Бесплатный фрагмент - Истории реальные и не очень

Родные не близкие

Если среди ночи в твоей комнате вдруг раздастся чей-то плач, сопровождающийся невнятным бормотаньем, сон наверняка улетит от тебя с быстротой молнии. Улетел он и от Нонки. Проснувшись от непонятных, совершенно неуместных в сонном покое дома звуков, она некоторое время лежала, оцепенев, таращила глаза в темноту и недоверчиво прислушивалась. Кроме нее, плакать было некому. Она была в доме одна. Мама и брат Колька уехали к бабушке два дня назад и вернуться должны были только послезавтра. Живущая во дворе собака Найда, которую она ночами иногда пускала в дом, пропала с вечера по своим делам, ждать ее надо было не раньше утра. Отец не жил с семьей уже лет пять, поэтому Нонка его принципиально не вспоминала. В свои почти 16 лет она была человеком бескомпромиссным и отца, бросившего семью ради чужой красивой тетки, считала предателем.

Она не боялась оставаться одна в доме, одиноко стоящем на окраине небольшого степного села, буквально тонущего в вишнево-яблоневых садах. Народ у них здесь был добродушный и положительный. Вот только место, где располагалось село, слыло не совсем обычным. Ходили слухи, что порой здесь происходят необъяснимые наукой явления. Благодаря этому со стародавних времен тянулись сюда те, кто занимался всякой, с точки зрения просвещенных людей, ерундой: предсказаниями, гаданиями или целительством. Забегая вперед, надо сказать, что в 90-е годы экстрасенсы определят здешнюю местность как «место силы». Но время описываемых событий от 90-х отделяет еще более десятка лет.

Нонка была с детства наслышана о разных таинственных местных происшествиях, и это ее всегда слегка напрягало. Поэтому, хотя она и не особенно верила во всякую чертовщину, необъяснимые звуки в темноте ночи реально испугали ее. А тут еще некое легкое дуновение пронеслось вдруг по комнате и коснулось ее волос… Вдобавок что-то явственно где-то, совсем поблизости, прошуршало… Может, за окном? Нонка с вечера прикрывала его, но, возможно, створки распахнуло ветром?

Девчонка поднялась с постели, накинула халатик и подошла к окну. Так и есть! Окно открыто! Привстав на цыпочки, Нонка толкнула створку и высунулась наружу. Там было темно, как бывает летом только на юге. В черноте неба мерцали звезды, кажущиеся очень большими и близкими. Они не просто мерцали, сегодня они как-то особенно сияли и перемигивались! Это было очень красиво. Нонка невольно залюбовалась на них, забыла о своем страхе и почти совсем было успокоилась… Но внизу, под окном, вдруг раздался чей-то шепот… Высунувшись из окна еще больше, девчонка вскрикнула от удивления: там, прижавшись к стене дома, сидел человек, не очень различимый в ночи…

— Кто здесь? — громко спросила Нонка.

Фигура зашевелилась.

— Эй! Кто ты? Что ты тут делаешь?

В ответ раздалось жалобное всхлипывание.

— Помочь тебе? Чего ты ревешь?

Ответа не последовало, но человек, что сидел там, в темноте, как-то уж очень жалко скорчился и вдруг заплакал отчаянно, в голос. Это заставило Нонку забыть о своем страхе и броситься к двери…

Спустя несколько мгновений она стояла под окном. Ее глаза быстро адаптировались к темноте, и в прислонившейся к стене фигуре она узнала Лику Свирину, девчонку из параллельного класса.

— Лик, ты чего? Что случилось-то? — тревожно спросила она, осторожно коснувшись плеча Свириной.

Когда-то давно, совсем в детстве, они играли вместе, но с тех пор прошло много времени. Теперь при встрече они только перебрасывались иногда парой слов. Лика отлично училась и была серьезной, умненькой девочкой, порой даже слишком умненькой и рассудительной, чего о Нонке сказать было нельзя. Она-то уж почти всегда руководствовалась эмоциями и часто сначала делала что-либо, а потом думала. Мать не раз говорила ей, что она из тех, кому «умная мысля приходит опосля». Но зато Нонка была веселой, доброй и отзывчивой. Если кому-то нужна была помощь, она никогда не отказывалась помочь. Это располагало к ней даже самых заносчивых и гордых девчонок. Поэтому стоит ли удивляться, что Лика, у которой что-то стряслось, прибежала именно к ней?

Лика на мгновение перестала плакать и подняла голову. В свете, падавшем из окна, стало видно ее зареванное и несчастное лицо. Нонка наклонилась к ней:

— Что ты здесь сидишь, Лика? Пойдем-ка лучше в дом!

Она решительно взяла Лику за руку и потянула за собой.

— Я одна сегодня ночую, мама и Колька уехали. Хочешь — можешь у меня переночевать. Ты что, со своими поссорилась, что ли? — спрашивала она по дороге. — Ну, не реви! У тебя мама классная, и отец добрый! Завтра помиритесь! А то можно и сегодня пойти, если ты хочешь! Я тебя провожу…

Они поднялись на веранду. Нонка включила свет, усадила Лику на старенький диван и села напротив.

— Ничего ты не понимаешь! — всхлипнула Лика, напрасно вытирая заплаканные глаза, потому что слезы продолжали и продолжали из них катиться.

Нонка взяла с плиты чайник, налила в чашку воды и протянула ей:

— Выпей и успокойся! После расскажешь, что за горе у тебя, а сейчас хоть глоточек сделай… Пей, а то я сейчас тоже зареву!

— Тебе-то чего реветь? Ты — счастливая, не то, что я! — вдруг зло крикнула Лика и снова заплакала.

В это время на крыльце раздались торопливые мужские шаги и кто-то осторожно постучал.

Нонка нерешительно посмотрела на Лику…

— Не открывай! — прошептала та. — Ни за что не открывай!

Нонка осторожно подошла к двери и прислушалась… За дверью было слышно чье-то частое, тяжелое дыхание и шарканье ног. Потом стоящий там человек развернулся и так же поспешно пошел прочь. Шаги простучали по лестнице, прошуршали по траве и затихли…

Нонка повернулась к Лике. Та молча смотрела на нее большими заплаканными глазами. Лицо у нее было бледное и несчастное…

— Не знаю, кто это был. Похоже, мужчина какой-то, — сказала Нонка, — но он уже ушел…

Лика посмотрела на нее и ничего не ответила.

— Ты не хочешь рассказать, что случилось?

— Нет. Давай спать ложиться, — пробормотала Лика, отворачиваясь. — Я переночую у тебя?

— Ночуй. Мама с отцом тебя искать не будут?

— Ничего. Пусть поищут! Так им и надо!

— Из-за чего ты на них так рассердилась? Они же волнуются!

— Не твое дело! Много будешь знать… Я тут, на диванчике, лягу, а ты — ты к себе иди!

Она легла, пристроив голову на диванный валик, и отвернулась к стене.

Нонка принесла из маминой комнаты подушку и одеяло, положила на диван и посмотрела на Лику. Та, похоже, немного успокоилась.

— Свет выключай! И отправляйся к себе, оставь меня в покое! Слышишь?

Нонка повернула выключатель.

— Грубая ты, Лика, какая-то сегодня. Не личит это тебя, — сказала она уже в темноте и, помолчав, добавила, — спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — донесся до нее сдавленный, глухой голос Лики. Похоже, та снова начинала плакать. Нонка постояла немного, вздохнула и ушла, оставив дверь слегка приоткрытой.

Ей не сразу удалось уснуть, но, уснув наконец-то, она спала так крепко, что не слышала, как Лика незадолго до рассвета встала и тихонько вышла из дома. Когда Нонка проснулась, ее ночной гостьи на веранде уже не было. Подушка и аккуратно свернутое одеяло лежали на диване.

Нонка пожала плечами и вышла на крыльцо. Раннее погожее утро охватило ее свежей прохладой. Ничто, казалось, не напоминало о ночном происшествии. Листья росшей у дома яблони были густо покрыты капельками росы. Роса была и на траве. Все было как всегда, вот только на недавно покрашенных ступеньках крыльца виднелись следы от больших мужских ботинок. Очевидно, их оставил неизвестный, что приходил ночью…

Собаки во дворе не было. Нонка свистнула и прислушалась, но все было тихо. Найда отсутствовала, иначе она уже примчалась бы на свист.

«Ну, и ладно! — подумала Нонка, вспомнив о Лике. — Ушла и ушла! Хотя могла бы и разбудить, кажется! Попрощаться хотя бы!

В душе она была обижена Ликиным молчаливым уходом, но думать об этом ей было некогда. У нее было много дел в доме и в огороде. Субботний день обещал быть жарким. Надо было полить огурцы, помидоры, перцы и синенькие, вымыть полы в доме и вообще прибрать все перед приездом матери и брата.

Она быстро перекусила и принялась сперва за поливку, торопясь закончить ее пораньше, чтобы брызги воды успели просохнуть на листьях до того, как солнце поднимется выше и начнет жарить по-настоящему.

Когда последние грядки были уже политы, явилась грязная и донельзя довольная Найда с задушенным зайцем в зубах. Заяц был совсем маленький, с бурой спинкой, и Нонке стало его жалко, но Найда смотрела на нее такими гордыми и счастливыми глазами, что Нонка не стала ее ругать. Да это было бы и ни к чему! Зайцев за последний год развелось так много, что они осмелели донельзя и зимой часто забегали в сады и портили своими зубами стволы молодых яблонь.

— Ну, поймала, так и ешь его, охотница! Чего я-то с ним делать буду? На место, на место иди! И свой трофей с собой забирай!

Найда, склонив голову на бок, с обидой посмотрела на хозяйку, но потом подумала, встряхнулась и убежала в сарай, прихватив добычу.

Только Нонка успела проводить ее глазами, как скрипнула калитка и раздались чьи-то легкие шаги. Через несколько мгновений из-за угла дома показалась Лика Свирина. Она была спокойная, в нарядном платье и красивая, как никогда. Ее русые волосы были аккуратно причесаны, и вообще вся она выглядела решительной и собранной, как спортсмен перед прыжком.

— Привет! — сказала она.

— Привет! — улыбнулась Нонка, вопросительно глядя на нее.

— Мне поговорить с тобой надо…

— Говори, я слушаю…

— Нет, давай в дом пройдем! Твои еще не приехали?

— Только в понедельник утром приедут…

Они вошли в дом. На залитой солнцем веранде уже было жарко, и Нонка пригласила Свирину в свою комнату. Как почти взрослая, она занимала ее одна. Мать спала в угловой — маленькой и уютной, а Колька — в большой, которую они гордо именовали залом. Там был телевизор, по которому он смотрел мультики, поэтому эта комната особенно ему нравилась.

В комнате Нонки стояла кровать с блестящей никелированной спинкой, шкаф с книгами, пара стульев и старенький письменный стол. Девчонки сели на кровать, заправленную синим жаккардовым покрывалом.

— Ну, говори! Я слушаю! — сказала Нонка, приветливо глядя на Лику.

— Не богато вы живете! — сказала Лика. — Я думала, у вас лучше… Все-таки у тебя мать с образованием — учительница…

— У нас все есть, что нам надо! — сказала обиженная Нонка.

— Не много же вам надо!

— Ну, знаешь! — рассердилась Нонка. — Ты вот что: говори, зачем пришла, да и иди себе, если тебе у нас не нравится!

— Ладно, Нонк, ты не обижайся! — примирительно сказала Лика. — У нас ведь еще беднее: стол да стулья, да печь посреди хаты. Правда, и у вас посреди… Все не так, как у тех, кто в городе живет…

Она замолчала и молчала долго.

— Может, тебе чаю налить? — спросила Нонка, чтобы прервать затянувшееся молчание.

— Не надо. Я дома пила… Знаешь, зачем я пришла?

— Зачем?

— Хотела позвать тебя завтра с собой. Я в город хочу поехать. Поедешь?

— Да у меня и денег нет… Мама только на хлеб оставила, а в город ехать — в один конец билет целый рубль стоит!

— Я тебе дам. Вот, гляди!

Лика сунула руку в карман и вытащила несколько десятирублевых купюр.

— Откуда у тебя столько деньжищ?

— У Нины взяла. Это мои, собственные. Мне отложенные.

— Почему ты мать по имени называешь?

— Многие так родителей называют! Что тут такого?

— Глупо это и как-то не по-человечески!

Лики пожала плечами и вдруг выпалила:

— Не родители они мне вовсе! Я вчера это узнала. В «Доме малютки» они меня взяли!

Она опустила голову, и слезы покатились по ее щекам…

Нонка изумленно уставилась на нее. У нее все слова словно вдруг разом вылетели из головы, и она сидела теперь, не зная, что сказать. Лика, отвернувшись от нее, вытирала слезы, шмыгая носом. Тикали ходики, за окном лениво взлаивала Найда, с реки доносился гул мотора спешащей в низовья «Ракеты»…

— Так ты из-за этого вчера так плакала? — заговорила наконец Нонка.

Лика молча кивнула.

— Как ты узнала?

— Бабка Петруниха сперва сказала. Она Вовку своего лупила, он ревел, как резаный, я и вступилась.

«Как вам не стыдно? — говорю. — Что вы его бьете, словно он вам не родной?»

Ну, она и давай кричать: «Ты-то, детдомовская, вообще помалкивай! Из милости тебя взяли Нинка с Петром на свою голову! Еще наплачутся от тебя!».

— Я, как услышала такое, онемела вовсе! Только стою и гляжу на нее… А она плюнула на землю, Вовку схватила и в дом к себе…

— И ты ей поверила? Вот дурная! — засмеялась Нонка. — Эта ж Петруниха вообще шарлатанка! Она гаданием и ворожбой занимается. Я видела: к ней даже из города приезжают. Ей врать — дело привычное!

— Не поверила я сначала… Подумала, что она так по злости сказала. Пришла я домой… А там мама с отцом. Они как раз с работы вернулись. Я рассказала им все… Мама посмеялась и сказала, как и ты, что нашла, дескать, кого слушать! Поцеловала меня… «Наша, — говорит, — ты дочка, и ничья больше!»

