Бесплатный фрагмент - Измены горькая свобода

Макс Аллин

Две тысячи дней счастья..И обмана

Земную жизнь пройдя до половины,

я очутился в сумрачном лесу.

Данте Алигьери

(описываемые события имели место в сегодняшней жизни, имена персонажей изменены, а возможные совпадения с ними — чистая случайность)

Рождение возможного счастья

В 7 часов утра 10 апреля Года Жёлтой Земляной Собаки истекали очередные сутки дежурства Лёхи Антонова, на которых он дежурил охранником в одной из старинных школ города, что растерянно глядела белыми окнами на проржавевшие купола одного из самых известных его храмов. Здесь он чередовал время своего учительства в тусклом колледже с подработкой на одном из постов своего охранного агентства.

Служил он в нём верой и правдой уже пятый год, и понемногу привык к бесконечному ночному времени, когда нельзя спать на службе, но вполне морально оправданно можно прикорнуть часок-другой, не попадая под неусыпный стеклянный глаз бездушного автоматического коллеги. Надо было только додуматься, как это правильно суметь сделать. И без ущерба для своей охранной репутации.

Зато борьба со сном настигала его днём, когда нужно было вести занятия, общаться со студентами и коллегами. Это было самое сложное — не заснуть во время уроков. Он старался выбрать момент, когда студенты выполняли учебное задание и не могли видеть, как веки учительских глаз предательски смыкаются, исполняя недоделанную ночную работу.

Лёха откинулся на спинку стула. На столе запущенного кабинета, превращённого в дежурку для охранников и уборщиц, призывно белели тетрадные листки, на которых творился очередной сборник стихов. Настенные часы, беспощадно посечённые временем, настырно обещали новый учебный день, предстоящее появление учителей, буйного стада разновозрастных школяров. И Её прихода..

Этого момента он не мог пропустить, когда Она, оглядываясь, мелькнёт в дверях дежурки, смущаясь положит в местный убогий, и донельзя обшарпанный, холодильник, пакетик с коробкой еды для себя и его, и, пряча улыбку в глазах, пойдёт лёгкими шагами в свой кабинет завуча на третьем этаже.

Лёха познакомился с Инной месяц назад на вечернем обходе, когда по инструкции осматривал кабинеты перед ночным дежурством. В школе было тихо, лишь уборщица в поисках воды отчаянно гремела пустым ведром где-то на первом этаже. Неяркая полоска света под дверью выдавала чьё-то присутствие. Он постучал, и, услышав разрешение, вошёл. За третьим от входа столом сидела, склонившись над бумагами, улыбчивая женщина с ясными голубыми глазами и волнистыми тёмно-русыми волосами, убранными в короткую красивую причёску.

— Здравствуйте, что-то вы засиделись сегодня снова, неужели дома никто не ждёт, — Лёха был немного нахален и смел, — я уж и кабинет собрался запирать. — Вы одна на этаже остались».

— Да, у меня всегда много работы, вот и не успеваю, сижу, доделываю, — её глаза внимательно смотрели на Лёху, согревая его чем-то сильным, необъяснимым. Это потом он вспомнит выражение «в душе что-то ёкнуло», но сейчас мысль суетливо проскочила как-то мимо. Он просто наслаждался её светлым взглядом и спокойствием лица, сохранившим ожидание радости, несмотря на минувший крикливый, шумный школьный день.

— Да, вам не позавидуешь, — осмотрев для вида кабинет и потоптавшись возле столов, заметил Лёха. Он не стал распространяться насчёт своего учительства в одном из древних колледжей города, подумав, что это будет странновато сейчас, когда он под другой личиной ходит по чужим кабинетам и ведёт разговоры с их хозяйками.

— Я скоро заканчиваю работу, осталось немного совсем. И ключ на вахту принесу обязательно, — светлые глаза по-прежнему светились непонятной радостью.

В следующее дежурство, чувствуя интуицией Близнеца, что она сидит ещё за столом в кабинете, он принес довольно спелый банан и булочку, что ухватил на бегу в маленькой пекарне на углу ближайшей площади возле областного суда.

— Вы меня никак подкармливаете, — заметила Инна, пряча банан в верхний ящик стола, — я что-то не очень хочу есть. Но за это спасибо. Поработаю ещё немного и ваша булочка будет как раз кстати. Сердце Лёхи снова шевельнулось горячим. Прошёл год после недолгого, практически молниеносного, развода, со своей, теперь уже бывшей, сварливой супругой. И он не то, чтобы избегал женщин, но, во всяком случае, случайные, короткие знакомства обрывал сразу.. Лёхина душа ещё не остыла от непримиримой боли глухого и откровенного предательства. Сын и дочь выросли, получили образование, уже работали. А он не стал мешать им жить, но вот с женой, желавшей жить без проблем на широкую ногу, развёлся без шума и пыли.

И откуда было знать Лёхе, что думала про себя русоволосая училка, когда он только–только появился перед её глазами. «Так, ещё один типус объявился, — в голове улыбчивой Инны стал складываться образ новичка-охранника, косолапит, да ещё и как-то с поломанной рукой. А, это про него, наверное, бабы говорили на днях, будто он то ли ветеран, то ли участник войнушки какой-то. Не грубит, вроде начитан. Вежливый.

Не чета, видно, моему сдохшему забулдыге, что всю свою жизнь по девкам таскался, да заразу в дом приносил. Господи, сколько же я с ним всех гадостей перетерпела..И по его кораблям моталась, ждала, дура, пока он со своими кобылами-поварихами разбирался, чьи ляжки горячее..И во всяких ночлежках портовых сутками ночевала, пока он из своей загранки придёт. Одно было по тем временам хорошо — барахла много ценного привозил, хотя и был жадиной несусветной. Об иномарке даже мечтал, да не сладилось у него что-то. А этот, скорее всего, не жлоб — вон каждый вечер еду разную мне таскает. И не жалко ему, кажется. Странно..Наверное влюбился, дурашка.

Да, видно не судьба мне была с Коляном — идиотом долго жить остаться, — продолжала размышлять она, снова перекладывая бумаги, — замуж не хотела, да вот взяла и пошла из бабского интереса — а как оно там будет? Ну, раз предлагает. Всё девственниц искал..А я виновата, что мне тогда из пацанов никто не нравился? Часто думала, а вдруг мне с этим Коляном-мореходом удача и выгорит? Может он сама судьба и есть? Но не получилось… А этот мордашкой неплохо сохранился, вроде — симпатичный, хоть и в возрасте. За «полтинник», наверное, давно уже потянул», — незаметно разглядывала его Инна, укладывая тетрадки в аккуратную стопку на столе.

Солнечная и жаркая весна, быстро пришедшая с яркими днями, уже заканчивалась. А общение с Инной становилось всё откровеннее — они перешли на «ты», и с каждой новой встречей потоки чувств становились полнее и ярче. Хотя новая избранница оказалась на десяток лет младше, Лёху это пока не тревожило — в его жизни должен был появиться человек, который отвлёк бы его, хотя бы на время, от горьких и ненужных мыслей. И в один из вечеров накануне лета он решился.

— Ин, а давай съездим в Казань. Недельки на две. Я там вообще не был, говорят, интересно. Город большой, красивый. Немного подумав, она согласилась. А у самой понеслись косяком мысли: «Интересно, как он платить будет? Как мой бывший, зажмотничает? Или просто денег даст? Ладно, поглядим на его поведение. Хм, а какой «живчик» у него? Большой или маленький? Будет не по мне, маловат, точно не дамся, сразу уеду. Поводов будет море. Фи.!.Зачем такой хахаль с «мелким» нужен, да ещё и одноруконький.

Да… А вот мой бывший муженёк шибко приставучий был, шустрый, так приятно изводил ночами, ну в край. До того, чтоб себе отдохнуть, ему полный отлуп давала иногда месяца на три или на полгода. Потому и «дёрнул» к своим брюнеткам с крутыми ляжками. Обожал их… Видно, очень они его устраивали. Да ещё потом домой нагло заявлялся, пьяный в стельку, права качал при сыне».

— А когда поедем? — спросила Инна как можно равнодушнее. Лёха сразу нашёлся: «Давай подумаем! У меня в июле отпуск, а у тебя?» «У меня, — тут Инна сделала лёгким домиком красиво подведённые белобрысые бровки, — тоже в начале июля. Можно поехать в середине июля, чтоб дождей не было, а то я слышала, что в начале месяца будут дожди. Намокнем, простудимся».

— Хорошо, замётано, — у Лёхи дрогнуло сердце. Клюнула! Теперь надо подготовиться».

— Ин, а что ты так оглядываешься по сторонам, когда выходишь от меня из дежурки? — спросил Лёха, не зная, что наступает на самую главную и болезненную, до жути, мозоль Инны — её тайную жизнь в школе. Она дёрнула губами и молча отвела взгляд.

Прошло три дня. Лёху так и подмывало узнать о её решении, но выдались свободные от дежурства дни, и он посвятил их на подготовку. И всё же вечером, на третий день он решил позвонить Инне и услышал в трубке её плачущий голос :

«Меня кот Барсик кислотой облил. Прыгнул на полку, пока я голову мыла и опрокинул бутылку с уксусом. Теперь надо стричься.. Как я теперь поеду с такой причёской? И вообще, куда?»

