Бесплатный фрагмент - Изменение

ЗОНЫ ОТЧУЖДЕНИЯ ИЛИ ЗОНЫ ИСЦЕЛЕНИЯ?

Взгляд на российский феномен аномальных лесных территорий

Саймон Прескотт, специальный корреспондент The Guardian 22 марта 2018 г.

Когда я впервые услышал о так называемых «аномальных зонах» в российских лесах, моей первой мыслью стал, конечно же, Чернобыль. Радиация, эвакуация, ликвидация — все те образы, которые прочно укоренились в западном сознании. Однако то, с чем я столкнулся, оказалось явлением совершенно иного порядка и, возможно, гораздо более загадочным.

За последние восемь лет в различных лесных массивах России возникло не менее десяти территорий, которые официально классифицируются как «зоны аномальной природной активности». Первые такие зоны появились в Карелии и Мещёре в 2010 году. Российские власти первоначально отреагировали так, как можно было ожидать от наследников советской системы: полное отрицание, военные кордоны и объяснение всего происходящего «плановыми учениями».

Но что-то изменилось в подходе Кремля за последние годы. «Уже невозможно отрицать существование аномалий, когда их становится всё больше», — говорит мне Алексей Воронин, бывший сотрудник МЧС, работавший на границе Хийтольской зоны в Карелии. Сегодня он — независимый консультант по безопасности и, как ни странно, один из тех людей, кого в некоторых кругах называют «проводниками».

От секретности к формальному контролю

Первоначальная реакция российского государства, по словам моих источников в научной среде, была продиктована естественными опасениями. Во-первых, предполагалось, что зоны могут представлять биологическую или радиационную опасность. Во-вторых, нельзя было исключать и антропогенный фактор — например, деятельность террористических группировок или иностранных разведок. Однако годы исследований не выявили ни одного из этих факторов.

«К 2015 году стало ясно, что зоны не несут прямой угрозы национальной безопасности в традиционном понимании», — рассказывает на условиях анонимности сотрудник Института комплексных экологических исследований РАН. «Но оставался вопрос — что же это такое, и как к этому относиться?»

По мере того как число зон росло, менялся и подход к их контролю. Военные кордоны постепенно заменялись боевыми расчетами МЧС и патрульными из лесничества. К 2016 году уровень секретности был понижен до «служебного пользования», что в российской системе означает значительно меньшие ограничения.

Сегодня в 2018 году подход к зонам можно охарактеризовать как «управляемое безразличие». Официально доступ в зоны всё ещё ограничен, но на практике эти ограничения соблюдаются всё менее строго. По словам Воронина, «если восемь лет назад вас могли арестовать просто за фотографирование в сторону зоны, то сегодня вы можете подойти к самой границе, и максимум, что вас ждёт — административный штраф, если вас вообще заметят».

Новый туризм и сопутствующая экономика

Ослабление контроля привело к возникновению необычного вида туризма. По нескольким независимым оценкам, в 2017 году «аномальные зоны» России посетили от 2000 до 3500 человек, большинство из которых — граждане России и стран СНГ, хотя встречаются и западные искатели приключений.

«Официально это может называться экологическим туризмом, духовными практиками или даже научными исследованиями», — объясняет Мария Кузнецова, психолог из Москвы, изучающая феномен «изменённых» — людей, вернувшихся из глубин зон. «Но реальная цель у большинства одна — они ищут трансформацию».

Вокруг этого спроса возникла целая индустрия: проводники, консультанты, «подготовительные курсы». В приграничных городках появились гостиницы, явно рассчитанные на «туристов особого типа». В интернете несложно найти форумы и чаты, где обсуждаются маршруты, делятся контактами проводников и рассказывают о личном опыте.

Отношение властей к этому тоже двойственное. Официально такие походы осуждаются и считаются незаконными. На практике же, при отсутствии инцидентов, на них смотрят сквозь пальцы, а иногда даже негласно поддерживают как источник дохода для депрессивных приграничных районов.

Феномен «изменённых»

Но что же всё-таки заставляет людей стремиться в эти зоны, рискуя здоровьем и нарушая закон? По словам тех, кто вернулся оттуда, зоны обладают уникальной способностью — они могут «исцелять душевные раны».