А я смотрю на нее и мне все страшнее делается: она врать-то не умеет совсем, по ней сразу видно, если она соврать пытается…

Отец — тот ничего не говорил, сидел только все и хмурился… Потом, правда, пошутил, что он, дескать, сам, лично, меня в капусте нашел!

Ну, посмеялись мы и разошлись кто куда.

Я во двор сперва ушла, а потом в комнату к себе вернулась, легла и читать стала. Читаю и слышу вдруг, как отец говорит маме: «А может быть, надо сказать ей, Нина, как оно на самом-то деле? Все равно ведь узнает правду от кого-нибудь, и тогда еще хуже выйдет!»

Я вскочила — и обратно, к ним! Отец даже чашку уронил — не думал, что я в доме. Смотрят они на меня, белые оба, и молчат…

Громкий стук в оконное стекло заставил Лику замолчать. Она закусила губу, встала и направилась к окну, однако Нонка опередила ее и быстро отдернула занавеску. Нестарый еще, крепкий мужчина с загорелым симпатичным и взволнованным лицом глянул на нее снизу вверх. Это был Петр Свирин, отец Лики. Нонка открыла окно.

— Наша — у тебя? — отрывисто спросил Свирин.

Нонка кивнула.

— Пусть выйдет!

Нонка снова кивнула и повернулась к Лике.

— Лика! Папа тебя зовет… Пойдешь?

— Не пойду! Скажи ему, пусть уходит!

Нонка повернулась к окошку. Похоже, Свирин все слышал. Его лицо казалось таким расстроенным, что Нонке стало жалко его.

— Дядька Петр! — заговорила она поспешно. — Вы заходите, у нас дверь открыта. Заходите, пожалуйста, я выйду, а вы разговаривайте, сколько вам нужно! Идите, Найда не тронет, она добрая!

Свирин кивнул и отошел от окна. Было слышно, как он идет вдоль стены дома. Прибежавшая из сарая Найда тявкнула на него пару раз и успокоилась, приветливо повизгивая. Нонка хотела встретить гостя, но Лика загородила ей дорогу.

— Предательница! — прошипела она. — Вот уж не ожидала от тебя такого!

Она подскочила к окну. Если бы можно было выпрыгнуть, она бы выпрыгнула, но окно было почти на высоте человеческого роста, под ним густо росла малина. Лезть в малинник в тоненьком платье и с голыми ногами было немыслимо.

— Что ты, Лика, с ума сошла? Вовсе уж ты какая-то дикая сегодня! — сердито заговорила Нонка. — Подумаешь, обидели девочку! Да у тебя классные родители, если хочешь знать! Моя мама их в пример другим ставит! Даже если они тебе не родные, так все равно любят тебя и заботятся о тебе, как о самой настоящей родной! Столько лет тебя растили! Одевают вон, как куклу…

Она возмущенно фыркнула и побежала в прихожую.

«Тебе бы моего папашу, — сердито думала она по дороге, — который нас знать не хочет!» В ее душе нежданно такой горькой волной поднялась не затихающая обида на отца, что она даже всхлипнула.

Дядька Петр уже входил в дом. Ботинки он снял у крыльца.

— Ночью натоптал я тут у вас, — извиняющимся голосом сказал он. — Ты не сердись, ладно?

— Я не сержусь! Да вы проходите, дядька Петр! Лика там, в комнате.

Нонка спустилась во двор и села в тени, под яблоней. Найда улеглась у ее ног и тяжело вздохнула. Она чувствовала, что хозяйка чем-то опечалена и жалела ее. Она вообще была очень чуткой и понятливой собакой. Нонка недаром в шутку называла ее подружкой. Она притянула к себе красивую голову Найды и стала гладить по длинным шелковистым ушам…

***

Впрочем, вскоре двери на крыльцо отворились, поспешно вышел дядька Петр. За ним, опустив голову, шла Лика. Они быстро прошли мимо Нонки, очевидно, не заметив ее, но дойдя до угла дома, Лика остановилась и, оглянувшись, обежала глазами двор. Нонка встала и подошла к ней. Глаза Лики были заплаканы.

— Ты никому ничего не рассказывай, ладно? — шепнула она Нонке.

— Ладно! Ты домой?

— Нет. Я после к тебе приду, завтра не получится, наверное, а сейчас идти надо…

— Лика, ты идешь? — уже у калитки нетерпеливо крикнул дядька Петр. Увидев Нонку, он махнул ей рукой. Лицо у него было расстроенное и озабоченное.

— Иду, иду! — отозвалась Лика и заспешила к нему.

Нонка долго смотрела, как они идут рядом по дороге, и рука Лики доверчиво лежит в крепкой руке отца. Она вспомнила о своем непутевом папаше и вздохнула. Непреходящая обида на него заставила ее отвернуться. Стараясь подавить в себе невольное чувство зависти к Лике, она вернулась в дом и занялась уборкой.

Уже поздно вечером к ней забежала ближняя соседка, тетка Клава, работающая нянечкой в местной больничке. Попросив коробок спичек, которые у нее нежданно, будто бы, кончились, она уселась на веранде и битых полчаса болтала о всякой ерунде. Потом вздохнула и перешла к тому, что ее, собственно, больше всего интересовало.

— А чего это у тебя Свирины утречком делали? — вроде невзначай спросила она. — Я видела, как они выходили от вас.

— Ничего не делали. Лика ко мне просто так пришла, а потом отец за ней зашел, и они ушли.

— А-а-а! Нину-то Свирину еле живехонькую сегодня в больницу привезли, Петро и привез. Насилу ее отходили!

— Что с ней?

— Астма у нее! Уж так прихватило, так прихватило! Вся синяя была! Дочка-то сейчас подле нее сидит, а вечером отец ее сменить хотел… Нина-то — она ведь баба больно хорошая, добрая! В войну была санинструктором. Совсем девчоночкой на фронт добровольцем ушла… Уж после войны Петро и она поженились. Дружно жили, ничего… Вот только детишек долго у них не было. Застудилась, видно, Нина в войну, болела часто. Но потом сынок у них родился, да только недолго совсем прожил! Не знаю, что там у него было… Когда он заболел, его в город лечиться отправили. Он все в тамошней больнице лежал. Нина с Петром сначала ездили к нему, а потом вовсе в город перебрались. Нина медсестрой в больницу устроилась, чтоб ближе к сыночку быть. Да вот только не смогли его спасти, помер, бедняжка…

— Я и не знала, что у Лики брат был.

— Откуда же тебе знать? Тебя тогда и на свете еще не было, как и Лики. Вы ж одногодки! Уж через несколько лет Лика у Нины родилась. Ей годика два или три было, когда они с Петром обратно в село вернулись. Лика-то у них девчонка ладная, хорошенькая, они в ней души не чают! Вот только разбаловали больно… Ведь вашего брата в руках надо держать и работать заставлять побольше, а Нина со своей принцессой все тетешкается. Я вот на тебя посмотрю: ты и огород поливаешь, и в доме прибираешь, и за братцем доглядываешь…

— Так мама одна бы и не успела. У нее работа…

— Да уж! Учителем быть — дело нелегкое. Ты тоже, наверное, в учительницы пойдешь?

— Не знаю. Я больше хочу стать океанологом.

— Океанологом? Это еще что за профессия такая? Где на нее учат?

— У Туапсе. Там техникум есть, гидрометеорологический.

— И что? Мать тебя в Туапсе отпустит?

— Сказала, десять классов окончишь, куда хочешь езжай… После восьмого не отпустила.

— И правильно сделала! Океанолог! По морям-океанам плавать захотела… Ха-ха!

Тетка Клава встала и пошла к дверям. Но не успела она выйти, как раздался обрадованный собачий визг и чьи-то уверенные, твердые шаги по ступенькам крыльца. Дверь отворилась, вошел представительный черноволосый мужчина с небольшим чемоданом в руке. Темно-синие отутюженные брюки, белая нейлоновая, с искрой, рубашка и светлая шляпа на голове очень шли к его своеобразно красивому, темноглазому лицу.

Тетка Клава глянула на него и, стараясь стать вовсе незаметной, мышкой вышмыгнула из дома, а Нонка медленно встала и застыла, как статуя, с приоткрытым ртом, глядя со страхом на нежданного гостя. То был ее запропавший несколько лет назад блудный отец…

***

— Привет! — сказал отец.

Нонка посмотрела на него и не ответила. Губы ее предательски задрожали.

— Ты что, не узнала меня, дочка? — спросил он, широко улыбаясь и ставя чемодан у двери.

— Узнала! Но я тебе не дочка! — выпалила Нонка. — Ты зачем явился? Мамы нет и сегодня не будет. Уходи, откуда пришел!

— Разве так встречают отца? — с обидой протянул папаша. — А я-то ехал, так хотел увидеть тебя, Кольку, маму… Подарков вам накупил… Вот, думаю, приеду; детишки обрадуются, на шею кинутся…

— Я тебе не «детишки» и кидаться на шею не буду! Не надо нам твоих подарков. Раньше надо было о нас вспоминать. И вообще… Мне сейчас срочно идти надо, я дверь должна закрыть! — Нонка взяла ключ и выжидательно уставилась на отца.

— Так ты гонишь меня, что ли? — спросил он удивленно и грозно нахмурился.

В детстве Нонка побаивалась отца, хоть и очень любила его. Он был несдержан в гневе и, случалось, кричал на детей, а Кольку однажды даже побил, из-за чего у них с мамой вышла ссора. Но сейчас Нонка была очень зла на него, и злость делала ее смелой.

— Ты с нами не живешь — значит, ты чужой. А чужим в доме без хозяев нечего делать! — заявила она.

— Так вот ты как! Ну, ладно! Логично, конечно, но гляди, не пожалей после! Я ведь и припомнить могу…

Нонка подошла к нему почти вплотную и посмотрела прямо в лицо. В ее глазах не было страха. Отец глядел на нее уже не столько с обидой, сколько с удивлением, как на совершенно незнакомого человека. Сейчас, когда они вот так стояли друг против друга, было особенно заметно, насколько они похожи.

Отец первым отвел взгляд и повернулся к двери.

— Чемодан забери! — крикнула Нонка, но отец не обернулся, только махнул рукой и вышел. Было слышно, как во дворе радостно завизжала Найда, прыгая вокруг него, потом стукнула калитка, и Нонка осталась одна. Она бросила ключ на подоконник, села на стул и расплакалась….

Как прошел остаток вечера, она потом помнила смутно, потому что все ее мысли были об отце. Она вспоминала, как они жили до его ухода. Она была бойкой девчонкой, а Коля был еще совсем маленький, и отец частенько брал ее с собой на рыбалку. По выходным они иногда всей семьей уезжали куда-нибудь на лодке или бродили по степи. Отец знал названия многих растений и, показывая детям разные травы, интересно рассказывал о них. Он многое знал. Маленькая Нонка думала, что он вообще знает все и обо всем на свете.

Отец любил читать и приохотил ее к этому занятию. Он частенько давал ей деньги на книги, которые привозили раз в месяц в книжный магазинчик, хотя лишних у них почти никогда не было. Да, он бывал строг, но она всегда чувствовала его заботу. Ей даже казалось иной раз, что его она любит больше, чем маму. Наверное, поэтому его уход она восприняла так болезненно, и отца иначе, как предателем, не называла. Почти пять лет о нем не было ни слуху ни духу, и вдруг он объявился! Зачем? Откуда? Как встретит его мама? В общем, мысли у Нонки были путанные и невеселые…

Когда она уже собиралась ложиться спать, в дверь снова постучали. Она подумала, что вернулся отец и заволновалась, но это была Лика Свирина.

— Нонка, можно, я переночую у тебя? — спросила Лика. Она была бледная и уставшая. — Мама сейчас в больнице, у нее приступ астмы. Отец с ней до утра. А утром ему на работу, — и тогда я его сменю. От вас до больницы ближе, чем от нашего дома…

— Ночуй, конечно! Вместе нам веселей будет, — сказала Нонка.

Но никакого веселья у них не получилось. Они сидели и разговаривали тихо и серьезно, словно разом повзрослев за прошедший день. Лика очень переживала за мать. У той приступы астмы бывали и раньше, но этот был особенно тяжелым. Лика думала, что причиной могло быть то, что она сильно расстроила ее.

— Хорошо хоть, что до тебя это дошло, — сказала Нонка. — Ну и глупая же ты была, что так истерила! Разве ты стала любить отца с мамой меньше, когда узнала, что они не родные? А они-то уж как любили тебя, так и любят.

— Просто все вышло очень неожиданно… Мне никогда даже в голову не приходило, что я не родная. Жила, жила себе и вдруг — на тебе!

— Мама тебе рассказала, как они тебя удочерили?

— Да. Ты только не передавай никому, ладно? Просто ни к чему это всем знать…

— Я не расскажу, не бойся!

— Да, я знаю — ты не болтушка и не сплетница. Ну, слушай! Вот как все было: мама работала медсестрой в больнице, а я была совсем маленькая, крохотная, и меня там лечили от воспаления легких и еще от чего-то. Я сначала со своей родной мамой лежала, а потом она по какой-то причине оставила меня, ушла и не вернулась. А я все лечилась и лечилась, и никто меня не забирал… Почти два года так прошло. Там нас, таких, целая палата была… Я вот думала сегодня, почему мы там оказались? Кто виноват? Наши родители? Потом решила, что вряд ли. Ну, мало ли, какие обстоятельства были у них? Может, они болели или работали где-нибудь на севере… Может, разведчиками были или на войне какой-нибудь погибли? Могло такое быть?

Моя… мама, Нина, ухаживала за нами. Она говорит, что как увидела меня, так сразу полюбила, как родную. И что я ее тоже полюбила, стала мамой звать. А когда мне уже больше двух лет было, главный врач приказал самых больших в «Дом малютки» перевести (это «Детский дом» такой, только для маленьких). Ну, они с папой тогда меня и удочерили. Им целую кучу бумаг оформлять пришлось, всякие разрешения брать… А потом мы из города сюда переехали. Вот и все…

— А настоящие твои родители так и не объявились?