«Ба, да она отказывается, — сразу подумал Лёха, — придумала что-то и боится с незнакомым ехать. Кстати, а причём тут кот? — продолжал он свои глубокие размышления, — самое интересное начинается….Надо что-то делать. А поеду-ка я сейчас к ней в гости. Заодно и посмотрю, как она живёт-поживает».

Сказано-сделано. Через двадцать минут он был возле её дома на окраине города в посёлке моряков, обошёл, присмотрелся. Снаружи дом казался крепким, основательным, хотя и был построен в середине 50-х годов прошлого века. Однако, зайдя в подъезд, Лёха сморщился от запаха плесени, застарелого кирпича, извёстки и паутины. Самодельная добротная дверь убедительно говорила о заботливом хозяине квартиры. Теперь, правда, уже бывшем.

Инна встретила Лёху как-то смущённо, хотя он и предупредил её о своём приезде. Нервно прикрывая полотенцем мокрые волосы, стала жалобно рассказывать:

— Я вот сожжённые кислотой волосы подровняла, как могла, и теперь сестру Катю надо просить, чтобы получше подстригла. Она парикмахер-самоучка, раньше много стригла, как могла, тем и зарабатывала неплохо».

Красивый кот, явный сиамец, лениво лежал на серо-зелёном, недоступном для его острых когтей, диване, самодовольно играя кончиком хвоста. Пока пострадавшая сушила феном волосы, Лёха рассуждал про себя, в чём же состояла вина хвостатого и была ли она реальна вообще. К конкретному выводу он так и не пришёл, занявшись осмотром жилища своей новой знакомой.

«Да, обычное жильё теперь уже одинокой училки, — почему-то плавно пришлось на ум, — книжки, посуда, телик плазменный. А вот верхние динамики явно не её, и давно не включались — решал задачу Лёха, — тут интерес другой нужен. Резкий, жёсткий. Для любителя мощного «металла»..

Инна тихо вошла в комнату, прервав его умозаключения, и присела рядом с ним на диван, сложив ноги по-турецки.. В руках у неё качалась коробка из-под конфет, наполненная какими-то бумажками.

— Недавно я прибирала нашу машину внутри, — начала она дрожащим почему-то голосом, — и нашла моего мужа бывшего, Коли, тайные лечебные записки и рецепты, — её тонкие пальцы нервно касались пожелтевших листков с непонятными записями.

— Оказывается, он ходил к врачу, ну, сам понимаешь, к какому, проверял себя носитель он вируса или нет. И доктор направил его на лечение. А он скрыл от меня всё это. Потом болел долго, проще сказать, гнил живьём. Я не отходила от его койки, и чего только не пережила в те месяцы. Последние дни Коля провёл дома, и о том, что я испытала, лучше не говорить».

Слёзы душили её. Инна вздохнула поглубже и продолжала: «Всё это Данилка видел, сын мой, он сейчас на работе. Как он отца ненавидел, просто не могу передать. Пытался меня защищать, когда тот избивал меня за малейшие проступки — не так ступила, не так подала, не так посмотрела. Когда же наступили последние дни, он вообще, как будто, сошёл с ума. Неожиданно пытался вставать, несколько раз падал, а потом полиция устанавливала на допросах причины синяков — от падений или моих побоев. Все родственники мужа думали, что я точно пыталась его убить. Еле-еле оправдалась». Голос Инны прерывался, слёзы снова скользнули по щекам…

Она закрыла коробку и устало облокотилась на подушки.

— Да, понимаю тебя, — только и смог сказать Лёха, тяжело тебе пришлось, сочувствую. И, неожиданно для себя, прижался к ней плечом, полуобнял. А сам подумал: «Зачем же она это мне говорит? Так сразу раскрывает картины своей тяжёлой жизни? Интересный душевный спектакль — рассказать о муже-поганце, который долго издевался над ней, их сыном, и потом как-то вовремя взял, да и умер! Или тонкий намёк на сдачу пробы на вирус для отказа от знакомства? Если это так, то она ещё тот фрукт!! Ладно, посмотрим, как будет выходить из этой ситуации».

Успокоившись, Инна встала, спрятала коробку в недрах древней, советских времён, полированной стенки, и уже ровным голосом, который Лёха, ну не мог спутать ни с чьим, сказала так, будто ничего не произошло, и он жил здесь уже целую вечность: «Не уходи, сейчас поставлю чай, попьём с печеньками» и вышла на кухню.

— Да, вот это дела, — его душа зашлась от изумления. Пришёл просто проведать, а стал свидетелем целой трагедии, тут Шекспир наш Вильям, точно отдыхает». Через несколько минут он уже сидел за овальным пластиковым столом, и не столько пил ароматный кофе, сколько в очередной раз за короткое гостевание погружался в грустное прошлое своей новой знакомой. Вновь думая, что сейчас лучше бы не пить «бразильский» эрзац-кофе, а глотнуть сразу «соточку» хорошего коньяка, чтобы реально прочувствовать жизненные передряги женщины, к которой он успел проникнуться глубоким чувством, пока что сострадания.

И, как будто подслушав его тайные мысли, Инна достала из верхнего шкафа бутылочку армянского коньяка.

— Сама не пью, голова не переносит, но сейчас не могу, разревусь точно, что-то на сердце тяжело. Налей немножко». Пришлось даме уступить. Коньяк оказался так себе, разве что по красивой этикетке армянский, но теперь Лёха готов был и этот, почти коньяк, пригубить, ради жизненно изумительных, как чувствовал, душевных признаний симпатичной собеседницы.

— Я родителей не послушала, особенно маму, — рассказывая о себе, Инна гладила свою руку, словно хотела извиниться перед кем-то, -она очень хотела, чтобы я закончила школу и обязательно поступила в какой-нибудь институт. А мне вот, вздумалось пойти в местное педучилище, девчонки-одноклассницы говорили, что там очень интересно, да и мне нравилось возиться с малышнёй, чему-нибудь их учить. Откуда такое во мне взялось, и как давно, сама не знаю.

Тайком отнесла документы в приёмную комиссию, и сказала родителям о поступлении уже потом, после вышедшего приказа о зачислении. Деваться им тогда было некуда, для вида поругали и смирились с тем, что я буду теперь учительницей начальных классов.

Учиться было интересно, да и время тогда было советское, по тогдашним меркам, любопытное, а по теперешнему — совсем непонятное. В общем, потом пошла на работу, втянулась. А тут и замужество свалилось, как снег на голову. Я его не особенно-то и хотела, много занималась гимнастикой, мечты всякие лелеяла, но как-то не сложилась моя спортивная удачная судьба из-за травмы позвоночника. Да, впрочем, и жизнь потом оказалась далеко не сахарной.

Инна помолчала, пригубила ещё из рюмочки, потёрла пальцы рук, — немеют кончики почему-то, наверное, от нервов, — и продолжала: «Гуляла с будущим мужем Колей месяца два-три, он мне показался стоящим парнем, таким хватким, сильным внутри, порой даже дерзким. Я и сама не промах — молчу, молчу, а потом как вмажу словами… Потому разом и купилась на его характер. Может не стоило мне за такого идти, не знаю. А время тогда было лихое — начало девяностых годов. На кого-то нужно было опереться. Он в то время имел деловую профессию — моряк или ремонтник, бог там знает какой.. Но что-то с морем связано было. Значит, очень уж всем выгодная тогда казалась. Вообще страшный дефицит всего был, а только моряки процветали, барахло всякое из-за границы везли, можно было жить хорошо, припеваючи, это если с головой всё делать.

Он-то младше меня был всего на пару лет, зато шустрый, и мной, дурой, крутил, как хотел. Я ж верила ему во всём, как никакая другая. Свадьбу сыграли очень скромную, только на ней скандал жуткий произошёл — его бывшая девица, Клавка, не поверила, что он женится не на ней, и припёрлась отношения выяснять. Так было дико и неприятно слушать её крики, визг…

Да-а-а..Семейная жизнь началась со скандала и гадостью закончилась. Вот с тех пор я очень-очень суеверная. Потому что сразу посыпались на меня всякие невзгоды. Пожить нормально и успели только месяца два с половиной, а потом Коля ушёл в плавание, и начались мои мытарства душевные. Пишу письма, звоню ему куда-то в пароходство, а они или не доходили или их он не читал вовремя. Получалась всякая куролесица дикая. Одни нервы…

В конце-концов он по мне очень соскучился, и вздумал меня на корабль пригласить, заманил всякой всячиной, дескать приезжай в Питер, обратно на корабле пойдём до Куйбышева, из-за границы прибуду, вещей привезу, каких захочешь. А на деле так вышло, что по-тихому стала я содержанкой команды. Он так ловко устроил, что все сливки ему, и деньги, и работа не пыльная, а мне по кубрикам оставалось шляться по его желанию…

Письма же писал такие любвеобильные, хоть плачь. Сейчас где-то в шкафу в ящиках валяются, всё ж не выкинула, ведь там частица души моей. Я, ведь дура, плакала, думала он любит меня очень. А Коля меня просто продавал с выгодой для себя — ему барахло команда за полцены сплавляла.