«Это не магия и не чудо», — объясняет профессор Виктор Николаев из Института нейронаук и мозга. «Мы наблюдаем очень специфическое воздействие неизвестного пока фактора на лимбическую систему и гиппокамп — те области мозга, которые отвечают за эмоциональную память. Происходит что-то вроде избирательной эмоциональной амнезии: содержательно воспоминания о травматических событиях сохраняются, но теряют свою эмоциональную окраску».

Проще говоря, человек, переживший тяжёлую потерю или травму, после посещения глубинных частей зоны всё ещё помнит произошедшее, но больше не чувствует боли, вины или страха, связанных с этими воспоминаниями.

«Представьте, что ваши самые тяжёлые воспоминания превратились в музейные экспонаты за стеклом», — говорит Сергей К., один из «изменённых», согласившихся поговорить со мной. «Вы их видите, знаете, что они ваши, но они больше не могут причинить вам боль».

Научное объяснение или новая мистика?

Учёные пока далеки от понимания механизма воздействия зон. Существует несколько гипотез: от влияния неизвестных микроорганизмов до воздействия особых электромагнитных полей. Наиболее экзотические теории говорят о «прорывах из параллельных измерений» или даже о «сознательной активности биосферы».

«Мы наблюдаем ряд биофизических аномалий в этих зонах, но пока не можем связать их напрямую с наблюдаемыми психологическими эффектами», — признаёт профессор Николаев. «Это совершенно новая область науки, и мы только начинаем её формировать».

Интересно, что российские власти с каждым годом всё больше средств выделяют на исследование зон. Если в начале контакты учёных с зонами были крайне ограничены, то теперь существуют специальные исследовательские центры, полевые лаборатории и грантовые программы.

«Думаю, в правительстве наконец-то осознали потенциал этого явления», — считает анонимный источник из Российского научного фонда. «Если мы сможем понять механизм и воспроизвести его в контролируемых условиях — это будет революцией в психиатрии и психотерапии».

Этические вопросы и общественная дискуссия

Несмотря на кажущиеся положительные эффекты, феномен «изменённых» вызывает серьёзные этические вопросы. Основной из них — можно ли считать человека, прошедшего через зону, той же личностью?

«Да, базовая личность сохраняется, профессиональные навыки и большая часть воспоминаний тоже», — объясняет Кузнецова. «Но некоторые важные элементы идентичности могут измениться. Меняются интересы, вкусы, часто — отношение к близким. Некоторые семьи не выдерживают этих изменений, даже если на первый взгляд они позитивные».

В российском обществе нет единого мнения по поводу «изменённых». Консервативные круги, включая Православную церковь, относятся к зонам и их эффектам настороженно, говоря о «вмешательстве в богоданную душу». Некоторые психологи считают, что «быстрое исцеление» от травм может иметь отложенные негативные последствия. С другой стороны, растёт движение тех, кто видит в зонах надежду на избавление от психологических проблем, не поддающихся традиционной терапии.

Международная реакция

Отношение мирового сообщества к российскому феномену остаётся смешанным. Официально международные научные организации проявляют сдержанный интерес, запрашивая больше данных и доказательств. Неофициально же многие научные центры США, Европы и Азии уже отправили своих представителей для изучения явления, часто под видом «экологических экспедиций» или «культурных обменов».

«ВОЗ и международные медицинские ассоциации хранят осторожное молчание», — отмечает доктор Джонатан Хайд, нейропсихолог из Лондонского университета. «Это понятно — явление слишком необычно и недостаточно изучено, чтобы давать официальные оценки. Но интерес огромный, и он растёт».

По некоторым данным, спецслужбы нескольких стран также проявляют активный интерес к зонам, что неудивительно, учитывая потенциальное стратегическое значение технологии, способной избирательно влиять на человеческую память.

Будущее зон

Что ждёт российские аномальные зоны в будущем? Сохранят ли они свой полузакрытый статус или будут полностью интегрированы в научную и социальную жизнь? Станут ли они туристическими достопримечательностями или останутся таинственными местами силы?

«Думаю, мы движемся к постепенной легализации и регулированию доступа», — прогнозирует Воронин. «Слишком много людей уже знают о зонах, и слишком велик потенциал их использования — как научный, так и коммерческий».