— Их нашли, когда нужно было какие-то бумаги подписывать. Они не возражали против моего удочерения. Они сейчас в городе живут. У мамы их адрес есть даже…

Лика вздохнула и отвернулась. Потом тихо сказала:

— Я к маме пристала, адрес у нее потребовала. Она сначала не хотела давать, а потом заплакала и дала. Вот он! На бумажку я его записала…

Она вытащила из кармана сложенный вчетверо листок бумаги и повертела его в руках.

— Я хотела к ним поехать. Но теперь не поеду! Выбросить его надо…

— Не выбрасывай! — вдруг сказала Нонка. — Оставь. Разве тебе не интересно когда-нибудь будет поглядеть на них? Что это за люди такие, что оставили ребенка и думать о нем забыли? Так даже кошечек и собачек не оставляют! Ничуть не лучше моего папаши! Кстати, явился он к нам сегодня…

— А, так твой отец на самом деле приехал?

— Да, но ты-то откуда об этом знаешь?

— От нянечки, тетки Клавы. Она в больницу прибегала вечером и сказала, что вроде бы его видела. А где же он тогда?

— Вот сплетница эта Клава! — Нонка вскочила и в волнении забегала по комнате. — Где он? Представь себе, я его выгнала! Не знаю, куда он отправился! Ночью-то никуда не уедет — не на чем. Наверное, пошел к каким-нибудь своим приятелям. У него их много было… Мама так же бы сделала, выгнала бы его, я уверена! Не нужен он нам! Пусть возвращается к своей раскрасавице… Ладно, давай, Лика, уже спать ложиться, а то утром рано вставать, — спохватилась она, взглянув на часы. — Меня в школу позвали, чтобы помочь с уборкой. Из нашего класса многие пойдут…

Девчонки улеглись, но еще долго ворочались, прежде чем уснули.

Утром Лика ни свет ни заря убежала в больницу. Нонка ушла в школу и вернулась домой только после полудня. Когда она вошла во двор, отец и мать сидели рядом на ступеньках крыльца и разговаривали. Брат Колька помещался рядом и обнимал отца за шею. Его круглая загорелая физиономия лучилась счастьем…

Нонка подошла ближе, остановилась и стала смотреть на них.

— Нонночка, — заговорила мать, неестественно улыбаясь, — а у нас новость… Папа вот вернулся, насовсем…

На ее симпатичном и моложавом лице была такая неподдельная радость, что Нонке стало противно.

Отец тоже заулыбался и поднялся ей навстречу. Колька встал рядом, изо всех своих силенок обнимая его.

— Да, я вижу: у вас тут семейная идиллия! — сказала Нонка, презрительно улыбнувшись. — Поздравляю! Надолго ли вы к нам? — обратилась она к отцу. — До очередной красивой тетки?

— Нонна! Как ты разговариваешь с отцом! — сердито воскликнула мать. — Не обращай на нее внимания, Ваня, — повернулась она к отцу, — это подростковый максимализм в ней говорит! Она переменит свое отношение к тебе, вот увидишь!

— Не переменю, и не надейся! — зло отрезала Нонка и, обойдя счастливое семейство, поднялась по лестнице и вошла в дом.

На кровати в своей комнате она увидела несколько новых книг в блестящих суперобложках и модные туфли на каблуках-шпильках. Очевидно, это были подарки отца. Она взяла все это брезгливо, кончиками пальцев, пренебрежительно кривя губы, вынесла в соседнюю комнату и бросила на диван.

Когда она уже переоделась в домашнее, в дверь постучали, и вошел отец.

— Нонна, — смущенно и виновато начал он, — ты уже большая девочка и должна понимать, что в жизни всякое случается! Да, я виноват перед вашей мамой, перед тобой и Колей! Я это понимаю и понимаю тебя. На твоем месте я бы так же все воспринимал и так же реагировал, наверное… Но что уж случилось, то случилось… Ты поверь, без вас мне тоже было тоскливо, не думай, что я не вспоминал вас — каждый день вспоминал! Я просил прощения у вашей мамы, на коленях просил, и она простила меня! Прости и ты! Я тебе наговорил тут ерунды, когда приехал, прости меня и за это! Вспомни, какими друзьями мы были, когда ты была маленькой! Давай постараемся все вернуть…

— Не слишком ли много ты говоришь о своих страданиях? А как нам с мамой здесь было? Ты об этом подумал? Ты за пять лет ни одного письма нам не прислал, не говоря уж о деньгах! Мы тебе не нужны были! Мама из кожи лезла, чтобы прокормить нас… А теперь ты заявляешься, как ни в чем не бывало, и — простите? Не хочу я тебя прощать и не прощу никогда!

Нонка отвернулась от отца и стала смотреть в окно. Там плыл душный и жаркий июньский день. Тянулись к небу стройные серебристые тополя, четко выделяясь на фоне темнеющего неба. Сновали быстрые ласточки, порой опускаясь к самой земле… Похоже, собиралась гроза. Ее приближение сказывалось на всем, в том числе и на настроении Нонки. Ей стало тревожно и тоскливо, захотелось спрятаться ото всех, забиться куда-нибудь в темный угол и не видеть ни виноватого лица папаши, ни счастливого — Кольки, ни смущенной и обрадованной матери. Отец, казалось, понял это. Он тяжело вздохнул и вышел из комнаты.

Гроза в самом деле вскоре началась. Она была очень сильной и сопровождалась гремящим ливнем, обильным и мгновенным, какие бывают только на юге. Дождь лупил в окна, над крышей гремело и грохотало так, словно рушился весь мир. Струи дождя через щели в оконных рамах пробивались в дом, и папаша с Колькой с деловым видом бегали от окна к окну с тряпками в руках, пытаясь устранить последствия потопа. Нонка лежала на кровати и зло, насмешливо следила за ними…

Когда гроза прекратилась, мать позвала всех к столу.

Нонка отвернулась лицом к стене и не пошла, хотя у них было строго заведено садиться за стол независимо от настроения.

Мать позвала ее и, не дождавшись, пришла за ней сама.

— Нонночка, ну зачем ты так? — начала она, закрыв дверь и присев на краешек кровати.

— Это зачем ты так, мама? — горячо заговорила Нонка, быстро поворачиваясь к ней. — Как ты могла принять его обратно? Ведь он предал тебя и нас! Он о нас не думал, пока ему было хорошо, а теперь явился, как ни в чем не бывало! Зачем он нам теперь нужен? Прогони его! Пусть убирается, откуда пришел. Лучше другого кого-нибудь найди! Пусть чужой кто-нибудь! И то лучше, чем этот предатель!

— Нонна, ведь он твой отец! Он вас любит. Он и меня любит, я думаю… Любил, по крайней мере, когда-то… А я его до сих пор люблю. Ну, ошибся он… Со многими такое бывает… Ты, когда станешь совсем взрослой, поймешь, что в жизни все — не как в книжках…

— На фиг тогда такая жизнь, где все предают друг друга! Где родных детей бросают, как собачат или котят! Не хочу! Я не просила вас меня рожать! — Нонка уткнулась лицом в подушку и в голос разрыдалась.

— Не плачь, — тихо шептала мать, гладя ее по вздрагивающим плечам. — Не плачь, моя родная, хорошая моя! Все пройдет, все будет хорошо… Ты привыкнешь к нему. Вспомни, как ты его любила…

— Лучше другого кого найди, — сквозь слезы повторяла Нонка. — Не надо нам его… Он снова нас предаст…

— Да кого же другого я найду и где, дурочка? — воскликнула мать со смехом и вдруг тоже расплакалась. — Всех хороших мужиков давным-давно разобрали… Да и много ли их было-то? Я рассказывала тебе: когда я перед самой войной школу оканчивала, в нашем классе больше двадцати мальчишек училось… Представь, из них только один в живых остался! Остальных всех на войне убили! Сколько еще было таких классов? А ты говоришь — найди!

Она замолчала и сидела некоторое время так, молча, потом поднялась.

— Прекращай-ка рыдать, умойся, и пойдем к столу! — уже другим, привычно строгим тоном заговорила она.

Нонка всхлипнула и затихла.

— Глупенькая! Хочу — не хочу, — шептала мать, вытирая ей глаза и поднимая с постели. — Будто нас об этом кто-то спрашивает… Пойдем, деточка моя милая, пойдем, дорогая… Все хорошо у нас будет, вот увидишь!

***

Прошло около полутора месяцев. Жизнь Нонкиной семьи постепенно входила в обычное русло. Отец устроился на работу в ремонтную мастерскую и каждое утро уезжал туда на своем мотоцикле. Помолодевшая и повеселевшая мать по выходным готовила разные вкусности. Колька очень привязался к отцу и каждый день с нетерпением ждал его возвращения с работы. Завидев его, он сломя голову бежал к нему наперегонки с Найдой, из-за чего Нонка смеялась над ним, дразня «папиным песиком».

Она по-прежнему держалась с отцом отчужденно. Ей было неуютно в родительском доме, и она всерьез задумала поступать в августе в какое-нибудь училище, чтобы уехать из дома и жить в городе. Лику она видела лишь несколько раз. Та собиралась осенью в 9-й класс. Приемные родители советовали ей окончить среднюю школу, чтобы затем сразу поступить в институт. Им очень хотелось, чтобы отличница-дочка получила высшее образование.

В конце июля Нонка пришла к Лике и предложила ей вместе поехать в город. Ей хотелось узнать насчет поступления — куда-нибудь, все равно — куда. Лика согласилась. Нонка решила не посвящать мать в свою затею. Придя домой, она попросила денег у отца, будто бы на книги. Тот дал, и даже с радостью. Ему было приятно, что дочь первый раз обратилась к нему хоть с какой-то просьбой. На следующее утро девчонки сели на автобус и отправились в город. Нонка взяла с собой аттестат за восьмой класс. В кармане Лики лежала сложенная вчетверо бумажка с адресом ее настоящих родителей…

Путь до города занял около двух часов. В десять утра девчонки уже прогуливались по одной из центральных улиц. Было жарко. Шумная городская суета раздражала Лику.

— Как тут люди живут? — то и дело вопрошала она. — Я бы не смогла в такой сутолоке и духоте!

— А как же ты учиться здесь собираешься? — смеялась Нонка.

Ей в городе нравилось. Она жадно смотрела на пеструю, нарядную толпу, на яркие витрины магазинов, на модные наряды девушек. Ей хотелось быть такой же модной и современной. Они с Ликой для поездки нарядились в свои лучшие платья, но шедевры деревенской портнихи тети Зои смотрелись на городских улицах, по мнению Лики, наивно и жалко. Попадались им навстречу, конечно, и не очень хорошо одетые женщины, но равняться на таких они не собирались.

— Тебе не кажется, — спрашивала Лика, — что на нас некоторые поглядывают как-то странно? Наверное, мы выглядим смешно, да?

Нонка пыталась ее разуверить, но в душе у нее тоже шевелились сомнения. Надо сказать, сомнения эти были совершенно напрасны. В юной, естественно прелести девчонок было не меньше очарования, чем в облике модных городских красавиц.

Попав в город, Нонка сначала напрочь забыла, зачем она сюда приехала. Только после того, как они проболтались около часа по городским улицам, глазея на прохожих и витрины, она наконец-то купила в каком-то киоске «Справочник для поступающих в средние учебные заведения». Они с Ликой сели на скамейку в парке и быстренько его просмотрели. Оказалось, что недалеко от места, где они сидят, находятся Медицинское училище и Радиотехнический техникум.

— Не хочу я быть медсестрой! — заявила Нонка.

— А ты на фельдшера учись!

— И на фельдшера не хочу. Это ж надо будет уколы делать, а я их боюсь. Пойдем в Радиотехнический!

Они пошли. Приемная комиссия работала. Нонка написала заявление, подала документы и узнала расписание вступительных экзаменов. Все это заняло еще час. Рейсовый автобус, на котором можно было добраться до их села, уходил вечером, времени до него было хоть отбавляй.

— Ну, куда мы с тобой теперь пойдем? Может, в кино сходим? — предложила Нонка.

Лика пожала плечами. У нее никаких определенных намерений не было вообще. Листок с адресом своих настоящих родителей она взяла в последний момент, перед выходом из дома — так, на всякий случай.

Они отправились в городской парк и нашли кинотеатр. Там шла «Свадьба в Малиновке», которую они уже видели. Тогда они еще послонялись по парку, покатались на Колесе обозрения и на аттракционе, имитирующем самолеты, делающие «мертвую петлю». В легком обалдении после «мертвой петли» они сидели на садовой скамейке и приходили в себя, когда к ним подсели два молодых человека и предложили познакомиться. Одного звали Юрий, другого — Серж. Оба, по их словам, учились в Морском училище. Новые знакомые предложили прогуляться по парку и вскоре завели девчонок на узкую уединенную аллею, где повели себя, прямо сказать, нагло.

— Руки убери! — закричала Лика на Юрия, попытавшегося грубо ее обнять. Тот только ухмыльнулся и крепче обхватил девчонку своими длинными руками. Серж глянул на приятеля, захохотал и притянул к себе Нонку, пытаясь поцеловать ее в губы.

— Что это вы, девчата, дикие какие-то? Сегодня из деревни приехали, что ли? Чего невинных из себя строите? — заговорил Юрий.

— Не твое дело, откуда мы приехали! — прошипела Лика и изо всех сил пнула парня по ноге. Тот, болезненно охнув, выпустил ее от неожиданности. Нонке тоже удалось вырваться, и они опрометью бросились прочь. Парни сперва погнались за ними, но в начале аллеи показалась фигура патрульного милиционера, и они куда-то мигом свернули.

— Все нормально, девушки? — спросил милиционер, когда девчонки с ним поравнялись.

— Нормально! — сказала Нонка, вся красная от злости и унижения.

— Вон там центральная аллея! — сказал милиционер, махнув рукой. — Идите, я прослежу, чтобы с вами ничего не случилось.

Лика схватила Нонку за руку, они быстро вышли на центральную аллею и затем на шумную, людную улицу.

— Что это было? — сказала Нонка. — Как они смели? Дураки какие-то!

— Это мы с тобой дуры! — возразила Лика. — Нечего было на улице черт знает с кем знакомиться! Это же город!

Ее еще трясло от пережитого волнения.

— Ты испугалась? Вся такая бледная!