При случае хвастался, что купил в Финляндии, в Германии за полцены.. Выходило, что эти полцены — все мои услуги.. Так промучилась одну поездку, другую, а потом решила — хватит. Намекнула ему, а он сразу в лицо кричит: «Слинять хочешь, дура, от денег? Знаешь, сколько я должен отработать?». Не стерпела, высказала ему всё, что думала. И ушла домой. Лежу, плачу, холодеет во мне всё…

Так, опять со злобой, и ушёл в новое плавание, изругавшись со мной до чёртиков. Прошло месяца четыре. Мама прослышала о моих злоключениях, зовёт: «Приходи, придумаем что-нибудь». Тут у меня сынок впервые и шевельнулся внутри. Радостная, побежала с новостью к ней. Просидели до ночи в разговорах. Она и посоветовала: «Иди, говорит, в пароходство, скажи, так мол и так, обрюхатил, подлец, бросил, ушёл в плавание. Не пишет и не интересуется ни мной, ни будущим ребёнком. Они уж точно прочистят ему мозги надолго».

В пароходство-то я не пошла, постеснялась тогда, но у меня был хороший знакомый, капитан большого пассажирского корабля, известная личность, бывал у нас в училище, потом часто в школу приглашали. С ним поговорила, обсказала, как всё было и он честно пообещал помочь. Уж не знаю, что и как он там делал, но оказалось, помог.

Не прошло и недели, как мой благоверный муженёк позвонил через служебный телефон прямо с корабля, каялся, божился, что не будет повторять такого никогда. Но я уже ему не верила. Мне знакомые на посёлке во все уши прожужжали, что именно он там на кораблях делал, и как себя вёл в плавании. Стало так противно, как никогда. Но у меня уже был человечек под сердцем, и его надо было родить, вырастить. А уж будет ли такой муженёк при этом присутствовать, не моя теперь печаль. Лишь бы какие-нибудь деньги, подлый паразит, платил.

Вернувшись из рейса, полупьяный, в соплях и слезах, валялся у меня в ногах, умолял простить, клятвенно обещал жить душа в душу. В то лихое время наступил развал страны, надо было искать жильё — в морском общежитии, где я тогда бедовала, с ребёнком было бы очень тяжко. Но тут как раз подвернулся жуликоватый, и жадный невероятно, его дальний родственник, прописал нас в комнате своей квартиры. В той, рядом, где сейчас сын живёт. А в этой, где сидим, был склад его всякого барахла, — продолжала Инна с усмешкой, — запасы всякие, доски, краски и прочее. Он-то не бывал здесь часто, держал помещение скорее для хлама, а тогда мы её хорошо отремонтировали, была как сарай, а стала настоящей квартирой.

Хотя бы в этом муж искупил свою вину — делал всё, как мне тогда очень нравилось. Попозже, со временем, создал под окнами и газоны для моих цветов. Обожаю это дело. Красиво..В деревне не смогла бы жить — там ведь вкалывать надо круглые сутки. Одна скотина да птица с хозяйством каких трудов стоят. И не до цветов.

А тут под окнами пожалте — газон, цветочки, какие хочешь выращивай. Вышла, и по настроению, поработала, отдохнула.. Придурок мой, грешный, и рад бы исправиться, да не тут-то было. Не прощала его, пока не повинится передо мной и Богом. Мы ж венчались.. Ну и что? Надумали, сходили в храм, исповедались, он перед батюшкой всяко покаялся, а сам-то видать нисколько не прочувствовал. Где-то полгода ещё держался, и стала с ним жить, как прежде. Думала, ну, опомнился мужик, снова душой понадеялась, обрадовалась…

Устроился Колян в порту работать, на частную фирму — лодки, плоты резиновые клеить, проверять. За границей побывал пару раз, и снова с катушек слетел от шальных денег. Завелись у него полюбовницы, одна другой мясистее, ширше, глубже, и все, как назло, брюнетки. Меня даже хотел силой перекрасить, так ведь не далась, покрасилась для вида потемнее, на том и отстал. В отместку стал на Волге рыбачить. И не один. Сначала со мной, конечно, а потом, как мне вся эта рыба вонючая надоела, стал брать похотливых девок на речные ночёвки. И сына сначала прихватывал, да я потом запретила. Чего ему там смотреть? Как он в моей бывшей палатке чужих девок с радостью пялит?

И тут, как назло, снова забеременела. На радостях хотела ещё родить ему дочку, может остановился бы, припрятал до лучших времён свой неутомимый активатор. Но нет, словно бес в него вселился, будто себе цель поставил — всех девок посёлка лишить целомудрия. Ну, я и не захотела носить его кровинку. Со злости пошла на аборт. Убила девочку… Сейчас у меня была бы дочка, красивая, белокурая, о которой всю свою жизнь мечтала, и не пришлось бы сына любить так сильно, как нельзя матери. А тогда готова была растерзать этого идиота-гуляку и убить всё, что с ним связано.

Доктора не послушала, дура. Он был не старый ещё, такой, усталый, сидел передо мною, и уговаривал даже глазами. А я смотрела ему в лицо и ничего не видела, кроме своего дуролома. Будто оглохла. Во мне тело адски гудело и звенело в ушах. Как матрёшка, сижу, поддакиваю. А сама вся криком исхожу внутри, оттого, что муженёк меня снова опозорил.

Ни к кому не пошла со своей душевной болью. Даже к маме. Она бы точно меня стала отговаривать, как и доктор. Но я словно сердцем заледенела. Днями сидела молча. Так в холодной душевной полутьме и согласилась лечь на операцию, где меня всю-всю исполосовали. Я же спортсменка бывшая, вся узкая такая была, не толстая, как многие наши «коровы» поселковые..

Один лишь Господь знает, сколько я потом по храмам исходила, вымаливала прощение по дочери своей убиенной, уж и не знаю. Да и сейчас все вины готова взять на себя, искупить хоть чем, да вот мне прошлого никак не вернуть, придётся пользоваться тем, что осталось от той жизни — один сыночек».

И только тут Лёху осенило — сын заменил Инне мужа.. Пока что визуально..Под матовым блеском натяжных пластиковых потолков замаячила липким туманом мрачная тень царя Эдипа. Ему стало холодно и как-то не по себе. Инна поднялась, ойкнула, видать, онемели ноги от неудобного сидения.

— Устала что-то, да ещё ужин готовить надо, Данилка, любимочка, придёт, есть захочет». Лёха тоже привстал: «Ну, я пойду, можно завтра зайти»? — Можно, — Инна отрешённо кивнула головой, — после трёх часов. Буду как раз дома».

Обратный путь на съёмную квартиру оказался коротким, Лёха никогда не думал так долго напряжённо, чтобы длинная дорога закончилась почти незаметно. «Ну и дела, — размышлял он, — что ещё невиданного мне предстоит узнать от неё».

Но день завтрашний, через ночь плавно перешедший в текущий, продолжился звонком Инны: «Ты где живёшь? В гости наведаться можно, раз у меня был»? Он объяснил, как добраться, и стал ждать её с работы. Эту съёмную квартиру Лёха нашёл почти случайно, и, как оказалось, весьма удачно. По выцветшему объявлению сдавалась «однушка» за «десятку» вместе с «коммуналкой». Не поверив своим глазам, он срочно побежал по адресу договариваться с хозяином.

И уже назавтра, звонким от солнца осенним утром, в сквере перед разбитым кинотеатром, встретился с мужем хозяйки, чудаковатым очкариком — айтишником, быстро с ним договорился. Страшно довольный, он в тот же удачный, яркий сентябрьский день вселился в однокомнатную квартиру с чистой ванной, отдельным туалетом, огромной лоджией. Правда, «хата» на четвёртом этаже оказалась достаточно азиатски запущенной после изгнанных квартирантов-мигрантов, но радость от такого свободного жилья была сильнее.

После «гадюшников», в которых Лёха, «свежеразведённый муж», бедовал, это были настоящие хоромы. Нужно было только хорошенько их прибрать и подремонтировать, что он и сделал всего за месяц с небольшим. Теперь жил один и никакого горя не знал. Хорошо перезимовал и готовился даже что-то сделать крупное в квартире по ремонту, надеясь на длительное жильё.

После полудня она позвонила и предупредила, что едет. Лёха вышел её встретить. Когда вышла из автобуса, улыбнулась своим неповторимым светом глаз: «Ты как царь устроился — Губернский рынок напротив, вокзалы всякие, поглядим, что это за хата у тебя». Вошли.. По её взгляду он ощутил, что Инна ожидала совсем другого места обитания, но не стала вслух оценивать. Присев за накрытый стол, заметила: «Ты ещё и готовить умеешь?».

— А то как же. Правда по-минимуму, но думаю есть можно мою стряпню: салаты, бутерброды, рыбный суп…

— Надо бы эти обои переклеить, — заметила она морщась. Есть видом лучше на примете, могу подсказать где. Лёха с радостью согласился и уже через неделю, в субботу, она в симпатичном спортивном костюме, который красиво смотрелся на её стройной фигурке, деловито руководила мелким ремонтом в его очередной временной «хате».

Новые геометрические обои радовали глаз — она явно гордилась, что вытащила мужика из тусклой серости окружающей жизни и намеревалась продолжить свой «курс обучения». Но после третьего визита её пыл немного поугас, вероятно она не ожидала, что неухоженный холостяк надолго «зависнет» в съёмном жилье и стала намекать на совместную жизнь.

Думая об этом, Лёха не торопил события, ведь предстояла поездка в Казань, которая должна была раскрыть побольше её тайн и противоречий. В том, что они стояли в полный рост, у него не было никаких сомнений. Главным препятствием был её сын, тощий, бледнолицый инфант, торопливо проскользнувший в свою комнату во время первого лёхиного посещения. Тогда Инна не стала с ним знакомить Лёху, не считая этого пока нужным.

