Бесплатный фрагмент - Избранное

ххх

Это мои молитвы,

Выстраданные, нестертые.

Для дней последних, для битвы

Живого ума — с мертвым.

Поддельного — с настоящим.

Уродливого — с красотою.

Из сил выбиваюсь, изящно,

Чтоб в уши Богу — мечтою…

Его мечтою о людях!

Вдохнув в них пыльцу вдохновения,

Лучи им даря и тени,

Он не думал о Каине и Иуде.

О себе

Для чего написаны биографии писателей, а лучше автобиографии, а ещё лучше дневники? Зачем вообще это нужно? Писатель ведь не пишет о других. И не пишет для других. И даже не о себе он пишет. Я имею в виду хорошего большого писателя. Он пишет о своём, о всём том, что считает своим в этом мире. Чтобы читатель лучше понимал его произведения, которые, возможно, каким-то образом коррелируются и с его интересами, он должен знать «корни» и свойства созданного. Кто-то говорит: я это читать не буду, это не моё. Просто, не понял «откуда что берётся». Не понял, как нужно понимать. Как я, в своё время, не могла понять Бродского, отрицая очень агрессивно его поэтику, пока не узнала, что отец его, Александр Иванович Бродский, был фотограф. Я нашла ключ к пониманию поэзии Бродского через фотографию. Вот как важны биографические данные..Меня, например, обогатило это понимание, почти открытие.

Чтобы помочь читателю понять свои произведения, поэту необходимо приоткрывать завесу своего прошлого, зашифрованного в стихах и прозе. Поэтому и я настроена на то, чтобы немного рассказать о себе.

По происхождению я терская казачка, хотя волею судьбы родилась и выросла в Казахстане. Подробно о моих предках можно прочитать в прозаических миниатюрах «Были-небылицы».

Мечтала о Литературном институте, но закончила музыкальное училище по классу виолончель. У меня много в жизни подобных противоречий.

Была участницей Совещания молодых писателей в Алма-Ате в 1983 г. от литературного объединения под руководством поэта Виктора Шостко. В этом же году — первая небольшая публикация в республиканской газете. Почему мне это так дорого, что я упоминаю об этом постоянно? Да потому что в те времена, не то, что сейчас, так просто попасть в круг литераторов было невозможно. А в 19 лет тем паче. И я этим дорожу и благодарна людям, которые меня поддержали.

Далее… на этом, можно сказать, мирная и довольно предсказуемая жизнь закончилась. Начались у нас в Казахстане такие передряги, которые ещё ждут своего переосмысления и отображения в литературе. Но некоторые моменты освещены в моих стихах 80 –90-х гг.

В 1992 году — переезд на южный Урал. Почему туда? Из Казахстана уезжали три, включая нас с мужем, учительских семьи. Уезжали туда, у кого были в России родственники. Было очень холодно и чуждо. Но я благодарна, что в моей жизни был этот холодный период. Это и природа, богатейшая лесами и горами, и большое, и очень сердечное, писательское общество, оставившее по себе теплые воспоминания; благодаря ему состоялся в 1995 г. Магнитогорске мой творческий вечер «Как самому себе…» Не без успеха, скромно замечу я.

В этот же период были написаны две поэмы «Поэма круга и угла» (была опубликована в газете «Магнитогорский рабочий» 1997 г.) и «Ритмы свечения».

Всем известно, что происходило в стране в 90-х, поэтому не нужно долго объяснять, что пережили люди, конкретно я и моя семья, в эти годы. Естественно, это отобразилось и в моём творчестве.

2005 г. — переезд в Краснодарский край. В такую глубинку, где думалось только о том, как бы выжить.

Спасла сеть. Да, как муху, поймала меня сеть интернета. Но я не считаю себя сетевым поэтом или автором. Я убеждена, что это какой-то другой, новый вид самовыражения.

С 2010 года публиковалась на литературных порталах, участвовала в онлайн-конкурсах.

А печатать было что. Столько накопилось в стол, что хватило на несколько лет.

Публикация в сборниках стихов «Формула осени», «Легенс», «Золотая строфа-2011».

Дипломант международного конкурса малой прозы «Белая скрижаль- 2011 г.» за рассказ «Портрет».

Поэма «Царская» попала в Лонг — Лист участников IV Славянского литературного форума «Золотой Витязь».

Публикация в сборнике «Поэт года» 2013 г. (диплом номинанта).

Финалист конкурса «Святая Русь -2023 г.», где удостоилась медали «Святая Русь».

Публикация в «Антологии русской поэзии 2023г.» 6 том.

Член Российского Союза писателей.

Но.

Самым главным считаю для себя Читателя, только он, сейчас или потом, способен оценить, по самым высоким критериям, то, что я делаю.

1. Дебют

ххх

Вот он, мой век!

С клюкой на чёрном фоне.

Он позвал меня, уходящий…

Как так вышло, что меня он позвал?

В образе седой…

В морщинных ссадинах от пуль-лет.

— Сядь ближе. —

И замерцали словесные слайды.

Я вижу: пустыни сабель змеиных.

Я вижу: солнце льющейся крови.

Я вижу: приподнятую чью-то голову —

И слова: «Нет, какие вы счастливые, вы ничего не знаете!»

Я говорю, что не тороплюсь больше никогда.

«Говори, говори же, моё Прошлое!»

Улыбка: «О, сколько историй! Сколько истории, ей-богу!..

Я расскажу ещё про Павлика моего….»

Наползающие сумерки.

Переполненная встречей.

Мимо слова, люди… которых давно нет.

ххх

Только ночь. И сверчок в ночи.

Кто там шепчется? Всё — молчи.

Кто там время торопит вспять?

Всё равно ничего не понять.

Звёзд просыпалась с неба горсть —

Долгожданный нейдёт к нам гость.

Туго стянута кожей дней

Тайна вглубь уходящих корней.

Скоро ль, скоро пробьют ключи?

Ночь. И громко — сверчок в ночи.

ххх

Мальчик лет десяти.

А может и ста десяти.

Без возраста, имени и печали.

Инстинкту радуясь

невидящими косыми глазами,

Бежал по скользкой планете лишённых…

Памяти…

            разума…

                стопы…

Сердца…

Мальчик бежал — и разбег был тяжёл, —

Размахивая руками-крыльями,

перебирая ступнями-наоборот.

Птица-подранок!

Казалось, взлететь хотел.

И уродства в нём не было.

Кровоточащая рана затмевала всё.

В виде глубоких следов

            исчезал его путь

                повторяющимися

                кругами.

ххх

Младенец — месяц молодой,

Безумья всходы

Взрастут в тебе вместе с тобой

Грехом природы.

И все ступени — сон любви

Слепой и властной —

Пройдёшь — и страх, что на крови

Безмерно красной;

И стук в незапертую дверь,

В её никчёмность,

И ожиданием потерь

Порабощённость;

И будет смерти близкий час

Ступенью высшей

Безумья, вперившего глаз

Средь звёзд притихших…

А дальше? Дальше света —

Тьма-старуха,

знает всё сама.

Младенец — месяц молодой

Из тьмы проглянет.

Как сумасшедший за спиной

Тихонько встанет.

ххх

И в небо щерились уже куски скелета,

Большим подобные цветам.

(Ш. Бодлер)

В них жизнь, иль смерть, в цветах на стеблях тонких? —

Контраста яркого в пылу не превозмочь.

Вот жгуче-красным из конечностей бьёт ломких…

Какая выгнала их ночь?

Гнала наверх их ткань и влагу,

На вечность, иль на краткий миг.

Но прежде… прежде, чем полягут,

Откроет всё прощальный лик.

Как продирались телом худосочным,

И как изломаны и кровью истекли…

И лжёт мой бедный разум и порочный:

Расцвели!

О расцвели волной неизгладимой!

О, прокатились памятью под стон…

Что лепестки? Слетают на пол, мимо,

И тень к окну отбросил круглый стол.

Мимолётное

Когда душой не в состоянии

Свои невзгоды превозмочь,

Ты видишь, вглядываясь в ночь,

Луну во вдовьем одеянии.

И нервной кажется звезда

И мрачным предзнаменованьем.

2. Пыль и ветер

ххх

Сгрудились века у двери —

Симфонии, распределенные

по нашим голосам.

Лучей лун и солнц волоса

Спутались с глянцем языковых вериг.

Толпа!

Лба сморщины:

«Уж коль вместе мы,,

каждое «я» вместимо,

Чтобы отдельно, дельно звучать,

проще!

А потому пока смолчу.

Смычку

 вручу

отмычку.

А там…

Под ликование криков,

В дыхании безудержном,

Ворвусь — всеми — со всеми

В открытое!

Брошу веселье, весеннее,

висение

В ожидании небывалых сдвигов!

О, Время!

Пока буду тянуть «ре», «ми» —

В гареме мыслей моих —

не по-женски, не для женщин иных —

Изведай верность горенью.

ххх

Вот уже второй день беспрестанно

идёт дождь.

Ты говорил: «Дождь — это моё счастье!»

О-о, теперь я благодарю  стихию

за то, что вот  уже второй день

я упиваюсь этим твоим счастьем!

Собираю в ладони по каплям,

как маленькие частички твоего дыхания,

целую его и… думаю,

что, верно, больше не увижу тебя…

Пусть идёт дождь.