— Не испугалась. Просто противно… Ну, куда мы теперь пойдем? До автобуса еще времени — вагон и маленькая тележка!

— Не знаю…

Они зашли под полотняный тент уличного кафе, сели за столик, заказали мороженое и отдышались…

— А знаешь? — оживилась вдруг Нонка, когда от мороженого уже почти ничего не осталось. — Ты адрес с собой взяла… Давай-ка твоих настоящих предков навестим?

— Я не хочу! Ну их… Что я им скажу? Здрасте, я ваша дочка, которую вы в больничке шестнадцать лет назад забыли? А если мама узнает, что я к ним ходила? Она же опять переживать станет!

— Они ведь не знают, где ты живешь! Твоя мама ничего не узнает. Мы ей не скажем, а эти — тем более. Ты можешь им вообще ничего не говорить, — просто сходим и посмотрим на них! Мало ли там кто может в дверь постучать? Может, мы комнату снять хотим или кого-нибудь ищем… Подружку по переписке, например…

Лика задумалась. Ей конечно же хотелось увидеть свою настоящую мать. Об отце она как-то не думала, но мама… Голос крови, материнская любовь, тоска по оставленному ребенку и прочее: нежданная встреча, слезы радости и узнавания, охи-ахи, любовь и дружба новой родни… Она много думала об этом и в душе уже отвергла все, как романтическую чушь, которой в реальной жизни просто не бывает. Но что-то, какое-то чувство, так глубоко спрятанное в сознании, что она не умела облечь его в слова, словно подталкивало ее изнутри, заставляя думать о предложении Нонки. Она долго молчала и вдруг, неожиданно для самой себя, согласилась…

Они вышли из-под тента, прошли немного и сели на скамейку какого-то скверика, Лика вытащила из кармана листок с адресом. Город они знали плохо, но пожилая женщина, у которой они спросили, где найти нужную им улицу и дом, подробно объяснила, как туда добираться. Девчонки сели на трамвай и минут через десять-пятнадцать вышли на указанной остановке.

Улица, где они очутились, представляла собой бульвар с тенистой аллеей посередине и красивыми старинными зданиями, не похожими на стандартные дома-коробки, по бокам. Широкая, тихая и спокойная, она напоминала большой, уходящий вдаль парк.

— Ничего себе! — сказала Нонка. — Улочка — что надо!

Лика ей не ответила. Она волновалась, и на ней, что называется, «лица не было».

Нонка поняла, вернее, почувствовала, насколько подруге не по себе. «Наверное, — подумала она, — меня на ее месте еще не так бы разбирало!» Ей стало жалко Лику, и она раскаивалась уже в своем легкомысленном предложении.

— Может, не пойдем, если ты не хочешь? — спросила она нерешительно.

Лика посмотрела на нее, попыталась улыбнуться и отрицательно покачала головой:

— Нет уж! Раз пришли, значит, нечего назад поворачивать. Идем!

Они нашли нужный дом. Он был шестиэтажный, одноподъездный. Высокая старинная дверь медленно отворилась, и они вошли в довольно большой квадратный вестибюль. Вправо уходила широкая лестница, по стенам над ней была видна старинная лепнина. В отличие от таковой во многих дореволюционных зданиях, здесь она была ухоженная и аккуратно покрашенная. Лика и Нонка направились было к лестнице, но их окликнул приятный женский голос:

— Вы к кому, девушки?

Это была консьержка, которую они не заметили в ее углу из-за высокого раскидистого растения вроде пальмы или чего-то похожего. Узнав, кто им нужен, женщина сказала, что это на четвертом этаже и показала на дверцу лифта, помещавшегося в уходящем вверх, огороженном железной решеткой пространстве.

— Поднимайтесь на лифте! Людмила Васильевна сейчас как раз дома. Вы, наверное, по объявлению?

Лика промолчала, а Нонка затараторила, улыбаясь как можно вежливей:

— Да-да! Конечно! По объявлению!

Они вошли в лифт. Консьержка закрыла дверь, и лифт стал подниматься.

— Людмила Васильевна — это твоя мамаша? — прошептала Нонка, расширенными от волнения глазами глядя на подругу.

Лика молча кивнула. Ее лицо было очень напряженным и бледным…

Вскоре лифт остановился, дверь отворилась, и девчонки оказались в вестибюле, похожем на тот, что на первом этаже. В него выходили высокие, очень солидные двери всего двух квартир. Медная табличка с цифрой восемь на правой сразу бросилась в глаза Нонке. Она решительно подошла к двери и нажала на кнопку звонка, — тот разразился громкой трелью. Раздались шаги. Дверь медленно отворилась, — на пороге стоял симпатичный молодой человек, темноволосый и стройный. Судя по совсем юному лицу, это был, скорее, мальчик лет 14—15, кажущийся старше своих лет благодаря высокому росту и хорошему, крепкому телосложению. Чуть прищуренными, делано равнодушными глазами он поглядел на девчонок, небрежным жестом предложил им войти, повернулся и исчез в глубине квартиры. Лика и Нонка вошли и остановились, пораженные богатством и красотой обстановки. Возможно, она и не была такой уж роскошной, но на девочек из степного села произвела впечатление чуть ли не королевской.

— Пойдем отсюда! — прошептала взволнованно Лика, дернув Нонку за руку.

Она ожидала все, но только не то, что увидела. Пусть бы ее родители были бедные и больные люди, может, даже алкоголики или инвалиды, или какие-нибудь неудачники! Она была готова понять и даже простить их за то, что они ее бросили, — мало ли какие обстоятельства заставили их сделать так? Но это благополучие…

— Ну, что вы застыли, как овечки перед новыми воротами? — раздался тягучий, ленивый женский голос.

Дородная и красивая русоволосая женщина в длинном, до пола, шелковом халате выплыла из комнат и остановилась перед девчонками.

— А почему вас двое? Учтите, плачу только одной! Не так уж много здесь работы! Если бы наша Фрося не укатила в свою деревню, она сама бы все окна вымыла. Ну, что вы молчите, словно язык проглотили?

— Вы — Людмила Васильевна? — спросила Нонка, облизывая губы.

— Да, а ты откуда это знаешь? Консьержка сказала?

Нонка кивнула.

— Как тебя звать?

— Нонна!

— А ее? — кивнула женщина в сторону Лики, которая стояла, потупив глаза, и внимательно разглядывала узор ковра под ногами.

— Это моя подруга, — сказала Нонка. — Она будет мне помогать.

— Она что — немая? Удивительно, мне кажется, что я тебя где-то видела, — продолжила хозяйка, подходя ближе и с каким-то странным интересом разглядывая Лику. Та подняла голову и серьезно, без улыбки взглянула на нее. Женщина чуть обидчиво, но надменно усмехнулась и отвела взгляд.

— Похоже, подружка твоя с гонором! — лениво протянула она. — Ну, что ж! Можете хоть сейчас приступать. Всего пять окон надо вымыть. Ведра, вода, тряпки, — словом, все, что вам понадобится — в ванной! И разувайтесь! Не хватает еще, чтобы вы мне паркет затоптали! Да не слишком мочите в комнатах! Надеюсь, окна-то мыть вы умеете?

— Умеем! — сказала Нонка.

Они с Ликой разулись и уже хотели пройти в ванную, как из-за двери слева вышла девчонка лет 14, темноволосая, высокая и тоненькая. Ее хорошенькое личико портила недовольная, капризная гримаска.

— Я же купаться хотела, мама! Вечно вы что-то выдумаете! Кто это такие? Что им надо?

— Лелечка, девушки пришли мыть окна. Помнишь, мы с тобой говорили? В воскресенье у вас с Сашей день рождения, гости соберутся. Надо, чтобы все было чики-пуки! — нерешительно возразила Людмила Васильевна.

— Еще уйма времени до воскресенья. Они могут и завтра прийти! Или послезавтра!

Лелечка видимо начинала нервничать. Она сердито надула губы и нахмурилась, став очень похожей на Лику.

— Не можем мы завтра, — вдруг хрипло и зло проговорила Нонка, с негодованием глядя на нее. — Или мы — сегодня, или завтра сама мыть будешь!

— Это еще что такое! — возмущенно воскликнула Людмила Васильевна. — Как ты смеешь дерзить моей дочери?

— А что она тут командует? Принцесса нашлась!

— Ну, знаешь ли, милая? — задохнулась от возмущения Людмила Васильевна. — Кто тебе позволил так разговаривать?

— А ей кто позволил людьми командовать?

— Тоже мне, люди! Поломойки! — надменно усмехнулась Лелечка, поглядела на мать и вдруг засмеялась.

— Где ты их нашла, мамчик? — протянула она. — По объявлению? Ну и дуры!

— Да ты сама дура! — крикнула Нонка. — Тоже мне: мамчик! Лелечка!

Людмила Васильевна снова вмешалась. Поднялся шум. Из комнаты вышел давешний мальчишка и с интересом уставился на происходящее. Похоже, его страшно смешили вопли сестры и матери.

— Так их, так их, девчонки! — приговаривал он.

Лика посмотрела на него, нехорошо как-то усмехнулась, взяла Нонку за руку и потащила в прихожую.

Они поспешно надели обувь и хотели уже выходить, но раздался звон ключей, дверь дрогнула и открылась. В прихожую вошел высокий, толстый и важный мужчина в красивом темно-сером костюме.

— Это еще что тут за столпотворение? — с добродушной улыбкой на круглом, приятном лице начал он басом. — Кто эти юные девы, Людочка?

— Ах, Константин Львович, наконец-то ты дома! — жалобным голосом возопила Людмила Васильевна. — Представь, пришли какие-то хулиганки, чтобы мыть окна, по объявлению, — и чуть нас не убили! И меня, и наших детей!

— Да?! А ну-ка, дайте на вас поглядеть, хулиганки! — пробасил Константин Львович и, взяв Лику и Нонку за плечи, повернул их к свету.

— Мы не хулиганки! — сердито сказала Нонка, вырываясь. — Пошли отсюда, Лика! Нечего нам здесь делать!

Она проскользнула мимо дородного хозяина и выскочила в коридор. Лика замешкалась…

— Лика! Идешь ты наконец?

Лика взглянула еще раз на своих родных и, вытирая навернувшиеся на глаза слезы, тоже вышла.

Лифт ровно гудел где-то далеко между этажами. Девчонки, не дожидаясь его, бросились вниз по лестнице, пробежали мимо оторопевшей консьержки, выбежали на улицу и поспешили к трамвайной остановке.

***

— Что это было? — совсем другим, серьезным тоном заговорил Константин Львович. — Это что еще за Лика? Ну-ка, архаровцы! Марш по своим комнатам, и чтобы я вас не слышал! Пойдем-ка, Людочка! Расскажи, что здесь произошло!

Они с Людмилой Васильевной прошли в свою спальню.

— Уж не думаешь же ты, Костя.., — начала женщина и замолчала.

— Представь, что как раз думаю! Лика — имя редкое! Ты обратила внимание, насколько похожи эта девочка и Леля? Посмотреть — так это одно и то же лицо! И по возрасту, похоже, та же разница…

Побледневшая Людмила Васильевна смотрела на мужа большими, сухо блестевшими глазами и молчала…

— Да, то-то мне сразу показалось, что я где-то видела ее. Сходство с Лелей поразительное… Но, может, это только совпадение, и мы обманываем себя?

Она всхлипнула:

— Столько лет прошло, а нет-нет, да и шевельнется где-то… Как мы могли тогда так с тобой поступить, Костя?

— Дураки были! Но что сейчас-то рассуждать? Надо догнать ее и расспросить! Ты идешь? — взволнованно обратился он к жене, но она уже поспешно переодевалась. Не дожидаясь ее, Константин Львович бросился вдогонку за Ликой и Нонкой.

Он увидел их у остановки, — девчонки садились в трамвай. Константин Львович прибавил шагу, потом побежал и успел вскочить на подножку задней двери, когда она уже почти закрылась. Трамвай тронулся. Константина Львовича больно ударило створкой, но он, напрягшись изо всех сил, умудрился притиснуться в вагон. Вагоновожатая заметила его. Трамвай резко затормозил, всех качнуло вперед, кто-то закричал, кто-то выругался…

— Сказылысь вы, гражданин? — завопила кондукторша. — Шо, жить вам надоело, чи шо?

Пассажиры, разомлевшие от жары и духоты, дружно повернулись в сторону нарушителя порядка…

— Чи шо, чи шо! — пробормотал он и, весь красный и потный, стал протискиваться вперед, туда, где стояли девчонки.

— Солидный такой, интеллигент, а толкаетесь! — возмутился какой-то рассерженный старик. Его поддержала толстая соседка, которой старик, пытаясь подвинуться, больно наступил на ногу, потом еще одна злющая тетка… Начался скандал. Но это не остановило Константина Львовича.

— Прошу прощения, извините меня, пожалуйста, товарищи! Позвольте пройти! Это очень важно! — приговаривал он, продолжая пробираться по вагону. Больше всего он боялся, что не успеет до следующей остановки, и девчонки, которые, — он это видел, — заметили его, выскочат из трамвая.

Но «товарищи», раздраженные духотой, не склонны были кого-то там пропускать. Трамвай остановился, когда Константин Львович, стиснутый со всех сторон, был еще на середине вагона. Двери открылись, Лика и Нонка выскочили на улицу и скрылись в толпе, выходящей из кинотеатра. Увидев это, Константин Львович весь побелел, покачнулся и тяжело опустился на пол…

— Человеку плохо! — закричал кто-то. — «Скорую!»

Поднялась суматоха. Трамвай остановился и стоял так, нарушая график движения, пока не подоспела «Скорая помощь» и впавшего в бессознательное состояние Константина Львовича не погрузили в нее и не увезли спешно в ближайшую больницу, где его и нашла уже поздно вечером переволновавшаяся, заплаканная Людмила Васильевна. К этому времени он уже почти пришел в себя, но ничего путного относительно девчонок не смог ей сообщить. В больнице его продержали около недели и выписали, объяснив обморок стенокардией и нарушением сердечного ритма с каким-то мудреным медицинским названием.