Белобрысый, безумно худой парень, с вялыми мышцами, несостоявшимися ляжками и сутулой спиной, по внешнему виду словно студент: очки, совершенно лысая голова и отрешённо-играющий взгляд. Тонкий голос с противным хихикающим смехом — таким Лёха увидел её 31-летнего сына, полноценного самца в возрасте почти Христовом. Откуда взялось это существо? От любви?

Её, по-лёхиному неторопливому размышлению, была целая пропасть, исчезнувшая в ходе жизненных условий и событий — болезней Инны, аборта, постоянных и циничных измен мужа, бытовых неудобств и последовавших за ними лавин взаимных подозрений и ответной злобы. Лёха вдруг понял, культура этой семьи — ханжество, скопидомство, накопительство, крохоборство, дошедшее до абсурда к её старости — собирание разного рода баночек, скляночек, вещичек. А вдруг всё это пригодится?

В беседах у инфанта проявилось полное, причём брезгливое, равнодушие к детям и родителям, начиная с бабушки. За всё время, что Лёха потом жил у них, этот внучок ни разу не поинтересовался ни её здоровьем, не навестил её, не помог с посещением больницы, словом, вёл себя так, как будто её вовсе не было.

Но школу под маминым контролем он закончил вполне прилично, благодаря своему темпераменту — это был обычный «тихушник», благополучно и без проблем пересидевший все классы. Без хороших друзей и личных врагов. Маме он был очень удобен — ребёнок не проблемный. Всё время был чем-то занят, да и сейчас тоже проводил почти все время за компьютером.

Однако больная, гнилая кровь отца дала о себе знать — инфант постоянно мучился желудком, испорченным гастритом, кожными болезнями по наследству. Это Лёха определил сразу, курс анатомии в университете не прошёл даром. Но давать советы по лечению он не решался — кто их знает, как воспримут?

Образ жизни инфанта был виден сразу — ни попрыгать, ни побегать. Раньше, какое-то время он, к радости мамы, занимался музыкой, ходил на тэквондо, но после нескольких болезненных тренировок струсил и спорт бросил. У него сложилась своя, настоящая философия умного безделья — немного поработать, а потом отдыхать целый день, играя в компьютерные игры до тридцати с лишним лет в твёрдой уверенности, что мама и покормит его, и обслужит… Психология игромана и нахлебника, совершенно не способного к домашнему труду по вине матери, окружившей его заботами со всех сторон

А теперь это «чудо» должно было разнообразить лёхино будущее сожительство с избранницей, и как оно поведёт себя, точно знала только сама матушка Природа. Другим барьером было отношение Инны к прочной связи, на которую Лёха прежде всего рассчитывал, справедливо полагая, что вялотекущая жизнь по принципу хомяков совсем не сулила ему ничего хорошего. Однако внутренним чутьём Близнеца Лёха почувствовал, что именно отношения безо всяких обязательств, помноженные прежде всего на деньги и секс, твёрдо рулили поступками, запуганной тяжким прошлым, женщины.

Незадолго до отъезда в Казань, по сложившейся незаметно традиции, он зашёл к ней после окончания последнего урока. Была пятница, вторая смена, школа опустела, и на её столе было как-то непривычно пусто. Медленно встав при его появлении, она загадочно глянула ему в глаза и, прижавшись, зашептала: «Я уже не могу без тебя… Хочешь, ну, давай сейчас? У меня и классная „резинка“ с собой есть..».

У него всё похолодело внутри: «Как? Здесь? Прямо в классе?». –Да, ничего, не бойся — тихо прошептала она, — чего тут такого. Закроемся, лягу спиной на парту, и ты всё сделаешь. Ну… Во мне давно всё жужжит от тебя… Очень хочется..».

Услышав её кипящий нетерпением шёпот, Лёха потерял дар речи. Испытывая чувства, он всегда рад был её, ну, чуть-чуть приобнять, согласился бы и на жаркий поцелуйчик, но к такому повороту событий его душа, да и тело не были готовы совсем. «Во дела, — потрясённо кружились лёхины мысли, — её годочки за полтинник далеко бегут, а она уже через месяц знакомства прямо летит не глядя под кого-то на парту лечь. А ну-ка, если она не только со мной так пыталась на спинке потрудиться?».

Увидев на его изумлённом лице колебания, Инна недовольно скривила губы, остановилась.

— Ладно, чистюля, не желаешь прямо здесь, тогда пойдём к тебе, в «дежурку», — взяв его за руку, смело повела вниз. Но пока шли по лестницам, её экстаз немного поугас, и, увидев старый, хромой топчан с грязным продавленным матрасом, она вообще отказалась от этой затеи, недовольно бросив: «Хорошо, давай мы не будем сейчас торопиться, подождём..»

А на следующий день, взяв с собой небольшую сумку, он спешил на вокзал для своей первой поездки в Казань. Да ещё с женщиной, к которой питал определённые сердечные чувства. В маленькой маршрутке они ехали с перерывами часов пять, и Лёха, удивляясь, открывал для себя в Инне всё новые и новые черты чего-то смутно колкого и неприятного..В её движениях, словах сквозила какая-то паутина расчётливости, на которую он сначала вовсе не обратил внимания, но потом стал замечать всё больше и больше.

Двухместный номер маленькой уютной гостинички в центре города,куда они заселились, Лёхе показался  замечательным. Дни, проведённые в Казани, ему открылись новым окном в радость, которую он торопливо черпал, чтобы успокоить утомлённую душу. В первые же часы после приезда Инна предложила погулять по вечернему городу, наслаждаясь красотой впервые увиденного..

Потом они добрались до городского велодрома и, наслаждаясь своим неожиданным детским решением, катались на огромных велосипедах по городской набережной до ночной темноты. Уставшие и голодные вернулись к своим постелям. и, приняв душ, заснули настоящим крепким сном.

В наступившие яркие солнечные дни было решено получше посмотреть город и его главные достопримечательности. Больше всего Инне понравилась центральная улица с её красочными бесчисленными магазинчиками и закусочными.

И хотя она мало чего в них покупала, ей нравилось, как она говорила, «продавать глаза», то есть просто разглядывать товары, прицениваясь, но не приобретая их. Лёхе это сначала казалось забавным, но потом он уже привык к её вопросам «сколько стоит» и колких встречных шутливых вопросов уже не задавал. Инне торговалась при каждом удобном случае и, собираясь что-либо прикупить, выжидательно поглядывала в лёхину сторону: «Будет ли он так щедр, как в прошлые дни, когда не думая, с радостью доставал кошелёк?»

Очередное тихое утро заглянуло в их гостиничное окно ярким солнцем. Накануне, после долгой прогулки по улицам города, они так устали, что даже не захотели ужинать, поэтому легли, выпив по настоянию Инны лишь по стакану кефира. В этот день завтрак они проспали, и его пришлось готовить самим. Вообще, Инночке это показалось даже интересным, и она быстро, увлечённо стала хлопотать на небольшой кухоньке в их номере. Загадку Лёха для себя решил сразу — свой приготовленный завтрак был гораздо дешевле, чем гостиничный.

Перекусив вкусным омлетом с ветчиной, они поспешили в город, так как вместе запланировали посетить дальний район и прокатиться на колесе обозрения, которое им показалось даже больше, чем в их родном городе. Это оказалось правдой.

Уютная застеклённая кабина не пропускала никаких звуков, негромко играла приятная музыка. Инночка и Лёха сидели напротив друг друга и наслаждались видами города с высоты почти птичьего полёта. Виды его действительно завораживали — высотные здания новых районов красиво чередовались с исторической застройкой.

Белокаменный Кремль прячась в дымке утреннего тумана, постепенно вырастал из него своими высокими, почти волшебными башнями. А купола главных мечетей призывно сияли под первыми лучами солнца. Сверху было на что посмотреть.

Здесь, на высоте, далеко от земного мира с его грехами и проблемами, словно впервые влюблённый, Лёха смотрел на свою женщину и снимал, снимал её на видео, надеясь потом, когда-нибудь, посмотреть вместе или в одиночестве насладиться мгновениями её образа. И только здесь, радостно встречая взгляд любимой, он заметил лёгкую тень задумчивости на лице Инны.

Она говорила спокойно, как-то без восторга, разглядывая окрестности с высоты почти птичьего полёта. Словно тайные мысли держали её душу там, внутри, закрыв на маленький, но прочный замочек.

Лёха не отрывал глаз от Инны, и она ощутила на себе его изучающий, внимательный взгляд. А в какой-то момент ему даже показалось, что от этого пристального общения глазами она почувствовала себя как-то сиротливо и неуютно — исчезла улыбка, доброжелательность, и главное — пропали тёплые искорки наслаждения в глазах. Словом, Инна очень не хотела, чтобы он, хотя бы случайно, узнал её многочисленные секреты.

Инна действительно думала о нём. Сравнивала со своим бывшим, который в последние годы замужества твёрдо держал её на положении животного, которое должно было удовлетворять любые, самые изощрённые, страсти его персоны. И всё время спрашивала себя: «Правильно ли она сделала, что поехала с ним в Казань? Такая осторожная и подозрительная в последние годы, быстро доверилась ему, практически незнакомому человеку? Чувство опасности после жуткой смерти мужа чуть притупилось, но практичность, осторожность и расчётливость остались такими, какими были всегда.

