Бесплатный фрагмент - Иуда Искариот: предатель или святой?

Не одно дело, но все дела, приписываемые традицией Иуде Искариоту, — это ложь.

Томас де Куинси, английский писатель и философ

Камни в Иуду надо кидать осторожнее, — слишком к нему близок Иисус.

Дмитрий Мережковский

Введение
1

Традиция неумолима. Разрушение традиции, ломка устоявшихся стереотипов — дело почти всегда безнадёжное. Особенно если этой традиции две тысячи лет.

Традиционный взгляд на историю предательства Иуды Искариота, двенадцатого апостола Иисуса Христа, общеизвестен. Иуда, согласно сложившейся традиции, повинен в совершении наиболее гнусного из всех известных человечеству преступлений — злоупотреблении доверием и доносе. Две тысячи лет деяние его ничего, кроме презрения и чувства омерзения, не вызывает, а имя Иуды стало нарицательным.

В основе традиционных взглядов на историю предательства Иуды лежат три момента: слишком очевидная правомерность их основных положений и, как следствие, полное отсутствие желания анализировать эти взгляды; бездумная вера широких масс в устоявшуюся традицию; значительный срок существования традиции при отсутствии какого-либо приемлемого альтернативного подхода к данной проблеме.

Однако непредвзятый анализ событий двухтысячелетней давности, засвидетельствованных очевидцами, заставляют усомниться в стереотипном представлении о предательстве Иисуса Христа одним из избранных им учеников.

Цель этого исследования — не оправдание Иуды и уж тем более не попытка ревизии основных христианских догматов, — а установление истины. Ибо только истина сделает нас свободными — свободными от бытующих стереотипов и традиционных, зачастую ошибочных представлений о великих событиях, которые по праву считаются началом новой эры в истории человечества.

2.

Уже сама постановка вопроса, вынесенного в заголовок данной работы, способна вызвать у читателя недоумение. Поэтому, прежде чем приступить к ответу на поставленный вопрос, следует раз и навсегда определить точку отсчёта, ту базовую идеологическую платформу, на которой в дальнейшем будет возводиться здание анализа «предательства» двенадцатого апостола. Это необходимо сделать затем, чтобы, во-первых, сразу же задать направление нашему исследованию, и во-вторых, придать ему максимум устойчивости и ясности. Тем самым читатель обретает чёткое понимание нашей позиции и, в случае неприятия её, вправе отказаться от прочтения исследования на самом начальном этапе.

Из всего множества подходов к данной проблеме можно выделить три основных: атеистический, традиционный (консервативно-догматический) и либеральный.

Атеистический подход отрицает историчность описываемых в Евангелиях событий. Священное Писание с точки зрения атеизма — не более чем красивый миф, легенда, изобилующая сказочными, сверхъестественными чудесами. Всё божественное в нём отвергается, низводится до уровня досужих домыслов группы экзальтированных проходимцев и авантюристов. В лучшем случае признаётся факт существования некоего бродяги-пророка по имени Иешуа, каковых в те времена по земле древнего Израиля странствовало великое множество. Подвергнув ревизии основные догматы иудаизма, бродил Иешуа из города в город, из селения в селение, проповедовал новое учение, водил за собой толпы легковерных малограмотных простаков, переиначивая Закон, перетолковывая Пророков. А кончил тем, что по настоянию иудейских первосвященников был причислен к преступникам, предан римским властям и ими же казнён.

Но если Евангелие в основе своей — вымысел, не представляющий интереса для научно-исторического исследования, а Иисус и его ученики — не более чем мифические персонажи или, в крайнем случае, идеализированные образы неких реально существовавших бродяг, основателей оппозиционной религиозной секты, то вполне очевидно, что для последовательного атеизма история Иуды, одного из учеников Иисуса, является всего лишь малозначительным эпизодом древнееврейского мифа и потому находится вне поля зрения серьёзного изучения. Более того, атеизмом эта история совершенно игнорируется, исключается из сферы его интересов как не имеющая в действительности места и лишённая исторического смысла. Отсюда — отсутствие какой-либо приемлемой методологической и мировоззренческой базы для построения «дела» Иуды Искариота, двенадцатого апостола Иисуса.

Традиционный, или консервативно-догматический подход отличается другой крайностью — он непримирим к любой критике св. Писания, не приемлет каких-либо толкований библейских текстов, кроме тех, которые утверждены Каноном или прописаны отцами Церкви в их богословских трудах. В основе такого подхода лежит идея богодухновенности Библии. Это означает, что всё, изложенное в этой Книге книг, исходит от Бога и только от него, авторы же её являются не более чем посредниками между Богом и человечеством, донёсшие до нас божественную весть в понятном для людей виде — в виде священных текстов. Из чего следует, что Писание абсолютно истинно, и если в нём засвидетельствовано, что Иуда «вор» и «предатель», то это свидетельство не может и не должно подвергаться даже тени сомнения. Ясно, что при таком бескомпромиссном подходе оправдание Иуды в принципе невозможно.

Здесь следует сделать одно существенное замечание: Библия, эта уникальнейшая книга, сотворённая, согласно Канону, самим Господом Богом и потому не имеющая себе равных, содержит тем не менее целый ряд серьёзных, порой неустранимых противоречий (вернее было бы сказать — парадоксов), что приводит к неоднозначным толкованиям некоторых её текстов не только вне, но и внутри самой Церкви. Яркое свидетельство тому — существование множества христианских конфессий, каждая из которых трактует то или иное положение св. Писания по-своему. Отсюда ясно, что ни о каком едином исчерпывающем своде догматов, принятых всеми конфессиями одновременно, речи быть не может.

Тем не менее, в отношении Иуды все конфессии проявляют удивительное единодушие, и вердикт по «делу» двенадцатого апостола выносится один: виновен!

Либеральный подход, напротив, основан на критическом отношении к священным текстам — отношении, не отрицающем основных догматов христианства, но и не следующем им слепо и бездумно. Св. Писание открыто для изучения и анализа, оно — бесценный материал для различных находок и оригинальных трактовок. Признаётся и идея богодухновенности Библии, однако теперь ей придаётся более вольная (свободная) интерпретация. Только с таких позиций возможно объективное, взвешенное, непредвзятое исследование деяния Иуды, свободное от крайнего догматизма и ортодоксальной непримиримости.

3.

В основу предлагаемого исследования нами положен именно этот последний, либеральный подход, и именно с этих позиций мы постараемся подвергнуть всестороннему анализу так называемое «предательство» двенадцатого апостола. Тем не менее, традиционная (консервативная) позиция, основанная на безусловном следовании догматам и канонам Церкви, так же имеет право на существование и потому будет приниматься в расчёт в ходе нашего исследования.

Выбор либерального подхода как основополагающего в нашем исследовании, в противовес консервативно-догматическому, продиктован ещё и тем, что не только евангельская история, но и главные евангельские персонажи, их характеры, мировоззрение, жизненные позиции, судьбы следует воспринимать не в статике, как это принято существующей традицией, а в динамике, в развитии, диалектически. Догма же мертва, статична, поскольку, однажды возведённая в ранг закона, теряет способность к развитию, не терпит творческого переосмысления, накладывает вето на любые попытки свободного, «незаконного» исследования. Однако Библия — и в этом её непреходящая ценность — не вписывается в узкие и жёсткие рамки догмата, она — сама жизнь, а жизнь, как известно, не стоит на месте.

Так, ученики, призванные Иисусом на служение, шаг за шагом проходят трудный, тернистый путь от неверия, малодушия, сомнений, душевной слепоты — до истинной веры, подвижничества, мученичества во имя великой идеи Учителя. Однако не только его сподвижники, но и сам Иисус подвержен душевным терзаниям и духовным борениям, что сказывается на смене его настроений, смысле произносимых им речей, поступках. Слишком часто забывается, что Иисус не только Сын Божий, но и Сын Человеческий, и именно эта его человеческая ипостась зачастую заявляет о себе во весь голос, заглушает ипостась божественную, заставляет совершать поступки и произносить слова, которые поверхностными критиками воспринимаются как противоречия. Иисус накануне Голгофы — уже не тот, каким он был в начале своего служения. А его крик, прозвучавший с креста и обращённый к Отцу: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:41, Мк. 15:34) — не свидетельствует ли об обычном человеческом страхе перед смертью, страхе перед неизвестностью, о боли, терзающей его тело и душу, о сомнениях, одолевающих его, в конце концов, о надежде на помощь Отца? Этот крик мог быть исторгнут только из груди Человека, и именно Человек, бросивший кощунственный упрёк Отцу, именно Сын Человеческий, а не Сын Божий, умер на кресте.

Источники
1

Любое исследование нуждается в источниках, из которых можно было бы черпать необходимые сведения о тех или иных событиях. Иными словами, нам нужна информационная основа, которая могла бы служить поставщиком непреложных фактов и веских доказательств, способных пролить свет на историю «предательства» Иуды Искариота.