Пока муж лежал в больнице, Людмила Васильевна очень переживала. Надо сказать, что она была дама неглупая, хотя и порядочно избалованная, в детстве и юности — родителями, а в замужестве — любящим мужем. Она была единственным и поздним ребенком уже немолодых супругов. Ее покойный отец был известным адвокатом, который за какие-то провинности в начале 50-х годов сам подвергся опале и попал на поселение в Сибирь. Мать последовала за ним, оставив восемнадцатилетнюю дочку у родственников. Молодая девушка вскоре познакомилась с Константином, молодым и перспективным инженером-строителем. Не спрашивая согласия родственников, они стали жить вместе, а через положенное время у них родилась девочка, которую Людмила назвала Анжеликой, Ликой, в честь своей бабушки-француженки. От родителей Людмилы весточки приходили исключительно редко, так что их согласия молодые люди тем более не спрашивали.

Все у них было не так уж плохо, но неустроенности и бытовых неурядиц хватало, как, собственно у многих в те годы. Какое-то время они кочевали с одной съемной комнаты на другую. Очевидно, при одном таком переезде ребенок простудился, и Людмила с дочкой попали в больницу с воспалением легких. Девочка болела долго. Улучшения сменялись ухудшениями; они выписывались, потом снова ложились в больницу… Врачи не могли понять причину затяжного течения болезни и склонялись к тому, что она кроется в какой-то врожденной патологии.

Когда девочке было около десяти месяцев, Людмила снова забеременела. Беременность протекала плохо, с тяжелым токсикозом и угрозой выкидыша. Чтобы ее сохранить, молодой женщине пришлось лечь в больницу, — так маленькая Лика осталась одна. Сначала отец навещал ее, но вскоре его направили на Урал, на строительство какого-то очень важного объекта. Он пробыл там долго, вернувшись лишь через пару месяцев после рождения двойняшек — Саши и Лелечки. Людмила чувствовала себя неважно. Забота о двух маленьких детях совершенно выбивала ее из колеи. После родов она находилась в подавленном состоянии, до того тяжелом, что ей не хотелось жить. Сейчас бы это назвали послеродовой депрессией. Вероятно, ей самой надо было лечиться, но было не до того…

С приездом мужа она полностью переключилась на него и новорожденных. Лику они уже не навещали. Что это было — болезнь, бессердечие, психическое расстройство, затмение разума и совести или житейская необходимость? Но когда их вдруг разыскали и предложили забрать девочку или подписать согласие на ее удочерение, они, не долго думая, выбрали второе.

С тех пор прошло более четырнадцати лет. Жизнь семьи постепенно становилась все более благополучной. Константина Львовича высоко ценили на работе. Он был занят на важных объектах и хорошо зарабатывал. У них было все: квартира, обстановка, деньги, машина, домработница, возможность ездить по стране и отдыхать с комфортом. Сын и дочка подрастали. У Саши были прекрасные способности, — отец возлагал на него большие надежды. Лелечка особыми талантами не блистала, но была милая и хорошенькая. Она чувствовала себя любимицей отца и матери, росла капризной, избалованной, но в общем-то доброй девочкой. Супруги любили этих своих детей, друг друга и были бы счастливы… Однако воспоминания о брошенном ребенке нет-нет да и стали посещать их, не давая уснуть по ночам. Чем старше они становились, тем чаще это повторялось. В какой-то момент они даже пробовали разыскать дочь, но в больнице им не дали никакой информации, и поиски на этом закончились.

Появление в их доме девочки по имени Лика, так похожей на Лелю, не могло быть случайным, — они в этом были теперь почти уверены. Девочка выросла, пришла взглянуть на них, — и что из этого получилось? Ужас! Людмила Васильевна словно пробудилась от спячки после долгих четырнадцати лет. Она корила себя и мужа, плакала ночами, похудела и побледнела. Константин Львович стал всерьез беспокоиться о ее здоровье и в один прекрасный день, втайне от нее, решил прибегнуть к помощи влиятельных знакомых. Ему было неприятно, что история с оставленным ребенком может стать предметом пересудов, но другого выхода он не видел. В середине осени адрес Свириных и сведения об их семье были у него в руках.

В это время Лика и Нонка жили своей обычной жизнью. Лика вовсе не догадывалась, что ее ищут. Нонка, верная данному слову, никому не проболталась о тайне подружки. Нина и Петр, приемные родители Лики, не догадывались о том, куда она ездила, и жили спокойно, радуясь успехам дочери. Нина говорила мужу, что девочка очень повзрослела. Она теперь много помогала родителям по хозяйству, стала более доброй и внимательной к ним, прилежно занималась. Петр и Нина мечтали, что она обязательно станет врачом, и заранее откладывали деньги из своей скромной зарплаты на ее будущую учебу.

Нонка жила в городе, в общежитии, приезжала домой только на выходные, и то не часто. Она поступила в техникум, несмотря на протесты родителей, но вскоре поняла, что радиотехника ей не интересна, однако упрямо продолжала учиться. С отцом отношения у нее были по-прежнему никакие: она его словно не замечала, а он злился, переживал в душе, но молчал.

В один из последних октябрьских дней Петра Свирина попросили зайти после работы в сельсовет. Он зашел и был удивлен, узнав, что его непременно хочет видеть какой-то человек. То был Константин Львович…

Городской гость поднялся навстречу Петру Свирину и протянул руку. Тот ответил на рукопожатие и вопросительно посмотрел на приезжего. Дежурный по сельсовету вышел, оставив их наедине.

— Давайте присядем, — сказал Константин Львович. Они уселись за стол друг против друга. Константин Львович в некотором замешательстве глядел на приемного отца своей дочери. Он, признаться, ожидал, что тот будет моложе и проще, но перед ним сидел уже состоявшийся, немолодой, однако сильный и крепкий человек с настороженным, внимательным взглядом небольших серых глаз, густо окруженных морщинками. По его лицу было видно, что он через многое прошел в жизни, многое видел и пережил.

Константин Львович растерялся и никак не мог сообразить, с чего начать разговор. Все фразы, что он предварительно прокручивал в своей голове, куда-то улетучились…

— Так по какому делу вы хотели меня видеть? — спросил Петр Свирин.

Встреча с городским начальством не могла сулить ничего хорошего, а что этот человек не из простых, привыкший приказывать, было написано на холеной физиономии приезжего, угадывалось в неподвижном, твердом взгляде.

Константин Львович собрался наконец и, словно в воду прыгая, начал с главного:

— Четырнадцать лет назад вы с вашей женой удочерили ребенка, девочку… Так вот, я — ее отец!

Лицо Свирина дрогнуло. Он помолчал, насмешливо улыбнулся и в упор посмотрел на собеседника.

— Вот оно как! — протянул он. — А я-то понять не мог, что вам от меня понадобилось! Да, было такое! Вы от нее отказались, а мы — удочерили! Девочка выросла, ей скоро шестнадцать. Все это время вы о ней не вспоминали, так о чем теперь разговор? Не о чем тут говорить! Еще раз сунешься к нам или к Лике, — сказал Свирин, вдруг наклоняясь к самому лицу Константина Львовича, — я тебя уработаю! Мне это не трудно… Я всю войну в разведчиках проходил…

Он встал и решительно шагнул к двери.

— Постойте! — воскликнул Константин Львович. — Вы меня не поняли!

Свирин не слушал его, тогда он вскочил и схватил его за руку, пытаясь задержать, но это было похоже на то, как если бы он попытался задержать трактор.

— Вы можете сделать со мной, что хотите, — быстро, торопясь, заговорил приезжий. — Только выслушайте, пожалуйста. Я ни на что не претендую! Очень вас прошу! Умоляю! Это касается Лики!

Свирин настороженно остановился.

— Ну, что ее касается? Зачем вы приехали? — спросил он.

— Поймите, я не хочу просить прощения за ошибку, которую совершили мы с женой. Она непростительна!

Свирин молчал, все так же насмешливо глядя на приезжего.

— Я понимаю, вам не хочется, чтобы девочка узнала, что она вам не родная, — продолжал Константин Львович, уже хитря. Ему хотелось понять, в курсе ли Свирин того, что Лика была у них, но прямо спросить он боялся, не зная, как приемный отец отнесется к поступку девочки.

— Она знает! — угрюмо проговорил Свирин. — Дура одна ей это брякнула по злости. Девчонка чуть с ума не сдвинулась, плакала несколько дней, чудила… Жене плохо было, еле оклемалась… Признались мы тогда Лике, что удочеренная она. Что это меняет? Мы ее любим, как с самого начала любили, и она нас любит! Теперь успокоилась девочка, а тут вы… Что надо-то вам стало? Что вы-то вдруг про нее вспомнили?

— Вы поймите, мы с женой ни на что не претендуем, — очень торопясь, говорил Константин Львович. — Но девочка выросла. Я знаю, она отлично учится. Через год она окончит школу и захочет учиться дальше. Мы могли бы помочь вам материально. Ей не обязательно знать об этом, — я положу деньги на книжку вам или вашей жене, или отдам наличными. Как вы скажете, так и сделаю! Поступить в вуз нелегко. Могут репетиторы понадобиться, а они недешевы. Мы можем найти квартиру и оплатить ей проживание за все годы учебы. Она и дальше может рассчитывать на нашу помощь! Девочка могла бы жить у нас, но я понимаю, что вы на это никогда не согласитесь, потому даже не заговариваю об этом! Не отказывайте мне сейчас, не говорите ничего, но подумайте! Посоветуйтесь с женой…

Он хотел добавить: «и с Ликой!», но не решился, встретив насмешливый и презрительный взгляд Свирина.

— Без вас обойдемся! Уезжай и не появляйся здесь, граф Монто-Кристо! У боженьки прощения просите. Может, он и простит!

Свирин повернулся и вышел, оставив расстроенного Константина Львовича наедине с его печальными мыслями и поздним раскаянием.

***

Прошло еще несколько месяцев. Перед самым Новым годом Нонка подналегла на учебу, досрочно сдала зачеты и решила съездить домой. Погода в конце декабря была ненастная, с дождями и слякотью, время от времени сменяющимися ледяными восточными ветрами. Проселочную дорогу, по которой ездили летом, развезло, и добраться до села можно было теперь только кружным путем, через соседний городок. Об этом она узнала только на автовокзале.

Купив билет и дождавшись автобуса, Нонка спустя полтора часа уже стояла на дороге, которая вела в их село. Предстояло еще пройти несколько километров. В компании односельчан она проделала этот путь быстро. Оставалось только перебраться через реку, и ты почти дома. Но, подойдя к берегу, все увидели, что та покрылась льдом. В будке перевозчика никого не было, а его большая весельная лодка чернела у другого берега.

Люди в нерешительности остановились и стали совещаться. Идти было опасно, но парнишка Игошев, тоненький и легкий, только годом старше Нонки, рискнул и пошел через реку, не слушая уговоры старших. Было видно, как лед, потрескивая, прогибается под его ногами. Все с замиранием сердца следили за ним. Мужчины вполголоса ругались, пожилая бабка крестилась. Добравшись до противоположного берега, парень обернулся и стал что-то кричать, размахивая руками.

— Кричит, что лед — никудышный, плохой лед! Никак нельзя идти, — сказал один из мужчин. — Я здесь накануне переезжал, так льда вовсе не было. Надо теперь возвращаться в город и ждать.

— Чего ждать-то? — спросила Нонка.

— Чего-чего! Когда лед окрепнет или когда растает! А может, ледокол пройдет и сломает его. Айда, ребята, в город! Там в тепле где-нибудь посидим. С горы реку хорошо видно будет.

— Ничего себе! Это столько ж назад топать! Я лучше здесь подожду, — возразила Нонка.

— Ну, сиди тогда в будке и жди. Буржуйку вон растопи, а то замерзнешь. Не вздумай только через реку идти! Утопнешь, так батька домой не пустит!

Все отправились обратно, а Нонка осталась. Она растопила буржуйку и согрелась. Потом ей стало скучно. Она вышла на берег и стала ходить взад и вперед, думая: «Вот досчитаю несколько раз до тысячи и перейду. Игошев перешел, а я чем хуже?»

До тысячи она досчитала раза четыре, потом вышла на лед и осторожно прошла несколько метров по направлению к противоположному берегу. Лед немного потрескивал, но держал… Ее никто не останавливал, потому что никого поблизости не было, только на том берегу показался какой-то человек. Нонка вгляделась и… узнала в нем отца, который махал руками и что-то кричал.

— Чего это он приперся? — подумала она. — Наверно, Игошев сказал, что я приехала и стою здесь.

— Возвращайся в город, Нонна! — кричал отец. — Слышишь? Возвращайся! Иди назад! Назад! Назад, дура!!!

— Черта тебе с два! — прошептала Нонка и пошла через реку…

Она шла и смотрела, как папаша растерянно бегает по берегу, машет руками и разевает рот, продолжая что-то кричать. Слов она уже не разбирала, — ветер, дующий вдоль реки, глушил их. Потом отец подбежал к большой лодке перевозчика и попытался сдвинуть ее с места, — лодка не двигалась, очевидно, капитально примерзнув. Тогда папаша для чего-то взял из нее весло…

«Что, волнуешься, папочка? — шептала Нонка. — Поволнуйся, поволнуйся! Тебе полезно! Столько лет жил себе спокойно и вдруг — на тебе!»

Лед местами все так же потрескивал, но не проваливался, держал. Нонке сначала было страшно, но потом она немного успокоилась и зашагала уже смело, местами даже пытаясь катиться, как на коньках, по гладкому льду. Дойдя примерно до середины реки, она увидела, что отец со своим веслом наперевес тоже вышел на лед и идет ей навстречу.

Нехорошее, злое чувство зашевелилось в ее душе.

«Конечно, убедился, что лед крепкий, теперь не страшно! Показать хочешь, какой ты смелый у нас! Будешь потом маме рассказывать, хвастаться, что Нонку спасал!» — подумала она с неприязнью.