В конце концов, думала сейчас Инна, оборвать связь никогда не поздно, был бы какой повод или причина. А их можно придумать миллион. В эти минуты она так для себя и решила: «Пообщаюсь пока, а там время покажет, кто он, и на что способен. Буду держать его на коротком поводке и воли пока не давать».

Колесо стало завершать свой круг, они стали готовиться к выходу. Кабинка подъехала к эстакаде, Лёха помог любимой выйти. Инна огляделась и, внимательно посмотрела на него. «Надо сфотографироваться, — предложил он. Она ответила: «Давай, вот здесь!» — и указала на смешные кубики-инсталляции у стены, обвитой кудрявым изумрудным плющом.

Лёха моментально решился, но она остановила его:

— Погоди, сейчас приведу себя в порядок. И присела на кубик, чтобы поправить макияж, — а то буду, как не знаю кто, — улыбчиво шевельнула своими красивыми губами. Сделали несколько кадров и неожиданно,глянув на Лёху, Инна заметила: «Коля всю зарплату отдавал всегда мне. А я свою копила, но только его тратила. Так вот мы и жили. Только счастье мне всё равно почему-то не давалось..».

«Да, вот это признание, — в лёхином сердце шевельнулся неведомый холодок, но он ничего не стал отвечать, чтобы не быть неправильно понятым. Да и в чужую, пока что, душу не спешил влезать. Сейчас он понял: «Она рисует сценарий будущей жизни. Как и что надо будет делать, чтобы не ошибиться..Да, попалась мне особа ещё с теми понятиями». Пройдясь по городу, они вернулись к ужину в гостиницу.

Утром предстояла прогулка в народную деревню — этнический уголок отдыха в центре города. Приехав туда, они окунулись на время в самую настоящую жизнь прошлого.

Прогулявшись по тесным улочкам Этнопарка, решили перекусить в летнем ресторанчике. Лёха заказал свои любимые пельмени, Инна добавила к ним какие-то особенные плюшки и невиданное ими доселе варенье из сосновых шишечек.

Ожидая заказ, тепло болтали как бы ни о чём, Лёхе всё было в ней интересно, он достал свой фотоаппарат и стал делать видео.

Но тут принесли еду и Инна сразу зашумела :

— Бросай съёмку, пельмени остынут. — Но ему так захотелось заснять её на видео, что он продолжал съёмку. Сняв несколько мгновений, только потом принялся за блюда. Сейчас Инна вела себя как всегда, естественно и ничто не омрачало её душу — была весела, шутила, глаза снова искрились хорошим настроением после весьма горячих ночных проделок.

Её лицо светилось от удовольствия, и он понял, эти кадры станут лучшими в его жизни с нею. Теперь из каждого развлечения она жадно черпала всё: радость от пришедшего нового чувства, ощущение искромётного порхания бабочек там, под сердцем, в глубине тела, от которого полыхали губы и кончики ушей, неожиданно немел язык, а в горле рождались такие сладостные звуки, что шла кругом голова, и хотелось как можно поскорее их спрятать от чужих ушей.

Наслаждалась вкусным и невиданным обедом на свежем воздухе в красивом месте, вместе со своим любимым мужчиной, и самое главное — в её душе росло ожидание наконец-то сбывающегося женского счастья, которое должно было согреть оставшиеся от беспросветной жизни годы. Всё это легко читалось в лёгкой улыбке на её лице, несмотря на порою набегавшие тени закрытости и молчания.

Потом они дотемна гуляли по городу, делали бесконечные фотосессии, и этот тёплый для их сердец вечер Лёха предложил провести на берегу одного из центральных озёр. Лодку для катания решили не брать. Инна отговорила его из-за дороговизны, и тогда, найдя на берегу свободную скамеечку, принялись любоваться вечерними пейзажами городского озера.

Было хорошо и уютно. Свежело. Рубиново-медный закат золотил тающий горизонт. Лёха набросил свою куртку на плечи Инны. Сидели молча, тесно прижавшись друг к другу. Она вдруг стала торопливо и радостно вспоминать о своём детстве. Видно, ей нужны были эти воспоминания для души, для того, чтобы кто-то выслушал её давнюю боль от горького одиночества, съедавшего её сердце. Лёха внимательно слушал рассказ Инны, вспоминал своё, и вдруг понял, что теперь ей как никто, нужен собеседник в жизни. Тот, кто будет её всегда слушать, запоминать, что-то, может быть, говорить… Она устала от бродяжьей тоски среди людей… Устала скрываться от всех..

На другой день, в солнечное, матовое по-летнему, утро, ещё не потерявшее следов свежести и ночной прохлады, они планировали за завтраком свой очередной день счастья. Выполнив два или три прекрасных желания и немного устав, решили отдохнуть на парковой скамейке возле высокой узорной стены Казанской цитадели.

Яркие лучи падали на её лицо, светившееся от новых счастливых чувств, а глаза как будто говорили: «Это я, я сижу здесь, в этом красивом месте с моим на сегодня любимым мужчиной, и хочу быть такой, пока он не скажет мне, что же нужно делать, а потом я пойду за ним. Может быть и на край света…» И Лёха снова решил снять небольшое видео своим фотоаппаратом. По всему было видно, что это ей нравилось — и внимание к ней, и то, что идёт съёмка, и то, что предстояло сейчас, может быть самое-самое интересное. Лёха не торопясь, включил аппарат, съёмка пошла.

А вместе с ней потекла их беседа. В руках у неё оказалась местная газетка с туристическими объявлениями и, по праву учительницы начальных классов, она стала их красиво, негромко читать, добавляя смешные комментарии. Солнечные зайчики играли на её лице, добавляя весёлости, задора и таинственной загадки во взгляде.

Наконец-то, они дочитались до нужного. Перебрав несколько почти невообразимых адресов для очередного счастливого путешествия, твёрдо решили на следующий день отправиться в замечательный городок, основанный повелением царя Ивана Грозного возле Казани для её штурма. Лёха никогда не был в этих краях, и Свияжск сейчас вообще сиял для него как terra incognita, очередной, и ещё не перевёрнутой  страницей учебника истории.

На пути к пропасти

Свияжск встретил их ослепительным солнцем и свежим ветром с Волги. Высокая лестница над берегом не показалась им утомительно долгой, и они с большим удовольствием окунулись в дивный мир прошлого, прикасаясь к нему на каждом шагу.

Лёха снова и снова бросал мимолётный взгляд на Инночку и видел раз за разом её искрящиеся радостью глаза. Утренний воздух ещё дышал ночной свежестью, его спутница набросила на плечи свой красивый широкий палантин, заботливо взятый в поездку.

— Конечно, так теплее, — заметила она, — а то вся простыну, пока солнце взойдёт.

Экскурсовод повёл их группу по улицам уютного древнего городища, бойко рассказывая о минувших событиях времён Ивана Грозного. Инна достала свой портативный фотоаппарат и сделала несколько снимков. Лёха любовался ею.

Когда ещё можно было так насладиться увлекательной прогулкой с любимой женщиной? Он снова и снова задавал себе массу всяких вопросов и ни на один из них не мог ответить.

Что же таилось в её душе? И что она там прятала от всеобщего обозрения, постоянно закрывая в доме шторы на окнах даже в яркую солнечную погоду? Чего так панически боялась?

Вместе с остальными туристами они подошли к монастырю. Инна резким движением накинула палантин на голову, укрывая волосы и какими-то странными, ставшими нетвёрдыми, шагами, ступила на храмовый двор. Улыбка, прежде светившаяся на её лице, разом угасла, глаза увлажнились и стали печальны. Как и прежде, она слушала рассказ ведущего группы, но видно было, что сейчас она ничего ровным счётом не слышала, кроме стонов и молчаливой мольбы своей истерзанной и истосковавшейся души.

Лёха понял — она снова страдала, как тогда, в минуту отчаяния перед доктором, принимая своё жестокое решение освободиться от дочки, стучавшей ножками под сердцем, и не подозревавшей о приговоре, вынесенном ей матерью. Лютая ненависть к мужу — проходимцу затмила Инне весь белый свет, и никто из близких не смог ей помочь в те жуткие минуты, когда она безжалостно рвала ту драгоценную, и, может быть, свою самую последнюю счастливую ниточку в сердце и жизни.

Именно это Лёха прочитал в её глазах, когда она подошла в храме к иконам и стала страстно шептать слова молитвы прощения, украдкой смахивая платочком слёзы, катившиеся по щекам. Опустив голову, он, стоя рядом, терпеливо ждал, когда закончатся тягостные минуты общения Инны с потерянной, по бездумью, детской душой.

Почувствовав лёгкое прикосновение её руки, он двинулся вслед за нею к выходу. Странное чувство не покидало его. Он словно побывал в её тёмном времени, при молчаливом разговоре с психопатом-мужем, общался с неродившейся дочкой своей любимой женщины и плотный туман грусти давно минувших событий прохладной пеленой укрыл его сердце.

На дворе обители было тихо. Солнце ещё не встало в полный свет, с реки веяло утренней прохладой. Одинокие паломники и гости спешили на службу в храм. Инна, выходя из дверей, вдруг покачнулась. Лёха едва успел подхватить её под руку. Он заботливо довёл любимую до ближайшей беседки, и, усадив на скамейку, побежал за водой — с собой привезти не подумали.