Вряд ли подлежит сомнению, что в качестве такого источника следует избрать Новый Завет. Этот источник уникален уже в силу того, что впервые выводит на сцену мировой истории человека, имя которого давно уже стало нарицательным, апостола-злодея, апостола-преступника, в чьём облике, согласно устоявшемуся мнению, нет ни единого светлого пятна и деянию которого нет и не может быть оправдания. Обращение к этому источнику важно ещё и потому, что он признан Церковью богодухновенным, то есть созданным самим Господом Богом. Опираясь только на новозаветные писания как на единственный достоверный источник информации о двенадцатом апостоле, мы тем самым становимся, по крайней мере в этом вопросе, на единую платформу с ортодоксально-догматическим направлением в христианстве. Это позволяет нам, в случае необходимости, разговаривать с нашими оппонентами на одном, понятном обеим сторонам, языке. По той же причине отметаются любые другие информационные источники, в том числе и многочисленные апокрифы первых веков христианства.

2.

Определив, таким образом, источник информации, зададимся, тем не менее, следующим вопросом: а в какой мере мы можем доверять этому источнику? Или, более конкретно: действительно ли новозаветные авторы являются очевидцами событий, описанных в четырёх канонических Евангелиях и Деяниях апостолов?

Следует признать, что единого мнения на этот счёт до сих пор не существует. Обратимся к свидетельствам отцов Церкви и исследованиям признанных авторитетов в области библеистики.

Так, Ириней, епископ Лиона (180 г.), ученик Поликарпа, епископа Смирны, свидетельствует: «Матфей обнародовал своё Евангелие среди евреев на их родном языке, а Пётр и Павел проповедовали Евангелие в Риме, и основали церковь там. После их ухода Марк, ученик и переводчик Петра, сам записал для нас основы проповедей своего учителя. Лука, последователь Павла, собрал в книгу проповеди своего наставника. После них Иоанн, ученик Господа, который возлежал у Его груди, сам составил Евангелие, когда проживал в Ефесе, в Азии». Примем это свидетельство за своего рода отправную точку в дальнейших исследованиях.

3.

Марк. По поводу Марка все исследователи, как правило, едины во мнении: он был спутником и учеником ап. Петра. Ценность в этом отношении представляет свидетельство Папия, епископа Иерапольского (около 150 г.): «Марк, толмач Петра, записал с точностью, но не в порядке, все, что запомнил о сказанном и сделанном Христом, потому что сам не слышал Господа, а только впоследствии был, как я уже сказал, толмачом Петра, учившего, смотря по нужде, но всех слов Господних, в полноте не излагавшего. А потому, Марк не погрешил, записывая лишь кое-что на память и заботясь только об одном, как бы чего не забыть или не сказать неверного». Правда, у многих исследователей слова «сам не слышал Господа» вызывают вполне оправданные сомнения.

Так, Дмитрий Мережковский полагает, что Марк, при жизни Иисуса бывший отроком лет четырнадцати, не только следовал за Петром в их общих скитаниях по древней земле Израиля, но и присутствовал на Тайной вечере и потому слышал последнее, самое сокровенное слово Учителя к своим ученикам. «Очень вероятно, что Марк слышал „воспоминания“ Петра, ещё в 40-х годах, в Иерусалиме, где был, как мы узнаем из Деяний Апостолов (12, 12), „дом матери Иоанна Марка“ (эллино-иудейское, двойное имя). В доме этом, как мы тоже узнаем из Деяний Апостолов (1, 13; 2, 2), собирались ученики, по воскресении Господа. Здесь-то, — может быть, в той самой „горнице“ анагайоне, верхнего жилья, где, по очень древнему сказанию Церкви, происходила и Тайная Вечеря, и Пятидесятница, — мог слышать Иоанн-Марк „воспоминания“ Петра». Более того, Мережковский считает (и небезосновательно) Марка «к Человеку Иисусу для нас ближайшим свидетелем». «Марку, — делает вывод писатель, — а не Матфею принадлежит, вопреки церковному преданию, первое место в историческом порядке Евангелистов. Вовсе не Марк, как думали прежде, заимствует у двух остальных синоптиков, а, наоборот, те — у него».

На тот же стих из Деяний апостолов ссылается в своём исследовании и прот. Александр Мень, допуская, что Марк вполне мог присутствовать на последней, Тайной, вечере в качестве тринадцатого ученика Иисуса. «Марк упоминает не только подробности, которые мог сообщить ему очевидец Петр, — добавляет историк, — но и, по-видимому, лично известные евангелисту. Например, лишь он один рассказывает о некоем юноше, оказавшемся свидетелем ареста Иисуса. По мнению большинства толкователей, это был сам Марк».

Полностью разделяет мнение Меня и Мережковского французский историк Эрнест Ренан, признанный авторитет в области библеистики, представляющий критически-атеистическое направление. «По-видимому, ещё будучи ребёнком, — считает Ренан, — Марк кое-что видел из евангельских событий и, весьма возможно, был в Гефсимании. Он лично знал лиц, принимавших участие в драме последних дней жизни Иисуса… Рукопись, хотя и составленная после смерти Петра, в некотором смысле была произведением самого Петра; это был тот способ, которым Пётр имел обыкновение рассказывать жизнь Иисуса. Пётр еле-еле знал по-гречески, Марк служил ему переводчиком и сотни раз пересказывал эту чудесную историю». «Из трех синоптиков это самый древний и самобытный, тот, к которому менее всего примкнуло поздних элементов. Мы напрасно стали бы искать у других евангелистов столь определенных вещественных подробностей, как у Марка. Он охотно передает некоторые слова Иисуса на сирийско-халдейском языке. У него множество мелких наблюдений, безусловно идущих от свидетеля-очевидца. Ничто не мешает предположить, что этот свидетель-очевидец, несомненно следовавший за Иисусом, любивший его и сохранивший в памяти его живой образ, был сам апостол Пётр, как утверждает Папий».

Вывод, который делает Ренан, очевиден: «Евангелие Марка всё больше и больше представляется мне первообразным типом синоптического повествования и наиболее достоверным текстом». «Евангелие Марка более биография, написанная с верой, чем легенда. Характер легенды, туманность обстоятельств, мягкость контуров поражают в Евангелиях Матфея и Луки. Здесь же, наоборот, всё взято с живого, чувствуется, что имеешь дело с воспоминаниями».

Нельзя обойти вниманием и выводы немецкого философа и религиоведа XIX столетия Давида Штрауса. По мнению Штрауса, тщательнейшим образом изучившего как свидетельства отцов древнехристианской Церкви, так и труды своих современников, все четыре канонические Евангелия не могли быть созданы людьми, лично знавшими Иисуса или являвшимися очевидцами известных событий. «Внутренний характер и взаимоотношение евангелий, — утверждает автор, — свидетельствуют о том, что эти книги написаны в сравнительно позднюю эпоху и под различными углами зрения и повествуют о фактических событиях не объективно, а в том виде, как их представляли себе люди того времени».

Не делает Штраус исключения и для Марка, которого считает «писателем позднейшей эпохи». «Относительно Евангелия от Марка мы не знаем даже и того, имеет ли оно какую-либо связь с тем трудом Марка, о котором говорит Папий». И если большинство исследователей сходится к мысли о том, что по времени создания второе Евангелие было самым ранним из всех канонических жизнеописаний Иисуса, наиболее достоверным и историческим, то Штраус придерживается иного мнения: «Можно уже и не говорить о том воззрении, согласно которому Евангелие от Марка следует будто бы считать „первичным“ евангелием». Подвергается и совершенно очевидная для других историков связь евангелиста Марка с ап. Петром: «Евангелие от Марка не указывает на связь автора с Петром, личность которого выступает в этом евангелии ничуть не более, если не менее, чем в Евангелии от Матфея».

4.

Матфей. Что касается евангелиста Матфея, то из цитаты Иринея не ясно, тот ли это мытарь, последовавший за Иисусом по его зову, или какой-то другой человек. Это сомнение разделяет и Мережковский, считающий, что евангелист Матфей и апостол Левий-Матфей — два совершенно разных лица.

Той же точки зрения придерживается и Ренан, который не раз именует первого евангелиста «псевдо-Матфеем»: «Конечно, Матфей не был составителем Евангелия, носящего его имя. Апостол умер задолго перед тем, как Евангелие было составлено, и кроме того, само произведение не допускает, чтобы автором его был апостол… Мы думаем, что имя св. Матфея было присоединено к одной из редакций Евангелия только тогда, когда греческий текст Евангелия, носящего его имя, был уже составлен». О происхождении данного Евангелия Ренан сообщает следующее: «Еврейское первоевангелие сохранялось до пятого века среди назарян в Сирии… Все отцы церкви находили это еврейское Евангелие весьма сходным с греческим Евангелием, носящим имя св. Матфея. По большей части они приходят к заключению, что греческое Евангелие, называемое от св. Матфея, переведено с еврейского. Это ошибочное заключение. Происхождение Евангелия от Матфея шло гораздо более сложными путями. Сходство этого последнего Евангелия с еврейским не доходило до тождества. Тем не менее, наше Евангелие от Матфея не что иное, как перевод». И далее: «Прежде, чем было составлено первое Евангелие, существовали сборники речей и притч, где изречения Иисуса были распределены в том или другом порядке по чисто внешним причинам. Автор первого Евангелия, найдя эти сборники уже готовыми, вносил их в текст Марка, не разрывая тонкой нити, их связывающей».

