старое кино. Он подумал о пластилиновых спецэффектах Рэя Харрихаузена.

Как подобное может существовать? Пусть даже где-нибудь в загробном мире, в мире мёртвых, как?

Слеза капнула на кисть Тимура. Он посылал Марине телепатические сигналы, увещевал. Снаружи выл ветер.

«Рептилия» остановилась в четырёх метрах от чума.

Из ненадёжного убежища (из ловушки!) Тимур смотрел, не мигая, как «рептилия» раскрыла пасть, набитую острыми зубами. Сотня кинжалов, чтобы рвать плоть и дробить кости. В пасти запросто уместился бы телёнок.

Тимур, хоть и был смертельно напуган, задался вопросом: как оно устроено? Каким образом оно ищет добычу? Внутри щупальца — пищевод? Желудок? Есть ли у него мозг? Это — просто конечность огра или самостоятельное, мыслящее существо? Возможно, исполин — придаток жгутов, а не наоборот?

«Кайман» застыл у модели могильного лабаза селькупов.

Тимур подумал запоздало о пожарном щите в вестибюле. Он мог бы взять топор и проверить на прочность «шею» твари. «Башка» кажется пуленепробиваемой, но «шея»…

В груди Тимура образовалась бездна, и туда обречённо грохнулось его сердце.

Зубчатая пасть повернулась к чуму.

Увидела. Услышала. Почуяла.

Марина замычала в ладонь.

Раздался громкий хлопок.

Розовая плоть в полуметре от бугристой «головы» взорвалась ошмётками шкуры. Жижа цвета клубничного йогурта хлынула на паркет. Чудище взлетело до потолка и шлёпнулось об пол. Стремительно дёрнулось назад… и ушло из музея. Будто фильм (страшный абсурдный фильм) прокрутили в обратную сторону.

За лоскутьями оленьей шкуры возник человек с карабином и походным рюкзаком. Потрясённый Тимур узнал Китайца.

— Дядь Петь!

Тимур убрал руку, а Марина гортанно закричала. Выпустила на волю томившийся внутри ужас.

— Цыц, малая. — Китаец прошагал к стенду. За стеклом лежал шаманский бубен долган. В отверстия, прорезанные по окружности обруча, были нанизаны металлические пластины. В центре кожаной мембраны виднелось изображение двухголовой птицы.

— Как вы нас нашли? — спросил Тимур, не веря, что они пока живы.

— Я не вас искал, — Китаец рубанул прикладом по стеклу. Марина закрыла ладонями уши. — Я это искал. — Китаец отряхнул бубен от осколков и сунул в рюкзак.

17.

Получив от капитана боевое оружие, Купчик (последний сержант в Койске, но он об этом не знал) почувствовал себя лучше. Почувствовал себя настоящим полицейским, а не тем, который только разнимает пьяниц и гоняет по тундре медвежат. Он посмотрел на Сафронову украдкой, подумав, что возраст — не помеха, если люди любят друг друга.

У Сафроновой было родимое пятнышко на шее в форме груши. Купчик решил во чтобы то ни стало проверить, какое оно на вкус.

Капитан передал Латынину ракетницу и щёлкнул затвором Макарова.

«Как в боевиках», — подумал Купчик.

— Держимся вместе, — сказал Миронов.

«Как в боевиках…».

— Вот именно, вместе, — сказала Сафронова. — Я пойду с вами.

— Ольга Анатольевна…

— Я единственный медик в посёлке, не забывайте. Кому-то может понадобиться моя помощь.

Снаружи снова загрохотало. Миронов кивнул.

— Хорошо. Ведьма под замком?

— Так точно, — сказал Купчик.

— С Богом.

Они вышли в приёмную гуськом. Капитан открыл дверь, вторую. Купчик положил руку на напряжённое плечо Сафроновой.

— Ольга Анатольевна… Оля…. Можно я вас Олей буду называть?