Выпив глоток, Инна вдруг отвернулась от него и тихо заплакала, вздрагивая всем телом. Лёха прислонился к ней, полуобнял, погладил по плечу:

— Ничего, Инночка, время пройдёт, залечит всё, — сказал он. Хотя знал прекрасно — боль души живёт в сердце вечно, пока жив человек. Если он, конечно, имеет ту самую душу, которая терзается мыслями всегда и везде, вспоминая о чём-то сделанном или несотворённом. Через несколько минут Инна успокоилась, и глухим голосом стала рассказывать, как она потеряла дочь.

— Сначала Колян обрадовался, когда я сказала ему, что у нас будет ещё и дочка. В то же день так напился, что мы с ним жестоко поругались, я даже, кажется, ударила его чем-то. Тогда он снова уехал на рыбалку со знакомыми девками на целую неделю. Стояло лето, работы на заводе прекратились, простои шли постоянно, денег в семье совсем не было. Зарплаты моей только-только хватало, чтобы Данилку прокормить. Мама не могла помочь, часто болела, а папа тогда уже умер. И тут я решила уйти в монастырь. Но матушка Серафима, с которой я познакомилась в одной обители Самары, объяснила мне, что это невозможно, так как у меня есть ребёнок. Душа моя снова впала в депрессию.

Неделю ничего не могла ни есть, ни пить. Только Данилка отвлекал от тягости жизни. И маме ничего не стала говорить. Сама приняла решение пойти на операцию. Когда муж пришёл домой, грязный, провонявший девками, рыбой и вином, заявила ему, что дочери не будет, потому что он её не заслужил. Так он, скотина гулящая, ещё и в драку с кулаками тут же полез. Едва вырвалась от него, убежала к соседям, они меня приютили на несколько дней. А потом пришла в клинику и всё сделала…

Так было больно..Я уж не понимала тогда, что со мною делали. Сначала заснула и увидела Её, какой она бы жила..Дочку всегда такой представляла. А потом снова нахлынул сон. Возникла стена, жаркая, тугая, прозрачная. Я прошла через неё и увидела чёрную гору из чего-то ужасного. Это были ручки и ножки детские, все в крови, и они медленно шевелились. Крик стоял нестерпимый. Из этой горы вылетали страшные существа, крылатые ящеры, которые питались всем этим. Уже там, во сне, мне стало так жутко, что я совсем не могла никак двинуться, просто как оледенела вся..Проснуться, позвать кого на помощь тоже не могла.

Вдруг вижу, что из этой огромной кровавой массы медленно выходит девочка, вся в белом, с моими волосами и глазами, и говорит: «Мамочка, ты зачем меня тут оставила, здесь больно и холодно..Забери меня отсюда». И тут летит эта ужасная птица, на моих глазах девочку мою терзает и поедает своим жутким клювом. А дочка снова появляется и тянет ручки ко мне через стену и кричит: «Мама, помоги мне». А я не могу — стена плотная и уже не пропускает мои руки. И исчезла стена с дочкой за ней».

Это потом, когда наркоз отошёл, поняла, что теперь будет совсем другая жизнь. Мерзкая, отвратительная. Хотя и в прежней-то мало чего было хорошего. День и ночь работали, копили на ковёр, на шкаф, на машину. А беременность моя была мужу совсем некстати.. И где теперь тот ковёр, шкаф и всё остальное? Считай, на помойке! Стоило ли ради этого убивать? А муж где? В земле гниёт..подлый.. И дочки такой желанной и любимой тоже нет. Остались только деньги..А что мне с них, бездушных?

Лёха не мог смотреть на неё. Не потому, что она когда-то сделала непоправимое. Его тяготили слёзы любимой несчастной женщины, потерявшей ребёнка, и то, что он ничем теперь не мог ей помочь. Никак…

Солнце стало пригревать, послышались голоса спутников по группе. искавших своего экскурсовода. Нужно было идти, Лёха поддержал Инну под руку и они двинулись к воротам обители.

Выходя с монастырского двора, она вдруг остановилась на самом краешке красивой и ровной асфальтовой дорожки и попросила сфотографировать её здесь. Лёха взял фотоаппарат, установил кадр, и в объективе увидел, что её лицо снова стало совсем другим. Общение с памятью о тяжком прошлом сделало его строгим и уверенным в себе, но она пока не улыбалась, и Лёха знал, что такая нелёгкие мгновения всё равно пройдут, новые волны жизни унесут прежние печали, лишь порою напоминая о себе краткими мгновениями.

Групповод предложил всем пойти пообедать и Лёха с Инной, обрадованные такой возможностью подкрепиться, двинулись вместе со всеми на городской торжок — небольшую площадь перед едва — едва сохранившейся средневековой крепостью..

На обед был подан борщ в хлебе — в половинке хорошо пропечённой ржаной румяной буханки плескалась добрая порция свекольника со сметаной. Лёха никогда не пробовал есть первое блюдо прямо из хлеба, а тут на тебе — и борщ, и хлеб вместе.

Довольные, они ещё долго бродили по рыночной площади, фотографировались на стенах крепости, любовались сувенирами, прицениваясь, но, так и не купив ничего, вернулись к автобусу.

Такая экономия денег на развлечениях Лёху не столько смутила, сколько сделала отметинку там, в памяти, сказав молчаливо о том, что есть моменты, которые обращают на себя внимание своей неназойливой отрицательностью.

Обратная дорога к гостинице прошла в полусне. Чувствуя приятную усталость, они уже совсем не выходили на остановках, и, вернувшись к месту ночлега, решили в оставшиеся часы до вечера немного отдохнуть от полученных впечатлений.

Грехопадение…

Поездка на отдых в Казань закончилась. Шесть часов пути мелькнули незаметно. Они вернулись в свой город совсем другими людьми — близкими. В постоянных визитах к Инночке незаметно пошёл год. И Лёха стал задумываться о переезде к ней насовсем. Ещё несколько раз Лёха побывал у неё в гостях и в какой-то момент решил: «Хватит. Надо перебираться к ней основательнее».

Правда, съёмную квартиру продолжал держать за собой. «Кто её знает, — думал Лёха, — может и вернуться придётся. Вон она и про замужество помалкивает или уклончиво отвечает. Странная какая-то..любимая попалась. Видно, натерпелась от прежнего муженька, и решает теперь его уроки всю свою жизнь..Ищет чего-то явно. Как-то сказала Лёхе по дороге на работу: «Не хочу снова замуж. Боюсь потерять себя. Да это ничего и не изменит». Он весь день оставался в недоумении, обдумывая эту фразу.

Все вещи он пока решил не перевозить, взял так, несколько предметов по мелочи. На работу теперь стало добираться труднее, но Лёха был уверен, что сделал правильно — многие проблемы быта отпали. У него появилась хозяйка для ведения домашних дел. Да и самой Инночке явно понравилось, что в доме появился мужчина, с которым ничего не страшно, и он многое может сделать. Сын же Данилка пока в счёт никак не шёл. Он ещё только молча привыкал к новому выбору матери, появившемуся в доме другому мужскому лицу и, скорее всего, в глубине души как-то сравнивал его со своим бывшим отцом.

В квартире Инночки жил ещё Барсик, кот-сиамец, с которого, как бы, и началось более тесное знакомство Лёхи с этой женщиной. Приблудившийся когда-то котёнком лет пятнадцать тому назад, он так и остался почётным жителем-зверем этого жилья. Хозяйка привязалась к нему, просто обожала его. Хотя он частенько вредил дому — мимоходом грыз электропровода, точил когти на обивке дивана..Однако Инна, панически боявшаяся мышиного писка и шуршания серых разбойников в простенках, прощала ему всё за его красоту, строгий нрав, и главное, за кошачий труд — мыши в квартире вели себя тихо. Поскольку Барсик время от времени прилично уменьшал их поголовье, держа в страхе подполье. Гордый и довольный собой, при удачной охоте он приносил хозяйке напоказ свою добычу, потом немного играл с нею и забывал про неё. Потому и приходилось убирать за ним остатки охоты.

Лёхе кот не понравился своей сиамской гордыней. Инна сразу это заметила, но ничего не сказала. И лишь потом, во время горького расставания упрекнула его за нелюбовь к своему любимцу.. Свой первый год жизни в доме Инны Лёха привыкал к новым условиям и нраву сожительницы.

Она была хорошей и заботливой домохозяйкой, но что-то в её поведении, речи, характере было надоедливое и царапающее. Она всегда обожала уменьшительно — ласкательные слова, и это стало предметом постоянных размышлений Лёхи. Он вспомнил кое-что из университетского курса психологии, который читала одна обворожительная дама, объект внимания юношей на факультете. И понял, что со своей избранницей надо держать ухо востро.

Её любовь к ласковым словам говорила о том, что в минувшей жизни она была «под сапогом» мужа, который демонстративно топтал своей моралью не только жену, но и её речь. Поэтому Инну с этими словами как-то саму собой, незаметно тянуло в зону безопасности, комфорта, отсутствия ответственности. Проще говоря, в детство.

За её внешней, явно показной доброжелательностью Лёха сразу, интуитивно, почувствовал что-то другое, более ужасное — нечестность, попытку манипулировать человеком, которого надо хорошо приручить, используя его симпатию из-за ласковых слов, а потом, после использования, выбросить как ненужную вещь.