В итоге «получилось Евангелие, несравненно более совершенное, чем Евангелие Марка, но гораздо меньшего исторического значения. В действительности, Марк остаётся единственным подлинным документом жизни Иисуса. Рассказы, прибавленные псевдо-Матфеем к Марку, не более, как легенда… Ценность Евангелию Матфея придают речи Иисуса, сохранённые с удивительной точностью и, вероятно, в том порядке, в каком они были записаны. Это гораздо важнее точности биографии. Евангелие Матфея, правильно оцененное, самая важная книга христианства, книга, имеющая наибольшее значение из все когда-нибудь написанных».

Напротив, Мень в этом вопросе склонен придерживаться традиционной точки зрения, считая, что евангелист был именно ближайшим учеником Иисуса, его апостолом и очевидцем евангельских событий. В основу своего Евангелия (здесь Мень в целом согласен с предыдущими исследователями) Матфей положил им же составленные (примерно в 40-х года I века) «Логии», а также текст Евангелия от Марка: «Повествовательная часть Евангелия от Матфея во многом заимствована у Марка, текст которого почти целиком укладывается в Матфея и Луку». Подводя итог анализу источников и взаимосвязей синоптических Евангелий, Мень сообщает: «Марк дал материал греческому варианту Евангелия от Матфея и Луке; составитель греческого варианта Матфея, кроме „Логий“ и Марка, располагал ещё каким-то письменным или устным источником. Этот же источник был использован Лукой, который черпал также из „Логий“».

В отношении Матфея Штраус столь же категоричен, как и в отношении Марка. «Ни наше нынешнее первое евангелие не есть труд апостола Матфея, — сообщает историк, — ни второе евангелие не есть труд Марка, помощника апостолов, о которых говорит Папий. Мы не знаем, как относилось наше Евангелие от Матфея к подлинному апостольскому труду, какими добавлениями последний обогатился и каким переделкам он подвергался». Что же касается собственно текста Евангелия, то Штраус считает его старейшим по отношению к трём другим каноническим благовестиям: «Мы должны будем первенство признать за Матфеевым евангелием. У нас есть основания предположить, что из всех евангелий оно одно даёт нам самое точное представление о том образе Христа, какой существовал в древнейшей христианской церкви… Мы вполне согласны с Бауром, когда он восстаёт против таких критиков, которые старейшими Евангелиями считают от Марка и от Луки: нам тоже всегда казалось, что первичным и наиболее достоверным является Евангелие от Матфея».

5.

Лука. Лука, «последователь Павла» (по Иринею), не входил в число ближайших двенадцати сподвижников Иисуса, однако мы не исключаем возможности, что он мог быть свидетелем отдельных моментов жизни Учителя и писать своё жизнеописание Иисуса, так сказать, «с натуры»: как знать, не был ли он в числе тех «других» семидесяти учеников, посланных Иисусом на служение, о которых сам же Лука и упоминает (10:1)?

Заметим, что Лука считается также и автором Деяний апостолов. «Оба эти произведения принадлежат перу одного и того же автора… Дух, которым проникнуты Деяния, тот же, что и в третьем Евангелии».

Авторство Луки не отрицают ни Мережковский, ни Мень, ни Ренан. Так, Ренан считает, что «не имеется никаких серьёзных возражений против того, что Лука сам написал приписываемое ему Евангелие». «Относительно Евангелия от Луки сомнения невозможны. Это в точном смысле слова сочинение, основанное на документах, ему предшествующих. Творил человек, который выбирает, устраняет, сочетает. Автор этого Евангелия, конечно, одно лицо с тем, который писал и Деяния апостолов, а автор Деяний, по-видимому, спутник апостола Павла — название совершенно подходящее к Луке».

При этом Ренан не признаёт за третьим Евангелием высокой исторической ценности, считая его самым поздним из синоптических жизнеописаний Иисуса. «Многие места у Луки буквально совпадают с Марком, а вследствие этого с Матфеем. Лука, несомненно, пользовался текстом Марка, мало отличавшимся от дошедшего до нас. Он, можно сказать, включил его почти целиком в своё Евангелие… Лука занимает по отношению к Марку то же положение, как и Матфей. И тот и другой расширили текст Марка дополнениями, заимствованными из документов, в большей или меньшей степени получившими своё начало в еврейском Евангелии. Многочисленные дополнения, внесённые Лукой в текст Марка и которых нет у Матфея, очевидно, взяты Лукой, по большей части, из устного предания». «Таким образом, — заключает Ренан, — Евангелие от Луки является Евангелием изменённым, дополненным и далеко ушедшим по легендарному пути».

Так же и Штраус не считает Евангелие от Луки исторически достоверным. «Об авторе Евангелия от Луки мы знаем по его же собственному предисловию, что он писал довольно поздно и, будучи писателем второстепенным, обрабатывал лишь старые источники», — утверждает историк. Более того, он подвергает сомнению и связь евангелиста с ап. Павлом — связь, которую, как правило, признаёт большинство исследователей. «Близость третьего евангелия к Павлу, как и близость второго евангелия к Петру, оказывается, по-видимому, проблематичной… Очевидно, он не является спутником кого-либо из апостолов, за какового автор третьего евангелия принимался уже с давних времен».

6.

Иоанн. Из свидетельства Иринея следует, что евангелист Иоанн и был тем любимым учеником Иисуса, «который возлежал у Его груди», то есть он вполне мог быть очевидцем интересующих нас событий. Свидетельство Иринея ставит под сомнение Мережковский, который полагает, что четвёртое Евангелие написано не апостолом Иоанном, а неким Пресвитером Иоанном из Эфеса: «Кто он такой, мы не знаем наверное, но очень вероятно, наш „Евангелист Иоанн“ — только не Апостол, сын Заведеев, „ученик, которого любил Иисус“, а кто-то другой, — чудно с ним сросшийся двойник его, близнец, телом его отброшенная, но уже от него неотделимая тень». Однако Мережковский не отрицает правомерности и традиционно-догматического подхода к авторству четвёртого Евангелия.

Прот. А. Мень в целом разделяет эту позицию. «Четвертое Евангелие носит имя Иоанна. По преданию им был не кто иной, как Иоанн, сын Зеведея… Согласно малоазийскому преданию, апостол написал свое Евангелие в 90-х годах». При этом Мень, так же как и Мережковский (оба, по-видимому, пользовались в своих исследованиях одними источниками и потому порой делают схожие выводы), допускает мысль о существовании двух разных Иоаннов. «Одна особенность четвертого Евангелия говорит против принадлежности его сыну Зеведееву. Об Иоанне там сказано в таких почтительных тонах, так подчеркивается любовь, которую проявлял к нему Иисус, что трудно отождествить автора с самим апостолом. Наводят на размышление и старинные иконы ап. Иоанна. В отличие от синоптиков, он всюду изображен диктующим, а не пишущим… Недавно Рэймонд Браун выдвинул гипотезу, согласно которой четвертое Евангелие есть запись рассказов и проповедей апостола. Позднее она прошла несколько этапов обработки, сохранив при этом неповрежденной основу Иоаннова предания. Кем были осуществлены эти записи и редакция текста, установить пока невозможно. Впрочем, не исключено, что завершил их некто Иоанн, живший тогда в Эфесе. Его называли пресвитером, старцем. Быть может, и Послания Иоанна, автор которых тоже называет себя „пресвитером“, написаны этим человеком. Гипотезе о „пресвитере“ не противоречат слова Послания, указывающие на непосредственное участие автора в евангельских событиях. Ведь, по свидетельству Папия, пресвитер Иоанн был одним из учеников, „видевших Господа“, хотя и не входивших в состав Двенадцати… Знаменательно, что в Эфесе почитали гробницы обоих Иоаннов — апостола и пресвитера». Последний факт отмечает и Мережковский, ссылаясь на Дионисия Александрийского (III век).

Ренан именует автора четвёртого Евангелия не иначе как «мнимым апостолом», отвергая мысль, что «четвёртое Евангелие могло принадлежать перу бывшего рыбаря из Галилеи». Французский историк конкретизирует свою позицию: «Предположение о том, что это произведение написано Иоанном, сыном Зеведеевым, никогда не разделялось мною вполне, но иногда я питал к нему все-таки некоторую слабость. В настоящее время я устраняю его совершенно, как невероятное… Четвёртое Евангелие не есть произведение апостола Иоанна. Оно приписано ему кем-либо из его учеников, около 100 г. от Р. X. Речи почти целиком выдуманы; но повествовательная часть заключает в себе драгоценные предания, отчасти восходящие ко временам апостола Иоанна».

На основе анализа древнехристианских свидетельств о четвёртом Евангелии Штраус приходит к выводу, что «оно появилось лишь во второй половине II века». Отсюда следует вывод о его невысокой исторической ценности и вольном обращении автора с историческим материалом: «Что касается Иоаннова евангелия, то мнение новейшей критики сводится к тому, что оно лишь мнимо обогатило евангельскую историю, ибо всё действительно историческое автор заимствовал из древнейших евангелий, а остальное совершенно самочинно и произвольно выдумал или переделал. С этим мнением нельзя не согласиться». Ясно, что, согласно этой версии, четвёртый евангелист не мог принадлежать к числу учеников Иисуса и уж тем более не имел никакого отношения к апостолу Иоанну.