1983г.

Предвесеннее

Переполнится страстью и мукой

Вся душа, словно ветка к весне.

Закружи, послезимняя вьюга,

Но тебе не воспрянуть вполне.

Вот предчувствий ласкающий локон

Выбиваясь, взыграл на ветру.

Ни лучей, ни распахнутых окон —

Затаённую слышу игру.

Слышу, как извиваются выси,

Словно жадно впиваются в лёд;

Слышу свежесть нетронутой мысли,

Даже слово её не вспугнёт.

Тишины разнимая ладони,

Проскользнёт вдоль движенья ветров

И как будто случайно обронит

Свой неясный и тёмный покров.

1984 г.

ххх

Маме

Я улечу, или уеду,

Не останавливай меня.

Летит, не поймано, по свету

Начало будущего дня.

Я разрываюсь на измены,

И гложет боль, и точит стыд.

Хочу забыть родные стены,

Чтоб тосковать потом навзрыд.

Разлука — бешено огромна,

Как нервный звук из тишины.

Ты спрячешь грусть свою укромно,

И не услышу я вины.

Жизнь понесётся безвозвратно.

Но чую, чую наперёд:

Казаться будет, что вперёд

Иду, а только всё — обратно.

13.03.1985 г.

СОНЕТ

Ты приходишь с приходом закатного солнца,

Когда луч веселей и острей, чем с утра.

Когда нить ожиданья всё тоньше — и рвётся.

И когда  утихают степные ветра.

О, зажмурь свои очи  безмолвно, Входящий,

Тв, пред кем я одним — наяву.

И  открой их не вдруг, словно луч   уходящий,

За собой в свою долгую ночь позову.

И в ночи затеряюсь… лишь тень в силуэте

Всю упрячет бесформенность дня, и примете

Полнолуния я покорюсь.

Я зажгу, как свечу, твоё тихое слово,

Оно будет уютней уютного крова,

И, безпечная, в нём поселюсь.

1986 г.

Дух парящий

Нет, не просто взлететь, а лететь, разрывая пространство,

Растворив свою немощь в воздушных потоках твоих,

О, Земля! Когда страх и восторг не находят в себе постоянства

И, сменяя друг друга, терзаются в клетках живых.

Дух Парящий! Ему покорились века-расстоянья.

Оттого пыль и копоть, и ложью взбешённый поток —

Всё приняв на себя, очищает Он наше дыханье,

У поросших спускаясь дорог.

У безвестных могил, у забытых могил не по праву

(Ему ведомы все, кто крылами пронёсся его).

Что их жизнь, даже смерть не снискала им славу…

Дух Парящий! Лишь Он оправданье всего!

Мне обратной пройти бы дорогой желанной.

Разглядеть, иль нащупать тончайшие нити судеб.

Не Державин ли то… в лодке Суной туманной…

Он не видит — Но слышит! — грядущий вертеп.

Дух Парящий, спаси! Ты вобрал в себя многих,

Чистых седцем, умом прозорливых в веках…

Будет грезить душа о таинственном Боге,

Но ничто не испрвит пока.

1988 г.

Невозвратное

Всякая минута — день рожденья.

Всякая минута — день кончины.

Мы живём — секунды и мгновенья —

Нашей жизни долгой величины.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Оттолкнусь от волн реки — по берегу

Поплыву, песок сгребая пятками.

И всклокочет кровь тоской по Тереку

Ниоткуда, странной вдруг повадкою.

До того ещё, когда обмолвились,

То не сердце — конь стучал копытами,

Не дожди, а слёзы пролились

По отринутому, потому забытому.

Потому сознанием не выношено.

Только кровь намёками, как иглами…

Это дерево никем не выращено,

Оно чёрными повисло силами!

И плоды его — бесплотные, голодные —

В росчерках израненные листики,

Не дописанные до истины…

И дожди песочат их безводные.

1989 г.

ххх

Посвящается моей бабушке,

Анне Кузьминичне Терновской

Анной наречённая…

Жизнь грозой прошла.

Всходит солнце горнее —

Вот и умерла.

Небеса колышутся

Пред тобой.

Прямо к небу движется

гроб с толпой.

Как стекло прозрачное —

Вдребезги! — лазурь.

`Идут новобрачные

Сквозь источник бурь.

Просят жизни вечной —

Жив и мёртв —

Каплей — Мрак Предвечный —

С ложки мёд

Им в уста алкающи.

Что теперь им свет?

Гроб во тьму толкающим,

`Идущим во след.

1990 г.

ххх

За ручки, за ножки, да на солнышко!

Всосёт меня синь изнывающую.

Как птица завидит зёрнышко,

Так Землю увижу пылающую.

Склевать не успею, тающая,

Последнего яства крупицы я.

От кончиков пальцев, вбирающая,

Тяга роится.

И смертным восторгом пылающая,

Земле покажусь я зёрнышком.

Но птицей несытой, взмывающей,

Ох, ей не успеть до солнышка.

200 лет
Французской революции
или Приглашение в Париж

Мне — в Париж? Простите, не очень трудно.

Не трудней, чем к Богу в Елисейские поля.

Только есть страна, там развалин груды

Не зажили и

всё ещё болят.

Но туда не то, что в Париж, простите,

Потрудней, чем к Богу в Елисейские поля…

Мне бы в Русь-страну, за кордон, — пустите! —

Мне бы в Русь-страну, там же кровь моя.

Не оттуда ль сны в подсознанье рвались,

И кружил в мозгу чей-то Лик Святой?

А под-над горой, где наш храм взорвали,

Где театр возрос, как бурьян пустой,

Там воскресный гул до сих пор не тонет…

Мне бы в Русь-страну… я б не знала сна,

Обнищав бы шла, изодрав ладони!..

Что Париж… Париж… Ах, оставьте нас!

ХХХ

Я вспомню о тебе, Земля!

Твоих примет живое просторечье

Всё мимо уст и душ смертельной сечи

Мимо; и мимо взгляд.

Но это… покуда ноги — твердь,

Опору чувствуют и тело — в равновесии.

Нас разлучит, как стих и музыку, и песни

Нашей никому уже не спеть.

Но стих о музыке воспомнит.

И грех восполнит свой невосполнимый.

И всё, что чуждо и теперь гонимо,

Ярчайшей явью мысль обгонит.

И обоймёт.

Река — рекой, а месяц — месяцем предстанет,

И образов чреда блистать устанет,

И сердце-призрак о земном вздохнёт.

…Цветочек комнатный засох,

Полить забыла. Забываю.

Живому — что? — земля живая.

Но станет призрачному — Бог.

Неприступный свет

        Терзало, ранило

     и там, внутри, металось

Волной вздымалось, пенилось в груди…

Всё приняла

                в свою

                пред миром

                малость.

И всё приму,

                что грянет впереди.

Но не печаль… порой пустым кривляньем,

Не радости высокомерие

        к рабам своим,

Не звёзд позорное закланье,

Не смерть, не поклонение гробам

Святым…

             и даже не любовь

                с её забавой,

Влеченьем

                к стихотворной шелухе…

Я знаю, Стих, один лишь Стих кровавый,

                в раскаянии и во грехе,

Один лишь он, молитв моих терзанье,

Всю правду выдюжит, до полного толчка!

И длиться будет вечно умирание

И вечно — отпевание сверчка.

И вечность слёз спадёт в вечернюю предмрачность.

И Мрак увижу я, Великий Мрак-Отец!

Какая сладость в нём! Какая в нём прозрачность!

Какая звучность! Не для глохнущих сердец…

Ах, вижу я:

молекулой потомка ворочается Он,

как зверь в своей глуши.

Как зверь берложный, сам себе котомка

Бесценных яств для зябнущей души,

Хоть столько солнц вокруг, с их бледными лучами…

В мохнато-тёплой, тёмной пышности своей

Он сам в себя глядит спокойными очами.

Что видит Он, никто не вызнал тайны сей!

Не вызнал мир скупой, слепой, материальный…

Он крошки звёзд клюёт — клюёт! — с Его стола!

Но что пред Ним весь этот сонм астральный,

Галактик сонм?! Я трогать их могла.

Мой волк

Ты волк — не зверь,

Ты — волк ручной.

Я вышла в дверь —

И ты за мной.

Я обласкала —

Ласков ты.

Я отпускала,

Жгла мосты —

Ты строил их

В угоду мне…

Как строит вихрь,

Крутясь в огне.

А волчьих глаз

Огонь суров…

Но лунных фаз

Смешной улов.

И сбросишь вес,

Поднимешь вой…

Что, смотришь в лес?

И я с тобой.

Мужчине

Запущенный, как челн

В космическое лоно,

Дробишь пространство,

Копишь в нём елей

Благополучия, — как загнан!

Как условно

Целуешь ты!

А я шепчу: «Нежней…»

ххх

Отпускаю твою душу.

Будь вольна, мой ангел милый,

Птицей жаркой, яснокрылой,

Стрел смертельных не обрушу.

Слов ясней, ясней объятья

Твоего я понимаю

Твою душу. «Отпускаю» —

Клятвой будь моей, заклятьем!

Пусть летит, летит навстречу

Новым чарам, новым краскам,

Очарованностью лаской

Юной речи, жадной речи.