Она насмешливо улыбнулась, представив эту картину в лицах: испуганную, бледную мать, брата Кольку, открывшего рот от восторга, самодовольную физиономию отца…

Раздавшийся внезапно сильный треск заставил ее замереть на месте. Лед под ногами дрогнул и вдруг стал уходить вниз! Инстинктивно, словно на автопилоте, Нонка быстро шагнула в сторону и моментально провалилась по пояс, успев только локтями задержаться на поверхности льда. Сумку она выпустила из рук, и та медленно погружалась теперь в воду вместе с краем отколовшейся льдины. Вода мигом набралась Нонке в сапоги, промочила одежду и словно огнем обожгла тело. Нонка забарахталась, пытаясь выбраться из воды, но пальцы скользили, а лед обламывался под руками. Краем глаза она видела, что отец бежит к ней со своим веслом.

— Держись! Держись, Нонка! — кричал он. — Я тебя сейчас вытащу! Не бойся!»

Она чувствовала, как вода все плотнее охватывает ее жгучим, палящим холодом и тянет за собой под лед, вниз, в темную речную бездну. Пальцы у Нонки совсем окоченели и почти уже не слушались. На миг она представила ледяную черноту подо льдом, и ей стало так страшно, что она дико, изо всех сил закричала. Но отец был уже почти рядом. Он подбежал бы еще ближе, однако лед у него под ногами начал громко трещать. Там, где провалилась Нонка, быстро росла полынья. Видя это, отец лег на живот и пополз к полынье, толкая перед собой весло…

Он подполз почти к самому краю полыньи и протянул весло Нонке.

— Хватайся! Держись крепче! — крикнул он и выругался. — Ну, придем домой, получишь же ты у меня!

Нонка изо всех сил вцепилась в весло, отец с силой потянул, — и тут лед под ним вздохнул, лопнул с громким треском и разошелся в стороны… Мгновение — и они уже вместе барахтались в ледяной воде…

Нонка не успела даже вскрикнуть, как отец крепко ухватил ее. Сердце у нее выскакивало из груди, губы тряслись.

— Не бойся, глупенькая моя! — заговорил отец как-то очень спокойно и ласково, так, как говорил с ней когда-то в раннем ее детстве. — Сильно замерзла? Ничего, сейчас вылезем! Сейчас я тебя вытолкну на лед… Давай-ка поближе во-о-н к тому краю, там лед потолще будет…

Они подобрались к «тому» краю полыньи, отец обхватил Нонку, приподнял и с силой выпихнул из воды.

— На ноги только не поднимайся, отползи сначала подальше, — все так же спокойно сказал он. — А там как встанешь — беги в деревню, стучись в первый же дом!

— Нет! — закричала Нонка. — Как же ты? Ты ж тут утопнешь один! Никуда я не пойду! Давай сюда весло, я тебя вытащу!

Отец послушался, поймал плавающее весло и протянул ей. Нонка из всех сил потянула, но ничего не вышло, у нее не хватало силы вытащить из воды взрослого мужчину в тяжелой, намокшей зимней одежде. Видя это, отец забрал у нее весло, положил перед собой на краю полыньи и попытался выбраться, опираясь на него. Лед снова обломился. Нонка охнула и заплакала совсем по-детски. Отец выругался и вдруг закричал на нее строгим голосом:

— Нонна, кончай реветь! Кому я сказал? Марш в деревню, быстро! Зови людей! Веревку пусть захватят!

Нонка отползла от полыньи, встала и побежала быстро, как могла, плача, скользя, падая и снова поднимаясь…

***

Когда Нонка, с нею перевозчик, двое мужиков и две женщины прибежали назад, на реке не было никого. Не было ни отца, ни весла, за которое он держался, только посредине реки холодно синела полынья, да на поверхности ее плавали обломки льда.

— Затянуло! Под лед затянуло! — сказал кто-то рядом.

— Папка! Папка! Где ты?! — страшным голосом завопила Нонка и кинулась к полынье. Ее поймали и буквально скрутили, так как она орала, визжала и вырывалась, словно сумасшедшая, зовя отца и плача в голос.

— Женщины, тащите ее в дом! Замерзнет ведь насмерть девчонка! — скомандовал кто-то из мужчин.

— Да, утащишь ты ее! Как же! Она вовсе обезумела! — крикнула одна из женщин. Им вдвоем никак не удавалось справиться с Нонкой.

— Ну, пойдем, пойдем, миленькая моя, — уговаривала другая. — Сейчас мужики лодку столкнут, к самой полынье подберутся. Там твой папка, никуда он не делся! Ты просто его не видишь! Там он, там! Вон, смотри, рукой махнул!

Хотя она бессовестно врала, Нонка на какое-то мгновение поверила ей и стала вглядываться до боли в глазах, но тут голова у нее закружилась, все вокруг потемнело, и она потеряла сознание. Женщины подхватили ее и потащили к домам. Мужчины в самом деле уже толкали лодку к полынье, однако далеко толкать им не прошлось, потому что из будки на том берегу вышли какие-то люди. Они тоже принялись кричать и махать руками.

— Лаются, что перевоза нет, наверное, — сказал перевозчик, здоровый мужик в телогрейке и рыбацком плаще поверх нее. — А я чо сделаю, коль погода такая — ни два, ни полтора! Давай, мужики, столкнем лодку-то! Всяко на том берегу этих не оставишь — уж темнеет. Да в полынье багром пошарим, может, тут он, подо льдом, утопленничек-то! Жалко ведь девчонку!

Мужики дотолкали лодку до полыньи, столкнули ее в воду и стали шарить баграми среди шуги. Пока они так упражнялись, от будки отделились несколько человек, спустились на лед и осторожно пошли через реку.

— Эй, что вы там ищете? — закричал один из них. — Если весло, так вот оно! Мы его захватили!

В самом деле, они несли пропавшее весло.

— Если утопленничка, так он тоже с нами! Вот он!

Говорящий со смехом ударил по плечу человека, закутанного в нечто невообразимое. То был отец Нонки, переодетый в какое-то старое тряпье, найденное в будке у перевозчика, живой и здоровый, только заметно навеселе.

— Насилу мужика отогрели! Ладно, буржуйка топилась, да «горючее» у нас с собой было! Пришли на берег, — перевоза нет, полынья посередине, а утопленничек в ней уж и не барахтается! Веревку вот нашли в будке да вытащили его!

— Дочка-то моя где? — спросил Нонкин отец, с беспокойством оглядываясь.

— Бабы ее в дом утащили. Ох, уж и голосила тут! Чуть ума не лишилась, когда тебя не нашла. Любит отца, видать! Ревела, причитывала, пока замертво не свалилась. Ну, да ничего, оклемается! Девчонка крепенькая!

Да, Нонка действительно пришла в себя, хоть и не скоро. Она потом не могла вспомнить, как женщины тащили ее в дом, как снимали с нее мокрую одежду и укладывали в постель. Когда отец вошел в комнату, где она лежала, и наклонился над нею, она была как мертвая. Фельдшер, которую кто-то успел вызвать, готовила шприц, чтобы сделать ей какую-то инъекцию. Отец сел и стал смотреть…

После укола Нонка пришла в себя, вздрогнула, открыла глаза, огляделась, еще не понимая, где она, увидела отца и с плачем крепко-крепко обняла его…

***

После купания в ледяной воде и пережитого стресса Нонка долго болела. Когда она наконец-то поправилась, ее родители не захотели даже слышать о продолжении учебы в техникуме. Они были настроены так категорично, что Нонке пришлось подчиниться. Она вернулась в школу и оказалась в одном классе с Ликой. Они крепко подружились. Лика, от природы наделенная отличной памятью, училась почти без усилий, и Нонке, чтобы держаться с ней наравне, приходилось много заниматься, — при этом избыток ее упрямства и энергии нашел себе хорошее применение.

Отец теперь старался всячески загладить свою вину перед семьей. Он и дочь постепенно стали друзьями, как прежде, словно все старые обиды были забыты. Да, наверное, так оно и было.

К Свириным гости из города больше не являлись. Через полгода Лика перестала вспоминать и думать о том, что произошло. Бабку Данилиху зимой хватил небольшой удар. Недели две старуха не могла говорить и сильно приволакивала левую ногу. Хотя вскоре речь и способность нормально передвигаться к ней вернулись, она восприняла болезнь, как некую кару свыше. Соседки говорили, будто ее надоумил то ли ангел-хранитель, то ли некие таинственные сущности, с которыми она имела дело на протяжении многих лет, но однажды она заявилась к Свириным и, упав на колени, стала слезно просить прощения за зло, которое им причинила. Добрая Нина тут же от всей души простила ее. Петр сначала молчал и хмурился, но потом, глядя на расстроенную старуху, процедил: «Ладно уж, бабка! Проси, чтобы и бог простил, а мы прощаем!»

Свирины жили спокойно и даже не подозревали, что все могло бы быть по-другому, — ведь Константин Львович имел то, что называется «хорошими связями». Влиятельному другу стало известно об его неудачном визите в село, и в приватном разговоре он намекнул, что несговорчивых Свириных можно попробовать поставить на место, а то и вовсе заставить убраться из жизни Лики.

Константин Львович задумался. Предложение показалось ему сначала заманчивым. Он обдумывал его всю ночь, а утром поведал о нем жене. К его удивлению, Людмила Васильевна отнеслась к его словам более чем странно. Сначала она вроде как обрадовалась и заулыбалась, но потом ее стали терзать опасения, что Лика, случайно узнав обо всем, возненавидит ее и Константина Львовича. Она подумала и запретила мужу даже мечтать о таком выходе из ситуации.

В душе Людмила Васильевна надеялась, что какая-нибудь счастливая случайность сведет вместе их и Лику и просила мужа пока ничего не предпринимать, но и не терять девочку из вида. На этом они и порешили.

***

Прошло два года. Лика и Нонка окончили десятый класс и поступили в медицинский институт. Конкурс был большой, но девчонки, набрав даже больше баллов, чем требовалось по условиям конкурса, оказались в числе поступивших. В сентябре они приступили к занятиям. Сначала пришлось жить на квартире, а через пару месяцев им дали места в общежитии.

Учиться на первом курсе было нелегко, и даже не столько Нонне, сколько Лике, не привыкшей к систематическим занятиям. Она была неусидчива и частенько, оставив подругу в читалке, отправлялась бродить по городу. Ей нравились нарядные городские улицы со спешащей куда-то толпой, стремительными машинами, вечной сутолокой и суетой. Вернувшись в общежитие, она по-честному садилась заниматься, но глаза у нее уже слипались. Наутро приходилось вставать пораньше, чтоб хотя бы просмотреть заданный материал. В результате Лика не высыпалась и на лекциях частенько клевала носом. Нонка пробовала с ней поговорить. Она обещала, что «это было в последний раз», но потом все повторялось. В результате к концу первого семестра у нее были «хвосты» по нескольким основным предметам. Она начала заметно нервничать, попыталась сесть за учебники, но ее терпения хватило ненадолго.

— Ты с ума сошла, — говорила ей Нонка, — не сдашь первую сессию — вылетишь из института! Ты же такая способная! Соберись и учи, как положено!

— А как положено? — вздыхала Лика. — Ну, не лежит у меня душа к этой зубрежке! Тут ума не надо — запоминай только все, как автомат! Никакой свободы творчества!

— А может, и нет у тебя этого самого ума? — сердилась и насмешничала Нонка. — Не способна ты к учебе? Чтобы творить, азы надо знать, а ты элементарно заваливаешь зачет за зачетом, творческая личность! Вот выгонят тебя, тогда узнаешь!

— Ну, это не твоя мысль! Это профессор Русанов говорил вчера об азах, а ты повторяешь! — смеялась Лика. — Пускай выгоняют, я только рада буду, — храбрилась она, но на душе у нее становилось все тревожнее…

Однажды, когда она поздно вечером в довольно-таки паршивом настроении подходила к общежитию, ее окликнула какая-то женщина.

Лика удивленно вгляделась в нее, узнала и вздрогнула: то была Людмила Васильевна.

— Что вы хотели? — помертвевшими губами спросила она.

Людмила Васильевна, робко улыбаясь, приблизилась и коснулась ее руки. Лика молча отстранилась.

— Ты меня узнаешь? — спросила женщина.

— Да, вы — Людмила Васильевна.

— Я — твоя мама! Ты знаешь это?

— Моя мама — Нина Ивановна Свирина. Но о вас я слышала, — это вы когда-то однажды забыли меня в больнице!

— Я тебя родила! — сказала Людмила Васильевна и заплакала. — Разве это ничего не значит?

— Значит, наверное. Но это не главное. Меня вырастила другая женщина, она — моя мама, я люблю ее!

Лика повернулась и хотела уйти, но Людмила Васильевна схватила ее за руку и удержала:

— Я хотела с тобой поговорить,.. — она вытерла слезы и смотрела теперь на Лику заплаканными большими глазами жалко и заискивающе.

Как эта девочка была похожа на их Лелю и на нее саму, молодую! За два пролетевших года она стала выше и стройнее. Даже в этом скромном пальтишке и вязаной шапочке, что на ней, она красива и выглядит совершенно здоровой. Ах, какую ошибку совершили тогда они с Костей!

— Я не помню вас, — сказала Лика. — О чем нам разговаривать? Все ясно и так. Простите, но мне надо идти!

— Нет, постой! Я не задержу тебя надолго! Я не в первый раз пытаюсь встретиться с тобой, и сегодня наконец удалось! Дай мне только сказать несколько слов, пожалуйста! — в голосе Людмилы Васильевны послышались слезы.

Лика смотрела на эту женщину и в душе не чувствовала к ней ничего, кроме презрительной жалости. Голос крови, о котором пишут в книгах, — где он? Не эти руки обнимали ее, когда она была маленькой, не они помогали ей делать первые шаги, побеждать долгую болезнь! Не она утешала ее и учила, заботилась о ней и не спала ночами, когда она болела. Лике хотелось только одного — повернуться и уйти. Но эти налившиеся слезами глаза, этот плачущий голос…

— …выслушивают даже преступников, — шептала между тем Людмила Васильевна…

— Я слушаю, говорите, — сдавленно пробормотала девушка.