7.

Какие же выводы делают историки относительно происхождения и исторической ценности евангельских текстов? Вновь обратимся к двум наиболее критически настроенным исследователям, которых по праву можно отнести к представителям атеистической школы, — Давиду Штраусу и Эрнесту Ренану.

Согласно классификации Ренана, существовало три рода Евангелий. Во первых, это «Евангелия ориги­нальные, первоначально составленные единственно по устным преданиям, причем авторы не имели под рукой никаких ранее составленных текстов (по-моему, таких Евангелий было два: одно, написанное по-еврейски или скорее по-сирийски; в настоящее время оно утрачено, но много отрывков из этого Евангелия сохранено в переводах на греческий и латинский языки Клементием Александрийским, Оригеном, Евсевием, Епифанием, св. Иеронимом и др.; другое, написанное по-гречески — Евангелие св. Марка)». Ко второй группе Ренан относит Евангелия «отчасти оригинальные, от­части заимствованные, составленный из комбинации прежде написанных текстов и устных преданий (такими являются: Евангелия, неправильно приписываемые апостолу Матфею и Евангелие, составленное Лукой)». И, наконец, в третью группу Ренан включает Евангелия, «составленные из вторых и третьих рук; составленные целиком по рукописям лицами, не имевшими никакой живой связи с преданием (таково Евангелие Маркиона и так называемые апокрифические Евангелия, заимствованные из канонических Евангелий путём расширения)».

Что касается канонических Евангелий, Ренан считает их «источниками мало надёжными, потому что из них нередко извлекаются доказательства в пользу двух противоположных мнений и потому что личность Иисуса в них изменяется соответственно догматическим взглядам их редакторов».

Тем не менее, Ренан не отрицает исторической ценности синоптических текстов, полагая, что «весь остов жизни Иисуса построен синоптиками на двух под­линных документах: 1) изречениях Иисуса, собранных апостолом Матфеем, 2) на собрании притч и личных показаний, записанных Марком по воспоминаниям Петра». Штраус, напротив, не считает их достоверными, указывая на то, что первые упоминания о них появились «лишь в середине II века, т. е. не менее ста лет после того времени, когда случились события, о которых они повествуют».

Как бы то ни было, все авторы жизнеописаний Иисуса — и канонических, и апокрифических, и уже навсегда утерянных — «черпали из великого резервуара, которым являлось живое предание. Тем и объясняется, по-видимому, удивительный факт, что происхождение текстов, сделавшихся впоследствии наиболее важной частью христианского учения, темно и неясно… Материалом служило предание; а предание по своей сущности мягкий растяжимый материал».

8.

История первых шагов христианства — тема поистине неисчерпаемая. Пристальное внимание, которое уделяли и продолжают уделять этой теме исследователи на протяжении двух тысячелетий, говорит лишь об одном: последнюю точку в этом «деле» ставить ещё рано. Да и вряд ли эта точка будет когда-нибудь поставлена.

Мы привели оценки и выводы лишь четырёх экспертов в области библеистики, принадлежащих к разным школам и направлениям — А. Меня, Дм. Мережковского, Э. Ренана, Д. Штрауса, — но даже на основании фрагментов трудов этой четвёрки можно вывести заключение о различии, порой диаметральном, во взглядах на происхождение, достоверность и историческую ценность евангельских текстов. Сколько людей, столько и мнений — гласит народная мудрость, и наш случай лишний раз подтверждает её правоту.

Ни один из евангелистов не выдерживает испытания на авторство новозаветных текстов, как не выдерживает испытания на достоверность и подлинность ни одно Евангелие. Мы не можем с уверенностью сказать, что Евангелие от Марка — самое древнее из четырёх канонических Евангелий, как не можем быть уверенны в том, что евангелисты Матфей и Иоанн входили в состав двенадцати избранных учеников Иисуса. Мы не знаем, был ли апостол Иоанн тем самым лицом, которого Папий именует «Пресвитером Иоанном», был ли составитель второго Евангелия тем самым Марком, который следовал за Петром и, по свидетельству Папия, «записал с точностью всё, что запомнил о сказанном и сделанном Христом». С тем же правом мы можем поставить под сомнение и близость евангелиста Луки к ап. Павлу. В итоге, у нас нет ни одного достоверного свидетельства, которое нельзя было бы опровергнуть, ни одного исторически подлинного документа, который мог бы лечь в основу чёткой системы взглядов на взаимосвязь четырёх евангелистов с одноимёнными каноническими текстами. «В подобных случаях, — считает Ренан, — дозволительно обращаться к догадкам, при условии выставлять их тем, что они есть, т. е. только догадками. Тексты, не обладая историческими достоинствами, не дают нам уверенности; но они все-таки дают нечто. Не должно полагаться на них со слепым доверием, но не следует и несправедливо пренебрегать их свидетельствами. Надо стараться угадывать, что в них скрывается, никогда не обольщая себя уверенностью, что вы угадали правильно».

Не следует забывать, что дошедшие до нас канонические новозаветные тексты не раз подвергались редакционным правкам, вносимым церковными цензорами в соответствии с Каноном. Зачастую из первоначальных редакций вымарывались целые фрагменты, дискредитирующие, по мнению Церкви, образ Иисуса и его учение. В результате мы имеем не первоначальный вариант Евангелий (имеются в виду четыре Евангелия, вошедшие в Канон; об апокрифах и речь не идёт), а отшлифованные, идеологически выверенные, «причёсанные» и «приглаженные», просеянные сквозь цензурное сито евангельские тексты. Как верно заметил Дм. Мережковский, «наше каноническое чтение перед подлинным — мутный опал перед алмазом чистейшей воды». К сожалению, многие древние подлинные манускрипты и свидетельства очевидцев той эпохи, способные пролить свет на евангельские события, безвозвратно для нас утеряны — либо умышленно уничтожены. «Было ли то… мы не знаем; знаем только, что могло быть».

Таким образом, мы не располагаем достоверными историческими свидетельствами о деянии Иуды Искариота, двенадцатого апостола Иисуса. Штраус, например, склонен считать «весь рассказ об Иуде и его предательстве простым тенденциозно поэтическим вымыслом». Однако целью нашего исследования не является установление исторической истины, нам важно понять, что толкнуло Иуду на «предательство» и было ли это действительно предательством, какое место отведено опальному ученику в евангельских событиях, какое влияние его деяние оказало на их развитие, на становление христианства в целом, на весь ход мировой истории. И уже не столь важно, имели ли место эти события в действительности и насколько они подлинны, какова в них доля «истории» и какова — «мистерии» (по Мережковскому).

Поэтому в нашем исследовании мы будем исходить из того положения, что именно перу Матфея, Марка, Луки и Иоанна принадлежат четыре канонические Евангелия и Деяния апостолов, то есть те свидетельства, из которых мы можем почерпнуть сведения о двенадцатом ученике Иисуса. И впредь будем обращаться к новозаветным источникам как к подлинным и внушающим доверие. В противном случае мы лишаемся той твёрдой, незыблемой почвы, надёжного фундамента, на котором только и можно возводить здание анализа «предательства» Иуды Симонова Искариота.

На чём основано настоящее исследование?

1.

Приведём пять постулатов, на основе которых будем впредь строить наше исследование. Итак:

1. В качестве свидетельских показаний в данном исследовании используются только свидетельства Матфея, Марка, Луки и Иоанна, авторов четырёх канонических Евангелий и Деяний апостолов, то есть тех учеников Иисуса, которые были (либо могли быть) очевидцами описываемых в их рассказах событий. В то же время, в качестве комментариев к евангелическим описаниям могут быть использованы мнения и оценки специалистов (учёных-библеистов, историков, отцов Церкви, писателей-беллетристов — назовем их экспертами), глубоко и досконально изучивших интересующие нас события.

2. Хотя авторство Матфея, Марка, Луки и Иоанна как биографов Иисуса многими учёными-библеистами ставится под сомнение, мы будем исходить из того положения, что именно их перу принадлежат все четыре канонических Евангелия, а также Деяния апостолов. Иными словами, авторство Евангелий не должно подвергаться сомнениям — иначе сомнению могут быть подвергнуты и сами свидетельства евангелистов. В этом случае ставится под сомнение вся история христианства, что недопустимо.

3. События, изложенные в Евангелиях и Деяниях апостолов, a priori следует считать достоверными и рассматривать в качестве фактов. Более того, даже если какое-либо событие указано хотя бы у одного из евангелистов, а остальные трое умалчивают о нём, оно тем не менее должно считаться достоверным.

4. Напротив, суждения евангелистов и их оценка этих событий не могут быть признаны объективными и потому нуждаются в критическом осмыслении. В ряде случаев они не только субъективны и предвзяты, но и ошибочны. Однако следует признать искренность евангелистов в их намерениях передать в своих рассказах правду.

5. Все изречения Иисуса, цитируемые евангелистами, следует считать истинными и не должны подвергаться сомнениям.

2.