Кузнецова менее оптимистична: «Боюсь, что коммерциализация уже началась, и это может привести к непредсказуемым последствиям. Зоны — это не курорты и не развлечения. Это явления, способные фундаментально менять личность человека. Ими нельзя управлять только рыночными механизмами».

Одно можно сказать точно — аномальные зоны России представляют собой уникальный научный, социальный и, возможно, философский феномен, значение которого выходит далеко за пределы одной страны. И то, как российское общество и государство справятся с вызовами, которые ставят перед ними эти загадочные территории, может стать важным уроком для всего мира.

© 2018 Guardian News & Media Limited

ГЛАВА 0

— Ну отлично. Мы заблудились, — Вера устало осмотрелась вокруг и села, прислонившись к сухому стволу поваленной сосны. Кора была шершавой и холодной, но спину подпирала приятно. Пот высыхал на коже, вызывая неприятный озноб.

Андрей опустил свой рюкзак на землю и достал фляжку с водой. Он выглядел встревоженным, но пытался это скрыть.

— Ну разве что немного. Но это не страшно, с нашим оборудованием мы в любом случае не пропадём. — Он сделал глоток, передал фляжку Вере. — Чего ты так боишься? Волков и медведей тут нет, сама знаешь, животные избегают зон. Даже жалко. Всегда мечтал почесать за ухом медведя.

Вера молча приняла фляжку. Прохладная вода на миг смыла усталость и тревогу. Она осмотрелась вокруг. Деревья были обычными — не слишком высокими, не слишком кривыми, обычными соснами, елями и берёзами, характерными для этой полосы России.

— Ты знаешь, чего я боюсь — она наконец ответила, убрав фляжку в боковой карман рюкзака. — Я не боюсь волков, я боюсь забрести в зону.

Сквозь облака пробился бледный лунный свет. В зеленоватом сумраке лица стали похожи на посмертные маски — все цвета исчезли, оставив только игру тени и света. Андрей снял очки и протёр их краем рубашки, глядя на Веру с непонятным выражением.

— Почему? Другие люди сюда наоборот рвутся.

Он сел рядом. Вера ощутила лёгкий аромат его одеколона, смешанный с запахом пота и свежей хвои.

— Это другие. Я не рвусь. — Её голос прозвучал тише, чем она хотела.

Воздух загустел ещё сильнее, и теперь казалось, что он обладает какой-то странной вибрацией, едва ощутимой, но всепроникающей. Вера вспомнила, как Силантьева описывала это ощущение: «Как в церкви пустой».

— Почему? — настойчиво спросил Андрей, и в его голосе проскользнуло что-то новое. Словно вопрос был важнее, чем казался.

Вера посмотрела ему прямо в глаза. Без очков он выглядел моложе и беззащитнее. И почему-то честнее.

— Потому что… не хочу стать кем-то другим.

Несколько мгновений они молчали. Тишина вокруг стала почти осязаемой как ещё один участник разговора.

— Но ты и не станешь, — тихо произнёс Андрей, снова надевая очки. Оправа поблёскивала в тусклом лунном свете, скрывая выражение его глаз.

— Стану, — твёрдо ответила Вера. — Все, кто подвергся «трансформации», стали другими. Сохранились воспоминания, базовые навыки, но что-то… важное изменилось. В каждом случае. Не стоит это отрицать.

Ветер пронёсся сквозь кроны, вызвав странный, почти мелодичный свист. Первый звук леса, который они услышали за последние часы.

— Разве не то же самое вы делаете на всяких своих психотерапиях? — Андрей придвинулся ближе. — Помогаете людям побороть травмы? Разве это делает их другими?

В его голосе звучал искренний интерес, словно вопрос действительно был важен для него. Не просто абстрактный психолого-этический диспут, а нечто личное.

Вера покачала головой.

— Нет. Это делает их людьми, преодолевшими травму. — Она сделала паузу, подбирая слова. — Зона делает тебя человеком, который её никогда не переживал.