— Лика, я не прошу, чтобы ты простила нас. Не прощай, если не можешь! Я сама никогда себе не прощу, что тебя тогда оставила. Я была глупа, молода — немногим старше тебя, и рядом со мной не было никого, кто мог бы наставить на правильный путь. Ну, так уж вышло, прости… Но сейчас мы с Константином Львовичем можем помогать тебе! Твои приемные родители — прекрасные люди, они стараются дать тебе образование, но разве ты не видишь, как им трудно? Они не богаты и во всем себе отказывают, чтобы содержать тебя. Тебе не жалко их? Константин Львович предлагал нашу помощь, но твой… отец… прогнал его. Он не говорил тебе об этом?

Лика отрицательно покачала головой и задумалась: «Боже! Какая же я дура! Разве я думала хоть когда-нибудь о том, как трудно маме и отцу? То, что они экономили деньги мне на учебу и дают их сейчас, всегда воспринимала как должное! Ведь и Нонке родители помогают! Но та, по крайней мере, учится, старается! А я? Болтаюсь по улице и получаю „неуды“!»

— Спасибо вам! — сказала она вдруг. — Вы вовремя мне об этом напомнили! Я как-то никогда не задумывалась, насколько моим родителям трудно. Вы мне словно глаза открыли…

— Ну, так ты согласна с моим предложением? — спросила Людмила Васильевна, робко улыбаясь.

Лика отрицательно покачала головой:

— Нет! Простите, но поймите меня: ведь если я приму вашу помощь, я этим обижу их! Они так стараются, чтобы я ни в чем не нуждалась! Спасибо, но я поступлю по-другому!

— Что ты задумала? — испуганно ахнула Людмила Васильевна. — Что?

— Ну, что вы так испугались? — засмеялась Лика. — Я ведь могу подрабатывать! Нянечкой. Студентам можно дежурить по ночам! Вы меня надоумили, спасибо! Ну, а теперь я пойду! Прощайте!

Она быстро поднялась по лестнице и скрылась за дверью

— Мы еще увидимся? — прошептала ей вслед Людмила Васильевна. но ответа уже не последовало. Женщина постояла немного, повернулась и медленно пошла прочь…

***

Лика выполнила свою задумку. Она взяла себя в руки и начала заниматься так прилежно, что быстро рассчиталась со своими академическими задолженностями и даже сдала сессию на «отлично». А после зимних каникул они с Нонкой нашли подработку в одной из институтских клиник. Заработанные деньги плюс стипендия при очень скромной жизни позволяли Лике отказаться от помощи родителей, но Петр и Нина на это ни в какую не согласились и продолжили ей помогать, хоть и в меньшем объеме. О разговоре с Людмилой Васильевной они не узнали.

Что касается биологической матери Лики, то она неожиданно прониклась запоздалыми родительскими чувствами к своему брошенному ребенку. У нее появилась непреодолимая потребность хотя бы изредка видеть дочь. Женщина стала уходить из дома, будто бы отправляясь на прогулку, а сама ехала к институтскому городку или к скверику перед общежитием, или к клинике, где работала Лика, и бродила там часами, чтоб издали увидеть ее. Иногда ей это удавалось, и тогда она была счастлива. Константину Львовичу стало известно о странностях жены. Он всерьез обеспокоился и уговорил ее полечиться у психиатра. Людмилу Васильевну лечили долго, но в результате она сделалась только более скрытной и осторожной. Саша и Лелечка подмечали кое-какие странности матери, но они были так заняты собой, что смотрели на них сквозь пальцы…

Время не лечит

На берегу Алька села на скамейку под старой ивой, на которой они так часто сидели когда-то вдвоем, и горько заплакала. Хорошо, что здесь ее никто не видел, но даже если б это было не так, ей было бы все равно. Плыл над рекой теплый летний вечер, кричали чайки, долетали издалека голоса и смех отдыхающих людей, — словом, все было, как несколько лет назад, когда она была так молода и так счастлива…

Она плакала долго, но слезы не приносили облегчения, — ведь плачь не плачь, вернуть ничего нельзя. Дома родственники утешали ее, говоря, что время лечит, что все проходит, пройдет и это. Алька не верила. Да разве может время лечить? Оно только стирает из воспоминаний мелочи, фон, на котором вечно будет чернеть то, что стало для нее вселенской катастрофой. Дай волю памяти, — горе и через десять лет сожмет сердце так же больно, как теперь…

***

Когда-то она и ее Сашка жили здесь, в одном из новых домов на берегу реки. Все говорили, что они удивительно красивая пара. Молодые, неунывающие, в чем-то очень похожие, они так любили друг друга! Высокие, светловолосые, с улыбчивыми, добрыми лицами, эти мальчик и девочка даже у самых сдержанных и суровых вызывали невольную симпатию. Слишком юные, чтобы считаться взрослыми, слишком влюбленные, чтобы обращать внимание на разные досадные мелочи, они спешили жить так, словно все, что сегодня, — это в последний раз. Невольно поверишь, что слепые старухи-парки, прядущие нити судеб, знают все наперед, и это знание каким-то мистическим путем, подсознательно, передается людям…

Родители не возражали, когда совсем еще юный сын привел в дом свою девочку. Свадьбу сыграли скромно, обойдясь без регистрации, так как регистрировать их отказались по причине несовершеннолетия. Они этим особо не заморачивались. Веселые и беззаботные, как птицы, они вили свое гнездо: делали ремонт в своей комнате, обустраивались, обживались. Старики не могли нарадоваться на работящую, жизнерадостную невестку.

Еще больше они радовались, когда через год с небольшим у Альки родился сын, похожий и на мать, и на отца, такой же симпатичный и голубоглазый. Она была счастлива и думала, что все у них хорошо, и так будет всегда.

Юная мать с удовольствием возилась с ребенком, а молодого мужа, чтобы он не скучал, иногда отпускала к приятелям, — ведь с малышом она и бабушка прекрасно справлялись.

Их сыну было около года, когда все произошло… Катастрофа случилась внезапно. Однажды к Альке явилась доброхотка-подружка и, делая страшные глаза, рассказала шепотом, что у ее Сашки появилась другая девушка. Алька сперва не поверила ей. Да и как можно было поверить в такое? Это же совершенно невозможно! Ее Саша, влюбленный в нее по уши, так любящий сына, так гордящийся им, и вдруг — какая-то другая! Но это оказалось правдой, о которой знали уже все, кроме нее и стариков-родителей. Алька вскоре удостоверилась в измене самого дорогого для нее человека и была оскорблена ею до глубины души. Не долго думая, она забрала ребенка и ушла жить к своим родственникам. Родители Саши и он сам умоляли ее остаться, но она ничего не желала слушать. Вскоре в ее жизни появился другой парень. Она сошлась с ним, только чтобы отомстить за измену тому, кого так любила! Ей, похоже, это удалось… Жизнь потянулась, будничная и серая, без больших огорчений, но и без радостей…

Так прошло два с лишним года. За это время бывший гражданский муж Альки успел жениться. На этот раз у него все было, как положено: регистрация, свадьба и все остальное… Алька делала вид, что ей наплевать, а сама ревновала и плакала по ночам, представляя, как он целует другую. А еще через некоторое время его призвали в армию…

***

Александру оставалось совсем немного до дембеля, когда началась война в одной из «горячих точек». Он оказался там, и вскоре пришло известие о его гибели. Вертолет, на котором он летел с места боя вместе с другими сослуживцами, был подбит. Все погибли, тела не были найдены, так как машина взорвалась. Отпевали его заочно. Родители и молодая жена устроили поминки, на которые позвали и Алю. Она пришла и сидела в стороне, не поднимая глаз, чувствуя себя виноватой во всем, хотя вины ее не было, да никто ее ни в чем и не обвинял.

Потом снова нудно тянулось время… Алька ушла от своего второго парня. Последнее время они часто ссорились. Его раздражали ее вечно подавленное настроение и слезы по ночам. Теперь она жила одна, растила сына. Мальчишка рос во всем похожий на отца. Так говорила Сашина мать, время от времени навещавшая внука, да Алька и сама это видела. На нее порой засматривались молодые люди, но ей не был нужен никто, хотя даже мать Саши говорила: «Ни к чему молодой, здоровой и симпатичной женщине жить затворницей! Татьяна (законная жена ее сына) так не убивается. Уж встречаться стала с одним хорошим человеком. Мне, конечно, немного обидно за сыночка, но я молчу. Я ведь понимаю, что ничего теперь не поделаешь, а жить надо. Она молодая. Вот и ты брось так горевать. Теперь уж слезами не поможешь!»

Алька только улыбалась в ответ и согласно кивала головой, но ничего не меняла в своей жизни.

Когда исполнился год с гибели Саши, она пошла в церковь, хотя ее нельзя было назвать верующей. Заказав Сорокоуст, она постояла перед иконами, крестясь невпопад, неумело, потом вышла… Идти домой не хотелось. В этот день она долго бродила по парку, где они встречались когда-то, пока не дошла до этой вот скамейки под ивой. Ей вспоминалась их любовь, совместная жизнь, наивные мечты… Казалось, все это было недавно, только вчера. Вспоминалось только хорошее. Его измена, их размолвка, ее уход от него, — все стерлось, забылось, как сон.

***

Сидя на скамейке под ивой, она так ясно представила их первую встречу, счастливое лицо Сашки, свою тогдашнюю радость, что, закрыв лицо руками, заплакала еще горше. Вдруг совсем рядом послышались чьи-то шаги, и чужая рука легонько коснулась ее плеча.

— Да о чем же ты так плачешь, милая? — раздался участливый женский голос. — Может, помочь тебе чем? Так ты скажи! Вдруг я помогу? Я, случается, помогаю…

Алька всхлипнула и подняла голову. Перед ней стояла пожилая женщина. Лицо ее терялось в тени, отбрасываемой ветвями ивы. Сначала Альке хотелось сказать незнакомке что-нибудь резкое, типа: нечего, дескать, вам лезть, куда не просят! Но в голосе женщины были такая сердечность и такая искренняя теплота, она смотрела так участливо, что неожиданно Алька почувствовала ее своей, близкой, словно они были давно, очень давно знакомы. Женщина между тем достала из сумочки чистый платочек и протянула ей.

— На-ка вот, вытри слезы!

Алька послушно взяла платок и вытерла лицо.

Женщина опустилась на скамейку и погладила ее по голове, как ребенка.

— Ну, из-за чего же ты так плакала? — ласково спросила она. Алька отдала платок, прерывисто вздохнула, провела рукой по лицу и неожиданно для себя рассказала все…

Женщина молча выслушала ее. Она не охала и не ахала, не говорила слов утешения, но от нее исходило такое незримое тепло, спокойствие и доброта, что Альке вдруг стало хорошо и легко, словно она выплакалась наконец-то на груди близкого, родного человека. Они долго сидели, старуха все молчала, только ласково, успокаивающе гладила руки девушки. Потом стало темнеть, и Алька спохватилась, что надо идти.

— Простите меня, — смущенно сказала она, поднимаясь. — Вот видите, уже можно бы мне и успокоиться, а я все реву. И вам теперь настроение испортила, наверное… Пойду я!

— Постой! — сказала женщина, улыбнувшись. — Ничего ты не испортила! Подожди немного! Вот ты твердишь, что время не лечит… Это не так. Но если бы даже так было, запомни: время дает утешение! А что касается твоего горя… Я думаю, все не настолько плохо. Что-то мне говорит: не погиб твой Сашка. Вернется он, слышишь? Ты только верь в это! Ну вот, улыбнулась! Вот и умница! А теперь иди!

Алька встала и пошла. Отойдя шагов на десять, она оглянулась, но на скамейке уже никого не было.

С тех пор прошло около трех лет. Вероятно, незнакомка была права, — Алька уже не так остро чувствовала свою потерю. Сынок ее рос и радовал мать каждый день чем-нибудь новым. Она посвящала ему все свободное время. Замуж она не вышла, — не было никого, кого она смогла бы любить так, как Сашку, а меньшего она не хотела. Кроме того, в глубине души у нее все время теплилась призрачная надежда на его возвращение. Умом она понимала, конечно, что слова сердобольной старушки вряд ли стоит принимать всерьез, но ничего не могла с собой поделать…

Однажды, когда она, забрав ребенка из садика, подходила к дому, ей навстречу с лавочки у подъезда поднялась мать Саши. Лицо женщины было бледным и взволнованным, она улыбалась, а в глазах стояли слезы. Дрожащей рукой она протянула Альке мятый, оборванный листок бумаги. Это было письмо Саши, немыслимыми путями дошедшее наконец до родного дома…

Да, представьте! Та старая женщина оказалась права: он был жив! Кто она? Откуда она взялась? Что это было вообще? Случайное совпадение или чудо? Этого Алька так и не узнала. Да ей было и не до того! Главное, он, ее Сашка, живой!

Оказалось, что во время боя его отбросило взрывной волной и засыпало землею и мелкими камнями. Вертолет поднялся в воздух без него. Раненный, оглушенный, Саша попал в плен, а потом получилось так, что боевики продали его какому-то горцу, который хотел обменять его на кого-то из своих родственников. Обмен не состоялся, и солдат все это время томился в плену.

***

Спустя некоторое время Александра разыскали, в числе других пленных обменяли на захваченных боевиков, и он, к неописуемой радости своих родных, вернулся домой.

***

Стоит ли говорить, что он и Алька уже много лет вместе? Они живут дружно и счастливо. У них растут двое сыновей и красавица-дочка…

О верной любви и предательстве

Когда Никита взял свой чемодан и вышел, даже не попрощавшись, Таня стояла, отвернувшись к окну и тупо, без единой мысли смотрела на дождевые капли, которые скатывались по стеклу, оставляя мутные серые полоски. Дождь все усиливался, а когда хлопнула дверь подъезда и высокая мужская фигура шагнула под открытое небо, превратился уже в настоящий ливень.

«Он же весь вымокнет, простудится! — испуганно встрепенулась Таня. — «Как можно! В одной-то рубашке!»

Она сделала движение, чтобы бежать следом, тащить мужу плащ, зонт, вернуть… Но трезвый и горький голос в душе остановил: «Брось! Что тебе до него теперь! Пусть катится! Его и без тебя согреют и обсушат!»

Таня глубоко вздохнула, вытерла глаза и стала смотреть дальше. Она видела, как муж добежал до остановки и прыгнул в отходящий автобус.