Под первыми тремя и последним постулатами наверняка подпишутся и сторонники консервативно-догматической точки зрения, однако четвёртый постулат, без сомнения, вызовет у них возражение. Если данное исследование базируется на позициях христианства и следует основным принципам и догматам христианского учения, — могли бы возразить они, — мы не вправе подвергать сомнению не только слова Иисуса, но и свидетельства авторов книг, составляющих св. Писание. То, что Библия является богодухновенной книгой, вряд ли может быть оспорено.

Ап. Павел свидетельствует:

И Он поставил одних Апостолами, других пророками, иных Евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения, для созидания тела Христова (Еф. 4:11—12).

Из чего следует, что Господь избрал евангелистов по собственной воле, т.е. «поставил» их нести людям свою Благую Весть. Совершенно очевидно, что мы не вправе усомниться в правильности божественного выбора: наверняка этот выбор был не случаен. Выполняя роль проводников Слова Божьего, авторы Евангелий зачастую и сами могли не знать всех фактов и перипетий излагаемых ими событий — тем более тексты Евангелий следует воспринимать не как личные творения последователей Иисуса, явно не свободные от субъективных и предвзятых оценок, а как откровения Духа Святого, истинность которых очевидна. Иоанн, например, утверждает, что Иуда «был вор», однако мы не должны требовать от него доказательств этого факта, так как его устами свидетельствует сам Господь Бог. Сам же Иоанн мог не быть свидетелем воровства Иуды, но, согласно положению о богодухновенности св. Писания, он получил это свидетельство путём божественного откровения от всеведущего и всезнающего Бога.

На первый взгляд кажется странным, что в Новый Завет не вошло Евангелие от Петра — ближайшего ученика Иисуса. Здесь может быть следующее объяснение: Евангелие от Петра не являлось богодухновенным, а было создано им самим, без участия Господа Бога. Оно — плод собственного творчества апостола, не более того. В число евангелистов Пётр Богом «поставлен» не был. И в то же время такой чести был удостоен Марк, ученик, помощник и «толмач» Петра.

Таким образом, суждения евангелистов и их оценки известных событий не могут быть критически переосмыслены в силу того, что это — не их собственные суждения и оценки, а откровения, вложенные в их сердца Духом Святым. И уж тем более мы не вправе считать их ошибочными.

Ни одно из библейских свидетельств не должно быть подвергнуто сомнению или отвержению — допускается лишь то или иное толкование священных текстов, но только при одном условии: каждое слово Библии должно быть признано истинным.

В случае, если мы подвергаем сомнению богодухновенность Библии и текстов, её составляющих, мы ставим под сомнение один из основных постулатов христианства, а также реальность описываемых в Евангелиях событий и историчность всего св. Писания в целом. Тем самым мы лишаем почвы как обвинение Иуды, так и его защиту.

3.

На данное возражение «партии консерваторов» может быть дан следующий ответ.

Не следует так уж умалять роль авторов библейских текстов. Они не были бездумными марионетками, писавшими под диктовку Господа Бога. Эти люди действительно избранники Божии — иначе они не были бы достойны стать авторами св. Писания, пророками, апостолами, учителями, святыми. Нельзя совсем не учитывать волю этих людей, их индивидуальные особенности, степень понимания описываемых ими событий. Да, Библия — книга богодухновенная (по крайней мере, Бог задумал её таковой), однако писалась она людьми. Да, Бог вложил в сердца своих избранников те или иные откровения, однако утверждать, что тексты дошедших до нас библейских писаний идентичны изначально заложенным в них божественным откровениям, вряд ли было бы правильным. Пропущенные сквозь тысячелетия и призму человеческих сердец, откровения Господа, особенно в деталях, наверняка обрели новое звучание, приобрели массу дополнительных штрихов — сохранив при этом, разумеется, основной смысловой стержень и главенствующую идею св. Писания.

Безусловно, мы не собираемся подвергать сомнению основные христианские догматы, в том числе и догмат о богодухновенности Библии, однако мы позволим себе понимать их диалектически, а не с позиций непримиримого ортодокса. Богодухновенность Библии вовсе не означает абсолютной точности её поздних переводов, особенно в описаниях второстепенных деталей или малозначащих событий. Достаточно сказать, что большинство современных канонических изданий Библии основаны на греческих переводах священных текстов с арамейского. Неудивительно поэтому, что такие центральные понятия Библии, как «Христос» и «Апостол», обрели в священных текстах греческое звучание.

Однако вряд ли подлежит сомнению, что перевод никогда в точности не соответствует оригиналу. Лингвистические особенности и нюансы обоих языков, часто приводящие к неоднозначности толкования, уровень квалификации того или иного «толковника», иные причины субъективного характера, а также историко-религиозные особенности обоих народов, еврейского и греческого, «Иерусалима» и «Афин», зачастую приводящие к неверному пониманию отдельных текстовых фрагментов, — всё это не могло не привести к тем или иным искажениям, в том числе и смысловым, оригинальных библейских текстов.

Несмотря на дружные утверждения христианских апологетов в том, что в Библии нет ни одного логического противоречия, мы всё же поставим это утверждение под сомнение: такие противоречия, причём взаимоисключающие, имеются (спишем их на погрешности серии последовательных переводов). Поскольку речь в данном исследовании идёт о деянии Иуды Искариота, приведём для примера одно такое противоречие, имеющее отношение к смерти двенадцатого апостола. Матфей утверждает, что Иуда, раскаявшись, вернул тридцать серебренников первосвященникам, после чего «пошёл и удавился» (Мф. 27:3—5). Пётр же, по свидетельству Луки, заявляет, что Иуда денег первосвященникам не возвращал, а «приобрёл землю неправедною мздою», на которой и умер в результате несчастного случая: «когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его» (Деян. 1:15—20). (Более подробно об этом эпизоде см. ниже). Попытка как-то согласовать эти свидетельства, привести их в логическое соответствие, дополнить одно другим не увенчалась успехом: слишком конкретно выражена мысль в каждом из них.

Возникает вопрос: если стать на жёсткую позицию догмата о богодухновенности Библии и неприкосновенности священных текстов для любого критического вмешательства и переосмысления, то означает ли приведённый выше пример, что Бог вложил в сердце одного из двух свидетелей (сейчас неважно, какого) «ложное» откровение? Имеем ли мы право заподозрить Бога в том, что Он ошибся? Разумеется, не имеем. Куда скорее мы признаем ошибку за переводчиком или переписчиком, чем за Богом. В конце концов, за апостолом или евангелистом. А это означает, что священные тексты дошли до нас не в первозданном виде, а с вкравшимися искажениями и неточностями.

К тем же выводам приходит и Д. Штраус: «Тому, кто исходил из предположения о боговдохновенности библейских книг, нетрудно было объяснить это взаимное их сходство и единогласие. Ведь настоящим автором всех евангелий, вообще, был Святой Дух, а евангелисты только писали под его диктовку! Однако странным могло казаться то обстоятельство, что при таких условиях эти диктанты оказались не вполне тождественными и что Святой Дух словно не одно и то же диктовал евангелистам. Это недоумение пытались объяснить предположением, что евангелия приспособлялись к индивидуальным особенностям евангелистов и потребностям читателей, для которых отдельные евангелия писались. Такого рода догадка могла действительно объяснить, почему один евангелист умалчивает о том, что сообщает другой, или почему о данном предмете один повествует подробнее, а другой — короче. Но если в таких рассказах одно и то же событие обставляется различными подробностями или относится евангелистами к различным моментам жизни Иисуса, если одна и та же речь Иисуса различно истолковывается или передается, то в таких случаях только что-нибудь одно может быть правдой, и совершенно непонятно, как мог Святой Дух внушить тому или иному из вдохновленных им авторов что-либо ложное».

Придание отдельным случайным исключениям статуса правила, безусловно, неверно, и делать вывод о том, что одно смысловое несоответствие неминуемо должно означать наличие и множества других, было бы слишком вольным допущением. Факт такого несоответствия означает только одно: в священные тексты могли вкрасться и другие искажения (случайные ли, или умышленно внесённые на том или ином этапе формирования Библии). Именно это и даёт нам право критически относиться к некоторым высказываниям евангелистов, порой подвергая сомнению их оценки и выводы в отношении тех или иных событий. Однако это вовсе не означает — повторим ещё раз, — что мы ставим под сомнение богодухновенность св. Писания.

Иуда Искариот в оценках евангелистов

1.

Христианская традиция создавалась в течение многих столетий, однако основа ей была положена в I — II веках от Рождества Христова, когда только-только формировалось учение зарождающейся Церкви. Именно в эту эпоху и создавался Новый Завет, давший импульс существующим традиционным взглядам на историю предательства Иуды.

Хотя Иуда Искариот — фигура значительная в истории христианства, тем не менее о нём мало упоминается в новозаветных жизнеописаниях Иисуса Христа. Всего пять раз появляется он на страницах Евангелий: во время эпизода в Вифании, при сговоре с первосвященниками, на Тайной вечере, в момент ареста Иисуса и накануне своего самоубийства — причём, в четырёх случаях из пяти участие Иуды в указанных событиях оправдано его ролью «предателя». Таким образом, несколько беглых замечаний в ходе повествования и более подробное описание его предательства — вот всё, что мы можем почерпнуть об этом человеке в четырёх Евангелиях.