Только пусть впредь не туманит

Ложь святую неизбежность —

Ветра гибельная свежесть

Не обманет, не обманет.

Не сумеет — ветер грусти.

Догадаюсь — всё напрасно:

Уж отпущенного властной

Дланью чьей-то кто отпустит.

ххх

Иль оно в полночь было крадено,

Иль щедр на счастье сатана.

О, проживу в наряде свадебном,

Словно взбешённая волна.

Ты — диким берегом холодным.

Зачем лечу к тебе опять?

Опять движением бесплодным

Тебе — ловить, мне — ускользать.

И рядом быть — печаль, или отрада?

Порой так сладок непокой…

Зачем слова опять? Не надо,

Ты расплескаешь их рукой.

Сон

Седого мальчика несла я на руках…

Теперь я вижу век загубленный воочию.

Голов снесённых и окровавленных плах,

О, сколько нужно было для виденья ночи.

Седого мальчика несла я на руках.

Что пережил он, отрок поседелый?

В каких сжимала жизнь его тисках?

Его скупое маленькое тело?

Несла его, рождённого никем.

Откуда он? Не знаю. Ниоткуда.

Седые волосы, похожие на шлем,

Лицо прикрытое, не выпукло и худо.

Но знаю я, что сын теперь он мой.

Я ласковое что-то говорила…

Я говорила: «Вот придём сейчас домой…

Что дом есть у него теперь, я говорила.

И тесно так прижав его к себе,

Вдруг чувствую, он резко отстранился —

И хочет вырваться. В невидимой борьбе

Он вырывается…

уходит…

дальше…

скрылся.

И я стою, как пустынь на ветрах,

Исчез и путь, и улиц изваянья.

Куда идти? Что делать? Холод, страх.

И сон судьбы — слепым предначертаньем.

1992 г.

Казахстанская осень

Незримо день проходит по пустынным

Неярким улицам осенней тишины…

Такая малость тополиной желтизны,

Так жалок ворох листьев дымных

И мука зелени — живой иль неживой —

На ветках тёмных дерева степного —

При свете сумрака дневного,

Ещё темней над головой.

В обличьях странных замер и тревожных

Осенних туч изменчивый покров.

И всё как будто ждёт острожных,

Заполняющих ветров.

3. 1992 — 1995 гг.

НА ДНЕ

1

Воздух (вдох) — и тишина.

К чьим устам припасть мне слухом,

Чтобы вдох — и тишь одна,

Даль одна глубин и духа.

К чьим глаголящим устам?

Жду морозного предвестья.

Чёрный кот с бесовской лестью

Шёл за мною по пятам.

Вызнал всё: где одиночеств

Прячу кладезь роковой,

Где унынье кровоточит,

Где мой дом полуживой.

Вызнал всё. И скрылась нечисть

Среди прочих нечистот.

И друзей в округе не счесть,

Мне закрыть спешащих рот.

2

Я одичаю и оглохну здесь, на дне!

И к человеческому языку

Приду бесчувственной вполне,

Когда, как реку, перейду строку

Засушливую и неполноводную,

Без берегов, без пристаней и переправ.

Питай меня дождей вода холодная

И трав.

Я дна достигла, не преодолев

Ни толщи вод, ни спад давлений.

На дне стою, душою обмелев,

И разгребаю воздух

к поверхности волнений.

3

Всё очень грустно и больно.

И грусть эта смехотворна!

Ложного и притворного,

Как смерти боюсь. Довольно!

Кап-кап — слёзы,

А на лице — человек,

Который смеётся.

Тот, кто вынужден прозой

Писать, пусть над смехом бьётся.

А я буду над слезами.

Так, чтоб текли невидимые,

Чтоб только знали сами,

Волшебные, невиданные…

Над гробом пускай они, артисты,

Лицедействуют в горе неисто!

Восстану я над их пламенными

Речами, пусть судят — каменная.

ххх

Там, где цветы потворствуют безмолвью,

дрожат стебли».

Где луч крадётся к изголовью

земли

С зарёй — и птицы плавный вылет,

перо в огне.

Где сказкой выкормлены были

и снятся мне.

Где всё прощает свежесть ночи:

и боль и срыв.

Где всё прекрасное воочию

и — на прорыв.

Где даже слов… дыханьем

исторгнут свет.

Там, где нас нет.

Там мой

                покой,

                                     и мир,

                                                        и воздаянье.

Человеческое

Всё темно во мне, неясно.

Вязко тянутся слова.

И приблизиться опасно —

Я, как мёртвые, жива.

Только что не вспоминают

И поминок не справляют…

Зло покуда причинить

Ещё могут, может быть…

Но почти уже не могут —

Телу выдана броня.

Только в ней не перед Богом

В нужный час предстану я.

Дух бродяжит и теснится

Средь небес, и, если — Да! —

На мгновенье с телом слиться,

Иль ненастье, иль беда.

Крепок дух мой. Тело вяло.

Дух бредёт средь звёзд устало,

Следом кнут в его руке

(След кровавый на песке)

С наконечником свинцовым

И всегда на всё готовым.

Он чужую стерпит боль.

Друг, прости! Пойми, любовь!

То погонщик величавый,

Мышц его кляни игру!

Человечью гонит славу

К новым пастбищам кровавым —

Гости будут на пиру.

ххх

Я песнь вам

спою

ожидания:

«Не чуя затекших ног,

Мы в храме пустом мироздания —

Священный не стоптан порог

Народов живой вереницею.

Мы — первые здесь из живых.

И — титульною страницею

Кроваво-нарядной для них.

В грехах перед дьяволом — или

Пред Богом предстанут они.

А нас в этом храме взрастили —

Века пролетали, как дни!

Страданием пестуя выи,

Кровавя нам розовость губ.

Как роз лепестки огневые

Росли мы. И вот он — сруб

Свежайший, в бутоне. Бутонные!

А срок нам расцвета — мечта!

В нас Божия благость бездонная —

И дышащая пустота.

Желанны и счастью, и горю,

Добром ли растоптаны, злом,

Нам сладостно и на просторе,

И в бездне нам сладок излом.

И этот сквозняк, что свищет —

Нам сладок — сквозь щели: весть!

Мы ждём Тебя, Благостный Нищий,

Как Ты пригвожденные цвесть.

Этюд

Метели буяные

Шумные, пьяные —

Январские бури —

февральский прелюд.

Бежать ли от вас,

иль искать в вас приют?

Но душ наших

клавиши фортепьянные

То будто воспрянут,

то вновь опадут,

Встревожены ритмом

синкопы гарцующей,

Рассеяны  темой

подъездных дверей.

И эхом,

обрывки пространства

связующим,

Нам — вымысла жести

пунктир негодующий

 И звуки-фермата

продрогших зверей.

ххх

С первым снегом в потускневший

Мир весна скользит украдкой.

Мне со смертною оглядкой

Проскользнуть в него успевшей,

Это явственней страницы.

Средь метелей пропадая, —

Улетай, родная стая,

Я здесь — раненная птица!

Притворюсь с крылом подбитым,

Раненною, иль хромою.

Мне, родившейся зимою,

Кубок вёсен — недопитый.

Будет мной допит отныне.

И расцветшие пустыни

В браке дивно-непорочном —

Мне, рождённой зимней ночью.

ххх

Тебе тепло моё обузой.

Иль столько же необходимо, как в летний зной — камин.

Его ты гасишь — робко гаснет муза,

Речь оборвав на восходящем «ми —

лый». Несу, как уголь раскалённый,

Живую душу. Огонь и жар

Куда мне деть? В ком, обновлённый

Прохладой, он найдёт свой дар?

Ни в ком. Он захлебнётся.

Как если б солнце ненужным стало всем, кто рядом.

Как чудо, в небе развернётся

И вновь в ничто свернётся кроткий атом.

2006 г.

ххх

Я не слышу цветка, подающего голос.

Я не вижу травы, гибнущей под пятой.

Я срываю, озлясь, созревающий колос —

И становится солнце кровавой грядой.

И пути дальше нет, даже маленькой тропки.

И вздымаются строки ответной грядой.

Но так слабы и робки… так слабы и робки…

Перед этой, державно-литой.

Ни за что, ни за что мне её не осилить.

И на красном крови своей не различить.

И, дыша тяжело, лишь и молвить: Россия —

Молвить так,

словно — пить, пить,

словно жаждущий — пить.

У подножья гряды тихим холмиком сникну.

Буду слышать лишь ветер взбира-а-ю-щийся.

И болеть будет здесь. И я к боли привыкну,

Она станет ручной, боевая праща.

Может быть, только так — вольным камнем прорваться

Остро пущенной рифмы, презревшей запрет.

Приживись она там –мне не страшно остаться.

Приживись она там — здесь меня уже нет.

ххх

Нескончаемые зимы —

И мгновение тепла.

Холод чувств неодолимый —

Лёд надышанный стекла.

Искр быстрых электричеств

Вдруг окончена игра,

И для бывших нас величеств

Печи строить нам пора.

Печи-плечи. Печи — лечат.

Печи воют и сверчат

И древесной бьют картечью…

Печи — жизнь бесовских чад.

Да великие полати!

Трубы гулкие до звёзд!

