Бесплатный фрагмент - Кабы можно было

Малыш из будущего

Тот таинственный случай, который произошел со мной в самом начале семидесятых годов прошлого века, мне хорошо запомнился. Случай, который имел неожиданное продолжение. На то время было мне двенадцать лет и жили мы в небольшой деревне в Горьковской области. Сейчас деревня немного разрослась, и я хоть и редко, но в ней бываю. Мой друг детства там живет. Он, в отличие от нас, в город не переехал. Вот к нему я иногда летом и наведываюсь на пару деньков, отдохнуть от городской суеты.

Любимым нашим местом среди детворы было полуразрушенное здание в двухстах метрах от деревни. Что это было за здание, раньше нас не интересовало, главное, было где играть. Это был наш штаб, о котором, как нам казалось, никто из взрослых не знал. Как вы понимаете, было все совсем наоборот. Вот там мы и получали ободранные коленки и шишки на головах. Оттуда же были и наши набеги на колхозный яблоневый сад. Там же мы делали запасы яблок, хлеба и картошки. Конечно, сторож сада знал, где складывались ворованные яблоки, но нас не трогал: пусть мальчишки кушают витамины. Добрый он был, так, шугнет для порядка.

Сидим мы как-то с мальчишками в развалинах и обсуждаем нашу нелегкую детскую жизнь. Прибегает мой лучший друг Славка.

— Пацаны, там мальчишка какой-то не здешний. Лет пять или шесть ему.

— И че? — корчится лицо самого старшего из нас, Степана.

— Один он. Я думал, родители его где-то недалеко. Долго наблюдал, нет никого. Ревет он. Ходит по дороге туда-сюда и ревет.

— Пойдем посмотрим, что за пацан, — поднимаюсь я с кирпича.

Еще издали мы увидели маленького пацаненка, который ходил по дороге туда-сюда, глядя на пустырь, что был между домами.

— Ты чей? — спрашиваем мы, окружив мальчика.

Тот молчит, испуганно глядя на нас.

— Тебя как звать? — спрашиваю я.

— Ваня, — отвечает мальчишка, размазывая по щекам грязные слезы.

— А фамилия твоя? — подхожу я к нему. — Родители твои где?

— Здесь, — показывает мальчишка на пустырь.

— Ты где живешь? — не понял я.

— Здесь, — хнычет малыш, показывая рукой на пустырь.

— Ладно, пацаны, — говорю я друзьям, — пойду я к мамке своей его отведу. Может, она знает мальчишку. Пойдем, — протягиваю я руку мальчику.

Матери дома не было. Я слегка сполоснул его грязное лицо, налил мальчишке еще теплых щей и стал наблюдать, как он жадно их уплетает. Так и не дождался я матери и решил вместе с Ваней пойти ее поискать. Наверняка она у тети Любы. Они вчера еще договаривались что-то там в огороде сделать. Ванька заупрямился:

— Не пойду. Не хочу. Жарко.

Я ему на голову надеваю свою шапку из газеты. Все мои друзья носили такие шапки, и каждый старался слепить что-то свое, неповторимое. Вот и у меня была особая шапка. Никто не умел таких делать, а я свой секрет никому не говорил.

— Пойдем, — говорю, — теперь не будет жарко

— Я спать хочу.

— Ну оставайся тогда, — говорю я ему, — ложись вон на диван, а я за мамкой сбегаю.

Ванька пошел к дивану, а я побежал к тете Любе, где и нашел свою маму.

Пока мы шли с матерью от соседки домой, я все в подробностях ей рассказал.

Не нашли мы мальчишку. Весь дом обыскали, и по деревне я несколько раз пробежал. Нет Ваньки. И с пацанами вокруг деревни прошлись. Пропал малыш.

Прошло сорок лет с того случая, и вот, однажды приезжаю я на пару дней к своему другу в мою бывшую деревню. Не виделись мы с ним и не созванивались лет десять, наверно. Разрослась деревня, не узнать. Домов раза в два стало больше. А друг мой новый дом себе отгрохал на пустыре. Подхожу я к его дому и вижу мальчонку лет пяти, который у забора стоит и на меня смотрит. И все бы ничего. Я уже мимо хотел пройти, но… На голове мальчишки шапка из газеты. Шапка, ну прямо один в один как моя. Никто не умел такую делать из моих друзей. У меня аж рот открылся от удивления. Это как? Неужели кто-то разгадал мой детский секрет?

— Удивлен? — услышал я позади себя голос друга.