Все четыре повествования о жизни, смерти и учении Иисуса Христа создавались спустя десятилетия после известных событий, происшедших в год 27 от Рождества Христова, каждый факт в них преломлён в свете уже свершившегося, законченного, получившего определённый смысл, — иными словами, все четыре евангелиста творили свой труд постфактум. Вполне очевидно, что каждый из них знал, каков будет финал событий, ставших уже достоянием истории, знал (по крайней мере, мог предположить), что его творение призвано занять достойное место в учении зарождающейся Церкви, — и именно это знание внесло определённый элемент предвзятости в евангельские жизнеописания Иисуса и его окружения. «Нет сомнения, что известная доля предвзятой мысли должна была примешиваться к таким воспоминаниям», — подтверждает Ренан эту мысль.

Но мнения и суждения евангелистов не только предвзяты — они субъективны и потому не отражают истины во всей её полноте. Поэтому судить об исторической истине приходится лишь на основании тех бесспорно уникальных, но пропущенных сквозь призму личных впечатлений свидетельств, которые дошли до нас в виде четырёх канонических Евангелий и Деяний апостолов. Некоторые разночтения как раз и свидетельствуют об определённой субъективности в освещении событий жизни и смерти Иисуса и его ближайших сподвижников. Однако, в ряде вопросов — и этих вопросов, надо признать, большинство — евангелисты выказывают удивительное единодушие (что, впрочем, не является признаком объективности и не снимает с них обвинения в предвзятости). Один из таких примеров единодушия и единомыслия — оценка деятельности двенадцатого апостола, Иуды Искариота. Как не заметить, что каждый раз, когда в тексте Евангелий упоминается имя Иуды, оно всегда сопровождается позорным словом «предатель»! Этот ярлык вешается на несчастного сразу, при первом же появлении его на сцене — и не снимается уже никогда. Авторам неведома истинная подоплёка событий, истинные мотивы содеянного Иудой, и потому событиям даётся наиболее очевидная трактовка.

«Память о том, что действительно побудило Иуду предать Иисуса, — сообщает Мережковский, — заглохла уже в самих Евангелиях, „Воспоминаниях Апостолов“, а может быть, и раньше, ещё до евангельских записей. Кажется, действительной причины Иудина предательства евангелисты не знают, не помнят или не хотят вспоминать, может быть, потому, что это слиш­ком страшно, „соблазнительно“ для них, или потому, что знают, что „говорить всего всем не должно“ (Ориген). Только повторяют: „один из Двенадцати, один из Двенадцати“, — каждый раз с новым, все большим недоумением и ужасом… Образ Иуды, каким он является в евангельских свидетельствах, — только непонятное страшилище».

Христианское учение о пришествии в мир Сына Человеческого нуждается в ряде априорных, не подлежащих сомнению догм, и одним из таких догматических утверждений как раз и выступает утверждение о порочности Иуды Искариота, руководствовавшегося в своём деянии исключительно низменными побуждениями.

2.

Следует обратить внимание на то, что очевидцами некоторых свидетельств, изложенных в Евангелиях, евангелисты быть попросту не могли, даже если предположить, что двое из них, Матфей и Иоанн, принадлежали к числу апостолов. В первую очередь это утверждение справедливо в отношении рождения и детских лет жизни Иисуса. Из чего можно предположить, что не все описываемые события писались евангелистами, так сказать, «с натуры», а, скорее, по чьим-то рассказам, устным преданиям или с использованием чьих-либо записей. Логично было бы допустить, что эти источники, в силу целого ряда причин, содержали в себе биографические, исторические, географические неточности и даже явные ошибки. Яркое тому свидетельство — разночтение в родословии Иисуса у Матфея и Луки.

Не по чьим-то рассказам или устным преданиям писались евангельские летописи, — могли бы возразить сторонники догматического направления в христианстве, — а по «слову Божьему». Именно в силу того, что все тексты св. Писания богодухновенны, т.е. являются откровениями Господа Бога (а не самих авторов Евангелий), свидетельства евангелистов о ранних годах земной жизни Иисуса следует считать подлинными и истинными. Данное утверждение правомерно также и в отношении других фактов, изложенных в Писании, свидетелями которых евангелисты, в силу определённых обстоятельств, быть не могли.

Да, — отвечаем мы на данное возражение, — евангелисты не могли быть свидетелями детских и юношеских лет Иисуса, однако они могли слышать рассказы о них от тех людей, которые знали Иисуса ещё ребёнком — например, от его матери, которая часто сопровождала сына и его учеников в их странствиях по земле древнего Израиля, а также была свидетельницей его смерти на кресте. Что же касается других фактов, свидетелями которых евангелисты наверняка не были, то и в этом случае ответ тот же: они могли узнать о них от очевидцев. Считать единственным источником информации божественные откровения было бы неверно.

3.

По мнению некоторых исследователей, единодушие биографов Иисуса в негативной оценке поступков Иуды может быть объяснено также и тем, что среди учеников Иисуса Иуда был единственным «чистым» иудеем, в то время как его «братья по вере» являлись выходцами из Галилеи.

«По-видимому, — полагает Ренан, — он один не был галилеянином. Город Кариот лежал на крайнем юге в колене Иудином, на расстоянии дня пути за Геброном».

Дм. Мережковский сообщает: «Прозвище Иуды — не второе имя, а только прозвище (это важно) — Isch Qarjot состоит из двух слов: первое, isch, на арамейском языке значит или значило когда-то, ещё до времен Иисусовых (но значение это могло и потом сохраниться): „муж“, „человек“; второе слово: Quarioth или Querioth — имя очень древнего города в колене Иудином (Иис. Нав. 15, 25), в далеком и пустынном южном конце Иудеи, за Эброном, к востоку от Газы. „Шли к Нему также (люди) из-за Иордана… в великом множестве“ (Мк. 3, 8). „Из-за Иордана“ и значит: „из колена Иудина“, где находился Кериот. В прозвище этом не брезжит ли память об исторически живом лице Иуды, о первом и главном от него впечатлении зрительном: „чистый“ иудей среди „нечистых“ — всех остальных учеников Иисуса, людей из Галилеи, „Округи язычников“?»

Голословно утверждать, что «национальная» рознь между Иудой и другими сподвижниками Иисуса сыграла существенную роль в обострении их отношений, безусловно, нельзя, однако и сбрасывать со счетов этот момент было бы ошибкой. Действительно, можно предположить, что ученик-иудей был чужаком среди учеников-галилеян, отщепенцем, оказавшимся среди них случайно — отсюда и скрытая неприязнь, порой неосознанная, таившаяся где-то в глубинах сознания, и вылившаяся в конце концов в целый ряд обвинений в адрес Иуды, в непонимание его миссии, в нежелание дать его поступку объективную оценку. Отсюда и позорный ярлык «предателя», навешенный на несчастного общественным мнением.

С другой стороны, и «сам Иисус — тоже „из колена Иудина“, тоже „чистый“ Иудей», — сообщает Дм. Мережковский. О том же неоднократно свидетельствует и св. Писание:

Женщина Самарянская говорит Ему: как Ты, будучи Иудей, просишь пить у меня, Самарянки? Ибо Иудеи с Самарянами не общаются (Ин. 4:9).

Вот лев из колена Иудина, корень Давидов, победил (Отк. 5:5).

Ибо известно, что Господь наш воссиял из колена Иудина (Евр. 7:14).

Из приведённых свидетельств следует, что галилеянин Иисус так же был «из колена Иудина», как и «чистый» иудей Иуда. То, что один был родом из северной провинции Иудеи, а другой — из южной, вряд ли могло повлиять на их отношения. Оба были иудеями, более того — единоверцами, «обрезанными». И если уж говорить о «национальной» неприязни одиннадцати учеников к двенадцатому, то логично было бы предположить существование такой же неприязни и к Учителю (их земляку!), что совершенно невозможно.

С одной стороны, Иисус был «из колена Иудина», что сближает его с «чистым» иудеем Иудой Искариотом, с другой — его родиной была Галилея, откуда вели свой род и одиннадцать других учеников. Это кажущееся противоречие разрешается довольно легко. Согласно библейскому преданию, вся история «избранного народа» свидетельствует о том, что и население Галилеи, и население собственно Иудеи имело единых предков, в незапамятные времена покинувших Египет во главе с Моисеем, и поэтому деление на «галилеян» и «иудеев» носит не национальный, или этнографический, а скорее территориальный характер.

При этом заметим, что между указанными землями располагалась ещё одна древняя провинция, Самария, жители которой считались «чужими» как для галилеян, так и для иудеев: «Иудеи с Самарянами не общаются». Причина неприязни между столь близкими соседями коренится в религиозных разногласиях; неудивительно поэтому, что и галилеяне, и иудеи относились к жителям Самарии не иначе как к иноверцам, людям «второго сорта», и даже простое общение с ними считалось грехом, позором, пятном на чистом имени адепта истинной веры. Единое вероисповедание, приверженность Богу Авраама, Исаака и Иакова — вот что служило объединяющим началом для жителей различных провинций древнего Израиля, и на фоне этого меркли, тускнели и территориальные, и так называемые «национальные» различия.