— Чего уж тут, — сказала врачиха.

— Вы, Оля, не бойтесь. С вами ничего не случится, обещаю. Я буду рядом. Всегда.

Она посмотрела на сержанта мельком и коротко, дежурно, улыбнулась.

— Я клянусь, — сказал Купчик в спину Сафроновой.

Все четверо выскочили за порог.

На улице Партизанской бесновалась стихия. И что-то ещё. Поперёк дороги стояла брошенная водовозка, кабина распахнута, водитель пропал. Из-за электростанции тянуло едким дымом.

Купчик сбавил шаг.

Это пришло сверху, розовое и извивающееся. Сержант не заметил тела, только бесконечную шею и голову. Зубастая пасть сомкнулась на черепе Латынина. Директор музея задёргался в припадке и выпустил под ноги сигнальную ракету. Ракета запрыгала по снегу, оставляя искрящийся хвост. В красном пламени второй длинношеий монстр схватил Сафронову, выдрал из валенок и унёс в небеса. Капитана накрыла тень, он упал и пополз к машине.

Купчик, хлопая ртом, таращился на валенки Сафроновой. Чудовищам потребовалось полминуты, чтобы расправиться с отрядом. Подвижные канаты шевелились в метели, как водоросли в воде. Купчик попятился в вестибюль РОВД и заперся. Вытер рукавом лицо.

Мысли путались.

Сержант недоверчиво икнул. Поковылял по коридору, шаркая подошвами и озираясь. Ключи выскальзывали на пол из дрожащих рук.

Входная дверь слетела с петель, когда он вошёл в кабинет.

Купчик повернул ключ в замке, постоял, прислонившись лбом к дверному полотну. Вынул пистолет и снял с предохранителя, затем повернулся.

Японская туристка — Фуми — смотрела на него ничего не выражающим взглядом.

— Хау ар ю? — спросил Купчик и трижды выстрелил в голову Фуми. Кровь и мозги забрызгали календарь с милыми мышками в цилиндрах. Фуми завалилась на бок вместе со стулом.

Что-то ткнулось в дверь. Заскрежетали, выгибаясь, ригели.

Сержант Купчик неумело, на всякий пожарный, перекрестился, сунул в рот ствол и спустил курок.

18.

Фигурки выскочили из-за бетонного оголовка вентиляции. Миронов резко свернул к обочине, «УАЗ» занесло, колёса взметнули полотнища снега.

«Господи, пусть это будет Марина».

Это была Марина. И сын Латынина. И Петька Китаец с карабином.

Миронов притиснул к себе дочь, усеял поцелуями ледяные щёки. Как мешок, закинул Марину в салон.

— Давайте быстрее.

— Где мой папа? — Миронов перехватил взгляд Тимура. Тот всё понял без слов.

— Поехали, — сказал Миронов, лязгая дверцами.

Автомобиль вырулил на дорогу. Марина сидела рядом, Китаец и Тимур — сзади. Осиротевший мальчик крепко зажмурился.

«УАЗ» ехал по пустым улицам, в тени мёртвых домов. Вихри скользили по площадкам, словно призраки обживались на новом месте. На мачтах, в световых коконах, роились снежинки.

Марина рассказала сбивчиво, что «небесные змеи» вырастают из великана. Описала, вздрагивая, как щупальца утаскивали людей, как они с Тимуром прятались в музее, и как Китаец подстрелил чудовище и спас им жизнь.

— Спасибо. — Миронов посмотрел в зеркало. Долган, трезвый, задумчивый, кивнул.

— Это эскё, — сказал он, сжимая цевьё винтовки. — Эскё приходили в полярную ночь и убивали всех. Здесь камни нельзя было трогать: аньыбэйэгэркэлиэгэ — великий грех будет. Камни, лёд, всё принадлежало эскё.

— А их, — спросила Марина, оглядываясь на Китайца, — можно убить?

— Только прогнать. Если сильный шаман и добрые духи.