— Удивлен, — поворачиваюсь я и жму его руку. — Это кто же здесь мой секрет разгадал?

— Спроси у Ивана, — смеется друг. — Ваня, иди сюда.

— А что это за мальчик? — спрашиваю я.

— Сын мой, — хохочет Славка. — Вот что значит друга своего долго не навещать. Эх, ты… Не знал даже, что сын у меня родился. Ну это ладно. Ты внимательней посмотри на его головной убор.

Славка снял с головы сына шапку из газеты и протянул мне.

— Посмотри вот здесь, в уголке, — распрямил он газету.

В углу газеты стояла дата… 12 июля 1972 год.

— Не понял, — удивился я, — газета как новая…

— Она и есть новая, — стал вдруг серьезным Славка. — Ты посмотри вот здесь. Чья подпись?

— Это же я писал, — потемнело у меня в глазах. — Как такое возможно. Откуда она у вас?

— Да я и сам не знаю, где Ванек ее нашел. Два дня назад исчез сын. Будто растворился в воздухе. Часа два мы его искали. Все облазили с женой. Нет мальчишки. А тут вдруг он взял и появился, и в этой шапке.

— Этого не может быть, — пробежал у меня по спине холодок.

— Значит, может.

Я сразу вспомнил того маленького мальчугана из своего детства. Ведь это тот самый Ваня. Это я ему надел на голову свою шапку из газеты. Он же показывал на это самое место, когда здесь еще пустырь был. Говорил, что здесь живет. Обалдеть… Неужели такое возможно… Неужели малыш на несколько часов попал в наше прошлое?

Дочь цыганского барона

Зайдя в купе, я обратил внимание на своего попутчика, маленькую сухонькую старушку. Мне показалось, что ей уже все девяносто. Как это она решилась в таком возрасте куда-то ехать. Я поздоровался и стал располагаться на своем месте.

Кроме бабушки, в купе никого не было, видно, не сезон. Ну и хорошо. Никто надоедать не будет со своей выпивкой. Бабушка сидела и молча смотрела в окно, думая о чем-то своем.

— Бабушка, а вы что, одна, что ли, едете? — спросил я, укладывая сумку под сидение.

— Одна, сынок, одна.

— Как это вас отпустили одну. Не боитесь?

— Не боюсь, сынок. Пусть меня боятся. Я ведь цыганка, дочь барона, и много чего умею. Поезд мне дом родной.

— Цыганка? — удивился я. — А на вид не скажешь.

Бабушка снова замолчала, глядя в окно. Ну и ладно, дорога длинная, наговоримся еще.

Поезд выстукивал колесами свою музыку, и я уже начал дремать.

— Я ведь девчонкой совсем к цыганам попала, да так у них и осталась. Сбежала я из дома, когда мне семь лет было. Родители пили здорово и били меня. Вот я однажды села в поезд и уехала куда глаза глядят. Так к цыганам и попала. Пригрели, накормили и много чему научили. Барон цыганский у себя меня оставил. Восемьдесят лет с цыганами жила.

— Ого, — сказал я. — Ничего себе.

— Да. Девяносто скоро мне.

— А куда же вы едете?

— На могилку к родителям.

— Куда?

Старушка отпила давно остывший чай.

— На могилку к родителям, в деревню, где родилась, еду. В одну сторону, значит. Обратно уже не вернусь.

— А если деревни той уже нет? Ведь восемьдесят лет вы там не были.

— Куда ей деваться-то. На месте деревня, в три семьи.

Старушка снова отпила холодный чай.

— Приходить в последнее время родители стали. Никакого покоя не дают. Просят, чтобы я приехала к ним. Вот я и поехала. К себе, наверно, зовут. Там уж и помру.

Время уже было позднее, и я залез на верхнюю полку. Почему-то билет мой был продан на верхнее место, хотя больше в купе никого не было. Может, ночью сядут.

Бабушка тоже прилегла и тут же уснула.

Ночью я проснулся от того, что кто-то разговаривал в купе. Я повернулся посмотреть на нового попутчика и чуть не упал с полки от неожиданности.

Напротив бабушки сидели две фигуры. В темноте они едва заметно светились. Это были мужчина и женщина.

— Да еду я, еду, — говорила им бабушка, — чего надоедаете? Скоро уже буду. Все сделаю, что просите. Уходите, не пугайте парня. Проснется еще ненароком.

Утром, когда я прощался с бабушкой, а ей еще сутки ехать, оставил я для нее несколько банок консервов и палку колбасы.

— Это вам, бабушка. Вам еще далеко ехать.