И всегда чтоб попатлатей

Из трубы бесовский хвост.

Чтоб провидица-колдунья

Снова стала зазывать,

Снова ведьмы в полнолунье

Стали по небу летать.

Мёртвых струн высоковольтных

ЧтО пугаться им уже?

Птиц железных, сонм вольготный,

Сам держи на стороже!

Пусть Горыныч куролесит

И по шахтам, и в лесах,

Отряхнув густую плесень,

Снова молод и в слезах.

И хвостом сметает мышка —

Царь мышиный — сон скупых…

Всё мне просится мыслишка

В не опробованный стих.

Что вот, если эти черти

Лишь — «чертовски», «очертя», —

А вот тот, что круг очертит,

Человечий чёрт-дитя,

Это он?! Лови безумца!

Это он — всё наше зло!

Как вонзает штык трезубца

Он в сердечное тепло!

Но природных сил в достатке.

Прикажи лишь: стой, прогресс! —

Рождество, Крещенье, Святки —

С ними бес наперевес.

Где! избушка, курьи ножки?

Где! лешак, лохмотья скрыл?

Где, лесная ты дорожка?

Где перо жарптичьих крыл?

Печи-плечи. Печи — лечат.

Домовой, повой, повой…

У икон лампадки, свечи

Нам кивают головой.

1993/94 гг.

ххх

Ну, давайте: я читаю вам стихи…

Пропадаю я, наверно, за грехи.

Всё сливается, как валится из рук,

В неотвязно-непрерывно-ровный звук.

То звонок мне — и на подступах гонцы:

Гулливые бойкой тройки бубенцы!

Прозвенели, словно выели висок…

Из измученной берёзы хлещет сок;

Из бутылки позабытой — через край! —

С мошкарою, мутным зельем — прямо в рай!

ххх

Сентябрь, заморозки, роза…

Словно, целуя, расцвела…

Я говорю сквозь тон вопроса,

Что все окончены дела,

Что собран урожай, и лишь среди пустого

Поля — родитель твой, шипастый  куст.

Роза! Целую бархат твой бордовый

Обветренных и потемнелых уст.

Мы обе жрицы полутонов.

Сентябрь нынче хмур и зол.

Нераспустившихся бутонов

Хрусталь — твой гиблый ореол.

ххх

Всё говорит о том.

В полётах птицы.

Листва слетает и кружится —

И не уляжется притом

Никак, ей ветер

Скучная помеха.

Лишь в небе жгучая прореха

Лучами светит.

И блик мерцающий

Один —

Моёй надежды господин —

Согреет и приветит.

Всё говорит о том…

Темнее ночи.

И встречи долгие короче

Стали, тих стал дом.

И ожидания всё горше:

Сегодня жду, а завтра больше

Уже не жду.

Приду.

В бреду все сны.

И сна-то нет.

Средь ночи зажигаю свет

 (так до весны),

Спускаюсь лестницей —

 бегом! —

За непослушным поводком.

И отрок-пёс

Предчувствий нос

Задрал на первый свой мороз…

Всё говорит о том.

Бег

В морозном воздухе — новь. Новь!

В рай — весне? — на белой медведице!

Уже в декабре закипает кровь,

По сердцу влюблённому — гололедица.

Волчицею чую жертву — новь! —

Скитаясь по лесу, и голод смертного

По следу ведёт, и с языка — любовь

Слюной в предчувствии прыжка победного.

Поджарой волчицей, ухватистой — новь!

Охотников — мимо! И пуль их — мимо!

По следу ведут их псы, но кровь

И в них закипает, и — не в глаз, а в бровь —

Нюх изменяет им неодолимо.

Зима 1994 г.

Повторение

И должно явиться Слово.

Появиться из пучины.

И неведомою плотью

Устрашающей личины

Испугать — и удалиться,

Шею длинную скрывая.

Чтобы в нас, по нашим лицам,

Было видно — оживаем:

Каждой судорогой страха,

Звуком нечленораздельным,

И под вымокшей рубахой

Этим потом неподдельным;

Каждым жестом, взор прикрывшим,

В самого себя вглядеться,

Чтобы чувствовали — дышим,

И — так странно! — бьётся сердце.

Оттого, что позабыто

И утрачено Начало

И концом пера изрыта

Почва в поисках немало

И должно явиться Слово.

Появиться из пучины.

И неведомою плотью

Устрашающей личины

Испугать — и удалиться…

Чтобы в нас, по нашим лицам…

Оживаем…

Бьётся сердце…

ххх

А в природе безпредметный разговор —

Слово Божье, просто так оно летит.

И, вступая в перекличку или спор,

всё шуршит, свистит, щебечет и трещит.

И никто не ищет смысла — нет нужды —

В недосказанном, невнятном — предрешён.

И оттал-киваю-щийся от воды,

Пеликан, как Моцарт, отрешён.

Не придёт, счастливчик, в голову ему

И подумать — «Вот я, птица-пеликан!»

Что какой-нибудь в завистливом дыму

Сеть ему готовит и капкан.

А и зверь голодный если налетит,

Не из зависти — как Вы же на бифштекс.

И дуэт страстей их предварит

Высшей справедливости гротеск.

Так, в прекрасной бессловесности кружась,

Шум и голос музыкальных ищут форм.

Каждый — логика другого, отродясь

Не убийца, не доносчик и не вор.

ххх

Между закатом и зарёй

Во тьме ночной никто не спит.

И, словно он с землёй сырой

Самой без страха говорит.

Тысячелетья вороша,

Не успокоится душа.

Скорее мир она обрушит,

Как тесно скроенный наряд.

Т а м  всюду рубища горят…

Ветру…

 Ветер! Ветрище!

Седой старичище!

Воешь всё, сердишься,

Ветер-ветрище?

А я не люблю,

когда громко вслух.

Пред тобой с мольбою

В ноги — бух:

— Не вой, не ворчи,

Даром треск в печи.

Под ногами у тебя —

Снега.

Пред тобою — человек.

Легка

Одежонка на нём,

рвань.

Вон зевает, засыпает,

Глянь.

Ветер! Ветрище!

Седой старичище,

На него что ль сердишься?

Ветер-ветрище.

А в чём повинен он —

Суд  стихий! —

Тем, что жизни сон —

В стихи?

А след его заметаешь

зачем?

Громок, ветрище,

Громок, а нем.

Ветер-ветрище!

В уши свищет.

Спасёт ли убежище?

Ветер-ветрище:

«Всех — на упокой!

Крыши  все — долой!

Дороги — замести!

Никого не спасти!» —

Но того всегда спасало,

Кто ветру —

 «И этого ветра мало!»

Защищена

стенами четырьмя.

Но ничего, ничего

ветра окромя

Нет — внутри ли, снаружи.

Кружит, вьюжит!

Штор опахала.

— И этого ветра мало!

ххх

«Здесь дух свободный правит», — так скажи.

И все оставь свои поползновенья

Втолковывать ему про жизнь

С вершины мнимой самомненья.

Откуда знать кому уставный пункт дождя?

Секретна миссия снегов, пароль и имя,

В путь посылавшего их грозного вождя,

Их тайный разговор между своими.

Смешён совет. Анекдотична спесь,

С которой высказан. Уверенность во благе

Не смехотворна ли? И мысль, что мой и весь,

Отныне отдана неведомой присяге.

ххх

Замшелым блеском роскоши былой,

Дорогой хоженой, но сплошь теперь заросшей,

Хочу забыться, спрятаться за мглой,

Забытой всеми, брошенною в прошлое.

Учёной дикостью — усы и борода,

Увы, не вырастут, мой образ дополняя —

Зарыться в дебрях, не оставить и следа,

Гостей случайных новостью пленяя.

Шагнуть назад от бездны впереди,

Куда спешат безумными стадами,

Где никого никто не оградит…

С клюкою, формулою, с гирькой и весами

Останусь здесь. Я не хочу пути

Горизонтального. Мне — лень. А вертикальный —

Короче всё же — на гору взойти.

Мне та гора — предмет маниакальный.

Какая роскошь, Боже, не спешить!

Замшелым блеском роскоши усталой,

Как луч чащобу, тьму веков прошить,

Копаясь в древности, всё переворошить

И то найти, чего и не бывало.

Ungrund

…и там высокая трава,

И оступаешься, как в бездну.

И там есть узкая тропа

И свежий след — чей? — неизвестно.

Её захочешь, не найдёшь,

А так, случайно, и отыщешь.

И снова чуешь эту дрожь

Звериной памяти — и рыщешь.

И забредаешь далеко,

Где разум чувствами повержен,

А страх — восторгом. И, влеком,

Летишь открытьем неизбежным.

И что удержит, знает Бог.

И возвращаешься степенно.

И вскрикивает чертополох,

Впиваясь в голые колена.

Ungrund — добытийственная свобода (по Н. Бердяеву)

4. МАГНИТНЫЙ ГОРОД

Душа-Даная

Вот утро дня. С трудом из-за горы

Светило выползет, к обеду поспевая.

И встать не хочется до той поры

В пещерный холод северного края.

С утра нетопленная печь, и тёплый пар

У рта безвольной фразой: «Я устала.

Пора, скукожившийся шар

Озноба, и рывка, и покрывала!»