ГЛАВА 1

Москва встретила её шумом, суетой и запахом выхлопных газов. После недели, проведённой на периферии Валдайской зоны — с её влажной тишиной, запахом хвои и странным гудением, которое словно исходило от самого воздуха — Вера чувствовала себя оглушённой. Казалось, что столица никогда не спит, никогда не останавливается, никогда не замирает в том неестественном покое, который окутывал приграничные территории зон.

Она стояла у выхода с Ленинградского вокзала, сжимая в одной руке потёртый рюкзак, а в другой — сумку с ноутбуком и диктофонами. Вызвать такси? Спуститься в метро? Три пересадки до дома, или сорок минут по вечерним пробкам? Выбор, который в нормальном мире делаешь, не задумываясь. Вера вздохнула и направилась к метро. В кармане куртки снова завибрировал телефон — после пересечения границы зоны связь наконец-то вернулась, и теперь сообщения сыпались одно за другим.

Четыре сообщения от научного руководителя, запрос от журнала на статью, три пропущенных от коллеги, напоминание о конференции…

В вагоне метро было душно. Вера прижала к груди сумку и закрыла глаза. Двери с грохотом закрылись и вагон тронулся. Вера даже не подняла головы, когда кто-то протиснулся через толпу и встал недалеко от неё. Только когда раздались первые дребезжащие аккорды расстроенной гитары, она неохотно открыла глаза.

Мужчина был немолод — за пятьдесят, с обветренным, словно дублёным лицом и воспалёнными глазами. Та часть вагона, где он стоял, заметно опустела — люди отодвигались, морщась от запаха перегара.

Он провёл по струнам ещё раз, откашлялся и хриплым срывающимся голосом буквально заорал:

В сон мне — жёлтые огни,

И хриплю во сне я:

— Повремени, повремени, —

Утро мудренее!

Но и утром всё не так,

Нет того веселья:

Или куришь натощак,

Или пьёшь с похмелья.

Вера вздрогнула. Высоцкий. Песня, которую так любил отец. Певец, уловив её взгляд, улыбнулся щербатой улыбкой и продолжил:

Я — на гору впопыхах,

Чтоб чего не вышло.

А на горе стоит ольха,

А под горою вишня.

Хоть бы склон увить плющом,

Мне б и то отрада,

Хоть бы что-нибудь ещё.

Всё не так, как надо!

Мужик, в лучших традициях исполнения Владимира Семёновича, орал песню дурниной, часто мимо нот, но с выражением. Некоторые пассажиры демонстративно доставали наушники и отворачивались, другие украдкой снимали на телефоны.

Вера вдруг почувствовала, как подступают слёзы. Эти песни из другой эпохи… отец включал их в экспедициях, когда они собирались у костра. Тринадцать лет назад он, видимо, увидел что-то, что «не так как надо». И не вернулся. Отца не было в живых — она почти уверилась в этом. Экспедиция её отца отправилась в Мещёрскую зону когда никто ещё не знал о настоящей природе таких мест. За эти годы она почти смирилась, что отец мёртв. Почти поверила, что его записи, которые она хранила в сейфе, — это всё, что от него осталось. Почти.

Но где-то в глубине души всегда жила маленькая, упрямая девочка, ненавидящая слово «почти».

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Новослободская».

Певец внезапно оборвал песню и, расталкивая людей, перебрался в другой вагон. Момент ушёл, но Вера всё ещё чувствовала странное волнение. Она провела рукой по лицу, чтобы стереть непрошеные слёзы. Снова накатили мысли об отце.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Белорусская».

Вера вздрогнула. Усталость брала своё — она не заметила, как чуть не проехала свою пересадку на серую ветку, погрузившись раздумья. Извиняясь, она протиснулась к выходу и успела выскользнуть в закрывающиеся двери. В кармане снова завибрировал телефон. На экране высветилось имя: «Николаев Институт».

— Алло?

— Вера Игоревна! — голос заведующего лабораторией звучал возбуждённо. — Вы вернулись? Как экспедиция?

— Да, Виктор Семёнович, — Вера говорила громко, стараясь перекричать гул уходящего поезда и толпы вокруг. — Всё хорошо, куча материала, устала только.

— Отлично! — судя по звукам, Николаев что-то быстро печатал. — Завтра сможете приехать? Нам поступил новый правительственный запрос. Увеличивают финансирование исследований на тридцать процентов.