Запасливость Инночки не имела пределов. Во всех мыслимых углах и секциях мебели Лёха постепенно обнаруживал целые залежи вещей. Нужных на первый взгляд, и не очень. И однажды, в поисках срочно понадобившихся ножниц, среди мелочи в одном из нижних ящиков доморощенного секретера он обнаружил неплохие запасы презервативов.

— Н-да, — подумалось Лёхе, — моя хозяйка-то, видать большая любительница «горяченького». «Резинки» были на любой вкус и желание. Ему стало неприятно от чувства, будто он случайно забрёл в тихий бордель у дороги и ему приходится поневоле знакомиться с его обитательницами.

С сыном Инны, Данилкой, довольно щуплым и сутулым молодым человеком, Лёха старался напрямую не общаться — что-то неуловимо льстивое и скользкое жило в этом бывшем студенте. И он понял, то, что когда-то в самом начале знакомства ему рассказала о своём сыне Инна, было лишь верхушкой ледяной глыбы, которая скрывалась под маской угодливой улыбки. Данилка старался мало общаться с матерью в присутствии Лёхи, и ему стало ясно, что этот, хилый по виду, вьюноша, до поры таит в себе массу невообразимых гадостей, которые со временем могут вырваться наружу.

Откуда же Лёхе было знать, что это знакомство для Инны было всего лишь расчётливо подуманной и циничной попыткой отбить у судьбы потерянное в лихое время счастье. Конечно, здесь не обошлось без любовной страсти, ловкой игры, но она оказалась фальшивкой, которую неумолимо раскрыло время. Да и сама Инна позже особенно и не старалась прятать свои замыслы, прикрываясь самыми разными фразочками или фигурами речи.

Ещё как-то не освоившись получше в новом жилище, но вдохновлённый приятным развитием событий, Лёха попросил Инну познакомить его со всем её семейством. Она с этим очень быстро согласилась, и в один из выходных дней они отправились к матери. Данилка, работавший экспертом по строительству в какой-то очередной архитектурной шарашкиной конторе, с ними не поехал, сославшись на большую занятость — днями напролёт сидел за своим мощным компьютером, и было неясно, проверяет ли он чертежи домов и конструкций или режется часами со своими напарниками в волшебные стратегии, которые обожал до немыслимой одури….

Мать Инны, давняя пенсионерка, с младшей дочерью Катей и внучкой Алёной жила в другом районе города и добираться до них было сложновато. Но для Лёхи это не было проблемой. Всего труднее ему было представить новых возможных родственников, потому что в желании Инны строить новое семейное гнездо он давно увидел сильные сомнения. Привычка жить независимо после жуткой смерти мужа сделала её смелой в суждениях, а наличие любимого, единственного, но страшно инфантильного сына-переростка, сделало Инну ярой защитницей его интересов.

Возможная в будущем родня была весьма оригинальна. Полуслепая бабушка качалась на гранях слабоумия, её младшая дочь Катя, женщина средних лет, после неудачного брака, снова нашла себе выгодного, но совсем блудного сожителя-выпивоху — пожилого охранника намного себя старше. Главным в этом неравном союзе было даже совсем не тело толстеющего мужичка, начавшего лысеть и безудержно пить. У него имелось гораздо более привлекательное достоинство — дача, на которой обожала копошиться младшая, довольно бойкая, напористая и языкатая в спорах, младшая сестра Инны.

И, как вишенка на торте, единственная внучка Алёна, безбашенная, немыслимо татуированная с головы до ног, плотная деваха, с лицом, похожим на гречневый блин с дырочками, прижившая, видно, по примеру матери, мальчишку от заезжего кавказца, обещавшего ей так и не состоявшиеся золотые горы за одну-единственную жаркую ночь.

Так, в тесной двухкомнатной «хрущёвке» это семейство коротало свои дни. Внучка, по глупости молодых лет, тратила небольшие деньги за дизайнерские заказы, в основном, лишь на себя. Рассудив логично о заботливых родственниках, особенно о тёте Инне, которой до изумления нравился внучатый племянник, Алёна совсем мало задумывалась, что её сыну нужно постоянное материнское внимание.

Бесчисленные попойки, похождения по мужским компаниям в поисках хороших и нужных «друзей» дали свой результат — мальчишка, резвый и шустрый по натуре, но ещё не умевший как-то говорить в свои два года, проказничал дома и успел получить несколько серьёзных травм — сначала пролил на себя уксусную кислоту, а потом ещё глотнул немного и очистителя. Получив ожоги, парнишка немного успокоился. Но полуслепая бабушка при нарастающей деменции не могла уследить за правнуком, и он снова попадал в неприятные ситуации.

Шумные скандалы всегда сотрясали дом. Лёха понял это сразу. Но не появляться совсем здесь было невозможно. Это возможные родственники сразу бы расценили как неуважение к их семейству.

Почти год новой жизни Лёхи прошёл почти незаметно. Он уже понемногу привык к странностям своей судьбы, но жизнь оказалась гораздо богаче на сюрпризы. Дом Инны власти приговорили к сносу и теперь нужно было бороться по суду за новую квартиру или на что-то покупать новую. Инна не посвящала Лёху в тонкости своих квартирных дел, а это казалось ему странным. Она лишь намекала ему на помощь в тех или иных делах, и он охотно выполнял её поручения.

Время совместного сожительства с Инной мало изменило Лёху. Он по-прежнему писал рассказы, преподавал, и однажды, к своей удаче или нет, поучаствовал в местном конкурсе экскурсоводов. К своему удивлению, занял первое место и получил грант на обучение в столичной турфирме. Ему пришлось об этом сообщить Инне. Она отнеслась к этому философски-меркантильно: «Если деньги зарабатывать будешь, езжай конечно. И поучишься, и от меня отдохнёшь. Ну и привезёшь финансы какие не то..». Насчёт первого и второго Лёха не стал и спорить. А вот насчёт третьего — финансов, он бы поговорил подробнее. Но не стал. По имевшемуся опыту сожительства с ней он знал, тут Инне что-то доказывать было бессмысленно — последнее слово она молчаливо всегда оставляла за собой.

Сборы в столицу были недолгими и на следующий день Лёха улетел на учёбу. В аэропорт Инна не поехала, а проводила его у дверей, и внимательно глядя ему в глаза, сказала, едва сдерживая загадочную улыбку: «Смотри, пиши чаще мне. Буду ждать».

Прилетев в столицу, Лёха сразу окунулся в почти знакомые дела. А вечером, открыв свой старенький «ноут» написал своё первое письмо из белокаменной.

Письмо первое. Лёха-Инночке 23 июля 2019 (03.14)

Здравствуй, Инночка! Сегодня первый день поездки. Долетел хорошо, встретили офисники нормально, и даже довезли быстро — водитель оказался разговорчивым и время прошло незаметно. А вот при размещении началось. Кто-то из клерков накосячил и мне с 2-мя другими пришлось вечером переехать в другую гостиницу. Так что угнездился лишь к полуночи. Потому и спал вполглаза. Ждал что утром будет перерыв, а вышло наоборот. Наступило воскресенье и турвожди не стали ждать — сразу отправили нас в обзор по городу.

Приставили к нам кураторов и посоветовали, что делать на первый раз — смотреть, молчать и мотать на ус. Ну а потом задание — провести самостоятельный анализ увиденного. Всё воскресенье по жаре мотались по городу — от ВДНХ до Красной площади. Там было какое-то придуманное действо — праздник мирового бокса — сцена, крики, драки спортсменов, в общем, потеха для публики. Постоянно проверяли через металлические ворота на Красной площади. Вообще вся Москва неузнаваема. Последний раз был в ней в 82-м или 83-м году. Толкучка везде, как до революции — особенно много восточных — от китайцев до казахов. Можно подумать, что все азиаты сюда сбежались. Туристов конечно, пруд пруди.

Наконец, турвожди сами подустали, решили нас покормить и повели в ГУМ обедать (у них договор с небольшим ресторанчиком, скорее столовой). Был суп с вермишелью и кусок курицы с рисом, два компота — хотелось пить. В общем куриный день. Дали отдохнуть часок в Александровском саду и снова в автобусе колесили теперь уже в специальном. вроде того, что мы с тобой видели в Казани, такой двухэтажный. На этот раз смотрели монастыри Кремлёвского кольца, там Новодевичий и прочие. Опять задание, что и как смотреть, говорить, вернее рассказывать. Запаренный приехал к вечеру и уже ничего не хотелось делать.

Письмо второе. Лёха-Инночке,22.июля Сегодня нас расписали подробно к каждому куратору и озадачили проблемами. Дали карты Москвы и предложили самим составить маршрут используя литературу и интернет. Интернета у меня не оказалось, пришлось вспоминать, то, что знал. Конечно. получилось не очень, но своё. Так и проработали до вечера. На ужин была винегрет, слабенький, какая-то рыба в горшке, две маленькие ватрушки и чай. Завтра снова церковное задание по иконографии и храмам Москвы. Почему такой уклон непонятно, но выбирать не приходится. И ещё дали какое-то свободное задание придумать и оформить. И даже без подсказок. С одним старичком-гидом поближе разговорился и выросло ещё больше вопросов..Вспоминаю тебя постоянно, Инночка… Так хочется видеть тебя рядом..Целую тебя бессчётно…

Прошёл день. Потом другой. Интернет в Лёхином «ноуте» молчал. И только на третий день Инна отозвалась коротеньким письмецом, излучавшим своими строками какое-то придуманное тепло. Он подумал, что Инна обиделась на его отъезд и вечером написал ещё одно, решив каждый вечер творить по одному посланию.