Здесь дали нет. И первых лепестков

Зари не подглядишь, дыша познаньем.

И всё ж — на полпорыва из тисков

Уже решилась ты и ждешь, душа-Дана.

БЛЮЗ

Боль затянулась. И отторгнут

Усталым сердцем  вкус игры.

И под закрытым веком тонут

Впотьмах трёхмерные миры.

День, нахлебавшийся иллюзий,

Скопил уныние, как хлам.

И вешних вод ночного блюза

Порыв бессмыслен по садам.

По тонким струнам хрупких веток

Звук извлекает лёгкий гость —

И видит тень на дне кювета,

Перелетая на погост.

Шуршит в норе своей полёвка,

К весне готовится и — Ах! —

Мелькнёт трёхмерная головка

Её на тоненьких ногах;

Любимый пёс промчится кругом,

Гоняя кролика в саду,

И лепестка трёхмерный угол

Перевернётся на лету.

И сон, глотая снедь живую,

Всей мощью царственной горит.

Гляжу в глаза ему — и чую:

Один прыжок — и ты убит.

ххх

Зимнего солнца сок, выжатый сквозь порез.

Это

в тебе

от лета, —

Лёгонький плод на вес.

Лёгкий мороз — и ноги лёгкие по снежку.

Это

в тебе

от лета, —

Словно по бережку

Травному и речистому.

Русской душе под стать:

С той же — снежка пушистого —

Лёгкостью стойким стать;

С той же — травинки скошенной —

Лёгкостью прорасти…

А для беды умноженной —

Лёгкая пыль кости.

ххх

Кривые улицы пусты.

Асфальта лужи и разводы.

И облетающей листвы

Июньская свобода:

«Хотим, в ветвях мы шелестим,

Хотим, умрём мы под ветрами!»

Любовный, ветреный интим

Воспет невинными ворами.

У лета красного крадут,

Юнцы, наряды дорогие.

И обнаженья выгиб крут,

И отражения такие!..

И непогодою пьянясь,

Лихая мысль плывёт и скачет.

И не найдут в том смысл и связь,

Кто через час здесь замаячит.

Невинный стыд — экстаз листвы.

Порыв дерев и улиц томных.

И мы — так вздорны и бездомны —

Не по погоде для молвы.

Под яблоней…

Откуда свежий ветер?

Откуда он подул?

Оставшийся на свете

Последний есаул.

Какой ведомый лирой,

Смяв солнечный погон,

Он просочился миром

Сквозь дымный полигон;

С ним конница ведомая —

Блеск Царственных Особ,

И ветки невесомые

Бросаются в озноб;

И тонкие видения

Кадилом у цветка,

И вот — полотна гения

О веке на века!

И песен (в жисть не петых)

Горластый перебой

Любовью безответной…

Где наш ответ с тобой?

И веткой, будто целясь,

Качая, песне в тон,

Нет-нет, да и зацепит

Поношенный бостон.

«Откуда свежий ветер?» —

И старчески вздохнул

Оставшийся на свете

Последний есаул.

И гаснет майский вечер,

И близит поздний час…

Откуда, свежий ветер,

Ты знаешь всё про нас?

Кольца

Давай нанижем расстоянья,

Как кольца, дни и ночи — кольца,

На руки, встретимся руками

В пожатье страстном.

Сожмешь сильнее — боль расслышу,

Чуть легче — холод ожиданья.

На языке прикосновений

Поговорим, давай.

Слова нелепые минуя

Средь суетливости нелепой…

Тьма театрального партера —

Нам грёзы сумрак.

И только тяжесть ноши дивной

Нам не позволит продержаться

Подольше: — О, ещё немного,

Ещё немного! Ах и ах!

Посыпался и разбежался

Весь сонм колец, звеня паденьем.

И два венчальных прозвенели,

Скатившихся в небытие.

ххх

Белый храм стоит

В синеве снегов,

И простор веков

Перед ним открыт.

И снегов крыла,

Распростёрты, спят

И покой хранят

От земного зла.

Как птенцу нырнуть

В материнский пух!

И напрячь бы слух.

И глаза сомкнуть,

И собрать бы сил —

Возрасти, восстать

На хулу и знать

И печаль могил.

На тщету птенца,

Чей завистлив глаз

Сквозь пробитый лаз

В скорлупе яйца.

Он в соблазнах зла,

Бедный, аж дрожит,

А размах крыла

Скорлупу крошит.

Жди весны

«Говори, говори,

 Там никто всё равно не услышит.

Как в печи прогорит

 Пусть и жарким дыханьем надышит.

Но пристроившись в ночь,

Жди весны долгожданнее прежней…» —

Так мне, к жару охоч,

Нашептал полусонный валежник.

Полудикий старик,

Этот жар твой смертельный так молод!

Он схватил и проник,

Всё минуя, сквозь всё — полусонное соло.

ххх

Снег-тишина.

 Пух  -легчайший.

Сугроб за сугробом,

 и явным капризом

Ветра каприз,

 из губ мчащий

В сугробы

 с сюрпризом.

Как не бывало —

 в пыль,

В быль заснеженную

 старой России;

В пыль нежнейшую

 сугробы-гробы

РассыпАлись,

 рассЫпались —

 воскресили:

Тройка; снег;

 бег; побег

Его — с нею

её — в неизбежность…

Но снег ли?

 Но бег ли?

А, может быть,

брег пенящийся?

Или

 зари безбрежность?

Или…

Только

можно ль сказать вот так,

Запросто, о воскресшем?

Желанном, сказать

,при котором — наг,

Словом поспешным.

Ветра каприз,

 из губ мчащий,

Кисеёй искрящей

 улёгся в быль.

А снег всё падал,

 живой, пьянящий,

И быстро сугробы —

 росли — гробы.

В день рождения. Январь

Сорокалетия сорока

Трещит о таянии дня.

И в сон глядит Господне Око:

«Спеши!» — И жизнь, как простыня

Вся сбита, вся змеёй скрутилась

И затаилась на краю…

Я просыпалась — и светился

Металл луча сквозь кисею;

И капля сферой освещённой

Ползла по наледи стекла

И, сжавшись вдруг, и обречённо,

Как в преисподнюю протекла…

Нечаянно всё промелькнуло:

Любови, боли, смена вех —

На строгом поводке посула,

Что хватит счастья нам на всех.

Когда ж хватали и делили —

Всё обращалось в тихий прах…

За нас и ангелы молили

У Настоятеля в ногах.

И вот теперь сквозь луч сусальный

И треск сороки слышу я:

«Он ждёт на суд исповедальный».

Он ждёт — и вниз летит змея.

ххх

Зимняя белая ночь.

Росчерк чернильный свиданья.

Белого летняя сочь

Тянется к соче-танью.

Вида классический блеск —

В плавную неприхотливость.

И, набирая вес,

Мимо бредёт сонливо.

Тихая — ни ветерка.

Полная — чуть покачнулась,

Чувствуя, как шевельнулась

Кроткая скорбь мотылька.

Молния

О, что-то случилось!

О, что-то такое случилось!

В заснеженный март обвалилось громовое небо.

И молньей озлилось…

И молньей как будто озлилось,

Оскалилось молнией в окна смешно и нелепо.

Но, может, сей росчерк

Грядущей весны небывалый

Всё тот же союз подтверждает

Их с вечными льдами.

И я не ошиблась, рождаясь,

Как небо, обвалом,

И с молньей в руке

Средь сугробов, бредущих грядами.

А, может быть, это —

Страшнее, сильней и желанней —

Рождается что-то,

К земному приблизившись краю?

Но вижу воочию: вспышкой

оконных посланий

Последняя тьма иллюзорной мечты догорает.

1996 г.

ххх

За зелёной этой аркой,

За оврагом, во бору,

В тон букашечкой неяркой

Тёплую обнять кору.

На корнях сосны взнесённой

Покачаться к плоти плоть:

«Ты ошибкою прощённой

В рай прими меня, Господь!

Пусть кочевник — воплощенье

Прихоти своей — смахнёт

И под ногтем кровь отмщенья

В свою глушь перенесёт».

Юмореска

Под низким окошком

Стремительных мальв

Что город возрос

В одну ночь незаметно.

Так рано. Но тихим

Лучом отогрета

Некрепкого раннего

Сна полутьма.

Так рано. А шмель

Уж не спит, и косматым

Гулякой несётся по всем кабакам:

То — нет всё и нет —

Выползает — помятый,

То вылетит сразу,

Схватив тумака.

Ах, он искушает!

Прыг! — цепкой былинкой

На спину ему:

«Искуситель-злодей!

Там, в розовой мальве —

Скрип старой пластинки.

И слышно из белой —

Уплачено, пей!»

Гуляка весёлый

Пузатый и бедный,

Так коротко лето,

Давай поспешим,

Покуда жив город,

Столь хрупкий и бренный,

Покуда мы живы:

И я — и ты жив.

ххх

Как вещий сон с внезапным пробужденьем,

Дразня неуловимым откровеньем,

Не дастся в руки — хлам один и вздор, —

Так Истина — О как бы ты ни верил! —

Находит тайные невидимые двери,

Чтобы уйти, беспамятству в укор.

Не уходи! Я знаю, это — ты.