— Тридцать? — Вера случайно наступила на ногу пожилой женщине впереди и та не оборачиваясь недовольно зашипела. — Что случилось?

— Новая зона, — голос Николаева понизился до заговорщического шёпота. — В Ярославской области. Третья за этот год. Они распространяются. Нужно ускорить исследования.

— Буду завтра к девяти, — Вера уже протискивалась в вагон поезда серой ветки — Только дайте мне выспаться, Виктор Семёнович. Неделя в приграничье — это не курорт.

— Конечно-конечно! Отдыхайте. До завтра!

Телефон наконец-то замолчал. Вера смотрела на своё отражение в тёмном окне вагона. Двадцать восемь лет, а выглядит на все тридцать пять. Тёмные круги под глазами, морщинка между бровей, которую она заработала ещё подростком, ухаживая за больной матерью. Волосы давно нужно было подстричь — русые пряди спутались от лесной влаги и нескольких дней без нормального душа.

Рядом с её отражением в стекле проплывала реклама: «Турагентство „Новый Я“. Специальные туры для обновления личности. Работаем со всеми типами психологических проблем. Консультации с опытными психологами».

Вера хмыкнула. Эвфемизмы становились всё изящнее. «Обновление личности» вместо «необратимых изменений психики под воздействием аномальных факторов». «Опытные психологи» вместо «бывшие проводники в зоны». Она достала телефон и сфотографировала рекламу — пригодится для отчёта.

Своя квартира встретила её стерильной чистотой и запахом синтетической лаванды — автоматический освежитель воздуха, единственная уступка уюту. Вера бросила рюкзак в коридоре, не разуваясь прошла в маленькую гостиную и рухнула на диван. Хотелось есть, хотелось мыться, хотелось спать — одновременно и с одинаковой силой. Спать победило.

Ей снилась мать. В последние месяцы деменции она уже не всегда узнавала Веру — тощую девочку с вечно испуганными глазами. «Ты кто? — кричала она, размахивая скалкой. — Воровка! Проститутка! Где мой Игорь? Что ты с ним сделала?» А Вера пыталась объяснить, что она дочь, что папа пропал давно, что он не вернулся из экспедиции. «Врёшь! — мать замахивалась. — Ты нарочно его увела! Игорь не мог меня бросить! Он обещал!»

Снилось, как она прятала все острые предметы, все лекарства, как научилась уворачиваться от ударов. Как соседи перестали реагировать на крики. Как школьный психолог вызвал её для беседы, а она сказала, что всё хорошо, что мама просто экспрессивная, что это у них семейное. И улыбалась так широко, что сводило челюсть.

Снилось, как она вернулась из школы и нашла мать на полу кухни. Как потом были люди в белых халатах, были вопросы, на которые она не знала ответов. «Почему вы не обратились раньше? Почему не было госпитализации? Почему вы, несовершеннолетняя, жили с психически больным человеком без присмотра взрослых?»

А потом были дальние родственники — тётя по материнской линии и её муж, принявшие Веру с холодной вежливостью и плохо скрываемым раздражением. Всего полгода до совершеннолетия, но эти полгода растянулись в вечность под их осуждающими взглядами и шёпотом за спиной: «Вся в мать, такая же странная». И чувство вины, которое стало таким привычным, что уже не ощущалось отдельно от её сути. Вина перед матерью — за то, что не уберегла. Вина перед отцом — за то, что злилась на него за исчезновение. Вина перед самой собой — непонятно за что.

Вера проснулась от смс-ки. За окном было темно — она проспала весь вечер, не раздевшись, не поев. В смс-ке был очередной спам.

ИНТЕРВЬЮ №21: МИХАИЛ В., 58 ЛЕТ

Бывший военный, участник боевых действий, находился в Валдайской зоне около 12 часов. Дата интервью: 04.11.2023

В.С.: Михаил, что побудило вас отправиться в зону?

М.В.: (напряженно) ПТСР. Классический случай. Бессонница, флэшбеки, приступы агрессии. Военный психолог помог немного, но… недостаточно. Пил много. Семья уже разваливалась.

В.С.: Как вы узнали о возможных эффектах зоны?