Дверь медленно затворилась, машина тронулась с места и скрылась за завесой льющейся воды, но Таня продолжала стоять и смотреть, пока звонок в дверь не отвлек ее от этого бесполезного занятия.

«Вернулся?» — молнией сверкнуло в сознании. Она бегом бросилась к двери, распахнула ее и бессильно опустила руки: на пороге стояла соседка Маня, Манюня, из квартиры напротив.

Бойкая и веселая, как всегда, она ввалилась в прихожую, бесцеремонно толкнув Таню плечом.

— Ой, Танька! Что я тебе сейчас скажу! — с ходу начала она. — Ты не представляешь, что мне рассказали сегодня…

— Да ты пройди сначала, потом уж рассказывай, — холодно перебила ее Татьяна, отстраняясь. Она терпеть не могла, когда вторгались в ее «личное» пространство.

На Мане не терпелось поделиться:

— Представь себе, зазнайка эта преподобная, Настя, вчера… Ой, а что это ты какая-то не такая? Что случилось-то? Ты что, ревешь, что ли? С Никиткой поссорились?

— Не поссорились мы. Все нормально. Просто он от нас ушел, — безжизненным голосом начала Таня. Замолчала на миг и вдруг вскрикнула:

— Насовсем ушел! Бросил он меня!

Упав на диван, она зарыдала, заплакала в голос. Меньше всего ей хотелось бы, чтоб об уходе мужа узнала эта болтушка Маня, но уж получилось так, как получилось.

— Да как же это может быть? Брось, это совершенно невозможно! От слова «совсем»! — лепетала добрая Манюня, бегая и хлопоча вокруг, стараясь ее приподнять и заглядывая в лицо. — На-ка вот, водички попей! Ты же побледнела вся, как бумага прямо! Ну, перестань, не плачь так! Перестань! Сейчас ваш Гошка из школы придет! Ты его перепугаешь до смерти!

Напоминание о сыне подействовало, хоть и не сразу. Татьяна села и замолчала, но нервная дрожь, бившая ее, никак не могла уняться, и только после того, как Маня напоила ее водой, валерьянкой и еще какими-то сердечными каплями, она смогла немного успокоиться и встать. Ноги подкашивались, словно ватные. С помощью соседки она дотащилась до ванной, включила холодную воду и умылась. В висках стучало, но слезы потихоньку иссякли. Она насухо вытерла лицо и вернулась в комнату. Маня обрадовалась и присела к столу. Было видно, что ей не терпится расспросить, что да как. Однако помертвевшее, бледное, застывшее лицо Татьяны ее пугало.

— Я чай заварю, ладно, Тань? Выпьешь чашечку? — спросила она непривычно робким голосом.

— Заваривай! Что уж там! Будем чай пить!

— А у меня дома коньячок есть! Хочешь, сейчас притащу?

— Тащи!

Спустя некоторое время они сидели и пили чай. Манюня успела плеснуть в чашки из небольшой плоской бутылочки. Потом подумала, вытащила из серванта маленькие рюмки и налила по полной.

— Ты с ума сошла! — сказала Таня.

— Выпей одну! Пей, как лекарство пей! А то ты до смерти себя доведешь! Когда мой от меня ушел, мне только это и помогло, — Маня всхлипнула, — я ведь его, паразита, тоже любила!

— Так и спиться можно! — возразила Татьяна.

— От одной рюмки не сопьешься. А больше я тебе не дам, — сказала экономная Манюня, крепко заворачивая пробку.

Татьяна, морщась, выпила коньяк и почувствовала, как постепенно разливается по телу тепло, тяжелеют и расслабляются руки…

Она вздохнула и откинулась на спинку дивана. Случившееся словно отдалилось куда-то. Даже стало казаться, словно все это происходит не с ней, а с кем-то другим, а она только наблюдает за всем со стороны…

Лицо Манюни, доброе и участливое, приблизилось к ней. Было видно, что соседке ужасно не терпится все узнать.

— Слушай, Тань, а с чего ты взяла, что он насовсем ушел? — решилась наконец она. — Ну, погуляет немного и назад явится! Не он первый, не он и последний! Ты же его столько лет ждала! Не может он тебя бросить! Это уж вовсе не по-честному будет! Не по-человечески! Сколько лет ты ждала-то его? Восемь? Девять! Ничего себе!

Таня кивнула.

— Гошке месяц был, когда его забрали. Он на радостях, что сын родился, напился и допустил ту аварию, на заводе… Трое по его вине погибли. Ему еще больше светило… Если бы не Екатерина Петровна, его мать, не знаю, что бы я делала, когда его посадили. Она мне во всем всегда помогала.

— Слушай, а она в курсе, что он от вас свалил? Ты ей звонила?

— Нет. Я не знаю… Вряд ли он ей сам скажет! Но она всегда за нас с Гошкой горой стоит!

— Ну, так что ж ты? Звони ей сейчас же! Пусть на своего сыночка повлияет! Приструнит его!

— В самом деле! Что это я так растерялась, что о ней не подумала? Я не буду звонить! Я к ней побегу! Ты Гошку покорми, как он придет! Ладно?

— Ладно, ладно! — закивала Манюня, обрадованно улыбаясь.

Таня поспешно оделась и, забыв взять зонтик, побежала к свекрови. В душе у нее затеплилась хоть какая-то очень слабая, но надежда…

Дождь все не унимался. Таня вспомнила о зонтике, только когда уже выскочила из подъезда и вернуться за ним не решилась. Она не была суеверной, но какое-то атавистическое чувство не позволило ей это сделать. «Не сахарная, добегу!» — подумала она, шагая, не разбирая дороги, по лужам. Холодные капли брызгали ей на ноги и плащ. Густые темно-русые волосы Тани намокли и липли ко лбу мокрыми прядями. Плащ и даже платье под ним быстро промокли. В небе время от времени гремело, и дождь принимался лить с новой силой. Но разгулявшаяся стихия словно разбудила ее от дурного сна. Она даже приободрилась и немного успокоилась.

Таня не считала себя слабой. Те годы, что она провела без мужа, видя его только в редкие дни свиданий, молодые, самые лучшие годы, она была сильной. И она была верна своему любимому. Она была сильной, работая и растя сына, преодолевая повседневные трудности. Она жила надеждой и ожиданием счастья. И вот — получи! Нежданный, жестокий удар от человека, в котором она была уверена, выбил ее из колеи. «Но это была минутная слабость, — уверяла она себя, спеша под дождем к свекрови. — Я смогу с этим справиться!»

Свекровь, добрая и искренне привязанная к ней и внуку, наверняка ей поможет. Никита глубоко уважает мать и не посмеет ее ослушаться. Ну, мало ли что случается! Его временное увлечение быстро закончится! Он вернется, а она найдет в себе силы забыть обиду и простить его…

Таня улыбнулась, мысли ее обратились к их мальчику, Гошке. Ему шел двенадцатый год. Вот уже два года, как отец вернулся домой, но до сих пор сын держится с ним холодно и отчужденно. Никита ровен с мальчиком, но особой любви не выказывает, как это ни огорчает Таню. Что ж, его можно понять, — ведь сын рос без него. Он не носил его на руках, не играл с ним, когда Гоша был малышом, не переживал, когда он температурил и болел. Бабушка, любящая внука без памяти, утешала Таню, говоря, что со временем отец и сын узнают друг друга ближе и подружатся. Таня верила ей. Как быть теперь?

«Ничего ему не скажу! Ни к чему ребенку об этом знать. Никита подурит и вернется!» — уже почти уверенная в этом, мысленно твердила себе Татьяна, поднимаясь на лифте на восьмой этаж, где жила свекровь. Вода капала на пол с ее мокрой одежды так, что на полу лифта образовалась небольшая лужица. Таня взглянула на нее и только сейчас почувствовала, как вымокла и замерзла. Хороша она будет, когда ввалится в чистую и опрятную квартиру Екатерины Петровны! Она попыталась поправить волосы и одежду, но ей это плохо удалось. Лифт наконец остановился, двери с металлическим лязгом отворились…

«Ладно, как уж есть! — подумала она. — Только бы не напугать нашу бабушку!»

Таня была еще на подходе к двери квартиры, когда она распахнулась. На пороге стояла Екатерина Петровна, невысокая худенькая женщина с симпатичным и добрым лицом. При виде Тани она всплеснула рукам: «Танюша! Откуда ты в таком виде! Вымокла вся, до нитки, милая моя! Давай скорее в квартиру! Сушиться! С ума ты сошла, под таким дождем бегаешь!»

Она затащила Таню в квартиру и принялась спешно переодевать в сухое, причитая и охая:

— Представь, сегодня с самого утра у меня сердце не на месте! Я уж несколько раз звонила тебе, но у вас никто трубку не берет. Гошенька, наверное, в школе еще. Ты под дождем зачем-то ходишь, Никита на работе, как видно…

Таня кивала головой, говорила что-то незначащее, а сама думала о том, как начать разговор о случившемся несчастье. Наконец, свекровь усадила ее за стол, налила горячего чаю, принесла мед и уселась сама. Сквозь ее разговорчивость и деланое оживление сквозили беспокойство и даже страх. Руки, которые она прятала под скатерть, чуть заметно дрожали.

«Уже знает! — мелькнуло в голове у Тани. — Знает и делает вид, что ей ничего не известно!» Она нахмурилась и отодвинула чашку.

— Ты пей, Танюша! Тебе хорошенько прогреться надо! — робко сказала Евдокия Петровна.

— Я уже согрелась, мама, спасибо! — Таня прямо взглянула в лицо свекрови. — Никита к вам заходил?

Екатерина Петровна тревожно посмотрела на нее:

— А разве он сегодня не на смене?

Телефонный звонок прервал их разговор. Старушка встала, подняла трубку и тут же позвала невестку.

— Это тебя, Танечка! Соседка ваша звонит! Говорит, что Гоша у нее сейчас.

— Спасибо, мама! — Таня подошла к телефону. — Алло! Маня!

— Танюха, ты там держись! — спеша, заговорила Маняша. — Гошка у меня, не беспокойся!

— Ты только ничего не говори ему, пожалуйста! Очень тебя прошу! Маня, ты поняла меня? — понизив голос, быстро сказала Татьяна, положила трубку на телефон и вернулась к столу.

Взглянув на свекровь, она поняла, что та все слышала, и услышанное встревожило ее так, что даже губы побелели. Застывшими, расширенными глазами глядела она на невестку, не решаясь ничего спросить и подозревая, очевидно, самое худшее, что могло случиться с ее сыном.

Тане стало жалко старую женщину. Со свекровью ей, что называется, повезло. Рассказы некоторых дам о том, какие ужасные свекрови достались им, ее всегда удивляли. У них было все не так. Ее и Екатерину Петровну много лет назад сдружили общее несчастье и общие заботы. От свекрови она видела только добро и поддержку. После возвращения Никиты домой они продолжали быть такими же дружными и привязанными друг к другу.

— Ну, что вы так испугались, мама? — заговорила Таня, стараясь глядеть в сторону. — Все в порядке с Никитой, жив он и здоров! Успокойтесь, пожалуйста!

— Ах, Танюша! Что-то сама не своя я сегодня! Как будто тяжесть какая на сердце! Так неспокойно, тревожно мне! Целое утро ждала почему-то, что вы прибежите, от каждого шума вздрагивала! Сама не знаю, что такое! Все ли ладно у вас?

Она с надеждой и тревогой глянула в глаза Татьяны.

Та помолчала, кусая губы, и вдруг снова расплакалась, забыв о своем намерении оставаться сильной.

— Ушел он от меня, сынок ваш! Ваш Никитушка! — заговорила она сквозь слезы с горечью и обидой. — Ни спасибо, ни даже до свидания не сказал! Зачем я только ждала его столько лет! Глаз ни на кого не поднимала! А разве я не красивая была? Я и сейчас еще хоть куда! Дура я, что столько лет его дожидалась! Теперь вот не нужна ему стала! — рыдала она…

— Постой, как ушел? Куда ушел? К кому? — растерянно лепетала Екатерина Петровна, суетясь вокруг невестки. — Вы поссорились? Не плачь, помиритесь и все забудется, он ведь любит тебя!

— Сказал, что не любит и не любил никогда! И что жить со мной не будет. Ночевать вчера не пришел, а сегодня утром явился, одежду кое-какую побросал в чемодан и уехал!

— А к кому же он отправился? Сказал тебе?

— Нет! Помогите мне, мама!

— Где же его искать теперь? Да ты не плачь, Танюша! Ну, бывает такое у мужиков! Мой вот тоже погуливал, но мы все-таки не разбегались. Он заботливый был, работящий… Никитка в него. Образумится и вернется к тебе. Я ему покажу, паршивцу, как от жены уходить! Знаешь ведь, как он меня всегда слушается? Я задам ему, глупому! От такой-то красавицы, такой умницы уходить — это ума не иметь! Вернется он! Даже не сомневайся, что вернется! — с полной уверенностью в своих словах говорила Екатерина Петровна.

В конце концов ей удалось немного успокоить невестку. Она уложила ее в постель и только совсем уже поздним вечером отправила домой на такси.

После того, как Татьяна, добравшись до своей квартиры и забрав сына от соседки, перезвонила ей, старушка попробовала уснуть, но сон все не шел к ней. Она не спала, думая о том, какая новая напасть случилась с ее мальчиком, и как ей найти его… Уснув только под утро, она была разбужена в десятом часу телефонным звонком. Звонил Никита…

— Мама, привет! Это я! — раздалось в трубке.

— Сынок, где ты! Как ты? — начала Екатерина Петровна дрожащим голосом.

— У меня все отлично, мам, не волнуйся. Я забегу к тебе вечером. Возможно, даже днем заскочу! А сейчас мне нужно идти! Спешу! Пока! — быстро проговорил сын, затем последовали короткие гудки…

Екатерина Петровна положила трубку и прошлась по комнате. Бодрый и веселый голос сына поразил ее. В нем была неподдельная радость, которую она уже отвыкла слышать в голосе своего Никиты. Почти всегда чем-то озабоченный, хмурый, он держался холодно даже с ней, любящей его всем сердцем.

А ведь каким чудесным мальчишкой он рос! Екатерина Петровна задумалась… Услужливая память вернула ее на много лет назад…