Недолгой будет магия тщеты,

Внезапного дурного наважденья…

В дверном проёме мерно тихий свет,

Как из прихожей, голос и привет,

И приближенье по ковру любимой тени.

Песня

Грустно стало.

И осталось песню затянуть.

Та, что вороном витала,

Сядет отдохнуть.

Да на все лады растянем

Эту нашу грусь…

Мчит заморскими путями

К дому белый гусь.

Налетался, навидался,

Славой позлащён!

Как живой ещё остался,

Схваченный в полон.

А теперь, скорее к дому!

Где ж он, милый дом?

До Кубани… а и к Дону…

На Яик потом…

В  Семиречье… до Сибири…

В Уссурийский край…

Где ж он, дом мой? — Будто гири,

Тяжелы крыла. —

Где ж искать его? — Ан, нету,

Нету и следа.

По всему по белу свету —

Всюду сирота.

И сырой бивак у речки

Всю откроет грусь:

«Ох, и путь же твой далече

К дому, белый гусь».

Каз — ак — (тюрк.) белый гусь

ххх

Ударил гром — сухие слёзы

В сухую землю возвратил.

Ударил так, что спящих позы

От сна, как взрыв отворотил.

И молния так освещала,

Что крышу чуть не подожгла!

Но ветра грубые начала

По силе не превозмогла —

Рассеялась. А ветры дули

Ещё неделю, ошалев,

Терзая грустные ходули

Живых, измотанных дерев.

Рассада жертвою невинной —

На нитях висельников ряд…

Но кто прикажет исполину,

Не признающему преград.

Июнь. И вечер. Печку топим

Сухим валежником — июнь!

И Гумилёв: верблюды, копи,

Пески, бурнусы, горы… Юг!

Посмертный сборник: к даме грустной

Мечты о доме выше пальм

В трущобах жизни безыскусной…

Но знал уж — в воздухе скопа.

В уединеньи, в зябкой дрожи,

Вдали от глупостей земли,

Я чую сердцем, нервом, кожей,

Что дни весёлости прошли.

А дни страданий понемногу

Становятся привычкой злой.

Но нет мне дела, слава Богу!

Печной испачкавшись золой,

Кидаю в печь всех предсказаний,

Предчувствий мертвенный сушняк,

Амбиций всех и притязаний…

Июнь, а холодно-то как.

ххх

О, в сумеречность густоты дерев, —

Когда подёнщиной стреножен и задавлен,

Идёшь — вдруг глянешь: там звериный зев

Чужбины снова тебе явлен.

Хоть и сшивала хирургическая нить

Всех долгих лет, сшивала и лечила.

Но — нет, родная сердцу выть

Всё так и держит, никому не уступила.

И я смотрю в зияющий простор:

В нём всё, к чему так непривычен взор.

Но манит он, и тянет, и прельщает.

Куда опять? Молчит, не обещает.

И, крадучись, как будто холодок

Тревожной радости подступит нестерпимо…

И так всегда и всюду: словно рог

Свой носорог, несу тебя, чужбина.

И кажется порой, что, отродясь,

Везде чужой — и обрываешь связь

С такой же лёгкостью, как скорость рвёт перроны,

Как тащат в сумрак свой насупленные кроны.

ххх

ЮВ. П.

Шагаю: легка душа

И легка нога.

А за плечом — котомка

Из шкуры моего врага.

Ступай, пята, там,

Где последний пал есаул!

В наследство тебе —

Широкое поле и прозрачный,

как взмах, аллюр.

В наследство тебе —

Невидимой шашки лихой поворот,

Невидимой гривы охлёст

И незримой руки отлёт.

В наследство тебе —

Только зримого неба дом: — Приехали, слазь…

Молитвы седой

Осязаемая коновязь.

ххх

То роковое узнаванье:

Среди развалин, битв и слёз

Пятна контрастное мельканье

И неба вспоротый откос.

Пройти бы мимо, мимо, мимо,

И краем глаза не узреть.

Но тень в луче, как пантомима,

Плетёт невидимую сеть.

Не веря дышащей свободе,

Не знает, ч т о в себе таит.

Из шкур зверьков глазами водит

И лапкой сердце шевелит.

ххх

Как пережили без потерь

Лихие дни? Как только живы?

Когда гулял по весям зверь

Кровавый власти и наживы.

Как не влетели в пасть к нему?

А в когти чуть не угодили…

Вот разве — нищенски суму

Охранной грамотой влачили.

Не покусились на ясырь,

На злато всюду под ногами,

 Бросая правду на весы.

И шли своими берегами.

А зверь кружил, сужая круг,

И в шкуре подползал овечьей,

Задев болезненный недуг

Всеобщего бесчеловечья.

 На дело звал — и городов

Сметал благие попеченья.

И шли иные — кто во что,

Святые путая значенья.

Теперь зови их, не зови,

Их нет, слеза по ним скупая…

А зверь лежит в чужой крови,

Зевает, сытый, засыпает.

Мы выжили. Но не забыть.

Я не хочу забыть об этом.

Исчезла тьма. Но нет и света.

И шепчет мне чутьё поэта:

И эта перервётся нить.

Магнитный город

Дворики и улицы кривые —

Грузно ниспадающий изгиб.

От объятий выгнуться — живые, —

Ветром расцелованы, могли б.

Но чутьём каким-то заунывным, —

И непобедимым потому, —

Кто вас проводил по этим дивным

ХОлмам разухабистым в дыму?

Вопреки и дыму и угару,

Вопреки безвкусицы иной…

Улицы и дворики, на пару,

Ну-ка, прогуляемся со мной!

Я вас пожалею, неприютная,

Павшая былинкой, где пришлось.

Мне всё ближе небо это мутное,

Этот чад — мой ветреный авось.

Как трубили гибельные своды! —

В ночь тащил трамвай людской поток.

Как, дрожа тельцами, антиподы

В сторону бросались из-под ног!

Как висели долго отчужденьем,

И душа пугалась им в ответ.

И миров недавнего крушенья

Всё стоял перед глазами свет.

Нужно было дням остановиться.

Пристальность, как пристань, обрести.

Чтоб, с ухваткой дошлого провидца,

Эту весть, как ножичком сгрести.

Вот она — вуалью погребальной

Словно веет, а под ней — глаза;

Вот она — историей опальной

В тех глазах — убитых небесах.

Вот она, вся суть её келейная, —

Сквозь ячейку — ясно и легко.

«Вот она!» — былинкою отдельной,

Я — за ней, с попутным ветерком.

Но, раскачиваясь и держась за нити

Шёлковые, — боязно порой

Мне от этой утончённой прыти,

Навсегда увлекшей за собой.

…Ах, прогулка нынче удалась нам!

И, в истлевшей пачкаясь золе,

Хнычет луч средь веток, так опасно,

Грузно ниспадающих к земле.

Вещая акварель

Дымка неба синевой.

В дымке — купол голубой.

И в морозной хвори стынет

Тень белёсая иссиня.

И, невиданный сто лет

Горизонта фиолет

Брызжет в купол

Грязно-красным.

Но слегка…

                слегка…

                слегка…

Ты поймёшь, как не напрасно

Всё, до лёгкого мазка.

Лихое время

В блокадном городе,

Где холод, голод, мрак,

И из которого

Не вырваться никак,

Брожу по улицам —

Гряда из серых стен:

За тенью тень пройдёт,

Падёт за тенью тень.

И всё действительней

Колючее панно.

Однообразия

Прогорклое пшено,

И выживающие —

Всяк в своём углу —

Жуют и радуются

Маленькому злу.

Не видимы никем,

Лишь слышится из уст

Издержкой чавканье,

Мычание и хруст.

Словом — безлюдье.

Мрак. Квадрат панно.

Квартал, — сворачиваю —

Улица-кино.

Витрины пёстрые,

ступенек скользкий ряд-

Несметных «маркетов»

Мистический наряд;

Товаров  жизнь —

Ни иска, ни истца,

Как феерическое действо

Без конца.

И, невзначай,

Едва вперёд прошед,

В одной витрине

Сказочный сюжет:

Картина в рамке —

Подпись, масло, холст, —

Где шут под вазой

Во весь рост.

Весь в бубенцах,

В малиновом трико

(Быть дураком,

так быть уж дураком),

Глядел, скукожившись,

Скосивши хитрый глаз,

И в нём уже

Рыдал глумливый пляс.

Ещё лежала там

Корона в стороне…

Вот-вот не выдержит:

«А шуточка по мне!»

Возьмёт её,

Оденет на колпак —

И сам себе

Правитель и дурак…

И сам себе народ.

Но не спешит пока

Волной острот

Не вырвется тоска

Об этой вазе, может быть,

С охапкой жёлтых роз —

То, до чего

 он так и не дорос.

1998 г.

ххх

Птичка Дарзи поёт свою песню…

В дом вползает безжалостный Наг…

Но войной подзадоренной спеси

Скрыть не хочет затравленный враг.

В косы русые с нежной сноровкой,

Заплетая, вплетаю мольбу…

Путь светящейся боеголовки

Вещий сон пронесёт на горбу.

«Птичка Дарзи поёт свою песню», —

Свеж старательнейший пересказ.

Ещё тише, ещё не известней

Будем в тихих трущобах у нас.