М.В.: От сослуживца. Он тоже… из наших. С таким же багажом. Вернулся из зоны другим человеком. Я не верил сначала. Думал — промыли мозги какие-нибудь сектанты. Но потом увидел его с семьей в парке. Он смеялся. Представляете? Просто смеялся, как обычный человек. Что характерно — трезвый.

В.С.: Что вы помните о пребывании в зоне?

М.В.: (хмурится) Мало. Помню, как шли с проводником — бывший егерь, немногословный. Дошли до какой-то поляны. Он оставил меня, сказал, что нужно просто ждать. Я ждал. Долго. Потом… (долгая пауза) Началось то, что я могу описать только как боевой флэшбек, но… осознанный. Я видел все заново, но как будто со стороны. И мог говорить с… с теми, кого уже нет. Мы говорили. Потом я, кажется, потерял сознание.

В.С.: Когда вы заметили изменения?

М.В.: Почти сразу после возвращения. Проснулся на следующее утро и понял, что выспался впервые за долгие годы. Без кошмаров. И еще… (растерянно трогает шрам на лице) Я помню войну. Помню, что там было. Но это больше не вызывает… ничего. Как выцветшие фотографии чужой жизни.

В.С.: Вы считаете эти изменения положительными для себя?

М.В.: (решительно) Да. Я перестал пить. Отношения с женой наладились. Могу играть с дочкой, не вздрагивая от громких звуков. (пауза) Но… есть и другая сторона. Я стал… мягче. Это хорошо дома, но на работе… Я служил в охранной структуре. После зоны понял, что больше не могу. Уволился. Теперь работаю с деревом. Делаю мебель.

В.С.: Заметили ли вы другие изменения в себе, своем характере, привычках?

М.В.: (неуверенно) Да, и странные. Например, не могу есть мясо. Вызывает отторжение. Раньше был классическим мужиком — стейк с кровью и все такое. (улыбается) Жена шутит, что я вернулся хиппи. И еще… не знаю, как объяснить… у меня появилась какая-то… чувствительность.

В.С.: Можете ли вы сказать, что стали другим человеком?

М.В.: (смеется) Ну это вопрос философский. Мы же все время меняемся. Вот я до службы одним человеком был. А после армии другим вернулся. На жену, детей срывался, как выпью так вообще клинило. Хорошо это? Не думаю. А после зоны значит еще другой человек. С женой съехались опять. Она рада. Другой? Наверное. А какой я «такой»? Вот вы мне можете сказать? Если «другой» не я, то какой тогда я? Не знаете? Вот и я не знаю.

ГЛАВА 2

Институт прикладной психобиофизики располагался в неприметном здании сталинской постройки на Ленинском проспекте. Пять этажей серого камня, украшенные рядами кондиционеров, ничем не выделялись среди других научных учреждений, занимавших эту часть проспекта. Только небольшая, почти незаметная вывеска говорила о том, что здесь изучают одно из самых странных явлений современной России.

Вера поднялась по растрескавшимся ступеням, привычно кивнула охраннику на входе, приложила пропуск к турникету. Только оказавшись в холле, она почувствовала, как напряжение последних дней немного отпускает. Институт стал её домом больше, чем стерильная квартира — здесь она проводила большую часть времени, здесь имела цель, здесь чувствовала, что хоть немного приближается к разгадке тайн.

— Вера Игоревна! — молодая лаборантка, кажется, Катя или Кристина, Вера постоянно путала имена младших сотрудников, почти подбежала к ней. — Виктор Семёнович вас уже ждёт! Они там все собрались в его кабинете.

— Все? — Вера вопросительно подняла бровь. — Что значит все?

— Ну, директор и какие-то люди из министерства, я не знаю точно. Один в военной форме, полковник, кажется.

Вера нахмурилась. Присутствие начальства и военных никогда не сулило ничего хорошего. Возможно, вчерашние слова Николаева о тридцатипроцентном увеличении финансирования были лишь половиной новости.

Кабинет Николаева находился на третьем этаже. Когда Вера постучала и вошла, внутри действительно было тесно от собравшихся. Она сразу заметила директора института, профессора Лихачевского. Рядом с ним стоял Николаев, а чуть в стороне — высокий мужчина с военной выправкой в штатском костюме, но с выдающими его профессию коротко стриженными седыми волосами и прямой спиной. У окна стоял незнакомый молодой человек, который с интересом рассматривал книжные полки.