В фильмах про Годзиллу были истребители и танки.

«УАЗ» протарахтел под газопроводом. Миронов погладил дочь по волосам.

— Мы заберём твою маму и уедем.

— Мамы больше нет, — сказала Марина тихо.

— Там никого больше нет, — подтвердил Китаец.

— Я должен проверить.

Показался дом, в котором Мироновы прожили десять лет. Кровожадные лианы исчезли. Впрочем, из-за метели утверждать было сложно. Отсутствие чудовищ и горящие прямоугольники окон внушали фальшивую надежду. Подъехав ближе, Миронов различил, что каждое третье окно выбито. У занесённой снегом песочницы сами по себе раскачивались качели.

Капитан припарковался возле подъезда, достал пистолет.

— Сидите здесь. Петя, за главного.

Китаец мрачно кивнул. Миронов посеменил к крыльцу.

В подъезде царила гробовая тишина. Жильцов защитило бы бомбоубежище, но в Койске не было даже подвалов. Слишком твёрдая почва. Проклятая Богом земля.

«Приготовься к худшему, — сказал внутренний голос, звучащий, как голос Юли. — С вероятностью в девяносто процентов я уже мертва».

Дверь повиновалась ключу — такой знакомый щелчок.

«Мне всё приснилось, нет никаких монстров, сейчас навстречу выбежит Тина, и Юля выйдет в шёлковом халатике».

Сквозняк уничтожил робкий лучик надежды. Из кухни дул ветер. Подоконник завалило снегом, на полу блестели осколки. Кайдзю вытащил его жену в окно.

При виде пирога на столе Миронов разрыдался. Он рычал и бил кулаком по холодильнику. Хотелось поехать в РОВД и пинать труп японской суки. Миронов не сомневался, что та мертва; видел, как отросток заползает в отделение.

«Разве ты не поступил бы так же, как эта женщина? — спросил голос Юли в голове. — Не пожертвовал бы Токио ради меня?».

С кончика носа сорвалась слеза.

— Всей Японией, — прошептал Миронов.

Нахлынули воспоминания. Как они познакомились с Юлей на вечеринке (она сказала подружке: «Ваш мент такой маньячный»). Как родилась Маринка. Как позавчера лепили пельмени и выставили поднос за окно, а какая-то залётная птица поклевала сырое тесто.

«Теперь сосредоточься, Глеб. Соберись и вали из посёлка. Мчи, что есть мочи».

— Хорошо. Хорошо, родная. — Он глубоко вздохнул.

Дохлую Тину он обнаружил в гостиной на диване. Ран не было, наверное, собака умерла от страха.

— Глупышка. — Он потрогал холодное ухо Тины, и тут что-то грубо схватило его за щиколотку. Миронов отскочил, опрокинув журнальный столик.

Из-под дивана выполз дьявол. Он толкал перед собой автомат и извивался всем телом. Ким Ескалиев, одетый в форму пограничника, с красными сияющими глазами и простреленным виском. В комнате запахло сажей.

— Собилался сплятаться от меня? А я плишёл. Я уподобился дьяволу, это я съел твой посёлок и твою жену. Это я — кайдзю.

— Ты жаришься в аду, — сказал Миронов призраку перед тем, как выбежать из квартиры.

Китаец переместился на переднее сидение, а Марина — на заднее. Она обнимала Тимура. Оба плакали. Миронов сел за руль.

— Па-ап?

Капитан покачал головой.

— А Тина?

— Нет.

Марина захлебнулась слезами.

— Что-нибудь видел? — спросил Миронов, выруливая.

— Видел змей в небе, — сказал Китаец. — Но далеко, — он показал в сторону залива.

Сука говорила, кайдзю уйдут, насытившись. Переждать? Пересидеть в клетке для буйных пьяниц, в РОВД? Но оно разбивало кирпич. Выкорчует и решётку.