Пусть довольно того, что тревожный

Долетает проверенный слух.

Общий страх, как надсмотрщик острожный,

К заключённым таинственно глух.

Сообщеньем безумствует фраза,

Ледяную обретшая стать,

И в стекло самодельного глаза

Бьются вдовы и бывшая мать.

И вот-вот оно лопнет, иль треснет…

Победит его храбрый мангуст.

«Птичка Дарзи поёт свою песню», —

Из ребячьих доносится уст.

Хромоножка-балерина

Взбита пышная перина.

Тихо в доме, но не спят.

Хромоножка-балерина

В платье простеньком до пят.

И она ко сну готова.

Только светятся глаза —

Средь полночного покрова —

Вспышки молнии, гроза.

Не спешит в постель ложиться.

Ляжет — снова будет снится

Слов любовных благодать…

Блеска чёрных глаз коснулась —

Так сгореть не мудрено!

Хромоножке ждать ответа

От любви не суждено.

Сердцем найдено движенье —

Грации водоворот.

Хромоножке ждать ответа? —

Вот он бёдер поворот.

Хромоножка-балерина —

Ножка ножке не сродни —

Танец вечности незримой…

— И носочек оттяни, —

Словно шепчет балетмейстер. —

Вкруг себя, легко, на месте!

И в старании корпят:

Воздыхатель её — ветер

С платьем простеньким до пят.

ххх

«Любовь, ты — семечко в руке».

Ладонью потной

Её сжимаю в кулаке

И, несвободной,

Я подношу её к губам,

Не отпуская,

Как бездну подношу к стопам,

А стопы — к краю:

— Смотри, на самом-самом дне,

Во чреве чрево,

Матрёшкою зерно в зерне,

Смотри же, дева!

Я говорю себе: — Смотри,

Смотри! — Нет мОчи.

Как разум иногда сметлив

Вне полномочий…

Спасая вновь, не разрешив

Сокрытой муки,

Он властью сна в ночной тиши

Ослабит руки.

Но не предвидит воли чувств —

Сквозь сновиденья

Ордой прорвётся жадность уст

Грехопаденьем.

И утро в сумрак ощутит,

До самой дрожи,

Как жжёт росточек и свербит,

Мне в руку вросший.

ххх

Сяду в лодку, отчалю

По дорожке небесной луча.

Злые волны вначале,

Сменит глади парча.

Дали, дали… предела не ведают.

Только путь мой — не лёгкий круиз.

Душу мне от земли отсоветует

С суши двинувший бриз.

Око-рана лучится в проёме

Вечереющих высью небес.

Волнам в смертной истоме

Отзываюсь на плеск:

«Не трезвоньте о бреге надёжном,

Вы и ветер — надёжней теперь».

Я отталкиваюсь осторожней,

Чтоб «не скрипнула дверь».

Тяжко утлой — душа переполнена,

Суд тишайший верша.

Тень взволнованно — взволнена.

Я отталкиваюсь, не спеша

В покаянные дали — раскаяньем,

В даль невинную — страшной виной

За погубленной — вслед — отчаяньем —

Жизнью маленькою одной.

ххх

Прошло столетие, как будто

Тяжёлый день и бесконечный.

А впереди — простое утро,

Неторопливо и беспечно.

А нынче ночь клубком невзрачным —

Истёрта нить висков тисками,

И рвётся временем потраченным

Впустую, бременем исканий;

Вся узелками веры трудной,

И сон нейдёт, сзывает вече…

А впереди — простое утро,

Неторопливое, как вечность.

ххх

Меж двух веков — корабль во льдах —

Я в этом плаванье невольном.

И давят глыбы: боль и страх —

С боков в старании удвоенном.

В пошевелившейся воде

Признали б первенство все ночи!

И всё ж — в банальнейшей беде,

Страданьем вычурным подточен.

Сквозною болью — кровь утрат

Так ощутима, что желанье

Не знать, не помнить скорбных дат

Придёт, как Божее посланье.

А страх — Грядущим прёт скала,

И я плююсь бессвязным крошевом.

И во всю даль косая мгла

Тряпьём на зеркало наброшена —

Мертвец в дому. Усталый бред.

Глаза поднять — зрачок завесой!

Стоит, как новый континент,

Тобой открытый, неизвестный…

Поди, Прошедшее, поди!

Не напирай, нам Уготованное!

В пределах рёбер и груди

Придавленной и скованной —

Вот и свобода вся моя,

Свобода вся, на долю всхлипа.

Но в кровь борта мои кроя,

Всё слышит глыба!

             И вопреки — не знаю, чьим

             Рукам, крадущим право вето, —

             Бок о бок насмерть мы стоим,

             И знаем это.

ххх

«Любви!.. Любви!..» —

и прочь всю пестроту

Жеманности, кокетства

и уродства.

Лелея чувств подслеповатых

Наготу,

Простить их неумелое господство…

Следить за взглядом,

Речью пренебречь,

Дразниться ревностью,

Иль бренностью с тщетою…

И слушать  музыку

покачиванья плеч,

К ним возвращаясь

голубем почтовым.

Бросать слова

подпаленной стрелой,

Плясать среди  горящих головешек…

И помнить: Господи,

трясётся аналой

И книга падает,

И плещется подсвечник.

И ужас чувствовать.

И клясться на крови,

что никогда…

Осечься в полуслове.

И прочь бежать того,

 кто вдруг изловит

В тугую сеть твоё:

 «Любви!.. Любви!..»

Урок

Там соловьи не поют.

А здесь — поют.

Пустыньки моей приют:

Фьют… фьют…

Издали — где нам с тобой! —

Душу лаская, —

«Вот тебе тут и покой», —

Песня такая.

Хочешь, зажмурься и верь,

Ты, моя детка.

Только не верь — суховей,

Мёртвая ветка.

Здесь, у живого леска,

Ты притаись, и кроткой

Тенью ученика

Слушай, — и, вырвавшись ноткой,

Грянет из самой груди!

Как в назиданье!

«Господи, мя огради, —

Скажешь, — рыданья!»

Скажешь: «И грудь им мала!» —

И, зависая,

Вниз полетит, как зола,

Пёрышек стая.

И не печалься, когда

В чахлой траве, или луже,

Тельце, испетым дотла

И обнаружишь.

ххх

Замшелым блеском роскоши былой,

Дорогой хоженой, но сплошь теперь заросшей,

Хочу забыться, спрятаться за мглой,

Забытой всеми, брошенною в прошлое.

Учёной дикостью — усы и борода,

Увы, не вырастут, мой образ дополняя —

Зарыться в дебрях, не оставить и следа,

Гостей случайных новостью пленяя.

Шагнуть назад от бездны впереди,

Куда спешат безумными стадами,

Где никого никто не оградит…

С клюкою, формулою, с гирькой и весами

Останусь здесь. Я не хочу пути

Горизонтального. Мне — лень. А вертикальный —

Короче всё же — на гору взойти.

Мне та гора — предмет маниакальный.

Какая роскошь, Боже, не спешить!

Замшелым блеском роскоши усталой,

Как луч чащобу, тьму веков прошить,

Копаясь в древности, всё переворошить

И то найти, чего и не бывало.

2004 г.

ххх

Золотою монетой —

за жизнь, за грехи —

Золотою, орлёною, неходовою —

Расплачусь. Белым светом,

свернувшись в стихи

Расплачусь, и за милость мне эту с лихвою.

Мне б прожить только — тонко

по краю пройти:

И земного не взваливать бремени,

И во Царствие Божие не забрести,

раньше времени.

Мне б прожить — как слепому,

держась за плечо

Невесомое Духа Святого,

Пусть ведёт, пусть несёт, —

а мне всё нипочём

В этих сумрачных, душных чертогах

Изгнанья…

Тополиной листвы — золотой! —

Брошен сверху. Есть, чем расплатиться

За чернильный в тетради живой завиток

И за чистую снова страницу.

Ноябрь 2007 г.

Магнитогорск

5. МИРЫ

ххх

Господь рассыпал, как намёки,

Небесных Царствий кружева.

А тень лежит на солнцепёке —

Резка, черна и не жива.

Хотел ли быть непримиримым, —

Вопрос, как снадобье вкушал.

И замысел, Им здесь творимый,

Тогда пред умыслом вставал.

И жгла насущность наказанья.

Но искры Божии кругом,

Кругом рассыпал Он, спасая,

Назад сзывая в Отчий дом.

И там, где тень отображала

Походы подлые врага —

Томился тальник, и дрожала

Река, чуть тронув берега;

Паук невинную интрижку,

Плетя, в засаде серебрил;

Тропа вилась, бежал мальчишка,

На крыльях курточки парил;

Звенели краски, струи, струны,

Букашки, бабочки, птенцы —

В своих заботах многотрудных —

Свистки, трещотки, бубенцы…

Они, как тонкие знаменья,

Сигнал, примета, тайный жест

Юродивой, хитросплетений

Земных и — около — веществ

Летучий знак, что всё готово,

Всё ждёт, чтоб вражий пал редут…

И шлёт таинственное слово

Всему увиденному тут.

ххх

Слушаю шум дождя.

Слышу его прибой.

Словно стальные волны

С молнией грозовой,

В схватке сойдясь кровавой,

Бьются — и падают ниц.