— А, Вера Игоревна! — Лихачевский заметил её и жестом пригласил подойти. — Наконец-то! Заждались вас.

Вера подошла к группе, чувствуя на себе изучающие взгляды.

— Позвольте представить, — продолжил Лихачевский. — Вера Игоревна Соколова, наш ведущий специалист по психологии «изменённых».

— Полковник Игнатьев, — сухо представился военный, пожимая ей руку. — Министерство обороны, отдел специальных исследований.

— Вера Игоревна, присаживайтесь, — Николаев указал на свободный стул. — У нас не так много времени.

Когда все расселись, Лихачевский прокашлялся и заговорил официальным тоном:

— Коллеги, как вы знаете, в Ярославской области была зафиксирована новая аномальная зона. Третья в этом году и семнадцатая по общему счёту. Анализ показывает, что темпы появления новых зон ускоряются. Если в первые пять лет после обнаружения феномена появлялось в среднем по одной зоне в год, то теперь мы наблюдаем по три-четыре зоны ежегодно.

Он нажал пару клавиш на ноутбуке, подключенном к проектору, и на белом полотне появилась карта России с отмеченными на ней зонами. Плотность красных точек действительно увеличилась в последние годы — большинство было датировано 2020—2023 годами.

— В связи с этим, — продолжил Лихачевский, — руководство страны приняло решение об ускорении и расширении исследований. Российская академия наук и… — он бросил взгляд на полковника, — другие заинтересованные ведомства будут координировать масштабную программу исследований.

— Если говорить конкретнее, — вступил полковник Игнатьев, — через месяц в район новой зоны отправляется большая совместная экспедиция. Более тридцати специалистов из разных институтов, включая медиков, биологов, физиков… — он сделал паузу и слегка поморщился. — Слишком много людей, слишком много шума. Неизбежные утечки, журналисты, любопытные… Мы рискуем получить искажённые данные ещё до начала официальных исследований.

— Именно поэтому, — подхватил Лихачевский, — мы предлагаем отправить небольшую передовую группу. Буквально два человека. Прямо сейчас, не дожидаясь основной экспедиции. Успеть собрать первичные данные в относительно… нетронутых условиях.

Вера молча переводила взгляд с одного на другого. Она уже догадывалась, к чему всё идёт.

— Мы хотим, чтобы вы составили эту передовую группу, — подтвердил её догадки Николаев. — Вы и Андрей Викторович, — он кивнул на молодого человека у окна. — Познакомьтесь, Андрей Викторович Ломов, специалист по компьютерному моделированию и картографированию зон. Работает по контракту с Министерством обороны.

Андрей подошёл ближе и протянул руку. Вера оценивающе посмотрела на него: лет тридцать, высокий, худощавый, с короткой русой бородкой и внимательными серыми глазами за стёклами очков в тонкой оправе. Типичный айтишник, только без классической для них сутулости. Скорее, в нём чувствовалась какая-то сдержанная энергия.

— Очень приятно, — Андрей пожал ей руку, задержав её в своей на мгновение дольше чем следовало бы. — Наслышан о ваших исследованиях.

— Взаимно, — автоматически ответила Вера, хотя на самом деле ничего о нём не слышала.

— Мы хотим, чтобы вы отправились через неделю, — вернулся к делу Лихачевский. — Всё необходимое оборудование уже подготовлено, разрешения получены.

— Неделю? — Вера не скрывала удивления. — Я только что вернулась с полевой работы…

— Время критически важно, — твёрдо сказал полковник. — Новые зоны наиболее активны в первые недели после образования. Кроме того, — он слегка понизил голос, — есть данные, что к зоне уже потянулись «туристы».

— Понимаю спешку, — Вера поджала губы. — Но всё же хотелось бы больше информации. Какие конкретно задачи ставятся перед нами? И почему именно я?

Полковник и Лихачевский обменялись быстрыми взглядами. Затем Игнатьев произнёс:

— Задачи стандартные: первичное картографирование зоны, фиксация аномалий, установка сенсоров для долгосрочного мониторинга. Ломов займётся технической частью, вы — потенциальным психологическим воздействием зоны. Вы лучший специалист по «изменённым» в стране, Вера Игоревна.