«УАЗ» обогнул складские помещения, заваленные снегом контейнеры и рыбацкие хибары. Никто не пытался их остановить.

— Вот бы они ожили, — Марина проводила взглядом опоры ЛЭП. — Вот бы эти столбы ожили и стали хорошими великанами.

Машина выехала на зимник.

— Послушайте, — и Миронов рассказал пассажирам обо всём, что узнал от Фуми. Когда он закончил, дочь спала на плече Тимура.

19.

Голого человека звали Рёхэй, но он не помнил своего имени. Он не помнил, как звали сестру, и была ли сестра. Он не чувствовал убийственного холода и боли в посиневших ногах и яичках. Он мечтал об одном: слиться с мраком, раствориться в нём.

Щупальца игнорировали голого человека. Позволили вскарабкаться на холм. Чем ближе он был к хозяину, тем теплее становилось. Предвкушая встречу с творцом, голый человек смог пролезь в одно из заброшенных зданий и, через балкон пятого этажа, выбраться на крышу.

Циклоп нависал над домами. Голый человек преклонил колени и восхищённо залепетал.

Складки, служившие губами исполину, трепетали на ветру, как паруса. Живот лоснился. Жгуты оплетали небо, а глаз сверкал маяком. Голый человек воздел к хозяину руки.

В этот момент вездеход на гусеничном ходу подъехал к школе, из него высыпали вооружённые мужчины. Усатый старик дал команду молодым и вскинул гладкоствольную «Сайгу». Люди открыли огонь.

От подобного богохульства голый человек закричал, но крик оборвался тут же. Пуля двенадцатого калибра вошла в его нижнюю челюсть и вышла из макушки, откинув фрагмент черепа, как ермолку. Голый человек упал с крыши аккурат в ржавую цистерну. Свинец барабанил, отскакивая от брюха исполина.

— Батя, смотри! — заорал мужчина, который час назад потерял дочь и жену, и которому жить осталось минуту.

Справа и слева щупальца кайдзю опускались на посёлок, как спицы закрывающегося зонта.

20.

На приборной панели замигала лампочка, стрелка датчика топлива клонилась влево. В тридцати километрах от Койска Миронов остановился, чтобы заправить «УАЗ». Пока он выливал сквозь лейку содержимое двадцатилитровой канистры, Тимур представлял, как из вьюги вылетают щупальца, как крокодильи морды разрывают участкового на куски.

«Мы слишком далеко», — сказал он себе.

«Откуда ты знаешь? — возразил обречённо внутренний скептик. — Может оно способно дотянуться до Красноярска?».

Автомобиль покачивался под натиском бури. Марина спала, прижавшись к Тимуру. Миронов вернулся, и они поехали по зимнику, огороженному стеной снежного бурана. «УАЗ» дёргался, снег залеплял стекло.

При мысли о папе глаза щипало.

— О, как запуржило, — причмокнул Китаец. — Как бы небо не упало.

Тимур вспомнил: в прошлом году отец помогал полицейским вытаскивать из ямы машину промысловика. После убывания воды под снегом образовывался пустолёд, и промысловик угодил в ловушку. Что лучше — быть растерзанным щупальцами чудовища или обглоданным волками?

Тимур предпочёл бы волков.

Китаец называл исполина «эскё». Миронов — «кайдзю». Для Тимура он был огром. И Тимур ненавидел его.

Зимник, как дикая лошадь, норовил спихнуть ездоков. Дворники не справлялись с задачей. Марина засопела во сне, Тимур потёрся щекой о её волосы. В полночь «УАЗ» подъехал к груде домиков, забытых среди арктической пустыни.

— Где мы? — спросила проснувшаяся Марина.

— На базе отдыха. — Миронов отстегнул ремень. — Петя просит час времени. Для… эксперимента.

Китаец вышел из салона. Тимур спросил:

— Вы ему верите?

— Вчера не поверил бы, — устало сказал Миронов.