Бьются с жестокостью правой.

Бьются до  лязга зарниц.

Тешится битва ночная,

Словно, влетев в окоём,

Пифии песня шальная

Нам предвещает её.

25.07.2018 г.

Песня в золе

Посвящается погибшим в терактах в Волгограде

31 декабря 2013 г.

Грустные люди на грустной земле

Грустные песни катают в золе.

Слышат, как быстро сгорают их дни,

Годы, эпохи — стволовые пни

С мощным набором священных колец…

Ввинчены, загнаны в скорбный венец,

В круг пепелища… Ну, песню катай!

Дух этот тёмными ртами хватай!

Слышится песня не тем, кто поёт,

А только тем, кто её не вернёт.

ххх

Кружил, кружил небесный шлях.

И вдруг — старик на костылях.

«Какой сей день? Число? А год7» —

Спросил, с небес сходя в народ.

«Число, дай вспомнить, год — седьмой,

А день не вспомнить и самой».

И побрела, себя броня:

Не знать числа, не помнить дня…

Гляжу: как веха на пути,

Стоит он снова впереди.

ххх

Как из мешка, из космической пыли

Души вытаскивает на свет

Фокусник, Выдумщик сказок и были,

Не повторяясь за тысячи лет.

Казус злодейства, добра ли приветствие —

Нет, не узнаешь о том никогда:.

Свежего ветра… стихийное бедствие.

Солнца… встающая к небу гряда.

Не угадаешь в том облике ангельском

Кто появился вдруг в ловких руках.

С миссионерской бравадой и натиском

Он возвещает иль взмах или крах.

Ну, же, примите, рискните, как прочие —

Пухлый клубок прокатить по судьбе! —

Тайну и лёгкость и тишь многоточия…

Пяточки розовой — поступь в ходьбе.

Ну, же рискуйте! Рискнули же с вами

Вытащить кО свету, светом облечь.

Фокусник, Выдумщик — над головами

Веером души — ни солнца, ни свеч

Не надо, ни лампочек едких.

Ну, выбирайте, — ах, как хороши!

Что же всё медлите, случай-то редкий,

Может последний для нашей глуши.

Миры теснятся! Только был реальным —

Уже идёт он в мир воспоминаний.

А мир воспоминаний притесняет

Всё новый мир реальности нестойкой.

И всюду, всюду толпы изваяний —

Мир детства — гениального предтечи.

И есть ещё… как мысль, неуловимый,

Ещё один, как будто уже бывший…

Иль рядом проходивший параллельно,

Едва приметный… Иль грядущий?

Другая жизнь, совсем, совсем другая.

2006 г.

Жизнь

О, плавный ритм небес и рек.

О, скок времён безумным трио.

Нет, мы не впишемся вовек

Хоть вскачь,

              хоть вплавь

 строкой игривой.

Держись за облачко вдали —

И не заметишь косогора.

Но как бы ни был ум сметлив,

Всё неожиданно и скоро

Вдруг обрывается — и вниз

Летит. И жизнь в изнеможении —

Ещё один её каприз,

Последний, — просит утешенья.

И вдруг находит его там,

Где мёртвым морем простирались

Тоска и скука, сор и хлам.

Или казались

Ей таковыми? Но теперь

Она нашла в том свою сочность.

И только шепчет всё: «Поверь

В меня и в тихий мой источник».

6. Южная ночь

Южная зима

Высокое небо обнял шелковистый туман.

Хрустальная тишь — и недвижность, и непобедимость цветенья.

И шёпот и шорох: «А будет зима? — Что? — А будет зима? —

А что это, новое чьё-нибудь изобретенье?

Порой за окном слышишь — истинно: град или смерч!

Бушует Кавказ! Нет, шалит, как дитя, за окошком…

Тепло, так тепло и собакам, и людям, и кошкам.

И шёпот и шорох: « А будет ли смерть? — Что? — А будет ли смерть?»

Сломанный ритм

Мои вИны. Грехи мои.

Вот оно — искупленье:

Накрывает, как схимою

Их позор и глумленье.

И раскаяньем запоздалым

Слёз потоки текут:

Города потопляют, станы,

Сносят сёла, судьбы влекут;

Кровь же пламенем едким разлИта —

Не сгорая, сгораю живьём.

И над всем этим грозной молитвы

Тихо веет прохладным огнём.

У камина

Куда торопится проворный

Огонь, считает дни мои…

С такою скоростью огромной

И с ядовитостью змеи,

Что новое метнуть полешко

Своих идей лишь поспевай.

И средь углей его не мешкай.

И ни о чём не вспоминай.

Так пыхнет дымом, жаром тленья!..

Ну, что тот ветхий огонёк,

В тебе живущий от рожденья —

Неосторожный мотылёк.

ххх

И южная ночь повторила за северной:

Земля — одиноких, и дух — одиночества

Развеянный, семенем всюду рассеянный,

И это уже никогда не закончится.

Как сдачу сгребла: «Вот и время хорошее

Покою во всём». И, смешно-суетливое,

Как все заблужденья, проносится прошлое,

И — хоть колокольчик бы звякнул тоскливо.

Усталость безмерная. Впору веков мне

Отсчитывать вехи. Как будто указом

Высоким вменили веков этих кровные

Дела разрешать до кровавого мяса.

Как сдачу сгребла, это время хорошее

Покоя во всём отступившего прошлого.

Баллада о луне

Расхристанной юродивой бежала

По улицам гонимая луна.

Толпа её с безумием смешала —

Грозила камнем, выла и гнала.

Бесстрашная, смеялась над слепцами

И в степь звала — победный глаз горел

В потёмках лохм и цепь бряцала —

Клуб пыли и толпы за ней пыхтел.

Урчал, как зверь, порыв азартной гонки!

И всё ж издох. Всё стихло за спиной.

Открылась степь с мохнатою каёмкой.

Горела даль за чёрною сосной.

А дальше — высь без грома и разлада,

Огромность чрева, спящее родство,

Откуда выпало — неужто для расплаты? —

Птенца слепого человечье естество.

И плюхнулось сюда, где долгие дороги

В одну великую навеки сведены!

Здесь будем, всяк душой своей убогой,

Рыдать и каяться — и будем прощены.

Сюда спешит она за тихим подаяньем,

На эту паперть двойственной судьбы —

И так стоит… до кроткого сиянья —

(и знак всегда ей был) —

До первого луча, что вспыхнет и взовьётся,

И аж забудется в коротком полусне…

И вновь идёт т у д а, приняв юродство,

Разбить фонарь, кичащийся над ней.

ххх

Жизнь исходит — и ставит вехи,

За которые не перейти.

И терпенья глухие доспехи —

Это всё, что успел ты спасти.

И глядишь на просторы минувших,

В лёгкой дымке оставленных дней —

Лишь они и видны — затонувших —

Мачты славных твоих кораблей.

Звуки современности

Мне кажется, время моё прошло.

Давно уже, целый век назад.

И что понадобиться могло

Мне, призраку,

здесь,

средь румяных чад?

Бегут, насквозь пронзая, сквозь

Летят трамваи, едва колыхнув

Прозрачную ось:

Уф… уф… уф… уф…

И всё ж, смотрю, силясь слиться, нет:

Чужесть и пустошь, и чад, и чушь.

Нет больше в мире ни общих бед,

Ни общих смыслов родственных душ.

Отдельно всплывает людской поток.

Отдельно живёт и природы миф.

И даже празднеств счастливый бог

Где-то отдельно, свой дух затаив.

Мне это — мне! — уже не постичь,

Не осознать никогда, не явить

То, в современность стремящее клич:

Жить… жить… жить… жить…

Уединение

Холодно в доме — топят камин.

А за окном и тепло и цветение.

Столько народу вокруг, ты — один.

Мало. Ты требуешь уединения.

Только испытано это уже:

Яд — одиночество. Противоядия

Так и не найдено. Прямо взашей

Гнать его — Гнать его! — вместо объятия…

Вместе с собою, когда удила

Так вот закусишь без всякой причины…

О, разграни —

чила бы, разняла,

Эти столь схожие две величины.

Уединиться — не значит один

Ты на пороге отчаянных действий.

Уединение…

с кем-то…

камин,

Вот, например, это жаркая бестия;

Или хоть с рифмой, долбящей мозги;

С креслом, с дорогой, с разлукой щемящей,

Даже с тоской… не умрёшь от тоски…

Милостью Божьей — прямой, настоящий.

Ночь

Из детства выросшая ночь, —

О, ведь и ты была дитятей! —

Уже свою рождаешь дочь,

Из цепких выпустив объятий.

Заматерелой девой сна

(Твой сон особенного свойства) —

Как и тогда ты у окна,

Нет и теперь во мне геройства.

Теперь и вовсе не ищи!

Когда смотрю поверх заката,

Уж пригляжу среди лощин

Громоздких туч пути возврата.

Мой скорый рейс: закат — рассвет.

Чтоб не входить, не прорываться…

О, мне известно, сколько бед

Несёт ручищ твоих коварство.

И отчего — тишком-тишком —

Тобой пугают, и боятся

Звучащих за спиной шагов,

Порой лишь глупого паяца.

Живая правда при тебе

Так беспощадно, так жестоко

Видна, что плачешь по судьбе,