Письмо третье. Лёха-Инночке, 25 июля (03.34) вечер-полночь.

Здравствуй, моя любимая Инночка. Всё время думаю о тебе. И даже новое в столице не видится чем-то страшно интересным. Хотя прошлое бывает занятным. Сегодня занимались историей Китай-города. Это старая ремесленная слобода в пределах сегодняшних улиц Варварка, Никольская, Ильинка и района Зарядья. Там жила масса народу, в том числе и крестьяне-отходники из соседних с московией губерний, те кто не работал на полях, а зарабатывал на оброк помещику ремёслами.

Многие из них были настолько изворотливы, что зарабатывали больше других на ловле и продаже кошек в Москву, где их было мало. Этих умельцев так и звали — кошатники. Как тебе ремесло? Тут не топором махать, не печи класть, хотя и это выгодно. Зато нетрудно. Ловко приманивали в сёлах кошек (молочком и прочими вкусняшками, ловили и везли в белокаменную, где этих самых кошек очень не хватало и продавали богатым купчихам-хозяйкам втридорога. За сезон (апрель-сентябрь) глава семейства зарабатывал от 50 до 200—300 рублей!!! И это при том, что полкило белого хлеба тогда стоило 2—3 копейки.

Так и богатели некоторые на этом, выкупаясь на волю… Наш гид-инструктор конечно, знаток своего дела. И за его большие сведения мастерство рассказа, часто юморного, можно простить разные косяки речи. Так сегодня, ходишь сегодня среди бетонной московии и мало представляешь, сколько всего было раньше… Любимая моя, пусть мною услышанный рассказ-байка порадует твою нежную душу и поднимет настроение. Я тебя очень и очень люблю, с нетерпением жду окончания своих тутошних дней и встречи с тобою. Целую тебя, ненаглядную, нежно-нежно..

Ответный Интернет Инны был коротким:" Ты всё там кошками всякими занимаешься, а мы тут без копейки денег сидим..Ладно, учись, может и здесь на что-нибудь сгодишься». Лёха оторопел. Он не ожидал такого прохладного душа. Но решил не торопиться и писать письма дальше.

Письмо четвёртое. Лёха-Инночке, 25 июля (23.29)

Добрый вечер, Инночка! Сегодня удалось пораньше занять место за компиком. И сегодня весь укороченный день ходили, ездили по местам наших великих деятелей слова — Некрасова, Толстого, Чернышевского да и прочих. Гид Сергей, прям ветеран профессии, вернулся с музейной работы на свои хлеба. Я как то рассказывал, что его просто чуть не силой уговорили стать снова в ряды. А как он рассказывает — заслушаешься. Как роман пишет, и всё по памяти, без бумажки. Сегодня рассказывал о Некрасове и его жизни в Москве.

О Некрасове знаем маловато — ну, великий поэт, издатель, ненавистник крепостничества. А оказывается, он в свои зрелые годы был ещё и заядлым картёжником, но в карты играл по своей собственной системе, проигрывал мало и старался не «зарываться», как Достоевский, который в своём игроманстве мог проиграть всё, начиная от платьев жены до дешёвого колечка любовницы.

В Москве Некрасов играл на небольшие суммы — ну, там завтрак проиграет, обед, ужин, проезд на извозчике и… всё. Так что убытки наносил себе малые. А вот выигрывал часто и помногу. Даже у одного из помещиков выиграл поместье Карабиху. Стоило оно прилично, а проигравший и не сказал, что оно заложено за долги и схитрил, нет, говорит, у меня наличности, бери за проигрыш поместье. Некрасов и взял. И сам потом ещё лет 10 платил выкуп за него. А про это нам на уроках и не говорили.

Вообще любил жить на широкую ногу и мучился этим — дом полная чаша, и тут же пишет стихи революционные. Но не мог ничего с этим поделать. Всё это шло у него из юности — когда назло отцу он поступил не на военную службу, а на учёбу. Родитель его проклял и лишил всяких денег. Представляю, как тогда молодой Некрасов бродяжничал и голодал — заходя в трактир и прикрываясь газетой, украдкой собирал недоеденный хлеб с тарелок и съедал его, и даже энное время жил в трущобах среди нищих.

Вот тогда, наверное, он 16-летним, пообещал себе, что будет биться за жизнь всяко и не умрет в нищете где-то под забором или на чердаке. Такие вот картинки из жизни великих прошлого нам сегодня представляются.

Инночка, как я тебя люблю, не представляешь… Целую тебя нежно всей душою..И постоянно тороплю время до встречи»

В этот раз Инна ответила сразу и не так равнодушно: «Да, ты там с тенями великих общаешься, а нам здесь уже скучновато. Приезжай поскорее».

Письмо пятое. Лёха-Инночке,27 июля (01.15)

Здравствуй, Инночка! Сегодня нас интриговали рассказами о Пушкине. Как и что же делал поэт в Москве между гонками по разным местам Руси. Сделали роскошную квартиру-музей на Арбате. Воссоздали ампирный особняк, принадлежавший в 30-е годы ХIX века карачевскому предводителю дворянства Н. Н. Хитрово. Был такой дворянчик. Пушкин не любил первых этажей и поэтому снимал квартиры верхние. А когда женился на Наталье Гончаровой. за которой безумно ухаживал, снял квартиру в этом доме с февраля по май 1831г. Представь — пять просторных комнат: зал, гостиная, кабинет, спальня, будуар и коридор, 280 квадратных метров общей площади. Молодые парили от счастья..

Но оно было коротким. В Москве тогда Пушкин ничего не сочинил, изругался с тещёй, задолжавшей ему 11 тысяч рублей. И даже, после очередного скандала выгнал её из квартиры. Вот бы не подумал, что поэт в жизни был такой буйный. Потом на лето молодые уехали в имение Болдино и больше в этой квартире не жили, снимали другие в Питере. Там жена его кокетничала направо и налево, ну не могла она обойтись без этого среди мужчин. Представляю вспыльчивого, как порох, потомка арапа петровского, его жгучую ревность и публичный вызов на дуэль белокурого красавца Дантеса, домогавшегося её расположения…

В молодости цыганка нагадала Пушкину, что умрет он от белой лошади или от блондина из-за жены. Сбылось… А сегодня мы узнаём об этом и вернуть или исправить что-то совсем не можем. Такая вот на сегодня история, Инночка. Я, конечно, не Пушкин, а люблю тебя очень и очень сильно, оставляя нам самые лучшие места из потока жизни, что несётся среди нас и вместе с нами. Целую тебя нежно-нежно, чтобы помнить эти мгновения всегда.

На это письмо Инна отмолчалась.

Письмо шестое. Лёха-Инночке, 28 июля (01.15)

Добрый вечер, Инночка! Этот вечер чуть не прошёл кувырком. После разговора с тобой, поужинал, и решил посмотреть телевизор, вникнуть хотя б в последние известия. Меня хватило на 3 минуты и я позорно заснул с пультом в ладони. Проспал часа два и теперь навёрстываю упущенное..Ты спрашиваешь, почему людям интересны чужие тайны? Они просто примеряют свои поступки на великих, чтобы было потом чем-то оправдаться. А я написал тебе 4-стишие, но перегруженный СМС-ками телефон взбунтовался и его не отправил. Ну и волей неволей написал новое и даже 12-стишие. Так что это для тебя..

День ушёл, на цыпочках скользя,

лёгкий вестник нежности и света,

в жизни сердцу опоздать нельзя

ждёт оно  признанья для ответа.

И событий ворох торопя,

мы живём надеждами и верой,

что вливают в душу не скупясь

счастья вечного бальзам без меры.

Ты-сиянье новых дней судьбы,

лёгким облаком летящее под солнцем,

согревая силуэт мечты,

открываешь в светлый мир оконце.

Люблю тебя, Инночка, до потери окружающего мира… Целую нежно и сильно..Всю-всю..

На это письмо Инна коротко ответила: «Неплохо написал. Жду нового..»

Письмо седьмое. Лёха-Инночке, 31 июля (05.09)

Добрый, добрый и тёплый вечер и ночь для тебя, Инночка моя любимая! Так за тебя переживаю теперь что хочется самому броситься и лечить тебя. Я умею и горчичники и даже банки ставить Сегодня и здесь было холодно и я с утра малость озяб, но телеса мои горячие выручили. К ночлегу вернулся весь взъерошенный и перебаламученный. Снова занимался по ботаническому саду, только теперь ещё и с японским уклоном. Оказывается в Ботаническом. саду московском японцы с 1970 года арендовали землю и устроили уголок на свой, островной манер — аллея сакуры, сад камней, беседка для чайной церемонии и прочие прелести в восточном духе. Был потрясён. Платить огромные деньги в чужой стране за минутку любования цветущей сакурой могут только японцы с их фанатизмом. Да ещё вести пропаганду правильного пития чая, да ещё… много чего они хотели, но не получилось. Понимаешь почему — утки на газонах, коляски с детьми там же, скамейки японские с бутылками из-под пива и т. д.