— Спасибо, сынок, не стоит беспокоиться. У меня деньги есть.

— Бабушка, это были они? Ночью.

— А ты не спал разве? Они, сынок. Говорю же, приходят они. Много лет уже покоя не дают.

Я взял сумку и открыл дверь купе.

— Ты вот что, сынок, — бабушка сунула мне что-то в карман пиджака. — Возьми эту монетку. Это цыганская монетка, очень старая, она счастье тебе принесет. Удачи тебе.

Я шел по перрону навстречу своему счастью, а поезд увозил бабушку-цыганку все дальше и дальше. В те края, где она родилась. В те края, где она, видимо, и останется на века.

Намедни

Я тут намедни бабушку Машу встретил, соседку по площадке. Сидит на лавочке, бледная, растерянная, чуть не плачет. Я уж подумал, может, заболела, ведь ей недавно восемьдесят пять исполнилось, сами понимаете. Откуда я знаю, что восемьдесят пять? Так ведь она нас с женой всегда на свой день рождения приглашает. Другие-то соседи по площадке молодые еще, не идут. Вот мы втроем и празднуем который год. Родственники, конечно, есть у старушки, только живут далеко и давно не дают о себе знать.

— Бабушка Маша, — подсаживаюсь я к ней, — ты чего бледная такая, уж не заболела ли?

— Будешь тут бледной, — морщится старушка, — кот покоя не дает.

— Хулиганит, что ли? — улыбаюсь я. — Так ведь старый он уже хулиганить-то.

— Старый, Сережа, старый. Даже не вспомню, сколько годов ему.

— И чем он тебе не угодил, что ты расстроенная такая?

— Так гонит каждое утро на прогулку меня. Покоя не даёт. Угрожает даже, если я не иду.

— Это как это он тебе угрожает? — сдерживаю я смех.

— Тебе смешно, — косится старушка на мое перекошенное лицо, — а вот мне не до смеха. У меня ведь сил совсем нет на улицу выходить, а кот гонит. Иди, говорит, гуляй, а не то совсем сляжешь…

— Прямо так и говорит? — прыснул я со смеха.

— Прямо так и говорит, — морщится старушка, — не пойдешь гулять, говорит, все твои крупы по полу пораскидаю. Не поверила я поначалу, а он дверцу шкафа открыл, когтями пакеты с крупой порвал и на пол их покидал. Я прямо со слезами собирала с пола крупы-то. А он смотрит на меня и говорит: «Не будешь за здоровьем своим следить, каждый день порядок будешь наводить».

— Во котяра, — давлюсь я от смеха, — заботливый и говорящий…

— Смешно тебе, — обижается старушка, — мне вот не до смеха. Каждое утро иду на прогулку как в последний раз. Ты бы поговорил с ним. Хоть через день бы выходить, и то хорошо. Поговоришь?

— Поговорю, — держусь я от смеха за живот, — обязательно поговорю.

— Нет, ты прямо сейчас поговори, — не унимается старушка. — Меня проводишь, надеюсь? Голова сильно кружится…

— Конечно, провожу, бабушка Маша. Пойдемте, — помогаю я ей подняться со скамьи.

Старушка открыла дверь и первого пропустила меня.

— Ты иди с котом поговори, а я чайник поставлю.

— А где он?

— В спальне, наверно… Меня прогоняет, а сам спать ложится.

Давно я так не смеялся. У меня от смеха даже искорки в глазах забегали. Захожу в спальню к старушке, кот лежит на ее кровати и смотрит на меня.

— Ну чего уставился? — слышу я в голове голос.

У меня от такой неожиданности аж все внутренности вниз опустились… В туалет захотел. Ну, думаю, показалось… От такого смеха и не то покажется.

— Привел старушку? — снова раздался голос в голове.

В животе у меня что-то сильно забурлило. Глаза мои полезли из орбит. По спине пробежал холодок.

— Это ты, что ли, со мной? — еле выдавил я из себя, глядя на кота.

— Ну а кто еще, — лизнул котяра свою лапу.

— А коты разве…

— Да какой я тебе кот… Домовой я. Ее кот сдох года два уже как, только она не знает об этом. Приходится мне образ кота принимать, чтобы не расстраивалась хозяйка. А то помрет еще не дай бог, что мне потом… Куда? Ты вот что… Поговорил бы с ней, чтобы она рыбу мне отваривала. Не могу я сырую рыбу есть, изжога замучила. Она ведь как кота меня кормит. Корм еще этот сухой покупает… Тьфу… Поговоришь?