— А есть ли у военных особый интерес к этой зоне? — прямо спросила Вера.

Полковник чуть сощурился:

— У нас есть интерес ко всем зонам. С одной стороны, эффект снятия психологических травм крайне перспективен для лечения боевых ПТСР. С другой… — он помедлил, — есть определённые… побочные эффекты, которые нас беспокоят.

— Повышенная эмпатия, пацифизм, вегетарианство? — с лёгкой иронией предположила Вера.

— Скажем так, изменения личности, которые могут сделать человека непригодным к службе, — отрезал полковник.

— Кроме того, — вмешался Николаев, явно стараясь сгладить напряжение, — в вашем случае есть ещё один фактор. — Он нервно облизнул губы и посмотрел на директора, словно ища поддержки. — Ваш отец. Игорь Петрович был одним из первых исследователей зон. Именно его экспедиция собрала первые данные о Мещёрской зоне, до того как… до того как он пропал.

— Я знаю историю своего отца, — сухо заметила Вера. — При чём тут новая зона?

— Дело в том, — вздохнул Лихачевский, — что в Ярославской зоне есть некоторые аномалии, очень напоминающие те, что Игорь Петрович описывал в своих последних отчётах. Особый электромагнитный фон, специфические оптические эффекты… В общем, если кто-то способен быстро распознать эти паттерны и понять, с чем мы имеем дело, то это вы.

Вера почувствовала, как у неё перехватило дыхание. Тринадцать лет она искала любые следы отца, любые зацепки. И вот теперь новая зона, чем-то похожая на ту, в которой он пропал…

— Хорошо, — она выпрямилась. — Я согласна. Но мне нужно знать все детали.

— Андрей введёт вас в курс дела, — кивнул Лихачевский. — Он уже изучил предварительные данные по зоне и разработал модель для картографирования.

Совещание продлилось ещё около получаса. Обсуждали логистику, оборудование, протоколы связи. Полковник несколько раз подчёркивал необходимость «полной конфиденциальности миссии».

Когда Лихачевский и полковник наконец ушли, в кабинете остались только Вера, Николаев и Андрей.

— Ну как впечатления? — Николаев потёр виски, словно у него разболелась голова. — Неожиданно, да?

— Мягко говоря, — Вера опустилась обратно в кресло. — Что происходит, Виктор Семёнович? Почему такая спешка?

Николаев развёл руками:

— Честно? Не знаю деталей. Всё завертелось три дня назад. Сначала звонок из министерства, потом эти совещания… — он понизил голос. — Но мне известно, что РАН, Минобороны и ещё несколько ведомств буквально вцепились друг другу в глотки из-за этой новой зоны. Каждый хочет быть первым, каждый преследует свои интересы.

— А как насчёт вас? — Вера повернулась к Андрею. — Вы в курсе всей подоплёки?

Андрей покачал головой:

— Меня привлекли как технического специалиста. Я год работаю над системой мониторинга и картографирования зон. — Он подошёл к компьютеру Николаева, быстро набрал что-то на клавиатуре, и на экране появилась трёхмерная модель лесного массива с наложенной на него цветовой картой. — Вот, смотрите. Это модель Валдайской зоны, на которой отображены все зафиксированные аномалии: электромагнитные возмущения, перепады температуры, отклонения в росте растений, поведении животных…

Вера подошла ближе. Модель выглядела впечатляюще — интерактивная, с множеством слоёв, которые можно было включать и выключать.

— И что показывает ваша система? — спросила она.

— Три основные вещи, — Андрей начал перебирать слои. — Во-первых, границы зон не статичны — они пульсируют. В новолуние зона расширяется, в полнолуние сжимается. Во-вторых, внутри самих зон есть особые точки активности, мы называем их «горячими пятнами». И в-третьих, — он немного помедлил, — похоже, что зоны… растут. Медленно, но верно. По нашим расчётам, Валдайская зона расширилась примерно на 12% за последние пять лет.

— И что это значит? — Вера смотрела на пульсирующие красные пятна на экране.