Есть и другая сторона медали. Да, Иуда не был галилеянином, как остальные ученики, однако это различие (как мы выяснили, чисто условное) не могло и не должно было играть решающую роль в их взаимоотношениях. Отныне перед бывшими «рыбарями», избранными Иисусом по воле Отца, стояла великая цель, которой они искренне служили — так могли ли они придавать серьёзное значение таким мелочам, как различия в родословии, месте рождения, роде занятий, особенностях диалекта! Допустить такое — значит подвергнуть сомнению правильность выбора Иисусом своих учеников.

Отсюда можно сделать вывод о несостоятельности версии, согласно которой неприязненное отношение учеников к Иуде, перенесённое позже в евангельские тексты, основывалось исключительно на «национальной» розни между одиннадцатью галилеянами и одним «чистым» иудеем, выходцем из города Кериота. И даже если допустить существование такой розни (напомним, что сами евангелисты умалчивают об этом), то она явно не была определяющей.

4.

Таким образом, с определённой долей уверенности можно утверждать, что суждения евангелистов об этом бесспорно важном моменте жизнеописания Иисуса, его деяний и деяний его ближайших сподвижников отличались субъективностью и предвзятостью: ни один из авторов Благой Вести не приводит достаточно веских и убедительных аргументов в пользу сложившегося, а позднее ставшего традиционным мнения; все четверо основывают своё утверждение в отношении Иуды Искариота исключительно на личных впечатлениях, но никак не на фактах.

Поэтому анализ поступков Иуды, а также известных событий в год 27 от Р. Х., предполагает определённую свободу действий.

Евангельские свидетельства, имеющие отношение к «делу» Иуды Искариота

Объективность в рассмотрении «дела» Иуды Искариота требует обращения к «свидетельским показаниям» евангелистов, которые мы впредь, пусть условно, будем рассматривать в качестве фактов. Мы не собираемся пересказывать здесь все евангельские события без исключения и подкреплять их контекстными цитатами — перед нами стоит более конкретная задача: представить только те факты из четырёх канонических Евангелий, которые так или иначе имеют отношение к содеянному Иудой и, надеемся, проливают свет на его «предательство».

К таковым фактам следует отнести следующие:

1. Иисус пришёл в мир с вполне определённой миссией — миссией спасения человечества.

Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих (Мф. 20:28, Мк. 10:45).

2. Иисус пришёл в мир по воле Отца.

Я пришёл не Сам от Себя, но истинен Пославший Меня, Которого вы не знаете; Я знаю Его, потому что Я от Него, и Он послал Меня (Ин. 7:28—29)

Пославший Меня есть со Мною; Отец не оставил Меня одного, ибо Я всегда делаю то, что Ему угодно (Ин. 8:29).

Сын Человеческий идёт по предназначению (Лк. 22:22).

3. Иисус сам призвал двенадцать учеников на служение.

Потом взошёл на гору и позвал к Себе, кого Сам захотел; и пришли к Нему. И поставил из них двенадцать (Мк. 3:13—19).

Когда же настал день, призвал учеников своих и избрал из них двенадцать, которых и наименовал Апостолами (Лк. 6:13).

Не вы Меня избрали, а Я вас избрал (Ин. 15:16).

4. Иисус избрал учеников по воле Отца.

Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои; и все Мое Твое, и Твое Мое; и Я прославился в них. Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду. Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы (Ин. 17:9—11).

Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела (Ин. 10:14).

5. Иисус наделил апостолов способностью исцелять людей от болезней и изгонять бесов.

Он дал им власть над нечистыми духами, чтобы изгонять их и врачевать всякую болезнь и всякую немощь (Мф. 10:1).

И поставил из них двенадцать, чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов (Мк. 3:14—15).

6. Как Сын Божий, Иисус знал свою судьбу и своё будущее, вплоть до мельчайших деталей, о чём не раз пророчествовал перед своими учениками (и перед Иудой в том числе).

С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть (Мф. 16:21).

Во время пребывания их в Галилее, Иисус сказал им: Сын Человеческий предан будет в руки человеческие, и убьют Его, и в третий день воскреснет. И они весьма опечалились (Мф. 17:22—23). (См. также Мф. 17:9, 20:17—19, 26:1—2, Мк. 8:31, 9:9—10,31-32, 10:33—34, Лк. 9:22,43—45, 18:31—34).

7. Ученики не понимали слов Иисуса, когда тот пророчествовал о своей судьбе.

Но они не разумели сих слов, а спросить Его боялись (Мк. 9:32).

Но они не поняли слова сего, и оно было закрыто от них, так что они не постигли его, а спросить Его о сем слове боялись (Лк. 9:45).

Но они ничего из этого не поняли: слова сии были для них сокровенны, и они не разумели сказанного (Лк. 18:34).

8. Иисус много раз проповедовал при большом скоплении народа, в том числе и в Иерусалиме.

Тогда Иисус возгласил в храме, уча и говоря: и знаете Меня, и знаете, откуда Я (Ин. 7:28).

Иисус же пошёл на гору Елеонскую, а утром опять пришёл в храм, и весь народ шёл к Нему; Он сел и учил их (Ин. 8:1—2).

Сии слова говорил Иисус у сокровищницы, когда учил в храме (Ин. 8:20).

Каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук (Лк. 22:53, см. также Мк. 14:49, Мф. 26:55).

9. Иисус неоднократно избегал ареста и физической расправы, зная, что время его ещё не пришло.

После сего Иисус ходил по Галилее, ибо по Иудее не хотел ходить, потому что Иудеи искали убить Его (Ин. 7:1).

И искали схватить Его, но никто не наложил на Него руки, потому что ещё не пришёл час Его… Услышали фарисеи такие толки о Нём в народе, и послали фарисеи и первосвященники служителей — схватить Его. Иисус же сказал им: ещё не долго быть Мне с вами, и пойду к Пославшему Меня (Ин. 7:30,32—33).

И стали Иудеи гнать Иисуса и искали убить Его… И ещё более искали убить Его Иудеи за то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцем Своим называл Бога, делая Себя равным Богу (Ин. 5:16—18).

С этого дня положили убить Его. Посему Иисус уже не ходил явно между Иудеями, а пошёл оттуда в страну близ пустыни, в город, называемый Ефраим, и там оставался с учениками Своими (Ин. 11:53—54).

10. Иисус заранее знал, кто предаст его.

…истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. …опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня (Мф. 26:21,23).

Но есть некоторые из вас неверующие. Ибо Иисус от начала знал, кто суть неверующие, и кто предаст Его (Ин. 6:64).

Я знаю, которых избрал. Но да сбудется Писание: «ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою»… Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня (Ин. 13:18,21).

11. Иуда был казначеем Иисуса.

…он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали (Ин. 12:6).

12. Иуда вступил в сговор с первосвященниками с целью предать им Иисуса и получил 30 серебренников в качестве мзды за предательство.

Тогда один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошёл к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребренников; и с того времени он искал удобного случая предать Его. (Мф. 26:14—16; см. также Мк. 14:10—11, Лк. 22:1—6).

13. На Тайной вечере Иисус прямо заявляет Иуде, что тот — предатель, и торопит его поскорее завершить задуманное.

При сём и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал (Мф. 26:25).

Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее (Ин. 13:27).

14. Иуда выполнил задуманное и предал Иисуса.

Иуда, один из двенадцати, пришёл, и с ним множество на­рода с мечами и кольями, от первосвященников и старейшин народных. Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И тотчас подошед к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И по­целовал Его. Иисус же сказал ему: друг, для чего ты пришёл? Тогда подошли, и возложили руки на Иисуса, и взяли Его (Мф. 26:47—50; см. также 14:43—46, Лк. 22:47—48, Ин. 18:3).

15. Иуда возвращает деньги первосвященникам и кончает жизнь самоубийством.

Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осуждён, и рас­каявшись, возвратил тридцать сребренников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав Кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И бросив сребренники в хра­ме, он вышел, пошёл и удавился (Мф. 27:3—5).

Два аспекта «дела» Иуды

Итак, мы определили базовое, или стратегическое, направление нашего исследования, основанное на либеральном подходе к «делу» Иуды Искариота; далее, мы подвергли анализу (весьма, правда, краткому и неполному) основные источники информации о двенадцатом апостоле на предмет их достоверности и исторической значимости, в качестве каковых приняли новозаветные (и в первую очередь — евангельские) свидетельства; определили позиции евангелистов по отношению к «предателю»; сформулировали пять основных постулатов, которым будем неукоснительно следовать в нашем исследовании; представили фрагменты евангельских текстов, имеющих отношение к содеянному Иудой. Теперь нам предстоит определить, какие же основные аспекты «дела» Иуды должны быть подвергнуты исследованию.

Таких аспектов два.

Первый аспект носит общественный характер и направлен на определение смысла деяния Иуды в контексте его влияния на становление христианства и на ход мировой истории в целом. Если исходить из положения, что в св. Писании нет ничего случайного и что каждое событие, каждое оброненное тем или иным участником священной истории слово несёт в себе глубокий, непреходящий смысл, то необходимо признать, что на Иуду возложена какая-то особая миссия, органично вплетающаяся в весь ход евангельских событий. Что это за миссия? Выполнил ли он её? Кем она на Иуду возложена, кем спланирована? Каково её место в великой миссии Иисуса? Как соотносятся обе миссии? Не противоречат ли друг другу?.. Подобных вопросов можно было бы задать великое множество, однако куда сложнее получить ответы на них. Одна из главных задач нашего исследования как раз и состоит в том, чтобы раскрыть эту проблему во всей её полноте, пролить свет на миссию Иуды, определить её смысл, её место в истории зарождающегося христианства.