— По-по… — не могу я выговорить. — Только и у нее просьба.

— Да знаю я, — распустил когти кот.

— Сережа, иди чай пить, — раздался с кухни голос старушки.

— Поговорили? — спрашивает меня старушка, едва я зашел на кухню.

— Поговорили, — сглотнул я ком в горле.

— И что? Согласен он?

— Согласен, — присаживаюсь я к столу, — только просьба у него… Рыбу он сырую не любит. Ты отваривай ее, и корм сухой больше не покупай…

Москва слезам верит, или Лепесток счастья

Катерина проснулась сегодня в хорошем настроении, и не потому что сегодня суббота и у нее выходной. Наконец-то она накопила нужную сумму, и теперь можно исполнить заветную мечту своего младшего братишки. Егор просто бредил велосипедом. Ни днем ни ночью покоя никому не давал, мечтая и рассказывая всем вокруг: «Вот когда будет у меня велосипед, я, я…»

— Будет, Егорушка, будет, — прошептала Катерина, накидывая на худенькое тело старенький халатик, — пусть простенький и недорогой, но будет.

Сегодня она пойдет на почту и переведет деньги родителям. Ну а они уже… Катерина прямо видела, как ее братишка прыгает от радости, кружась по комнате, выкрикивая радостное «Велосипед! У меня есть велосипед!».

Потом он будет стоять на улице с гордо поднятым носом и говорить обступившим его пацанам: «Сестра купила. Она у меня в Москве работает».

Катерина работала в Москве уже около года, еле-еле сводив концы с концами. Работала она официанткой в китайском кафе. На такую зарплату в Москве не проживешь. Хорошо, если посетители чаевые оставят, которыми надо поделиться с администрацией. А если чаевых нет, считай, день потерян. Жилье снимать было очень дорого, а она умудрялась еще откладывать на велосипед братишке и кое-что отправлять родителям на жизнь.

Когда Катерине исполнилось восемнадцать, она вдруг заявила родителям, что уезжает в Москву, ведь в деревне совсем нет никакой работы. Последнюю ферму и ту закрыли. Она заработает денег и обязательно поступит в институт. Родители переглянулись, но промолчали. Только оказавшись в чужом городе совсем одна, она поняла, в какую кабалу попала и как тяжело ей теперь придется.

Девушка уже взялась за ручку двери почтового отделения, как вдруг заметила одинокую, в старом пальтишке старушку. Бабушка сидела на лавочке и плакала, да так горько, что у Кати защемило сердце.

— Бабушка, что случилось? — присаживаясь на скамейку, спрашивает девушка. — Я могу вам чем-то помочь?

— Пенсия, — вытирает слезы старушка, — цыгане.

— Что цыгане, бабушка?

— Цыгане меня обступили. Я не заметила, как без пенсии осталась. Все вытащили, до копеечки. Помню, что лепесток счастья обещали. Вот сунули мне цветок засохший. Хотела его в кошелек положить, а кошелька нет.

— Эх, бабушка, бабушка, — вздохнула Катерина, — как же просто вас обмануть. Ну какой лепесток счастья… Эх, бабушка.

— Как же я теперь жить-то буду? — плачет бабушка. — Ведь целый месяц без копейки. И родни у меня никого не осталось. Совсем я одна. Ох, беда, беда.

Катерина смотрела на старушку, и у нее разрывалось сердце.

— Вот, возьмите, — протянула она бабушке деньги. Деньги, которые она копила братишке на велосипед. — Возьмите, бабушка.

— Нет, нет, дочка. Не надо, — вытирая слезы, говорит старушка. — Ты же меня совсем не знаешь. Как же ты вот так…

— Возьмите, бабушка. Вам сейчас никто не поможет.

— А как же ты?

— Я еще молодая. Заработаю, — дрожащим голосом говорит Катерина.

— Даже не знаю, что и делать, — шепчет старушка, не решаясь взять деньги.

Катерина засунула деньги в карман старого пальто старушки:

— Возьмите.

— Может, тогда… — старушка опустила глаза, — может, цветок возьмешь. Вдруг и правда на нем лепесток счастья.

— Ну что вы, бабушка, — чуть не плача говорит девушка, — какое там счастье…

Старушка встала. Она никак не могла поверить, что совершенно незнакомая девушка отдала ей свои деньги.

— Как звать-то тебя, дочка?

— Катерина.

— Спасибо тебе, Катенька. Спасибо большое. Пойду я. Что-то плохо мне совсем.

Старушка стала удаляться, оглядываясь через каждые три шага.