Второй аспект носит личный характер и имеет своей целью выявление внутренних мотивов «предательства» Иуды, душевное, эмоциональное, психологическое состояние двенадцатого апостола, его аргументацию содеянного. Что двигало им — корысть, зависть, жажда мести, какая-то тайная, никому неведомая страсть, идейные разногласия с Учителем, сатана, вошедший в него, или, может быть, мотивы более сложного порядка? Может быть, любовь? Самоотверженность, доведённая до крайней степени аскетизма? Или сомнение в божественности Учителя? Ожидание ещё одного, самого важного чуда, который должен был совершить Иисус, чтобы спасти свою жизнь и доказать всем (и Иуде в том числе), что он — Сын Божий, Мессия? И, самое главное, зло содеял Иуда или добро?

Совершенно очевидно, что оба аспекта тесно взаимосвязаны.

Миссия Иуды

1.

Мы подошли к очень важному моменту евангельской истории: нахождению смысла миссии Иуды, определению значения содеянного им для всех последующих событий, выявлению того влияния, которое оказало «предательство» на результаты миссии самого Учителя.

Представим на минуту, что никакого «предательства» не было. Не было сговора с первосвященниками, не было тридцати серебренников, ареста в Гефсиманском саду, судилища над Иисусом, его бичевания, позора, страданий. Не было смерти на кресте. Чем бы в этом случае закончилось служение Иисуса? Можно предположить, что маленькая община так и продолжала бы странствовать по земле древнего Израиля, проповедовать Царство Божие, исцелять больных и страждущих, наставлять грешников на путь истины и добра, вселять в несчастных соплеменников надежду на грядущее Спасение. Год, два, десять, двадцать лет — сколько бы ещё продолжалось служение Иисуса и его учеников? Скольким бы гонениям подверглись они со стороны римских или иудейских властей? Какие бы ещё чудеса сотворил стареющий Иисус? Никому это знать не дано. Может быть, Иисус дожил бы до глубокой старости и закончил бы свои земные дни в тихом селении, где-нибудь в родной Галилее или в той же Вифании, возле неразлучных, верных, согбенных годами и тяготами жизни сестёр, Марии и Марфы. А двенадцать убелённых сединами старцев, щуря подслеповатые глаза — то ли от яркого полуденного солнца и едкой пыли, принесённой сухим жарким ветром из-за Иордана, то ли от слёз, сдержать которые не было ни сил, ни желания, — двенадцать дряхлых апостолов окружили бы смертное ложе Учителя и молча, чтобы не нарушать зыбкую тишину, прощались бы с ним, каждый по-своему…

Может быть, какой-нибудь летописец той эпохи (Иосиф Флавий?) упомянул бы вскользь в своих эпохальных трудах о безвестном пророке, каких в ту пору бродило по земле древнего Израиля великое множество, причислив его, скажем, к сумрачно-таинственной секте ессеев (как сделал это, кстати, Э. Шюре); но прошло бы десять, двадцать, тридцать лет — и даже имя этого нищего чудака и бродяги истёрлось бы из памяти людской, навсегда исчезло бы для последующих поколений. Что же говорить о судьбе целого учения! Да что учения — о судьбах мира, всей истории человечества!

Да, таким тихим, незаметным, бесславным мог бы стать конец земного служения Учителя — если бы не Иуда Искариот. Не будь Иуды и его «предательства», не будь Голгофы, страстей Господних и смерти на кресте, не воскрес бы Иисус из мёртвых, не поразил бы легковерные сердца своих соплеменников величайшим чудом из чудес — чудом, совершить которое по силам было лишь Сыну Божьему, но никак не простому смертному! Но главное в ином: воскреснув из мёртвых, Иисус тем самым указал человечеству единственный путь к Спасению, путь для тех, кто искренне уверует в него — путь рождения свыше через раскаяние, смерть и полное очищения от греха.

Весь ход евангельских событий показывает, что без активного вмешательства Иуды великая миссия Иисуса оказалась бы на грани срыва. Может быть, был бы найден иной способ завершить её должным образом, однако вряд ли бы удалось достигнуть того же результата: время было бы упущено и — как знать! — не безвозвратно ли? Кроме того, пророчества Иисуса были весьма конкретны и даже указывали точную дату его смерти (Мф. 26:1—2) — следовательно, они должны были исполниться, иначе вера в Иисуса навсегда была бы подорвана: пророк, чьи пророчества не сбываются, достоин носить только одно имя — лжец.

Иуда был нужен Иисусу. Не соверши Иуда «предательства», в корне изменился бы изначальный смысл миссии самого Иисуса, более того, миссия потеряла бы своё непреходящее значение для всей грядущей истории человечества. В Евангелии нет случайных событий, как нет случайных персонажей или оброненных впустую слов — всё здесь наполнено самым глубоким смыслом, порой настолько глубоким, что поверхностному, брошенному вскользь взгляду он недоступен, а событиям даются ложные, весьма далёкие от истины оценки.

Знал ли Иисус о «страшной» миссии своего ученика? Не только знал, но и сам избрал его из числа своих приверженцев, как и других одиннадцать, во время странствий по земле древнего Израиля, чему есть свидетельства всех четырёх евангелистов. Знал Иисус, что только Иуда, единственный из двенадцати, сможет исполнить задуманное: «…не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол… Ибо знал Он предателя Своего» (Ин. 6:70, 13:11).

Но главное в другом: «если бы не любил Иуду Господь, то не избрал бы его».

2.

Здесь скептик, тяготеющий к атеизму (или даже «нигилизму»), мог бы задать весьма каверзный, хотя и справедливый вопрос: а не кажется ли вам, господа, что эта ваша так называемая Благая Весть — не более чем хорошо разыгранный спектакль? Ведь совершенно очевидно, что Иисус пришёл в мир с уже готовым сценарием, и первым его делом был отбор действующих лиц на главные роли готовящейся трагедии. Каждому из учеников было отведено в сценарии своё место, и на каждое место подбирался именно тот «типаж», который был угоден мудрому Режиссёру. Однако Иуде было предуготовлено место особенное — место «злодея». Иисус разыграл всё словно по нотам — и не просчитался: никто из актёров не подвёл его. Порой он выполнял даже роль суфлёра! — Ведь все его пророчества о собственном распятии и последующем воскресении, прямые указания Иуде накануне своего ареста, предсказание Петру о его троекратном отречении иначе как обычными суфлёрскими подсказками не назовёшь! Не дай Бог, если актёр по забывчивости что-нибудь напутает. Нет, лучше прибегнуть к прозрачным, слишком порой откровенным намёкам, чем подвергать риску столь грандиозное предприятие, как спасение всего человечества! Риск здесь совершенно недопустим. Надо отдать должное Иуде — он сыграл свою роль великолепно. И неважно, что игра та была самой жизнью, да и весь спектакль игрался «вживую».

Далее, мысль о Боге-сценаристе, Боге-режиссёре, которым появление Сына Человеческого в мире было заранее просчитано и предопределено, прекрасно иллюстрируют следующие слова Иисуса:

Впрочем Сын Человеческий идёт, как писано о Нём; но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предастся: лучше было бы этому человеку не родиться (Мф. 26:24; см. также Мк. 14:21; Лк. 22:22).

Этой фразой вносится ещё один штрих в «дело Иуды». Да, Иуда предаёт Учителя, однако (как здесь уместно это оброненное вскользь слово «впрочем»! ) действия его предначертаны Богом, заведомо заложены в сценарий в качестве необходимого сюжетного элемента. «Сын Человеческий идёт, как писано о Нём», и Иуда уже не может, даже если бы и хотел, что-либо изменить в этом неумолимом шествии. Иное дело, что Иуде неведомо предначертанное свыше, как неведомы ему и истинные намерения Бога-режиссёра — потому следует допустить, что Иуда в какой-то мере добровольно избирает свой путь «предателя», — однако (повторим ещё раз) и этот путь, и «добрая воля» Иуды, и весь дальнейший ход трагедии заранее известны Богу-режиссёру и им же направляемы. Фактически Иуда несвободен в своём выборе, поскольку его действиями руководит воля высшего порядка — воля Бога.

3.

В качестве ответа нашему оппоненту напомним ему один из наиболее важных постулатов христианства: человек, созданный по образу и подобию Божию, есть существо свободное — таковым, согласно Писанию, сотворил его Господь Бог. Человек сам волен выбирать свой путь, в соответствии с принятым решением и собственным волеизъявлением; при этом, заметим, вся полнота ответственности за сделанный выбор ложится исключительно на него.

То же применимо и к Иуде: он сознательно идёт на «предательство», свободно, хотя и одолевают его сомнения и душевные муки, осуществляет свой выбор, по своей воле делает решающий шаг, столь необходимый для успешного завершения миссии Иисуса. За что — непонятый, униженный, растоптанный — и держит ответ перед судом поколений, на века заработав позорное клеймо «предатель!»